Алине снова снился кошмар: она бродила среди громадных руин. Полуразрушенные мрачные здания, казалось, строили великаны – каждый камень в кладке размером с блок египетских пирамид. Алина чувствовала себя муравьем пред такой мощью.

Огромными были не только развалины, но и странные, необычайно кривые деревья, чьи корни паутиной застилали землю; вездесущие лианы с темной, похожей на наконечники копий листвой; и статуи полулюдей-получудовищ, которые высекали, очевидно, безумные скульпторы. Все было застывшим, недвижимым, лишь когда по ядовито-желтому небу проносились зеленые всполохи – оживали тени.

От каждого камня веяло древней тайной, и Алина не желала эту тайну знать. Боялась. Ей казалось: прикоснешься к ней – и провалишься в неведомые глубины, сойдешь с ума от ее непостижимости. Такие знания не для людей – пускай и дальше таятся в камне, спят веки вечные.

Но как же выбраться из руин? Алина готова была сейчас очутиться хоть в Антарктиде, лишь бы подальше от этих развалин. Один вид кривых деревьев, чудовищных статуй, обломков колонн и желтого неба давил на разум. Но еще было ощущение, что нечто незримое, заполняющее своей бесплотной сущностью все пространство, следит за ней. Следит и чего-то выжидает.

Хотелось спрятаться, забиться в щель…

Раздался звук, похожий на громовой раскат, и небо словно стало ниже. Тени заплясали среди щербатых стен, деревья и лианы зашевелились.

Алина услышала за спиной дыхание, резко оглянулась.

Дедушка? Он смотрел на нее своими добрыми глазами и улыбался.

– Здравствуй, внучка. Заблудилась?

Кивнула.

– Выведешь меня? – спросила она и едва не заплакала. Отчего-то накатила жуткая тоска.

Небо озарили ослепительные всполохи, и снова пророкотал гром.

Дедушка удивленно поднял брови.

– Тебе здесь не нравится?

– Нет.

– Ну конечно же, ты ведь еще не видела чудес.

– Каких чудес?

Дедушка вскинул руки, словно пытаясь объять все пространство вокруг.

– Темных. Прекрасных. За которые не жаль отдать душу… Тебе нужно увидеть их, почувствовать.

Алина замотала головой.

– Не хочу!

– Ты не хочешь? – нахмурился дедушка. – Не хочешь?

– Нет. Мне страшно здесь.

– Ты не понимаешь…

– Мне здесь страшно! – с нажимом повторила она. – И вообще, ты мертв. Я была на твоих похоронах.

Дедушка посмотрел на нее с подозрением.

– Нет, я не мертв, нет…

– Тебя положили в гроб и закопали.

– Я больше не мертв! – выкрикнул он зло. – И я больше не вернусь туда! Не… не… не… – его затрясло. Мелкая дрожь перешла в крупную. Обхватил голову руками. – Я не вернусь туда-а! – крик сменился утробным звериным ревом.

Где-то загрохотали обвалившиеся камни. По небу промчалась зеленая волна. Дедушку трясло так, что очертания смазались – фигура словно на кинопленке, которую прокручивали на огромной скорости. Алине казалось, что у него десяток голов, глаз, ревущих ртов.

– Прекрати! – крикнула она плаксиво. – Пожалуйста, дедушка, мне страшно!

– Не-е… верну-усь… туда-а… – басовито ревели рты. – Не-е… верну-усь…

Алина зажала уши ладонями, попятилась.

– Хватит!

– Не… верну-усь…

– Хватит!

Мгновение, и его перестало трясти. Стоял неподвижно, смотрел на Алину исподлобья. Она подумала, что в жизни не видела более жестоких глаз – там за зрачками дымили трубы крематориев, полыхал огонь в печах, палачи терзали несчастных…

– Я. Больше. Не. Мертв! – сказал он, и каждое слово походило на удар молота по наковальне.

– Не пугай меня, прошу.

– Теперь я вижу. Тебе здесь не место.

Алина не могла оторвать взгляд от его глаз, будто цепью приковали.

– Не место, – повторила она. – Не хочу здесь быть.

– Ему нужен твой сын, не ты. Ты никому не нужна!

– Я не понимаю тебя… дедушка.

– Тупая сучка!

Она видела в его глазах рушащиеся высотные здания. Две башни оседали в клубах пыли. Бежали люди.

– Ты не мой дедушка, – прошептала и отступила на шаг.

– О, нет-нет, я твой родной дед. А ты моя внучка. – В его руке откуда-то взялся нож с длинным лезвием. – И я выведу тебя отсюда… Выведу… Но сначала хочу кое-что узнать.

– Что узнать?

– Есть ли тайна в твоем сердце, – он с наслаждением понюхал лезвие ножа. – Я давно ее ищу. Целую вечность. Ты слышишь колокол, внучка? Слышишь, как он грохочет? Бам-бам-бам! Мерзкий колокол. Он с ума сводит… Заглуши его, открой тайну! Ты ведь все равно никому не нужна. Ты лишняя… Ему нужен только твой сын… сыночек. А мне нужна та-айна, – он потянул к ней руки. – Та-айна! Нужна та-айна! – голос походил на железный скрежет. – Чем пахнет твое сердечко, внучка? Чем?.. В нем есть та-айна? Та-айна…

Он приближался. Алина отступала, видя в глазах чудовища, похожего на дедушку, гигантское цунами, поглощающее город, – дикая мощь сметала дома, вырывала с корнем деревья, корежила автомобили.

– Та-айна!

Его голос растворился в грохоте грома. Перед взором Алины все закружилось, ее подхватил вихрь – мелькали стены, колонны, статуи, деревья, желтое небо, зеленые всполохи. Громовые раскаты превратились в глухой гул, и сквозь него доносился рваный скрежет: «Тай… на… тай… на…»

Она вырвалась из сна, жадно хватая ртом воздух. Тут же села на диване, готовая куда-то бежать, прятаться. Часть сознания все еще была там, кружилась в гудящем вихре, а другая часть судорожно прощупывала реальность: это комната? Это окно? Это диван? Кошмар кончился?

Кончился!

Алина облегченно выдохнула и сразу же испытала досаду: второй страшный сон за три дня – это ненормально. Не-нор-маль-но! И ладно если бы был просто кошмар, а тут… она даже не знала, какими словами обозвать такой бред. В жизни не видела более четких снов, и даже сейчас, после пробуждения, образы не подернулись дымкой, не смазались, как это обычно бывает. Помнила все. Каждую мелочь. Но невыносимо хотелось, чтобы кошмар стерся из памяти. Особенно жестокие глаза, за зрачками которых творился настоящий армагеддон.

«Интересно, – подумала она раздраженно, – можно ли спятить, постоянно видя такие сны?»

Алина нащупала кнопку, включила висящий над диваном светильник. На душе стало легче. Как мало порой нужно, чтобы страх остался в прошлом, – всего лишь включить свет. Вот только неприятный осадок никуда не делся.

Она обратила внимание, что простыня свалялась, одеяло скомкалось и почти сползло на пол. Это как же нужно было ворочаться во сне?

Поднялась с дивана, подошла к столу и посмотрела на портрет дедушки. Мысленно упрекнула: «Что ж ты являешься во сне и пугаешь? Нехорошо!» Он смотрел с фотографии своими добрыми глазами, словно говоря: «Я здесь ни при чем».

Алине казалось более логичным, если бы в кошмаре был Антон. Или свекор. Но никак не дедушка. Странная штука мозг, порой порождает образы помимо воли хозяина. Забудешься сном, потеряешь контроль, и на тебе: намалевал быстренько бредовую картину. Смотри, хозяин, и ужасайся.

Она вгляделась в зрачки дедушки. В них вроде бы что-то отражалось. Взяла портрет, приблизила к лицу. На мгновение сердце екнуло – вспомнились цунами, рушащиеся здания, трубы крематориев… Но в застывших на фотоснимке глазах ничего необычного не было. Само собой, с чего бы вдруг? Алина даже рассердилась на себя из-за неоправданной нервозности. Пора уж успокоиться.

Вернула портрет на место. Секунду поколебалась, положила его лицевой стороной вниз и решила не думать, зачем это сделала.

Зевнула, чувствуя себя уставшей. Еще бы, вчерашний день был очень насыщенный, и несколько часов сна явно для отдыха недостаточно. Пора дальше дрыхнуть. До утра, до обеда. Поправить простыню, одеяло – и в путь, в страну грез.

Но сначала она решила проведать Максимку. Ей нравилось смотреть, как он спит, – на душе становилось спокойно.

Осторожно приоткрыла дверь в крошечную спальню, заглянула… и несколько секунд тупо смотрела на пустую кровать. Пустую! Тревога начала набирать обороты. Алина влетела в спальню, мысленно выкрикивая: «Где? Почему?»

Увидела сына и почувствовала облегчение. Покачала головой: надо же так напугать? Вот маленький засранец!

Но все равно что-то было не так. Максимка стоял у окна в своей пижаме с попугайчиками. В полутьме. Недвижимый, как статуя. К Алине вернулась отступившая было тревога, даже стало немного жутко. Сглотнула слюну, просипела:

– Максим?

Он не реагировал.

Алина подошла, не чувствуя ног, коснулась его плеча.

– Сынок? Слышишь меня? – отчего-то боялась говорить громко, опасалась резких движений.

– Та-айна… – услышала шепот и почувствовала, как по спине, шее побежали мурашки.

– Сынок?

Максимка медленно повернулся, растерянно захлопал глазами.

– Мама?

Алина села на корточки, бережно обняла его.

– Все хорошо, все хорошо, – зашептала. Ей уже казалось, что Максимка не говорил «та-айна». Почудилось. Отголосок страшного сна просочился в реальность, и не более того. – Все хорошо.

– Спать хочу, – буркнул он плаксиво.

Она отстранила его от себя. Заметила, что глаза сына полуприкрыты, он уже почти спал.

Поднялась и увидела на подоконнике раскрытую книгу. Удивилась: неужели Максимка поднялся среди ночи, взял где-то книжку, положил ее на подоконник и стоял в темноте, разглядывая картинки? Это более чем странно. Решила утром расспросить его, если он вообще о чем-то вспомнит. А не вспомнит, да и бог с ним. Иногда о чем-то не знать – спокойней.

Довела Максимку до кровати, уложила, поцеловала в лоб. Он тут же засопел, причмокивая. Алина пожелала ему добрых снов. И себе, на всякий случай.

Постояла с минуту возле кровати, зевнула и вдруг заметила на стене возле полки черный квадрат. Откуда взялся? Вчера вечером ничего подобного там не было. Сегодня что, ночь загадок?

Подошла, наткнувшись в полумраке на стул, и обнаружила, что квадрат – это небольшая ниша в стене. Сейф? Скорее укромное местечко. Раньше нишу прикрывала картина, но сейчас она стояла возле стула.

Осторожно, словно там могла таиться ядовитая змея, сунула ладонь в темный проем, пошарила, нащупала что-то мягкое. Это оказалась лента. Подобной Алина раньше, когда стрижка не была столь короткой, стягивала волосы. Всего лишь лента. И больше в укромном местечке ничего не было. Но совсем недавно там лежала книга. Алина не сомневалась, что Максимка вынул ее из ниши. Проснулся, пододвинул стул, влез на него, снял картину, вынул книгу… Бред какой-то! Ей трудно даже было представить, что сынишка проделал все это. Ну ладно днем, но ночью, в темноте! А главное – зачем? Как-то в уме не укладывалось. Что-то из разряда «Самое странное событие года». Алина даже представила, как однажды, напустив таинственный вид, будет рассказывать какой-нибудь подруге: «Ты не поверишь. Это случилось посреди ночи…» А подруга будет изумленно хлопать глазами и приговаривать: «Вот так история».

Да уж, еще та история.

Алина покосилась на Максимку: натворил делов, напугал и теперь дрыхнет как ни в чем не бывало. Молодец, что тут еще скажешь.

Вздохнула, взяла с подоконника книгу и вышла из спальни. Устроилась поудобней на диване, подложив под бок подушку, и только сейчас заметила, что это никакая не книга. Она держала в руках толстый альбом с рисунками.

И первый же рисунок вверг ее в ступор, заставил оцепенеть от омерзения. Подумала, внутренне застонав: «Ну зачем Максимка нашел этот альбом? Зачем?»

На рисунке была изображена женщина. Она лежала на земле возле мусорного контейнера, раскинув руки. Грудная клетка выглядела так, словно внутри тела взорвалась бомба – торчали обломки ребер, плоть свисала рваными лоскутами, там, где должно быть сердце, темная дыра. Живот тоже был вспорот, кишки блестящими лентами тянулись вдоль ног.

Будто в трансе, Алина перевернула страницу. Увидела на следующем рисунке сердце, сквозь плоть которого прорезались десятки глаз. И на третьем рисунке тоже было сердце. И на четвертом. На пятом – младенец с раскуроченной грудью…

Алина почувствовала тошноту. Вдруг осознала: всю эту мерзость нарисовал дедушка! Те же самые штрихи, что и в эскизах в мастерской. Тот же самый художественный почерк. Да как же это? Как? Нормальный человек не станет изображать такое!

Перелистнула страницу: опять сердце, но вскрытое, а внутри него глазное яблоко, опутанное тонкими артериями. На следующем рисунке темная фигура за серой пеленой дождя – очертания размытые, неясные. Дальше было изображение мужчины с растерзанной грудью и раной на горле…

Все! Хватит!

Алина резко захлопнула альбом. Больше не желала видеть. Посмотрела всего сотую часть рисунков и словно в дерьме извалялась. Покосилась на лежащий на столе портрет. Вспомнила, как дед в кошмаре кряхтел алчно: «Та-айна!.. Та-айна!..»

– Тайна, – тихо произнесла она вслух и подумала, что Федор все-таки неспроста назвал его нелюдем. Явно была серьезная причина. Явно.

Так и просидела на диване до утра. Размышляла о странных и страшных вещах. Думала о та-айне. И словах чудовища из кошмара: «Ему нужен твой сын, не ты! Ты никому не нужна!»

Алина чувствовала себя потерянной, как во сне, среди руин.

Совершенно потерянной.

* * *

Утром прошел мелкий дождик. Когда он кончился, Алина вышла во двор, с осуждением взглянула на серое небо и вспомнила, что отец называл такую погоду скучной. А ведь там за свинцовой унылой пеленой солнце притаилось, будь оно неладно. Скрывалось от людей, будто на что-то обидевшись, и радовало своим праздничным светом лишь изнанку облаков. Несправедливо и эгоистично с его стороны.

Услышала громкие голоса. Стало любопытно, и Алина вышла за калитку.

Дальше по улице, возле колонки, люди что-то живо обсуждали. Выделялась объемная женщина – она прижимала ладонь к груди, другой рукой жестикулировала и говорила так громко, словно боялась, что в домах на окраине деревни ее не услышат.

– А вот откуда она взялась, откуда? – доносилось до Алины. – Бедняжка… А рана-то какая, ужас просто!..

Люди охали, кто-то, видимо только что присоединившись к собранию, спросил пискляво: «А что случилось-то?»

«Вот именно, – встревожилась Алина, – что случилось?»

Подошла, заметив Виталия Аркадьевича и Федора, – тот опять стоял в сторонке, сложив руки на груди, а рядом сидел его пес.

– Хорошо, муж ее подхватить успел, – громогласно говорила женщина. – Так бы и грохнулась с крыльца. Слава богу, «неотложка» быстро приехала…

– Обычно ее не дождешься, – заметила какая-то старушка.

– А вот тут быстро примчались. Мне заодно укольчик сделали, давление-то подскочило. А она, бедняжка, все лепетала: «Ночь не кончится никогда. Не отдам камень». У нее ведь камень с собой был. Обычный такой булыжник. Прижимала его к себе и лепетала: «Не отдам камень, не отдам. Мой камень». Ее так и увезли с этим булыжником.

– А что случилось-то? – снова встрял писклявый голос, но теперь уже с обиженными нотками.

Перебивая друг друга, люди принялись объяснять, а толстая женщина громко поддакивала. Алина послушала несколько секунд этот гомон и подошла к Виталию Аркадьевичу. Тот кивнул, поприветствовав.

– Слышали? – спросил угрюмо.

– Да, но толком не поняла ничего.

Виталий Аркадьевич сдвинул панаму на затылок, вздохнул тяжко.

– Ночью «Скорая» приезжала.

– Это я поняла.

– К Нюрке ночью девушка постучала. Они с мужем открыли, а там она стоит, вся израненная, как я понял. Откуда взялась? Не понятно. И объяснить ничего не могла, бредила. Нюрка говорит, рана у нее на плече была страшная, – снова тяжкий вздох. – Вот такие дела. Будет теперь в деревне тема для пересудов. Могу поклясться, скоро Нюрка добавит новых подробностей к своей истории, а люди еще добавят… Э-эх, грехи наши тяжкие, любим мы смаковать чужое горе.

Слова о ране заставили Алину вспомнить поганые рисунки в альбоме. На душе и без того кошки скребли – недосып, мрачные мысли, – а тут еще серое утро с плохими новостями.

– Да, дела, – тихо сказала и услышала сквозь гомон слова толстушки: «Ее так трясло, бедняжку, так трясло…»

Виталий Аркадьевич вынул из кармана коробочку с монпансье, сунул один леденец в рот.

– Хотите? – предложил небрежно. Алина отказалась, и он вернул коробочку обратно в карман. – Пристрастился к леденцам, как курить бросил. Одну привычку заменил другой, – говорил невнятно, словно ни к кому не обращаясь. – Все мы состоим из привычек, черт бы их побрал, – задумчиво уставился себе под ноги, смакуя леденец. – Как думаете, что с той девушкой случилось?

Алина еле разобрала его слова.

– Может, в овраг какой упала, – ответила неуверенно. – На корягу напоролась. Кто знает…

Виталий Аркадьевич оживился, глаза заблестели.

– Сегодня же в город поеду! Разыщу больницу, куда ее отвезли. Да, так и сделаю, так и сделаю… Возможно, лекарства нужны, у меня есть кое-какие сбережения…

– У нее наверняка родственники имеются. Они и позаботятся.

– Ну мало ли, – упрямо и немного обиженно сказал Виталий Аркадьевич.

– Вы ее даже в глаза не видели.

– И что? Она в нашу деревню забрела, и это… – скривился, видимо не находя нужные слова. И сдался: – Не знаю, как объяснить… Все мои добрые дела – плюнуть и растереть. Как дурак придумал себе правило… там соседке воды принесу, там клубникой угощу кого-нибудь… И вроде как нормально, живу себе. – Выплюнул леденец, вдавил его в землю, словно окурок загасил. – А бессонница-то никуда не делась. Услышал про эту девушку и понял: именно ей нужно помочь. Сегодня же в город поеду, сегодня же. И не смотрите на меня, пожалуйста, как на идиота, порой нужно не раздумывать, а просто делать.

– Да никто на вас и не смотрит как на идиота, с чего вы взяли?

Старик стушевался.

– Извините, Алиночка… я с утра не в своей тарелке. Не с той ноги, видимо, встал. А еще история эта…

Она решила больше не вмешиваться со своими сомнениями в его планы. Хочет помочь, пускай помогает. Но все же было любопытно, какие такие грехи совершил Виталий Аркадьевич, что теперь даже не знает, как замолить их. Крепко, видимо, нагрешил – совесть мучает, бессонница. А может, набраться наглости и спросить? Некоторые люди не упускают шанса выговориться…

Но Виталий Аркадьевич, не попрощавшись, уже шел к своему дому, и Алина решила расспросить его позже, если любопытство не угаснет. Смотрела ему вслед, чувствуя грусть и жалость – жалость к нему, к покалеченной девушке, к тем изуродованным людям на рисунках и почему-то к себе.

– Выглядите уставшей.

Алина не заметила, как подошел Федор со своим лохматым псом.

– Спала плохо, – буркнула недовольно.

– Что так?

Хотела ответить грубо: «А вам какое дело?», – но сдержалась. Пожала плечами, соврала:

– Не знаю.

Федор потрепал пса по загривку.

– Все еще дуетесь на меня? Лично вас я обидеть не хотел. Так уж вышло. Не думайте, что я эту сцену на кладбище заранее спланировал. Просто… не сдержался. Да и нетрезв был, если честно. Глупо, конечно, вышло.

Люди расходились – кто группами, продолжая обсуждать новость, кто поодиночке. Толстая женщина, по-прежнему прижимая пухлую ладонь к груди, ковыляла, громко охая. Алина не сомневалась, скоро она найдет новых благодарных слушателей.

Посмотрела на Федора.

– Почему вы назвали его нелюдем?

– Он мне не нравился.

– И только?

– Он мне очень не нравился.

Алина фыркнула.

– Не хотите – не говорите.

Федор внимательно смотрел ей в глаза.

– Хм-м, – прищурился. – Вас тревожит, что вы ничего не можете вспомнить о своем деде, верно? Спрашивали небось о нем у соседей, но, – щелкнул пальцами, – информации ноль.

– А вы? – с деланым равнодушием спросила она. – Вы помните?

– Я единственный, кто помнит, – Федор развел руками. – Даже не знаю почему. И поверьте, у меня достаточно причин его ненавидеть. У всех достаточно причин на это.

– По-вашему, он был плохим человеком?

Федор хмыкнул, провел ладонью по всклокоченным волосам, от чего те стали еще неопрятней.

– «Плохой человек» – мягко сказано. Он был чудовищем.

– В смысле?

– Ого, а вот это уже интересно, – Федор с любопытством смерил Алину взглядом. – Не такой реакции я от вас ожидал. Думал, возмущаться начнете, пошлете куда подальше.

– Еще не вечер.

– Нет-нет, вы что-то вспомнили, – ткнул в ее сторону пальцем. – Или узнали. Я прав?

Алина промолчала. Не хотелось рассказывать про альбом с рисунками. И про кошмарный сон. Может, вообще стоило обо всем этом забыть. И без деда с его художествами проблем хватало.

– Точно что-то узнали, – правильно расценил ее молчание Федор. – И это вам покоя не дает.

– У меня хватает других причин для беспокойства.

– Не сомневаюсь, что хватает. Не сомневаюсь. Видел вчера ваши разборки с тем типом. – Присел на корточки, погладил пса. – Но все-таки, что вы узнали про своего деда?

Алина увидела: в конце улицы возле пухлой женщины снова начала собираться толпа. Быстро же она нашла новых слушателей.

– Ничего особенного.

– Врете ведь. Вижу, что врете.

– Ладно, мне пора, – решила поставить точку Алина. Повернулась, жалея, что вообще ввязалась в этот разговор, и пошла к дому.

– Я могу много вам рассказать о Лире, – повысил голос Федор. – Захотите услышать, обращайтесь. И кстати, хочу кое-что сказать вам прямо сейчас.

Алина остановилась, взглянула на него устало.

– Ну и?

Федор подошел. Вид у него был взволнованный.

– Эта девушка… – начал он и замялся, отвел взгляд. – Я понятия не имею, что с ней стряслось, но… вчера в дачном поселке нашли трупы. Мужчину и женщину убили, а двое детей пропали.

– Мне жаль, – искренне сказала Алина. – Но к чему вы это рассказали?

– Когда услышал про трупы и пропажу детей, сразу подумал: «Опять началось». Такое уже случалось раньше, и не раз. Но я всегда связывал эти убийства и похищения с Лиром. Вот только… теперь он мертв, и… что-то не складывается.

– Вот именно, мертв! – возмутилась Алина. – И вообще, у вас с головой все нормально?

– Не жалуюсь. Понимаю, некоторые вещи трудно принять. Вы ведь боитесь знать правду…

– Правду? Какую правду? – И добавила неуверенно: – Вы чушь несете. Деда моего в чем-то обвиняете. Какие доказательства, а? – И сама же мысленно ответила: «Альбом с рисунками!» Вот только ответ этот был переполнен сомнениями.

– Стопроцентных доказательств у меня нет, – с болью в голосе сознался Федор. – Но я точно знаю. Это было пять лет назад. Лир вернулся домой раненый, вся одежда была в крови, – он говорил быстро, словно стараясь скорее выплеснуть тяготившее его знание. – Полдеревни его видело. Он шел как в бреду, а в руке был нож. Лир, похоже, не замечал, что у него нож в руке. Кто-то «Скорую» хотел вызвать, но он услышал, закричал: «Нет, не надо!» А на следующий день все в деревне забыли, что видели его таким, представляете? Забыли напрочь. Все, кроме меня. Не знаю почему, никаких объяснений. Словно морок какой-то. Все, что касается Лира, люди забывают. – Посмотрел на пса, будто ища поддержки. – Тем же вечером в лесу, в нескольких километрах от деревни, нашли труп какого-то грибника. Горло было перерезано и… – поморщился, – сердце вырезано. Когда я узнал про труп, сразу же позвонил в милицию, сообщил про Лира. Следователи к нему приезжали, но уехали ни с чем. Думаю, они скоро вообще забыли, что с ним разговаривали… Это я вам только один пример привел, были и другие случаи.

И Алина не желала о них слышать. Не сейчас. Слишком была подавлена для еще одной порции страшной информации. У нее возникло странное чувство, что это вовсе не она сейчас стоит посреди деревенской улицы. Не она, а какая-то тень, с частичкой ее сознания.

Заторможенно повернулась и пошла к дому.

– Найдете меня, если захотите узнать больше, – бросил ей вслед Федор. – Но я пойму, если не захотите. – И тихо обратился к псу: – Пойдем, Цезарь, нагулялись.

Она подошла к калитке в тот момент, когда со своего двора вышел Виталий Аркадьевич. В руке он держал большую спортивную сумку, глаза блестели, как при горячке.

– А может, со мной поедете? – окликнул он.

Алина попыталась выдавить улыбку, мол: извините, не могу. Но не сумела. Молча отрицательно покачала головой и зашла во двор.

* * *

Она сидела на диване, теребя пуговицу на халате. На полу, на цветастом ковре, лежал Максимка – рассматривал журнал комиксов и время от времени шевелил губами, бесшумно читая нехитрый текст.

Алина старательно думала о пустяках. О том, что неплохо бы приготовить обед. Неплохо бы к Ольге сходить. Неплохо бы пол подмести…

Докрутилась – оторвала пуговицу.

Неплохо бы пуговицу пришить. Неплохо бы позвонить тете Кате, сказать, что дом стоит, как стоял, не развалился, не сгорел. И у них с Максимкой все хорошо, ну просто отлично, не жизнь, а сплошной праздник.

Старалась думать о чем угодно, лишь бы не о словах Федора. Увы, получалось плохо. Разум был слишком отравлен страшной информацией – от нее так просто не спрячешься за пустяковыми мыслями.

Яд находил лазейки.

В какой-то момент Алина сдалась, набралась смелости и допустила, что дедушка был убийцей. И тут же пожалела, принялась оправдываться перед собой: просто предположение, всего лишь предположение! Очень хотелось думать, что Федор псих, напридумывал небылиц и сам же в них поверил. И альбом с рисунками по большому счету ничего не доказывал. Может, дедушка рисовал свои страхи. Изображал, придавал физическую форму и избавлялся от них таким образом. Алина слышала, что некоторые психиатры пользуются подобным методом.

Пыталась убедить себя, старалась найти объяснение, но сознавала: это всего лишь игра в прятки – спрячешься, казалось бы, за логичным доводом, но сомнения тут же находят. Алина с тоской подумала, что хотела бы сейчас быть глупой. Ну полной дурой. Глупые все воспринимают с какой-то простотой. Появится у них сомнение, скажут себе: «Не может быть», и порядок, нет больше сомнений. Легко и просто.

Алина поймала себя на том, что уже какое-то время неосознанно смотрит на книжный шкаф. На нем, прикрытый кипой журналов, лежал альбом с рисунками. Не видно, и словно бы и нет его. А может, и правда нет? Приснился, померещился… Алина разозлилась на себя: он там! И хватит заниматься самообманом.

Ей казалось, что на шкафу, под журналами, лежит сгусток зла. Сжечь его? Уйти подальше от деревни, чтобы ни одна чешуйка пепла не осела на чей-нибудь дом, не затерялась в чистой листве яблонь, – и спалить к чертовой матери.

Хорошая идея.

От этой мысли Алине даже стало легче. Тут же вспомнила, как вчера вечером на крыше от души кричала: «Я сильная!.. Я не боюсь!..» Странно, но даже захотелось, чтобы сейчас позвонил Антон. Вот бы она ему выдала по полной – хоть такое противоядие для отравленного рассудка. Хотя бы такое.

Алина взглянула на Максимку и неожиданно для себя задала вопрос, который не решилась задать утром:

– Ты просыпался ночью, помнишь?

Он дернул плечами и перелистнул страницу журнала.

– Помнишь? – не слишком настойчиво повторила.

– Ну-у, вроде бы, – недовольно ответил Максимка. – Мне сон нехороший снился, и я… проснулся, кажется.

– А что снилось? – спросила она и сразу же поняла, что не хочет знать ответ. Почувствовала, как заколотилось сердце.

Максимка нахмурился, поднялся с пола, нарочито кряхтя, как маленький старичок, которого оторвали от важного дела. Подошел к столу и взял портрет. Выставил его перед собой.

– Он мне снился. И он был страшный. Хотел узнать какую-то тайну.

Алина побледнела. Оторванная пуговица выпала из ладони и покатилась по ковру.