Антон лежал на мерцающей тропе несколько часов. Его глаза с узкими зрачками смотрели в одну точку. Бездна, в которой пребывал разум, поглотила мысли, чувства, желания.

Но вот в этой пустоте что-то всколыхнулось, зрачки на мгновение расширились, и в тот же миг Антон услышал зов – будто отзвуки далекого эха коснулись сознания. Возникло желание встать и идти. Искоркой мелькнула одинокая мысль, которая оказалась слишком невнятной, – развеялась тут же, не оставив и следа. Антон медленно моргнул. В голове зародилась новая мысль, уже более отчетливая: «… холодно».

Зов включил в теле механизмы, заставившие приподнять голову, упереться руками в тропу, сесть, сделать глубокий вдох. Антон замычал, по-стариковски шамкая губами, и выдохнул. Из уголка рта потекла слюна.

Мысли теперь мелькали как метеоры, но они были лишь рваными клочьями чего-то большего, что уже никогда не собрать воедино.

Антон поднялся. Зов заставил сделать шаг, другой. Ноги сгибались в коленных суставах и разгибались. Каждое движение было угловатым, порывистым.

Он сошел с тропы, повернулся на месте, будто слепец, потерявший ориентир, а затем, вперив бессмысленный взгляд в землю перед собой, направился в лес.

На Антона смотрели карлики. Они бродили среди корней, сидели на корягах, ползали по мощным ветвям, сверкая серебром глаз и издавая хрюкающие звуки.

Он обходил деревья, пробирался через колючие кустарники, раздирая одежду и кожу, иногда спотыкался и падал, чем вызывал каркающий хохот карликов. На его бледном лице застыло дебильное выражение, какое можно увидеть у пациентов психушки. Давным-давно, будучи не в настроении, отец заявил Антону: «Такое ощущение, что с каждым годом ты становишься все глупее и глупее, того гляди совсем мозги растеряешь». Как в воду глядел. Но вряд ли он предполагал, что его пророчество окажется верным до такой степени. Разум «овоща» по имени Антон походил на пустую комнату, в окне которой мелькали размытые образы.

В очередной раз споткнулся и упал, вызвав дружный смех карликов. Пополз, но скоро сумел подняться. Прошло немало времени, прежде чем он, ведомый зовом, добрался до небольшой круглой поляны, полностью затянутой густым туманом. Туман клубился, закручивался в спирали, выбрасывал вверх бесплотные щупальца. Кое-где он сгущался, трансформируясь в фигуры, похожие на человеческие.

На деревьях вокруг поляны, как зрители в амфитеатре, сидели карлики. Все они, выпучив глаза, глядели на Антона. Грязно-желтое небо выглядело низким, словно это и не небо вовсе, а купол какого-то помещения. Зеленые всполохи набухали в желтизне, отражаясь в глянце листвы. Они расширялись, разлетались концентрическими кругами, будто от брошенного в воду камня, и таяли.

Антон зашел в туман. Призрачная мгла поглотила его, растворила в себе. Карлики как по команде заверещали. Они были похожи на странных обезумевших обезьян. Некоторые прыгали и кружились среди древесных стволов, словно исполняя какой-то дикий танец.

Пройдя несколько шагов сквозь туман, Антон рухнул на землю. Он жадно хватал ртом воздух, задыхаясь, зрачки то сужались до крохотных точек, то резко расширялись. Лицо исказила гримаса боли, тело дернулось и выгнулось дугой. Туман сгустился вокруг Антона, создав подобие кокона.

А карлики продолжали верещать, наполняя лес вокруг поляны безумием.

К Антону возвращались память и чувства. Все низменное, мерзкое всплывало из глубин разума и обострялось, принимало еще более уродливую форму. Перед внутренним взором проносились значимые события прожитых лет, и все это на фоне лютой необоснованной ненависти. Злость вызывали лица не только врагов, но и друзей, сцены, которые раньше переполняла радость.

Кожа Антона стала белесой, в глазах появился серебристый блеск. Тело деформировалось – хрустели кости и хрящи, чавкала ставшая податливой, будто глина, плоть. Боль смешалась с ненавистью, и эта адская смесь пульсировала в голове, рвалась наружу.

В тумане плавали бесплотные сущности, они стонали, тянули друг к другу призрачные руки.

Антон корчился, проклиная все и вся. Он то выл как зверь, то рыдал, давясь рвущейся из глотки желчью. Слипшиеся клочья седых волос опадали с головы, ровные белые зубы – гордость Антона – выдавливались из десен.

Мучения длились долго, а когда они прекратились, тот, кто некогда был подтянутым, относящимся к своей внешности с особым вниманием человеком, превратился в чудовище. Большие серебристые глаза, костистые длинные руки, похожие на лапки паука, бледная лоснящаяся кожа в складках – даже родная мать не узнала бы в этой твари Антона. Разум был не менее уродлив, чем внешность, он сочился первобытной злобой, которая утопила в себе последние остатки человечности.

Новоявленный карлик неуверенно, словно ребенок, делающий первые шаги, вышел из тумана. Осмотрелся, испуганно втянув голову в плечи. Один из уродцев-зрителей швырнул в него обломком ветки и угодил в грудь. Антон съежился, захныкал, однако на обидчика зыркнул с ненавистью. Еще один карлик подскочил к нему и сорвал те лохмотья, что остались от дорогой синей рубашки, а потом ущипнул за живот, вызвав дружный каркающий хохот собратьев.

На этом издевательства над «перерожденным» закончились, и карлики, потеряв к нему интерес, начали расходиться.

Антон тяжело вздохнул и зашел в лес. Вдруг увидел под замшелой корягой большую черную многоножку, схватил ее и, запихав целиком в пасть, принялся жадно жевать. Усердно работая челюстями, он думал: «Как же я всех ненавижу! Всех, всех, всех!»

* * *

Лир ощущал себя ничтожеством. Ему хотелось выть от отчаяния. Он в сотый раз задавался вопросом: за что ангел обошелся с ним так жестоко? Да, облажался, но наказание было явно несоизмеримым с допущенной ошибкой. Всего лишь ошибкой. Обидно было до чертиков. Перед глазами все еще маячили полупережеванные кусочки уха в зловонной рвотной массе.

Он не мог осуждать ангела, но отчаянно пытался понять: за что с ним так, откуда такая ненависть? Всегда ведь старался как мог, из кожи вон лез, лишь бы угодить, и вот итог – полное презрение со стороны ангела. А главное, непонятно, возможно ли вообще сдвинуться с этой мертвой точки.

Лир хоть и пытался отделаться от депрессивных мыслей, но в голову так и лезло убеждение, что все его жизненные пути, куда ни сверни, приведут к тупику. А вернее – к гибели. Ох уж эти сомнения… Из-за них Лир чувствовал бесконечную панику.

Ближе к вечеру он даже не выдержал, сорвался, принялся биться головой об стену, как полный псих, – лишь бы избавиться от мерзких мыслей. Не помогло. Стало только хуже, к тому же опять открылось кровотечение, и пришлось заново крепить пластырем кусок ваты к тому месту, где еще несколько часов назад было ухо.

За этим занятием его и застали пять карликов, которые нагло, как к себе домой, гурьбой ввалились в убежище. Лир изо всех сил пытался сдержать гнев. Его бесили их поганые морды. Уродцы смотрели на него с явной издевкой: ну что, козел, оценил на вкус свое ухо? Лир буквально читал их мысли, и от этого ох как чесались кулаки. Так и подмывало дать волю ярости, чтобы стереть усмешки с тупых морд.

Его коробило еще и то, что ангел на этот раз послал ему в помощь целых пятерых уродцев – явно не доверял, подстраховывался. Мол, на тебе, бездарь, небольшую армию, а то опять напортачишь.

И вот в чем штука, Лир хоть и злился, но все же осознавал, что и в этот раз может напортачить. Черная полоса, она ведь такая, никогда не знаешь, когда белой сменится. А еще одной ошибки ангел не простит. Так что к утру в убежище нужно привести еще детей – от этого жизнь, черт возьми, зависит.

Лир судорожно прокручивал в голове варианты: снова отправиться к реке в надежде наткнуться на туристов с детьми? Пойти в дачный поселок? Нет, все это не годилось, шансы на удачу ниже среднего.

Но был еще один вариант – вариант рискованный, дерзкий, даже безумный. Раньше Лир на него не решился бы, вот только теперь просто не было выбора. К тому же внутренний голос так и подталкивал: иди и возьми свое, даже если придется пролить много крови!

Полностью осознав, что готов пойти на любой риск, Лир ощутил эмоциональный подъем. Голову заполнила ободряющая банальщина вроде: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское!» или: «Удача любит решительных!»

Он натянул сапоги, надел серую ветровку, набил полные карманы кусочками сахара и гаркнул карликам:

– На выход, уроды!

Он собирался нагрянуть в особняк сектантов. Таков был план, ни много ни мало. Территория, окруженная бетонным забором в двух километрах от ближайшей деревушки. Минус в том, что там находилось не менее десятка взрослых, и по-тихому все провернуть не получится. Лир делал ставку на внезапность и свирепость карликов. Если суждено устроить бойню, то так тому и быть. Цель оправдывает средства. Даже ангел не сможет упрекнуть, он всегда называл подобные действия обоснованными.

По сути это место являлось детским лагерем, в который, как считал Лир, одни мракобесы отдавали своих несчастных отпрысков, чтобы другие мракобесы вправляли им мозги на свой псевдорелигиозный лад. Извращенный аналог старых добрых пионерских лагерей.

Секта называлась «Церковь Святых последних дней» Лир помнил, как раньше по домам ходили «Свидетели Иеговы», а потом их сменили ребята из «ЦСпд». Раздавали яркие брошюрки, на обложках которых были изображены красивые люди с блаженными улыбками. Приглашали на свои собрания-проповеди. Чаще всего этих настырных агитаторов посылали куда подальше или снисходительно от них отмахивались, но находились и те, кто проявлял интерес, а значит – попадал на крючок. Вот, к примеру, одна из соседок Лира, Анюта Архипова, от скуки поехала в город на собрание «Церкви Святых последних дней», и с тех пор ее словно подменили. Через месяц из веселой жизнерадостной женщины превратилась в блеклое существо, постоянно бубнящее про искупление и спасение. Мужа и дочку заразила своей новой религией. Та еще стала семейка. Все сбережения отдали в фонд «ЦСпд», а потом продали дом и уехали в Мурманскую область, где влияние секты распространилось на несколько поселков и десяток деревень и где обосновался их духовный лидер.

Лир не мог понять, чем проповедники-мракобесы смогли заманить в свои сети вполне благополучную семью. Просто в голове не укладывалось. Он хорошо знал Анюту Архипову и ее мужа – вполне здравомыслящие люди, не бедные и не пропойцы какие. Чего им, черт возьми, не хватало? Почему с такой готовностью решили все в своей жизни перевернуть с ног на голову? Не так чтобы Лира эти вопросы сильно волновали, но любопытство все же было.

Однажды, приехав в Шатуру по своим делам, он решил посетить собрание «ЦСпд». Когда заходил в Дом культуры, где проходило мероприятие, его переполнял скептицизм и даже некоторая брезгливость. Он смотрел на всех этих людей с брошюрками и мысленно называл их «тупыми овцами».

Народу собралось треть зала. Проповедь началась. Лир слушал и удивлялся, насколько вольно трактуется Священное Писание. Текст из Библии сменялся полным бредом. Сразу три проповедника бегали по сцене и порой орали так, что стены тряслись. И народ от этого просто с ума сходил. Столько безумцев в одном месте Лир еще не видел.

Но странное дело, буквально через полчаса скептицизм куда-то делся. Люди перестали казаться тупыми овцами. Лир помимо воли почувствовал эмоциональный подъем и задумался: а может, во всем этом есть смысл? Воздух был переполнен мощной энергетикой, которую он ощущал всей своей сущностью. Слова проповедников стали не важны, хотелось просто слушать их голоса.

Сидящая рядом женщина схватила его за руку и спросила, захлебываясь слезами:

– Чувствуете Бога? Он здесь!

Лир кивнул, посмотрел на женщину и увидел в ее глазах что-то дикое. На мгновение даже почудилось, что это глаза не человека, а какого-то зверя. Вспомнились те нелюди, у которых он всю жизнь вырезал сердца.

Заиграла ритмичная попсовая музыка, на сцену выбежали дети. Весело запели о том, что Иисус в сердце каждого. А проповедники прыгали и бойко хлопали в ладоши.

Лир почувствовал пульсирующую боль в голове, вскочил с кресла и пулей выбежал из зала. Уже на улице, жадно вдыхая зимний морозный воздух, задался вопросом: что, черт возьми, вообще это было? Массовый психоз? Да уж, сектанты свое дело знали. Лир злился на себя из-за того, что и сам едва не поддался всеобщей истерии, как какой-нибудь бесхребетный дуралей. А может, они в воздухе что-то распылили? Ему показалось такое объяснение логичным, он только сейчас осознал, что в зале стоял странный сладковатый запах.

Теперь Лир понимал, чем проповедники заманивают в свои сети вполне благополучные семьи, и даже испытал к этим религиозным шоуменам уважение – корежить сознание они были горазды. Что есть, то есть. Впрочем, тогда, стоя возле Дома культуры, Лир твердо решил: если хоть один сектант теперь постучит в дверь его дома, он прогонит ублюдка пинками и будет гнать до самой околицы.

Но вот странная ирония, теперь Лир сам шел в их дом, и отнюдь не с яркой брошюркой, а с ножом, злостью и пятью кровожадными тварями.

* * *

В полпервого ночи Лир уже был на месте. Дорога через лес вовсе не утомила его, напротив, он чувствовал прилив сил. Мысли о том, что что-то может пойти не так, улетучились. Приближаясь к особняку, Лир казался сам себе огромным, как скала, всемогущим. Будто заклинание он твердил: «Это моя ночь, черная полоса закончилась!» Внушение работало отлично, каждое слово было словно допинг.

Карлики с легкостью перебрались через белый бетонный забор. Лир стоял возле железных ворот и ждал, скоро услышал удивленное «Какого…» – мужской голос оборвался, сменился хрипом.

Через пару секунд лязгнул засов, створ ворот чуть приоткрылся, и в проеме показалась окровавленная, но довольная морда одного из уродцев.

Лир зашел на территорию лагеря, временно изменив отношение к своим бледным помощникам с раздражительного на одобрительное. Даже со скрипом, но мысленно поблагодарил ангела за то, что тот дал в подмогу целых пятерых уродцев – сейчас количество имело значение.

Возле небольшой будки из белого кирпича лежал охранник с разорванным горлом. Он все еще был жив – глаза вылезали из орбит, из раны хлестала кровь. Лир ухмыльнулся: хорошо сработали уродцы, без лишнего шума. Вот так выглядит начало белой полосы! Именно так!

Ни в одном окне особняка не горел свет, зато сама приусадебная территория была освещена изрядно, то тут, то там стояли изящные фонари с круглыми плафонами. Лир отметил, что сектанты хорошо здесь все обустроили, основательно: справа от главного здания находились теплицы, огородные грядки, пара сараев. Слева – открытый кинотеатр с полукруглой сценой, спортивная площадка и пирамида вышиной с трехэтажный дом. Пирамида, конечно, Лира удивила, не каждый день такое увидишь. Однако гадать, с какой целью ее построили, времени не было.

Он снова подумал о белой полосе, когда обнаружил, что входная дверь оказалась незапертой. Вынув из чехла нож, зашел в темный холл, за ним бесшумно прошмыгнули карлики.

С тех пор, как ангел воскресил его, он стал неплохо видеть в темноте, не как кошка, конечно, но все же…

Быстро сориентировался, поднялся по широкой лестнице и зашел в коридор, в конце которого над журнальным столиком с огромной вазой горел светильник.

Посмотрел на карликов и прошептал:

– Это моя ночь, – будто пытался убедить их в том, в чем сам не сомневался.

Те никак не отреагировали на его слова, но потусторонний блеск в их глазах напомнил ему, что он представляет силы, которые чужды этому миру. А люди, мирно спящие в комнатах особняка, всего лишь пешки в большой игре. И сегодня им крупно не повезло.

С этой мыслью он повернул ручку первой двери справа, тихонько вошел в комнату. Когда спустя минуту вышел, стряхивая кровь с лезвия ножа, с удовлетворением подумал: «Еще три пешки выбыли из игры». Одна пожилая женщина и две молодых – они даже пикнуть не успели. Лир внушал себе, что убил их гуманно, что такой быстрой смерти можно только позавидовать. Он даже прошептал «прости», прежде чем перерезал горло пожилой женщине.

В комнате напротив все прошло так же гладко: пока одного мужчину убивали карлики, с другим расправился Лир, вонзив нож в сердце. Глядя на остывающие трупы, он пожалел, что опасался варианта с этим особняком. Впредь будет решительнее.

Закрыл глаза, прислушался… Тишина, только часы на стене тикали. Все так обыденно. Ему пришла в голову удивительная и волнующая мысль: а может, сам Скиталец сейчас здесь? Присутствует незримо и помогает? Может, это он погрузил всех пешек в крепкий сон? Мысль слишком невероятная, но она грела душу. Лир даже улыбнулся, а потом в благостном порыве вынул из кармана несколько кусочков сахара и бросил их карликам: пускай кушают, заслужили.

Он вышел из комнаты и застыл, устремив взгляд в конец коридора. Там стояла девушка в ночной рубашке. Вот так сюрприз! Сонное выражение на ее лице быстро сменилось удивлением, а потом и страхом, глаза округлились.

«Сейчас закричит!» – заметил Лир, чувствуя, как забухало в груди сердце. Карлики помчались к девушке, их когти стучали по полированному полу как рассыпанные дробинки, из пастей вырывались хрипы.

Она отпрянула к журнальному столику, зацепила локтем вазу – та упала и разбилась. В тот миг, когда первый карлик прыгнул, раззявив пасть, девушка выставила руки перед собой и закричала.

Лир раздраженно сплюнул, двинулся по коридору, до боли в костяшках сжимая рукоять ножа.

Карлики сбили девушку с ног, сразу пять челюстей, мешая друг другу, пытались добраться до ее горла. Она визжала, пытаясь сопротивляться. Тишина разлеталась в клочья, а с ней разбивалась вдребезги теория Лира, что сейчас в особняке незримо присутствует Скиталец, надежно усыпивший всех.

Справа от Лира распахнулась дверь. В коридор выскочил бритый наголо парень в трусах. Он растерянно хлопал глазами, пытаясь понять, что происходит. Лир толкнул его к стене, ударил ножом в живот, еще и еще. Бил изо всех сил, с яростью, словно именно этот парень был виноват в том, что все пошло не так.

Карлики растерзали девушку и бросились в комнату, из которой она вышла. Там уже горел свет, визгливо причитала какая-то женщина.

«Будь все проклято!» – мысленно выругался Лир, швырнув умирающего парня на пол. Услышал грохот, звон разбившегося стекла – звуки, действующие на нервы. И какой черт дернул эту девку выйти посреди ночи в коридор?! Все карты спутала, зараза! Лир поморщился, будто надкусил лимон, и вошел в комнату парня.

На полу, между тумбочкой и шкафом, сидела молодая женщина. Она скребла голыми ступнями по полу, отчаянно пытаясь вжаться в стену. Встретившись взглядом с глазами Лира, тонким голосом завыла:

– Пожалуйста, не…

Больше она ничего не успела произнести, Лир убил ее быстро.

Когда он вышел из комнаты, увидел крепкого коренастого мужчину, который, лихо орудуя табуретом, отмахивался от четверых карликов, пятый, полуоглушенный, с отвисшей челюстью, ползал по полу. Здоровяк орал:

– Прочь пошли, суки! – он отступал, мышцы на руках вздулись от напряжения, щека нервно дергалась.

Лир в очередной раз выругался, судорожно пытаясь сообразить, как справиться с этим «героем». Сейчас каждая минута была на счету, ведь, возможно, кто-то уже успел позвонить в полицию.

Один из карликов юркнул влево, метнулся к мужчине, но тот был начеку: с диким ревом взмахнул табуретом и впечатал уродца в стену, а затем вбежал в комнату и попытался закрыть дверь, крича кому-то:

– Двигайте сюда диван, живо!

Карлики давили на дверь с другой стороны, не давая ей закрыться. Лир поспешил им на помощь: еще не хватало, чтобы пешки забаррикадировались! Он слышал, как в комнате с той стороны рыдают дети, какая-то женщина кричала:

– Господи, да что же это, Господи!..

Орал мужчина:

– Да помогите же мне, мать вашу! – его хриплый голос срывался на истеричный вопль.

Лир ударил плечом в дверь, и та распахнулась. Мужчина едва не упал, табурет отлетел в сторону. Карлики, яростно шипя, ворвались в комнату. Один из уродцев сразу же бросился на здоровяка, но реакция того не подвела и в этот раз: поймал на лету карлика – челюсти клацнули в сантиметре от лица, – резко развернулся, и с такой силой швырнул его в окно, что стекло разлетелось вдребезги, а сам уродец, вереща и размахивая лапами, пролетел с десяток метров, прежде чем грохнулся на землю.

На лице мужчины сквозь страх проступило торжество, и оно не исчезло даже тогда, когда Лир вонзил ему нож в бок. Здоровяк громко охнул, но этот звук больше походил на боевой клич.

Лир выдернул нож, сделал замах… и в тот же миг получил мощный удар кулаком в голову, прямиком в залепленную пластырем рану. Он отлетел к стене и рухнул на пол. Боль вспыхнула как сверхновая. Сквозь красную пелену Лир видел нависшего над ним здоровяка. Задыхаясь от боли, пополз вдоль стены, а мужчина, ударив ногой в грудь подступившему близко карлику, схватил табурет за ножку и обрушил его на Лира.

– На, сволочь!

Лир завыл, почувствовав, как хрустнуло ребро.

– На!

Следующий удар пришелся по руке.

Два карлика одновременно прыгнули на спину мужчине. Челюсти сомкнулись на его шее. Здоровяк закружился на месте, пытаясь сбросить чудовищ, но те держались крепко. Зубы яростно разрывали плоть, мужчина терял силы, из его широко раскрытого рта вырывались хрипы, на лице отражались отчаяние и обида. Пальцы разжались, табурет упал на пол.

Кряхтя и морщась, Лир поднялся. Голова кружилась, ноги едва держали. В руке пульсировала боль, но каким-то чудом нож не выпал из немеющей ладони.

Здоровяк рухнул на колени. Карлики рвали его на части, но он больше не пытался сопротивляться. Лир, шатаясь как пьяный, подошел к нему и наотмашь полоснул ножом по горлу. Захлебываясь кровью, мужчина завалился на бок, а потом нашел в себе силы, чтобы протянуть трясущуюся руку в последней попытке дотянуться до Лира.

Карлики, фыркая и отдуваясь, отошли от него. Здоровяк дернулся пару раз и затих. Лир только сейчас заметил на руке этого человека вытатуированную эмблему «ВДВ»: так вот, оказывается, с кем пришлось дело иметь. Десантник в рядах сектантов. Однако!

И жизнь свою он продал не дешево.

Возле двери лежал карлик с проломленной грудью – плоть слезала с его костей, превращаясь в мутную пузырящуюся жижу, да и сами кости размягчались и таяли.

Другой карлик сидел на полу, скулил и пускал слюни, обхватив голову лапами. Серебристый блеск в его глазах померк, сменился мутной свинцовой дымкой.

Лир застонал, прижал ладонь к сломанному ребру, каждый вздох давался с болью. Белая полоса оказалась минным полем, улыбка удачи превратилась в оскал. «Но не все еще потеряно» – эта мысль немного воодушевила Лира, придала сил.

Он только сейчас заметил, что комната была огромной, с тремя рядами коек. И пахло здесь как в том чертовом зале в Доме культуры, где проходило собрание сектантов.

В противоположном конце комнаты толпились перепуганные дети, самому младшему было лет семь, а старшему не больше двенадцати. Перед ними стояла хрупкая пожилая женщина. Она подслеповато щурила глаза и крепко прижимала к себе дрожащую заплаканную девочку.

Дети не рыдали больше, а выли, некоторые прикрывали лица ладошками, не желая видеть весь этот кошмар.

Лир обошел труп здоровяка, проследовал мимо кроватей. Вдруг услышал вой сирены полицейской машины – кровь отхлынула от его лица, сердце подскочило к горлу… Но нет, показалось, это всего лишь выли дети. И как же ему хотелось, чтобы они заткнулись, сейчас каждый звук вызывал боль.

Он встретился взглядом с глазами женщины. Она произнесла тихо:

– Прошу вас… что вы… – голос завибрировал как струна, и она больше не смогла вымолвить ни слова.

Лир посмотрел на детей и тут же зажмурился. То, что он увидел, потрясло его, в голове зазвенел колокол – запоздалый сигнал тревоги: рядом твари! Те, на кого он всегда охотился, сейчас стояли перед ним, тьма скрывалась в этих детях. Не во всех, но в большинстве.

А колокол звучал все громче, скоро звон достиг такой мощи, что Лир едва не лишился чувств. Он распахнул глаза, попятился, ощущая себя зверем, угодившим в ловушку. Ему казалось, сама вселенная ополчилась на него, заманила в капкан. Раньше в присутствии одной такой твари он чувствовал себя плохо, а сейчас… сейчас будто сам Ад пробудился в голове, и это было невыносимо. Лир и представить себе не мог, что когда-нибудь окажется в логове этих тварей.

Его взгляд метался с одного лица на другое. Лиру хотелось броситься на первую попавшуюся под руку тварь и пустить в ход нож, лишь бы скорее добраться до сердца. О да, тогда все прекратится, страх пройдет, колокол стихнет. Каждое вырезанное сердце сулило покой, и, возможно, в одном из них пряталась тайна!..

Но он сдержался. Боль заставила вспомнить про съеденное ухо. Неизвестно, как ангел расценит убийство этих псевдодетей, а наступать на те же грабли ох как не хотелось. К тому же он сознавал: на вырезание сердец нет времени, нужно уносить ноги, и как можно скорее.

Ткнул пальцем в трех «нормальных» мальчишек постарше.

– Этот, этот и этот.

Карлики отреагировали тут же: отпихнули вставшую было на защиту детей женщину, схватили за руки мальчишек и выволокли их из толпы.

Лир развернулся, зашагал к выходу. Он чувствовал: еще минута в этой чертовой комнате, и страх задушит его или колокольный звон разорвет голову на части. Минное поле оказалось шире, чем он думал, и что самое плохое – оно еще не пройдено. Больше всего на свете Лиру хотелось сейчас оказаться подальше от этого особняка.

Женщина зарыдала, крикнула ему вслед:

– Прошу вас, оставьте их! – но с места не сдвинулась.

– Пошла ты! – зло процедил Лир, выходя из комнаты.

Одно его радовало: уже через несколько часов никто из выживших в этом особняке не вспомнит ни его, ни карликов – спасибо ангелу.

Выйдя на улицу, он почувствовал, что колокольный звон начал стихать, да и страх притупился. Зато обострилась боль. Дышать было ужасно трудно, давало о себе знать сломанное ребро. Лир подозревал, что и в руке кость по меньшей мере треснула. Но хуже всего дело обстояло с раной на голове – в нее будто напихали раскаленных углей. «Только бы дойти до убежища! – твердил он себе. – Только бы дойти!»

Пока двигались к воротам, к ним присоединился карлик, которого здоровяк выбросил из окна. Он хромал, все тело было в порезах, из некоторых ран торчали осколки стекла.

Мальчишки ревели и упирались, уродцам приходилось их едва ли не по земле волочь. Возле ворот Лир не выдержал, рявкнул, брызжа слюной:

– Заткнитесь! Если не заткнетесь, сверну ваши тупые бошки!

Угроза сработала, дети перестали реветь. И в тот же миг, теперь уже наяву, Лир услышал сирену полицейской машины.

Он выскочил за ворота, заметил на окрестных деревьях синие и красные отблески и, превозмогая боль, рванул вправо, к лесу. Бежал пригнувшись, с полухрипом-полустоном выдыхая ставший вдруг горячим воздух. Лир больше не ощущал себя всемогущим великаном, которому все по плечу. Какое там. Больной старик, готовый наложить в штаны от страха. Лишь забежав в густые заросли крапивы, он осмелился оглянуться: карлики были рядом, не отставали и мальчишек с собой тащили.

Полицейская сирена разрывала тишину ночи. Лиру казалось, она звучит отовсюду, с неба, из леса, из-под земли. Синие и красные отблески отражались на заборе особняка, на железных полуоткрытых воротах.

Разгребая здоровой рукой крапиву перед собой, Лир двинулся дальше. Бежать больше не было сил. Мелькнула паническая мысль: «Только бы уродцы мальчишек не упустили! Ангел не простит!»

Вот и деревья. Тяжело дыша, Лир опустился на землю, нужно было срочно перевести дух. Минута отдыха, не больше. Сирена перестала выть, и он услышал стук своего сердца – будто кто-то яростно бил в барабан.

Лир взглянул на запыхавшихся карликов, на дрожащих детей и осмелился подумать, что вот теперь-то минное поле закончилось. Но расслабляться не стоило.

Со стороны особняка раздались громкие голоса, и в голове Лира снова прозвучал тревожный сигнал, заставивший его подняться с земли. Ковыляя по темному лесу, он проклинал себя за то, что не догадался прихватить с собой упаковку темпалгина. Боль просто с ума сводила.

До убежища добрались ранним утром, когда землю застелила туманная дымка, а на востоке только-только начал расползаться по небу бледный рассветный ореол.

К этому времени Лир совершенно обессилел. Мысли путались, подскочила температура. В полубреду он спустился в бункер, запер мальчишек в комнате и принял несколько таблеток темпалгина. А потом улегся на кушетку, думая, что это была самая хреновая ночь в его жизни. И что неплохо бы обработать чертову рану. И что он самый несчастный человек на свете.

Он лежал и смотрел, как подлые карлики, пользуясь его беспомощностью, забрались в хранилище и вынесли оттуда все запасы сахара и сгущенного молока. Но он был не в состоянии даже прикрикнуть на них. Его глаза болезненно блестели, на лбу выступили крупные капли пота. Ему стало до жути обидно, что о нем некому позаботиться, некому помочь снять сапоги и принести стакан воды.

Никогда он еще не чувствовал себя таким одиноким.