© Видинеев Д., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

 

Глава первая

Комар долго летал среди могил – голодный, злой. Ему не повезло родиться на кладбище, ведь поживиться здесь было нечем.

Он метнулся вправо, влево, обогнул надгробную плиту, юркнул между прутьями оградки и уселся на лист крапивы. Его рецепторы улавливали сотни ароматов, но не было среди них того самого, вожделенного.

Комар снова взлетел и тут наконец-то почуял запах крови. Не теряя времени, он устремился в сторону потенциальной жертвы.

Вот и пища. Люди стояли возле вырытой могилы.

Кровопийца облетел вокруг старика, ловко увернулся от ладони мужчины в черном помятом пиджаке и остановил свой выбор на молодой женщине с короткой стрижкой. Он уселся на ее шею, вонзил хоботок в кожу…

Тут-то и пришел ему конец.

Алина прихлопнула паразита, растерла между пальцев и щелчком избавилась от того, что от него осталось. Но больше комаров ее сейчас тяготили все эти траурные лица, осторожные слова сочувствия. Отчаянно хотелось, чтобы гроб наконец погрузили в могилу и закопали. Глядя на венки в руках людей, на скромные букетики, на мрачных рабочих с лопатами, она все больше убеждалась, что нет ничего утомительней похорон. А впереди ведь еще поминки… Ох, скорее бы уж перевернуть эту страницу.

Ее к тому же озадачивало, что она не испытывала ни малейшей скорби. Вообще. Словно хоронили какого-то незнакомого человека, а не родного дедушку. Странно, но ей казалось, что у всех собравшихся вокруг свежевыкопанной могилы траур на лицах не искренний, а скорее дежурный, церемониальный. Да и слова сочувствия – до оскомины стандартные, без слезливых интонаций.

Алина попыталась возродить в памяти хоть какие-то значимые воспоминания о дедушке. В голове возникали обыденные, достаточно блеклые образы из прошлого, будто кадры скучного кинофильма: вот дедушка Андрей Петрович стоит у окна, а вот сидит на скамейке возле дома. И все! Но ведь должно же быть хоть что-то памятное? Ведь она провела в деревне с дедушкой и бабушкой несколько лет в детстве… О каждом, тем более родном человеке можно вспомнить немало подробностей: его привычки, голосовые интонации, выражение лица в определенных обстоятельствах. Алина сейчас о соседе с нижнего этажа, которого видела от силы раз в неделю, могла вспомнить больше подробностей, чем о родном дедушке. Парадокс какой-то, не иначе. Да и о бабушке, Марии Васильевне, ушедшей из жизни восемь лет назад, воспоминания в основном рождались скучные, блеклые, бабушка всегда была эдакой серой мышкой, вечно прячущей взгляд за надвинутой на глаза косынкой.

Что же касается дедушки… он представал в сознании словно тень среди теней. И какая тут может быть скорбь?

Алина услышала очередную стандартную для похорон фразу от стоящей рядом женщины в черном платочке:

– Место здесь прекрасное. Ему тут хорошо будет.

Насчет «хорошо будет» Алина сомневалась, но по поводу места не могла не согласиться. Кладбище выглядело ухоженным, аккуратным, без пафосных памятников а-ля «Здесь покоится крутышка». Сквозь густую листву тополей пробивались лучи июльского солнца, но они не могли рассеять особую, будто застывшую в вечности атмосферу тихой грусти. Островок непрерывного покоя.

Невольно Алина подумала, что не против того, чтобы ее захоронили именно здесь, и эта мысль немного напугала: рано раздумывать на подобные темы, вся жизнь еще впереди. В тридцать лет здоровые люди должны думать о собственной смерти как о чем-то нереальном. Она взглянула на соседнюю могилу с гранитной надгробной плитой и понадеялась, что грустный магнетизм этого места не останется в памяти надолго, растворится среди новых образов и впечатлений.

Гроб начали опускать в могилу, и Алина не удержалась от вздоха облегчения: наконец-то. Ей казалось, что время тянется ужасно медленно, даже возникла странная мысль: «Еще немного, и я стану частью кладбища, сознание затеряется среди надгробных плит и тополей навсегда».

Она вспомнила, как Максимка, ее семилетний сынишка, тоже просился поехать на похороны, не слишком-то понимая, о чем просит. Нахмурившись (и откуда только он взял привычку хмурить брови, как сыч?), малыш заявил: «Хочу поехать!» При этом он деловито сложил руки на груди, что, по его мнению, должно было придать вес словам. Алину такие категоричные жесты сына всегда забавляли. И даже тогда, несмотря на печальную атмосферу предстоящих похорон, она едва не рассмеялась, глядя на сердитого гномика, который терпеть не может, когда ему говорят «нет». Но «нет» пришлось сказать. Похороны – дело утомительное, и если есть возможность оградить ребенка от печальных церемоний, то лучше и не колебаться.

Максимка был не из тех детей, кто отказы встречают нытьем, – обошелся демонстративным тяжким вздохом и минутным бойкотом. Должно быть, решил, что его лишили какого-то приключения, но приключения не настолько захватывающего, чтобы снова настаивать: «Хочу поехать!» Он остался в деревенском доме вместе с тетей Катей и еще с тремя женщинами, которые готовили стол для поминок.

Сейчас, кидая горсть земли на крышку гроба, Алина только утвердилась во мнении: детей лучше ограждать от подобных зрелищ. И слава богу, что муж, которого Алина в последнее время мысленно (а порой и вслух) называла уродом, мразью и другими оскорбительными словами, остался в Москве. Уж он-то точно потащил бы сына на похороны. Черт, да он потащил бы его даже в преисподнюю, лишь бы назло ей, Алине. Обычно муж аргументировал свои, порой неадекватные, действия простой быдлячьей логикой: «Мне лучше знать, я ведь мужик!» Впрочем, этому «мужику» никогда не мешало, как щитом, прикрываться своим влиятельным папашкой. Алина подумала: «Как же хорошо, что он сейчас далеко». От этой мысли даже стало легче дышать.

Рабочие принялись засыпать могилу, и тут случилось то, что вызвало в Алине скорее удивление, чем возмущение, во всяком случае, в первые секунды…

Из толпы вылетела пивная бутылка. Сверкнув в солнечных лучах, она описала в воздухе дугу, залетела в могилу и стукнулась о крышку гроба. Кто-то охнул, стоящая рядом с Алиной женщина в черном платочке поспешно перекрестилась.

Вытирая руки об обшлага черного потертого пиджака, к могиле подошел высокий мужчина. Его седые волосы были растрепаны, морщинистое загорелое лицо выражало презрение. Позже, вспоминая произошедшее, Алина подумает, что этот мужчина, которого лишь с натягом можно было бы назвать пожилым, чем-то похож на Валентина Гафта.

Рабочие перестали засыпать могилу и уставились на наглеца. Какая-то старуха тихо и несмело проворчала:

– Федор, ты совсем очумел?

Но Федор не обратил на ее слова внимания. Он поддел ногой ком земли, сбросив его в могилу.

– А я говорил, сука, что ты сдохнешь раньше меня, – его слова прозвучали насмешливо и зло. – Я ведь говорил, верно? А ты смеялся…

Алина хотела было возмутиться, но слова застряли в горле. Она бросила взгляд на людей, удивленная тем, что никто не спешил приструнить наглеца. Все, как ей показалось, смотрели на Федора с опаской. А он тем временем продолжал, игнорируя правило, что о покойниках либо хорошо, либо ничего:

– Надеюсь, ты сейчас корчишься в аду, в самом пекле, нелюдь. И сегодня, когда это дурачье будет поминать тебя, я выпью за то, что ты наконец-то сдох.

– Хватит, Федор, – решился осечь его интеллигентного вида старик. – Иди лучше проспись. Человек умер, а ты ведешь себя…

– Человек? – Федор скривился и перевел взгляд на старика. – Я, Виталий Аркадьевич, даже не уверен, был ли он человеком. Вот вы будете сегодня поминать его, а что сможете о нем вспомнить?

«Я не помню о нем ничего», – мысленно и торопливо ответила Алина. Странно, но ее возмущение теперь граничило с любопытством: кто этот человек? Почему он так ведет себя, ведь должна же быть причина? Федор не производил впечатления местного дурачка или алкоголика. Чем ему так насолил дедушка, что он не постеснялся выказать презрение прямо на похоронах?

Рабочие, вспомнив, зачем у них в руках лопаты, продолжили закапывать могилу. Люди молчали, с неодобрением глядя на Федора: ты здесь лишний, уходи! Но в их взглядах не было открытой враждебности. Алина подумала, что так смотрят на тех, кого побаиваются и тем не менее уважают.

Федор тяжело вздохнул, зачем-то уставился на свою ладонь, несколько секунд внимательно вглядывался в складки на коже, а потом его пальцы медленно сложились в кулак.

Алине показалось, что он сейчас опять взорвется, она читала в выражении его лица смешение чувств: гнев, обиду. Но нет, не взорвался. Разжал кулак и с напрягом пригладил свои всклокоченные волосы. Алина буквально слышала мысли людей: «Да уйди же ты наконец!» А еще она отметила, что в деревне теперь будет отличная тема для пересудов.

Федор сунул руки в карманы пиджака, ссутулился и пошел прочь от могилы. Когда проходил мимо Алины, едва не задев ее локтем, она не удержалась от запоздалого упрека.

– Это подло, – сказала эти слова тихо, надеясь, что услышит только он.

Федор остановился и искоса, с прищуром, глянул на Алину.

– Подло? У меня, девочка, на этот счет иное мнение, – он говорил чуть слышно, устало, от давешнего гнева не осталось и следа. – Вы его внучка, верно?

– Да, я его внучка.

Он с грустью усмехнулся:

– В тебе течет его кровь.

– И что, по-вашему, это должно значить? – с вызовом сказала она.

– Надеюсь, ничего. Я очень на это надеюсь.

– Мне кажется, у вас с головой не все в порядке.

Федор хмыкнул:

– Вы удивитесь, но в этой деревушке я самый здравомыслящий человек.

– Кто бы сомневался, – со злой иронией прошептала Алина. Она не отводила взгляда от его глаз. – Вы только что показали свое здравомыслие. Очень, знаете ли, убедительно вышло.

Рабочие излишне торопливо засыпали могилу, люди шушукались между собой, женщина в черном платочке отступила на шаг от Алины, всем своим видом говоря: «Я не подслушиваю! Зачем это мне? Болтайте о чем хотите». Издалека донесся вороний грай – возмущенный, резкий на фоне спокойного шелеста листвы.

– Вы ждете от меня извинений? – Федор вынул из кармана пачку сигарет, но тут же сунул ее обратно.

– Думаю, это было бы правильно. Хотя… не передо мной нужно извиняться.

– Перед ним? – Федор кивнул на могилу, а потом приблизил свое лицо к лицу Алины. Она с отвращением ощутила запах перегара. – А вот этого не будет. Более того, я приду позже и нассу на его могилу, вот так вот.

Он резко плюнул себе под ноги, осунулся еще больше и зашагал к дороге, рассекающей кладбище надвое.

«Странный тип, – глядя ему вслед, подумала Алина. – Надеюсь, я его больше никогда не увижу. Ну почему всегда находятся те, кто старается все обгадить?» В сознании всплыло искаженное яростью лицо мужа, и Алина тряхнула головой: нечего усугублять погаными воспоминаниями вконец убитое настроение.

Рабочие наконец зарыли могилу, установили деревянный крест. Люди возложили цветы и венки, после чего, постояв минут десять, мрачной процессией направились к выходу с кладбища, где ждал автобус.

Алина задержалась. Она задумчиво смотрела на венок «От друзей и близких». В голове возникли слова Федора: «Надеюсь, ты сейчас корчишься в аду, в самом пекле, нелюдь».

– Пойдем, дочка, – окликнула ее идущая в конце процессии пожилая женщина.

Алина отозвалась:

– Да-да, я сейчас, – и тут же мысленно обратилась к покойнику: «Чем же ты так ему насолил, дедушка, что он назвал тебя нелюдем?»

Она вздохнула, перекрестилась и направилась к выходящим на дорогу людям. Сделала несколько шагов и почувствовала головокружение, перед глазами заплясали темные пятна.

– Что за… – она уперлась рукой в ствол тополя.

Тяжело задышала, чувствуя, как надвигается паника: какого черта, что происходит?! Не хватало еще сознание потерять без всякой причины. А еще этот вороний грай… Ей казалось, что отчаянное истеричное карканье доносится отовсюду – звук был острый, точно бритва. И сквозь грай, будто из другой вселенной, слышался шелест листвы. «Не оглядывайся, – шептала листва. – Не оглядывайся…» Алина могла поклясться, что слышала именно эти слова.

И она оглянулась – оглянулась с опаской, ожидая увидеть нечто страшное и жалея, что не прислушалась к словам листвы.

Сквозь вспышки темных пятен разглядела могилу дедушки, венки, крест. Ничего ужасного! Воронье карканье начало стихать: сначала звук притупился, смазался, а потом протяжным хрипом унесся вдаль.

«Наваждение, наваждение», – принялась твердить себе Алина.

Кто-то взял ее за руку.

– Дочка, тебе плохо?

Алина часто заморгала, сплюнула сгустившуюся во рту слюну и посмотрела на пожилую женщину.

– Что?

– Ты вся бледная. Тебе плохо? Может, водички? – Женщина торопливо вынула из плетеной сумки пол-литровую бутылку с жидкостью малинового цвета. – На вот, попей морсика.

Пить не хотелось, и Алина отказалась. Сейчас она чувствовала себя лучше: головокружение прошло, темные пятна перестали плясать перед глазами. После странного приступа остались лишь растерянность и удивление. Она благодарно, хоть и натужно, улыбнулась:

– Пойдемте к автобусу.

– Пойдем, пойдем, дочка. – Женщина погрузила бутылку обратно в сумку. Пока шли к выходу с кладбища, она бормотала: – Это все от воздуха чистого. Ты ведь москвичка, верно? Привыкла дышать всякой гадостью, а тут у нас природа…

Алина слушала ее вполуха, время от времени кивая: мол, вы правы, все так и есть. Слушала, а в голове, как далекое эхо, звучал другой голос: «Не оглядывайся… не оглядывайся…» Частичка наваждения, шутка разума.

Она зашла в автобус и пожелала себе больше никогда не посещать кладбища. Хотя… ради похорон мужа, пожалуй, сделала бы исключение.

* * *

Федор оказался прав, во время поминок никто не рассказывал подробностей из жизни Андрея Петровича. Даже сестра его покойной жены Екатерина Васильевна ограничилась общими фразами: «Он был хорошим человеком» и «Они жили с женой душа в душу». Впрочем, как заметила Алина, даже эти слова тетя Катя говорила не слишком уверенно.

Прошло совсем немного времени, и люди, позабыв о скорби, уже трепались на повседневные темы: цены на электричество, наглая новенькая продавщица в продуктовом магазине, наезжающие на Россию проклятые американцы, упавшая во время позавчерашнего урагана береза на окраине деревни… Алина не сомневалась, что скоро дойдет и до песен, благо алкоголя хватало.

Плюгавенький старичок махнул рюмку и заулыбался, демонстрируя отсутствие половины зубов. Будто не на поминки, а на свадьбу пришел. Сидящая рядышком женщина подложила ему в тарелку винегрет:

– Ты закусывай, закусывай, папань, а то до дома тебя не дотащу.

Тетя Катя поспешно прикрыла свою рюмку ладонью, когда суетливый мужичок попытался налить ей водки. Теперь это был ее дом по завещанию Андрея Петровича, но вчера она посетовала Алине: «На хрена он мне сдался? Я уже старая и жить здесь не собираюсь. У меня прекрасная квартира в городе…» Однако Алина видела, что та лукавит: тетка смотрела на обстановку дома взглядом хозяйки, которая прикидывает, что бы переставить, а что бы и выкинуть. Тем более она твердо заявила: «О продаже дома даже думать не хочу, во всяком случае в ближайшее время». Алине отчего-то казалось, что тетка будет бывать здесь чаще, чем в своей квартире в Шатуре. А почему бы и нет? Дом добротный, ухоженный, дедушка не был прижимист в отношении обустройства своего быта. И вообще, деревня Сорокино лет десять как усиленно эволюционировала и в скором времени грозила превратиться в приличный коттеджный поселок. Алина успела заметить, что в северной части деревни, там, где начинались поля, идет строительство новых домов. Сорокино светило хорошее будущее, в отличие от сотен деревушек, которым меньше повезло с расположением и чье настоящее означало тупик.

Алина глотнула апельсинового сока и посмотрела на сидящую напротив молодую женщину. Ее звали Ольга, и она пришла на поминки с мужем и сынишкой. Муж, похожий на упитанного пуделя, сейчас сосредоточенно ковырялся вилкой в тарелке, а сын Сеня вместе с Максимкой смотрели на кухне пятый эпизод «Звездных войн» – для них поминки закончились после наспех съеденной курицы и разрешения Алины включить ее ноутбук.

Среди присутствующих Ольга выглядела как арбуз на дынной грядке, она прямо-таки приковывала взгляд: вызывающая алая помада на губах, огромный серый бант в черных волосах, стильные сережки в виде паутинок, красивое темное платье, в котором не стыдно и в Большой театр пойти. Алина с иронией отметила, что у этой женщины свое особое представление о траурном образе – гламурное, с легким налетом готики.

Муж Ольги потянулся за бутылкой, но осекся, отдернул руку и вкрадчиво обратился к жене:

– Солнышко, я выпью еще рюмочку?

Ольга метнула на него убийственный взгляд, и муж весь съежился, Алине представилось, что он сейчас заползет под стол, лишь бы спрятаться от гнева жены. Но она вдруг смягчилась, улыбнулась:

– Конечно, Эдик.

Он с некоторой опаской взял бутылку и налил себе полрюмки, а Ольга, продолжая улыбаться, подмигнула Алине: смотри, подруга, как я его выдрессировала. Эдик торопливо опустошил рюмку и снова принялся ковыряться вилкой в тарелке.

Ольга вздохнула:

– Пожалуй, пора и перекурить. – Она сунула в рот дольку лимона, смешно поморщилась и вышла из-за стола.

Алина не курила, но проветриться ей хотелось: от трех выпитых стопок слегка кружилась голова, и пять минут на свежем воздухе сейчас были бы кстати. Она последовала за Ольгой, но прежде чем выйти во двор, заглянула на кухню.

Максимка с Сеней сосредоточенно смотрели в экран ноутбука. Из динамика доносились звуки выстрелов и героическая музыка, на столе перед детьми стояли кружки с соком.

– Как вы тут? – спросила Алина.

Максимка оторвал взгляд от экрана.

– Нормально, ма.

– Не смотрите так близко, зрение испортите.

– Ну, ма-а, – нахмурился Максимка, – тут самое интересное, а ты…

Алина усмехнулась.

– Ладно-ладно, ухожу.

Когда она вышла на крыльцо, Ольга только прикуривала сигарету. Положив зажигалку на широкие перила, сделала глубокую затяжку и выпустила тонкую струйку дыма. Сигарету Ольга держала с богемным изяществом, словно стояла сейчас не на крыльце деревенского дома, а в зале какого-нибудь элитарного клуба, куда лохам вход воспрещен.

Алина набрала полные легкие воздуха, немного жалея, что он пахнет табачным дымом, и выдохнула. А потом услышала очень странный вопрос:

– Ты когда-нибудь видела сурикатов?

Она удивленно взглянула на Ольгу.

– Сурикатов?

– Ну да, это зверьки такие забавные.

– Конечно, я их видела, по телевизору. А с чего ты про них спросила?

Ольга стряхнула пепел с сигареты.

– Я обожаю сурикатов. Просто – обожаю. Могу бесконечно на них смотреть. У меня целых пятнадцать часов записей про сурикатов, фильмы там документальные, ролики с ютуба. Иной раз смотрю на них и хохочу до слез, представляешь? Если есть желание, могу переписать тебе на флешку, у меня как раз флешка свободная есть.

Алина рассмеялась.

– Нет, спасибо.

– Точно не хочешь?

– Точно.

Ольга дернула плечами.

– Ну, как знаешь. Но предупреждаю, ты лишаешь себя лучшего лекарства от хандры. – Она указала сигаретой на соседний участок и продемонстрировала, как быстро умеет менять тему: – А вон мой дом. Неплохая избушка, верно?

«Избушка» была шикарной – двухэтажная, с покрытой красной черепицей крышей и просторной верандой. Не дом, а картинка. Радуясь, что бредовая тема про сурикатов осталась в прошлом, Алина улыбнулась:

– Ты этот теремок, часом, не с Рублевки утащила?

Ольга поперхнулась и уставилась на нее как на сумасшедшую.

– Утащила? И как, по-твоему, я могла это сделать? Я что, его ночами по бревнышку вывозила?

– Забудь, – Алина смутилась. – Я просто пошутить хотела. Видимо, неудачно.

Ольга несколько секунд пристально смотрела ей в глаза, а потом захохотала. Несколько неуверенно засмеялась и Алина.

– Прости, – сквозь смех выдавила Ольга. – Не смогла сдержаться. Ты точно подумала, что я чокнутая. Небось сказала себе: эта дурочка элементарных шуток не понимает, тупая, как табуретка.

Алина замотала головой.

– Вовсе нет.

– А вот и да. Это на твоей физиономии было написано. – Ольга прислонилась животом к перилам и бросила окурок в стоящую внизу металлическую бочку с водой. – Черт… сегодня дедушку твоего похоронили, а мы смеемся, как идиотки. Неловко даже.

– Кстати, – Алина постаралась снизить в себе веселый настрой, – а ты хорошо его знала? Вы же все-таки соседями были.

Ольга побарабанила окрашенными в серебристый цвет ноготками по перилам.

– Хорошо ли я его знала? Ну, как сказать… вообще-то он был не слишком общительным. Да, мы с ним здоровались, перекидывались парочкой словечек по-соседски, но хорошими знакомыми мы не были. Одно могу сказать точно, он не смотрел на меня косо, и я ему за это благодарна.

– В смысле?

Ольга повернулась к Алине и вскинула руки.

– Посмотри на меня. Ты еще не заметила, что я вроде как выделяюсь из общей массы? Меня здесь считают эксцентричной и даже наглой. Слышала бы ты, какие бредни про меня иной раз рассказывают. Я тут уже долго живу, но все равно осталась для всех чужой, а Лир… ну, даже не знаю… ему вроде как плевать было на то, что обо мне думают.

– Лир? – удивилась Алина.

Ольга хмыкнула.

– Ты не знала, что твоего дедушку в деревне все Лиром звали?

– Нет. Почему Лиром?

– А черт его знает. Я, если честно, даже никогда об этом не задумывалась. Может, какая-то ассоциация с «Королем Лиром», но это как-то не по-деревенски, верно? Слишком мудрено.

– Слишком мудрено, – глядя на лес за домами, повторила Алина. – Знаешь, что странно, Оль, я почему-то вообще ничего о дедушке вспомнить не могу, мне от этого даже немного не по себе. Я ведь жила здесь в детстве. Недолго, правда… Но наверняка дед мне что-то рассказывал, чему-то учил, а как пытаюсь вспомнить, так все будто в тумане.

– Может, и вспоминать-то толком нечего, – с грустью предположила Ольга.

Алина неуверенно согласилась:

– Может.

– Знаешь, если человек неинтересный, то и в памяти о нем ничего не отложится, – Ольга осеклась и покосилась на Алину: – Черт, прости, речь о твоем дедушке, а я…

– Нет-нет, наверное, ты права, Оль, и не стоит мне голову ломать. Тем более я ведь тогда совсем ребенком была, а дети…

– Дети запоминают что-то яркое, – подхватила Ольга.

Дверь приоткрылась, и в проеме показалась лоснящаяся физиономия Эдика.

– Девочки, можно я с вами постою, а? – он произнес эти слова, будто за что-то извиняясь.

– Нет, нельзя, – строго ответила Ольга. Она бросила на мужа суровый взгляд и тут же отвернулась. – Мы тут секретничаем.

Осоловелые глаза Эдика стали печальными, и Алине его даже жалко стало, хотя мужиков из породы «подкаблучник» терпеть не могла. А тут такой яркий представитель.

– Можешь еще рюмку употребить, разрешаю, – сказала Ольга.

Пухлые губы Эдика расплылись в улыбке.

– Спасибо, лапонька. Ну, я пойду, а вы секретничайте, девочки, не буду вам мешать…

– Брысь! – гаркнула Ольга, и Эдик тут же исчез, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Алина безрадостно усмехнулась:

– Жестко ты с ним, – и задалась вопросом: как такая красавица могла выйти замуж за такого слизняка? Однако спрашивать об этом не решилась: «Не мое дело».

– Да, жестко, – равнодушно согласилась Ольга и сразу же сменила тему: – Ты завтра уезжаешь?

Алина облокотилась на перила, посмотрела вниз и увидела в бочке с водой отражение облаков. Отчего-то облака в воде (даже несмотря на то, что в ней плавал окурок) показались ей необычайно красивыми, сказочными, на душе вдруг стало спокойно-спокойно.

– Мы с Максимкой пока здесь поживем. Может, недельки две-три. Хотя, как по мне, жила бы здесь целую вечность.

– Ух! – выдохнула Ольга. – Это же офигенно, как классно! Обещаю, подруга, скучать я тебе тут не дам.

Алина засмеялась.

– Очень на это надеюсь.

Ольга коснулась ее плеча:

– Ладно, пойдем уж за стол, у нас еще будет время поболтать. – Она юркнула за дверь, оставив ее открытой.

Алина уже собиралась последовать за Ольгой, но тут увидела идущего по улице Федора и задержалась.

Определенно, расческа не входила в число его друзей, так как волосы были все так же всклокочены, рукава потертого пиджака – закатаны до локтей, демонстрируя загорелые жилистые предплечья. Рядом с Федором семенил крупный лохматый пес, и даже с такого расстояния Алина сумела разглядеть гроздья репейников на его неопрятной серой шерсти.

Она ощутила легкую тревогу: не идет ли этот наглый тип на поминки, чтобы снова устроить какую-нибудь провокацию? С него станется… Но нет, обошлось, Федор прошел мимо, бросив на Алину мимолетный взгляд. Она вспомнила, как на кладбище пожелала больше никогда не видеть этого человека, и вот он снова перед глазами, как живое подтверждение, что желания не часто сбываются. Ну и хрен бы с ним. Пускай себе шляется, лишь бы не слышать его паскудных оскорблений.

– Сам ты нелюдь, – прошептала она, глядя на удаляющуюся фигуру.

Федор словно услышал, оглянулся, и Алине стало не по себе: «Он ведь не мог меня услышать?!» Она попятилась, развернулась и буквально вбежала в дверной проем.

* * *

Люди начали расходиться примерно через два часа. Многие уже хорошо пьяные вываливались со двора и наполняли вечернюю тишину не ко времени веселым гамом: «Васька, Машка, айда ко мне, у меня литруха припрятана!.. Мужики, я с вами, погодите!.. Давай-давай, Толяныч, догоняй!..» Лишь немногие (в основном женщины) вздыхали: «Эх, жаль старика, но ведь все там будем…»

Ольга, Сеня и Эдик уходили одни из последних. Максимка крикнул на прощание новому другу:

– Да пребудет с тобой Сила, Чубака!

– Сам ты Чубака, – со смехом отозвался Сеня, а потом выхватил из воображаемых ножен воображаемый световой меч и рассек воздух воображаемым лучом. – Я Эникен Скай-Уокер!

Максимка захихикал.

– Пойдем, Скай-Уокер, – с иронией сказала Ольга и взяла сына за руку. Возле калитки она оглянулась и посмотрела на Алину: – Завтра увидимся, ага? И подумай насчет сурикатов.

– Они такие з-забавные, – уткнувшись взглядом в землю, пьяно пробормотал Эдик. – Оленька их прос-сто… просто обожает, вот.

* * *

Когда посуда после «траурного» застолья была перемыта, засобиралась и тетя Катя:

– Как раз успеваю на электричку. Ничего, что я вас тут одних оставляю? Сориентируетесь? Или, может, все-таки остаться пока, а?

– Да езжайте, теть Кать, не переживайте, – отвечала Алина. – Мы с Максимкой ребята самостоятельные, сообразим, что к чему.

– Ну, тогда ладушки. Знаешь, Алиночка, мне словно камень с плеч, что вы пожить здесь решили, правда. Надеюсь, вам тут будет хорошо.

– Мы отлично проведем время, – ответила Алина, искренне веря в свои слова.

* * *

Максимка, лежа на диване, пытался смотреть по телевизору дешевый фильм про свихнувшихся роботов, но его глаза слипались, слипались…

Алина сидела в кресле и с улыбкой наблюдала, как смыкаются веки сына и как он борется со сном, во что бы то ни стало стараясь глядеть на экран. Однако сон оказался сильнее детского упрямства. Алина перенесла Максимку на кровать, которую предусмотрительно застелила тетя Катя.

Несмотря на тяжелый день, самой Алине спать не хотелось. Она уселась обратно в кресло и продолжила смотреть телевизор, предварительно переключив канал. Шел документальный фильм про советский кинематограф – неплохой вариант, чтобы скоротать вечерок.

Но прошло совсем немного времени, и Алина поймала себя на том, что чаще глядит не на экран телевизора, а на стоящую на столе фотографию дедушки в тонкой деревянной рамке. Андрей Петрович выглядел на ней лет на шестьдесят: короткий ежик волос, чуть оттопыренные уши, легкий намек на улыбку в виде приподнятых уголков губ и почему-то удивленный взгляд. Довольно приятное лицо, добродушное, глядя на него, Алина верила, что дедушка не был плохим человеком. Да и с чего бы в этом сомневаться? Нет никаких оснований. А Федор пусть к черту катится со своим непонятным презрением.

Только сейчас Алина обратила внимание, что в гостиной больше не было фотографий, кроме той, что стояла на столе. Зато на стенах висело множество деревянных панно. Замечательные работы, искусные. Одно Алина могла сказать точно о дедушке: он был отличным резчиком. В основном изображал деревья, лесные чащи, но с некоторой изюминкой, привносящей элементы таинственности…

Алина эту изюминку разглядела не сразу, ведь странные существа прятались, маскировались. Они казались частью древесных стволов, частичками листвы, существа выглядывали из-за вздыбленных над землей мощных корней, но как намек, обман зрения. Интересная фантазия, неординарная.

А на одном, самом крупном панно Андрей Петрович изобразил ангела. Широко расправив крылья, он стоял на тропе, и ветви сплетались над ним в виде арки. Ангел был безликим: ни глаз, ни рта, ни носа – это показалось Алине немного жутковатым. И вообще, он не производил впечатления светлого божьего посланника.

Алина провела пальцами по панно, ощутила его лакированную объемность: ай да дедушка, ай да мастер! Она попыталась вспомнить, увлекался ли он резьбой по дереву много лет назад, во времена ее детства… В голове возник образ: Андрей Петрович держит в руках… да, точно, новенькую, украшенную резьбой разделочную доску. Ну, хоть что-то. Хоть какие-то воспоминания, если только образ не ложный.

Документальный фильм прервала реклама, и Алина совсем убавила громкость телевизора. Зевнула, ощутив наконец легкую сонливость, но решила, что постель подождет.

Она подошла к книжному шкафу, и ее взгляд тут же наткнулся на собрание сочинений Шекспира: «Трагическая история о Гамлете, принце Датском», «Сон в летнюю ночь», «Макбет» и… о да, «Король Лир». Алина ощутила себя детективом, разгадавшим маленькую загадку: определенно, между прозвищем дедушки и персонажем произведения Шекспира существовала связь.

Алина осмотрела корешки остальных книг и удивилась, насколько разнообразны были литературные предпочтения деда: Рэй Брэдбери, Клиффорд Саймак, сказки народов мира, Марк Твен, Блаватская, Говард Лавкрафт, мифы Древней Греции, Джеймс Хедли Чейз, малый атлас мира – по виду еще советских времен, Фридрих Ницше, Чехов, словарь русского языка…

Разные жанры книг, резьба по дереву – Алина подумала, что дедушка, возможно, и был замкнутым, но жил в своем особом, совсем не скучном мире. Ей вдруг стало стыдно за то, что она бывала здесь всего пару раз за многие годы. И ведь даже в голову не приходило взять да навестить родного человека. Непростительное равнодушие, итог которого очевиден: близкий родственник теперь в памяти как в тюрьме с непроницаемыми стенами.

Она подошла к окну, вгляделась в ночь и вспомнила кладбище. Вспомнила, что на погребении не испытывала печали. Зато сейчас на душе было тоскливо. Почти беззвучно с губ сорвалось:

– Прости, дедуль.

Алина вздохнула, подошла к дивану и легла, стиснув в ладони пульт от телевизора. Закрыла глаза. Подумала: «Как же здесь непривычно тихо и спокойно». Ей сейчас даже допускать не хотелось, что рано или поздно придется вернуться в Москву. Лучше пока обмануть себя и поверить: все теперь будет прекрасно. Вообще все. Странно, но впервые за долгое время Алине вспомнилась колыбельная, которую пела ей мать. Слова и мелодия всплывали в сознании бережно, осторожно, словно были частичками хрупкого полуистлевшего пергамента – коснешься, и рассыплются в прах…

Ей снился сон…

Она стояла на широкой тропе, которая тянулась до леса вдалеке. Вокруг была кромешная тьма, но тропа мерцала, словно по ней ползали мириады светлячков, а над лесом колыхалось зеленое с ядовито-желтыми отблесками зарево. Ни луны, ни звезд, ночь словно пожрала мир вокруг, оставив лишь тропу и лес. Темнота выглядела густой, нереальной, шаг с тропы, и исчезнешь, утонешь в беспросветной мгле.

Ноги сами понесли Алину к лесу, но вдруг она захотела оглянуться, посмотреть, что там позади…

– Не оглядывайся, – услышала она шепот, будто отзвуки далекого-далекого эха.

Алина не оглянулась, зарождающийся страх убедил, что это предостережение лучше воспринимать всерьез.

Она шла по тропе, ощущая за спиной чье-то присутствие, кто-то бесшумно следовал за ней. Жутко. Хотелось рвануть вперед и мчаться сломя голову, лишь бы оторваться от неведомого спутника, но сон диктовал свои правила: не бежать и терпеть.

Лес приближался, надвигаясь черной стеной. В зеленом зареве мелькали тени. Алина услышала долгий глухой стон, похожий на гул ветра в гигантской трубе, но это был не ветер, а определенно какое-то существо, ведь в этом стоне слышались отчаяние и боль. Меньше всего Алине хотелось знать, что скрывает мгла. Пугала сама мысль о том, чтобы вглядеться в тьму, – казалось, она затянет, растворит в себе. Нет, не стоит смотреть, не стоит оглядываться.

Справа раздался пронзительный визг – звук приближался, становился все громче и громче, воздух завибрировал, а с ним задрожала и сама сущность Алины, разум вопил: «Не хочу! Пускай все исчезнет…» Вот бы закрыть глаза, вот бы…

Из темноты выплыла голова размером с дом – половину одутловатого лица занимала черная беззубая дыра рта. Выпученные глаза, с крошечными точками зрачков, бешено вращались. Слева кто-то захрипел, но скоро хрип сменился мощным хищным ревом. Огромная голова нырнула вниз – на мгновение мелькнул белесый костистый хребет – и исчезла.

Все звуки стихли. Алина, ощущая себя безвольной куклой, снова шагала в тишине. До леса было уже рукой подать. Она видела, как тропа тянется среди деревьев, корявые ветви шевелились, словно змеи, и сплетались над тропой в подобие арки.

– Не оглядывайся… не оглядывайся, – снова напомнил шепот.

Но она ни на секунду не забывала. Бесшумное, но ощутимое на уровне подсознания дыхание того, кто шел сзади, не давало забыть.

Алина ступила в пределы леса и тут же увидела среди кряжистых мощных стволов множество серебристых рыбьих глаз. Зеленое свечение над лесом пробивалось сквозь густые кроны, размытые блики плясали по листве и корням.

Глаза наблюдали за Алиной, сотни холодных бесстрастных глаз.

На тропу выскочил отвратительный жирный карлик с одутловатым лицом и тонкими костистыми руками. Он зыркнул на Алину, зашипел, разинув зубастую пасть, и скрылся среди толстых узловатых корней.

Неподалеку с треском и грохотом рухнуло дерево, после чего лес наполнили звуки, похожие на карканье ворон и хохот одновременно.

Карлики больше не прятались и все чаще появлялись у тропы. Они скалили пасти, морщили приплюснутые носы, скулили и выли, как псы. А ноги, будто существуя сами по себе, несли и несли Алину сквозь чудовищный лес. Ветви ворочались над ее головой, листва срывалась и, кружась в воздухе, падала на мерцающую тропу.

Но вот впереди показалось что-то белое. Алина вгляделась и поняла: это человек, который будто бы светился изнутри. Но нечто странное было в его фигуре, непропорциональное. Лишь достаточно приблизившись, разглядела сложенные крылья, ангел – о да, настоящий ангел, а никакой не человек – прикрывался ими точно щитом. Он был безликим – ни глаз, ни рта, ни носа, яйцеобразная голова с острым подбородком медленно поворачивалась на тонкой изящной шее то вправо, то влево.

За спиной ангела виднелись руины города – зеленые отблески играли на каменных остовах домов, изгрызенных временем башнях и мостовых, полуразрушенных стенах храмов. Похожие на лабиринт живописные, но пугающие развалины, насколько хватало взгляда.

Алина остановилась. Ангел перестал крутить головой и стоял теперь как мраморное изваяние. Ветви деревьев тянулись к нему, белесые карлики притихли. Но вот он резко расправил крылья, и ветви отпрянули, роняя листву, карлики взвизгнули и попрятались…

И Алина увидела, что скрывал ангел за щитом своих крыльев, и пожалела, что у нее есть глаза…

Это была девочка лет пяти с огромным синим бантом в светлых волосах, в белом платьице и в одной красной сандалии. Она отступила от ангела, глядя на Алину исподлобья, вытянула руку и указала на руины.

– Он там, – ее голос был тихим, но его отзвуки, как эхо, прозвучали многократно. – Скиталец ждет. Он заберет всех нас… всех нас… всех…

Глаза девочки начали выцветать, становясь блеклыми, бессмысленными. По волосам поползла седина. Малышка усыхала, превращаясь в скелет, обтянутый похожей на пергамент кожей.

– Заберет всех нас… – вновь услышала Алина. – Всех…

Ноги девочки надломились. Она упала и рассыпалась в прах. После нее на мерцающей тропе остались лишь платье, бант и красная сандалия.

Алине хотелось зажмуриться, не видеть, но законы сна были безжалостны: смотри и ужасайся. «Но зачем?! – восстал разум. – Зачем?! В этом нет никакого смысла…»

– Зачем, – прошептала она, пробуждаясь, будто выплывая из глубин темного омута. Заставляя сознание выплыть. Ей не хватало воздуха, не хватало сил…

Образы из кошмара закружились в голове. Алина, тяжело дыша, распахнула глаза: «Я здесь! Я уже не там! Спокойно! Спокойно!»

Она долго лежала, глядя в потолок. Подумала с досадой: «Приснится же такое!» Перед внутренним взором все еще стояла девочка-мумия с глазами как у древней старухи – образ, достойный горячечного бреда. Алине нередко снились кошмары, но этот… она его даже анализировать не желала, и уж тем более вспоминать подробности. Пускай скорее забудется к чертям собачьим. Пускай забудется!

Алина села на диван, вытерла ладонью испарину со лба и взглянула на настенные часы: 12.05. «Время ведьм» – как сказал однажды отец. Он произнес это всего лишь раз, во время похода с ночевкой на реку, но Алине эти слова почему-то запомнились.

Она надела тапочки, проведала безмятежно спящего Максимку и вышла из дома на крыльцо.

Воздух пах травами, в звездном небе светил месяц. Тишина и покой, лишь кузнечики ненавязчиво стрекотали да где-то далеко печально кричала ночная птица.

Алина смотрела на черную полосу леса за деревней и думала: «Туда не ведет никакая мерцающая тропа, и там нет безликих ангелов и мертвых девочек. Самый обычный лес. Самый обычный».

Она постояла еще минут пять и отправилась спать, очень надеясь, что кошмары больше не приснятся.

 

Глава вторая

В то время, когда Алина, стоя на крыльце, слушала сверчков и наслаждалась ночным воздухом, двое мужчин вошли на территорию кладбища. Один освещал путь керосиновой лампой «Летучая мышь», другой – нес лопаты.

Того, что постарше, звали Василий, и он, как и его спутник Леха, был сейчас безмерно счастлив. Еще бы, ведь сегодня вечером случилось настоящее чудо: его, простого грузчика с конфетной фабрики, похабника и законченного грешника, посетил самый настоящий ангел. Ангел, мать вашу! Сияющий и прекрасный!

Это произошло два часа назад, когда Василий только-только закончил свой ужин, состоящий из макарон с ливерной колбасой и чашки чая. Настроение было паршивое – еще с утра разнылась печень, и к вечеру лучше не стало. Он из-за этого даже на поминки Лира не пошел, боялся, что сорвется, нажрется, как свинья, а печень ведь не железная, верно? Его родной брат помер от цирроза, и у него все начиналось так же, с ноющей боли. Василий еще месяц назад собирался сходить к врачу, но все откладывал, боялся. А вдруг и правда цирроз? Нет ничего страшнее, чем выслушивать приговор. Он был из тех, кто тянет до последнего, надеясь, что само собой пройдет. И в конце-то концов, эта чертова печень болела ведь не каждый день, вот вчера, к примеру, и позавчера все было в порядке. Ну, почти в порядке.

Василий наливал себе вторую чашку чая, когда в дверь постучали. Он поморщился: «Какого дьявола?» Видеть никого не хотелось, разве что Маринку, но та отчалила вчера к матери в Тулу, и ее не будет еще неделю.

С выражением недовольства на лице он открыл дверь и увидел за порогом Его – сияющего, с крыльями, сложенными за спиной. И это было… это было… Чудо это было! Настоящее, растворившее в себе все чудо! Все! Голова сразу же закружилась. Сознание подхватил теплый ветер и взметнул вверх, вверх… ощущение счастья разрывало разум, все проблемы забылись, боль исчезла. Хотелось ликовать громко, чтобы все слышали…

Но ангел приставил тонкий изящный палец к его губам:

– Тс-с. Не шуми, друг мой, не шуми.

«Он назвал меня другом! – обомлел Василий. – Я друг ангела!» И бухнулся на колени. У него возникло мощное ощущение собственной значимости. Словно сам господь Бог указал на него своим перстом и сказал: «Ты избранный, сын мой!» Черт возьми, ангелы ведь не являются к кому попало, верно? А еще Василий испытывал дежавю, ему казалось, что он уже видел этого безликого божьего посланника. Возможно, во сне или в раннем детстве.

Ангел вошел, закрыл за собой дверь, проследовал в гостиную. Василий залюбовался его крыльями, сложенными за спиной, они были призрачными, словно сотканными из лунного света. Он пополз следом, с подобострастием глядя на божьего посланника, ему хотелось покаяться в своих грехах и получить прощение, хотелось хоть как-то выразить свой восторг.

– У меня к тебе дело, – ангел уселся на табурет, сложил руки на груди.

– Все что угодно! – тут же отозвался Василий.

Он заметил: голос у гостя был не мужской, не женский, а какой-то… средний. Да, точно – средний. И легкий. На ум пришло именно слово «легкий».

– Все что угодно! Я выполню любой приказ, клянусь.

– Конечно, выполнишь, иначе меня здесь не было бы… Ну так вот, друг мой, слушай внимательно… Через полчаса к тебе явится твой приятель Леха Свиридов, и вы оба пойдете на кладбище. В полночь вы должны быть там, усек?

– Усек, – кивнул Василий, глупо улыбаясь.

– Лопаты, фонарь, стамеску и молоток не забудьте. – Ангел поднялся с табурета. – И смотрите, чтобы вас никто не видел, это важно. Я буду ждать на кладбище. Тебе все ясно?

– Все ясно. Конечно. Как скажете. А вы простите мне мои грехи? – На лице Василия возникло плаксивое выражение. – Их так много. Господи, их так много… Мне страшно, Господи… Прошу, прости, – он быстро подполз к ангелу и ткнулся лбом в пол у его ног. – Пожалуйста, пожалуйста…

Василий услышал, как рассмеялся посланник божий:

– Всему свое время, дружок. А пока тебе придется лопатой поработать.

С этими словами ангел проследовал к двери и вышел из дома. А Василий принялся неумело молиться, хлестко осеняя себя крестным знамением, и молился до тех пор, пока не пришел блаженно улыбающийся Леха Свиридов.

* * *

Ангела они увидели в начале бетонной дорожки, рассекающей кладбище надвое. Его трудно было не заметить, ведь от него исходило сияние. Он держал в руке маленький чемоданчик и насвистывал незатейливую мелодию. Василий почувствовал в ногах слабость – так и подмывало снова грохнуться на колени перед посланником божьим.

Они подбежали к ангелу, изнывая от желания услышать новый приказ. И приказ не заставил себя ждать:

– Идите за мной, – ангел сошел с дорожки и зашагал между оградками. – Будете, ребята, сейчас гроб выкапывать, как вам такое дельце?

– Будем счастливы сделать все, что ты скажешь, – выпалил Леха.

– Будем счастливы, – тут же подтвердил Василий.

– Молодцы. Я переговорил с Богом, и знаете, что он мне сказал? Нет? Он сказал, что теперь вы на особом положении, вот так вот. И насчет грехов… Все зависит от вашего усердия, господа. Только от усердия! От того, насколько быстро вы сегодня выполните свою работу, зависит ваш пропуск в рай, усекли? Да вы просто везунчики, скажу я вам. Не каждому выпадает такая удача.

Леха хлопнул Василия по плечу: мол, мы и правда везунчики!

Ангел остановился. В свете «Летучей мыши» Василий разглядел табличку на деревянном кресте. Вслух прочитал:

– Чудинов Андрей Петрович.

– Лир? – удивился Леха. – Его ведь только сегодня… то есть вчера похоронили.

Ангел поторопил:

– Давайте начинайте копать, нечего болтать. Ночи сейчас короткие, а до рассвета до хрена еще сделать нужно.

Никогда еще Василий не чувствовал такого прилива сил. Он готов был без отдыха перелопатить все кладбище, лишь бы ангелу угодить. Выкопать гроб? Да легко! И ему даже в голову не приходило задаться вопросом: зачем все это нужно? Он поставил лампу возле могилы и принялся расшатывать крест, а Леха убрал венки, поплевал на ладони и начал с каким-то безумным остервенением орудовать лопатой.

Ангел одобрительно кивнул, после чего присел на корточки и открыл чемодан. Внутри, на ложе из красного бархата, лежали пять статуэток, вырезанных из кости, – стилизованные фигурки людей с головами животных: медведя, волка, змеи, петуха и быка. Там же в чемодане лежали толстая свеча, металлическая коробочка, стянутый тесьмой кожаный мешочек, скальпель и компас. Ангел взял фигурку человека с головой медведя, взглянул на стрелку компаса и зашагал прямиком на запад. Сделав несколько десятков шагов, остановился, примостил статуэтку возле белой резной оградки.

– Тэ-эк-с, порядок.

Насвистывая веселую мелодию, он пошел обратно к могиле Лира.

Василий, словно не знающий усталости робот, вспарывал землю лопатой. Заслышав свист, впервые после встречи с ангелом спросил себя: «А как он говорит, ведь у него рта нет? Как свистит?» Василий тут же осекся, ощутив себя полным кретином. «Это же, черт возьми, посланник божий!» – мысленно рявкнул он на себя.

Ангел выбрал фигурку человека с головой волка, сверился с компасом и пошел на юг, но прежде похвалил копателей:

– Да вы прям как экскаваторы. Молодцы!

После этих слов они принялись копать еще усердней – на пределе, обливаясь потом. Стиснув зубы, Василий твердил себе: «Я попаду в рай! Бог простит меня. Простит за все!»

Ангел установил фигурки по всем направлениям сторон света. Василий и Леха к тому времени уже добрались до гроба. Они выглядели такими довольными, словно выкопали сундук с золотом.

– Давайте вытаскивайте его скорее, – нетерпеливо произнес ангел.

Они отбросили лопаты и, кряхтя и подначивая друг друга, приподняли гроб и вытолкнули его наружу. Облегченно дружно вздохнули: дело сделано! Но ангел отдал новый приказ:

– Вскрывайте крышку.

Выбравшись из могилы, Василий безропотно достал из сумки молоток, стамеску и принялся за работу, Лехе же оставалось только держать лампу. Через пару минут крышку сняли. Василий посмотрел на мертвеца и перекрестился, его примеру последовал Леха.

– Вытаскивайте его и кладите во-от сюда, – распорядился ангел, указав на участок земли возле тополя.

Андрей Петрович был человеком крупным и даже в старости не съежился, не усох. Василию с Лехой пришлось изрядно попыхтеть, чтобы вытащить труп из гроба и перетащить его в указанное место. Впрочем, закончив с этим делом, изнуренными они не выглядели, их энергия казалась неиссякаемой, и следующее задание – «сбросить гроб обратно в могилу и закопать как было» – они восприняли с энтузиазмом. Еще бы, ведь сады Эдема уже не казались несбыточной мечтой.

Пока Василий с Лехой сбрасывали землю в могилу, ангел достал из чемодана скальпель и аккуратно провел лезвием между губ мертвеца, освободив их от ссохшегося клея. Возле головы Андрея Петровича установил оставшуюся фигурку человека с головой змеи. С удовлетворением потер руки:

– Ну, пока все. Скоро снова будешь бегать, старичок.

Могилу закопали минут за двадцать. Подровняли насыпь, воткнули крест, водрузили на прежнее место венки – бросишь мимолетный взгляд, и в голову не придет, что была эксгумация.

Ангел обошел могилу.

– Что ж, потрудились вы отлично, ребята. А теперь хватайте лопаты, инструмент и дуйте домой. Как придете, сразу же ложитесь спать.

– А рай? – выдохнул Леха.

Ангел подошел к нему вплотную.

– Я всегда свое слово держу. Или ты сомневаешься?

Леха попятился и энергично замотал головой.

– Нет-нет, я не…

– Будет вам рай. Вы придете домой, смоете с себя грязь, разденетесь и ляжете спать. А когда проснетесь, будете уже другими людьми, обещаю. Никаких болезней, никаких грехов. Ваши души очистятся. И догадайтесь с трех раз, господа, где вас встретит Бог, когда пробьет ваш час?

Василий догадался первым:

– У врат рая.

– Вот именно! – ангел выставил указательный палец. – Умница, возьми с полки пирожок. Вы, конечно же, окажетесь у врат рая, где же еще. Бог будет ждать вас с распростертыми объятиями.

Василий с Лехой переглянулись, схватили лопаты, инструмент, лампу и едва ли не бегом двинулись к выходу с кладбища. Ангел развел руками.

– Мартышки, что тут еще скажешь.

* * *

Василий и Леха проснутся утром от боли в мышцах. Они не будут помнить ни ангела, ни о своем походе на кладбище, ни об обещанном рае. Бедолаги с изумлением станут рассматривать кровавые волдыри на ладонях и спрашивать себя: откуда эта хрень взялась?! Весь день они будут испытывать жуткую тоску, а к вечеру Василий сорвется, купит у Зинки Хромой литр самогона и, несмотря на ноющую боль в печени, нажрется как свинья – все что угодно, лишь бы усмирить тоску. Все что угодно.

* * *

После того как Василий и Леха ушли, ангел установил возле головы Лира горящую свечу. Затем вытащил из металлической коробочки тонкие бумажные полоски, на которых черной тушью были начертаны квадраты, круги, треугольники, ромбы, кресты, черточки, трапеции и спирали, – все эти знаки перемежались с цифрами и странными буквами.

Бумажные лоскуты ангел сжег в пламени свечи, после чего взял кожаный мешочек, развязал тесьму и насыпал на ладонь горку черной пыли.

Листва зашумела сначала справа, потом слева. Тонкий светящийся воздушный поток промчался среди венков на могиле, потревожив искусственные цветы, взметнулся вверх, сделал вираж. А потом призрачный ручей рванул к ангелу, сорвал пыль с его ладони, закружил ее в вихре, поднял к кронам деревьев и рассеял над кладбищем. Микроскопические пылинки оседали на листве, коре тополей, падали на надгробные плиты и могилы. Все пять статуэток одновременно засияли и выстрелили в ночное небо яркими зелеными лучами…

* * *

Первый пилот аэробуса А320 Уральских авиалиний, совершающий рейс Москва – Сочи, открыл рот от изумления: впереди по правому борту темноту пронзили пять зеленых лучей.

– Это еще что?

– А хрен его знает, – прошептал второй пилот, вглядываясь в ночь за лобовым стеклом, – никогда такого не видел. Может, доложим диспетчеру, а?

– Не суетись, думаю, опасности никакой нет.

Самолет пролетел мимо лучей, и второй пилот облегченно выдохнул:

– Кому расскажем – не поверят.

* * *

Тем временем участок кладбища, ограниченный статуэтками, подвергался безумным метаморфозам. На стройных стволах тополей вздувались узловатые грибовидные опухоли, из земли с треском выползали корни, листва на извивающихся ветвях удлинялась – деревья стонали, кряхтели, как древние старики.

Из земли сочился бледный туман, он обволакивал надгробия, кресты и оградки. Кое-где дерн вздувался буграми, разрывался под напором несуразных колючих растений, которые лезли из земли с неестественной мощью.

И посреди этого безумия, склонившись над трупом Лира, стоял ангел.

– Ты чуешь дыхание Скитальца, чертов потрошитель? Чуешь? Это же блаже-енство… Истинное блаже-енство…

В воздухе, будто ниоткуда, появились стайки крупных черных мотыльков, они порхали в лунном свете, оставляя за собой тонкий мерцающий шлейф. Из-под корявых корней выползла огромная жаба, покрытая россыпью сочащихся слизью бородавок. Она вылупила желтые глазищи, коротко рыгнула и издала басовитый утробный рев.

Опухоли на деревьях пульсировали, набухали и лопались, разбрызгивая темную жижу. Среди ветвей тополя, возле которого стоял ангел, заворочалось что-то бесформенное, на мгновение показались глаза-плошки с красными вертикальными зрачками, а потом последовал долгий глухой вой.

Ангел вытянул руку с раскрытой ладонью, и на нее тут же уселся мотылек.

– Ты был прав, Скиталец. Прав, как всегда.

Ладонь резко сжалась в кулак. Ангел снова склонился над Лиром и размазал по его лицу липкую желеобразную массу – то, что осталось от мотылька.

Из тумана к ногам мертвеца выползла тонкая белая змейка. Она подняла плоскую длинную голову и посмотрела бусинками глаз на ангела. Тот кивнул, словно говоря: действуй.

Змейка, прощупывая воздух раздвоенным языком, проползла по отутюженным штанинам Лира, по застегнутому на все пуговицы пиджаку, скользнула по шее, подбородку и буквально вонзилась в ноздрю. Несколько мгновений – и она целиком заползла в нос мертвеца. Кадык Лира дернулся, губы слегка приоткрылись под напором вырвавшегося из глотки шипения.

Из-за деревьев, крадучись и озираясь, начали выходить карлики с белесой морщинистой кожей. Они дергали носами, нюхая воздух, и осторожно, словно боясь обжечься, трогали надгробные плиты и оградки. Карлики то терялись в тумане, то появлялись, их круглые рыбьи глаза сверкали расплавленным серебром, отражая свет луны.

На одного белесого уродца налетела стайка мотыльков. Он заверещал, размахивая тонкими костистыми руками, метнулся вправо, влево, а потом прыгнул за высокое надгробие и притих.

Бесформенное темное нечто среди ветвей снова завыло – карлики взвизгнули, нырнули в туман. Но когда вой прекратился, они снова появились.

– Ты, – указал ангел на одного из карликов. – Иди сюда, живо.

Уродец съежился, морщинистое лицо перекосилось, тонкие бледные губы задрожали.

– Сюда иди! – рявкнул ангел, в его руке блеснул скальпель.

Карлик подчинился, а его собратья попрятались за деревьями. Некоторые из них мерзко хихикали, радуясь, что выбор пал не на них.

Когда карлик подошел, ангел схватил его за жирные складки на шее и приподнял, словно кутенка. Уродец раскрыл зубастую пасть, захрипел, ноги, с широкими, как ласты, ступнями, задрыгались в тщетной попытке снова коснуться земли.

Ангел расправил крылья, лезвие скальпеля вспороло горло карлика, из раны хлынула темная кровь. Уродец дергался, издавая булькающие хрипы, серебро в его глазах начало меркнуть, из пасти выскочил черный дымный сгусток, в котором мерцали зеленые искры, и тело карлика обмякло. Ангел отшвырнул его в туман и сложил крылья.

Черный сгусток несколько секунд парил над лицом Лира, после чего опустился, просочился сквозь приоткрытый рот.

Ангел сжал ладонь в кулак и разжал, сжал и разжал, еще раз и еще, еще и еще… Раздался сначала слабый, но с каждым мгновением усиливающийся звук: тук-тук, тук-тук… Казалось, в пространстве, невидимое глазу, находится огромное сердце, качающее кровь неизвестно куда: тук-тук, тук-тук… Теперь это был мощный, как удары колокола, звук, от которого дрожал воздух, а туман распадался на клочья. Тук-тук, тук-тук… Ветви деревьев дергались, словно руки марионеток, яростно шумела листва. Карлики верещали, выглядывая из-за уродливых стволов, темное бесформенное нечто взобралось к кронам и завыло с удвоенной силой.

А ангел сжимал ладонь и разжимал, еще и еще, тук-тук, тук-тук…

Тело Лира дернулось, выгнулось дугой, из глотки вырвался хриплый долгий стон.

Ладонь ангела застыла, и мгновенно наступила тишина.

Лир разлепил веки. Его глаза были подернуты серой дымкой, узкий зрачок пульсировал.

– С возвращеньицем, – весело сказал ангел. – Ты там в гробу, надеюсь, не скучал? – он наклонился и похлопал ладонью по щеке старика. – Ну, ты лежи пока, приходи в себя. Сегодня та еще ночка, верно?

Ангел поднял статуэтку человека с головой змеи, накрыл зеленый луч ладонью. Подождал немного, пока исходящее от фигурки свечение не угасло, и положил ее в чемодан. То же самое он проделал с остальными статуэтками.

Туман начал рассеиваться. Опухоли на деревьях покрывались коростой, которая трескалась, крошилась и струпьями падала на землю. Странные новоявленные растения увядали, съеживались, карлики отрешенно бродили среди могил, их несуразные фигуры становились размытыми, они будто таяли в ночном воздухе, таяли, таяли…

Время фантасмагории уходило, участок кладбища обретал прежний вид. Темное нечто в кроне тополя печально и тихо завыло – этот звук подхватил легкий ветерок и унес в неведомые дали.

Глаза Лира теряли серую дымку, они становились влажными и осмысленными. Он приподнял голову, зашамкал губами, попытался что-то сказать, но не смог – из глотки вырвался лишь хрип.

– Не стоит, – посоветовал ангел, разминая плечи. – Говорить в ближайшие часы ты вряд ли сможешь. Побочный эффект, знаешь ли.

Но вопреки его словам, Лир сделал шумный вдох и с диким напрягом выдохнул:

– Бо-о-ольно… – На его лбу вздулась вена, из ноздрей потекла темная слизь.

Ангел присел перед ним на корточки.

– Больно? Ну-ну… А что ты, маньяк херов, ожидал, океан экстаза? Ты сдох и воскрес, это всегда больно, по себе знаю. А впрочем, я мог бы дать тебе один порошочек, боль как рукой снимет. Ну так как, дать?

Лир дернул головой. Ангел несколько секунд молчал, а потом грубо ткнул пальцем в его грудь.

– А вот хер тебе, а не порошочек. Хочу, чтобы ты помучился. Должен сознаться… я запретил патологоанатому потрошить тебя, но приказал ему сделать на твоей спине сотню маленьких надрезов. Уверен, сейчас они огнем горят. Горят ведь, верно? – ангел поправил малиновый галстук на шее Лира. – Согласен, с моей стороны это было неразумно делать, учитывая обстоятельства, но вот не смог себе отказать в таком удовольствии, и все тут. Хочешь сказать, что я мелочный?.. Ну да, есть немного, но лично меня это совсем не напрягает, со-вер-шен-но.

Лир застонал и повернулся на бок, подложил руку под голову. Его затрясло, как от озноба. Ангел подошел к кресту, тихо прочитал надпись на табличке:

– Чудинов Андрей Петрович. Тысяча девятьсот сорок третий, тире, две тысячи пятнадцатый. Хм-м… последняя дата теперь не актуальна, забавно, да? – он расправил черную ленту на одном из венков. – От друзей и близких. Черт возьми, да у тебя ведь не было ни тех, ни других. Люди тебе польстили, возложив этот венок. Э-эх, знали бы они, кем ты был на самом деле, старичок. И вообще, твоя могила как одна сплошная ложь, – ангел встрепенулся. – Ну да бог с ней… а теперь пора обрисовать тебе нынешнюю ситуацию. Ты там не уснул часом? Слушаешь меня?

Лир промычал что-то нечленораздельное. Ангел продолжил:

– А ситуация у нас просто замечательная. Скиталец, как всегда, все верно предсказал: тот, кого он так долго искал, теперь здесь – я его сразу узнал, как только увидел, на нем словно печать стоит. И знаешь, что меня удивило? Это ребенок, мальчишка. А то, что он правнук такого долбаного маньяка, как ты, меня вообще убило!.. Ничего себе поворотик, скажи? Просто какой-то взрыв мозга! Меня вообще трудно удивить, но такое… А ведь Скиталец все наперед знал, хитрюга. «Когда Лир умрет, он отыщется», – это его слова, помнишь? Не иначе будущее увидел.

Лир подполз к дереву, прислонился к нему плечом, тяжело задышал, поперхнулся и раскашлялся.

– Я гляжу, в себя уже приходишь, – заметил ангел. – Ну-ну… завтра к вечеру будешь как огурец, сильнее и резвее прежнего, точно тебе говорю.

– Зачем? – прошептал Лир.

– Зачем что? – ангел подошел к нему. – Хочешь знать, зачем я воскресил тебя? Э-э, ну, как сказать, тут две причины. Во-первых, мне очень не хочется, чтобы смерть прекратила твои мучения. Ты ведь не думал, что я возьму вот так просто и отпущу тебя? Губу, надеюсь, не раскатывал, нет? А во-вторых, мне сейчас позарез нужен охотник. Искать, и тем более обрабатывать нового, просто-напросто времени нет. Да и кто, скажи на милость, справится лучше тебя? – ангел повысил голос и хлопнул в ладоши. – Ты, мать твою, всегда был и есть лидер хит-парада! Маньяк номер один! Неуловимый потрошитель! – он потрепал Лира по щеке. – Я в тебя верю, старый мудак, это главная причина почему ты сейчас не в гробу. Вот я и ответил на твой вопрос. Удовлетворен?

Морщась от боли, Лир поднялся на ноги. Его тут же занесло, и он схватился за дерево, чтобы не упасть. Собрался с силами и сумел выговорить:

– Я… сделаю.

– Все, что я скажу, знаю-знаю, – ангел провел ладонью по седым волосам Лира. – Ты ведь самая моя послушная марионетка, – он щелкнул его по носу, отошел и поднял лицо к небу, под свет ущербной луны, который пробивался сквозь теперь уже безмятежную листву. – У тебя есть всего несколько дней, старик, чтобы найти и притащить в убежище пять жертв. Да-да, в этот раз Скитальцу нужно пять детишек. Это станет, так сказать, нашим с тобой вкладом, билетом в будущее. Знаю, дело это не простое, но ты справишься. А сейчас… сейчас подотри сопли и чеши в убежище. Набирайся сил, понял меня?

Лир кивнул, отстранился от дерева и покрутил головой, разминая шею. Сделал шаг, другой, остановился. Ноги дрожали, но он нашел в себе силы продолжить путь, и каждый новый шаг давался ему все легче и легче.

– Вот и ладно, – подвел итог ангел. Он поднял чемодан, тяжело вздохнул: – Да-а, ночка сегодня и правда – та еще.

* * *

Лиру потребовалось минут десять, чтобы дойти до выхода с кладбища. Силы возвращались, но очень хотелось спать и есть – особенно есть. Кишки просто сводило от голода, так и подмывало рухнуть на колени, сорвать пучок травы и жрать ее не пережевывая, все что угодно, лишь бы набить брюхо. Одно хорошо: убежище было недалеко, чуть больше часа идти даже с такими одеревеневшими ногами, в которых еще до конца не восстановилось кровообращение.

А в убежище есть еда. Много еды, запасы как на случай ядерной зимы: консервы, крупы. Ангел обо всем позаботился. Бункер в лесу строили сорокинские мужики, потрудились на славу, а потом благополучно забыли о том, что и где строили. Ангел отлично мог подчинять себе волю людей, но еще лучше он умел стирать память.

Луна светила Лиру в спину. Он шел вслед за собственной тенью и мысленно скулил, как собачонка, у которой отняли кусок мяса: «Я снова хочу умереть…» Но он не мог, самоубийство было не для него. Лир не мог прийти в убежище и повеситься, не мог разбежаться и разбить голову о стену, не мог выпить яд… он не мог сделать две вещи – противиться воле ангела и покончить с собой. Едва начинал думать об этом, как в сознании возникала стена с красной сияющей надписью «Вход воспрещен!». И не существовало такого тарана, которым возможно было эту стену разрушить. Ангел знал свое дело, настоящий профи. Черт возьми, Лир им даже восхищался, хотя и подозревал, что это восхищение вложено в его сознание всемогущим кукловодом.

Вот и опушка. Лир остановился, облизал пересохшие губы и вдруг задался вопросом: «А что там было, за гранью?» Он не помнил никаких пресловутых туннелей, ведущих к свету, – много лет назад ему довелось прочитать книгу доктора Моуди «Жизнь после смерти», сколько же там было свидетельств людей, якобы видевших свет в конце туннеля… Сотни свидетельств, и Лир им даже верил. Но все оказалось ложью.

Он хорошо помнил, как ангел убил его – приложил ладонь к голове, сказал: «До встречи, старый мудозвон», и… и все, смерть. И все? Нет-нет, там за гранью что-то было, Лир знал это. Но как вспомнить? Как? Пытаясь сосредоточиться, он даже забыл про голод. Уверенность, что период между смертью и воскрешением был чем-то заполнен, взбудоражила разум. Может, его душа витала в темноте, в ожидании новой реинкарнации?.. Нет, Лир этого не помнил и с досадой сознавал: можно выдать хоть тысячу предположений, вот только они не заменят правды. А значит, нужно еще сильнее сосредоточиться и вспомнить, в конце-то концов. Ведь там что-то было! Точно что-то было!..

И Лир вспомнил. А вернее, в сознании открылась щелочка, в которую он на миг заглянул и увидел лишь крохотный кусочек кадра бесконечной хроники. Но этого оказалось достаточно: Лир остолбенел от ужаса, сердце едва не разорвалось, разум вдруг оказался возле пропасти сумасшествия и теперь балансировал, пытаясь не сорваться. То, что память милосердно приоткрыла лишь на миг, оказалось слишком непостижимым и слишком страшным – хотя слово «страх» недостаточно мощное, чтобы описать такое.

Что-то немыслимое, грязное, чуждое, вечное…

Оно горело.

Все горело… Вечность пылала…

Душа плавилась, растекалась.

Оно ревело и стонало. Вечность ревела и стонала. И корчилась, корежилась…

Лира затрясло, он обхватил дрожащими руками голову и заорал, выпучив глаза. Он орал и орал, пытаясь с криком выплеснуть ужас, который буквально вибрировал в каждой клетке тела, пожирал разум.

* * *

Рыбак, который дремал над закинутыми донками, встрепенулся, услышав далекий и какой-то нечеловеческий крик. Ночь была такая спокойная, тихая, даже колокольчики на снастях сегодня ни разу не звенели, а тут такое! Кто, боже всемогущий, может так вопить? Что-то дикое, лютое было в этом крике. Рыбак перекрестился, быстро забормотал:

– Господи, спаси и сохрани! Спаси и сохрани!..

Он решил, что на сегодня достаточно рыбной ловли, и принялся торопливо сматывать донки.

* * *

Прошло не менее получаса, прежде чем Лир начал приходить в себя. Как только скачущие мысли обрели хоть какое-то подобие порядка, он подумал: «Что это было?!» Нет-нет, ему больше не хотелось знать, не хотелось вспоминать. Оконце в сознании закрылось, и слава богу! И последнее, что Лир желал бы сделать, это попытаться снова открыть его. Образы, увиденные в этом оконце, стерлись, но страх, как темный шлейф от пережитого кошмара, никуда не делся. И не исчезнет больше никогда. Лир осознавал, что теперь придется жить под постоянным гнетом этого чувства, ведь память всегда могла сыграть злую шутку и обрушить такую лавину ужаса, что мозг просто взорвется.

И это будет только начало, потому как настоящий ад ждет именно после смерти. О да, Лир теперь знал, чем был заполнен период между смертью и воскрешением.

Он вспомнил, как снова мечтал умереть. Идиот! Тупой, тупой, тупой идиот! Умирать нельзя! Все, что угодно, лишь бы жить, абсолютно все! Он камни будет грызть зубами, землю жрать, унижаться, убивать. Скиталец обязательно отметит его старания и наградит вечной жизнью. Скиталец может это сделать, он все может!

Лир немного воспрянул духом, двинулся к убежищу и скоро был возле входа в бункер.

Ангел поработал над этим местом. Забредет сюда грибник и даже не обратит внимания на железную дверь в земле, коснется взглядом и тут же забудет то, что видел. Лир помнил, с какой легкостью Ангел спрятал убежище, на это ушло минут пятнадцать, не больше: он отрубил голову петуху, окропил землю кровью, сжег в пламени свечи исписанные странными знаками бумажные полоски, и… и все. Проще простого, но Лир не сомневался: если бы ему самому захотелось провести этот обряд, то ничего не получилось бы. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

Лир открыл дверь и в кромешной тьме спустился по ступеням. Нащупал справа керосиновую лампу и спички, зажег фитиль. Облегченно выдохнул:

– Я вернулся.

Он долго стоял, глядя на бетонную стену, на которой висело деревянное панно с цитатой из «Короля Лира»:

Обессиленно уселся на пол, обхватил голову руками и тихо заплакал.

– Я живой, – всхлипывал он. – Я… живой.

 

Глава третья

Завтрак Алины и Максимки был незатейлив: чай, бутерброды с маслом и печенье. Покончили с ним мигом и с каким-то радостным азартом. Это так отличалось от их обычных московских завтраков. Алина неосознанно разделила жизнь на «до приезда в деревню» и «после», и то, что было «до», ей сейчас виделось исключительно в сером свете. А что касается «после»… этот период жизни только начинался, но он уже сиял яркими красками. Ну разве там, в Москве, могло утро быть таким ясным? Однозначно – нет.

Про ночной кошмар Алина даже не вспоминала. Образы безликого ангела, девочки с синим бантом и бескрайних руин затерялись в сознании как нечто неважное, мимолетное. К тому же после кошмара Алине приснился хороший сон, подробности которого она почти не помнила, – что-то, связанное с зеленым лугом, цветами и бабочками.

После завтрака вытащила во двор раскладушку (чем не шезлонг?), которую заприметила еще вчера вечером, и кресло. С креслом пришлось повозиться, весило оно немало, а Максимка скорее мешался, чем помогал, хотя и суетился за двоих.

Когда место для отдыха было готово, Максимка плюхнулся на раскладушку, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. Алина уселась в кресло, жалея сейчас лишь об одном: в руке не хватало бокала с каким-нибудь холодным экзотическим коктейлем или, на худой конец, с обычным лимонадом. Она решила, что позже позаботится об этом. А пока ей хотелось просто сидеть с закрытыми глазами, дышать деревенским воздухом, слушать, как мухи жужжат. Если повезет, то на руку божья коровка сядет. Алина улыбнулась: последний раз она держала божью коровку на ладони, пожалуй, в юности. Эта маленькая, красная с черными пятнами букашка всегда олицетворяла для нее солнечное лето, такое, как сейчас.

– Ма, – услышала она, – а правда, что если курице голову отрубить, то она без головы еще долго бегать будет?

Вот так вопросик! Алина открыла глаза, удивленно уставилась на Максимку.

– Ты это где ж такое услышал?

– Сенька вчера рассказал.

Алина усмехнулась: вот, оказывается, о чем болтают семилетние мальчишки, пока родителей нет рядом, о безголовых курицах! А с другой стороны, о чем же еще им болтать, о цветочках-одуванчиках?

– Он сказал, что сам видел, как курица без головы бегала, – уточнил Максимка. – А я ему сказал, что он врушка.

Алина дернула плечами.

– Почему ж сразу врушка? Может, он и правда такое видел.

– Ну-у, не знаю. Я ему не поверил. Если курица без головы, то она же не видит, куда бежать, сразу же споткнется и упадет, правильно?

– Это если есть обо что спотыкаться, – возразила Алина. – Камешек там или кочка.

Максимка задумался.

– Все равно не верится. Если сам увижу, тогда поверю.

«Не дай бог тебе такое увидеть! – мысленно воскликнула Алина, а потом задалась вопросом: – А что бы психологи сказали о таком разговоре матери с сыном?» К ее облегчению, Максимка решил тему про безголовую курицу не продолжать. Он запустил палец в нос, задумчиво поковырялся в нем и спросил:

– Ма, я возьму нотбук, а? – именно так, с одной буквой «у».

Алине не нравилось, что Максимка все чаще и чаще проводил время за компьютерными играми. И по этому поводу она обычно успокаивала себя: это пройдет, найдутся другие, более правильные увлечения. А если нет, то доступ к компьютеру будет ограничен. Однако думать об этом сейчас не хотелось. Пусть пока играет в свои любимые стрелялки. В такое прекрасное утро совершенно не было желания что-то запрещать.

– Ладно уж, бери, – разрешила она, впрочем, не забыв вложить в слова нотки упрека.

Минуты не прошло, а Максимка уже сидел на раскладушке, уткнувшись в экран ноутбука. Он врубил «Medal of Honor» и самозабвенно принялся лупить из виртуального автомата виртуальных злодеев. Громкость сделал минимальной – знал, что маме придутся не по душе резкие звуки выстрелов.

Алина снова расслабилась. Какое-то время перед внутренним взором бегала безголовая курица, но потом куда-то исчезла. В лицо дохнул теплый ветерок – как же хорошо, настоящее блаженство, ветерок с запахом трав и крохотной толикой навоза. Где-то жужжала муха, но звук этот был неназойлив и даже приятен. Для полного счастья не хватало только божьей коровки на руке, ну и, конечно же, коктейля в хрустальном бокале. Алина только начала размышлять о том, какой коктейль она сейчас бы предпочла, как ее кто-то снова выдернул из озера блаженства:

– Здравствуйте, и прощения прошу, что от отдыха вас отвлекаю.

Алина встрепенулась, часто заморгала, а потом увидела за низкой щербатой калиткой щуплого старичка в синей панаме. Сразу же вспомнила: это ведь он вчера на похоронах хоть и безуспешно, но пытался поставить на место Федора.

– Здравствуйте, – поднимаясь с кресла, радушно сказала Алина. Максимка же наградил незваного гостя лишь мимолетным взглядом.

– Виталий Аркадьевич, – представился старик и сорвал с головы панаму. – Я напротив вас проживаю, – он улыбнулся и приподнял небольшую плетеную корзинку. – Вот решил вас клубничкой угостить. Только что собрал и помыл. Клубничка отборная, сорт редкий, «Моделайн», уверен, такой ягоды вы еще не пробовали.

Алина слегка смутилась от такой неожиданной щедрости. Она торопливо открыла калитку.

– Ой, да не стоило, честное слово…

– Берите-берите, это ж от души. – Виталий Аркадьевич вошел во двор, водрузил панаму на голову и протянул Алине корзинку. – Сыночек ваш покушает, да и вы сами…

– Ма, можно мне клубнички? – подал голос Максимка. Он даже игру на паузу поставил.

– Она мытая, – напомнил Виталий Аркадьевич.

Алина улыбнулась, поблагодарила и передала корзинку сыну. Тот выбрал самую крупную ягоду и целиком запихал в рот. За первой ягодой незамедлительно последовала вторая.

– Честно говоря, вы мне одолжение сделали, – с довольным видом сознался Виталий Аркадьевич. – У меня, знаете ли, есть одно правило: три добрых дела в день. И этого правила я придерживаюсь без малого вот уже семь лет, – он многозначительно поднял руку с вытянутым указательным пальцем. – Так что вы помогли мне совершить первое за сегодня доброе дело.

Алина рассмеялась.

– Рада, что помогла.

Виталий Аркадьевич вынул из кармана штанов сотовый.

– Видите этот телефон? Откровенно говоря, я им толком и пользоваться-то не умею, не дружу с этими электронными штучками, зато умею слать эсэмэски. Спросите зачем? А чтобы посылать через эсэмэски денежки в благотворительные фонды. Я человек не богатый, но пожертвовать десять-двадцать рублей в день позволить себе могу. Когда совершаешь добрые дела, и живется легче, вот так-то.

Алина машинально мысленно добавила: «Особенно когда добрыми делами хвастаешься перед первым встречным». Она тут же устыдилась своей неожиданной стервозности и выпалила:

– Да вы настоящий ангел.

Виталий Аркадьевич демонстративно глубоко вздохнул и развел руками.

– Увы, для ангела я слишком грешен. Бурная молодость, знаете ли.

Алина указала на кресло:

– Присаживайтесь.

– Нет-нет, благодарю. Я ведь к вам всего на минутку заглянул. – Он подошел к калитке, на несколько секунд застыл, задумавшись, а потом оглянулся. – Надеюсь, вас не слишком расстроил вчерашний инцидент на кладбище?

Алина махнула рукой:

– Пустяки, я уж и забыла.

– Федор неплохой человек, поверьте. Просто… просто находит на него иной раз. Он правда неплохой. – Виталий Аркадьевич выдержал паузу. – Это лет десять назад было, на шатурском водохранилище… Один парнишка под лед провалился. Пока все рыбаки – а их в тот день немало было – стояли разинув рты, Федор, не раздумывая, бросился в полынью и вытащил бедолагу. Уж этот-то поступок явно стоит больше, чем все мои добрые дела, вместе взятые. Плохой человек на такой поступок не способен, согласитесь. Так что вы уж простите его. Уверен, он сейчас жалеет о том, что на похоронах наговорил.

Алина отчего-то в этом не была уверена, но спорить не стала. Виталий Аркадьевич вышел за калитку, пересек улицу и уже весело выкрикнул:

– А корзинку себе оставьте, у меня их полно. Я эти корзинки сам плету, хобби у меня такое.

– Спасибо, Виталий Аркадьевич! – откликнулась Алина, закрывая калитку. Она подумала: «Какой милый старичок. Может, он и был когда-то грешником, но сейчас – ангел во плоти».

Алина взяла из корзинки несколько ягод, одну сразу же съела и мысленно еще раз поблагодарила Виталия Аркадьевича: клубника была исключительная, не чета тому безвкусному недоразумению, что обычно продавалось в московских супермаркетах. Вон и Максимка оценил – умял уже штук десять, хотя он и от клубники из супермаркета никогда не отказывался, детский вкус, на зависть, не привередлив.

Сидеть в кресле расхотелось. Алина прошлась по мощенной кирпичом дорожке вдоль дома, отметила, что земельный участок зарос травой, и если здесь и были когда-то огороды, то очень давно. Но эта неухоженность Алине даже нравилась. Заросли крапивы у забора, огромные лопухи, кусты смородины, корявая яблоня, раскинувшая ветви над плоской крышей сарая, – все это как будто было на своем месте, и буйная растительность прямо-таки кричала: «Долой секаторы и газонокосилки! Да здравствует естественная дикость!» И Алина всей душой поддерживала этот крик, она слишком устала от городской железобетонной угловатости. Ее всегда возмущало, когда в их московском дворе сотрудники коммунальной службы подстригали кустарник и несколько раз за лето скашивали и без того немногочисленную траву. Ничего позитивного в этой газонной эстетике она не видела.

Алина дошла до сарая, подумала: «Зайти или нет?» И все же решила посмотреть, что внутри, хотя особого любопытства не испытывала, если бы дверь была заперта на замок, а не на щеколду, ключ искать не стала бы.

Вошла, осмотрелась и не пожалела, что заглянула.

Пахло здесь лаком и деревом, на стене висел рабочий инструмент, на полке над верстаком стояли склянки. Внимание Алины привлекло панно на верстаке – работа была незавершенной, не покрытой лаком, но и в таком виде она выглядела изумительной и…

«Стоп! Что еще за…»

У Алины по спине побежали мурашки. Она вдруг осознала, что именно вырезал дедушка на деревянном щите. Ей стало не по себе, сознание судорожно пыталось искать логичное объяснение, но пока не находило.

На панно были изображены руины, те самые живописные, но пугающие развалины, которые Алина видела в кошмаре. Те же самые полуразрушенные храмы, остовы домов, ущербные клыки башен. Руины казались бескрайними и чем-то напоминали лабиринт. Нашлось место на панно и деревьям, дедушка изобразил их справа и слева, переплетенные ветви изгибались дугой и тянулись тонким орнаментом вдоль рамы. Алина уверенно подумала, что внизу должна быть дорога, как во сне. А за деревьями – прячутся отвратительные карлики. Да, она четко все помнила.

«Не оглядывайся, – пронеслось в сознании, словно прошуршала палая листва, гонимая ветром. – Не оглядывайся…»

Алина зажмурилась, раздраженно подумала: «Что еще за шутки мозга?» Все это начинало пугать, она уже жалела, что зашла в мастерскую. Перед глазами вспыхивали образы: безликий ангел, девочка с красной сандалией на ножке, руины… Черт возьми, то, что приснился ангел, легко можно было объяснить, но руины! Как такое возможно? На тех панно, что она вчера разглядывала, их точно не было. Вот так загадка. Странность, которой все-таки должно найтись объяснение, нужно только включить логику и отыскать ответ.

«Курица не может бегать без головы, потому что сразу же споткнется и упадет».

Да-да, хотя бы такую логику, корявую и сомнительную. Алина даже пожалела, что она не ребенок, дети без всяких заморочек умеют находить ответы.

Алина открыла глаза, пробежалась взглядом по панно. Проклятые руины выглядели слишком специфично, зрелище, которое ни с чем не спутать. Эти развалины по своему масштабу и из-за какой-то таинственной ауры отличались от виденных в фильмах и на фотографиях. Алина нервно усмехнулась: как называют тех, кто что-то сначала видит во сне, а уж потом наяву? Ясновидящие?.. Нет-нет, это чепуха, бабкины сказки!

Она заметила на тумбочке возле верстака пухлую синюю папку. Что внутри, еще одна загадка? А может, ответы? Алина подумала, что, зайдя в мастерскую, только и делает, что задает себе вопросы. Как говорится – попалась на крючок своего любопытства. И теперь было бы разумно выйти из сарая, подставить лицо солнечным лучам и обо всем забыть: достаточно на сегодня головоломок…

Но руки сами потянулись к папке.

Внутри оказались эскизы. Алина не спеша просмотрела их и наткнулась на набросок развалин. Внизу листа было написано: «Руины города Кер-Ис».

– Хм… вот, значит, как, – пробормотала Алина.

Ей казалось, что она когда-то слышала про город с таким названием, возможно, видела про него сюжет в каком-нибудь документальном фильме – сколько она их пересмотрела, когда подсела на киножурнал «National Geographic». А может, в книге про него вычитала, сейчас уж точно и не вспомнить.

Она закрыла папку и подумала: «Хорошо, что у этого разрушенного города есть название». На подсознательном уровне нечто безымянное ее пугало больше, чем то, у чего есть имя. К тому же короткое слово «Ис» чудесным образом придало эфемерной тайне хоть какое-то подобие формы.

Алина решила больше в мастерской не задерживаться. Поначалу приятный запах лака сейчас ей казался слишком резким, да и любопытство почти сошло на нет и больше не пыталось зацепить взгляд за что-либо.

Она вышла из мастерской, вернулась во двор и уселась в кресло. Максимка, казалось, даже не заметил ее отсутствия – сидел с измазанным в клубничном соке подбородком и сосредоточенно уничтожал виртуальных фашистов.

Алина побарабанила пальцами по подлокотнику, она старалась не думать про руины, но в голове, вопреки ее желанию, то и дело возникали слова: «Город Кер-Ис, город Кер-Ис…» Чертово любопытство снова заворочалось в сознании и начало пробуждаться. А окончательно проснувшись, подкинуло идею: посмотреть про город Кер-Ис в Интернете.

Противиться любопытству Алина не стала и через минуту уже сидела в гостиной с айфоном в руке. Набрала в поисковике «Город Кер-Ис» и даже обрадовалась, когда поиск дал положительный результат…

Как оказалось, это город из бретонских преданий. Он был столицей Арморики. Считалось, что Ис возродится, когда в нем отслужат мессу. Далее шла легенда, в которой нашлось место и предательству, и любви, и мистике, и гибели целого народа. Легенда вдохновила Александра Блока, который использовал ее в лирической драме «Роза и Крест». Писатель-фантаст Пол Андерсон написал серию романов «Король Иса». История города Кер-Ис была описана в романе Абрахама Меррита «Ползи, тень, ползи!».

Алина поднялась со стула, подошла к шкафу и пробежалась взглядом по полкам… Господи, да вот же она, книга «Ползи, тень, ползи!». Абрахама Меррита! Алина задумалась: за ней водилась такая привычка – машинально брать с полки книгу, быстро пролистывать и ставить на место. Может, и вчера она так сделала? Нет, сейчас уже точно и не вспомнить. Она вынула «Ползи, тень, ползи!», пролистала и наткнулась на гравюру. И да, на ней были изображены руины, чем-то напоминающие те, что видела во сне! Вот и ответ, загадка разгадана. Господи, благослови Интернет и его дочку Википедию! Алина уже не сомневалась – вчера вечером она листала эту книгу. Листала и забыла, а гравюра отпечаталась в сознании. Так бывает. И как же хорошо, что не надо было больше голову ломать о следствии и последствии.

Во двор Алина вышла довольная – еще бы, за каких-то пятнадцать минут такую загадку разгадала. А когда увидела во дворе Ольгу с Сеней, ее настроение повысилось в разы.

– Привет, подружка! – весело крикнула Ольга. Ее голову венчала настоящая ковбойская шляпа, глаза прикрывали солнцезащитные очки, а джинсы в обтяжку отлично подчеркивали стройность ног – ни дать ни взять девушка с родео. – Я гляжу, вы тут загораете?

Алина развела руками:

– Просто решили на солнышке посидеть.

– Просто сидеть на солнышке – занятие скучное, – решительно заявила Ольга. – Так что собирайтесь, ребятки, сейчас на рыбалку пойдем, – она кивнула на две телескопические удочки, которые стояли возле калитки. – И да, отказ не принимается.

– На рыбалку! – воскликнул Максимка, и сидящий рядом с ним на раскладушке Сеня засмеялся. – На рыбалку!

– Серьезно? Ты правда хочешь пойти рыбу ловить? – изумленно глядя на Ольгу, спросила Алина.

– А что тут странного?

– Но ты и рыбалка…

– Я ж вас не на медведя охотиться зову, – рассмеялась Ольга, – а всего-навсего на берегу с удочкой посидеть. И плюнь тому в рожу, кто тебе скажет, что занятие это не женское. Если я обладаю изящными ноготками, еще не значит, что не могу червяка на крючок насадить.

– Ма-а, пойдем рыбу ловить! – Максимка вскочил с раскладушки.

Алина замялась.

– Даже не знаю…

– Так, даю пять минут на сборы! – шутливо скомандовала Ольга.

Она нагнулась, запустила руку в объемную спортивную сумку, которая стояла у ее ног, и вытащила две футболки в полиэтиленовых упаковках.

– А это вам подарочки. – Сунула одну футболку Максимке: – Ну-ка, примерь, дружок.

Максимка быстро снял рубашку, вынул из пакета и надел футболку.

– Размер подходящий, – заметила Ольга.

Сияя от радости, Максимка раскинул руки: мол, вот какая у меня обновка, смотрите и завидуйте!

Алина засмеялась, увидев на футболке черно-белый принт с изображением трех сурикатов, которые, как столбики, стояли на задних лапках.

– Оригинально.

Ольга щелкнула пальцами.

– Добро пожаловать в клуб. А сейчас живо собирайтесь, нас рыба ждать уже устала.

* * *

Ольга сняла шляпу и небрежно швырнула ее на траву.

– Все, ребятки, пришли. Как вам местечко? Там дальше, возле лодочных гаражей, еще одно неплохое место есть, если хотите, можем прогуляться…

– Давай лучше здесь остановимся, – торопливо сказала Алина.

Может, дальше и было место лучше, но ей и это нравилось: излучина реки, небольшая песчаная коса, которая заканчивалась заводью.

Ольга кивнула.

– Здесь так здесь:

Максимка с Сеней подбежали к воде, мигом сбросили сандалии и весело запрыгали по мелководью. Алина подумала, что с них лучше глаз не спускать. Ольга принялась разбирать сумку – вытащила покрывало, которое Алина тут же расстелила на границе травы и песка; две литровые бутылки с минералкой; пластиковые контейнеры с салатом и жареными куриными ножками; бутерброды с сыром и ветчиной.

– На природе всегда есть хочется, – зачем-то пояснила она.

Алина рассмеялась.

– Ты всегда с таким набором на рыбалку ходишь?

– Всегда. Но обычно, – Ольга хитро подмигнула Алине и торжественно вынула то, что лежало на дне сумки, – я не беру это! Та-дам!

Увидев бутылку вина, Алина покосилась на резвящихся детей и поджала губы, в ней внезапно заговорила грозящая пальцем, правильная дамочка: «А-яй-яй! Не одобряю!»

– Да ладно, – правильно расценила ее смятение Ольга, – это ж не самогон какой, а легкое винцо. Мы ведь должны выпить, чтобы рыба хорошо клевала?

Этого сомнительного аргумента оказалось достаточно. Алина пинком отправила занудную правильную дамочку к чертям собачьим и махнула рукой.

– Лады!

– Вот и отлично. – Ольга поставила бутылку на покрывало и принялась разматывать удочку.

Алина хотела было помочь и уже потянулась ко второй удочке, как в чехле на поясе завибрировал сотовый. Она вынула телефон и некоторое время смотрела на него, как на скорпиона, готового в любой момент вогнать ядовитое жало в ее ладонь.

Это звонил муж. Алина чувствовала, как нарастает злость: и какого черта она взяла сотовый с собой на речку? Возникла мысль отключить его и забыть про звонок, но… в душе что-то взбунтовалось: не ответить – значит признать свой страх перед этим уродом. Повинуясь секундному порыву, поднесла телефон к уху.

Ее слова прозвучали резко:

– Я слушаю.

Антон тут же отозвался, но вместо приветствия задал вопрос:

– Ты ничего не забыла? – Не дожидаясь ответа, продолжил: – Не забыла, что у отца через три дня юбилей?

– Нет, не забыла.

– И что?

– Мы с Максимкой останемся здесь.

После небольшой паузы:

– Ну вот что, это даже не обсуждается. Слышишь меня? – Антон повысил голос. – Не-об-суж-да-ет-ся!

– Мы не приедем ни на какой юбилей.

– А вот тут ты ошибаешься, коза. Позлить меня решила, да? Хочешь подлянку такую кинуть? Не выйдет, не в этот раз.

Алина представила: муж сидит сейчас в их московской квартире на диване в семейных трусах. В одной руке пульт от телевизора, в другой – телефон. Лицо перекошено от злобы, крылья носа раздуты – мерзкий и такой привычный образ, который Алина сотню раз мысленно терзала и рвала в клочья, как похабный фотоснимок.

– Мы не приедем, – терпеливо повторила она. – И мне плевать, что ты там скажешь своему папаше.

– Смелая стала, как я погляжу. Ну ничего, это не надолго.

– Нас не будет на чертовом юбилее, и точка. Я все уже решила. – Она слышала, как Антон тяжело дышит в трубку.

– Послушай, послушай меня, – он выдавливал слова, как подсохшую пасту из тюбика. – Давай хотя бы на три дня заключим перемирие, ага? Ты ведь знаешь, как важно для отца, чтобы вы были на юбилее. Три дня, а потом делай что хочешь.

– Нет.

– Господи, какого хера, я что, по-твоему, много прошу? Ты ведь сама напрашиваешься на проблемы, а они у тебя будут, уж поверь.

– Я верю, но сейчас мне плевать на тебя и на твоего папашу.

– Максим должен быть на юбилее! – твердо заявил Антон. – Если его не будет, отец такой кипиш поднимет, мало никому не покажется.

Алина знала, что это правда, но своего решения менять не собиралась. Надоело подстраиваться и идти на уступки, как показало время, жизнь от этого лучше не становилась. Давно уже надо было показать характер. А проблемы… они, конечно же, не заставят себя ждать, папаша Антона, Валентин Михайлович Самсонов, – большая-пребольшая шишка – их обязательно устроит. Но думать о проблемах сейчас не хотелось. Будь что будет.

– Как же вы все меня достали! – выдохнула она. – Ты, твой папаша, гребаная свекровь… Да идите вы в жопу, уроды!

В трубке что-то загрохотало. Алина решила, что Антон вскочил с дивана и вдарил ногой по журнальному столику. Сдержанностью он никогда не отличался.

– Ах так, да?! – Антон почти хрипел. – А я ведь хотел по-хорошему, сучка! По-хорошему хотел…

Алина отключила связь, а потом и сам телефон: все, дерьма на сегодня достаточно! Она сделала глубокий вдох и медленный выдох, раздражение от разговора с Антоном немного рассеялось.

* * *

А в двух сотнях километров от деревни Сорокино, в трехкомнатной квартире на окраине Москвы, Антон Самсонов, которого друзья называли Пирсом, из-за его внешнего сходства с Пирсом Броснаном, швырнул сотовый на диван и прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Я ведь по-хорошему хотел, сучка!

Он поправил съехавшие на задницу трусы, обошел перевернутый журнальный столик и проследовал на кухню. Очень хотелось курить, и Антон помнил: на полке над холодильником припрятана пачка «Winston». Три недели назад он бросил курить, но сейчас срочно нужно было успокоить нервы. Раньше пара хороших затяжек всегда помогала. Да, эта коза любого способна довести до белого каления, он вспомнил, как она нагло говорила с ним по телефону, совсем, сучка, страх потеряла: «Ты, твой папаша, гребаная свекровь… Да идите вы в жопу, уроды!»

– Сама иди в жопу! – он вдарил кулаком по дверце холодильника. – Я тебя за шкирку к отцу притащу, кошка драная! За шкирку притащу!

* * *

– Какие-то проблемы? – спросила Ольга. Она выдвигала колена второй удочки, а вокруг первой уже суетились Максимка с Сеней. – Ты раскраснелась.

Алина наморщила нос. Голос Антона все еще звучал в ушах: «Хотел по-хорошему, сучка. По-хорошему хотел!»

– Да так, – вздохнула она, – разговор был неприятный.

– Расскажешь? Или это личное?

– Муж звонил. Даже здесь от него покоя нет.

– Вы с мужем рассорились, что ли?

– У нас с ним термоядерная война, а не ссора.

Ольга покосилась на нее с любопытством.

– Вот как?

Алина уселась на краешек покрывала, открутила крышку с минералки и сделала несколько глотков.

– Мы уже давно с ним живем как кошка с собакой, – созналась она.

– Погоди минутку, – Ольга расправила леску, осторожно держа крючок между пальцев. – Сейчас я разберусь со всей этой трехомудией, выпьем по стаканчику и поговорим, ага?

Алина кивнула. Она никому и никогда не жаловалась на Антона, все в себе держала, но сейчас ей хотелось пооткровенничать. Телефонный звонок оказался последней каплей для того, чтобы плотину прорвало.

Ольга насадила на крючки комочки белого хлеба, всучила удочки Максимке с Сеней и, вытирая руки о джинсы, вернулась к Алине.

– Ну что, подружка, оценим, что за вино мне в местном магазинчике подсунули? – Она ловко откупорила бутылку и разлила по полстаканчика. – За рыбалку?

– За рыбалку, – улыбнулась Алина.

Они чокнулись и выпили.

– Ничего так, пить можно, – не слишком довольно отметила Ольга, вытирая ладонью губы.

Алина поставила пустой стаканчик на покрывало. Вино ей понравилось: в меру терпкое, в меру сладкое.

– А Эдик твой рыбалку не любит? – поинтересовалась она.

Ольга ухмыльнулась и нахлобучила свою ковбойскую шляпу на голову.

– Мой ненаглядный муженек сейчас отсыпается. Часам к трем, думаю, проснется.

– Это после поминок, что ли?

– Не-е, – протянула Ольга, – после поминок он еще вчера отошел. Выпил пару чашек крепкого кофе и оклемался. А как оклемался, ему приспичило поработать, на него иной раз находит. Эдик у меня программист, причем талантливый, сейчас, пока лето, на дому работает, и чаще всего по ночам. У него в подвале кабинет свой есть, знаешь, как он его называет? «Мое личное деловое пространство», – Ольга хихикнула. – Даже я Эдика никогда не тревожу, когда он по ночам работает, насчет этого у нас табу. Он сегодня только под утро наверх поднялся и спать лег.

– Ты его любишь? – неожиданно даже для самой себя спросила Алина и тут же смутилась: негоже задавать такие вопросы.

– Скажем так… он меня устраивает, – ответила Ольга. – Мне с ним легко и просто. Эдик совсем не мачо, как ты успела заметить, но он неплохой человек. К тому же хорошо зарабатывает, – она прикурила сигарету, разогнала ладонью облачко дыма. – Эдик ведь у меня второй муж. А вот первый как раз был мачо, красавец хоть куда. Он даже однажды в рекламе зубной пасты снялся: пялился на свое отражение в зеркале, лыбился голливудской улыбкой в тридцать три белоснежных зуба, а потом говорил: «Мой стоматолог плохого не посоветует!» Помнишь такую рекламу?

Алина не помнила.

– Увы. – Она отщипнула кусочек сыра и сунула в рот.

– Это и понятно, сколько таких белозубых в телевизоре мелькает.

– Ты с ним развелась?

– Он умер, – спокойно ответила Ольга и сделала рукой с сигаретой неопределенный жест. – Я его убила.

Алина поперхнулась, откашлялась.

– Что? Ты шутишь?

– Ну почему же шучу? Я в самом деле его убила, правда, косвенно. Рассказать?

– Еще бы! – возмутилась Алина.

Ольга сделала затяжку.

– В общем-то, его убило мое хобби. Я человек, постоянно увлекающийся – извини за тавтологию – всякими увлечениями. То я торты месяца три пекла, правда, хреново выходило. То пыталась пиво домашнее варить – быстро это занятие забросила. То купажом стульев и табуреток занималась – хватило меня недели на две. Сейчас вот, как видишь, рыбалкой увлеклась. А перед смертью первого мужа я решила заняться соленьями. Закатала штук двадцать банок с огурцами, помидорами, кабачками и прочей хренью – все, кстати, по инструкции делала. И вот как-то ночью мой муж пошел в туалет. Шел себе, шел, еще до конца не проснувшись, и тут – ба-бах! – Ольга подпрыгнула на месте, Алина едва не взвизгнула от неожиданности, а Максимка с Сеней оглянулись, на миг позабыв про рыбалку. – Одна из банок с огурцами на кухне ка-ак рванет! У мужа сердце было слабое, какой-то порок врожденный. Рухнул прямо в коридоре, в шаге от туалета. «Скорая» приехала минут через пятнадцать, но, увы, было уже слишком поздно. – Ольга вдавила окурок в песок. – С тех пор я хобби с осторожностью выбираю. К примеру, рыбалка мне кажется вполне безобидным увлечением.

Алина не знала, верить этой истории или нет, слишком уж она казалась нелепой. А с другой стороны, чего только в жизни не случается.

– Клюет! – завопил Сеня. – Тяни скорее!

Максимка рванул удочку вверх, на солнце блеснула чешуя крошечной рыбешки, но всего на миг – рыбка сорвалась с крючка и плюхнулась в воду.

– Ты зачем так дернул, дурак? – громко возмутился Сеня.

– Эй! – крикнула Ольга. – По губам сейчас за такие слова получишь!

Максимка сел на песок, с тоской посмотрел на воду: такая рыбина сорвалась!

– Сами сможете наживку насадить? – спросила Ольга.

Сеня хмуро отозвался:

– Делов-то.

Максимка поднялся на ноги и сердито заявил:

– Ничего, следующая не сорвется. – Вид у него был решительный.

Ольга повернулась к Алине.

– От таких вот неудач рождается настоящий азарт. – Она разлила еще по полстаканчика. – Давай-ка по второй.

Выпили. Какое-то время сидели молча, а потом Ольга спросила:

– Так что у тебя за проблемы с мужем?

Алина задумчиво покрутила в руке пластиковый стаканчик.

– Он подонок, – тихо сказала она. – Никогда не думала, что буду кого-то так ненавидеть. А я ведь с ним семь лет прожила. Раньше, наверное, любила его, хотя сейчас уже в этом не уверена. Даже не знаю. – Алина поняла, что мысли скачут, как зайцы, и попыталась собраться. – Он всегда был избалованным, папаша его избаловал, внушил, что ему все дозволено.

– Он тебя бьет? – сурово спросила Ольга.

– Нет, до этого не доходило. Обычно он кричит как бешеный, руками машет, но бить не решается. А когда не истерит, любит корчить из себя крутого мужика… Вот только я-то знаю, что он за мужик, – Алина нервно усмехнулась и рассеянно уставилась на ползающую по бутылке вина осу. – Пять лет назад Антон сбил женщину. Сел за руль поддатый и сбил, а потом как ни в чем не бывало взял да укатил с места аварии. Слава богу, женщина выжила. Антона быстро вычислили и дело на него завели. Видела бы ты, как он ползал в ногах у своего папаши, рыдал, как последнее чмо, и умолял, чтобы тот помог. Но Валентин Михайлович и так бы помог. Вот только проблемка вышла небольшая: та женщина и ее родственники деньги наотрез брать отказались, сказали: «Хрен вам, а не примирение! Пусть этот урод в тюряге посидит!» Но папаша Антона проблему эту решил, нанял каких-то ублюдков, которые отловили одного из родственников в подворотне и избили до полусмерти.

– А кто у него папаша? – удивилась Ольга.

– Бизнесмен крутой, к тому же – первый помощник губернатора.

– Ого!

– Вот тебе и «ого», – поморщилась Алина. – В общем, дело тогда замяли. Угрозы сработали. Я, конечно же, и сама не хотела, чтобы Антон в тюрьму сел, и вполне смирилась с тем, какой ценой замяли дело, но меня другое взбесило… Антон после всего этого пришел в больницу к той женщине. И пришел не затем, чтобы прощенья попросить да покаяться, вовсе нет. Он всучил ей карамельку и сказал: «Ну что, гадина, посадила меня, а? Если я захочу, то еще и деньги с тебя стрясу за помятый бампер». Когда он мне это рассказывал, его трясло от удовольствия, представляешь? Наверное, именно тогда я начала Антона ненавидеть по-настоящему, во мне будто что-то сломалось… А год спустя, пока он спал, я залезла в его телефон и обнаружила одну видеозапись. На видео Антон со своими дружками трахали какую-то обдолбанную деваху. Знаешь, какая у меня тогда возникла идея? Выложить эту запись в Интернет, опозорить этого урода, а заодно и его папашу подставить. Но что-то меня сдержало.

– Я так понимаю, если бы ты могла с ним развестись, то развелась бы. – Ольга сняла солнцезащитные очки и внимательно посмотрела ей в глаза. – Но ты не можешь, верно?

– Верно. Это все отец Антона. Он сказал мне не рыпаться, пригрозил, что сделает все, чтобы забрать у меня Максимку. Я даже толком не понимаю, Оль, почему он против развода, ведь и я и Антон этого хотим. Мало того, Валентин Михайлович желает видеть в нас счастливую семью и о том, что мы ненавидим друг друга, даже слышать не хочет. Антон его до смерти боится. Да и я, если честно, тоже.

– Тебе не позавидуешь, – покачала головой Ольга. – А как же Максимка во всем этом живет, с таким-то папашей…

– О, здесь не все так ужасно, – перебила ее Алина. – Конечно, я зла на Антона и могла бы сказать, что он хреновый отец, но не хочу врать. Антон любит сына… черт, он даже сказки ему на ночь читает, хоть меня это почему-то и бесит.

– Давай, давай тащи скорее! – заорал Сеня. – Клюет же!

На этот раз Максимке повезло, он поймал уклейку. И радости его не было предела.

Глядя на сияющее лицо сына, Алина вдруг забыла про все свои проблемы и снова ощутила солнечную магию лета. Больше не хотелось вспоминать и думать о будущем, хотелось просто жить, вдыхать свежесть реки и ароматы луговых трав. Хотелось смотреть на небо, провожая взглядом облака. А еще хотелось, чтобы на руку наконец-то села божья коровка.

Через пять минут после первой уклейки Максимка поймал вторую, а затем и третью. Сеня даже обиделся и возмутился:

– Ну почему у меня-то не клюет?!

Алина с Ольгой выпили еще вина. Теперь они разговаривали на легкие обыденные темы и много смеялись. Ольга, как выяснилось, знала много оригинальных анекдотов и рассказывала их едва ли не с актерским мастерством. Время от времени к ним подбегали то Максимка, то Сеня, – схватив бутерброд или куриную ножку, они быстро возвращались к своим удочкам: не дай бог поплавок задергается, а их не будет рядом. Друг другу ребята, похоже, не слишком доверяли.

Алина, наблюдая азарт сынишки, уже знала, что подарит ему на день рождения: удочку и набор всяких штучек для рыбной ловли. Она представила, как будет ездить с ним на водоемы, и кто знает, может, ей самой понравится рыбу ловить. Как сказала Ольга: «Плюнь тому в рожу, кто скажет, что занятие это не женское!»

Больше всего на свете Алине хотелось, чтобы этот день не кончался. Часы, проведенные сегодня на речке, были лучшими за последние годы. Даже телефонный звонок Антона теперь не казался ложкой дегтя в бочке с медом. Все плохое съежилось до размера микроба.

Но вино было давно выпито, а где-то далеко-далеко прозвучал громовой раскат.

– Пора, наверное, собираться, – с сожалением сказала Ольга.

И от ее слов Алине стало немного грустно. Они обозначили границу, за которой сегодняшний день становился прошлым. Мягкий приговор счастью.

Но грусть мигом развеялась, когда Алина вдруг почувствовала, как по запястью, приятно щекоча, что-то ползет. Она улыбнулась и посмотрела на божью коровку. Букашка заползла на ладонь и остановилась между линией жизни и линией сердца.

– Привет, – прошептала Алина, поднеся ладонь к лицу. – А я тебя ждала.

Божья коровка взмыла вверх и полетела над цветущим разнотравьем, туда, где вдалеке зачиналась гроза. Она летела, летела, унося на своих крыльях частичку лета.

 

Глава четвертая

Гроза добралась до Сорокино к восьми часам. Она принесла с собой ураганный ветер и ливень. Молнии бесновались под аккомпанемент громовых раскатов – яростные вспышки разрывали дождливую мглу, деревья гнулись под напором стихии. Но после девяти гроза ушла, оставив после себя свежесть и туманную дымку. Влага обострила запахи трав, в лучах вечернего солнца заблестела мокрая листва.

Когда Алина вышла на крыльцо и с наслаждением вдохнула свежий воздух, то подумала, что умытое дождем Подмосковье выглядит просто чудесно. Но у Лира, который в это же самое время выбрался из убежища, было иное мнение насчет прошедшего ливня: ему предстояло пройти несколько километров до дачных участков, а топать по мокрому лесу, где каждая капля норовит упасть на голову или за шкирку, занятие не самое приятное.

Он хорошо выспался и сейчас чувствовал прилив сил. Как заново родился, никакого гнета старости, никакой слабости. Вот только в животе что-то иногда ворочалось да время от времени из глотки вырывалась ужасно вонючая отрыжка. Но это мелочи.

Лир уже собирался двинуться в путь, как услышал справа шелест. Он не удивился, когда увидел двух карликов, выходящих из зарослей кустарника. Ангел и раньше давал ему помощников – так, для подстраховки.

Тела и морды уродцев были обрюзгшими, да и двигались карлики с какой-то ленивой меланхоличностью, но Лир знал, что эти существа способны быть очень даже шустрыми, а их умению маскироваться могли бы позавидовать хамелеоны. Полезные ребята. Вот только их рыбьи глаза… Лир терпеть не мог, когда карлики смотрели на него. Их взгляд казался каким-то липким и грязным – ощущение, словно забрался в зловонную лужу.

Вот и сейчас они пялились и морщили свои приплюснутые носы.

– Скройтесь, уроды, – проворчал Лир, отводя взгляд.

Карлики не послушались. Уселись на траву, выпучив бесстрастные глаза.

«Плевать», – с легким раздражением подумал Лир. Он закрыл дверь в убежище и пошел в сторону дачных участков. Ему предстояло выполнить нелегкое дело, но ведь не в первый же раз? Все, как обычно, должно пройти гладко. И если повезет, то в клетке сегодня к полуночи будут сидеть два птенчика. Два из пяти. О да, он очень постарается, может, даже ангел его похвалит.

В животе заурчало, из глотки вырвалась отрыжка. Лир с отвращением поморщился, вынул из кармана серой ветровки кусочек сахара и сунул в рот. Странное дело, он всю жизнь был равнодушен к сладкому, но теперь, после воскрешения… только сегодня съел штук двадцать кусков сахара, но желудок, как капризный ребенок, требовал еще. Лир надеялся, что со временем это пройдет, а если нет, то придется проявить силу воли и отделаться от пристрастия к сладкому, как от вредной привычки. Здоровье ведь нужно беречь – этого правила Лир придерживался, сколько себя помнил. Потому, как он считал, дожив до старости, остался крепким человеком. Его всегда раздражали люди, которые гробили себя алкоголем и наркотой. Слабые ничтожества – и зачем они вообще живут? Ему претила роль судьи, но была бы его воля…

Однажды Лир ездил на выставку современного искусства в Подольск. Но тогда ему запомнились не скульптуры и картины, а привокзальная шлюха, которая за какую-то мелочь предлагала мужикам интим. Она была молодой, почти девчонка, но выглядела настолько потрепанной, что даже не верилось, что кто-то может довести себя до такого состояния.

А еще она была беременной. Заметив это, Лир испытал целый калейдоскоп чувств, над которыми преобладал гнев. Все это было выше его понимания. Молодая беременная шлюха с глазами, похожими на осенние лужи, – от нее все шарахались, как от прокаженной. А она бродила и бродила по полупустому залу вокзала. Точно привидение подходила к мужчинам и предлагала себя отрешенным голосом. Ее красная растянутая кофта была в сальных пятнах, а на изрядно поношенные кроссовки с рваными ошметками шнурков вряд ли позарился бы последний бомж. Но Лир заметил в ее давно не мытых волосах чистую алую ленту, и почему-то это поразило его… нет, даже возмутило. Лента выглядела столь же чуждо, как куст цветущих роз на мусорной свалке.

Все это было настолько неправильно, что у Лира закружилась голова, а затем в висках начала пульсировать боль. Но он не мог оторвать взгляда от девушки. Почему-то не мог.

В какой-то момент шлюха отчаялась найти клиента. С опущенной головой она подошла к окну, выгребла из кармана джинсов горсть мелочи и уставилась на монеты на своей ладони. Так она и стояла в лучах осеннего солнца, а алая лента в волосах будто бы сияла. Лир снова подумал, что это неправильно. Он до боли в костяшках сжимал ручку кожаного портфеля, в котором лежали фотоаппарат, огромная красочная книга «Музеи мира» и новенький инструмент для резьбы по дереву, и чувствовал, как гнев сменялся страхом. Но почему – страх? Так уже было не раз, но почему именно сейчас? Отчего беременная шлюха с алой лентой в волосах так будоражила разум?

Боль в висках усилилась – она пульсировала, пульсировала, пульсировала. В горле сгустилась горечь, грудь стянуло словно железным обручем. А девушка продолжала стоять возле окна, будто памятник всем отверженным, и смотреть на монетки в своей ладони.

Голос диспетчера объявил о скором прибытии электрички, но Лир уже знал, что пока никуда не поедет. Не сейчас. Ему нужно было прекратить все это безумие – оно ведь не исчезнет, если сесть на электричку и укатить куда подальше. И страх не исчезнет. И чертова боль в висках. Лир все это проходил раньше, но в тот сентябрьский день 1995-го ситуация была несколько иной. Глядя на молодую беременную шлюху, он точно знал: ее нужно убить! Вырвать из жизни. И никаких сомнений, как раньше. Ни-ка-ких! Только тогда все будет как прежде. Только тогда неправильное станет правильным. А еще – и это главное – нужно увидеть ее сердце. Обнюхать его, попробовать на вкус и попытаться понять суть страха. Раньше это не получалось, но, возможно, теперь получится? Ведь там что-то есть, и это «что-то» нужно только уловить, пока сердце еще горячее. И тогда, наконец, откроется тайна.

Девушка словно очнулась от странного сна, встрепенулась и сунула монеты обратно в карман. Погладила выпученный живот, что-то пробормотала себе под нос, а потом снова принялась бродить по залу, выискивая клиентов. Мимо нее со скучающим видом прошел милиционер, но, похоже, ему было плевать с высокой колокольни на больную шлюху и на ребенка в ее утробе.

Лир уселся на скамью. Теперь ему оставалось только ждать. Он умел быть терпеливым, вот только боль и какой-то неровный, теребящий нервы страх совсем не скрашивали ожидание. До тошноты хотелось вскочить и начать действовать. Хотелось прямо сейчас подойти к этой шлюхе и предложить направиться в какое-нибудь укромное местечко за пределами вокзала. Она ведь не откажется… Но нет, нужно терпеть. Здесь слишком много свидетелей. Он же не псих, чтобы так подставляться.

В зал зашел прилично одетый старик. Осмотрелся и, заметив шлюху, слащаво улыбнулся. Лир решил, что этот извращенец наверняка ее постоянный клиент – старикашка глядел на девушку как на давнюю знакомую, но в его маленьких блестящих глазках не было радушия. Только похоть.

Когда шлюха и старик проследовали в мужской туалет, Лира передернуло: мерзость! Странно, но он почему-то явственно ощутил резкий запах дерьма. В голове замелькали пошлые грязные образы, от которых боль в висках только усилилась.

Минут через десять из туалета вышла шлюха, а за ней и старик – застегивая на ходу пальто, он сразу же двинулся к выходу. Его морщинистое лицо было почти пунцового цвета.

Примерно через час деваха сумела подцепить пьяного, до ужаса неопрятного мужика. На этот раз, чтобы обслужить клиента, ей хватило пяти минут. Мужик вышел из туалета недовольный. Он ворчал, отплевывался и пытался заправить свитер в брюки.

Люди приходили и уходили, но беременной шлюхой больше никто не интересовался, если не считать тех немногих, кто пытался читать ей нотации. Когда за окном полностью стемнело, девушка точно сомнамбула в последний раз обошла зал, пересчитала деньги и двинулась к выходу.

Лир поднялся со скамьи: пора!

Он следовал за ней по освещенному фонарями тротуару. Боль в висках колотилась в такт биению сердца, страх сгустился где-то в глубине живота, время от времени возбуждая рвотные позывы. Давно Лир не чувствовал себя так мерзко. Очень давно. Но он знал, как излечится – лекарство было рядом, в каких-то десяти шагах. Нужно только еще немного потерпеть.

Девушка остановилась напротив яркой витрины, в которой стояли манекены в богатых платьях. Она долго смотрела на всю эту недоступную для нее роскошь, а потом коснулась кончиками пальцев стекла и улыбнулась. Лир и представить не мог улыбку на безжизненном лице этой шлюхи, но теперь видел: невозможное – возможно. Девушка улыбалась, но глаза ее блестели от слез.

Он подошел ближе, встал под козырек автобусной остановки. А девушка все смотрела и смотрела на волшебный яркий мир по ту сторону стекла. Ее ладонь нежно поглаживала живот. Мимо проходили люди, но сейчас они казались Лиру тенями в сравнении с девушкой – она словно бы была теперь другой, не такой, как там, на вокзале. Яркой, живой. Лиру на мгновение даже почудилось, что она сейчас сделает шаг и растворится среди пестрых праздничных нарядов, станет их частью. Он видел отражение ее лица в стекле витрины – молодого красивого лица.

«Это неправильно! – стонал Лир. – Неправильно!» Он изнывал от желания увидеть ее сердце.

Девушка вздохнула, опустила голову и побрела дальше. Она вышла за пределы света витрины, превратившись в серую унылую фигуру. Минут через пять повернула в подворотню, и Лир сказал себе: «Час настал».

Он ускорил шаг, на ходу доставая из кармашка портфеля заранее приготовленную тонкую стамеску. Сердце бухало в груди, от напряжения онемели кончики пальцев. Лир догнал девушку возле мусорных контейнеров, схватил за плечо и резко развернул. Тусклого света из окон оказалось достаточно, чтобы он разглядел ее лицо – до ужаса равнодушное, без малейшего намека на страх.

– У тебя добрые глаза, – чуть слышно произнесла она.

Лир слышал эти слова не раз, но сейчас, из уст этой шлюхи, они прозвучали как упрек. Где-то завыла автомобильная сигнализация – звук вонзался в мозг, усиливая боль в сто крат. «Это неправильно!» – мысленно орал Лир.

Он зарычал, как зверь, и вогнал стамеску в шею девушки. Тут же отскочил, задыхаясь от бури эмоций. Сквозь красную пелену Лир видел, как шлюха пыталась зажать рану ладонью. Как ее ноги подкосились и она упала между мусорными контейнерами…

На несколько мгновений он впал в ступор, и ему пришлось напомнить себе, что нужно спешить. Лир опустился перед умирающей шлюхой на колени, разорвал кофту, сорвал лифчик. В его голове громыхал колокол: бам-м! Бам-м! И этот звук был болью. И страхом. Чертов колокол разрывал мозг на части, на миллион острых осколков.

Лир вонзил стамеску в грудную клетку девушки и, с каким-то первобытным диким остервенением принялся выламывать ребра, выковыривать куски плоти. Его движения были порывистыми, нервными.

Но вот он добрался до сердца. Горячего, истекающего кровью сердца, в котором, без сомнения, скрывалась тайна. Время для Лира остановилось – это были мгновения, вырванные из вечности. Колокол в голове резко затих, боль исчезла, невидимый железный обруч, стягивающий грудь, лопнул… и сразу стало легко дышать.

Сердце. Лир вынул его из груди девушки, поднес к лицу и сделал глубокий вдох. Он чуял запах крови и… что-то неуловимое, воздушное. Лир пытался анализировать свои ощущения: нужно понять, разгадать тайну! Но сосредоточиться мешала накатившая теплой волной истома. Боль и страх остались в прошлом. Неправильное стало правильным. Тучи в сознании рассеялись, и там снова светило солнце.

А тайна? Да, увы, шанс был утрачен, но у Лира так легко было на душе, так сладостно, что горевать по этому поводу он просто не мог. К тому же маленькая надежда еще оставалась, ведь в теле шлюхи продолжало биться еще одно сердце. Крошечное сердечко ребенка.

Когда десять минут спустя он отошел от растерзанного трупа, сжимая в кулаке алую ленту, – пошел дождик. Лир раскинул руки, улыбнулся и подставил лицо под прохладные струи. Он чувствовал себя так, словно излечился от тяжелой болезни, и ему казалось, что этот дождь – благословение свыше, доказательство, что он все сделал правильно.

На тот день беременная девушка стала его восьмой жертвой. И еще пройдут годы, прежде чем он встретит ангела.

* * *

Лир вышел на опушку, сунул в рот пятый, за время похода по лесу, кусочек сахара.

Почти стемнело, лишь на западе догорала красная полоса заката. Во многих дачных домиках горел свет, где-то далеко играла веселая музыка и смеялись люди. Ни дать ни взять – летняя идиллия подмосковного вечера. Лир, как художник, подумал, что для полноты картины не хватало только полной луны, а в остальном все выглядело очень даже живописно. Как-то он пытался писать маслом подобные мирные пейзажи, но быстро понял, что это занятие не для него.

В доме, который его интересовал, тоже горел свет. И это было просто отлично. Небольшой двухэтажный кирпичный домик на окраине, в нескольких метрах от леса – Лир знал, что большую часть лета в нем проживала одна дружная семейка: муж с женой и двое детишек. Идеальный вариант. Хотя… без мужа было бы лучше.

Лир прикрыл глаза и прокрутил в голове то, что предстояло сделать. Он не сомневался, что его впустят в дом. Тот, кто откроет дверь, наверняка отметит: «У этого человека добрые глаза». И попадется в ловушку. О да, Лир прекрасно знал, что добрые глаза порой оружие лучшее, чем нож.

Но этим вечером и для ножа найдется дело.

* * *

У Алеши этот день был очень насыщенным: утром с папой и младшей сестренкой Дашей ездили в город за продуктами и не упустили случая, чтобы сходить в кинотеатр. Смотрели мультфильм «История игрушек-3». Замечательный мультик, Алеша давно так не хохотал, да и Дашка с папой со смеху покатывались. Жаль, мама дома решила остаться, ей бы тоже понравилось. Конечно, она может его посмотреть потом, в Интернете, как обычно и делала, но это ведь совсем не то. На большом экране в кинотеатре в сто раз круче. А если еще и в 3D – это вообще отпад, ну, так, во всяком случае, Петька рассказывал. Петьке повезло, он в 3D «Аватар» смотрел, и ему родители не говорили, что это очень вредно для глаз. Петьке вообще все можно, ему мама с папой разрешают и жвачку жевать, и кока-колы всякие пить, и в кино его одного отпускают. Везет же некоторым. Правда, он старше на три года, ему уже целых одиннадцать.

Алеша лежал, укрывшись одеялом до самого подбородка, в комнатке на втором этаже дачного домика и вспоминал прошедший день. Рядом на соседней кровати сопела Даша. Алешу всегда удивляло то, как сестренка умеет быстро засыпать: только ляжет в постель и через минуту уже дрыхнет вовсю.

А вот ему отчего-то не спалось, целый час уже ворочался с боку на бок. Даже странно, ведь за день набегался и вроде как устал: сегодня после поездки в город еще и за реку ходили, на лошадей смотреть, а это, как сказал папа, «пять километров туда и обратно». Дашка даже разнылась по дороге, заявила, что у нее ножки разболелись, и папе пришлось посадить ее себе на плечи. Алешу это немного разозлило, ведь она громче всех кричала, что хочет на лошадок посмотреть. Дашка вообще хитрюга, знает, когда нужно захныкать. Девчонка, одним словом. И надо же, она мигом забыла про свои больные ножки, когда лошадок увидела: прыгала от радости так, словно и не устала ни капельки. Вот же хитрюшка мелкая.

Когда вернулись с лошадиной фермы, мама приготовила ужин. Вегетарианский. Алеша хорошо выучил это слово и произносил его без запинки, в отличие от Дашки, для которой оно было ну очень сложным. К тому же сестренка букву «Р» не выговаривала.

Слово-то Алеша хорошо выучил, вот только все эти завтраки из пророщенных злаков, обеды из несоленых овощных супов и ужины из салатов ему не очень нравились. Они, конечно, на вкус были неплохие, но иной раз хотелось и сосиску с котлетой съесть. Или кусочек колбасы. Или ножку куриную – куриную ножку больше всего хотелось. Но мама с папой говорили, что мясо есть нельзя. Почему? Да потому что вредно для здоровья. К тому же людям, которые по-настоящему любят живую природу, а не на словах – птичек, коровок, лошадок, рыбок там всяких, – есть мясо должно быть стыдно. Алеша живую природу очень любил, но мяса все равно хотелось. Год назад втайне от родителей он накопил денежек и купил бигмак. Мм-м… это было что-то! Иногда вспоминал вкус той котлетки в булке, и у него даже слюнки текли. Сказка, а не котлетка!

После вегетарианского ужина всей семьей сели играть в лото, а за полчаса до грозы мама с папой взяли коврики, вышли во двор и начали свои ежевечерние занятия йогой. Они и дня не пропускали без этих занятий. Папа как-то сказал, что благодаря йоге они с мамой проживут до ста десяти лет. Ну что же, Алешу это не могло не радовать, сто десять лет – это очень много.

Иногда к занятиям присоединялась Дашка, но она скорее кривлялась, чем пыталась удержаться в какой-нибудь заковыристой позе. У нее хорошо получалось только на голове стоять, и то, в общем-то, не долго. А уж на дыхательные упражнения ее терпения и вовсе не хватало.

Пока родители занимались йогой, Алеша сидел на скамейке, болтал ногами и рассматривал надвигающиеся тучи. Он думал, что гроза будет о-го-го какой. В отличие от Дашки ему нравилось, когда гром грохотал и молнии сверкали.

В какой-то момент он перевел взгляд на цветочную клумбу… и тут увидел его, самого красивого жука на свете: длинные усики, иссиня-черная в желтую полоску спинка. Чудо, а не жук!

Алеша посадил жука в спичечный коробок, и Дашка сразу же начала приставать: «Дай посмотреть. Ну дай посмотреть…» А он не показывал, ему нравилось дразнить сестренку. Но в конце концов сжалился, поднес коробок к ее лицу и чуть приоткрыл: смотри и помни, какой я добрый. Жук шевелил усами и, пытаясь протиснуться в щелку, шкрябал лапками по картону. «Ух ты! – восхитилась Дашка. – А ты мне такого же поймаешь? Ну поймай мне такого же жучка…»

Мама с папой не одобрили, что Алеша посадил жука в коробок: все-таки живая природа. Но разрешили оставить его до завтра. И это было просто отлично. Честно говоря, Алеша и сам рано или поздно собирался отпустить жука, посадить его на ту самую цветочную клумбу, по которой он ползал. А пока… пока пускай поживет в коробке. Дашка предложила назвать его Кузей, как домовенка из мультика, но Алеша решил, что это глупо. Пускай кукол и пупсов своих называет как хочет, а жук, он и есть жук, ему не нужно имя.

Сейчас спичечный коробок с живым чудом лежал на тумбочке возле кровати. Алеша слышал тихий шорох: жук скреб лапками.

А еще он слышал, как внизу о чем-то спорили родители. В последнее время они часто спорили, и Алеше это не нравилось.

Он смотрел на ночь за окном, и вдруг ему стало грустно, а потом – страшно. Без всякой, казалось бы, причины. Так страшно, что немного затошнило. Откуда-то взялась уверенная мысль: «Там, в ночи, что-то есть. Что-то плохое».

За окном шевелились тени, Алеша вглядывался в них, а воображение рисовало когтистые лапы неведомых чудищ. Но почему? Всего минуту назад он думал о хорошем, а теперь… Вон даже жук притих. Ему тоже страшно? Затаился в коробке, чтобы «плохое» его не услышало?

Внизу раздался стук в дверь: тук-тук-тук. У Алеши перехватило дыхание. Захотелось закричать: «Не открывайте! Не открывайте!», но он лишь смог плаксиво прошептать:

– Не открывайте… Пожалуйста.

Алеша откинул одеяло, сел на кровати, схватил коробок с жуком и прижал к груди. Он слышал, как кто-то из родителей открывает дверь: клик-клик, щелкнул замок. От этого звука по спине к затылку поползли мурашки. Алеша, держа в руке коробок, поднялся с кровати. Он слушал, вслушивался: папа внизу с кем-то разговаривал. И кажется… спокойно так разговаривал, мирно. Если бы в дом явилось чудовище, то папа бы кричал, правда ведь? И мама бы кричала.

Эта мысль немного успокоила Алешу. Но ему все-таки хотелось знать, кого родители впустили в дом. Сосед зашел? Нет, нужно своими глазами увидеть, чтобы тот страх, что еще теплился, полностью исчез.

Алеша поднес коробок к губам и чуть слышно произнес:

– Зря ты боялся, Кузя.

Он пересек комнату, приоткрыл дверь и увидел внизу папу, маму и… большого, как медведь, дедушку. И, конечно же, никаких чудищ. Ни-ка-ких! Гость что-то говорил, но в какой-то момент заметил стоящего вверху лестницы Алешу, и смущенно улыбнулся.

– Ой, простите, пожалуйста, я, дурак эдакий, кажется, вашего сыночка разбудил.

– Ничего страшного, – махнул рукой папа. – Так где, вы сказали, ваша машина застряла?

– В километре отсюда, возле поворота. В телефоне, понимаете ли, батарейка разрядилась, а мне бы только сыну позвонить, чтобы он приехал и мою машину отбуксировал…

Алеша подумал, что у этого дедушки добрые глаза – ему бы бороду белую, шапку красную, и будет вылитый Дед Мороз.

Мама пошла за телефоном. Гость сказал папе:

– Ради бога, простите за беспокойство.

И тут случилось то, от чего Алеша оцепенел: в руке старика откуда-то взялся нож. Папа отпрянул, открыл рот и успел произнести удивленное «что»…

Лезвие вонзилось ему в живот, в грудь, опять в живот.

Старик бил и бил ножом.

Бил и бил.

Завизжала мама, но в приоткрытую входную дверь буквально влетели два маленьких страшных человечка – они сбили маму с ног. Один из них вонзил зубы ей в шею. Острые кривые зубы… А глаза у человечков сверкали, как начищенные серебряные монеты…

Алеша не мог пошевелиться. Не мог плакать. Он вообще ничего сейчас не мог. Лишь его ладонь, будто существуя сама по себе, сжалась в кулак – спичечный коробок смялся, внутри что-то хрустнуло. Алеша чувствовал, как по ногам текут теплые струи. Он не хотел все это видеть, но взгляд как цепью приковало к папе, который скреб скрюченными пальцами по полу, пытаясь оттащить свое окровавленное тело подальше от старика.

А потом цепь лопнула, взгляд заметался и остановился на маме – ужасные человечки навалились на нее, а она дергала ногами, дергала, дергала… и хрипела. И папа хрипел. Они мечтали дожить до ста десяти лет. Это много… это слишком много…

Они открыли дверь чудовищам!

Зачем они открыли дверь чудовищам?!

Зачем, зачем, зачем…

Все закружилось. Алеша кричал, или ему казалось, что кричал, ведь он не слышал собственного голоса. Зато слышал чавканье и хрипы. Хрипы и чавканье…

– Спокойно, малыш. Спокойно.

Кто это сказал? Кто?! Чудовище? Оно рядом? Пошел красный дождь. Перед глазами Алеши замелькали красные струи, и сквозь них он увидел лицо старика.

– Успокойся. Я тебя не трону. Никто тебя не тронет.

У него по-прежнему был добрый взгляд. Но он ведь чудовище! Ноги Алеши подкосились – старик подхватил его и понес вниз. А вверх по лестнице пробежали странные человечки.

Алеша отключился, будто провалился в темную-темную яму, а очнувшись, понял, что сидит на диване. Красный дождь по-прежнему шел – он почему-то вонял мочой и чем-то кислым, мерзким. Сквозь пелену дождя на Алешу смотрел старик.

– Оклемался? – голос донесся словно бы издалека. – Эй, ты слышишь меня, малыш? Ну-ка кивни, если слышишь.

Алеша кивнул и подумал, что завтра нужно непременно отпустить жука на волю. Утром, когда солнце выйдет, а красный дождь прекратится… Они всей семьей пойдут выпускать на волю жука… обязательно всей семьей… А потом мама приготовит вегетарианский завтрак… Никакого мяса… Мясо есть нельзя…

Кто-то рыгнул. Алеша помнил, как папа говорил, что рыгать неприлично. А где папа?.. Наверное, спит. И мама с Дашкой. Даже жук Кузя… Они все спят… А он почему не спит, ведь ночь давно…

«…Там в ночи что-то есть. Что-то плохое…»

…Или спит? Нет, это нехороший вопрос, его не нужно задавать сейчас. Алеша увидел Дашу. Сестренка действительно спала, но почему-то на половике, возле входной двери. А рядом стояли странные, очень странные человечки.

– С ней все в порядке, – сказал старик. Его голос с трудом пробивался сквозь красный дождь. – И с тобой все будет в порядке. Ты хорошо меня понимаешь?

Алеша снова кивнул. Или ему показалось, что кивнул? Старик тихонько похлопал его по щеке.

– Сейчас мы выйдем из дома и немного прогуляемся, ага? Ты, главное, знай: с тобой и с твоей сестренкой ничего страшного не случится.

– Ничего… страшного, – заторможенно повторил Алеша, глядя на спящую Дашу. Ему тоже хотелось спать.

И он уснул, снова провалившись в черную яму.

– Эй, малыш, – услышал Алеша. Он открыл глаза, часто заморгал. Увидел, что старик надевал на его ногу кроссовку. – Ты уж больше не отключайся, ага?

Алеша подумал: «Ага». Но зачем этот дедушка его постоянно будит? А старик, завязав шнурки, подошел к холодильнику, открыл дверцу, осмотрел полки. Взял баночку с малиновым джемом и сунул в карман ветровки. Пробормотал:

– Все ж лучше, чем сахар лопать, правда ведь? – Он посмотрел на человечков. – Ну а теперь, ребята, нам, пожалуй, пора.

Человечки подошли к Алеше, схватили его за руки и потянули. Он послушно поднялся с дивана. Ему очень хотелось, чтобы красный дождь прекратился. Справа на полу что-то лежало – в том месте дождь был сильный-сильный, за струями не разглядеть. Но кажется, там спал папа. Или мама? У них такая игра – спать этой ночью на полу?

Его куда-то вели сквозь красный дождь. Вот уже и дверной проем остался за спиной… Дом, где спали мама с папой… И жук в спичном коробке… Они все спали…

Все.

А впереди был темный лес.

Дедушка, который нес Дашу, включил фонарик. Алеша механически переставлял ноги и думал о лошадях на ферме за рекой. О съеденном год назад бигмаке. О Петьке, которому все можно. О том, что ничего страшного не случится… Он думал обо всем сразу.

И о том, что красный дождь, наверное, никогда не прекратится.

* * *

Лир был доволен. Еще бы, все ведь прошло просто отлично, а это означало, что удача по-прежнему на его стороне. Жаль, конечно, родителей этих детишек, но они были преградой к намеченной цели. Выполняя задания ангела, иногда приходилось кого-нибудь убивать. Увы, такова уж работа охотника. Ну что поделать, когда иной раз и выбора даже нет?

Он вовсе не испытывал удовлетворения от убийства той симпатичной стройной женщины и ее добродушного мужа. И уж тем более не желал искать в их окровавленных сердцах тайну. Это были обычные люди, а не те, похожие на людей, твари, порождающие страх и боль. Самые обычные.

Лир посмотрел на мальчика, которого, как собаки-поводыри, вели карлики. Он подумал, что и с детьми ему повезло: девочка сразу же лишилась чувств, когда увидела уродцев, а мальчонка ушел в себя. Хорошо, что не было никаких безумных истерик и воплей. В ином случае пришлось бы применить грубую силу. Возможно, еще придется, а Лиру этого очень не хотелось. Это же все-таки дети, а он ведь не чудовище какое…

Вовсе не чудовище.

 

Глава пятая

Как бы Алине хотелось, чтобы нынешний день в своих радостных интонациях походил на вчерашний. Но уже с утра парочка мелких неприятностей подпортила настроение: снимая чайник с плиты, Алина его выронила. Чайник грохнулся на пол, а выплеснувшийся кипяток обварил лодыжку – само собой, было больно, однако не до такой степени, чтобы вопить и лезть на стенку. Слой крема для рук на место ожога, вот и все самолечение.

А около полудня Максимку ужалила в шею оса. Тогда-то Алина и решила, что день не задался. Пара неприятностей за такое короткое время – это, конечно, еще не черная полоса, но повод достаточный, чтобы расстроиться.

Ко всему прочему, небо сегодня было серым, а воздух душным – два фактора, которые отчего-то заставляли Алину мыслями возвращаться в Москву, к проблемам. Все плохое, что осталось там, в неприглядном прошлом, напоминало о себе, как боль в чертовой обожженной лодыжке. Проклятый чайник. Именно его Алина винила в том, что в голове то и дело всплывали неприятные мысли. Он стал первым звеном в цепочке. Вторым – оса.

А после обеда, когда Алина пыталась поднять настроение, просматривая смешные видеоролики на ютубе, появилось и третье звено…

В гостиную растерянно вошел Максимка. Его лицо, руки, футболка с сурикатами были испачканы в чем-то черном.

– Я это… – промямлил он, хлопая глазами. – Я там на полочке баночку нашел… С тушью… Хотел открыть, а она… она плесканулась немножечко. Я нечаянно…

Вчера Алина рассмеялась бы, ведь вид у Максимки был очень даже потешным – совсем как у мальчика на картине «Опять двойка». Но сейчас она тяжело вздохнула, не скрывая недовольства.

– Плесканулась, говоришь? Вот прямо так взяла сама и плесканулась?

– Ага, – Максимка выпятил губу.

– И о чем ты вообще думал? Неужели так трудно быть хоть немножко поаккуратней?

– Я… я неча-аянно.

– Как поросенок, честное слово.

Максимка промолчал. Он нахмурил брови, как сыч, и Алина почувствовала раздражение: сейчас сын был похож на отца, когда тот строил из себя крутого мужика. Она закрыла ноутбук, поднялась с дивана.

– Ладно уж, пойдем отмываться. Хотя я понятия не имею, как эту чертову тушь отмыть. А футболку точно на выброс. Ну что мы теперь тете Оле скажем? – И, уже выходя из комнаты вслед за Максимкой, тихо добавила: – Да что ж сегодня за день-то такой…

Когда она отмывала Максимку в тазу во дворе, к калитке подошел Виталий Аркадьевич.

– А я вам снова клубнички принес.

Алина на секунду испытала чувство дежавю. С натянутой улыбкой отворяя калитку, заставила себя подумать: «Ну, хоть какой-то позитив».

– Здравствуйте, Виталий Аркадьевич, – она жестом пригласила гостя во двор. – А мы вот отмываемся. Перепачкались, как хрюшки, понимаете ли…

Виталий Аркадьевич подмигнул сидящему в тазу Максимке.

– Бывает.

Алина сбегала с корзинкой в дом, пересыпала клубнику в миску и вернулась. Виталий Аркадьевич поблагодарил за свое второе за сегодня доброе дело, заметил, что день выдался ужасно душный, и ушел. Глядя, как он бодро шагает к своему дому, весело помахивая пустой корзинкой, Алина понадеялась, что ничего плохого сегодня больше не случится.

После помывки Максимку потянуло в сон. Он листал журнал комиксов про Человека-паука, и задремал, лежа на диване. Алина подумала и решила не накрывать его одеялом – душно ведь.

Она вышла во двор, посмотрела на небо: сплошная унылая серость. Увы. Даже не тучи, а просто – серость. Ну и пускай, только бы не думать больше о проблемах, которые ждали в Москве.

Но каково же было ее изумление, когда она, буквально через минуту, увидела, что одна большая проблема сама явилась из Москвы.

Проблема приехала на черном внедорожнике Mazda, и у нее было конкретное имя – Антон.

Глядя сквозь щербатый забор на то, как муж выбирается из машины, Алина ощутила страх. А потом на нее нахлынула волна негодования: какого черта он тут делает?! Зачем приперся?! Впрочем, эти вопросы были не чем иным, как всплеском эмоций, ведь она точно знала, зачем муж приперся. Чтобы забрать Максимку! Ублюдок проехал двести сорок километров на своем черном внедорожнике, чтобы отвезти сына на юбилей гребаного деда. И наверняка настроен он решительно.

Но не так решительно, как она.

Алина выскочила за калитку, преградив мужу путь во двор.

– Я вчера тебе ясно дала понять: мы с Максимкой никуда не уедем! – выпалила, будто гвоздь забила.

Антон сунул ладони в карманы бежевых брюк и улыбнулся так слащаво и ненатурально, что Алине стало тошно.

– Ого. И никакого тебе «здрасьте»? А я, между прочим, соскучился.

– А я – нет.

– Да брось, ни за что не поверю, – улыбка не сползала с его загорелого лица. – Может, в дом пойдем, а то что мы как…

– Нет.

– Нет?

– В дом мы не пойдем. – Алина была уверена: если он войдет в дом, то все, пиши пропало. – Лучше уезжай, Антон. Прошу тебя. Садись в машину и уезжай.

– Не-а, так не пойдет.

– Ну дай нам хотя бы немного пожить нормально!

Антон сплюнул, подошел к Алине вплотную. Она ощутила запах дорогого одеколона: на эту хрень муж никогда не скупился, покупал по два флакона в месяц. Иногда ей казалось, что в голодный год, выбирая между одеколоном и буханкой хлеба, он выберет первое. Это был кирпичик в конструкции под названием «Антон». Аккуратная прическа, дорогая обувь, светлые тона в одежде, неизменная золотая цепочка на шее, ухоженные ногти – все это были кирпичики, которые Алину, как ни странно, когда-то подкупили. А сейчас ей хотелось стереть их в порошок – мелкий-мелкий, как пыль, – и пустить, к чертовой матери, по ветру.

Он смотрел ей в глаза с неприязнью и некоторой обидой.

– Вчера вечером отец звонил. Сказал, что приготовил для Макса сюрприз. А я сказал, что мы всей семьей обязательно приедем к нему на юбилей. Обязательно!

– Значит, ты соврал. – Алина заметила, как из своего двора вышел Виталий Аркадьевич, а возле колонки появились две женщины: вот и зрители, чтоб их.

– Где Макс? – сурово спросил Антон. – Я хочу его видеть.

– Он спит. Набегался, устал и теперь спит.

– Ты ведь понимаешь, что я без него не уеду?

– Уедешь.

Антон тяжело задышал. Он развернулся, подошел к машине и хлопнул ладонью по капоту. А потом выкрикнул, глядя в небо:

– Твою ж мать! Ну почему мне досталась жена – тупая сучка?!

– Хватит истерить, на тебя люди смотрят.

– Да срать я хотел!..

Виталий Аркадьевич сорвал с головы свою синюю панаму и возмутился:

– Молодой человек, вы бы за языком последили?

Антон посмотрел на него как на таракана, посмевшего выползти из щели.

– А ты, дед, не лез бы не в свое дело.

– Вот теперь я узнаю своего мужа, – съязвила Алина. – А то приехал с улыбочкой…

– Я по-хорошему хотел!

– Вот и уезжай по-хорошему! – Алина заметила, что зрителей прибавилось – неприятный, но факт.

Антон подошел к ней и больно ткнул пальцем в грудь.

– Я без Макса не уеду!

– Он останется здесь.

– А ну пусти. – Антон схватил ее за плечи и попытался отпихнуть от калитки, но сзади подскочил Виталий Аркадьевич – старик вцепился в его рубашку и рванул так, что пуговицы поотлетали.

Антон отпустил Алину, развернулся. Виталий Аркадьевич попятился, впрочем, вид у него по-прежнему был решительный: ну давай, парень, попробуй, ударь меня! Женщины у колонки громко заохали. Где-то пискляво затявкала собачонка.

– Антон! – громко сказала Алина. Она ощущала себя сжатой до предела пружиной. – Садись в машину и уматывай!

Он скривился, отвел гневный взгляд от Виталия Аркадьевича.

– Я тебя никогда не бил, верно, Алина? – его голос дрожал. – Никогда. Но сейчас ты меня вынуждаешь. Я по-всякому заберу Макса, так что лучше не мешай… Или клянусь… В общем, не вынуждай меня, – он покосился на Виталия Аркадьевича. – А ты, дед, больше не суйся, слышишь? Не зли меня!

Какая-то старушка визгливо крикнула, выглядывая из-за низенького забора:

– Может, милицию… тьфу ты, полицию вызвать?!

Ей никто не ответил.

Антон расправил плечи, шагнул к Алине и навис над ней как гора. А она вцепилась в косяки калитки, всем своим видом говоря: не пущу! Хоть убей – не пущу!

– Не вынуждай меня, – процедил Антон сквозь стиснутые зубы. – Я сейчас досчитаю до трех, и если ты, дорогая, не отойдешь… ты знаешь, что будет.

Виталий Аркадьевич стоял, сжав кулаки. Его трясло, и Алина сомневалась, что у него опять хватит смелости ринуться в бой.

Антон начал отсчет, пожирая жену взглядом:

– Раз… два…

– Три, – раздался голос Ольги.

Алина даже не заметила, как та подошла и встала рядом с внедорожником. На ней была давешняя ковбойская шляпа. Просторная в красную клетку рубаха – завязана на животе. В руке Ольга держала молоток для отбивки мяса.

– Дальше считать будем или как?

Антон болезненно поморщился и презрительно фыркнул.

– Еще одна защитница нарисовалась? Вы что, все караулили, когда я приеду? Повылазили как тараканы, понимаешь…

– Как тараканы, говоришь? – Ольга непринужденно помахивала молотком. – Звучит довольно обидно.

Алина, хлопая глазами, глядела на подругу: господи, как же вовремя она появилась!

– Плевать я хотел, как это звучит, – выдавил Антон.

Ольга подошла к нему, внимательно вгляделась в его лицо, а потом усмехнулась.

– О, я эту породу знаю. Узнаю. Мальчик-мажор, верно? Ухоженный весь такой, лощеный. Одеколон дорогущий. Я не слишком-то разбираюсь, но, кажется, дорогущий, – она говорила с издевкой. Ее глаза с лукавым прищуром и озорным блеском слегка затеняли поля шляпы. – А машину эту тебе, должно быть, папочка купил? Шикарная машина. Цвет, правда, мне не нравится, я предпочитаю желтый в розовых пятнышках. Но в остальном тачка крутая…

Антон смотрел на Ольгу как на умалишенную. Он то и дело открывал рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, пока не находил слов.

Ольга продолжала, помахивая молотком:

– А вот у меня нет машины. Никогда не хотела иметь автомобиль. По мне лучше лошадь, седло и уздечка. Это, знаешь ли, такой кайф скакать по прерии, и когда ветер в волосах, – она вскинула руку с молотком. – Ю-ху! Моя кобыла может проскакать тысячу миль без отдыха! Ю-ху!

– Так вызывать милицию… ой, полицию-то?! – выкрикнула старушка из-за забора.

– Не надо, баба Вера, – отозвалась Ольга. – Сами разберемся. – Она уставилась на Антона: – Мы ведь разберемся, правда? Нам не нужна никакая полиция. И милиция тоже не нужна. Здесь же нет никаких жуликов и хулиганов, и никто ничего плохого делать не собирается.

К Антону вернулся дар речи:

– Что это вообще за цирк? Ты местная дурочка, да? Похоже на то.

– Похоже, – согласилась Ольга. – Ну, так как, по-хорошему уедешь?

– Слушай, не лезь, а?

– А то что, папочке пожалуешься, мальчик-мажор?

– Нет. – Антон напряженно улыбнулся – кончики губ подрагивали. – На тебя и хорошего пинка под зад достаточно.

– А у меня, между прочим, молоток, если ты еще не заметил.

– И что?

– А то.

– Что – то?

– То самое. Раскрою твою дебильную башку, и все дела. Я ведь дурочка, мне по барабану.

Не нравилась Алине эта перепалка, ох как не нравилась: явно назревала большая беда. Она уже собиралась вмешаться, но ее опередил Виталий Аркадьевич, который, похоже, опять воспрял духом:

– Думаешь мы с тобой не справимся, а? Не справимся? – Он нервно комкал свою панаму. – Лучше садись в машину и уезжай! Немедленно!

– Спокойно, Виталий Аркадьевич, – Ольга подняла руку в примирительном жесте. – Спокойно. Мы сделаем так… – Она брезгливо, как на кучу дерьма, уставилась на Антона. – Ты ведь у нас любишь считать до трех, верно? Ну так вот… Я досчитаю до трех. Когда досчитаю, ты, наодеколоненное чмо, должен уже сидеть в машине, уяснил? В ином случае я воспользуюсь своим другом молотком. – Ольга резко повысила голос: – Один!

Антон нервно усмехнулся. Очень нервно.

– Какого…

– Два! – Ольга подняла руку с молотком.

– Шла бы ты… – Антон попятился.

Почему-то на пару шагов отошел и Виталий Аркадьевич.

«Нужно вмешаться!» – крикнула себе Алина, но Ольга, словно почувствовала, бросила на нее взгляд и подмигнула: мол, не суетись, подруга, все будет хорошо.

– Три! – выкрикнула она так, что, пожалуй, вся деревня услышала.

А потом буквально прыгнула к внедорожнику, размахнулась и что есть силы ударила молотком по капоту: бах!

Антон едва не задохнулся от накатившей волны ярости.

– Сука! Что ты… – Он набычился и как танк попер на Ольгу.

Но та не растерялась, снова подняла молоток и прошипела:

– Стоять, мальчик-мажор! Клянусь мамой, следующий удар будет по башке!

– Стой! – истерично выкрикнула Алина, и ее поддержал побледневший Виталий Аркадьевич:

– Стой, дурень!

И Антон остановился. Ярость в его глазах как-то резко сменилась растерянностью. Взгляд заметался.

– Вот и славненько, – сказала Ольга.

Алина подумала, что с этим молотком для отбивки мяса она похожа на грозную валькирию.

Щека Антона задергалась. Он плюнул себе под ноги, тряхнул руками, словно сбрасывая с них грязь, после чего не спеша, всем своим видом выказывая презрение, подошел к машине. На мгновение застыл, глядя на вмятину на капоте.

– А я ведь вернусь.

– Испечем к твоему приезду румяный каравай, – насмешливо и зло сказала Ольга.

Когда Антон забрался в машину, Алина выдохнула и обессиленно опустилась на порожек: ей не верилось, что все обошлось.

Заурчал двигатель, внедорожник медленно поехал по пыльной улице. Ольга направила в его сторону палец и нажала на воображаемый спусковой крючок.

– Пух! – И выкрикнула весело: – Дуй отсюда, подлый койот! Наши прерии не для таких, как ты!

Из кустов выскочил Сеня. Он швырнул вслед внедорожнику вовсе не воображаемый камень.

– Так его, сынок! – одобрила Ольга. – А то прикатил, видишь ли, разборки тут устраивать. Не на тех нарвался!

Виталий Аркадьевич, с восторгом глядя на Ольгу, размашисто и звонко, как это делают импульсивные театралы, начал аплодировать. Его поддержали женщины возле колонки, старушка за забором, какой-то мужичок с перебинтованными руками, двое парней и сопливая девчушка лет пяти – все восторженно хлопали в ладоши.

Алина заметила Федора. Он стоял около забора соседнего дома, и на его губах играла легкая улыбка. Федор тоже аплодировал, медленно и размашисто. Рядом, на траве, лежал его серый лохматый пес – а вот ему-то, судя по всему, вообще не было дела ни до чего.

Ольга подошла к Алине.

– Ты как, подружка?

– Пока не знаю. Он ведь вернется, и, думаю, не один.

– Ну вот что, – Ольга сняла шляпу и обмахнула раскрасневшееся лицо, – ты пока об этом не думай, не накручивай себя, лады? Все обойдется, вот увидишь.

«Все обойдется», – мысленно повторила Алина. Какие замечательные слова. Словно емкая формула благополучия.

– А сейчас нам нужно отвлечься от всей этой хрени, – заявила Ольга. – Точно… мы поедем в ресторан. Когда последний раз была в Шатуре, я приметила одно заведеньице…

– Но Максимка… – начала Алина.

– А что Максимка? Побудет с Эдиком и Сеней. Не знаю, как ты, а мне сейчас просто необходимо расслабиться. Твой муженек неплохо нервы потрепал.

Алина хмыкнула.

– По тебе не видно.

– Эх, подружка, если на мне ковбойская шляпа, это еще не значит, что я стала Крутым Уокером. Когда кураж пройдет, а он уже проходит, у меня мандраж начнется.

Алина поднялась с порожка, встретилась взглядом с глазами Виталия Аркадьевича и благодарно кивнула. Отважный старичок кивнул в ответ.

– В ресторан, говоришь? – сказала Алина. – И отказ, само собой, не принимается?

– Не-а, не принимается, – ответила Ольга.

* * *

В черном брючном костюме и белой блузке Ольга выглядела очень эффектно. В сравнении с ней Алина чувствовала себя серой мышкой – лучшие наряды остались в Москве, и пришлось выбирать из того, что было: белая юбка с синей блузкой или белая юбка с зеленой блузкой? Алина выбрала второй вариант, приукрасив его дорогой брошью. Не ахти, конечно, наряд, но кто ж знал, что через два дня после похорон подруга потащит ее в ресторан? Черт возьми, да два дня назад и подруги-то никакой и в помине не было. Повороты судьбы порой очень неожиданны.

Когда ехали в такси, Алина какое-то время ощущала тревогу: ведь она здесь, а Максимка там остался. Ей казалось, что связывающая их незримая нить, натягивается, натягивается… Может, не стоило оставлять его? Странное чувство, неприятное, похожее на паранойю, однако, вполне очевидное после стычки с Антоном и его обещания вернуться.

Но Алина решила быть сильной. Назло – сильной, ведь и в ресторан-то она, по большому счету, поехала назло всем проблемам: вот какая я пофигистка! Не ожидали, да?

Она решила быть сильной, но удавалось это пока с трудом. Алина на уровне подсознания чуяла запах одеколона мужа – запах, который не позволял расправить плечи и посмотреть на все холодным смелым взглядом. И сколько же нужно времени, чтобы он выветрился из головы?.. Воняющая дорогим одеколоном проблема прикатила из Москвы на черном внедорожнике и нагадила, нагадила, нагадила! Дерьмо, источающее миазмы страха, чуя которые трудно быть сильной. Очень трудно.

– Не думай о плохом, – сказала Ольга.

– Что? – Алина вынырнула из омута тяжелых мыслей и посмотрела на сидящую рядом, на заднем сиденье такси, подругу.

– Я говорю, не думай сейчас ни о чем плохом. Знаешь, какой у тебя только что вид был? Словно ты кусок тухлого мяса проглотила.

– Фу-у, – поморщилась Алина, – не могла другое сравнение подобрать?.. Но ты права, не могу никак из головы выкинуть слова Антона. Тревожно мне что-то.

– Наплюй. По крайней мере, на сегодня забудь о проблемах. Возьми и выкинь из головы всю гадость. Лучше вспомни, как он сбежал, поджав хвост… Такие уроды боятся прямых угроз, на них нужно рявкнуть, показать зубы. А все остальное – это как уринотерапия против сибирской язвы – уговоры там, попытки убедить… не-а, они такое не понимают. Сегодня мы показали твоему муженьку, где раки зимуют, надеюсь, мой молоток ему теперь во сне сниться будет. И думай лучше об этом. Не о том, какие планы он сейчас вынашивает, а о нашей маленькой победе. Это ведь было круто, согласись!

Алина вздохнула.

– Это была твоя победа, Оль.

– Черт, нет! – громко сказала Ольга, и водитель с неодобрением посмотрел на нее в зеркало над лобовым стеклом. – Наша победа. Твоя, моя, Виталия Аркадьевича… Мы вместе справились. И хватит глядеть на себя как на лилипута, – она игриво скорчила сердитую гримаску, – а то дружить перестану.

Алина рассмеялась и тут же поймала себя на мысли, что тревога исчезла, растворилась в смехе. Ольга, надо отдать ей должное, умела поддержать в трудную минуту.

* * *

Ресторан носил на редкость неоригинальное имя «Престиж». Вполне приличное заведение, но внутренняя обстановка показалась Алине слишком аляповатой и местами безвкусной. До свадьбы она три года проработала дизайнером и теперь на некоторые вещи смотрела взглядом специалиста.

Ольга выбрала столик возле стены. Когда подошел официант принимать заказ, она тоном, не терпящим возражений, сказала Алине:

– Про деньги не думай, ясно? Заказывай все, что душа пожелает. Платить сегодня я буду, и точка.

Алине это не слишком понравилось, она привыкла сама за себя платить, но видела: отказ обидит подругу. Заказывать что душа пожелает? Ну и ладно. Алина не была особым гурманом и выбрала уже знакомые блюда: салат «Цезарь», ризотто с морепродуктами (она обожала ризотто) и морского окуня в грибном соусе. А Ольга, внимательно глядя в меню, начала свой выбор со слов: «Так-так-так, что тут у нас самое дорогое? Ага…» И заказала с десяток экзотических блюд – гордость ресторана. Официант побежал на кухню едва ли не вприпрыжку, торопясь обрадовать шеф-повара и его сушуфов: к нам пожаловал настоящий гурман! Ну-ка покажите, ребята, на что вы способны!

Когда принесли первый заказ, Ольга бесцеремонно, не выказывая ни малейшего уважения к дорогому блюду, принялась орудовать вилкой.

– Голодна, как сто волков! – весело пояснила она и тут же выказала недовольство: – Ну и порции. На один укус. Для кого такое готовят, для муравьев?

С усердием поглощая еду, она болтала о всяких пустяках. И для Алины это было очень кстати – слушала и принимала легкую, непринужденную болтовню как лекарство от совсем не легких мыслей. Она поддакивала, кивала и смеялась. Ольга произносила простенькие тосты и время от времени подкладывала Алине в тарелку кусочки деликатесов: «Попробуй-ка вот эту вкусняшку. Ничего так, да?» Алина не чувствовала неловкости – тут же цепляла вилкой «подкидыша», а сама думала, что у шеф-повара случился бы инфаркт, если бы он услышал, как его кулинарные шедевры называют «вкусняшками».

Ей сейчас было хорошо. Она уже ни капельки не жалела, что поехала в ресторан. Алина еще раз убедилась: Ольга умеет делать жизнь легкой. Вчера организовала поход на речку, сегодня – ресторан. Она вообще знает, что существует грусть, тревога, депрессия? Судя по всему – вряд ли. И это нравилось Алине, ей хотелось брать с нее пример, заражаться ее оптимизмом. Хотя бы на время.

Примерно через час Ольга заявила, что объелась. Не лезет больше, и место в желудке осталось только для вина. Теперь они просто сидели и болтали, время от времени прикладываясь к бокалам. В зале, как фон, играла спокойная джазовая музыка, немногочисленные посетители тихо переговаривались. Ничего не предвещало беды.

Ничего, но…

Алина отошла в уборную, а когда вернулась, испытала шок: Ольга стояла у стены, словно пытаясь в ней раствориться, и дрожала всем телом. Глаза были вытаращены от ужаса, губы судорожно смыкались и размыкались в тщетной попытке что-то произнести. Рядом с Ольгой растерянно суетились официанты – один пытался оттащить ее от стены, другой обмахивал полотенцем. Люди в зале гомонили, озадаченно переглядываясь. Алина, чувствуя слабость в ногах, подбежала, выкрикнула:

– Что случилось?!

– Паука увидела, – выдохнул бледный, как смерть, официант.

– Что?!

– Она паука увидела, – он ткнул пальцем в сторону столика. – Вон там, сволочь, ползал. Маленький такой, черненький.

– И что?

– Я раздавил его. И выкинул.

– С ней что, дурень?! – Алина схватила Ольгу за руку. – Эй, ты напугалась, да? Напугалась?

Откуда-то взялся администратор – пухлый, молодой, подвижный. Он сразу же, как и Алина, принялся задавать вопросы, начинающиеся на «что». Голос его был приглушенный, администратор то и дело косился на посетителей.

Официант приставил к губам Ольги стакан с водой.

– Нате вот, попейте. Попейте.

– Попей, Оль, – плаксиво поддержала Алина.

Ольга заморгала, сделала резкий вдох и долгий выдох. Посмотрела на столик.

– Его… его… его больше…

– Нет больше паука! – вымученно улыбнулся официант. – Я раздавил его и выкинул.

– Он выкинул, выкинул его, – суетливо повторил администратор.

– Правда? – Ольга теперь дышала более ровно. – Его нет?

– Успокойтесь, – погладил ее по руке официант.

– Его правда нет?

– Правда, клянусь.

Ольга приняла стакан и сделала глоток.

– Фу-х… Вы уж простите меня. Я до смерти пауков боюсь. Арахнофобия. Мою… мою маму в Новой Зеландии паук ужалил. Она погибла.

– Ты как? – спросила Алина.

– Уже лучше. Нужно воздухом подышать. Поможешь мне, а то ноги что-то не держат?

Алина посмотрела на официанта.

– Принесите счет, мы уходим.

– Что вы, что вы, – выпалил администратор и попытался выдавить улыбку – вышла гримаса. – Все за счет ресторана.

– Вы уверены? – удивилась Алина.

– Конечно. И бога ради, извините. Не понимаю, откуда паук взялся. У нас ведь с этим строго.

Он повернулся к официанту и что-то шепнул ему. Тот кивнул и побежал на кухню.

Когда Алина взяла свою и Ольгину сумочки и уже направлялась к выходу, придерживая подругу за предплечье, к ним подбежал администратор.

– Вот, – он сунул Алине бутылку вина. – Это, так сказать, за моральный ущерб. А может, вам такси вызвать?

– Нет, мне нужно немного пройтись, – слабым голосом сказала Ольга.

Они вышли из ресторана. Алина с досадой думала о том, как такая мелочь, как крошечный паучок, может испортить прекрасный вечер. Даже обидно. Арахнофобия? Да уж, штука довольно экзотичная. Алине казалось, что Ольга вообще ничего не боится, и тут на тебе…

Когда они дошли до перекрестка и свернули на другую улицу, Ольга встрепенулась, расправила плечи. От болезненного выражения на лице не осталось и следа.

– Ну все, – бодро заявила она, – теперь можно расслабиться.

Алина захлопала глазами.

– Что-то я… ты же… я не понимаю.

– А неплохо все вышло, да? – Ольга вынула из сумочки пачку сигарет. – Во мне умерла отличная актриса. Мерил Стрип лучше не сыграла бы…

– Ты охренела, а?! – взорвалась Алина. – Да я… Да ты… И все для того, чтобы не платить?

Ольга посмотрела на нее с улыбкой, как на ребенка, не понимающего элементарных вещей.

– А для чего ж еще-то? – она прикурила сигарету. – Ну и вообще… острые ощущения там…

Алина подняла взгляд к небу, словно призывая сам космос стать свидетелем космической глупости.

– Ох, мама дорогая… Поверить не могу… Не могу поверить, – она уставилась на Ольгу. – Острые ощущения, говоришь? Это экстрим для тебя такой? Да ты сегодня моего мужа чуть молотком не прибила, тебе не достаточно таких острых ощущений? У меня едва инфаркт не случился, когда… Да ты ж вся бледная была, дрожала как…

– Здорово вышло, – продолжала улыбаться Ольга. – Станиславский был бы доволен. Он бы сказал: верю!

– А паук?

– А что паук? – Ольга выпустила струйку дыма. – Я паучка в коробочке с собой притащила. Он в сумочке лежал.

– Заранее спланировала?

– А то.

Алина покачала головой.

– Охренеть. Могла бы хоть меня предупредить.

– Не-не-не, все должно было натурально выглядеть. Ты могла испортить мой маленький спектакль. – Ольга деловито стряхнула пепел на мостовую. – А вообще, мы с тобой объели ресторан тысяч на двадцать, учитывая вино, которое нам подарил тот милый администратор. Ну и чего, не обеднеют же?

Внутри Алины сработал какой-то механизм – только что она не находила себе места от негодования, но теперь… Ее разобрал такой хохот, что она едва могла дышать. Прижимала к груди бутылку с вином и хохотала, хохотала. А вместе с ней смеялась и Ольга, позабыв про только что прикуренную сигарету. Прохожие смотрели на них как на сумасшедших, но им сейчас было плевать на косые взгляды. Плевать на мрачное вечернее небо. Плевать на проблемы. Так они и стояли, согнувшись от хохота в три погибели. А мимо по шоссе равнодушно ползли автомобили с включенными фарами. Какой-то водитель притормозил, опустил боковое стекло.

– Девчонки, прокатиться не хотите?

– Пошел… на… хер! – сумела выкрикнуть сквозь смех Ольга и щелчком пульнула в него полуистлевшей сигаретой.

Это вызвало у Алины новый приступ хохота. Водитель фыркнул, опустил стекло и укатил.

Наконец они успокоились. Шли с улыбками по тротуару, но молча, истратив все звуки на смех. Алине было так легко – казалось, если сделать глубокий вдох и задержать дыхание, то можно полететь… полететь, как воздушный шарик… над городом, с его вечерними огнями… над страной… над планетой Земля, с ее проблемами… Лететь и не оглядываться. «Не оглядываться…» Откуда взялись эти слова? Ах да, вспомнила Алина. Их когда-то прошептала листва.

– Ты еще от меня не устала? – усмехнулась Ольга.

Алина ответила шутливо:

– Ну, небольшой запас прочности еще есть.

– И это замечательно, потому что сейчас мы с тобой на крышу полезем. Во-он тот дом видишь? – Ольга кивнула на четырнадцатиэтажку в конце улицы. – Пойдем на крыше посидим, а? Посидим там немного…

– Опять какую-то провокацию задумала? – перебила ее Алина. – Острых ощущений не хватило?

– Не-не-не, никаких больше острых ощущений, – поспешила заверить Ольга. – Просто посидим на крыше, и все. Я когда в город приезжаю, всегда туда поднимаюсь, у меня даже ключ от подъезда есть, у одной тетки с нижнего этажа купила. С этой крыши такой вид на город! Тебе понравится. Я вообще высоту люблю, а у нас в деревне выше водонапорной башни и нет ничего.

– Ладно, уговорила, – согласилась Алина.

– Вот и славненько.

* * *

На верхний этаж поднялись на лифте. Ольга приставила палец к губам:

– А сейчас – тихо. На меня как-то бабка накинулась вон из той квартиры. Вопила: кто такая? Что здесь делаешь?

Алина с опаской покосилась на дверь квартиры. Представилась страшная старуха с кривыми зубами и бородавкой на носу. Жуть. Такой лучше не попадаться. Она облегченно выдохнула, только когда выбралась с темного чердака на крышу: отлично, опасность миновала. Но все равно Алина ощущала себя вором, забравшимся в чужое жилье. Странное ощущение, новое, но, как ни странно, приятно возбуждающее.

Вид с крыши и правда был великолепным, даже несмотря на унылую вечернюю серость.

Внизу горели огни. Они двигались, мигали, мерцали неоном – не суетливо, а как-то даже сонно, размеренно. Теплый свет в квадратах окон, под шляпками фонарей и в витринах… и его холодное отражение в лужах. А за огнями – лес до самого горизонта, темное море деревьев, которое упиралось в бледный закат. «В темном-темном лесу…» – почему-то вспомнила Алина строку из какой-то страшной-страшной сказки. Ожили образы из сна: мерцающая прямая тропа, огромные деревья с кряжистыми стволами, уродливые карлики с серебристыми глазами, ангел и девочка с синим бантом.

Алина поморщилась: лезет в голову всякая мерзость. Пора бы уж забыть этот бредовый сон!

– Хорошо здесь, правда? – чуть слышно произнесла Ольга, глядя в сторону заката.

Алина посмотрела на нее и удивилась, впервые заметив в глазах подруги грусть. Грусть? С чего бы? Но спрашивать не стала – затронешь вопросом не ту струну, и печаль станет болью. А может, это и не грусть вовсе, а просто свет так отразился в глазах?

Ольга вздохнула, открыла сумочку и вынула небольшую коробочку.

– Для такого случая у меня кое-что припасено.

В коробочке оказалась папироса, которую Ольга сначала с наслаждением понюхала, а затем уставилась на нее как на редкую драгоценность.

– Косячок. Травка хорошая, сама вырастила.

– Косячок?

– Ты не думай, я этой хренью особо не увлекаюсь. Так… вырастила один кустик для интереса, высушила. Раз в месяц, не больше, могу побаловаться. Это раньше, когда в Питере жила, злоупотребляла, а сейчас…

Она хмыкнула, прикурила папиросу, сделала глубокую затяжку и задержала дыхание.

Алина, по большому счету, к таким вещам относилась спокойно, без осуждения. Слова подруги про собственноручно выращенный куст вовсе не покоробили. Более того – почему-то даже не удивили.

Ольга выдохнула дым, просипела:

– Будешь? – протянула папиросу.

Алина не хотела выглядеть тепличным цветочком. Черт возьми, они с Ольгой сегодня дали отпор Антону, нагрели ресторан на приличную сумму, влезли на крышу. Они сделали все это вместе. Так почему бы в финале безумного дня не поставить жирную точку с запахом анаши? Повинуясь бунтарскому порыву, приняла косяк и сделала затяжку.

– А вот это по-нашему, – одобрила Ольга и звонко засмеялась. – Ешкин кот, чувствую себя дьяволом-искусителем. И это так круто!

Засмеялась и Алина, но тут же поперхнулась дымом и раскашлялась. Сделав хриплый вдох, вернула папиросу Ольге.

– Дьявол-искуситель, говоришь? Нет, для меня все это не в новинку. Я раньше той еще оторвой была.

– Ты? Серьезно? Не верится что-то.

– Я, между прочим, целых полгода с рок-музыкантом жила. Из панк-группы «Гниль». Каждый день пьянки, гулянки.

– Вот, значит, как? – Ольга затянулась, поморщилась. – Как говорится, в тихом омуте…

– Это давно было. Очень давно. Будто в какой-то другой жизни. Я, если честно, те времена вспоминаю с ужасом, но и…

– С восторгом?

– Да, пожалуй. – Алина чувствовала действие травки, и это было не плохо, совсем не плохо. – Мне иногда хочется вернуться в те времена. Хотя бы на денек. Никаких тебе забот, проблемы не казались проблемами. Я тогда смеялась намного чаще. Намного. Черт, да меня каждая фигня могла рассмешить. Я такой хохотушкой была… И куда все делось?

– А я стараюсь жить и не оглядываться, – вздохнула Ольга. – И тебе советую, Алина, не оглядывайся.

Они еще пару раз передали друг другу косяк, после чего Ольга кинула сморщенную гильзу вниз и взобралась на парапет крыши.

Алина боялась высоты и терпеть не могла, когда кто-нибудь подходил к самому краю или сильно наклонялся над перилами балкона – в такие моменты в животе что-то сжималось и начиналась легкая паника. Но сейчас она смотрела на стоящую в шаге от пропасти Ольгу без опаски. Была полная уверенность, что с ней ничего страшного не случится. Только не с ней.

Ольга стояла как изваяние, глядя на закат, лишь легкий ветерок трепал ее волосы.

– Скажи, ты вообще ничего не боишься? – тихо спросила Алина.

Ольга ответила после большой паузы, и голос ее прозвучал как-то сонно, меланхолично:

– Я… боюсь осени… Золотой осени… Когда листва желтая… желтая…

Алина удивилась:

– Осени? Но почему?

– Золотой осенью, – все так же заторможенно сказала Ольга, – я… умерла.

– Что?

Ольга встрепенулась, поежилась и спрыгнула с парапета на крышу.

– Так о чем ты спрашивала?

– Ты только что сказала…

– А, забей, – как ни в чем не бывало улыбнулась Ольга. – Травка в голову ударила немного, вот и несу всякую чушь.

Алина хмыкнула.

– Ну, я так и поняла.

Она подумала, что больше не хотела бы слышать такой отстраненный, даже мертвенный голос подруги. Было немного жутковато. «Золотой осенью я умерла». Бр-р… как фраза из ужастика.

Ольга внимательно посмотрела ей в глаза.

– Прежде чем уйдем, хочу, чтобы ты кое-что сделала.

– И что же? – насторожилась Алина.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Закрой, закрой, не бойся.

Алина демонстративно тяжело вздохнула и сомкнула веки.

– Ну, и?

– А теперь представь себе лица тех, кого ты ненавидишь. – Ольга повысила голос: – Лицо мужа, свекра… кого еще ненавидишь?

– Соседку с четвертого этажа.

– И ее лицо представь. Ну же! Ты видишь их?

– Да.

– Да?

– Да вижу я, вижу.

– Отлично. Это ведь не лица, а морды! – зло прошипела Ольга. – Морды! С мерзкими поросячьими глазками. Ты видишь их, Алина, видишь? Они смотрят на тебя! Пялятся как последние суки!

Травка отлично стимулировала воображение, и Алина видела все. И чувствовала, как нарастает злость.

– Но они боятся тебя! – продолжала Ольга, тяжело дыша. – Эти хари боятся тебя до усрачки! В их маленьких поросячьих глазках страх! Их морды кривятся от ужаса! И тебе ведь это нравится, правда? Это круто, охренительно круто! А их губы трясутся, рыла морщатся! Они скулят как шавки, скулят, скулят!..

Алина видела их перепуганные глаза и трясущиеся губы. И да, ей это действительно нравилось!

– Ненавидь эти рожи, Алина! – яростно шипела Ольга. – Всем сердцем ненавидь! Они до жути боятся твоей ненависти! Трусливые крысы, трусливые грязные крысы!

– Крысы! – вырвалось у Алины.

– Да, им место на помойке, среди вонючих отбросов! Там их место, да?

– Да!

– Пошли их подальше, Алина, крикни в их мерзкие морды: пошли на хер! Пошли на хер!

– Пошли на хер! – закричала Алина, дрожа от гнева и восторга. – Пошли на хер, крысы!

– Так их, уродов! Так их!

– Пошли на хер!

– Видишь, как они убегают на свою помойку?

– Да! – что есть силы заорала Алина. – Бегите, крысы, бегите!

– Ты не боишься их, никогда не боялась!

– Я не боюсь вас!

– Ты сильная!

– Да, я сильная!

– Ты справишься с ними, когда они снова появятся. Ногтями расцарапаешь их хари, зубами вцепишься в глотки…

– Я сделаю это!

– … дашь им такого пинка, что они на луну улетят! А твой долбанутый муж будет лететь быстрее всех, как гребаная комета!

Алина засмеялась и распахнула глаза.

Ольга смотрела на нее с какой-то демонической улыбкой. Выдержав паузу, подруга спросила:

– Ну как?

– Как? Черт возьми, это было круто!

– Готова к бою?

Алина фыркнула.

– А то!

 

Глава шестая

«Все пройдет спокойно, – словно заклинание, твердил себе Лир, двигаясь сквозь ночь к горящему вдалеке костру. – Все пройдет гладко, как всегда».

Сегодня днем он сходил на разведку, прошелся вдоль реки, с уверенностью, что наткнется на каких-нибудь туристов – летом, а в особенности в июле, любителей отдохнуть на берегу реки всегда хватало. Приезжали с палатками, удочками, алкоголем, литрами кваса. Днем резвились, а ночью сидели у костра, рассказывая друг другу мрачные истории. Или пели песни под гитару. Романтика. Для многих подмосковные речки были милей гламурных экзотических курортов. И сейчас Лиру это было на руку, ведь, как оказалось, на разведку он ходил не напрасно.

Толстый мужчина, девочка лет семнадцати и мальчик. Они разбили лагерь неподалеку от старого моста. Трехместная желтая палатка, костерок, одна удочка на всех – классические туристы, выбравшиеся на природу на денек-другой. Проходя мимо лагеря, Лир уже точно знал, что вернется сюда ночью. Цель – мальчик. Только он. Увы, девчонка была слишком взрослой, ангелу такая не нужна, а жаль. Жаль, что ее придется убить, ей бы жить да жить.

* * *

Зоя согласилась пойти в поход, только чтобы не расстраивать отца. Он планировал его с весны, все говорил «Жду не дождусь» и «Чудно проведем время». Поход. Слово-то какое сильное, достойное отважных первооткрывателей, которые пробирались сквозь льды и взбирались на вершины. А тут – ха-ха-ха – речушка в захолустье. Малюсенький такой походик.

Но для отца это определенно было событием, вон даже палатку специально купил. И удочку, хотя рыбная ловля для него темный лес. Темный-претемный, учитывая, что он сегодня запутался в леске и упустил единственный поплавок – тот плюхнулся в воду и поплыл, поплыл по течению… А отец бежал вслед за ним по берегу, забавно размахивая руками и громко сокрушаясь: «Ну как же так-то? Как же так?» Вот смеху-то было. Правда, только она одна и смеялась, ведь Мишку, ее маленького брата, неудача папы расстроила едва ли не до слез. Мишка так мечтал, что папа поймает огромную рыбину.

Плавать отец не умел, так что Зое пришлось взять на себя миссию по возвращению поплавка. Она не без удовольствия залезла в воду и мигом догнала «беглеца». Плавала Зоя отлично, как-никак три года посещала школьный бассейн.

Отец радовался, как ребенок, когда она торжественно вручила ему поплавок. В последнее время его многое радовало, даже такая мелочь. Оно и понятно, ведь год назад он победил рак и теперь смотрел на жизнь другими глазами.

Зоя помнила, каким отец был до операции – мрачным, страшным. Он не верил, что у него есть будущее, и даже не пытался крепиться. Мог сидеть на одном месте часами и смотреть в одну точку, а если потревожить, окликнуть – повернет медленно голову, промямлит что-то недовольно и снова уставится в пустоту. Отец всегда был эдаким толстеньким весельчаком, но рак превратил его в унылое существо, похожее на оплывшую свечку. И ведь проклятая опухоль почти не терзала его болью, пока – нет, но она пожирала морально.

Зоя думала, что отец сдался ровно в ту минуту, когда услышал диагноз. Зашел в кабинет врача одним человеком, а вышел другим. Он внушил себе, что операция не поможет и шанс пятьдесят на пятьдесят – не для него. Просто вбил себе в голову, и все тут. Как же это Зою бесило. Она возненавидела отца за его слабость.

Три года назад мать сбежала во Францию с каким-то хлыщом по имени Пьер, бросив своих детей, как подлая кукушка. А теперь и отец… он ведь тоже пытался сбежать. Смотрел своим мутным взглядом в одну точку, но самого его здесь не было. Одна обрюзгшая оболочка. А скоро и ее не будет.

Он, черт бы его побрал, даже не замечал, что его депрессия заразна – Мишка перестал улыбаться и плакал из-за любого пустяка. Ему-то, малышу, за что все это?

Пятьдесят на пятьдесят. Время шло, а чаша весов шанса на жизнь склонялась в сторону смерти. С каждым часом, с каждым днем. Зоя теперь смотрела на календарь чаще, чем на свое отражение в зеркале: даты, даты, даты – они так быстро уходили в прошлое, так безжалостно.

Зоя умоляла отца согласиться на операцию, кричала на него, но он не слушал. Не отмахивался, не ныл, а просто не слушал. «Ну и подыхай! – злилась она. – Давай, папочка, брось нас, как мама!»

Но кто же знал, что именно мама-кукушка прервет его депрессивный пофигизм. Она приехала из Франции специально, чтобы поговорить с бывшим мужем. Они беседовали три часа, а потом отец согласился на операцию. Зоя понятия не имела, как маме удалось повлиять на него, но это уже было не важно.

После операции отец быстро восстановился, даже врачи удивились. Боже, как же он теперь хотел жить, дышать полной грудью. Он снова стал толстеньким весельчаком, опять начал строить планы на будущее. И планы эти были просто фантастическими: подняться на Эверест. Совершить кругосветное путешествие. Поплавать с аквалангом в Черном море… Он спешил жить, ведь теперь знал истинную цену времени.

Однако наполеоновские планы требовали финансов, а их-то как раз и не хватало. Так что кругосветное путешествие временно заменили подмосковная речушка, палатка и костер. Зоя была готова сколько угодно таскаться по этим походам, лишь бы отцу было хорошо. Лишь бы он радовался таким мелочам, как возвращенный поплавок. Слишком хорошо она помнила тот его пустой взгляд и до сих пор видела во сне мрачного человека, похожего на саму смерть.

Костер весело потрескивал.

Зоя смотрела на огонь, обняв брата за плечи. Отец только что рассказал глупую и, по его мнению, смешную историю из разряда «А вот когда я служил в армии…», но теперь притих. Тоже смотрел на огонь. Ночь, а спать никому не хотелось, даже Мишка ни разу не зевнул. Для него поход целое приключение, думала Зоя. Будет потом друзьям-первоклашкам с восторгом рассказывать и про сбежавший поплавок, и про отважную сестренку, которая бросилась в воду и догнала его, и про тихую подмосковную речку. И про эту спокойную ночь.

– Доброй вам ночи, – раздался голос.

Зоя встрепенулась и машинально стиснула плечо брата. Испугалась от неожиданности. Посмотрела на старика: и откуда он только взялся? Большой такой, настоящий великан. Но он добродушно улыбался, и глаза у него были лучистые. Зоя уже видела его сегодня днем – проходил мимо, когда папа пытался распутать перекрученную леску.

– Не побеспокоил? – спросил старик.

Отец ответил немного растерянно:

– Нет-нет.

– Хорошая сегодня ночка, тихая. Я люблю вот так ночью пройтись.

– Если хотите, посидите вместе с нами, – с улыбкой предложил отец. – Может, чайку?

– Нет. благодарю, я…

Зоя заметила, что старик будто забыл все слова после этого «я». Забыл в тот момент, когда посмотрел на Мишку. Его глаза сузились и больше не казались добрыми. Правая щека нервно дернулась. Он застыл, как статуя, и только дыхание – оно с каждой секундой становилось все более тяжелым.

– Эй! – встревожился отец. – С вами все в порядке?

Старик не ответил. Зое отчаянно хотелось, чтобы он ушел. Сейчас же. Она чувствовала, как брат жмется к ней, – еще бы, ведь ночной гость пожирал его взглядом.

– С вами все в порядке? – повторил отец, вставая.

«С ним не все в порядке! – мысленно ответила Зоя. – С ним что-то не так!» Старик рыгнул, словно утробно квакнула огромная жаба. В костре «стрельнул» уголек, и Миша вскрикнул.

– Послушайте, – строго сказал отец, – думаю, вам лучше уйти. Вы слышите меня?

Гость не отрывал взгляда от Миши.

– Ты один из них, – прохрипел с ненавистью. – Как я сразу не заметил…

– Па-ап, – простонал Миша, – пусть он уйдет, – и тихонько захныкал. Зоя еще сильней прижала его к себе.

Отец растерянно всплеснул руками.

– Да что ж это такое? – он явно не знал, как вести себя в такой ситуации, и Зоя сейчас жалела, что отец невысокий толстенький весельчак, а не мощный суровый атлет.

– Один из них… – шептал старик. – Как я не заметил.

Отец решился – схватил его за рукав ветровки и дернул.

– Не вынуждайте меня.

То, что произошло в следующий миг, показалось Зое бредовым кошмаром: в свете костра блеснуло длинное лезвие – оно описало размашистую дугу, вспоров горло отцу. А старик продолжал пялиться на Мишу, словно и не его рука сжимала нож, словно не он сейчас сделал то, что сделал.

Зоя с недоумением смотрела, как отец пытался зажать ладонями рану и с хрипом ловил ртом воздух. Она не верила в то, что видела. Закричала, задыхаясь от ужаса, но все равно не верила. Такое безумие не могло быть правдой!

Отец рухнул на колени.

– Бе… гите, – проклокотала кровь в его горле, а взгляд вопил: «Бегите, бегите, бегите!»

Зоя услышала скулеж брата и в тот же миг поняла: они с Мишкой следующие! Еще пара секунд, и все! С диким воплем выхватила из костра головешку, швырнула в лицо старика – тот яростно зашипел, отпрянул, размахивая руками.

Зоя потащила Мишку к реке, но не успела сделать и трех шагов, как что-то бледное выпрыгнуло из зарослей ивы и сбило с ног. Покатилась по песку, ощущая удары. Увидела морщинистую бледную морду с огромными серебристыми глазами, зубастую пасть, из которой дохнуло гнилью. Сквозь собственный визг услышала надрывный крик брата, и это подстегнуло ее вонзить пальцы в серебристый глаз. Тварь заверещала, отпрыгнула, закружилась на месте, прижимая лапу к морде.

Задыхаясь, Зоя поползла к воде.

– Не спеши, девочка, – вибрирующий голос старика. Совсем рядом. В шаге.

Она вскочила, прыгнула в реку, поплыла, отчаянно загребая воду и слыша сзади визгливое верещание и крик. Это кричал брат – звук, который разрывал Зою на части. Одна часть хотела остановиться, посмотреть, ведь там Миша, там папа! Но другую душила паника, заставляя плыть изо всех сил.

– Упустили, уроды! – ругался старик.

Зоя слышала, как громко плачет брат. Он почти выл, будто волчонок, попавший в капкан.

– Не… надо! – выдохнула Зоя и, сделав резкий вдох, поперхнулась водой.

Воздух с хрипом протиснулся в легкие, сознание на миг помутилось. Паника взревела в голове, руки бешено и хаотично замолотили по воде – брызги вспыхивали красным, отражая свет костра. Зоя не соображала, куда плывет, да и плывет ли вообще. Перед глазами все мелькало, кружилось, а разум молил, чтобы весь этот кошмар прекратился.

Ноги коснулись илистого дна, но Зое почудилось, что осклизлые лапы обхватили ее лодыжки. Завизжала, снова подавилась водой, рванула вперед, продралась сквозь листья кувшинок и выбралась на берег. Ее тут же прошибла мощная дрожь. Чтобы не упасть, схватилась за ветку ивы. Оглянулась.

Старик смотрел на нее с другого берега, а рядом с ним, нервно дергаясь, стояли уродливые карлики. Зоя увидела Мишу. Брат был жив – жив! – он сидел на корточках возле палатки и раскачивался, будто в трансе. Как бы ей хотелось обнять его, соврать, что все будет в порядке, хоть как-то успокоить.

Она зарыдала, приложив мокрую ладонь к губам. Из груди рвался вопль, наполненный болью и отчаянием – Зоя давилась его горечью, но не выпускала, понимая, что просто сойдет с ума, если он вырвется. Только не сейчас. Ведь брат еще жив. Есть надежда его спасти. Перед глазами возник образ отца: он зажимал руками рану и хрипел: «Бе… гите!»

Зоя с шумом выдохнула, пробралась сквозь заросли ив и побежала, проклиная ночь за кромешную тьму.

* * *

Лир был вне себя от злости: все пошло не так! Абсолютно все!

– Что стоите, уроды? – прошипел карликам. – Найдите девчонку!

Карлик, которому Зоя выдавила глаз, огрызнулся, показал зубы, но потом внял приказу и вприпрыжку помчался в сторону старого моста. А за ним последовал и второй уродец.

– Твари! – поморщился Лир.

В его висках пульсировала боль, от страха дрожали руки. Все, к чертовой матери, пошло не так, не ночь, а какое-то сплошное проклятье. Ладно девчонка оказалась слишком прыткой, но она не главная проблема, карлики быстро ее найдут и расправятся. А вот мальчишка…

Лир не понимал, как сегодня днем, проходя мимо лагеря, не разглядел в мальчишке тьму. В душе ведь даже ничего не шелохнулось, не подало сигнал: это тварь, которая не должна жить!

Зато сейчас сигналов было хоть отбавляй – боль, страх, резкий звон колокола в голове. Три года Лир не испытывал тошнотворного чувства, когда в каждой клетке тела что-то зудит, и от этого зуда сама реальность будто бы коверкалась, становилась неправильной. Три года. С тех пор, как он убил тварь, скрывающуюся под личиной того бомжа на городской свалке. И вот теперь снова, и в самый неподходящий момент. Во время охоты! Ведь все было спланировано, а сейчас… Лир чувствовал себя так, будто наступил на мину – уберешь ногу, и взрыв.

Та еще ситуация.

А колокол в голове звучал все громче и громче.

Лир прижал ладони к вискам. Он сейчас не мог ясно мыслить, и это бесило. В животе будто бы ворочался клубок змей, ожоги на щеке и переносице жутко саднили. В ярости он пнул стоящий возле костра котелок, а потом подбежал к палатке и принялся корежить ее.

– Все не так! – хрипел. – Все неправильно!

Расправившись с палаткой, уставился на мальчика. Тот сидел на корточках, отрешенно смотрел на труп отца, а еще он икал, и эти резкие «ик-ик-ик…» усиливали грохот колокола в голове Лира.

«Такой не нужен ангелу! Такой не нужен Скитальцу! Он даже не ребенок!» – внушал себе Лир. Ему было тошно от одной только мысли, что эту тварь придется тащить в убежище. И ведь боль никуда не денется. Тварь будет сидеть в клетке вместе с остальными детьми и продолжит посылать волны боли и страха.

Нет, она не должна жить.

Лир подошел к реке, зачерпнул воду ладонями и плеснул себе в лицо. Подумал, что ангел наверняка узнает о неудачной охоте. Конечно же, узнает. И накажет. А может, все же стиснуть зубы, собрать волю в кулак и привести мальчишку в убежище? Пускай ангел сам решает, как с ним поступить. Вот только эта адская боль… Лир сомневался, что сможет долго выдержать. Однажды он следил за подобной тварью в человеческом обличье несколько дней, выжидая удобного случая уничтожить ее, вырезать сердце. И за эти дни едва не лишился рассудка. До сих пор вспоминал с содроганием. А теперь предстояло снова пережить этот кошмар? Несправедливо, нечестно, неправильно!

Лир взвыл и хлопнул ладонями по воде.

– За что-о!

Ему хотелось спрятаться от всех на веки вечные и спать, спать, спать, не видя снов. Хотелось полного покоя.

Машинально запустил руку в карман, вынул три куска сахара, сунул в рот и принялся усердно грызть их, пуская слюни. Из груди поднялась и вырвалась зловонная отрыжка, и в тот же миг в висках словно шаровые молнии взорвались. Лир закряхтел, завалился на бок. Из раскрытого рта выползла липкая масса из полуразжеванных кусков сахара.

Долго так лежал, слушая раскаты в голове и думая, что приступы боли будут повторяться все чаще и чаще. Они не прекратятся, пока тварь, скрывающаяся под личиной мальчишки, жива.

Было время, когда он восхищался своим даром видеть тьму в некоторых людях, считал, что, вырезая их сердца, исправлял вселенскую ошибку. Да, он ощущал боль и страх, но в конце этого тернистого пути всегда были восторг и дыхание рая. Оно того стоило. Но сейчас жалел, что уродился таким, жалел, что его разум более совершенен. Он устал, и дар стал слишком тяжелой ношей.

Поднялся, сплевывая слюнявое сахарное крошево. Он еще не принял решения, как поступить с тварью. Его одинаково пугали гнев ангела и колокольный звон в голове. Подошел к костру и увидел нож, который выронил во время приступа гнева.

Посмотрел на мальчика, потом снова на нож. Тяжелый выбор, и хуже всего то, что в любом случае будет плохо.

Выбор между Сциллой и Харибдой.

Нож – мальчишка. «Нужно решаться! – мысленно заорал на себя Лир. – Ну же!»

И он сделал выбор.

* * *

Зоя споткнулась, но удержалась на ногах. Побежала дальше и буквально влетела в заросли колючего кустарника. Выбралась, стиснув зубы, не обращая внимания на саднящую боль. Волны паники накатывали, когда в темноте что-то мерещилось, и откатывали, уступая место страху.

Огляделась: куда бежать? Всюду тьма, хоть глаз выколи. Ночь, как назло, была безлунной, беззвездной.

Услышала справа шорох и затаила дыхание, застыла. Напрягла слух: все, больше никаких подозрительных звуков, лишь кузнечики стрекотали.

Она пробежала несколько метров и перешла на быстрый шаг. Нужно было спешить, но, черт возьми, как сориентироваться? От того, что время уходило, хотелось рыдать. Впрочем, рыдать хотелось по многим причинам.

Разглядела полосу леса вдалеке – черную на черном фоне, почти неразличимую. Но это уже было что-то, хоть какой-то ориентир. Решила дойти до леса и следовать вдоль опушки. Если повезет, то рано или поздно увидит огни какой-нибудь деревушки. И тогда помчится со всех ног, нагоняя потерянные минуты, ведь там за рекой…

В голову полезли страшные образы, и Зоя тонко заскулила. Разум с трудом воспринимал факт, что отца больше нет – он поборол рак, но смерть все равно нашла его. Это было настолько несправедливо, настолько противоестественно, что казалось полным бредом. А еще эти мерзкие карлики с серебристыми глазами – таких тварей даже в кунсткамере не увидишь. Их вообще не должно существовать! Они какие-то нелюди… «Может, я сошла с ума?» – спросила себя. Как бы ей хотелось, чтобы это было так. Лучше сумасшествие и смирительная рубашка, чем реальность, в которой отца больше нет, а брат в лапах маньяка.

Зоя пробиралась к лесу сквозь высокую траву.

В темноте мелькнула искра, вторая.

Глаза? Серебристые глаза!

Она бросилась на землю, слыша, как в груди грохочет сердце, ей казалось, что это мощное «тук-тук-тук-тук…» предательски разносится по всей округе. Невыносимо хотелось раствориться в траве, стать бесплотной, как туман.

Лежала так с минуту, а потом родилась ужасающая мысль: преследователи приближаются! Успели заметить и теперь крадутся, крадутся… И сейчас выскочат, оскалив пасти! Почудилось, что неподалеку зашуршала трава. Может, почудилось, а может, и нет. Вот опять – тихий шорох.

Не почудилось!

Нервы не выдержали – вскочила, помчалась со всех ног к лесу, чувствуя себя мишенью на стрельбище. Бежала, выдыхая резкие стоны. Ей казалось, что преследователи совсем рядом, дышат в затылок, вот-вот нагонят, прыгнут на спину, вцепятся зубами в шею…

Налетела на небольшое деревце, взвизгнула, ударившись плечом о ствол, замахала руками, отбиваясь от веток. Снова побежала, но нога тут же зацепилась за какую-то корягу. Зоя грохнулась на землю, угодила лицом во что-то твердое, содрав кожу на щеке.

«Все, конец!» – мелькнула мысль.

Выплюнула попавший в рот сор. Ладонь нащупала замшелый камень размером с кулак, вырвала его из земли.

Вскочила, сжимая камень до боли в костяшках. Сквозь страх пробилась волна злости. Взгляд наткнулся на три серебристые точки – они двигались в темноте, приближаясь. Зоя даже разглядела бледные морды карликов. На секунду испытала торжество, ведь у одного урода не было глаза. Это она выдавила глаз! Она! Страх, злость, торжество – странная смесь, которая подарила надежду: «Нет, это еще не конец!» Тем более камень в руке был достаточно тяжел, чтобы проломить череп.

Зоя задрожала, мокрая одежда мерзко и холодно липла к телу, да и в животе, казалось, кружил ледяной вихрь.

Карлики приближались – две светящиеся точки справа, одна слева. Немигающие глаза, в которых плескалось расплавленное серебро. На мгновение точки застыли, а потом исчезли.

Зоя снова испытала жуткое чувство, как тогда, когда лежала в траве: они крадутся, крадутся! Попятилась, прислушиваясь. Взгляд метался в тщетной попытке хоть за что-то зацепиться.

Справа зашуршала трава. И слева.

«Они охотники, – подумала с жалостью к себе, – а я дичь». Камень в руке больше не казался увесистым. Ничтожное оружие. А у них острые, как ножи, зубы. Десятки зубов-ножей. И когти.

Пятилась, чувствуя, что сейчас сойдет с ума. Ей казалось, что темнота сгущалась вокруг нее, становилась плотной, будто патока, проникала в легкие с каждым вдохом, просачивалась сквозь поры кожи. В голове зародился и завибрировал вопль. И вырвался наружу:

– Помогите-е! – закричала истерично, едва не раздирая горло. – Помогите-е-е!

Орала, а в рассудке что-то корчилось будто в агонии, приближаясь к краю пропасти.

Резкий вдох – и крик. Резкий вдох…

Развернулась и побежала. Ноги сами понесли. Она снова видела серебристые глаза – мелькали то справа, то слева. Слышала порывистое дыхание.

Заметила летящую в прыжке бледную тушу. Вскрикнула, пригнулась. Удар был мощный, но она удержалась на ногах. Карлик повис на ней, как пиявка, вцепился в волосы, раззявил пасть…

Зоя, почти не соображая, что делает, грохнулась на землю, придавив собой тварь. Ощутила резкий вонючий выдох на своем лице. Зубы карлика клацнули, глаза выпучились серебристыми полусферами.

Взмах, и Зоя впечатала камень в морду уродца. Еще удар и еще. В какой-то момент карлик заверещал, брызгая слюной, раскрыл пасть – камень выбил ему зубы, раскрошил, вогнал в глотку. Зоя кричала и била, кричала и била. Ярость молниями вспыхивала в голове: за отца! За Мишу! За отца!..

На спину прыгнул другой карлик, вонзил зубы в плечо, но Зоя сейчас не чувствовала боли. Вскочила, закружилась на месте, выгнулась дугой, снова закружилась – карлик сорвался, вырвав из плеча кусок плоти, упал на землю, тут же сгруппировался и опять прыгнул. Но Зоя подалась вправо, чудом увернулась. Когтистая лапа пролетела в паре сантиметров от ее лица.

Тварь кувыркнулась по земле, поднялась на ноги и уставилась на Зою единственным глазом – ноздри вздувались, из пасти текла слюна, на лбу, под бледной, как рыбье брюхо, кожей, бешено пульсировала вена.

– Ну, давай! – выкрикнула Зоя, сжимая камень. – Давай!

Увидела, как чудовище нервно вспороло лапой землю и попятилось.

– Боишься, тварь?!

В плече взорвалась боль, растеклась раскаленной лавой по спине, шее. Зоя завыла сквозь стиснутые зубы, но боль не ослабила ее, а напротив, добавила безумия к ярости.

– Боишься, тварь?! – повторила, с хрипом выплюнув слова.

И пошла на карлика, занеся руку с камнем для удара. Мокрая одежда сейчас казалась ей горячей, будто только-только пропаренной.

Карлик шипел и отходил. Зоя даже не заметила, как наступила на кровавое месиво – то, что осталось от головы другого уродца.

– Не ожидали от меня? – голос дрожал от гнева. – Боишься?

Хотелось швырнуть камень в чудовище, но остатки здравого смысла взбунтовались: нет! Нельзя!

Карлик задрожал, промычал «у-ука», что Зоя расценила как «сука» и бросился в темноту. Исчез. Растворился. Лишь трава шуршала – звук становился все тише, тише…

На миг Зоя испытала досаду, ведь чудовище не сдохло, убежало. А потом, когда адреналин в крови перестал бесноваться, подумала обессиленно: «Вот и все».

Прижала к груди камень – бережно, как хрупкую драгоценность, – и покосилась на изуродованный труп. Тело карлика плавилось, кожа взбухала, пузырилась. Плоть оплывала, точно воск.

Лучше бы не смотрела: к горлу подкатила тошнота. Зоя упала на колени и изрыгнула липкие сгустки рвоты. Отдышалась, заторможенно подумала, что это был ужин, который так старательно, но неумело готовил сегодня отец. В походном котелке, на костре.

Подняла лицо к небу и заплакала – от боли, отчаяния, обиды на проклятую ночь и отца, который спланировал этот поход. Если бы сейчас вернулся и напал одноглазый карлик, она не смогла бы сопротивляться. Силы кончились.

Слезы душили ее. Всхлипывая и морщась от боли, поднялась, шатаясь побрела в сторону леса. Голова кружилась, а в душе была такая пустота, что и вечности не хватило бы пересечь ее. Размером со вселенную.

Когда дошла до опушки, оглянулась: где-то там, в ночи, притаился кошмар. Где-то там, у догоревшего костра, лежит отец с перерезанным горлом. Где-то там Миша и страшный старик… Где-то там наступил конец всему… Где-то там…

Где-то там, в темноте.

В лесу заухал филин. Зоя поежилась и пошла вдоль опушки. Рана в плече горела огнем, рука онемела, от озноба зуб на зуб не попадал. Зоя понимала, что нужно спешить, но бежать была просто не в состоянии – тут бы сознание не потерять. Ей казалось, что одноглазый карлик где-то неподалеку, следит из темноты, ждет удобного случая. Вот ему будет радости, если она лишится чувств.

– Не… ожидали от меня, – забормотала и не узнала собственного голоса. – Не ожидали… я сама… не ожидала… никто не… ожидал…

Ее бросило в жар, снова к горлу подкатила тошнота. «Не выроню камень! – подумала с вызовом. – Он всегда теперь будет со мной… Всю жизнь!»

Зою занесло, и она чудом удержалась на ногах. Сделала глубокий вдох, выдохнула стон. Огонь в ране пульсировал, сводил с ума – он становился все более диким, жестоким, проникал в сознание и уже бесновался там.

– Я не выроню камень… ночь никогда… не кончится… но камень не выроню, – твердила в полубреду.

Где-то опять ухал филин. Шумела листва. Все звуки сливались воедино и становились болью. Сама ночь была болью. И она никогда не закончится. Зое казалось, что эта ночь вечна – сумеречная зона, из которой не выбраться. Всей семьей пошли в поход, а попали в страну кошмаров.

Увидела огни. Не серебристые и холодные, а теплые. Некоторое время смотрела на них с каким-то отупением, опасаясь моргать, – прикроешь веки на миг, и огни исчезнут, как морок. Ведь слишком не верилось, что в стране кошмаров они вообще существуют.

Поднесла камень к губам.

– Мы дошли, видишь? – произнесла с надрывом.

И пошла в сторону огней.

* * *

Когда час спустя «Скорая» везла ее в город, Зоя уже не помнила ни страшного старика, ни карликов. В сознание будто нахлынула волна, а отхлынув – забрала с собой некоторые образы, воспоминания. Зоя знала: случилось что-то страшное, и это связано с отцом, Мишей, но сами ночные события были в памяти как в тумане.

Санитар попытался забрать камень, и Зоя закричала:

– Мой! – и оскалила зубы, как волчица, у которой пытались забрать волчонка.

Через минуту, под действием успокоительного, провалилась в сон. Увидела реку, полную крови. Зоя сидела в лодке, и течение несло ее, несло непонятно куда. На берегу стояла желтая палатка, а рядом две темные фигуры – большая и маленькая.

Они махали руками Зое, прощаясь.

И она помахала в ответ.

 

Глава седьмая

Алине снова снился кошмар: она бродила среди громадных руин. Полуразрушенные мрачные здания, казалось, строили великаны – каждый камень в кладке размером с блок египетских пирамид. Алина чувствовала себя муравьем пред такой мощью.

Огромными были не только развалины, но и странные, необычайно кривые деревья, чьи корни паутиной застилали землю; вездесущие лианы с темной, похожей на наконечники копий листвой; и статуи полулюдей-получудовищ, которые высекали, очевидно, безумные скульпторы. Все было застывшим, недвижимым, лишь когда по ядовито-желтому небу проносились зеленые всполохи – оживали тени.

От каждого камня веяло древней тайной, и Алина не желала эту тайну знать. Боялась. Ей казалось: прикоснешься к ней – и провалишься в неведомые глубины, сойдешь с ума от ее непостижимости. Такие знания не для людей – пускай и дальше таятся в камне, спят веки вечные.

Но как же выбраться из руин? Алина готова была сейчас очутиться хоть в Антарктиде, лишь бы подальше от этих развалин. Один вид кривых деревьев, чудовищных статуй, обломков колонн и желтого неба давил на разум. Но еще было ощущение, что нечто незримое, заполняющее своей бесплотной сущностью все пространство, следит за ней. Следит и чего-то выжидает.

Хотелось спрятаться, забиться в щель…

Раздался звук, похожий на громовой раскат, и небо словно стало ниже. Тени заплясали среди щербатых стен, деревья и лианы зашевелились.

Алина услышала за спиной дыхание, резко оглянулась.

Дедушка? Он смотрел на нее своими добрыми глазами и улыбался.

– Здравствуй, внучка. Заблудилась?

Кивнула.

– Выведешь меня? – спросила она и едва не заплакала. Отчего-то накатила жуткая тоска.

Небо озарили ослепительные всполохи, и снова пророкотал гром.

Дедушка удивленно поднял брови.

– Тебе здесь не нравится?

– Нет.

– Ну конечно же, ты ведь еще не видела чудес.

– Каких чудес?

Дедушка вскинул руки, словно пытаясь объять все пространство вокруг.

– Темных. Прекрасных. За которые не жаль отдать душу… Тебе нужно увидеть их, почувствовать.

Алина замотала головой.

– Не хочу!

– Ты не хочешь? – нахмурился дедушка. – Не хочешь?

– Нет. Мне страшно здесь.

– Ты не понимаешь…

– Мне здесь страшно! – с нажимом повторила она. – И вообще, ты мертв. Я была на твоих похоронах.

Дедушка посмотрел на нее с подозрением.

– Нет, я не мертв, нет…

– Тебя положили в гроб и закопали.

– Я больше не мертв! – выкрикнул он зло. – И я больше не вернусь туда! Не… не… не… – его затрясло. Мелкая дрожь перешла в крупную. Обхватил голову руками. – Я не вернусь туда-а! – крик сменился утробным звериным ревом.

Где-то загрохотали обвалившиеся камни. По небу промчалась зеленая волна. Дедушку трясло так, что очертания смазались – фигура словно на кинопленке, которую прокручивали на огромной скорости. Алине казалось, что у него десяток голов, глаз, ревущих ртов.

– Прекрати! – крикнула она плаксиво. – Пожалуйста, дедушка, мне страшно!

– Не-е… верну-усь… туда-а… – басовито ревели рты. – Не-е… верну-усь…

Алина зажала уши ладонями, попятилась.

– Хватит!

– Не… верну-усь…

– Хватит!

Мгновение, и его перестало трясти. Стоял неподвижно, смотрел на Алину исподлобья. Она подумала, что в жизни не видела более жестоких глаз – там за зрачками дымили трубы крематориев, полыхал огонь в печах, палачи терзали несчастных…

– Я. Больше. Не. Мертв! – сказал он, и каждое слово походило на удар молота по наковальне.

– Не пугай меня, прошу.

– Теперь я вижу. Тебе здесь не место.

Алина не могла оторвать взгляд от его глаз, будто цепью приковали.

– Не место, – повторила она. – Не хочу здесь быть.

– Ему нужен твой сын, не ты. Ты никому не нужна!

– Я не понимаю тебя… дедушка.

– Тупая сучка!

Она видела в его глазах рушащиеся высотные здания. Две башни оседали в клубах пыли. Бежали люди.

– Ты не мой дедушка, – прошептала и отступила на шаг.

– О, нет-нет, я твой родной дед. А ты моя внучка. – В его руке откуда-то взялся нож с длинным лезвием. – И я выведу тебя отсюда… Выведу… Но сначала хочу кое-что узнать.

– Что узнать?

– Есть ли тайна в твоем сердце, – он с наслаждением понюхал лезвие ножа. – Я давно ее ищу. Целую вечность. Ты слышишь колокол, внучка? Слышишь, как он грохочет? Бам-бам-бам! Мерзкий колокол. Он с ума сводит… Заглуши его, открой тайну! Ты ведь все равно никому не нужна. Ты лишняя… Ему нужен только твой сын… сыночек. А мне нужна та-айна, – он потянул к ней руки. – Та-айна! Нужна та-айна! – голос походил на железный скрежет. – Чем пахнет твое сердечко, внучка? Чем?.. В нем есть та-айна? Та-айна…

Он приближался. Алина отступала, видя в глазах чудовища, похожего на дедушку, гигантское цунами, поглощающее город, – дикая мощь сметала дома, вырывала с корнем деревья, корежила автомобили.

– Та-айна!

Его голос растворился в грохоте грома. Перед взором Алины все закружилось, ее подхватил вихрь – мелькали стены, колонны, статуи, деревья, желтое небо, зеленые всполохи. Громовые раскаты превратились в глухой гул, и сквозь него доносился рваный скрежет: «Тай… на… тай… на…»

Она вырвалась из сна, жадно хватая ртом воздух. Тут же села на диване, готовая куда-то бежать, прятаться. Часть сознания все еще была там, кружилась в гудящем вихре, а другая часть судорожно прощупывала реальность: это комната? Это окно? Это диван? Кошмар кончился?

Кончился!

Алина облегченно выдохнула и сразу же испытала досаду: второй страшный сон за три дня – это ненормально. Не-нор-маль-но! И ладно если бы был просто кошмар, а тут… она даже не знала, какими словами обозвать такой бред. В жизни не видела более четких снов, и даже сейчас, после пробуждения, образы не подернулись дымкой, не смазались, как это обычно бывает. Помнила все. Каждую мелочь. Но невыносимо хотелось, чтобы кошмар стерся из памяти. Особенно жестокие глаза, за зрачками которых творился настоящий армагеддон.

«Интересно, – подумала она раздраженно, – можно ли спятить, постоянно видя такие сны?»

Алина нащупала кнопку, включила висящий над диваном светильник. На душе стало легче. Как мало порой нужно, чтобы страх остался в прошлом, – всего лишь включить свет. Вот только неприятный осадок никуда не делся.

Она обратила внимание, что простыня свалялась, одеяло скомкалось и почти сползло на пол. Это как же нужно было ворочаться во сне?

Поднялась с дивана, подошла к столу и посмотрела на портрет дедушки. Мысленно упрекнула: «Что ж ты являешься во сне и пугаешь? Нехорошо!» Он смотрел с фотографии своими добрыми глазами, словно говоря: «Я здесь ни при чем».

Алине казалось более логичным, если бы в кошмаре был Антон. Или свекор. Но никак не дедушка. Странная штука мозг, порой порождает образы помимо воли хозяина. Забудешься сном, потеряешь контроль, и на тебе: намалевал быстренько бредовую картину. Смотри, хозяин, и ужасайся.

Она вгляделась в зрачки дедушки. В них вроде бы что-то отражалось. Взяла портрет, приблизила к лицу. На мгновение сердце екнуло – вспомнились цунами, рушащиеся здания, трубы крематориев… Но в застывших на фотоснимке глазах ничего необычного не было. Само собой, с чего бы вдруг? Алина даже рассердилась на себя из-за неоправданной нервозности. Пора уж успокоиться.

Вернула портрет на место. Секунду поколебалась, положила его лицевой стороной вниз и решила не думать, зачем это сделала.

Зевнула, чувствуя себя уставшей. Еще бы, вчерашний день был очень насыщенный, и несколько часов сна явно для отдыха недостаточно. Пора дальше дрыхнуть. До утра, до обеда. Поправить простыню, одеяло – и в путь, в страну грез.

Но сначала она решила проведать Максимку. Ей нравилось смотреть, как он спит, – на душе становилось спокойно.

Осторожно приоткрыла дверь в крошечную спальню, заглянула… и несколько секунд тупо смотрела на пустую кровать. Пустую! Тревога начала набирать обороты. Алина влетела в спальню, мысленно выкрикивая: «Где? Почему?»

Увидела сына и почувствовала облегчение. Покачала головой: надо же так напугать? Вот маленький засранец!

Но все равно что-то было не так. Максимка стоял у окна в своей пижаме с попугайчиками. В полутьме. Недвижимый, как статуя. К Алине вернулась отступившая было тревога, даже стало немного жутко. Сглотнула слюну, просипела:

– Максим?

Он не реагировал.

Алина подошла, не чувствуя ног, коснулась его плеча.

– Сынок? Слышишь меня? – отчего-то боялась говорить громко, опасалась резких движений.

– Та-айна… – услышала шепот и почувствовала, как по спине, шее побежали мурашки.

– Сынок?

Максимка медленно повернулся, растерянно захлопал глазами.

– Мама?

Алина села на корточки, бережно обняла его.

– Все хорошо, все хорошо, – зашептала. Ей уже казалось, что Максимка не говорил «та-айна». Почудилось. Отголосок страшного сна просочился в реальность, и не более того. – Все хорошо.

– Спать хочу, – буркнул он плаксиво.

Она отстранила его от себя. Заметила, что глаза сына полуприкрыты, он уже почти спал.

Поднялась и увидела на подоконнике раскрытую книгу. Удивилась: неужели Максимка поднялся среди ночи, взял где-то книжку, положил ее на подоконник и стоял в темноте, разглядывая картинки? Это более чем странно. Решила утром расспросить его, если он вообще о чем-то вспомнит. А не вспомнит, да и бог с ним. Иногда о чем-то не знать – спокойней.

Довела Максимку до кровати, уложила, поцеловала в лоб. Он тут же засопел, причмокивая. Алина пожелала ему добрых снов. И себе, на всякий случай.

Постояла с минуту возле кровати, зевнула и вдруг заметила на стене возле полки черный квадрат. Откуда взялся? Вчера вечером ничего подобного там не было. Сегодня что, ночь загадок?

Подошла, наткнувшись в полумраке на стул, и обнаружила, что квадрат – это небольшая ниша в стене. Сейф? Скорее укромное местечко. Раньше нишу прикрывала картина, но сейчас она стояла возле стула.

Осторожно, словно там могла таиться ядовитая змея, сунула ладонь в темный проем, пошарила, нащупала что-то мягкое. Это оказалась лента. Подобной Алина раньше, когда стрижка не была столь короткой, стягивала волосы. Всего лишь лента. И больше в укромном местечке ничего не было. Но совсем недавно там лежала книга. Алина не сомневалась, что Максимка вынул ее из ниши. Проснулся, пододвинул стул, влез на него, снял картину, вынул книгу… Бред какой-то! Ей трудно даже было представить, что сынишка проделал все это. Ну ладно днем, но ночью, в темноте! А главное – зачем? Как-то в уме не укладывалось. Что-то из разряда «Самое странное событие года». Алина даже представила, как однажды, напустив таинственный вид, будет рассказывать какой-нибудь подруге: «Ты не поверишь. Это случилось посреди ночи…» А подруга будет изумленно хлопать глазами и приговаривать: «Вот так история».

Да уж, еще та история.

Алина покосилась на Максимку: натворил делов, напугал и теперь дрыхнет как ни в чем не бывало. Молодец, что тут еще скажешь.

Вздохнула, взяла с подоконника книгу и вышла из спальни. Устроилась поудобней на диване, подложив под бок подушку, и только сейчас заметила, что это никакая не книга. Она держала в руках толстый альбом с рисунками.

И первый же рисунок вверг ее в ступор, заставил оцепенеть от омерзения. Подумала, внутренне застонав: «Ну зачем Максимка нашел этот альбом? Зачем?»

На рисунке была изображена женщина. Она лежала на земле возле мусорного контейнера, раскинув руки. Грудная клетка выглядела так, словно внутри тела взорвалась бомба – торчали обломки ребер, плоть свисала рваными лоскутами, там, где должно быть сердце, темная дыра. Живот тоже был вспорот, кишки блестящими лентами тянулись вдоль ног.

Будто в трансе, Алина перевернула страницу. Увидела на следующем рисунке сердце, сквозь плоть которого прорезались десятки глаз. И на третьем рисунке тоже было сердце. И на четвертом. На пятом – младенец с раскуроченной грудью…

Алина почувствовала тошноту. Вдруг осознала: всю эту мерзость нарисовал дедушка! Те же самые штрихи, что и в эскизах в мастерской. Тот же самый художественный почерк. Да как же это? Как? Нормальный человек не станет изображать такое!

Перелистнула страницу: опять сердце, но вскрытое, а внутри него глазное яблоко, опутанное тонкими артериями. На следующем рисунке темная фигура за серой пеленой дождя – очертания размытые, неясные. Дальше было изображение мужчины с растерзанной грудью и раной на горле…

Все! Хватит!

Алина резко захлопнула альбом. Больше не желала видеть. Посмотрела всего сотую часть рисунков и словно в дерьме извалялась. Покосилась на лежащий на столе портрет. Вспомнила, как дед в кошмаре кряхтел алчно: «Та-айна!.. Та-айна!..»

– Тайна, – тихо произнесла она вслух и подумала, что Федор все-таки неспроста назвал его нелюдем. Явно была серьезная причина. Явно.

Так и просидела на диване до утра. Размышляла о странных и страшных вещах. Думала о та-айне. И словах чудовища из кошмара: «Ему нужен твой сын, не ты! Ты никому не нужна!»

Алина чувствовала себя потерянной, как во сне, среди руин.

Совершенно потерянной.

* * *

Утром прошел мелкий дождик. Когда он кончился, Алина вышла во двор, с осуждением взглянула на серое небо и вспомнила, что отец называл такую погоду скучной. А ведь там за свинцовой унылой пеленой солнце притаилось, будь оно неладно. Скрывалось от людей, будто на что-то обидевшись, и радовало своим праздничным светом лишь изнанку облаков. Несправедливо и эгоистично с его стороны.

Услышала громкие голоса. Стало любопытно, и Алина вышла за калитку.

Дальше по улице, возле колонки, люди что-то живо обсуждали. Выделялась объемная женщина – она прижимала ладонь к груди, другой рукой жестикулировала и говорила так громко, словно боялась, что в домах на окраине деревни ее не услышат.

– А вот откуда она взялась, откуда? – доносилось до Алины. – Бедняжка… А рана-то какая, ужас просто!..

Люди охали, кто-то, видимо только что присоединившись к собранию, спросил пискляво: «А что случилось-то?»

«Вот именно, – встревожилась Алина, – что случилось?»

Подошла, заметив Виталия Аркадьевича и Федора, – тот опять стоял в сторонке, сложив руки на груди, а рядом сидел его пес.

– Хорошо, муж ее подхватить успел, – громогласно говорила женщина. – Так бы и грохнулась с крыльца. Слава богу, «неотложка» быстро приехала…

– Обычно ее не дождешься, – заметила какая-то старушка.

– А вот тут быстро примчались. Мне заодно укольчик сделали, давление-то подскочило. А она, бедняжка, все лепетала: «Ночь не кончится никогда. Не отдам камень». У нее ведь камень с собой был. Обычный такой булыжник. Прижимала его к себе и лепетала: «Не отдам камень, не отдам. Мой камень». Ее так и увезли с этим булыжником.

– А что случилось-то? – снова встрял писклявый голос, но теперь уже с обиженными нотками.

Перебивая друг друга, люди принялись объяснять, а толстая женщина громко поддакивала. Алина послушала несколько секунд этот гомон и подошла к Виталию Аркадьевичу. Тот кивнул, поприветствовав.

– Слышали? – спросил угрюмо.

– Да, но толком не поняла ничего.

Виталий Аркадьевич сдвинул панаму на затылок, вздохнул тяжко.

– Ночью «Скорая» приезжала.

– Это я поняла.

– К Нюрке ночью девушка постучала. Они с мужем открыли, а там она стоит, вся израненная, как я понял. Откуда взялась? Не понятно. И объяснить ничего не могла, бредила. Нюрка говорит, рана у нее на плече была страшная, – снова тяжкий вздох. – Вот такие дела. Будет теперь в деревне тема для пересудов. Могу поклясться, скоро Нюрка добавит новых подробностей к своей истории, а люди еще добавят… Э-эх, грехи наши тяжкие, любим мы смаковать чужое горе.

Слова о ране заставили Алину вспомнить поганые рисунки в альбоме. На душе и без того кошки скребли – недосып, мрачные мысли, – а тут еще серое утро с плохими новостями.

– Да, дела, – тихо сказала и услышала сквозь гомон слова толстушки: «Ее так трясло, бедняжку, так трясло…»

Виталий Аркадьевич вынул из кармана коробочку с монпансье, сунул один леденец в рот.

– Хотите? – предложил небрежно. Алина отказалась, и он вернул коробочку обратно в карман. – Пристрастился к леденцам, как курить бросил. Одну привычку заменил другой, – говорил невнятно, словно ни к кому не обращаясь. – Все мы состоим из привычек, черт бы их побрал, – задумчиво уставился себе под ноги, смакуя леденец. – Как думаете, что с той девушкой случилось?

Алина еле разобрала его слова.

– Может, в овраг какой упала, – ответила неуверенно. – На корягу напоролась. Кто знает…

Виталий Аркадьевич оживился, глаза заблестели.

– Сегодня же в город поеду! Разыщу больницу, куда ее отвезли. Да, так и сделаю, так и сделаю… Возможно, лекарства нужны, у меня есть кое-какие сбережения…

– У нее наверняка родственники имеются. Они и позаботятся.

– Ну мало ли, – упрямо и немного обиженно сказал Виталий Аркадьевич.

– Вы ее даже в глаза не видели.

– И что? Она в нашу деревню забрела, и это… – скривился, видимо не находя нужные слова. И сдался: – Не знаю, как объяснить… Все мои добрые дела – плюнуть и растереть. Как дурак придумал себе правило… там соседке воды принесу, там клубникой угощу кого-нибудь… И вроде как нормально, живу себе. – Выплюнул леденец, вдавил его в землю, словно окурок загасил. – А бессонница-то никуда не делась. Услышал про эту девушку и понял: именно ей нужно помочь. Сегодня же в город поеду, сегодня же. И не смотрите на меня, пожалуйста, как на идиота, порой нужно не раздумывать, а просто делать.

– Да никто на вас и не смотрит как на идиота, с чего вы взяли?

Старик стушевался.

– Извините, Алиночка… я с утра не в своей тарелке. Не с той ноги, видимо, встал. А еще история эта…

Она решила больше не вмешиваться со своими сомнениями в его планы. Хочет помочь, пускай помогает. Но все же было любопытно, какие такие грехи совершил Виталий Аркадьевич, что теперь даже не знает, как замолить их. Крепко, видимо, нагрешил – совесть мучает, бессонница. А может, набраться наглости и спросить? Некоторые люди не упускают шанса выговориться…

Но Виталий Аркадьевич, не попрощавшись, уже шел к своему дому, и Алина решила расспросить его позже, если любопытство не угаснет. Смотрела ему вслед, чувствуя грусть и жалость – жалость к нему, к покалеченной девушке, к тем изуродованным людям на рисунках и почему-то к себе.

– Выглядите уставшей.

Алина не заметила, как подошел Федор со своим лохматым псом.

– Спала плохо, – буркнула недовольно.

– Что так?

Хотела ответить грубо: «А вам какое дело?», – но сдержалась. Пожала плечами, соврала:

– Не знаю.

Федор потрепал пса по загривку.

– Все еще дуетесь на меня? Лично вас я обидеть не хотел. Так уж вышло. Не думайте, что я эту сцену на кладбище заранее спланировал. Просто… не сдержался. Да и нетрезв был, если честно. Глупо, конечно, вышло.

Люди расходились – кто группами, продолжая обсуждать новость, кто поодиночке. Толстая женщина, по-прежнему прижимая пухлую ладонь к груди, ковыляла, громко охая. Алина не сомневалась, скоро она найдет новых благодарных слушателей.

Посмотрела на Федора.

– Почему вы назвали его нелюдем?

– Он мне не нравился.

– И только?

– Он мне очень не нравился.

Алина фыркнула.

– Не хотите – не говорите.

Федор внимательно смотрел ей в глаза.

– Хм-м, – прищурился. – Вас тревожит, что вы ничего не можете вспомнить о своем деде, верно? Спрашивали небось о нем у соседей, но, – щелкнул пальцами, – информации ноль.

– А вы? – с деланым равнодушием спросила она. – Вы помните?

– Я единственный, кто помнит, – Федор развел руками. – Даже не знаю почему. И поверьте, у меня достаточно причин его ненавидеть. У всех достаточно причин на это.

– По-вашему, он был плохим человеком?

Федор хмыкнул, провел ладонью по всклокоченным волосам, от чего те стали еще неопрятней.

– «Плохой человек» – мягко сказано. Он был чудовищем.

– В смысле?

– Ого, а вот это уже интересно, – Федор с любопытством смерил Алину взглядом. – Не такой реакции я от вас ожидал. Думал, возмущаться начнете, пошлете куда подальше.

– Еще не вечер.

– Нет-нет, вы что-то вспомнили, – ткнул в ее сторону пальцем. – Или узнали. Я прав?

Алина промолчала. Не хотелось рассказывать про альбом с рисунками. И про кошмарный сон. Может, вообще стоило обо всем этом забыть. И без деда с его художествами проблем хватало.

– Точно что-то узнали, – правильно расценил ее молчание Федор. – И это вам покоя не дает.

– У меня хватает других причин для беспокойства.

– Не сомневаюсь, что хватает. Не сомневаюсь. Видел вчера ваши разборки с тем типом. – Присел на корточки, погладил пса. – Но все-таки, что вы узнали про своего деда?

Алина увидела: в конце улицы возле пухлой женщины снова начала собираться толпа. Быстро же она нашла новых слушателей.

– Ничего особенного.

– Врете ведь. Вижу, что врете.

– Ладно, мне пора, – решила поставить точку Алина. Повернулась, жалея, что вообще ввязалась в этот разговор, и пошла к дому.

– Я могу много вам рассказать о Лире, – повысил голос Федор. – Захотите услышать, обращайтесь. И кстати, хочу кое-что сказать вам прямо сейчас.

Алина остановилась, взглянула на него устало.

– Ну и?

Федор подошел. Вид у него был взволнованный.

– Эта девушка… – начал он и замялся, отвел взгляд. – Я понятия не имею, что с ней стряслось, но… вчера в дачном поселке нашли трупы. Мужчину и женщину убили, а двое детей пропали.

– Мне жаль, – искренне сказала Алина. – Но к чему вы это рассказали?

– Когда услышал про трупы и пропажу детей, сразу подумал: «Опять началось». Такое уже случалось раньше, и не раз. Но я всегда связывал эти убийства и похищения с Лиром. Вот только… теперь он мертв, и… что-то не складывается.

– Вот именно, мертв! – возмутилась Алина. – И вообще, у вас с головой все нормально?

– Не жалуюсь. Понимаю, некоторые вещи трудно принять. Вы ведь боитесь знать правду…

– Правду? Какую правду? – И добавила неуверенно: – Вы чушь несете. Деда моего в чем-то обвиняете. Какие доказательства, а? – И сама же мысленно ответила: «Альбом с рисунками!» Вот только ответ этот был переполнен сомнениями.

– Стопроцентных доказательств у меня нет, – с болью в голосе сознался Федор. – Но я точно знаю. Это было пять лет назад. Лир вернулся домой раненый, вся одежда была в крови, – он говорил быстро, словно стараясь скорее выплеснуть тяготившее его знание. – Полдеревни его видело. Он шел как в бреду, а в руке был нож. Лир, похоже, не замечал, что у него нож в руке. Кто-то «Скорую» хотел вызвать, но он услышал, закричал: «Нет, не надо!» А на следующий день все в деревне забыли, что видели его таким, представляете? Забыли напрочь. Все, кроме меня. Не знаю почему, никаких объяснений. Словно морок какой-то. Все, что касается Лира, люди забывают. – Посмотрел на пса, будто ища поддержки. – Тем же вечером в лесу, в нескольких километрах от деревни, нашли труп какого-то грибника. Горло было перерезано и… – поморщился, – сердце вырезано. Когда я узнал про труп, сразу же позвонил в милицию, сообщил про Лира. Следователи к нему приезжали, но уехали ни с чем. Думаю, они скоро вообще забыли, что с ним разговаривали… Это я вам только один пример привел, были и другие случаи.

И Алина не желала о них слышать. Не сейчас. Слишком была подавлена для еще одной порции страшной информации. У нее возникло странное чувство, что это вовсе не она сейчас стоит посреди деревенской улицы. Не она, а какая-то тень, с частичкой ее сознания.

Заторможенно повернулась и пошла к дому.

– Найдете меня, если захотите узнать больше, – бросил ей вслед Федор. – Но я пойму, если не захотите. – И тихо обратился к псу: – Пойдем, Цезарь, нагулялись.

Она подошла к калитке в тот момент, когда со своего двора вышел Виталий Аркадьевич. В руке он держал большую спортивную сумку, глаза блестели, как при горячке.

– А может, со мной поедете? – окликнул он.

Алина попыталась выдавить улыбку, мол: извините, не могу. Но не сумела. Молча отрицательно покачала головой и зашла во двор.

* * *

Она сидела на диване, теребя пуговицу на халате. На полу, на цветастом ковре, лежал Максимка – рассматривал журнал комиксов и время от времени шевелил губами, бесшумно читая нехитрый текст.

Алина старательно думала о пустяках. О том, что неплохо бы приготовить обед. Неплохо бы к Ольге сходить. Неплохо бы пол подмести…

Докрутилась – оторвала пуговицу.

Неплохо бы пуговицу пришить. Неплохо бы позвонить тете Кате, сказать, что дом стоит, как стоял, не развалился, не сгорел. И у них с Максимкой все хорошо, ну просто отлично, не жизнь, а сплошной праздник.

Старалась думать о чем угодно, лишь бы не о словах Федора. Увы, получалось плохо. Разум был слишком отравлен страшной информацией – от нее так просто не спрячешься за пустяковыми мыслями.

Яд находил лазейки.

В какой-то момент Алина сдалась, набралась смелости и допустила, что дедушка был убийцей. И тут же пожалела, принялась оправдываться перед собой: просто предположение, всего лишь предположение! Очень хотелось думать, что Федор псих, напридумывал небылиц и сам же в них поверил. И альбом с рисунками по большому счету ничего не доказывал. Может, дедушка рисовал свои страхи. Изображал, придавал физическую форму и избавлялся от них таким образом. Алина слышала, что некоторые психиатры пользуются подобным методом.

Пыталась убедить себя, старалась найти объяснение, но сознавала: это всего лишь игра в прятки – спрячешься, казалось бы, за логичным доводом, но сомнения тут же находят. Алина с тоской подумала, что хотела бы сейчас быть глупой. Ну полной дурой. Глупые все воспринимают с какой-то простотой. Появится у них сомнение, скажут себе: «Не может быть», и порядок, нет больше сомнений. Легко и просто.

Алина поймала себя на том, что уже какое-то время неосознанно смотрит на книжный шкаф. На нем, прикрытый кипой журналов, лежал альбом с рисунками. Не видно, и словно бы и нет его. А может, и правда нет? Приснился, померещился… Алина разозлилась на себя: он там! И хватит заниматься самообманом.

Ей казалось, что на шкафу, под журналами, лежит сгусток зла. Сжечь его? Уйти подальше от деревни, чтобы ни одна чешуйка пепла не осела на чей-нибудь дом, не затерялась в чистой листве яблонь, – и спалить к чертовой матери.

Хорошая идея.

От этой мысли Алине даже стало легче. Тут же вспомнила, как вчера вечером на крыше от души кричала: «Я сильная!.. Я не боюсь!..» Странно, но даже захотелось, чтобы сейчас позвонил Антон. Вот бы она ему выдала по полной – хоть такое противоядие для отравленного рассудка. Хотя бы такое.

Алина взглянула на Максимку и неожиданно для себя задала вопрос, который не решилась задать утром:

– Ты просыпался ночью, помнишь?

Он дернул плечами и перелистнул страницу журнала.

– Помнишь? – не слишком настойчиво повторила.

– Ну-у, вроде бы, – недовольно ответил Максимка. – Мне сон нехороший снился, и я… проснулся, кажется.

– А что снилось? – спросила она и сразу же поняла, что не хочет знать ответ. Почувствовала, как заколотилось сердце.

Максимка нахмурился, поднялся с пола, нарочито кряхтя, как маленький старичок, которого оторвали от важного дела. Подошел к столу и взял портрет. Выставил его перед собой.

– Он мне снился. И он был страшный. Хотел узнать какую-то тайну.

Алина побледнела. Оторванная пуговица выпала из ладони и покатилась по ковру.

 

Глава восьмая

Полдень.

Лир сидел за столом и строил башню из кусочков сахара. В свете керосиновой лампы его лицо походило на бронзовую маску. Нервничал, руки дрожали, куски сахара то и дело выпадали из непослушных пальцев, и башня разваливалась.

Ему хотелось, чтобы скорее наступил вечер, тогда он снова пошел бы на охоту.

Лир спал сегодня всего три часа. Снился бред, от которого в памяти остались какие-то невнятные обрывки. Помнил развалины, внучку Алину. Он что-то кричал ей. А потом была его спальня, тайник в стене. Во сне все мелькало, кружилось – сознание разрывалось на части. Проснулся от того, что упал с койки. И больше не ложился.

Башня опять развалилась.

С минуту тупо смотрел на рассыпанные по столу куски сахара, а потом рыгнул и принялся строить заново. Ему казалось, что за этим бестолковым занятием время идет быстрее. К тому же все ж лучше, чем слоняться из угла в угол. До этого пытался читать, даже взял любимую книгу «Сон в летнюю ночь», но не смог сосредоточиться, буквы плясали перед глазами.

Башня росла. Корявая, несуразная, но пока держалась. Еще кусочек. И еще…

Неожиданно вспомнил, что во сне кричал: «Та-айна! Та-айна!..» Орал точно псих какой-то. Смешно даже. Усмехнулся, рыгнул и снова стал мрачный.

Еще кусочек…

Стройматериала было достаточно. На столе лежали три пачки сахара, а сколько еще на складе… целый город можно построить. Построить, а потом съесть его. Дом за домом, кирпич за кирпичиком, пока ничего не останется. Лиру эта мысль понравилась, и он принялся смаковать ее, словно редкий деликатес. Сладкий город, сахарный Кер-Ис. Красивый, но обреченный на погибель. Его судьба предрешена. Легендарный Ис сгинул в морской пучине, а сахарный растворит желудочный сок. Быть переваренным не так романтично, как исчезнуть среди бушующих волн, но зато во рту останется сладкий вкус. Тоже неплохо.

Еще кусочек…

Башня пошатнулась – у Лира екнуло в груди, – но устояла.

Он услышал, как открылась дверь в убежище, и ему захотелось стать крошечным, как микроб. Увидел спускающегося по ступеням ангела. Чувствуя восторг и страх одновременно, Лир поднялся из-за стола.

– Рад видеть, – промямлил, переминаясь с ноги на ногу. – Очень рад.

– Серьезно? – Ангел с изяществом прошелся по комнате.

Лир заметил возле лестницы карлика. И откуда взялся? По ступеням вроде бы не спускался. Уродец уселся прямо на пол, сверкая единственным глазом.

Ангел подошел к столу.

– Чем занимаемся? Домики из сахара строим?

– Да вот, – замялся Лир, – время коротаю.

– Скучно тебе небось здесь. Одиноко.

– Я ж привычный.

Ангел взял кусок сахара и кинул карлику. Тот ловко поймал его, быстро, будто опасаясь, что отнимут, сунул в пасть и жадно зачавкал.

– Привычный, говоришь? Ну-ну… А может, тебе велотренажер здесь поставить? Будешь педали накручивать. Кто спортом занимается, тот силы набирается. В здоровом теле – здоровый дух. А то сидишь себе, домики из сахара строишь… так и разжиреть недолго. Станешь толстым и ленивым, что мне тогда прикажешь с тобой делать, а?

Лир не знал, куда деть руки – то в карманы ладони совал, то сцеплял за спиной. Нервничал сильно. Видел, что ангел издевается, и правильней было бы стоять и слушать молча эту ахинею про спорт, но подобострастие выпихнуло слова из глотки помимо воли, причем голос прозвучал жалобно:

– Я это… зарядку делаю. И сегодня тоже делал. – Чувствовал себя глупо, но продолжал говорить: – У меня гирьки здесь есть килограммовые…

– И ты думаешь, мне это интересно? – перебил его ангел.

Лир потупил взгляд.

– Я… не…

– Да на тебе лица нет. Может, случилось что? – спросил ангел с притворной озабоченностью. – Я тут о каких-то велотренажерах болтаю, а у тебя, похоже, камень на душе… Здоровенная такая каменюка. Не хочешь душу облегчить?

Лир скривился. Заметил, как карлик, крадучись, подобрался к столу, осторожно взял кусочек сахара и тут же метнулся в тень, зачавкал.

– Не держи все в себе, дружище, – с издевкой подначивал ангел. – Так ведь никаких нервов не хватит. Говори как на духу.

– Тут такое дело… – выдавил Лир и улыбнулся кисло, совсем как умирающий, который узнал, что проживет лишнюю минуту.

– Ну-ну, я слушаю внимательно.

И Лир сказал прямо, на выдохе:

– Я облажался.

– Да что ж вы, Андрей Петрович, такие некультурные слова-то подбираете! – возмутился ангел, всплеснув тонкими красивыми руками. – «Облажался». Фу! Фу!.. А еще Уильяма нашего Шекспира почитаете. Негоже, негоже! – Повернулся на месте, разминая плечи. – Ну да хер бы с ней, с культурой-то. Облажался так облажался.

– Понимаю, что виноват.

Карлик снова подкрался к столу. Ангел молниеносно схватил его за складки на шее и с легкостью поднял. Уродец кряхтел, бешено вращал глазом, но вырваться не пытался. Ангел указал пальцем в его пустую глазницу:

– И это ты называешь «облажался», да? – Повысил голос: – Серьезно, мать твою?! Ты только посмотри на беднягу, он и так был урод уродом, а теперь… какой-то долбаный циклоп! – Ангел отшвырнул карлика прочь, как грязную тряпку. – Ты, старый мудозвон, еще не знаешь, что с другим крысенышем случилось… А он, между прочим, кони двинул! Да-да, бедолага сдох, девчонка камнем бошку ему проломила! Хрясь – и нет мелкого крысеныша! И знаешь, что я тебе скажу, чумаходина… Я не буду ей мстить. Более того, помогу, если помощь понадобится. Она как никто достойна жить. Я ею восхищаюсь. А вот тобой… черт, даже не знаю, что с тобой делать-то!

Лир весь съежился, взгляд растерянно шарил по полу.

– Я ведь никогда раньше не подводил.

Ангел резким движением смел недостроенную башню со стола, едва не зацепив керосиновую лампу. Куски сахара разлетелись по полу.

– Но сейчас подвел! – закричал ангел, и Лир отступил к шершавой стене. – Подвел! Ты что, рожа маньячная, с мальчишкой сделал, а? Больной мудозвон, ты был воскрешен не для того, чтобы делать что вздумается! Вот скажи мне, какого черта?

– Он… он… не был мальчишкой, – залепетал Лир. – Я ж видел…

– Сто-оп! Больше слышать не желаю эту хрень про неправильных тварей, наслушался! – ангел ударил кулаком по столу. – Это был нормальный мальчик, и ты его распотрошил! Что я тебе говорил насчет бессмысленных смертей, помнишь?

Лир лихорадочно думал о том, что его никто не понимает, даже этот могущественный оборотень, скрывающийся под личиной ангела. Было обидно, да так, что кричать хотелось: «Это правда! Я их вижу, чувствую, всю жизнь видел и чувствовал, всю жизнь колокол подавал сигналы: бам-бам-бам!» Но как доказать, как? Все бы отдал, лишь бы ангел поверил. Все, кроме жизни.

– Но я же видел его, – простонал, опустив голову. – Он не был ребенком… не был.

– Ты не понял меня, мразина? Повторить? – ангел навис над столом. – Не желаю слышать эту хрень! – покачал головой, прошелся по комнате, скрестив руки на груди. – И что, скажи на милость, мне теперь с тобой делать, а?

– Уыть, уыть, уыть! – визгливо заверещал карлик, тараща из полумрака серебристый глаз.

– Убить? – Ангел провел ладонью по своему безликому лицу. – Нет, крысеныш, убивать мы его не станем. А вот наказать – накажем.

Как бы Лиру хотелось повернуть время вспять. Не намного, всего на какой-то десяток часов назад, когда притворяющаяся мальчишкой тварь была еще жива. Он помнил, как мучился, пытаясь сделать правильный выбор. И теперь понимал: ошибся! Поддался слабости и выбрал из двух зол худшее. Нужно было тащить тварь в бункер, и плевать на страх и боль, плевать на колокол! Лучше страдать несколько дней, чем стоять перед разгневанным ангелом в ожидании своей участи. Облажался по полной. А ведь мечтал добиться расположения ангела, идиот. Мечтал о поощрении от Скитальца. Но теперь… нет-нет, он еще нужен – нужен, как охотник! Есть еще время показать себя, доказать, что достоин!

Опустился на колени.

– Прости… Прошу, прости, – протянул дрожащую руку, словно выпрашивая милостыню. – Клянусь, больше не подведу.

Карлик издал каркающий звук, отдаленно похожий на смех, а ангел молча вернулся к столу, уперся в него руками.

– Знаешь, Чикатило херов, как-то мне довелось прочитать одну книжицу… Роман так себе, даже не помню, кто автор, но мне все же кое-что в нем понравилось… То, как женщина наказала двух ублюдков, таких же маньяков, как и ты. С фантазией у меня не очень, так что идею с твоим наказанием я позаимствую из этого романа. А начала та женщина вот с чего…

– Пожалуйста, – просипел Лир. – Больше не подведу.

Ангел побарабанил пальцами по столу.

– Дай мне бумагу и карандаш. И спички. Есть у тебя бумага и карандаш?

– Да, конечно! – оживился Лир. Вскочил, метнулся к столу, выдвинул верхний ящик. – Сейчас, сейчас, где-то здесь. – Тетрадь в клетку, наполовину изрисованную набросками, обнаружил быстро, а карандаш отыскал спустя минуту в другом ящике. – Вот, пожалуйста! – Он смотрел на ангела с мольбой, как на судью, который, возможно, сжалится и вынесет мягкий приговор.

Ангел вырвал из тетради лист и принялся рисовать на нем мелкие знаки и цифры: спираль, крестик, единица, треугольник, тридцать три, круг с точкой внутри, знак бесконечности, слово «имитация», семь крестиков подряд, знак, похожий на японский иероглиф…

Лир глядел на эти художества с тоской и страхом. Он не раз видел исписанные подобными колдовскими формулами бумажные полоски в руках ангела. И знал, на что они были способны. Безобидные, казалось бы, крестики, треугольники и цифры, расставленные в определенном порядке, могли сотворить удивительные, а порой и страшные вещи. Чем больше на листе становилось знаков, тем сильнее Лир ощущал себя жертвой у эшафота.

А карлик тем временем, словно бледный паук, ползал по полу, собирал рассыпанные кусочки сахара и пихал их в пасть. Хрустел и чавкал, пуская слюни. В какой-то момент уродец зыркнул на Лира, поймал его унылый взгляд, прошипел «штаый удак!» и показал средний палец. Лир вздохнул и подумал, что с радостью вспорол бы его бледное брюхо.

Когда ангел положил карандаш, тетрадный лист был исписан на треть.

– Вот твое наказание, – помахал листком перед лицом Лира. – Прямо скажу: наказание легкое. В следующий раз, если напортачишь, будет в сто раз жестче.

– Не напортачу, клянусь! – выпалил Лир. От слов «мягкое наказание» в его голове вспыхнул праздничный салют.

– Плюнь, – приказал ангел.

– Что?

– Плюнь на листок!

Лир глупо улыбнулся и плюнул, отчаянно желая, чтобы весь этот «спектакль» скорее закончился. Ему хотелось снова остаться одному, если, конечно, не считать детей в «темнице». Хотелось сидеть в полной тишине и строить башню.

Ангел скомкал лист, с минуту держал его между ладонями, после чего положил на стол и поджег. За считаные секунды лист превратился в пепел.

– Ну что же, Андрей Петрович Чудинов, готов к экзекуции?

Не дожидаясь ответа, ангел, как веером, махнул ладонью над столом. Чешуйки пепла взметнулись, закружились в воздухе.

– А теперь слушай меня внимательно, маньяк херов! Я – это ты, а ты – это я! Чего хочу я – хочешь и ты! – говорил четко, громко. – А я сейчас хочу увидеть нож, которым ты убил того мальчишку.

Больше всего на свете Лир желал видеть этот нож. Понимал: если тот не окажется сейчас же в руке, разум просто разорвет на части. Хорошо, что он был рядом на полке. Через пару секунд Лир уже сжимал в кулаке нож с длинным лезвием.

– А теперь, – ангел приложил ладонь к яйцеобразной голове, – я очень хочу отрезать себе ухо!

Щека Лира нервно задергалась. Что-то внутри взбунтовалось: «Это неправильно!» – но желание оказалось сильнее. А значит, нужно сделать, несмотря на страх! Ведь они с ангелом едины, они одно целое… Лир поднес лезвие к уху, зажмурился, испытывая не только страх, но и восторг. Лицо стало пунцовым от напряжения, лезвие вспороло плоть. Как же было больно! Адская боль! Лир кряхтел, стонал, отдуваясь, но когда спустя секунды он с безумием в глазах таращился на окровавленное ухо в своей ладони, на губах играла блаженная улыбка.

Даже карлик забыл про сахар – застыл возле стены, пялился на Лира с какой-то злой радостью.

– Ну а сейчас я хочу это ухо съесть! – Ангел приложил ладонь к нижней части лица.

Лир быстро закивал, точно китайский болванчик. Подумал, что если съест собственное ухо – это станет одним из самых важных и значимых событий в его жизни. Не менее важным, чем рождение и воскрешение. Какой же ангел все-таки мудрый! Собирался наказать, а сам подстегнул к такому! Лир готов был упасть на колени и благодарить за доброту, благодарить и целовать ноги. Глаза стали влажными от слез. Прежде чем ухо исчезло во рту, губы бесшумно произнесли: «Спасибо!» Лир усердно жевал, улыбаясь, по щекам текли слезы радости. Рану, словно раскаленным железом жгло, но он думал возбужденно: «Какая мелочь!»

Когда Лир с наслаждением прожевал и проглотил последний хрящик, ангел сказал с сожалением:

– Ну а больше я ничего не хочу.

И в тот же миг Лир осознал то, что сделал. Эйфория улетучилась – ее сменили ужас и отвращение. К горлу подступила тошнота.

– Блеванешь, сожрешь второе ухо, – равнодушно предостерег ангел и раздавил лежащий на полу кусок сахара.

Лир зажал ладонями рот, изо всех сил стараясь подавить рвотные позывы. Он чувствовал, как кровь пульсирует в ране. Желудок мерзко урчал.

Карлик скалился, хихикал, глядя на мучения Лира.

Ангел подошел к двери, за которой находилась комната с детьми. Отодвинул засов. Мальчик и девочка спали на железных койках. Спали крепко, ведь Лир постоянно подсыпал им в пищу порошок, который дал ангел. А когда просыпались, вели себя словно сомнамбулы, мало на что реагируя.

– У тебя есть трое суток, – сказал ангел, закрывая дверь. – Через трое суток здесь должно сидеть пятеро детишек.

Лир рыгнул, прижимая одну ладонь к ране, а другую к губам.

– Угу, – промычал.

Ангел поднял лицо вверх и какое-то время стоял так. А потом прошептал задумчиво:

– Скиталец… Он ждет… Скоро все изменится. Мир изменится. Если бы ты знал, старый мудозвон, как нам с тобой повезло. Ведь мы на его стороне.

Лир, косясь на ангела, выдвинул нижний ящик стола, достал аптечку. Пальцы лихорадочно разорвали бумажную упаковку с рулоном ваты.

Ангел вышел из задумчивого состояния.

– Ладненько, крысеныш, нам, пожалуй, пора. Мне сегодня еще одного товарища наказать нужно.

Он пошел к выходу, призрачные перья на его крыльях трепетали, будто от ветра. Карлик схватил со стола нераспакованную пачку сахара и засеменил следом.

Когда они ушли, Лир, прижимая к ране кусок ваты, выждал несколько минут, а затем выбрался из убежища и сунул пальцы в рот. Пока блевал, думал о том, что готов выдержать и не такое. Все готов выдержать. Лишь бы существовать. Пускай как полное ничтожество, но все же жить. А еще он думал, что наказание было заслуженным. Ему и в голову не приходило попрекнуть ангела.

Марионетки ведь не попрекают кукловодов.

 

Глава девятая

Антон упорно не желал признавать себя трусом. Испугался той фурии с молотком и ковбойской шляпе? А вот и нет! Это даже смешно. Он мог бы запросто с ней справиться, но ему приходилось помнить о последствиях. Такой уж удел человека, чей отец медийная личность. Ну вдарил бы той придурочной девке промеж глаз, а какой-нибудь ухарь тут как тут с мобильным телефоном. И вот уже ролик в Интернете с подписью: «Сын известного бизнесмена избивает женщину!» Журналюшки потянутся, кто-нибудь обязательно вспомнит историю с той аварией… Спрашивается, на хрена все это нужно?

Однако мириться с тем, что произошло в деревне, Антон не собирался. Еще чего! Пострадали гордость и внедорожник, причем сильно пострадали, и кое-кто обязательно за это заплатит. Но сначала нужно забрать Макса.

Антон стоял возле окна в номере шатурской гостиницы. Рядом, вальяжно развалившись в кресле, сидел тощий тип – впалые щеки, лысый череп, постоянно выпученные глаза делали его похожим на какое-то насекомое. Впрочем, и кличка у него была соответствующая – Кузнечик. Он не раз выручал Антона. Нужно уладить щекотливое дельце? Всегда пожалуйста, Кузнечик не откажет, только деньги плати да помалкивай. В определенных кругах он был известной личностью, но никто о нем не знал много. Кто-то говорил, что Кузнечик бывший военный, а кто-то уверял, что уголовник, который провел полжизни в местах не столь отдаленных.

И да, Антон его побаивался, но черт возьми, к кому еще можно было обратиться, чтобы решить проблему? Позвонил Кузнечику еще вчера вечером, тот сразу же согласился приехать, даже не спросив, в чем, собственно, дело. И вот он здесь, сидит в кресле и пялится на линии на своей ладони, время от времени моргая так медленно, словно прикрыть и открыть веки для него ритуал, а не потребность.

– Это все? – произнес он, продолжая уже начатый разговор. – Просто забрать пацаненка? – говорил медленно и как-то сонно.

– Да, просто забрать, – ответил Антон, глядя на свое отражение в окне. – И желательно без шума.

– Ясно.

– Они там в деревне, как тараканы, чуть что, сразу сбегаются.

– Ага.

– Как тараканы, мать их. – Антон подошел к журнальному столику, нервно глотнул пива из бутылки. – Вот же люди, а? Обязательно им нужно носяру сунуть не в свое дело. Колхозники херовы, чтоб их… Быдло деревенское…

– Эй, – Кузнечик меланхолично перевел взгляд с ладони на Антона, – не надо так говорить, ясно? Мои мама и папа в деревне живут. Раньше в колхозе работали. Не надо так говорить, ага?

Антон стушевался.

– Прости. Я ведь не о всех говорил, а о некоторых… ну, ты понимаешь.

– Ясно. – Кузнечик снова уставился на ладонь. – А ничего, если я твою жену ударю? Она ведь шуметь начнет, крик поднимет. Это факт.

Антон задумался.

– Ударь, но так, чтобы без синяков.

– Ясно. Без синяков.

– И хорошо, если бы Макс этого не видел.

– Это как получится.

– Нет-нет, – Антон нахмурился, – Макс такое точно не должен видеть.

– Не должен так не должен.

Антона раздражало равнодушие в голосе Кузнечика, словно не ребенка собирался у матери похитить, а так, за пивком сходить. Странный и отвратный тип. Но полезный. Полгода назад Антон поручил ему разобраться с одной девахой. Сучка зарвалась, захотела извлечь выгоду из «мимолетного романа», как она сама называла ночь безумного траха. Намекнула на шантаж. Откуда же ей было знать, что уже через пять минут после того намека Антон свяжется с человеком, решающим подобные проблемы. Кузнечик уладил все быстро. Деваха просто исчезла. Нет сучки, нет проблем, можно и дальше жить, грешить и ни о чем не волноваться. Что Кузнечик с ней сделал? А хрен его знает, он ясно дал понять, что подобные вопросы лучше не задавать. Антон и не допытывался, меньше знаешь – крепче спишь. Услуга обошлась в пять тысяч «зеленых», цена приличная, но оно того стоило. Ведь ничего нет важнее душевного спокойствия.

– А знаешь, о чем я сейчас подумал? – медленно сказал Кузнечик.

Антон пожал плечами, подождал с десяток секунд и не выдержал:

– Ну, и о чем же?

Прошли еще секунды, прежде чем Кузнечик удосужился ответить:

– Я подумал… есть другой способ ее вырубить. Не буду ее бить… не-а, не буду. Но нам нужно в аптеку заехать, шприц купить… и еще кое-что.

– Как скажешь.

Антон глотнул пива и подумал, что позже поручит Кузнечику еще одно дельце. Пускай этот лысый пучеглаз разберется с той гадиной в ковбойской шляпе. Да так, чтобы она не отделалась сломанной рукой и парой синяков. В этот раз Антон сам хотел придумать наказание – что-то изощренное. И плевать, если придется прилично доплатить Кузнечику. В таких вопросах не стоит мелочиться. Антон не мог припомнить, чтобы в жизни так сильно желал кому-то отомстить. В чем-то даже приятное чувство, тонизирующее, как сотня чашек кофе.

– Ты веришь в хиромантию? – по-прежнему бесстрастно изучая линии на ладони, спросил Кузнечик.

Антон не любил болтать на глупые, с его точки зрения, темы. Ответил коротко, равнодушно:

– Нет, – снова подошел к окну. Поставил бутылку пива на подоконник.

– А во что веришь? Астрологию, карты?

Хотел сказать резко: «Думай лучше о деле, а не о всякой хрени!» Но сдержался.

– У меня бабка на картах гадала, – ответил недовольно. Взгляд наткнулся на припаркованный внизу черный внедорожник с вмятиной на капоте.

– И что? – без энтузиазма спросил Кузнечик.

– Говорят, хорошо будущее предсказывала.

– Не хотел бы я знать свое будущее. Не-а, не хотел бы… Сопляком еще был, цыганка на вокзале за руку схватила, посмотрела на ладонь и начала что-то лепетать про то, что меня в будущем ждет… Не дослушал, вырвал руку и убежал. Страшно стало. Не знаю даже почему, ведь ни тогда не верил, ни сейчас не верю в эту фигню. Астрология, хиромантия, карты – фигня… Когда убегал, оглянулся. Цыганка смотрела на меня с жалостью. Представляешь, а?

Пауза, которую Антон с неохотой прервал:

– Представляю.

– Но вот что я тебе скажу. – Кузнечик уставился в потолок. – Мне иногда очень хочется снова ту цыганку встретить. И спросить, что она увидела в моей ладони, почему с жалостью смотрела… Я ведь тот ее взгляд на всю жизнь запомнил. Страшно знать свое будущее, но с другой стороны, предупрежден, значит, вооружен, верно? А я бы ей сейчас поверил. Только ей.

Антон заметил, что Кузнечик говорил будто бы сам с собой и для себя. Интересно, он так же размышляет вслух, когда один? Похоже на то.

Раздался стук в дверь, от которого Антон вздрогнул, а Кузнечик моргнул впервые за последнюю минуту. Кто-то стучал, бойко выбивая ритм кричалки «Спартак – чемпион!»

– Ждешь кого-то?

– Нет. – Антон наморщил лоб и пошел открывать дверь. Какой раздолбай так отвязно стучит? Явно не служащий гостиницы.

Да, это был совсем не служащий гостиницы. За порогом стоял даже не человек, а… ангел? С крыльями?

Антон пятился, вылупив глаза, дрожащие губы тщетно пытались сложиться в улыбку. На мгновение подумал, что это розыгрыш, но в сознании тут же возник барьер от подобных мыслей: «Вход воспрещен!» – прямо так и было написано на воображаемой каменной стене, причем большими красными буквами. За барьером остались сомнения и вопросы, разум захлестнуло четкое понимание: это настоящий ангел! Из самого рая! Антон был атеистом и закоренелым скептиком, не верил ни в рай, ни в ад. Но сейчас в голове все перетряхнулось, будто кто-то взял и в считаные секунды поменял мозги, а потом принялся накачивать их мощной смесью из восторга и страха. Мысли рождались сами по себе, без всяких логических цепочек: «Это чудо!.. Пришелец из рая!.. Все теперь будет отлично!..» Это были железобетонные аксиомы, которые даже не хотелось обдумывать.

Ангел вошел, стряхнул с ладоней что-то, напоминающее пепел.

– Надеюсь, не помешал? – сказал непринужденно.

Антон сглотнул слюну.

– Я… вы…

– Давай лучше на «ты», – ангел легонько ткнул пальцем ему в лоб, – по-дружески.

А Кузнечик смотрел на ангела с подозрением, при этом он морщился, прижимая ладонь к виску.

– Что за херня, а? – прохрипел, тяжело дыша. – Ты кто, мать твою?

– Разве не видишь? – удивился ангел, приближаясь.

Кузнечик вскочил с кресла, пошатнулся и застонал.

– Что происходит? – Он зажмурился, тряхнул головой. Из ноздрей потекли струйки крови.

Ангел хмыкнул.

– А ты, я гляжу, крепкий орешек. Можешь собой гордиться, таких, как ты, единицы.

Кузнечик распахнул глаза, взгляд заметался по комнате, на лбу выступили крупные капли пота, лицо стало пунцовым.

– Ну ничего, – весело сказал ангел, – сейчас мы тебя сломаем. Как насчет индивидуального подхода? Не против, нет?

Кузнечик собрался с силами, сфокусировал мутный взгляд на ангеле.

– Ты кто-о?! – заорал, сжав кулаки.

Антон едва сдержался: очень хотелось двинуть лысому лупоглазу в морду. Как он смеет повышать голос на ангела? Еще раз проявит неуважение и получит свое!

Ангел подошел к Кузнечику вплотную, быстро коснулся пальцами кровавой струйки под носом.

– Сейчас узнаешь, кто я! – прошипел с гневом. И мигом нарисовал кровью на лице Кузнечика похожий на иероглиф знак.

Кузнечик отшатнулся, не удержался на ногах и рухнул в кресло. Ангел быстро и невнятно пробормотал какие-то слова, а потом резко хлопнул в ладоши.

– Вот так. Все проще, чем кажется. Ну, и кто я?

Вытаращенные глаза Кузнечика мигом наполнились слезами.

– Прости! – всхлипнул он и обмяк, словно из воздушного шарика выпустили воздух.

– Кто я?! – сурово повторил ангел.

Кузнечик ударил себя ладонью по лбу.

– Прости, прости, прости! Ты друг! Прости!

– Совсем другое дело. А то выискался тут… крепкий орешек.

Антону хотелось вечно слушать странный, но такой прекрасный голос ангела. Ему казалось, что он его уже когда-то слышал, возможно, в другой жизни или во сне.

Ангел уселся на диван.

– Ну, так чем же вы тут занимались, ребятки? Надеюсь, ничего гадкого не замышляли, нет?

Антон опустился на колени, дополз до середины комнаты. Попытался вспомнить, о чем они разговаривали с Кузнечиком, но не смог. Более того, он даже не понимал, что вообще здесь делает этот лупоглазый урод. А Кузнечик хмурился, очевидно, тоже тщетно стараясь напрячь память и вспомнить: зачем он здесь?

– Ладно, проехали, – ангел хлопнул ладонью по столу. – Как насчет небольшой прогулки, а? Давненько в лесу не были?

Антон едва не задохнулся от нахлынувшей волны восторга: он будет идти рядом с ангелом, слушать его голос – за такое не жалко и жизнь отдать! Наполненные какой-то детской радостью мысли рождались странным образом – они возникали в голове в виде ярких плакатов. Каждая мысль как праздничный фейерверк.

– Прогулка. По лесу, – мечтательно произнес Антон, чувствуя себя ребенком, у которого впереди долгая счастливая жизнь.

Кузнечик улыбнулся, часто моргая из-за слез.

– Прогулка, – только и смог выдавить.

– Ну что ж, – ангел поднялся, – тогда вперед и с песней. Обещаю, вы эту прогулку надолго запомните. – Усмехнулся и добавил тихо: – Хотя нет, это вряд ли.

* * *

Антон вел свой внедорожник по извилистой лесной дороге, и приличная вмятина на капоте его ничуть не волновала. Его сейчас вообще ничего не волновало, кроме того, что рядом сидел ангел. Ехал бы так и ехал, наслаждаясь моментом, не думая ни о прошлом, ни о будущем.

– Вот здесь останови, – велел ангел. – Дальше пешочком.

Как же приятно было выполнять его приказы, даже такие незначительные. Антон остановил внедорожник и уже собирался выскочить наружу, оббежать машину и открыть дверцу ангелу, но не успел – Кузнечик быстрей подсуетился, даже поклонился как гребаный лакей. Вот же мразина!

Шли по еле приметной тропе. Антон даже не пытался задаваться вопросом, куда они следуют. Это было не важно. Ангел сказал идти, и теперь каждый шаг, малейшее движение имели огромный смысл. Какой? Это тоже было не важно.

Антон шел вслед за ангелом, разглядывая призрачные, будто сотканные из лунного света, перья на крыльях. Взгляд не мог сфокусироваться на каком-то одном перышке, пара секунд – и перед глазами начинало двоиться. Антон подумал, что когда-нибудь увидит, как эти прекрасные крылья расправятся и ангел полетит. Даже в воображении это выглядело так, что дух захватывало. А наяву? Абсолютный, ничем не замутненный восторг! Только хотелось, чтобы зрелище это было только для него одного, а Кузнечик пускай к черту катится – он не достоин!

Тропа исчезла, и теперь шли через лес. Среди живых красивых сосен все чаще стал попадаться уродливый сухостой.

Антон ощутил, казалось бы, беспричинный страх, и с каждым шагом он усиливался. Что за фигня? Вокруг лес, а не минное поле, опасаться нечего. Но что-то незримое и мощное давило на разум, подвинув щенячий восторг на второй план.

Сплошной сухостой. Ни одного живого дерева. Шли среди серых, ощетинившихся обломками ветвей стволов. Мертвый, будто застывший во времени лес, похожий на выцветшую черно-белую фотографию. Антон посмотрел на Кузнечика и увидел в его вытаращенных глазах страх.

Ангел сказал, не оборачиваясь:

– Ничего, ребятки, уже почти пришли. Скоро страх пройдет.

Эти слова ободрили Антона. Он встряхнулся и твердо сказал себе, что будет следовать за ангелом хоть через сам ад. Это испытание. Несомненно! И нужно пройти его с достоинством.

Кузнечик тоже зашагал уверенней. Даже зыркнул на Антона с ехидством, мол, мне все по фигу! Но ему явно не было по фигу – на висках бешено пульсировали вены, крылья носа вздувались, как у загнанной лошади.

В самом пахнущем трухой воздухе витало что-то порождающее страх. Можно было сколько угодно храбриться, вот только панические штрихи все равно отражались в чертах лица.

– Уже недолго, – не забывал весело подбадривать ангел.

Антона тошнило, кончики пальцев онемели, но он шагал с упорством рвущегося в бой солдата. Как бы ему хотелось, чтобы Кузнечик сдался, не прошел бы испытание. Тогда ангел убедится, что это лупоглазое недоразумение недостойно даже слышать его голос, а не то что идти рядом. Но Кузнечик шел, сволочь такая, не отставал.

– Вот мы и на месте, – заявил ангел, перебравшись через поваленное дерево.

Впереди была поляна, окруженная буреломом. В центре стояли два высоких каменных столба, с металлическими прожилками, и между ними колыхалось прозрачное марево. Слышался тихий гул, словно от трансформаторной будки.

Антона прошиб холодный пот, голова кружилась, кожу покалывало. От внезапного озноба застучали зубы. Покосился на Кузнечика – того тоже трясло, но ублюдок улыбался! И где только силы нашел на улыбку? Вот же сучонок какой.

Ангел вскинул руки и повернулся на месте. Сказал громко, как отвязный экскурсовод:

– Вот такую вот фигню можно иной раз увидеть в обычном подмосковном лесу. Ничего так местечко, а? И кто бы мог подумать…

– Зачем мы здесь? – слабым, но не лишенным обожания голосом, спросил Кузнечик.

Антон взглянул на него как на полного дебила: неужели лысый лупоглаз еще не понял, что проходит проверку? Каждый шаг по мертвому лесу и эта странная поляна – испытание! И сейчас, несомненно, начнется самая важная часть.

– Все просто, – ответил ангел и указал пальцем на прозрачное марево. – Я хочу, чтобы вы, ребятки, прошли между этими столбами. Я, конечно же, не настаиваю, дело ваше, но если не пройдете, мы, к огромному моему сожалению, перестанем быть друзьями.

Антон не мог допустить, чтобы Кузнечик прошел первым, это было бы сродни поражению. Нет, нет и нет! Быстро протерев рукавом рубашки слезящиеся глаза, ринулся вперед. И плевать, что страх достиг пика! Плевать, что в кожу будто вонзились миллион иголок! Главная часть испытания будет пройдена с мужеством. Никто и никогда больше не назовет его трусом. Никто и никогда!

Он услышал голос ангела:

– И мой вам совет: после того, как сделаете первые шаги по мерцающей дороге, не оглядывайтесь!

Чертов Кузнечик почти бежал, еще немного, и обгонит! Антон стиснул зубы, зарычал как зверь, сделал последний рывок и буквально влетел в дрожащее марево. За мгновение до исчезновения испытал ни с чем не сравнимое ликование: «Я первый!

Первый!»

Когда Антон с Кузнечиком пропали, ангел какое-то время стоял, скрестив руки на груди. Перебравшись через бурелом, к нему приковылял одноглазый карлик.

– Что скажешь, крысеныш? – ангел потрепал его по голове, как собачонку. – Как я их, а?

Карлик пробормотал недовольно:

– Нуна ыа уить.

– Что же ты такой кровожадный-то? – возмутился ангел. – Все тебе убить кого-нибудь не терпится… Убить – это не интересно, совсем не интересно. Унылое ты существо, никакой в тебе фантазии, – легонько хлопнул ладонью карлика по макушке. – Как думаешь, кто-то из них дойдет до руин?

– Не.

– Поспорим? Если хотя бы один дойдет, я тебе глаз выколю, а ежели нет – с меня пачка сахара.

Карлик насупился, пробурчал что-то невразумительное. Ангел усмехнулся:

– Ладно уж, пойдем, а то я от усталости с ног валюсь. Денек сегодня был нелегкий.

* * *

Шок. Полнейший. Шок, в котором растворились все мысли до единой. Антон стоял разинув рот и тупо пялился на уходящую вдаль прямую мерцающую дорогу. Зажмурился, тряхнул головой, только собирался снова открыть глаза, но испугался: вдруг чертова галлюцинация не исчезнет? Но куда деваться, не стоять же так вечно – осторожно разлепил веки и едва не завыл от отчаяния.

– Что… это?! – услышал изумленный голос Кузнечика.

Антон тоже хотел бы знать, что это. А еще он не желал верить своим глазам. Мерцающая дорога и густая темнота, которая будто бы дышала. Куда делась поляна? Куда делся лес? Куда делся чертов ангел, будь он трижды проклят?! Антону казалось, что один бредовый, наполненный ложной эйфорией сон сменился другим, не менее бредовым кошмаром. Он чувствовал себя обманутым, преданным. Давешний восторг виделся теперь наркотическим одурением. Ангел? Какой, на хрен, ангел! Вообще непонятно, кто это был, возможно, гипнотизер. После того, как Антон подумал о гипнозе, мысли стали обретать хоть какое-то подобие порядка.

– Это все не по-настоящему, – неуверенно прошептал он и покосился на Кузнечика.

Тот крестился, озираясь.

– Я не сошел с ума? Нет-нет, я не псих… Что-то здесь не так.

– Все не так!

Антон повернулся на месте и понял: они стояли на круглой площадке, от которой, собственно, и начиналась мерцающая дорога. Позади – темнота, впереди – путь в неизвестность. Хотя… там вдалеке что-то было. Деревья? Лес? Да, похоже на лес, над которым подобно северному сиянию переливались зеленые и желтые всполохи. Вот так гипноз! Он повторил, пытаясь себя успокоить:

– Это все ненастоящее, – но почти уже не верил своим словам.

Кузнечик нервно топтался на месте, зачем-то встряхивая руками, словно пытаясь смахнуть с ладоней несуществующую грязь.

– Я не сошел с ума! – выкрикнул он. Его губы быстро растянулись в странной улыбке, но тут же рот скривился, превратившись в оскал. – Это все ты! – подскочил к Антону и ткнул ему в грудь пальцем. – Что ты сделал, а? Наркоту в пиво подмешал? Давай колись! Это кислота, да?..

– Ничего я не делал! – взвизгнул Антон. – Нас кто-то поимел, загипнотизировал!

Кузнечик тряхнул головой, еще раз и еще, а потом несколько раз хлопнул себя ладонью по лбу.

– Что, на хрен, ты сделал?! – он зарычал и нанес молниеносный удар Антону в челюсть. Но на этом не успокоился – схватил его за волосы и, яростно хрипя, ударил кулаком в солнечное сплетение.

Хватая ртом воздух, Антон согнулся, выставил перед собой руку. Он не умел драться совершенно.

– Стой! Не надо, прошу! – выкрикнул, задыхаясь. – Клянусь, я здесь ни при чем!

Кузнечик смотрел на него исподлобья, сжимая и разжимая кулаки. Его лысая голова блестела от пота.

– Я ни при чем! – чуть не плача, повторил Антон и выплюнул сгусток крови вместе с зубом.

Кузнечик потер переносицу.

– Надо же так было подставиться, – сказал он уже более спокойно. – Гипноз? Нет, это не гипноз. Что-то другое. И что нам теперь делать?

Антон морщился, потирая ладонью челюсть.

– Можем здесь стоять. И ждать.

– Чего ждать?

– А я откуда знаю?! – вспылил Антон. – Может… может, вся эта хрень сама собой исчезнет, и мы снова окажемся в гостинице или еще где.

– Не исчезнет, – сказал с уверенностью Кузнечик. – Никакой это не гипноз. Ты как хочешь, а я здесь торчать не собираюсь. – Он расправил плечи, вышел с площадки и целеустремленно зашагал по мерцающей дороге.

Антон покачал головой, догнал его и пошел рядом. Стоять и ждать непонятно чего ему тоже не хотелось.

Вдруг он услышал за спиной тяжелый протяжный вздох, шея и затылок, казалось, покрылись изморосью. Холод пополз вниз по спине. Антон кожей чувствовал чье-то присутствие. Вспомнил: тот, кто выдавал себя за ангела, сказал: не оглядываться!

– Там кто-то есть. Сзади, – прошептал Кузнечик. Голос его дрожал.

А Антон не мог вымолвить и слова. Сейчас он был способен лишь передвигать ноги и думать о том, что за спиной движется нечто зловещее. Он ощущал морозное дыхание не только кожей, но и разумом – мысли, казалось, покрывались инеем, становились тяжелыми. Они падали куда-то, разбиваясь на тысячу льдинок. И бежать не получалось – ноги почти задеревенели. Каждый шаг как удар по натянутым нервам.

Так они и шли бок о бок с Кузнечиком, словно древние старики с больными суставами. Смотрели четко перед собой, опасаясь глядеть вправо и влево.

А потом тьма вокруг начала оживать. Раздался звук, какой издают киты в глубинах океана, но более мощный и тоскливый, после чего из темноты выплыл громадный, размером с железнодорожный состав, червь. Он был иссиня-черным, с головой, похожей на наконечник копья. Делая волнообразные движения, червь проплыл вдоль мерцающей тропы, ушел вверх и исчез. Но не прошло и пары секунд, как он появился снова, стремительно пронзая острой головой густую тьму.

– Это ад, – шептал Антон, делая очередной шаг. – Мы в аду. – Он даже не заметил, как опорожнил мочевой пузырь.

Кузнечик попытался перекреститься, но смог поднять трясущуюся руку лишь до уровня живота.

Лоснящаяся туша червя закручивалась кольцами вокруг тропы, создавая подобие громадного тоннеля.

Антон пытался ускорить шаг, ведь там впереди, возможно, ждало спасение, но ноги не слушались. Ледяное дыхание того, кто шел позади, обжигало спину, затылок, шею, проникало под кожу, в вены.

Кузнечик что-то бормотал, словно в бреду, и в этом невнятном бормотании проскакивали внятные слова: «…цыганка… она знала будущее… смотрела с жалостью…»

Кольца вокруг тропы становились все больше, шире, а потом они просто растворились во тьме. Червь исчез. Раздался глухой рев, от которого воздух задрожал. Над тропой промчался туманный поток. Во мраке начали появляться бледные лица – они будто выплывали из черных глубин. Сотни, тысячи человеческих голов на змеевидных неестественно тонких шеях. Лица с белыми, как мраморные шары, глазами. Ртами, ревущими точно Иерихонские трубы. Лица, искаженные мучительной болью. А за ними ворочались неясные силуэты, почти неразличимые в темноте.

Антон зажал уши ладонями. Он кричал. И Кузнечик кричал. Над тропой появилось что-то красное, похожее на огромную рану – оно пульсировало и росло. Раздался скрежет, «рана» взорвалась словно перезревший гнойник, слизистые ошметки падали на тропу, врезались в орущие головы.

Кузнечик поскользнулся на слизи и грохнулся на спину. Тонко завывая, поднялся на колени, пополз, вперив полный безумия взгляд в тропу перед собой. Он полз вправо, совершенно потеряв чувство ориентации. Задыхаясь от ужаса, Антон покосился на него и тут же отвел взгляд, у него даже мысли не возникло помочь товарищу по несчастью.

Лица корчились во тьме. В ревущих ртах метались черные, будто обугленные языки.

Кузнечик, уже ничего не соображая, подполз к краю тропы. Остановился, заскулил, опустив голову. В следующее мгновение из мрака выскочили черные блестящие нити – молниеносно они обвились вокруг Кузнечика, подняли его над краем тропы. Он визгливо кричал, как бешеный дергался и извивался, пытаясь вырваться из смертельных объятий. Нити натянулись, завибрировали точно струны и втянули Кузнечика во тьму.

Антон уже четко видел впереди лес, над которым слабо светился кислотно-желтый с зелеными мазками туман. Только бы хватило сил дойти! Только бы не упасть, как Кузнечик! Разум балансировал на грани сумасшествия. Идущее сзади нечто, казалось, вытягивало из тела нервы и рвало их безжалостно. Антон чувствовал это. А еще ему мерещилось, что из тьмы к нему тянутся бесплотные лапы со скрюченными пальцами. Во мраке не разглядеть, но они там. Он чувствовал. Чувствовал…

Лес уже недалеко. Теперь уже можно было разглядеть корявые ветви, паутиной сплетающиеся над тропой. Лес казался спокойным. Сквозь волны безумия высветилась слабая искорка надежды. Антон непроизвольно протянул руку в сторону деревьев, будто пытаясь схватить их все разом и приблизить. Он давился слезами и шагал, шагал.

Но ревущая тьма не желала его так просто отпускать: впереди над тропой появился силуэт человека. Кузнечик! Он медленно опускался на черных блестящих нитях, которые пронзали его тело. Пустые глазницы зияли темными дырами, нижняя челюсть висела на сухожилиях. Но он был еще живой – пальцы шевелились как лапки паука, голова судорожно дергалась, поворачиваясь то вправо, то влево, ноги сгибались в коленях и разгибались.

Антона тошнило. Давясь рвотными массами, он передвигал ноги, хрипел, обливался холодным потом, но шел. Он видел, как нити натянулись, тело Кузнечика затряслось, словно через него пропустили электрический разряд. Рывок – и того, кто мальчишкой убежал от цыганки, не желая знать свое будущее, – разорвало на части. Пронзенные нитями куски плоти исчезли во мраке. Осталась лишь голова – она завертелась в воздухе, упала на мерцающую дорогу и покатилась.

Лица начали исчезать, словно в ночи гасли бледные огни. Рев превратился в ровный гул.

Проходя мимо головы Кузнечика, на щеке которой все еще можно было различить кровавый знак, нарисованный ангелом, Антон отвел взгляд. Теперь смотрел только на лес. Глаза слезились, и деревья виделись ему будто через мокрые линзы.

Вот и арка из переплетенных ветвей. Над тропой кружилась листва. Антон зашел в пределы леса и сказал себе, что самое страшное позади, не считая того, кто шел за спиной. Искра надежды загорелась ярче, даже скованный льдом рассудок как будто начал оттаивать.

Громадные деревья, бледно-зеленый туман, стелющийся среди мощных вздыбленных корней и коряг. И плевать, что ветви медленно шевелились, извивались точно змеи – это все же было лучше, чем живой ревущий мрак. Антон осмелился предположить, что тропа, возможно, ведет к выходу. Там, на круглой площадке, был вход, а…

Мысль оборвалась – на тропу, как белесый паук, выскочил уродливый карлик. Он зашипел, оскалив пасть. Антон вскрикнул, отшатнулся, одна нога зацепилась за другую. Упал на бок, зажмурился, обхватив лицо ладонями, но за мгновение до этого взгляд все же успел коснуться того, кто шел за спиной.

Антон лежал без движения. Волосы стояли дыбом – начиная с висков, они словно начали покрываться инеем. Седина медленно ползла к затылку, запорошила макушку. Открытый рот застыл в виде «О». Дрожащие веки разлепились, глаза с узкими зрачками смотрели в одну точку. Антон больше ни о чем не думал и ничего не чувствовал.

Разум ухнул в бездну.

 

Глава десятая

У Алины не выходили из головы слова Федора:

«…если захотите узнать больше…» Знать она хотела – и это было отнюдь не любопытство, а нечто большее, – но боялась. За поздним обедом, за просмотром телевизора испытывала внутренний зуд: пойди и узнай правду! Не засовывай голову в песок!

Она понимала, что, обнаружив ночью альбом с рисунками, перешагнула черту, за которой начиналась территория, полная мерзких откровений. И стоило ли идти дальше? Если бы это не касалось дедушки, родного человека, – плюнула бы на все и забыла. Да и сейчас хотелось отмахнуться… вот только этот проклятый зуд. Нечто подобное она испытывала однажды, когда сдуру посмотрела документальный фильм о больных раком и, будучи довольно мнительной, заподозрила, что у нее в молочной железе растет опухоль. Побежала в больницу, и отрезок времени до вердикта врача был наполнен внутренним зудом, когда знать правду страшно, но не знать – еще хуже. Никакой опухоли не обнаружили, и у Алины даже не камень, а целая гора надгробных плит с души свалилась.

Пойти к врачу было верное решение, а пойти к Федору? Ведь теплилась же надежда, что все это какое-то недоразумение, тем более Федор сам признался: стопроцентных доказательств нет. А что у него вообще есть, кроме истории про Лира, якобы убившего какого-то грибника?

Но во всем этом было и что-то мистическое, привносящее в «Территорию мерзких откровений» еще более мрачные тона. Странные сны, то, как Максимка обнаружил тайник с альбомом… И это смущало Алину. Мистика? Нет, она так не думала, вернее, с осторожностью отодвигала подобные мысли на задний план. Успокаивала себя тем, что всему можно найти объяснение. Вот только потом, не сейчас, на это еще будет время.

Алина рассеянно смотрела по телевизору вечерние новости. Шел репортаж о серии терактов в Ираке, но она не слушала, все думала, идти к Федору или нет. Перевела взгляд на Максимку: тот сидел за столом и сосредоточенно строил домик из кусочков сахара. На строительство уже почти целая пачка ушла. Вот же занятие себе придумал. Ковырялся с белыми «кирпичиками» и бормотал: «… Построю город, а потом съем его…»

– Может, прогуляемся немного? – стараясь скрыть волнение, спросила Алина.

Максимка кивнул с улыбкой, после чего вынул из основания своей постройки несколько кусков сахара, и домик развалился.

Алина взглянула на шкаф: «Альбом. Нужно показать его Федору».

* * *

Они вышли со двора, и Алина впервые за последние часы вспомнила про Антона. Странно, что он до сих пор не дал о себе знать. Смирился? О нет, надеяться на это глупо. Наверняка сейчас обдумывает план мести. Так что нужно быть начеку, не расслабляться. Алина пожалела, что не прихватила с собой из Москвы травматический пистолет, который, кстати говоря, подарил ей Антон три года назад. Забавно было бы пальнуть в мужа из его же подарочка: ну что, дорогой, больно? Жаль, травматика, а не огнемет.

Алина усмехнулась собственным мыслям. Сомнительный, но все же позитив. Как мало порой нужно для поднятия настроения – всего лишь представить, как причиняешь боль врагу.

Когда проходили мимо дома Ольги, Алина задумалась: может, стоит с ней поговорить, прежде чем идти к Федору? Рассказать ей все как есть… Но решила отмахнуться от этой идеи, не хотелось втягивать подругу в дурно пахнущую историю с Лиром. По крайней мере, не сейчас. Достаточно того, что Ольга уже ввязалась в историю с Антоном.

– Ма, а куда мы идем? – поинтересовался Максимка.

– В гости. Мне с одним дядей поговорить нужно.

Федор будто бы поджидал их, стоял возле калитки и курил, а увидев Алину с сыном, ничуть не удивился.

– Все-таки надумали, – он не спрашивал, а констатировал факт.

Алина поморщилась.

– Я еще не уверена…

– Понятно. И я ни на чем не настаиваю, – Федор печально улыбнулся, но грусть исчезла, когда он посмотрел на Максимку. – А это кто тут у нас? – протянул мальчику руку, которую тот незамедлительно пожал.

– Сын мой. Максимка, – сказала Алина. – Оставить его не с кем было…

– Славный парень. Руку жмет как настоящий мужик.

После этих слов Максимка хихикнул, но вдруг увидел на крыше дома Федора бронзовый флюгер в виде стилизованного профиля головы индейца.

– Ма, смотри! Здорово, да? – воскликнул восхищенно.

Алине сейчас было не до флюгеров, но она заставила себя улыбнуться.

– Ага, здорово.

– Да вы заходите, – Федор прошел во двор и придержал калитку.

В доме было чисто, пахло земляникой. Подоконники и полки заставлены горшками с кактусами, на стенах висели индейские маски. Несколько картин с изображением индейцев в боевой раскраске. В углу, над телевизором – индейский головной убор с пышными перьями. Два томагавка, лук и красивый колчан со стрелами. Алина усмехнулась: не гостиная, а музей какой-то. Одну «девушку с родео» она уже знала, теперь вот… Любопытные, однако, люди живут в подмосковной деревушке Сорокино!

– Как в юности прочел первую книгу Фенимора Купера, так заболел индейцами, – смущенно пояснил Федор. – И до сих пор болею.

Алина заметила в лице этого далеко не молодого человека что-то наивное, словно в нем еще жил тот мальчишка, который, глотая строки книги про индейцев, представлял себя каким-нибудь Чингачгуком. Заметила и впервые почувствовала к нему симпатию.

Максимку заинтересовал лук. Глаза загорелись.

– Ух ты! Настоящий?

– Нет, к сожалению. Сам сделал. Но у меня есть кое-что…

Федор вытащил из тумбочки деревянную коробку. Поставил ее на стол и торжественно открыл. Внутри оказались наконечники от стрел. Выбрал один наконечник и протянул Максимке.

– Держи, он настоящий. Будет для тебя как талисман.

Максимка с трепетом взял подарок. Восхищенно осмотрел.

– А что такое талисман?

– Штука, которая удачу приносит.

Алина с иронией подумала, что и ей не помешал бы талисман, ведь с удачей в последнее время напряг. Глядя на радость в глазах сына, она поставила еще один плюсик в пользу симпатии к Федору.

Максимку отправили на кухню пить чай со свежим земляничным вареньем (в придачу Федор снабдил его красочной книжкой про индейцев), а сами уселись за стол в гостиной. Алина сразу же перешла к делу, вытащила из сумки альбом с рисунками.

– Вот. Это было в доме, в тайнике. Случайно нашла, – не стала уточнять, что обнаружил тайник Максимка.

Федор смотрел на альбом с опаской, словно догадываясь, что в нем.

– Это рисунки моего деда, – пояснила Алина. – Не хотите взглянуть? Но предупреждаю, зрелище не для слабонервных. Мне десятка страниц хватило.

Федор пододвинул к себе альбом. Какое-то время сидел неподвижно, прикусив губу, а потом с шумом выдохнул и раскрыл альбом на середине. На одном рисунке было изображено сердце в разрезе, на другом, женщина с перерезанным горлом.

Алина потупила взгляд. Не желала смотреть. Федор перелистнул страницу, увидел изображение мужчины с ножом в груди и закрыл альбом.

– Что скажете? – спросила Алина.

Федор сидел с поникшими плечами.

– Мне и без этих рисунков было ясно, кто Лир такой… Но я вам сейчас тоже кое-что покажу.

Он вышел из-за стола, проследовал в соседнюю комнату и вернулся с картонной коробкой. Открыл ее, выложил содержимое на стол. Это оказались вырезки из газет, обычная школьная тетрадка, листы с текстом, стянутые скрепками. Федор пододвинул тетрадку к Алине.

– Здесь случаи убийств и исчезновений. Я выписал все для удобства.

Алина открыла тетрадь, бегло пробежала взглядом по строкам: «…На берегу Шатурского озера обнаружен труп мужчины… Убийство на базе отдыха… Последний раз мальчика видели возле автобусной остановки…»

– И что это доказывает? Убийства везде случаются.

Федор возбужденно перевернул несколько страниц, ткнул пальцем в строчку с датой.

– Вот. Это произошло пять лет назад на Сорокинском кладбище. Обнаружен труп женщины с вырезанным сердцем. Про сердце официально никто не говорил, но… об этом и так вся округа знала. А главное, я сам лично видел Лира возле кладбища в день убийства. Мы с приятелем мимо проезжали, и я заметил его. Расхаживал вдоль ограды, как на прогулке.

Алина фыркнула.

– Ну и что? – она настроилась на то, чтобы опровергать все эти якобы доказательства. – Может, он и правда прогуливался. К тому же…

– Да погодите вы, – прервал Федор и указал на строчку внизу страницы. – Вот здесь про убийство студентки в Шатуре. У нее тоже было сердце вырезано. И я точно знаю, что тогда Лир ездил в Шатуру. Вообще он был домосед и редко куда-то выезжал.

– Вы за ним следили?

– Скажем так… я за ним присматривал. – Федор прошелся по комнате, вернулся к столу. – Шесть лет назад в Кривандино – это деревня в нескольких километрах от Сорокино – исчезли два ребенка. Пошли на речку на пляж и пропали. Лира тогда трое суток не было, что само по себе уже необычно…

То, о чем рассказывал Федор, Алина смело причисляла в разряд совпадений. Все эти случаи ничего не доказывали. Домыслы, не более того. Однако ее не оставляло ощущение, что она сейчас выступает в роли адвоката дьявола.

Федор продолжал:

– Убийства, когда обнаруживали людей с вырезанными сердцами, происходили давно. В шестьдесят восьмом были обнаружены три трупа. Тогда поползли слухи о маньяке, все только об этом и говорили. В шестьдесят девятом один труп – в лесополосе нашли старика с вырезанным сердцем. А потом затишье на семь лет. Убийства были, конечно, но бытовые, ничего необычного. В семьдесят шестом опять началось: два трупа за одно лето. Как и раньше, сердца были вырезаны. И опять затишье на несколько лет, правда, за это время несколько человек без вести пропало, но тут разные могли быть причины. С восемьдесят первого по восемьдесят седьмой – пять трупов. А в конце восьмидесятых поймали маньяка. Я уж не знаю, как шло следствие, но он сознался во всех этих убийствах.

– Но вы, конечно, не верите, что он был тем самым, – Алина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди.

Федор невесело усмехнулся.

– Конечно, не верю. Через год нашли еще труп с вырезанным сердцем.

– Убивать мог продолжить какой-нибудь подражатель. – Алина любила детективные фильмы и в теме немного разбиралась.

– И вы абсолютно правы. Подражатель действительно был, его поймали в девяносто третьем. Он убил двух человек. Вырезал сердца, а трупы распял между деревьями. Кстати говоря, сердца он сожрал, вы уж извините за подробности. Но убийства не прекратились. Тот, кто все это начал десятилетия назад, продолжал вырезать сердца. Не часто. С середины девяностых до две тысячи третьего года всего три трупа. Кстати, в две тысячи четвертом накрыли секту сатанистов в Шатуре. На них повесили последнее убийство, – Федор замолчал, задумчиво уставился на тетрадку. – А с две тысячи пятого начали происходить странные вещи. Это касается нашей деревни и Лира. Надо сказать, я тогда еще не подозревал его… Как-то на него набросилась собака Витальки Тихонова. Он возвращался из магазина, а она выскочила откуда-то и давай лаять. Укусить норовила. Всегда спокойная была, а тут… Лир тоже словно озверел. Отодрал от забора доску и забил собаку до смерти. Я и еще двое мужиков его оттащить пытались, но он раскидал нас как щенят. Он ведь здоровый был как медведь. Многие видели, как Лир забил собаку, но на следующий день все начисто это забыли. И я начал замечать, что люди вообще не помнили ничего о нем. Он всю жизнь прожил в Сорокино, а будто бы и не жил вовсе. Раньше, бывало, собирались с мужиками и за рюмочкой перемывали косточки кому-нибудь из местных. И Лиру доставалось в том числе. В деревне его не слишком-то любили. И раньше все помнили о Лире, во всяком случае, хоть что-то могли о нем рассказать. А потом как отрезало. Не знаю даже… словно колдовство какое-то.

Алина вскинула брови.

– Колдовство?

Федор вздохнул, погладил ладонью белесую щетину на щеке.

– Я разговаривал с одной бабкой, потомственной колдуньей. Так вот она сказала, что с помощью кое-какого обряда можно сделать человека как бы невидимым. Его просто перестают замечать и память о нем стирается, – он поймал удивленный взгляд Алины. – И не нужно на меня так смотреть. Я понимаю, как все это звучит. Всю жизнь был атеистом и не верил ни в Бога, ни в дьявола.

– Но сейчас верите, – заметила Алина.

– Я просто не могу некоторые вещи объяснить. Тут хочешь не хочешь, а поверишь. Вы ведь тоже, наверное, голову ломали, думая, почему не помните ничего о собственном деде? Я уверен: до две тысячи пятого года вы о нем помнили, как все, а потом даже не заметили, как забыли.

Алина задумалась. Все это с трудом укладывалось в голове. Колдовство? Обряд, стирающий память? Впрочем, пытаться опровергать слова Федора почему-то не хотелось. Нет, это была не капитуляция, а осторожное допущение: странные вещи порой случаются.

– Знаете, а я однажды Лиру высказал все, что о нем думаю. – Федор побарабанил пальцами по альбому. – Да-да, вот так вот подошел и сказал, что он чертов маньяк. А Лир даже не пытался оправдываться. Просто стоял и смотрел на меня с улыбкой. Ну, я и вдарил ему от души, не сдержался. А он мне. В общем, подрались мы тогда… Вернее, Лир мне неплохо навешал. Я потом месяц только манной кашей питался, челюстью ворочать не мог. – Федор покосился на Алину. – Скажу честно, я хотел его убить. Вынашивал, знаете ли, такие планы. Я на девяносто девять процентов был уверен, что он тот самый маньяк, но этот один процент… именно он меня останавливал. Самое плохое, что я не мог никому ничего доказать…

– Постойте. – Алина поймала взгляд Федора. – У вас были к нему свои счеты, я права? Что-то личное. Вы кого-то потеряли?

Федор смотрел на нее не моргая. Молчал. А потом скривился, отвел взгляд.

– Да, вы правы. Но… я сейчас не хочу об этом говорить. – Он отошел к окну.

Алина нахмурилась, взяла листы, стянутые скрепкой. Начала читать и сама не заметила, как увлеклась…

Это были статьи про аномальные зоны Подмосковья. Вначале говорилось об озере неподалеку от Шатуры, которое кто-то называл Горюн-водицей, кто-то Печаль-озером. Рассказывали, что в стародавние времена там происходили чудеса. А еще под Шатурой было озеро Смердячье. Вода в нем выделяет сероводород. Озеро идеально круглой формы – как утверждают ученые, это метеоритный кратер. По преданиям, на берегу когда-то стояла церковь, но однажды она провалилась в озеро. После этого вода стала грязной, зловонной. Рядом с озером люди подвергаются галлюцинациям.

Также в статье рассказывалось про загадочное место неподалеку от Шатуры. Воруй-городок. Судя по легендам, разбойник Кудеяр там прятал свои клады. Воруй-городок был построен древними колдунами из племени, которое проживало в этих местах еще до вятичей. Попасть в заколдованный Воруй-городок могли только посвященные.

Алина перевернула лист и начала читать про древнейшую аномальную зону Подмосковья, которая располагалась на границе Шатурского района. Шушмор. По данным Семенова-Тян-Шанского, там находится мегалитический комплекс – древнее языческое капище. Но точное местонахождение комплекса в наше время неизвестно. Говорится, что в лесу между столбов стоит огромное гранитное полушарие. В 1970 году исследователи пытались отыскать урочище, но не нашли. Зато обнаружили гигантские папоротники, березы с квадратными стволами.

В 1885 году в Шушморе бесследно исчезли рабочие, которые восстанавливали Коломенский тракт. А через два года пропал обоз из четырех телег. Исчезновения продолжались до середины 1920-х годов. А в наше время пропажи людей возобновились. В ОВД Шатурского района скопилось множество дел, связанных с исчезновениями. Никого из пропавших не нашли. Люди уходили в лес и просто пропадали. Причем исчезали и те, кто отлично знал здешние леса.

– Я гляжу, вы заинтересовались, – отвлек Алину Федор.

– Любопытно. В юности меня увлекали такие темы.

– А меня увлекают сейчас. – Федор уселся на стул, с заметной брезгливостью подвинул альбом к краю стола. – Вот вы спрашивали, следил ли я за Лиром… Да, несколько раз было дело, действительно следил, а не просто присматривал. Два раза, когда он в Шатуру ездил, но… я тогда только время зря потратил. И три раза, когда он зачем-то в лес ходил. А вот тут уже есть чему удивляться. Я как-то шел за ним часа два, из виду его не выпускал. Он даже ни разу не оглянулся, топал себе и топал. И вдруг мне не по себе стало, начало мерещиться, что это за мной кто-то следит. Ощущение такое было, словно я на встречу своей смерти иду. Серьезно, я тогда чуть не спятил, – Федор нервно рассмеялся. – В жизни ничего подобного не испытывал. И лес там был мертвый, даже травинки не росло. Я ведь местный, почти всю жизнь здесь прожил и окрестные леса неплохо знаю, но в тот район ни разу не забредал. Хотя не раз слышал истории про странные места в наших лесах… Помню, мальчишка сорокинский потерялся. С отцом за грибами пошел и исчез, как сквозь землю провалился. Всей деревней несколько дней его искали, но без толку. А через месяц он сам в деревню вернулся. И вот слово даю, сам видел, глаза у него были как у старика. Он только и мог, что мычать, совсем умом тронулся. Умер бедняга потом в больнице.

– И вы думаете, мой дед специально ходил в эти аномальные зоны? – Алина вдруг осознала, что верит Федору. Странно даже, и куда только делся весь скептицизм? Возможно, обстановка – эти индейские маски, картины – располагала к принятию мистического и таинственного.

– Кто его знает, – ответил Федор. – Я, кстати, тогда дальше за ним не пошел, домой повернулся. И только когда из мертвого леса выбрался, облегчение почувствовал… Но я еще пару раз пытался за ним проследить, тогда я просто потерял его из вида.

– А все-таки интересно, куда он ходил. – Алина задумчиво посмотрела на одну из индейских масок.

– К сожалению, мы этого уже не узнаем.

– А может, и к счастью.

– Знаете, – Федор откинулся на спинку стула и потер переносицу, – с тех пор, как похоронили Лира, меня не покидает ощущение, что должно произойти что-то… страшное.

– Предчувствие?

Федор кивнул.

– Не думайте, я не какой-то там параноик. Просто… это трудно объяснить. Если честно, я не слишком удивился, когда услышал, что неподалеку произошло убийство, а два ребенка исчезли. Еще эта девушка покалеченная. Я будто ожидал чего-то подобного. Звучит как бред, правда?

У Алины возникла мысль рассказать ему про свои сны, про то, как на самом деле был обнаружен тайник с альбомом. И это тоже прозвучит как бред, но Федор наверняка поверит каждому слову. Рассказать?.. Нет, пожалуй, не стоит. На сегодня достаточно загадочных историй, тем более на ночь глядя. Может быть, завтра.

– Мы, наверное, пойдем, – вздохнула Алина. – Мне, честно говоря, все это переварить нужно как следует. Да и Максимку скоро спать укладывать.

Федор усмехнулся, прищурившись.

– После нашего разговора вы не считаете меня психом?

– Честно? Когда к вам шла, думала: выслушаю его только для того, чтобы убедиться, что у него с головой не все в порядке.

– Ну, и?

– Нет, я не считаю вас психом. Сама не знаю почему, – она улыбнулась, поднимаясь со стула. – Но насчет того, что мой дед был маньяком, я еще сомневаюсь. Здесь вы меня не убедили.

– Может, это и к лучшему. – Федор вышел из-за стола. – А не могли бы вы мне пока оставить альбом? Хочу кое-что сопоставить.

– Конечно, – охотно согласилась Алина. – Я вообще его сжечь собиралась. Не желаю, чтобы эта мерзость в доме была.

– Понимаю.

Алина взяла со стола статьи про аномальные зоны.

– А вы не дадите мне это почитать?

– Да ради бога.

Когда они вышли из дома, во двор откуда-то прибежал пес Федора. Максимка обрадовался.

– А можно его погладить?

– А он… – начала Алина.

– Он не укусит, – тут же успокоил Федор. – Цезарь пес дружелюбный. Если на кого-то в жизни и рычал, то только на Лира.

Максимка погладил Цезаря по голове.

– Хороший, хороший.

Пес завилял хвостом, но лениво, мол, ласку принимаю, вот только для дружбы этого маловато.

– В последнее время Цезарь странно себя ведет, – тихо поведал Федор. – Раньше всегда при мне был, а теперь убегает куда-то постоянно.

Алина с трудом сдержала усмешку.

– Он ведь кобель. Бегает небось по подружкам.

– Нет, тут дело не в этом, – покачал головой Федор. – А еще он воет по ночам. Никогда раньше не слышал, чтобы он выл. Мне кажется, он, как и я, чувствует приближение беды.

– А я думаю, вы просто накручиваете себя, – заметила Алина. К ней вернулся скепсис – таинственный настрой остался в гостиной с суровыми индейскими масками. – Это, знаете ли, уже действительно смахивает на паранойю.

– Может, вы и правы, – признал Федор и улыбнулся. – Надеюсь, что правы.

Выйдя за калитку, Алина оглянулась, бросила взгляд на всклокоченные волосы Федора.

– Вам не мешало бы подстричься. Или хотя бы причесаться.

Федор рассмеялся, запустив пятерню в свою косматую шевелюру.

– И почему мне все постоянно это говорят?

Алина тоже засмеялась, взяв Максимку за руку. Когда шли домой, она осознала, что после разговора с Федором, как ни странно, на душе стало легче. О Лире думать вообще не хотелось. В конце концов он умер, и все его дела, какими бы они ни были, остались в прошлом. А предчувствия Федора – всего лишь предчувствия.

Из какого-то дома слышалась ругань: мужской басовитый голос и женский – словно истерично тявкала собачонка. На скамейке возле забора сидела старушка, а рядом двое ребятишек деловито ковырялись во внутренностях старого телевизора. «Обычный вечер, – устало думала Алина. – И завтра тоже будет обычный вечер. И послезавтра». Ей не хотелось никаких сюрпризов. Хотелось спокойствия, хотя бы временного.

– Приветик! Гулять ходили?

Алина улыбнулась, увидев выходящую со своего двора Ольгу – в простеньком голубом халате и волосами, собранными в конский хвост, подруга выглядела непривычно.

– Ага, прогулялись немножко. – Алина взглянула на Максимку. – Беги домой, сынок, я сейчас приду, хорошо?

Тот сонно кивнул и пошел дальше по улице.

Ольга болезненно поморщилась.

– А я сегодня целый день отлеживалась. Давненько так хреново не было. Вот только к вечеру полегчало, – она приложила ладонь к груди. – Ты ведь вчера отказалась со мной распить ту бутылку, которую нам администратор подарил. Ну так я, как домой вернулась, ее в одиночку и уговорила, будь она неладна. И вино-то вроде бы хорошее было… на вкус. А утром еле с кровати встала. Вот что значит халява.

Алина подавила смешок.

– Это расплата за твою вчерашнюю выходку. Будешь знать, как паучков в ресторан таскать.

– Вот уж действительно, – с кислой миной засмеялась Ольга. А потом посмотрела поверх плеча Алины и нахмурилась. – О, ты только глянь! Ни фига себе…

Алина оглянулась. Кого не ожидала она увидеть в Сорокино пьяным, так это Виталия Аркадьевича. Но вот сюрприз, приверженец трех добрых дел сейчас шел по улице, с трудом переставляя ноги. Его мотыляло из стороны в сторону. Одежда была грязной, карман пиджака разорван.

– Никогда его таким не видела, – заявила Ольга.

Виталия Аркадьевича занесло, и он чудом не упал. Алина охнула, поспешила на помощь, подбежала, подхватила его за предплечье.

– Да что ж вы так! – выпалила с упреком.

Ольга тоже решила не стоять в стороне – секунда, и уже была рядом, схватила старика за другую руку. Виталий Аркадьевич напрягся, встрепенулся, тряхнул головой.

– Я… сам! Не нужно… мне. – Он попытался неуклюже вырваться, но силы были не равны.

– Спокойно! – рявкнула Ольга, крепче вцепившись в его руку.

Виталий Аркадьевич обмяк, пробурчал что-то недовольно. Посмотрел мутным взглядом сначала на Алину, затем на Ольгу.

– А-а, это ты-ы, – протянул он. Его губы скривились в презрительной улыбке. – Везде поспеваешь? – Раскашлялся и снова уставился на Ольгу. – Везде… поспеваешь, да? А я… а я больше не хочу закрывать на это глаза. Не хочу, и все тут… Устал.

– Пойдемте, пойдемте, – Алина потянула его вперед. – Сейчас доведем вас до дома…

Виталий Аркадьевич дернулся, расправил плечи и все же высвободил руки.

– Сам я! Сам… – Он шатался, но как будто немного отрезвел, во всяком случае, взгляд стал более осмысленным.

Ольга отступила, фыркнула.

– Ну, как знаете, – она скрестила руки на груди.

– Я все знаю! – выкрикнул Виталий Аркадьевич, выпучив глаза. – Знаю… Оля, что без тебя тут не обошлось! – Он зло сплюнул, но слюна повисла на подбородке.

– Давайте мы вам поможем, – снова попыталась взять его за предплечье Алина.

Он отшатнулся, замотал головой.

– Оставь его, – сказала Ольга грубо, даже с некоторой брезгливостью, чем удивила Алину. – Хочет сам топать, пускай топает. Нажрался как свинья…

– Да, нажрался… представьте себе! – он сжал кулаки и задрожал. – Душа у меня… болит. Сил больше нет смотреть на все сквозь пальцы, – сокрушенно покачал головой. – Нет у меня сил… А все ты…

– Не говори то, о чем потом пожалеешь, старик, – прошипела Ольга, глядя на него исподлобья. – Мой тебе совет.

Алина изумленно хлопала глазами. Она не улавливала смысла этой перепалки. Ей казалось, что перед ней сейчас стоят два абсолютно незнакомых человека, которые к тому же что-то не поделили.

– Совет? – Виталий Аркадьевич растянул в улыбке дрожащие губы. – Не нужны мне… советы. Тем более от тебя, – тяжело задышал. – Только не от тебя!

Ольга хмыкнула и направилась к своему дому. Алина могла объяснить ее вызывающее поведение тяжелым днем. С утра ведь от отравления мучилась.

Виталий Аркадьевич крикнул ей вслед:

– Это все твоих рук дело! Будь ты проклята… и я вместе с тобой! – он скривился, всхлипнул. Подернутые мутной дымкой глаза наполнились слезами. – Я больше не буду молчать… слышишь меня?

Уже открывая калитку, Ольга оглянулась. Лицо у нее было злое.

– Только попробуй! – с этими словами она вошла во двор.

Плечи Виталия Аркадьевича поникли. Он стоял, опустив голову, и плакал. У Алины не хватило духу оставить его в таком состоянии одного посреди улицы. Подошла, осторожно взяла за руку. Он больше не противился, напротив, сквозь слезы взглянул на Алину с благодарностью.

– Я устал, – плаксиво пожаловался, и Алине показалось, что выглядит он сейчас лет на сто. – Очень… устал.

– Пойдемте, – выдавила улыбку Алина.

Он кивнул и сделал шаг, другой, третий.

– В Шатуру ездил, – сказал тихо, но вполне внятно для пьяного человека.

– Знаю, Виталий Аркадьевич. Вы собирались ту девушку в больнице разыскать.

– Собирался, да, – он захлюпал носом. – Вышел из эле… электрички, сел на скамейку и понял, что я никто. Всего лишь старый дурак.

– Да ладно вам…

– Так и есть, Алиночка, так и… есть. Сидел, сидел на скамейке, думал и думал… а потом пошел и купил водки. Я ведь не пьющий совсем, но… на душе так тяжко было. Забыться хотелось, понимаете? Забыться… Ни о чем не помнить, – он споткнулся, но Алина поддержала его. – Вы уж извините меня, дурака старого. А я… я вам завтра клубнички соберу. Вам понравилась клубника?

– Конечно.

Алина толкнула незапертую калитку, провела Виталия Аркадьевича до крыльца, помогла подняться по ступеням, а потом терпеливо ждала, пока он копался во внутреннем кармане пиджака в поисках ключей. Когда она сама открыла дверь, Виталий Аркадьевич как сумел изобразил на лице виноватую улыбку.

– Дальше я сам, Алиночка. Мне… мне лучше уже, правда. Сейчас до кровати – и баиньки. – Он шлепнул ладонью по выключателю, и в прихожей вспыхнул свет.

Алина не стала настаивать: была уверенность, что до кровати он доберется самостоятельно. Спустилась с крыльца и бросила на прощанье с укоризной:

– Вы уж больше не срывайтесь так, хорошо?

Он порывисто кивнул.

– А вы, Алиночка… вы лучше подальше держитесь от Ольги. Я вам добра желаю. Вы ведь уже попали в ее сети, я же вижу. – Виталий Аркадьевич приложил палец к губам. – Но тс-с-с… это большая, большая тайна, – он покачал головой и закрыл дверь.

* * *

Алина уложила Максимку спать, после чего выпила чашку чая, взяла статью про аномальные зоны и уселась в кресло.

Неприятный осадок от поведения Ольги и слов Виталия Аркадьевича немного рассеялся. Не хотелось никого из них осуждать. Все иной раз срываются. А уж обращать внимание на пьяный бред и вовсе глупо. Ей отчего-то казалось, что уже завтра Виталий Аркадьевич и Ольга попросят друг у друга прощения. Они хорошие люди, к тому же соседи – при первой же встрече помирятся.

С этой позитивной мыслью Алина устроилась поудобней в кресле и погрузилась в чтение…

Шушмор. Аномальная зона славится как бермудский треугольник Подмосковья. По мнению краеведов, урочище (более правильное название Ушмор) было построено около 2000 года до нашей эры племенем озерных людей, которые владели колдовством и умели управлять силами природы. Озерные люди поклонялись Уру, змеиному богу. Именно ему было посвящено капище, которое обнаружили археологи на месте нынешнего села Шатур. Там до сих пор находится ритуальный камень. А еще в этих краях есть подземные валуны – иногда, под действием неведомой силы, они выдавливаются на поверхность.

С таинственным местом связано еще одно физическое явление – свечение атмосферы в виде полукруглого ореола, быстро распространяющееся по небу и отчетливо видное особенно в вечернее или ночное время суток.

Далее шло описание святилища. Рассказывалось про человеческие жертвоприношения богу Уру. Говорилось об исследованиях ученых – оказывается, капище находилось на месте, где происходили мощные выбросы энергии из недр земли. Исследователи фиксировали здесь аномалию: скручивание линий напряженности магнитного поля.

На следующих страницах были свидетельства людей, которые столкнулись в шатурских лесах с чем-то необъяснимым. Некоторые случаи походили на то, о чем рассказывал Федор: люди забредали в места, в которых испытывали панический беспричинный страх.

Дочитала до конца и отложила статью. Представила себе глухой лес. В сознание пробился образ мерцающей тропы, которую Алина видела во сне. Вспомнился шепот: «Не оглядывайся… не оглядывайся…» Она с внутренним трепетом подумала, что все эти сны, рассказы Федора, даже факты из статьи напоминали какой-то пазл – соберешь его, и откроется тайна. Так ли это? Если да, то Алина не была уверена, желает ли до конца собирать этот пазл.

Она услышала раскат грома. Взглянула на окно, за которым зачиналась ночь. Гром? Гроза? Непогода? Да и пускай, все же лучше, чем однообразная, будто застывшая, серость, напоминающая о прошлой жизни в Москве. Хоть какое-то движение. А после ветра и дождя, того гляди, и яркое солнце с чистым небом с утра порадуют.

 

Глава одиннадцатая

Антон лежал на мерцающей тропе несколько часов. Его глаза с узкими зрачками смотрели в одну точку. Бездна, в которой пребывал разум, поглотила мысли, чувства, желания.

Но вот в этой пустоте что-то всколыхнулось, зрачки на мгновение расширились, и в тот же миг Антон услышал зов – будто отзвуки далекого эха коснулись сознания. Возникло желание встать и идти. Искоркой мелькнула одинокая мысль, которая оказалась слишком невнятной, – развеялась тут же, не оставив и следа. Антон медленно моргнул. В голове зародилась новая мысль, уже более отчетливая: «… холодно».

Зов включил в теле механизмы, заставившие приподнять голову, упереться руками в тропу, сесть, сделать глубокий вдох. Антон замычал, по-стариковски шамкая губами, и выдохнул. Из уголка рта потекла слюна.

Мысли теперь мелькали как метеоры, но они были лишь рваными клочьями чего-то большего, что уже никогда не собрать воедино.

Антон поднялся. Зов заставил сделать шаг, другой. Ноги сгибались в коленных суставах и разгибались. Каждое движение было угловатым, порывистым.

Он сошел с тропы, повернулся на месте, будто слепец, потерявший ориентир, а затем, вперив бессмысленный взгляд в землю перед собой, направился в лес.

На Антона смотрели карлики. Они бродили среди корней, сидели на корягах, ползали по мощным ветвям, сверкая серебром глаз и издавая хрюкающие звуки.

Он обходил деревья, пробирался через колючие кустарники, раздирая одежду и кожу, иногда спотыкался и падал, чем вызывал каркающий хохот карликов. На его бледном лице застыло дебильное выражение, какое можно увидеть у пациентов психушки. Давным-давно, будучи не в настроении, отец заявил Антону: «Такое ощущение, что с каждым годом ты становишься все глупее и глупее, того гляди совсем мозги растеряешь». Как в воду глядел. Но вряд ли он предполагал, что его пророчество окажется верным до такой степени. Разум «овоща» по имени Антон походил на пустую комнату, в окне которой мелькали размытые образы.

В очередной раз споткнулся и упал, вызвав дружный смех карликов. Пополз, но скоро сумел подняться. Прошло немало времени, прежде чем он, ведомый зовом, добрался до небольшой круглой поляны, полностью затянутой густым туманом. Туман клубился, закручивался в спирали, выбрасывал вверх бесплотные щупальца. Кое-где он сгущался, трансформируясь в фигуры, похожие на человеческие.

На деревьях вокруг поляны, как зрители в амфитеатре, сидели карлики. Все они, выпучив глаза, глядели на Антона. Грязно-желтое небо выглядело низким, словно это и не небо вовсе, а купол какого-то помещения. Зеленые всполохи набухали в желтизне, отражаясь в глянце листвы. Они расширялись, разлетались концентрическими кругами, будто от брошенного в воду камня, и таяли.

Антон зашел в туман. Призрачная мгла поглотила его, растворила в себе. Карлики как по команде заверещали. Они были похожи на странных обезумевших обезьян. Некоторые прыгали и кружились среди древесных стволов, словно исполняя какой-то дикий танец.

Пройдя несколько шагов сквозь туман, Антон рухнул на землю. Он жадно хватал ртом воздух, задыхаясь, зрачки то сужались до крохотных точек, то резко расширялись. Лицо исказила гримаса боли, тело дернулось и выгнулось дугой. Туман сгустился вокруг Антона, создав подобие кокона.

А карлики продолжали верещать, наполняя лес вокруг поляны безумием.

К Антону возвращались память и чувства. Все низменное, мерзкое всплывало из глубин разума и обострялось, принимало еще более уродливую форму. Перед внутренним взором проносились значимые события прожитых лет, и все это на фоне лютой необоснованной ненависти. Злость вызывали лица не только врагов, но и друзей, сцены, которые раньше переполняла радость.

Кожа Антона стала белесой, в глазах появился серебристый блеск. Тело деформировалось – хрустели кости и хрящи, чавкала ставшая податливой, будто глина, плоть. Боль смешалась с ненавистью, и эта адская смесь пульсировала в голове, рвалась наружу.

В тумане плавали бесплотные сущности, они стонали, тянули друг к другу призрачные руки.

Антон корчился, проклиная все и вся. Он то выл как зверь, то рыдал, давясь рвущейся из глотки желчью. Слипшиеся клочья седых волос опадали с головы, ровные белые зубы – гордость Антона – выдавливались из десен.

Мучения длились долго, а когда они прекратились, тот, кто некогда был подтянутым, относящимся к своей внешности с особым вниманием человеком, превратился в чудовище. Большие серебристые глаза, костистые длинные руки, похожие на лапки паука, бледная лоснящаяся кожа в складках – даже родная мать не узнала бы в этой твари Антона. Разум был не менее уродлив, чем внешность, он сочился первобытной злобой, которая утопила в себе последние остатки человечности.

Новоявленный карлик неуверенно, словно ребенок, делающий первые шаги, вышел из тумана. Осмотрелся, испуганно втянув голову в плечи. Один из уродцев-зрителей швырнул в него обломком ветки и угодил в грудь. Антон съежился, захныкал, однако на обидчика зыркнул с ненавистью. Еще один карлик подскочил к нему и сорвал те лохмотья, что остались от дорогой синей рубашки, а потом ущипнул за живот, вызвав дружный каркающий хохот собратьев.

На этом издевательства над «перерожденным» закончились, и карлики, потеряв к нему интерес, начали расходиться.

Антон тяжело вздохнул и зашел в лес. Вдруг увидел под замшелой корягой большую черную многоножку, схватил ее и, запихав целиком в пасть, принялся жадно жевать. Усердно работая челюстями, он думал: «Как же я всех ненавижу! Всех, всех, всех!»

* * *

Лир ощущал себя ничтожеством. Ему хотелось выть от отчаяния. Он в сотый раз задавался вопросом: за что ангел обошелся с ним так жестоко? Да, облажался, но наказание было явно несоизмеримым с допущенной ошибкой. Всего лишь ошибкой. Обидно было до чертиков. Перед глазами все еще маячили полупережеванные кусочки уха в зловонной рвотной массе.

Он не мог осуждать ангела, но отчаянно пытался понять: за что с ним так, откуда такая ненависть? Всегда ведь старался как мог, из кожи вон лез, лишь бы угодить, и вот итог – полное презрение со стороны ангела. А главное, непонятно, возможно ли вообще сдвинуться с этой мертвой точки.

Лир хоть и пытался отделаться от депрессивных мыслей, но в голову так и лезло убеждение, что все его жизненные пути, куда ни сверни, приведут к тупику. А вернее – к гибели. Ох уж эти сомнения… Из-за них Лир чувствовал бесконечную панику.

Ближе к вечеру он даже не выдержал, сорвался, принялся биться головой об стену, как полный псих, – лишь бы избавиться от мерзких мыслей. Не помогло. Стало только хуже, к тому же опять открылось кровотечение, и пришлось заново крепить пластырем кусок ваты к тому месту, где еще несколько часов назад было ухо.

За этим занятием его и застали пять карликов, которые нагло, как к себе домой, гурьбой ввалились в убежище. Лир изо всех сил пытался сдержать гнев. Его бесили их поганые морды. Уродцы смотрели на него с явной издевкой: ну что, козел, оценил на вкус свое ухо? Лир буквально читал их мысли, и от этого ох как чесались кулаки. Так и подмывало дать волю ярости, чтобы стереть усмешки с тупых морд.

Его коробило еще и то, что ангел на этот раз послал ему в помощь целых пятерых уродцев – явно не доверял, подстраховывался. Мол, на тебе, бездарь, небольшую армию, а то опять напортачишь.

И вот в чем штука, Лир хоть и злился, но все же осознавал, что и в этот раз может напортачить. Черная полоса, она ведь такая, никогда не знаешь, когда белой сменится. А еще одной ошибки ангел не простит. Так что к утру в убежище нужно привести еще детей – от этого жизнь, черт возьми, зависит.

Лир судорожно прокручивал в голове варианты: снова отправиться к реке в надежде наткнуться на туристов с детьми? Пойти в дачный поселок? Нет, все это не годилось, шансы на удачу ниже среднего.

Но был еще один вариант – вариант рискованный, дерзкий, даже безумный. Раньше Лир на него не решился бы, вот только теперь просто не было выбора. К тому же внутренний голос так и подталкивал: иди и возьми свое, даже если придется пролить много крови!

Полностью осознав, что готов пойти на любой риск, Лир ощутил эмоциональный подъем. Голову заполнила ободряющая банальщина вроде: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское!» или: «Удача любит решительных!»

Он натянул сапоги, надел серую ветровку, набил полные карманы кусочками сахара и гаркнул карликам:

– На выход, уроды!

Он собирался нагрянуть в особняк сектантов. Таков был план, ни много ни мало. Территория, окруженная бетонным забором в двух километрах от ближайшей деревушки. Минус в том, что там находилось не менее десятка взрослых, и по-тихому все провернуть не получится. Лир делал ставку на внезапность и свирепость карликов. Если суждено устроить бойню, то так тому и быть. Цель оправдывает средства. Даже ангел не сможет упрекнуть, он всегда называл подобные действия обоснованными.

По сути это место являлось детским лагерем, в который, как считал Лир, одни мракобесы отдавали своих несчастных отпрысков, чтобы другие мракобесы вправляли им мозги на свой псевдорелигиозный лад. Извращенный аналог старых добрых пионерских лагерей.

Секта называлась «Церковь Святых последних дней» Лир помнил, как раньше по домам ходили «Свидетели Иеговы», а потом их сменили ребята из «ЦСпд». Раздавали яркие брошюрки, на обложках которых были изображены красивые люди с блаженными улыбками. Приглашали на свои собрания-проповеди. Чаще всего этих настырных агитаторов посылали куда подальше или снисходительно от них отмахивались, но находились и те, кто проявлял интерес, а значит – попадал на крючок. Вот, к примеру, одна из соседок Лира, Анюта Архипова, от скуки поехала в город на собрание «Церкви Святых последних дней», и с тех пор ее словно подменили. Через месяц из веселой жизнерадостной женщины превратилась в блеклое существо, постоянно бубнящее про искупление и спасение. Мужа и дочку заразила своей новой религией. Та еще стала семейка. Все сбережения отдали в фонд «ЦСпд», а потом продали дом и уехали в Мурманскую область, где влияние секты распространилось на несколько поселков и десяток деревень и где обосновался их духовный лидер.

Лир не мог понять, чем проповедники-мракобесы смогли заманить в свои сети вполне благополучную семью. Просто в голове не укладывалось. Он хорошо знал Анюту Архипову и ее мужа – вполне здравомыслящие люди, не бедные и не пропойцы какие. Чего им, черт возьми, не хватало? Почему с такой готовностью решили все в своей жизни перевернуть с ног на голову? Не так чтобы Лира эти вопросы сильно волновали, но любопытство все же было.

Однажды, приехав в Шатуру по своим делам, он решил посетить собрание «ЦСпд». Когда заходил в Дом культуры, где проходило мероприятие, его переполнял скептицизм и даже некоторая брезгливость. Он смотрел на всех этих людей с брошюрками и мысленно называл их «тупыми овцами».

Народу собралось треть зала. Проповедь началась. Лир слушал и удивлялся, насколько вольно трактуется Священное Писание. Текст из Библии сменялся полным бредом. Сразу три проповедника бегали по сцене и порой орали так, что стены тряслись. И народ от этого просто с ума сходил. Столько безумцев в одном месте Лир еще не видел.

Но странное дело, буквально через полчаса скептицизм куда-то делся. Люди перестали казаться тупыми овцами. Лир помимо воли почувствовал эмоциональный подъем и задумался: а может, во всем этом есть смысл? Воздух был переполнен мощной энергетикой, которую он ощущал всей своей сущностью. Слова проповедников стали не важны, хотелось просто слушать их голоса.

Сидящая рядом женщина схватила его за руку и спросила, захлебываясь слезами:

– Чувствуете Бога? Он здесь!

Лир кивнул, посмотрел на женщину и увидел в ее глазах что-то дикое. На мгновение даже почудилось, что это глаза не человека, а какого-то зверя. Вспомнились те нелюди, у которых он всю жизнь вырезал сердца.

Заиграла ритмичная попсовая музыка, на сцену выбежали дети. Весело запели о том, что Иисус в сердце каждого. А проповедники прыгали и бойко хлопали в ладоши.

Лир почувствовал пульсирующую боль в голове, вскочил с кресла и пулей выбежал из зала. Уже на улице, жадно вдыхая зимний морозный воздух, задался вопросом: что, черт возьми, вообще это было? Массовый психоз? Да уж, сектанты свое дело знали. Лир злился на себя из-за того, что и сам едва не поддался всеобщей истерии, как какой-нибудь бесхребетный дуралей. А может, они в воздухе что-то распылили? Ему показалось такое объяснение логичным, он только сейчас осознал, что в зале стоял странный сладковатый запах.

Теперь Лир понимал, чем проповедники заманивают в свои сети вполне благополучные семьи, и даже испытал к этим религиозным шоуменам уважение – корежить сознание они были горазды. Что есть, то есть. Впрочем, тогда, стоя возле Дома культуры, Лир твердо решил: если хоть один сектант теперь постучит в дверь его дома, он прогонит ублюдка пинками и будет гнать до самой околицы.

Но вот странная ирония, теперь Лир сам шел в их дом, и отнюдь не с яркой брошюркой, а с ножом, злостью и пятью кровожадными тварями.

* * *

В полпервого ночи Лир уже был на месте. Дорога через лес вовсе не утомила его, напротив, он чувствовал прилив сил. Мысли о том, что что-то может пойти не так, улетучились. Приближаясь к особняку, Лир казался сам себе огромным, как скала, всемогущим. Будто заклинание он твердил: «Это моя ночь, черная полоса закончилась!» Внушение работало отлично, каждое слово было словно допинг.

Карлики с легкостью перебрались через белый бетонный забор. Лир стоял возле железных ворот и ждал, скоро услышал удивленное «Какого…» – мужской голос оборвался, сменился хрипом.

Через пару секунд лязгнул засов, створ ворот чуть приоткрылся, и в проеме показалась окровавленная, но довольная морда одного из уродцев.

Лир зашел на территорию лагеря, временно изменив отношение к своим бледным помощникам с раздражительного на одобрительное. Даже со скрипом, но мысленно поблагодарил ангела за то, что тот дал в подмогу целых пятерых уродцев – сейчас количество имело значение.

Возле небольшой будки из белого кирпича лежал охранник с разорванным горлом. Он все еще был жив – глаза вылезали из орбит, из раны хлестала кровь. Лир ухмыльнулся: хорошо сработали уродцы, без лишнего шума. Вот так выглядит начало белой полосы! Именно так!

Ни в одном окне особняка не горел свет, зато сама приусадебная территория была освещена изрядно, то тут, то там стояли изящные фонари с круглыми плафонами. Лир отметил, что сектанты хорошо здесь все обустроили, основательно: справа от главного здания находились теплицы, огородные грядки, пара сараев. Слева – открытый кинотеатр с полукруглой сценой, спортивная площадка и пирамида вышиной с трехэтажный дом. Пирамида, конечно, Лира удивила, не каждый день такое увидишь. Однако гадать, с какой целью ее построили, времени не было.

Он снова подумал о белой полосе, когда обнаружил, что входная дверь оказалась незапертой. Вынув из чехла нож, зашел в темный холл, за ним бесшумно прошмыгнули карлики.

С тех пор, как ангел воскресил его, он стал неплохо видеть в темноте, не как кошка, конечно, но все же…

Быстро сориентировался, поднялся по широкой лестнице и зашел в коридор, в конце которого над журнальным столиком с огромной вазой горел светильник.

Посмотрел на карликов и прошептал:

– Это моя ночь, – будто пытался убедить их в том, в чем сам не сомневался.

Те никак не отреагировали на его слова, но потусторонний блеск в их глазах напомнил ему, что он представляет силы, которые чужды этому миру. А люди, мирно спящие в комнатах особняка, всего лишь пешки в большой игре. И сегодня им крупно не повезло.

С этой мыслью он повернул ручку первой двери справа, тихонько вошел в комнату. Когда спустя минуту вышел, стряхивая кровь с лезвия ножа, с удовлетворением подумал: «Еще три пешки выбыли из игры». Одна пожилая женщина и две молодых – они даже пикнуть не успели. Лир внушал себе, что убил их гуманно, что такой быстрой смерти можно только позавидовать. Он даже прошептал «прости», прежде чем перерезал горло пожилой женщине.

В комнате напротив все прошло так же гладко: пока одного мужчину убивали карлики, с другим расправился Лир, вонзив нож в сердце. Глядя на остывающие трупы, он пожалел, что опасался варианта с этим особняком. Впредь будет решительнее.

Закрыл глаза, прислушался… Тишина, только часы на стене тикали. Все так обыденно. Ему пришла в голову удивительная и волнующая мысль: а может, сам Скиталец сейчас здесь? Присутствует незримо и помогает? Может, это он погрузил всех пешек в крепкий сон? Мысль слишком невероятная, но она грела душу. Лир даже улыбнулся, а потом в благостном порыве вынул из кармана несколько кусочков сахара и бросил их карликам: пускай кушают, заслужили.

Он вышел из комнаты и застыл, устремив взгляд в конец коридора. Там стояла девушка в ночной рубашке. Вот так сюрприз! Сонное выражение на ее лице быстро сменилось удивлением, а потом и страхом, глаза округлились.

«Сейчас закричит!» – заметил Лир, чувствуя, как забухало в груди сердце. Карлики помчались к девушке, их когти стучали по полированному полу как рассыпанные дробинки, из пастей вырывались хрипы.

Она отпрянула к журнальному столику, зацепила локтем вазу – та упала и разбилась. В тот миг, когда первый карлик прыгнул, раззявив пасть, девушка выставила руки перед собой и закричала.

Лир раздраженно сплюнул, двинулся по коридору, до боли в костяшках сжимая рукоять ножа.

Карлики сбили девушку с ног, сразу пять челюстей, мешая друг другу, пытались добраться до ее горла. Она визжала, пытаясь сопротивляться. Тишина разлеталась в клочья, а с ней разбивалась вдребезги теория Лира, что сейчас в особняке незримо присутствует Скиталец, надежно усыпивший всех.

Справа от Лира распахнулась дверь. В коридор выскочил бритый наголо парень в трусах. Он растерянно хлопал глазами, пытаясь понять, что происходит. Лир толкнул его к стене, ударил ножом в живот, еще и еще. Бил изо всех сил, с яростью, словно именно этот парень был виноват в том, что все пошло не так.

Карлики растерзали девушку и бросились в комнату, из которой она вышла. Там уже горел свет, визгливо причитала какая-то женщина.

«Будь все проклято!» – мысленно выругался Лир, швырнув умирающего парня на пол. Услышал грохот, звон разбившегося стекла – звуки, действующие на нервы. И какой черт дернул эту девку выйти посреди ночи в коридор?! Все карты спутала, зараза! Лир поморщился, будто надкусил лимон, и вошел в комнату парня.

На полу, между тумбочкой и шкафом, сидела молодая женщина. Она скребла голыми ступнями по полу, отчаянно пытаясь вжаться в стену. Встретившись взглядом с глазами Лира, тонким голосом завыла:

– Пожалуйста, не…

Больше она ничего не успела произнести, Лир убил ее быстро.

Когда он вышел из комнаты, увидел крепкого коренастого мужчину, который, лихо орудуя табуретом, отмахивался от четверых карликов, пятый, полуоглушенный, с отвисшей челюстью, ползал по полу. Здоровяк орал:

– Прочь пошли, суки! – он отступал, мышцы на руках вздулись от напряжения, щека нервно дергалась.

Лир в очередной раз выругался, судорожно пытаясь сообразить, как справиться с этим «героем». Сейчас каждая минута была на счету, ведь, возможно, кто-то уже успел позвонить в полицию.

Один из карликов юркнул влево, метнулся к мужчине, но тот был начеку: с диким ревом взмахнул табуретом и впечатал уродца в стену, а затем вбежал в комнату и попытался закрыть дверь, крича кому-то:

– Двигайте сюда диван, живо!

Карлики давили на дверь с другой стороны, не давая ей закрыться. Лир поспешил им на помощь: еще не хватало, чтобы пешки забаррикадировались! Он слышал, как в комнате с той стороны рыдают дети, какая-то женщина кричала:

– Господи, да что же это, Господи!..

Орал мужчина:

– Да помогите же мне, мать вашу! – его хриплый голос срывался на истеричный вопль.

Лир ударил плечом в дверь, и та распахнулась. Мужчина едва не упал, табурет отлетел в сторону. Карлики, яростно шипя, ворвались в комнату. Один из уродцев сразу же бросился на здоровяка, но реакция того не подвела и в этот раз: поймал на лету карлика – челюсти клацнули в сантиметре от лица, – резко развернулся, и с такой силой швырнул его в окно, что стекло разлетелось вдребезги, а сам уродец, вереща и размахивая лапами, пролетел с десяток метров, прежде чем грохнулся на землю.

На лице мужчины сквозь страх проступило торжество, и оно не исчезло даже тогда, когда Лир вонзил ему нож в бок. Здоровяк громко охнул, но этот звук больше походил на боевой клич.

Лир выдернул нож, сделал замах… и в тот же миг получил мощный удар кулаком в голову, прямиком в залепленную пластырем рану. Он отлетел к стене и рухнул на пол. Боль вспыхнула как сверхновая. Сквозь красную пелену Лир видел нависшего над ним здоровяка. Задыхаясь от боли, пополз вдоль стены, а мужчина, ударив ногой в грудь подступившему близко карлику, схватил табурет за ножку и обрушил его на Лира.

– На, сволочь!

Лир завыл, почувствовав, как хрустнуло ребро.

– На!

Следующий удар пришелся по руке.

Два карлика одновременно прыгнули на спину мужчине. Челюсти сомкнулись на его шее. Здоровяк закружился на месте, пытаясь сбросить чудовищ, но те держались крепко. Зубы яростно разрывали плоть, мужчина терял силы, из его широко раскрытого рта вырывались хрипы, на лице отражались отчаяние и обида. Пальцы разжались, табурет упал на пол.

Кряхтя и морщась, Лир поднялся. Голова кружилась, ноги едва держали. В руке пульсировала боль, но каким-то чудом нож не выпал из немеющей ладони.

Здоровяк рухнул на колени. Карлики рвали его на части, но он больше не пытался сопротивляться. Лир, шатаясь как пьяный, подошел к нему и наотмашь полоснул ножом по горлу. Захлебываясь кровью, мужчина завалился на бок, а потом нашел в себе силы, чтобы протянуть трясущуюся руку в последней попытке дотянуться до Лира.

Карлики, фыркая и отдуваясь, отошли от него. Здоровяк дернулся пару раз и затих. Лир только сейчас заметил на руке этого человека вытатуированную эмблему «ВДВ»: так вот, оказывается, с кем пришлось дело иметь. Десантник в рядах сектантов. Однако!

И жизнь свою он продал не дешево.

Возле двери лежал карлик с проломленной грудью – плоть слезала с его костей, превращаясь в мутную пузырящуюся жижу, да и сами кости размягчались и таяли.

Другой карлик сидел на полу, скулил и пускал слюни, обхватив голову лапами. Серебристый блеск в его глазах померк, сменился мутной свинцовой дымкой.

Лир застонал, прижал ладонь к сломанному ребру, каждый вздох давался с болью. Белая полоса оказалась минным полем, улыбка удачи превратилась в оскал. «Но не все еще потеряно» – эта мысль немного воодушевила Лира, придала сил.

Он только сейчас заметил, что комната была огромной, с тремя рядами коек. И пахло здесь как в том чертовом зале в Доме культуры, где проходило собрание сектантов.

В противоположном конце комнаты толпились перепуганные дети, самому младшему было лет семь, а старшему не больше двенадцати. Перед ними стояла хрупкая пожилая женщина. Она подслеповато щурила глаза и крепко прижимала к себе дрожащую заплаканную девочку.

Дети не рыдали больше, а выли, некоторые прикрывали лица ладошками, не желая видеть весь этот кошмар.

Лир обошел труп здоровяка, проследовал мимо кроватей. Вдруг услышал вой сирены полицейской машины – кровь отхлынула от его лица, сердце подскочило к горлу… Но нет, показалось, это всего лишь выли дети. И как же ему хотелось, чтобы они заткнулись, сейчас каждый звук вызывал боль.

Он встретился взглядом с глазами женщины. Она произнесла тихо:

– Прошу вас… что вы… – голос завибрировал как струна, и она больше не смогла вымолвить ни слова.

Лир посмотрел на детей и тут же зажмурился. То, что он увидел, потрясло его, в голове зазвенел колокол – запоздалый сигнал тревоги: рядом твари! Те, на кого он всегда охотился, сейчас стояли перед ним, тьма скрывалась в этих детях. Не во всех, но в большинстве.

А колокол звучал все громче, скоро звон достиг такой мощи, что Лир едва не лишился чувств. Он распахнул глаза, попятился, ощущая себя зверем, угодившим в ловушку. Ему казалось, сама вселенная ополчилась на него, заманила в капкан. Раньше в присутствии одной такой твари он чувствовал себя плохо, а сейчас… сейчас будто сам Ад пробудился в голове, и это было невыносимо. Лир и представить себе не мог, что когда-нибудь окажется в логове этих тварей.

Его взгляд метался с одного лица на другое. Лиру хотелось броситься на первую попавшуюся под руку тварь и пустить в ход нож, лишь бы скорее добраться до сердца. О да, тогда все прекратится, страх пройдет, колокол стихнет. Каждое вырезанное сердце сулило покой, и, возможно, в одном из них пряталась тайна!..

Но он сдержался. Боль заставила вспомнить про съеденное ухо. Неизвестно, как ангел расценит убийство этих псевдодетей, а наступать на те же грабли ох как не хотелось. К тому же он сознавал: на вырезание сердец нет времени, нужно уносить ноги, и как можно скорее.

Ткнул пальцем в трех «нормальных» мальчишек постарше.

– Этот, этот и этот.

Карлики отреагировали тут же: отпихнули вставшую было на защиту детей женщину, схватили за руки мальчишек и выволокли их из толпы.

Лир развернулся, зашагал к выходу. Он чувствовал: еще минута в этой чертовой комнате, и страх задушит его или колокольный звон разорвет голову на части. Минное поле оказалось шире, чем он думал, и что самое плохое – оно еще не пройдено. Больше всего на свете Лиру хотелось сейчас оказаться подальше от этого особняка.

Женщина зарыдала, крикнула ему вслед:

– Прошу вас, оставьте их! – но с места не сдвинулась.

– Пошла ты! – зло процедил Лир, выходя из комнаты.

Одно его радовало: уже через несколько часов никто из выживших в этом особняке не вспомнит ни его, ни карликов – спасибо ангелу.

Выйдя на улицу, он почувствовал, что колокольный звон начал стихать, да и страх притупился. Зато обострилась боль. Дышать было ужасно трудно, давало о себе знать сломанное ребро. Лир подозревал, что и в руке кость по меньшей мере треснула. Но хуже всего дело обстояло с раной на голове – в нее будто напихали раскаленных углей. «Только бы дойти до убежища! – твердил он себе. – Только бы дойти!»

Пока двигались к воротам, к ним присоединился карлик, которого здоровяк выбросил из окна. Он хромал, все тело было в порезах, из некоторых ран торчали осколки стекла.

Мальчишки ревели и упирались, уродцам приходилось их едва ли не по земле волочь. Возле ворот Лир не выдержал, рявкнул, брызжа слюной:

– Заткнитесь! Если не заткнетесь, сверну ваши тупые бошки!

Угроза сработала, дети перестали реветь. И в тот же миг, теперь уже наяву, Лир услышал сирену полицейской машины.

Он выскочил за ворота, заметил на окрестных деревьях синие и красные отблески и, превозмогая боль, рванул вправо, к лесу. Бежал пригнувшись, с полухрипом-полустоном выдыхая ставший вдруг горячим воздух. Лир больше не ощущал себя всемогущим великаном, которому все по плечу. Какое там. Больной старик, готовый наложить в штаны от страха. Лишь забежав в густые заросли крапивы, он осмелился оглянуться: карлики были рядом, не отставали и мальчишек с собой тащили.

Полицейская сирена разрывала тишину ночи. Лиру казалось, она звучит отовсюду, с неба, из леса, из-под земли. Синие и красные отблески отражались на заборе особняка, на железных полуоткрытых воротах.

Разгребая здоровой рукой крапиву перед собой, Лир двинулся дальше. Бежать больше не было сил. Мелькнула паническая мысль: «Только бы уродцы мальчишек не упустили! Ангел не простит!»

Вот и деревья. Тяжело дыша, Лир опустился на землю, нужно было срочно перевести дух. Минута отдыха, не больше. Сирена перестала выть, и он услышал стук своего сердца – будто кто-то яростно бил в барабан.

Лир взглянул на запыхавшихся карликов, на дрожащих детей и осмелился подумать, что вот теперь-то минное поле закончилось. Но расслабляться не стоило.

Со стороны особняка раздались громкие голоса, и в голове Лира снова прозвучал тревожный сигнал, заставивший его подняться с земли. Ковыляя по темному лесу, он проклинал себя за то, что не догадался прихватить с собой упаковку темпалгина. Боль просто с ума сводила.

До убежища добрались ранним утром, когда землю застелила туманная дымка, а на востоке только-только начал расползаться по небу бледный рассветный ореол.

К этому времени Лир совершенно обессилел. Мысли путались, подскочила температура. В полубреду он спустился в бункер, запер мальчишек в комнате и принял несколько таблеток темпалгина. А потом улегся на кушетку, думая, что это была самая хреновая ночь в его жизни. И что неплохо бы обработать чертову рану. И что он самый несчастный человек на свете.

Он лежал и смотрел, как подлые карлики, пользуясь его беспомощностью, забрались в хранилище и вынесли оттуда все запасы сахара и сгущенного молока. Но он был не в состоянии даже прикрикнуть на них. Его глаза болезненно блестели, на лбу выступили крупные капли пота. Ему стало до жути обидно, что о нем некому позаботиться, некому помочь снять сапоги и принести стакан воды.

Никогда он еще не чувствовал себя таким одиноким.

 

Глава двенадцатая

Проснувшись в девять утра, Алина застала Максимку за рисованием. Он сидел за столом и что-то старательно малевал цветными карандашами в тетрадке.

Алина села на диване, зевнула, потянулась.

– Утро доброе. Давно проснулся?

Ее удивило, что Максимка с утра выбрал себе такое занятие. Рисовал он редко, хотя у него были и фломастеры, и краски.

– Не знаю, – ответил. – Может, час назад. Ма, а мне опять плохой сон снился.

– Правда?

– Угу. – Он положил карандаш и посмотрел на мать. – Мне снилась полицейская машина.

Алина хмыкнула. Не такое она ожидала услышать, ей почему-то казалось, что сын снова поведает про прадеда, требующего открыть тайну. Даже почувствовала облегчение, что ожидание не оправдалось.

– Полицейская машина?

– Ну-у, она не совсем была машиной. – Максимка задумчиво посмотрел на стоящую на столе башенку из кусочков сахара, которую он построил перед тем, как сел за рисование. – У нее не было колес, а были ноги… Нет, даже не ноги, а лапки, как у паука. И она бежала, бежала за мной. А на крыше у нее мигалка все время мигала. И выла.

– Да уж, – вздохнула Алина, – и приснится же такое, – она снова потянулась и принялась заправлять диван. – Это все из-за твоих компьютерных игр, точно говорю.

– Не-е, – запротестовал Максимка.

– А вот и да. Сам знаешь, какие монстры в этих стрелялках. – Она решила его подразнить: – Надо бы стереть все твои игры с ноутбука, тогда и полицейские машины с паучьими лапками сниться не будут.

– Ну ма-а! – с обидой протянул Максимка и выпятил нижнюю губу.

– Ладно-ладно, – Алина едва не рассмеялась. – Но мы это еще обсудим.

Она застелила диван покрывалом и отправилась на кухню ставить чайник. Выходя из гостиной, услышала тихое сердитое ворчание Максимки:

– Больше ничего рассказывать не буду.

Тут уж не сдержалась, рассмеялась. Откуда ей было знать, что сыну приснился тот же кошмар, что и Лиру в его болезненном бреду.

Когда вернулась в гостиную, Максимка сидел уже в кресле с пультом от телевизора в руке. Нажимал на кнопки, пока не наткнулся на мультик про смешариков.

Алина подошла к столу, обратила внимание, что сын и не подумал собрать карандаши обратно в коробку. Хотела было сделать замечание, но передумала: два конфликта за утро уже перебор. Собрала карандаши сама, а потом решила взглянуть на новые художества Максимки.

Открыла тетрадку.

На первых листах были старые рисунки: кособокие человечки с громадными автоматами, несуразные космические корабли, робот из «Звездных войн», больше похожий на допотопную стиральную машину; Человек-паук, карабкающийся по стене небоскреба… Рисовал Максимка неважно, но все же это не были каляки-маляки. Вот, к примеру, Шрек и Осел на фоне замка, заметила Алина, вышли вполне даже неплохо.

Сегодняшний рисунок ее озадачил.

Максимка изобразил двухэтажный дом, фонари с круглыми плафонами, пирамиду, какое-то сооружение, похожее на театральную сцену, спортивную площадку с турниками и брусьями. И вся эта мешанина уместилась на одной странице. Все бы ничего, но было в этом рисунке и кое-что зловещее: в окнах дома виднелись лица с открытыми, будто застывшими в момент крика, ртами. А над крышей нависала красная туча, из которой лил красный дождь.

– Странный рисунок, – прокомментировала Алина. – Ты это тоже все во сне видел?

– Не скажу, – сердито ответил Максимка.

Она закрыла тетрадь, усмехнулась и съязвила:

– Ну и дуйся себе на здоровье. Не очень-то и хотелось знать.

– Я не дуюсь.

– А вот и дуешься, вон как губу выпятил. На обиженных, кстати, воду возят.

– Не возят.

Алина засмеялась, подошла к сыну и принялась щекотать его за бока, приговаривая:

– Я тебе покажу, как на маму обижаться. Я тебе покажу…

Максимка хохотал, извиваясь.

– Ну ма-а! – взвизгнул он. – Ну хва-атит!

На кухне засвистел чайник, и они, все еще смеясь, отправились пить чай.

Алина подумала, что утро неплохо начинается, не то что вчера. Может, и день будет хорошим?

Через полчаса, когда она с ведром вышла со двора, чтобы сходить к колонке за водой, увидела Федора. Тот с сумкой в руке шагал в ее сторону по деревенской улице, рядом семенил Цезарь.

– Привет, – подходя к Алине, поздоровался Федор. – А я к вам.

Ее встревожило, что выражение лица у него было слишком уж суровое. С таким выражением обычно приносят плохие вести.

– Что-то случилось?

– Нет-нет, – поспешил успокоить Федор. – Я насчет альбома Лира. Тут вот какое дело… – Он замялся. – Вы вчера сказали, что сжечь его хотели.

– Верно.

– И я с вами согласен, его лучше сжечь. Понимаю, это улика, но… пускай прошлое останется в прошлом. В конце концов, Лир мертв. И вот еще что… Пока альбом был в моем доме, я себе места не находил. Мне казалось, что он будто заразу какую-то излучает. Можете смеяться, но после него я сегодня собираюсь всю мебель и полы с хлоркой вымыть. Опять назовете меня параноиком?

– Нет, не назову. – Алина наклонилась и почесала Цезаря за ухом. Пес прикрыл глаза от удовольствия и завилял хвостом. – Я чувствовала то же самое, когда альбом был в моем доме. Черт, да я к нему даже прикасаться больше не хочу.

Федор поскреб небритую щеку.

– Значит, решено. Я прямо сейчас пойду и спалю его к чертовой матери. Он ведь у меня с собой, – кивнул на пакет в своей руке.

– Я с вами. Хочу видеть, как он сгорит, – заявила Алина. – Вот только воды принесу, и пойдем, ага?

* * *

Максимку с собой не взяли: нечего ему смотреть, как взрослые сжигают альбом, полный кошмаров, ведь такое действо чем-то сродни казни. Алина сказала ему, что скоро вернется, и разрешила взять ноутбук, на который он косился, но попросить пока не решался: помнил мамину угрозу стереть все игры.

Отошли от деревни, и возле давно заброшенного, но все еще смачно воняющего навозом коровника Федор брезгливо вынул из пакета альбом и бросил его на землю. Не забыл он прихватить и бензин в пластиковой бутылке – полил им альбом, после чего вытащил из кармана спичечный коробок.

– Дайте я, – Алина забрала у него коробок. Ей казалось, что будет правильно, если именно она уничтожит страшное наследие деда.

Чиркнула спичкой и поймала себя на том, что волнуется. Возникла совершенно безумная мысль: «А вдруг эта мерзость не сгорит или восстанет из пепла, будто какой-нибудь сатанинский феникс?» Чушь, конечно, вот только Алине не хотелось сейчас упрекать себя за бредовые фантазии.

Поджала губы, бросила спичку на альбом, и тот загорелся. Она смотрела, как огонь жадно пожирает бумагу, а сама думала, что это умирает частичка души Лира. Был ли он маньяком, нет ли – все теперь в прошлом, в тайной комнате, от которой лучше держаться подальше.

– Вы вчера спросили, были ли у меня свои счеты к Лиру, – глядя на огонь, произнес Федор. – Ну так я вам расскажу кое-что… У меня была дочка, Элли. Она пропала много лет назад. Мы тогда с женой едва с ума не сошли.

– Могу себе представить, – ужаснулась Алина.

– Ей тринадцать было. В то время я никак не связывал ее исчезновение с Лиром, гораздо позже начал подозревать его. Так что да, это у меня личное… Долго мы надеялись, что она найдется, можно сказать, в чудо верили, а потом сначала жена надежду потеряла, затем и я. До сих пор те времена с ужасом вспоминаю. Я запил по-черному, совсем опустился, только и делал, что неприятности на свою задницу искал. Однажды к следователю, который дело Элли вел, домой приперся, скандал устроил, орал, что таким, как он, даже карманников ловить доверить нельзя, а не то что пропавших детей разыскивать… Меня так и раздирало обвинить кого-то, сорвать злость. Но я и себя винил, бесконечно в голове прокручивал тот день, когда она пропала. Все эти чертовы «если бы, если бы, если бы…». Они с ума сводили. Если бы я тогда не поехал в город. Если бы взял ее с собой. Если бы погода была хреновой и она не вышла бы из дома… Да уж, изводил я себя как мог. А жена как тень ходила, даже на мои пьяные истерики никак не реагировала. Молчала все время, иной раз за целый день могла ни слова не произнести, – Федор отошел на шаг от горящего альбома, уставился на серое небо. – Я должен был поддержать ее, но какое там… со своей злостью все мозги растерял. Общее горе сближает людей, а в нашем случае наоборот вышло. По моей вине, конечно. Никогда себе этого не прощу, сейчас вспоминаю и не понимаю, как я мог быть таким уродом. Она к матери в Калугу уехала, а через год мы развелись. С тех пор почти не общаемся, но как-то она позвонила мне и… несла полный бред, и голос у нее был странный такой, отрешенный. Говорила, что Элли ушла от нас по дороге из желтого кирпича и что сейчас она в Изумрудном городе. Не знаю, может, с антидепрессантами перебрала. Это ее идея была назвать дочку Элли, она просто обожала эту сказку.

Альбом догорел, страшные художества Лира превратились в горстку обугленной бумаги, которую Федор разворошил мысом ботинка.

– Я вчера обнаружил в этом альбоме один рисунок… На нем была изображена девочка, похожая на Элли. Очень похожая. Но правая сторона лица на рисунке была нормальная, а левая… уродливая, не человеческая.

Алина покачала головой, глядя, как легкий ветерок подхватывает темные чешуйки пепла.

– Не знаю, что и сказать.

– Да ничего и не нужно говорить. – Федор выдавил улыбку, хотя лицо оставалось грустным. – А знаете, теперь, когда эти рисунки сгорели, на душе как-то легче стало.

– Ощущение, словно занозу вынула, – добавила Алина.

Она увидела божью коровку, которая точно искорка пролетела мимо лица Федора и сделала круг над сгоревшим альбомом. Алина вытянула руку, а букашка словно того и ждала – подлетела и села прямехонько на ладонь.

– Ого, – удивился Федор, а Цезарь отчего-то тявкнул по-щенячьи тонко и завилял хвостом.

«Ну привет. Это снова ты?» Алине хотелось верить, что по ладони сейчас ползает та же самая божья коровка, которая несколько дней назад улетела навстречу грозовому фронту. А теперь вернулась, как старая подруга. Жаль, говорить не умеет, ведь очень хотелось знать, где она была, что видела.

* * *

Несмотря на трагическую историю, которую поведал Федор, настроение Алины не ухудшилось. Сочувствие вызвало грусть, но ненадолго. Когда мыла полы, готовила обед, думала о всяких приятных мелочах, вроде севшей на ладонь божьей коровки. Плохие мысли на дух не подпускала.

А в полдень включила телевизор, чтобы посмотреть выпуск новостей, и репортаж с места страшных событий, которые произошли минувшей ночью, заставил забыть о приятных мелочах.

Молодой репортер, чуть запинаясь от неопытности или волнения, рассказывал про убийство двенадцати человек. Это случилось в Шатурском районе Московской области в так называемом оздоровительном лагере религиозной организации «Церковь Святых последних дней». О деталях трагедии, в интересах следствия, полиция умалчивала. С выжившими работали психологи. О связи убийств в лагере с убийством семьи в дачном поселке пока ничего не известно…

Алина смотрела на экран телевизора и чувствовала, как в душе наступает ненастье. В голову снова полезли мысли о мистике, которых она так старательно избегала.

Репортер стоял на фоне двухэтажного здания. Камера меняла ракурс, выхватывая то спортивную площадку, то сооружение с круглой сценой, похожее на открытый кинотеатр, то фонари с круглыми плафонами, то огромную пирамиду. Объекты, которые утром нарисовал Максимка.

Алина взглянула на сына. Он сидел на диване и – о чудо – в кои-то веки читал книжку «Незнайка на Луне». И вид у него был увлеченный.

– Можешь рассказать про свой рисунок?

– А? – он отвлекся от чтения.

– Почему ты нарисовал то, что нарисовал?

– Ну-у… я не знаю.

– Может, тебе все это во сне приснилось?

Он задумался.

– Может, и приснилось. Ма, я правда не знаю.

Алина не стала больше расспрашивать. Откинулась в кресле, покосилась на тетрадку на столе: еще одна загадка? Как же надоели эти чертовы загадки, тем более от них веяло холодом. В голову просочилась неприятная мысль: «А может, пора возвращаться в Москву? Все равно ведь придется рано или поздно».

Впервые она почувствовала себя неуютно в этом доме. Появилась уверенность, что, пока они с сыном здесь живут, страшные сны не прекратятся. И кто знает, возможно, завтра или послезавтра Максимка неосознанно такое отчебучит, что пророческий рисунок и найденный посреди ночи тайник с альбомом покажутся невинными пустяками. Да уж, хватит отмахиваться от очевидного: здесь что-то неладное творится. Можно сколько угодно подгонять ответы на странные загадки, но в конце концов так недолго и свихнуться.

Москва? Дом Лира? Трудно было выбирать, какое из двух зол меньшее. Но Алина решила, что заставит себя хорошенько над этим поразмыслить.

 

Глава тринадцатая

То озноб, то жар – Лир чувствовал себя ужасно. Невыносимо хотелось сахара, но карлики забрали все до последнего кусочка, да еще и в хранилище нагадили.

Кое-как обработал рану на голове, залепил ее пластырем. Но были еще сломанное ребро и онемевшая рука – тут уж он ничего не мог поделать, оставалось только стонать, жалеть себя и мечтать о больничной койке.

В полубреду Лир бродил по комнатам убежища. Иногда ложился на кушетку, но тут же вскакивал. Порой ему мерещилось, что в темных углах кто-то прячется, в такие моменты он кричал, съежившись от страха: «Кто здесь?! Кто здесь?!» Крик вызывал острую боль в боку, и Лир замолкал, судорожно успокаивая себя: «Там никого нет! Померещилось!»

Часы на стене показывали 12:35.

Лир осушил очередную бутылку воды и подошел к зеркалу. В отражении увидел дряхлого старика со слезящимися глазами.

– Я умер, – прошептал старик. – Я должен лежать в гробу.

– Нет! – выкрикнул Лир.

– Ты не получишь ничего. Ангел выкинет тебя, как грязную тряпку.

– Лжешь!

– Выкинет, как грязную тряпку.

Лир зажмурился. Перед внутренним взором возникли лица тех, кого он убил. Не хотелось их видеть. Откуда они взялись? Проклятые твари, явились чтобы мучить, мучить, мучить…

Он открыл глаза.

Дряхлый старик был все еще там, в зазеркалье, он говорил, и голос его звучал громко, гневно:

Голос звучал все громче и громче. Лир видел, как из головы старика выросла золотая корона. А на фоне, глубоко в зазеркальном мире, клубились тучи, сверкали молнии.

– Браво! – услышал Лир и резко повернулся. Увидел возле выхода из убежища ангела. Тот живо аплодировал. – Браво! Ей-богу – браво! Честное слово, у тебя настоящий талант, просто отлично стихи читаешь, с огоньком. Шекспир? Вообще, я не слишком люблю Шекспира, предпочитаю Маяковского. – Он театрально вскинул руку и процитировал: – Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит… ну, и так далее.

Лир с опаской покосился на зеркало, но ничего необычного в отражении не увидел. Перевел взгляд на ангела, который не спеша прошелся по комнате и уселся на краешек стола.

– Ты не выкинешь меня? – вырвалось у Лира.

– Что, прости?

– Не выкинешь меня, как грязную тряпку?

– Тебя? Да ты, гляжу, совсем тут от скуки ополоумел. Надо, надо было все-таки велотренажер тебе сюда поставить. Ну как я тебя выкину? Ты ведь самый полезный мой сотрудник, так сказать, первый номер!

– Правда?

Лир не ожидал услышать от ангела подобные слова, тем более после того, как тот заставил его съесть собственное ухо. Даже сомнение возникло: а не мерещится ли все это?

– Чистая правда, я слов на ветер не бросаю, – заверил ангел. – А знаешь, друг мой, выглядишь ты как-то… поганенько, того гляди кони двинешь.

– Мне плохо, – заскулил Лир, привалившись к стене.

– Ну-ну, это ничего. Мы тебя подлечим. Ты мне нужен здоровый и сильный. – В руке ангела появилась крошечная бутылочка. – На-ка, выпей, и будешь как новенький. Ингредиенты для этого снадобья стоят бешеные деньги, квартиру в Москве купить можно, но для тебя мне ничего не жалко.

Лир подошел к ангелу, взял бутылочку. Опять вспомнились слова старика из зазеркалья: «… выкинет тебя, как грязную тряпку». А может, это не снадобье, а яд? Дети в темнице, все пятеро, задание выполнено. Ангел и воскрешал-то его для этого задания, а теперь…

– Пей, не бойся, – услышал он.

И Лир выпил. Жидкость оказалась густой, с терпким вкусом.

– Вот и славно, – одобрил ангел. – Я тобой доволен, ночью ты все отлично провернул. Шума, правда, много наделал, но это ничего, это теперь неважно. Как говорится, цель оправдывает средства, – он щелкнул пальцами. – И вообще, все круто, Андрей Петрович! Мне когда крысеныши рассказали, что вы в логово сектантов залезли, я ушам своим не поверил. Очень отчаянный шаг, очень. И я это ценю. Кстати говоря, – ангел понизил голос, будто секретничая, – я этих сектантов не выношу, бесят они меня.

Лир кивнул, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло. В голове рассеивались тучи, разум прояснялся. И боль проходила – дышалось теперь легко, сломанное ребро не беспокоило, а онемевшая рука обретала чувствительность. Он не мог поверить, что оздоровление происходит с такой скоростью. Вот так снадобье! Хотелось подбежать к зеркалу, увидеть подлого старикашку и выкрикнуть в его мерзкую рожу: «Я же говорил, что ты лжец!» Впрочем, Лир сейчас отчетливо сознавал: тот старик на фоне грозовых туч был всего лишь галлюцинацией.

– Как самочувствие? – весело поинтересовался ангел.

– Это… это чудо какое-то! – выдохнул Лир.

На его глаза навернулись слезы благодарности. Стало стыдно за давешнюю мысль о яде. А еще он подумал, что все теперь пойдет по-другому, ведь ангел изменил свое отношение к нему, это же видно! Нет больше презрения и издевательств. За такое определенно стоило терпеть боль.

– Ты мне нужен здоровый и сильный, – повторил ангел. – Но снадобье – это еще не все, у меня есть для тебя подарок покруче.

– Подарок? – Лир глупо улыбнулся и едва сдержался, чтобы не броситься целовать ангелу ноги. – Какой подарок?

– А вот это – сюрприз. Ну прояви же терпение, Андрей Петрович.

– Хорошо! Конечно! Как скажешь! – выпалил Лир, не зная, куда от волнения деть руки.

– Скоро все узнаешь, обещаю. Если ты достаточно окреп, мы прямо сейчас отправимся к твоему подарку.

– Я окреп!

– Уверен?

– Да я в молодости себя лучше не чувствовал!

* * *

Пока шли через лес, Лира так и подмывало спросить, куда же они направляются, но он помнил слова ангела о терпении. В душе порхали бабочки, хотелось бегать и прыгать, как беспечный мальчишка. И смеяться, смеяться, смеяться… Все вокруг казалось таким ярким, наполненным жизнью. Во рту до сих пор ощущался божественный вкус сахара, которым угостил ангел, когда они выбрались из убежища. Лир не уставал твердить себе: «Я буду жить вечно!» – в этих словах не было ни капельки сомнения, они звучали в голове твердо, как ритмы победного марша.

Память возвращала Лира в детство, в те времена, когда он еще не видел тварей, замаскированных под людей. Воспоминания не вызывали грусти, напротив, он чувствовал восторг, будто все хорошее, но забытое наконец вернулось… Вот они с отцом шагают по пыльной дороге, а вокруг колосится пшеница – золотая, искристая под ослепительно чистым небом. Желтый океан, по которому бегут волны, красивый до жути. Отец еще молодой, подтянутый, он рассказывает смешные истории и сам же над ними смеется. Как же хорошо было идти рядом с ним, хотелось, чтобы эта пыльная дорога никогда не кончалась, а золотой океан вокруг шумел вечно.

Лиру было радостно от этих воспоминаний. Его только немного удивляло, отчего память о детстве пробудилась именно сейчас. Не иначе все дело в чудесном снадобье ангела.

Они дошли по тропинке до опушки, быстро пересекли шоссе, миновали картофельное поле…

Дальше начиналась давно заброшенная мусорная свалка, и Лир не ожидал именно здесь услышать от ангела:

– Вот мы и на месте.

– Мы шли на свалку? – уточнил Лир.

Ангел многозначительно поднял палец.

– Это особая территория, друг мой. Скоро поймешь, почему она особая.

А понять хотелось невыносимо. Лир чувствовал себя мальчишкой, который ждет не дождется момента, чтобы развернуть подарки, оставленные на Новый год под елкой. От предвкушения даже в животе защекотало.

Дошли до центра свалки. Ангел поднял руку, и тут же из-за мусорных куч начали выходить карлики. Сначала их фигуры выглядели размытыми, будто сотканными из тумана, но с каждой секундой они обретали четкость. Как огромные бледные пауки, уродцы двигались среди хлама, серебристый блеск в их рыбьих глазах становился все ярче и ярче.

Лир вспомнил, что четверо из этих крысенышей утащили из убежища весь сахар. Решил, что позже отыщет их и накажет. Эта мысль вызвала улыбку, как-никак планы на будущее, которые раньше он не решался строить.

Карлики без всякого приказа принялись стаскивать в кучу обломки досок, куски картона.

– Для обряда нужен костер, – пояснил ангел, сложив руки на груди.

– Обряда?

– Ну да, все ради тебя, Андрей Петрович. Сегодня твой день. Хватит, настрадался, пора получать заслуженную награду. Волнуешься?

– Не то слово.

Лир представлял, что скоро станет ближе к Скитальцу, ближе к миру темных тайн. Эти мысли будоражили разум. Он повторил про себя слова ангела: «Хватит, настрадался». И восторженно добавил: – «Я заслужил это! Да, черт возьми, заслужил!»

Один из уродцев откуда-то достал зажигалку, поджег кусок картона. Скоро костер полыхал вовсю.

К ангелу подошел одноглазый карлик, передал ему красную папку, перевязанную тесемками.

– Здесь, Андрей Петрович, твое будущее, – ангел бережно провел пальцами по папке. – Новая жизнь. Вот честное слово, я сейчас волнуюсь не меньше тебя, – он развязал тесемки.

Лир затаил дыхание. Ему казалось, что все вокруг замерло: карлики, пламя костра, само время. Только не изящные руки ангела – тонкие пальцы подцепили створ папки и медленно раскрыли ее.

Внутри оказался бумажный лист, полностью исписанный цифрами, буквами и геометрическими фигурами.

– Мой шедевр, – тихо с благоговением произнес ангел. – У меня ушло несколько лет, чтобы составить эту формулу. Кропотливая работенка, скажу тебе… очень кропотливая.

Лир кивнул, позабыв все слова на свете. Вытаращив глаза, он смотрел на бумажный лист.

– Итак, Андрей Петрович, ты готов?

Снова кивнул, чувствуя, что вот-вот прослезится от переизбытка эмоций. А потом сумел-таки произнести:

– Да. – И смелее: – Да, я готов, готов!

– Отлично, тогда мне нужна твоя кровь, капелька, не больше.

Одноглазый карлик протянул булавку, которую Лир схватил и сразу же, не раздумывая, вонзил в указательный палец. Даже боли не почувствовал. А потом упрекнул себя за отсутствие выдержки, ведь для него это великая церемония, все, конечно же, нужно делать с достоинством.

– Приложи палец к листку, – велел ангел.

Приложил, но, взяв себя в руки, сделал это торжественно, как если бы ставил подпись под документом, от которого зависела судьба человечества.

Ангел, в сопровождении одноглазого карлика, проследовал к костру, обошел его, тихо повторяя:

– Я – это ты, а ты – это я… Я – это ты, а ты – это я…

Оторвал от листка кусочек и бросил его в огонь.

– … Я – это ты, а ты – это я…

Ангел рвал свой шедевр, бумажные клочья летели в гудящее пламя, вспыхивали и сгорали. Лир и карлики смотрели на это завороженно, будто на проявление чуда.

Когда огонь сожрал последний кусочек бумаги, ангел произнес:

– Вот и все.

Подошел к Лиру.

– Я – это ты, а ты – это я. Мы одно целое. Мое тело деревенеет, но я чувствую боль. Мое сознание ясное, оно не затуманится никогда.

Лир прошептал заторможенно:

– Я – это ты…

Он ощутил тяжесть во всем теле. Попробовал поднять руку, но не смог. Почувствовал себя безвольной куклой, способной лишь моргать и мычать от недоумения.

– Ну что, старый мудак, дождался заветного дня? – зло сказал ангел.

Лир не узнал его голоса. Это был чужой голос, совершенно изменившийся. Но почему? Почему снова «старый мудак»? Почему тело одеревенело?! Какая-то ошибка, все это большое недоразумение! Или ангел так шутит? Точно, он всегда любил пошутить. Сейчас рассмеется и скажет: «Прости, Андрей Петрович, не удержался». А потом закончит обряд. Как надо, закончит!

Но ангел не рассмеялся. Он ткнул пальцем в грудь Лиру, и тот грохнулся на спину как бревно. Карлики радостно завопили, а одноглазый уродец победоносно вскинул костлявую руку и пронзительно заулюлюкал, словно индеец, вырывший топор войны.

Воздух вокруг ангела задрожал. Лир видел, как исчезают, будто растворяясь, крылья. Призрачное сияние меркло, на безликом лице проявлялись нос, глаза, губы. Морок проходил, предоставляя взору того, кто скрывался за иллюзорным образом ангела.

И Лир знал этого человека, знал очень хорошо.

– Ну, и как тебе сюрприз? – усмехнулась Ольга. – Ничего так сюрпризик, скажи?

– Ты-ы?! – прохрипел Лир.

– Ага, это всегда была я. Даже не представляю, что сейчас в твоей тупой башке творится, небось думаешь: все это бред какой-то, бред, бред, бред! А действительно, как такое возможно? – Ольга склонилась над ним и подмигнула, – Ангел оказался бывшей соседкой, сплошное разочарование, – похлопала его по давно небритой щеке. – Видел бы ты сейчас свою рожу.

Лир сглотнул сгустившуюся во рту и ставшую вдруг горькой слюну. В голове творился хаос, вопросы мелькали как вагоны скоростного поезда. И да, локомотивом был «Как такое возможно!». Шок вызывало даже не то, что ангел оказался человеком, – как раз об этом Лир догадывался, – а то, что он оказался Ольгой, женщиной, которую в Сорокино считали избалованной наглой штучкой. И его до дрожи сейчас пугало, что настроена она далеко не дружелюбно.

– Отличный сегодня денек, – сказала Ольга, глядя, как один из карликов сунул в костер железную арматуру. – Отличный и… долгожданный. Утром из дома вышла и чую, в воздухе что-то такое едва уловимое. Теперь понимаю, это запах перемен. Странно звучит, да? – Она подняла руку со сжатым кулаком и, плохо подражая Виктору Цою, пропела: – Перемен – требуют наши сердца! Перемен – требуют наши глаза!.. – Карлики захлопали в ладоши, прыгая возле костра. – В нашем смехе, в наших слезах и в пульсации вен… Перемен… мы ждем перемен! – она поклонилась, удостоившись новой порции аплодисментов.

Лир напрягся, пытаясь пошевелиться, от тщетных усилий лицо стало пунцовым.

– Не старайся, – рассмеялась Ольга, – в ближайшее время будешь как деревянный. Но скучать тебе не придется, обещаю. – Повернулась к одноглазому карлику: – Ну что, Циклоп, приступай.

Уродец кивнул, вытащил из-под ржавой стиральной машины тесак для рубки мяса. Лир ощутил лютый холод в животе, от напряжения на лбу вздулись вены.

– Нет, – прошептал. – За что?

Ольга достала из кармана джинсов смартфон, включила камеру.

– Отличная будет запись, хит сезона, – заявила она. – Буду включать ее, когда заскучаю, а то сурикаты уже радуют не так, как раньше.

Одноглазый стянул с ног Лира сапоги, после чего, как заправский палач перед казнью, пощупал пальцем острую кромку тесака. Ольга смотрела за действиями уродца с демонической улыбкой – уголки губ чуть приподняты, в выражении лица – презрение, а взгляд – исподлобья.

– Давай! – приказала она.

И одноглазый, с резким выдохом, обрушил тесак на лодыжку Лира. Карлики взревели от восторга, а одноглазый, без всякой паузы, нанес новый удар, отрубив ступню.

Лир орал, выпучив глаза как филин, в его голове будто взорвалась ядерная бомба.

Подбежали два карлика, один стянул ногу резиновым жгутом, а другой принялся деловито прижигать рану раскаленным прутом.

– Да это просто праздник какой-то! – воскликнула Ольга, снимая мучения Лира на смартфон. В глубине ее глаз сверкали льдинки. – Праздник, чтоб меня! Ну что, маньяк херов, дождался подарочка? И это еще не все, не все, не надейся, все только начинается! Ты не потеряешь сознания, не сдохнешь от болевого шока, не сойдешь с ума – нет, ублюдок, этого не будет!

Одноглазый без особого замаха ударил тесаком по второй лодыжке. Лир давился собственным криком, бомбы в сознании взрывались и взрывались, но он слышал каждое слово Ольги, ее голос был как таран, пробивающий все преграды:

– Вспомни осень девяносто пятого! Вспомни девочку, которую ты целые сутки преследовал в лесу! Помнишь, падаль? Ты загнал ее в болото, куда сам сунуться не решился. Стоял и смотрел, как трясина затягивает ее, затягивает. О чем тогда думал, а? Я скажу, о чем думал… ты жалел, что упустил возможность распотрошить ее, вырезать сердце. Она даже не кричала, не звала на помощь, у нее больше не было сил, и она знала, что это бесполезно. Ты представляешь ее ужас? Трясина засасывала ее так медленно, будто пожирала сантиметр за сантиметром. А ведь за день до этого девочке казалось, что эта осень лучшая в ее жизни. Она впервые влюбилась в мальчика из своего класса, у нее словно крылья выросли, эта осень казалась ей волшебной… Пока не вмешался ты, мразь. Трясина добралась до подбородка, до губ, до носа, но оставались еще глаза… Девочка видела, как ты расхаживал на берегу, ругаясь от досады, она ведь была единственной жертвой, которую ты упустил, не так ли? А потом наступила темнота. Девочка наконец закричала, и холодная жижа хлынула ей в рот, в глотку… Ее звали Элли – мама так назвала, очень любила сказку «Волшебник Изумрудного города». Помнишь эту девочку? Знаю, что помнишь, ты такое не забываешь никогда. – Ольга опустилась на колени возле Лира и прошипела ему в лицо: – Так вот этой девочкой была я!

Лир порывисто дышал, поджав губы, глаза Ольги приковали его взгляд. И да, он все помнил, та девочка частенько приходила к нему в ночных кошмарах. После того, как она утонула, он целый месяц не находил себе места, считая, что не смог выполнить миссию, ведь сердце-то у твари вырезать не успел.

– В тот день я умерла. – Ольга поднялась, отряхнула колени от сора. – Но Скиталец видел, как я тонула, у него везде есть глаза, – она покосилась на ворону, которая сидела невдалеке на мусорной куче. – Он приказал чуди белоглазой вытащить меня из болота и принести в Древний город.

Она замолчала для того, чтобы Циклоп продолжил экзекуцию.

Уродец двумя ударами отрубил кисть руки. Лир завыл, дрожа всем телом. Он мечтал сейчас о безумии, о потере сознания, но увы, ему оставалось только смотреть, скосив глаза, как другой карлик раскаленным прутом прижигает кровоточащую культю.

– Скиталец воскресил меня, – продолжила Ольга. – Я прожила в Древнем городе, среди тех, кто не пожелал умирать, до восемнадцати лет. У меня было все, что пожелаю, а главное – у меня были отличные учителя, – она говорила задумчиво, обращаясь скорее к себе, а не к Лиру. – Колдуны, ученые из разных эпох, среди тех, кто не пожелал умирать, много великих людей. Это для Скитальца Древний город тюрьма, а для них – шанс на вечную жизнь. Когда-нибудь я тоже в последний раз пройду по мерцающему мосту и останусь там навсегда.

Лир завыл, но теперь не только от боли, но и от осознания, что все его мечты канули в Лету. Он чувствовал себя преданным, раздавленным и выброшенным в утиль. И больше не было надежды – ни капельки, ни малейшего проблеска. Полный тупик, дьяволу оказалась не нужна его душа.

Одноглазый, помахивая окровавленным тесаком, обошел Лира. Мощный удар – и вторая кисть перестала быть частью руки. Настала очередь жгута и раскаленного прута. Лир чуял не только запах горелой плоти, но и вонь собственного дерьма.

Ольга пнула ржавую консервную банку.

– Мне доставляло огромное удовольствие использовать тебя как раба, но еще приятней было знать, чем все закончится, – небрежным жестом она указала на отрубленную ступню. – Вечной жизни захотел? Нет, урод, это не для тебя, и быстрой смерти ты не заслуживаешь, мучиться будешь долго… Знаешь, я в жизни достаточно повидала поганых людишек, черт, да я и сама далеко не ангел, но ты – это что-то с чем-то! Даже бровью не повел, когда услышал, что Скиталец выбрал твоего правнука. Ты просто чемпион среди мразей… Скажешь, мне ли тебя осуждать? И будешь прав, я меньше всего подхожу для роли обвинителя, но кто-то же должен быть судьей на твоей казни, – Ольга печально улыбнулась. – А ведь когда-нибудь я могу оказаться на твоем месте. Чем черт не шутит, вдруг найдется кто-то достаточно сильный, чтобы загнать меня в угол. Может, этот «кто-то» заставит меня вопить от боли, но вот что я тебе скажу, Лир… я не буду его ненавидеть, ведь четко сознаю, что заслуживаю мести. В отличие от тебя, я вижу разницу между добром и злом. – Она встрепенулась и коротко рассмеялась. – Что-то понесло меня куда-то не туда, даже невесело стало, скажи? Такой день, а я о грустном.

– Кер-Ис, – прошептал Лир, закрыв глаза.

Перед его мысленным взором возник величественный город, окруженный высокими стенами. Но вот гигантская красная волна, будто лапа левиафана, обрушивается на него. Она крушит дома, башни, храмы…

– Меня всегда умиляло, что ты называл Древний город Кер-Исом. Романтик, даром что маньяк. Одно другому не мешает, верно? Но твой город Ис теперь здесь, на мусорной свалке. Ближайшие недели сюда не забредет ни один человек, да и ты не сможешь уползти, я все учла, когда формулу составляла. Так как тебе твое новое королевство, а, король Лир? Не желаешь по этому поводу выдать какую-нибудь цитату, типа «Быть или не быть, вот в чем вопрос»? Не желаешь, ну и ладно, я ведь понимаю, сейчас тебе не до цитат.

– Нет! – Лир распахнул глаза, бешено замотал головой, а потом выгнулся дугой и заорал: – Только не я-а! Только не я-а!..

– Вижу, оцепенение проходит, – весело заметила Ольга. – Скоро сможешь ползать, как червяк.

– Только не я-а!

– Можно я буду теперь называть тебя червяком? Земляным червяком. – Она взглянула на карликов: – Эй, бандерлоги, у этого старикашки теперь новая кличка!

– Только не я-а! – Лир ревел и дергался. – Мне нельзя умира-ать!

– Ну-ну, ты еще поживешь немного. Но скоро жажда и голод станут сильнее боли, и могу тебя обрадовать, червячок, тут есть варианты… Для начала можешь попытаться скушать собственные отрубленные конечности, благо опыт у тебя уже имеется, надеюсь, после уха ты не стал вегетарианцем, нет? Ну да ладно, проехали, могу предложить вариант получше. По всей свалке крысеныши разбросали сухари, расставили плошки с водой. Если хорошенько поискать, найти можно. Так что ползай, ищи, все, как говорится, в твоих руках. Скушаешь сухарик, попьешь водички и проживешь на несколько часов дольше. Но, заметь, и страдать будешь дольше! В этом-то как раз и фишка.

Лир уперся локтями в землю и сумел приподняться. Из каждой поры его тела сочился липкий пот, взгляд метался с одной покалеченной ноги на другую.

– А еще ты мог бы попытаться раскроить свою тупую черепушку о какой-нибудь булыжник, – Ольга улыбнулась. – Как тебе такая идея, а? Знаю, что не годится. Могу поклясться последним зеркалом души нашего друга Циклопа, ты будешь цепляться за жизнь до последнего. Или я не права, а, червячок?.. Но, так или иначе, ты скоро сдохнешь, и история старого маньяка закончится. Твои глаза выклюют вороны, а жалкая душонка отправится… А куда она отправится, скажи мне? Я когда умерла, видела лишь тьму.

Лир снова заорал.

– Ах вот так, да? – Ольга наморщила нос. – Не очень-то и хотелось знать, честно говоря. И вообще, с тобой становится скучно, червячок. Плохой ты собеседник, только и делаешь, что орешь как оглашенный. Пора, наверное, тебя оставить наедине с собой. И кучами мусора. Но вот что я скажу напоследок… Перед смертью ты осознаешь, что все те, кого ты убил, были людьми – плохими ли, хорошими ли, но они не были чудовищами. Чудовище – это ты.

Ольга сунула смартфон в карман и зашагала прочь, слыша, как за спиной воет Лир. Ей хотелось оглянуться, крикнуть ему на прощание что-нибудь ужасно оскорбительное, ведь понимала: такого случая больше не представится. Но сдержалась. Да и злость прошла.

Когда покинула свалку, поднялась на поросший травой холм и уселась, обняв руками колени. На душе было тоскливо – чувство, которое она испытывала очень редко. Радость от мести оказалась не долгой. Ольге казалось, что после наказания Лира она утратила частичку себя самой, и пока не понимала, чем же заполнить пробел.

Что-то важное осталось на той свалке, а пойдешь искать – не отыщешь.

Она смотрела вдаль, жалея, что не прихватила с собой сигареты. Курила редко, без особого удовольствия, а сейчас очень хотелось затянуться.

Вынула смартфон, долго крутила его в руках, а потом включила и стерла запись с экзекуцией.

– Прощай, Лир… Прощай, червячок.

 

Глава четырнадцатая

Едва Ольга переступила порог своего дома, как в голове прозвучал тревожный звоночек: что-то не так!

Насторожилась, но было поздно…

Из комнаты выскочил Виталий Аркадьевич. Он выглядел так, словно кто-то разжевал его и выплюнул: волосы взъерошены, под запавшими глазами темные мешки, на лице ссадины, одежда помята. Впрочем, Ольга не особо обратила внимание на вид старика, взгляд приковало ружье, которое он держал в руках.

– Дверь закрой! – нервно скомандовал Виталий Аркадьевич.

Ольга выполнила приказ, после чего прошипела:

– Ты что творишь, совсем очумел? Опять, что ли, напился?

– Не напился! – ответил резко. – Выпил для храбрости. В комнату проходи, живо!

Она проследовала в гостиную, ругая себя за беспечность, ведь старик еще вчера вышел из-под контроля, угрозами кидался, нужно было что-то предпринять, а не отмахиваться, как от ничтожной проблемки. Теперь же он мог сорвать все планы. Не лучшая ситуация.

Она увидела Эдика и Сеню, примотанных скотчем к стульям и с кляпами во рту, – сидели тихо, не дергались, страха в их глазах не было ни капли.

– Не ожидала от меня такого? – Виталий Аркадьевич подтолкнул Ольгу к креслу. – Сядь.

Она опустилась в кресло, стиснула пальцами подлокотники. Ей всегда казалось, что этот бывший школьный учитель не способен убить человека, но сейчас он походил на флюгер во время бури – неясно, куда развернется в следующую секунду. И вот вопрос, возможно ли взять его под контроль?

– Виталий Аркадьевич, ну что ты творишь? – сказала с укором. – Положи ружье, успокойся.

Он прислонился спиной к шкафу и не думая убирать палец со спускового крючка.

– Ночью двенадцать человек погибло, а трое детей исчезли. Ты ведь в этом замешана, верно?

– Не нужно меня винить во всех грехах.

– Хватит! – выкрикнул Виталий Аркадьевич. – Я знаю, без тебя тут не обошлось. Семь лет я молчал, терпел мерзость, что ты творила, но теперь… Эти тайны стали слишком тяжелы для меня, Оля!

Она откинулась в кресле.

– Вот как? Совесть замучила?

– Да, замучила, представь себе! Как-то Лир по твоему приказу похитил двоих детей, ты ведь мне сама об этом рассказала… И мне пришлось жить с этим знанием, со временем даже научился смотреть на твои делишки сквозь пальцы. А теперь, – он рассеянно обвел взглядом комнату. – Теперь словно от сна очнулся. Та покалеченная девочка пробудила меня. И я понял: лучшее, что я могу для нее сделать, это остановить тебя, прекратить весь этот кошмар… Но утром, когда с похмелья проснулся, испугался, решил оставить все как есть и жить дальше как ни в чем не бывало… Сидел, пил чай крепкий и говорил себе: «Это не мое дело». За последние годы я научился зарывать голову в песок… А потом посмотрел новости… Двенадцать человек, Оля! Двенадцать! И три ребенка! И это только прошлой ночью. А семья в дачном поселке? А та девочка? Что дальше, еще трупы? И все это ради того дьявола, о котором ты рассказывала? Ради него, верно?

– Его имя – Скиталец, – холодно произнесла Ольга.

Ее взгляд приковала муха, которая ползала по шкафу над головой Виталия Аркадьевича. Внимание привлекло то, что ползала она по кругу, будто не зная иного маршрута.

– Скиталец, – с отвращением повторил Виталий Аркадьевич. – У дьявола много имен… А что с Алиной? Ты и ее решила втянуть в свои делишки? Я ведь не слепой, вижу, как ты сети плетешь.

– Не выдумывай, она просто моя подруга.

– Рассказывай это кому-нибудь другому, Оля. Подруга? Я бы рассмеялся, если бы мне так тошно не было.

Ольга вздохнула. Несмотря на внешнее спокойствие, она с трудом подавляла желание выдать порцию резких слов. А еще ее раздражало собственное бессилие. Виталий Аркадьевич был одним из тех редких людей, на кого совершенно не действовали ни гипноз, ни магическое внушение. Впрочем, ситуация ей не казалась безвыходной, ведь муха-то ползала по кругу!

– Послушай, – сказала Ольга, – давай разойдемся мирно и обо всем забудем. А хочешь я тебе билет куплю в Турцию там или в Египет… Поедешь, отдохнешь.

– Хватит, наотдыхался!

– Ну зачем нам ссориться, мы ведь друзьями были.

– Вот именно – были. А теперь – нет.

Ольга сокрушенно покачала головой.

– Обидно такое слышать. Я всегда тебе доверяла как себе. И ты, наверное, забыл, кто твоего сына из комы вывел? И заметь, я ничего не попросила взамен. Помнится, тогда ты меня боготворил, клялся в верности, – она кивнула в сторону Эдика и Сени. – Это вот так ты меня отблагодарил, да? Кадавров связал, меня пристрелить хочешь, ну спасибо, Виталий Аркадьевич! Вот и делай после этого людям добро.

– Добро? Лучше бы мой сын тогда умер, а не через два года от передозировки!

– Что? Ты меня и в этом обвинишь? Вот уж не ожидала… Не моя вина, что Юра стал наркоманом.

Здесь она не кривила душой: парень сделал свой выбор осознанно, и магия и ее последствия здесь были ни при чем. Он оказался слабак и не более того.

Семь лет назад сын Виталия Аркадьевича попал в аварию. Ехал пьяный на своем стареньком «Москвиче» и врезался в фонарный столб. Итог – кома. Ольга преследовала две цели, когда решила вернуть его с того света. Во-первых, банальное любопытство, ей самой было интересно, получится ли у нее с помощью магии вывести Юру из комы, – до этого она ничего подобного не делала. А во-вторых, Ольге хотелось приручить Виталия Аркадьевича. Он был человеком проницательным и видел, что порой в деревне творится что-то неладное, да и на Лира смотрел с подозрением. Никакой морок на него не действовал, а значит, он являлся проблемой, которую рано или поздно нужно было решать.

И тут – авария, сын – в коме. Удачное совпадение? Ольга так не думала. Перед тем как Юра въехал в фонарный столб, в лобовое стекло его «Москвича» врезалась ворона. Он рассказывал, мол, не такой уж и пьяный был, и во всем виновата чертова птица. А Ольга подозревала, что без Скитальца тут не обошлось. Он всегда ей помогал, порой так, что и не догадаешься, а порой и явно. Она спрашивала его об этом, но без толку – не отвечал.

Когда Ольга вывела Юру из комы, Виталий Аркадьевич уверовал в чудо. Проблема была решена. Но главное, Ольга впервые за долгие годы сдружилась с человеком, которому можно было доверить тайны.

Они часто собирались вечерами за столом, Виталий Аркадьевич, как обычно, пил травяной чай, а она вино. Беседовали. До этого Ольга и не догадывалась, насколько ей нужно подобное общение, необходимы разговоры с простым человеком. После каждого такого вечера она чувствовала себя немного свободней, ей даже реже стал сниться кошмар, в котором она тонула в болоте, – сон, ставший спутником жизни.

И однажды, когда за окном выла вьюга, а в доме пожилого учителя в печке потрескивали поленья, Ольга доверила ему свои тайны. Рассказала про Скитальца, про Лира, про Древний город за мерцающим мостом, поведала о том, что скоро мир может стать иным…

Он испугался, но потом принял эти знания и поклялся о них молчать. И Виталий Аркадьевич молчал, вот только он начал сторониться Ольги, и теперь уже редкие беседы за столом стали скучными, натянутыми. Она понимала, что рассказала ему слишком много, ведь видела: знания тяготят его.

А потом в дом Виталия Аркадьевича постучалась беда: умер сын. Юра все это время жил в Серпухове, когда звонил, говорил, что у него все отлично. Но, как оказалось, все было совсем не отлично. Милиционеры задержали двух наркоманов в тот момент, когда те пытались вытащить труп Юры из своего притона. Умер от передозировки, и оказалось, что он кололся уже не меньше года.

С тех пор Ольга с Виталием Аркадьевичем почти не общались. Он кое-как пережил горе, занялся выращиванием клубники и загорелся идеей творить три добрых дела в день. А она опять начала видеть каждую ночь кошмар, в котором трясина затягивала ее в черную бездну. Каждому свое, но покой – никому.

Сейчас, глядя на ствол нацеленного ей в грудь ружья, Ольга понимала, какую ошибку совершила: доверилась слишком совестливому человеку. Он оказался бомбой с часовым механизмом. Часы тикали, мелькали дни, а совесть все это время растила в нем чирей, полный гнойных мыслей о предательстве. О да, Ольга расценивала поведение Виталия Аркадьевича не иначе как предательство. И он за это заплатит, ведь муха-то ползала по кругу! Нужно только подождать.

– Где дети? – строго спросил Виталий Аркадьевич, целясь теперь уже ей в голову. – Не думаю, что они мертвы.

– Ты опять за свое… Ну как мне доказать, что я тут ни при чем?

– Просто скажи, где дети.

– Послушай, Виталий Аркадьевич, – Ольга говорила с обидой в голосе, – я много в жизни сделала гадостей, черт, да мне свои грехи век не замолить, но к этим похищениям и убийствам я не причастна, клянусь тебе. Мне самой любопытно, кто мог это сделать.

– А врать ты умеешь.

Ольга обхватила голову руками.

– О господи, ну что ж ты за человек-то такой… я хоть раз тебе врала, а? – Она услышала тихий гул за окном и поняла: ждать уже не долго. – А хочешь мы вместе выясним, кто детей похитил? Поверь, мне и самой это узнать нужно, ведь все это на моей территории произошло. Я смогу, ты же знаешь мои возможности… И хватит, Виталий Аркадьевич, на меня смотреть как на исчадие ада, той Ольги, которую ты знал раньше, больше нет. Я изменилась. Как думаешь, кто Лира в могилу загнал? Да, это я, представь себе! Он ведь в последнее время совсем с катушек съехал. Ты этого не замечал, но я-то знала и отправила чертова маньяка в преисподнюю. Да только за это мне памятник при жизни поставить нужно.

Виталий Аркадьевич вытер ладонью пот со лба. Ольга заметила, что старик обескуражен ее словами, в его глазах она читала смятение.

Муха перестала бегать по кругу – на пару мгновений застыла, после чего сорвалась с места и заметалась под потолком. Ольга напряглась, покосилась на окно, за которым вдруг резко стемнело. Гул усилился, снаружи будто вибрировало множество басовых струн.

– Что это? – Виталий Аркадьевич растерянно захлопал глазами. – Что…

Договорить он не успел, так как в открытое окно, взметнув занавески, ворвался темный гудящий поток. Миллионы мух в мгновение ока заполнили гостиную.

Ольга перескочила через подлокотник кресла, забилась в угол. Услышала, как завопил Виталий Аркадьевич, а затем раздался выстрел. Она видела перед собой, будто за прозрачным барьером, живую мглу, чувствовала кожей, как вибрирует воздух от трепыхания крошечных крыльев.

Еще выстрел.

Крик старика теперь звучал глухо.

Ольга опустила голову, закрыла глаза. Ей теперь оставалось только ждать. Никакого торжества она не испытывала, напротив, чувствовала досаду. С одной стороны, понимала, что Виталий Аркадьевич заслужил наказание, но с другой – не желала ему такой смерти. А он сейчас мучился, задыхался, сходил с ума от ужаса – Ольга не сомневалась в этом. Она зажала уши ладонями, ей не хотелось слышать чертов гул.

Усилием воли выкинула из воображения образ умирающего в муках старика. Представила себе окно, за которым падал снег. Пушистые снежинки кружились и кружились в воздухе, кружились и кружились… Так мирно, так безмятежно… В детстве она любила смотреть, как за окном падает снег, это очаровывало ее и отправляло в мир прекрасных фантазий.

Гул начал стихать, но прошло еще немало времени, прежде чем Ольга открыла глаза.

Под потолком возле люстры кружилось несколько мух, зато ими густо был усеян пол, некоторые еще трепыхались.

Виталий Аркадьевич лежал возле шкафа. Щеки старика были раздуты, открытый рот и ноздри забиты темной массой из дохлых насекомых.

Ольга с отвращением отвела взгляд от страшного зрелища и тут же выругалась. Она увидела, какой ущерб старик нанес теми двумя выстрелами.

Во-первых, пострадала замечательная картина, которую Ольга приобрела на московском аукционе за три тысячи долларов. Пуля попала точно в центр натюрморта.

А во-вторых – Сеня. В панике нажав на спусковой крючок, старый учитель умудрился снести маленькому кадавру часть черепа. Сеня бешено вращал глазами, а в ужасающей ране, чуть выше виска, пульсировала черная маслянистая субстанция. Сидящий рядом Эдик косился на мальчика, что-то мычал и ворочал нижней челюстью, стараясь выпихнуть кляп изо рта, по его мясистому носу ползала крупная навозная муха.

Ольга ожесточенно ударила ногой по креслу. Все сегодня шло наперекосяк! Долгожданное наказание Лира не принесло удовлетворения, а теперь и дома проблем прибавилось. Обычно ей не везло в первые дни новолуния, но до них-то еще полмесяца!

Погано. Однако размышлять о каверзах провидения сейчас не было времени. Чувствуя, как мерзко хрустят под ногами мухи, Ольга быстро покинула гостиную, взбежала по винтовой лестнице на второй этаж и распахнула дверь спальни.

– Не было печали, – проворчала и осеклась, приказала себе не нервничать, ведь то, что она сейчас собиралась сделать, требовало ясности ума.

Подошла к полке, взяла большую шкатулку, содержимое вытряхнула на кровать. Это были листки и бумажные полоски с магическими письменами. Большинству формул Ольгу научили колдуны, из тех, кто не захотел умирать, но некоторые, методом проб и ошибок, она составила сама, чем очень гордилась.

Разворошила бумаги.

Ага, вот то, что нужно. Она взяла три полоски, стянутые скрепкой. Формула на них была проста, как все гениальное, но на то, чтобы ее составить, у китайского колдуна Сяолуна, жившего три века назад в провинции Шэньси, ушло тридцать лет. Впрочем, радовался он не долго, на следующий же день его отравил собственный ученик, который продал формулу придворному колдуну Юншену за целое состояние. У всех древних заклинаний была своя история, чаще всего кровавая. За тайные знания велись войны, летели головы с плеч, а святоши становились убийцами. Тамплиеры, массоны, оккультисты из «Аненербе», агенты Отдела «П» и Ватикана – все они шагали по трупам в поисках непостижимого.

Ольга подошла к подоконнику, на котором лежали зажигалка, пачка сигарет и стояла массивная стеклянная пепельница. Сосредоточилась, закрыв глаза. Сделала глубокий вдох и выдох, вдох – выдох. Раньше для совершения даже не очень сложного заклинания ей требовалась медитация, но сейчас хватало нескольких секунд полной концентрации.

Она представила себе деревню с высоты птичьего полета. Образ получился четким, ярким, как раз то, что нужно. Не открывая глаз, взяла первую полоску с формулой, положила ее в пепельницу и подожгла.

В воображении деревню накрыло полупрозрачное марево. Дома, деревья, подворья теперь виделись как через мокрое стекло.

Подожгла следующую полоску. Если первая вызывала заклинание, то эта усиливала его. Ольга зевнула, подумала, что нет ничего важнее сна. Еще раз зевнула и поднесла зажигалку к третьему лоскутку бумаги, с закрепляющей формулой.

Вот и все, ничего сложного. Однако Ольга отлично знала, что почти у всех глобальных заклинаний есть побочные эффекты. Один из ее учителей, колдун Матвей Черноморский, называл это «магическим похмельем». И обычно побочные эффекты давали о себе знать не сразу. Ольга не сомневалась, что через неделю почувствует себя настолько ужасно, что пару дней не сможет с постели подняться, – состояние, схожее с ломкой наркомана. Но она знала, на что идет, когда бумажные полоски сжигала, – сегодня ей нужен был покой и никаких сюрпризов.

Ольга открыла глаза, взяла пепельницу и сдунула пепел в окно.

– Спите и не просыпайтесь, – сказала тихо.

* * *

Пожилая женщина, которую все в Сорокино называли Нюрка Самогонщица, наконец-то решила позвонить в полицию. Минут десять назад она услышала странные громкие хлопки, похожие на выстрелы. Бах! Бах! – ну точно, кто-то стрелял. Вон даже мальчишки возле колонки переполошились, тоже слышали! А еще эти мухи проклятые. Откуда их столько? Нюрка не на шутку перепугалась, когда увидела над домом этой наглой девицы Ольги целую тучу мух. В голову даже полезли мысли о казнях египетских.

Прибежала домой, схватила сотовый, который ей внучка подарила… И тут гражданская сознательность пошла на спад. Вспомнилась батарея бутылок с самогоном в погребе. Подумалось, что полицию могли уже и соседи вызвать. И вообще, была ли стрельба? Могло ведь и показаться.

А еще так спать хотелось, чуть рот не порвала зеваючи. Будто неделю не спала… К дождю, наверное…

У жителей Сорокино слипались глаза. Люди, забросив дела, шли к своим кроватям, некоторые засыпали прямо на улице.

Две старушки клевали носами, сидя на скамейке.

Необъятных размеров женщина, как огромная гусыня поднялась на крыльцо своего дома и почувствовала сильную усталость. Присела на верхнюю ступеньку и через несколько секунд захрапела, из ее приоткрытого рта потянулась струйка слюны.

Рабочие, которые трудились на стройке новых домов в северной части Сорокино, решили устроить «тихий час», и их бригадир охотно одобрил это решение.

А Мишка Голубев, местный пропойца, как уснул час назад в своем покосившемся сортире, так и не просыпался.

Алину начало клонить в сон в тот момент, когда она разговаривала по телефону со своим ненавистным свекром. Раз десять зевнула, слушая его стальной голос:

– Где Антон? Я выяснил, что он за тобой и Максом поехал!

– Не приезжал, – буркнула Алина.

– Он трубку не берет, раз сто ему пытался дозвониться. А ты почему на звонки не отвечала, а? И какого черта вы на юбилей ко мне не приехали? Думаешь, я все это так оставлю? Ты меня знаешь, Алина, есть вещи, которые я не прощаю, так что готовься к веселой жизни…

Она отключила связь и небрежно швырнула сотовый на стол, после чего добрела до дивана и пристроилась рядом с Максимкой, который уже спал в обнимку с книжкой.

* * *

Ольга не спеша спустилась в гостиную, вынула кляп изо рта Сени. Кадавр тут же завопил тонким голосом:

– Мамочка пришла! Теперь сядем кушать! Мамочка пришла! – Его глаза ни на секунду не переставали вращаться. Голос изменился, стал похож на скрежет железа: – Один, два, три, сто двадцать! Спираль раскручивается, раскручивается! Треугольник и два квадрата! Чуешь, чем пахнет, блядская Королева стрекоз? Чуешь, чем пахнет? – снова тонкий голос: – Мама, мамочка, смотри, как курица без головы бегает…

Ольга вздохнула: жаль бедолагу. Он был смышленый, лучше Эдика умел подстраиваться под ситуации, а роль ребенка играл так, что впору Оскара давать. За те годы, что он служил ей, Ольга сильно к нему привязалась.

– Мама, мамочка пришла! А папочка весь хлеб сожрал, сука! – Сеня захрипел, раскашлялся, изо рта по подбородку потекла темная слизь. – Верни меня в бездну, Королева стрекоз! Верни меня…

С тяжелой душой Ольга прикоснулась пальцем к родинке на его шее, с силой надавила.

– Прости.

Глаза Сени застыли, зрачки резко сузились, а потом кадавр обмяк, черная субстанция в ране перестала пульсировать.

Ольга освободила от кляпа рот Эдика, разрезала скотч.

– Дорогая, я не знаю, как…

– Заткнись!

– … это случилось. Так все быстро…

– Я сказала, заткнись! – Ольга влепила ему пощечину. – Будешь говорить, когда я скажу, ясно?!

Эдик поджал губы, потупил взгляд и кивнул. Он выглядел так, будто уксуса наглотался.

Ольга прошлась по комнате, больше не обращая внимание на хруст под ногами, подошла к окну. Снаружи было тихо, на улице – никого, лишь где-то далеко выла собака. Увы, но на животных сонное заклинание не действовало.

– Отнеси Сеню и старика в подвал, – велела она, не оборачиваясь. – Потом похороним их по-человечески.

Пока Эдик отвязывал «сына» от стула, Ольга подошла к Виталию Аркадьевичу и присела на корточки. Долго молчала, сурово сдвинув брови, а потом прошептала печально:

– Мне жаль, что все так вышло… но ты сам виноват.

 

Глава пятнадцатая

Эти стены годами впитывали в себя безумие Лира. Дом как червоточина на теле деревни, поживешь в нем месяц-другой, и кошмары сведут тебя с ума. Ольга знала это, чувствовала. Старый маньяк, сам того не ведая, заразил дом своими мыслями, мерзкими мечтами – они витали в воздухе, и если сосредоточиться, можно вникнуть в их суть.

Но сейчас Ольга и не думала ни во что вникать, ей и так были известны все помыслы Лира. Она сидела за столом вот уже полчаса, смотрела то на Максимку, то на Алину. Они спали крепко, не подозревая, какая судьба им уготована, не догадываясь, что, приехав в Сорокино, стали главными актерами Театра Теней. Их ждали грандиозные роли, которые они сыграют вопреки собственному желанию.

Ольга размышляла об этом с трепетом. Сейчас ей предстояло открыть Алине правду, но к тяжелому разговору она подготовилась: на столе перед ней лежали бумажные полоски с магическими формулами, зажигалка, стояли свеча в блюдце и пепельница.

«Пора», – сказала она себе. Представила раскрывающийся бутон лилии и щелкнула пальцами.

Веки Алины дрогнули, она открыла глаза, зевнула и неуклюже села на диване, сонно, но с легким недоумением уставилась на незваную гостью.

– Оля?

– Привет, Алина. Извини, что я вот так, без приглашения…

– Ну что ты, ей-богу, я всегда рада тебя видеть, – тряхнула головой, прогоняя сонное состояние. – Странно как-то, не помню даже, как уснула, – взглянула на Максимку. Тот сладко сопел, подложив ладони под щеку. – Надо же, как нас сморило.

– Бывает, – Ольга чиркнула зажигалкой и поднесла пламя к фитилю свечи.

Алина удивилась.

– У нас что, электричество отключили? – Она поднялась с дивана и потерла ладонью затекшую шею.

Ольга подожгла от пламени свечи одну из полосок.

– Нет, с электричеством все в порядке.

Алина уселась за стол напротив Ольги. Ей не нравилось выражение лица подруги – отрешенное, но с толикой грусти. В душе зародилась легкая тревога.

– Что ты делаешь?

Ольга положила горящую полоску в пепельницу. Когда бумага догорела, выждала несколько секунд, бросила мимолетный взгляд на Алину и резко сдунула пепел.

– Ты будешь сидеть тихо! – заговорила быстро. – Не произнесешь ни слова, пока я не разрешу. Слушай меня, Алина, слушай меня… Для тебя нет сейчас ничего важнее того, что я скажу! – ее голос смягчился. – Прости… и не думай, что все это доставляет мне удовольствие.

Несмотря на возрастающую тревогу, Алине захотелось рассмеяться – не искренне, не весело, а лишь для того, чтобы собственным смехом развеять гнетущую атмосферу. А потом спросить: «Ты опять затеяла какой-то розыгрыш, Оля? Как в том ресторане?» Но ни рассмеяться, ни спросить не смогла. Все тело онемело, пришло четкое осознание, что нужно молчать, – это было табу, которое совершенно не хотелось нарушать. Алина понимала: творится что-то неладное, вот только осмыслить и разобраться в происходящем сейчас была не в состоянии. Оставалось сидеть, как безвольная кукла, и смотреть на ту, кого называла подругой.

Ольга сожгла еще одну полоску.

К изумлению Алины, массивная стеклянная пепельница вдруг сама по себе проехалась по столу, описав небольшой круг, после чего воспарила, медленно пролетела по комнате, как миниатюрный НЛО, вернулась и снова опустилась на стол на прежнее место.

– Это чтобы мои слова прозвучали для тебя убедительней, – пояснила Ольга, пристально глядя в глаза Алине. – Всего лишь небольшое проявление магии. Шокирована? Но это мелочь, поверь, знала бы ты, на что я на самом деле способна, о таких вещах ты только в сказках читала. – Она откинулась на спинку стула, сосредоточенно посмотрела на свои аккуратные, выкрашенные в серебристый цвет ногти. – Представляю, сколько сейчас у тебя ко мне вопросов… Добрая подружка оказалась ведьмой, ну надо же! Потому я и приказала тебе молчать, мне сейчас не до вопросов, извини.

А вопросов у Алины действительно было хоть отбавляй. Она понимала: летающая пепельница не фокус, не галлюцинация, что-то внутри мешало усомниться. Магия? Да, магия, самая настоящая, такая, о которой пишут в книжках писатели-фантазеры. Алине было жутко от всего этого, ей казалось, что Ольга привела ее на темную территорию, из которой нет возврата. Даже не привела, а втолкнула – нагло, бесцеремонно. Какая жестокость!

– Успокойся, я не причиню тебе вреда, ты ведь моя единственная подруга. – Ольга улыбнулась, но улыбка тут же исчезла, как наспех исправленная ошибка. – Знаешь, когда я тебя впервые увидела, сразу поняла: мы родственные души. Бунтарки. Только бунтарство наше проявляется по-разному. Я бросаю вызов природе, а ты людям, которые в сто раз сильнее тебя… Муж, свекор… Особенно свекор. Я, кстати, навела справки о нем, от такого человека лучше держаться подальше, некоторые его враги пропали без вести. – Ольга подалась вперед, нависнув над столом. – Ты ведь понимаешь, что он превратит твою жизнь в ад, найдет способ лишить тебя материнства… Конечно, понимаешь, но все равно бросаешь ему вызов. Это дорогого стоит, мало кто на такое способен. В каком-то смысле ты храбрее меня, ведь за моими плечами стоят мощные силы, а за твоими, Алина, лишь необоснованная вера в справедливость. Хотя… может, это и не вера вовсе, а упорное нежелание думать о завтрашнем дне. Я права? Тяжело небось постоянно отстраняться от проблем и с надеждой говорить себе: «Будь что будет»? Тяжело, но ты все равно не желаешь идти на попятную. Мы обе не хотим плыть по течению и терпеть. Вот только для тебя это ново и пугающе, а для меня естественно… Помнишь свои чувства, когда ты на крыше кричала: «Я сильная!»? Это был восторг, правда? Ты тогда верила, что нет для тебя никаких преград, а все проблемы казались ничтожными… Но все это было так мимолетно. – Ольга вздохнула и провела ладонью над пламенем свечи. – Так мимолетно… Скоро ты снова осознала, что слаба, можно хоть всю ночь напролет кричать на крыше «я сильная», но ничего это не изменит. Посмотри правде в глаза, Алина, свекор по-всякому заберет у тебя Максимку. У него власть, деньги, связи, а главное – ненависть. Вполне возможно, что его люди подстроят несчастный случай и скоро ты окажешься на больничной койке вся переломанная. А может, похитят и будут неделями накачивать тебя наркотой, чтобы потом без труда лишить тебя родительских прав… Вариантов много, Алина, и все они хреновые. Неприятно такое слышать, да? Но я говорю лишь то, что ты и так знала. Не получится долго прятаться от проблем и говорить себе «будь что будет», в конце концов проблемы настигнут.

Глаза Алины защипало от слез. Слова Ольги причиняли почти физическую боль, хотелось закрыть уши и кричать: «Заткнись, заткнись, заткнись!..»

– А теперь представь, что всего этого можно избежать, – продолжала Ольга, выдержав долгую паузу. – Скажу больше, Алина, свекор не причинит тебе зла в любом случае. Не сможет. Скоро ты будешь под такой защитой, какая и президенту не снилась. Все уже предрешено…

«Что она несет? – с гневом думала Алина. – Сначала запугала, а теперь, как кость собаке, надежду кидает. И какова же цена?»

Ольга подожгла полоску с формулой и бросила ее в пепельницу.

По поверхности стола, как по водной глади в ветреную погоду, пробежала рябь. Пара секунд, и рябь исчезла, Алина увидела грозовые тучи, которые то и дело бесшумно озаряли вспышки молний – отблески сверкали на потолке, на стенах. Она глядела в окно в беспокойное небо, и от ощущения высоты закружилась голова. А еще ужасала и в то же время восхищала легкость, с которой Ольга сотворила такое чудо. И для нее это мелочь? Алине страшно было представить, что тогда не мелочь.

Ольга тряхнула рукой, будто стряхивая с нее невидимую пыль, после чего провела ладонью над «окном», и грозовое небо исчезло, стол стал прежним. И снова Алина изумилась той обыденности, с которой Ольга сотворила, казалось бы, невозможное.

– Здорово, да? Когда-нибудь я и тебя обучу магии. Мне кажется, ты будешь способной ученицей. Поначалу это пугает, но потом привыкаешь и начинаешь воспринимать как должное… Хочешь управлять людьми как марионетками, хочешь постоянно ощущать в себе сверхъестественную мощь и ничего не бояться? Большинство людей за такое душу бы продали, согласись. – Ольга дунула на свечу. Пламя сорвалось с фитиля, горящей бабочкой вспорхнуло к потолку и плавно, озаряя комнату неровным светом, вернулось на прежнее место. – Искушение? Да, Алина, я тебя искушаю, хочу, чтобы ты сделала правильный выбор. Видишь ли, не все так однозначно… Силам, которые за мной стоят, нужен Максимка… О, нет, не надо на меня смотреть как на врага народа, твой сын не пострадает, он просто станет немного другим. Сейчас тебе все это трудно осознать, но… Есть одно место за пределами нашей реальности, я называю его Древний город. Так вот мой спаситель и учитель в этом городе как в тюрьме, много веков назад его предали и заманили в ловушку. А он хочет жить среди нас, Алина, он мечтает о свободе, и только твой сын может ему в этом помочь. Почему Максимка? Только он сможет выдержать, если в него вселится сущность Скитальца, можно сказать, у него иммунитет. Такого, как твой сын, Скиталец искал очень долго. И вот наконец нашел… Не думай, что Максимка превратится в какого-то антихриста, мечтающего уничтожить человечество, он по-прежнему останется твоим сыном, но в нем, как незримый ангел-хранитель, будет жить Скиталец. Не стану врать, у моего учителя большие амбиции и грандиозные планы, но они выгодны и твоему сыну, и тебе, ну и мне, конечно. Прими все это, Алина, прошу, прими… В ином случае мне придется избавиться от тебя, а я этого очень не хочу. Стань частью моего мира и не считай меня каким-то абсолютным злом, если хочешь знать, я оберегала тебя и Максимку все это время. – Ольга взяла зажигалку и несколько раз нервно крутанула кремневое колесико. – Твой муж нанял какого-то ублюдка, чтобы похитить Максимку, а возможно, и тебя покалечить. Я решила эту проблему. Ублюдок умер в мучениях, а Антон… его я тоже наказала конкретно, наказала за боль, что он причинил тебе.

Алина глядела на Ольгу, округлив глаза. Никогда ее еще не обуревали столь противоречивые чувства – взрывная смесь, способная разорвать голову на части. Страх резко сменялся яростью, благодарностью, отчаянием, благоговением, злостью. Чувства были остры, на грани. Алина понимала, что Ольга все дальше уводила ее в пределы темной территории, и вот же какая штука, отчего-то не хотелось останавливаться.

– Многое тебе еще предстоит узнать. – Ольга поднялась с места, обошла стол и встала рядом с Алиной, коснулась ее плеча. – Столько тайн… Не отказывайся от этого, и жизнь засияет новыми красками, – она говорила тихо, почти шептала. – Стань мне сестрой… Вся серость исчезнет, я проведу тебя по Калинову мосту за пределы реальности… Покажу мир, полный чудес. И Максимка будет с нами… Мы никогда не умрем, нас ждет вечность… вечность…

Ее голос завораживал. Алина чувствовала, что смогла бы сейчас хоть и с трудом, но все же выдавить несколько слов. На языке крутилось «Да, я согласна на все». Но произнести это не спешила. Взглянула на спящего Максимку, вспомнила его смех. Будет ли он смеяться, когда станет другим? В воображении возник, словно сотканный из пламени, демонический лик, в котором угадывались черты лица Максимки.

– Успокойся, Алина, – шептала над ухом Ольга. – Успокойся, сестра. Одну тайну я раскрою тебе прямо сейчас, тайну, которую ты уже почти раскрыла сама.

Она отошла от Алины, сожгла еще одну полоску с заклинанием.

В воздухе над столом материализовалась стайка черных мотыльков. Они порхали хаотично, трепыхая бархатистыми крыльями, но, когда Ольга щелкнула пальцами, начали летать по кругу. Некоторые мотыльки вылетали из круга и тут же возвращались в общий строй, будто солируя в странном танце.

– Это касается Лира.

Ольга снова щелкнула пальцами, и мотыльки слетелись к ее голове, закружились и уселись на черные блестящие волосы, создав подобие венка.

– Пора тебе узнать всю правду о своем деде.

Она начала рассказывать о том, кем на самом деле был Лир. Алина слушала, потупив взгляд, и говорила себе: «Я все это знала, но не верила. Знала, но пряталась от правды. Я только и делаю, что прячусь…» Ей вспомнился сон, в котором дед превратился в чудовище, вспомнился его мерзкий голос: «… Есть ли тайна в твоем сердце?.. Я давно ее ищу… Чем пахнет твое сердечко, внучка? Чем? В нем есть та-айна, та-айна?..»

– Он был человеком без моральных дилемм. – Ольга снова уселась за стол. Черный живой венок на ее голове выглядел как часть волос. – Вернее, мораль у него была, но странная, извращенная…

Она рассказала почти все о Лире, вот только про его воскрешение и о том, как использовала старого маньяка в своих целях, решила умолчать, подумала, что именно к таким откровениям Алина еще не готова. Всему свое время.

– Я в жизни не видела более поганого человека, – подытожила она. – И да, это я остановила его. Как видишь, мне не чужды и добрые дела, если тебя это волнует.

Тряхнула головой. Мотыльки вспорхнули и растворились в воздухе.

– А теперь можешь говорить, ты свободна.

Но Алина молчала, отстраненно глядя на кромку стола перед собой. Отчего-то накатила дикая апатия, яркие эмоции померкли. Если бы Ольга сейчас сотворила очередное чудо, вроде окна в небо, Алина, пожалуй, закрыла бы глаза. Не хотелось больше никаких чудес, не хотелось тайн и откровений, пресытилась ими так, что аж тошно было. И как от всего этого не сойти с ума? В голове, будто запоздалое эхо, прозвучали слова Ольги: «…ты свободна». Но Алина чувствовала себя так, словно ее заперли в темнице после вынесенного безжалостным судьей приговора.

– Я устала, – наконец проговорила, не поднимая взгляда.

– Понимаю. Столько информации… – Ольга порвала две последние полоски с формулами. – Обдумай все хорошенько, ага? И запомни, Алина, то, что тебе сейчас кажется страшным и неправильным, может стать спасением. Не окрашивай все в темные тона. – Она вышла из-за стола. – Завтра утром я отведу вас с Максимкой в Древний город. Лучше выспись, хотя… вряд ли ты сможешь сегодня уснуть. И вот что, хочу предупредить, сбежать из деревни не получится, если вдруг надумаешь. Во-первых, ты не сможешь до утра даже прикоснуться к сыну, а во-вторых… Этого тебе лучше не знать. Прости, но я должна была подстраховаться, слишком многое на кону. За Максимку не беспокойся, он все это время будет спать и, обещаю, видеть прекрасные сны.

Ольга пригладила ладонью волосы и пошла к выходу из гостиной. В дверном проеме оглянулась.

– Сделай правильный выбор, Алина, прошу. Не будь врагом самой себе. Впереди нас ждет удивительный путь, и мы с Максимкой пойдем по нему с тобой… или без тебя. Сделай правильный выбор.

 

Глава шестнадцатая

Ольга вернулась домой подавленная, с тяжелым осадком на душе и головной болью. Так всегда бывало, когда она слишком много, в течение короткого времени, пользовалась магией. Когда разувалась в прихожей, еще и тошнота к горлу подступила, и это заставило ее вспомнить одного из своих учителей, ведьмака Клауса Мунка, который не уставал повторять: «В нашем деле главное мера!» Как-то он рассказал историю про начинающего колдуна из Бремена. Молодой маг однажды увлекся и использовал не меньше сотни простых заклинаний подряд. Последствия оказались плачевными, у бедолаги на следующий день отнялись ноги, утратилось зрение, а головная боль в конце концов свела его с ума. Клаус Мунк подытожил эту историю мудрыми словами: «Дурак и магия – несовместимы!»

Но Ольга всегда знала меру и уж точно дурочкой себя не считала, а сегодняшний «перебор» называла оправданным. Несколько часов сна, и все будет в порядке. Ее сейчас больше волновали не боль и тошнота, а то, какой выбор сделает Алина.

Прежде чем подняться в спальню, заглянула в гостиную, увидела Эдика, старательно подметающего пол. Дохлых мух он сметал на совок и вытряхивал их в пакет для мусора. Работа ему предстояла долгая, половина комнаты еще была усыпана насекомыми, и это не считая тех мух, что покрывали темным слоем полки, столешницы, подоконники, плавали в огромном аквариуме.

Заметив в дверном проеме Ольгу, Эдик вздрогнул и тут же залепетал растерянно:

– Ой, Оленька, уже вернулась? А я вот уборочку затеял. Столько мух, ужас просто! Но ты не переживай, часок-другой, и я все вымету и проде… продезинфи… цирую, – слово далось ему с трудом. – Будет чисто, как прежде.

Его подобострастный тонкий голос вызвал у Ольги раздражение. Она подошла к Эдику, несколько секунд стояла, глядя ему в глаза, а потом взяла совок, размахнулась и ударила по предплечью. Кадавр охнул, съежился, следующие удары пришлись по спине. Ольга била без азарта и видимой злости, выражение ее лица оставалось почти равнодушным, будто она выбивала ковер от пыли, а не дубасила псевдомужа. Эдик терпел побои молча, даже не пытаясь защищаться. Он лишь вздрагивал, поджав губы, когда совок в очередной раз опускался на спину.

Ольга остановилась, вытерла ладонью выступившую на лбу испарину.

– Фух, – тряхнула головой, – вроде бы легче стало. А теперь спать, притомилась я что-то. – Она отдала Эдику совок и направилась в коридор. На ходу бросила: – Принеси мне пару таблеток аспирина. И воду не забудь… нет, лучше морсика холодного.

– Конечно, лапонька, – отозвался Эдик, потирая предплечье. На его раскрасневшемся лице не было и тени обиды.

Ольга поднялась на второй этаж, зашла в спальню и, не раздеваясь, легла на заправленную кровать. Подумала об Алине: как она там? Небось до сих пор в себя прийти не может, и это понятно, столько чуждой для нормального человека информации свалилось на нее в одночасье. Ольга отлично знала это состояние. Она помнила свои чувства, когда много лет назад воскресла.

Такое не забывается.

Ее второе рождение сопровождалось болью и страхом, отчаянно хотелось снова провалиться в ту пропасть небытия, из которой только что выбралась. Она балансировала на грани сумасшествия, от непрерывного крика едва не сорвался голос…

А потом Элли ощутила чье-то мощное дыхание. Теплая, пахнущая увядшими цветами воздушная волна захлестнула ее, проникла под кожу, коснулась сознания. Элли чувствовала, как внутри ее все оживает, словно после суровой зимы проклевывались первые зеленые ростки. Чувствовала, как струится кровь в венах, и ей казалось, что это и не кровь вовсе, а весенние ручьи – свежие, искристые. А перед мысленным взором был космос, россыпи звезд. Сознание отделилось от тела и полетело сквозь безграничное пространство, мимо гигантских и маленьких планет, сквозь туманности, все быстрее и быстрее… Такая свобода… Элли видела звезды чужих галактик, разноцветные газовые облака и кометы.

Сознание понеслось с бешеной скоростью, вокруг замелькали белые нити. Элли казалось, что она летит вдоль плотного потока искрящихся дождевых струй…

Вдруг наступила темнота, абсолютная, беспросветная. Элли ощутила себя потерянной. Черное пространство давило, угнетало, невыносимо хотелось увидеть хоть искорку, хотя бы маленькую звездочку…

Вспышка – перед взором словно солнце взорвалось. И снова светящиеся нити вокруг и бешеная скорость. А потом все застыло. Элли увидела серую планету, частично загораживающую собой бледное фиолетовое солнце. Зрелище было красивое и одновременно тоскливое, оно вызвало у Элли ассоциацию с древними стариками, в одиночестве доживающими свои последние дни.

Она полетела, набирая скорость в считаные мгновения, и ворвалась в атмосферу планеты. Какое-то время у нее было ощущение, что она движется сквозь густую патоку, это заставило вспомнить болото, трясину, которая засасывала, засасывала… Нахлынула волна паники, которая принесла четкое понимание: от нее, от Элли, ничего сейчас не зависит. Полная безвольность. Хотелось, чтобы сознание, которое кто-то всемогущий будто пнул как мяч, отправив в полет, снова вернулось в тело. Хотелось снова почувствовать весенние ручьи в венах.

Но ощущение движения через патоку исчезло, волна паники отхлынула. Элли летела над поверхностью планеты, а вокруг мелькали темные силуэты скал. Впереди показалось фиолетовое зарево, мертвенный рассвет чужого мира. Над горизонтом выглянул краешек солнца, на мгновение Элли почудилось, что это глаз исполинского чудовища – еще немного, и появится зрачок, а затем…

Мысль оборвалась, так как внимание резко переключилось на то, что раньше в темноте Элли приняла за скалы.

Свет фиолетового солнца отразился от плоскостей странных конструкций. Кубы, пирамиды, параллелепипеды, многогранники – объекты из черного материала соединялись друг с другом под немыслимыми углами. А еще вся эта геометрическая масса шевелилась. Плоскости меняли положение, грани притуплялись, сглаживались или, наоборот, – сужались и обострялись. Кубы втягивались в плоскости пирамид, а те в свою очередь превращались в параллелепипеды или другие фигуры, название которых Элли не знала.

Она казалась самой себе крошечной песчинкой среди этих безумных конструкций и ощущала страх перед механической и в то же время живой мощью, с какой менялась геометрия фигур. В каждом движении было что-то неумолимое, трагичное. То, как одна фигура будто бы пожирала другую, навевало Элли мысли о смерти, а вырастание новых кубов, параллелепипедов и пирамид отчего-то не казалось рождением. А еще пугало мрачное беззвучие этого хаоса.

Когда солнце полностью взошло над горизонтом, озарив фиолетовым светом сюрреалистичный пейзаж, Элли увидела дыру в земле идеально круглой формы, черный колодец, в котором мог бы поместиться небоскреб. Вокруг пропасти были лишь темная почва и мелкие камни.

Полет Элли по чужому миру прекратился. Она смотрела в дыру и чувствовала: это конечная точка ее странного путешествия. Но что дальше? Зачем она здесь?

Из колодца послышался звук, похожий на вздох, – тяжелый, долгий. Элли осознала, что там, в глубине, что-то движется, приближается, но страха не было, это чувство будто специально сейчас кто-то вырвал из разума, полностью заменив его любопытством.

Вздох повторился, он прозвучал теперь громче, над колодцем воздух задрожал словно от жара. Элли услышала треск, а потом заметила, как между конструкциями из геометрических фигур начали проскакивать электрические разряды, в тысячах гладких плоскостей отражались вспышки.

Над пропастью взмыло что-то темное, громадное с размытым силуэтом. Нечто заслонило собой солнце и предстало перед взором Элли в фиолетовом ореоле. Она не сразу разглядела существо, похожее очертаниями на богомола и паука одновременно. Его тело словно бы состояло из плотного черного дыма, в котором, как в остывающей лаве, светились красные прожилки.

Элли глядела на существо с трепетом и удивлением, что чудовище, будто вышедшее из бредового кошмара, не вызывает у нее страха. Напротив, было ощущение, словно после долгого пути она вернулась к родному порогу и встретила старого друга, которого по какой-то причине не могла вспомнить. А еще вдруг пришло четкое понимание, что там в болоте она умерла. И воскресла! И это не казалось сейчас чем-то невероятным. После всего увиденного – нет. Будто сама вселенная с ее звездами, планетами и газовыми облаками подготовила к такому осознанию. Элли приняла правду с удивительной легкостью и благодарностью к тем силам, которые вернули ее из мертвых. Но еще было предчувствие, что это только начало долгого пути – хотелось прямо сейчас рвануть вперед и бежать, бежать по нему сломя голову, поглощая на ходу все новое, удивительное и запретное. Бежать и не оглядываться.

Глядя на темное нечто, парящее над пропастью, она подумала, что всегда верила в чудеса, верила, когда смотрела на падающий снег за окном, верила, когда просыпалась утром и пыталась вспомнить мир грез. И вот она здесь, умершая в страшных муках и воскресшая. Мир грез оброс плотью.

Красные прожилки на теле существа вспыхнули как угли под порывом ветра, а затем из них вырвались в разные стороны ослепительные лучи, сотни лучей, которые пронзили пространство.

Элли снова ощутила себя в своем теле, ей показалось, что сознание резко поместили в сосуд с прорезями для глаз. Некоторое время она испытывала стеснение, неудобство, но, когда сделала глубокий вдох, все пришло в норму, будто детали головоломки сложились в правильную комбинацию.

Она зажмурилась, но лучи все равно проникали сквозь веки. Услышала мощный, как грозовой раскат, голос:

– Здравствуй, Элли.

Распахнула глаза и увидела сияющий силуэт человека, который поглощал в себя темные дымные паучьи лапы – мгновение, и они полностью исчезли, а сияние начало меркнуть, силуэт становился все меньше и меньше, он обретал четкость. И вот Элли уже могла различить черты лица, цвет волос…

Это была девочка, и Элли с недоумением узнавала в ней саму себя. Будто зеркальное отражение. Оранжевые сапожки с пряжками, шерстяные брюки, красный тонкий свитер, джинсовая куртка с заплатами на локтях и значком в виде Чебурашки над карманом; волосы, стянутые резинкой в конский хвост, крошечная родинка на подбородке. Все то же самое, один в один, вот только глаза… Они были темные, глубокие, Элли видела в них беззвездное пространство, в котором недавно побывала.

– Здравствуй, – повторила девочка, и голос у нее был обычный, детский. Она отошла от края колодца, приблизившись к Элли. – Позволь поздравить тебя со вторым днем рождения. Тортики, вкусные напитки и подарки будут позже, обещаю.

– Кто ты?

Девочка махнула рукой.

– Ох, как только меня не называли… Многоликий, Блуждающий по мирам, Скользящий… А как тебе такое имечко: Темный жнец? Жутковато звучит, верно? И глупо. Ну какой я, к чертям собачьим, Темный жнец? Э-эх, люди, вы такие фантазеры, – сокрушенно покачала головой. – Еще называли Собиратель дани, Таракан – ну это уж совсем обидно, согласись… Ночной странник…

– Дьявол, – встряла Элли.

– О, нет-нет, вот этого не надо! – девочка поводила пальцем перед своим лицом. – Это я совсем не люблю. Я ничего не знаю ни о дьяволе, ни о Боге, за столетия даже Библию не прочитал, не интересно мне, знаешь ли, читать всякий религиозный бред… Мое настоящее имя слишком сложное. Если честно, я сам его с трудом выговариваю. Те, кто предал меня и заманил в ловушку, называли меня Скиталец. Ничего так имечко, да? Простенько и со вкусом. Мне нравится.

Элли повторила:

– Скиталец.

– Думаю, мы с тобой подружимся, – девочка подмигнула.

– Где мы? Что это за место?

– Люблю любопытных, – Скиталец улыбнулся. – Любопытство – признак ума. А место это… Здесь я родился. Перед нашим знакомством мне захотелось показать тебе свою родину. Странное местечко, верно? Но его больше нет. Это солнце погасло давным-давно. То, что ты видишь, – иллюзия. Я мастер иллюзий.

Девочка вскинула руки.

Темное, с фиолетовым оттенком небо в одно мгновение стало кислотно-желтым. Солнце исчезло. Геометрические конструкции начали таять как мираж, на их месте проступали очертания зданий, корявых деревьев.

Элли повернулась, завороженно глядя, как меняется странный пейзаж.

– Это… это настоящее чудо, – прошептала. У нее перехватило дыхание.

– Пустяки, – заверил Скиталец. – Скоро такие вещи тебя перестанут удивлять.

Элли теперь видела, что вместо «живых» конструкций появляются не здания, а то, что от них осталось, – руины. Это был город, изрядно потрепанный временем. Но некоторые строения, гигантские статуи, колонны сохранили былое величие. Овитые плющом и скованные у основания сетью корней, они все равно источали мощь, и Элли невольно представила, как этот город выглядел раньше.

Колодец исчез, на его месте теперь высилось здание с куполообразной крышей и острым, казалось, достающим до неба шпилем. По кругу здание обрамляли колонны, многие из них были покрыты зигзагами трещин, а некоторые и вовсе превратились в обломки.

– Добро пожаловать в мою тюрьму. – Скиталец улыбнулся и сложил руки на груди. – И это, к сожалению, не иллюзия.

После долгой паузы Элли заметила:

– Здесь красиво.

– Не смей! – голос Скитальца стал хриплым с металлическими нотками. – Не смей называть это место красивым! Это вонючая дыра, в которую меня заманила кучка предателей!

Под кожей его детского лица проступили красные, будто огненные, прожилки. Глаза стали большими, круглыми, как плошки, Элли показалось, что из них сейчас выплеснется черное пространство, которое вмиг поглотит все вокруг. Скиталец уже не говорил, а ревел точно зверь:

– Я ненавижу-у, э-это, ме-есто! Ненавижу-у!..

– Это плохое место! – воскликнула Элли, пятясь от своей разгневанной копии.

Скиталец затопал ногами, как рассерженный ребенок. Стена одного из зданий неподалеку с грохотом обрушилась, взметнув тучу пыли.

– Ненавижу-у!..

– Это плохое место! – громко повторила Элли.

Скиталец застыл в нелепой позе и стоял так почти минуту, а потом дернулось сначала его левое плечо, затем правое, шевельнулись пальцы, прожилки на лице пропали, глаза стали нормального размера. Он встрепенулся и будто бы обмяк.

– Фух… извини, – его голос опять звучал по-детски, губы сложились в ровную и какую-то кукольную улыбку, – но ты задела меня за живое. Раздражительный я стал за последние столетия, иной раз сам себя боюсь… Ну да ладно, забудем о плохом, – махнул рукой. – Пора как следует твое воскрешение отметить. Давненько я праздники не устраивал, давненько… А ну-ка закрой глазки. Закрой-закрой, не бойся.

Элли послушалась, думая о резких переменах настроения Скитальца. Очень не хотелось снова вызвать его гнев, в ушах все еще стоял звериный рев: «Ненавижу-у!..»

– А теперь открой, – попросил мужской голос.

Элли охнула, когда разомкнула веки, а через секунду охнула еще раз. Перед ней стоял натуральный Джонни Депп, самый любимый ее актер. И выглядел он так же, как в фильме «Сонная Лощина» в роли Экабота Крейна – бледная кожа, черные блестящие волосы, шляпа-цилиндр, темный сюртук. Фильм только-только вышел на большие экраны, и Элли посмотрела его буквально неделю назад в кинотеатре Шатуры, а потом уговорила папу купить видеокассету.

За нитку Джонни Депп держал красный воздушный шарик, на котором белыми буквами было написано: «С новой жизнью!» Шарик будто специально повернулся так, чтобы Элли без труда прочитала слова.

– С но-вой жизнь-ю! – проорал Джонни-Скиталец.

В тот же миг желтое небо озарили разноцветные вспышки салюта. Элли почувствовала себя принцессой, попавшей в сказочную страну – страну, в которой возможно все.

Скиталец протянул воздушный шарик. Она приняла подарок с трепетом, ей сейчас хотелось смеяться и плакать одновременно.

Грохот салюта стих, но вспышки продолжали раскрашивать небо. Заиграла музыка. Флейты, скрипки, виолончели, казалось, звучали отовсюду, даже из-под земли. Мелодия была красивой, стройной.

– Пойдем, – мягко произнес Скиталец и протянул руку с открытой ладонью.

Они шли по мощенной каменными плитами площади к зданию с куполообразной крышей, а в небе продолжали расцветать яркие цветы салюта. Сейчас Элли не думала ни о своей гибели в болоте, ни о родителях, ни о прошлой жизни. Восторг и ощущение собственной значимости затмили все. Она даже не сразу заметила, как нитка выскользнула из пальцев и шарик полетел над площадью, все выше и выше.

Поднялись по широким, растрескавшимся ступеням, проследовали между колонн и зашли в полукруглый, обрамленный фресками вход в здание.

Перед взором Элли предстал огромный зал. Везде горели свечи в массивных канделябрах, но были и современные, выглядевшие здесь довольно чуждо светильники с одинаковыми, похожими на шляпку гриба плафонами.

В центре зала стоял широкий овальный стол, вокруг которого в креслах с высокими спинками сидели мужчины и женщины в одеяниях разных эпох.

– А вот и мы! – воскликнул Джонни-Скиталец и вскинул руку.

Люди повскакивали со своих мест и тут же принялись аплодировать. Все смотрели на Элли, и от такого внимания ей стало не по себе.

Из темных проемов в стенах начали выбегать странные карлики с бледной сморщенной кожей и круглыми серебристыми глазами. Уродцы держали в тонких костистых руках подносы с яствами. Элли вдруг осознала, насколько голодна, очень хотелось чего-нибудь сладкого. В предвкушении она сглотнула сгустившуюся во рту слюну.

– Прошу, – Скиталец слегка наклонился и жестом пригласил Элли следовать к столу.

Пока шли к своим местам, он пояснил:

– Здесь собрались тридцать самых достойных. Как и я, эти люди станут твоими учителями.

Элли не понимала, чем удостоилась такой чести. Учителя, аплодисменты, салют. Такое к ней отношение немного пугало. Испытывая смущение, она заняла место за столом, рядом сел Скиталец.

– Эй! – крикнул он. – Ящик сюда тащите!

Карлики засуетились, двое из них, шаркая по полу когтями, промчались по залу и скрылись в темном проеме в стене.

Учителя заняли свои места за столом. Такую одежду, как у них, Элли видела только в исторических фильмах и на картинах. Трое из «достойных» особо ее впечатлили: пожилой индеец с длинными седыми волосами и носом как у орла; японец в кимоно и тощий, черный словно уголь мужчина в черном же фраке, высоком цилиндре на голове и с глазами, в которых будто угольки горели. Было в их движениях и в том, как они смотрели на других, что-то демоническое.

– При жизни многие из них служили мне, – проследив за ее взглядом, сказал Скиталец. – А когда умерли, я их воскресил. Кроме вон того черного во фраке… Это Барон Суббота собственной персоной. Когда я угодил в эту дыру, он уже был здесь. Странный парень, лишнего слова от него не дождешься, но его магия очень своеобразна, если будешь настойчива, он откроет тебе кое-какие секреты. – Понизил голос, кивнул в сторону пожилой, но не утратившей благородной красоты женщины в красном платье: – Обрати внимание во-он на ту даму… Это Катерина Сфорца, Тигрица из Форли. Держись ее, Элли, мой тебе совет. Она научит, как никогда не терять присутствия духа. По мне, так это самое важное.

Элли покосилась на карлика, разливающего из графина в бокал напиток малинового цвета.

– А это кто?

– Чудь белоглазая, – с отвращением в голосе ответил Скиталец. – Они когда-то были людьми, абсолютными моральными уродами. Насильники, педофилы, предатели, гнилые адвокаты… Ты их не жалей, они этого не заслуживают.

Элли заметила двоих карликов, которые, выпучив глаза от тяжести, тащили большой ламповый телевизор. Ее удивило то, что он работал, экран светился, хотя никакого провода, ведущего к сети, не было.

– На стол ставьте, – распорядился Скиталец.

Уродцы выполнили приказ и торопливо убрались восвояси.

Как и электрические светильники, телевизор выглядел в этом зале чуждо. Элли даже вспомнились картинки-загадки из детских журналов, на которых среди множества различных предметов нужно было выбрать, какие не вписывались в общий ряд.

Джонни-Скиталец взял наполненный бокал, поднялся.

– Прежде чем мы услышим поздравления больших шишек, предлагаю выпить за ту, кто поможет мне выбраться из этой дыры!

Учителя повскакивали с мест и одобрительно загомонили, подняв бокалы.

– Скоро все изменится, друзья мои! – Скиталец с улыбкой взглянул на Элли. Подмигнул. – Скоро все изменится.

Он одним глотком осушил бокал и снова уселся в кресло. Выпила и Элли – это оказался очень сладкий напиток с приятным медовым оттенком.

– Ну, а теперь поздравления, – Скиталец хлопнул ладонью по столу.

Экран телевизора мигнул, по нему пошла рябь, а потом появилось четкое изображение: сидящая на троне старушка в белом платье и короной на голове. Рядом стоял лопоухий мужчина.

– Узнаешь их? – спросил Скиталец.

– Да… кажется… это ведь…

– Королева Елизавета Вторая и принц Чарльз. Они настояли, чтобы поздравить тебя одними из первых. Ну как старушке откажешь, ей уж недолго осталось. – Скиталец подался вперед и постучал пальцем по экрану. – Эй, вы меня слышите? Давайте уже начинайте!

Принц Чарльз встрепенулся, на мгновение на его комичном лице появилась растерянность, а затем он поправил галстук, торопливо вынул из кармана серого пиджака лист бумаги, развернул его и принялся читать на ломаном русском:

– Дорогая Элли… – поперхнулся, откашлялся в кулак, извинился на английском и начал заново: – Дорогая Элли, от имени королевской семьи позвольте поздравить вас с новой жизнью. Со своей стороны мы обещаем вам всяческую поддержку…

Пока он зачитывал текст, королева Елизавета улыбалась и кивала. А Элли чувствовала себя неуютно, будто попала на шикарный бал в бедном простеньком платье. Даже возникла мысль, что все это какая-то большая ошибка и на ее месте сейчас должен быть кто-то другой.

Принц дочитал текст, сложил бумажный лист, сунул его обратно в карман и поклонился. Королева меланхолично похлопала одной ладонью по другой.

– Спасибо, – промямлила Элли.

Скиталец щелкнул пальцами.

На экране появилось с полсотни, в основном пожилых, людей. Они стояли на фоне роскошного, похожего на дворец здания.

– Это члены Бильдербергского клуба, – Скиталец скривился. – Те еще ребята. Сильные мира сего, алчные и жестокие. Но полезные, пока живы. – Он приложил ладонь к губам и прошептал Элли с легкой усмешкой: – Надеются на воскрешение, упыри недоделанные.

Один из членов клуба, как и принц Чарльз, по бумажке зачитал поздравление.

А потом была тайная еврейская организация, Билл Клинтон со своей женой Хилари, император Японии Акихито, Билл Гейтс, глава колдунов России, Оззи Осборн, Мадонна…

Поздравления начали утомлять Элли. Все эти знаменитости и сильные мира сего не вызывали восторга. К ее облегчению, Скиталец произнес, откинувшись на спинку кресла:

– Пожалуй, хватит, – щелкнул пальцами, оборвав поздравление Анджелины Джоли.

На экране без звука теперь шел фильм «Рокки-2», причем с середины. Элли без труда его узнала, ведь папа любил серию про боксера Рокки, а вторую часть пересматривал едва ли не раз в полгода.

– Поздравления начинают тяготить, когда их слишком много, – заметил Скиталец. – Они даже меня утомили… А ты ешь, не стесняйся.

Элли кивнула и принялась за еду. Быстро расправилась с жареной куриной ножкой, картофельным пюре и небольшой порцией винегрета. А вот пирожное уже съела не спеша, наслаждаясь божественным вкусом.

Учителя тихо переговаривались между собой, некоторые из них даже не прикоснулись к еде, довольствуясь напитками. Барон Суббота сидел так, будто палку проглотил, и курил сигару, выпуская струйки сизого дыма через ноздри. Сидящий рядом толстяк в «вышиванке», чубом на голове и длинными усами поглядывал на него недовольно, но не забывая уплетать за обе щеки салат оливье. Катерина Сфорца о чем-то беседовала с бородатым стариком в красной феске, и время от времени цепляла вилкой кусочки овощей со своей тарелки.

– Почему я? – спросила Элли, покончив с пирожным.

Скиталец сидел откинувшись в кресле и положив руки на подлокотники. Он смотрел на экран телевизора, глаза были прищурены.

– Я видел, как ты тонула в болоте, – говорил тихо, немного задумчиво. – Смотрел глазами воронов. И я чувствовал то же, что и ты: страх, отчаяние, ненависть к тому маньяку…

– Его зовут Лир! – процедила Элли.

– Знаю. Когда-нибудь ты ему отомстишь, обещаю. У тебя будет достаточно времени, чтобы обдумать свою месть. – Он не отрывал взгляда от экрана. – Когда трясина сомкнулась над твоей головой, Элли, я вдруг понял: именно ты поможешь мне выбраться из этой тюрьмы. Это было озарение. Не знаю, как и когда, но именно ты приведешь мне человека, которого я искал долгие века. Человека, чей разум выдержит мою сущность… Я так хочу свободы, Элли… Мне нужен простор… Я угасаю здесь. Год за годом, век за веком… И теряю силы. А все эти суки гребаные! – закричал он и ударил кулаком по подлокотнику. – Ненавижу-у! А главное, кто, какие-то букашки! Можешь себе представить такое? Меня, того, кто сводил с ума целые цивилизации, перехитрили и предали вонючие букашки! Тринадцать славянских ведьм клялись мне в преданности, а сами… сами сговорились и заманили меня в ловушку. А самое обидное, что я не смог им отомстить. Суки дожили свои дни и тихо, мирно сдохли, не оставив потомства. Их магия была мне непонятна, такой магии вообще существовать не должно. И где, спрашивается, они ей научились, а? Не магия, а какое-то извращение! – Скиталец сорвал с головы цилиндр и швырнул его на стол. На его лице снова проступили красные прожилки, и он теперь выглядел как страшная пародия на Джонни Деппа. – И я не понимаю природу этой дыры. Какой-то карман в пространстве. Как его создали и кто? И что за хрень бродит по мерцающей тропе?.. Мне нужна свобода, Элли. Я устал жить среди этих развалин.

Элли хотелось стать сейчас маленькой и незаметной. Она чувствовала исходящие от Скитальца холодные волны.

Учителя притихли, некоторые из них сидели, втянув головы в плечи. Только индеец, Катерина Сфорца и Барон Суббота выглядели совершенно спокойными – последний все так же курил сигару, выпуская дым через ноздри.

– Тебе придется забыть о прошлой жизни, Элли, – продолжил Скиталец после длительной паузы. – Забыть о родителях, друзьях… Это будет сложно, но ты сможешь. И поверь, это не большая цена за знания, которые здесь получишь. Совсем не большая. Просто положи на одну чашу весов возможности, о которых человек может только мечтать, – он приподнял руки с открытыми ладонями, – а на другую положи ограниченность, однообразие и трагичность жизни. Ее рамки узки, и если удается вырваться за них хотя бы на миг, то это уже удача. Но счастье – исключение, а не правило, – он поморщился и опустил одну ладонь, будто на нее положили невидимую гирю. – Ты же научишься выходить за рамки, когда пожелаешь… Воспаришь над серой массой яркой стрекозой и полетишь, куда пожелаешь. Для тебя не будет преград. Неплохая перспектива, согласись? – он тряхнул ладонями. – Некоторые из тех, кого ты сейчас видела на экране этого ящика, готовы за такое убивать, устраивать войны, пожирать собственных детей. Черт возьми, да они так и делают, лишь бы ощутить себя пупами земли. Но вот что я тебе скажу, Элли… При всем своем раздутом самомнении, они не раздумывая сожрут тонны вонючего дерьма за одно только обещание, что после их смерти я воскрешу их и приобщу к миру магии. Они живут надеждой, – Скиталец коротко рассмеялся. – Ну и пускай грызут эту кость, пока могут.

– Ты их не собираешься воскрешать? – осмелилась спросить Элли.

– А зачем? Доиграют свои роли – и в утиль. Их место займут другие. Это справедливо. Нет, ты не думай, я имею в виду лишь тех, кто мне совсем не интересен, таких, как упыри из тайных клубов, таких, кто живет лишь мыслью о золоте и власти. Зачем, скажи на милость, пополнять ряды воскрешенных всяким мусором? Воскрешение – это честь, а не обыденность. К тому же это действо нарушает правила самой Вселенной, а с ней, скажу тебе, шутки плохи. Но она терпит, пока вторая жизнь дается достойным. Можно, конечно, и недостойных воскрешать, но тут главное – меру знать.

– А кто достоин?

– Для этого нужно быть очень неординарным человеком. Злым ли, добрым – не важно. Важно лишь то, насколько яркий след он оставил после себя. Ну, или человек с потенциалом, но чей жизненный путь оборвался.

– Такой человек, как я?

– Вот именно, – Скиталец дотронулся до ее плеча.

– А воскрешенных много?

– Меньше, чем мне хотелось бы, Элли. Многие отказываются от этой чести, и я их выбор уважаю. Они уходят в небытие с мыслью, что жизнь их была полноценной и добавлять к ней вечность – перебор. А некоторые отказываются по моральным соображениям, считают меня абсолютным злом, представляешь?

Он сокрушенно покачал головой, и Элли уловила в этом жесте что-то притворное.

– Ты только посмотри на него! – весело воскликнул Скиталец, указывая пальцем в экран телевизора. – Обож-жаю этого парня! Видела, как он тому типу в морду заехал, а? Вот это я понимаю… Ну, старина Сильвестр, ну крутой мужик! Вот честное слово, когда он умрет, воскрешу его. Думаю, даже Вселенная не будет против. Сталлоне этого заслуживает. Воскрешу его и Оззи!

Элли непроизвольно улыбнулась. Она вспомнила папу, который вот так же шумно восхищался Гойко Митичем, сыгравшим множество ролей в фильмах про индейцев. Пока Скиталец говорил про воскрешение и достойных, она сидела в каком-то напряжении, а теперь расслабилась и подумала, что неплохо бы съесть еще одно пирожное.

– Вот что вы, люди, действительно хорошо умеете делать, так это фильмы снимать, – Скиталец широко улыбался. – Ты видела «Джентльмены удачи»? Раз сто смотрел и все равно смеюсь до слез. Вот это я понимаю – искусство. Настоящее искусство! Это вам не хухры-мухры!

В следующую секунду произошло то, от чего лицо Скитальца скривилось, стало злобным…

Карлик, который только что принес поднос с печеньем, неловко повернулся и опрокинул графин. Напиток растекся по столу, а несколько капель попали на экран телевизора.

В зале воцарилась тишина. Элли снова почувствовала внутреннее напряжение. Это внезапное затишье ей сейчас казалось секундами между вспышкой молнии и грозовым раскатом.

И насчет «грома» она не ошиблась.

Когда карлик начал пятиться от стола, втянув голову в плечи, Скиталец вскочил с кресла и заорал:

– Стоя-а-ать, мра-азь! – Голос был не человеческий, так мог бы реветь ветер в тоннеле.

Карлик рухнул на колени, заскулил, его серебристые глаза будто выцвели, став похожими на две грязные лужи.

– Мра-а-азь! – орал Скиталец.

Элли увидела, что он становился больше, словно внутри его была пружина, которая начала распрямляться. С треском рвалась одежда, на спине вздулся горб, с мясистым чавканьем удлинялись руки, ладони стали широкими, как лопаты.

Скиталец схватил телевизор и с легкостью швырнул его через зал. Телевизор врезался в украшенную мозаикой стену, кинескоп взорвался, обломки и осколки посыпались на пол.

Несчастный карлик дрожал всем телом. Его бледные собратья попрятались в темных проемах в стенах. А учителя застыли на своих местах, будто окаменели.

Нижняя челюсть Скитальца опустилась до уровня груди, в огромной, черной, как космос, пасти блестели белизной кривые иглы зубов.

Элли не хотела на это смотреть, но что-то мешало закрыть глаза или отвести взгляд. Она, как и учителя, сидела неподвижно, затаив дыхание.

Скиталец словно гора навис над трясущимся уродцем. Пасть – обрамленная зубами дыра – стала еще больше. Карлик заверещал, попытался уползти, но Скиталец схватил бедолагу, оторвал от пола, засунул его голову себе в пасть…

Элли вскрикнула и все же нашла в себе силы закрыть глаза. Она слышала звук раздираемой плоти, хруст костей, влажное чавканье. Перед мысленным взором начали появляться страшные образы…

С высоты птичьего полета она видела огненную волну, бегущую по осеннему лесу. Деревья в мгновения сгорали, как спички, и превращались в ничто. Волна пожирала все на своем пути, оставляя за собой черную пустыню и пепельные вихри.

Видение резко сменилось другим зрелищем: заснеженное поле и кресты с распятыми обнаженными людьми. Обледенелые тела, искаженные предсмертной мукой лица. Их было тысячи, десятки тысяч крестов, тел, лиц – застывшая холодная агония до самого горизонта.

А до ушей Элли продолжали доноситься чавканье и хруст костей.

Теперь она видела затопленный город. В воде плавали трупы людей и животных.

Образы менялись все быстрее и быстрее…

Перед глазами разрывались бомбы; люди палили из ружей и автоматов; какой-то мужчина в военной форме орал с трибуны и отчаянно жестикулировал; заборы с колючей проволокой; трубы, из которых валил густой черный дым; толпа, кувалдами разбивающая памятники на кладбище; тощий пес, ковыляющий по пустынной улице; старики в лохмотьях; детские лица и глаза, в которых пылал ужас…

– Ну вот, я опять сорвался, – услышала Элли.

Видения исчезли, сменившись темнотой, в которой мелькали красные пятна.

– Но вы же сами видели, он это заслужил.

Элли открыла глаза.

Скиталец стоял возле безголового трупа карлика, и теперь он лишь отдаленно походил на Джонни Деппа. Выпирающий из спины горб никуда не исчез, правая сторона лица выглядела так, будто ее обварили кипятком, а от черных блестящих волос остались лишь неряшливые островки на голом черепе.

– Он это заслужил, – повторил Скиталец. – Он испачкал мой телик!

Элли боролась с тошнотой, ей хотелось погрузить лицо в холодную воду, чтобы остудить разгоряченную кожу.

Скиталец пошел к выходу из зала. Остановился.

– Элли, – тихо произнес, не оборачиваясь. – Нас ждет прекрасный долгий путь. Ты ведь не разочаруешь меня?

– Нет, – выдавила она.

– Вот и отлично. Празднуй, дорогая. Сегодня твой день. А я устал.

С этими словами он проследовал к дверному проему и вышел из зала.

Учителя принялись тихо переговариваться, а карлики подбежали к трупу собрата и потащили его прочь от стола.

Элли невыносимо захотелось побыть одной. Хотя бы пять минут. Она вышла из-за стола и, стараясь не обращать внимания на пристальные взгляды учителей, чуть ли не бегом пересекла зал и вышла наружу.

Она встала между колонн у основания широкой лестницы. Увидела громадное, будто состоящее из черного дыма, чудовище, пробирающееся среди развалин. Медленно перебирая паучьими лапами, Скиталец двигался прочь от дворца. Каждый его вдох сопровождался глухим утробным гулом, а выдох – протяжным стоном.

Глядя ему вслед, Элли подумала, что сказка оказалась страшной, а чудеса темными. Свое будущее она сейчас представляла смутно, но в одном была уверена твердо: чему бы ее здесь ни научили, она не забудет то, чему учили мама с папой – быть хорошим человеком.

Но все меняется, и уже через год Элли заберет у учителя Хидэеси самурайский меч и безжалостно отрубит головы троим карликам. Как и Скиталец в день ее воскрешения, она будет твердить: «Они это заслужили!»

Да, сказка оказалась страшной, а чудеса темными, но скоро Элли увидит в этом свое очарование.

* * *

Ольга проглотила две таблетки аспирина, запила их морсом и уже через минуту погрузилась в сон. Ей снился Древний город, учителя. Она снова была тринадцатилетней девочкой по имени Элли. Девочкой, попавшей в сказку. Желтое небо в брызгах салюта, звуки свирелей и скрипок, Джонни Депп в черном цилиндре… и красный шарик с надписью «С новой жизнью!».

 

Глава семнадцатая

После того как Ольга ушла, Алина еще какое-то время сидела за столом и глядела апатично на пламя свечи. Сознание было ясное, как никогда, и где-то на его задворках внутренний голос шептал: «Доверься Ольге. Все равно ведь нет выбора. Так будет проще, так будет правильно…»

Но она чувствовала, как постепенно нарастает гнев, делая этот трусливый голосок все тише и тише. А с гневом росла уверенность, что даже из такой мерзкой ситуации должен быть выход. И какая она, к черту, мать, если, сложив лапки, отдаст собственного сына какому-то демону?

Когда гнев достиг пика, Алина ощутила ненависть к себе. Ведь, слушая Ольгу, почти сдалась, даже не пытаясь бороться. Как всегда, спряталась за стеной «Будь что будет». Да будь она проклята, эта стена! Алина плюнула бы сейчас самой себе в лицо, если бы могла.

– Нет, Оля, я так просто не сдамся, – прошептала.

В каком-то порыве вскочила как ошпаренная, схватила за спинку стул и с яростью швырнула его в стену. Грохот резанул по нервам, но этот разорвавший гробовую тишину звук был как выстрел перед стартом, он породил отчаянную мысль: «Взять Максимку на руки и бежать!»

Алина устремилась к дивану, протянула руки к сыну и тут же почувствовала, как ладони погрузились в вязкую, горячую невидимую преграду.

Вскрикнула, отшатнулась и, не раздумывая, повторила попытку. Кожу обожгло, от боли в глазах потемнело, но она терпела, стараясь прорвать невидимую преграду и дотянуться до сына. Когда пальцы почти коснулись его лица, под ногти будто иглы вогнали. Алина застонала, отпрянула от дивана.

– Максим, проснись! – выкрикнула. – Проснись!

Но он не реагировал. Его дыхание было ровным, веки чуть подрагивали.

Алина запустила ноющие от боли пальцы в свои волосы и некоторое время стояла так в полной растерянности, потом выдавила с напряжением в голосе:

– Ладно, Оля, ладно… Мы еще посмотрим!

Она стремительно вышла из гостиной, взяла на кухне чайник с водой, рукавицы-прихватки и вернулась к сыну.

– Так… ладно.

Поколебалась пару секунд и вылила немного воды из чайника на лицо Максимки.

Тот даже не поморщился.

– Да проснись же ты! – со злостью выкрикнула Алина и швырнула чайник на пол.

Она чувствовала, как сквозь гнев пробивается новая волна отчаяния. Максимка был так близок и так недоступен. Эта магия Ольги казалась ей мерзкой насмешкой, неописуемой подлостью. К горлу подкатил горький комок, Алина с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Натянула на ладони рукавицы, взмолилась:

– Господи, помоги!

Задержала дыхание, мысленно досчитала до трех и потянулась к сыну. Руки обожгло. Алина завыла сквозь стиснутые зубы, но решила терпеть до последнего. Внушила себе, что стоит лишь коснуться сына, и магия рассеется. Боль раскаленными иглами вонзалась в пальцы, ладони, запястья и ползла выше к предплечьям. Рукавицы были абсолютно бесполезны. Иллюзорная преграда оказалась слишком крепка, и уже на грани потери сознания Алина сдалась, отступила, сорвала рукавицы. Хотелось кричать, выплеснуть наружу злость, хотелось ломать стулья о стены, крушить всю мебель в этом проклятом доме…

И ей стоило больших усилий, чтобы взять себя в руки.

«Спокойно! – мысленно твердила она. – Спокойно, спокойно!..»

У нее еще хватало здравого смысла, чтобы сознавать: если начнется истерика, то и до сумасшествия недалеко.

– Это еще не все, Оля, – произнесла, чтобы собственным голосом поддержать в себе угасающую надежду.

Посмотрела на ладони. Вопреки ожиданию, кожа не покрылась волдырями от ожога, а всего лишь покраснела, да и боль быстро отступала. Алина решила, что будет еще и еще пытаться прорваться через магическую преграду, если не придумает что-то поумнее. Лишь бы не поддаваться крайностям вроде апатии и истерики.

Она подняла с пола чайник, поставила его на стол и этими простыми действиями самой себе доказала, что смогла взять эмоции под контроль. Уже неплохо. А теперь – сосредоточиться и думать, думать. Решение должно найтись. Не хотелось верить, что Ольга все предусмотрела. Нужно только напрячь мозги.

Вот только эта духота в доме…

Алина сделала глубокий вдох и поняла, что сейчас просто необходимо выйти на свежий воздух.

– Ничего, сынок, мы что-нибудь придумаем, – она даже удивилась, насколько уверенно произнесла эти слова.

Минуту спустя, стоя на крыльце, Алина обратила внимание, что в деревне неестественно тихо. Как на кладбище. Ей даже почудилось, что все эти дома, деревья, заборы просто взяли и застыли во времени, а детский гомон, перебранки соседей, музыка из радиоприемников остались где-то там, в другой реальности. Вспомнились слова Ольги: «Извини, но я должна была подстраховаться», они прозвучали в голове сейчас особенно жутко, как приговор.

– Что ты сделала? – Алина на ватных ногах спустилась с крыльца, пересекла двор, вышла за калитку.

Пустынная улица. Ни единой души. Но где же все люди? Ответ на этот вопрос тяжело заворочался в сознании, сформировался в страшные слова: «Они все мертвы!» – и вызвал у Алины холод в груди, руки покрылись «гусиной кожей».

– Нет, не может быть. Не может…

Она заметила лежащего в траве возле забора человека. Мертв? Неужели страшная догадка подтвердилась? От этих мыслей слова «не может быть» застряли в горле, но Алина сказала себе не паниковать раньше времени, хотя ей с трудом удавалось сохранять самообладание.

Чувствуя себя персонажем бредового сна, она проследовала вдоль забора, подошла к человеку.

Мужчина лежал, свернувшись калачиком. Он дышал, более того – тихо похрапывал.

– Живой!

Алина закрыла глаза и стояла так с минуту. Ждала, когда спадет нервное напряжение. Сквозь сомкнутые веки просочились слезы. Она слышала храп мужчины, и этот звук ей сейчас казался прекрасной музыкой.

«Они не мертвы! – с облегчением сказала себе. – Никто не мертв!»

Открыла глаза, опустилась на колени.

– Эй! – ткнула ладонью мужчину в плечо. – Эй, просыпайтесь!

Решила не деликатничать и начала грубо трясти его, даже по щеке пару раз шлепнула.

– Да очнитесь же вы!

Он замычал, лицо исказила недовольная гримаса, веки приоткрылись и тут же сомкнулись вновь.

Алина сокрушенно покачала головой и решила повторить попытку растормошить мужчину. Она схватила его за ворот рубахи и тут же почувствовала, как что-то мягкое уперлось ей в бок. От неожиданности вскрикнула, вскочила на ноги… и увидела Цезаря.

Пес вилял хвостом и смотрел на нее влажными глазами.

– Бог ты мой! – выдохнула Алина. – Цезарь?

А потом она заметила его хозяина и едва не расплакалась от переизбытка эмоций – всхлипнула и сразу же зажала рот ладонью. Идущий в ее сторону неуверенной походкой Федор сейчас ей показался мессией, который способен найти выход из критической ситуации.

Вот только выглядел он очень изможденным, а его правая рука была не слишком умело перебинтована.

Алина устремилась к нему, подбежала, обняла, почувствовала, как он робко ответил на ее объятия. Когда отстранилась, заглянула ему в глаза.

– Это все она, Федор! – заговорила быстро. – Это все сделала она, чертова ведьма! Она приходила ко мне… Ей нужен Максимка, понимаете? Мой сын нужен! Она умеет делать такие вещи… такие… Это было настоящее колдовство, магия! Клянусь вам, я видела все своими глазами!

– Стоп, стоп! – Федор приподнял перебинтованную руку, и Алина заметила проступившую сквозь повязку кровь. – О чем вы говорите? Знаете, я сейчас плохо соображаю, чувствую, что вот-вот срублюсь. На ходу засыпаю. Не знаю, что происходит.

– Это Ольга! – выкрикнула ему в лицо Алина и сразу же осеклась, испуганно заозиралась.

– О чем вы?

– Не здесь, – она схватила Федора за руку. – Пойдемте скорее в дом, я все объясню. – И добавила растерянно: – Хотя у меня самой все это в голове не укладывается.

Алина потянула Федора за собой. Возле калитки с ненавистью посмотрела на дом Ольги. На мгновение ей показалось, что в одном из окон второго этажа между занавесками виднеется силуэт человека… Но нет, всего лишь воображение разыгралось. Однако у Алины все равно возникло ощущение, что за ней и Федором кто-то наблюдает. В голову даже пришла жуткая мысль: «У этой проклятой тишины есть глаза!»

Во дворе Федор остановился, часто заморгал и пару раз хлопнул себя ладонью по щеке.

– Долго не продержусь. Понимаю, что засыпать нельзя, но…

– Держитесь! – резко бросила Алина.

– Почему все уснули, а? Я видел, как сосед отрубился прямо посреди огорода, а Валька Фролова не дошла двух шагов до своего двора, так и уснула возле калитки. Хотел помочь, но… какое там, меня тоже почти сморило. Помню, сел на крыльце, глаза закрыл… а потом – боль в руке. Вскочил как ошпаренный. Цезарь укусил, представляете? Конкретно так цапнул. Хотел его ударить, но он заскулил… и смотрел на меня так, что до меня наконец дошло: что-то хреновое вокруг творится! Очень хреновое. И засыпать нельзя. А я ведь вам говорил, помните? Говорил, что должно случиться что-то плохое…

– В дом! – Алина потянула его к крыльцу. – Пойдемте в дом скорее.

– Выходит, не такой уж я и параноик.

Алина буквально физически чувствовала, как уходят драгоценные секунды. Сама ситуация казалась ей капканом, который вот-вот захлопнется. И тогда все, конец.

– Это Ольга! – с пылом повторила она, когда вслед за Федором зашла в гостиную. – Она все мне рассказала. Сидела вот за этим самым столом и говорила, говорила… И колдовала! Это была настоящая магия, Федор! И она делала это с такой легкостью, без усилий…

– Ольга? Ваша соседка?

– Вы должны мне поверить!

Федор потер пальцами слезящиеся глаза.

– Учитывая, что все в деревне уснули, как по приказу… Вот же ж, черт, Ольга? Ведьма? Я с ней никогда особо не общался, но… мне всегда казалось, что с ней что-то не так.

– С ней все не так! А ведь она была моей подругой. Все оказалось ложью.

– В голове не укладывается.

– А еще она мне про Лира рассказала. Насчет него вы были правы во всем. Он действительно был маньяком. Хотя это меня сейчас меньше всего волнует.

Федор тяжело задышал.

– Что? Что она вам про него рассказала?

– Не сейчас, – Алина поморщилась.

– Что рассказала? – рявкнул Федор. – Она рассказала про то, как он убил Элли?

– Нет. Но кажется, она про него знает все. Возможно, они были как-то связаны, не знаю.

– Связаны, – ошарашенно повторил Федор.

– В этом я не уверена.

– Теперь все сошлось.

Алина взглянула на Максимку, и ощущение ускользающего времени обострилось. Она вцепилась в перебинтованную руку Федора и, не обращая внимания на то, что тот сморщился от боли, прошипела:

– Послушайте. Послушайте меня… К черту Лира! Он сдох, его больше нет, забудьте. Сейчас нужно думать, как нам спастись, как спасти моего сына. Ольга собирается забрать Максимку и сделать с ним что-то ужасное!

– Забрать вашего сына?

– Да! И она это сделает…

– Твою мать!

– … если мы не сбежим отсюда! Она сказала, что с Максимкой ничего плохого не случится, но я ей не верю!

– Тогда в чем дело? – Федор сурово посмотрел ей в глаза. – Хватаем его и бежим! Главное до трассы добраться, а там…

– Она заколдовала его! – выкрикнула Алина, чувствуя: еще несколько минут бездействия – и начнется истерика.

– Что?

– Смотрите!

Она подскочила к дивану, резко выдохнула и потянулась к сыну. Руки, как и раньше, наткнулись на вязкую горячую преграду, кожа мгновенно покраснела. На этот раз Алина сдалась быстро. Отступила на шаг, с выражением злости на лице покосилась на Федора.

– Видели? Ольга сказала, что я не смогу разбудить его, не смогу даже прикоснуться. Это колдовство… и я не знаю, что делать, Федор, не знаю. Я пыталась, но ничего не выходит. Это с ума меня сводит! Мы должны…

Она не договорила, так как с изумлением увидела, как Цезарь, который все это время не находил себе места – то ложился на пол, то вскакивал и начинал к чему-то сосредоточенно принюхиваться, – подошел к дивану и ткнулся мокрым носом в щеку Максимки, а потом еще и лизнул его пару раз. Мальчик на это никак не отреагировал, зато у Алины сердце заколотилось в бешеном темпе.

– Вы видели? – взвизгнула она, после чего опустилась на колени и крепко обняла пса за шею.

– Я не слепой, – отозвался Федор. – Ольга сказала, что вы не сможете прикоснуться к нему? – он сделал акцент на слове «вы». – Как насчет других? Не могла же она все предусмотреть. Одно то, что я не уснул и еще держусь, говорит, что эта ведьма не всесильна.

Он хлопнул себя ладонью по щеке, взъерошил и без того неопрятные волосы, затем подошел к Максимке и коснулся его лба.

– Легко! – после небольшой паузы сказал он, и в его голосе сквозило торжество. – Эта сучка не все предусмотрела.

– Не все, – вытирая внезапно выступившие слезы, повторила Алина.

– Эй, малыш, – Федор легонько встряхнул Максимку. – Малыш!

Он не просыпался.

– Ладно, не важно… Я понесу его.

– Нужно спешить, – напомнила Алина.

– Да-да, конечно, вот только…

Федор быстро вышел из гостиной. В прихожей взял с лавки ведро с водой и, не раздумывая, окатил себя с головы до ног. Отфыркиваясь, вернулся в комнату.

– Вот теперь – порядок. Авось не вырублюсь по дороге. Знать бы еще, где сейчас Ольга.

– Надеюсь, дома у себя, – сказала Алина, сильно нервничая.

Федор зачесал пятерней мокрые пряди и взял Максимку на руки.

– Ну что, вперед.

Алина кивнула, но, прежде чем последовать за Федором, взяла с журнального столика наконечник стрелы, подарок, который так обрадовал вчера Максимку. Уж что-что, а амулет на удачу сейчас точно был не лишний.

Когда вышли со двора и двинулись прочь от дома Лира, Федор забормотал:

– Вот мы попали в историю… Ко всему был готов, но чтобы такое. Ну ничего, ничего, выкарабкаемся. Знаете, Алина, когда я руку перебинтовал, Цезарь меня за штанину зубами схватил и начал тянуть, будто звал куда-то. Даже рычал из-за того, что я мешкал. К вам он меня звал, теперь-то ясно. Считайте, что Цезарь – наш ангел-хранитель.

Алина с благодарностью взглянула на пса, который семенил рядом. Иногда он застывал на мгновения в напряженной позе, прял ушами и принюхивался.

– Хорошо, что рука болит, – продолжал бормотать Федор, прижимая к себе спящего Максимку, – это тонизирует похлеще кофе… Но от кофе я тоже сейчас не отказался бы. И чем крепче, тем лучше, – он покосился на Алину. На его изможденном лице обозначилась грустная улыбка. – Извините, что болтаю без умолку. Мне сейчас так легче.

– Нашли в чем извиняться, – бросила Алина. – Я сама готова болтать о чем угодно, лишь бы не идти в этой проклятой тишине. Как подумаю, что Ольга всю деревню усыпила – мурашки по коже. Представляете, на что она еще способна?

Федор фыркнул.

– Не представляю и представлять не хочу. У меня и без того сейчас мозги набекрень.

Впереди посреди улицы стояла белая «Волга». Водитель спал, откинувшись на спинку сиденья.

Федор замер и с надеждой посмотрел на Алину.

– Вы машину водите?

– Нет.

– Как и я, – он продолжил путь. – Да уж… мы с вами два сапога пара. Таким, как мы, противопоказано попадать в экстремальные ситуации.

– Такие, как мы, чаще всего и попадают, – заметила Алина.

Они проследовали мимо скамейки, на которой, привалившись друг к другу, сидели две старушки. У одной из них на подоле платья лежала выпавшая изо рта вставная челюсть.

До окраины деревни уже было недалеко. Вон уже и новострой виднелся, вагончики рабочих, штабеля кирпичей.

«Слишком все просто, – вдруг подумала Алина с нарастающей тревогой. – Что-то здесь не так!»

Она то и дело озиралась по сторонам, оглядывалась. Ее не оставляло ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Собралась уже поделиться своими подозрениями с Федором, но тот неожиданно воскликнул:

– Вы видели? Там, на той крыше! – его голос вибрировал от напряжения.

– Где? Что? – обомлела Алина.

– Там! – он кивнул в сторону дома впереди. – Что-то серое на крыше было… Кто-то… Всего мгновение.

– Кошка?

– Нет, точно не кошка. Что-то крупнее. Или я уже с ума схожу.

Цезарь пробежал вперед по улице, остановился, напрягся и зарычал, оскалив пасть.

– Он что-то чует, – заметила Алина и тут же услышала звук автомобильного двигателя.

А затем и увидела вдалеке, возле заброшенного коровника, грузовик, который двигался в сторону деревни, оставляя за собой клубы пыли.

Федор застыл на месте, нервно покусывая нижнюю губу.

– Что будем делать?

– Нам нельзя сейчас так рисковать. Лучше пока где-нибудь укрыться, – Алина стиснула в кулаке наконечник стрелы и даже не почувствовала, как острые грани впились в кожу.

Федор потер пальцами лоб.

– Вы думаете…

– А вдруг водитель заодно с Ольгой? Сейчас ничего нельзя исключать.

– Согласен.

Федор поглядел вправо, туда, где между двумя заборами был заросший кустарником и заваленный подгнившим горбылем проем.

– За мной, живо!

Алина, мгновенно оценив укрытие, устремилась за Федором. Чтобы хоть как-то подбодрить себя, она твердила мысленно: «Все обойдется! Все обойдется!»

Спрятались. Федор, секунду поколебавшись и с некоторой виной взглянув на Алину, положил Максимку на землю, давая рукам отдохнуть. Настороженно огляделся.

– А Цезарь где?

Алина осмотрела улицу сквозь кустарник.

– Понятия не имею, – она перевела взгляд на грузовик.

Подъезжая к деревне, тот снизил скорость. Остановился возле строительных вагончиков. Из кабины, зевая, выбрался толстый мужчина в синей спецовке. Посмотрел направо, налево, потом принялся тереть глаза, продолжая зевать.

– Это Лешка Лазарев, – определил Федор. – Он наш, сорокинский. Как я сразу его грузовик не узнал? Ложная тревога.

Алина согласилась:

– Похоже на то. Ложная тревога.

Мужчина, пошатываясь как пьяный, сделал несколько шагов в сторону вагончиков, потом остановился, вытер рукавом спецовки пот со лба и уселся прямо на землю.

– Сейчас уснет, – заметила Алина, выбираясь из укрытия. – А он ведь увезти нас отсюда может!

Не дожидаясь, пока Федор возьмет на руки Максимку, она побежала к водителю. Хотела окликнуть его на ходу, но побоялась поднимать лишний шум. Ей казалось, что своим криком может пробудить что-то зловещее, пока дремлющее.

Она увидела, как водитель завалился на траву, и подумала, что еще не поздно, сон еще не поглотил его полностью. Есть еще шанс растормошить бедолагу, она ведь уже была рядом, несколько мгновений и…

То, что Алина увидела в следующий миг, заставило ее остановиться, сердце подскочило к горлу от шока. Перед ней, будто бы из ниоткуда, возникли невысокие призрачные силуэты. Они стояли на дороге, преграждая путь. Серебристые глаза смотрели не мигая.

– Что за чертовщина? – услышала она за спиной изумленный голос Федора.

И она могла бы так ответить на его вопрос, если бы не потеряла дара речи: «Это страховка Ольги! У нас с самого начала не было ни единого шанса».

Призрачные фигуры быстро обрели четкость, будто плотью обросли. Теперь Алина видела, что это шесть уродливых существ с бледной, сморщенной, как у стариков, кожей и длинными костистыми руками. Именно таких тварей изображал Лир на своих панно. Еще одна тайна раскрылась. Чудовища старого маньяка оказались реальными.

Они стояли, не нападали, но угрожающе скалили пасти и морщили морды.

– Что теперь делать-то? – растерянно прошептал подошедший к Алине Федор. Он крепко прижимал к себе Максимку и судорожно переводил взгляд с одного уродца на другого.

– Фы не плойдете, – прошепелявил карлик, у которого вместо одного глаза зияла дыра, обрамленная темной коростой.

– Не пройдете, – четко повторил другой, с пучком седых волос на голове, уродец. Он усмехнулся и вытер тонкими пальцами с длинными когтями вытекшую на скошенный подбородок слюну. – Не узнаешь меня, дорогая? Ну же… неужели я так сильно изменился?

У Алины возникла невнятная догадка, которой что-то мешало сформироваться в уверенность. Но карлик покончил с недомолвками и сказал прямо:

– Обидно даже, родного мужа не узнаешь. И как, скажи на милость, я выбрал такую, как ты?

Алина ошеломленно захлопала глазами, попятилась, мотая головой из стороны в сторону, будто отрицая услышанное.

– Ан… Антон?

Глядя на нее исподлобья, он растянул безгубую пасть в жутком подобии улыбки. Между рядами зубов мелькнул серый язык. Удивительно, но Алине показалось, что она чует запах одеколона, без которого ее муж обойтись не мог. Будто даже чудовищная трансформация не смогла выветрить из пор этот запах.

– Что делать будем? – тихо, с опаской повторил Федор. Его лицо блестело от пота, на висках пульсировали вены.

Алина понятия не имела, что теперь делать. Она чувствовала себя зверем, угодившим в ловушку, и очень жалела, что не прихватила с собой тот здоровенный тесак для рубки мяса, который лежал на кухне Лира среди прочих ножей.

Зато у нее имелась нарастающая с каждой секундой злость.

– Прочь! – прошипела Алина, вспомнив, что до сих пор держит в руке наконечник стрелы. А еще были зубы, ногти.

– Нет, дорогая, – карлик поводил пальцем перед своей мордой. – Это вам придется развернуться и… – он замолчал, насторожился, как и остальные уродцы. Повел носом. – Я что-то чую! Хм-м… Я…

Он понял, что почуял, и это заставило его заверещать.

Цезарь серой бесшумной тенью выскочил из зарослей крапивы, стремительно преодолел несколько метров и бросился на тварь, которая когда-то была человеком по имени Антон. Пес сбил карлика с ног и с хриплым яростным урчанием сомкнул челюсти на его перекошенной от ужаса морде. Тряхнул головой, разрывая плоть. Шерсть Цезаря на загривке стояла дыбом, в каждом движении – дикая мощь.

Остальные карлики опомнились и пронзительно завизжали, но визг этот походил на боевой клич.

В тот миг, когда Цезарь снова вцепился в морду Антона, превратив ее в кровавую кашу, сразу трое уродцев накинулись на него. Зубы и когти вошли в серую шерсть.

Пес извернулся, ухватил одного из уродцев за лапу и рванул так, что хрустнула кость. А потом вся эта живая рычащая масса начала кататься по земле в облаке пыли. Тварь с перекушенной лапой отползала от места схватки, но ее заменили двое других.

Алина некоторое время в каком-то оцепенении смотрела на Антона, на кровавое месиво из лоскутов мяса, которое несколько секунд назад было отвратительной мордой. Тварь корчилась, хрипела, бездумно и слепо вспарывая когтями воздух. Очнувшись от оцепенения и плохо соображая, что делает, Алина подошла к Антону.

– Сдохни! – с пылом сказала она и не узнала собственного голоса, сквозь дрожь в нем пробивался металл.

Шерсть Цезаря стала бурой от крови, но он держался. Иногда ему удавалось сбросить с себя одного или двух карликов, вот только они тут же набрасывались снова. Все чаще пес болезненно взвизгивал, а грозный рык звучал все реже.

Не участвовавшие в битве уродцы прыгали вокруг, как спятившие обезьяны, свирепые глаза сверкали, будто в их глубинах бесновались молнии.

Федор положил Максимку в траву возле забора. Его взгляд заметался в поисках хоть какого-то оружия и наткнулся на вдавленный в землю замшелый обломок кирпича. Бросился к нему, схватил, не обращая внимания на боль в руке, и с безумным воплем устремился к ближайшей твари. Взмах – и обломок обрушился на бледную голову. Карлик взвыл, развернулся и полоснул когтями по лицу Федора, но затем отбежал в сторону, прижимая лапу к голове и не собираясь продолжать схватку.

– Сдохни! – закричала Алина срывающимся на визг голосом и ударила Антона ногой по ребрам. – Сдохните вы все!

Не помня себя и захлебываясь от ненависти, она била и била. В ее сознании взрывались вулканы, плескалась раскаленная лава. Женщина, постоянно прячущаяся за «будь что будет», умерла, родилась безумная волчица.

А Цезарь тем временем уже хрипел обессиленно. Его задняя лапа держалась на сухожилиях, в рваной ране на боку торчали обломки ребер. Одноглазый карлик вцепился зубами в его шею и не отпускал. Другие твари отступили, видя, что их участие больше не требуется, и предоставляя главарю честь закончить дело. Некоторые из них были сильно покалечены, а двое лежали в пыли не в силах подняться. Тело одного уродца с разорванной глоткой начало стремительно разлагаться, плоть становилась как желе, она сползала с костей, пузырилась и испарялась.

Цезарь задорого продавал свою жизнь.

Федор видел, что пес уже не в силах держаться, и попытался пробиться к нему, занеся для удара обломок кирпича, но путь преградили трое карликов. Всем своим видом они указывали, что героический порыв Федора не останется без последствий. И последствия не заставили себя ждать – двое уродцев одновременно набросились на Федора, с легкостью повалив его на землю, а третий вырвал из ладони обломок кирпича и отшвырнул нехитрое оружие прочь. Затем твари отошли, не спуская злобных взглядов с поверженного врага.

В то время, пока Федор пытался неуклюже подняться с земли, выплевывая попавшую в рот пыль, Алина ударила уже не подающего признаки жизни Антона в очередной раз и отступила. Она дышала так, будто пробежала марафон. Посмотрела сначала на Федора, потом на недвижимого Цезаря, которого терзала одноглазая тварь, и поняла: затея выбраться из деревни изначально была обречена на провал. Ольга все предусмотрела. Ярость вспыхнула с новой силой, как огонь под порывом ветра, и тут же пошла на спад, сменилась растерянностью и обидой. С губ сорвались проклятия, но без пыла.

Федор, прижимая ладонь к ране на руке, какое-то время ошарашенно глядел на Цезаря, после чего заметил, как на дороге возле грузовика начали проявляться новые силуэты – очередная группа карликов взамен тем, кто пал или пострадал в схватке с псом.

– С меня хватит этой хрени! – объявил Федор. Он отнял ладонь от раны и уставился на кровь на своих пальцах. Его глаза блестели, щека подергивалась. – Хватит этих игр. Но ничего… ничего… Я знаю, что делать.

После этой фразы Алина решила, что он тронулся умом, и удивления по этому поводу не испытала. Она и сама балансировала на грани сумасшествия, сознание то и дело проваливалось в яму, в которой все происходящее казалось чем-то нереальным. Мертвое чудовище, бывшее когда-то ухоженным человеком по имени Антон; карлики с окровавленными мордами; бездыханный растерзанный пес; Федор застывший как памятник; грузовик рядом со строительными вагончиками; темно-серое вечернее небо – некоторые секунды все это казалось Алине декорациями к какому-то мрачному спектаклю.

– Я знаю, что делать, – снова услышала она голос Федора.

Алина кивнула, сама не понимая, с чем соглашалась. Ей вдруг отчаянно захотелось обнять Максимку. Обнять и хотя бы на мгновения отстраниться от этого кошмара.

Карлики, которые сейчас всей группой сгрудились возле поверженного Цезаря, больше не пугали ее. Устала бояться. Она бросила презрительный взгляд на тварей, подошла к сыну и села рядом с ним на траву. Алина видела, как Федор развернулся и целеустремленно зашагал по улице. Он что-то бормотал себе под нос, ладони сжимались в кулаки и разжимались, по щеке к подбородку тянулись три бороздки, оставленные когтями карлика, кровь смешалась с пылью, превратившись в бурую грязь.

Алина поняла: что бы он ни задумал, ей его уже не остановить.

С минуту она глядела, как Федор удаляется, затем тяжело вздохнула и машинально потянулась к сыну. Но тут же отдернула руку, так как ощутила горячую невидимую преграду.

Чувствуя себя проклятой, Алина обхватила руками колени и закрыла глаза. Она знала, что сейчас на нее устремлены взгляды серебристых глаз, что карлики смотрели на нее как победители на побежденную.

Но ей было плевать.

* * *

Федор действительно знал, что делать. Он видел единственный выход из сложившейся ситуации, и над ценой, которую, очевидно, нужно будет заплатить, даже не задумывался. Весь его мир сузился до состоящего из гнева и жажды мести тоннеля, по которому он шагал уверенно, забыв про боль и усталость. Когда Федор беспомощно смотрел, как мерзкая одноглазая тварь убивает Цезаря, в голове что-то щелкнуло, и в считаные секунды средоточием гнева стала Ольга. Злость на Лира; боль от утраты Элли и жены; тоска по тому, как могла бы сложиться жизнь, если бы судьба много лет назад не уготовила подлянку, – чувства спрессовались в сознании, ручьи эмоций влились в темный омут, в котором четко отражался образ Ольги. Вот кто стоит за всеми бедами! Она и только она. Сейчас для Федора и пульсирующая боль в ране, и Лир, и карлики на дороге – все это было Ольгой.

– Ничего… ничего, – бормотал он, проходя мимо скамейки со спящими старушками, – я сделаю это, Элли, клянусь… Я это сделаю, Алина… я справлюсь, потерпите еще немного, и все будет как прежде… все будет хорошо…

Он то кривил губы в злой усмешке, то скалился и яростно шипел сквозь зубы. А ладони сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.

Вот и дом Ольги.

Калитка была закрыта на хлипкий засов, и Федору хватило одного удара ногой, чтобы преодолеть преграду.

Пересек двор, взбежал по ступеням и уже собирался поступить с входной дверью так же, как и с калиткой, но та неожиданно открылась. За порогом в сумрачном коридоре стоял Эдик с совком для мусора в руке, и вид у него был совсем не дружелюбный.

– Уходи, – сказал он ровным, лишенным всяческих эмоций голосом. – Мы сейчас заняты, нам не до гостей.

Но Федор пропустил его слова мимо ушей. Он перешагнул порог, грубо оттолкнул Эдика к стене, проследовал по коридору и зашел в гостиную. Когда увидел на полу и интерьере множество дохлых мух, не удивился, в таком состоянии его уже мало что могло удивить. Главное, он удостоверился: в этой комнате чертовой ведьмы нет, а значит, искать нужно на втором этаже, если она вообще дома.

С досадой сплюнув смешанную с пылью слюну, Федор развернулся.

И тут на него набросился опомнившийся Эдик – как молотом ударил кулаком по лбу, после чего толкнул Федора в грудь, отбрасывая к центру гостиной. При этом кадавр не проронил ни звука, а пухлое лицо не выражало никаких эмоций. С таким же выражением он минуту назад сгребал дохлых насекомых в совок, пока не заслышал шум на улице.

Федор тряхнул головой. После удара по лбу перед глазами мелькали искры. Не ожидал он такой прыти от бесформенного, похожего на упитанного пуделя увальня. Даже успел упрекнуть себя за беспечность. Но потом уже было не до самоупреков – Эдик обхватил его как заправский борец и стиснул так, что кости захрустели. Федор ощутил себя болванкой, зажатой в тиски. Дыхание сперло. Он видел перед своим лицом раскрасневшееся, но все же бесстрастное лицо Эдика и сделал единственное резкое движение, на которое был способен в таком положении, – что есть силы ударил Эдика головой в переносицу.

Эффект от удара оказался странным. Эдик отпрянул, раскрыл рот в форме буквы «О», прижал ладони к вискам и застыл, выпучив глаза. Из ноздрей потекли черные маслянистые струйки.

Не дожидаясь, пока он оправится, Федор схватил стоящую рядом на столешнице медную статуэтку в виде расправившего крылья ангела и, не колеблясь, обрушил ее на голову Эдика. Кадавр успел коротко и тонко взвизгнуть, прежде чем без чувств рухнуть на пол. Его глаза оставались открытыми – сосуды в них лопнули, а зрачки сузились до черных точек размером с горошину.

Федор не чувствовал ни малейшего сожаления. Состояние аффекта, которое завладело разумом там, на пыльной дороге, только усугубилось.

Сжимая статуэтку ангела, он перешагнул через Эдика, вышел из гостиной и направился к лестнице на второй этаж. Ему было плевать, что Ольга ведьма. Плевать на ее колдовские штучки.

Он думал лишь о том, как проломит ей череп.

– Скоро все закончится, Элли, – срывалось с его губ. – Она за все поплатится, клянусь… Они все поплатятся за то, что сделали.

 

Глава восемнадцатая

Ольга редко видела сны, если не считать того кошмара, в котором она тонула в болоте. Но сейчас сон был четким – образы из прошлого, лица учителей и… стрекозы. Вернее, маленькие существа, похожие на стрекоз. Они обитали в лесу между черным пространством и руинами. Карлики их боялись до чертиков и, заслышав характерное стрекотание или заметив среди деревьев серебристую искру, сразу же в панике искали укрытие. Оно и понятно, сотни «стрекоз» в считаные минуты, как пираньи, могли обглодать до костей не успевшего спрятаться уродца.

Иногда эти существа с прозрачными крыльями, по каким-то только им ведомым причинам, собирались в огромный рой и нескончаемым потоком вылетали из леса. Это походило на гигантскую бесплотную змею, которая двигалась над руинами на фоне ядовито-желтого неба.

Впервые Элли наблюдала это явление через два года после ее пребывания в Древнем городе.

В тот день она и Катерина Сфорца, с которой сдружилась больше, чем с другими учителями, сидели на каменной скамье возле похожего на Колизей сооружения. Они частенько сюда приходили. Катерина говорила, что это место навевает ей приятные, хотя и немного грустные воспоминания.

Здесь она поведала Элли множество историй из своей жизни до воскрешения, трагических и страшных, героических и печальных. Слушая ее и восхищаясь, Элли примеряла жизнь Катерины на себя. А еще она разглядывала развалины вокруг и представляла похожих на людей гигантов, которые в незапамятные времена обитали в этом городе. Когда в ее мире неандертальцы только учились пользоваться дубинкой как оружием, здесь строились храмы, развивалась магия. И небо, полагала Элли, наверняка не было цвета загрязненного химикатами болота. Оно было… да каким угодно, только не таким. А порождающая страшные образы тьма за лесом – ее уж точно не было.

Иногда Элли поднималась на высокую башню и глядела вдаль, на затянутые дымкой руины. Казалось, им нет конца и края. В такие моменты девочка жалела, что она не птица. Так хотелось расправить крылья и лететь, лететь над Древним городом к горизонту.

Учителя, даже проживший здесь целую вечность Барон Суббота, даже Скиталец, не знали, где заканчиваются руины. Некоторые поговаривали, что Древний город бесконечен, как время, эдакий безумный парадокс. Учитель Хидэеси как-то поведал, что уже множество воскресших ушли в неведомые дали и не вернулись и, возможно, они до сих пор бредут среди руин в поисках чего-то неведомого, но будоражащего разум. «Когда-нибудь и я отправлюсь в путь», – глубокомысленно говорил самурай, а Элли про себя добавляла: «И я тоже».

Она вполуха слушала очередную историю Катерины и представляла себе небывалые чудеса, которые, возможно, скрывает горизонт. И когда увидела в небе петляющий и мерцающий поток, подумала, что это частичка ее воображения.

Но Катерина развеяла сомнения.

– Редкое явление, – заявила она, с прищуром глядя в небо. – Последний раз я такое видела несколько лет назад.

Поток закручивался в спирали, он то взмывал вверх, то нырял вниз, то распадался, то собирался воедино вновь. От него исходил гул, как от роя пчел.

– Что это? – очарованно поинтересовалась Элли.

В словно застывшем во времени мире Древнего города такое стремительное движение выглядело чуждым и в чем-то даже дерзким. Явление редкое? Элли оставалось только об этом жалеть. При всех чудесах, к которым она стала причастна за последнее время, ей не хватало чего-то масштабного, что сделало бы этот мир более живым. Не хватало дождя, снегопада, радуги, зимних морозов, летней жары. То, что она видела сейчас в небе, было слабой заменой, но все же…

– Стрекозы, – ответила Катерина, поднимаясь с каменной скамьи. – Вернее, маленькие существа, похожие на стрекоз. Они сами по себе одна большая загадка. Никто из обитателей этого места не видел их вблизи, – она усмехнулась. – Никто, кроме бледных карликов, живущих в лесу. Стрекозы питаются этой бледной падалью. – Помолчав, Катерина повторила: – Да, одна большая загадка… Даже трупиков их никто не видел. Барон Суббота говорит, что, умирая, они просто исчезают. Без следа. Это немного грустно, правда?

Элли кивнула, соглашаясь. Она не отрывала взгляда от «редкого явления». Состоящая из миллионов маленьких существ лента петляла в небе, выписывала круги, а порой выпрямлялась и отливающей серебром стрелой уносилась вдаль. Но затем возвращалась. Казалось, у этого полета нет цели и смысла. Просто странный танец в небе и не более того.

– Они еще несколько часов будут вот так метаться, – заявила Катерина, – а потом в лес вернутся.

«И мне придется ждать очень долго, чтобы снова увидеть их полет», – печально подумала Элли.

«Змея» в небе заставила ее вспомнить о прошлой жизни, о родителях, о школьных друзьях. А ведь, увлеченная изучением магии и познавая каждый день что-то новое, она в последнее время и не вспоминала об этом. Та жизнь ей сейчас казалась далекой, как планета в другой галактике. Образы из прошлого возникали в голове неторопливо и виделись будто сквозь пелену тумана.

Отчего-то захотелось плакать, но Элли сдержалась. Вместо этого прильнула к Катерине, а та, словно догадываясь о нахлынувших на нее чувствах, обняла крепко за плечи и поцеловала в макушку – редкий случай для всегда сдержанной аристократичной итальянки.

Они долго так стояли, девочка и статная женщина с благородными чертами лица. Обе глядели в небо. А потом Элли заметила, как от ленты будто маленькое облачко отделилось и стремительно полетело вниз в их сторону.

Элли насторожилась, она помнила слова Катерины о том, что стрекозы плотоядны, но в то же время ее охватило чувство, какое бывает, когда стоишь у порога тайны, которая вот-вот откроется.

– Это что-то новенькое, – без всякого намека на тревогу в голосе прокомментировала Катерина.

Облачко приближалось, а лента в небе вдруг застыла на несколько мгновений, затем распалась на части, став похожей на несуразную тучу, и вскоре вновь собралась воедино, но уже в форме громадного, отливающего жидким серебром шара.

Элли неосознанно отстранилась от учительницы, не замечая, что от изумления даже перестала дышать. Зависший над развалинами Древнего города шар завораживал.

Тучка, состоящая из пары сотен стрекоз, приблизилась и остановилась в нескольких метрах от девочки и женщины. Элли слышала шорох, с которым трепыхалось множество крыльев. Она подумала о словах Катерины: «Никто не видел их вблизи», и поняла, что стала свидетелем чего-то экстраординарного. Ведь вот они, таинственные существа, совсем рядом! Нарушено какое-то правило этого мира, запрещающее им приближаться. Нарушено, но почему?

Не мигая, она глядела на существ, чьи крошечные тела были покрыты серебристой чешуей, а вытянутые головы походили на головы сказочных драконов. Крылья мелькали с такой скоростью, что казались полупрозрачными ореолами.

– Так вот они какие, – тихо произнесла Катерина.

Элли улыбнулась, ощущая, как в душе расцветает торжество, ведь она и ее учительница, возможно, единственные люди, которым повезло увидеть этих существ вблизи. Даже Барон Суббота, проживший здесь дольше всех, не удостоился такой чести. Интересно, изменится ли его вечно непроницаемое лицо, когда он услышит об этом удивительном событии? А уж Клаус Мунк, который скрупулезно записывал в огромную тетрадь все, что было достойно внимания, без сомнения, посвятит этому событию не одну страницу.

Она не чувствовала ни малейшей угрозы от маленьких тварей и задавалась вопросом: почему они подлетели так близко? Из простого любопытства? Однако ей хотелось верить, что стрекозы с небесной высоты заметили именно ее и явились, чтобы поприветствовать. А почему бы и нет?

– Ты только погляди! – выдохнула Катерина, в очередной раз продемонстрировав такую не свойственную ей эмоциональную несдержанность.

Но Элли и так уже видела, что зависший над руинами шар начал менять форму. Он немного вытянулся, в нем появились выемки и выпуклости.

Скоро она поняла: это же голова! Миллионы маленьких существ составили из своих серебристых тел форму человеческой головы – волосы, глаза, уши, рот, нос… Будто невидимый скульптор за минуту изваял этот шедевр. Элли уже слышала выражение «коллективный разум», но не слишком хорошо понимала его смысл. До сего момента. Наглядный пример был чрезвычайно ярок.

Но настоящее удивление вперемешку с шоком Элли испытала, когда узнала в серебристом лике свое лицо.

Она хорошо сознавала: составленный стрекозами образ сейчас видят все воскрешенные, и ощущала себя знаменитостью, вышедшей на роскошную сцену под свет софитов. Ей даже стало не по себе. Она не очень-то желала быть в центре всеобщего внимания. Но с другой стороны… ей льстило, что стрекозы выбрали именно ее образ.

Элли моргнула, и на лике в небе, с небольшой задержкой, веки прикрылись и открылись. Улыбнулась – и крылатые существа изобразили улыбку. Взъерошила ладонью волосы – и над серебристой головой, теперь уже после значительной задержки, всколыхнулись серебристые пряди.

– Не думала, что когда-нибудь увижу такое, – с усмешкой, но все же немного растерянно прокомментировала Катерина. – Будет теперь тема для пересудов. Готовься, девочка моя, к сотням вопросов, которые скоро посыпятся на тебя как из рога изобилия.

Элли представила себе Клауса Мунка с его огромной тетрадью и старомодным пером в хрустальной чернильнице и старческий сиплый голос с немецким акцентом: «Итак, дитя, постарайся вспомнить все, каждую мелочь. Опиши свои ощущения и эмоции…»

И она опишет и ощущения, и эмоции и припомнит каждую мелочь, чтобы угодить учителю.

Но потом.

А сейчас Элли наслаждалась моментом, позабыв свое нежелание быть в центре всеобщего внимания.

Но вот серебристый лик перестал реагировать на ее мимику и начал меняться. Он обретал другие черты. Серебристые волосы удлинялись, скулы становились более выраженными. Это было красивое лицо молодой женщины, и Элли, к своей досаде, его не узнавала. Кто эта особа? Одна из воскрешенных?

– Я узнаю и в то же время не узнаю это лицо, – задумчиво сообщила Катерина. – Конечно, я могу и ошибаться, что, согласись, бывает очень редко, но кажется, такой, девочка моя, ты будешь много лет спустя.

Элли озадаченно покосилась на учительницу.

– Она ни капельки не похожа на меня.

– Что-то едва уловимое все же есть, – возразила Катерина с легким недовольством. Несмотря на «я могу и ошибаться», она не любила, когда ее слова ставились под сомнение.

Спорить Элли не стала, тем более что женское лицо в небе ей нравилось. Она, считающая себя не очень-то и красивой, могла только мечтать, что когда-нибудь у нее будет такое лицо.

Серебристый лик вдруг будто бы взорвался, заставив Элли вскрикнуть от неожиданности. Искрящиеся брызги разлетелись в разные стороны и так же стремительно, будто бы притянутые гигантским магнитом, собрались воедино, сформировавшись в длинную ленту.

Те стрекозы, что парили в нескольких метрах от Элли и Катерины, взмыли вверх и полетели к своим бесчисленным собратьям.

– Это было… чудесно, – вздохнула Элли, провожая взглядом крылатых существ.

Катерина положила ей ладонь на плечо и сказала мягко:

– Это представление было для тебя, дорогая. Ты у нас и правда особенная.

– Конечно, особенная, ведь я единственный ребенок в Древнем городе.

Катерина улыбнулась и погладила ее по голове.

– Буду звать тебя теперь Королевой стрекоз.

– Мне нравится, – засмеялась Элли и повторила с игривой напыщенностью: – Королева стрекоз!

* * *

Тревога!

Крылатые существа, которых Ольга видела во сне, сменились ярким ревущим пламенем.

Опасность!

Охранное заклинание, подаренное самим Скитальцем, сработало безупречно.

«Быть убитым во сне – это самое нелепое и обидное, что может случиться. Но я огражу тебя от такой опасности. Не смейся, возможно, когда-нибудь ты скажешь мне спасибо за такой подарок!»

Тогда, много лет назад, все это казалось несерьезным, так называемый подарок казался розыгрышем. Скиталец любил пошутить. Скоро маленькая Элли забыла, что в самой ее сущности, как в коде ДНК, заложена магия.

И вот охранное заклинание сработало.

Жизни угрожала опасность.

Тот, кто хотел убить Ольгу во сне, был рядом. Она распахнула глаза. Магия пробудила ее, но как она защитит?

Об этом Ольга узнала спустя минуту.

* * *

Решительный настрой Федора не угас, когда он распахнул дверь, переступил порог и увидел сидящую на кровати Ольгу. Она глядела на него, и взгляд у нее был растерянный. Растерянный! Чертова ведьма явно не ожидала такого поворота.

Теперь, главное, не мешкать!

Один удар по голове, и все закончится. И Элли, и Максимка, и Алина будут свободны.

Всего один удар!

Стиснув статуэтку ангела так, что пальцы заломило, Федор пошел к Ольге. Сейчас он не расценивал ее как человека – видел в ней чудовище, совсем как Лир в своем безумии видел тварей в тех, у кого вырезал сердца.

– Стой! – выкрикнула Ольга, вскакивая с кровати.

Но он и не думал останавливаться. Голос ведьмы только подстегнул ярость, вызвал новую волну. Все мышцы в теле были как натянутые жгуты, в голове бесновался ураган.

Когда Ольга с отчаянием в голосе снова закричала: «Сто-ой!», Федор почувствовал, как внутри его будто разорвалась бомба.

Он застыл на месте. Открыл рот, из глотки вырвалось желтое гудящее пламя. Вены на шее почернели и вздулись. Глаза выпучились, вмиг покраснели и лопнули, будто виноградины под прессом.

Жизнь покинула Федора еще до того, как он рухнул на пол. Его тело с бешеной скоростью пожирало желтое пламя, оно с ревом прогрызало дыры в плоти, оставляя после себя лишь черные угли. Но странный бездымный огонь не тронул ни одежду, ни волосы, ни ковер с высоким ворсом.

Ольга обхватила голову руками и с ужасом в глазах глядела, как тело ее отца превращается в голый скелет. Пламя обгладывало кости с жадностью голодного хищника. Подарок Скитальца во всей своей «красе». Смертельный подарок, дикий в своей жестокости. В других обстоятельствах он вызвал бы у Ольги восхищение и благодарность, но сейчас кроме душевной боли она ничего не чувствовала.

Спустя несколько минут, как пьяная, подошла к останкам и легла рядом. Ее взгляд медленно, даже сонно, скользил по присыпанному пеплом черепу отца, по седым, не тронутым магическим пламенем пучкам седых волос.

– Почему ты не уснул, как все? – произнесла чуть слышно, с упреком.

Она поднесла ладонь к черепу, провела подушечками пальцев по челюсти и подумала, что, несмотря на возраст, у отца были отличные зубы, без следов кариеса и пломб. Это, похоже, семейное. И волосы красивые, хоть и побеленные сединой. Она вспомнила, как он ходил по деревне – вечно всклокоченный и сосредоточенный, словно его за каждым углом поджидала опасность. Бессчетное количество раз ей невыносимо хотелось подойти к нему и обнять. Обнять, как в детстве. И сказать, что его дочка жива и больше не нужно так страдать.

Она поглядела на пепел на подушечках пальцев. Вот и все, что осталось от родного человека. Пепел и кости.

– Почему ты не уснул, как все, папа?

Ей вспомнился его полный ненависти взгляд, когда, сжимая в руке статуэтку ангела, он приближался к ней. Собирался убить. И убил бы не колеблясь. Как же это все неправильно, бредово до ужаса. Предвидел ли Скиталец такой исход, когда дарил охранное заклинание? Он как-то сказал, что за причастность к миру магии порой нужно платить высокую цену. Ну что же, все так и есть, к сотням брошенным в жертвенный омут монеткам брошена еще одна. Бульк – и с концами. Только круги боли по темной воде. А завтра будут дети, которых Лир привел в бункер, а послезавтра еще кто-то…

Она поднялась, постояла минуту возле останков, после чего, с поникшими плечами, подошла к круглому зеркалу на стене. Уставилась на свое отражение.

– Дороги назад нет, правда, Элли? – Ее запавшие глаза блеснули. – Но мы справимся.

Она провела пальцами по щеке, прочертив на ней пепельные полосы.

– Всегда справлялись.

С этими словами Ольга развернулась и, старательно отводя взгляд от останков, пересекла спальню и вышла в коридор. Ей хотелось, чтобы этот проклятый день скорее закончился, чтобы чертова стрелка на часах наконец перевалила за полночь. Ночью она всегда чувствовала себя уверенней.

После того как спустилась на первый этаж, заглянула в гостиную.

Эдик ползал на карачках, размазывая по полу вытекшую из носа и раны на голове черную маслянистую жижу. Он мычал, беспрерывно открывая и закрывая рот, а зрачки в подернутых серой дымкой глазах были почти незаметны. Шлепая по жиже ладонями с растопыренными пальцами, он ползал по кругу. Иногда вытягивал шею, встряхивал головой и начинал порывисто дышать, высунув язык.

У Ольги это зрелище вызвало отвращение. Она с первого взгляда поняла, что кадавр, который верно служил ей на протяжении многих лет, уже не восстановится. Однако сожалений по этому поводу сейчас не испытывала, у нее был более весомый повод для скорби.

«Сколько притворства, – подумала она, глядя на перемазанную черной субстанцией физиономию Эдика. – Ложный муж, ложный сын, ложное имя…»

Ей и раньше, в редкие минуты, когда она уставала быть сильной, собственная жизнь казалась одной из тех иллюзий, которые так мастерски демонстрировал Скиталец. Но никогда это ощущение не тяготило ее так, как сейчас. Страшная смерть отца посеяла сомнение, и Ольгу это раздражало. Она боялась сомневаться, особенно теперь, когда до возвращения Скитальца в этот мир оставался всего один шаг.

Старательно пытаясь заблокировать в голове депрессивные мысли, она подошла к Эдику. Тот, будто почуяв присутствие хозяйки, перестал мычать и застыл на месте. Без всякого сожаления Ольга надавила пальцем ему за ухом, и псевдосупруг, дернувшись, как эпилептик, обмяк и распластался по полу. Еще для одного трупа карликам придется рыть могилу. Неплохую жатву собрал нынешний день.

Ольга устало провела ладонью по своему лицу. Ей вдруг пришла в голову фатальная мысль, что именно казнь Лира на заброшенной мусорной свалке повлекла за собой череду несчастий. Еще утром она посчитала бы такое умозаключение полным бредом, но сейчас ей все виделось в ином свете. Впрочем, развивать эту мысль у нее не было никакого желания. Ей вообще не хотелось ни о чем думать.

С отрешенным видом она вышла из гостиной и направилась по погруженному в полумрак коридору к входной двери.

* * *

Ведомая наитием, Ольга обнаружила Алину на окраине деревни. Та сидела в островке травы возле дороги, а рядом, свернувшись калачиком, спал Максимка. Чуть поодаль расхаживали карлики. Уродцы выглядели довольными, они то и дело поглядывали на растерзанный труп собаки.

– Он погиб, – бесцветным голосом сообщила Ольга. – Федор погиб.

Алина сидела, обняв колени, ее взгляд был устремлен будто бы в никуда. После услышанного она лишь поджала губы, хотя ей хотелось кричать.

Ольга уставилась на вечернее, начинающее темнеть, небо.

– Я не убивала его. Все вышло случайно, – ее голос дрогнул.

– Неужели? – Алина презрительно хмыкнула.

– Я. Его. Не. Убивала! – с нажимом повторила Ольга. – Я не желала ему смерти. Только не ему, ведь он… был моим отцом, – последние слова она произнесла с резким выдохом, и ей понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки и добавить: – Вот тебе еще одна раскрытая тайна.

Алина была изумлена, но на ее лице не дрогнул ни единый мускул. Она вспомнила, с какой болью Федор рассказывал о потере дочери. Элли. Маленькая Элли. Его жена любила сказку «Волшебник Изумрудного города». Девочка… – сколько ей было? – кажется, тринадцать… исчезла, и Федор винил Лира.

– Я не все предусмотрела. – Ольга задумчиво уставилась вдаль, туда, где виднелась темная полоса леса на фоне серого заката. – Вот в чем моя вина. Когда обладаешь такой силой, рано или поздно становишься непозволительно самоуверенной. Век живи – век учись. Будет мне урок…

– Его дочь звали Элли, – выдавила Алина.

– Так ты знаешь… Он все тебе рассказал… Да, его маленькую дочку звали Элли. Меня так звали. Все сложно… Иногда мне кажется, что та девочка жила сотню веков назад.

Алина перевела взгляд на Ольгу и заметила, что та будто бы постарела лет на десять – запавшие глаза, на лице тень, поникшие плечи. Выходит, и она со всеми своими магическими возможностями не железная. Отчего-то вспомнились ее слова, которые она, словно находясь в трансе, произнесла тогда, на крыше высотки: «Я боюсь золотой осени… Золотой осенью я умерла».

Ольга села на корточки, зачерпнула ладонью горстку пыли и медленно, сквозь пальцы, высыпала ее обратно на землю.

– Элли погибла из-за Лира. И воскресла. Знаешь, Алина, о чем я мечтала последние годы?.. Мечтала поговорить с отцом. Просто поговорить. Мне так его не хватало, хотя он всегда был рядом. Сложно все это понять, правда? В моей жизни свои законы и правила. Я собиралась с ним поговорить, когда мой долг перед Скитальцем будет выплачен. Возможно, завтра или послезавтра. Знала бы ты, сколько раз я прокручивала в голове этот разговор… Сколько раз подбирала нужные слова, чтобы он понял меня и простил.

– Хорошо, что он не узнал, кем стала его дочь, – со злостью сказала Алина.

Ольга снова зачерпнула горстку пыли. Вздохнула. Поднялась.

– Может, и так… Ты меня презираешь, Алина?

– А сама как думаешь?

– Да уж, могла бы и не спрашивать. – Ольга пересыпала пыль на другую ладонь. – Тебе нужно время. А знаешь, я ведь могла забрать у тебя сына в первый же день, как вы приехали сюда, но посчитала, что это было бы ошибкой. И, как ни удивительно, Скиталец со мной согласился. Мы подарили тебе неделю. Эти дни ты дышала полной грудью, ощущала такое забытое чувство свободы…

– Зачем ты все это мне говоришь?! – не выдержала Алина, вскакивая на ноги. – Думаешь, от этих слов мне станет легче? Неделю они мне подарили, ну надо же какие добрые! Ждешь благодарности? Знаешь, о чем я сейчас больше всего жалею? Что Федор не прикончил тебя. Он ведь шел убивать тебя. Убивать! Каково это, а, Оля? Каково знать, что, возможно, единственный человек, которого ты любила, ненавидел тебя перед смертью?

В глазах Ольги появились злые огоньки, но они тут же погасли.

Карлики замерли на дороге. Уродцы с любопытством глядели на двух стоящих в напряжении женщин.

– Мне незачем осыпать тебя проклятиями, – добавила Алина, – ты сама себя прокляла. И я не сомневаюсь, дальше будет только хуже. – Ее тон изменился, стал на порядок теплее: – Остановись же, Оля, оставь нас с сыном в покое, прошу.

Ольга сосредоточенно смотрела на пыль, заполнившую линии на ладони.

– Останови это безумие, – повторила Алина.

– Не могу. Я уже давно часть иного мира. Дороги назад нет. Завтра мы…

Это «не могу» стало последней каплей – слова как удар по надежде. Алина быстро сделала шаг, выбросила вперед руку, целясь Ольге в горло, но та будто бы ожидала такого финта – молниеносно перехватила руку Алины за запястье и вывернула.

– Как предсказуемо. И как смело. Ты еще раз доказала, что я в тебе не ошиблась.

Алина вскрикнула, разжала пальцы, и наконечник стрелы упал на землю. Талисман и удачи не принес, и как оружие оказался бесполезным.

Ольга отпустила ее руку, отступила на шаг.

– Если честно, я была бы разочарована, если бы ты так легко сдалась. Если бы не попыталась сегодня сбежать. Уважаю, честно. Когда Скиталец и твой сын станут одним целым, именно мы с тобой должны быть рядом.

Алина глядела на нее исподлобья, как на ядовитую змею.

– Я не сдамся, Оля.

– Знаю. Но придет время, и ты на все это посмотришь другим взглядом… А сейчас… можешь обнять Максимку. Заслужила. – Ольга щелкнула пальцами.

В глазах Алины мелькнуло недоверие, но мешкать она не стала – бросилась к сыну, взяла его на руки, поцеловала в лоб, щеку.

– Все будет хорошо, малыш, – прошептала ему на ухо.

Ольга подождала пару минут, после чего забрала у матери Максимку.

– Иди домой, Алина. Завтра у нас будет непростой день. – Она развернулась и пошла прочь, но, сделав несколько шагов, остановилась, оглянулась. – Одна великая женщина как-то назвала меня особенной. Но я вижу, ты такая же, как я… Мы обе с тобой Королевы стрекоз.

 

Глава девятнадцатая

До полуночи Алина как в бреду бродила по деревне, глядела на темные окна, напряженно прислушивалась к тишине, будто чего-то ожидая. А когда впервые за последние два дня небо расчистилось от туч и появились луна и звезды, она прилегла на скамейку и неожиданно провалилась в черную яму сна. Иногда просыпалась, пытаясь сообразить, где находится, и снова засыпала.

Ранним утром, когда только-только забрезжил рассвет, ее разбудила Ольга.

Алина чувствовала себя полностью разбитой, голова соображала плохо, а еще не отпускал мандраж – следствие утренней свежести и ощущения безысходности.

Посреди улицы стояли три черных «Мерседеса» с тонированными окнами, двигатели тихо урчали, нарушая тишину спящей деревни. Возле первой машины о чем-то беседовали трое широкоплечих, похожих друг на друга мужчин с короткими стрижками в темных цивильных костюмах.

«Зачем они здесь?» – лениво подумала Алина, не очень-то желая знать ответ.

Она поднялась со своего жесткого ночного ложа, протерла сонные глаза и только сейчас обратила внимание на то, как выглядела Ольга: строгий брючный костюм черного цвета, белая блуза, в ушах массивные серьги, довольно экзотичная и сложная прическа, украшенная явно старинной золотой брошью.

– Тебе не помешало бы умыться, привести себя в порядок, – заметила Ольга.

– Обойдусь, – буркнула Алина.

– Как знаешь. Но от кофе, надеюсь, не откажешься? У меня в машине термос.

Алина промолчала, и Ольга, улыбнувшись, расценила это как согласие. Когда они пошли к первому «Мерседесу», один из мужчин отшвырнул недокуренную сигарету, обошел машину и с лакейским почтением на лице открыл заднюю дверцу. Подождал, пока женщины усядутся, после чего торопливо занял место на водительском сиденье.

Ольга налила кофе в большую кружку. Алина не отказалась. Напиток оказался очень сладким, крепким и с довольно приятным посторонним привкусом.

Когда кружка опустела, Ольга отдала приказ водителю:

– Поехали, Сергей.

Через минуту процессия из трех автомобилей уже выезжала из деревни.

– Где мой сын? – спросила Алина.

– Во второй машине. С ним все в порядке, не беспокойся, – ответила Ольга. – Я его помыла, переодела, покормила… Все с ним хорошо.

Алина уставилась на клубящийся среди разнотравья туман за окном. Она решила быть сегодня сдержанной, хладнокровной, хотя понимала: для этого понадобится недюжинная сила воли. Что бы ни увидела, что бы ни услышала – быть сегодня хладнокровной! Только так можно не сойти с ума. Пускай чертов демон и Максимка станут одним целым, этого, похоже, все равно не избежать. Главное, быть рядом. Всегда. И наблюдать, изучать, подмечать каждую мелочь, делать вид, что смирилась, но не переставать надеяться. Ольга предложила обучить магии? Ну что же, это даже к лучшему. Нужно как губка впитывать в себя любые знания. Алина категорически не желала верить, что Скиталец какое-то совершенно неуязвимое божество, поверить в это – значит на самом деле смириться. К тому же ведь у кого-то хватило ума, знаний и сил, чтобы заточить его как в темнице в Древнем городе? Ольга сама об этом рассказывала.

Алина удивлялась переменам в себе, появилась какая-то умственная и физическая бодрость. Вчера вечером готова была выть от отчаяния, а сейчас будто неведомая сила помогла собраться. Или это так кофе подействовал? Конечно, страх за Максимку никуда не делся, но он стал ровным, без истеричных и панических всплесков.

«Мерседесы» выехали на шоссе и следовали по нему минут двадцать, пока не свернули на лесную ухабистую дорогу. К этому времени уже полностью рассвело, солнце золотило кроны сосен. После череды пасмурных дней этот день обещал быть ясным.

Алина глядела на искрящуюся от росы придорожную траву, на свежую зелень кустарников. Она открыла окно и ощутила приятный запах хвои с легкими нотками смолы. Ей в голову неожиданно пришла оптимистичная мысль, что сама природа на ее стороне. Ведь солнечное лето вернулось. Детское, наивное умозаключение, но оно грело душу, от него дышалось легче.

– Приехали, – сообщила Ольга минут через тридцать.

Машины остановились. Алина выбралась наружу и увидела, как из других «Мерседесов» вышли дети, пятеро мальчиков, включая Максимку, и девочка. Вид у всех шестерых был странный, даже пугающий, лица походили на картонные, ничего не выражающие маски, в глазах – пустота. Они явно находились в трансе. Одеты дети были в одинаковые джинсовые комбинезоны, на ногах – кеды, у Максимки, в отличие от остальных, на голове красовалась оранжевая бейсболка.

Старательно скрывая удивление, Алина спросила:

– Зачем здесь дети?

– Каждый должен внести свою лепту, – загадочно и довольно мрачно ответила Ольга, – и я, увы, не исключение.

Ответ совершенно не удовлетворил Алину, но уточнять она не стала. Впрочем, в одном она была уверена на сто процентов: этих несчастных детей не ждало ничего хорошего. То, через что предстояло пройти ей и Максимке, обретало еще более зловещие очертания.

Не произнеся ни слова, Ольга сошла с дороги и целеустремленно зашагала по едва заметной тропке. Дети тут же бросились за ней, как утята за мамой-уткой. Тронулась в путь и Алина, не сводя сосредоточенного взгляда с сына. Ах как хотелось схватить его за плечи, растормошить, сделать все, чтобы он вышел из этого проклятого транса, но она сохраняла самообладание, постоянно напоминая себе о хладнокровии.

А потом Алина заметила карликов. Бледные уродцы то появлялись среди деревьев и кустарников, то исчезали. Она решила, что твари сопровождают их молчаливую процессию не просто так. Это очередная страховка Ольги, чтобы кое-кому даже в голову не пришло выкинуть какую-нибудь глупость, например схватить мальчика и броситься бежать со всех ног.

Дети шли за Ольгой как лунатики. Смотрели только себе под ноги, руки были неподвижны. Алина почему-то не сомневалась: они сейчас не заметят, даже если небо обрушится на землю. Что это, гипноз, магические чары, действие колдовского зелья? Как бы то ни было, а Ольга умеет подавлять чужую волю, в этом она, очевидно, спец.

Живой, наполненный радостным щебетанием птиц и приятными запахами лес сменился молчаливым сухостоем. Под ногами – серая хвоя, труха и обломанные ветви.

Чем дальше шли по этой мертвой территории, тем сильнее Алина ощущала страх. Он накатывал как ледяная волна. Каждый шаг теперь казался подвигом, каждый вздох – последним. Сам воздух словно отравлял разум, внушал опасность. В другой ситуации Алина уже бежала бы прочь из этого мрачного места, но сейчас терпела, обливаясь потом и настороженно озираясь.

Чтобы как-то заглушить страх, она принялась считать шаги. «Один, два, три… пятнадцать… сто пять…» – четко звучало в голове. Немного, но все же помогало.

Не переставая считать, она вспомнила: именно об этом мертвом лесе рассказывал Федор. Здесь он преследовал Лира, но страх заставил его повернуть назад.

Ольга оглянулась, бросила на Алину оценивающий взгляд.

– Держишься? Потерпи еще немного, скоро уже на месте будем.

Алина расправила плечи, постаралась изобразить на лице спокойствие, мол, плевать я хотела на чертов морок. Но в то же время позавидовала шедшим впереди нее детям, которым действительно было плевать.

Вскоре она увидела бурелом – будто исполинская птица свила гнездо. Услышала тихий ровный гул.

– Вот мы и пришли, – сообщила Ольга.

Внутри «гнезда» стояли два каменных столба, воздух между ними дрожал как от сильного жара. Алине сразу же вспомнились те статьи про аномальные зоны Подмосковья, которые взяла почитать у Федора. Выходит, авторы статей не фантазировали, в этих лесах действительно прятались тайны. Впрочем, она сомневалась, что именно сюда добрался хотя бы один исследователь, учитывая пояс страха, через который ей только что довелось пройти.

Ольга встала возле столбов, а дети, будто подчиняясь ее мысленному приказу, один за другим вошли в дрожащее марево и исчезли.

У Алины перехватило дыхание, ведь они только что были здесь и вдруг раз – и растворились в воздухе. Где они? Где, черт возьми, Максимка?! От лица отхлынула кровь, ладони сжались в кулаки, мантра про хладнокровие растворилась в нарастающей волне гнева.

– С ними все в порядке, – поспешила заверить Ольга. – Они уже на той стороне. И не смотри на меня как на Гитлера, просто сделай глубокий вдох и пройди между столбов.

«На той стороне!» – мысленно повторила Алина и сделала шаг в сторону столбов. Тут же ощутила кожей покалывание.

– Не мешкай, – посоветовала Ольга. – Здесь нехорошая энергетика. Простоишь лишнюю минуту и в обморок грохнешься.

Терять сознание Алине хотелось меньше всего. Она сделала глубокий вдох, резкий выдох и, стараясь не обращать внимание на усиливающееся покалывание, устремилась к мареву. Шагнула в него решительно, но с ощущением смертницы, входящей в газовую камеру.

Несколько мгновений ей казалось, что она пребывает в невесомости, а потом вдруг обнаружила себя на круглой площадке, от которой тянулась вдаль прямая мерцающая дорога.

Здесь же находились и дети. Они стояли неподвижно, будто позабытые всеми манекены. А вокруг царила тьма – глубокая, космическая, от нее веяло бесконечностью. И да, Алина помнила это место, видела его в своем ночном кошмаре. «Не оглядывайся!» – отголоском прошлого прозвучало в сознании. Мир в очередной раз перевернулся с ног на голову, слово «недопустимо» потеряло смысл. Оказывается, допустимо все, даже воплотившийся кошмарный сон, будь он трижды неладен. Ну как тут быть хладнокровной, когда нормальный привычный мир, вопреки всем законам здравого смысла, взял да сменился другой реальностью?

Лишь когда рядом возникла Ольга, Алина немного опомнилась и поймала себя на том, что стоит с открытым от изумления ртом. Тут же сомкнула губы, постаралась взять себя в руки.

– Я видела во сне это место, – произнесла только для того, чтобы услышать собственный голос в этой жуткой тишине.

– Серьезно? – искренне удивилась Ольга. – Странно, очень странно. Лир мне рассказывал, что часто видел во сне мерцающий путь и Древний город, хотя сам здесь не был ни разу.

Она хлопнула в ладоши, и дети, словно очнувшись от сна, встрепенулись, пересекли круглую платформу и двинулись по дороге.

– Хочу предупредить, – сурово сказала Ольга, – и прошу тебя, отнесись к моим словам очень серьезно…

– Я не должна оглядываться, – перебила ее Алина и, нахмурив лоб, тронулась в путь.

Несколько секунд Ольга с прищуром глядела ей вслед, после чего пожала плечами, хмыкнула и догнала ее.

– А ты, оказывается, полна сюрпризов.

Алина промолчала, хотя и хотелось сказать что-нибудь язвительное, вроде: «Придет время, и я тебе не такой «сюрприз» устрою!»

Она всмотрелась в даль. Там над черной полосой виднелось зеленое свечение, а чуть выше, отдаленно напоминая северное сияние, переливались желтые всполохи.

Минут через пять Алина ощутила за спиной чье-то присутствие. Кожи на шее будто прохладный ветерок коснулся, вызвав мурашки, но скоро «ветерок» превратился в ледяную воздушную волну. Сердце зачастило, в области затылка сильно защекотало. Вспомнились чьи-то слова: «Нужно посмотреть в лицо своему страху, чтобы перестать бояться». Правильные слова для кабинета психолога, но явно не для этой ситуации. Алине казалось, что тот, кто шел за спиной, только и ждал, чтобы на него посмотрели. Ну уж нет, не дождется, на этот раз паук окажется голодным, а муха улетит.

– Жутко, верно? – сказала идущая рядом Ольга. – Сотни раз проходила по этому мосту, а все равно жутковато. К такому невозможно привыкнуть. Словно сама смерть на пятки наступает. Бр-р-р, – она поежилась. – Здесь хочешь не хочешь, а вспомнишь миф об Орфее…

– Кто он? – спросила Алина, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься бежать.

– Орфей?

– Тот, кто идет за нами.

Ольга пожала плечами.

– Не знаю. Думаю, уже никто не знает. Те, кто построил порталы, этот мост, Древний город, унесли эту тайну с собой. Одно могу точно сказать: оглянешься и мигом сойдешь с ума. Даже представить себе не могу, что это за чертовщина такая. Здесь много странного, некоторые вещи даже Скиталец понять не может.

Какое-то время шли молча. Алина пыталась нарисовать в воображении существо, идущее позади. Получались банальные чудовища, которых она видела в фильмах ужасов, такие уж точно не сведут с ума своим видом. А может, там за спиной вовсе и не чудовище? Несмотря на леденящий душу страх, у Алины возникло искушение хотя бы мельком взглянуть на нечто. Но она вовремя опомнилась и, злясь на себя, подавила это предательское любопытство.

А потом ее внимание переключилось на другое: она увидела снег!

Сначала снежинок было мало, они сонно кружились в кромешной тьме, по обе стороны от мерцающей дороги, и невероятно, но двигались они не вниз, а вверх. А затем начался настоящий снегопад, и зрелище это очаровало Алину, заставило страх уйти на задний план. Она помнила, как в том кошмарном сне темнота рождала ужасные образы и жуткие звуки, а тут… ей трудно было подобрать слова, чтобы описать такое. Ощущение безграничного пространства и мириады летящих вверх снежинок – сочетание, вызывающее душевный трепет.

– Когда я прохожу по этому мосту, здесь всегда идет снег, – заявила Ольга. – Не знаю почему. Иногда мне кажется, что эта тьма вокруг враждебна ко всем, кроме меня. Приятно так думать.

Шагая по широкому коридору, бесплотные стены которого состояли из уносящихся вверх снежинок, Алина чувствовала себя песчинкой во вселенной, но песчинкой значимой, без которой эта самая вселенная – ничто. Так вот он каков, этот странный мир, чуждый, но в то же время способный очаровывать. А главное, Скиталец и Ольга не его хозяева, они сами, судя по всему, многое не понимают. Алине понравилась эта мысль, она добавила гирьку на весы надежды.

Впереди показалась арка из переплетенных ветвей, кряжистые древесные стволы, стелющаяся по земле зеленоватая, будто подсвеченная изнутри, дымка.

Когда входили в пределы леса, Алина все еще чувствовала присутствие того, кто шел за спиной, но это ощущение уже тяготило не так, как раньше, а скоро оно вообще исчезло. Алина с облегчением поняла: нечто ушло, выполнив одному ему понятную миссию.

Справа и слева, склонив почтенно головы, стояли на коленях карлики. Их было сотни. Среди корневищ и клубящейся зеленой хмари они казались статуями из белого мрамора.

Переплетенные над дорогой ветви шевелились, как живые. Листва шелестела, и после оставленной позади абсолютной тишины снегопада этот звук радовал слух Алины. Он был привычным, словно занесенным сюда случайно из нормальной реальности, где светит солнце и летают божьи коровки.

Поход через лес был недолгим. Вышли на опушку. Здесь дорога обрывалась, вниз к руинам вели поросшие лишайником каменные ступени.

Дети, не сбавляя шаг, начали спускаться, а Алина застыла на месте. Представшее перед ее глазами зрелище было впечатляющим. Сверху Древний город походил на громадный лабиринт. Горизонт терялся в туманной дымке. Желтое небо казалось экраном, по которому, как помехи, проскакивали зеленые всполохи.

Глядя вдаль, Алина отметила одну странность: там, позади, была бесконечная тьма, а тут совсем другой мир. Словно в одном окне квартиры день, а в другом ночь. Какой-нибудь ученый-физик сошел бы с ума, пытаясь найти этому научное объяснение.

– Пойдем, – поторопила Ольга. – Нас уже заждались.

* * *

Когда шли через руины, на Алину снова накатили тяжелые мысли. Предстояла встреча со Скитальцем, с этим проклятым демоном. Внутренний голос то и дело подленько упрекал: «Что ты за мать такая? Нужно кричать, истерить, драться! А ты, как наивный ребенок, надеешься в будущем что-то изменить. Не надейся, сучка! Возможно, у тебя вообще нет будущего…»

Но она, стиснув зубы, посылала этот голос куда подальше.

По сторонам старалась не смотреть, взгляд был прикован к идущему впереди Максимке. Не хотелось разглядывать все эти громадные полуразрушенные здания, корявые деревья и статуи. Не хотелось больше удивляться, восхищаться и трепетать. И без того эмоции на пределе – еще немного, и мозг взорвется. А впереди ведь ждала еще целая куча совсем не приятных впечатлений. Выдержать бы, не сломаться.

Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем они вышли к площади, заполненной людьми. Из окон полуразрушенных зданий вокруг выглядывали карлики. Уродцы обосновались на стенах, на ветвях деревьев.

Через площадь, к ступеням большого здания с куполообразной крышей, вела красная ковровая дорожка. Люди держались от нее на небольшом расстоянии, образуя коридор.

Алина обратила внимание, что на многих были наряды ушедших эпох. Будто на маскарад вырядились. И прически далекие от современных. А еще заметила, что детей и молодых людей в толпе не было. Эдакое сборище тех, кому за сорок, где в почете седина. Люди разных рас, никто из них не проявлял излишних эмоций, держались так, будто пытались подчеркнуть исключительность собственной породы. Но любопытство в глазах все же скрыть не могли – когда Максимка с другими детьми шел по красной дорожке, все глядели на него как на суперзвезду. Да и самой Алине хватало внимания, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать: «Хватит пялиться, уроды!»

Иногда ее взгляд выхватывал из толпы людей, которых она видела на обложках глянцевых журналов и на экранах телевизора, ныне живущих и процветающих. Вон Дэвид Кэмерон, премьер-министр Великобритании, стоит так, будто палку проглотил; а там Джек Николсон – улыбается, как чеширский кот, смотрит с дьявольским прищуром; а это кто… никак сам король ужасов Стивен Кинг? В отличие от других, писатель держался так, будто чувствовал себя не в своей тарелке, и на Максимку смотрел с сочувствием. Он явно был тут гостем не типичным. Успела Алина заметить и Моргана Фримана, и Эрдогана, и Горбачева… Некоторые личности казались очень знакомыми, но имен она вспомнить не могла.

Идущая бок о бок с Алиной Ольга смотрела то вправо, то влево, сдержанно кивала, приветствуя, и ей кивали в ответ. Иногда она касалась чьей-нибудь протянутой руки, перекидывалась короткими фразами, вроде: «Рада вас видеть» или «Отлично выглядите».

Неожиданно толпа зашумела, раздались дружные аплодисменты. Высокомерие на некоторых лицах сменилось на подобострастие.

В чем причина всеобщего ликования, Алина поняла, когда посмотрела вперед: из здания на веранду с колоннами выходили люди, среди них выделялся человек в обычных потертых джинсах и черной рубашке навыпуск. И именно на него были нацелены тысячи восхищенных глаз. В отличие от своих спутников, которые выстроились в ряд на веранде, он начал спускаться по лестнице, подняв руку в приветственном жесте.

Алина опешила. Неужели этот тип в джинсах и есть Скиталец? Вот так раз! Русые волосы, отвязная походка… Было в нем что-то знакомое, до боли знакомое. Помимо воли она ускорила шаг, хотелось разглядеть его поближе.

Когда он, спустившись, застыл у подножия лестницы, Алина разглядела черты его лица и изумленно охнула. Это был парень, в которого она была влюблена много лет назад. Валера. К горлу подкатил горький комок, душа затрепетала. Алина смотрела на того, кого уже давно не существовало на белом свете.

Валера, ее первая любовь, пошел служить в армию. Она едва ли не каждый день писала ему письма, плакала ночами, скучала. Тогда ей казалось, что их ждет счастливое будущее, нужно только дождаться. Но когда до демобилизации оставались считаные недели, он ушел в самоволку и его насмерть сбила машина. И начались для юной Алины темные деньки, депрессия, мысли о суициде. Но время, как водится, ее излечило. Через год боль прошла, остались лишь грусть и куча фотографий.

Алина тряхнула головой, нахмурилась, сказала себе твердо, что парень, стоящий сейчас перед толпой, никакой не Валера! Ее первую любовь положили в гроб, заколотили крышку и закопали на Востряковском кладбище. Тот парень давно сгнил, его сожрали черви! А она сейчас смотрит на лжеца, иллюзиониста, демона, и нельзя обманываться на этот счет. Вот только зачем? Зачем он затеял такой фарс? Пытался таким образом расположить ее к себе? Если так, то он жестоко ошибся. Фокус не удался. Алина решила не подыгрывать, ничем не выказывать того, что узнала в этом существе Валеру.

А потом она еще и заметила, что глаза у стоящего у подножия лестницы парня черны как смоляные озера. Но они не выглядели пустыми и бессмысленными, в этом мраке ощущались мощь и разум.

Скиталец улыбался. Когда Алина, Ольга и дети вышли из людского коридора, он всплеснул руками, воскликнул:

– Меня переполняет такая радость, что сейчас лопну! И вы поглядите, какая у нас мамочка, а?

Он стремительно подошел к Алине, схватил ее за плечи.

– Ну просто прелесть!

Стиснул ее в своих объятиях, после чего поцеловал в одну щеку, в другую, немного отстранился, радостно сияя.

– Мы с тобой подружимся, я чувствую.

Алина растерянно хлопала глазами, такое неожиданное поведение Скитальца ее обескуражило. А он тем временем переключил внимание на Максимку. Шагнул к нему, присел на корточки, потрепал по щеке.

– У-у какой… Наконец-то мы встретились. Славный парнишка, очень славный. – Он взглянул на Алину и повысил голос: – Я говорю, хорошо, что он не пузан со свинячьими глазками или не очкастый заморыш с кривыми зубами. Сынок у тебя славненький. Мы с ним точно поладим. Скоро мы все будем одной счастливой семьей!

Толпа встретила его слова новой порцией аплодисментов. Алина покосилась на Ольгу. Та тоже хлопала в ладоши, но сдержанно, ее лицо было серьезным. За ней с безразличным видом стояли пятеро детей.

Скиталец вернулся к Алине и заговорил тихо, чтобы слышала только она:

– Хочу тебе один вопрос задать. – Он больше не улыбался. – Допустим, я отпускаю тебя и твоего сына, но за это ты приводишь мне другого ребенка. Похищаешь из какой-нибудь семьи и приводишь. Скажи, ты пошла бы на это, а?

Алина чувствовала его холодное дыхание на своей коже. Ночь в глазах манила и отталкивала одновременно.

– Пошла бы? – с нажимом повторил он. – Ну же, это простой вопрос.

– Да, я бы это сделала! – прошипела Алина ему в лицо.

Скиталец прищурился, уголки губ слегка приподнялись.

– И ты смогла бы с этим жить?

– Да!

– Браво, мамочка! Ты мне все больше нравишься, – он взял ее за руку. – И прости за жестокие вопросы, но, если бы ты сказала «нет» или начала мямлить вроде «я не знаю», то путь твой закончился бы здесь и сейчас. Ненавижу моралистов, которые не способны переступить через свои идиотские принципы, а также лицемеров, прикрывающих свою трусость якобы нежеланием совершать грех. – он выкрикнул со злостью: – Блевать от них тянет! – снова понизил голос: – И я рад, что Ольга в тебе не ошиблась. Без мамочки нам с Максимкой было бы плохо. А теперь я уже могу смело повторить: мы станем одной дружной семьей. Я понимаю, поначалу ты будешь вынашивать планы против меня, и откровенно скажу: я к этому отношусь с уважением. Но придет время, и ты поменяешь знак минус на плюс. Думаю, это произойдет через год.

Алина же так не думала, но спорить не стала. Впрочем, ее взгляд говорил красноречивей всяких слов. И, боже, как ей хотелось выплеснуть свою злость наружу, схватить это чудовище в человеческом обличье за волосы и трепать, трепать, трепать… Но она вдруг сделала то, что сама от себя ожидала меньше всего: улыбнулась. И в улыбке этой был вызов.

Однако Скиталец сделал вид, что не заметил завуалированного презрения. Он по-дружески взял Алину под локоть и повел ее вдоль ступеней здания. За ними последовали Ольга с детьми. Да и толпа, после минутного замешательства, неспешным потоком двинулась с площади.

– Что такого особенного в моем сыне? Почему он? – спросила Алина.

– В нем есть то, что не отвергнет мою сущность, – с готовностью пояснил Скиталец. – Скажи-ка, мамочка, хорошо ли ты знаешь свою родословную?

– Что не так с моей родословной?

– По мне, так все в порядке, – усмехнулся Скиталец. – Более чем… То, что Максимка правнук кровавого маньяка, тебе уже известно. Лир – тот еще упырь. Но твой сын к тому же праправнук женщины, утопившей своего первенца. Потомок главаря головорезов. Один из его дальних предков был палачом. Ты ведь об этом ничего не знала, верно? Люди вообще редко интересуются своей родословной, а уж в такие дебри, как далекое-далекое прошлое, даже не пытаются заглядывать. Думаю, это правильно, меньше знаешь – крепче спишь. И смотреть нужно в будущее, а не в прошлое. А у тебя с Максимкой были те еще предки. В вашем роду сплошь и рядом люди, у которых руки по локоть в крови, для которых человеческая жизнь ничего не стоила. Я могу перечислить всех их, даже того неандертальца, который однажды взял каменюку и проломил черепа своим сородичам. Вот такая вот семейная история, мамочка.

Алина едва не сказала, что все это чушь собачья. Сдержалась, осеклась. Она и про Лира долго не верила Федору, из-за чего позже себя упрекала. Да и зачем Скитальцу лгать? Ему от этого никакой выгоды.

– По-твоему, это у нас в крови? – спросила она. – По-твоему, Максимка стал бы таким же извергом, как мой проклятый дед?

– Нет. Не обязательно.

Скиталец, по-прежнему держа Алину под локоть, вел ее мимо зданий, а параллельно им по широкой мостовой следовала толпа. Впереди высилась громада неплохо сохранившегося сооружения, похожего на Колизей.

– Не обязательно, – повторил он. – Но в глубинах его сознания, как опухоль, таится то, что заставило твоих предков убивать. И в тебе это есть, разумеется, но на твоем сыне закончился некий многовековой процесс… Представь, что все душегубы в твоем роду строили дом, каждый клал по кирпичику, и вот теперь дом достроен полностью, на крышу положена последняя черепица. И я войду в него, ведь строился он для меня. Войду и буду беречь его как самую большую драгоценность во вселенной.

«А я найду способ изгнать тебя», – мысленно добавила Алина.

Больше у нее не было вопросов. По крайней мере, сейчас.

* * *

Возле амфитеатра Скиталец заявил, что ему нужно кое к чему подготовиться. Он оставил Алину с Ольгой, а сам, держа за руку Максимку, пошел к широкому проему, ведущему в здание. Алина глядела на них с тоской, ее так и подмывало броситься следом.

Подошли три женщины, увели остальных детей. А через минуту прибыла толпа, гомонящий пестрый поток хлынул в здание. Несколько десятков человек двинулись к другому проходу, маленькому.

– Мои учителя, – пояснила Ольга. – Я потом тебя с ними познакомлю. Пойдем, Алина, на этом шоу у нас лучшие места.

Вслед за учителями они зашли в амфитеатр, проследовали по небольшому коридору, затем поднялись по винтовой лестнице на длинную веранду, заставленную множеством кресел. Здесь же были и столики с яствами и напитками, и позолоченные подзорные трубы на треногах. Многие учителя уже заняли места в креслах, а кто-то стоял возле небольшого парапета.

Подошли к нему и Алина с Ольгой.

Внизу находились зрительские места, которые без суеты сейчас занимали люди. Сотни каменных широких скамеек, созданных словно бы для задниц великанов. Зрительские места, как оправа, обрамляли огромную круглую площадку.

К своему ужасу, Алина увидела на этой арене не менее трех сотен детей. Они стояли, опустив головы, не шевелились. Девочки, мальчики, все разного возраста. Были и совсем крохи лет пяти. Эти дети вызвали у Алины ассоциацию с мертвецами, восставшими из могил, от них так и веяло обреченностью. Ей оставалось только надеяться, что они совершенно не воспринимали того, что творилось вокруг, что их разум спит. Вспомнились таинственные слова Ольги: «Каждый должен внести свою лепту». Сейчас они прозвучали в голове как звуки похоронного марша. Алина была уверена: дети – жертвенные овцы. Масштаб предстоящей трагедии поражал. И все это ради того, чтобы демон вырвался из своей темницы? Непостижимо!

Она выискивала среди детей тех пятерых, в джинсовых комбинезонах. И не находила. Ей пришла в голову мысль, что она даже не запомнила их лиц, что для нее они навсегда останутся размытыми образами. Четыре мальчика и девочка, маленькие фигурки в большой жестокой игре.

– Не думай, что мне это по душе, – заявила Ольга, будто прочитав ее мысли. – Я не чудовище.

– Неужели? – В горле пересохло, и голос Алины прозвучал сипло. – Это ты так успокаиваешь себя? Тебя не мучают кошмары, а?

– Я научилась с этим жить. Я смотрю сейчас на детей, но вижу гораздо дальше. Нас ждет будущее, в котором не всем найдется место. Мы же с тобой заплатили достаточную цену, чтобы быть в первых рядах. А боль проходит. Погляди на этих людей… Многие из сегодняшних гостей привели с собой детей. Сильные мира сего, знаменитости… все они мечтают запрыгнуть в этот вагон…

– Но почему дети? – спросила Алина, вцепившись побелевшими пальцами в край парапета.

Ольга вздохнула, потупила взгляд и ответила, понизив голос до печального шепота:

– Они как новенькие батарейки. Их жизненная сила чиста. Скитальцу понадобится много энергии, чтобы вырваться из города, много сил, чтобы стать одним целым с твоим сыном. Это то, что я знаю, на деле же наверняка все гораздо сложнее.

– Он сожрет их, как какой-нибудь зверь.

– Нет, все не так…

– Они умрут. Какая разница, как он лишит их жизни. Это и есть твой волшебный мир, Оля?

Ольга напряглась, поджала губы и ничего не ответила.

Люди внизу расселись, те, кому не хватило мест, стояли в проходах на ступенях. У многих в руках были бинокли, некоторые держали флажки своего государства, а кто-то выставил транспаранты с надписями на разных языках: «В добрый путь!», «Помни о нас!», «Мы ждем тебя на той стороне!», «Новая эпоха!».

Глядя на толпу внизу, Алина подумала о тех крысах, которых вел за собой дудочник из сказки. Однако она заметила, что лица у некоторых зрителей были печальными, то, что им предстояло увидеть, их явно не радовало. Выходит, не все они бездушные твари.

Гомон толпы начал стихать. Алина ощутила в воздухе напряжение, на мгновение ей почудилось, что сейчас случится что-то катастрофичное, возможно, разверзнутся эти мерзкие желтые небеса и на проклятые руины обрушится огненный ливень. Она неосознанно сжалась, втянула голову в плечи.

Но ничего ужасного не произошло, если не считать того, что дети на арене разошлись, образовав кольцо, а в центре будто опустилась невидимая ширма, представив на всеобщее обозрение две фигуры.

Сердце защемило, когда Алина увидела Максимку. Он казался таким крошечным и таким беззащитным рядом с фигурой Скитальца. Тот больше не выглядел как парень из прошлого, он принял вид высокого человека. Его черный силуэт был размытым, тело испещряли яркие красные прожилки, а над головой, как кощунственная пародия на иконные образа, витал темный нимб.

Зрители повскакивали с мест, принялись аплодировать. Небо взорвалось салютом, на фоне грязной желтизны с грохотом расцветали огненные пионы, красные брызги разрывали пространство. А сквозь звуковой хаос пробивалась торжественная музыка, били барабаны, ревели трубы…

Все это длилось минут пять, затем салют резко прекратился, огненные цветы отцвели, оставив после себя розовый искрящийся туман в небе. Торжественная музыка стала тихой и печальной, теперь играли скрипки и флейты, звуки словно бы доносились издалека, как эхо.

На фоне музыки голос Скитальца прозвучал четко, громко и насмешливо:

– Как же мне надоели ваши рожи, дамы и господа. Еще год-другой в этой дыре, и я, наверное, покончил бы с собой.

Зрители отреагировали неуверенным скромным смехом.

– Знаю, – продолжал Скиталец, – некоторые из вас сейчас думают: «Наконец-то мы избавимся от этого древнего урода», – он устремил взгляд своих бездонных глаз вверх, туда, где за парапетом стояли учителя, Ольга и Алина. – Верно я говорю, синьора Сфорца? Должно быть, вы не любили меня даже больше, чем Папу Борджиа, с его славной семейкой… Да и вы, господин Хидэеси, и вы, Матвей Черноморский. Я всегда чувствовал вашу неприязнь ко мне и догадываюсь, о чем вы шушукались между собой, когда меня не было рядом… Но, несмотря ни на что, я уважал и уважаю вас и понимаю причину вашей неприязни. Да, порой я перегибал палку, каюсь, но ведь я не был тираном! Никого из вас не унижал, не обижал… Те три сотни, что я скормил карликам, не в счет, они сами виноваты, и вина их была доказана!

Он сложил руки за спиной, обошел Максимку. Алина вдруг поймала себя на мысли, что Скиталец не вызывал у нее страха. Злость, отвращение, но не страх. Впрочем, она понимала, что это временно.

Скиталец прошелся по арене и снова заговорил, его выразительному громкому голосу могли бы позавидовать маститые ораторы:

– А ведь многие из вас любили меня и любят! Я вносил в этот убогий мирок разнообразие, всегда старался сделать его более ярким. А какие праздники я устраивал, а? – он вскинул руки. – Со мной было весело! Уверен, вы еще не раз скажете: «Жаль, что он покинул нас. Жаль, что его здесь больше нет». И клянусь вам, я услышу эти эгоистичные, но приятные слова, даже если буду в другой вселенной. Услышу и возрадуюсь, ведь даже мое многовековое заключение здесь было исполнено смысла. Это как плевок в тех, кто упрятал меня сюда! Их ожидания не оправдались, они выиграли битву, но не войну. И где сейчас теперь эти суки драные?! Их нет! Я больше их не чувствую. Мои агенты по всему миру не смогли их обнаружить! Сгинули, а я, мать вашу, живее всех живых! Вот им, а не моя жизнь! – он согнулся, приложив локоть к паху и выставив кулак. – Вот им! Пока они приближались к забвению, я строил общество воскрешенных. Выбирал достойных и вырывал их из лап самой смерти. Я предоставлял выбор. У всех вас, дамы и господа, был выбор…

– У меня не было! – выкрикнула Алина, нависнув над парапетом.

Еще секунду назад она и не думала показывать гонор, но в голове что-то замкнуло, и слова вырвались из глотки как пробка из бутылки шампанского.

И наступила тишина.

Молчали зрители, молчал Скиталец. Алина с долей злорадства осознала, что сделала сейчас то, что этот мир под желтым небом наверняка еще не видывал: нагло перебила могущественного демона! Если бы она поглядела влево, то наткнулась бы на уважительные взгляды некоторых учителей.

Скиталец, видимо, понял, что пауза затянулась. Он вытянул руку, указав пальцем на Алину.

– Эй, мамочка, это спектакль одного актера! Прошу, не порть своими выкриками мой страстный монолог. А то языка лишишься.

Алина не отрывала взгляда от существа внизу. Ей подумалось, что в скором времени она еще поплатится за этот выкрик, но сейчас испытывала торжество.

А Скиталец продолжил свой прощальный монолог. Говорил о выборах, которые нужно провести, чтобы проголосовать за нового лидера общества воскрешенных. Предложил кандидатуру Клауса Мунка и посоветовал ни за что не выбирать Барона Субботу, потому что он скучный. Говорил о демократии и о том, что у него везде есть глаза и что он будет приглядывать за всеми. Зрители то и дело разбавляли его речь аплодисментами и одобрительными репликами.

Алина все это время стояла, скрестив руки на груди. Смотрела на Максимку. Давешнее торжество растворилось, вернулась душевная боль.

Свою речь Скиталец закончил серией воздушных поцелуев и порывистых поклонов. А потом он развернулся и театральным размашистым жестом руки указал на широкую каменную стену между зрительскими рядами.

Алина напряглась, понимая, что начинается вторая, возможно, заключительная часть спектакля «Проводы демона».

Раздался жуткий скрежет, стена в сегменте амфитеатра начала движение вправо, открывая вид на широкую, мощенную плитами дорогу. Когда стена полностью исчезла в нише и скрежет скрытых механизмов стих, Скиталец выкрикнул:

– Пора!

Его тело стало разбухать, красные прожилки засветились ярче. Удлинялась шея, на спине рос горб, с хрустом и чавканьем фигура Скитальца меняла форму.

Алина глядела на эту трансформацию, прикусив губу. Страх, наконец, дал о себе знать, сердце пустилось в бешеный галоп, по коже побежали мурашки.

Чудовище росло. Из темной плоти вырвались отростки, которые с сухим треском надломились в нескольких местах, образовав мощные паучьи лапы. Горб пронзили изнутри острые шипы, вдоль продолговатого тела полезла щетина. Воздух вокруг чудовища дрожал, делая очертания размытыми, лишь черные дыры глаз, размером с колесо автобуса, выделялись на общем фоне четко, словно существовали сами по себе и по своим физическим законам. Каждая из шести лап приподнялась поочередно и резко, будто гигантское копье, врезалась в землю арены.

Зрители сидели молча. Лица многих были бледны. Некоторые люди глядели себе под ноги, а кто-то, особо впечатлительный, прикрывал глаза ладонями, отгородившись от жуткого зрелища.

Шея чудовища удлинялась, противоестественно вытягивалась, приближая уродливую голову к ложу, где стояли Алина, Ольга и учителя. Змеевидная шея извивалась над зрительскими рядами, паучьи лапы то поднимались, то опускались, вспарывая каменистый грунт.

Голова Скитальца достигла уровня верхней ложи. Некоторые учителя отпрянули от парапета, но в целом все держались с достоинством, не выказывая эмоций.

Алина забыла, как дышать, ее ладони вспотели, ноги стали ватными. В сознании, причиняя боль, пульсировала мысль: «Монстр из ночных кошмаров и Максимка! Они станут одним целым!» Когда Скиталец был в образе человека, все это казалось менее безумным, чем сейчас.

Голова чудовища на длинной шее медленно двигалась вдоль ложи, большие бездонные глаза поочередно осматривали учителей. А те кланялись, прощаясь с могущественным узником Древнего города. Голова на несколько мгновений застыла напротив Ольги, затем переместилась к Алине.

Алина почуяла резкий аммиачный запах, к горлу подкатила тошнота. Хотелось отвернуться, но она усилием воли заставила себя смотреть на голову существа, похожую одновременно на лошадиную и на голову какого-то насекомого. Вытянутую морду покрывала сеть трещин, в которых будто бы пульсировала раскаленная лава, а в колодцах глаз мерцали далекие звезды.

«Встретимся на той стороне, мамочка», – услышала Алина голос в своей голове. Голос, похожий на шелест листвы.

Перед мысленным взором в обратном порядке замелькали сцены из недавнего прошлого: мост через бездну, падающий во тьме снег; мертвый лес, похожий на выцветшую фотографию; битва с карликами, растерзанный труп Цезаря на пыльной дороге…

Образы мелькали, как кадры кинохроники.

Федор и его гостиная, украшенная индейскими масками; крыша высотного дома и огни вечернего города; Ольга, молотком угрожающая Антону; радостный Максимка с удочкой…

Каждый кадр вызывал у Алины чувства, которые она испытывала тогда, в прошлом, когда была участницей этих событий.

Божья коровка, летящая навстречу грозовому фронту; Виталий Аркадьевич с синей панамой на голове и с корзинкой, полной спелой клубники, в руке; поминки, похороны, траурные лица, крест на могиле Лира, железнодорожный перрон, электричка, московская квартира, сотовый телефон…

На этом хроника прекратилась, но после нее, как неутешительный итог, осталась мысль: «Все началось со звонка. С известия о смерти деда». Отчаянно захотелось вернуться в прошлое и разбить чертов телефон. Это желание буквально разрывало мозг на части.

Голова чудовища начала отдаляться, унося с собой аммиачный запах. Змеевидная шея взвилась вверх, острая морда пронзила пространство, огромная пасть раскрылась, и из нее, вместе с потоком пара, вырвался басовитый протяжный рев. Этот мощный звук эхом разнесся над руинами, по желтому небу стремительно побежали зеленые волны.

Когда отзвуки эха полностью затерялись среди развалин, чудовище еще какое-то время стояло неподвижно, как памятник древнему злу. А потом шея начала уменьшаться, втягиваться в тело.

 

Глава двадцатая

Алина вытерла пальцами выступившую на лбу испарину. Тошнота отступила. В горле пересохло, и очень хотелось пить. Неожиданная жажда просто с ума сводила, чудовище как будто одним своим видом вытянуло из тела все соки.

Подошла к ближайшему столику с яствами и напитками и, проигнорировав стоящие там же бокалы и наплевав на приличие, жадно приложилась к графину с жидкостью красного цвета. Это оказался ягодный морс, до того холодный, что зубы сводило.

Утолив жажду, Алина вернулась к парапету. Увидела, как чудовище, с меланхоличной мощью переставляя лапы, двигалось в сторону дороги. Рядом шел Максимка. Две фигуры, похожие друг на друга как гнилое огромное дерево на крошечный, полный жизни цветок.

Когда они покинули территорию амфитеатра, выйдя на широкую дорогу, дети, как по команде, развернулись и мрачным потоком двинулись следом. Тихо и тоскливо играли свирели и скрипки, шептались зрители. Ольга с бокалом в руке о чем-то беседовала с пожилой, но все еще красивой женщиной в старинном платье, а Алина со слезами на глазах смотрела на марш обреченных.

Сотни согбенных фигурок переставляли ноги. Головы у всех опущены, в каждом движении – чужая воля. А впереди, на небольшом расстоянии, чудовище и мальчик в оранжевой бейсболке. Дорога была короткой, она вела к обрамленному рядами статуй входу в подземелье.

Алина заметила девочку лет пяти, идущую в конце детского потока. Белое платьице, синий бант в светлых вьющихся волосах. Тот, кто привел эту малышку в дар Скитальцу, нарядил ее словно на праздник. Она шла медленней остальных детей, а потому немного отстала.

Но вот девочка споткнулась, распласталась на дороге, некоторое время лежала неподвижно, затем поднялась и, как заново заведенная механическая кукла, пошла дальше. Одна ее нога теперь была босая, красная сандалия осталась возле выбоины в плите, о которую девочка споткнулась.

Глядя на красное пятнышко на дороге, Алина ощутила, как внутри ее будто сжимается тугая пружина, по телу пошла дрожь. Хотелось кричать во всю глотку, выплескивать из себя слова проклятий. Она ненавидела эту разношерстную толпу внизу, ее душило замешанное на жгучей ярости желание: чтобы все они сдохли!

Алина, начисто забыв данный самой себе наказ быть хладнокровной, быстро подошла к столику, схватила графин и швырнула его за парапет. Бокалы и блюда с фруктами полетели следом. Снизу раздались возмущенные голоса, но ей было плевать, она жалела, что эти «снаряды» не гранаты.

Подбежали Ольга, пожилая женщина и двое мужчин, помешали швырнуть еще одно блюдо. Схватили за руки, за плечи, но не грубо, а участливо.

– Спокойно, девочка. Спокойно, – зашептала ей прямо в ухо женщина.

Алина не стала вырываться, из нее словно выпустили отравленный гневом воздух. Она обмякла и тихо зарыдала, согнувшись.

– Спокойно, – погладила по плечу женщина.

Ольга взяла Алину за руку.

– Соберись, ну же… Ты ведь сильная. Я понимаю, что ты чувствуешь, но нужно собраться. Мы сейчас пойдем с тобой в подземный храм, не хочу, чтобы все видели твои слезы. Соберись, сестра!

Алина вырвала ладонь из ее руки, выпрямилась, подавила очередной всхлип.

– Я… не сестра тебе. Никогда ею не буду, – порывистым движением размазала слезы по лицу. Сделала глубокий вдох и резкий выдох. – Пойдем в твой чертов храм.

Она жалела, что сорвалась, что не выдержала эмоциональный удар, но очень надеялась, что хотя бы один ее «снаряд» угодил в голову какому-нибудь зрителю.

Вместе с Ольгой она прошла вдоль парапета. Возле лестницы остановилась, бросила взгляд на дорогу: детский неспешный поток втягивался в темный проем подземелья, маленькие фигурки будто пожирала огромная пасть. А вон и девочка с синим бантом в светлых волосах. Тьма ее поглотит последней.

Пока спускались по ступеням в проходе между зрительскими рядами, Алина ощущала на себе взгляды сотен глаз, слышала сквозь продолжающую играть музыку ровный гомон толпы. Меньше всего ей сейчас хотелось глядеть на лица зрителей, этих бездушных тварей, которые недавно с такой радостью аплодировали чудовищу. Смотрела четко перед собой, а люди вокруг казались тенями.

Пересекли арену, вышли на дорогу. Детей на ней уже не было, их полностью поглотил темный зев подземелья. Парад маленьких смертников завершился, после него осталась лишь красная сандалия на каменной плите.

Ее подняла Алина.

Почему-то было важно поднять ее, прижать к груди и идти так дальше, ощушая, что обрела что-то родное, греющее душу в этом проклятом мире древних руин.

Вот и вход в подземелье. Вокруг, в объятьях сухой лозы – огромные статуи странных животных. Короткий широкий тоннель, затем ведущие вниз ступени. Здесь пахло тленом, было холодно, как в морозильной камере, на сложенных из каменных блоков стенах искрился иней.

Сжимая в руке сандалию, Алина спускалась по лестнице вслед за Ольгой. Под наклонным потолком висели вполне себе современные люминесцентные лампы, почти все они мигали, добавляя в мрачную обстановку толику безумия.

Ступени закончились. Женщины, вздрагивая от холода и выдыхая облачка пара, вошли в большой круглый зал. Проблема с освещением здесь была та же, что и на лестнице, – развешанные в каком-то беспорядке длинные лампы на потолке нервно мигали, иногда гасли на несколько секунд и вспыхивали снова, издавая звук, похожий на жужжание пчел.

Но и такого порывистого освещения оказалось достаточно, чтобы Алина разглядела то, что творилось в зале.

Увидела и едва не заорала от ужаса.

Ведь это был ад.

Повсюду – тела. Дети, похожие на мумий, с кожей словно сухой пергамент и с седыми волосами. Глаза в темных впадинах глазниц выглядели как серые студенистые сгустки. Некоторые дети были еще живы, они ворочались на каменном полу, тянули в равнодушную к их мукам пустоту похожие на тонкие веточки руки. Из приоткрытых ртов вырывалось шипение, на стоны и крики сил уже не было.

Лампы мигали, вырывая из темноты изуродованные болью лица, и посреди этого кошмара стоял на коленях Максимка в оранжевой бейсболке. Голова была опущена. Его била мощная дрожь, иногда он вздрагивал так, что руки взметались как плети.

Алина застыла, не в состоянии сдвинуться с места, в ее сознании сгущались тучи. Даже Ольга утратила самообладание – зажмурилась, тяжело задышала.

Сразу две лампы, со звуком ружейных выстрелов, лопнули. Осколки посыпались на пол и на тела детей, а потом взорвались еще три люминесцентные трубки.

Максимка перестал дрожать, поднес ладонь к лицу, сдвинув брови, внимательно осмотрел пальцы. А затем захохотал – резко, нечеловечно, такие звуки могли бы издавать ржавые шестерни какого-то механизма. Очередная лампа лопнула над его головой, осыпав осколками, но он не обратил на это внимание, продолжая выхаркивать из глотки чудовищные звуки. Мальчик механически поворачивал голову то вправо, то влево, его глаза буквально вылезали из орбит.

– Хватит! – не выдержала Алина. Она изо всех сил прижимала к груди сандалию, чувствуя, что вот-вот шагнет в страну безумия. – Хвати-и-ит!

Жуткий хохот прекратился так же резко, как и начался. Мальчик поднялся, расправил плечи. Он глядел исподлобья, уголки губ были опущены. Сделал шаг, другой, развернулся и пошел к противоположной от входа в зал стене, обходя тела детей.

Ольга участливо посмотрела на Алину.

– Держись. Скоро все закончится.

«Нет, это только начало», – мысленно возразила Алина, глядя сквозь призму слез на фигурку в джинсовом комбинезоне и оранжевой бейсболке. Она ощутила такую духовную и физическую усталость, какую в жизни не испытывала.

Мальчик подошел к стене, приложил ладони к каменному блоку. По выщербленной поверхности камня тут же побежала рябь, раздался звук, будто кто-то сминал комок фольги.

Справа одновременно погасли сразу три ряда ламп, погрузив часть зала в трепещущий сумрак.

Блок под ладонями мальчика начал исчезать, камень будто таял, открывая вход в идеально круглый длинный тоннель, который мерцал так же, как мост через океан тьмы.

– Пойдем, – сказала Ольга, взяв Алину под локоть. – Это выход.

Почти не чувствуя ног, Алина сдвинулась с места. Пошатнулась. Сделала вдох и выдох. Предстояло пройти через весь зал, мимо лежащих на полу детей. И лучше не глядеть по сторонам. Дрожа от холода и переизбытка эмоций, она пошла вперед. Ольга следовала чуть позади.

Неожиданно погасли все лампы, в густой темноте выделялся лишь круглый вход в тоннель, а на его фоне – фигурка мальчика.

Когда свет загорелся снова, взгляд Алины наткнулся на лицо девочки – череп, обтянутый серой кожей, в седых волосах – пышный синий бант. Малышка была мертва, а вот другая девочка рядом еще шевелилась, ее рот то и дело открывался и закрывался, как у рыбки, вынутой из аквариума.

Алина прижала ладонь к своим губам, чтобы не дать стону вырваться, и стремительно пошла через зал, с каким-то диким остервенением перешагивая через детей. Она не сомневалась: эти несчастные теперь всю жизнь будут являться ей в кошмарах. Каждую ночь. Даже когда она надолго закроет глаза.

Тем временем мальчик зашел в тоннель, сделал несколько шагов, согнулся и дальше двигался уже с заметным усилием, будто пробивался сквозь невидимую прочную паутину. Он хрипел, рычал, как зверь, упираясь ногами и преодолевая метр за метром. Иногда принимался яростно размахивать руками, будто от чего-то отбиваясь. В такие моменты он выл и выкрикивал проклятья басовитым, мощным, совсем не детским голосом. Бейсболка слетела с головы, она закружилась, подхваченная призрачным вихрем.

Максимка оглянулся, и Алина увидела его лицо – пунцовое, искаженное злобой, крылья носа вздувались, как у загнанной лошади. Он сумел пройти еще пару метров, а потом неведомая сила оторвала его от пола, швырнула вправо, влево и отбросила назад. Несколько секунд мальчик лежал неподвижно, лишь скрюченные пальцы напряженно скребли по поверхности тоннеля, но затем он вскочил и рванул вперед как спринтер после сигнала «марш!».

– Город не хочет его отпускать, – мрачно констатировала Ольга. – Но он справится. Теперь – справится.

Алина, стоя у входа в тоннель, глядела, как чудовище в теле ее сына упрямо двигалось к свободе. «Это больше не Максимка, – шептал внутренний голос. – Его больше нет. Осталась лишь оболочка…» Сердце едва не разрывалось на части от этого подлого шепота.

Мальчик с дикой решительностью двигался вперед. Порой от чего-то уворачивался, наносил удары по невидимым целям. Когда его ноги опять оторвались от пола, он заорал во всю силу своих легких, закружился волчком, вырвался из призрачного захвата и побежал. Мощная сила сбила его с ног. Мальчик тряхнул головой и пополз.

Метр.

Еще метр.

Он пыхтел, взвизгивал. В каждом движении была паника.

В то мгновенье, когда на лице Ольги отразилась неуверенность, тоннель озарила вспышка.

Мальчик исчез.

Алина, стиснув в руке сандалию, часто заморгала, а Ольга облегченно выдохнула:

– Получилось! Справился! Фу-х, меня едва удар не хватил, – она уставилась на свою трясущуюся ладонь. – Все было не напрасно… Не напрасно, – откинула голову, устремив взгляд к потолку, и звонко закричала: – Не-нап-рас-но!

Она схватила Алину за руку, потянула за собой в тоннель.

– Теперь наш черед.

* * *

Алина послушно шла за Ольгой, не ощущая никаких невидимых преград и воздействий неведомой силы. Миновали лежащую на полу бейсболку, а через несколько десятков метров тоннель просто исчез. Алине понадобилось время, чтобы сообразить: это больше не мир руин. Переход из иной реальности оказался неожиданно обыденным, словно шаг через порог из одной комнаты в другую.

Вокруг шумел лес, кроны сосен гнулись, по небу стремительно двигались тучи. Солнечное утро, сулившее ясный день, оказалось лживым.

Сильный порыв ветра ударил Алине в лицо. Она выставила перед собой руку, защищаясь. Справа небо озарила вспышка молнии, раздался рокот грома.

Ольга первая заметила лежащего в траве Максимку – подбежала, опустилась перед ним на колени. Ее экзотическая прическа растрепалась, старинная брошь запуталась в волосах.

Алине с порывом ветра в глаза попал сор. Она проморгалась, сунула за пояс сандалию, после чего бросилась к сыну.

Максимка лежал, раскинув руки. Дышал ровно, его лицо было безмятежным, как у всякого нормального спящего ребенка. Алина коснулась щеки мальчика. Ей хотелось схватить его в охапку, прижать к себе, но в сознании еще не померк образ злобной, нечеловеческой гримасы, которую она видела на лице сына в круглом зале подземного храма. Это удержало от немедленных объятий.

Полыхнула молния. Над лесом, заглушив шум ветра, прокатился громовой рокот.

Максимка открыл глаза и сразу же зевнул. Вид у него был сонный. Взгляд Алины судорожно метался по его лицу, пытаясь отыскать подтверждение одержимости. И не находил.

Ольга прошептала с улыбкой:

– Все хорошо. Теперь все будет хорошо. – Она подняла лицо к небу, зажмурилась. Ее черные блестящие волосы взметались под порывами ветра.

Максимка уселся на траве, протер кулачками глаза, а потом заметил Алину и кинулся к ней в объятия.

– Ма-а, – услышала она его голос, – а я видел во сне сказочный город… Такой красивый… А еще я познакомился с добрым волшебником. Он сказал, что вы с ним лучшие друзья, это правда?

Алина мысленно ответила «нет», но вслух произнесла «да», крепко прижимая к себе сына.

– Мы с ним тоже теперь друзья, – восторженно продолжал Максимка. – Он очень-очень хороший, обещал научить меня волшебству. Сейчас он спит, сказал, что переход забрал у него много сил, и уснул. А я проснулся. Еще он сказал, чтобы я ничего не боялся. И я не буду бояться, правда.

Алина поцеловала его в лоб, с трудом сдерживая слезы.

Ольга поднялась, отряхнула колени от сора.

– Нам нужно идти, – громко заявила она. Шум непогоды почти заглушал ее голос. – Нас машина неподалеку ждет. Пойдемте, ну же…

 

Глава двадцать первая

До стоящего возле опушки «Мерседеса» добрались минут за пять. Все втроем устроились на заднем сиденье. Когда водитель вывел машину на шоссе, Ольга с довольным видом сообщила:

– Прошлой ночью я кое-кому позвонила, назначила встречу, – она взглянула на вмонтированные в приборную панель «Мерседеса» электронные часы. Цифры показывали 17:30. – Немного опаздываем… Ну ничего, подождет. Эта встреча бонус для тебя, Алина. Ты должна кое в чем убедиться. Заинтригована?

– Нет.

Ольга улыбнулась.

– И зачем спрашивала? Так и будешь все встречать в штыки?

Алина не сочла нужным отвечать. Слишком устала для перепалок. Она прижала к себе Максимку, который сонно глядел в лобовое стекло и что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос.

Снаружи шумел ветер, а в салоне было тепло и уютно. Алина подумала, что все не так уж и плохо. Сын не пострадал, и он по-прежнему называет ее мамой. Но эти мысли звучали в голове неубедительно и трагично. Попытка самообмана походила на надежду приговоренного к смерти, что палач потеряет свой топор.

«Мерседес» свернул на проселочную дорогу, а через полчаса подъехал к небольшому, невероятно грязному пруду. Из мазутной жижи возле берега торчали ржавые бочки, валялись покрышки и обломки гнилых досок. Чуть поодаль – обгорелый остов сарая в окружении больных корявых ив.

В паре десятков метров от водоема стояли два черных внедорожника, когда подъехал «Мерседес», из них вышло четверо.

Одного из них Алина не могла не узнать, ведь это был не кто иной, как Валентин Михайлович, отец Антона, чертов диктатор, которого она ненавидела даже больше, чем мужа. Так вот, значит, с кем встреча? Это уже любопытно.

Он был крупным, жирным, с тремя подбородками и щеками, как у бульдога. Но ничего комичного в его внешности не было, эта гора мяса и жира источала угрозу не меньшую, чем ящик с динамитом.

Узнала Алина и еще одного мужчину, он являлся начальником охраны Валентина Михайловича. Феликс – высокий, жилистый, всегда спокойный, такого, казалось, не смутит даже ядерная атака. Свекор любил повторять, что ему с ним несказанно повезло, преданней человека просто найти невозможно.

– Ну а теперь-то заинтригована? – с усмешкой поинтересовалась Ольга.

Алина не стала врать:

– Да.

Они вместе с водителем выбрались из машины, оставив Максимку в салоне.

Валентин Михайлович сразу же выкрикнул:

– Что все это значит? – Его голос по мощи не уступал шуму ветра. – Где, черт возьми, мой сын? Где внук? Играть со мной вздумали?

Ольга сделала в его сторону несколько шагов, остановилась, рассмеялась.

– Не пыжься так, жирдяй, а то лопнешь. По телефону я сказала, что при встрече дам тебе информацию о твоем сыне… Ну что же, получай: сначала этот ублюдок сошел с ума, потом превратился в уродливого карлика, и в конце концов он сдох, и поверь, смерть его была очень мучительной. Как тебе такая информация, а, толстячок?

Лицо Валентина Михайловича покрылось пунцовыми пятнами. Алина подумала, что охранники свекра сейчас выхватят пистолеты и одной наглой ведьмой на белом свете станет меньше. Но сразу же отбросила эту мысль, ведь Ольга не дура и подставляться просто так не стала бы.

Охранники стояли смирно, видимо ожидая команды, а Валентин Михайлович не спешил отдавать приказ. Он смерил Ольгу уничижительным взглядом, покосился на сноху.

– Что за цирк вы мне тут устраиваете? Что за бред несет эта шалава?

Алина вспомнила, что слышала слова про цирк от мужа, когда тот устроил скандал в деревне. Вот уж действительно, яблоко от яблони… Ответила она пожатием плеч.

Сверкнула молния. Когда загремел гром, из «Мерседеса» выбрался Максимка. Физиономия Валентина Михайловича резко преобразилась, злоба исчезла, появились мягкие черты.

– Макс? – неуклюже переставляя похожие на колонны ноги, он понес свою тушу в сторону внука. – Ну слава богу!

Максимка бросился к нему, прыгнул в его медвежьи объятия. Алина глядела на эту сцену со смешанными чувствами, ее не покидала уверенность, что семейная встреча закончится трагедией.

И спустя несколько секунд она убедилась в своей правоте…

Валентин Михайлович тяжело задышал, открыл рот, глаза стали как у филина. Он выпустил внука из объятий, отступил на шаг и прижал ладонь к груди.

Двое телохранителей сообразили, что с боссом случилась беда, и побежали поддержать его.

Феликс резко откинул полу пиджака, выхватил из наплечной кобуры пистолет и сделал четыре выстрела.

Стрелял начальник охраны метко, все пули попали в цель. Его подчиненные рухнули на землю с простреленными головами. А за ними последовал и Валентин Михайлович. Он лежал на спине как огромный кит, с хрипом втягивая в глотку воздух. Максимка стоял рядом, смотрел на него с улыбкой.

– Вот и все, – констатировала Ольга, покосившись на ошеломленную Алину. – У бедолаги не выдержало сердце. Бывает.

Феликс убрал пистолет в кобуру. Он по-прежнему выглядел спокойным, словно не совершал только что предательства и не убивал своих товарищей.

– Отличная работа! – крикнула ему Ольга. – Можешь считать, что условие нашего договора ты выполнил.

– Спасибо, – буркнул он, поправляя галстук.

Валентин Михайлович сделал последний в своей жизни выдох, на его лице застыла гримаса боли.

Максимка с равнодушным видом обошел труп, направляясь к внедорожнику, возле которого стоял Феликс. Начальник охраны сдержанно кивнул, приветствуя мальчика, своего нового босса, и открыл ему заднюю дверцу.

– Феликс отвезет вас в Москву, – заявила Ольга Алине. – Я позже к вам приеду, мне еще здесь кое-какие дела закончить нужно. – Она тяжко вздохнула. – Людей в деревне пробудить, близких похоронить… Ох и устала же я, сестренка. Закончу с делами и целую неделю буду отсыпаться.

С этими словами она пошла к «Мерседесу», но голос Алины заставил ее остановиться:

– Я изгоню его из моего сына. Умру, но изгоню.

Ольга пожала плечами и продолжила путь к машине, а Алина двинулась к внедорожнику, в котором сидел одержимый демоном мальчик. Едва устроилась на заднем сиденье, как хлынул ливень.

Автомобили разъехались прочь от вонючего водоема, а под дождем остались лежать три трупа. На ногу самого крупного мертвеца запрыгнула жаба. Квакнула и перепрыгнула на объемный живот, на грудь, на лицо, забралась в открытый рот, прячась от непогоды.

Когда внедорожник выехал на шоссе, Алина вынула из-за пояса сандалию, нежно погладила ее.

– Зачем она тебе? – грубо спросил Скиталец.

– Чтобы помнить. У той девочки был большой синий бант и красивые светлые волосы.

Феликс включил радио, покрутил ручку настройки, остановил выбор на музыкальной волне. Детский хор исполнял песню «Прекрасное далеко». Алине нравилась эта песня, она всегда навевала приятную грусть, но сейчас слова звучали как злая насмешка: