Несмотря на то что кузов «Жигулей» был выкрашен в грязно-серый цвет, вставшее солнышко уже сейчас, утром, прилично нагрело его своими лучами, заставив катящих в них мужчин пооткрывать оба передних окошка. Кондиционер в отечественном автомобиле предусмотрен не был. Долговязый, давно не стриженный водитель сосредоточенно крутил баранку, вглядываясь в колонну мотоциклов, катящую неторопливо примерно километрах в полутора впереди. Изборожденное глубокими складками лицо с крючковатым носом было похоже на гипсовую маску. Его выражение практически никогда не менялось, оставаясь таким же серьезным и в момент безудержного веселья, что случалось редко, и в момент тревоги. На пальцах и кистях рук синели старые тюремные наколки.

— Чтоб они провалились, — практически не разжимая губ, выругался он. Это была его привычная манера говорить. — Слышь, Коржик, кончай яйца чесать. Думай, что с этими уродами делать!

— Вот за что я тебя, Монгол, уважаю, — отозвался скучающий на переднем пассажирском кресле толстяк с глубокими залысинами и пухлыми губами, — так это за твою тактичность и вежливость. Почему сразу уроды? Нормальные пацаны…

— Из-за этих нормальных пацанов меня уже «Запорожцы» со свистом обгоняют. Тащатся, как беременные тараканы.

Круглолицый достал несвежий носовой платок и смахнул им со лба капли пота.

— А ты бы предпочел, чтобы эти ребятки выжали из своих моциков все соки? Хрен бы ты их тогда догнал!

— Точняк.

Еле волочащую колеса «пятерку» с ревом обогнал молоковоз, недовольно посмотрел на странных ездоков, засоряющих трассу, и погнал дальше.

— Вот видишь? — закипел Монгол. — И этот дрын туда же.

— Пусть валит. Нам, главное, вон ту парочку на головном «мопеде» не упустить, а то заказчик будет крайне недоволен.

— Хрен бы с ним, лишь бы бабки доплатил.

— В том-то и дело. Не заберем эту коробку — не даст ни копейки. Чувак серьезный, сразу видно. Не пустобрех какой-нибудь.

Водитель покосился на своего напарника:

— А ты сам-то его видел? Заказчика этого?

Толстяк заворочался на сиденье, устраивая свою объемную пятую точку поудобнее.

— Не-а. Только по мобиле общался. Но голос такой… твердый, что ли. Короче, не фуфел. Да и с авансом не кинул.

— Киношник хренов.

Коржик открыл бардачок и выудил оттуда газету. Зашелестев листами, принялся ее просматривать, изредка поглядывая на маячащих впереди мотоциклистов. Внезапно глаза его сделались влажными, а губы задрожали:

— Ну, разве можно быть такими подлыми? Вот скажи мне, мой узкоглазый друг, почему женщины такие ветреные?

— Чего? Как ты меня назвал?

— Монголы же азиаты, а у них по природе глаза несколько уже, чем у других. Приспособились, чтобы в степях жить — песка меньше попадает.

— Да пошел ты… Еще раз меня так назовешь — не посмотрю, что мы в доле. Хлебало начищу однозначно.

Толстяк грустно покачал головой:

— Грубо, Монгол. Очень грубо. Я к тебе, можно сказать, со всей душой, а ты — «хлебало начищу».

— Начищу, — подтвердил тот, ожесточенно дергая рукоятку переключения передач.

— Эх ты… — Коржик снова раскрыл газету, тут же вспомнил о чем-то печальном и опять закрыл ее, оставив лежать на коленях. — Ведь чего пишут — по статистике восемьдесят процентов жен изменяют свои мужьям! Представляешь? Во-семь-де-сят!

— Не хило! — оценил информацию худощавый.

— А я свою Светочку одну дома оставил, ай-ай-ай!

Водила все с тем же сосредоточенным выражением лица отрывисто изобразил смех:

— Ха-ха-ха. Представляешь, лежит сейчас твоя баба в койке, а на ней какой-нибудь чмошник пыхтит!

— Типун тебе на язык с коровью сиську! — побагровел от ярости толстяк. — Моя Светочка не такая!

— Ладно, ладно! Остынь, — примирительно сказал долговязый, входя в поворот. — Все там нормально. Ты вот лучше скажи, ты в лотерею когда-нибудь играл?

— Ну да, — не понял Коржик. — Играл. И че?

— Выигрывал?

Толстяк полуразвернулся на кресле, чтобы посмотреть на своего приятеля.

— Никогда почти. Ты к чему это, Монгол?

— Значит, по жизни ты не очень везучий, так?

Толстяк призадумался:

— Наверное…

— Так с чего ты решил, — язвительно поинтересовался тощий, — что тебе так повезло и твоя супружница входит именно в эти двадцать процентов, которые не изменяют? Наивный чукотский парень!

— Иди ты знаешь куда! — взвился Корж. — Чтоб я с тобой еще раз… Тьфу!

Монгол довольно засвистел себе под нос «Мурку». Это была единственная песенка, которую он мог исполнять, не фальшивя. Остальные в его исполнении слушать было абсолютно невозможно. Минут пять ехали молча. Потом полный почесал свое брюшко и тяжело вздохнул:

— Когда же эта хрень кончится? Домой хочу.

— Как только дело сделаем, так и поедем. Баблом разживемся, Светке своей подарочек привезешь…

— Да… А чего нам сделать-то надо?

— Ну ты даешь, Корж! Сам ведь договаривался!

Толстяк заерзал и скривил недоверчивую физиономию:

— Да помню я. Надо какую-то коробку из тайника в мотоцикле вытащить, позвонить и передать ее, кому скажут. Тайник вроде где-то в коляске. Только я одного не пойму, зачем все эти выкрутасы?

— А это не нашего ума дело. Найдем и передадим. А там сами пусть разбираются.

Впереди показался ползущий в крайнем правом ряду трактор с тележкой, доверху набитой сеном. Теряя на ходу клочья сухой травы, он еле двигался, и долговязому пришлось его обгонять, что уже сделала пятью минутами раньше колонна байкеров.

— А у тебя нет ощущения, что это кидалово? — поделился своими опасениями Коржик. — Всего-то стырить у какого-то лоха одну хреновину, и такие бабки за это.

— Ты стырь сначала!