Подготовка к свадьбе, наверное, одинакова во всех мирах. Служанки начали с омовения. В купальне, отдаленно напоминавшей турецкий хамам, меня раздели до белья, усадили на теплый камень, облили водой сразу из нескольких кувшинов, после чего обмазали бурой, пахнущей травами жижей и отправили в парилку. Скраб, обертывание, маска для волос, маска для лица, массаж с ароматическими маслами. Я чувствовала себя избранницей восточного падишаха, не меньше.

— Ми, малышка.

Услышав тихий полузнакомый голос, я напряглась. «Ми» Ешмину называла только мама.

Я обернулась. В комнату отдыха, куда меня привели после купальни, вошла пухлая белокурая женщина. Вот от кого Ешмина унаследовала льняной цвет волос. Я присмотрелась к женщине. Наверное, она была бы очень симпатичной, но следы рыданий делали ее некрасивой, почти уродливой.

— Матушка?

— Ми, мне так жаль, девочка.

— Высшую волю мы можем только принимать, матушка, — никогда так не считала.

Женщина с трудом улыбнулась:

— Я очень рада, что ты осознаешь возложенную на тебя Небесами ответственность. Ты мудрее меня, Ми. Если бы я могла, я бы отказалась тебя выдавать, а ты принимаешь…

Она не договорила, всхлипнула.

Я попыталась обнять женщину — почувствовала перед ней иррациональную ответственность. Мама же, пусть и не совсем моя… Она вывернулась.

— Ну что ты, Ми. Я обещаю держаться и гордиться тобой.

Ощущение, что меня готовят как порося на убой, усилилось.

Женщина покачала головой, еще раз всхлипнула, прижала руку ко рту и сбежала, а я так и не смогла вытащить из нее ничего полезного. Обидно. И одновременно вроде бы и жалко женщину, и как-то… брезгливо. У меня не было детей, но я уверена: если бы жизни моего ребенка вздумали угрожать, не важно кто, я бы стеной встала, горы свернула.

Едва за каарой Самати закрылась дверь, в помещение просочились служанки и взялись за меня с удвоенной силой. Долго колдовали над прической, чуть ли не каждый волосок закололи отдельной шпилькой, зато обошлись без макияжа. Видимо, в этом мире ценится естественность и утяжеленная железом голова. Одевали меня по принципу «капусты». Три нижних сорочки, рубашка, нижнее платье, среднее платье и, наконец, верхнее, к которому полагались легчайший расшитый стеклярусом жилет и кружевная накидка. Мысленно ругаясь, я позволяла себя крутить, вертеть и вообще притворялась идеальной куклой, потому что пока служанки наводили мне красоту, я перебирала ускользающие воспоминания настоящей Ешмины. И чем дольше я размышляла, тем грустнее мне становилось.

Я ни разу не жертва, а предстоящая церемония выглядит именно как жертвоприношение. Значит, мне придется прямо сейчас ответить на простейший вопрос: бежать или немного подождать? Умирать во имя неясной цели я точно не собираюсь.

Мира я не знаю, обрывочные сведения не в счет… Но допустим, я сбегу до церемонии. Дальше? К гадалке не ход, меня обвинят в святотатстве или чем-то подобном. За бунт против воли Рарата Громовержца, меня, скорее всего, казнят, и вряд ли ограничатся безболезненным усыплением. Да даже если побег выйдет успешным, то куда я пойду? На помойку с голода умирать? К отребью в лапы попаду? Куда ни кинь, везде клин.

Убивать будут во время церемонии? Вроде бы нет… Речь идет именно о наречении, потом меня вроде бы отправят к жениху. Получается, что разумнее немного задержаться. Да и чисто практически: как бежать? Служанки хоровом вьются.

На закате я предстала перед жрецом.

Атта Шемон, одутловатый, несимпатичный, такой же лысый и бритый, как жрец из сна-воспоминания, вышел из кареты, окинул меня ленивым взглядом. Кажется, увиденное его устроило. Прокашлявшись, жрец приглашающе махнул:

— Подойди, дитя. Начнем.

Прямо на улице? То-то я смотрю, что вокруг толпятся зеваки. Но так даже лучше: у жреца ни молота, ни ножа, словом, убивать меня точно не собираются. Да и с каара Самати маленькая девочка стоит. Сестра? Что-то такое вспоминается. Да даже племянница. Видно, что мать малышку любит, а значит, смотреть на кровавую расправу не привела бы. Надеюсь.

Я шагнула вперед, поклонилась.

— Мудрости Рарата Громовержца нет предела, — заговорил жрец. — Приведя наши корабли на Драконий архипелаг, он научил нас, как обрести их малой жертвой. Сегодня цену за наши жизни заплатит род Морет.

Один из прибывших с атта Шемоном младших жрецов уже возился на крыше крыльца и устанавливал обещанный знак. Отметив это краем глаза, я сконцентрировалась на речи жреца. Говорит пафосно и совершенно неконкретно. Первую часть про корабли я более-менее поняла: скорее всего речь о том, что некие люди бежали с родных земель и погибли бы в море без воды и пищи, если бы не пристали к берегам. Но что значит «обрести архипелаг малой жертвой»? Острова либо свободны, тогда их можно заселить совершенно бесплатно. Либо заняты, и тогда их придется завоевать и смертью одного дело не ограничится. Разгадывать ребус придется позже, а сейчас я просто запомню.

— Каари Ешмина Морет, — обратился жрец непосредственно ко мне, — я властью, данной мне свыше и с согласия каара Дейта Морета, вашего отца и главы рода, нарекаю вас в невесты огнедара Ленса Раммана.

О, жених!

Жрец надел мне на оба запястья парные широкие браслеты с изображением крылатого ящера. Герб? Не зря же архипелаг Драконий. А браслеты на кандалы похожи, чтоб их…

— Атта Дарис будет сопровождать тебя, дитя.

Жрец указал мне на вторую карету, которую я и не сразу заметила: меньше, чем у жреца и гораздо скромнее.

— Дитя? — окликнул меня жрец, когда понял, что я продолжаю стоять.

Так быстро? И это вся церемония? Я почувствовала себя обманутой.

— Да-да, простите.

Я отступила в сторону, оглянулась. Каара Самати обнимала прижимавшуюся к ней заплаканную малышку. Встретившись со мной взглядом, мать подняла руку в знак прощание. Я повторила жест. И, отвернувшись, забралась в карету. Все, с этой женщиной меня больше ничего не связывает: она отдала свою дочь, и я ушла. Я совсем не Ешмина. Почему же мне… больно?

Наткнувшись в салоне на очередного служителя Громовержца, с комфортом устроившегося лицом по ходу движения, я поспешно изобразила тихую покорность и смирение. Зубы показывать рано. Пока рано. Я села напротив, сложила ладони на коленях и уставилась на собственные ногти. Смотреть на жреца я избегала. Интересно, сколько нам ехать? Карета только тронулась и мягко набрала скорость, а соседство уже нервирует. Кстати, как я поняла, каретой экипаж называли по привычке, самоходный транспорт двигался за счет магии, почти как автомобиль. Вот почему ненужные подробности в памяти всплывают легко и свободно, а действительно важные вещи словно пеленой застилает?

Краем глаза я отслеживала, как меняется картинка за окном. Мы покинули элитный квартал, миновали площадь, за которой виднелся рынок, проехали квартал зажиточных горожан, оставили позади теснящиеся бедняцкие халупы и через широкие ворота выехали за крепостную стену. Потянулись поля, леса, иногда мелькали озера, один раз мы переехали по мосту неширокую речонку. Город остался далеко позади, деревни попадались все реже.

Увиденное мне не нравилось. Умирать я не собираюсь, у жениха не задержусь. Но куда я пойду? Крестьянка из дочери аристократов не получится: тело, не привыкшее к нагрузкам, вряд ли выдержит ежедневный беспросветный тяжелый труд. Да и копошение в земле меня никогда не привлекало. В город податься? Одинокая девушка без защиты — легкая добыча.

— Ты хорошо держишься, дитя, — подал голос жрец.

Вроде бы похвала, а сказано так, будто мужчина недоволен. Подозревать начал? Но я ведь на давала повода.

На всякий случай я всхлипнула.

— С трудом.

— Своей жертвой ты даешь жизни всем нам.

— Поговорите со мной? — попросила я. — Я бы очень хотела выслушать все вновь с самого начала. Как корабли…, - я всхлипнула и не договорила.

Жрец качнул головой:

— Тебе не должно быть легче, дитя.

То есть?

Пояснений не последовало. Мужчина замолчал, а настаивать на продолжении беседы я не рискнула. Я слишком мало понимаю, обязательно ляпну что-нибудь не то. Нет, в лоб я расспрашивать не буду. Прямой путь не всегда самый короткий. Я пойду окольной дорогой и обязательно разгадаю ребус. Трудные задачи — моя слабость. Суметь выкрутить безвыходную ситуацию себе на пользу… Я притихла и опустила взгляд, чтобы скрыть разгорающийся в глазах огонек азарта. Посмотрим, кто кого, посмотрим.

Через полчаса экипаж остановился. Я было обрадовалась, что мы прибыли, но оказалось, что жрец решил сделать остановку. Придорожное обшарпанное заведение встретило нас кислыми запахами, грязью на столах и весьма сомнительной публикой, преимущественно нетрезвой. Лично я засомневалась, что стоило сюда соваться: интуиция подсказывала, что дорогой свадебный наряд для местных забулдыг тот еще раздражитель, но жрец уверенно шагал к стойке, и мне не оставалось ничего, кроме как следовать за мужчиной. Постепенно я успокоилась. Жрецу кланялись, уступали дорогу, а трактирщик и вовсе лично повел нас на второй этаж в небольшой зал для особых гостей.

— Что желаете, атта? Сегодня моей поварихе лучше всего удались куриные котлеты, жареная рыба и говяжья отбивная.

Жрец степенно покивал и одобрил котлеты. Трактирщик поклонился.

— Прошу простить мое любопытство, атта. Каари невеста? — последнее слово он выделил голосом.

Жрец вздохнул:

— Везу дитя в логово зверя.

— Сочувствую, атта, не могу представить каково сопровождать цветущую юность на смерть.

— Это мой долг.

Да почему они все уверены, что я умру?! И откуда взялся зверь? Из-за изображения дракона на гербе?

— Каари, а вам чем угодить.

— Отбивную, пожалуйста.

И с собой заверните. На всякий случай. Правда, вслух я этого не сказала.

Заказ трактирщик принес лично. Кроме второго блюда, нам подали суп с гренками, простенький овощной салат, компот и, на сладкое, целую корзинку пирожков с вишней. Так-так… В зале свободно. Лучший столик трактирщик отдал нам, точнее, жрецу. У стены сидит грузный прилично одетый мужчина. Не бедный: на пальце сверкает кольцо. Купец? Вполне возможно. Раз есть крестьяне, то должны быть и остальные сословия. Еще дальше бородач в обществе похожего на него парнишки лет двадцати. Наверное, отец с сыном. Больше никого.

— Ой, — выдохнула я и вытаращилась жрецу за спину.

Служитель, как и следовало ожидать, обернулся. Я молниеносно схватила в салфетку два пирожка и бросила сверток на колени.

— Дитя?

— Простите. Померещилось. Я очень волнуюсь. Еще раз простите. Мне бы умыться?

— Иди, — разрешил жрец.

Я поблагодарила и выскользнула из-за стола, прикрывая пирожки накидкой. Посетить уборную мне и впрямь не помешает, но главное — я раздобыла провиант и спрячу его понадежнее, завяжу кулек и пришпилю булавкой между нижними юбками. Конечно, два пирожка не спасут от голода. Я вообще внятно не могу объяснить, зачем они мне, если я еду к жениху. Не собирается же муж морить меня голодом? Но лучше иметь крошечную заначку, чем не иметь никакой. Опять же, а если бежать придется немедленно? Одернув верхнее платье, я поторопилась вернуться в зал — суп остывает.

Увы, быстро вернуться у меня не получилось. По закону подлости, не иначе, выйдя в коридор, я неожиданно чуть ли не носом уткнулась в грудь парня, ужинавшего с отцом через два столика от нас. Он придержал меня под локоть.

— Простите, каари.

Он медленно разжал пальцы и отпустил.

— Ничего страшного, — машинально улыбнулась я.

Парень смутился, сделал шаг в сторону, уступая мне дорогу.

— Вы очень любезны, — продолжила я. Вдруг сейчас состоится перспективное знакомство — чем черт не шутит?

Но парень надежд не оправдал, он лишь поклонился и пробормотал, что встретить Невесту для него честь.

— Разве? — неужели, наконец, мне попался годный источник информации?

— Вам не доводилось слышать, каари? Суеверие. Считается, что удача целый год будет улыбаться тому, кто встретил Невесту, ведь вы заберете все несчастья с собой. Они вам нужнее, — он еще больше смутился.

На кой черт мне невезение? Да еще и собранное со всех встречных-поперечных? Хотя… Глупости это, наверное. Мало ли во что простой люд верит? Если бы мне не везло, незаметно стянуть пирожки вряд ли бы получилось.

— Вы удивительная! — вдруг горячо заверил меня парень, его лицо озарилось шальной улыбкой, — Идете ради людей на такие жертвы, и, зная, что вам предстоит, находите силы никак не показывать, насколько вам тяжело и трудно!

Он окончательно смутился и сбежал.

Может, невезение заключается в том, что я никак не могу выяснить сути предстоящего жертвоприношения?

Я вернулась, села за стол, быстро расправилась со своей порцией. Ждать себя я не заставила, так что жрец ни слова не сказал про мою затянувшуюся отлучку, только обжег недовольным и полным подозрения взглядом. Да поняла я, поняла: надо изображать глубоко несчастную обреченную, заранее оплакивающую свою горькую судьбу, а я снова выбиваюсь из образа. Пришлось срочно исправляться и хлюпать носом. Жаль, что я не ходила на курсы актерского мастерства, сейчас бы пригодилось.

Нам мое счастье от опасных для меня размышлений жреца отвлек трактирщик. Угодливо улыбнувшись, мужчина положил на край стола два ключа:

— Лучшие комнаты готовы, атта.

— Благодарю, дитя.

Я поперхнулась. Трактирщик намного старше, и для меня обращение прозвучало слишком дико, но только для меня.

— Долг зовет продолжить путь немедля, но я благодарен тебе за труды и заботы.

— Мое почтение, — трактирщик отступил.

Денег с нас он не взял, даже не заикнулся об оплате, проводил до самого экипажа, поклонился и попросил благословить. Жрец соединил ладони, медленно развел руки в стороны, и между его пальцами проскочила отчетливо заметная в вечернем сумраке электрическая дуга. Ассоциация с небесной молнией возникла моментально. Хотела бы я знать: вижу фокус или настоящую магию. Если второе — не удивлюсь.

Жрец поднес руки к голове трактирщика, не дотронулся, постоял несколько мгновений и закончил благословение банальным:

— Храни тебя Рарат Громоврежец, дитя.

Вот и еще одна загадка. Упоминаний о других богах я не слышала, но Рарата почему-то называют не создателем, а всего лишь метателем молний.

Я дождалась, когда жрец заберется в карету, заняла свое место против хода.

Едва экипаж тронулся, немногословный жрец осчастливил меня еще одним советом:

— Постарайся подремать, дитя. Завтра начнется твоя жертва.

После такого заявления только спать, угу.

Тем не менее уснуть мне удалось, и никакие кошмары меня не мучили. Вступать в схватку за свою жизнь надо отдохнувшей и полной сил, с задором, с огоньком. Не выспавшись и трясясь от страха, много не навоюешь. На лавке я свернулась калачиком — неудобно, но вполне терпимо. Вместо подушки подложила под щеку согнутый локоть, и, засыпая, я думала о том, как не раздавить пирожки.

Проснулась посреди ночи от того, что экипаж подпрыгнул на ухабе. В темноте я не могла разобрать, спит жрец или за мной приглядывает, но на всякий случай закрыла глаза. Думать это не мешает. Правильно ли я поступаю, что, рискуя жизнью, иду до конца? Сбежать прямо сейчас не составит труда. Всего-то тихо открыть дверцу, спрыгнуть на ходу, постараться не переломать ноги и успеть затеряться в кустах. В белом свадебном наряде это трудно, но выполнимо. Как правильно прыгать я примерно представляю. Но прыгать я не буду. Сегодня я посмотрела на мир, в который угодила, не только из окна особняка, но и из окна кареты и ни капли не сомневаюсь, что без денег, без защиты я пропаду. Достаточно вспомнить забулдыг в трактире. Что со мной сделают, если я приду одна и попытаюсь продать, допустим, кружевную накидку?

Окончательно придя к согласию с самой собой, я снова провалилась в сон без сновидений.

Проснулась на рассвете, когда солнце только поднималось из-за горизонта..

Жрец, прикорнувший сидя, запрокинул бритую лысую голову и сопел, влажно причмокивая губами. Сон его показался мне достаточно крепок, чтобы не сидеть вялой кошелкой, а высунуться в окно. За ночь местность изменилась. Экипаж по серпантину поднимался в гору.