Скоро придет Диньо Крик. И пока профессор Икономов не закончит лекцию, он будет шагать по коридору. Старшекурсники начнут расспрашивать, что его сюда привело — сын или дочь? Уж не исключают ли? И почему? Попытаются посочувствовать. Он взглянет на них исподлобья, а сам будет мерить шагами коридор, такая уж у него привычка, и ни слова не скажет в ответ этим прилипалам. Будет видно через синий хлопчатобумажный костюм, как сгибается и разгибается при каждом шаге протез и стучит о каменный пол. Желваки на скулах задвигаются, сильно выступающий кадык начнет ходить вверх-вниз по своему привычному маршруту. Бригадир Диньо Крик пытается унять волнение, сейчас его ждет дело — важное и сложное, — и он подбирает слова, с которых нужно начать разговор, чтобы профессор тут же согласился…
Икономов даже не подозревает о существовании Крика. Он сейчас разворачивает чертеж, вешает его на классную доску и направляет указку к точке A. Всегда, при любых обстоятельствах, он начинает именно оттуда. Потом проходит через сложные лабиринты нагнетательных насосов, масляных выключателей, переключателей скоростей и подъемных механизмов, называя их буквами латинского алфавита.
— Механизмы и функции блока A, — говорит он, пытаясь привлечь внимание студентов.
Петьо старается уловить смысл профессорских слов, но они куда-то уплывают, бледнеют и доходят до него чистыми и неразгаданными…
Вчера вечером Петьо переборщил, но было так хорошо, что он забыл графики, планы, пусковые сроки, которые кричат в письме Крика. Он нарочно оставил письмо дома, сделал вид, что забыл. Хотел обмануть себя, потому что знал, стоит ему вспомнить про письмо, как он тут же полезет в карман, вытащит его и начнет читать своим друзьям сбивчивые слова Крика. А те не захотят слушать, может, даже посмеются, и он, Петьо, понимая тревогу бригадира, умолкнет. А ему так не хотелось этого делать. Игривые взгляды Шеллы манили его и обещали открыть ему совсем еще не знакомый мир. И он был готов идти за ней. Пусть она ведет его. Ускользает, а он за ней. Но письмо Крика… Бригадир зовет его, и он не может не ехать, не имеет права. Хочется только отложить отъезд на несколько дней, на неделю, побродить в горах, уединиться где-нибудь с Шеллой…
Профессор Икономов продолжает лекцию. У Петьо все еще не хватает сил сосредоточиться, разгадать побледневшие слова. Он думает о Диньо Крике, который в любой момент может появиться, и о Шелле. Она и сегодня не явилась на лекцию. Спит сейчас, наверное, чуть откинув одеяло, а из-под него виднеется нежный овал ее груди. Вчера вечером пришлось поспешить, ведь потом они расстанутся, она — в горы с друзьями, а он, хочешь не хочешь, вернется в бригаду. Сейчас там горячие денечки, приближается пуск, им нужны люди, люди…
Он ведь их, и они его зовут.
Петьо, когда поступал в институт, получил от них наказ: вернуться инженером и сказать Икономову, чтобы тот дело свое хорошо делал. Что касается первого, то Петьо старается, но вот насчет второго — все никак не может решиться. А тогда был убежден, что сможет… Первый раз они услышали фамилию профессора после серьезной аварии. Той самой, когда Крику размозжило левую ногу.
В день пробного пуска бригадира нельзя было узнать. Носился вверх-вниз по металлическим лестницам и все расспрашивал юного инженера: как будет это, а как сделать то? Тот раскрывал толстый учебник, копался в нем, рассматривал схемы, читал и разъяснял, но бригадир был недоволен. В чертежах, белых и чистых, что-то не нравилось ему. В сердце Диньо Крика закрались сомнения: что-то недоделано, что-то упущено, и даром это не пройдет. Студенческие записи могут сыграть плохую шутку. Крик спешит предотвратить опасность. Осматривает все узлы, проверяет несущие части машины. Но уже поздно.
Из толстого шланга бьет вода, смывая грязь во дворе литейной, и огнеупорные кирпичи празднично блестят.
Начинается!
Барабан огромной машины уже двадцать часов вертится на холостых оборотах. Ненасытное горло машины глотает бревна, они скользят, скрипят в ее огромном брюхе и уже без коры подаются по транспортеру к лесорубу. Тридцатитонный маховик быстро и методично поднимает и опускает нож, и по желобу скреперного конвейера сыплются измельченные щепки. Рабочие берут их горстями, радуются. Монтажники из бригады Диньо не верят в плохие предчувствия своего бригадира, суют носы в измельченные щепки, чтобы почувствовать запах дерева. Диньо тоже забывает о всех своих сомнениях, забывает и про то, что крутятся стрелки часов, которые хотят во что бы то ни стало привлечь его внимание и прокричать: «Зачем ты здесь, разве не видишь, что целые сутки не выходишь отсюда?»
Крик не замечает их, он готов обнять юного инженера, простить ему споры, извиниться за недоверие. Вот он уже бежит к операторам, следящим за дрожащими стрелками контрольных приборов, заглядывает в иллюминаторы и напряженно вглядывается, как бурлит целлюлозная масса…
Отступает ночной мрак, прогоняемый вспыхнувшим огненным заревом, ворота цеха гостеприимно распахиваются, как для приема. Цех наполняется шумом…
И вдруг все перекрывает чей-то крик. Предчувствие опасности возвращается к Диньо. Два прыжка — и он уже на месте аварии: пробило левый держатель, он судорожно дергается. Диньо бросается к нему, забыв, что силы неравны. Хочет закрепить. Прижимает, подсовывает ногу, чтобы уменьшить вибрацию.
— Остановите машину, остановите машину! — кричит он.
Тело его сотрясается вместе с корпусом механизма. Он слышит множество голосов. Какая-то суета вокруг, но ему кажется, что все это где-то далеко. Забыл и о юном инженере, и о белых чертежах. Диньо ничего не чувствует, ничего не видит. Он знает только одно — соскочит держатель, котел с горячей пульпой перевернется, и раскаленная масса, нагнетаемая по трубопроводам, со свистом вылетит огненным кнутом и начнет хлестать по сторонам, ища виновных, чтобы наказать их. Будет ли он среди них? Грохот машины неожиданно обрывается. Барабан останавливается. Держатель больше не дрожит в руках, он неожиданно оседает, и Диньо Крик чувствует обжигающую боль в ноге…
Икономов уже перешел в сектор C — туда, где как раз находится этот держатель. Петьо оглядывается по сторонам: Кольо Плевенец угадывает судьбу по широкой грубоватой руке Лили. Бичи углубился в свое любимое занятие — кроссворды. Сула потихоньку читает романчик о любовных приключениях и вздыхает о несбыточных мечтах. Доре крутит косичку, а Шелла… Шелла спит на даче. Белое одеяло чуть откинуто, и видна ее белая грудь. Болезненная белизна завертелась перед глазами Петьо — белая аудитория, белая грудь, белый чертеж, белый профессор, а потом — белая больница, белая койка и на ней Диньо Крик. Парни из бригады сгрудились вокруг него. Тумбочка у койки стала похожа на прилавок овощного магазина. Они все молчат. Но в ушах у них звучит голос, и на язык навешен тяжелый, замок. Это от неловкости. Не знают, что ему сказать, как успокоить. Они никак не могут начать разговор ни о благодарности директора, ни о юном инженере, ни о следователях. Все знают, что вместо ноги появится звезда, но никто об этом не говорит. Разве она может возместить потерю?
Крик — тоже ни слова. Больничная палата наполнена тревогой, которая в любой момент может прорваться и громыхнуть как взрыв.
Диньо сосредоточен. Морщит свое бледное лицо. Что-то обдумывает. Бригада понимает и ждет.
Все вздрагивают от крика:
— Она двигается, она двигается!..
Люди в больничной палате поражены. Что такое?
— Она двигается, она двигается!
Звуки голоса отдаются в коридоре. Крик поднимает голову.
— Петьо, откинь одеяло!
Он машинально выполняет приказ. Одеяло откинуто — они видят забинтованный обрубок ноги. Он медленно, толчками поднимается и опускается — возвращается жизнь.
— Двигается! Двигается! Все в порядке! Все в порядке! — раздается голос Крика.
Медсестра открывает дверь и смотрит, как больной делает то, чего делать нельзя и чего никто не ожидал. Потом подходит к койке, накрывает Крика одеялом. Смотрит на парней из бригады и старается выполнить свои служебные обязанности — делает выговор. Бранит, а они терпят. Мужчины всегда молчат, когда их беззлобно ругают. Просто не знают, как поступать…
Вчера Шеллу раздражало, что он только и думает о Диньо Крике. Петьо был там, на их «спевке-выпивке», ему захотелось прочесть, что пишет Крик, зашелестеть страницами письма. Но почему-то это вызвало у них раздражение. Сначала подняли его на смех, а потом Муци позеленел. Лицо его стало такого же сине-зеленого цвета, как и глаза. Его гордость и оружие — в победах над женщинами.
— Слушай, кончай со своим Криком, а то тебя с криком вышвырнем отсюда!
Петьо не ожидал такой реакции и даже стушевался. Они встали друг против друга, но два поцелуя Шеллы, запечатленные на щеках враждующих сторон, были равнозначны примирению…
Петьо пытается забыть о письме бригадира, но оно не дает покоя. Ведь только он знает, что такое планы-графики, пусковые сроки. Вот почему слова Крика говорят ему о многом. Говорят о таких вещах, которые непонятны его друзьям.
Джони Ванков продолжает орать благим матом. Он дерет глотку, восхищаясь собой, потому что Шелла однажды неосторожно заметила, что он второй Армстронг. Из расслабленных струн гитары вылетают вымученные звуки, бьются о стены, от них звенят стекла. Душно, но окна закрыты, потому что город спит. Порядочный город всегда предпочитает ночную тишину нестройной музыке. Ведь город — это не завод, не стройка, чтобы бодрствовать всю ночь…
Петьо потягивается на диване, усталые веки смыкаются. Одолевает скука. Он собирается уходить, но Шелла склоняется над ним. Длинные нежные пальцы касаются его лица, ласкают. Усталость превращается в приятную истому. Он хватает губами ее длинные волосы, упавшие на его лицо. Шелла встряхивает головой, и они закрывают его всего, засыпают, душат. Лицо Шеллы приближается к его лицу. Ее дыхание, прерывистое и нежное, не позволяет ему перевести дух — иначе не хватит воздуха ей.
Неожиданно она быстро отстраняется, ее волосы легко потрескивают, скользя по губам.
— Эй, глупыш, вставай, потанцуем.
Обидевшись, Ванков перестал надрывать свои голосовые связки. Кто-то поставил новую пленку, раздался голос Эдит Пиаф. Шелла повисла на шее Петьо, но он не чувствует ее тяжести. Для его крупного загорелого тела, набравшего сил на стройке, она кажется пушинкой. У него чуть неповоротливая шея, но он прямо держит голову, улыбаясь смуглым, обгоревшим лицом. От ветра его брови и волосы выгорели, кажутся неестественно пепельными, словно их кто налепил. Как-то он попытался их пригладить, но ничего из этого не получилось. Шелла заметила и с присущей ей циничной откровенностью высмеяла его. И вдруг почувствовала, что перед ней мужчина.
— Ух, ты какой, — вызывающе сказала она. — Мускулы как у тебя налились…
Она прижалась, и он тут же продемонстрировал свою силу.
— Полегче, прошу тебя. Оставь на потом…
Петьо понимал, что последует потом. Прочитал это в погрустневших и злых глазах остальных ребят, почувствовал, что между ними шла невидимая схватка за вечер с Шеллой и он побеждает. Никогда он этого не подозревал. Шелла пригласила его, и он пришел, потому что не мог не прийти. Она не из тех женщин, которым отказывают. Интуиция подсказывает Петьо, что она его разыгрывает. Он понимает это. Убежден в этом. Но ему хорошо. И он весь во власти ее эксцентричности.
После полуночи она везет его на дачу своей тети — маленький замок-особнячок в двенадцати километрах от Софии.
Такси разворачивается, трогается с места вниз, повороты прячут свет мигающих фар, и на пустынной дороге остаются они вдвоем, Петьо и Шелла. Она — бледная Дульцинея. Он — бесконечно влюбленный рыцарь. И овеянный старинными легендами замок. И сумрак истаявшей луны.
— Устала! — стонет «златокудрая красавица». — Неси меня, мой повелитель!
Рыцарь откидывает плащ, протягивает руки и подхватывает ее, словно «легкокрылую бабочку». Сердце ее учащенно бьется, как у испуганной серны. Он спешит! Вот перед ними огромные ворота, закованные в броню. Они стучат, но слышен только храп пьяных пажей, спящих мертвым сном. «Маленькая хозяйка большого дома» топает каблучком о каменный настил, чтобы показать, как она рассержена.
— Я их проучу, — грозит она.
Влюбленный рыцарь совершенно уверен — она выполнит свою угрозу. Но пусть это будет завтра. А сейчас?
— Неужели ты оставишь меня здесь! — всхлипывает она. — Лезь!
Рыцарь обходит замок. Сторожевые башни и бойницы недружелюбно смотрят на него с высоты, и только проржавленная водосточная труба вселяет надежду. Он хватается за нее. Упирается ногой в стену и делает первый шаг к спасению «маленькой хозяйки большого дома». Труба, почувствовав тяжесть, скрипит, но неустрашимый рыцарь, сохраняя хладнокровие, медленно ползет вверх. Водосточная труба качается, стонет, протестует, это ведь не ее дело, и угрожает в любой момент обвалиться. Наконец она обрушивается, и неустрашимый рыцарь летит вместе с ней на балкон второго этажа, где он превращается в обыкновенного Петьо с ободранной ногой и порванными штанами.
Петьо нажимает на дверь, она скрипит и с треском открывается. Но в этот момент сноп света слепит ему глаза, он поднимает руку к лицу и отступает на шаг.
В пустой даче раздается смех.
— Ну ты даешь, вот это да!
Шелла держит в руках ключ и радуется как ребенок. Холодные мурашки обжигают его будто огнем. Он готов кричать от обиды. Она понимает это и спешит его успокоить. Нежно касается рукой, ласкается с осторожной преданностью котенка. Все это длится лишь несколько мгновений. Его сильные руки хватают ее за талию, высоко поднимают и опускают в кровать на болезненно белую простыню…
Профессор Икономов продолжает лекцию. На классной доске появляется новый чертеж.
— Сектор E, — поясняет профессор. — Общее устройство.
Сейчас Кольо спокойно держит руку Лили. Бичи продолжает отгадывать кроссворд. Сула читает роман и вздыхает. Доре привязывает к косичке красную ленточку… Шелла, наверное, еще спит на даче. Белое одеяло откинуто, белеет ее белоснежная грудь.
Первое, что он увидел, — поразительную белизну ее груди — два возвышения, поднимающиеся на бесконечном холме.
Ему не до пуговиц. Легкий треск — и белизна становится бесконечной, привлекательной.
— Не спеши, глупыш!
А глупыш спешит. Платье летит на персидский ковер. Шелла ищет его губы, горячая рука Петьо скользит по ее спине, ему становится трепетно и радостно…
Петьо придвигает подушку, облокачивается. Шелла ерошит его волосы. Ничем не поддерживаемое пламя гаснет так же быстро, как вспыхнуло. Кажется, на даче кто-то есть. Незнакомые портреты смотрят со стен. В пепельнице окурки, выкуренные другими. Петьо взглядом окидывает комнату, через дверь рассматривает холл, замечает позолоченную статуэтку: два голубя протягивают друг другу клювы и не могут дотянуться. Потом он поворачивается на спину, разглядывает белый лепной потолок…
К возвращению Диньо Крика тетя Мара побелила общежитие и уселась в ожидании на солнышке. Она думала, что когда Диньо это увидит, то обрадуется и скажет ей: «Благодарствую».
Крик вошел, осмотрел подсыхающие стены и с досадой смял сигарету:
— И как ты могла так опростоволоситься?
Тетя Мара стала оправдываться:
— Да я так, для красоты, Диньо…
— Для красоты, для красоты, — рассердился он. — Побелила. Да разве здесь нужен белый цвет? Белое — это больница. И что за оттенок. Когда-то мать клала в побелку синьку. Получалось что надо.
На другой день общежитие синело, будто была собрана вся синева неба.
Петьо не знает: возможно, это Диньо Крик внушил ему болезненное отношение к белизне. Гипсовый белый потолок, белый чертеж раздражали его своей бесцветностью.
— Должно быть что-то еще, — объяснял Диньо.
— Что-то должно быть, надо уплотнять цвет, — повторял Петьо.
Это произошло на третий день после побелки общежития.
Третий день — пятница — навсегда вошел в летопись стройки. Председатель профкома потирала руки.
— У нас рождается новое начинание, — восклицала она.
Сверху им все вбивали в голову, что от них должны поступать разные инициативы и идеи. А это всего-то была одна из бесконечных фантазий Крика…
В то утро Петьо опоздал на работу, он и не подозревал, что все было заранее срежиссировано, что невидимая рука дергала нить событий. Он выходит из комнаты бухгалтеров, которые не могут вспомнить, кто и зачем его искал. Смотрит на часы. Перепрыгивает через канаву, спускается по дорожке прямо к цеху, и вот он врывается в общежитие и останавливается в дверях. Петьо думал, что все уже на стройке, а они, оказывается, здесь, сидят за столом.
— Входи, — говорит Диньо. — Садись!
Петьо подчиняется приказу.
Бригадир молчит. Петьо пытается понять, что происходит. Праздника никакого нет, а все нарядные. Ордена и медали прикреплены к лацканам. Наверное, будут отмечать возвращение Крика из больницы. Нет-нет, он ничего подобного не допустит. Только почему все молчат?
Крик встает. Он еще не привык к протезу, но костыли не берет, опирается о стол. Поднимает голову и поворачивается к Петьо. Значит, они собрались здесь из-за него. Какое-то неясное чувство вины охватывает Петьо.
— Это ведь твой отец, да? — спрашивает Крик, указывая на сидящего справа от него мужчину с посеребренными волосами.
Петьо не знает, что отвечать. Да, это действительно его отец, но зачем понадобилось напоминать ему об этом, да еще таким необычным образом? Что за выдумки? Наверное, что-то неожиданное, догадывается он, какой-то подвох. Надо быть осторожным. Бесконечные штучки Крика ему знакомы.
— Это ведь твой отец, да? — опять спрашивает Крик.
— Да!
— А это его брат, то есть твой дядя, — отмечает Крик. — И этот твой дядя, и этот тоже. Четыре брата. Посмотри на ордена и медали у них на груди. Они — гордость нашей стройки…
Петьо чувствует, что дело гораздо серьезнее, чем он предполагал. Неизвестность настораживает его. Что случилось? Что надумал Крик?
Петьо мысленно вспоминает все плохое и хорошее, людей и события. Хочет понять, к чему клонится это странное театральное представление, чтобы уберечь героя от неожиданности.
Диньо Крик подает реплики:
— С тех пор как они себя помнят, все четверо были строителями. А в последнее время строят всё химические комбинаты. Всё химические… Слышишь?
Диньо уже кричит. Петьо не выдерживает.
— Да! — только и вырывается у него из груди.
— Да, — повторяет Крик, — им нужен инженер. Свой! В бригаду! Наш человек, наш наследник, а не как тот, что по слогам разбирал чертежи.
Стул заскрипел на кирпичном полу.
— Мы решили… этим инженером будешь ты.
— Чудесное новое начинание, — бормочет председатель профкомитета в клетчатой блузке, молчавшая до сих пор. — Это…
Крик зло смотрит на нее, и она замолкает. Нет-нет, это не почин, это как заклинание. Это наказ. Диньо чувствует, но не может выразить. Оно родилось там, в его душе, как крик, все превозмогая и заглушая. Может быть, это пришло, когда вибрация огромного барабана сотрясала его тело, или в больнице, когда кричал: «Она двигается, она двигается», а может, при виде белизны побеленных стен в общежитии. Он сам не знает когда, но понимает: то, что предлагает, хотя и бессознательно, совершенно необходимо…
— Ты должен, слышишь? — снова кричит Диньо. — Должен! Дети обязаны продолжать дело своих отцов, но на более высоком уровне… Слышишь!.. Стать их наследниками…
Бригадир снова в своей стихии, и все молчат.
— Осенью, как приедешь в институт, первым делом скажи Икономову, чтобы он дело свое хорошо делал…
Диньо встает, снимает со спинки стула свою куртку и молча выходит. Только теперь Петьо понимает, что решение принято и обжалованию не подлежит…
Скоро придет Диньо Крик. И пока профессор не закончит лекцию, он будет шагать на своем протезе по коридору. Белый гипсовый потолок, наверное, будет страшно раздражать его, но он не произнесет ни слова. Только удивится, как это у людей хватило ума поместить над головами такую бесцветность. Петьо тоже не выносит белого. Вот и вчера вечером его больше всего раздражал именно этот гипсовый потолок. В темноте он просто резал глаза, не давал ему спать. Петьо вертелся в чужой кровати. От чужих окурков дача пропиталась осевшим зловонным табачным дымом. Портреты представителей незнакомого родословного древа смотрели на него со стен. Шелла откинула одеяло. Ее белые пальцы с красными ногтями впились в его мышцу, они напоминают ему крупные капли крови. Он слышит ее голос:
— Ух, ты какой. И мускулы как налились!
Кровать жесткая и неудобная, будто снизу пружина впилась в спину. Он встает. Выбрасывает из пепельницы чужие окурки, садится и закуривает свою сигарету. «Мелник», второй сорт, — к ним он привык еще на стройке. Их курит и Диньо Крик. Ими затягивается вся бригада. Если под столом валяется пачка, ее владельцем становится тот, кто первый поднимет.
Сигарета успокаивает его. Ее алеющий огонек придает ему немного уверенности — он не один, есть о чем подумать. Он идет откуда-то издалека через пространство, время и воспоминания…
Шелла ворочается в кровати и постанывает. Теплая ночь сделала ее раздражительной. Она сбрасывает одеяло на пол, где валяется их одежда.
Черные волосы Шеллы тяжелым снопом падают на плечи, спускаются по ложбинке вдоль спины, останавливаются, замирая, на тонкой талии, ее талию Петьо может обхватить ладонями, потом они скользят вниз к бедрам. «Длиннобедрая» — так ее прозвали в группе. И она гордилась этим. Петьо понимает, у нее есть для этого все основания.
Он никак не может поверить, что Шелла, обольстительная Шелла, лежит рядом с ним. Она предпочла его другим. Почему? Ей не давали проходу гордые мужчины, а потом превращались в мокрых куриц.
— Пошли, — звала она. И они шли.
— Убирайтесь. — И они уходили.
— Иди ко мне, глупыш. — Она приподнимается на локте.
Веки его вздрагивают. Петьо чувствует, что стул, на котором он сидит, как горячая печка, он готов немедленно вскочить.
Он вынимает из пачки сигарету, чиркает спичкой.
— Брось и мне одну.
Он машинально щелкает, и пачка, описывая круг в воздухе, падает на влажную от пота девичью грудь. Желтоватый табак высыпается и прилипает к нежной коже.
— Где ты такие берешь? — И она торопливо стряхивает табак.
— Где ты такие берешь? — в первый же день спросил его Диньо Крик, когда он вытащил ароматизированные сигареты. — Кури мужской табак, — добавил он, — если хочешь быть вместе с мужчинами…
«А с кем хочет быть Шелла?» — Эта мысль внезапно обожгла его. Действительно, куда она стремится?.. Она не глупа, экзамены спихнет, институт окончит и… Разве она сможет найти общий язык с Диньо Криком? Разве ей удастся заслужить его доверие? Разве она сможет стать его руководителем? Глупости! И что же? Будет по слогам разбирать чертежи, как тот белый юный инженер? Как бы не так, с Криком второй раз такой номер не пройдет. У него осталась всего лишь одна нога.
Петьо снова вспоминает о письме Диньо Крика.
«У нас сложный монтаж. После экзаменов приезжай немедленно, нам нужны люди, будешь помогать и учиться. Если можешь, привози с собой своих друзей. Мы им заплатим. Польза будет двойная».
Двойная польза! Неужели Шелла нуждается в ней?..
Петьо встает с кресла, поднимает с пола одеяло и набрасывает его на Шеллу.
— Я хочу тебя спросить.
— Не о чем спрашивать, глупыш, — смеется она. — Иди. Обними меня посильней. Посильней, слышишь? Вот так, так…
Петьо кажется, что время остановилось, растаяли все мысли…
Немного погодя раздается ее голос:
— Спрашивай.
Петьо не знает, с чего начать. Трудно так, вдруг. Он приподнимается, пытается освободиться из ее объятий:
— Скажи, что ты собираешься делать после института?
Шелла прыскает:
— Нашел время спрашивать.
— Нашел.
— Могу сказать — не знаю. Не знаю, глупыш. А ты?
— Я вернусь в бригаду Крика, я ему нужен.
— Хватит с этим твоим Криком, если еще раз произнесешь его имя, между нами все будет кончено.
Петьо одевается. Шелла удивленно смотрит на него. Впервые мужчина сам уходит от нее. Неужели уйдет? Нет! Он ей нужен. Она вскакивает с кровати. Черные волосы рассыпаются по спине. Да он и мечтать не мог о такой спине, о таких волосах.
— Ты слышал, что в Америке на концертах выступают голые женщины. Они исполняют Баха и Бетховена, Моцарта и Мусоргского. Хочешь, я тебе сыграю «Лунную сонату»? Хочешь? — растерянно спрашивает она. — Я могла бы стать великой пианисткой. Могла бы потрясать публику своей игрой, но меня не приняли в консерваторию. Отрезали все пути… Сказали, нет способностей… Но у меня есть красота, и, если бы это была Америка, я бы выступала обнаженной и стала бы тем, кем хотела. Слышишь? Но у нас так нельзя. Прошу тебя, будь моей публикой. Умоляю…
Шелла бежит к пианино. Поднимает крышку и плачет.
Петьо спускается по лестнице. Но у входной двери останавливается. Наверху раздается музыка. То нежная, то бурная, то гордая, то грустная. Музыка — плач. Он стоит, вслушиваясь в мелодию.
— Может быть, — говорит он, сам не понимая, что хочет этим сказать, закрывает дверь и бежит вниз по аллее.
Звуки пианино догоняют его. Музыка толкает его, но он ничего не чувствует — думает совсем о другом. Мысленно возвращается опять в квартиру Джони. Ему хочется видеть глаза своих друзей, проверить сказанное, то, что они не назвали — может быть, оттого, что сами не понимали.
— Будет очень здорово, — сказал он им. — Крик — замечательный мужик. Будем помогать на монтаже, получим двойную пользу — нам заплатят и немного познакомимся с техникой.
— Не будь смешным и смотри, чтобы не узнала Шелла, она нам организовывает такие фиесты, что мы просто балдеем, но ее легко рассердить.
Тогда он попытался рассказать им о юном инженере, что притащил с собой белые чертежи Икономова, но они снова припугнули его Шеллой…
«Великая музыкантша» спит сейчас в том виде, в каком играла, — обнаженная или нет? Надела комбинацию? Одна бретелька спустилась вниз, и видна белая грудь…
На этот раз профессору удалось привлечь внимание студентов к кончику своей указки. Сула уже не читает роман. У Бичи остались невписанными два географических названия в Африке и фамилия известного французского физика, и тогда левый угол кроссворда будет заполнен.
Внизу на первых скамьях несколько человек старательно записывают, но это будущие аспиранты, кандидаты в кандидаты наук. Петьо чувствует, что голова кружится, становится тяжелой, того и гляди лопнет…
Скоро придет Диньо Крик. И пока не кончится лекция, будет шагать по коридору и ждать. Диньо знает, когда и что нужно делать…
Пересев утром из грузовика-молоковоза в первый трамвай, Петьо забыл все и всех. Даже человек, поднявшийся в темноте со скамейки, не привлек его внимания.
— Эй, — крикнула тень, — ты какой дорогой идешь?
— Своей, — ответил Петьо.
— Своей или чужой?
Петьо резко обернулся. Он узнал голос и понял, что Диньо Крик ждет его давно, но не сердится.
— Здрасте, у меня тут одна идея, — возник из темноты бригадир, — затем и пришел. Экзамены у вас кончаются в конце июня, первого июля ждем к нам.
— Кого? — спросил Петьо.
— Как кого? Вас. Твой курс. Примем всех, таково решение бригады. Мы как думаем: где несколько человек, там могут быть и все. Мы и общежитие подготовили.
Петьо и Крик идут рядом, входят в темный облезлый дом, поднимаются по лестнице. Диньо постукивает своим протезом по истертому каменному полу, и этот звук прогоняет сонную белизну.
Мансарда высоко, но бригадир не останавливается, привык уже. Петьо поворачивает выключатель. Они садятся, и только тогда Крик вздыхает:
— Что скажешь, здорово придумали, правда?
— Они не приедут…
— Как? — Диньо вскакивает со стула. — И это говоришь ты? Повтори!
— Они не приедут. Не хотят. Им бы только фиесты. Играют голые на пианино, и ничего их не интересует. Ни ты, ни твои решения, ни графики, ни планы. Они даже собой не интересуются…
Петьо умолкает, но его крик все еще висит в тишине мансарды. Диньо шарит по карманам:
— Дай сигарету.
Поблескивают огоньки сигарет. Два огонька рядом, чтобы не быть одинокими, как там, на даче, в «замке одиноких воспоминаний», по выражению Джони.
Петьо ощущает странную теплоту как бы вне себя. Он все еще мыслями на том дальнем пути, по которому шел все это время.
— Говоришь, не приедут, — вздыхает Крик.
— Нет, их ничего не интересует. Спешат жить.
— А ты случайно не спешишь? Разве мы все не спешим?
— У нас — одно, а у них — совсем другое…
— Что делать. — Крик гасит окурок, уголек чиркнул по мозолистой руке, но он даже не заметил. — И ими, и нами движет одно и то же, мы, как ты говоришь, спешим, спешим что-то делать. Чтобы что-то получилось.
— Получается ли? И одно и то же ли? — спрашивает Петьо.
— Ну, направления различные, а движение налицо. Поэтому я и зову. Завтра отведешь меня к начальству потолковать. Выйдет что-нибудь?
— Не выйдет.
Диньо Крик вскакивает. Кадык у него дрожит.
— Говоришь, не выйдет. А может, случайно с тобой ничего не выйдет? Уж не ошибаешься ли ты? Может, тебе самому не хочется ехать?
Только сейчас Петьо понимает свою ошибку. Ему хочется обругать себя, но что поделаешь, он же знает, знает своих друзей. В институте существует определенный порядок. К тому же через день после последнего экзамена Шелла устраивает экскурсию для тех, кому удастся отделаться от трудового семестра… Разумеется, не для всех, для избранных. И Петьо в их числе. Из-за мускулов. Но ведь и Крик здесь из-за них же. Тех, что едут работать, тоже в расчет нельзя принимать, они собрались куда-то во Фракию или Добруджу на сельхозработы. А Крик хочет забрать их с собой. Притащился сюда со своей «двойной пользой» и теперь ищет единомышленников. Петьо — первый и последний. Только он один со всего курса знает, что такое стройка. Как выполняется план, как выдерживается график. И что такое пуск!
Он боится, что слова Крика ударятся не о твердь, а о пустоту. Диньо поднимет оглушительный шум, а встретит смех и издевку. «Профессор Криков хочет нас учить», «Профессор Диньо Криков сказал…» Петьо знает, что он этого не стерпит, и поэтому спешит защитить себя и других.
— Все напрасно, — холодно говорит он. — Ректорат не разрешает никаких изменений, бригады сформированы.
— А разве они самые главные? Что, над ними только небо? Будет тебе…
— От них зависит…
— А от того, как его, профессора?
— Икономова, от него ничего не зависит. Он этими делами не занимается.
— Ну, ты не прав. Зависит, зависит, да еще как, и, если хочешь знать, именно он этим и занимается… Сегодня устрой мне встречу с ним… Встречу на высшем уровне! И с ребятами, которые поголовастей, понял?..
Скоро придет Крик. И пока не кончится лекция, будет шагать по коридору, стуча своим протезом. А Петьо все еще не решается выполнить просьбу бригадира.
Зачем вмешиваться, когда все уже решено, вернее, предрешено. Эти здесь — одно, а те там — другое, и им нужно время, страшно много времени, чтобы встретиться, пойти друг за другом или рядом. Пока рано. Диньо не может понять этого, он спешит, хочет опередить время. Он всегда так делает, потому-то часто и разбивает себе голову. И вот сейчас станет посмешищем. Кто его поймет?
Икономов уже заканчивает лекцию. Белые чертежи послушно свертываются в рулоны. Белая аудитория шевелится и шепчется. Скамьи поскрипывают. Петьо вздрагивает, откладывать больше нельзя, он приперт к стене. Деваться некуда. Невозможно не выполнить приказ Крика, но и сказать об этом профессору он не решается. Уж очень разные точки зрения у сторон. Хотя, если посмотреть…
Листок бумаги, сложенный вчетверо, перелетает по рядам и падает перед Петьо. Он поднимает его, разворачивает и в первый момент не верит своим глазам. Ему кажется, что с ним выкинули шутку. На белом листке — небесно-синие строчки, их цвет как стены в общежитии. И эта синева шепчет:
«Петич, вот какая штука, ты нас пронял своим Криком. Запал он в сердце. Мы согласны ехать с тобой. Посмотрим, что он за тип. Такой же, как мы, или нет. Но при одном условии: Джони берет гитару. Без гитары никак нельзя…»
Петьо перебрасывает белый прямоугольник, в нем синее небо, оно веет прохладой.
Теперь легче подступиться к профессору. Ведь несколько человек поедут с ним. Идея Крика уже не представляется Петьо такой безнадежной. Ну и что? Они поедут туда, где им надо быть. Стороны встретятся немного раньше, и может, именно тогда, когда нужно, а кто-нибудь даже сочтет, что с опозданием. Это же совершенно обычное дело.
Профессор Икономов заканчивает лекцию. Благодарит за внимание и направляется к выходу. Аудитория встает и опускается. Именно в этот момент дверь открывается, и входит Диньо Крик. Он направляется прямо к профессору.
Джони Ванков машет Петьо рукой:
— Это ведь он, да?
Петьо утвердительно кивает.
Бригадир и профессор Икономов пожимают друг другу руки. И Петьо кажется, что в этом нет ничего странного, даже совершенно все нормально. Он не совсем уверен, но ему кажется, что они смотрят друг на друга так, как будто давно знакомы.
Вот они идут по коридору рядом. Лакированные ботинки профессора поскрипывают, стучит об пол протез Крика. Петьо оглядывается по сторонам, не зная, что делать, а потом спешит за ними.
Перевод Л. Хлыновой.