— Довыступались… — ворчал Фернанду, морщась, потому что его плечо больно сдавливала железная рука стражника. — И не узнает ведь никто из наших через 834 года…

— Это точно… — грустно подтвердил Вашку. — Подохнешь в этих подвалах, и никто даже некролога в газету не напишет. Так и зачахнем в безвестности. Ну и времена! Тут и принцы помирают так, что потом об этом никто не помнит, а мы-то и подавно! Какие-то подозрительные личности, не поймешь, откуда взявшиеся и наверняка шпионы…

— Ах, Вашку, мне кажется, я схожу с ума!.. — всхлипнула Мафалда.

— Не расстраивайся, тебе терять нечего. Я всегда говорил, что ты у нас того…

— Ты, чучело, теперь не до шуток! Я только одного не пойму: как это можно жить в конце XX века и погибнуть в середине XII? Это же чепуха!

— И это все, что тебя беспокоит? Можешь считать себя счастливейшей из смертных, — сказал Фернанду.

Они шли, время от времени получая затрещины от кого-нибудь из стражников, торопившихся покончить с заданием и вернуться к своим делам. Один из них, например, услыхал королевский приказ в тот момент, когда только-только начал смазывать меч. Пришлось все бросить и тащить злоумышленников в подземелье. А меч давно следовало почистить: еще с тех пор, как он снес двадцать голов и выпустил кишки из тринадцати животов при Сантарене. От жены только и слышно: «Мартин, стыд и срам, почисти меч! Все ему некогда! Ты только глянь, он у тебя от грязи скоро в ножны не будет влезать!»

Баба есть баба, что она смыслит? На то ты и воин Афонсу Энрикеша, чтобы никогда не вкладывать меч в ножны! С самого Сантарена без передышки, а как брали Аль-Ужбуну, тут уж и вовсе со счету сбился — хоть ты тресни, не хватает чисел, чтобы всех пересчитать, кого отправил в преисподнюю. Рубишь, бывало, направо-налево и считаешь: «20 и 17, 20 и 18, 20 и 19», а после идет «20 и 20» — и все, дальше остановка, если умеешь считать только до двадцати. Это еще ничего, другие и так-то не могут. А один из чужеземцев бился рядом, услыхал его бормотание и решил, что это такая португальская молитва, чтобы отвести от себя удары, и давай повторять языком своим корявым, что ему слышалось.

Почистишь тут меч… Ей-то легко говорить! Теперь, к примеру, король решил отдохнуть немного в Аль-Ужбуне, да, говорят, скоро поведет всех обратно в Гимарайнш. Только взялся смазывать меч — надо же и Бритеш приятное сделать, — как подвернулись эти проклятые чужеземцы; ишь, щуплые какие! И вот пожалуйста: с одной стороны меч блестит как зеркало, а с другой — сплошное свинство. Всегда так: как на штурм или там в набег — кому идти? — простому человеку (служи, милый, верой и правдой), а как добычу делить или титулы зарабатывать — это уж для знатных, да и вся слава и почести им достаются. А вот коли он, Мартин Афонсу, и все остальные Мартины Афонсу возьмут да и откажутся воевать? Пусть сеньоры сами воюют! Что тогда? Посмотреть бы на них… Король-то, конечно, пойдет сражаться, а с ним с полдюжины рыцарей, кто посмелее, а остальные?.. Эх, взять бы и сказать, кто они есть… Да разве язык повернется?.. Служи себе да помалкивай, и никто тебя не заметит, а погибнешь — и не помянет…

— Эй, дружище, спишь, что ли, на ходу? Ты что, не в себе? — окликнул Мартина второй стражник. — Где ключи? Отпирай!

Ах ты господи, совсем замечтался. Вот они, ключи, на поясе. В тюрьме пусто, сажать некого; часть мавров разбежалась, другие погибли от руки крестоносцев, а третьих Афонсу помиловал, взяв с них слово уйти из города и жить мирно и честно.

Ребят втолкнули в камеру, дверь захлопнулась, и огромные ключи со скрежетом повернулись в замочной скважине.

Тьма полнейшая. Но мало-помалу глаза привыкли. Сверху, едва различимый, лился тоненький лучик света: там, под потолком, в толстой стене было проделано крохотное отверстие.

— Это, по-видимому, они называют окном, да, Фернанду? — вздохнул Вашку.

— Кто их знает… Я вот знаю одно…

— Ты знаешь, что ты не знаешь, как мы отсюда выберемся! — перебила брата Мафалда.

— А главное — на хлебе и на воде! — проскулил Вашку.

— На черством хлебе и на тухлой воде! — уточнила Мафалда.

— Слезами горю не поможешь, и нечего ныть! Лучше составим план, как нам удрать, а куда — там видно будет.

— Ну, спасибо, надоумил! Умница ты наша! План он собирается составить! Это тебе приключенческие романы мозги запорошили! Очнись и посмотри вокруг. А то, может, действительно найдешь в каком-нибудь углу тайный ход или замаскированный лаз, а то и карту, как добраться до клада, или таинственную записку… Да эти неграмотные в жизни не видали бумаги и карандаша, кому тут карты рисовать? А стены? Да разве в такой стене проделаешь лаз? Всей жизни не хватит!

— Что ж, так и будем сидеть сложа руки, пока не отправимся на тот свет?

— А может, передать весточку Санше? Она уже, наверно, догадалась, что мы в беде, раз не вернулись домой.

— Через кого ж ты передашь?

— Ну… можно попытаться уговорить стражника, когда он принесет нам поесть.

— Чтобы «уговорить», нужны мараведи, а у тебя они есть?

— Эх, жизнь, ни мараведи, ни моей коллекционной монеты…

— Нашел, что вспомнить, будто других забот мало…

Они уселись рядышком на холодный каменный пол и задумались.

Санша сидела на низкой деревянной скамеечке и ждала. Уже стемнело, а ее новые знакомые все не возвращались. Она успела привязаться к этим странным ребятам, неизвестно откуда приехавшим погостить в ее доме. Они говорили непонятные вещи, просили у нее такое, о чем она сроду не слыхала, и все равно они казались ей очень милыми. Она им тоже понравилась, Санша это чувствовала. Этот маленький толстяк Вашку такой смешной! Он так жалобно вздыхал, глядя на лепешки, что она отдала ему половину своей. А потом, когда они устали сочинять куплеты и решили передохнуть, то пригласили ее поиграть с ними в жмурки. Санша водила. Она ловкая, хвать одного за рубашку! Провела рукой по лицу и сразу угадала.

— Здóрово! Как ты узнала?

— Очень простоффф, Вашку! Ты ведь все время жуешь!

Он, кажется, обиделся сначала, но потом расхохотался, и они еще немножко поиграли. Как без них скучно! В этом скверном городе играть совсем не с кем. Вот в Гимарайнше… Там остались все подружки, там самая лучшая подруга — Ауровелида. Как они танцевали в полнолунье!..

В последнее время Санша часто вспоминала отца, но очень смутно. Она почти забыла его лицо, хотя погиб он совсем недавно. Все оттого, что они редко виделись, ведь он никогда не покидал короля и вместе с другими рыцарями скакал за ним по вражеским землям, грабил, убивал и жег.

Санша прогоняла от себя эти мысли. Тяжело так думать об отце. Потому что в тех спаленных домах жили девочки, такие же, как она, и их мамы. Свою мать Санша не помнила: она умерла сразу после ее рождения. Как, наверно, страшно, когда горит хлеб на полях, когда в твой дом врываются безжалостные люди в железных доспехах, отнимают все, не щадят никого.

Как-то раз она осмелилась заговорить об этом с отцом. Он только рассмеялся:

— Это враги, Санша! Если мы не нападем на них, они нападут на нас!

Нет, что-то здесь не так. Она долго думала о том, что значит слово «враги». Когда идут сражения или штурмуют город — понятно. Все по-честному: воины против воинов, каждый рискует жизнью и побеждает сильнейший. Другое дело набеги: нападают неожиданно, застают врасплох, избивают безоружных.

В начале лета, когда хлебные поля волновались, как золотистое море, мужчины собирались в поход. Прихватив с собой все оружие, какое было, сжимая мечи, они тучей налетали на цветущие мавританские поля и сады, рубя и затаптывая все на своем пути. Никто не мог уйти от их ярости. И это длилось неделями. А кто отказывался участвовать, платил королю особую подать. Афонсу не упускал случая пополнить казну.

В такое время города пустели — оставались только небольшие отряды для охраны. Странно выглядели города без мужчин. На улицах ни цокота копыт, ни брани, ни громких песен. Спокойней, конечно. Но кому нужен этот покой? Тосковали жены по своим мужьям, вздыхали, ждали и боялись не дождаться. День за днем пряли лен и овечью шерсть, и медленно тянулось время.

Скрип отпираемой двери и тяжелые шаги прервали размышления Санши. Вошел Менду Соареш.

— Ты один? А где они?

— Король заключил их в тюрьму и назначил охрану, — коротко ответил Менду.

— Что же теперь делать?!!

Но Менду Соареш снял доспехи, сел за стол, накрытый к ужину, и не проронил больше ни слова.