1

В день моего возвращения из Азии мы с Арлен два часа занимались любовью. Я снова стала собой, хоть и слегка пошатывалась из-за разницы во времени. Я спустилась с гор.

Я никогда не понимала, почему мы с Арлен составили «дуэт», как выражались ведущие колонок сплетен. Арлен не интересовалась авиацией. Я не любила шоу-бизнес. Арлен за всю жизнь не прочитала ни одной книги, а я читала и читаю. По возрасту она годилась мне в матери. Что ж, на некоторые вопросы можно ответить, как только они отзвучали. Моя христианско-сайентологическая мать была чудовищем. Приведу строчку из своего бортового журнала. Это цитата из «Рыжика» Жюля Ренара: «Нет ничего тяжелее, чем смотреть в лицо матери, которую ты не любишь, а только жалеешь». Но я жалела не мать, а себя, ее единственного ребенка. Я сбежала в книги, полеты, технику, французскую литературу. Я не шла, а… неслась в школу. Делала все, чтобы уйти из дома.

В один прекрасный день, когда мне исполнилось двадцать пять лет, миссис Гехт тщательно убрала квартиру с двумя спальнями в Санта-Ане, купленную после смерти моего отца. Потом налила чашку чая и села в кресло напротив сломанного телевизора. С минуты на минуту должен был прийти мастер. За эту минуту она разложила на коленях газету, надела на голову целлофановый пакет и задохнулась.

Телевизионный мастер запоздал и обнаружил миссис Гехт только вечером. Заголовок газеты, лежавшей на ее коленях, гласил: «ТЕДДИ ОТТИНГЕР ВЫИГРЫВАЕТ МЕЖДУНАРОДНУЮ ПРЕМИЮ ХАРМОНА». Я убила ее. Ее убил мой успех. Сомневаться не приходится, она была ревнивой женщиной. Однажды во время бриджа она пыталась задушить своего партнера. У нее почти не было подруг.

Вскоре после смерти моей матери (в которую она не верила, а я верила) меня стало тянуть к немолодым женщинам. Эрл-младший ни о чем не догадывался. Впрочем, как и я сама. Я долго не понимала, почему мне так нравится бывать в компании Хильды Барфилд или Рене Дюбилье. Именно Хильда в конце концов соблазнила меня. Я никогда не жалела об этом. После выхода в свет книги «За гранью материнства» мы с Арлен жили вместе открыто. «Суррогатная» мать? А почему бы и нет? В конце концов, это именно она оплачивала счета.

— Надеюсь, ты сказала Майку Уоллесу, что я считаю его душкой. — Арлен сморщила нос, как когда изображала недовольство в своем знаменитом рекламном клипе с пылесосом до того, как ей приносили кофе «Джедда». Как ни странно, ее манера разговаривать никогда не выводила меня из себя.

— Я вообще не разговаривала с ним. Шоу уже показывали или нет?

— Ты же знаешь, мой ангел, я никогда не слежу за этим.

Я до сих пор не могу разложить по полочкам события прошлого марта. Лучше всего я помню ощущение постоянного страха. Мне регулярно снился один и тот же кошмар, чего не было ни до, ни после. Я стою в боковой театральной кулисе. Играю главную роль. Занавес поднят. Я жду своего выхода. И внезапно понимаю, что не знаю, о чем пьеса. Я не выучила свою роль. Пытаюсь ускользнуть. Но помощник режиссера возвращает меня. Выталкивает меня на сцену. Меня слепят огни рампы. Оглушают аплодисменты. А потом актер заканчивает свой монолог. Оборачивается ко мне и ждет. Моя реплика. Я пытаюсь говорить, но не могу выдавить ни звука. Молчание. Я вижу публику по другую сторону рампы. Она следит за мной и ждет. Молчание продолжается, и первыми нарушают его зрители. Они шепчутся друг с другом. Потом начинают злиться. А затем я просыпаюсь в холодном поту. До сих пор я ни разу не выступала на сцене. Должно быть, каким-то таинственным образом Арлен и ее друзья-актеры передали мне собственные страхи. На свете много заразных болезней; почему кошмарам тоже не быть заразными? События прошлого марта казались мне кусочками головоломки, которые я не могла сложить вместе, или пьесой с не разученными мною диалогами.

Я не видела ни Эрла-младшего, ни детей. Но несколько раз говорила со своей худшей половиной по телефону. Обычно беседа проходила так:

— Ты уже вернулась, Тедди. — Эрл-младший укорял меня. Подчеркивая слово «вернулась».

— Как дети?

— А разве тебя это интересует? — Эрл-младший дышал чаще, чем обычно. Дело объяснялось просто: я снова опаздывала с алиментами.

— Конечно, интересует.

— Ты не хочешь спросить о Ленор и операции?

— Как она себя чувствует?

— Ей удалили правую грудь. А потом пришлось сделать вторую операцию и удалить все лимфатические узлы на правой руке. Три из них оказались злокачественными. Сейчас Ленор у меня. Живет в бывшей твоей комнате и проходит курс химиотерапии в больнице. Тедди, у нее выпали все волосы, ее прекрасные пышные волосы. — Если бы Мать-Природа замыслила классическую пару, состоящую из старой педерастической ведьмы и педераста-сына, то это были бы Ленор и Эрл-младший. Но Мать-Природа славится своим юмором. Эрл-младший был отъявленным гетеросексуалистом, а у Ленор не было времени на педерастию.

Я вышла замуж слишком рано. Это была дежурная отговорка и в то же время чистая правда. Наше с Эрлом-младшим счастье длилось от силы четыре недели. Я считала, что это только моя вина, пока Хильда не убедила меня, что выше головы не прыгнешь и что кем бы я ни была, первоначальный проект моей психики не предусматривал для меня участи жены и матери. Тут не может быть виноват только один. Мой отец всегда говорил, что мне нужно было родиться мальчиком. Не буду останавливаться на том, какие последствия имело это мнение. Отец был умным человеком. Он делал фиберглассовые яхты, пока не был вынужден продать свои патенты крупной компании. Умер он в бедности. Хотя я любила его, а он гордился мной, я никогда не могла простить ему, что он не женился на Амелии Эрхарт. Уверена, он мог бы сделать это. В то время он интересовался авиацией. И благотворительностью. Какое-то время он работал вместе с Амелией в бостонском Денисон-хаусе. Они имели дело с бедняками. Но он был слишком скромным, а она слишком беспокойной. В конце концов она ушла в авиацию, потому что это было веселое дело. «Веселое дело» — название ее лучшей книги. Однажды отец сказал мне, что Амелия была настолько светлой, что у нее были белыми даже ресницы. Смуглого отца тоже влекло к блондинкам.

Я сказала Эрлу-младшему, что жалею волосы Ленор, но рада, что операция прошла успешно. Пообещала заплатить алименты, как только получу первый чек от «Калки Энтерпрайсиз». Потом я поговорила с детьми. Они отвечали охотно. Я сказала, что увижусь с ними на Пасху, когда вернусь из Нью-Йорка. Отсюда следует, что я не принимала пророчество Калки всерьез. Именно я настояла на трехмесячном контракте — с первого марта до первого июня. Калки согласился. Но добавил с лукавой улыбкой:

— Не думай, что ты меня поймала.

На второй день моего пребывания в Лос-Анджелесе прибыл Брюс Сейперстин. По его словам, он прилетел на Побережье только для того, чтобы познакомиться со мной.

Я приняла его в библиотеке Арлен, единственной книгой которой была переплетенная в кожу подшивка «ТВ-гида» с первого до последнего номера. Само собой разумеется, что Арлен фигурировала в каждом номере; это было достойно Книги рекордов Гиннесса.

Брюс Сейперстин оказался высоким, смуглым и сутулым. Полностью противоречащим моему представлению. Телефон — великий обманщик. Я с грустью перекрасила в черный цвет придуманные мной морковные кудри, сбрила густые бакенбарды и смазала розовую веснушчатую кожу тестом для оладий «Загар Акапулько». Он был младше меня почти на десять лет. Окончил факультет журналистики Колумбийского университета. Работал в «Виллидж Войс», оттуда перешел в «Нейшнл сан». Статьи, которые он написал от моего имени, были похожи на худшие опусы Нормана Мейлера. Мне казалось, что это лучше любимого Г. В. Вейсом рубленого хемингуэевского стиля, но ненамного. Когда дело доходит до так называемых «обработчиков», чаша моего терпения переполняется.

— Тедди, в жизни ты намного лучше, чем на фотографиях. — Типичное начало беседы. Если я и не растаю, то, во всяком случае, холоднее не стану.

— Спасибо, Брюс. Я читала твои статьи. Я думала, что ты моложе.

— Спасибо, Тедди. — Как большинство журналистов, Брюс редко слушал то, что говорили другие. — Мы с тобой сделали большое дело. Моргану повезло; бум продолжается. Все вокруг следуют нашему примеру. Но нам придется еще здорово поработать, пока этот пузырь не лопнет.

— Пузырь?

— Калки говорит, что в «Мэдисон сквер-гардене» он назовет дату конца света. А когда та наступит, Калки выйдет из игры. Хочешь щепотку? — Брюс достал табакерку с кокаином. Я покачала головой. Он понюхал. Когда из порозовевшего носа потекло, Сейперстин начал просвещать меня. — Мы копнули тему торговли наркотиками. Сейчас этим вовсю занимается полиция. Скоро они дадут зеленый свет, и тогда нам придется взяться за дело.

— Какие у тебя доказательства?

Брюс открыл записную книжку.

— После того как Келли дезертировал из армии, он отправился в Таиланд. В Бангкоке он связался с китайской фирмой «Чао Чоу Оверсиз», одним из главных наркосиндикатов мира. «Золотой треугольник» — их питательная среда. С тех пор Келли работал на них, торгуя в розницу не только белым героином, но и героином-3, нашим старым знакомым «бурым сахаром». У Келли есть партнер в Новом Орлеане — некий Джайлс Лоуэлл, доктор медицины. Записывай. — Я начала записывать. — Они являются совладельцами некой фирмы, которая называется «Новоорлеанской компанией тропических птиц и рыб». Вместе с легальными партиями птиц и рыб, поступающими из Латинской Америки, они получают партии наркотиков, которые затем распространяются по всей стране. Морган хочет, чтобы ты отправилась в Новый Орлеан. Описала магазин. Взяла интервью у доктора Лоуэлла. А затем вернулась и перестала работать на нас. — Брюс закрыл записную книжку, очень довольный собой. На его носу повисла прозрачная капля.

— Сделай одолжение, — сказала я. — Но какая связь между торговцем наркотиками Келли и богом Калки?

— Не знаю.

— Значит, я должна ее обнаружить.

— Да, а также выяснить дату конца света. Когда мы узнаем две эти вещи, дело будет в шляпе. — Похоже, на Брюса сильно повлияли годы, проведенные в университете. Впрочем, на меня тоже. Если бы в прошлом году очередь на регистрацию в Университете Беркли была короче, если бы я чувствовала себя чуть получше и если бы у меня не пошла носом кровь, я бы сейчас училась в заочной аспирантуре, как половина знакомых мне умных женщин (и несколько не столь умных). Да, я бы вернулась в университет. Взяла бы новый старт, написала докторскую диссертацию и начала вторую жизнь… если первая заслуживала столь пышного названия. «За гранью материнства». Чем не диссертация на соискание ученой степени доктора философии? Как бы там ни было, очередь оказалась слишком длинной. Я сбежала. А теперь сижу в Белом доме. Да, это история успешной карьеры. По крайней мере, пока.

Я не сказала Брюсу, что знаю таинственную дату. Не упомянула, что подписала контракт с «Калки Энтерпрайсиз». И не ощущала, что совершаю предательство. В конце концов, без меня не было бы никаких статей. Я наглела, но меня это не заботило. Мы с Морганом использовали друг друга. Однако меня тревожило странное совпадение. Калки хотел, чтобы я полетела в Новый Орлеан и встретила Совершенного Мастера. А теперь и «Сан» тоже хотела, чтобы я отправилась в Новый Орлеан. Сговор? Если у меня еще не началась паранойя, то до этого было недалеко.

С кончика розового носа Брюса упала капля. Казалось, он этого не заметил. В последний год масса моих знакомых нюхала коку. Мне это претило. Если мои рефлексы не будут достаточно быстрыми, меня просто вынесут вперед ногами.

— Мы забронировали для тебя номер в отеле «Лафит». Во Французском квартале. — Брюс передал мне конверт. — Тут билет. Удостоверения. Морган советует тебе следить за каждым шагом. Ты можешь угодить в историю.

Это было слишком. Я перешла границу, отделявшую меня от паранойи.

— Я не знала, что в Луизиане есть китайцы.

— Я не об этом. Когда Келли в прошлом году публично объявил себя этим дерьмовым мессией, он порвал с синдикатом «Чао Чоу». Вот почему его хотят убить. — Не успел Брюс закончить, как я отчетливо увидела бомбу в багажнике «Гаруды». Мне захотелось удрать в ванную. — Чао Чоу заключил договор. С китайским тайным обществом «Триада». «Триада» имеет своих людей повсюду. Это наемные убийцы. Им платят. Они убивают. Очень удобно. Согласно последнему донесению из Гонконга, на Келли в апреле будет совершено покушение. Апрель, — пьяно хихикнув, сказал одурманенный кокаином Брюс, — самый жестокий месяц. Улавливаешь? — Я улавливала.

 

2

Новый Орлеан был похож на все американские города века Кали. Воздух был темным от дыма нефтеочистительных заводов. Тут было слишком много машин, людей, преступлений, насилия и анонимности. Поэтому Калки вошел в моду и здесь. Пока я была в Азии, национальным увлечением стала так называемая лотерея «Лотос». Конечно, никакой лотереей тут и не пахло. В лотерее ты покупаешь билет, и если его номер оказывается счастливым, ты получаешь выигрыш. Но белые бумажные лотосы не продавались, а раздавались бесплатно. Затем каждую неделю газеты публиковали выигравшие номера, и «Калки Энтерпрайсиз» раздавала небольшие денежные призы. Имя Калки теперь было на устах у всех. Хотя никто не понимал, откуда берутся деньги, всем очень нравилось участвовать в лотерее «Лотос».

Все впечатления от Нового Орлеана перебил шофер такси, везший меня из аэропорта. Он был белый, средних лет, родом из Нью-Йорка и считал, что… Впрочем, приведу его слова дословно: «Я никогда не сажаю в машину цветных».

Я послала в его направлении убийственный взгляд. Хотя взгляд вонзился шоферу в прямо в затылок, мерзавец и ухом не повел.

— Вы можете подумать, — сказал шофер, — что я расист или фанатик. Ну, я не был таким до прошлого года, пока не посадил двух черных парней. А потом один из них навел на меня пушку и говорит: «Вези нас на окраину города, где стоит недостроенный небоскреб». Ну, я сказал им, что у меня с собой всего несколько долларов, которые они могут забрать. Но нет, это их не интересовало. «Мы убьем тебя», — твердил один из них. Когда мы доехали до этой заброшенной стройплощадки, они велели мне выйти из машины. А тот, с пушкой, продолжал талдычить: «Мы убьем тебя!»

— И что было дальше? — невольно заинтересовалась я.

— Я схлопотал две пули в живот, а они убежали. Ну, мне повезло, потому что я сумел добраться до автомобильной рации и вызвать подмогу. Вот. Вырезки из газет. — Он показал мне две заметки, оправленные в маленькую золоченую рамку. «Стреляли в шофера такси». Все было верно. Это произвело на меня впечатление.

Как только мы свернули на Кэнал-стрит, я увидела первую афишу с цветным портретом Калки. Его лицо было увеличено раз в тридцать. Под ним было написано: «Конец». Вот и все. Двадцать тысяч подобных афиш было расклеено по всем Соединенным Штатам с целью привлечь внимание к появлению Калки в программе Си-би-эс «60 минут», которая сама по себе была разогревом перед встречей в «Мэдисон сквер-гардене». Поскольку беседа с таксистом знаменовала собой новый этап в моей карьере журналиста, я спросила водителя, что он думает о Калки.

— Я больше не сажаю цветных, — решительно повторил он. А потом повторил свой рассказ, не изменив в нем ни слова. Из этой эпохи я живо запомнила только две вещи. Шофера такси с толстой шеей. И телеоператора в красно-бело-синих кроссовках, мечтавшего о глотке пива. Странная штука — память.

«Лафит» оказался новой, только что построенной гостиницей, изо всех сил притворявшейся шикарным отелем прошлых лет. А я притворялась лучшей летчицей этого года. Я спросила, нет ли мне сообщений. Их не было. Попыталась дозвониться до Моргана Дэвиса. Он был на совещании. Тогда я позвонила доктору Джайлсу Лоуэллу. Он уехал из города. Начало не из лучших.

Легендарный Французский квартал был по-настоящему зловещим. Пьяные в стельку попадались здесь и днем, и ночью. Но некоторые дома были поистине очаровательны, а балконы с резными чугунными решетками будили воображение. И не все магнолии были чахлыми. На одной-двух красовались желтые цветки, стыдливо распустившиеся в сухом воздухе.

В конце Дофин-стрит стоял большой двухэтажный деревянный дом с зарешеченной галереей на втором этаже. На вывеске было крупно написано: «Новоорлеанская компания тропических птиц и рыб».

Сквозь окна от пола до потолка были видны сотни птичьих клеток. Жако, какаду, майны… Теперь названия птиц выветрились из моей памяти, хотя в детстве я могла следить за ними часами. Но в южной Калифорнии мне никогда не попадались эти экзотические алые, зеленые, желтые, синие создания.

Птицы смотрели на меня сквозь окно; глаза попугаев были такими же яркими и неподвижными, как глаза их ископаемых кузенов. Клювы открывались и закрывались, но ни звука не доносилось сквозь стекло (пуленепробиваемое?).

Я расплылась в блаженной улыбке и вошла внутрь. Я знала свою роль: домашняя хозяйка из пригорода хочет купить аквариум для маленького сына, чтобы научить его, каким образом природа сохраняет равновесие в экосистеме: когда большие рыбы съедают маленьких, они начинают пожирать друг друга. Иными словами, показать ему, что имеет в виду Мать-Природа, когда зовет детей к столу.

Магазин занимал весь нижний этаж дома. Внутри было несколько человек, похожих на покупателей. Но я привыкла не доверять внешности. Я была уверена, что те, кто особенно интересовался аквариумами и клетками, были нарками, а те, кто входил и выходил с деловым видом, торговцами наркотиками. Я скрытно изучала каждого, боясь увидеть китайца с гибким мускулистым телом наемного убийцы. Но никаких экзотических лиц в магазине не было.

С другой стороны, сам магазин был не только экзотичен. Это был «улет», как говорят наркоманы. Горевшие в аквариумах светильники пускали по стенам мерцающие блики. В сочетании с нестройными криками птиц это быстро вызвало у меня одуряющую головную боль наподобие той, которая бывает во время месячных.

Я опустилась на стул у дверей с табличкой «Частная квартира» и закрыла глаза. Попыталась избавиться от психоделического эффекта, но добилась лишь того, что разноцветные круги поплыли за моими закрытыми веками.

— Мисс, вам помочь? — спросил женский голос.

Я открыла глаза. На меня сверху вниз смотрела маленькая женщина, которую Г. В. Вейс назвал бы «серенькой мышкой». Что было в ее взгляде? Подозрение? Тревога? Равнодушие? Я быстро приближалась к вершинам паранойи. Мне и в голову не приходило, за кого она меня принимала. Я могла быть как законной покупательницей, которой стало дурно, так и потребительницей запретного снадобья, страдающей от того, что положила в чай слишком много «бурого сахара».

Я молилась, чтобы моя дурацкая улыбка сыграла свою роль.

— У меня заболела голова. Вот и все. Эти птицы так громко кричат…

— Понимаю. Я сама их ненавижу. — У нее был сильный южный акцент. Она нервничала. — Но вынуждена работать здесь.

— Должно быть, это ужасно.

— Вообще-то работа как работа. Если бы не эти мерзкие птицы… Чем могу быть полезна, мисс?

— Ну, не знаю… Я хотела купить аквариум. Для сына. Ему десять лет. Замечательный возраст. Когда ты еще открыт всему, и вместе с тем…

— Но вы не из Нового Орлеана. — Она тоже заметила мой акцент.

— А что, аквариум с тропическими рыбками может купить только коренной новоорлеанец? — Дурацкая улыбка постепенно сползала с моих губ на подбородок.

Она бросила на меня острый взгляд. Неужели я по наитию произнесла пароль?

— Вообще-то нет…

— Честно говоря, мы с мужем переехали сюда недавно. Мы жили неподалеку от Сакраменто. В городе, который называется Мэрисвиль…

В этот момент дверь с табличкой «Частная квартира» открылась, и из нее вышел Джейсон Макклауд. На нем был хорошо сшитый деловой костюм из серой фланели. Он нес «дипломат». Я постаралась стать невидимой, прикрывшись идиотской улыбкой. Наши глаза на мгновение встретились — в лучших традициях вейсианского стиля. Но эта встреча оказалась очень краткой. Выкатив глаза с чересчур яркими белками, Макклауд обратился в бегство и при этом чуть не перевернул клетку. Обитательница клетки издала недовольный крик.

— Вы знаете друг друга? — спросила девушка.

— Сомневаюсь. — Я чуть было не ляпнула, что для меня все негры на одно лицо, как всерьез говорили некоторые друзья Арлен, делая вид, что это шутка. Для них Рональд Рейган был и оставался «последней белой надеждой Америки».

— Это апартаменты доктора Лоуэлла? — указала я на дверь с табличкой.

— Да. — Девушка нахмурилась. — Но его здесь нет. Вам назначена встреча?

Я уже была готова сыграть роль Тедди Оттингер, независимого журналиста, готового перерезать глотку любому ради хорошего куша, длинного доллара или как там еще говорят в таких случаях, но в это время кто-то, находившийся в передней части магазина, позвал: «Миссис Келли!» Девушка извинилась и ушла.

Мне повезло. Девушка оказалась Эстеллой Келли, первой женой Джеймса Дж. Ни в одной из статей о Калки ее имя не упоминалось; это была «не персона», как говорят о таких людях в Нью-Йорке, Бостоне и прочих райских уголках северо-востока Соединенных Штатов. Но независимо от того, была ли Эстелла персоной или нет, она существовала. Я пригласила ее на ленч. И сделала все, чтобы ей понравиться.

Однако понравиться застенчивой, хмурой и нервной Эстелле Келли оказалось нелегко. Для начала мне пришлось многое рассказать. Я раскинула мозгами и сообщила ей столько правды, сколько могла себе позволить. Сказала, что я личный пилот Калки, что хочу встретиться с доктором Лоуэллом и что пишу статьи для «Сан», но лишь с целью помочь Калки. Эстелла отвечала мне с глубочайшей подозрительностью. Тем не менее она согласилась отвести меня в ее любимый ресторан, где я смогла бы отведать знаменитые блюда креольской кухни, которой так славится Новый Орлеан.

— Джим — ублюдок. — Так охарактеризовала Эстелла своего бывшего мужа после пары бокалов местного убийцы — коктейля «Сазерак». Ресторан был переполненный, дорогой и плохой. Я ковыряла вилкой какое-то затейливое блюдо, состряпанное из замороженных креветок и отдававшее йодом. Всю прошлую весну вы рисковали жизнью, если ели рыбу (конечно, в том случае, когда у вас было чем за нее заплатить).

Официант принес нам вторую бутылку калифорнийского вина. Я хотела напоить Эстеллу и заставить ее разговориться. К несчастью, она могла перепить меня и отправить под стол в любое время суток. И все же этот миг приближался. Фраза «Джим — ублюдок» была хорошим признаком. Но только не для меня. Я не могла служить Калки так же, как «Сану». В положении двойного агента есть свои преимущества и свои недостатки. Я попыталась успокоить ее, задав невинный вопрос:

— Но вы по-прежнему в хороших отношениях?

— С какой стати? — нахмурилась Эстелла. — Только что я была его женой. Вдруг раз! — и я бывшая жена. Без всяких объяснений. Всему приходит конец. Так он сказал. Тогда он связался с этой потаскушкой Пэнникер. Не думаю, что они состоят в законном браке. Но Джимми это нипочем, хотя мы оба католики. По крайней мере, я католичка. Думаю, что и он тоже.

— Сейчас, — сказала я с улыбкой заговорщицы и в то же время с долей скепсиса, — он и сам бог.

— И вы в это верите? — На болезненно-желтых щеках Эстеллы вспыхнул лихорадочный румянец. Я заметила, что кожа у нее была пористая. — Я чуть не лопнула, когда услышала новости. Сначала он пытается избавиться от меня. Верно? А потом я беру газету и читаю, что он удрал и основал новую религию. Он чокнутый!

Я попыталась объяснить ей, что индуизм — совсем не новая религия. Но к тому времени, когда я перешла к изложению того, что такое аватара, Эстелла отвлеклась.

— Я думаю, — сказала она, — что за всем этим стоят большие деньги. Вы же сами видели всех этих ребятишек на улице с брошюрами и бумажными цветами. Ну, они же должны от кого-то что-то получать. А тут еще эти афиши! Когда я сегодня утром ехала на работу, то не поверила своим глазам, увидев этот здоровенный портрет Джимми с надписью «Конец». Неужели вы верите в эту чушь?

Пришлось ответить, что лично я не верю в послание Калки. Но чувствую, что он относится к своей религии всерьез и действительно считает, что конец света настанет.

— Вы та самая, — внезапно сказала Эстелла, — которая платит алименты своему бывшему мужу.

— Я думаю, что женщины должны делать это. Некоторые женщины, — быстро добавила я. — Видимо, это не ваш случай. Калки оставил вас. И поэтому в большом долгу перед вами. Но я сама оставила мужа. И зарабатываю больше, чем он. А когда он получил опеку над детьми… — Я прекратила излагать свою автобиографию. — Калки платит вам алименты?

Эстелла кивнула. Я понимала, что не выгляжу в ее глазах героиней. Я дискредитировала команду всех этих кошечек, выступавших с постоянным боевым кличем: «Стерилизовать ублюдков!» Но я прилетела в Новый Орлеан не для того, чтобы проповедовать равноправие.

— Владельцем этого птичьего и рыбного магазина является Калки, не правда ли?

Если бы Г. В. Вейс и теперь сказал, что глаза Эстеллы сузились, его пришлось бы поправить. Они превратились в настоящие щелки.

— Его владельцем является доктор Лоуэлл, — осторожно сказала она. — Конечно, они старые друзья. Джимми учился у доктора Лоуэлла в Тьюлейне. Готовился стать врачом. Доктор Лоуэлл был его учителем. А теперь должна предупредить вас, что я не собираюсь ничего говорить о Джимми — ни плохого, ни хорошего — кроме того, что он ублюдок. Потому что он несколько лет позволял мне думать, что мы по-настоящему женаты и будем жить вместе, когда он вернется из Азии. Но он так и не вернулся.

— Когда вы видели его в последний раз?

— В последний год его службы в армии. Мы встретились в Бангкоке. Он тогда получил отпуск для отдыха и восстановления сил. Это был шестьдесят восьмой год. Он говорил, что, как только выйдет в отставку, сразу вернется домой, в Новый Орлеан… Это лучший ромовый кекс в городе. — Кекс и в самом деле был хороший. Настроение Эстеллы начало улучшаться. — Кроме того, он говорил, что хочет и дальше учиться на врача. Но я уже тогда знала, что все это одни разговоры. Потому что он действительно заболел Азией. Я хочу сказать, что он говорил на всех тамошних языках. Думаю, у него там была куча подружек. Местных, вроде мадам Баттерфляй. Я всегда считала его чересчур сексуальным… Так вот, когда он бросил армию, то остался в Сайгоне. Я говорила, что готова жить с ним вместе, хотя ненавижу китайскую кухню. И тут он попросил развода. Вот так вот. Должна сказать, он был щедрым. Прислал мне денег на поездку в Мексику. А когда я вернулась, позвонил мне аж из Бангкока. Сказал, что женился на этой богатой потаскушке Дорис Пэнникер. Пожелал мне счастья. Он, мол, надеется, что я снова выйду замуж. О господи, какие все мужики подонки! Я бросила трубку. И пошла работать.

— В магазин?

Эстелла кивнула. На ее глазах были слезы. Я понимала ее чувства.

— Джайлс… то есть доктор Лоуэлл в том году ушел из Тьюлейна. Мы всегда были близкими друзьями. Честно говоря, Джимми был его любимчиком. Но Джайлс устал от преподавания. И от бедности. Он любил тропических птиц. Рыбы появились позже. По зрелом размышлении. Как морщины на лбу. В общем, он открыл магазин, и я пошла к нему работать. Дело пошло очень успешно. Мне вообще нравится работать. — Последнее утверждение прозвучало не слишком убедительно. Мы допили бутылку молча. За соседним столиком начали подгорать блинчики. Испуганный официант плеснул на огонь бренди. В воздух с шумом взвилось голубое пламя. Все были довольны и пьяны. Тропики.

— Откуда приходят деньги?

— Деньги? — Эстелла сосредоточенно следила за официантом, который варил нам кофе-брюле. — Дела в магазине идут неплохо, если вы об этом…

— Я имею в виду деньги от Калки.

— Один бог знает. Но ему достаточно бросить взгляд, чтобы клиент раскошелился. Он настоящий мошенник. — Эстелла потеряла нить разговора, и я не могла заставить ее сосредоточиться. — Знаете, — внезапно поделилась она, — между нами, я ненавижу птиц. У меня к ним отвращение. Я даже ходила к психиатру, другу Джайлса… доктора Лоуэлла. И он рассказал мне историю о том, как одна женщина приходила к Юнгу — ну, к швейцарскому психиатру — и жаловалась, что стоит ей выйти из дома, как на нее набрасываются птицы. Доктор Юнг сказал: «Мадам, я уверен, что вам это только кажется. Давайте пройдем в мой сад, и вы убедитесь, что это всего лишь ваше воображение». Правильно? Так вот, когда они вышли в сад доктора Юнга, все птицы набросились на нее. Мне нравится этот рассказ. Нет, я не хочу сказать, что они бросаются на меня. Просто приводят в дрожь.

К тому времени я тоже слегка опьянела. Кофе с ликером сделал свое дело.

— Кажется, вы выбрали не слишком подходящую работу.

— Я чувствую себя спокойнее, когда птицы в клетках. — Первая мадам Келли явно была скрытной особой. Я нуждалась в Эстелле и изо всех сил пыталась вытянуть из нее еще что-нибудь. Однако это было бесполезно. Кажется, она не испытывала к Калки никакого интереса. Они не встречались несколько лет. С другой стороны, она ревновала его к Лакшми. Считала, что та содержит его. Деньги много значили для Эстеллы. Как и религия.

— Вы должны помнить, — сказала она, — что Джимми никогда не был религиозным. Он никогда не ходил к мессе. Его мать очень расстраивалась из-за этого, потому что они были очень религиозны, эти ирландцы из Индастриал-Кэнал. Мои родители были креолами. Это не значит, что в них была часть негритянской крови. Мы — первопоселенцы из Франции, породнившиеся с испанцами. Ирландцы пришли сюда намного позже. Знаете, я воспитывалась в монастыре святой Урсулы. Только некоторым семьям позволяется отдавать туда своих дочерей. Нас всегда предупреждали, чтобы мы держались подальше от этих ирландских парней с канала. Но я не слушала.

— Где вы впервые встретились с… Джимми? — В эту минуту я была настоящим репортером; во мне проснулся интерес.

— В балетной школе. Мы оба учились у Еглановой. Здесь, в Новом Орлеане. Она умерла. Но ее студия на Наполеон-стрит продолжает успешно работать. Она была прима-балериной Русского балета в Монте-Карло.

— Балет? — Как сказал бы Г. В. Вейс, у меня голова пошла кругом. — Классический танец?

— О да. Сказать по правде, Егланова всегда говорила, что у Джимми все задатки великого танцовщика, хоть он и начал заниматься слишком поздно — в семнадцать лет.

— Трудно поверить… Зачем ему это понадобилось?

— Сама не знаю. Знаю только, что он относился к этому очень серьезно. Видите ли, у него был полиомиелит. В легкой форме. Он хотел укрепить ноги и поэтому начал ходить в балетную школу. Мы оба ходили туда, когда учились в Тьюлейне.

Теперь было понятно происхождение необычно мускулистых ног Калки. Большинство кусочков головоломки было собрано. Балет. Фельдшер. Католическое венчание с Эстеллой. Вьетнам. Медицинские части. Наркотики? Гражданский развод. Повторный брак? Религия. Звенья позвякивали, но еще не соединялись в цепь.

— В нем не было ничего от современных женоподобных танцовщиков. Понимаете, Джимми вовсе не был «голубым». — Понимаю, думала я про себя. Впрочем, кто его знает. Бисексуальность — вещь странная. Согласно мнению виднейших авторитетов, бисексуальности не существует — есть только бисексуалы. — У него был великолепный прыжок. А у меня хорошая растяжка, но недостаточно выносливости. Джимми — странный парень, — сонно сказала Эстелла, глотая гласные еще сильнее, чем это обычно делают южане. — Думаю, он всегда был таким. Но в юности я об этом не догадывалась. Мы были слишком молоды. Верно? Просто плыли по течению. Хотите верьте, хотите нет, но в Тьюлейне я изучала право. А он — медицину. Потом переключился на химию. Думаю, он мог бы стать настоящим ученым. У него была исследовательская жилка. Так и вижу его в белом халате — стряпает химические снадобья для компании «Дюпон»… — Эстелла вздохнула. — Уилмингтон такой красивый город. Я всегда надеялась, что мы будем там жить. Я бывала в Уилмингтоне. У меня там родня неподалеку, в Джарвисе. Но тут начался Вьетнам… — Эстелле явно хотелось пролить слезу. А мне требовался кислород. Запах от сгоревших блинчиков стоял нестерпимый.

— Я знаю, что это такое, — сказала я, притворяясь подругой по несчастью. — Когда я выходила замуж за Эрла-младшего, то думала, что мы будем жить в Сиэтле. Он должен был работать инженером в компании «Боинг». Я любила Сиэтл. — Это было сплошным враньем, но мне было нужно, чтобы она слегка оттаяла. — Но он занялся торговлей недвижимостью в Санта-Монике. А это совсем не то.

— Нет, — согласилась Эстелла, — совсем не то. — Она явно пьянела. Вторую бутылку вина она выпила практически в одиночку.

— Когда Джимми взялся за наркотики? — негромко спросила я, пытаясь застать ее врасплох.

Эстелла сразу протрезвела и ткнула только что зажженную сигарету в остатки ромового кекса. Потом взяла с пола сумку и поставила ее на стол.

— Я ничего не знаю о наркотиках, миссис Оттингер. Мне пора идти. Ленч был замечательный…

Я оплатила счет, продолжая сохранять поразительное хладнокровие.

— Забавно. Я думала, вы в курсе дела. Вы ведь знаете Джейсона Макклауда, а он из Бюро по борьбе с наркотиками. Тот самый чернокожий с «дипломатом».

— Я видела этого человека в первый раз. — Эстелла встала. — Мне пора.

Я проводила ее до магазина. На углу Кэнал-стрит нас остановила дюжина мальчиков и девочек Калки. На них были желтые накидки и сандалии. Они несли книги, журналы и белые бумажные лотосы.

— Калки пришел, — вежливо сказал один из них. — Конец света близок. Хотите быть готовыми к нему? Хотите очиститься? — Каждой из нас вручили брошюру. И белый бумажный лотос.

— Мне всучивают эту дрянь два раза в сутки. — Эстелла бросила брошюру в открытый ящик для мусора. Но взяла лотос. Было ясно, что она участвует в лотерее. — Я никогда не читаю эту чушь. Никогда! У меня в голове не укладывается, как Джимми, такой хороший католический мальчик, мог связаться с этим индуистским бредом…

— Вы не думаете, что он действительно бог?

— Вы что, с ума сошли? Конечно, нет. — Лицо Эстеллы затвердело — если это действительно происходит с лицом, когда подбородок становится квадратным, а губы раздвигаются, обнажая десны. — С другой стороны, я не думаю, что он чокнутый. Он что-то задумал. Вот только не знаю, что именно.

— Деньги?

— Нет. — Эстелла предпочитала не развивать свои мысли. Разве что если речь шла о птичье-рыбном магазине. — Он очень упрям. Если считает себя правым и что-то вобьет себе в голову… что ж, он способен кое-что сделать. Понимаете, он — гений.

— В чем это сказывается?

— В интеллектуальном коэффициенте. В способностях к науке. Джайлс… доктор Лоуэлл говорит, что он уникум.

— Они все еще видятся?

Эстелла посмотрела мне прямо в глаза, как обычно делают лжецы.

— Никогда. Это невозможно. Джимми не был дома несколько лет. А Джайлс никогда не уезжает из города.

— Кажется, вы недавно сказали, что его нет в Новом Орлеане.

— Его нет в квартире. Он вернется позже. Я скажу ему, что вы остановились в отеле «Лафит».

На Дофин-стрит нас остановила вторая группа калкитов и учтиво спросила, не хотим ли мы зайти в их ашрам. Гуру расскажет нам о разных эпохах развития человечества, которые привели к веку Кали, нашему веку, последнему веку. Кроме того, нас научат медитировать, быть и не быть, очищаться для того, чтобы проникнуть в более высокую сферу. Когда мы ускользнули от ребятишек, они помахали нам вслед. Они были очень милые.

— Не понимаю, почему людей так влечет к Калки. — Я действительно этого не понимала. Вернее, понимала, но не совсем. — Он не обещает им ничего, кроме Конца. А это не такое уж приятное обещание.

— Может быть, людей тошнит от этой жизни так же, как тошнит меня! — неожиданно резко ответила Эстелла.

— Но ведь всегда есть надежда…

Мою фразу, полную розового оптимизма в стиле незабвенной Полианны, оборвали на полуслове.

— Дерьмо, — сказала Эстелла. Мы стояли у дверей магазина. — Спасибо за ленч. Кланяйтесь Джимми. Я передам доктору Лоуэллу, что вы хотите увидеться с ним. — Она вошла внутрь.

Я вернулась в гостиницу донельзя довольная собой. Чаще всего журналисты лишь переписывают то, что и без того известно. Но я сумела раздобыть действительно нечто новое, а именно факты. Прибыв в Новый Орлеан, я сумела познакомиться с никому не известной первой женой Калки. А при известной доле везения смогу встретиться с его старым учителем Джайлсом Лоуэллом.

Почему этого не сделал никто другой? Я пыталась найти разумные причины своей удачи, отметая все темные подозрения. Во-первых, Калки был сенсацией меньше года… года, в течение которого он сражался за информационное пространство с такими животрепещущими темами, как энергетический кризис, засуха, застой, безработица, преподобный Сан Мун и слепота вашингтонской администрации. Он сумел набрать инерцию только в последние две недели. Юные калкиты на улицах (сколько их, тысячи?) и громадные афиши сделали Калки мировой знаменитостью. Однако из всех журналистов мира только я была знакома с обеими его женами, только я одна…

Внезапно на меня вновь накатил приступ паранойи. Калки нарочно облегчил мне задачу. Он велел Эстелле поговорить со мной. Хотел, чтобы я записала ее версию жизни Джимми Келли. Меня водят за нос. Сначала Эстелла (или женщина, представившаяся ею), а затем этот таинственный Совершенный Мастер. Меня проверяют. Но зачем? С какой целью?

 

3

Когда я увидела сидевшего в вестибюле Джейсона Макклауда, мне на один ужасный миг показалось, что он и есть Совершенный Мастер, притворяющийся нарком. Но он оказался обычным нарком, причем очень нервным. Макклауд встал. Я сказала:

— Привет. — Портье передал мне телефонограмму. Я должна была позвонить Брюсу Сейперстину в Нью-Йорк. Домой.

— Я хотел увидеться с вами. — На сей раз Макклауд был без «дипломата». Я сказала, что встречусь с ним в гостиничном баре. А потом позвонила Брюсу.

— Привет, Тедди! — Брюс был под кайфом. Я сразу представила себе его блестящий розовый нос.

— Я была в магазине, торгующем птицами и рыбами. Все еще пытаюсь взять интервью у доктора Лоуэлла. Познакомилась с первой женой Калки.

— Здорово! Как только услышишь гудок, начинай диктовать. — Я услышала гудок и начала рассказ. Когда я закончила, снова заговорил Брюс. — Отличный материал. Не знаю, как мы умудрились прохлопать его первую жену. Видно, паршивые у нас репортеры. Ладно, этого сырья хватит на несколько статей. Связь с наркотиками становится все яснее.

— Но как вы сможете это использовать?

— Морган пытается договориться с полицией. За «Калки Энтерпрайсиз» стоят большие деньги. А за нами правительство — правда, тайно. Но все равно это сложно.

— Моргана не тревожит, что я служу у Калки личным пилотом? — Когда сомневаешься, говори правду. Я написала Моргану письмо, где изложила все как есть. До сих пор ответа не было.

— Нет. Он считает, что это отличная идея. Мы собираемся подать следующую статью как интервью с великим личным пилотом Калки. Опубликуем твой роскошный портрет, со знаменитыми «буферами»…

— Иди к черту, Брюс. Я — женщина в разводе.

Брюс пьяно хихикнул. Я положила трубку.

Макклауд сидел в темном углу бара, рядом с чернокожим барменом, который по замыслу должен был напоминать довоенного дворецкого. Я решила рискнуть и выпить еще один «Сазерак». Макклауд же глушил бурбон за бурбоном. Он говорил шепотом, хотя в баре мы были одни.

— Миссис Оттингер, я думаю, вы должны кое-что объяснить Бюро по борьбе с наркотиками.

Он пер напролом, как атомный ледокол.

— Что именно?

— Как вы оказались в магазине «Новоорлеанской компании тропических птиц и рыб»?

— Хотела присмотреть аквариум.

— Я не шучу, миссис Оттингер.

— В самом деле? — нахально ответила я. — А что вы сами там делали?

— Выполнял свою работу.

— Какую?

— Выслеживал торговцев наркотиками.

— Что было в «дипломате», который вы несли? Наркотики или откупные?

Макклауд бросил на меня взгляд, не лишенный вейсианской желчи.

— Я могу вас арестовать. Прямо сейчас.

— По какому обвинению?

— В обладании кокаином. В вашей сумочке. Три унции.

Я прижала сумку к груди.

— В ней нет никакого кокаина!

— Если я говорю, что там есть кокаин, — с придыханием произнес Макклауд, — значит, он там есть. И вы отправитесь в тюрьму. Мое слово против вашего.

Я слегка встревожилась. Хватать невиновных было излюбленным приемом многочисленных американских тайных и открытых полицейских служб. Например, в Лос-Анджелесе было принято совать в карман окурок сигареты с марихуаной. Если кто-то им не нравился, окурок могли подкинуть в дом или машину жертвы. Потом подходил полицейский и говорил: «Ага, попался?» После чего невинного человека бросали за решетку. Где он обычно и оставался, потому что ни один судья не позволял себе усомниться в показаниях полицейского. В конце концов, судье тоже можно было устроить веселую жизнь. Лос-анджелесская полиция умела делать это не хуже, чем любая другая.

Я продолжала хамить.

— Я знаю о вас многое. — И принялась безудержно фантазировать. — Вам платит «Калки Энтерпрайсиз». Сегодня вы были у доктора Лоуэлла. Он дал вам деньги. Я не могу этого доказать… пока. Но за этой историей, одним из героев которой являетесь вы, следит несколько репортеров «Сан». Так что мой вам совет — выходите из дела. И поищите себе хорошего адвоката. — Похоже, эту сцену я отыграла неплохо. Я напоминала себе Клер Тревор в фильме с участием Хэмфри Богарта.

К несчастью, Макклауд тоже видел эту картину и считал себя чернокожим Богартом.

— Все это ваши фантазии, миссис Оттингер. — Он по-прежнему говорил хриплым шепотом, но начал дергать верхней губой. Как Богарт. — Вы правы только в одном: магазин птиц и рыб. Я проник в него. Познакомился с доктором Лоуэллом. И хочу продолжить знакомство. Не желаю, чтобы вы путались под ногами. Я профессионал. А вы любитель. Мы готовим арест. Поэтому не вмешивайтесь.

— Что вы имеете в виду под вмешательством, мистер Макклауд?

— Попытку взять интервью у доктора Лоуэлла. И упоминание о магазине птиц и рыб в «Сан».

— Я могла бы написать то, что пойдет на пользу вашей работе.

— Все решает время, миссис Оттингер. Слишком раннее разоблачение сведет насмарку всю нашу работу. Я от Уайта.

Мне послышалось, что он сказал «я белый». Когда я имела дело с неграми, то думала только о цвете кожи.

— Вы… что?

— Я работаю на комиссию Уайта. — Похоже, я уставилась на него, как баран на новые ворота, потому что Макклауд, не скрывая досады, начал объяснять: — Сенатор Джонсон Уайт — глава сенатской комиссии по борьбе с наркотиками. В настоящее время они расследуют дело по международной торговле наркотиками. Я занимаюсь «Калки Энтерпрайсиз». Вот почему я был в Катманду. Вот почему я здесь. Калки вызовут на заседание комиссии. Вот почему сенатор Уайт не хочет, чтобы кто-нибудь раньше времени сообщил ему эту новость.

Я подозревала, что Макклауд лжет. Работал ли он на комиссию Уайта, неизвестно, но в том, что он работал на самого себя, сомневаться не приходилось. Я была уверена, что он состоит на жалованье в «Калки Энтерпрайсиз». Но притворилась дурочкой. И, кажется, сделала это великолепно.

— Не понимаю! — Я бросила на него типичный взгляд испуганной женщины. — Вы ведь очень важная персона, правда?

Макклауд клюнул на лесть или сделал вид, что клюнул; впрочем, в данном случае это роли не играло.

— Да, — прошептал нарк. Точнее, прохрипел. Он пьянел на глазах.

— Вы не могли бы представить меня сенатору Уайту? Без протокола? Интервью за кулисами? Со ссылкой на «осведомленные источники с Капитолийского холма»?

— Мог бы. — Теперь Макклауд пялился на мою блузку. В воздухе носилась идея о смешении рас; она распухала, как атомный гриб. Меня спас звон колоколов. В буквальном смысле. Зазвонил телефон. Я встала. Макклауд остался сидеть. Я обхватила его огромную черную ладонь своими ладошками, маленькими, хрупкими и белыми.

— Сегодня мой день, — прошептала я. — Вы просто ангел. — На миг я сложила губы трубочкой, а потом пустилась в бегство. Макклауд не сдвинулся с места. Он улыбался.

— Говорит доктор Джайлс Лоуэлл. — Голос в трубке был приятным; южный акцент едва чувствовался в нем. — Эстелла Келли сказала, что вы хотите встретиться со мной.

— Да, очень! Понимаете, я работаю у Калки.

— Да, я знаю. Я сейчас в магазине. Не хотите заехать? Позвоните в дверь три раза. Я впущу вас.

Я сказала, что немедленно приду. А потом для страховки позвонила Брюсу в Нью-Йорк. Он проскрипел:

— Привет. — Видимо, у него была вечеринка. В трубке слышались звуки музыки. Пела Джоуни Митчелл.

— Слушай, Брюс. Я иду на встречу с доктором Лоуэллом. В магазин.

— Доброй охоты. Держи хвост пи…

— Заткнись. Я говорю это тебе на случай, если меня убьют.

— Ого! — присвистнул Брюс. — Ты думаешь, он опасен?

— Вся эта история опасна. Жизнь вообще опасная штука. Ладно, иду. Кстати, проверь некоего Джейсона Макклауда, называющего себя нарком. Он черный. Ведет себя так, словно насмотрелся телесериалов. Говорит, что он работает на комиссию сенатора Уайта…

— Уайт следит за Калки?

— Так сказал Макклауд.

— Уайт из команды президента.

— Я опаздываю. — Я положила трубку. Я нервничала. Иногда в положении женщины есть свои недостатки. Я никогда не боялась изнасилования. Или полетов. Или людей вообще. Но меня постоянно пугала мысль о высоком, грузном мужчине. Он идет за мной по темной улице. Ему нужно не мое тело, а моя жизнь. Я чувствую, как его рука хватает меня за горло. Я не могу дышать. Я беспомощна.

По крайней мере, Бурбон-стрит была хорошо освещена, и я прошла ее всю, по возможности избегая переулков, а особенно Дофин-стрит с нависающими галереями, под которыми было абсолютно темно. Я была убеждена, что в этой темноте прячется множество высоких, грузных мужчин, у которых так и чешутся руки схватить меня сзади за горло.

Бурбон-стрит была не слишком подходящим местом для женщины без провожатого, одетой в платье цвета морской волны от Холстона. Воздух был пропитан сексом. Из баров доносились звуки музыки. В свете неоновых ламп все выглядели зловеще. Вечером в этом городе, на этой улице одинокая женщина представляла собой вызывающее зрелище. На меня смотрели мужчины. Некоторые косились. Но, слава богу, пока не приставали.

Я сконцентрировалась на своей сумочке, представляя себе, что в ней лежит револьвер. Если как следует сосредоточиться, можно убедить любого пьяного в стельку, что я вооружена и очень опасна. Впрочем, женщины были еще хуже. Они тоже думали о сексе, но не со мной. Я была соперницей. Меня толкали локтями и пинали. Уличные проститутки не боятся воображаемых револьверов.

Я шла быстро. Всеми способами избегая контактов с кем бы то ни было. Какого-то моряка рвало. В подворотне стоял белый и угрожал черному ножом. Все смеялись этому нарушению естественного положения вещей. Мимо проплывали наркоманы с полузакрытыми глазами и обвисшими щеками. Ребятишки Калки по вечерам на улицу не выходили. И правильно делали.

Последние два квартала, которые я прошла по Дофин-стрит, были ужасны. Скопившаяся под галереями темнота с запахом кофе таила в себе множество опасностей. Я сначала шла, потом затрусила, а последние несколько метров, отделявшие меня от птичье-рыбного магазина, пробежала во все лопатки. Магазин был закрыт. Сквозь не закрытые ставнями окна пробивался свет от аквариумов, напоминавших жидкие опалы. Я трижды позвонила в колокольчик.

Дверь открылась. Доктор Лоуэлл оказался высоким, худым и лысым. Помню, в тот момент я облегченно вздохнула. Слава богу, он не был громадным, грузным и не стоял сзади.

Когда я хотела заговорить, он приложил палец к губам. А потом жестом позвал меня за собой. Мы на цыпочках прошли между рядами мерцающих аквариумов и накрытых клеток. Для нейтрализации острого запаха птиц использовался какой-то цветочный аэрозоль. Образовавшаяся смесь вызвала у меня второй за день приступ головной боли.

Доктор Лоуэлл отпер дверь с надписью «Частная квартира» и посторонился, пропуская меня на темную лестницу. У меня заколотилось сердце. Теперь он стоял сзади. Но я добралась до его квартиры, не подвергшись ни насилию, ни нападению, ни покушению на убийство. Он включил свет.

— Входите, миссис Оттингер, — любезно сказал он. — Простите за то, что вам пришлось идти, крадучись в темноте. Но если бы вы зажгли в магазине свет или сказали хотя бы два слова, все эти проклятые птицы до единой проснулись бы и снова угомонились только через час. Прошу садиться. Как вы догадываетесь, я и есть доктор Лоуэлл.

— Конечно, — тупо сказала я, рассматривая убранство комнаты. Тут не было ничего особенного. Большой письменный стол, диван, два стула, секретер и несколько акварелей экзотических птиц. — Доктор Лоуэлл. — Я сделала ударение на его титуле. — Вы все еще практикуете?

— О нет. На самом деле я никогда не был практикующим врачом. Всего лишь преподавал. А потом стал «бизнесменом». — В свете висевшей на потолке лампы дневного света его лысая куполообразная макушка отливала голубым. — Насколько я могу судить, Джим Келли был способным студентом. Я знаю, что вы пишете о нем. Читал две ваши статьи в «Сан».

— На самом деле их писала не я, — начала защищаться я. Я вовсе не собиралась быть литературным псевдонимом сначала Г. В. Вейса, а потом Б. Сейперстина. Амелия писала свои книги сама. И стихи тоже.

— Прекрасно понимаю вас. Я говорил о вас с Джимми… или Калки. Он сказал, что вы будете его личным пилотом.

— Да. Но, кроме того, он хотел, чтобы я продолжала сотрудничать с «Сан». Чтобы выяснить, что они… знают. — Я никогда не была сильна в притворстве.

— Что они знают, — повторил доктор Лоуэлл. В голубом свете он выглядел необычайно зловеще. С другой стороны, каждый будет выглядеть зловеще в голубом свете. — На самом деле имеет значение только то, что знаете вы, верно?

Я почувствовала угрозу и снова прикинулась дурочкой.

— Я знаю очень мало, особенно о его юности.

Доктор Лоуэлл кивнул.

— Я думаю, Джимми… нет, будем называть его Калки. В конце концов, он действительно Калки. У Джимми настоящий талант к химии. Мы оба поняли это, когда в первый год его учебы он создал совершенно новый галлюциноген — вы не поверите — из простых абрикосов.

— Совершенно новый… что?

— Наркотик. — Доктор Лоуэлл без всякого смущения произнес слово, бывшее причиной моего полуночного визита. — Он был гением… скажем так, у него были замечательные способности создавать наркотики-галлюциногены. Он получал их из совершенно неожиданных источников. Но потом пошел в армию, и тут все началось.

— Он сам принимал наркотики?

— Вопрос деликатный, особенно в данных обстоятельствах. — Доктор Лоуэлл выдвинул ящик письменного стола. Я ожидала, что он вынет оттуда настоящий, а не воображаемый пистолет. Вместо этого он достал бутылку шотландского виски и два стакана. — А теперь давайте отведаем разрешенного наркотика, этой нирваны средней Америки. Выпьем! — Он угрюмо засмеялся. В докторе Лоуэлле было что-то удручающее и смутно знакомое. Он наполнил стаканы. — За Калки! — сказал он. Мы чокнулись и выпили.

— Доктор Лоуэлл… — Я, не привыкшая к чистому виски, с трудом проглотила обжигающую жидкость. Арлен буквально полоскала горло текилой. В результате за десять лет ее голос понизился на пол-октавы. — Меня предупреждали о репутации вашего магазина…

— Лучшие тропические птицы и рыбы на свете. Их присылают из джунглей Амазонки прямо к вам на ранчо, в роскошные апартаменты или жалкую квартирку с одной спальней. — Свет, лившийся сверху, мешал разглядеть его глаза. — Мы отгружаем товар куда угодно.

— Я видела Джейсона Макклауда в Катманду. А сегодня днем — в вашем магазине. Сегодня вечером я встретила его снова. Понимаете, у меня возникла проблема. Забудьте про «Сан». Я вовсе не обязана продолжать писать статьи. Но я подписала контракт с «Калки Энтерпрайсиз». Считается, что я служу реинкарнации Вишну. Звучит пышно, но кто знает? А сейчас позвольте мне открыть карты. Если все эти религиозные фокусы являются лишь фасадом, за которым прячется торговля наркотиками, что будет со мной, когда поднимет шум комиссия сенатора Уайта? Я окажусь невинной овечкой в «черном вороне», едущем прямиком в Синг-Синг. — Когда я выложила все начистоту (почти), мне стало намного легче.

Доктор Лоуэлл закрыл невидимые глаза.

— Понимаю вашу проблему, — сказал он. — И отношусь к ней с уважением. Попытаюсь вам помочь. Калки не связан с этим магазином. Это целиком мое детище. Да, Макклауд действительно работает на комиссию Уайта. Как комиссии, так и сенатору Уайту нужна шумиха. Меня подозревают в торговле наркотиками. Я близко знал Калки, и мы до сих пор поддерживаем отношения. Ergo, Калки вовсе не аватара всемогущего бога, а распространитель наркотиков. Макклауд и Уайт несколько месяцев понапрасну тратили время. Но по мере роста известности Калки будет расти и известность комиссии. Уайт собирается стать сороковым — или сорок первым? — президентом этой огромной страны. А Макклауд собирается подняться вместе с ним. Если, конечно, сам Макклауд не двойной агент.

— Он берет у вас деньги? Я видела «дипломат». — Я совала голову в петлю. Но виски сделало меня беспечной… и сонной.

Доктор Лоуэлл выслушал это обвинение, как обычно, не моргнув глазом.

— У всех американских бизнесменов существует привычка откупаться от агентов федеральных служб, каким бы невинным ни был их бизнес. Макклауд вполне способен доставить мне неприятности.

Я кивнула.

— Коп с чинариком, — пробормотала я.

— Прошу прощения? — При этом холодном освещении он казался туманным пятном.

— Я хотела сказать… — Но даже под угрозой расстрела я не смогла бы вспомнить, что хотела сказать, потому что была одурманена.

Перед тем как потерять сознание, я поняла, что доктор Лоуэлл — это доктор Ашок.