— Остановимся здесь на ночь, — сказал Фарамор, указав на маленький пруд, окруженный ветвистыми ивами. Вокруг простиралось поле, а вдалеке виднелась полоса леса.

Вечер только начинался, и Блэсса удивило решение Фарамора, ведь в последнее время они шли почти без привалов, а лагерь для ночевки разбивали поздно вечером. Впрочем, задавать вопрос о таком решении чернокнижник не стал. Он вообще теперь старался меньше разговаривать с Фарамором, опасаясь, что Темная Искра, завладевшая разумом юноши, могла отреагировать вспышкой ярости на любое безобидное слово. Поведение Фарамора стало слишком непредсказуемым. Блэсс мог только догадываться, до какой степени исковеркано сознание парня.

«Я путешествую с самым опасным сумасшедшим», — эта мысль крепко укоренилась в колдуне и некоторые выходки Фарамора подкрепляли этот вывод. Вчера днем, например, Носитель Искры не менее получаса сосредоточенно разглядывал засохшее дерево, а затем разразился продолжительным хохотом. Выпучив глаза, он указывал пальцем на растрескавшийся древесный ствол и буквально давился каким-то нечеловеческим утробным смехом. Блэсс даже не пытался гадать, что так развеселило парня. Хохот прекратился так же резко, как и начался. Щека Фарамора нервно задергалась, лицо исказила злоба. Он сорвал с перевязи топор и со звериным рычанием начал яростно рубить дерево — несколько мощных ударов и ствол с треском рухнул на снег. Блэсс тогда крепко перепугался, ведь в порыве неожиданного и необъяснимого гнева Фарамор мог зарубить и его. Но ярость Носителя прекратилась мгновенно. Он прикрепил топор к перевязи, на губах заиграла ставшая уже привычной для его лица глупая улыбка.

А прошлой ночью Фарамор, сидя возле костра, делал на руке ножом надрезы и смотрел, как стягиваются раны. Блэсс некоторое время наблюдал за ним, подбрасывая в огонь ветки, но около полуночи чернокнижника сморил сон. Когда костер догорел и Блэсс, ощутив холод, проснулся, то застал юношу за тем же занятием — с застывшим на лице восторгом Фарамор резал и резал руку, а глаза походили на частички ночи, в которых даже не отражалось пламя костра.

Путников, попадавшихся им на пути, Фарамор и Хет убивали. Носитель Искры ел теперь только человеческое мясо — пожирал сырым, с жадностью, и заставлял есть Блэсса. Чернокнижник не пытался спорить, противиться, ведь понимал: Фарамор не потерпит возражений. Впрочем, Блэсс быстро подавил в себе отвращение.

Место для ночевки было плохое — чахлые ивы не лучшая преграда от ветра, — но, по крайней мере, подумал Блэсс, есть из чего разжечь костер. Сам же чернокнижник предпочел бы дойти до леса, вот только Фарамора его предпочтения не интересовали.

Блэсс скинул походный мешок и пошел нарезать ветви для костра. Он ощущал не только телесную, но и внутреннюю усталость, будто само присутствие рядом с Фарамором вытягивало силы. Чернокнижник посмотрел на наполовину затянутую льдом поверхность пруда и подумал: что если прямо сейчас сделать шаг, потом еще один и, отбросив всякие мысли и страхи идти по льду, пока тот не треснет. А когда стылая вода примет в свои объятия, принять их спокойно. Это выглядело просто, но для этого надо было не думать о том, что ждет его после смерти. Великая Пустота. Нет, Блэсс ни на миг не мог о ней забыть. Он вздохнул, решив, что ради конечной цели сможет все выдержать, а мысли о самоубийстве исчезнут, когда пройдет усталость.

Фарамор осмотрелся. Ему нравилось это место. По какой-то причине он находил в открытом, не замусоренном деревьями и жилищами «букашек» пространстве гармонию. В голове одновременно возникало и исчезало десяток мыслей, всплывали и тут же забывались знания, которые обычного человека свели бы с ума. В сознании Фарамора будто бы жило тысячи сущностей, и все они думали, задавали вопросы, давали ответы, злились, ругались друг с другом. Фарамору это нравилось, ведь он понимал каждую мысль, каждое полученное знание, ощущал себя океаном, в который вливаются миллионы рек, и все вокруг казалось ничтожным, хотя иногда и любопытным. Ему нравилось задавать себе наитруднейшие вопросы и без труда давать на них простые правильные ответы. Ведь он знал все, а нет ничего прекрасней, чем знать абсолютно все. Например, недавно Фарамор спросил себя: почему зимой не бывает грозы? Ответ появился сразу же: потому что молнии не любят снег. Простой и гениальный ответ. А вчера, взглянув на засохшее дерево, ему стало любопытно: сколько еще оно простоит? Сознание стало судорожно искать ответ, и этот поиск взбесил Фарамора. Он схватил топор и начал рубить дерево, пока оно не рухнуло, и ответ не нашелся сам собой: «уже ни сколько». Да, иногда нужно приложить усилия, чтобы обрести знания, но ведь Фарамор никогда и не был ленивым. Он как-то спрашивал у Тангары Орис, кто такой Нэб? Что ж, тогда старая колдунья не смогла дать ответ, да и откуда ей было знать, ведь он всего лишь букашка. А ответ оказался прост и лежал буквально на поверхности, и чтобы его увидеть Фарамору не пришлось прикладывать усилия и напрягать мозги: Нэб — это ничтожная тварь. Не такая ничтожная, как букашки, но все-таки не достойная уважения. А открыть богу путь в этот мир стоит лишь ради любопытства. Дав себе ответ про Нэба, Фарамор не стал его домысливать, будто определение «ничтожная тварь» было вполне конкретным, не требующим объяснений. Простой и гениальный ответ, который не придет в голову букашкам, возомнившим себя мудрецами этого мира.

Сегодня в голову Фарамора пришла мысль призвать всех чернокнижников, ворхов и мертвецов. Он знал, как это сделать и именно для этого замысла решил устроить лагерь раньше обычного. Ему нестерпимо хотелось видеть рядом с собой армию тварей. После того как не стало Тангары, он задал себе вопрос, что же ее все-таки убило? Ответ, конечно же, нашелся: «глупость!», но в глубине исковерканного сознания Фарамора все же зародилась и здравая мысль: «То, что убило колдунью, может убить и меня». Ему не понравилась эта мысль, он посчитал ее неправильной, заползшей в разум совершенно случайно. Ну как что-то может его убить? Переполненное высокомерием естество не желало такого даже допускать, но мысль о собственной уязвимости засела в сознании и время от времени давала о себе знать приступами страха. Фарамор решил призвать тварей, чтобы чувствовать себя защищенным, подавить мысли о необъяснимой опасности и наконец-то успокоить затронутую гордыню.

Фарамор вынул из-за пояса Хета и небрежно, словно тот был огрызок от яблока, бросил на землю. Хет упал на снег, тут же вскочил и недовольно пробурчал что-то неразборчивое. Кукла давно уже не выглядела тем аккуратным человечком, в которого много дней назад вселился демон. После того, как Фарамор с жутким хохотом пытался накормить Хета сырым человеческим мясом, пихая в вышитый рот сочащийся кровью кусочек плоти, на сшитом из лоскутков тельце остались темные пятна. Шутовской колпак, который так нравился демону, Фарамор оторвал, и оборвал все пуговицы у некогда славного зеленого сюртука.

Блэсс принес охапку веток, бросил на снег и уже собирался идти за следующей порцией дров, как к нему обратился Фарамор:

— Знаешь, Блэсс, мне стало скучно с тобой и Хетом. Вы не самая лучшая компания, согласись.

Сердце чернокнижника екнуло. Он почувствовал в словах Носителя Искры угрозу.

— Я решил, что будет славно, если к нам присоединятся колдуны, ворхи и мертвецы, — продолжал Фарамор, и Блэсс тут же почувствовал облегчение. — Я их призову. Ты ведь понимаешь, что такое зов?

— Да, — коротко ответил Блэсс.

— Умная букашка, — с улыбкой похвалил Фарамор. — Ты хоть и скучный, но я тебя ценю.

— А не желаешь оценить, каково его мясо на вкус? — с хитринкой в голосе спросил Хет, чем немедленно заслужил презрительного взгляда Блэсса, а у Фарамора вызвал приступ хохота.

Отсмеявшись, он поднял Хета, поднес к лицу и злобно прошипел:

— Своим вопросом, демон, ты расстроил моего лучшего друга Блэсса, — и, посмотрев на чернокнижника, спросил: — Ты ведь расстроился, верно?

Блэсс неопределенно пожал плечами, что, впрочем, не помешало Фарамору расценить этот жест, как согласие.

— Вот видишь, демон, мой лучший друг обиделся! — он размахнулся и, к удивлению Блэсса, швырнул куклу в сторону пруда. Та упал на лед, не долетев до воды совсем немного. — Ну что же, — вздохнув, сказал Фарамор, — а теперь пора заняться делом.

Чернокнижник подумал, что только что опять находился на волосок от смерти, ведь парню, будь у него другое настроение, вполне могло понравиться предложение демона. И кто знает, возможно, в скором времени он вспомнит слова Хета и решит-таки узнать, каково на вкус мясо «лучшего друга».

Фарамор снял с перевязи топор, подмигнул Блэссу и, раскинув руки, лег прямо на снег.

— Скоро у нас будет большая веселая компания, — тихо произнес он и закрыл глаза.

Чернокнижник некоторое время смотрел на казавшегося спящим юношу и вдруг подумал, что прямо сейчас он, обычный колдун, может оказать миру неоценимую услугу. Надо всего лишь схватить топор и отрубить голову Фарамору. Один взмах и со всем этим злом будет покончено. Может за такое деяние его, Блэсса, и минует Великая Пустота? Но Темная Искра… Да, Искра не позволит даже занести топор. Конечно, не позволит, ведь не может же все быть так просто.

Размышления чернокнижника прервал ровный и будто бы неживой голос Фарамора:

— Ты же никогда не предашь меня, Блэсс?

«Предам!» — вспыхнул в голове чернокнижника уверенный ответ, но вслух произнес:

— Нет, господин, никогда, — он неосознанно и впервые назвал Носителя Искры господином. Это заставило колдуна почувствовать себя ничтожеством. Он смотрел на Фарамора — щенка, который ничто, пустое место без поработившей его разум и душу Темной Искры, но как же Блэсс боялся этого щенка, боялся и ненавидел.

Хет, то и дело, поскальзываясь на обледенелом склоне, поднимался на берег пруда. Демон что-то бормотал и иногда выкрикивал ругательства.

Снег вокруг Фарамора начал таять, образовывая источающий пар темный участок земли. Носитеь Искры лежал без движения и будто бы не дышал; лишь ветер трепал его спутанные, грязные серые волосы.

Внезапно Блэсс ощутил благоговение, внутренний трепет, мгновенно поглотивший ненависть и страх. Дыхание перехватило от жгучего желания что-то сделать, даже отдать жизнь за Фарамора. Такая резкая перемена чувств была вызвана зовом. Он сознавал, что нечто незримое, исходящее от Носителя Искры, вцепилось в сознание и вытягивает иллюзию фанатичной преданности, но Блэсс ничего не мог с собой поделать. Он даже не пытался сопротивляться. Сейчас чернокнижник проклинал себя за то, что минуту назад посмел допустить мысль об убийстве Фарамора. Блэсс знал: зов уже достиг темной сущности колдунов, нечисти и нежити и теперь они опьяненные благоговейным мороком двинулись к своему господину. Они будут идти без отдыха, со всей скоростью, на которую только способны.

Порыв ветра холодной волной коснулся лица Блэсса, заставить вспомнить про костер. Колдун, продолжая находиться под действием морока, нехотя оторвал взгляд от юноши и направился нарезать ветки.

Твари начали приходить после полуночи. Блэсс, сидя возле костра, увидел, как в темноте появилось с десяток желтых точек, и скоро ветер донес запах гнилой плоти.

— Твои друзья-мертвецы пожаловали, некромант, — сказал примостившийся возле ног Фарамора Хет.

— Вижу, — буркнул Блэсс.

Нежить приближалась. На покрытых наледью телах мертвецов танцевали красные отблески костра. При каждом движении твари издавали сухой треск, будто ломались ветви. Близко к лагерю они подходить не стали — остановились, словно вросли в землю, как чудовищные растения и лишь ветер раскачивал их тела и трепал останки одежды.

Фарамор по-прежнему лежал без движения и призванные им мертвецы казались более живыми, чем он.

«Я пойду с ним до конца, — глядя на Носителя Искры, думал Блэсс, где-то в глубине сознания понимая, что эти мысли вызваны мороком. — Если понадобится, отдам за него жизнь!»

Вскоре показались еще огоньки — приближалась очередная группа тварей. Блэсс подбросил в костер веток. Он понимал, что нужно обязательно поспать, но сон не шел. Со стороны пруда колдун услышал приглушенные расстоянием хрипы и, повернув голову, увидел множество черных силуэтов, почти сливающихся с окружающей тьмой, глаза ворхов горели холодным серебристым светом.

Блэссу начало казаться, что весь мир состоит из этого поля, которое ночь накрыла темным плащом, как траурным саваном. И за пределами поля нет ничего. Пустота, абсолютная и всепоглощающая, и она неумолимо пожирает этот островок земли, по которому бродят чудовища, растворяет его в себе и превращает в ничто. Чернокнижник почувствовал, как внутри зарождается холод, будто воображаемая пустота коснулась сердца. Тоска перекрыла благоговение перед Фарамором. К горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Впервые после гибели своей семьи Блэсс испытывал такую тоску. Накатили воспоминания. Взгляд колдуна был устремлен сквозь языки пламени на Фарамора, но глаза Блэсса сейчас видели хижину в горах, жену, сына. Времена, когда все было хорошо, и в душе еще не поселилась ненависть к людям. Он не замечал, как вокруг лагеря собирается все больше и больше тварей. Веки Блэсса начали медленно опускаться, пока полностью не сомкнулись, отгородив холодный мрачный мир от мира сновидений, в которых жена и сын, с улыбками на лицах встречали его на крыльце хижины.

Фарамор не спал, конечно, нет, ведь сон — это для букашек, не для него. Он ощущал присутствие сидящего возле костра Блэсса, темную сущность Хета и тварей, которые собирались вокруг лагеря, мертвецов, ворхов и чернокнижников, которые слыша зов, шли сейчас по Исходным землям к нему, Фарамору. В сознании проносились несвязные мысли: «Темная Искра — моя раба… Они боятся, они все боятся, но не я… Мясо букашек лучше крольчатины, намного, намного лучше… Нэб — ничтожество… Блэсс спит, колдун спит и видит во сне свою семью… Тварей много, очень много, хорошо, что их много… Мясо букашек вкусное… Я не боюсь Великой Пустоты, а они все боятся. Пустота — ничто! Ничто — Великая Пустота… Темная Искра — моя раба, а мясо букашек лучше крольчатины… Почему огонь горит? Потому что угли красные… Я знаю все!.. Их много, несколько сотен, но они далеко, будут идти не меньше недели. Пускай идут…»

Блэсс проснулся, медленно разомкнул веки и часто заморгал. Костер почти догорел — угли едва мерцали в предрассветных сумерках. Колдуна передернуло от холода. Он медленно поднялся, размял затекшие ноги и подбросил в костер веток. Скоро огонь занялся.

Чернокнижник осмотрелся и отметил, что тварей стало значительно больше. Ворхи бесшумными тенями бродили за рядами мертвецов, а вдалеке блестели глаза очередной группы приближающихся тварей. «Как же быстро они все явились, — удивился Блэсс. — Словно все время держались неподалеку, ожидая зова».

Темноту на востоке слегка разбавила бледная полоса рассвета. Фарамор по-прежнему лежал, будто мертвый и Блэсс подумал, что сегодня в путь они двинутся поздно, если вообще двинутся. Колдун испытал досаду, ему не хотелось долго оставаться на этом ветреном месте, где даже дров для костра почти не было. Зова Блэсс больше не ощущал и Носитель Искры теперь, как и прежде, вызывал в нем страх и осторожную ненависть.

Колдун подбросил в костер ветки, и уже собирался усесться на прежнее место, как Фарамор распахнул глаза, быстро поднялся на ноги и приглушенным голосом, будто сообщая всему миру тайну, произнес:

— Зимой холодно, потому что луна отнимает у солнца тепло!

Блэсс уже привык к подобным «умным» мыслям Фарамора и уж, конечно, не пытался их опровергать. Он боялся и не видел смысла в том, чтобы навести порядок в голове юноши. Если тот считает, что луна отнимает у солнца тепло, то пускай так и будет.

Фарамор схватил с земли Хета, небрежно сунул за пояс и окинул взглядом ночных гостей.

— Их много. Хорошо! — с натянутой улыбкой произнес он. — Будет еще больше.

Сейчас, когда ночная темень начала рассеиваться, Блэсс разглядел среди мертвецов и ворхов несколько собак, трех вепрей и медведя, чья шерсть превратилась в сплошную грязную ледяную корку. В глазах зверей блестела черная слизь, головы мелко дрожали, будто жили отдельно от застывших тел. Блэсс впервые видел подобных тварей, но ему хватило одного взгляда чтобы понять: эти существа, как чучела набитые чем-то невероятно злым и опасным. Даже ворхи держались от них в стороне.

— Как тебе наши друзья? — спросил у Блэсса Фарамор, и, не дожидаясь ответа, сказал: — Как по мне, так не очень… Мелкие они, но это легко исправить. Ты ведь знаешь, для меня нет ничего невозможного?

— Знаю, — тихо произнес чернокнижник.

— Правда, знаешь? — Фарамор посмотрел на него с подозрением.

— Да, господин.

— Ну что же, — Носитель Искры пожал плечами, — мне нравится, как ты на вопросы отвечаешь — коротко и внятно. Молодец. И хотя я очень голоден, но тебя есть не стану, — он попытался придать своему лицу добродушное выражение, но вышла страшная гримаса.

— Пока не станешь, — не преминул буркнуть Хет.

Фарамор на слова демона не обратил внимания. Он еще раз пристально посмотрел на тварей и сказал:

— Я хочу, чтобы они были большими.

«Одного желания здесь мало, парень, — мысленно обратился к нему Блэсс. — Что же ты задумал?»

Серый рассвет медленно расползался по затянутому мрачной пеленой облаков небу, озаряя унылый выцветший мир. Фарамор с шумом вдохнул воздух и надолго застыл, будто окаменел. Раздался слабый, но все нарастающий гул. Казалось, он звучал отовсюду. Блэсса этот звук заставил вспомнить храм Нэба.

Тело юноши задрожало, в глазах заклубилась туманная дымка. Пламя костра стало ядовито-зеленым, угли замерцали изумрудным светом. Твари зачарованно смотрели на Фарамора, впрочем, как и Блэсс. Не отрывая взгляда от Носителя Искры, чернокнижник отступил на несколько шагов — это все на что он был способен, ведь ощущал себя безвольной куклой.

Фарамор медленно разомкнул губы и изо рта, с шипящим выдохом, вырвался темный, будто дымный поток, который устремился вверх и начал расползаться над тварями клубящейся тучей.

Блэсс подумал, что прямо сейчас из тучи, с оглушающим грохотом вырвется молния. Он зажмурился, ожидая ослепительной вспышки, но ее не последовало. Колдун осторожно разомкнул веки и увидел как из черного облака, извиваясь, выползают похожие на жирных червей отростки. Блэсс ощутил липкий удушливый страх. Он был свидетелем разных проявлений колдовства, но такое… А ведь Фарамор породил эту тучу без усилий, словно развлекаясь.

Тем временем «черви» начали выхватывать из нестройных рядов тварей ворхов и поднимать их над землей. Нечисть не пыталась вырываться, она будто продолжала находиться в зачарованном, безвольном состоянии.

Фарамор смотрел на все это с улыбкой и, как показалось Блэссу, с детской восторженностью.

Черви-отростки буквально врезали в воздухе друг в друга несколько ворхов. Плоть тварей начала растягиваться, с хрустом ломаемых костей лапы сплетались в толстые жгуты, бледная кожа лопалась, рвалась, мышцы и сухожилия скручивались и с влажным чавканьем сливались с мясом. Ни единой капли темной крови не упало на землю, словно ее что-то удерживало в искореженных, сплетаемых в нечто единое кусках плоти.

Отростки все выхватывали и выхватывали ворхов, присоединяя их к общей бесформенной массе. Блэссу казалось, что чудовищный и, без сомнения безумный скульптор, сейчас лепит что-то невообразимое. Не сознание ли и воля Фарамора были руками этого скульптора?

Под клубящейся тучей рождались новые огромные существа. Из бесформенных комьев плоти вылезали жилистые лапы, с кривыми зазубренными когтями. Вытягивались шеи, на которых скалились рядами желтых зубов похожие на лошадиные головы. С хлюпаньем и треском прорывались щели ртов и глаз, в которых блестела черная слизь. Мясо быстро обрастало серой сморщенной коркой.

В одной из древних книг Блэсс читал о существах, которые назывались морбесты. Там не было их описаний, да и вообще, они считались вымышленными, но сейчас чернокнижник подумал, что твари, которые создавались сейчас на его глазах из тел ворхов, и есть морбесты. Вымышленные чудовища становились реальными.

Черви отростки бросали их на землю и втягивались в тучу. Высотой морбесты были в три человеческих роста и походили на огромных бесхвостых ящериц с корявыми мощными лапами. Под серой шкурой проступали мышцы и кости, жилистые шеи были напряжены, словно с трудом удерживая крупные вытянутые головы. Кривые зубы торчали, выступая вперед из ощеренных пастей, большие глазницы зияли черной пустотой, в которой горели зеленые искры.

Блэсс насчитал десять новоявленных тварей. Он подумал, что каждая из них может запросто разметать целый отряд солдат.

Словно решив испытать свою силу, один из морбестов схватил лапой первого попавшегося мертвеца, вонзив когти в его гнилую плоть, и с силой впечатал в землю. Голова и одна рука мертвеца отлетели от удара, а тело превратилось в месиво из костей, мяса и грязи.

Другой морбест неуклюже двинулся вперед, приспосабливаясь к ходьбе. Его занесло и он боком, пытаясь сохранить равновесие, пробежал несколько шагов в сторону пруда, после чего упал и покатился по пологому берегу, размахивая лапами. Лед с треском проломился под тяжелой тушей, но морбест все же сумел подняться на мелководье и выбраться. Вытянув шею и задрав вверх морду, он издал протяжный рев, выпустив из раззявленной до предела пасти в холодный воздух струю пара.

Фарамор явно был доволен своими творениями. Он сложил на груди руки и проговорил:

— Они станут самыми большими моими друзьями!

Блэсс подумал, что говоря «большими» Фарамор имел в виду именно размер морбестов.

Все отростки, закончив дело, втянулись в тучу и та начала стремительно растворяться в воздухе, превращаясь в темные туманные клочья, которые уносил ветер.