#img_32.jpeg

За Куриной грудкой путь к перевалу вел на юго-запад. Склоны становились более пологими и безопасными. Если трещины и попадались, то совсем неглубокие, сплошь заваленные камнями.

— Там дальше пусто, — пояснял впереди идущий инструктор, попадая на такую трещину. — Мы идем по каменному «мосту».

Под ногами что-то гудело. Видимо, как и говорил инструктор, там пустота. Люди идут, держась за натянутые веревочные перила. Идут не спеша, затаив дыхание: три, пять шагов… семь, и снова чистый лед. Попадались трещины и с прочными снежными «мостами». Тогда передний альпинист зондирует снежный наст штычком ледоруба. Следом двигаются остальные. Если же такой «мост» ненадежный, альпинист, идущий впереди колонны передает по рядам:

— Идти только по одному, со страховкой через ледоруб!

Те, кто полегче, пробираются по снежному «мосту» на четвереньках, кто тяжелее — переползают по-пластунски.

Уже далеко за полдень. В туманной дымке проглядывает клочок Баксанского ущелья. Там было все по-летнему: и горячее солнце, и густая зелень, и пение птиц. В зарослях бодрствовали полосатые барсуки. Шустрые белки только начали припасать орехи и сушить на ветках грибы к зиме. А по дороге на перевал — поздняя осень, даже зима. Те короткие минуты отдыха, которые выпадали, не приносили желанного облегчения. Порывы шквального ветра, словно ошалелые, гнали из-за хребта низкие серые тучи. В воздухе кружились хлопья мокрого снега. Забивало дыхание, обжигало лицо, пронизывало до костей. Особенно мерзли дети и пожилые люди. От усталости предательски смыкались веки.

Пятилетняя Наташа, дочь рудничного геолога Митрофанова, съежилась у бабушки на руках и стала засыпать.

— Ты что, внученька? Не спи, сейчас двинемся!

Заснуть даже на несколько минут нельзя ни в коем случае: уснешь — не проснешься.

Взвалив на плечи тяжелые мешки, матери поднимали детей и молча шли за альпинистами. Было скользко. Люди падали, сбивали колени, поднимались и снова шли по протоптанной в снегу тропинке.

— А вы куда? — послышался голос инструктора.

Вера Ивановна Ковалева отошла с детьми в сторону и приложила руку к сердцу.

— Вам плохо? Помочь?

— Не надо. Спасибо, — тихо произнесла она хриплым, простуженным голосом.

Но останавливаться нельзя, и через несколько минут Вера Ивановна снова двинулась с детьми вперед, наверное, как и все, думая про себя одно и то же: «Только бы не отстать, подальше уйти от проклятых фашистов».

Ветер без разбора хлестал по лицу и в спину, с ног до головы осыпая снегом, песчинками и мелкими камешками. Страшно было смотреть на людей, особенно на детей. Лица обожжены солнцем, носы заострены, глаза не по-детски серьезны. Даже самые маленькие не плачут.

Невесело на душе и у альпинистов. У них свои заботы, волнения. Протаптывает тропинку в неглубоком снегу Саша Сидоренко. Рослый, широкоплечий, с копной густых волос, он идет размеренно, не останавливаясь. Но вот нога ударилась о что-то твердое.

— Гляди, — сказал сам себе, — консервная банка. Московская этикетка… Вот здорово!..

И мыслями он уже в Москве, родном и близком городе. Припомнились друзья-альпинисты, с которыми штурмовал семитысячники Памира. И вечер, когда привезли его в больницу с отмороженными ногами. И просторная палата, и доктор в накрахмаленном халате, и слова, сказанные им тогда с глубокой печалью:

— Вряд ли, друг мой Саша, бывать тебе в горах.

Да только ли это вспомнилось?.. А бессонные ночи после операции, процедуры, бесконечные тренировки, которыми он буквально изводил себя…

И вот он опять в горах. Правда, это не те горы, в которых год или два тому назад совершал он рекордные восхождение, а другие — военные, тревожные.

Саша шел, утаптывая снег, и думал о Москве, когда вдруг заметил знакомую куртку Моренца.

— Ты куда, Коля?

Моренец встрепенулся и, растягивая слова, взволнованно ответил:

— Понимаешь, парнишка пропал.

— Как пропал? Где?

— И сам не знаю. — Коля откашлялся. — Помнишь такого костлявого, в летнем картузе и синем шарфе?

— Ваню, что ли, того, кто ставил с тобой на последнем биваке палатку-полудатку?

— Вот его-то и не хватает.

— А ты всю колонну перебрал?

— Вдоль и поперек.

— Ну и что?

— В хвосте колонны мальчишку не нашел. В середине сколько ни спрашивал — один и тот же ответ: «Нет, не видали». А теперь перебрался к тебе, в голову колонны, и тут его нет.

— Отстал? Упал в трещину? — Николая трясло как в лихорадке.

— Слушай, а если тебе вернуться назад к Куриной грудке? — стягивая с головы капюшон штормовки, сказал Саша — Ведь за нами идет колонна Малеинова. Может, мальчишка с ними?

— Может быть…

— Возвращайся-ка, Коля, вниз. Если нужно, возьми с собой двух-трех ребят.

— Ребята мне не нужны, я сам пойду.

— Сам так сам, — согласился Сидоренко, — а мы тебя подождем возле скального гребня.

Все больше портилась погода. С запада навалился туман. Моренец быстро спускался вниз, осматривая на пути каждый след. Но что это? Он увидел едва заметные следы, уходившие в сторону от тропинки. Коля пошел быстрее и вскоре под большим серым камнем нашел мальчика, до половины засыпанного снегом. Это и был Ваня. Лицо в ссадинах, глаза опухли, щеки побелели, руки как-то странно скрючены на груди.

— Ваня! Ваня! — тормошил его Николай. — Скорее вставай, замерзнешь.

— Кто, я?! — удивленно прошептал Ваня и сразу же схватился за щеку.

Моренец быстро достал из рюкзака теплые вещи, натянул на мальчонку и принялся растирать ему щеки.

— Ноги, как у тебя ноги?

— Шевелятся… — Ваня помолчал, потом заговорил снова: — Эх и сон же перебили, товарищ инструктор! Лежу я в теплой кровати, а мне чай подают с малиновым вареньем. Такая благодать!

— Какая там благодать! — перебил его Моренец. — Ведь ты, дурачок, замерзал.

Ваня непонимающе уставился на инструктора.

— Ты не смотри так на меня, — продолжал Моренец. — Вставай и разминайся.

Мальчик немного пришел в себя и стал показывать, как на ледовом склоне его обдало снежной пылью от лавины, как он с перепугу бросился в сторону, поскользнулся и упал. Пролетел вроде и немного, а когда пришел в себя, над ледником уже висел густой туман.

— Тут я и потерял из виду нашу колонну… Посидел немного, перевязал разбитую руку и пошел догонять наших. Добрался до этого камня и почувствовал: если не посплю — шагу не сделаю.

Пока Ваня рассказывал о своих злоключениях, Моренец не сводил с него глаз. Его серьезно беспокоил вид мальчишки: не по летам повзрослевшее лицо и безразличные синие-синие глаза. Ваню нужно немедленно подымать.

— А идти сможешь? — уточнил Моренец. — Чего молчишь? Говори как есть!

— Не знаю, кажется, могу, — растерянно прошептал Ваня.

Перед тем как поднять мальчика, Моренец оглянулся. Вокруг никого не было. Туман сплошной пеленой висел над ледником и ближайшими скалами, до неузнаваемости искажая все, что совсем недавно виднелось вокруг.

— Ваня, а почему ты один? Где твои родные?

— Мать до войны умерла, отец погиб на фронте, под Северным Донцом, — ответил мальчик.

Моренец осторожно дотронулся до Ваниного плеча:

— Вставай, пошли, дружок, ты не один…

У мальчика потеплели глаза. Он уперся руками в колени, нагнулся и почувствовал такую слабость, что ему стало не по себе: а вдруг не поднимусь?

Тишина нависла над горами. Только изредка откуда-то сверху долетали приглушенные выкрики людей. Ваня еще раз нагнулся, теперь уже без стеснения, опираясь на плечо Моренца, поднялся и, пошатываясь, пошел с инструктором.

Тем временем колонна Сидоренко подходила к седловине — понижению остроконечного гребня между двумя его вершинами.

— Наверное, уже перевал? — все чаще и настойчивей сыпались вопросы.

— Теперь скоро, совсем скоро, — подбадривал инструктор, показывая на видневшуюся вдалеке снежную седловину.

3300… 3370… И наконец высотомер показал 3375 метров над уровнем моря. Тут перевальная точка, с которой начинается спуск в долину реки Долры и дальше — к морю. Кто-то уже на гребне машет ледорубом и кричит изо всей силы:

— Пе-ре-вал! Ура! Ура-а!

К скальному гребню подходят люди. Словно изваяния, стоят они над облаками, суровые, усталые, даже не замечая: их красоты.

А вокруг действительно чудесно. Куда ни глянешь — горы и горы. На северной стороне — Эльбрус, самая высокая гора в Европе. Он был виден отовсюду, и, как всегда, его купола сверкали белоснежными шапками. В разрыве облаков виднеются крутые отвесы Когутай-баши, скальная гряда Донгуз-Оруна, Северный Приют, бегущие из-под льда потоки, моренные валы, возвышающиеся над ледником на многие десятки километров. А на юге — озаренные солнцем вершины и ледники группы Квиш, Сванский хребет.

Наконец-то добрались до гребня и Моренец с Ваней. Увидев инструктора с мальчиком, люди облегченно вздохнули. Николай обнял мальчика, показал на одинокого орла, который гордо парил над скалами.

— Говорил я тебе, Ваня, что в горах орлы водятся, — сдвинув с глаз очки, сказал Моренец. Потом немного помолчал, посмотрел на мальчика и спросил: — Генриха Гейне знаешь? Был такой великий немецкий поэт.

— Слышал, — улыбается Ваня.

А Моренец, как бы вспоминая, начал вдохновенно читать:

— Ты что это, Николай, в поэзию ударился? — окликнул Сидоренко.

Сашин голос вернул Николая к действительности.

— Что ж, Ваня, нужно идти дальше.

Перевал Бечо совсем близко. И минут через двадцать по всей колонне снова волной прокатилось:

— Перевал! Перевал!

Радости не было границ. Навстречу утомленным тяжелой дорогой людям спешили солдаты, наши солдаты с красными звездами на шапках.

— Наши! Наши! — радовались и старые и молодые.

Тут проходил передний край. В скалах — блиндажи, пулеметные гнезда, ящики с патронами, взрывчатка. Наши горноальпийские отряды, которые будут защищать Главный Кавказский хребет, окопались здесь.

Прыгая по камням и обгоняя друг друга, к людям бежали здоровенный старшина и высокий, в меховой куртке, лейтенант. Не отставая от них, спешили и другие защитники перевала. Они шумно приветствовали всех, на ходу сбрасывали полушубки, шинели.

— Ребята, примите девчонку, — кричит осипшим голосом Одноблюдов, несший на руках черноглазую девочку.

— Давай, браток, скорее…

Люди кричали, смеялись. Не менее взволнованы были и солдаты. Старший сержант, на вид хмурый, стоял, прислонившись к скальной стене, держал на руках веснушчатого мальчишку и кормил его кашей из котелка.

— Ешь, ешь, сынок, — а у самого на глазах слезы.

Детей брали к себе другие солдаты. Они кутали малышей в овчинные полушубки, поили теплым чаем, оделяли хлебом, сухарями, женщин устраивали в блиндажах между высокими камнями, где меньше дуло.

Неожиданная встреча на четырехкилометровой высоте, видимо, напомнила солдатам о родном доме, семье, близких…

— Ешьте, ешьте, не стесняйтесь.

Солдаты доставали кружки, котелки, консервные банки, открывали их ножами, резали сало мелкими ломтиками. Проголодавшиеся дети, словно зверьки, набрасывались на еду. Некоторые из них так и засыпали с куском хлеба или сухарем в руках…

На перевале холодно. В горах зима бывает и летом, бывают в горах и все четыре времени года в один день. Там, внизу, в развилке Баксана, стояло жаркое лето, на Северном Приюте — поздняя осень, а на перевале Бечо — самая настоящая зима, в то время как за хребтом — в полном разгаре весна.

Четыре часа дня, а на перевале все не утихают возбуждение и шум. Укрывшись в скалах, сидят в подшитых валенках два солдата и инструктор Малеинов и о чем-то оживленно переговариваются с окружившими их школьниками.

— Значит, будем спускаться на Южный Приют? — спросила невысокая, лет двенадцати девочка, в серой шапочке с длинной черной косой.

— Другого пути нет, — Малеинов приподнялся и, упершись ногой в большой камень, поднял ледоруб. — Видите, зелень?

— Видим, видим, Алексей Александрович! — воскликнула худенькая девочка.

— Так вот, туда, к ущелью реки Долры, мы и будем держать путь. Там хорошо, тихо, много душистых альпийских цветов, густые пихтовые леса, нарзан в долинах, птицы поют, и почти до самой зимы светит ласковое южное солнце.

Ребята сидели не двигаясь, стараясь не пропустить ни слова.

— Так начинается сказочная Сванетия, — продолжал Малеинов, — край древних башен и храбрых охотников…

Когда рассказчик сделал короткую паузу, сидевший поблизости безусый голубоглазый парень в черной лохматой шапке приподнялся и начал приглядываться к отвесным скальным башням, проглянувшим за хребтом. Потом, на минуту оторвавшись от манящего пейзажа, спросил:

— Что там за вершины?

— Шхельда, Бжедух, Ушба… Только увидим их после Южного Приюта.

— Увидим Ушбу?! — удивленно переспросила девочка в черном платке. — Легендарную Ушбу? Расскажите нам о ней, вы же обещали, еще на Северном Приюте.

— Вижу, деваться некуда, придется выполнить обещание. — Алексей придвинул к себе рюкзак и поудобней уселся на нем. — Тогда слушайте и не перебивайте.

Рассказывают, что богатырь Амиран, герой сванских легенд, был навеки прикован к вершине Ушбы за то, что, подобно Прометею, восстал против бога, неся свет и волю народу.

К огню Амирана старались проникнуть отважные юноши Сванетии, но каждый раз, когда смельчаки отправлялись в дальний и тяжелый путь, что-нибудь мешало им достичь вершины. То ущелье, которое ведет к Ушбе, вдруг смыкалось перед юношами, словно ворота закрывались, то вырастала каменная стена такой высоты, что тучи плыли ниже ее, то девы душили смельчаков в лавинах, сбрасывали в пропасти, только дьявольский посвист разносило ветром по ущельям, где тогда жили сваны-охотники. Это место, по преданию, было заколдованным, все его боялись. Вслушиваясь в завывание ветра, матери шептали детям: «Тише, Ушба гневается». Имя ее стало синонимом страха. Перед тем, как схватиться за кинжал, сван бросал обидчику. «Чтобы ты очутился на Ушбе!»

Прошли годы. Как-то вечером горцы, собравшись на окраине селения Ушхванари, увидели в просвете ущелья что-то необычайное «Нарьи! — Свет!» Свет вспыхнул высоко в небе, выхватив из мрака грозные башни в черной одежде скал и белой манишке вечных снегов.

Дети да и взрослые слушают затаив дыхание.

— А что это за свет? — смешно взъерошивая пальцами черную бороду, вдруг спросил до этого молчавший плотник из Тырныауза.

— Это был огонь фотопленки, зажженный рукой советского человека, покорившего Ушбу. Первыми на ее вершину вступили Алеша Джапаридзе, его сестра Александра и двое местных горцев. Они обещали в случае успеха зажечь на вершине огонь. Вот смельчаки и выполняли свое обещание. Радости сванов не было конца. Они встретили альпинистов после восхождения как героев, и долго не смолкали песни и пляски на озаренной светом поляне.

Алеша сделал паузу и задумчиво сказал:

— Сваны говорят, что настойчивость и храбрость всегда несут с собой радость и свет…

— Правильно говорят, — кивнул головой старый плотник и хотел еще о чем-то спросить, но его опередила одна из девочек. Зажмурив глаза, она спросила:

— И вы бывали на этой страшной горе?

— Бывал.

— Один?

— Зачем один? На Ушбе бывали и мои друзья-альпинисты Сидоренко, Одноблюдов.

— Страшно было?

Люди внимательно смотрели рассказчику в лицо и с нетерпением ждали новых подробностей покорения Ушбы. Ждала и Галя, та самая девочка, которая больше всех досаждала Алеше вопросами. Она еще выше подняла плечи, втянула голову в воротник, но Алеша уже не отвечал. Он спал.

— Только начал самое интересное и заснул!..

— Чего удивляетесь, устал человек, — укоризненно заметил девочке чернобородый шахтер, достал табак и закурил. — Целый день на ногах: то вверх, то вниз.

Подошел Сидоренко и стал толкать Алексея.

— Очнись, дружище! Сейчас выходим!

Алеша вскакивает, будто подброшенный пружиной, и кулаками растирает заспанные глаза.

— Ах да… Так на чем я остановился?

— Досказывать будешь другим разом, — сказал ему Сидоренко, — а теперь пора в путь. Видишь, погода портится, туманит и ветер дует в спину.

Кто-то хриплым голосом сказал:

— Через десять минут выходим.

Пришло время сборов и прощания с бойцами.

— Счастливой дороги! Ни пуха вам, ни пера!..

Взволнованные солдаты стоят на гребне, машут руками, рукавицами, шапками. Свободные от нарядов идут со стариками, женщинами, детьми, помогая альпинистам спускать их с перевала. Солдаты далеко идти не могут, у них своя служба. И они прощаются. Вдогонку звучат добрые напутствия, сердечные слова:

— Идите спокойно, фашистов мы сюда не пустим.

В голове колонны Моренец. Он немного спустился с перевального гребня, потопал по рыхлому снегу ботинками, подкованными триконями, и сказал:

— Можно идти.

С крутого перевала стали спускаться группы одна за другой. В числе первых идут семьи Чуфанова, Гудима. Георгий Федорович Гудим спешит уйти с первой партией. Ведь он будет начальником Южного Приюта. Ему принимать эвакуированных, успеть до прихода второй и третьей групп расставить палатки, переговорить с проводниками-сванами. Ведь людей нужно будет вести дальше по Ингурской тропе, к морю.

Идет семья Одноблюдова — Мина Фадеевна несет Танюшу в рюкзаке. Следом поднимаются две радистки из горноспасательной станции, закадычные подруги Мины Фадеевны; невысокая, стройная Мария Ромашина с маленьким Витей на руках и Зоя Олерова, веселая, подвижная. С отцом идет уже взрослая Оля Кормилина, дожевывая на ходу вареное мясо.

К вечеру стало холоднее. Резкий, пронзительный ветер долго гнался за людьми, хлестал по лицу, словно напоминая, что идти нужно быстрее и поменьше останавливаться.

Тропа вниз была крутой. Каменная осыпь почти отвесная, вся укрыта снегом. Приходилось съезжать по ней вниз, как солдатам в известной картине Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Особенно опасным оказался участок ледника перед выходом на тропу. И тогда опять прокатилось по колонне:

— Трещины! Внимание — трещины!

В одном месте, где было особенно опасно, Одноблюдов остановился. Он сразу увидел: трудно здесь будет перебираться. Подошел Виктор Кухтин, у него была веревка.

— Возьмем немного левее, Витя.

Через минуту они нашли снежный мост, натянули над трещиной веревочные перила. А когда пошли женщины и старики, альпинисты их подбадривали:

— Идите смелее, смелее. Тут безопасно.

Когда вышли наконец на скалы, кто-то из шедших впереди, крикнул:

— Самолет!

Самолета еще не было видно, но назойливый гул долетал до скал, к которым прижались люди…

— Дяденька альпинист, правда, это наши? — послышался встревоженный голос девочки.

— Конечно, доченька, наши, — пытался успокоить ребенка Одноблюдов.

Словно подтверждая слова начальника перехода, в просвете облаков показался самолет. Все увидели на крыльях красные звезды и с облегчением вздохнули. А Оля Кормилина захлопала от радости в ладоши.

— Ну, что я тебе говорила? — не оборачиваясь, звала свою подругу, одноклассницу Олю. — Откуда здесь взяться фашистскому самолету? А ты все про какую-то «раму» болтаешь.

— Снова завелись, сороки? — услышав разговор, отозвался Моренец.

Девочки смутились и опрометью бросились догонять остальных.

День клонился к вечеру, а до Южного Приюта добрых два часа ходьбы, к тому же и погодя не улучшалась. Не успел скрыться за Сванским хребтом краснокрылый «ястребок», как небо снова затянуло тучами и вокруг стало серо-серо: казалось, что, кроме тумана, ничего вокруг не было. Пошел мелкий, противный дождь со снегом. Выходить на открытый склон рискованно. Моренец расстегнул рукав штормовки и посмотрел на часы: без десяти восемь.

— Скоро темнеть начнет.

— А разве безопасней оставлять людей на склоне? — вслух рассуждал Одноблюдов. — В темноте нетрудно и в пропасть сорваться.

— Согласен с тобой. Значит, идем?

— Идем без всяких разговоров, — поправив лямки рюкзака, Юрий посмотрел на небо. — Видишь, Коля, облака поднимаются, а это признак улучшения погоды.

Начальник похода не ошибся. Вскоре немного распогодилось. Дождь утих, люди смогли идти быстрее. Близость Южного Приюта придавала им сил.

Часам к девяти каменистая тропа вывела на широкую площадку, которая некогда была ложем огромного ледника. По ее каменистой поверхности текли, обгоняя друг друга, горные потоки, разные по ширине и глубине. Но все они одинаково быстро неслись вниз, с грохотом перекатывая и перемешивая камни. Вместе с другими потоками ледника Квамп они, словно сговорившись, впадали в Долру.

Мостов не было. Альпинисты отыскивали мелкие и безопасные места, сами шли первыми, за ними — все остальные. Двигались небольшими группами, поддерживая друг друга. Подошла к реке с двумя маленькими детьми и работница обогатительной фабрики Анна Власьевна Анипченко. Старшего Женю она держала за руку, а младший Витя сидел у матери за спиной. Чтобы ребенок не свалился в воду, мать привязала его к себе полотенцем. На склоне Витя сидел молча, но, как только мать заходила в воду, он пугался шума реки и плакал.

У переправы оказался Моренец.

— Дайте одного, — сказал он женщине.

— Куда же с таким рюкзаком?

— Ничего. — И Николай взял из рук оторопевшей женщины сначала одного ребенка, а затем другого и осторожно перенес их через бурлящий поток…

Когда позади остался последний брод, вспыхнули над головой первые звезды. Ночь в горах наступает моментально. Как только солнце скатится за гору, землю словно кто-то накрывает черным шатром.

Последний участок травянистого склона люди проходили уже в сплошной темноте. Только где-то внизу слабо светился огонек. И все смотрели на него, как на спасительный маяк.

— Только бы не сбиться с пути!

— Все будет хорошо, — успокаивали альпинисты. — Места здесь знакомые, хоженые. Справа, метрах в двухстах, где впадает Квиш в Долру, стоит деревянный домик, это и есть Южный Приют. Там будем ночевать.

Наконец показалась небольшая лужайка и домик на ней. У костра стояли вооруженные сваны. Один держал в руках курдюк с айраном — кислым молоком, другой с хрустом ломал сухие ветки и подбрасывал их в огонь.

Южный Приют… Здесь на высоте 2238 метров над уровнем моря было тепло. Усталые, измученные люди падали на траву. Спали кто на чем, прямо под открытым небом. Только детям и больным альпинисты поставили несколько палаток. Хотя люди и не успели отдохнуть, но, как только солнце поднялось над горизонтом, снова двинулись в путь, вниз к Черному морю. Хотели попрощаться с альпинистами, поблагодарить…

— Опоздали, — объяснили проводники-сваны, — они уже давно ушли за следующей партией!