1

В одной деревне появился несчастный человек. А ведь до недавнего времени такого, казалось, произойти в ней не могло.

Зажатая среди сухих складок приземистой горы, с прилипшими один к другому двориками, деревня эта и обитателей своих словно связала одной веревочкой — так и двигались они по жизненному пути, будто приросшие друг к другу.

Не случались здесь ни конфликты, ни катастрофы, не взвивались амбиции, драмы были пустяшными, а если и посещала деревню смерть, то делала это своевременно, не обрывала нитей жизни, а лишь завершала ее угасание.

Ну какой человек мог почувствовать себя здесь несчастливым?

А этот — вот уже три дня ощущал себя таковым и всем своим могучим телом осязал окружавшую его ненависть. Но он сознавал свою правоту и, словно демонстрируя ее, гневно проносился на мотоцикле по грязным улочкам или входил в сельпо и среди наступившего молчания делал разные покупки.

Потом опять разъезжал туда-сюда на мотоцикле, и треск мотора среди тишины усиливал тревожное предчувствие — что-то должно произойти!

Развязка приближалась, и крестьяне сидели на лавке перед корчмой и все поглядывали вниз, в сторону шоссе, — ждали, когда появятся представители высшей инстанции, но машина не приезжала, и лишь уверенный в своей правоте человек сновал как оса среди молчаливого нетерпения.

2

— Вашего ребенка забрали, — сказали в детском саду. — Пришла мать и взяла.

Это слегка огорчило Евгения Йорданова — сегодня был его день. Видно, придется ехать к бывшей жене.

Он сел в трамвай и стал рыться в кошельке. Там была масса расписок, квитанций и даже справка о гонорарах, но, увы, билета за четыре стотинки не нашлось.

Он встретился взглядом с какой-то девушкой, готовой одолжить ему билет, но, как человек застенчивый, никогда бы себе этого не позволил. Он выскочил на первой же остановке и зашагал вдоль линии.

Улица пестрела свежевымытыми машинами. Простояв всю зиму под брезентом, они еще не успели проснуться от зимней спячки и уныло шлепали шинами по серой слякоти.

Его бывшая супруга жила со своим мужем в кооперативном доме с массивными стенами. Даже запах рыбы разносился здесь как-то более торжественно.

Евгений нажал на кнопку звонка. В огромных пространствах пустой квартиры долго раздавались легкие трели.

Он спустился по лестнице и на тротуаре дохнул свежего воздуху.

С ним сыграли злую шутку. Они могли себе это позволить.

Вспомнил, что неподалеку живут его знакомые, и направился к ним, хотя и сомневался, застанет ли. Сомнения подтвердились. Оставался кинотеатр. Еще издалека он увидел очередь и лишь тогда решительно повернул к своему жилью.

В четырех знакомых стенах он почувствовал себя еще более неуютно.

Ему отлично было известно, что ни одна из сотни книг не заинтересует его, но он все-таки повертелся у стеллажа, после чего лег на диван и задремал.

Он вскочил сразу, едва зазвонил телефон.

— Евгений?

— Да!

— Мне только что звонила Эмилия. Шеф отдал распоряжение, чтобы мы втроем завтра же отправлялись в Караиште.

— Какое еще Караиште? И что значит «завтра»?

— Из окружного музея поступил сигнал об очередных многослойных поселениях в котловане плотины.

— Почему же шеф не сказал об этом сегодня?

— Евгений… — укоризненно протянул Чавдар.

— Хорошо, на чем мы будем добираться?

— Пришлют машину. Завтра около восьми мы заедем за тобой!

— Около восьми? А на сколько же дней?

— Дело срочное. До конца недели должны все закончить.

— Ладно.

3

Среди теплоты, среди красной теплоты рефлектора, среди густой скучной теплоты обнимались на широченном диване тридцатилетняя хозяйка дивана Эмилия и хозяин ее сердца, первый и единственный обладатель ее тела — воспитанный молодой человек по имени Станко.

Раздался звонок. Станко попытался удержать Эмилию.

— Это, наверно, Чавдар, — сказала она.

— Постой. Я посмотрю. Если не он — не откроем.

Это был Чавдар.

4

Евгений сидел на переднем сиденье газика и наблюдал за однообразной игрой «дворников».

«Нет! — говорят дождю. — Нет! — „дворники“ — твердят», — вроде так там было. Или не так? Чье это? Оттого что ему пришли на ум стихи, на губах его заиграла легкая самодовольная усмешка.

За окном слякотно и мрачно: погодка, подходящая лишь для того, чтобы уйти в самого себя, если, конечно, там уютно.

В душах нашей троицы, как и в душе шофера, явно царил уют — они молча приближались к деревне.

К той самой деревне, по которой тревожно сновал на мотоцикле человек.

По логике вещей они должны были встретиться.

5

Они погрузились в самих себя.

Евгений радовался тому, что находит в своей душе умеренные переживания, спокойное самопознание и гордое достоинство.

Он увидел в зеркальце кабины собственное отражение и, всматриваясь в подрагивающие линии, очертившие прямой нос, симметричные скулы, иссиня-черные волосы над покатым лбом, вдруг почувствовал что-то неладное — показалось, что Эмилия и Чавдар держатся за руки. Евгений резко обернулся, но то, что он увидел поверх сиденья, выглядело вполне прилично: Эмилия рассеянно смотрела в окно, а левая рука Чавдара, очевидно, не знала, что творит правая, — она рисовала на стекле концентрические круги.

Йорданов снова уставился в зеркальце.

Молоденький шофер уловил причину его любопытства и повернул зеркальце так, чтобы им обоим стало удобно следить за робкой игрой. Рука Чавдара неловко искала руку Эмилии. Женщина позволяла, чтобы к ней прикоснулись на миг, но потом отодвигала руку.

Раздался тревожный сигнал, яркие фары залили светом кабину, но водитель и не думал уступать дорогу.

Сзади засигналили более нервно. Нет, это был уже не сигнал, а грозное рычание.

Водитель машинально свернул в сторону, и в следующее мгновение газик обогнало огромное тело черного автомобиля.

Шофер поставил зеркальце в прежнее положение и хрипло выдохнул:

— Ух ты, натворил бы я дел! Ведь это машина Драгана Лазарова.

— Драгана Лазарова? — удивился Евгений. — Что он здесь потерял?

— Он родом из наших мест.

— Это кое-что проясняет, — отозвалась с заднего сиденья Эмилия.

Ее спросили, что она имеет в виду, но Эмилия не ответила.

Пейзаж сменялся пейзажем, и Евгений забыл об игре рук за его спиной. Вначале он решил, что, возможно, ничего и не было, а потом и вовсе запамятовал.

Темнело.

При повороте налево лопнула шина. Газик осел на переднее колесо и довольно долго так ковылял, пока совсем не остановился у кювета.

Все вышли, и Евгений увидел на краю котлована напоминающие динозавров силуэты экскаватора и двух-трех самосвалов.

— Инструмента у меня нет никакого! — пожаловался водитель.

— Кто-нибудь из коллег одолжит тебе, — Евгений показал в сторону машин.

— Там никто не работает, ваша стена заморозила объект, будь она неладна!

Эмилия сказала, что ей холодно.

— Не загорать же нам всем здесь, — предложил паренек. — Деревня в двух шагах — вон там, где огоньки. Идите туда, я как-нибудь сам управлюсь.

— А багаж?

— Багаж я подвезу.

— Может, нам с собой взять самое необходимое? — спросил Чавдар.

— Я всегда беру в дорогу лишь самое необходимое, — парировал Евгений.

Водитель обиделся:

— Меня ночью за вами в Софию погнали. Не до инструмента было.

— Вот и вы начинаете… Не мне вас контролировать!

— Еще чего!.. Вот ключи от дома, где будете жить. Как доберетесь до центра, увидите корчму, а там спросите.

Они зашагали вдоль шоссе. Деревня оказалась совсем не в двух шагах, к тому же снова заморосил дождь. Разговаривать не хотелось, они шли, уткнувшись носами в воротники, и романтичная корчма манила их издалека своим теплом.

На подходе к деревне мимо них на бешеной скорости промчался мотоцикл, обдав брызгами грязи и выхлопными газами. Этот запах вселил в них уверенность в существование цивилизации, и они заторопились. Добрались до площади. Мужское чутье Чавдара вывело их к корчме. Они прижались восторженными лицами к оконному стеклу и увидели накрытый для банкета стол. Но ни одной живой души не было.

Они нажали на ручку, дверь открылась, за ней виднелись теплые чистые сени.

Откуда-то выскочила буфетчица. Посмотрела на них, мокрых и грязных, чем-то они напоминали долгожданных представителей высшей инстанции, но показались чересчур помятыми и неуверенными, и она сказала:

— Сегодня вечером здесь банкет.

— Мы только хотели спросить… — робко начал Евгений, но Чавдар оттеснил его и строго обратился к буфетчице:

— На сколько человек рассчитан банкет и какова вместимость вашего заведения?

— У нас банкет, — повторила женщина, — банкет, и все тут!

Голос ее звучал испуганно, но твердо.

— Вот ключи от дома председателя, — Чавдар вынул связку, — мы там заночуем, но нужно, чтобы кто-нибудь показал нам дорогу.

— Вы! Так это вы, значит!

Женщина покинула прилавок-баррикаду и, сразу растаяв, подобрев, бросилась навстречу троице, потрогала ладонями щеки Эмилии и запричитала:

— Как же ты озябла, миленькая! И зачем только посылают детей на такие государственные дела?

Мужчин же она назвала «апостолы вы мои», и не успели они опомниться, как уже восседали подле высокой печи и потягивали подогретую ракию.

Ракия булькала в потрескавшемся зеленом чайнике на плите, и буфетчица тоже булькала — тихо, приятно: конечно, их ждали, конечно, они не сумеют их тут ублажить, но специально для них она готовит сейчас жаркое с острой приправой, потому что банкет затеян в их честь, и печь специально для них растопили, обычно же пользуются вон той маленькой железной печуркой.

Потом вспомнила, что в председательском доме, наверно, холодно, ведь там никто не живет с тех пор, как председателя переманили в другое место, поставила перед ними миску с соленьями, набросила на плечи лиловое пальто, взяла ключи и пошла протопить комнаты.

Они остались одни, потому что до начала банкета был еще целый час. Не приглашенные на него небось ворчали у себя дома, осуждая городскую манеру делить людей на избранных и неизбранных, а избранные ворчали на своих жен по поводу не пришитых к рубашкам пуговиц.

6

Как только трое горожан скрылись в серой мгле, водитель почувствовал беспокойство, Инструмент можно найти лишь в АПК, но он в десяти километрах отсюда, в деревне же ему никто подсобить не сможет, кроме одного человека. Но он скорее потащит весь багаж на себе или отправится пешком до АПК, нежели позволит тому человеку себе помочь.

Так он стоял и размышлял, как вдруг послышался треск мотоцикла. Тот самый человек остановился возле газика.

Он слез с мотоцикла и, сразу поняв, в чем дело, направился к машине. Водитель встал у него на пути, но он одним движением плеча отодвинул его и достал запасное колесо.

— Да, но у меня нет инструмента, — почти со злорадством сообщил паренек своему спасителю.

Тогда человек наклонился, железными пальцами отвинтил болты у лопнувшего колеса и снова выпрямился.

— Нет у меня домкрата! — тонким голосом выкрикнул водитель.

Глаза человека потемнели, потом налились кровью от напряжения.

Одной рукой он поднял газик, другой снял колесо. И пока ставил новое, так и не проронил ни звука, лишь похрустывали суставы. Он опустил газик на землю, завинтил пальцами болты и сел на мотоцикл.

Когда треск мотоцикла стих, слился с ночной тишиной, водитель пошевелился. На лбу у него выступил пот, будто он сам сделал всю эту работу.

7

Он влез в газик, вздохнул, и машина тронулась с места. Немного спустя он уже был в корчме.

Горожане, с покрасневшими от тепла и ракии лицами, обрадовались его приходу, стали хлопать по плечу и спрашивать, как ему удалось выйти из положения.

— Удалось, — только и ответил паренек и залился румянцем.

Приезжие посоветовались и решили, что времени хватит вполне, чтобы устроиться в доме, умыться и поспеть прямо к банкету.

Буфетчица все еще суетилась в их «резиденции»: она заправляла в кухне походную кровать.

— Эта кровать тоже стояла в спальне, но я решила, что женщине как-то неловко спать в одной комнате со всеми, потому и перетащила ее сюда… Ничего, — она виновато улыбнулась Эмилии, — зато кухня быстрее нагревается. Мне надо спешить, а то уже скоро начало.

И ушла готовить банкет. Водитель тоже ушел — он был уже не нужен, поскольку корчма находилась в двух шагах от председательского дома.

Они постояли в кухне, затем пошли посмотреть на комнату рядом. Двухспальная кровать из орехового дерева с жесткими простынями, полированный гардероб — здесь так было уютно, что Евгений зевнул, не успев прикрыть рот ладонью, за что сразу же извинился.

Эмилия побежала искать умывальник и вернулась очень довольная — обнаружила настоящую ванную с включенным электрическим бойлером.

Она порылась в своей сумке, вытащила оттуда большой полиэтиленовый пакет, какие-то косметички и полотенце.

Вскоре мужчины услышали теплое журчание водяных струй. Чавдар заслушался шумом прозрачной воды, стекавшей по женскому телу, а Евгений открыл чемодан и достал джинсы.

— Хорошо, что я взял джинсы, — сказал он, — представляешь, какая там будет грязь?

Но Чавдар представлял себе совершенно другое.

— Да-да, — продолжал Евгений, — грязища там наверняка — жуть. В такое время — полевые работы! Но ничего не поделаешь, шеф торопит.

Душ смолк. Что-то очень неприятное забулькало за стеной.

Чавдар неохотно ответил:

— Местные спешат, вот на него и нажали…

— Эти местные всегда гонят, — сказал Евгений, — но шеф, видно, уверен, что объект не заслуживает внимания, иначе не отправил бы нас сюда на такой короткий срок.

— Пока все это только прогнозы, — бросил Чавдар.

— Ну да!.. Прогнозы шефа безошибочны. Коли он убежден, что это представляет интерес, то остановит постройку не только плотины, но и ракетной площадки.

— Что тут может быть интересного? Как говорится, пыль веков. Здесь где ни копни, что-нибудь найдешь.

В дверях появилась Эмилия.

— Вода кончилась! Еле смыла пену. Проклятье!

Она ушла на кухню переодеваться, вернулась в халате и объявила мужчинам:

— Я ложусь спать.

Они удивились, спросили, почему она так поступает, ведь люди из лучших к ним чувств устраивают банкет, а она — спать…

— Именно! — ответила Эмилия. И не захотела объяснить, что означает это «именно».

Евгений рассердился, даже голос повысил, почему, мол, она целый день говорит недомолвками? Но Эмилия смотрела на них невинными глазами, в которых затаилась тихая грусть.

Чавдар объяснил ее желание спать по-своему.

— Знаешь, Евгений, ты, как самый представительный из нас, ступай на банкет один, меня тоже что-то в сон клонит. Я совсем раскис после ракии.

У Евгения мелькнула мысль, что было бы неплохо блеснуть в местном обществе, но тут он вспомнил тайную игру рук на заднем сиденье, насупился, снял куртку и сел на кровать.

— Я человек необщительный, крестьяне испортят мне аппетит и все на свете, — сказал он.

Чавдар явно огорчился, что Евгений не хочет оставить их вдвоем, но добродушно похлопал сникшего коллегу по плечу.

— Давай, товарищ горожанин, пойдем вместе. Связь с народом, да и жаркое к тому же.

Но Евгений заупрямился:

— Mot dit — pièce jetée.

Раздался стук в дверь, и, прежде чем она открылась, комната наполнилась запахом деревни, влажной шерсти, вина. Лишь потом появился старик. Он осмотрел всех троих, остановил взгляд на Чавдаре, перевел дух и сказал:

— Собирайтесь, товарищи, мясо стынет, да и люди вас ждут.

— Мы, дедушка, решили не идти. Устали, — ответил Евгений.

— Завтра вечером придем, — пообещал Чавдар, — отведаем вашего жаркого. А оно с приправами?

— Как огонь! — сообщил старик и сел.

Помолчали, но тут встрепенулась Эмилия:

— Простите, но нам нечем вас угостить.

— Не беспокойтесь!

Помолчали опять, и Евгений сказал виновато:

— Мы б с удовольствием, но вы сами видите…

— Вижу.

Еще помолчали. Чавдар опять начал извиняться:

— Здесь воды нет. Даже умыться не можем.

Старик встал, уставился в пол и заученно произнес:

— Здесь нет воды. Здесь сушь, мы всю жизнь сражаемся с камнем, и теперь, когда одолели его, когда появилась плотина, ваш камень хочет ей помешать…

— Это еще неизвестно, помешает ли, — ответил Чавдар. — Завтра мы осмотрим объект, если раскопки не представляют научного интереса, подпишем протокол, и запускайте себе на здоровье воду.

— Интереса! — неестественно рассмеялся старик. — Какой там интерес? Сколько я себя помню, у нас всегда эти камни шли на фундамент для домов. И нужно же было моему парню напороться на вашу треклятую стену!

— Ты, видать, дедушка, здорово ее возненавидел? — спросила Эмилия.

— А за что ее любить-то? Ни уму она, ни сердцу! Коли ты так любишь всякую древность, почему бы тебе не лечь сегодня ночью со мной? Любить-то любишь, а спать уляжешься с молодым.

Все трое сдержанно улыбнулись, а старик еще долго хихикал. Но вдруг посерьезнел и, словно вспомнив солдатскую выучку, вытянулся по стойке «смирно» и отчеканил:

— Не хотите — как хотите!

Повернулся кругом, хлопнул дверью, но тут же снова ее отворил: видно, его терзали сомнения.

— Эту стену мой сын нашел. Работал там на бульдозере, ну и наткнулся. Как мы просили его! Я просил, мать, жена — вся деревня просила: «Снеси ты эти камни!» А он даже руку на меня поднял, чуть на мотоцикле не переехал — только чтоб добежать до этого музея. Продал нас! Убьют деревенские моего парня, если вы плотину остановите. И я с ними пойду, и я брошу в него камень! Мне такого сына не жаль, да двое ребятишек у него.

С этими словами старик исчез.

— Так что? — спросила немного погодя Эмилия.

— Когда будем принимать решение, следует подумать и о судьбе деревушки.

— Все уже решено, — отозвалась Эмилия. — Если бы завтра мы и нашли что-то ценное, я все равно бы вам сообщила: шеф строго наказал подписать протокол, что здешняя местность не представляет научного интереса. Он вернулся от Драгана Лазарова и мне лично отдал распоряжение.

Евгений повторил про себя: от Драгана Лазарова, — и принялся ходить по комнате. Глянул в угол, где лежали уже ненужные им инструменты, с неприязнью подумал о шефе и поразился тому, что так неожиданно исчезло в нем расположение к этому человеку. Он уже был уверен, что под стеной таятся древние фрески, они сотни лет ждали встречи с солнечным светом, но теперь никогда не дождутся…

Тяжелее всего было чувствовать собственную беспомощность. Впервые он столкнулся с истиной, которую до сих пор так старательно обходил стороной — с истиной, что от него ничего не зависит… И он подытожил:

— Ну что, будем ложиться?

— Давайте спать, — согласился Чавдар. Он, видно, был занят теми же мыслями.

— Знаете, а мне хочется есть, — сообщила Эмилия.

Она вдруг почувствовала себя виноватой. Выходило так, что их шефу сверху было приказано не заниматься раскопками. Но по всей вероятности, дело обстояло совсем иначе. Состоялся разговор, долгий разговор. Наверняка в том кабинете он протекал более спокойно, чем здесь, в этой комнатушке. Разговор обстоятельный, раскрывающий нюансы, но оставивший невыясненными отдельные моменты. Вот это-то и дает им право сказать свое слово. Пусть шеф пошел на попятную под нажимом начальства, но им-то незачем отступать!..

— Я тоже проголодался, — прервал ее мысли Чавдар. — По-моему, мы имеем полное основание отужинать вместе с крестьянами.

Они оделись и вышли. На улице почему-то было светло: то ли от желтеющих в домах окон, то ли от далеких огней города, то ли от тусклой луны, то ли от предчувствия рассвета…

Но уличный фонарь, который мог бы указать им дорогу к корчме, не горел.

Как и окна самой корчмы.

— Старик сказал, что мы не придем, и все разошлись, — объяснил Евгений. И подумал: вот сейчас тут дрожат от холода три жалких гонца из города, уполномоченных занести в протокол вышестоящее указание.

Они молча повернули к дому и во дворе услышали приглушенное кудахтанье, словно отразившись от пуховой подушки, оно отозвалось поблизости пугливым эхом.

Где-то рядом, в соседнем дворе, кудахтали во сне куры.

Все трое вошли в кухню, и Евгений открыл дверцу белого буфета. Его обдало легким запахом плесени. На полке лежал завернутый в красный платок хлеб. Евгений брезгливо понюхал его… Нет, хлеб не испортился. «В наше-то время и сухому хлебушку рады были…» — вспомнились ему чьи-то слова. Наверно, одной из старушек, что встречались ему в жизни — сгорбленные, тихие, не оставившие после себя ничего, кроме печального воспоминания: «В наше-то время и сухому хлебушку рады были…»

— Если мы сразу ляжем, то проснемся прямо к завтраку, — рассудительно сказал Чавдар.

Мужчины пожелали Эмилии спокойной ночи и вошли в спальню. Теперь она показалась им более холодной, а лампочка — более тусклой. Чавдар надел старый свитер, Евгений — тщательно выглаженную пижаму. Погасив свет, Чавдар вслепую двинулся к кровати, ударился обо что-то, тихо выругался и лег.

Какое-то время они лежали молча, ровным дыханием стараясь заманить сон.

Но не смогли. Чавдар потянулся за сигаретами, закурил.

— У нас в классе был второгодник, Захарий Захариев. Он стрелял голубей из рогатки и жарил на костре, — неожиданно для себя стал рассказывать Евгений.

— Ну и что?

— Я, кажется, остался единственным, кто так и не притронулся к голубям. Противно было.

Чавдар молчал.

— А может, не потому, что противно… Скорее всего, я их не ел потому, что они казались мне незаконными, эти дикие голуби.

Чавдар глубоко затянулся, и бумага на сигарете затрещала.

— Я и краденую алычу не ел, — вздохнул Евгений, — забирался вместе с другими на дерево, лишь бы надо мной не смеялись, сидел на ветке и думал о том, что совесть моя чиста…

— Глупо! — Чавдар погасил сигарету. — Если ты хоть раз забрался на чужое дерево, как ни крути, все равно ты вор.

— Сам знаю. Я и тогда знал, но алычу не ел.

— А у нас была целая банда! И орудовали мы по-крупному. Я составлял план, проводил разведку, продумывал операции. Однажды мы устроили налет на склад меди. Пятеро ребят хозяйничают внутри, а я караулю, на случай если кто мимо пройдет. И вдруг передо мной вырастают двое — патруль. Я даже свистнуть не успел — пересохли губы. Их всех поймали, исключили из школы. Но я их здорово выдрессировал — ни один не выдал меня. Сказали, что я им встретился по дороге и они не могли отвязаться. А мне только снизили оценку по поведению, за то, что не помешал им, когда они лезли в склад. Потом все мы разлетелись кто куда, но в общем остались друзьями. Ты одного из них знаешь, это Станко… с «трабантом»… приятель Эмилии…

— Ах да, — вспомнил Евгений и тут же понял, что ничего не может взять в толк, слова стремительно проносятся мимо него, словно выстреленные из рогатки, и он застыл на месте — жестяной флюгер, прибитый рукой какого-то идиота так, что не в состоянии даже пошевельнуться.

Рукой идиота, своей собственной рукой.

— Знаешь что? Я пойду туда, — сказал Чавдар и вышел из спальни.

8

— Ты зачем пришел?

Эмилия привстала с постели и смотрела на Чавдара. Ее смущали его голые ноги, но в то же время она чувствовала, что смущение проходит, превращается в нечто другое, в то, что подготавливалось долгими годами. Друг Станко становился и ее другом, все более близким… И чем сильнее ее раздражала слащавость Станко, тем больше ей хотелось, чтобы этот мускулистый и широкоплечий «третий» был вместе с ними. В институте они почти не обращали друг на друга внимания, но все время получалось так, что после работы они шли куда-то втроем.

Эмилия знала, что когда-нибудь Чавдар попытается взять ее за руку, и когда это наконец произошло сегодня в машине, она с облегчением вздохнула. Но ее гораздо больше беспокоило другое: Чавдар станет вторым мужчиной в ее жизни и, возможно, последним. Когда же это случится, когда? И как?

— Я не могу заснуть! — Чавдар сделал еще один шаг к ее кровати.

Ее грудь, обозначившаяся под полупрозрачной тканью ночной рубашки, казалась ему сейчас непохожей на ту, на которую он тайком заглядывался, когда они все вместе были на пляже, или когда он заставал их вдвоем у нее дома, еще не успевшими как следует одеться, или… Эмилия не стеснялась ни его, ни других мужчин. Она лишь смущалась, как сестра смущается своего брата.

Сейчас ее грудь казалась ему совсем другой, завораживала его, манила, и он сделал еще один шаг.

Эмилия пошевелилась, и походная кровать отозвалась алюминиевым звоном, долго висевшим в воздухе…

— И я тоже.

Этот мужчина медленно, сантиметр за сантиметром, на протяжении нескольких лет приближался к ней, а сейчас расстояние, разделявшее их, катастрофически уменьшалось. Вот уже он сделал второй шаг, и она испугалась: если он набросится на нее с той же скоростью, то раздавит ее. Она трусила, но была готова принять на себя этот удар.

— И что дальше?

При попытке сделать третий шаг Чавдар почувствовал сильное сопротивление: его останавливало присутствие Станко или, точнее, присутствие лет, накопившихся между ним самим и Эмилией. Он с горечью подумал о том, что все эти годы чересчур пекся о собственной персоне, превращался постепенно в неженку. Прежний Чавдар давно бы заставил кровать петь свою походную песню, но теперь научного сотрудника Чавдара смущало все — и отвратительный запах одеколона, купленного им в аэропорту, и то, что грудь Эмилии была той самой грудью, которую он, сам того не желая, разглядывал, когда они все вместе отдыхали на море или когда он заставал их вдвоем со Станко, торопливо приводившими себя в порядок…

Эмилия догадалась, о чем он думает, ей стало грустно, потом прошло и это, и она улыбнулась.

— Давай покурим.

Странно, у Чавдара оказались с собой сигареты.

9

Бульдозерист лежал на спине и вглядывался в сгустившуюся над головой темноту.

В соседней комнате спокойно спали с сердитыми мордашками две его дочки, а рядом слышалось ровное дыхание жены.

Даже эти три близких ему существа отводили в последнее время взгляд, если нужно было ему что-то сказать, или старались говорить как можно короче.

Бульдозерист протянул руку к жене, но она тут же отвернулась, почти спряталась в щели между стеной и кроватью. Она сторонилась его.

— Но я прав! Прав! — сам себе сказал бульдозерист и заснул.

10

Ночной разговор Чавдара и Эмилии застрял на «трабанте» Станко. И мужчина с голыми ногами, и женщина в полупрозрачной ночной рубашке были единодушны: Станко нужно сменить машину, но только если появится возможность купить что-то более приличное.

В этот момент о стекло со звоном ударился камешек.

Чавдар вскочил со стула и открыл окно.

— Товарищи любовники! — послышался со двора жизнерадостный голос Евгения. — Вы еще не проголодались?

— Что случилось? — удивленно спросила Эмилия.

— Пока ничего, но скоро случится! — рассмеялся Евгений и уже тише добавил: — Отправляюсь воровать кур.

— Ребячество! — возмутился Чавдар.

— Курица — это великолепно! Я мигом обернусь.

Эмилия наспех оделась, Чавдар пошел в спальню, чтобы наконец натянуть брюки.

Когда они выскочили на улицу, Евгений был уже в соседнем дворе.

Они остановились у забора и прислушались к металлическому скрипу: Евгений, наверно, разматывал проволоку. Скрип смолк, но потом зазвучал по-новому, словно его исполняли на другом инструменте — на заржавевших петлях калитки.

Минутная тишина, а затем взрыв кудахтанья. И снова затишье, нарушаемое лишь дыханием Евгения.

Эмилия услышала глухое «держи», протянула руки и почувствовала у себя в объятьях белое теплое тело. Прижала курицу к груди и заставила ее замолчать.

Евгений плюхнулся около них.

— Готово! — радостно сообщил он. — Только дальше все делайте без меня — лучше зарежьте меня самого, но этого сделать я не смогу!

Не успел Чавдар и глазом моргнуть, как Евгений уже вернулся из кухни с ножом. Может, он заранее его приготовил?

Чавдар взял нож, и холодный блеск металла словно отрезвил его. Он вооружился против птицы — и это придало ему решительности.

— Где? — спросил Чавдар.

Евгений повел его по двору. Они остановились перед благоухающей поленницей дров. Эмилия подала курицу Чавдару.

Он схватил птицу за шею, и ее тело, неожиданно оказавшееся слишком тяжелым, упало на землю, как огромная белая капля. Он прижал курицу к полену, и лишь тогда ее инстинкт взбунтовался. Чавдар взмахнул ножом, но попал по шероховатой древесной коре. Ударил еще раз, и лишь после третьего удара курица отлетела в сторону и забилась на земле. Чавдар, с окровавленным ножом в руке, смотрел на ее предсмертный танец. Казалось, птица всю ночь будет корчиться в агонии, но, к счастью, это продолжалось недолго.

— Ее сразу нужно ощипать, не так ли? — по-деловому осведомился Евгений. После первой в своей жизни кражи он стал более решительным и действовал уверенно и точно.

Эмилия дернула за перья всей пятерней, и они неожиданно легко, с готовностью отделились от тушки.

Евгений тоже ухватился за перья, потом отряхнул ладони, и ночь, лежавшая у их ног, превратилась в белый дансинг.

Чавдар стоял в стороне. Он успокаивал себя мыслью, что все происшедшее доселе — обыкновенный быт, необходимая деталь перед приемом пищи, как, например, мытье рук, но только наоборот.

Он сделал шаг и тоже погрузил руки в липкий пух. Постепенно тело птицы обнажилось. Подул ветер, разбросал перья, поднял их и превратил в новую птицу, которая проворно порхала между ними.

— Думаю, что достаточно, — сказала Эмилия и скрылась в кухне.

Но там она поняла, что далеко не достаточно. Действуя с врожденной решительностью домашней хозяйки, она дочистила курицу, вымыла ее в тазу и взглянула на Евгения.

Евгений слушал, как шелестит вода в ванной, и смеялся.

— Ты что? — спросила она.

— Я представил себе, как Чавдар трется. Точь-в-точь как леди Макбет.

Эмилия не поняла, что может быть общего между Чавдаром и леди Макбет, но расхохоталась, потому что ей становилось весело.

— Евгений, а как мы ее приготовим?

— Как? — Евгений осмотрелся по сторонам, потом смело принялся распахивать дверцы председательского буфета. Богатство оказалось невесть каким, но все же на столе появились многочисленные пестрые коробочки, пакетики с неведомыми Евгению приправами.

Беда заключалась в том, что и Эмилии все они были незнакомы.

— Я не умею готовить, — грустно призналась она.

Вошел разрумянившийся Чавдар. Он понял, какие проблемы их мучают, направился в спальню и на этажерке нашел поваренную книгу.

Эмилия открыла ее, стала читать и рассмеялась.

— Вот это да! — фыркала она. — Слушайте, по какому тексту я вам приготовлю: «Античное кулинарное искусство… Берет начало с Гомера, Перикла и других — вплоть до заката Римской империи». Создается впечатление, что Гомер говорил только о том, как жарить-парить.

— Нет ли там чего-нибудь поновее? — спросил Евгений.

Эмилия полистала книгу.

— Пожалуйста. «Варварское кулинарное искусство… Доходило до нелепых абсурдов. Например, из огромного паштета выныривал карлик и кричал: «Да здравствует господин!» Не говоря уж о том, что Людовик XIV был великим гурманом. Однажды, будучи больным и лишившись аппетита, он съел лишь корочку хлеба, бульон и три жареных цыпленка…»

Затем Эмилия позабавила их вступительной главой, но вдруг почувствовала, что они смеются все более неестественно, и заглянула в конец книги. Там, в главе «Приготовление птицы», она нашла необыкновенно простой и пикантный рецепт приготовления цыпленка в пиве. Прочла его, и мужчины пришли в такой восторг, что не захотели слышать ни о чем другом, даже после того как не обнаружили в кухне пива.

Чавдар подумал о том, что в деревенском, тем более в председательском, доме непременно должен быть погреб.

Они обошли весь дом, но не нашли двери в подпол. Почти отчаялись, но тут Чавдар догадался: он подпрыгнул несколько раз в кухне, и в ответ послышался глухой, таинственный звук. Очевидно, внизу было пустое пространство.

Они выбежали во двор и нашли там дверцу. Пространстве оказалось не таким уж и пустым: на склоне горы блестевшего угля сияли банки с соленьями и компотами, а на самой ее вершине дремала бочка.

Мужчины вскарабкались на гору угля, добрались до пробки, с трудом выбили ее, и хлынуло пурпурное вино.

Они заполнили огромную кастрюлю — специально для курицы, потом, поменьше, — для себя и вернулись наверх, в кухню.

В этом огненного цвета вине курица сварилась удивительно быстро.

Они расселись вокруг курицы, уставились на нее округлившимися глазами и не решались притронуться — таким сказочным казалось приготовленное блюдо. Первым осмелился Чавдар: он потянулся к куриной ножке, но тут же отдернул обожженные пальцы. Подул на них, затем втянув в себя побольше воздуху, стал дуть на курицу.

Остальные поступили точно так же, и комната наполнилась красноватым аппетитным паром. Эмилия сказала:

— Дуем, как на торт со свечками.

Ей стало почему-то грустно, мужчины почувствовали это и попридержали шутки, которые они уже приготовили для ответа. На самом деле они придумали одну и ту же шутку: «Для нашего торта потребуется слишком много свечек».

Эмилия оценила их тактичность и улыбнулась:

— Давайте соберемся как-нибудь втроем. Только без повода… Надоели мне всеобщие поводы: Новый год, Первое мая, День научного работника. Даже день, когда я родилась, не совсем мой праздник — не я выбирала себе эту дату. Давайте лучше собираться каждый год в этот день на цыпленка в винном соусе, идет?

— Если можно считать поводом день, — нахмурился Евгений, — когда горстка дерзких гонцов смело перенесла подпись своего шефа в протокол! Разве это повод?

— Не будем касаться грустных тем, — примирительно сказал Чавдар и отломил себе куриную ножку.

Евгений взял другую и предложил Эмилии, но она предпочла крылышко. Он подал ей крылышко и лишь затем ответил Чавдару:

— Умолкаю, умолкаю — погружаюсь в мир прекрасного.

И они набросились на еду. Вначале чувствовалась какая-то неловкость, и они нарочито бодрым тоном обменивались репликами, типа «Настоящий банкет, а?» — «Домашняя птица — совсем другое дело». — «Эмилия, почему бы тебе не послать им свой рецепт для второго, переработанного издания?» — «Сейчас такие книги пользуются огромным спросом». — «Что будем делать, если выскочит карлик и крикнет: „Держи вора!“?»

Паузы между репликами все увеличивались, пока наконец не переросли в одну длинную паузу, в течение которой они прикончили курицу. Перед каждым лежала лишь горсть косточек, а в тарелке осталась куриная гузка.

Все трое застыдились того азарта, с которым участвовали в чревоугодии, но больше всех — Евгений. И чтобы скрыть смущение, он сказал:

— А чего мы притворяемся, будто нам безразлично, хотя думаем об одном и том же? Чавдар кричит: «Грустные темы!..» На самом же деле для нас это не так уж и грустно. Вот для шефа — да, ему есть о чем грустить. Никак не ожидал от него подобного…

Евгений замолк. Он увидел, что Чавдар и Эмилия не слушают — они все еще находились под впечатлением ужина. Повторил про себя все, что им было сказано, и остался доволен. Потом осторожно продолжил, несмотря на пассивность слушателей:

— Отступился наш уважаемый, отступился… Сам отступился. Драган Лазаров не давил на него. Я вам расскажу, как это все было: товарищ Лазаров выслушал мнение местного начальства, настаивавшего на том, чтобы как можно скорее пустить плотину в строй, а затем вызвал другую сторону. И эта другая сторона — в данном случае наша, то есть шеф, — вдруг отступилась. А почему? Деньги, титулы? Никто не сможет у него их отнять. Не то время, чтобы можно было так просто отнять. Мы живем в очень мирное время, и мне непонятно, почему наш шеф так перетрусил.

Евгений прислушивался к собственному голосу, который ровно, спокойно задавал вопросы и отвечал на них.

— Мне даже жаль его. Он человек хороший, и ему наверняка неловко, что он отступился. Не от других — от него самого я слышал по крайней мере раз сто, что любой объект изначально представляет собой научную ценность и лишь тщательное его изучение может доказать обратное. Такова драма нашей жизни: мы тратим все силы, чтобы прийти к обессмысливанию своих стараний, упорно шагаем в одном направлении, пока не поймем, что направление это ошибочно. Может, жестоко, но таков закон науки, которую я себе выбрал, и этому закону не изменю.

Постепенно Евгений стал сознавать, куда может завести неожиданное откровенничанье, и сменил направление:

— Эмилия, позволь узнать, почему именно тебе сообщил шеф о протоколе?

В вопросе чувствовался прозрачный намек, и Эмилия резко ответила:

— Полагаю, ты не собираешься обвинить меня в связи с ним?

— Я ни в чем тебя не обвиняю. Просто мне непонятно, почему доверяют именно женщинам…

Евгений вспомнил историю с собственной супругой, но словесный поток, вновь прорвавшийся наружу, опять увлек его в опасное русло:

— И вообще это меня не касается. Меня задевает лишь то, что шеф пожертвовал наукой. Настоящий руководитель тот, кто по-настоящему способен брать на себя ответственность. А наш? Что он — устраивает торг с историей? А если так все время и будет идти на попятную? И всякий раз заставлять нас подписывать то, что ему необходимо для его делишек? Да мы так без истории можем остаться! Истории нужен прочный хребет… А он? Сегодня сдастся, завтра сдастся. Именно такие крохотные предательства обезличивают человека. Привыкнешь ходить сгорбившись, а однажды, когда попытаешься распрямиться, не сумеешь.

— Он не в своем уме, — шепнул Чавдар Эмилии.

Но Евгений уже опомнился. Слова перестали тащить его за собой, поток влился в спокойное теплое озеро, где пловец ощущает свое тело и свободно им управляет.

Совсем рядом показалась макушка гордо возвышающегося островка, и Евгений размеренными движениями поплыл к нему:

— Вышесказанное в полной мере относится и к нам. Мы ничем не отличаемся от шефа — с нашей готовностью зачеркнуть исторические ценности. Не хочу сказать, что мы упустим невесть что. Я почти убежден, что здесь нет ничего ценного. Но речь идет не о каких-то ценностях вон там, — Евгений указал рукой куда-то за окно, — а о ценностях вот тут! — И постучал себя по груди.

Он взглянул на своих слушателей и, увидев, что его жест показался им чересчур театральным, назло еще раз ударил себя по груди.

— Да, именно тут!

Совсем близко был его островок — уже повеяло ароматом экзотической зелени, он ощутил под ногами мелкий песок, ступил на землю и поразился ощущению счастья, когда находишься совсем один среди чудес природы. Евгений улыбнулся, сделал еще несколько шагов к вершине своих владений и оттуда крикнул:

— Я решил! Остаюсь здесь ровно на столько, сколько потребуется, чтобы исследовать древнюю стену. — Он осушил залпом свой стакан и сел.

Чавдар покосился на Эмилию — та смотрела на Евгения с восторгом, почти с обожанием — и резко сказал:

— Своровал курицу и сошел с рельсов. Деятель Возрождения!

Евгений улыбнулся, тепло и отрешенно, точно апостол, и мягко произнес:

— Чавдар, не злись. Я никого не заставляю оставаться со мной.

— Ты сошел с рельсов! — крикнул Чавдар. — Это называется сойти с рельсов.

Бешенство ослепляло его, и он никак не мог перескочить через это слово. Оно преграждало путь всем мыслям и мешало найти другие слова.

Евгений встал, улыбнулся чуть снисходительно Чавдару и любезно — Эмилии, сказал, что отправляется спать, потому что в эти дни их ожидает много дел, и осторожно закрыл за собой дверь.

— Почему сошел с рельсов? — вскипела Эмилия. — Почему ты его оскорбляешь?

— Да, сошел с рельсов! — настаивал Чавдар. — Украл курицу и сошел с рельсов. До сих пор жизнь его катилась, словно по рельсам, но стоило ему чуть-чуть отклониться в сторону, как он тут же сошел с них. Я вижу, его решение кажется тебе очень привлекательным, но я должен тебе напомнить, что мы не имеем собственной тяги, наша сила — это то, что нам дает локомотив. Мы вагоны, и только. Я лично предпочитаю закованное в рельсы движение свободе лежащего под откосом вагона.

— Но тогда выходит, что мы…

— Именно так и выходит, — сухо засмеялся Чавдар. — Даже если бы у меня и были сомнения на этот счет, история с плотиной рассеяла бы их.

— Но если на каком-то участке сошел…

— С рельсов, — подсказал Чавдар.

— Один вагон, — продолжала Эмилия, — потом второй, не означает ли…

— Нет, нет. То, что ты имеешь в виду, — случай исключительный, и выводы тут ни при чем. Они нужны лишь в случае аварии…

— Опротивело мне это слово! — крикнула Эмилия. — Я им сыта по горло! Хватит!

В глазах ее была злость, и он понял, что она никогда не простит ему их несостоявшуюся любовь.

Он машинально потянулся к ней, она машинально его оттолкнула.

— Знаешь, о чем я думаю, — сказала она немного спустя. — Никак не выходит из головы бульдозерист, сын старика. Он восстал против всей деревни, против отца, против самого себя, чтобы спасти стену. Это не его дело, но он борется за нее. А мы пасуем…

Она помолчала немного и тихо добавила:

— Я остаюсь с Евгением.

— Эмилия, не глупи! Если вы останетесь, вас наверняка уволят. Сопоставят ваше своеволие с моим послушанием и уволят.

— Тебя это трогает?

— Нет. Я как-никак запрограммирован, и со мной ничего подобного произойти не может.

— А ты бы на месте того бульдозериста разрушил стену?

— Можешь не сомневаться, — медленно произнес Чавдар. И сразу же у него возникло ощущение, будто он сидит в кабине бульдозера. Ярость душила его. — Бульдозер — мое оружие. Он мне дан, чтобы расчищать все, что встает у меня на пути!.. Я и сам как бульдозер. Вешу двадцать тонн, впереди у меня стальной нож. И задача — рушить! И строить. Строить и рушить!.. Во мне — сотни лошадиных сил, мотор мой в исправности, и ничто не может меня остановить. Но вдруг я замираю перед грудой древних камней. Люди просят меня, потом начинают ненавидеть, все, даже мой отец… Нет, я очень нежный и чувствительный бульдозер, из тех, что обдумывают каждую мелочь. Я строитель, а уничтожаю стройку! Я крестьянин, а оставляю деревню без воды! Я вынуждаю руководителя идти против его собственных принципов ради спасения деревни, которую я собираюсь погубить. Заставляю ученого наплевать на всю свою этику. И, наконец, вынуждаю страдать трех человек лишь потому, что остановился перед какой-то прогнившей стеной…

Чавдар поднял кувшин с вином и выпил.

— Ты логичен, — сказала Эмилия. — На тебя можно рассчитывать, поэтому прошу, передай Станко, что я задержусь здесь дней на десять.

Она поднялась со стула и пошла в спальню.

Евгений беззаботно спал.

— Евгений! Евгений, миленький…

От этих слов Евгений Йорданов сразу проснулся и радостно открыл глаза.

— Евгений, я тоже остаюсь.

— И ты?

Он стоял в выглаженной пижаме посреди комнаты, и глаза его блестели.

— Евгений, — сказала Эмилия, — я влюблена.

— Правда? — удивился он и направился к ней.

— Евгений, миленький, я влюблена совсем иначе. И не в тебя. В бульдозериста, понимаешь? Я не знаю его, но представляю: он сильный такой, уверенный, один против всех!

Евгению стал немного грустно, что Эмилия влюблена не в него, но это наивное признание тронуло его, и он, подобно мудрецу, торжественно изрек:

— В этом мире бесчисленного множества переплетающихся истин мы все должны быть влюблены, потому что безумство любви — самая сто́ящая истина… А Чавдар знает, что ты остаешься?

— Я сказала ему.

— А он?

— У него другая логика жизни. Он возвращается.

— Я хочу с ним поговорить, — самоуверенным тоном объявил Евгений Йорданов и, как был в пижаме, пошел в кухню.

Но Чавдара там не оказалось.

Они побродили по дому и, не найдя Чавдара, вышли во двор, потом — на улицу.

Звали, звали его, стараясь не разбудить деревню, но он все не отзывался, лишь откуда-то, будто из-под земли, донеслось протяжное пение.

Тогда они вспомнили о погребе.

Чавдар сидел подле бочки.

— Ну что, сплетничали обо мне? — сказал он, прервав свою песню. — А я тут согрелся подле крана, этой моей единственной утехи, пока вы громили мой конформизм. Так вот. Мы тут решили на пару с бочонком тоже остаться. Какого хрена мне ехать в Софию, где все, даже шеф, будут глядеть на меня как на предателя! Итак, я остаюсь, но прошу заметить — лишь из-за страха.

— Ты сошел с рельсов, Чавдар, — заключил Евгений, — и я поздравляю тебя.

— Катись ты! — ответил Чавдар. — Залезайте-ка лучше сюда! Чем больше пьешь это вино, тем вкуснее оно становится. Сорт, что ли, у него такой, странное дело!

Он протянул руку Эмилии, и та проворно, словно девочка, вскарабкалась на кучу угля. Евгений тоже сел рядом в своей выглаженной пижаме. Они потягивали вино на вершине черной блестящей горы, обменивались любезностями и радостно заглядывали друг другу в глаза.

Они походили на вечный огонь на этой груде черного угля.

И вдруг им пришла в голову идея, что было бы неплохо уведомить шефа о своем решении остаться.

Евгений побежал в дом и принес ручку и лист бумаги.

Это было непревзойденное письмо — местами в нем ощущалось чувство достоинства, местами проглядывала добродушная насмешка, с которой они прощали шефу отдельные слабости, а там, где они защищали науку и свои принципы, звучала непримиримость.

Они расписались под письмом и решили утром отправить его.

Сочинительство утомило их, им захотелось спать. Чавдара совсем развезло от вина, он повторял одни и те же слова и наконец объявил, что решил поджечь деревню, которая обидела его лучшего друга — бульдозериста.

Он нашарил в кармане спички и отправился во двор.

Эмилия хотела его остановить, но Евгений сказал:

— Пусть подышит свежим воздухом.

Чавдар ушел поджигать деревню, а Эмилия и Евгений остались сидеть на угольной куче.

— Эмилия, Эмилия, — вздохнул Евгений, — вот ты не замужем, а у меня есть ребенок, но можно считать, что его у меня нет.

— Что у вас происходит, Евгений? Как-то неудобно тебя спрашивать.

— У нас, — улыбнулся Евгений, — у нас уже давно ничего не происходит. Поверишь ли — я забыл, что эта женщина когда-то присутствовала в моей жизни. Но разве они правы, скажи мне, правы, что прячут от меня ребенка?

— Прячут? Но ведь ты имеешь право раз в неделю…

— Просто не знаю, что мне делать. Не могу я опять таскаться по судам — хватит с меня развода. Но как так — без ребенка? Он ведь мой…

— Хочешь, когда вернемся, я поговорю с ней? — сказала Эмилия. — Я очень плохо ее знаю, но оно, может, и к лучшему.

— Ты сделаешь это?

— Мне кажется, что я сумею поговорить с ней, как женщина с женщиной.

— Она опасный человек, Эмилия. Будь осторожна с ней…

Вошел Чавдар, и Евгений замолчал.

— Что, ты простил деревню? — спросила Эмилия.

— Я-то простил, но она…

— Что она? — захотел уточнить Евгений.

— Давайте немного прогуляемся.

Чавдар протрезвел, но глаза у него беспокойно бегали.

— Зачем?

— Давайте выйдем на улицу!

Вышли. Погода стала мягче, грязь под ногами — тоже. Они стояли в темноте, и двое из них ничего не понимали.

Чавдар зажег спичку.

— Ну? — спросил он.

Но они все равно ничего не понимали.

— Перья! — тихо сказал Чавдар. — По этим белым перьям нас завтра уличат в краже. Ради идеи я готов на все, но из-за мелкого воровства…

Евгений и Эмилия молчали.

— Может, все-таки, — прошептал Чавдар, — соберем их быстренько, как-никак мы же остаемся…

Никто ему не ответил. Он медленно нагнулся. Подобрал одно перо, потом другое. И понял, что ему придется туго — к жирной грязи накрепко прилип сиротливо белеющий пух. Чавдар встал на колени, и работа заспорилась. Эмилия очень тихо отодвинулась от Евгения, так тихо, что он даже не услышал. Она остановилась там, где было посветлее, и наклонилась. Быстро опустилась рядом с Чавдаром на колени. Грязь сразу выгнала из тела все тепло. Перья сопротивлялись ее неловким пальцам, от этого она пришла в неистовство и все с большим ожесточением выдергивала их из земли.

Евгений наблюдал за ними с блуждающей улыбкой, а в голове у него медленно, методично пульсировала фраза: конец бунту, конец восторгам, наступило время расплаты.

Какими-то странными, словно в невесомости, шагами направился он к тем двоим, но улыбка не покидала его губ.

Я не буду вставать на колени, лишь наклонюсь, подумал он.

…Трое сосредоточенно пожинали плоды своего преступления.

Они распрямились одновременно — ни один не хотел оставаться в ногах у другого. Обвели взглядом двор, и им показалось, что собрано все.

Эмилия и Чавдар пошли в дом, а Евгений остался на улице, в раздуваемой ветром пижаме. Он посмотрел на небо и тихо произнес:

— Господи, как сделать так, чтобы этот удивительный вечер, полный уныния, восторгов и заложенного в моих генах предчувствия катастрофы исчез из памяти? Может, его сотрут другие воспоминания или погребет под собой громада грядущих дней, расплющит, сделает похожим на все прочие вечера?

Он сказал это совсем серьезно, после чего сразу вернулся в кухню. Эмилия и Чавдар соскребали с ладоней грязь и перья. Он тоже вымыл руки, поискал глазами бумагу, куда можно было бы завернуть мусор, нащупал в кармане письмо к шефу и собрал в него перья. Открыл дверцу печки. Вспыхнуло короткое пламя.

Вскоре они улеглись. Эмилия на походную кровать, а мужчины в спальне.

Когда они заснули, подул сильный ветер и принес с гор запоздалый снежок.

Утром, выйдя во двор, они увидели снег, который все равно засыпал бы перья.

Им стало грустно.

Потом они услышали, как в соседнем курятнике мужской голос сзывает цыплят. Они подождали, когда хозяин выйдет, и, увидев, что он спокоен — наверно, ничего не заметил, — заговорщицки улыбнулись друг другу.

— Доброе утро, — сказал хозяин.

— Доброе утро, — на разные лады поспешно ответили все трое.

11

Они не знали, что это и есть бульдозерист.

Перевод О. Басовой.