Писатель Хармс пишет о водяных кругах, а также работу “Нуль и ноль”. Он, как умеет, пытается пробиться к отражению реальной жизни, его живо волнует реальность, как она есть; но общее задымление его сознания ставит писателю палки в колеса. Ему кажется, что, описывая невидимые закономерности, он – косвенно и опосредованно – пробивается к естественному порядку вещей. То, что писатель Хармс голодает, не совсем верно. Он скорее обходится без пищи. “Нуль и ноль” не свидетельство нищеты писателя, это свидетельство его духовной нищеты и острой нужды в руководителе. Дважды товарищу Хармсу предлагался руководитель. Но оба раза претенденты на эту роль были отвергнуты неподобающим образом. Первый был назван лежалой скотиной, а другой побит скалкой, которая не принадлежала поэту Хармсу, а осталась от прежних хозяев. Эти факты ставят под угрозу намерение помочь беспризорному поэту, участь которого волнует его сокамерников по делу.
Об этом говорит
стенографический отчет.
Глеб Нагайко: Скажите-ка, Хармс, что вот это означает? (Тычет пальцем в страницу тетрадки.)
Д.Х.: Это означает букву “Н”.
Глеб Нагайко: Нет, далее?
Д.Х.: Далее чистый лист бумаги с небольшим пятном. Пятно от селедки, которую принес писатель Городочкин.
Глеб Нагайко: Врет! Вот он, товарищи, опять врет! Откуда сейчас взяться селедке, если неурожай?!
Другие писатели: Товарищ Нагайко прав! Прав и еще раз прав товарищ Нагайко. Товарищ Даниил Хармс мутит воду. Наводит тень на плетень. Втирает очки. Как обезьяна в басне Пушкина! Не Пушкина, а Гоголя. Вот тебе Гоголь! Пушкин. Да не тот и не другой. В басне Крылова, нашего дорогого баснописца!
Секретарь писателей: Товарищ Хармс! Объясните нам, своим товарищам, для чего вы всякое утро выходите на балкон в голом виде?
Д.Х.: У меня нету балкона.
Секретарь: Для чего раздеваться в канун новой пятилетки? Вы, Хармс, вредитель сродни трутню.
Глеб Нагайко: Протестую! Трутень – полезное животное. Он способствует общему ходу дел.
Д.Х.: Я тоже способствую.
Все писатели: Чему же?
Д.Х.: Я способствую общему ходу небесных светил. Я не оставляю их без внимания.
Писатели молчат.
Д.Х.: Прошу выдать мне умеренную пенсию или оказать другую помощь. Я наблюдаю светила последние 24 года, безо всякой помощи и поддержки.
Писатели (неуверенно): Что ж…
Глеб Нагайко: Хармс показывает нам кукиш в скрытой форме!
Секретарь писателей: Не кричите, товарищ Нагайко. Товарищ Хармс справедливо упрекнул нас. Что мы, бездушные кони?
Все (удрученно): Нууу…
Секретарь писателей: Давайте-ка, товарищи, навалимся всем миром и поможем нашему товарищу Хармсу. Писатель наблюдает ход небесных светил, а значит, в некотором смысле часть нашего родного пейзажа?
Глеб Нагайко (запальчиво): Светила не пейзаж!
Все: А что пейзаж, по-вашему?
Глеб Нагайко: Деревья, пеньки.
Все (сомневаясь): Мда…
Секретарь: Поможем товарищу Хармсу. Сейчас на складе есть небольшие хозяйственные запасы. Гвозди, доски… Пусть товарищ Хармс строится!
Все: Пусть, пусть!
Секретарь: Назначим, в помощь товарищу Хармсу, субботник. Засучим рукава.
Все писатели (кроме Нагайко): Да, засучим!
Секретарь: Товарищ Хармс. Теперь у вас есть гвозди, доски и мы, ваши товарищи. Что скажете?
Д.Х.: Обещаю, что завтра я зашнурую свой левый ботинок и посвящу это действие Союзу Писателей. Некоторые считают Союз Писателей самой позорной публикой. Другие считают, что Союз Писателей на деле союз благоразумных гнид – то есть среднее звено между неодушевленной природой и человеком. Те и другие неправы. На деле Союз Писателей – это группа обученных и натренированных людей, которые каждое утро щебечут на подоконниках, распевая славу новому дню. Они неутомимы. Никакой капкан не заставит их усомниться во всеобщем торжестве. Главная ведущая писательская нота звучит так: Э-ге-ге-гей! Ежели вам повстречался человек, распевающий “э-ге-ге-гей”, то считайте, вы проникли в кладовую писательского ремесла, которую некоторые называют кладовой солнца, а другие кладовой луны, а третьи никак не называют и молча воротят рыло. Вот как я себе это представляю.