Энрике Шпеер доехал в наемном автомобиле из Медельина до Боготы, где сел на самолет, доставивший его в Коста-Рику. Приземлившись в Сан-Хосе, он вышел из здания аэропорта, пересек подъездную дорожку и забрал с парковки свой «лендровер».

Шпеер любил Коста-Рику — страну вечной весны, где он родился. Его отец, младший офицер гестапо, бежал в Центральную Америку в 1945 году. Приехав сюда в одном костюме и с десятью золотыми слитками в единственном чемодане, он, что называется, начал жизнь сначала. Женился на местной девушке, построил лесопилку и преуспел до такой степени, что смог отправить своего сына на учебу в юридический институт в Мехико, а позже купить ему юридическую практику в Сан-Хосе. После смерти Гюнтер Шпеер оставил сыну дом, процветающий бизнес и ящик с документами: выцветшими до коричневого оттенка фотографиями, запечатлевшими баварских крестьян на лоне природы, и пространные записи, в которых простым языком описывалась жизнь в Германии в тридцатых-сороковых годах, содержались оправдания, касавшиеся его службы фюреру, и гневные тирады, обличавшие американцев. Отец Энрике обвинял их в подлом предательстве, заключавшемся в том, что они, объединившись с коммунистическими сталинскими ордами, похоронили надежды немцев на возрождение арийской расы. В ящике также хранилось его подлинное свидетельство о рождении, удостоверявшее, что Гюнтер Иоханнес Шпеер появился на свет в деревушке Вильсхофен, Нижняя Бавария, 23 декабря 1913 года.

Много лет спустя, когда окончательно осели пыль и прах Второй мировой войны и умершие нацисты не представляли большого интереса для широкой публики, это свидетельство о рождении сослужило адвокату Энрике бесценную службу, позволив получить германское гражданство, а вместе с ним и второй паспорт, на имя Генриха Шпеера. Во время визита в Германию Генрих приобрел в Мюнхене небольшие апартаменты и, воспользовавшись этим адресом, подал документы на американскую визу, каковую ему в скором времени и выдали. Надо сказать, что виза была бессрочная, ибо в наши дни во взаимоотношениях между США и Германией превалирует именно такая практика.

Через неделю после путешествия в Медельин Энрике, набив дорожную сумку зимними вещами, вылетел на Нидерландские Антильские острова уже в качестве гражданина Германии Генриха Шпеера. Чиновник на таможне бросил в его германский паспорт короткий взгляд и пропустил к выходу, не задав ни единого вопроса: в Арубе привыкли к визитам европейских адвокатов, частенько посещавших этот налоговый рай в Вест-Индии.

Прописавшись в отеле «Хаятт ридженси», где доктор Шпеер считался регулярным и весьма желанным постояльцем, он позвонил Джо Салазару в Нью-Йорк. После этого Шпеер отправился в «Нидер Гауда» — бар с проститутками, в нарядной, как с открытки, туристической части города. Там он выпил дюжину пива в компании с Маркусом — владельцем этого заведения, доходы с которого, множившиеся по мере увеличения общей распущенности и безнравственности, тот вкладывал при посредстве Шпеера в Голландии. В десять вечера Энрике объявил, что возвращается в отель, чтобы отужинать, и попросил Маркуса прислать ему на ночь двух своих лучших девочек.

Чуть позже, сидя в одиночестве за едой, он размышлял о хлопотности и утомительности подобного способа путешествовать из Сан-Хосе в Нью-Йорк. С другой стороны, подстраховаться никогда не помешает. Кроме того, Моралес неплохо ему платил: триста долларов за час, причем за каждый час в буквальном смысле. Таким образом, одно только путешествие из Сан-Хосе до Боготы, а потом из Боготы до дома, составлявшее во временном измерении примерно девяносто восемь часов, приносило Энрике кругленькую сумму в двадцать девять тысяч четыреста долларов. И это не считая возможных задержек в пути и дорожных расходов, которые оплачивались особо. Иными словами, Шпеер не сомневался, что и в данном случае все его временные затраты будут компенсированы вплоть до цента на основании вышеупомянутого договора, и деньги он получит наличными, сразу и без малейшей волокиты.

Офис фирмы «Салазар и К°» располагался на третьем этаже типового пятиэтажного дома на Саут-стрит. Он был достаточно комфортен и хорошо обставлен, чтобы ни у кого не возникало сомнений в платежеспособности фирмы, но при этом не привлекал излишнего внимания, обеспечивая необходимую конфиденциальность, которую клиенты ценили более всего на свете. Впрочем, несмотря на относительную скромность окружающей обстановки, посетители могли полюбоваться на открывавшийся из окон великолепный вид на Ист-Ривер, а местоположение офиса обеспечивало клиентам и сотрудникам фирмы прямой проезд до любого нью-йоркского аэропорта, а также позволяло посредством неутомительной пешей прогулки добраться до Уолл-стрит.

Эктор Перес вышел из кабинета банкира и приветствовал Шпеера коротким кивком, который можно было бы принять за поклон, если бы на лице охранника хотя бы на мгновение проступило выражение доброжелательности или радушия. Затем Перес провел гостя в кабинет, после чего, как обычно, запер дверь и занял привычное место в дальнем углу комнаты.

— Энрике, амиго! — расплылся в улыбке Салазар, выходя из-за стола, чтобы обменяться с посетителем традиционными латиноамериканскими объятиями. — Видеть вас — истинное удовольствие.

— Всегда рад встрече с вами, мой друг, — произнес ответную любезность Шпеер. — Мой босс также просил меня засвидетельствовать вам свое самое искреннее почтение.

— Передайте мои наилучшие пожелания вашему боссу. Итак, что я могу сделать для вас?

— Боюсь, нам придется снять со счета и переместить значительные суммы.

— Энрике! Почему «боюсь»? — ухмыльнулся Салазар. — Это же ваши деньги, не так ли?

Они оба рассмеялись, но Салазар, изображая доброжелательность, одновременно производил необходимую калькуляцию. Счет Моралеса считался крупным, так как на нем лежало более ста миллионов долларов. Хотя Салазару не улыбалось с ними расставаться, тем не менее его работа заключалась именно в этом. Фирма «Салазар и К°» принимала грязные деньги, отмывала и возвращала чистенькими законным владельцам. За подобные операции взималось десять процентов с вложенных сумм. По убеждению большинства клиентов, вполне приемлемый процент. Салазар старался иметь дело только с такими вкладчиками — которые не мелочились.

Деньги в процессе отмывания проделывали довольно долгий путь, часто весьма извилистый, с остановками в определенных пунктах: когда на день, а когда и на несколько месяцев. Вся полученная за это время накрутка также считалась доходом фирмы «Салазар и К°».

Зато в результате деньги обретали статус отмытых, или чистых, и у их владельца появлялась возможность оперировать ими, с тем чтобы они приносили доход.

— Сумма, которую имел в виду наш общий друг, составляет пятьдесят миллионов.

— Вы хотите снять все сразу, так сказать, одним куском? — осведомился банкир, продолжая вести про себя подсчеты. В настоящее время под его менеджментом находилось до семидесяти миллионов, остальные считались полностью отмытыми. Пятьдесят миллионов — это, конечно, много. С другой стороны, доходы и новые вклады притекали к Салазару со всех сторон в количестве не менее пяти миллионов в месяц. Иными словами, вывод средств намечался значительный, но не опасный для предприятия с капиталом в три четверти миллиарда согласно последней ревизии.

— Не обязательно все сразу. Тем не менее мы хотели бы получить эти деньги в течение тридцати дней.

— Транзит больших денежных масс потребует и больших накладных расходов.

— Понятно. Сколько чистых вы можете перевести в настоящее время в Малагу? — осведомился Шпеер, заглядывая в папку, которую прихватил с собой.

— Сейчас узнаем. — Салазар присел к компьютеру и начал щелкать клавишами. — В долларах это будет… Итак, около миллиона из Испании, два миллиона из Монтевидео и двести пятьдесят тысяч долларов с Больших Каймановых островов.

Шпеер с минуту обдумывал его слова, после чего быстро записал в блокноте несколько цифр.

— О’кей, Джо. Давайте до поры до времени оставим Каймановы острова в покое. Мы не хотим вовлекать в это дело офшоры. Итак, за вами остается сорок семь миллионов. Пусть половина осядет на счетах в Испании, а вторая половина — в Уругвае.

— Хорошо. Транзакция будет проведена в течение тридцати дней.

— Благодарю вас.

— Позволительно ли мне узнать, для чего все это делается?

— Полагаю, я никого не подведу, рассказав вам об этом. — И Шпеер поведал банкиру о благотворительном фонде Моралеса и желании его босса облагодетельствовать жителей своей провинции.

Салазар присвистнул было от удивления, но в следующее мгновение понял, что к чему.

— Мое восхищение нашим общим другом увеличивается с каждым днем, — сказал он вполне искренне, но не упомянул о том, что судьба Моралеса вызывает у него опасения. По слухам, тот был загнан в угол и конкурирующие наркобароны, в особенности представители Калийского картеля, готовят на него покушение.

Когда Шпеер ушел, Салазар повернулся к Пересу:

— Где мой сын?

— В своем кабинете.

— Приведи его сюда. Сейчас же!

Через три минуты молодой человек уже входил в кабинет. У него на лице проступали раздражение и немой вопрос: «Ну что тебе еще от меня надо?»

— Как ты поступил со счетом Клейтона? — спросил Джо.

— Ты уже спрашивал меня об этом третьего дня. Я должен был его ликви…

— Все ясно! — перебил его отец. — Сейчас я даже рад, что твоя лень…

— Господи, отец! Я только…

— Заткнись и слушай. — Салазар-старший помахал рукой, отметая привычные оправдания сына. — Вот что ты должен сделать…

Том Клейтон сел в метро на станции «Кенсингтон-Хай-стрит» и доехал до «Ливерпуль-стрит». Когда он расположился за своим письменным столом, часы показывали половину восьмого. Так рано поднимаются только солдаты, монахи и банкиры — шутили коллеги. Шутки шутками, но он и впрямь каждый день занимал свое рабочее место чуть ли не с рассветом. И без всякой, казалось бы, видимой причины. Но такова была традиция. Кроме того, если ты не будешь прикрывать себе задницу от рассвета до заката, обязательно найдется какой-нибудь юный выскочка, который обнаружит у тебя ошибку и в твое отсутствие растрезвонит о ней только для того, чтобы его заметили.

Пес грызет пса, вздохнул Клейтон. Надо сказать, прежде подобный подход ему даже нравился.

— Эй, Том, как там Нью-Йорк?

Владимир Крейц. Младший биржевой маклер. Надоедливый маленький человечек в дорогих очках в дизайнерской роговой оправе и ярких дилерских подтяжках. Он не спросил: «Как прошли похороны?» Или: «Как семья?» А только: «Как там Нью-Йорк?» Да, здесь нет места сантиментам, вновь вздохнул Клейтон, но потом решил больше не обращать внимания на всякую ерунду и вопрос Крейца проигнорировал. Впрочем, тот и не рассчитывал на ответ. Он всего лишь хотел продемонстрировать, что пытается соблюдать правила хорошего тона в жестоком мире чистогана, где все заняты только одним делом — добыванием годового бонуса.

— Эй, Том, да ты уже вернулся. Как отец?

— Умер, — бросил Клейтон, не отрывая глаз от экрана компьютера с деталями заключенных в его отсутствие сделок.

Вопрос задал Гринхольм, босс Тома. Он говорил в привычной расслабленно-доброжелательной манере, принятой в его родном штате Джорджия, и, услышав ответ, смутился:

— Прости, парень. Должно быть, я недопонял. Мне казалось, он заболел или что-то в этом роде.

— Нет. Он умер.

— Извини еще раз, Том. Если тебе понадобится небольшой отпуск…

Клейтон поднял глаза, уловив в тоне Гринхольма подлинное чувство. Его босс, одетый в дешевый костюм и поношенные туфли, стоял в проходе между столами и поглаживал свою козлиную бородку. Глядя на него, трудно было поверить, что он получает самое высокое жалованье в отделе.

— Все нормально, Хэл. Правда. Я уже уладил почти все дела, связанные с этим печальным событием. — И после паузы Том приглушенно добавил: — Отец умер внезапно. И без страданий.

— О’кей… Понятно… — замялся Гринхольм. — В любом случае, если тебе понадобятся несколько свободных дней или что-нибудь еще… — Так и не закончив фразы, он двинулся дальше по проходу, стремясь побыстрее вернуться к более комфортному для него занятию, связанному с процессом выкачивания денег из населения.

— Спасибо, Хэл.

Том Клейтон считался номером вторым в отделе развития. Здесь имели дело с большими суммами, и нередко получалось так, что зарабатывали на одном, а теряли на другом. Однако при правильном подходе в их отделе можно было сделать миллионы, но весь этот процесс требовал неусыпного внимания. Вот почему Том, узнав о смерти отца и неминуемом отбытии за океан, первым делом поспешил в банк, чтобы привести все текущие дела в порядок. Незавершенные операции нельзя оставлять в подвешенном состоянии на десять дней. Так что все сделки перед отъездом обрели законченный вид, а материалы по ним были закодированы и заперты в памяти компьютера. В прошлом году Том заработал восемьсот шестьдесят тысяч долларов. Около трех тысяч за рабочий день. Из них восемьдесят процентов составляли чистую прибыль, ибо его собственная зарплата не превышала ста двадцати в год. Десять дней отсутствия означали потерю почти тридцати тысяч долларов. К тому же в ближайшую неделю он собирался отправиться в Швейцарию, а значит, не имело смысла затевать слишком много сделок до возвращения — что добавляло в раздел убытков еще тысяч сорок. Но все это были, так сказать, официальные цифры. Ибо в тайном мире Тома дела шли и того хуже: фунт стерлингов повышался, и продолжался рост рынков, а потому секретное партнерство Клейтон-Ленгленд несло огромные убытки, исчислявшиеся уже миллионами.

Это было связано с действиями «быков» и «медведей», как условно назывались две мощные группы рыночных воротил. «Быки», подняв рога, неожиданно устремились в атаку, то есть задрали цены. У «медведей», образно говоря, от удивления отвалилась челюсть, и они стали терпеть убытки. Судьба биржевого спекулянта зависела от умения предвидеть движения рынка. Том сделал ставку на резкое падение фунта стерлингов — и облажался: понадеялся на «медведей», но пока на рынке безраздельно царили «быки». Том закрыл глаза, пытаясь отогнать неприятные образы, а совладав с ними, сосредоточил внимание на Цюрихе. Выбрав компьютерную программу, он ввел в окно: «56 738 422 доллара».

Курсор задвигался, программа выдала запрос: «Дата вложения?»

Том отстучал: «30.05.1944».

Дата была принята. Курсор передвинулся на одно деление, программа же задала следующий вопрос: «Сколько времени в обороте?»

Клейтон ответил: «54 года».

Курсор снова передвинулся на одно деление, а на дисплее высветилось: «Начисление процента?»

Этого он не знал. В самом деле, на каких условиях был открыт счет? И как швейцарцы начисляли процент — помесячно, поквартально или погодно? Он выбрал наихудший вариант и ткнул пальцем в клавишу с литерой «А».

Курсор передвинулся и уперся в сектор «процент».

Это было самое трудное. При других условиях Том обязательно проследил бы практику различных банков начиная с 1944 года и вывел среднее арифметическое, но для этого времени уже не оставалось.

«Процент?»

Том глубоко вздохнул и влажными от волнения пальцами набрал первый подходящий вариант, пришедший ему в голову: «3 процента».

«2 718 003 доллара», — последовал ответ.

Он зафиксировал эту цифру и набрал следующую комбинацию: «4 процента».

«4 535 697 долларов».

Он снова сделал отметку в памяти компьютера, потом, затаив дыхание, попробовал комбинацию «5 процентов».

«7 531 993».

— Господи! — невольно воскликнул он.

— Что, Том, уже начал терять денежки? — пробормотал Крейц со своего места.

— Уже начал зарабатывать их, сынок, — ответил Клейтон, даже не посмотрев в его сторону.

Да, надо срочно ехать в Швейцарию. И желательно по официальному делу и за счет банка. Ибо первое золотое правило банкира Клейтона гласило: «Никогда не трать свои бабки, если есть возможность воспользоваться чужими».

Том вдруг почувствовал, как у него под солнечным сплетением образовалась противная пустота. Ему пришло на ум, что все его нынешние беды связаны с тем, что он нарушил это золотое правило. В следующее мгновение Том бросил взгляд в сторону кабинета Хэла Гринхольма и сквозь стеклянную стенку увидел, что его босс пребывает в одиночестве. Почему бы не договориться о поездке прямо сейчас? И Том решительно поднялся с места.

— Хэл, вы не против, если я на день-два смотаюсь в Цюрих?

— Что-нибудь задумал?

Клейтон попытался придать своему вранью хотя бы относительное правдоподобие. Швейцарский франк стоял по отношению к фунту на отметке «два сорок пять». Если разобраться, удобный момент, чтобы исследовать швейцарские перспективы и, возможно, заключить несколько контрактов по валютным продажам.

— По-моему, там сейчас открылось окно в мир больших возможностей.

— Твой приятель Ленгленд все еще в Цюрихе? — неожиданно осведомился Гринхольм.

«Твой приятель Ленгленд». У Тома екнуло сердце.

— Да, все еще там. — Он постарался, чтобы его ответ прозвучал как можно небрежнее.

— О’кей. Когда хочешь выехать?

— Чем раньше, тем лучше. Я уже пропустил неделю, а этим делом лучше заняться прямо сейчас, пока дела семейные снова не потребовали моего присутствия.

— Я не возражаю. Можешь отправляться.

— Благодарю.

— И знаешь что еще, Том?

— Что?

— Сочувствую тебе в связи со смертью отца.

— Благодарю за сочувствие.

Во вторник Клейтон пришел на работу как обычно.

Он попросил секретаршу зарезервировать для него билеты на последний рейс до Цюриха и номер с видом на озеро в отеле «Баур ау лак». Подобно многим бизнесменам он избегал роскошного гранд-отеля «Долдер», предпочитая ему находившийся вверху Банхофштрассе «Баур ау лак», от которого можно пешком дойти до любого банка.

Потом, улучив момент, когда окружавшие его служащие ушли с головой в собственные дела, он позвонил в головной офис «Юнайтед кредит банк». Его соединили с ответственным лицом в отделе частных вкладов. Том объяснил ему, что хочет открыть частный счет в американских долларах. Он особенно выделил то обстоятельство, что вклад будет значительным, чтобы при личной встрече иметь дело с банковским служащим достаточно высокого ранга. Тому сказали, что его примет господин Аккерман в кабинете на пятом этаже в девять тридцать утра в среду. После этого Клейтон позвонил в офис банка в Цюрихе и сообщил о своем скором приезде. Затем, дабы не разговаривать с Ленглендом напрямую, он отправил ему сообщение с предложением о встрече.

Том вылетел из Лондона в Цюрих в девятнадцать пятнадцать. Из-за разницы во времени, когда он добрался до своего отеля — в полдесятого по местному времени, — рестораны уже закрывались. Том съел в своем номере порцию ризотто, принесенную ему посыльным, посмотрел по кабельному телевидению новостную программу из Соединенных Штатов, выпил две бутылочки коньяку из мини-бара и в полночь отправился спать, стараясь не думать о деньгах и о том, что с ними связано.

В среду Клейтон поднялся очень рано и позавтракал в гриль-зале, наслаждаясь открывавшимся из окна видом на канал в солнечное морозное утро. Выйдя из отеля, он прошел пешком всю Банхофштрассе, обдумывая стратегию дальнейших действий.

Он добрался до нужного ему банка в девять двадцать пять и, миновав вестибюль, прошел к лифтам. Затянутый в униформу лифтер подтвердил, что офис мистера Аккермана находится на пятом этаже. Гостиная на этом этаже отличалась от зала для посетителей в холле. Стоявшие здесь обтянутые плюшем кресла и диваны были заняты по преимуществу клиентами-иностранцами. Том обратил внимание на сидевших в углу двух африканских леди в изысканных национальных костюмах; клиентки вели тихую беседу на некоем недоступном для понимания экзотическом языке. По мнению Тома, именно здесь договаривались о вложениях денег сомнительного происхождения, прибывавших со всех концов света. Он подошел к конторке клерка и назвал себя.

В следующее мгновение появился безупречно одетый молодой человек с золотистым альпийским загаром на лице и, протянув руку, сердечным голосом произнес:

— Мистер Клейтон? Меня зовут Хьюго Аликона. Господин Аккерман ждет вас.

Клейтон проследовал за Аликоной в освещенный тускловатыми лампами дневного света коридор и вошел в расположенный на левой стороне кабинет. Там находился большой стол для совещаний, несколько шкафов у стен и полдюжины стульев для посетителей. В дальнем конце комнаты поднялся с места, чтобы приветствовать гостя, высокий осанистый господин. Он был аскетически худ, лысоват и держал себя преувеличенно вежливо, как всякий, кто обучался хорошим манерам уже в зрелые годы.

Когда они, взаимно представившись, стали усаживаться, Клейтон сделал первый запланированный шаг — протянул швейцарцу свою деловую визитку. Инвестиционный банк, где работал Том, считался одним из трех наиболее солидных финансовых учреждений. Его собственные звания также выглядели весьма презентабельно, так что швейцарцы сразу же прониклись к нему должным уважением: их новый перспективный клиент явно не относился к разряду правительственных чиновников из «третьего мира», стремившихся удачно поместить свои сомнительные «комиссионные».

— Прежде всего, господин Аккерман, — начал Том, обращаясь к старшему сотруднику банка, — мне бы хотелось подчеркнуть тот факт, что я нахожусь здесь как частное лицо. — Указав на свою визитку, которую хозяин кабинета, повертев в пальцах, положил на стол, он добавил: — И ни в коей мере не являюсь представителем своих работодателей.

— Понятно, — кивнул Аккерман.

— Теперь о деле. Мне бы хотелось открыть у вас два счета — депозитный и текущий. И оба в американских долларах.

— Будут ли это номерные счета, мистер Клейтон? — осведомился Аккерман, намекая на анонимный тип счета, обеспечивший швейцарским банкам всемирную популярность. Клиент получал определенный номер, известный только ему и сотрудникам банка. Настоящее же имя клиента и прочие его данные хранились в специальном сейфе, к которому имели доступ лишь два главных менеджера.

— Ни в коем случае. Оба счета должны быть выписаны на мое имя. — Клейтон отметил, что швейцарцы, переглянувшись, одобрительно кивнули. — Как вы уже поняли, господа, я являюсь гражданином Соединенных Штатов и как таковой, о чем вы, без сомнения, знаете, должен декларировать все свои доходы и сбережения, а также заполнять ежегодно налоговую ведомость. Иными словами, я должен платить налоги Соединенным Штатам с любых своих сбережений и доходов.

— Это правда, мистер Клейтон. Такова цена американского гражданства!

— И я им горжусь, джентльмены. Поэтому практикуемая у вас система строжайшей тайны вкладов, которую, впрочем, я способен оценить по достоинству, мне без надобности. С другой стороны, мне импонируют швейцарские банковские традиции, их преемственность и приватный характер операций, сделавшие вашу банковскую систему одной из самых востребованных в мире, по причине чего я и пришел сегодня на встречу с вами.

— Вы очень добры, мистер Клейтон… Ну а теперь, прежде чем мы обсудим сумму вклада и положенный вам процент, не могли бы вы сообщить нам — на условиях строгой конфиденциальности, разумеется — об источниках сумм, которые вы собираетесь у нас поместить?

Стандартный вопрос, подумал Том. Ответ будет занесен в официальные бумаги, с тем чтобы при необходимости обеспечить банку прикрытие.

— Разумеется. Несколько дней назад умер мой отец. Я, согласно завещанию, унаследовал оставшееся после него имущество и значительные средства…

— Примите наши искренние соболезнования, мистер Клейтон, — произнес, перебивая Тома, замогильным голосом Аккерман, после которого аналогичные соболезнования выразил Аликона.

— Благодарю вас, господа. Итак, я продолжу. Часть этого наследства находится в Соединенных Штатах и впредь будет пребывать там. Однако значительная часть средств находится здесь, в Швейцарии. И эти деньги, — он сделал небольшую паузу для создания должного драматического эффекта, ибо начинал основную часть игры, — я и собираюсь поместить у вас.

Аккерман при этом сообщении, однако, и глазом не моргнул, поскольку клиент пока не сказал ничего сверхъестественного. Он достал ручку и занес ее над своим блокнотом:

— В каких цифрах выражаются упомянутые средства, мистер Клейтон?

— А вот это, господа, — Клейтон слегка повысил голос и снова сделал паузу, дожидаясь, когда швейцарцы посмотрят на него, — я надеялся услышать от вас.

Хьюго Аликона посмотрел на Клейтона, потом на своего босса, потом снова на Клейтона, после чего его взгляд заметался, переходя с хозяина кабинета на его гостя и обратно. Похоже, он находился в полном недоумении.

— Быть может, вы объясните, что имеете в виду, мистер Клейтон? — суховато осведомился Аккерман.

— Моя семья, господин Аккерман, хранила свои деньги в вашем банке на протяжении очень долгого времени. Теперь эти деньги принадлежат мне. И я бы хотел, чтобы вы перевели их на счета, которые откроете сейчас на мое имя.

— Понятно. Естественно, мне понадобятся детали упомянутых вами старых счетов.

Клейтон вынул отпечатанный на стандартном листе документ и протянул Аккерману.

— Счет был открыт моим дедушкой Патриком Клейтоном. Как вы можете видеть, здесь указаны его полное имя, адрес и номер счета. В настоящее время я не могу сказать, когда именно он открыл его, но у вас, без сомнения, такая информация имеется. Полагаю, это произошло около тысяча девятьсот сорокового года.

— Надеюсь, вы понимаете, мистер Клейтон, что ни мистер Аликона, ни даже я не обязаны ничего знать лично об этом счете…

— Разумеется.

— И этот счет, даже если он действительно существует, находится под управлением швейцарского финансового законодательства. Не сочтите за обиду, но я вынужден поставить вас в известность, что тут руки у меня связаны. И я должен действовать в полном согласии с установленной процедурой.

— Я в этом как раз и заинтересован — чтобы вы действовали в соответствии с законом. А в дальнейшем, как я уже сказал, эти деньги останутся у вас. — Том намеренно выделил последние слова интонацией и заметил, что информация была принята к сведению. — Что же касается процедуры, то я попросил бы вас провести все надлежащие изыскания самым тщательным образом и по возможности в сжатые сроки.

— Итак, вы утверждаете, что счет был открыт вашим дедушкой?

— Да.

— Которого, смею предположить, давно уже с нами нет?

— Он умер в сорок четвертом году.

— В каковой связи законные права владения счетом перешли…

— К моему отцу, который умер на прошлой неделе. — На самом деле Том ни в чем не был уверен и стремился детального разговора на эту тему избежать, но в то же время хотел создать у швейцарцев впечатление, что его семейство всегда знало о данном депозите. — Но коль скоро вы даже не уверены в существовании счета, быть может, нам, чтобы сэкономить время, лучше сосредоточиться не на правах наследования, а на упомянутой вами «процедуре»?

— И все же: существует ли какой-нибудь законный документ, в котором указывается, что ваш дедушка или отец передали вам на правах наследования именно этот счет?

— Да. В завещании отца отмечается, что в мою собственность переходят все суммы, находящиеся на всех счетах, принадлежавших ему.

— В таком случае нам потребуется взглянуть на завещание, которое должно быть заверено как американской стороной, так и представителем Швейцарии на территории Штатов. А такого рода вещи отнимают немало времени.

Клейтон открыл кейс, достал все документы, которые привез с собой, и, положив на стол, стал передавать их листок за листком Аккерману. Официально заверенные завещание дедушки и свидетельство о его смерти. Официально заверенные завещание отца, а также свидетельства о его рождении и смерти.

— Все в полном порядке, — сказал Том подчеркнуто уверенным голосом. Глядя на то, как Аккерман с преувеличенным вниманием рассматривает каждую страницу, прежде чем передать ее Аликоне, Клейтон вдруг понял, каким будет их следующий шаг: начнутся всевозможные оттяжки и проволочки, — и он решил взять инициативу в свои руки. — Полагаю, вы, джентльмены, захотите изучить эти документы более внимательно. — Том поставил свой кейс на стол, явно намереваясь запереть замки и тем самым давая понять, что не собирается здесь более задерживаться. — Но могу вас уверить, что эти бумаги полностью соответствуют установленным требованиям.

— Не сомневаюсь. — Аккерман поднялся с места и взял в руки визитку Клейтона. — Надеюсь, мы можем позвонить вам в ваш банк?

— Мистер Аккерман, — твердо сказал Клейтон, гипнотизируя взглядом швейцарского банкира, — ведь мы с вами деловые люди. В Цюрихе у меня назначена сделка, требующая моего присутствия, но я надеялся ближе к вечеру вернуться к вам и закончить начатое. Однако, — добавил он, жестом останавливая Аккермана, собиравшегося ему возразить, — по зрелом размышлении я пришел к выводу, что из-за разницы во времени между Цюрихом и Нью-Йорком вы получите ответы на ваши запросы из Америки лишь к концу рабочего дня, и по этой причине решил остаться в Цюрихе еще на одну ночь. Таким образом, вы можете позвонить мне завтра утром в отель «Баур ау лак» и договориться о встрече. После вашего звонка я снова приду к вам, подпишу все бумаги, которые вы найдете нужным предложить мне на подпись, и уеду домой.

— Мы сделаем все, что в наших силах, мистер Клейтон, — процедил Аккерман и после паузы добавил: — Если, конечно, упомянутый вами счет существует.

— Существует, можете не сомневаться, — удивленно сказал Том и с примирительными интонациями в голосе продолжил: — Скажу вам как банкир банкиру. Никому из нас не нравится терять депозит. Но я говорил это раньше и повторю сейчас: большая часть денег останется у вас. Вы только переведете десять процентов или около того в Англию. Впрочем, ваши дальнейшие действия в течение ближайших двадцати четырех часов покажут, что я и моя семья можем ожидать от вашего банка в будущем. Так что не подведите нас, ладно?

— Сделаем все, что сможем. Ну а теперь, мистер Клейтон, давайте прощаться, ибо я собираюсь заниматься вашим делом, начиная с этой минуты. Господин Аликона проводит вас к выходу.

Моралес сидел в столовой. Перед ним лежала карта Медельина. Повернув ее так, чтобы гостям было удобнее рассматривать, Моралес толчком переправил карту Мигелю Ромуальдесу. Трое мужчин совещались уже более четырех часов, и хотя двери комнаты были распахнуты, никто их подслушать не мог, поскольку Моралес предложил по такому случаю всем домочадцам, включая слуг и телохранителей, прогуляться и подышать воздухом. Происходивший в столовой разговор предназначался лишь для трех пар ушей.

Моралес недолюбливал Ромуальдеса, но признавал его полезность как мэра Медельина. Это был полный, средних лет политикан, который официально зарабатывал тысячу долларов в месяц, но, помимо того, имел еще пять тысяч в виде откатов и прочих подношений со стороны Моралеса, компания которого получала заказы от мэрии на различного рода работы. Мэр носил мятый пиджак поверх спортивной рубашки с открытым воротом. При тех складках жира, что свисали у него с подбородка, ношение галстуков и рубашек с застегнутыми воротничками Ромуальдесу было противопоказано.

Второй гость, Аристидес де ла Крус, был семейным адвокатом Моралеса — умным, знающим и преданным. Этот человек, который, что называется, сделал себя сам, одно время занимал высокие посты в Боготе. Выйдя в отставку в сорок пять лет, обремененным большой семьей, де ла Крус переехал в Медельин, где ему повезло подцепить богатого клиента в лице Карлоса Альберто Моралеса. В отличие от мешковатого костюма мэра элегантный костюм адвоката сидел как влитой и подчеркивал его стройную поджарую фигуру.

Кокаиновый барон пригласил к себе этих двух господ вскоре после разговора со Шпеером. Де ла Крусу предстояло создать фонд Моралеса, причем в самое ближайшее время. Фонд должен был называться благотворительным и, собственно, служить лишь самым возвышенным целям. Председателем и главным учредителем фонда, как это явствовало из названия, предстояло стать самому Моралесу. Что же касается совета учредителей, то в него предполагалось ввести адвоката де ла Круса и мэра Ромуальдеса. Обсудив вопрос учредительства, они решили обратиться к монсеньору Вареле с тем, чтобы последний тоже вошел в совет, так как церкви предстояло сыграть важную роль в этом предприятии. Де ла Крус заметил, что хорошо бы в совете были в равных пропорциях представлены как выборные, так и духовные власти. Моралесу понравилась и эта идея, и ее формулировка. Наркобарон заметил, что даже он сам не смог бы сказать точнее и выразительнее.

Перед фондом ставилась следующая задача: «Улучшение условий жизни бедных и обездоленных жителей Медельина путем постройки новых жилищ и обеспечения лучших условий здравоохранения и образования, с тем чтобы эти люди могли с честью поддерживать свое существование и стать верными слугами Божьими и достойными гражданами Республики Колумбия».

— Вы святой, дон Карлос! — воскликнул мэр, расчувствовавшись и пуская слезу, поскольку ему вдруг пришло в голову, что при таком раскладе он сможет оставаться в своем офисе чуть ли не вечно.

Моралес жестом отмел эту демонстрацию чувств, ибо настало время приступить к делам практическим. Ему требовалось свободное пространство — несколько участков городской земли. Госпиталь и школы, вне всякого сомнения, будут располагаться в центре, но для жилищного строительства требовалось куда больше места. В этой связи Моралес предложил использовать для застройки три зоны: две в восточной части города, вдоль дороги на Боготу, и одну — на северной окраине, у дороги на Картахену. Ромуальдес, продолжавший пребывать во власти эмоций, сказал, что город может принести указанные участки в дар фонду, но адвокат выступил против этого, ибо подобные щедрые подарки могли вызвать в конгрессе нежелательные вопросы. В Боготе еще оставались сенаторы, обладавшие достаточной личной смелостью, чтобы усомниться в законности такого рода манипуляций с общественной собственностью. Несколько лет назад Моралес просто-напросто приказал бы убить их. Он не раз прибегал в прошлом к подобным мерам для достижения целей. При этом его люди на первых порах оставляли рядом с трупами визитные карточки с маловразумительными подписями, а позже стали все валить на партизан из левого фронта ФАРК. Но теперь, когда в Колумбию прибыли американцы с задачей искоренения наркомафии, подобные радикальные действия представлялись Моралесу слишком рискованными.

— Тогда я экспроприирую эти земли! — заявил мэр, в словах которого заключалось больше бравады, нежели здравого смысла.

— Нет, Мигель, мы заплатим за них, — с великодушным видом произнес Моралес. — Но город может нам помочь — и это вы должны взять на себя — в создании необходимой инфраструктуры. К выбранным нами участкам следует подвести воду, дороги и электричество. — Он ударил кулаком по столу и со значением посмотрел на мэра. — Все это должно у нас быть, ибо я собираюсь строить не трущобы, но город будущего!

Ромуальдес почувствовал себя не слишком комфортно. Подарить землю было бы много проще. Она принадлежала государству, поэтому он лично не понес бы при этом никаких расходов. Равным образом не пострадал бы и городской бюджет. Но прокладка коммуникаций — дело совсем другого порядка, ибо подрядчикам надо платить. А где взять для этого деньги? Он уже перерасходовал средства, отпущенные на этот год, и основательно засунул руку в бюджет следующего, затыкая дыры посредством высокопроцентных займов.

Моралес словно прочитал его мысли:

— Я помогу вам.

И мэр с облегчением перевел дух.

Моралес же подумал, что, когда придет время, его деяния распишут во всей красе. У него имелись знакомые газетчики, всегда готовые обнародовать выгодную ему информацию. Надо будет организовать нужные интервью во всех слоях общества. Пусть в его пользу выскажутся бизнесмены, представители церкви, просто люди с улицы, наконец. А что касается прокладки коммуникаций, подрядчикам надо дать понять, что за планом застройки стоит сам Моралес, а не кто-то другой.

— Это должно быть сделано, несмотря на все трудности, — произнес он и со значением посмотрел на мэра. — И прошу иметь в виду, что при осуществлении этого проекта и речи быть не может ни о каких «комиссионных».

Потом они снова обратились к карте, чтобы точно очертить предназначавшиеся под застройку районы. Договорились, что де ла Крус сделает от имени подставных лиц или учреждений все необходимые приобретения и переведет их затем в собственность нового фонда. Но оплачиваться все это должно по справедливым ценам.

— Очень важно иметь в виду следующее, — снова взял слово Моралес. — Земельные участки, на которых мы остановили свой выбор, в настоящее время стоят сущую безделицу — максимум пятьсот долларов за гектар. Участки в центре стоят, конечно, дороже, но в наши нестабильные времена возможны значительные скидки. — Он сделал паузу и не без торжественности поднялся с места. — Об этом деле знаем только мы трое. — Тут Моралес перевел взгляд на распахнутые окна и двери, как бы предлагая собеседникам в этом удостоверится, после чего вновь обозрел их на предмет возможных возражений, но никто не попытался оспорить его слова. — А раз так, то вам нужно знать следующее: если начиная с этой минуты и до того дня, когда все необходимые приобретения будут сделаны, цена на землю в Медельине поднимется хотя бы на песо — значит, кто-то из нас проговорился. И я, принимая во внимание огромную значимость дела, которое мы затеваем, очень рассержусь, коль скоро такое случится. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль?

После визита в «Юнайтед кредит банк» Том Клейтон отправился в местный филиал своего банка. Там он немного поговорил с аналитиками, пытаясь выведать, что они думают о будущем курсе фунта стерлингов. Ровно в час тридцать он покинул офис и отправился на ленч с Джефом Ленглендом, который, судя по всему, с нетерпением поджидал его.

Том выбрал для разговора тихий ресторан, находившийся в стороне от делового центра. Партнер, как Клейтон и предполагал, оказался уже на месте. Хотя Ленгленд по-прежнему одевался в стиле процветающего американского профессора, вид он имел измученный, казался чрезмерно напряженным и даже начал снова курить. Теперь Ленгленд мало походил на того красавчика, который в годы учебы в Кембридже славился свой безупречной нордической внешностью. Он почти не прикоснулся к еде.

— Наше дело швах, Том. И нам остается одно: пойти и во всем сознаться. Тогда, возможно, мы отделаемся только увольнением, особенно если банк не захочет поднимать скандал, — произнес Ленгленд плаксивым голосом.

— Не будь глупцом! — прошипел Том сквозь стиснутые зубы, наклоняясь к собеседнику. — Сознаемся — тюрьмы нам не миновать. Ты что, газет не читаешь, не знаешь, какие настроения на Уолл-стрит: там теперь все стараются доказывать свою честность и порядочность и выбрасывают гнилые яблоки в мусорный ящик!

Их схождение в ад началось в прошлую Пасху, когда Клейтоны присоединились к Ленглендам в швейцарском Гштааде, где последние проводили праздничную неделю. Пребывая среди роскоши отеля «Палас», оба финансиста, ослепленные сиянием горных снегов и кажущейся успешностью своих карьер, решили, что затеянное ими предприятие просто не может не удаться. Все знали, что фунт стоит слишком высоко и обязательно упадет в цене, как только псевдосоциалисты из левого крыла Лейбористской партии изыщут способ обрушить курс, чтобы впоследствии перейти на евро.

Комбинация, которую начали партнеры, не отличалась сложностью. Они играли на повышение швейцарского франка и резкое падение фунта стерлингов. Для этого была создана подставная фирма в Вадуце, истинных владельцев которой скрывали строжайшие законы о конфиденциальности, принятые в княжестве Лихтенштейн. Свежеиспеченная фирма «Таурус АГ» открыла коммерческий счет в банке Клейтона в Лондоне. Новый клиент представил лучшие рекомендации из всех возможных — из подразделения того же банка в Цюрихе. Они совершали фьючерские операции, избрав в качестве товара не золото, кофе или минералы, но самый ходовой товар — наличность, отдавая предпочтение фунту стерлингов. Так, они продали пятнадцать миллионов фунтов, которых не имели, с трехмесячным упреждением по цене в два и четыре десятых швейцарских франка за фунт, надеясь нажить на каждом потерянном против франка пенсе около шестидесяти тысяч фунтов. Как это обычно бывало в подобных случаях, фирме «Таурус» предложили внести залог — в данном случае депозит, каковой, впрочем, из-за отличных рекомендаций составлял лишь пять процентов от общей суммы и равнялся семистам пятидесяти тысячам фунтов. Эти деньги они перевели в банк из Вадуца, сложившись поровну, что составляло большую часть накоплений Ленгленда и значительную часть — Клейтона.

Но финансовый кризис в Европе приобрел больший размах, нежели в Англии, и фунт продолжал стоять высоко. Даже уменьшение процента по кредитам не могло поколебать его положения, и к тому времени, как фирма «Таурус» завершила операции, выяснилось, что она потеряла по сделкам шестьсот двадцать пять фунтов, то есть почти весь залог.

Ленгленд совершенно упал духом. Он родился в богатой семье, но из-за ее разорения рос в бедности, однако начал-таки постепенно сколачивать капитал. И вот неожиданно выяснилось, что у него на счете осталось всего лишь пятьдесят тысяч долларов.

— Мы повторим комбинацию, — твердо сказал Клейтон своему запаниковавшему компаньону.

— Ты что, рехнулся?! — запротестовал Ленгленд. С другой стороны, он был готов на все, чтобы возместить потери. — И с какими средствами?

— Ради этого я готов рискнуть. Переведу два с половиной миллиона из нашего банка в Цюрих. Но с ошибкой. Для последующих сделок нужен дебет. Вместо этого я отправлю кредит. — Том помолчал, давая возможность приятелю оценить огромность намечающегося мероприятия. — Кроме того, мы удвоим ставки до тридцати миллионов фунтов. Потом ты переведешь деньги из Цюриха в Лондон, ну а я проверну всю операцию. — Поскольку Ленгленд хранил молчание, Том продолжил: — Что, не понимаешь? Если кто-нибудь спросит тебя, скажешь, что отсылаешь деньги назад, поскольку при перечислении допущена ошибка. Если спросят меня, скажу, что думал, будто это суммы, вырученные с посланного мной в Цюрих дебета. Шансов, что «ошибка» обнаружится, в течение ближайших трех месяцев почти нет. А через три месяца мы возместим все убытки и будем при хороших деньгах.

— А если фунт так и не упадет? — спросил, запинаясь, Джеф.

— Если чего-то опасаешься, — решительно сказал Клейтон, — можешь оставаться при своих и проваливать. Я сам прокручу это дельце. Ну, что скажешь?

И сделка была заключена.

Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Сейчас, когда они сидели в полупустом ресторане в Цюрихе, приканчивая по второму бокалу бренди, фунт стоял высоко и оценивался в два и пятьдесят четыре сотых швейцарского франка, общая же сумма их убытков равнялась двум миллионам двумстам тысячам долларов. Если фунт поднимется еще хотя бы на цент, им придется увеличить депозит. Хуже того, их афера может быть обнаружена.

— Так что же мы будем делать, Том? — вопросил Ленгленд, который, как никогда, нуждался в ободрении.

— Да ничего. Пока ничего. У нас еще в запасе минимум месяц. Глядишь, фунт и обвалится, — бодро произнес Том, хотя надежды на это у него было мало. — Ну а пока надо держаться: иметь уверенный вид, ждать и надеяться. Я обязательно что-нибудь придумаю.

Во второй половине дня Клейтон, которому не хотелось более находиться в компании Ленгленда, но и не улыбалось сидеть в одиночестве в гостиничном номере, взял напрокат машину и покатил по живописной дороге в направлении озера Констанс. Там он съел на обед говяжье фондю в туристической гостинице, где играл «альпийский» оркестр, послушал горловое пение йодлеров и, совершенно опустошенный, вернулся к полуночи в Цюрих.

Пока Клейтон убивал время, банковские менеджеры трудились в поте лица. Еще до того как Том покинул здание, Аккерман позвонил с просьбой о срочной встрече доктору Карлу Хайнцу Брюггеру, старшему вице-президенту, отвечавшему за частную клиентуру. Выслушав рассказ Аккермана об утренней встрече, доктор Брюггер посмотрел на висевшие в кабинете многочисленные часы и включил механизм расследования. Шестеренки завертелись. В Цюрихе в это время стрелки на циферблате показывали двенадцать пятнадцать дня, а в Нью-Йорке — пять пятнадцать утра. Брюггер переговорил по телефону со своим секретарем и отправил два секретных факса: один — работнику отдела безопасности «Юнайтед кредит банк» (ЮКБ) на Манхэттене с требованием немедленно связаться с ним по телефону, а другой — второму советнику по коммерческим вопросам посольства Швейцарии в Вашингтоне с уведомлением, что он, доктор Брюггер, перезвонит ему в восемь ноль-ноль по вашингтонскому времени.

В три часа дня по швейцарскому времени Гай Ислер из нью-йоркского отделения ЮКБ позвонил доктору Брюггеру и получил от него необходимые инструкции. В три пятнадцать в посольстве Швейцарии приняли звонок доктора Брюггера, сделавшего ряд запросов.

Интересно, что Швейцария представляет собой, по сути, почти идеальный военно-промышленный комплекс, где несколько наиболее эффективных корпораций управляются мужчинами (редко женщинами, которым до самого последнего времени даже не позволялось голосовать), состоящими на военной службе чуть ли не всю свою сознательную жизнь. И хотя вышеупомянутая служба отнимает у граждан мужского пола не так уж много времени — в среднем пятнадцать дней в году, — воинские звания продолжают присваиваться им по выслуге лет. Таким образом, когда вице-президент второго по величине швейцарского банка разговаривал по телефону со вторым атташе (коммерческим) швейцарского посольства, это в то же время означало беседу полковника с лейтенантом, причем полковник просил лейтенанта оказать ему любезность. Конечно, это не было приказом, но лейтенант понимал, что поступит мудро, если будет рассматривать просьбу полковника в качестве такового.

Итак, когда Клейтон наслаждался созерцанием береговой линии озера Констанс, доктор Брюггер ехал домой. На этот раз он покинул банк часом позже своих привычных семнадцати тридцати, что весьма его раздражало. Зато он уже имел при себе ответы на вопросы, заданные им сотрудникам швейцарского посольства. Нью-йоркское консульство действительно легализовало на прошлой неделе ряд документов, фотокопии которых предстояло забрать мистеру Ислеру.

Когда в Швейцарии все уже спали крепким сном, Ислер посетил нью-йоркскую коллегию адвокатов, госдеп и отдел регистраций рождений и смертей, после чего ближе к вечеру отправил по факсу доклад в головной офис. Таким образом, когда в четверг, ровно в восемь утра, Брюггер прибыл в банк, ему сразу же принесли подтверждение, что все подписи в бумагах Клейтона подлинные, документы составлены правильно и имеют юридическую силу. Единственный момент в докладе, который не совсем устроил Брюггера, имел отношение к адвокатской конторе «Суини, Таллей и Макэндрюс», ибо старший партнер конторы, мистер Ричард Суини, отсутствовал и должен был вернуться на работу не ранее следующего понедельника. Однако его помощник мистер Уэстон Холл находился на месте и смог подтвердить, что профессор Майкл Клейтон действительно умер две недели назад, его единственного сына зовут Томас Клейтон и что указанная адвокатская контора представляет волю покойного. (Между тем мистер Холл, прежде чем ответить на эти вопросы, записал личные данные посетителя, а также осведомился о причинах затеянного им расследования, каковая информация нашла отражение в напечатанном им меморандуме, упокоившемся на письменном столе доктора Ричарда Суини.)

Удовлетворенный Брюггер вызвал Аккермана и велел позвонить Клейтону. Аккерман исполнил распоряжение, когда стрелки часов показывали десять утра. Связавшись с клиентом, менеджер сказал, что будет рад видеть мистера Клейтона у себя в одиннадцать часов, если последнего это устроит. Том из-за спонтанного каприза — он почти не спал прошлую ночь и нервничал — настоял, чтобы встречу перенесли на одиннадцать тридцать.

Брюггер, перед тем как вновь отдать дело Клейтона в руки Аккермана, напомнил ему о том, насколько ценны для банка депозиты крупных вкладчиков и как он, старший вице-президент, относится к сотрудникам, которые упускают подобные депозиты, играя тем самым на руку конкурентам. Еще раз заглянув в лежавший перед ним файл, прежде чем переправить его по поверхности стола менеджеру, Брюггер отметил, что баланс на счете Клейтона значительно выше, чем на других счетах, которыми Аккерман прежде занимался. Последнее могло служить намеком если не на повышение менеджера в должности в случае умелой проводки этого счета, то по крайней мере на повышение его статуса.

Аккерман, ободренный подобной перспективой, отправился к себе в кабинет, чтобы как следует подготовиться к встрече — то есть выложить на стол все необходимые для проведения столь любимой им «процедуры» документы, включая бланки отказа от претензий, разного рода доверенностей, гарантийных писем и конфиденциальных соглашений с необходимыми инструкциями, мандатами и формами для взятия образцов подписи. Во время переговоров все это должно находиться у него под рукой. Потом он зарезервировал по телефону один из конференц-залов, после чего перезвонил Аликоне и велел ему быть в приемной на пятом этаже ровно в одиннадцать десять.

В десять тридцать утра Клейтон, заплатив по счету, вышел из «Баур ау лак» и во второй раз за последние два дня двинулся вдоль Банхофштрассе. Он был внутренне готов к драке и собирался отстаивать свои интересы всеми силами, что бы там ни говорили ему в банке, хотя и понимал недостаточную обоснованность своих притязаний. Иными словами, банк мог их отвергнуть, твердо стоя на позиции, что никакого счета на имя дедушки Клейтона у них нет.

Счета, которые годами остаются невостребованными, на какое-то время, что называется, зависают, пока не переходят полностью под управление банком. Том знал, что американские банки держат их в открытом состоянии лет пять-шесть, после чего счета переоформляются и консервируются, в каковом виде находятся еще довольно продолжительное время. Но если и за это время никто не заявляет на них права, банки рассматривают такие счета как своего рода наследственную собственность и без зазрения совести тратят доходы с них на покрытие убытков, расходов и поддержание баланса. Еще более в этом смысле преуспели швейцарские банки, которые негласно считают себя полноправными наследниками выморочных или невостребованных счетов. Вкладчики нередко до такой степени засекречивают свои швейцарские авуары, что в случае безвременной смерти владельцев об этих счетах наследники даже не знают. И каждый раз, когда в странах «третьего мира» умирает какой-нибудь деспот, в подвалах банков на Банхофштрассе навечно оседают очередные миллионы долларов. И каждый раз, когда война сотрясает какой-нибудь уголок планеты и лидеры проигравшей стороны платят за поражение своими жизнями, их «левые» денежки находят последний приют в сокровищницах альпийской страны чудес.

Том прикинул: если деньги находятся в невостребованном состоянии с 1944 года, то счет, вероятно, законсервирован самое позднее в середине пятидесятых и с тех пор проценты по нему не начислялись. Но в случае если банк признает наличие счета, Тома такое положение, разумеется, устроить не может. Он потребует накопившиеся за все эти годы проценты, исходя, скажем, из четырех за год. Клейтон предполагал, что с ним будут торговаться, и решил в процессе переговоров пару раз скинуть около полупроцента, с тем чтобы, остановившись на сумме три миллиона, не уступать более ни цента. Если дело выгорит, он позвонит в «Интерфлору», закажет неприлично огромный букет цветов — такие можно купить только в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе — и прикажет отвезти его на могилу дедушки. Пребывая в таком позитивном настрое, он вошел в большое здание около Парадеплац и поднялся на лифте на пятый этаж, где его приветствовал улыбающийся Аликона.

На этот раз они двинулись в другую сторону. Комната для переговоров, куда его привели, определенно имела более высокий статус, чем прежняя, и относилась к разряду помещений, где банкиры разговаривают с наиболее ценными и уважаемыми клиентами. Никакой серийной мебели и светильников. Вместо настольных ламп горели канделябры, а синтетические паласы уступили место персидским коврам. В центре стоял стол для совещаний в окружении двенадцати стульев. Когда Том вошел, Аккерман уже поднялся, чтобы приветствовать клиента; на устах менеджера играла любезная улыбка — по крайней мере он очень старался таковую изобразить, — а правая рука была протянута для рукопожатия.

У Клейтона екнуло сердце: три миллиона, никак не меньше.

Когда они, пожав друг другу руки, усаживались за сверкающий полировкой стол красного дерева, Том заметил на его поверхности аккуратно разложенные папки с бумагами, на обложке которых уже было отпечатано его полное имя: Томас Д. Клейтон.

— Рад сообщить вам, мистер Клейтон, — сказал Аккерман, начиная встречу, — что согласно вашей просьбе мы завершили все необходимые в таких случаях мероприятия в рекордно короткий срок. — Он произнес эти слова так, как если бы поздравлял его с чем-то, но Клейтон, уловив нервозность в его интонации, лишь неопределенно улыбнулся и наклонил голову. — Из инструкций, данных вами вчера, — продолжал менеджер, заглядывая в лежавшие перед ним записи, словно для того, чтобы упредить возможные возражения, — мы сделали вывод, что вы не хотите оставлять номер счета отца, но предпочитаете, — он раскрыл два файла и передал их Клейтону, — открыть у нас два новых счета на свое имя.

Наверное, он имеет в виду номер счета деда, подумал Клейтон, но промолчал, следуя своему второму правилу банкира: «Если тебе сказали что-то, о чем ты не имеешь представления, храни молчание, притворись, что в курсе, и продолжай слушать».

Согласно кивнув Аккерману, он переключил внимание на файлы. В них лежали стандартные формы, необходимые для открытия счета, которые, впрочем, отличались от тех, что использовались в американских банках, — содержали меньше вопросов, но больше различных инструкций.

Клейтон вынул из кармана ручку и начал подписывать документы. Первым делом он взялся за текущий счет, который был, как он и просил, в долларах. Когда он поставил четыре подписи в нужных местах, Аккерман одобрительно кивнул. Что ж, все упрощается, когда имеешь дело со своим братом-банкиром, подумал Том, взялся за депозитный счет и поставил еще четыре подписи.

— Вчера вы сказали, — Аккерман вновь заглянул в записи, но не сумел полностью изгнать нервозность из своего тона, — что незамедлительно затребуете десять процентов со старого счета. Следует ли понимать это так, что вы желаете перечислить деньги на свой нынешний текущий счет, открытый у нас?

— Не могли бы вы назвать мне точную сумму, которая лежит на старом счете, мистер Аккерман? — Том постарался, чтобы его голос звучал по возможности естественно.

— Сорок два миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч долларов. — Швейцарский банкир тщательно выговорил цифру за цифрой. — Плюс накопившиеся проценты, разумеется, которые будут начислены, — он посмотрел на стоявший на полке календарь, — фактически уже завтра. Они составляют сто двадцать четыре тысячи девятьсот девять долларов.

У Тома стала непроизвольно подрагивать левая рука. Чтобы скрыть это, он поморщился словно от боли, положил дрожащую руку на левое колено и начал массировать его.

— Старая спортивная травма. — Клейтон виновато улыбнулся. — Иногда дает о себе знать в зимнее время. — Он, как и Аккерман, тоже привык к большим цифрам. Сорок миллионов, четыреста миллионов… В отделе развития банка Клейтона регулярно упоминались и обсуждались подобные суммы. «Спокойно, Томас, — сказал он себе. — Считай, что это деньги других людей, или телефонные номера, или просто очередная сделка». — Да, я хотел снять около десяти процентов. А если точнее, — он сделал паузу и достал из кейса испещренный цифрами лист, в то время как Аликона помечал что-то в своем ежедневнике, — перевести пять миллионов долларов на счет фирмы «Таурус АГ» в моем банке в Лондоне. — Он передал листок с информацией по счету Аликоне. — Необходимо сделать это так, чтобы источник перевода остался анонимным. — Потом, повернувшись к Аккерману, добавил: — Таким образом, у меня остается тридцать семь миллионов восемьсот двадцать шесть тысяч. — Эти цифры слетели у него с языка довольно легко. — Какой наилучший процент вы можете предложить для этой суммы на ближайшие, скажем, девяносто дней?

— Учитывая весьма продолжительные контакты вашей семьи с «Юнайтед кредит банк», я имею возможность предложить вам четыре процента с четвертью. На условиях фидуциарного депозита, разумеется.

— Благодарю вас, это меня вполне устраивает. — Клейтон улыбнулся: даже его собственный банк дал бы ему куда более низкий процент. — Будьте любезны совершить транзакцию по завтрашнему курсу. Можете также приплюсовать накопившийся процент в сто двадцать пять тысяч к восьмистам двадцати шести… — Он на мгновение замолчал, производя необходимую калькуляцию. — Что составит в общей сложности девятьсот пятьдесят тысяч девятьсот девять долларов, каковые и отправятся на мой текущий счет.

Аликона кивнул, на мгновение отведя глаза от калькулятора.

— Итак, транзакция должна последовать завтра, — сказал Том в заключение. — Надеюсь увидеть эти пять миллионов долларов на указанном мною лондонском счете в самое ближайшее время.

— Разумеется. — Аккерман выглядел весьма довольным собой.

Они договорились о том, что процент с депозита будет поступать на текущий счет Клейтона, а всякого рода уведомления о положении дел будут пересылаться на его лондонский адрес. Было также договорено, что жена Клейтона получит по доверенности право распоряжаться обоими счетами. Том взял с собой несколько форм, которые ей предстояло подписать, чтобы иметь свободный доступ к авуарам в отсутствие мужа.

Поднимаясь с места, Клейтон почувствовал, что ноги у него стали словно ватные, и снова сослался на больное колено. Выйдя наконец из банка на залитую солнцем улицу, Том быстро пересек Парадеплац и помчался в отель «Савой». Войдя в бар, он уселся за стойку, заказал двойную порцию бурбона и прикончил ее одним глотком. Дождавшись, когда его левая рука перестанет трястись, он расплатился за заказ пятидесятифранковой купюрой и вышел из бара, не спросив сдачи. Бармен страшно удивился и, чтобы успокоиться, сказал себе, что все иностранцы — странные люди. До чего же хорошо быть швейцарцем, мысленно добавил он.

Через час Том уже поднимался на борт самолета компании «Бритиш эйруэйз», вылетавшего в Хитроу. Когда он ехал на автобусе в Цюрихский аэропорт, ему пришло в голову позвонить Ленгленду и сказать, что есть хорошие новости, но в конце концов отказался от этой мысли: «Пусть поварится еще денек в своих страхах. Кстати, теперь он должен мне два с половиной миллиона баксов».