1. Церковная организация

Буддизм часто характеризовали как религию монахов. Ядро буддийской общины действительно составляют монахи. Будда, учение и монашество суть троица, на которой строится все остальное. Миряне являются лишь поддерживающим элементом, они существуют в первую очередь для того, чтобы защищать и кормить монахов. Требования, которые предъявляются к монахам, принципиально отличаются от заповедей, которым должны следовать миряне. Мы, естественным образом, сталкиваемся с двумя типами религии. Поэтому неоднократно совершались попытки определить буддизм с религиозно-социологической точки зрения как «двойственную религию». Это определение приложимо и к манихейству (Штрем), и мы в любом случае вынуждены признать, что его организация соответствует буддийской.

Вполне возможно, что Мани совершенно осознанно подражал буддизму в организации своей церкви. По всей видимости, следовало бы говорить скорее о «двойственной организации», чем о «двойственной религии». Ибо религия остается одной и той же, однако ее последователи организованы в две различные группы и, вследствие этого разделения, выполняют совершенно разные обязанности. Как Будда разделил своих последователей на монахов и мирян, так и Мани разделил своих приверженцев на избранных и слушателей, или, может быть, лучше сказать, праведников и слушателей, так как на обоих языках, которыми пользовался основатель, употребляемые им слова носят именно такое значение: сирийский: zadaпqпn и sвmo’пn; средне-персидский: ardдvдn и niyцSagдn. На христианском Западе между тем употреблялись имена «избранные» и «слушатели» или, следуя христианскому словоупотреблению, «верные» и «новообращенные».

Образ жизни двух этих групп верующих радикально различался, и требования, предъявляемые им, были не одинаковы.

Все, что манихейская этика предписывает адептам Мани, может быть сведено к трем известным печатям, которые упоминает Августин в своем сочинении «О нравах манихеев», гл. 10: «печать уст, печать рук и печать груди». Эти три «печати» выступают в качестве названий довольно обширного поля значений; ибо под os понимаются все пять грехов, под manus все поступки, под sinus все выражения сексуального влечения (omnis libido seminalis).

Первая «печать» включает также чистоту в мыслях и речах, к чему прежде всего относится воздержание от любых высказываний, которые могли бы расцениваться манихейским учением как богохульство. Однако эта заповедь также неограниченно распространяется на все, чем наслаждается рот. Следовало воздерживаться от всего того, что могло бы усилить плотские влечения тела. В особенности эта «печать» касается плотских наслаждений; ибо плоть происходит от князей тьмы. Поэтому манихеи должны были жить плодами поля и сада, в особенности дынями, цвет и запах которых свидетельствует об их происхождении из мира света. Высоко ценилось также масло. Из напитков в первую очередь приветствовались фруктовые соки. Следовало избегать больших количеств воды, ибо вода есть принадлежащая hyle, материальная субстанция.

Вторая «печать» означает прежде всего запрет любого действия, которое может принести вред жизни зверей и растений. Манихеи не могли вырывать с корнем растения и умерщвлять животных. Кроме того, под эту печать подпадают также все действия, которые служат помехой победе света, если они еще не охвачены двумя другими печатями. Весьма примечательно, что, по манихейским представлениям, те, кто грешат против этого запрета, несут такое наказание, которое соответствует преступному деянию. Тот, кто скашивает всходы, возродится в виде колоса, кто убивает мышь, станет в будущей жизни мышью и т. д.

И, наконец, третья «печать» предписывает манихеям абсолютное половое воздержание, а также запрет брака. Уже сексуальное влечение само по себе является как плотское чувство чем-то дурным, однако размножение считается еще худшим проступком, ибо из-за него замедляется воссоединение частиц света.

Из-за их строгости эти заповеди могли соблюдаться только «избранными». Как мы видели, «избранные» также единственные, кого называют «праведниками». Они посвящали себя исключительно жизни, направленной на спасение их душ, они трудились ради воссоединения частиц света с миром света. И напротив, слушатели совершали все действия, запретные для избранных, но в действительности необходимые для поддержания жизни. Таким образом, обязанностью слушателей было обеспечить избранных всеми необходимыми средствами к жизни.

Если «избранные» пользовались этой пищей, они открыто объявляли, что на них самих нет вины. Акты Архелая, гл. 10, сообщают формулу, которой пользовались, когда ели хлеб:

Я не скосил тебя, не смолол тебя, не месил тебя, не клал в печь,

но другой сделал это и принес тебя мне.

Я ем тебя без вины.

Затем он говорит новообращенному, который принес ему хлеб: «Я помолился за тебя», после чего тот удаляется.

Это последнее замечание, по которому избранный оказывается в той или иной степени лжецом, возможно, следует приписать христианской полемике. Напротив, объявление избранным своей невиновности могло быть связано с просьбой за услужливого слушателя, которую автор Акты Архелая намеренно опустил.

Само собой разумеется, что манихейские слушатели вели обычную, обывательскую жизнь, это засвидетельствовано и в источниках. По всей видимости, им не были запрещены даже плотские удовольствия. Однако для них предписывался один особый постный день в неделю — воскресенье. В этот день они должны были воздерживаться также от любых сексуальных сношений. О том, что они могли не только жениться, но и — если это было им приятнее — содержать любовницу, свидетельствует пример их бывшего сторонника, а позднее противника, Августина. Дело в том, что Августин, когда был манихеем, содержал любовницу, которую, впрочем, он бросил незадолго до своего обращения в христианство — увлеченный перспективой женитьбы на молодой богатой наследнице (Исповедь, VI23, 25).

Избранные должны были поститься два дня в неделю, в воскресенье и в понедельник, два священных дня недели. Однако к этому добавлялись еще и более длительные посты, прежде всего в течение целого месяца перед величайшим религиозным праздником в году, праздником Бема. Этот манихейский месячный пост, должно быть, явился прообразом исламского месяца поста Рамадана.

Строгие этические требования, само собой, влекли многочисленные нарушения и делали необходимым институт исповеди и покаяния. Таковой хорошо засвидетельствован в текстах, и мы уже упоминали (выше, с. 127–128) некоторые известные нам исповедальные формулы. Этот институт исповеди и покаяния обладал огромным значением для религиозной жизни манихееви служил поддержанию строгой церковной дисциплины.

Избранные разделяются на четыре категории, а именно (на средне-персидском языке) hamctйag = магистр, espasag = епископ, mahistag = пресвитер, ardдvдn = избранные. Вместе со слушателями, niyцsagдn, они образуют пять ступеней верующих. В манихейской церкви было 12 магистров, 72 епископа, 360 священников. Оба первых числа, естественно, взяты из Нового Завета. Все члены манихейской церкви находились под руководством преемника Мани, известного под именем «архегос».

Избранные вместе с представителями высших ступеней носили белые одеяния и шляпы, в то время как слушатели сохраняли свою повседневную одежду.

 

2. Манихейское крещение?

Наиболее оживленные дискуссии, как немногие другие особенности манихейства, вызывало возможное присутствие таинств в этой религии, особенно крещения и причастия. Уже Бауэр подчеркивал сложность достижения каких-либо определенных результатов в этой проблеме. Им был тщательно исследован материал, находившийся в его распоряжении к тому времени.

Бауэр в начале подчеркивает, что расстояние между elect! и auditores (избранными и оглашенными) было столь велико, что можно предположить, что вступление в круг electi ознаменовывалось особым действом, и в таком случае следует a priori считать, что при этом речь шла об обряде крещения. Одно место уже очень давно привлекало к себе внимание: Августин «De mor. eccles. cathol.», гл. 35; там говорится: Quid calumniamini quod fideles ас iam baptismate renovati procreare filios? (Почто осуждаете вы, чтобы верующие, возрожденные крещением, рождали детей?) В этом вопросе, обращенном к манихеям, Бауэр между тем не усматривает ничего, кроме подражания христианскому словоупотреблению. Манихеи хотели сказать, что верующему, возрожденному крещением, не подобает рождать детей, хотя среди манихеев не было обычая путем обряда крещения совершать вступление в среду возрожденных. Скорее, говорит Бауэр, можно было бы вспомнить другое место у Августина, а именно «Против Фауста», I. Там Августин говорит о том, в какой мере обряды и обычаи манихеев соответствуют христианским, и спрашивает при этом: «Слышал я от вас часто, что вы принимаете евхаристию, однако, поскольку время принятия ее мне неизвестно, то откуда мне знать, что вы на самом деле принимаете?» Если Августин ссылается на евхаристию как на христианский праздник, справляемый у манихеев, у нас нет причин предполагать, что в отношении крещения ему было известно какое-либо отклонение от христианского обряда. Также и манихей Феликс говорит в своей дискуссии с Августином («De actis cum Fel.» I 19) о крещении и причастии как об обрядах, общих для манихеев и христиан. Si adversarius nullus contra Deum est, ut quid baptizati sumus? Ut quid eucharistia, ut quid christianitas, si contra Deum nihil est?

(Если против Бога нет никакого противника, зачем мы крестимся? И зачем евхаристия, зачем христианство, если ничто не выступает против Бога?) Однако, с другой стороны, один пассажу Августина («Contra lib. Petil.» Ill 17), кажется, свидетельствует о том, что крещения вовсе не было, так как в нем заявляется, что новообращенные, т. е. слушатели, принимались в общину не путем крещения. Из этого отрывка можно вывести заключение, что крещение вообще не было манихейским обрядом. Между тем скорее следует сказать вслед за Бауэром, что мы можем сделать лишь следующий вывод: вовсе не крещение определяет у манихеев понятие слушателей, а сущностное отличие между ними и избранными составляют заповеди, которые соблюдаются одними, но недругами. Крещение, возможно, тоже существовало, хотя его значение было меньше, чем у христиан, и хотя оно не считалось действием, через которое в определенное время должен был пройти каждый слушатель.

К этому добавляется и еще одно особое обстоятельство. У манихеев крещение не могло быть крещением водой. Об этом ясно говорит Августин в «De haeres.», глава 46: «И они говорят, что крещение в воде не приносит никому никакой пользы: и не считают, что кто- либо из тех, кого они обманывают, должен креститься», причем, как отмечает Бауэр, последнее было действительно только для слушателей. Также Августин констатирует в сочинении «Против двух писем Пелагия» II 2: «Манихеи говорят, что омовение возрождения, то есть, сама вода, не нужна, и с безбожным сердцем утверждают, что она не приносит никакой пользы» и далее (IV4): «крещение, о котором манихеи говорят, что оно не нужно ни в каком возрасте».

Именно эти места, отмечает Бауэр, которые говорят о том, что манихеи отвергали крещение как крещение водой, оставляют все же открытой возможность того, что крещение обладало определенным значением для манихейства, но совершалось в иной форме и другим образом. Уже до Бауэра обращали внимание на замечание, приведенное епископом Турибием, судя по которому манихеи в соответствии с высоко ценившимися ими Деяниями Фомы крестились елеем, замечание, которое, по всей видимости, находит свое подтверждение в том, что эти деяния, говоря о крещении, упоминают помазание, ничего не говоря об очищении водой (ср. ActaThomae, Кар. 26–27 в греческой версии).

Бауэр приходит к следующему заключению: со стороны христиан в адрес манихеев никогда не звучало упреков в том, что у них отсутствует крещение. Напротив, предполагается, что у них было крещение, однако оно не было крещением водой, а должно было заключаться в помазании и возложении рук. Таинство крещения, возможно, означало лишь освящение, через которое тому, кто принимается в круг избранных, обеспечивается отпущение грехов, без которого нельзя было войти в эту группу совершенных, «праведников».

Так считает Бауэр. Коптские тексты, опубликованные с 1930 года, в общем и целом подтверждают этот вывод, одновременно совершенствуя его и в некоторой степени корректируя.

Крещение водой открыто отвергается (Kephal. VI, s. 33, 29–32). Пюэш, который чрезвычайно скептически относится к предположению о присутствии таинств у манихеев и исключительно негативно оценивает приведенные здесь фрагменты, между тем не высказал никакого мнения о ряде значимых выражений в коптских псалмах, в которых можно обнаружить указания на определенный очистительный ритуал вроде крещения. Молящийся выражает там, например, желание омыться на празднике Бема в каплях росы радости Мани (Psalm-Book, И, CCXL, s. 41, 20–23). Иисуса призывают омыть молящегося в своих святых водах и сделать его незапятнанным. «Смотри, — взывает он, — время близится, да возвращусь я в мое жилище» (Psalm-Book,

II, CCL, s. 59, 24-8). Вновь и вновь выражается желание, чтобы молящийся стал достойным принятия в «свадебные чертоги света» (CCLXIII, s. 79, 17ff.; ср. также s. 117; 29–30; 197,3–5). «Очисти меня, мой жених, о спаситель, твоими водами», говорится в том же псалме V. 29. В момент смерти судья является душе с ликом, исполненным радости, он омывает ее и очищает ее благотворной росой (Psalm-Book, II, CCCLXXIX, s. 100, 27–28). В другом месте также говорится о том, что душа очищается вросе колонны великолепия (CCLXXXII, s. 103,35), чтобы быть принятой спасителем.

Из этих текстов мы выносим впечатление, что душа после смерти, когда она восходит к «брачным чертогам света», очищается в святых водах спасителя (употребляется слово mь = «вода»), которые также называются «благотворной росой». Этот обряд очищения происходит в связи с восхождением к спасителю. Восхождение души, очищение в святой воде и вступление в брачные чертоги света: все это связано друг с другом в рамках одного сложного действа. Это означает, что такая церемония очищения, поскольку у мифологических представлений существовало ритуальное соответствие, совершалась при смерти избранного. Здесь мы вспоминаем о так называемой панихиде мандеев. Это крещение, которое совершалось над умершим в мандейской общине, представляет собой, таким образом, предсмертное таинство. То, что у христиан, гностиков, мандеев и манихеев одинаковым образом присутствует этот комплекс идей, где восхождение души, очистительное омовение и вступление в брачные покои оказываются органически связанными друг с другом, хорошо засвидетельствованный факт. Очевидно, что перед нами совокупность до-христианских представлений, которые отчетливей всего проявляются внутри христианства в сирийской, особенно в несторианской церкви. То обстоятельство, что этот комплекс встречается нам в манихейских текстах, возможно, указывает на наличие соответствующего крещального действа, хотя неопределенный характер намеков препятствует составлению точной картины подлинного оформления данной церемонии. Напомним, что средневековые катары практиковали только предсмертное крещение, так называемое consolamentum (рукоположение). Между тем мы уже установили, что Бауэр доказал правдоподобность того факта, что крещение, как обряд, являлось обрядом посвящения в избранные. Либо эти указания неверно интерпретируются, либо существовало два вида крещения: одно при принятии в среду избранных, соответствующее христианскому крещению, второе предсмертное крещение, соответствующее соборованию у христиан, которое — в отношении ритуала — является ничем иным, как утратившим свой смысл предсмертным крещением. В одном переведенном, но до сих пор не опубликованном, отрывке Глав, а именно в главе CXLIV, говорится об определенном viaticum, последнем причастии. Это обстоятельство подходит к предсмертному крещению; ибо душа должна быть снабжена для путешествия по ту сторону неким путевым запасом, мысль, которая хотя и присутствует повсюду, однако вновь и вновь отчетливо выражается в гностическом символическом языке (например, Песнь о жемчужине, мандейская песнь Массикта).

С исключительно ритуальной точки зрения, манихейский обряд возложения рук, благодаря которому верующие становились «сынами церкви» (Kephal., s. 40, 34), может рассматриваться как замена крещения. Таким образом, вполне возможно, что манихеи представляли и совершали посвящение в избранные только обрядом возложения рук и что поэтому они знали только одно крещение, а именно соборование.

Обобщая, мы можем сказать, что нам следует только ожидать открытия новых текстов, прежде чем мы осмелимся с большей определенностью утверждать, что уже имеющийся материал указывает на наличие какого-либо крещального таинства.

 

3. Праздник Бема и причастие

Если существование у манихеев крещального действа постоянно ставится под сомнение, присутствие культовой трапезы не может быть никоим образом оспорено. Однако был ли присущ этой совместной трапезе действительно характер таинства, остается весьма неясным.

Прежде всего следует сказать несколько слов о празднестве, в рамках которого происходила эта трапеза. Это так называемый праздник Бема, который праздновался в конце двенадцатого месяца, месяца поста у манихеев. В центре празника находились воспоминания о смерти Мани, и основатель незримо присутствовал на торжестве. Действительно, для праздника возводили трибунал или трон, нечто вроде «судейского стула» — что и означает слово βήμα, — к которому вели пять ступеней. Трибунал был накрыт коврами и стоял в центре внимания присутствующих. Пустое сиденье, символизирующее присутствие умершего учителя, является неотъемлемым атрибутом буддизма, так как в этой религии оно изначально означало, что Будда вознесся на небеса тридцати пяти богов. Таким образом, нет никаких сомнений в том, что манихеи заимствовали внешнюю форму праздника у буддистов (Фуше).

Этот праздник праздновался манихейской общиной как главный праздник вместо Пасхи — «Праздновался вместо Пасхи» — говорит Августин (Contra Epist. Fund. 8). Мы уже приводили (выше с. 149) некоторые места из трактата «Против Фортуната» (I) и из «De actis cum

Fel.» (119), где говорилось о празднике причастия у манихеев. Наветы на манихеев, которые Августин позаимствовал из трактата «О ересях» (46, 2), предполагают также евхаристию. Наконец, в Актах Архелая (10) говорится о том, что, после того как «избранный» сделал заявление о своей невиновности (о чем мы упоминали выше с. 146), слушатели уходят, а «избранный» ест принесенный ему хлеб, молится после трапезы и льет на свою голову оливковое масло, в целях изгнания демонов произнося «многие имена», имена, которые остаются неизвестными слушателям. Так как, следовательно, слушатели не могли принимать участия в евхаристии, вовсе не удивительно, что Августин как слушатель не мог рассказать о причастии более подробно.

Во всех этих случаях мы между тем, вероятно, должны видеть лишь ежедневную трапезу избранных, которая, таким образом, приблизительно соответствовала христианской евхаристии. Так как эта трапеза служила очищению светлых частиц, содержащихся в растениях (и тем самым в хлебе), «можно с полным правом сказать, что именно это действо охватывает все элементы, относящиеся к таинству, и, таким образом, манихейская евхаристия заключается именно в этом высвобождении света, устроенном подобным образом» (Оллберри).

Если, таким образом, как доказано, на празднике Бема имела место ритуальная трапеза, то, должно быть, эта трапеза обладала определенным сакраментальным значением. Как явствует из манихейских миниатюр, такая трапеза действительно имела место. Картина, которую опубликовал и откомментировал Ле Кок, очевидно, представляет собой сцену из праздника Бема:

«В центре мы видим уже упомянутый трибунал, окруженный слева и справа избранными, сидящими в несколько рядов. Перед трибуналом, покрытым коврами, стоит чаша на трех ножках, наполненная фруктами, среди которых легко узнаются дыни. Стол, на котором лежит белый хлеб, стоит на переднем плане, перед ним на коленях священник, который держит в руках книгу. Его можно представить как кантора. Главным персонажем праздничного собрания является архегос, который сидит слева от чаши с фруктами и держит левую руку поднятой в благословении. Таким образом, здесь в одной сцене мы в действительности имеем изображение Бемы и причастия» (Оллберри).

Причастие следует рассматривать как ритуальное отражение мифологического мотива, когда Адам после своего пробуждения Иисусом съедает плод с древа жизни: «Он выпрямил его, дал ему съесть от древа жизни» (Феодор бар Конай, ed. Pognon, s. 130: 3–4).

Мы уже говорили прежде (ср. выше с. 27–29), что в сирийском христианстве элементы причастия также рассматривались как плод с древа жизни. Поэтому с полным основанием мы можем видеть в этой мифологической черте намек на причастие. В манихействе, впрочем, в качестве «древа жизни» восхваляются как Христос, так и Мани (ср. Psalm-Book, II, s. 80,24; 116,7–9). В мандеизме спаситель также рассматривается как древо жизни.

Если об Иисусе говорится, что он выпрямил Адама, aqоm, а затем дал ему отведать плод с древа жизни и, таким образом, позволил ему наслаждаться причастием, то не следует также упускать из виду, что каузатив aqim (от глагола qьm), вероятно, скрывает в себе ритуальный намек. В культовом языке мандеев и христианских гностиков (Markosier; здесь соответствующий греческий глагол στηρίξειν) «выпрямлять», «укреплять» означает также крестить (в арамейском Pa'el от qьm). Далее, значимо то, что по мандейской традиции (ML, s. 54–61) Хибил-Зива крестил «Адама, Первого Человека», помазал его елеем и подал ему причастие, Pihtд и Mambьhв (ср. также Ginzд, s. 242f. и выше s. 21 f., 63f.). Светозарный Хибил, Hibil-Zlwд в этом случае является точным соответствием ПSф'-Zlwв, Иисусу-Сиянию. Его действия полностью соответствуют действиям, которые в манихейской традиции Иисус-Сияние предпринимает по отношению к Адаму. Поэтому не слишком дерзким представляется предположение, что у Феодора бар Конай мы находим указание как на манихейский праздник причастия, так и на присутствовавшее у манихеев крещение.