© Тодор Велчев, 1980, c/o Jusautor, Sofia.

До тех пор пока Мохноногий, прозванный так, потому что природа одарила его пушистыми шароварами, обслуживал куриц как полагается, он был в почете. Но как только гребень его повис, шпоры потемнели и он стал понуро слоняться по двору, безразличный к кудахчущим красоткам, бабушка Павунка сказала деду Мило:

— Зарезал бы ты его, что ли, а то потом и для супа не сгодится…

— Неужто ты забыла, — ответил старик, обводя двор широким жестом, — что вся эта живность — его потомство! И какой еще петух лучше поет?

Что правда, то правда: Мохноногий первым оглашал утро своим голосистым кукареканьем. Ни одному из соперников он не позволил занять место вожака на крыше казанджийницы, хотя молодые петухи достаточно уже скомпрометировали его перед курочками…

Дед Мило кидал ему горстями зерно, а Мохноногий благодарно клокотал горлышком, и эти звуки сливались с бульканьем в кране казана, откуда сочились капли ракии.

Раз в капкан попался хорек — гроза цыплят. Старик залил его керосином и поджег. Пока хорек горел и пищал, у Мохноногого выпрямился гребень и весь он как-то приосанился.

— Ну вот, молодец, так держать! — похвалил его дед. — Нельзя нам еще сдаваться.

Понял его петух, нет ли, но через неделю ощутил силу в ногах, шпоры его порозовели, а шаровары разбухли, покрывшись сверху донизу пышным белым пухом. Он даже погнался было за несколькими курочками, однако остальные петухи тут же набросились на него. Мохноногий не стал с ними связываться, чтобы они поняли, что это слишком мелкий повод для драки — существуют гораздо более серьезные.

Однажды утром, когда после его побудки курицы покинули курятник, бабушка Павунка пришла собирать яйца и вдруг обнаружила, что почти все пустые. Что за чертовщина? — задумалась она. От хорька вроде избавились… Может, ласка теперь повадилась в гости? Она пошла искать деда, а за ней следом важно вышагивал Мохноногий.

— Кыш! — взмахнула она рукой, но петух даже не пошевельнулся. — Мило-о! — громко позвала старуха. — Иди сюда, кто-то опять яйца пьет!

Дед вышел из-за угла дома.

— Кто же это может быть?.. — И, заметив, что петух вертится в ногах, спросил: — Может, ты скажешь?

Мохноногий бы мог, но ведь не положено ему подавать голос средь бела дня. Да и поймут ли его? Но он все же вскочил на крышу казанджийницы и закукарекал — надо, надо было рассказать о том, что видел он ночью.

…Между расшатавшимися кольями ограды прополз огромный уж. Чешуя его блестела в лунном свете. Петух услышал шорох и стал внимательно следить за ним. Кругом стояла тишина. Лишь изредка раздавалось сдавленное квохтанье, напоминая Мохноногому о пестрых птичьих снах. Уж шарил по курятнику и высасывал яйца одно за другим с такой жадностью, словно век не ел. Потом тем же путем убрался восвояси. Он исчез так тихо и незаметно, что Мохноногий решил, будто все это ему приснилось. Однако, когда утром старуха подняла шум, он понял, что увиденное им было явью. Вот об этом-то он теперь и кричал.

— О-ох, миленький ты мой, — запричитала бабушка Павунка, — ежели запел в такой неурочный час, стало быть, беда пришла. Дед, поставь-ка ты капкан да осмотри как следует мельницу! Может, лиса где прячется — возьми ружье и хорошенечко пройдись вокруг канавы…

А уж, сытый и довольный, свернулся кольцами на старом мельничном круге, неведомо с каких времен лежащем в зарослях бузины. Весеннее солнце пригревало, ласкало своим теплом, и очень приятно было ощущать себя хозяином здешних мест. Он истребил всех крыс и мышей, за хорьков даже взялся. Мир и покой царили на земле бабушки Павунки, а тайный благодетель не обнаруживал себя и не требовал никакой благодарности. Почему бы теперь не размяться и не переползти на ту сторону луга, ведь так приятно ночною порой лежать и часами смотреть на звезды. Худо ль половить грызунов, скажем, у Литаковских мельниц? Но разве найдешь в другом месте именно такой мельничный круг? Или более ароматную бузину, более пряные запахи разнотравья? А лучшей воды, чем в здешнем ключе, и вовсе нигде не сыскать! Еда — она везде найдется. Набьешь один раз хорошенько желудок, и на несколько недель хватит. Потому он столько лет и не показывался старикам на глаза. Зачем пугать их? По ночам только выползал на охоту и потом медленно переваривал свою добычу. А восход солнца встречал, свернувшись на каменном круге.

Задремав, он не почуял шагов, не услышал слов старухи:

— Мило, на́ ружье, возьми еще и палку!

Дед подошел к камню и остановился как вкопанный. Какая там палка, только разозлю, подумал он. Ежели, не приведи господь, обовьется вокруг шеи — всё, крышка! Это ж Звездочет! Дед Мило взвел курок, поднял ружье. Прицелился. Только б в голову, иначе пропаду ни за понюх табаку!

Грянул выстрел. Уж молнией слетел с круга, зашипел и, ломая стебли болиголова, уполз в свое логово под мельницей. Бабушка Павунка встретила деда, вопросительно заглядывая ему в глаза.

— Соня это была, — ответил он небрежно, — да только убежала.

Так дед и петух поделили между собой страх и тайну.

Несколько недель уж не появлялся, и бабушка Павунка спокойно собирала дань со своих несушек. Старик и петух грелись на солнышке, сидя у казанджийницы. Если не сдох Звездочет, думал дед Мило, значит, убежал, это тоже неплохо. Временами он поглядывал в сторону заброшенного мельничного круга. Хорошо, что Павунка ничего не поняла, а то ведь она верит в примету, будто змея приносит в дом смерть. Глупости, конечно, да на старости лет разве переубедишь ее?!

— Верно я говорю, петушок? — спрашивал он, подбрасывая Мохноногому горсть зерна.

Когда боли утихли, уж снова ощутил голод и в одну из звездных ночей выполз наружу. Обшарил все вокруг в поисках какого-нибудь грызуна или хотя бы лягушки, но ничего не нашел. Пришлось отправиться в курятник. Прополз он в знакомую лазейку и опять принялся высасывать яйцо.

Петух проснулся внезапно и хотел было сразу наброситься на врага. Но решил подождать. То ли понял, что, набив желудок, сильный становится ленивым, то ли боязнь поражения в присутствии остальных петухов заставила его воздержаться от поспешных действий. Какой смысл погибать на глазах у тех, кто тебя презирает?!

Когда уж покончил со всеми яйцами и выполз из курятника, петух выскочил за ним следом. Луна светила вовсю. Звездочет остановился у мусорной кучи: тепло, идущее от нее, видно, понравилось ему, и он разлегся отдохнуть. Мохноногий так и взвился — сколько всяких вкусных вещей находил он в этой куче!.. И вот оба застыли друг против друга, залитые лунным светом. Уж прикинул, что ему не проглотить такую большую птицу, и попятился назад. Петух, однако, наступал, распушив крылья, вытянув огненно-красную голову с острым клювом и торчащим гребешком. Громадный уж приподнялся взглянуть на этого храбреца и покачал над ним головой размером с человеческий кулак. Мохноногий клюнул его и этим вконец разозлил, сонливость как рукой сняло. Звездочет напрягся, замахнулся хвостом и щелкнул им, словно плетью. Пернатый противник ответил угрожающим «ко-коко». Уж зашипел. Петух подпрыгнул и вонзил клюв ему в голову. От боли уж пришел в ярость, свернулся клубком и внезапно сделал стремительный, пружинистый бросок. Полетели перья. Мохноногий пустил в ход шпоры, а уж вцепился в него. С петушиной груди и разодранной пестрой чешуи ужа на мусорную кучу упали первые капли крови. Под печальным взором луны противники разошлись на короткую передышку.

Уж застыл, слегка приподняв голову, а петух озирался по сторонам, будто искал союзников или зрителей в залитом лунным светом пространстве. Звездочет бы отступил, с него и этого было довольно. Но ведь тогда он мог потерять все: и старый мельничный круг, и аромат бузины, и хрустально чистую родниковую воду… Где еще в другом месте он найдет такое?! Уж бросился вперед, петух нанес ему удар клювом и снова впился шпорами. Звездочет отполз к краю мусорной кучи, собрался с силами и сделал еще один бросок. Петух стал похож на вспоротую подушку. Клюв — вот в чем его сила! Им только и надо бить, только им! Но куда? Глаза ужа мерцали, как две свечки. Петух клюнул в одну из них и потушил ее. Уж взвился от боли, грозно зашипел и обрушился всем телом на Мохноногого. Обвился вокруг него и сжал мертвой хваткой. Что-то затрещало у петуха внутри. И может, это, а может, и стук сердца, подступившего уже к горлу, придали ему силы, чтобы глубже вонзить шпоры в блестящую кожу. На мгновение уж расслабился, петух тут же высвободил голову и молниеносно ударил клювом по второму глазу Звездочета. Клубок из перьев и чешуи вдруг размотался и угомонился, противники свалились друг подле друга.

Уж вытянул израненное тело, петух поджал крылья. Мусорная куча вся пропиталась кровью. Звездочет медленно пополз к мельничному кругу, чтобы там проститься с жизнью. Его след на траве был устлан клочьями чешуйчатой кожи.

А Мохноногий поплелся с разодранной грудью ко двору. Наступило уже утро, все птичье население замерло, глядя на вожака. Из последних сил Мохноногий выпрямился и, еле передвигая ноги, направился к казанджийннце, оставляя за собой дорожку из окровавленных перьев. Увидев своего любимца, дед Мило сокрушенно развел руками, а бабушка Павунка крикнула ему:

— Зарежь его, а то сдохнет, на что нам падаль!

Звездочет дополз до своих излюбленных мест, где пахло бузиной и болиголовом, но, как ни напрягался, не смог продвинуться вперед: на пути была какая-то рыхлая кочка. От нее веяло теплом, и уж расслабился. Он понял, что здесь кончается земля бабушки Павунки. Из округлой кочки выползли муравьи и тучами покрыли его раны. Изодранное тело свернулось клубком и судорожно вздрогнуло в последний раз. Муравьи начали пир.

Мохноногий, почувствовав запах ракии и дыхание старика рядом с собой, застонал и рухнул, прежде чем бабушка Павунка успела подскочить к нему с ножом в руке. И все же она зарезала его.

Разожгла огонь, поставила кипятиться воду, а сама все бормотала:

— И кто ж это его так?

А дед Мило пошел на мельницу, принес кусок жести, большие ножницы и молоток.

Стук из казанджийницы разнесся над всей округой, над рекой и над муравейником, где лежало бездыханное тело Звездочета, черное от муравьев. Они хозяйничали с усердием, и так же усердно старик колдовал в казанджийнице над листом жести.

А назавтра дед вынес во двор железного петуха и прибил его над крыльцом. Мохноногий словно ожил, сверкая на солнце. Когда ветер раскачивал его, он взмахивал крыльями, издавая звуки, похожие и на кукареканье, и на шипенье. Звуки эти доходили до муравейника, и белый скелет — все, что осталось от ужа, — будто вздрагивал. По нему неутомимо сновали муравьи — символ бесконечности жизни.

Перевод А. Крузенштерна.