Дальше все идет без сучка без задоринки. Мы пролетаем над островом. Он довольно большой… Я боялся промахнуться и приземлиться рядом, но теперь спокоен. В центре острова — симпатичный кратер старого вулкана, конечно давно потухшего, а на самом верху — живописнейшее голубое озеро, сверкающее сквозь густую листву деревьев. Мы выпрыгивали по очереди, один за другим, а последний закрыл за собой дверь — культурная подобралась компания… И вот спускаемся на расстоянии нескольких сотен метров друг от друга, слегка позвякивая взгроможденным на спину снаряжением. Первым прыгнул Энди, я — четвертым. Мне не было страшно, скорее как-то не по себе: во-первых, теряешь ориентацию, а во-вторых, все время думаешь: раскроется или не раскроется… Я обогнал всех остальных уже метров на пятьдесят, и ничего удивительного — со своим весом я, конечно, падаю быстрее. Приближаются деревья — по плану операции мы должны проскочить между ними… На открытой местности высаживаться невозможно — слишком близко от предполагаемого убежища доктора. Поэтому мы идем на риск, и каждый, кто как сумеет, постарается не свернуть себе шею. Я уже различаю верхушки деревьев и начинаю слегка натягивать стропы и раскачиваться, направляя падение в наименее опасную точку.

Чем ниже спускаешься, тем больше возрастает скорость… Я сгруппировался и уже готов схватиться за первую попавшуюся ветку. Хоп! Вот она… Я обдираю об нее руки и врезаюсь черепом в ствол… удар получается отменным! Я кубарем лечу вниз, слыша треск ломающихся веток, причем умудряюсь вывихнуть несколько берцовых костей и наконец безнадежно застреваю в ловко подставленном мне разветвлении. До земли еще минимум метров десять. Где-то неподалеку слышится аналогичный шум, сопровождаемый отборной руганью. Видимо, это кто-то из моих дружков… Впрочем, сейчас не время придуриваться. Уже довольно светло… Я без труда ориентируюсь. Ствол находится от меня на расстоянии вытянутой руки, и я прикидываю, что могу добраться вон до той ветки внизу, а от нее до земли останется не больше трех метров… Ладно. В общем, Энди был прав. Я проверяю, крепко ли сижу, и разматываю веревку, которую он закрутил мне вокруг пояса. Веревка оканчивается небольшим стальным крюком, и я втыкаю его прямо в дерево. Затем надеваю перчатки, висящие на шее, и хватаюсь за веревку… Отлично… Я спрыгиваю вниз, скользя руками по веревке… Господи, какой же я тяжелый! Вглядываюсь в темноту: еще пара метров… Вот так… И разжимаю руки.

Я громко вскрикиваю, почувствовав, что приземлился верхом на огромную жабу, поджидавшую меня уже добрых пять минут. Жаба смущается: ей хотелось со мной поздороваться, только и всего… И она тут же исчезает. Я подавляю желание рвануть отсюда со всех ног и начинаю двигаться в направлении недавно услышанного шума. Местом общего сбора намечен северный берег маленького озерца. Компас? На месте!… Пристегнут к правому запястью.

Оказывается, это Майк приземлился рядом со мной. Он тоже в порядке… только ковыляет явно с трудом, так как толстая ветка угодила бедняге прямо между ног. Аккуратный Майк уже сложил свой парашют, и я сразу вспоминаю, что свой так и бросил на дереве, вместе с веревкой. Я сообщаю ему об этом.

— Надо пойти достать его, — говорит он, — а то нас могут обнаружить.

— А по-вашему, нас еще не засекли?

— Надеюсь… Но это мы скоро выясним.

Мы возвращаемся к моему дереву и после нескольких попыток стаскиваем вниз веревку и парашют… Так я узнаю, что для этого существует специальный фокус под названием: «возврат переброшенной веревки»… Очень хитрый трюк.

Затем мы двигаемся по направлению к озеру. Лес густой, заросший высокой и острой травой. К счастью, нас спасают комбинезоны, да и остров, как выясняется, исхожен вдоль и поперек — мы то и дело набредаем на вполне проходимые следы протоптанных когда-то тропинок. Минут через пятнадцать мы выходим на берег озерца. Толстые отроги застывшей лавы круто спускаются к воде, сверкая в лунном свете.

Вдруг неподалеку замелькал огонек. Майк замирает и вглядывается в темноту…

— Это Зигман, — шепчет он, — ждет нас на той стороне.

Мы подходим поближе и видим, что Обер тоже на месте. Вскоре из леса один за другим выходят и остальные, и вот все восемь человек уже в сборе. Только один Картер вывихнул запястье. Гарри дрыгается, как кузнечик в тарелке: спуск разбудил его окончательно. А Обер толкает меня локтем:

— Жаль, что тут нет моей жены… Берег озера, лунный свет — это бы ее вдохновило, она ведь венгерка…

Я не очень улавливаю смысл сказанного и честно говорю ему об этом, но Обер ничуть не смущается.

— У моей жены романтичная натура, понимаете… этим все и объясняется.

В романтичных натурах я не силен, а потому помалкиваю. Энди начинает отдавать распоряжения. Решено, что двое — Картер и еще один здоровенный рыжий малый с птичьим лицом — останутся здесь. Они оборудуют лагерь, где мы оставим снаряжение, и постараются замаскировать его как можно лучше. Остальные отправляются штурмовать «Форт Шутца»… Я думаю, тут найдется сарай, который можно будет так обозвать.

— Когда трогаемся? — спрашивает Гарри.

Он стоит, перекинув свою «лейку» через плечо, и аж дымится от нетерпения. Словно охотничий пес, учуявший в степи аромат рагу из зайца (один знакомый специалист уверял меня, что собака может представить себе зайца только в таком виде, отсюда и особая нацеленность на этот вид дичи и стремление к обязательному воплощению в жизнь своего первоначального ощущения).

— Уже скоро, — отвечает Энди.

И он прав, так как через десять минут мы снимаемся с якоря. Энди хорошо сориентировался, и мы начинаем довольно быстро продвигаться сквозь чащу леса…

Я не считаю шагов, но когда мы наконец выходим в долину, их количество составляет что-то между тремя тысячами четырьмястами семью и тремя тысячами четырьмястами девятью. Лес остается позади, и мы чапаем напрямик через поля, поросшие травой и усыпанные японскими касками, оставшимися со времен войны, которая не так давно шла в этих краях.

Сейчас что-то около трех часов утра.

Мы бесшумно двигаемся вперед, но волнение не утихает. Что ждет нас дальше? Земля под ногами сухая и твердая, и стебли травы ритмично скрипят, по мере того как мы прокладываем себе путь в направлении, указанном Энди.

По некоторым признакам я чувствую, что жилье уже где-то рядом. То тут то там попадаются следы, оставленные человеком. Неожиданно перед нами во всем своем бесстыдстве возникает дорога, и кажется, что даже желтый глаз луны нарочно делает вид, будто смотрит в другую сторону.

— Стой! — приказывает Энди.

Мы останавливаемся. Энди снова сверяет ориентиры.

— Пошли.

Забираем левее.

— Не шуметь! — советует Энди. — Мы уже недалеко.

Еще четверть часа — и я натыкаюсь на Джеймсона, который вдруг замирает передо мной как вкопанный. Обер тоже не промахивается и от всей души врезается мне в спину. К счастью, он не тяжелый, спасибо и на этом.

— Не надо подходить ко мне так близко, Обер, — увещеваю я. — Венгры — народ жутко ревнивый, особенно женщины. Да, кстати, а почему у вас такое имя? Вы что, родом из Канады? Или откуда?

— Я могиканин… — отвечает он. — Но чтоб мне сдохнуть, если я знаю, почему меня окрестили таким образом.

— Тс-с-с, — вполголоса цыкает на нас Энди и тут же добавляет: — Ну и ну! Это будет покруче, чем пойти на рыбалку в роликовых коньках, да еще с крыльями.

Нашим глазам открывается огромная усадьба, полускрытая живой изгородью из высоких деревьев… Большой дом, освещенный сверху донизу, вернее, во всю ширь, ибо что верх, что низ — один черт, потому как дом одноэтажный.

До нас доносятся звуки джазовой музыки, причем хорошей. За окнами мелькают силуэты… Но мы еще слишком далеко, чтобы как следует все рассмотреть.

Энди присаживается на корточки, мы тоже.

— Рок, — подзывает он, — и вы, Майк, ну-ка подойдите поближе.

Я подползаю, Майк уже рядом. Он протягивает мне большой бинокль. Свой я, естественно, оставил в лагере.

— Взгляните-ка туда…

Я смотрю. Все расплывается — я навожу резкость.

Вот это да-а… действительно забавно!

Вместо одежды вся публика украшена восхитительными жемчужными ожерельями и браслетами из цветов… нет, это я хватанул… На одном из парней я вижу целую гирлянду, спускающуюся на грудь, и венок из разных цветов.

— Раздевайтесь, — приказывает Энди. — Вы, Обер, идите собирать цветы… вместе с Джеймсоном и сплетите из них венок…

— Но я не умею! — стонет верзила Джеймсон.

— Ладно, расслабься, — говорит Обер. — Это же примитивно… Сразу видно, что ты никогда не играл в театре… Вот где действительно учат всему.

Я же выполняю приказ Энди и скоро остаюсь в самом легком облачении… Те, кто не занят сбором цветов, сразу обступают меня…

— Мамочки! — восклицает Николас. — Так это же вы — Мистер Лос-Анджелес прошлого года!

Я усмехаюсь… У меня хороший портной, и когда я одет, трудно догадаться, каких результатов я добился в плане совершенствования собственной анатомии (в самом начале, конечно, родители помогли).

— Точно, — говорю, — только славы мне этот титул не прибавил. Все почему-то принимают меня за идиота.

— И не слишком ошибаются, — встревает Гарри.

Тем временем Майк Бокански тоже сбросил одежду, и, ей-Богу, между нами почти никакой разницы… Мальчик Майк явно на высоте!

Обер уже закончил очень миленький браслет из каких-то там эдельвейсов и протягивает его мне. Смотрится замечательно… Джеймсон смирился и собирает цветы, и первая же попытка сотворить нечто путное оборачивается у него каким-то жутким свинством, и он решает не упорствовать…

— Сейчас вы пойдете к ним, — объясняет нам Энди, — и постараетесь вернуться как можно скорее, как следует разузнав все, что только сумеете.

— А если мы ничего не разузнаем? — спрашивает Майк.

— Ну, тут я на вас вполне полагаюсь, — отвечает Энди.

— Не нравится мне все это, — говорит Майк. — Во-первых, я без собаки, а во-вторых, без гранат. Я же абсолютно безоружен!

— Придется выкручиваться так, — напутствует его Зигман. — И вообще, давайте проваливайте отсюда.

— Есть, шеф, — кивает Майк, — считайте, мы уже ушли.

Он тоже нацепляет на себя цветы, и мы удаляемся, нежно взявшись за руки — это у нас шутки такие. Ребята, зажимая рты, корчатся от хохота.

Какое-то время меня не покидает чувство неловкости, но погода удивительно хороша, и все-таки еще ночь. А кроме того, складывается впечатление, что на этом странном острове всем на это глубоко наплевать… Я-то, честно говоря, ожидал увидеть бронированные укрепления, за которыми Шутц штампует роботов, чтобы потом захватить всю Америку или что-нибудь в этом роде… А тут — ничего подобного. Можно подумать, дружеская вечеринка голых мужиков…

Мы идем по тропинке, с обеих сторон окаймленной цветами. Музыка слышится уже очень отчетливо…

Вдруг на повороте я вижу, как Майк, который идет впереди, вздрагивает всем телом.

Прямо у дороги стоит крест с распятым на нем мужчиной… Он тоже обнажен… очень светлые волосы… страшно бледен… Слева в груди огромная рана. Тело прибито к стволу дерева стальным стержнем, пронзившим сердце. На шее висит табличка: «Дефект внешнего вида».

Майк хватает меня за руку. Ой явно не соображает, что жмет слишком сильно, правда, я тоже не чувствую боли. Он стоит как вкопанный.

— Что это значит? — шепчет Майк. — Вы заметили у этого типа какой-нибудь дефект внешнего вида?

— Ну… — тяну я, — сейчас я не хотел бы поменяться с ним местами, а раньше — с удовольствием! Он мертв, — добавляю я чуть позже.

— Мертвее не бывает, — отвечает Майк. Он, как обычно, хладнокровен, но видно, что и ему слегка не по себе.

— Возвращаемся или идем дальше?

— Идем дальше, — говорит Майк, — а там посмотрим.

Да, тут я вдруг замечаю, что на улице совсем нежарко, особенно когда у тебя даже задница ничем не прикрыта… И что это еще за дефект внешнего вида, которого не видно! Не исключено, что это лишь надуманный предлог…

Мы замедляем шаг… Праздник уже совсем близко… Впереди появляются двое… Сейчас они пройдут мимо. Так и есть…

— Хм, — выдавливает Майк вполголоса, — если они там все такие же, как эта парочка, то понятно, почему убрали того приятеля.

Да, мы оба в жизни не встречали таких красивых людей, как эти… Такое не поддается описанию. При виде нас они даже головы не подняли. Просто равнодушно прошли мимо, держась за руки. Мужчина и женщина, одетые не больше нашего… так, немножко цветов…

— Послушайте, Майк… вы и вправду считаете, что у нас есть шанс остаться незамеченными? Мне кажется, я состою из одних дефектов внешнего вида… А уж там, в доме, лучше и вовсе не показываться…

— Да вы-то еще ладно, — бормочет Майк, — а вот я даже не могу сообразить.

Я изучающе смотрю на него: да нет, ничего не скажешь. Ну, может, только волосяной покров малость густоват.

Делюсь с ним этими соображениями.

— Да черт с ним, — говорит Майк. — Если дело только в шерсти, то как-нибудь обойдется… Не буду же я рвать на себе всю эту красоту, только чтобы понравиться доктору Шутцу. Взгляните-ка налево, — продолжает он безо всякого перехода.

Я поворачиваюсь налево и вижу еще один иссиня-бледный труп, на этот раз коленопреклоненный… Длинный железный прут насквозь пронзил ему горло… Голова откинута назад, а металлический штырь одним концом уходит в землю, на шее — та же табличка с тремя роковыми словами…

— Матерь Божья! — восклицаю я. — Вот так приемчик!… Как вы думаете, они выставили это в нашу честь?

— Да нет… Тс-с-с… — шепчет Майк.

Мы выходим на широкую поляну. Несколько пар — двенадцать или пятнадцать — танцуют медленный танец, а все остальные ходят, прогуливаются, смеются, выпивают, курят.

Теперь уже нам ошибаться нельзя.