1. ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ…

Сидоров не любил экскурсии, экстракции, эксцессы, экспедиции, экстравагантности, экстраординарности и экстрасенсов. Сидоров любил покой, по возможности полный (но не вечный: это было бы уже чересчур). Любил Сидоров вкусно поесть и сладко поспать. В промежутках между этими любимыми занятиями Сидоров, как и все нормальные люди, ходил на службу, где достаточно исправно служил, но без эксцессов и особой экстравагантности.

Со стороны могло показаться, что жизнь Сидорова была унылой, скучной и серой. Но серый цвет был любимым цветом Сидорова (особенно обожал Сидоров серые галстуки). Поэтому себя Сидоров считал человеком счастливым. Что, в общем-то, соответствовало истине, в виду непритязательности описываемого объекта, а именно, непосредственно самого Сидорова.

Но речь, собственно, пойдет не о Сидорове, точнее не только (а может не столько) о Сидорове, сколько о тех феерически-фантасмагорических событиях, безумным водоворотом захлестнувших бедного Сидорова — скромного любителя покоя и серых галстуков.

Ничего в тот день не предвещало кардинального перелома в судьбе скромного антагониста экстрасенсов, экстрактеров и прочего экстраразнообразия.

В тот день Сидоров, как всегда, опоздал на работу. Как всегда был пойман с поличным начальством прямо в коридоре и, тут же в коридоре, был публично предан анафеме (Вы взрослый человек, Сидоров! Сколько это может продолжаться! Я надеюсь, что это было в последний раз!). Лично он Сидоров, тоже надеется, что это в последний раз, и так каждый раз.

Как всегда, довольные соратники Сидорова, прервали утренний five o'clock (ten, если уж быть совсем точным) и беззаботной гурьбой высыпали в коридор, чтобы в который раз пронаблюдать ежедневную экзекуцию — моральное избиение младенца (вы же не ребенок…) Сидорова.

Демонстрируя высшую форму социальной защиты, шеф повернулся к Сидорову спиной, давая понять, что аудиенция закончена. Сидоров встряхнулся, как пес после вынужденного купания, и собрался нырнуть в помещение, где по истечению положенного срока, возможно, будет вывешена мемориальная доска (…ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ СИДОРОВ…), но был пойман за пуговицу пробегавшим мимо профсоюзным боссом.

— Сидоров! Ты… — начал тяжело отдувающийся босс.

— Петрович, займи десятку до зарплаты. — Сидоров, как и Штирлиц, знал, что главное — озадачить противника.

— Погоди, Сидоров. Надо…

— Ну тогда — пятерку!

— Сидоров!

— Трешку!

— Сидоров, какой же ты меркантильный, — сдался наконец профбосс и совершил тактическую ошибку, позволив втянуть себя в зыбкую и засасывающую пучину философского спора.

— Я не меркантильный, а философски прагматичный.

— Киник ты!

— Это что: специалист по кино? Вроде кинолога, что ли?

Профбосс задумчиво посмотрел на Сидорова, тяжко вздохнул и отбыл, однако уклонившись как от ответа, так и от дачи трешки.

Сидоров, все еще пребывая в мучительных интеллектуальных исканиях по поводу не добытой трешки, добрался до своего рабочего стола (здесь жил и работал…) и, машинально перебирая бумаги, сваленные в рабочем беспорядке, наткнулся на лист плотного черного блестящего картона, на котором искрилось и (ей богу!) подмигивало слово, выведенное серебряной краской:

«СЕГОДНЯ»

— Сидоров, есть пайки с растворимым кофе. Ты не мог…

— «Для того чтоб смеяться, ставят хлеб на столы, и увеселяет жизнь вино; а деньги все разрешают». Екклезиаст, глава 10, стих 19. НО! «Что было то и будет, что творилось, то творится. И нет ничего нового под солнцем». Там же, стих другой.

— Ты что, Сидоров, болен?

Заботу о своем драгоценном здоровье Сидоров оставил без ответа (в лучшие времена он бы непременно спросил: «А ты что, врач?»). Заботящийся, зачем-то постучав себя указательным пальцем по лбу, вынужден был ретироваться.

Сидоров же остался, весь погруженный в себя. Механически порылся в карманах, и на стол веером легли четыре куска черного картона.

 

2. НАСТОЯЩИМ ИЗВЕЩАЕМ…

Собственно мы покривили душой (что в наше время скорей правило, чем исключение) анонсировав начало злоключений экстрафоба Сидорова данным днем. На самом деле (если конечно не брать в расчет момента появления, тогда еще младенца Сидорова, на свет) все началось четыре дня назад, когда, как всегда опаздывая на работу, Сидоров на бегу, вскрыв почтовый ящик, вдруг с изумлением обнаружил экстравагантное (недаром Сидоров так не любил этого термина и все что с ним ассоциировалось) послание на черном картоне.

(Кстати, вы обратили внимание, как часто в остросюжетном повествовании возникают «вдруг» и «кстати».)

Текст послания гласил:

«НАСТОЯЩИМ ИЗВЕЩАЕМ ЧТО ОБЪЕКТ СИДОРОВ ОПРЕДЕЛЕН КАК КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА МИНИМАЛЬНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ О ЧЕМ И УВЕДОМЛЯЕТСЯ ОБЪЕКТ СИДОРОВ»

Тот день объект Сидоров посвятил выяснению обстоятельств возникновения уведомления. Лучший друг Сидорова, Аристарх Петухов, заявил, что это чья-то глупая шутка, а на тираду Сидорова:

— Значит твоя?

Миролюбиво ответил:

— Пошел к черту!

Сидоров решил повременить и никуда не ходил. Но на следующий день, опять утром, когда Сидоров — еще тепленький (со сна, конечно), скакал на одной ноге, мучительно пытаясь попасть второй в предательски ускользающую штанину, из кармана брюк выпал другой кусок черного картона. На сей раз послание было лаконичней:

«УВЕДОМЛЕННЫЙ ОБЪЕКТ СИДОРОВ О ДНЕ ВОЗДЕЙСТВИЯ БУДЕТ УВЕДОМЛЕН ОТДЕЛЬНО»

Сидоров впал в тихую панику и позвонил Марии Сидоровой, подозревая экс-супругу в намерении лишить его — Сидорова останков совместно нажитого имущества, а именно, шикарной кровати класса «земля-земля» (то бишь двухспальной). Кстати единственного аксессуара из мебели с которым экс-супруг отказался расстаться, под вздорным предлогом: мол и так квартира после ухода Сидоровой Марии являет собой визуальное воплощение не новой, но актуальной в данном случае песни: «Опустела без тебя земля…».

Мария, которая после года жизни (разве это жизнь!) под тяжким бременем фамилии Сидорова, несколько опрометчиво и поспешно расторгла многообещавший союз, уходя сказала:

— Погоди, гад, в один прекрасный миг ты еще пожалеешь…

Сидоров решил, что прекрасный миг уже наступил.

— Машенька, это я — Сидоров…

Дальнейшее потонуло в потоке ценной информации, хлынувшей с другого конца телефонного провода, из которой кроме ряда оригинальных замечаний касающихся лично его Сидорова: внешности, умственных способностей и дальнейших перспектив, Сидоров почерпнул также точные сведения о том, что М. Сидорова никаких записок не писала, и он, Сидоров: осел, олух и остолоп, никогда от нее этого не дождется. Скорее у нее, М. Сидоровой, руки отсохнут.

Сидоров расстроился и посоветовал ей Сидоровой принять курс мануальной терапии, на что М. Сидорова, по-видимому, также озабоченная здоровьем экс-супруга, посоветовала ему — обратиться к психиатру.

Но Сидоров решил повременить и никуда не ходил.

 

3. НАДЛЕЖАЩИЙ ПОРЯДОК

Третий листок картона вороной масти настиг страдальца Сидорова совершенно обескураживающим способом.

Сидоров, раз в неделю позволявший себе устроить «праздник который всегда с тобой», раздобыл три бутылки пива и курицу. Но птичку, скончавшуюся по-видимому от бубонной чумы (о чем красноречиво свидетельствовали пупырышки и лазоревый оттенок тушки), нужно было еще приготовить.

Зато пиво было свежее и это с лихвой компенсировало непрезентабельный вид синюшного представителя мира пернатых (о чем, не менее красноречиво, вещали неистребимые остатки хвостового оперения). Кое-как побрив и вскрыв трупик Сидоров лишился дара речи (точнее потерял его вторично так как и раньше никакого такого особенного дара не наблюдалось). Птичка, кроме своих внутренних птичьих достоинств, содержала также листок черного картона, своим многословием с лихвой компенсировавшим потерю дара речи уведомленным Сидоровым.

СИМ УВЕДОМЛЕНИЕМ УВЕДОМЛЕННЫЙ СИДОРОВ ПОВТОРНО УВЕДОМЛЯЕТСЯ С ЦЕЛЬЮ УВЕДОМЛЕНИЯ ЧТОБЫ ОН СИДОРОВ ИМЕЛ ВОЗМОЖНОСТЬ ДЕЛА СВОИ ПРИВЕСТИ В НАДЛЕЖАЩИЙ ПОРЯДОК ВПРЕДЬ ДО СЛЕДУЮЩЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ.

Предав куриное тело огню, Сидоров, может впервые в жизни, задумался. До этого он, Сидоров плыл по волнам Житейского Моря довольно уверенным брассом, но весьма слабо представляя куда и зачем плывет. Теперь возникало удивительное и тревожащее ощущение, которое кратко можно было охарактеризовать фразой: «приплыли!».

Странные послания порождали странный ход мыслей. Сидоров перебрал в уме тех, кого за свою недолгую в принципе жизнь, он хоть чем-нибудь обидел — получился довольно внушительный список, причем явно неполный, так как, наверняка, услужливая память список подсократила. Сильно тревожила фраза о «надлежащем порядке», над чем он собственно должен был лежать?

Что-то сломалось в четко отлаженном механизме, и в «Датском королевстве» Сидорова запахло не то чтобы гнилью, а скорей паленым.

Сидоров принюхался: запах паленого был так реален…

— Курица!

Сидоров извлек птицу из духовки, теперь она являла собой образ навеянный плакатом: «НЕ ДАВАЙТЕ ДЕТЯМ СПИЧКИ». Но под неэффектной внешностью жертвы стихийного бедствия (пожара, если конкретно) было сокрыто достаточно приемлемое содержимое. Особенно это ощущалось в компании со свежим пивом. Философски обгладывая многострадальные куриные косточки Сидоров думал, что у них (с курицей) много общего, у него (Сидорова) тоже, под неброской внешностью бьется не такое уж плохое сердце, хотя бы с точки зрения медицины.

Пиво же вообще окрасило ближайшие перспективы в радужные тона. Так что спать Сидоров лег с мыслью, что уведомления приходят и уходят, а они Сидоровы остаются и как известно на улице тоже не валяются…

 

4. НЕ НАВРЕДИ!

Следующий день ознаменовался отсутствием таинственных листов черного картона.

Врожденный, неистребимый оптимизм (присущий Сидорову с детства, как память (генетическая) о папе Сидорова, вероятно тоже Сидорове, который принял активное участие, но исключительно лишь при планировании появления на свет маленького Сидорова, дальнейшие следы папы Сидорова теряются) так вот, оптимизм нашего Сидорова взял верх в трагическом столкновении с иррациональным, вытеснив воспоминания о необъяснимых событиях куда-то на периферию сознания, и жизнь с размаху влетела в привычную колею.

И вот на тебе! Колея похоже вела к оврагу, и установить его глубину можно будет тогда, когда Сидоров из оврага выберется. А если?.. Тьфу! Три раза.

Сидоров сел за свой рабочий стол (здесь жил и… ну вы помните) и сосредоточился. Предстояло выявить потенциально опасные направления, откуда ему — Сидорову могли грозить неприятности. Направление главного удара, так сказать.

Итак, если сбросить со счетов Сидорову Марию (если бы Мария узнала как вольно обращается с ней Сидоров, пусть только в мыслях, еще не известно кто кого сбросил бы со счетов), остается кто? Или что? Служба?..

Служил, как уже говорилось, Сидоров исправно. Фирма была солидная, без конца что-то производила. То и дело появлялись победные реляции… Но это снаружи, а изнутри Сидоров никак не мог понять, что же конкретно он совместно с фирмой производит. Не то чтобы никто ничего не делал, напротив, деятельность вокруг была бурная, временами кипучая, что позволяло администрации, в свою очередь, отмечать в приказе, ставить на вид и естественно слать победные реляции.

Сам же Сидоров, как лицо не вписывающееся в круг лиц руководящих и материально ответственных, а соотнесенный с контингентом руководимых, тайно находился в состоянии мирной конфронтации, считая, что эквивалентом той зарплаты, которую он Сидоров получает будет его Сидорова нейтралитет. С детства Сидоров был не только оптимистом, но и ярым приверженцем святого принципа: «не навреди!». И порой Сидорову казалось, что не только он один…

Название фирмы, где одновременно не покладая и не прикладая рук трудился Сидоров начиналось с букв НИИ… — остальную часть аббревиатуры Сидоров, как не старался запомнить не мог.

Между тем фирма жила, дышала: то раздувая, то сокращая штаты. Кто-то, где-то, порою видел продукт жизнедеятельности фирмы и хвалил увиденное… Сидоров часто выбегал в коридор и смотрел… Что?.. Где?.. Когда?.. Но ничего особенного не видел.

 

5. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

Был правда еще лично шеф Сидорова, с которым у Сидорова были личные счеты, точнее счеты были шефовы — лично (Сидоров взял их на денек в прошлом году, но не вернул). Вряд ли это могло послужить причиной появления таинственных и тревожащих уведомлений. Шеф, по-своему, любил и ценил Сидорова, как ценят заботливые мамаши дворового хулигана, постоянно ставя его собственным детям в пример:

— Ты только посмотри на него, Вовочка! Вот не будешь мамочку слушать — вырастишь таким же балбесом.

На ярком примере Сидорова шеф воспитал целое поколение более субтильных, то бишь юных, сотрудников.

Опять же явного вреда Сидоров не приносил…

Нет, шеф — исключается. Где, с таким окладом он еще найдет себе такого Сидорова. Конечно было в этом заколдованном круге: оклад-работа-оклад, что-то порочное, но не до такой же степени.

Нет, сам процесс служения не мог породить отклик в недрах НИИ и т. д. НИИ жил и оперировал категориями, а не Сидоровыми. А вот человеческий фактор!.. Тут необходимо было действовать методом исключения. Троих Сидоров уже исключил: М. Сидорову, шефа и Сидорова лично.

Был правда еще один выход из создавшегося положения — самый мудрый: закрыть глаза, сунуть голову в песок, как страус и сделать вид, что ничего не происходило и не собирается происходить. Дело было за малым — отыскать песок. Но Сидоров решил повременить…

Трудовой будень, как всегда бурный и кипучий, захлестнул Сидорова мощной волной, погнав что-то утрясать, согласовывать и подписывать. Производственные вопросы с детской непосредственностью перекликались с личными делами, личные дела непринужденно сплетались с научными интересами, научные интересы в свою очередь сливались в неодолимой борьбе единства и противоположности с производственными вопросами. Этот противоестественный симбиоз, тем не менее, поражал монолитной стабильностью и непоколебимой неразрешимостью. И Сидоров, ощущавший себя сопричастным к чему-то большому, весь в делах как… впрочем это не важно, а важно то, что рабочий день уже кончился, и из недр НИИ… словно сквозняком выдуло всех его сотрудников. Остались только единичные экземпляры, хаотично разбросанные по каморкам — Папы Карлы, которые по ночам строгали свои диссертации, тешась тщетной надеждой, что уж этот «Буратино» принесет им долгожданное счастье или хотя бы подымет престиж если уж никак невозможно поднять зарплату.

Сидоров гулко топая в обескураживающе-внезапно прорезавшейся тишине, пробежал по инерции еще круг по этажу и вынужден был констатировать, что исход из данного учреждения, увы, неизбежен.

 

6. А СОБСТВЕННО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

Сидоров, словно юный птенец, спешащий переступить порог родительского гнезда, вылетел из дверей родного НИИ в зыбкую просинь теплого вечера, какие бывают только очень ранней осенью, когда не успели подкрасться еще предательские первые ночные заморозки, лишь усталая природа тронута неприметными, но к сожалению, необратимыми признаками увядания.

Вне кипучей бучи Сидоров становился почти нормальным человеком.

— А собственно что случилось? — как бы спрашивал себя Сидоров.

— А ничего, собственно! — как бы отвечал сам себе Сидоров. — Жил я обыкновенным Сидоровым… Зачем же сразу «воздействия»? Да, я не гений, но «точка», а тем более, извиняюсь, «критическая» — это уж чересчур!

Сидоров штурмом взял рейсовый автобус. Мысли отступили на заранее подготовленные позиции, уступив поле боя дружескому чувству локтя, впившегося под ребро. Упокоившись меж могучим торсом, принадлежащим, по-видимому, отошедшему от дел связанных с большим спортом, штангисту и чьим-то трудно идентифицируемым по профессиональной принадлежности гребнеподобным хребтом, Сидоров отрешенно выжидал, когда настанет сладостный миг, и он Сидоров вновь обретя временно ущемленное чувство собственного достоинства, будет исторгнут из недр социального феномена под звучным названием «Общественный транспорт в час пик», который помимо тренинга коммутативных навыков в экстремальных ситуациях на базе ограниченного объема и столь же ограниченного контингента, осуществляет, что самое удивительное, так же и транспортные функции.

Автобус затормозил, и тело Сидорова, благодаря дружескому участию сзади, не только позволило Сидорову не проехать свою остановку, но и почти без участия его Сидорова — лично, проделало часть пути ведущего к подъезду дома, где Сидоров еще не так давно спокойно жил-поживал и если и не нажил никакого-такого особенного добра, то по крайней мере мог купить что-нибудь этакое в рассрочку или, такое же, не сильно подержанное с рук.

Кстати о руках. Войдя в подъезд Сидоров в который раз подивился неиссякаемой тяге масс к народному творчеству. Стены подъезда пестрели различными крылатыми изречениями, причем, учитывая возрождение национальных культур, на различных языках. Однако странное дело, несмотря на то, что Сидоров жил в так называемой «средней полосе», многие надписи свидетельствовали об обратном и намекали на окрестности г. Шеффилда.

Аналогично здесь же была увековечена сложная хронология пребывания в стенах, с виду ничем не примечательного, блочного девятиэтажного дома по улице «имени 179 Отчетно-выборного Собрания на заводе Резиновых Изделий», отдельных индивидуумов, с различными комментариями из их, порой очень интимной, жизни. А кое-где виднелись даже попытки художественно отразить черты лиц и некоторых других частей тела — обладателей незаурядного интеллекта, чей безудержный натиск изливался на стены подъезда да и не только подъезда.

По-видимому, срабатывало что-то древнее — из инстинктов. То, что заставляет всякого уважающего себя э… собаки мужского пола при виде любого столба задирать заднюю лапу, а каждого пишущего при виде стены вздымать соответствующий орган, позволяющий оставить о себе память априори неблагодарным потомкам.

Особенно страдал лифт. Дамоклов меч потенциальной клаустрофобии прямо-таки ввергал замкнутого индивида в пучину мыслей, неотвратимо диктующих необходимость срочно ими поделиться, опорожнив содержимое мыслительного аппарата прямо на стены.

Двери лифта распахнулись, и Сидоров, благополучно преодолев последние сантиметры, оказался на числящейся за ним, как ответственным квартиросъемщиком, жилплощади.

Замок хищно щелкнул своим единственным и к тому же металлическим зубом.

Сидоров добрался домой и ничего с ним уведомленным Сидоровым не случилось. Однако…

 

7. СИДОРОВ ПЕРВЫЙ И СИДОРОВ ВТОРОЙ

Однако! Еще не вечер. Но это фигурально, ибо на самом деле вечер как раз уже наступил и даже сгущалась тьма: и не только в прямом, но и в переносном смысле этого слова. Сидоров как лихой конь, совместно с сюжетом неотвратимо летел к развязке.

Телефонный звонок — истеричный, как продавец овощного магазина сидящий на скоропортящемся дефиците, застал Сидорова врасплох. Попав в родные пенаты Сидоров обмяк и разомлел, но Рок уже сделал отметку в графе с ранее ничем не примечательной фамилией Сидоров. То-ли осерчав за неуплату каких-то специфических членских взносов, то-ли так просто — ткнув пальцем наугад, но птичка поставлена. Не отменять же в самом деле. А птичка-то норовила клюнуть уведомленного Сидорова прямо в темечко. Или в другое не менее уязвимое место.

Сидоров с опаской взял телефонную трубку.

— Кто у телефона? — безапелляционно спросила трубка.

— А вам кто, собственно, нужен? — дипломатично уклонился Сидоров от ответа.

— Сидоров мне нужен!

— Уже!!! — Сидоров почувствовал, что паркетный пол под ногами стал зыбким и ненадежным.

— Что, уже? — возмутилась трубка.

— ТОЧКА и ВОЗДЕЙСТВИЕ?

— Вот-вот! — взревела трубка, — воздействие и точка! Это я как профорг заявляю.

— Сидорова нет дома, — вдруг деревянным голосом объявил Сидоров. — С вами говорит электронный секретарь — «Сидоров второй». Вы можете кратко изложить суть вашего дела. Все сказанное вами будет доведено до сведения «Сидорова первого».

— Повторяю специально для Сидоровых! Завтра отчетно-перевыборное собрание. Оно будет бесконечно радо быть, совместно с товарищем Сидоровым, в так называемом Малом конференц-зале, точно в 17 с минутами. В противном случае, я лично, как профорг, оборву уши Сидорову как первому, так и второму.

— Сидоров второй — принял! Сидоров первый будет поставлен в известность. Отбой. Бип! Бип! Бип!…

Сидоров первый, он же второй, продолжал подавать сигнал отбоя даже тогда, когда из трубки стали доноситься естественные гудки.

 

8. СЛЕЗНЫЙ СКИТАЛЕЦ

— Сидоров, открой!

— Сидоровы умирают, но не сдаются, — автоматически сказал Сидоров.

В дверь ломились, и по-видимому давно, но Сидоров был погружен в себя и подавая сигналы отбоя, как токующий глухарь временно отрешился от этого мира, хотя в Тот, тоже пока не спешил.

— Сидоров, открой! Это я Петухов… Я же слышу как ты там музицируешь!

Сидоров, все еще одеревенелый, прошел к двери, и в квартиру маленьким торнадо влетел большой, но экзотично — экспрессивный Аристарх Петухов, известный как ближайший сподвижник внепроизводственных начинаний комрада Сидорова, а еще более известный, как многострадальный муж-шатун Калерии Петуховой (до замужества — Кобриной).

Ежегодно, ранней весной Аристарх был подвержен легким, даже скорее мимолетным, увлечениям, по типу острой респираторной инфекции (см. ОРЗ), потенциально-альтернативными кандидатурами на место монопольно узурпированное мадам Петуховой. За что и был неоднократно публично бит лично (можно было сказать — собственноручно, но, к сожалению, это не совсем адекватно отражает действительность) К. Петуховой, которая имела склонность появляться в самый неподходящий момент в самом неожиданном месте и как всякая правящая верхушка — не желающая сдавать позиции без боя, ближнего (по лицу) или дальнего (с метанием отдельных предметов домашней утвари в предполагаемые слабые места противника).

Результатом всех этих пертурбаций — была шумная, но амбивалентная слава Аристарха, с одной стороны — как бонвивана и Казановы, а с другой как великомученика, но паразита. Что однако не мешало Аристарху с тайной мужской гордостью носить фамилию — Петухов, а после очередного мимолетного увлечения с последующей сатисфакцией со стороны законно оккупировавшей пост официальной дамы сердца — мадам Петуховой, плакаться на судьбу и непонимание его сложной противоречивой натуры. Что в свою очередь закрепило за Аристархом рабочий псевдоним — Слезный Скиталец, навеянный по-видимому флером романтики звездных дорог и таинством Искупления Греха.

— Слушай, Сидоров, а ты часом не того… ну как в песне поется: «вагончик тронется, вагончик тронется… а ты останешься? — заботливо поинтересовался Слезный Скиталец, когда Сидоров обрисовав картину в общих чертах, наполовину скрылся в холодильнике.

— Ты только не обижайся, с каждым может случиться. Вот я, например…

Сидоров вынырнул из холодильника с видом самодержца: в одной руке сжимая бутылку пива, а в другой очередной кусок черного картона.

Черную метку Сидоров протянул Петухову, а пиво с отсутствующим видом открыл и выпил сам — все и залпом.

На черном прямоугольнике алым пламенели буквы:

ПОСЛЕДНЕЕ УВЕДОМЛЕНИЕ КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА

Но Петухова больше потрясло то, что Сидоров, впервые за их многолетнюю дружбу все пиво «выдул» сам, это говорило о многом.

— Это экспансия! — объявил обреченно Сидоров. — Галактическая экспансия. В начале отловят всех Сидоровых, а потом…

— Я знаю, что тебе надо, — решительно перебил Слезный Скиталец, мучительно сглатывая пересохшим горлом. — Пошли… пока не отловили.

 

9. КАМО ГРЯДЕШИ

Сидоров пал духом. Он тащился следом за Слезным Скитальцем, который рысью несся вперед, напоминая античного героя алкающего свершить подвиг, любой, даже самый захудалый.

— Поздно, — скулил морально раздавленный Сидоров, — поздно… Точка.

С трудом переставляя ватные ноги, Сидоров запутался в них окончательно и рухнул, в счастливо подвернувшуюся единственную, наверное во всем городе, лужу.

— Ах, оставь! — мрачно объявил Сидоров кипучему Петухову, попытавшемуся извлечь Преждевременно Павшего из лужи. — Свиньей жил свиньей и помру…

— Самокритикой сейчас никого не удивишь, — философски возразил Слезный Скиталец, придавая телу Сидорова менее экзотическое положение.

Сидоров встал, опершись локтями на плечи Петухова и заглянул своей импровизированной подпорке в глаза. Аристарх невольно поежился. Сидоров полусогнутым пальцем постучал по Петуховскому лбу и печально изрек:

— Бедный Йорик…

— Сам ты — бедный! — обиделся Петухов и чуть не уронил Сидорова вторично.

— Во, нализались! — восхищенно констатировал пробегавший мимо мужчина, на лице которого лежала неизгладимая печать, что ему это чувство тоже знакомо: очень близко и неоднократно.

— Идем! — вдруг взревел Сидоров и рванул Петухова за лацканы пиджака, да так, что едва не вытряхнул из него хозяина. Приятели, с остервенением слившись в дружеских объятиях, двинулись по пустынной в столь поздний час улице.

Дом в который привел Слезный Скиталец своего, с изрядно подмоченной и не только репутацией, приятеля Сидорова — Падшего, но Восставшего (Жизнь полна парадоксов: не далее как вчера Сидоров еще твердо был уверен, что Сидоровы на дороге не валяются!), мало чем отличался от Сидоровской обители. Разве что в подъезде горело еще меньше ламп, да под стенной живописью было почти невозможно угадать цвет первоначального покрытия. Теперь оно было, в некотором смысле, матовым.

В темноте Аристарх с Сидоровым добрались до третьего этажа, и Сидоров услышал как Слезный Скиталец интенсивно скребется в чью-то дверь.

Дверь гостеприимно распахнулась, и в нос ударила упругая волна запахов. Похоже где-то горела ветошь, причем хорошо просмоленная, так сказать, ароматизированная и соусированная.

В слабо освещенном дверном проеме, вслед за запахом, возникла фигура замотанная в дефицитную махровую простынь.

— Камо грядеши? — подозрительно спросила фигура.

— Сидор Абдулаевич дома? — не растерялся находчивый Аристарх.

— Частично.

— Как это? — удивился простодушный Сидоров, до сих пор окончательно не растративший свое неуемное простодушие.

— Гуру погружен в медитацию. Его астральное тело находится в созвездии Гончих Псов, а вульгарно-физическое, вон — в углу.

Фигура сделала шаг в сторону, и Сидоров, действительно, смог разглядеть грузное тело, непринужденно прикорнувшее на детском матрасике, в углу пустой комнаты. Впрочем, комната была не совсем пустой: кроме Гуру, там же находилась пара, но не столь импозантных, особей, в противоположном от Гуру углу, выстроилось некоторое количество (словно славные античные воины теснящиеся в боевом каре) специфических сосудов (среди которых были не только пустые), а по середине стоял небольшой медный тазик, в котором что-то горело, оттуда, собственно, и проистекали: скудный свет и обильные запахи.

Сидоров решительно двинулся вперед, ориентируясь в основном на запах. Преданный Аристарх поспешил следом.

— Обувь снимайте, — проворчала фигура в простыне, — а то ходят тут всякие, подтирай за ними…

Сидоров вернулся и снял ботинки, немного подумал и снял носки. Гулко шлепая босыми ногами, Сидоров прошествовал, благополучно минуя благоухающий тазик, к матрасику на котором расположился неприхотливый Гуру.

 

10. ИЛЛЮЗИЯ

Гуру приоткрыл один глаз и спросил:

— Ты кто?

— Сидоров, — подумав, ответил Сидоров.

— Сидор Сидорову — lupus est!

— Не съест! — заартачился Сидоров.

— Его пришельцы донимают, — вмешался Слезный Скиталец.

— Зелененькие? — заинтересовался Гуру и даже с видимым усилием открыл второй глаз, а первый скосил на пустую посуду в углу, стыдливо полуприкрытую прошлогодней прессой.

— Почему зелененькие? — обиделся за своих пришельцев Сидоров и помолчав привел неоспоримый аргумент, — они письма пишут! (Должный, по-видимому, свидетельствовать в защиту предполагаемого окраса гипотетических пришельцев) И грозят воздействием!

— Сидор Абдулаич, — встрял опять неистощимый Петухов, — вы бы замолвили словечко, где-нибудь ТАМ!

Аристарх воздел указующий перст к потолку и, пока заинтересованный Гуру зрил по направлению, заданному Петуховским пальцем, уточнил:

— В созвездии Беглых Псов.

— Гончих, — автоматически поправил Гуру.

— Ну да — Гончих. Это у меня так… свободные ассоциации, — извинился муж-шатун, он же Слезный Скиталец, а по паспорту Петухов Аристарх Варфоломеевич. (Небезынтересно будет узнать, что папа Аристарха Варфоломей Изидович Петухов (в девичестве — Ковбасюк), до недавнего времени упорно скрывавший свое истинное социальное происхождение под маской скромного пролетария умственного труда (инженер-ассенизатор), нынче оказался побочным отпрыском на ветви некогда развесистого генеалогического (не путать!) древа древнего боярского рода Ковбасюков, основательно подувявшего, но корнями уходящего в необозримо жуткую глубь веков. Аристарх сим фактом гордился, даже не взирая на то, что не имея детей, был на этом древе, так сказать, последним сучком.) Гуру вновь впал в транс, по-видимому пытаясь наладить связь с блудным астральным телом. Осязаемая же часть Сидора Абдулаевича, в отсутствии духовного компонента, бесстыдно отдалась в объятия Морфея (но не морфия, боже упаси!), аппетитно всхрапывая во сне, как норовистый жеребец, почуявший, что сейчас его будут запрягать.

Сидоров от нахлынувших душевных катаклизмов и экзотических обонятельных раздражителей доходивших временами от медного тазика, тоже был близок к тому что его взбунтовавшееся астральное тело в любой миг могло оставить бренную оболочку и отправиться по стопам духовной составляющей кемарившего Сидора Абдулаевича, если и не в район созвездия Гончих (или Беглых?) Псов, то хотя бы прочь от благоухающего тазика. Альберт, как натура то ли более тривиальная то ли более цельная, никаких-таких особенных ощущений не ощущал (или, если вам так больше нравиться, не испытывал, так сказать), а просто чихнул и разрушил очарование…

Гуру открыл глаза и, окинув проницательным взором Сидорова, настойчиво поинтересовался:

— Ты кто?

— Я — Сидоров, — ответил Сидоров, но уже без прежней уверенности.

— Это Иллюзия! — заверил его Гуру и безапелляционно объявил: — Я избавлю тебя от иллюзий!

— А пришельцы? — растерянно спросил Сидоров, внезапно утративший логическую нить ученой беседы.

— И это — Иллюзия. Лишь Совершенный может представлять интерес для иной цивилизации (конечно, если она — цивилизация, достаточно развита). Ты Совершенный?

— Не-ет… — честно признался несовершенный Сидоров.

— Но Уведомления… — попытался вступиться за друга Слезный Скиталец, простивший Сидорову даже монопольно выпитое пиво.

— И это — Иллюзия! Я и тебя избавлю от Иллюзий! — радостно сообщил Гуру и три раза хлопнул в ладони.

 

11. ТИБЕТСКАЯ МЕДИЦИНА

На зов Совершенного тут же всей душой откликнулся индивид в простыне. Он восстал тенью из мрака и навис за спинами Петухова и Сидорова словно кариатида или даже целый атлант добровольно взгромоздивший всю тяжесть земной тверди на свои мозолистые плечи. В его руках зловеще поблескивала в отсветах скудного пламени импортная бутыль из-под коньяка «Наполеон», крест-накрест оклеенная бумажными полосками, на которых крупными но уже отечественными буквами было написано:

«БЕРЕЧЬ ОТ ДЕТЕЙ», «НАРУЖНОЕ»

и помельче, опять же, импортными:

«dezenfeckted».

Тут надо заметить, что Сидор Абдулаевич не был ординарным проходимцем или неординарным прохвостом. Как раз наоборот! Сидор Абдулаевич, имея за плечами необременительный груз высшего образования, по специальности был инженером-химиком, а по призванию тяготел к роду деятельности на духовном, так сказать, поприще. Этот явный дисбаланс толкал Сидора Абдулаевича на экзотические и, я бы сказал, экстравагантные (столь не любимые просто Сидоровым) поступки, заставляя его (т. е. Сидора Абдулаевича) то изливаться печатным словом, возводя очередной храм философско-социальной мысли, собственноручно печатая его затем на машинке, чтобы донести до жаждущих грядущих поколений, то ввергал Сидора Абдулаевича в пучину таких авантюр, что иногда, когда удавалось наконец из их объятий вынырнуть Сидор Абдулаевич — сам порой ужасался. Чего стоила, например, леденящая душу история, когда Сидор Абдулаевич в порыве безотчетного оптимизма решил нести морально-этические нормы в слои, где градация духовных ценностей оказалась неадекватна тем принципам, что исповедовал Сидор Абдулаевич. В результате Сидор Абдулаевич был отторгнут средой и даже несколько поспешно был вынужден сменить дислокацию, под аккомпанемент дружественных пожеланий среды:

— Вали, вали отседова! Сам гад нализался, а нам тут лапшу на уши вешает…

Перепробовав ряд начинаний Сидор Абдулаевич остановил свой выбор на Тибетской медицине и вообще на нетрадиционных методах медицины, вольно трактуя как сами методы, так и саму медицину. Но свято веруя при этом, что столь своеобразная деятельность, отпочковавшаяся от основной специальности, не диссонирует, не идет вразрез с ней, а дополняет и исключительно способствует. Что в общем-то можно было принять как рабочую гипотезу, учитывая что Сидор Абдулаевич принадлежал к аморфному семейству инженеров, включающему как подвид и инженеров человеческих душ, и инженеров более локальной направленности (вспомните хотя бы папу Аристарха — Варфоломея Изидовича Петухова-Ковбасюка), то бишь инженеров-ассенизаторов, а так же всю промежуточную палитру. При чем, в силу загадочной нестабильности, субъект изначально классифицируемый, как некий подвид, например: инженер по технике безопасности, вдруг начинал совершать недетерминированные миграции и с равной вероятностью мог оказаться в любом из подвидов вплоть до самых полярных, что при неизменной зарплате, хотя и не подымало престиж, но создавало иллюзию сопричастности и уникально широкий кругозор при обескураживающей ограниченности вглубь.

И что самое странное, функционировал Сидор Абдулаевич почти бескорыстно (благо среда выбранная для этого необычного социального эксперимента, состоящая из тех же инженеров и младшего научного потенциала, помогала эту возможность счастливо воплощать и перевоплощать. Со временем не традиционные методы сформировались в ортодоксальное учение, захлестнувшее своего создателя, изваяв нечто новое в душе Сидора Абдулаевича, трансформировав его из простого (ординарного, вульгарного, затрапезного и т. д.) инженера в Гуру.

Но вернемся к нашим, так сказать, Сидоровым…

Гуру доверительно заглянул в глаза, сначала Сидорову, потом Аристарху:

— Судя по лицам, вы оба типичные лунарии (не путать с лупанарием). Те, чей лик и гороскоп отмечены знаком луны, обременены излишними иллюзиями: я лишу вас иллюзий… Это настойка на помете половозрелых яков. Отличное средство от гастрита, колита, старческого маразма, неразделенной любви, мании преследования, сглаза и пришельцев из космоса. Запатентовано во многих развитых странах и даже в некоторых недоразвитых… Втирать на ночь в ягодичные мышцы, а можно капать натощак в левую ноздрю, но это в экстренных и особо тяжелых случаях.

Гуру вытащил пробку из посудины, потянул носом воздух, но стремительно отпрянул и поспешно водворил пробку на место.

 

12. ЛИЦОМ ПЕРЕД ВЕЧНОСТЬЮ (или: ПЕРЕД ЛИЦОМ ВЕЧНОСТИ)

— У меня нет денег — шепнул обеспокоенный Сидоров в оттопыренное ухо Слезного Скитальца, между тем как Гуру приветливо «сделал ручкой», давая понять, что выход находится там же где и вход. У двери уже ждал тип в простыне с медным тазиком в руках. В тазике словно причудливые насекомые «копошились» мятые трешки, рубли и пятерки.

«Не из их ли «тел», благоухающий «светоч»? — мелькнула крамольная мысль в голове неискушенного Сидорова.

Аристарх торжественно выудив из недр нового финского (и где только люди достают?) костюма — тройки столь же новую десятку (и где только люди… ах да, это я уже спрашивал) и объявил:

— Подкожные Калерия не сном, не духом… С получки отдашь!

И пока Сидоров, сраженный широтой участия в его незавидной судьбе, словно свежемороженая рыба, отловленная и разделанная лихими ребятами из Азовско-Черноморского пароходства (Азчеррыба), безмолвно стоял, выпучив глаза и раскрыв рот, Слезный Скиталец жестом завсегдатая ресторана где обслуживают только интуристов, опустил десятку в тазик и спокойно распахнул дверь ведущую на лестничную площадку…

То что Аристарха Варфоломеевича там ожидало произвело на него такое впечатление, будто он увидел как диктор центрального телевидения, вдруг, посреди передачи — встал, повернулся к зрителям тылом и, так сказать, его обнажил.

— Ккк… аа… лерр… Лерррочка, я так рад тебя видеть… — радостно проблеял Слезный Скиталец.

— Так говоришь подкожные? — задумчиво сказали снаружи и из тьмы вынырнула изящная женская ручка, небрежно удалившая Петухова от спасительных пенат, принадлежащих апостолу нетрадиционных методов в медицине.

— Женись! И любые пришельцы будут тебе не страшны! — успел пискнуть муж-шатун, и дверь стремительно захлопнулась.

Сидоров с бутылью из-под «Наполеона» и тип в простыне, не выпускающий из рук медный тазик синхронно прильнули, каждый своим левым ухом к двери… Из-за двери доносился оживленный диалог двух любящих сердец:

— Так говоришь подкожные! А вот мы сейчас проверим не завалилось ли там еще чего-нибудь…

— Но, Лерочка, птичка…

— Помолчи! С тех пор, как я позволила осчастливить себя твоей птичьей фамилией, ты постоянно на что-то намекаешь… Кто я, в конце-концов по твоему, курица?

— Ты моя…

— Молчи! Правильно говорила моя мама…

— Но твоя мама…

— Не трогай мою маму!

— Но, Лерочка, птичка…

Диалог стал глуше, по-видимому собеседники «легли на крыло».

— Полетели в гнездышко… петушок, там я приготовлю для тебя… чахохбили!

— А вот этого не надо! Только без рук… это негигиенично и негуманно…

Сидоров не отрывая уха от двери попытался заглянуть в глаза типу в махровой простыне.

— Втирать… на ночь… — прошептал тип.

— Капать в левую ноздрю… — отвечал Сидоров тоже шепотом.

Счастливый обладатель простыни кивнул и протянул Сидорову руку ладонью в верх, как гладиатор просящий пощады:

— Тут вам передали.

На его ладони лежал листок черного картона на котором пламенело только одно слово:

ВОЗДЕЙСТВИЕ

— Спасибо, — прошептал Сидоров, — у вас свечки случайно нет? А то в коридоре — хоть глаз выколи…

— Держите, — шепнул тип и, когда Сидоров с зажженной свечой в одной руке и бутылкой псевдонаполеона в другой решительно переступил порог, поддернул сползающую простыню и рявкнул:

— Ходят тут всякие! Потом подтирай за ними!

И Сидоров тут же вспомнил, что забыл в логове Гуру от медицинской философии туфли и даже дефицитные в наше время носки, правда штопанные, хотя вполне еще приличные.

Но, стоя лицом перед Вечностью, Сидоров поборол мелкособственнические инстинкты. Тут главное было подыскать примеры из прошлого вдохновляющие на путь самоотречения, самопознания, самосовершенствования и самовыражения. Лев Толстой, например, тоже, как известно, ходил босиком (или босяком?), а Диоген вообще жил в антисанитарных условиях, используя порожнюю тару, которую как некондиционную отвергали, по-видимому, в Древнегреческих приемных пунктах. Сосед же Сидорова — Иван Прокидайло, хотя целиком в имеющуюся у него тару не влазил, но зато имел ее столько, что мог разместится в ней по частям даже со своей собакой Шваброй или, на сданную посуду безбедно прожить до глубокой старости, а может — купить цветной телевизор, если бы только хотел и цветные телевизоры вдруг появились в свободной продаже. Опять же, неприхотливый Гуру счастливо жил и работал на крохотном детском матрасике. Тут важна была вера (а может и любовь) в правильность выбранной тропы самоотречения и тогда она (тропа) могла помочь выйти на большую дорогу самопознания. А там было уже рукой подать до проспекта самосовершенствования (самовыражения, самофинансирования, самоокупаемости и т. д.).

 

13. ЦЕЛИ И СРЕДСТВА

Сидоров шлепал босыми ногами по остывающим камням одной из многочисленных дорог Большого Города (не путать с Большой Дорогой), и пламя свечи чуть покачивалось в такт шагам, не столько освещая путь, сколько ослепляя идущего. Мутная жидкость в чреве тары из-под «Наполеона» мерно колыхалась навевая фаталистический подход к жизненным катаклизмам. И в то же время ассоциативно инициируя ощущение неотвратимой быстротечности времени, словно маятник, задавая отсчет повернутых вспять лет, тусклой панорамой наползающих на подернутый влажной пеленой взор Сидорова, обращенный вовнутрь, в мрачные глубины Маленького существа, оборачиваясь парадоксом противоречивых мер: потенциальных и осуществившихся величин.

Маленький Мир Сидорова, войдя в соприкосновение с Большим Миром вокруг, ощутил деструктивные изменения, рассыпаясь прахом, в следствие неосознанной ошибки, заложенной бог знает когда, в его, может изначально, порочную структуру.

Свеча в руке рыдала стеариновыми слезами.

Вселенская печаль обуяла Сидорова. Еще не зная КАК, он, Сидоров, понял — что УЖЕ не так.

Бессмысленный бег по дороге, ведущей в Никуда, при всех кажущихся степенях свободы, оставлял бегущего в жестких рамках наезженной колеи. Сидоров как клоп, ползущий по внутренней стороне банки, до недавнего времени даже не догадывался, что его Мирок, не есть Мир. Для этого необходимо было вырваться в иное измерение и взглянуть на себя со стороны и иными глазами. Осознать себя. Если конечно то что необходимо было осознавать имелось в наличии.

Свеча рыдала…

ЗЕЛЕНЫЙ ЛУЧ УДАРИЛ ВНЕЗАПНО…

Свеча мгновенно расплавилась, залив руку раскаленным стеарином. Сидоров взвыл и упал на четвереньки (точнее падал на четвереньки, но вовремя сориентировавшись приземлился на три конечности, потому что четвертой он судорожно прижимал к животу бутыль с универсальным от многих напастей средством, сила которого, как вы уже знаете, крылась в помете тибетских яков).

После ослепительного луча и в результате утраты свечи Сидоров оказался погруженным во мрак, что принесло ему, как не странно, некоторое облегчение. Ибо мучительный дисбаланс, несмотря на общее ухудшение обстановки, выровнялся. Контраст между Внутренним и Внешним, как бы сгладился. Еще мгновение назад Сидоров чувствовал себя глубоководной рыбой, безжалостно извлеченной на поверхность: Внутренний Мирок Сидорова разбух, раздулся, грозя разорвать внешнюю оболочку. Мысли сбивались и метались испуганной вороньей стаей. Теперь Сидоров вдруг ясно почувствовал, что тот Сидоров, чей лик взлелеянный, выпестованный и свято хранимый, оберегаемый, как оберегают старую мозоль, оказался как и злополучные уведомления из картона, но не черного, а серого. И вот картон лопнул, маска спала, а под ней… НИЧЕГО. Цели — самообман! Средства достойные этих целей. Сидоров был, а вроде как не был. Зеленый луч пробил крохотную брешь в броне Сидорова, и Бронесидоров — лопнул как мыльный пузырь.

Но это, конечно, фигурально, а Сидоров натуральный стоял на трех конечностях (надо отметить — прочно стоял) посреди Большого Города, впавшего в глубокий, похоже летаргический, сон.

Время остановилось. Сидоров крохотным серым муравьем распластался на асфальте. Дома, высящиеся равнодушными Голиафами, презрительно косились на маленького Давида, взяв наконец реванш за увековеченный позор мифологического тезки-прообраза.

Но они торжествовали явно преждевременно.

Сидоров встал, быстро разделся и методично натерся чудодейственным средством, презентованным непритязательным (не путать с непрезентабельным) Гуру. Бутыль из-под «Наполеона» опустела. Сидоров неспешно оделся, стараясь особенно не принюхиваться, и твердым шагом отправился на поиски телефонной будки.

— Алло! Аристарх?

— Его нет дома. С вами говорит автоответчик — Аристарх второй…

— Мне нужна твоя помощь, Аристарх! Сейчас, немедленно…

Аристарх второй принял. Аристарх первый будет поставлен в известность. Отбой. Бип! Бип! Бип…

— Алло, Маша…

— Я сколько раз тебе говорила: не звони ты мне!

— Маша, мне плохо!

— Наконец-то! Должна же справедливость восторжествовать, в конце-концов.

— Но…

— Прощай.

— Алло. Добрый вечер. Это я — Сидоров…

— Какой вечер, Сидоров? Ты что — спятил? Уже глухая ночь и я сплю сном праведника, чего и тебе желаю…

— Петрович…

— Иди спать Сидоров! Завтра снова на работу опоздаешь, а потом опять будешь клянчить льготные путевки в дом отдыха.

— Но…

— Спокойной ночи, Сидоров.

 

14. ГНИЛОЙ ЗУБ (КРАТКИЙ ОЧЕРК ПОПУЛЯРНОЙ СТОМАТОЛОГИИ)

Обильно унавоженный Сидоров шел по гулкой пустынной улице, и Город стыдливо отворачивался от назойливого раздражителя: отторгая и игнорируя.

— Сидоров!

Вопрос не требовал ответ, так как был собственно не вопросом.

— УЖЕ? — спросил Сидоров, аналогично нетребовательно. Ответ он и так знал.

— Но как же гуманность, принцип невмешательства? Разве так обращаются с представителями слаборазвитых цивилизаций?

— Иногда, для того чтобы избавиться от общего недомогания достаточно удалить гнилой зуб.

— Неужели достаточно только один… зуб?

— Ну не один. Может несколько…

— Это и есть точки минимального воздействия?

— Да, конечно… Ну и разит от вас, Сидоров. Это что — помет тибетских яков?

— Не уклоняйтесь от стоматологической темы. Меня интересует вопрос: нельзя ли ограничиться пломбой?

— Нельзя.

— Я так и думал, — рассеянно протянул Сидоров и задумчиво окинул взором фигуру, старающуюся держаться в тени, — ну что же, если экстракция одного гнилого… Сидорова будет способствовать оздоровлению целой цивилизации… Это у вас что, бластер?

И не ожидая ответа Сидоров повернулся к представителю наверняка более развитой цивилизации спиной, ощущая между лопатками умный и твердый, как гвоздь в ботинке, взгляд пришельца.

Босые ступни приятно холодил остывший уже асфальт, шершавый как кошачий язык.

«Глупо. Ужасно глупо… Как хочется оказаться в той точке времени, начиная с которой стали нанизываться, даже не ошибки, а так — бессмыслицы, досадные недоразумения, последствия беспечности, бездумности, безалаберности, да мало еще каких «без», образуя тяжелую крепкую цепь каторжника, приковывающую обладателя этого экстравагантного аксессуара к самому себе. И бегство с этой каторги увы, по-видимому, невозможно. По крайней мере достоверных случаев неизвестно. Кроме, разве что самого радикального. Но в этом варианте, беглая составляющая, даром что духовная, норовит прихватить и материальный носитель. Нет, смерть это самое глупое мероприятие, в котором неизбежно приходиться участвовать человеку, ведущему активную общественную жизнь…»

Сидоров вдруг понял, что он стоит перед дверью своей квартиры в доме по улице имени «179 Отчетно-выборного Собрания на заводе Резиновых Изделий». (Кстати, вы обратили внимание, как часто встречаются вдруг и… ах, да, это я уже говорил.)

Как он сюда попал, Сидоров ответить затруднялся. Где-то под левой лопаткой все еще чувствовался взгляд Старшего Брата по разуму.

Меж дверью и дверным косяком торчал лист черного картона…

Сидоров не спеша взял в руки очередное послание.

УВЕДОМЛЕНИЕ

СИДОРОВ УВЕДОМЛЕННЫЙ ПРЕДШЕСТВУЮЩИМИ УВЕДОМЛЕНИЯМИ УВЕДОМЛЯЕТСЯ АЛЬТЕРНАТИВНО В ТОМ ЧТО ОН НЕ ЯВЛЯЕТСЯ БОЛЕЕ КРИТИЧЕСКОЙ ТОЧКОЙ ВОЗДЕЙСТВИЕ ПРЕКРАЩАЕТСЯ ОТПУЩЕННАЯ ПОРЦИЯ ВОЗДЕЙСТВИЯ СЧИТАЕТСЯ АННУЛИРОВАННОЙ ВПРЕДЬ ДО ОЧЕРЕДНОГО УВЕДОМЛЕНИЯ

Буквы вновь были холодного серебристого цвета, четкие и выпуклые. С обратной стороны явно от руки было добавлено:

«Поздравляем. Искренне желаем, чтобы критическая точка стала некой точкой отсчета».

«Как кстати…» — некстати подумал Сидоров, он развернул веером все шесть уведомлений, задумчиво хмыкнул, перетасовал и небрежно бросил на телефонный столик.

Что-то все таки тревожило Сидорова. Ну, конечно! Запах. Сидоров прошел в ванную комнату, но едва он успел раздеться, как зазвонил телефон.

Голый Сидоров, застывший как указующий перст посреди коридора, с телефонной трубкой в руках, являл собой олицетворение противоречивости нашего времени вообще и текущего момента в частности (Сидоров не закрыл воду в ванной, что способствовало аллегоричности скульптурной группы, образуя фонический ряд в ассоциации касательно текущего момента). Вот только запах — он все портил, разрушал, так сказать, очарование. Кто бы мог подумать, что эти тибетские яки могут столь своеобразно пахнуть. Сидоров подул в трубку и с легким сожалением в голосе произнес:

— Сидоров слушает.

— Сидоров? Это я — Аристарх. Мне тут пришла в голову одна гениальная мысль…

— Прогони ее и ложись спокойно досыпать.

— Не перебивай, а слушай: глупая шутка, повторенная дважды — до добра не доводит.

— Если можно — без вступительных мудрых сентенций. Я мыться собрался и стою голый посреди коридора.

— Голый Сидоров на голой земле — как это экзотично… но можно и без вступительных… Хотя я на твоем месте ее бы записал, может пригодиться. Ну а если конкретно: зачем тебе понадобилось свои дурацкие уведомления подкладывать мне в холодильник?

Сидоров сардонически ухмыльнулся и тепло посоветовал Слезному Скитальцу, сопевшему в телефонную трубку где-то на другом конце города:

— Пошел к черту!

За окном стало значительно светлее. Начинался новый день. Точка отсчета…

Но это уже тема для совершенно иного повествования, у которого и название было бы совершенно другим. Не какая-то там «Критическая точка», а что-нибудь свежее, оригинальное, ну например:

«Точка отсчета».

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

(которое, очевидно, не войдет в полное собрание сочинений уважаемого автора)

История эта произошла на рубеже двух эпох, как зеркало отразив (в меру способностей автора) этот самый рубеж, на лезвие которого напоролась тонкая нить судьбы Маленького человека Сидорова.

По одну сторону рубежа Первая Эпоха — развитого беспробудного эгоизма на базе аморально-эпической демагогии. Это то замечательное время, когда любимым блюдом на внешней, а особенно на внутренней политической кухне была — лапша. А самым выдающимся достижением широких масс — большие уши. У тех же кротких представителей рода человеческого, которые безропотно взвалили на себя бремя власти, несомненным фетишем была грудь. Которой, с одной стороны они эти широкие массы якобы кормили, а с другой стороны (и это уже без всяких якобы) пестовали для водружения и ношения всяческих наград и почетных званий (грудь для орденов, аки голова для шляпы).

А по другую сторону рубежа — Вторая Эпоха, свежим ветром (умеренным временами порывистым) ворвавшаяся на безбрежные просторы, где доселе безраздельно властвовала, одновременно пребывая в сладкой неге, Предыдущая (в народе любовно окрещенная — Эпохой Застоя). Кроме загадочного термина «Перестройка», несколько вуалировавшего сокровенный смысл проистекающих процессов, эта Вторая принесла с собой еще ряд подзабытых или вовсе ранее неизвестных терминов и явлений. В дальнейшем благодарные потомки, возможно, окрестят эту окаянную Вторую, как нибудь экстравагантно или экзотично. Ну, например:

«Эпоха оголтелого плюрализма и сорвавшейся с цепи гласности, а так же: то ли недоношенной, то ли только что зачатой демократии…»

Но это уже совсем другая история. И пусть совсем другие решают как быть с ушами: стоит их растить и лелеять для дальнейшей службы верой и правдой? Или повременить и никуда не ходить. И вообще мыться Сидорову или так и ходить в… впрочем это для истории и вовсе не важно. Ведь история оперирует категориями, а не… впрочем, это тоже не важно.

Итак, может как раз вы подхватите знамя, выпавшее из ослабевших рук скромного ашуга, специализирующегося на воспевании неисчерпаемой темы «за жизнь дна бездонного интеллектуального болота академических НИИ». Ну что же, как сказал бы Сидоров:

— Флаг вам в руки!

Может вы расскажете эту новую историю совсем другим языком — без излишней словесной эквилибристики. Как нибудь более реалистично, используя модные ныне атрибуты: непечатные ранее идиоматические выражения, обязательные ныне эротичные сцены. И вообще, менее заумно и более сермяжно. И Сидорова назовете не Сидоровым, а как нибудь более эффектно, Пульсомонидзе, например. И чтобы…

Флаг вам в руки!

Впрочем, это я уже говорил, а потому — я пока поставлю точку. Не критическую, не отсчета, а самую что ни наесть ординарную, я бы сказал вульгарную

ТОЧКУ.