© Илия Богданов, 1979, c/o Jusautor, Sofia.
Осень была сухая и теплая, долго держались листья на деревьях. Река, обмелевшая и тихая, будто с трудом протискивалась между огромными холодными уступами скал, спускавшимися к училищу каменотесов. Новенькие, только что поступившие в училище, еще не умели распознавать камень, не знали, как держать долото и молоток. С нетерпением ждали они субботы, когда можно сесть в поезд и поскорее умчаться домой — хоть одну ночь провести под отчим кровом. И хотя только старшекурсникам разрешалось околачиваться возле уборной во дворе, где они курили и громко галдели, всем — и даже новичкам — стало известно, что в училище назначен новый директор, Иван Гарванов. Он долго болел туберкулезом, процесс приостановили, и он попросил перевести его в училище.
Гарванова знали все — одни помнили тревожные новости, приносимые сельскими глашатаями, другим запомнились его портреты, повсюду расклеенные полицией, с призывом выдать за солидное вознаграждение, а кто помоложе помнили рассказы взрослых или позже самим довелось на митингах и сельских сходках слушать его. Иван Гарванов был легендой, и какие бы чудеса ни рассказывали о нем — всему верилось. Старшекурсники боялись, что их застукают возле уборной с окурком в зубах, учителя же собирались небольшими группками и нервно курили одну сигарету за другой. Дни медленно катились и исчезали неизвестно куда, сухая осень зябко ежилась во дворе училища, нетерпение и беспокойство витали над всеми, будто хищные птицы.
Однажды, когда первокурсники работали в мраморном карьере и собирали годные для обработки камни, послышался громкий голос учителя Стефана Куновского:
— Вы чего здесь слоняетесь, черт подери! Так целый день и будете баклуши бить?
Тяжело дыша, ребята подбежали к нему и свалили к его ногам целую кучу красного камня. Куновский продолжал курить, время от времени сплевывая на землю.
— Вот придет этот, тогда узнаете, что такое дисциплина! У него держи ухо востро! — Он злобно усмехнулся и как бы про себя добавил: — Раньше он в этом карьере сам камни таскал, теперь будет вас ремеслу учить… Политическая фигура!..
Стефан Куновский — сын Петра Куновского, а у того были две водяные мельницы на Вите, большой свинарник и паровая мельница в Росново, молотилка с тракторной тягой и гостиница в Плевене. Сыну принадлежали карьер и печи для обжига извести и кирпича, которые стояли чуть ниже, среди известняковых холмов на окраине Роснова. Там, у прохладных вод Виты, утопая в волнистой зелени большого сада, белела вилла Куновских. Ее и сейчас так называют — «Куновская вилла», но перед ней высится мачта со стягом, и детский смех звенит в саду и у реки. А теплыми летними ночами по саду тихо бродит немая Радка Куновская.
Сын Христо Гарванова сызмальства работал в карьерах у Куновских — отец отдал его в подмастерья. По пыльным дорогам скрипели запряженные волами телеги, нагруженные мрамором и известняком, за ними следом шли годы. В сшитой из лоскута, заштопанной торбе таскал с собой Иван бедняцкий свой кусок хлеба и горькую науку. Босые его ноги, израненные острым камнем, уверенно шлепали по прохладному полу училищного коридора.
Так и время бежало — из училища в карьер, из карьера в училище. Шагая каждый день туда и обратно по этому пути, Иван иногда останавливался перевести дух перед желтого цвета домом Куновских, его три балкона нависали над шумной корчмой и пыльными верхушками шелковиц, что росли на улице. А за железными воротами с двумя львами, от которых веяло ледяным холодом, на широкой асфальтовой аллее, обсаженной гвоздиками и крупными хризантемами, одетая в белое платье, обутая в белые чулочки и белые туфельки, с белыми лентами в волосах, играла девочка — она то изображала даму, то подбрасывала большой резиновый мяч, то брала на руки и обнимала пушистого желтого кота. Иван осторожно протискивался сквозь решетку меж тяжелыми холодными гривами львов и радостно глядел на белую девочку. В эти мгновения сердце в груди у него трепетало, как маленький голубок, жизнь тонула в едкой пыли карьеров, в тяжелых ударах каменотесных молотков, комариное эхо «та-а-у-у, та-а-у-у…» от стальных ударов звучало, как песнь матери, и он видел сны наяву… Но рядом с белой девочкой вдруг возникала какая-то ведьма, она хватала прут — и била его по лицу!
— Убирайся прочь, цыган вонючий! — верещала ведьма и снова пыталась стегануть его, но он увертывался, и прут хлестал по львиным гривам.
Однажды ведьмы в саду не оказалось, и белая девочка подошла к железным воротам. Она была так близко, что Иван протянул руку и хотел погладить ее, но она сердито отпрянула назад:
— Ты цыган!
Иван будто проснулся от светлого сна и как можно более взрослым голосом ответил:
— Нет, я не цыган!
— А почему же ты такой черный?
— А я из Гарвановых…
— А, так ты ворон, ворон!..
Оба рассмеялись и смеялись долго, пока с балкона не увидала их ведьма и не выскочила в сад. Она снова схватила неведомо откуда взявшийся гибкий прут, но белая девочка остановила ее:
— Он не цыган! Ты обманула меня!
— Это кто же тебе сказал, Радка?
— Он! Он — ворон! — И Радка засмеялась.
Вскоре ведьма умерла, вместо нее появилась старая злая гувернантка, она тоже все мешала Ивану погладить русую косичку белой девочки.
В тяжком знойном мареве карьеров, на сухих полевых ветрах, под злыми языками зимних морозов парень рос высоким и гибким, тяжелые камни вытянули его руки, сделали их крепкими и неуклюжими, согнули спину. Иван уже давно знал силу львов возле железных ворот Куновских, но все ему мечталось погладить белый мир Рады. Годы не прошли и мимо нее, и однажды осенью она уехала в город учиться.
Каменотесам Иван нравился — он был старательным и молчаливым, и каждый готов был взять его себе в пару. Понравился он и мастеру Цветану, тот взялся ему в каменоломне подсоблять и ремеслу учить.
Цветан был человек без роду-племени — куда ветер дунет, туда он и покатится, что заработает, то и пропьет. В Росново он пришел весной, забрел в корчму и уселся на свой плетенный из ломоноса сундучок. Потом вышел и громко объявил крестьянам:
— Я мастер Цветан! Дома строю — легкие, как голуби!
Некрасивый он был — низенький, худой, с щербатым ртом и плешью на голове, вот крестьяне и не поверили ему и засмеялись в ответ. А как взялся Цветан за работу — понравился всем.
Иван любил мастера — под его долотом камень дышал, как живой. Когда он, бывало, кончал строить какой-нибудь дом и хозяйка звала на угощение, Цветан любил приговаривать: «Вот камень, что ни говори, да и тот душу имеет». И брал большой камень, становился перед ним на колени и начинал обстукивать его со всех сторон долотом. Потом будто стирал с лица следы вечного похмелья, руки у него переставали дрожать, а в глазах, казалось, проглядывала сиротливая душа его. Он выпрямлялся, гордо оглядывался на Ивана, на растерянных хозяев нового дома и легким своим молотком ударял по большому камню. И разрезал его надвое — как режут брынзу.
Очарованный этой силой, Иван время от времени уединялся, втайне постукивал долотом по камню, слушал его голос, а потом ударял молотком, да только впустую. Мастер Цветан казался ему волшебником. Правда, он обещал и Ивана научить понимать и раскрывать душу камня.
Как-то летом, когда хозяин только что отстроенного дома угощал мастеров в корчме, к Цветану пришел Петр Куновский.
— Цветан, — изрек богатей, — завтра приходи с напарником, будете у меня работать. Хочу, чтобы ты выстроил мне виллу у мельницы на Вите.
— Ладно, Куновец, — гордо ответил в наступившей тишине Цветан. — Но тебе придется дорого платить.
— Торговаться не будем. Что запросишь — то и получишь! Из белого камня возведешь ее!
Хотя было это в середине лета, Куновский собрал работников из сел, привез камень, и стала подниматься, расти вилла, белая и теплая, как каравай. Часто вечерами, когда работники спешили по пыльным дорогам в свои села, Иван пропадал на реке. Мастер Цветан пил холодную ракию и все ждал его — и никак дождаться не мог. И сказал ему однажды утром:
— Ты что, парень, девку заимел уже? Мой тебе совет — не спеши. Беден ты еще для этих дел…
Иван усмехнулся, взял долото и молоток, оседлал камень — этому он уже научился, но до души камня все никак добраться не мог. Скрывался от Цветана, долго прислушивался, как отзываются удары долота и молотка, потом замахивался с радостью в сердце — но молоток отскакивал от твердого камня.
Было это после полудня, от реки тянуло легкой прохладой, а поле дышало тяжким зноем; конь вертел мельничное колесо у верб, вода стекала в деревянный слив, а оттуда расползалась под деревья сада. Все спали в тени, а Иван, скрывшись в ветвях акации, стоял на коленях возле большого камня и постукивал по нему молотком. Вдруг сердце у него забилось, он поднял голову — и увидел на берегу тоненькую русую девушку в белом платье, белых сандалиях и белых носочках. И сразу день засмеялся, и поле засмеялось, и весело заревели гривастые львы, и вербы радостно замахали ветвями. Дрогнула душа у Ивана, нежностью наполнились глаза, и взгляд его обласкал бледное девичье лицо.
— Эй, Гарван-ворон, ты хочешь обнять камень?
Иван выпрямился и сунул посиневшие от напряжения руки в карманы.
— Какой ты смешной…
Девушка глядела на него синими холодными глазами, а сердце Ивана билось так сильно, что даже в ушах звенело.
— Радка, ты где?! Я жду тебя! — послышался со стороны виллы визгливый женский голос.
Смех улетел сквозь деревья, вслед за ним умчались белые сандалии и белые носочки, тень от верб отяжелела, а Иван оперся о камень. Весь оставшийся день он бродил по излучинам у реки, ночью долго глядел в сонный омут, видел там белую девушку и разговаривал с ней.
Устало влачилось время, мастер Цветан оживлял мертвые камни, среди запорошенных горячей пылью деревень взрастала белая голубица. И снова вечерами пропадал Иван у реки, мастер медленно тянул ледяную ракию и все не мог дождаться парня. Никто не знал, когда он возвращался в такие ночи.
Однажды в полуденном пекле загромыхал впряженный в тройку гнедых желтый кабриолет Куновских и остановился у самой виллы. Кони храпели, возница вытер потное лицо, закричал:
— Куда вы все провалились, черт вас дери! Работы у вас нет, что ли?
Испуганные работники повскакивали с земли и кинулись к своим рабочим местам; мастер Цветан медленно выпрямился под тенью ореха. И тогда на ступеньках кабриолета показалась русая девушка в темных очках, она была в легком платье, с белой сумочкой в руках. Возница ловко подскочил, чтобы помочь ей сойти на землю. Она стала еще красивее, потому что это была уже не просто девушка, а настоящая городская мадемуазель.
И вот тут — никто не заметил, откуда появился он, — перед взором Радки вырос Иван. Он долго и мечтательно глядел на белое чудо, горячее сердце его витало над полем, над смеющимся днем. Мастер Цветан дернул его за рукав.
— Это ты обнимал камень, а? — засмеялась Радка. — Погляди, какой он черный и страшный, — обернулась она к вознице, а тот весь изогнулся от хохота.
— Ворон!
— Ты, девушка, шла бы домой. Нечего тебе здесь делать, — сердито произнес мастер и, обернувшись, увидел, как Иван медленно и тяжело шагает сквозь зной к мельнице.
— Я здесь у себя дома! А вы с Гарваном должны работать, а не валяться в тени! — отрезала Радка, аккуратно подобрала подол длинного платья и скрылась опять в кабриолете.
Иван вернулся под утро, но на этот раз мастер дождался его. Небо светлело на востоке, веяло утренней прохладой, в густых ветвях пели птицы.
— Что, нравится она тебе?
— Нравится… — признался Иван.
— Не для тебя она! Холодная, как речной камень. Да и силен ты очень, погляди-ка на себя, еще кости ей переломаешь… — Мастер засмеялся, а потом продолжал серьезно: — Я ведь все знаю про тебя. Ты из тех, кто приколотил красный флаг к дому старосты… Собираетесь вы в Черниковой долине, только смотри — поосторожней…
Ничего не ответил ему Иван, и они молча взялись за работу.
Кровавая заря разливалась на небе. Подходили работники со своими торбами. Мастер с Иваном курили за стройкой на припеке. Через горбатый каменный мост над Витой два всадника промчались и осадили коней в саду.
— Который из вас Иван Гарванов? — Полицейские зло глядели на работников.
— Эй, Иван! — позвал кто-то.
Иван вышел вперед, встал перед запыхавшимися всадниками, а мастер не отставал от него.
— Так это ты, мать твою так!.. — заорал старший и шашкой ударил его по плечу.
Мастер Цветан подскочил, схватил под уздцы бешеного коня и плюнул в старшего полицейского.
Иван ринулся под деревья, и, пока полицейские опомнились, мастер и его ученик уже стояли на коленях возле большого камня. Мастер постукивал по камню и что-то объяснял Ивану; старший хотел добраться до них, но ему преграждали путь густые ветви деревьев. Мастер постукивал по белому камню, а ученик слушал. Потом они оба выпрямились, и солнце обагрило их лица, крепкие и строгие. В косых лучах взлетел, сверкнул молоток — и срезал камень…
— Теперь понял? — прошептал мастер Цветан. — У камня голос есть, это ты запомни…
— Запомню!.. — Иван сжал руку мастера и направился к полицейским.
Прошла целая неделя, а Иван не возвращался, и мастер Цветан, остановив стройку, обосновался в корчме. Надвигалась осень, и Петр Куновский бесился от злости, посылал людей, они уговаривали мастера, но тот — ни в какую. В конце концов пришел Куновский в корчму собственной персоной и давай пугать мастера:
— Пойдут дожди, и вся моя вилла развалится, а тебя отдам под суд и в тюрьме сгною…
— Замолчи ты! — Цветан нахмурил брови. — Вздумал слона блохой пугать. Если парня не выпустят, я к твоей вилле пальцем не прикоснусь…
Кричал, стучал по столу, пугал его Петр Куновский, но мастер спокойно потягивал свою ракию. На другой день явился богатей с предложением — если начнет мастер работать, ему разрешат увидеться с Иваном.
В подвале училища в Росново пахло мхом и плесенью, сырость разъедала каменные стены. Мастер шел вслед за стражником, сердце у него сжималось, а тот бубнил:
— Ты скажи этому оборванцу, ты ему близкий человек — может, хоть тебя послушает. А то ведь в карьерах вырос и сам на камень похож — души у него нет…
— Я скажу ему, скажу… — И мастер со страхом ступал дальше по скользкой земле коридора.
— Вот и околийский начальник говорит ему: «Сообщи мне, где они скрываются, я тебя тут же выпущу!»
Глухо загрохотал замок, звякнул тяжелый засов — дверь открылась. Ужасом повеяло из подземелья, мастер опустил голову и заплакал. В кромешной тьме, в каменном углу на тонкой соломенной подстилке лежал человек, и кровавые пятна будто розы алели на его ногах.
— У вас есть две минуты — пока я схожу по нужде! Ясно? — Голос стражника разорвал на миг ужас, сковавший сердце.
Рухнул Цветан на колени перед Иваном, глядя на него, как на икону; глухой звук удалявшихся шагов не давал мастеру сосредоточиться. Он потянулся было обнять своего ученика, но Иван не шевельнулся и даже глаз не открыл — лежал весь черный, избитый. Мастер полез за пазуху, быстро достал оттуда молоток и сунул в солому. Потом встал, перекрестил Ивана и тихо вышел.
А через неделю, когда белая голубица поднялась над тяжестью созревших плодов, когда солнце падало за зеленую радугу углом сходящихся лугов и мастер устало курил в глубине сада, когда в веселом шуме пирушки стояла тишина, когда Радка танцевала под деревьями с франтоватым околийским начальником, по мосту над Витой проскакали четыре всадника. Запыхавшись, они придержали коней возле праздничного стола:
— Господин капитан, Иван Гарван убежал!
Эх, и тишина же наступила!.. Только кони храпели.
— Как это случилось? — картинно помахивая стеком, спросил околийский.
— Да вот так, господин капитан! У него был молоток, ударил одного конвойного — и бежать. Другие стреляли, но…
Радостный кашель заглушил слова полицейского, и еще долго слышен был в саду и у реки пьяный хохот мастера Цветана. А на рассвете на речной мели рыбаки нашли тело утопленника…
Истаяла мягкая осень, с рассвета подул северняк, золотисто-багряный дождь обнажил деревья; стаи ворон летали над крышами и громоздились на теплых навозных кучах по дворам. Небо нависало все ниже, и вечером выпал первый снег. Долгое напряженное ожидание нового директора утомило всех — и о нем будто позабыли.
И вот в один из таких дней, когда ученики вышли во двор на перемену, кто-то крикнул: «Идет, идет Гарван!» Все столпились у входа и напряженно глядели на улицу — там по узкой белой тропинке медленно, слегка сгорбившись, шел новый директор. Он подошел к ученикам, улыбнулся, вытянулся по-военному и громко произнес:
— Здорово, ребята!
В ответ раздался нестройный гул голосов, ребята расступились, освободили проход к двери — там замер Стефан Куновский. Директор направился к нему. Тот вздрогнул, сделал шаг вперед и протянул руку.
— Добро пожаловать, товарищ Гарванов. Очень приятно видеть вас.
Они поздоровались и вошли в училище…
Зима стояла белая и злая. Коротки были учебные будни. Иван Гарванов в первые дни обошел все классы, потом закрылся в своем кабинете и нигде не показывался. Старшие классы поредели — много было больных, а три ученика схватили даже воспаление легких. Но в один из дней был объявлен приказ: после занятий всем построиться во дворе!
Шел мокрый снег. Ребята выстроились перед входом в училище, учителя стояли впереди, ученики прыгали на месте, чтобы согреться. Вышел директор, кто-то скомандовал, все подтянулись, он с улыбкой кивнул и оглядел ряды.
— Ребята, — мягко начал он, — хватит ли у вас сил начать летом строительство студийного павильона для училища? Ведь так, на открытом воздухе, мы не можем вести практические занятия круглый год…
Ученики молчали — некоторые даже не знали, что такое «студия» и «павильон».
— Я хотел бы знать ваше мнение. — Лицо директора стало серьезным, учителя переглянулись. Ряды оживились. — Так как, будем строить студию-мастерскую и учиться там обрабатывать камень?
И, будто по команде, все закричали:
— Да! Будем!
— Я принимаю ваше согласие как слово настоящих мужчин. Спасибо.
Он снова обвел взглядом оживленные ряды, потом опустил голову, подумал немного и строго сказал:
— Курящим выйти из строя!
Шеренга выпускного класса заколебалась, послышался шепот, двое сделали шаг вперед.
— Вот, оказывается, есть среди вас смельчаки! — оживился Гарванов. — А кто еще отважится?
Медленно, нагнув головы, вышли еще несколько человек. Директор внимательно оглядел их. Ребята будто забыли о снеге, пощипывающем замерзшие уши, все ждали, что же скажет директор.
— С сегодняшнего дня будете курить в коридоре возле моего кабинета, в тепле! Те, кто сейчас болеет, — курильщики. Вы простуживаетесь в этом клозете!
И учителя, и ученики очень удивились — все ожидали разноса, а директор предложил теплое место для курения. Торжествующие улыбки победителей расцвели на лицах старшеклассников…
В карьере близ училища зацвел подснежник, земля оттаяла, теплые ручьи растекались по улицам. Веселый трепет весны уже ощущался и на уличном дворе. Гарванов привел техников, и те вбили рейки в глубине двора, где должна была строиться студия. Директора совсем перестали бояться — смотрели на него с молчаливой симпатией и уважением. И вот однажды пришли в училище два инспектора, направились прямо к деревянному ящику в коридоре, вынули блокноты и переписали тех, кто курил там. Потом стали с пристрастием допрашивать — кто разрешил курить в училище, а те изо всех сил пытались вывернуться и притворялись: «Я не знаю, все здесь курят, и я тоже…»
В коридоре постепенно собралась большая толпа, окружившая инспекторов и «преступников». Подошел и Стефан Куновский, голос его был полон злорадства:
— Так их воспитывает директор Гарванов! Но это не все — он хочет незаконно использовать детский труд для строительства студии!
— Мы знаем об этом, товарищ Куновский. Мы прочли ваше письмо и пришли сюда проверить…
В коридоре, пахнувшем пылью и крашеными полами, наступила тишина, потом послышались тяжелые шаги, толпа расступилась — и директор оказался в центре.
— Мы построим не только студию, Куновский. Ребятам нужна столовая, общежитие…
Инспектора спрятали блокноты, директор открыл двери своего кабинета и пропустил их вперед. Куновский со жгучей злобой смотрел им вслед.
И тут вдруг ребята поняли — они полюбили Гарванова. Может быть, дело было в его легендарной славе или их проняла его тяжелая неуклюжая походка, застарелый кашель и улыбка? Они поняли и другое — кто́ против него. И готовы были со всей своей ребячьей наивной верностью помочь ему.
Синее воронье рыскало по лесам и вырубкам, забиралось в ложбины между тутовыми холмами и граяло в широких долинах. А следом долетали слухи и про Ивана Гарвана: вот он появился тут и связал двух полицейских, а там разогнал целый взвод солдат; пока его искали в Пеловской пади, отряд Ивана реквизировал брынзу у Мургавцевых в Каба́ре. Шпионы совали носы за каждый плетень, а Гарван шел от села к селу. Полиция в страхе и злобе попросила в помощь солдат, преследовала отряд днем и ночью. Села завернулись в зимние кожухи и притаились, холод вымел улицы — полиция с солдатами обложили Черникову долину, а Гарван скрывался там. Переворошили листья, прострелили насквозь деревья, вычерпали воду из колодца, даже месяц пулями изрешетили — и, окоченевшие, ни с чем вернулись в Росново.
А в корчме, привязанный к балке, трясся сельский староста. Околийский лично отвязал его и, сообразив, что Гарван был в корчме и даже речь держал, ударил одного из своих офицеров. Потом выхватил пистолет и только направил его на корчмаря, как увидел, что ведут к нему усатого стражника — в кальсонах.
— Господин начальник… — забормотал усатый, — как я после акции это… по большой нужде отлучился… И тут будто с неба что-то свалилось! Только я за ружье схватился — а Гарван тут как тут…
— Убью, скотина этакая! — набросился на него околийский и ногами его, ногами. А стражник кричит из-под ног:
— И говорит он мне: скажи околийскому, что народное войско приговорило его к смерти!..
— В карцер! В карцер скотину! — заревел околийский.
С этой ночи околийского всюду сопровождали два конных стражника и еще двое сидели с ним в кабриолете.
Иван Гарванов не забросил каменотесный молоток, подаренный мастером Цветаном в тот памятный сырой день, не забыл он и его уроков. Часто во время коротких партизанских привалов он недалеко уходил один, выбирал камень, ложился около него и мечтал. Потом ударял молотком — и откликалась душа камня… Тогда сердце его пело, радость витала над обрывами и рвами, проникала в тайные уголки лесов.
Был жаркий полдень — скошенные поля дремали в желтом мареве, деревья едва слышно шелестели, пугливые хлопья облаков гляделись в реку у заброшенного карьера. Иван, будто веселый и беззаботный ребенок, перебегал от камня к камню, постукивал по ним молотком и радовался их любовным голосам. Он и не заметил, как одолел скалу, и река блеснула между белыми вербными ветвями. На лугу, под стогом сена, он увидел девушку. Иван подошел поближе и узнал ее — это была Радка Куновская. Теплые воспоминания затрепетали в сердце Ивана, он улыбнулся, вздрогнули белые вербы, карьер запел тоненькими каменными голосами… Он медленно засунул молоток за пояс, где был револьвер. Радка читала книгу, улыбалась и казалась ему красивее, чем прежде. Тут и она увидела его — потного, улыбающегося, со спутанными вороньего крыла волосами и густыми бровями. Все потемнело вокруг, она уронила книгу и с ужасом глядела на Ивана.
Лицо у него запылало, радость застучала в ушах, тепло и сила наполнили до краев. Он приблизился и обнял ее за плечи.
Студеный ветер свистел в Радкиных волосах, она дрожала от страха и ненависти, и злые слезы катились у нее из глаз. Все тело Ивана покрылось холодным потом, руки обмякли и соскользнули с ее плеч. Он обернулся, на секунду прислушался к счастливой каменной песне и двинулся к вербам. Река остановилась, он нырнул в ее ледяные объятия, чтобы укротить бешеный бег горячей крови.
Радка все еще дрожала под холодной тенью среди мертвого темного луга. Она хотела крикнуть — батраки работали поблизости, — но голос ее замер в груди…
На утро следующего дня в села пришла радостная весть — околийский начальник убит. К вечеру полиция расклеила повсюду объявления с фотографией Гарванова и обещанием заплатить большие деньги тому, кто видает его, живого или мертвого, в руки властей… Крестьяне читали объявления, оглядывались по сторонам и, перешептываясь, тихо смеялись:
— Ну наконец-то избавились мы от этого… Вот тебе и власть, вот тебе и сила… — и шумно вваливались в корчму.
В корчме кто-то рассказывал:
— Ночь была светлая, как день. Кабриолет поднимался на Родорию, длинные тени ложились вокруг — там же голая пустошь и нет даже кустика терновника. Впереди трусили на лошадях два стражника, копыта цокали, а двое других сидели с околийским. Пискнул выстрел, пуля попала прямо в голову — даже не шелохнулся… Стреляли, шарили, землю перерыли — никого не нашли…
Такой рассказ выслушали крестьяне в тот день, а позже опять новость: Радка, дочь Куновского, купалась в Вите, вылезла водяная змея и обвилась вокруг ее шеи, а девица со страху голоса лишилась. Ее даже в Вену возили, у какого-то профессора лечиться…
Весна проложила свою зеленую дорожку в училищном дворе, на припеке жужжали пчелы. После посещения инспекторов Гарванов исчез — говорили, что уехал в город и больше не вернется. Грустно стало ребятам, перемены проходили тихо, никто уже не решался курить возле деревянного ящика в коридоре. Только красный пуловер Стефана Куновского победно и нагло пересекал двор и классы.
Во время одной из таких перемен большая группа учеников, лениво переговариваясь, стояла вокруг глыбы мрамора в дальнем углу двора, где собирались строить студию. Вдруг ребята заметили — Куновский стоит сзади и слушает. Они замолчали. Своей подпрыгивающей походкой он подошел к ним.
— Ну как, курильщики? — с издевкой процедил он в тишине. — Если бы можно было всего добиться политикой…
— А где твои печи для извести? — крикнул кто-то из ребят.
Куновский нервно переступил с ноги на ногу и с желчной усмешкой просверлил ребят взглядом.
— Я могу сказать, где они, но не это важно. Вы должны помнить, что пришли сюда не для того, чтобы заниматься политикой, а для того, чтобы стать мастерами. — Он подошел к большому камню. — Такой камень, и даже еще побольше, настоящие каменотесы срезают одним ударом молотка…
— Покажи им, как это делается! — Все обернулись. Сзади, скрестив руки на груди, стоял Гарванов. Потом он снял черную фуражку, подошел к камню и обратился к одному из старшеклассников, доставая ключ из кармана:
— Петр, сбегай в мой кабинет и принеси молоток, он лежит на столе…
Тут подошли и другие ученики — постепенно во дворе собралось все училище. Стиснутый со всех сторон теплым дыханием ребят, Куновский жалко улыбался. Гарванов стоял с напряженным лицом. Мальчик принес молоток, директор взял его, поднес Куновскому — тот резко оттолкнул руку с молотком. Тогда Гарванов опустился на колени перед красным камнем, медленно оглядел его, и ласковые удары растаяли в тишине. Потом встал, спокойный и красивый, взмахнул молотком — и две ровные половины камня ткнулись в молодую траву. На миг стало совсем тихо, и вдруг все рванулись к директору, подхватили его, стали подбрасывать в воздух и кричать «ура-а!». Когда ребята немного успокоились и опустили директора на землю, он поднял руку. Все замолчали. Красный пуловер Куновского уныло и одиноко жался к стволу дерева. Теплое лицо Гарванова потемнело, челюсти сжались.
— С завтрашнего дня, Куновский, вы не работаете в училище! Мы здесь учим и политике…
По коридору, пахнущему пылью и крашеными полами, директор направился в свой кабинет.
Перевод Е. Фалькович.