Через месяц после их знакомства он начал путешествовать с ней по выставкам и мастерским неизвестных ему художников, фотографов, инсталляторов, людей странных профессий и хобби. Она умела возносить любое свершение до небес, радоваться чужим успехам, страдать от чьих-то неудач, придумывать, создавать, с невероятным упорством добиваясь результата. Ее было за что уважать. Но ждала ли она его уважения? И мог ли он дать ей то, в чем она нуждалась и без чего не существует творчества априори? Отвечать самому себе не хотелось, дабы не выглядеть перед самим собой примитивным идиотом.

Ее воображение поднимало их над будничной суетой и банальностью. Каждое утро, открывая почту, он получал порции сентиментального позитива — она могла искупать его в нежности, а потом неожиданно отправить несколько строк возмущения по поводу ничего не значащих комментариев с людьми, которых он едва помнил. Он смеялся над ее излишней мнительностью, а она затихала где-то в области сердца, и он слышал ее дыхание. Если ее не было, он начинал волноваться. Глупость. Дикость. И тем не менее это было так. Она возникала неожиданно, чтобы прошептать нечто понятное только ему и немедленно испариться, чтобы тут же написать эсэмэску: «Андрююююша!.. Я соскууу…»

Он стал нуждаться в ее полуфразах-полусловах. Ее «дааааа…» или «нееееет!..», все эти дурацкие скобочки, смайлики дарили ему улыбку надолго после их виртуальных встреч. Часто она ставила его перед выбором своей непосредственностью — принимать этот подарок судьбы или нет?..

Он подозревал, что за этой легкостью и некоторой беспечностью стоит какая-то ее история и ей хочется раскрыться перед ним или просто быть услышанной. Он чувствовал, что их необходимость друг в друге рано или поздно перерастет в нечто иное и в один прекрасный день эта субстанция заполнит их целиком. Ему не хотелось думать о будущем. Каждое соприкосновение с ней было чувственно и сравнимо разве что с ощущениями первой влюбленности. Это все портило. Пугало. Выбивало из привычной колеи.

Он сопротивлялся, выстроив жесткие рамки, за которые ей было запрещено заходить. Ему казалось, что таким образом он спасет их от неотвратимости расставания. То, что они расстанутся, было понятно с первого дня — она столичная девочка, избалованная богемой, не видевшая настоящей жизни… По-другому не могло быть. Но… он не хотел ее терять и не знал, что с этим делать. Он берег ее, как мог, — научился сдерживать ее горячность, воображение, хотя иногда до чертиков приятно было думать о встрече с ней…

Мысли об их возможной близости рождали приятные вибрации внутри, неосознанные запахи свежего молока, травы и раздавленных ягод. Иногда он явственно ощущал в миллиметре от себя тепло ее кожи, дыхание, изгибы ее тела…

«Никакой любви. Только дружба!» — это была четкая установка, данная самому себе, и он постарался донести каждое слово этого постулата до ее сознания. Она была совершенным ребенком, немедленно вообразив, что приобрела друга, не понимая, что они втягиваются в лабиринт, у которого из ста процентов случаев девяносто восемь не имеют выхода. Существовало, конечно, два процента исключений. У него лично не было наглядных примеров этих исключений, но почему-то эти два процента были ему необходимы. Они всегда присутствовали в контраргументах самому себе.

@

Андрей свернул на загородное шоссе, и тут же замелькали деревенские дома за высокими заборами. Вдоль дороги, на обочине, стояли разномастные ведра, тазики, пакеты, наполненные фруктами… Он остановился и подошел к ведру с крупными красными яблоками… Выбрав самое большое, он закрыл глаза и с удовольствием вдохнул аромат. Из ближайшего двора выбежала худенькая девочка-подросток в длинной растянутой майке и обрезанных резиновых сапогах:

— Покупай, дядь, не пожалеешь! Только что нарвала. Сладкие, как мед! — На конопатом личике появилась хитрая улыбка.

— Ну, и кого ты решила обмануть? Думала, я лох городской? Да я в детстве столько яблок натырил, что тебе за всю жизнь не продать! — Андрей принял суровый вид, но на девчушку это не возымело никакого действия.

— И чё? — Она простодушно захлопала глазами.

— А то! Ты их с земли насобирала, и больше двух дней они не пролежат! — авторитетно заявил Андрей. — Небитые есть?

— Ну, есть! Только они дороже будут!

— Тащи! — Он надкусил яблоко и, сморщившись, сплюнул. — Я ж говорю — обман налицо.

Девчонка шмыгнула во двор и вынесла другое ведро. Андрей рассчитался, пряча улыбку, и, аккуратно высыпав плоды искушения на заднее сиденье, поехал дальше. Не все люди живут в столицах, и пишут маслом тоже не все, и от этого они не хуже столичных, просто другие — от них пахнет парным молоком, свежим хлебом или яблоками… Он улыбнулся. А наивные попытки обмануть скорее умиляют, чем вызывают раздражение.

@

Ее не было на связи два дня. Внутри росло беспокойство. Андрей отмахивался от него, приводя самому себе всевозможные доводы — она могла заболеть, внезапно уехать к матери, получить, например, срочный заказ, да мало ли что.

Проезжая через мост, он увидел мальчишек, сооружающих на песчаном берегу шалаш из подручных материалов. Съехал с дороги и остановился, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Затем, подумав немного, достал телефон и набрал ее номер. Пока шло соединение, он разулся и, закатав штанины, вошел в воду.

— Привет, Андрюша, — обрадовалась она, — я жутко соскучилась. Ты даже представить не можешь КАК! Разрешаю поставить тысячу восклицательных знаков.

— Привет, — сухо поздоровался он. На душе отлегло: бодрая — значит, здорова. Это главное.

— А я была в нашем знаменитом подвале, — похвасталась она.

— Не понял, в каком подвале? — переспросил он.

— На прошлой неделе позвонил мой бывший сокурсник. Я тебе о нем рассказывала. Предложил поучаствовать в одном небольшом проектике. Дань юности. Я согласилась не раздумывая.

— И что за проект?

— Каким-то чудом в Москве собралась наша «Могучая кучка», еще со времен альма-матер. Я же тебе говорила! Помнишь?

— Ты что-то путаешь! Не говорила.

— Ну что ты, Андрюша!

— Я пока не жалуюсь на память! — замороженным голосом произнес он и вздохнул.

— Ну что ты вздыхаешь? Хочешь сказать, это у меня не все нормально с памятью? — Она сразу сникла и обиделась.

— Я ничего не хочу сказать. Просто ты мне ничего не говорила ни про ваш «проектик», ни про подвал. Рассказывай дальше. — Внутри что-то царапнуло, рождая подозрение в откровенном вранье. Но она никогда до этого не лгала: или не умела, или была потенциальной правдисткой. Есть такие люди, тут нечему удивляться.

— Ну, слушай. Мы, сообщество диких художников-авангардистов по призванию и определению, решили встретиться в старом логове. И я опять выпала из жизни, только на этот раз в другое измерение и в другое пространство.

Он слушал ее и наблюдал за играми загорелых до черноты мальчишек.

— Я рад, что тебе было весело. — Говорить было не о чем. Главное, ничего из ряда вон не случилось.

— Прости, Андрюша… — она перешла на шепот, — я попала в прошлое и… растерялась. Если честно, совсем не весело. Просто впечатления… институт — запахло весной в конце лета.

Стайка мальков резвилась возле ног, задевая лодыжки скользкими прохладными боками. Андрей замер, боясь их спугнуть.

— Я понял — ты одержимая.

— Наверное… я скучаю… По настоящему искусству! Вот, вернулась домой, пропахшая красками, и руки в гипсе. — Она рассмеялась.

— Почему в гипсе? — испугался он.

— Мы ваяли… гипс — материал скульптуры.

У него отлегло от сердца.

— Тебе повезло родиться в столице. В другом месте ты зачахла бы.

— Прости, не поняла.

— Продолжай, мне интересно.

Его голос осип, и ему показалось, что она догадается, но Ева улыбнулась:

— Тебе правда интересно?

Мальки исчезли так же внезапно, как появились, стоило на секунду оторвать от них взгляд… Андрей вышел из воды и присел на отполированный добела камень.

— Мы делали слепки рук. А композиция представляет собой стену, покрытую газетными листами, афишами, рекламными флаерами и фотографиями — всем тем, что может символизировать информационное поле… всё, о чем говорит мегаполис…

— А клавиатура, наверное, занимает центральное место, — перебил он ее, и она рассмеялась:

— Я написала там очень важные слова. Тебе. Не спрашивай какие. Боюсь, не воспроизведу сейчас. Но ты их обязательно услышишь.

— Теперь я знаю, зачем Бог даровал мне большие уши. — Андрей повертел головой, глядя на свою тень.

— Руки — самое главное! Там из стены вопрошают, танцуют, молятся, плачут и смеются человеческие руки. Их много… очень… я не знаю сколько, не считала… — Она говорила в запале, перепрыгивая через слова. — Теперь среди множества других есть и моя рука, а рядом — твоя. Я уверена, что у тебя красивые кисти… рук.

— Красивые?.. Ни маникюра, ни лака… полный, как его… моветон. Жаль, что ты не слышишь меня. — Андрей с интересом стал разглядывать свою руку.

— Но ты же не метросексуал! От таких я бегу. Руки передают информацию… вернее, их прикосновения, ведь не все люди красноречивы? А еще я подумала о том, что моя рука могла бы перевернуть твою страницу и… мы никогда бы не познакомились. — Ее голос дрогнул.

— Возможно, наша встреча была логическим завершением каких-то не связанных на первый взгляд событий… И я не исключаю, что эта цепочка начала выстраиваться в день нашего появления в Интернете. Например… если бы в детстве меня пугали ведьмами или, скажем, развратные девицы привили бы мне в подростковом возрасте какой-нибудь комплекс, мое знакомство с Марго вряд ли состоялось. — Он запнулся и спросил: — Так вы закончили работу?

— Пока нет. Все дело во мне… впрочем, как всегда. Я подумала, что там чего-то не хватает… Мне нужна моя Ведьма, я совсем беспомощна без нее… Но она виртуальная, поэтому с ней сложнее… Зато все понятно!

— Вот как? Прямо треугольник какой-то… Не понимаю, зачем она тебе? Ты не думала об этом?

— Я не хочу думать дурно о ней… и не хочу ее терять. Ведь к потерям нельзя привыкнуть.

— Нельзя. Согласен. Но потеря — не самое плохое, что может случиться в жизни. Гораздо страшнее обман или предательство. Часто потеря оказывается единственно правильным решением, и мы долго помним о ней… А через много лет эти воспоминания могут вызвать, как ни странно, положительные эмоции.

— За меня теперь раздает Ведьма, нисколько не заботясь о тех, кто получает от нее авансы и кредиты в преданности, одаривая давно забытыми эмоциями… Поэтому я пришла за ней.

— Странно… я думал, вы друг без друга никуда. Иногда я вижу, как она молча стоит у тебя за спиной и показывает мне язык. — Андрей взглянул на часы и не спеша пошел к машине.

— Когда собирали каркас нашей конструкции, у меня возникло ощущение, будто я вхожу в тайное сообщество небожителей. У меня всегда возникает подобное ощущение, когда я рисую.

А у него возникло и все более укреплялось стойкое чувство, что они говорят на разных языках. Причем не слышит его — она. Плюс ко всему — виртуальная игла, на которой она сидит. Выход был очевиден, но для него это была непосильная ответственность. Он отдавал себе отчет в том, что удивительная девушка Ева Дарецкая стала частью его сознания, но к реальности он не был готов. Пока не был.

— Ты же не можешь отрицать, что мы лишь игрушки в руках какого-нибудь Робота Гиганта и он может просто все перемешать в своей большой картонной коробке… а у нас в это время случится землетрясение или цунами, например, — лепетала она.

Фантазировать у нее получалось мастерски. Он слушал ее, а внутри рождалось нечто теплое и волнующее. Не сейчас — оборвал он себя и переключился на ее монолог.

— Может быть, океан — это всего лишь бассейн или маленький аквариум. И все эти вавилонские столпотворения, катастрофы, затмения — просто шалость какого-то чудака, играющего в жизнь?.. Стоит стать его любимыми куклами, и он перенесет нас в другую жизнь.

— Фантазерка, — усмехнулся Андрей, — если два человека по какой-либо причине не могут быть вместе… это вовсе не означает, что они не могут оставаться близкими людьми… и тем более не означает, что они не испытывают взаимную симпатию. Если одного из них такое положение не устраивает, лучше им перестать общаться… и чем быстрее они это поймут, тем лучше для обоих. Иначе с большой долей вероятности можно утверждать, что их отношения закончатся, мягко говоря, некрасиво.

@

Каждый раз после прощания с ней он мысленно забирал ее с собой. Она поселилась где-то глубоко в его сознании со всем своим багажом — странными картинами, сухими букетиками, книгами и еще бог весть с чем. Она часто заканчивала их разговор словами «Не исчезай…». Но он и не хотел исчезать из ее жизни, наоборот, каждый раз, когда они общались, у него возникало неодолимое желание рассказывать ей о мало-мальски существенном, происходящем в его скудном реале, рассказывать легко и непринужденно, но так, чтобы ей не показалось, будто необходимость в ней перешла границы их виртуального общения. Он расстроился, когда она заявила о своем возможном переезде в Китай. В голове не укладывалось — она и азиатская культура, все равно что какая-нибудь Эмма Уотсон или Моника Беллуччи неожиданно поселятся в его Тмутаракани. И расстояние… Это еще больше отдалит их, отодвинет и, возможно, спугнет возникшее было чувство, которому и названия-то пока нет.

Ева сообщила эту новость почти скороговоркой, опустив глаза и покусывая нижнюю губу. Она нервничала, ожидая его реакции. Он сначала растерялся, пытаясь улыбнуться и перевести разговор на другую тему. Тогда она принялась хохотать, надела на нос игрушечные очки с нарисованными глазами и стала сердито хмуриться, изображая известную Мымру из старого советского фильма. Он задумчиво смотрел сквозь равнодушное стекло, а она, пугаясь его реакции, кричала: «Ну какой из меня функционер? Я же рассеянная и вообще… художник!» На следующий день он ходил сам не свой. Телефон молчал, а вечером она не вышла в Сеть. Он совсем расклеился, а потом подумал — какая, в сущности, разница, все равно ее нет рядом. А ей полезно сменить обстановку. Перемена отвлечет ее от виртуальности и… наверное, от него.