В школах кончались переводные испытания. «Ленинские искры» пестрели сообщениями об ударниках учебы, о классах со стопроцентной успеваемостью и о классах, которые пришли к испытаниям неподготовленными. А мы не могли подводить итоги. Нам не на что было оглянуться — нам надо было думать о будущем, о предстоящей осени и исподволь готовиться к ней.

Именно так и поступала Екатерина Ивановна. Она уже знала, как умеет читать, писать и считать каждый в отрядах Стеклова и Володина, где были собраны самые младшие ребята, знала, каково образование Петьки, который у нас с самого начала не по возрасту попал в отряд Жукова. Она не устраивала особых поверок, отдельных экзаменов. Однажды я слышал — под вечер она читала ребятам «Бежин луг», потом обратилась к Лёне Петрову:

— Почитай теперь ты, а я пока немного отдохну — устала…

Леня совсем растерялся:

— Да что вы, Екатерина Ивановна! Да я не умею… я плохо очень…

— Читай, читай. Я совсем охрипла. Читай, мы слушаем.

Краснея, потея, смущаясь, Леня начал по складам разбираться в длинных и плавных тургеневских периодах.

Послушав минуты три, Екатерина Ивановна сжалилась:

— Ну, отдохни. Павлуша, теперь ты смени его.

Павлуша Стеклов приступил к делу куда бойчее — он читал очень внятно, даже с выражением.

— Ну куда годится человек без знания арифметики! — услышал я в другой раз. — Да ведь она на каждом шагу нужна. Даже дикий человек не мог обойтись без чисел. Когда ему надо было назвать число, он показывал на предметы, которые всегда встречаются в природе именно в таком количестве. Что, непонятно? Сейчас объясню. Как было сказать «один»? Первобытный человек говорил: «луна» — ведь луна одна в небе. Вместо «два» он говорил «глаза»…

— Верно! Глаз-то всегда двое! — крикнул Петька, сам удивленный и гордый таким открытием.

— А когда надо было назвать число «четыре» — говорили «лев».

— Потому что сколько ног? Четыре! — вслух догадался кто-то.

— А три как же? — осведомился младший Стеклов.

— Да, вот это было трудно. В жарких странах говорили: «нога страуса», потому что у страуса на ноге три пальца. А где страусы не водятся, там люди не знали, как быть…»

Осторожно, шаг за шагом, Екатерина Ивановна приохотила ребят к занятиям, а они еще даже не успели заметить, что учатся!

Как-то под вечер, сидя в спальне у младших, она сказала:

— Вот что: до сих пор я все задавала вам разные задачки — теперь задавайте-ка вы мне. Придумайте какую-нибудь задачку сами.

— Приду-умать?

— А мы не умеем!

— Вы не видите задач? Неужели? Да их кругом сколько хотите.

Ребята озираются по сторонам, силясь понять, чего хочет от них Екатерина Ивановна. Уж не шутит ли она? А Екатерина Ивановна встает, ходит по комнате, дотрагиваясь до кроватей, подушек, до тумбочек, и все повторяет:

— Смотрите-ка, вот задача, вот задача, и здесь тоже, да не одна, а целых две. Ну-ка, Павлуша, иди сюда. Сосчитай эти кровати.

— Одна… две… семь, Екатерина Ивановна!

— А в том ряду?

— Одна… две… три… девять! — докладывает Павлушка.

— Ой, я догадался! — кричит Леня. — В одном ряду было семь кроватей, в другом девять… — и вдруг умолкает, точно ему не хватило дыхания.

— Ну, а дальше? — спрашивает Екатерина Ивановна. — Это вся твоя задачка?

— Нет, не вся! — кричат ребята. — Можно узнать, сколько в двух рядах!

— А можно — на сколько в нашем ряду больше!

— Ну хорошо. А теперь давайте так. Вот я пишу. Всем видно? — И Екатерина Ивановна крупно и четко выводит, на листе бумаги: 26+12. — Придумайте на эти числа задачку.

— Мы им забили двадцать шесть мячей, а они нам двенадцать — сколько всего забили? — выпаливает Петька.

— Эх, ты! Кто же так считает — сколько всего? Надо считать, на сколько у нас больше! — кричит Вася Лобов.

Позже, по дороге в столовую, ребята то и дело окликали:

— Екатерина Ивановна! А вот еще задачка! А вот еще!

И за ужином они не могли успокоиться: считали тарелки, ложки, ломти хлеба, даже ягоды в компоте и тут же сочиняли про них задачи.

Постепенно среди малышей не осталось ни одного, кого Екатерина Ивановна не заставила бы думать, придумывать, соображать. Она исподволь усложняла задачи, уверившись, что ребята хорошо и сознательно справляются с простыми. И они решали задачи и примеры с пылом, потому что горячо и увлеченно занималась арифметикой сама Екатерина Ивановна. Этого огонька в ней, видно, не погасили годы, да, я думаю, она и не повторяла из года в год одно и то же, а всякий раз неистощимо придумывала что-то новое, свое.

И еще услышал я однажды: бежал по двору вприпрыжку Вася Лобов и выкрикивал нечто непонятное — то ли стишок, то ли считалку. Наконец я поймал рифму: «надзирай».

Должно быть, недоумение еще не сошло с моего лица, когда я столкнулся с Екатериной Ивановной, потому что она сразу спросила:

— Что это вас так удивило, Семен Афанасьевич?

— Да вот не успел разобрать — что-то загадочное Лобов припевает, рекомендует надзирать над чем-то.

Она рассмеялась:

— Не надзирать, а назирать. Это я им рассказывала про первый русский учебник арифметики Магницкого. Некоторые места там написаны стихами, вот ребятам и понравилось.

И она, улыбаясь, продекламировала мне загадочную Васькину «считалку»:

Несколько дней спустя Екатерина Ивановна сообщила мне:

— По арифметике все младшие — примерно вторая группа. Читают хуже, но я их за лето подгоню. А как со старшими?

Со старшими дело обстояло не блестяще. Поодиночке их проверил по арифметике Алексей Саввич, по русскому языку — Галя и Софья Михайловна. Человек тридцать едва-едва годились в третью группу, человек двадцать — в четвертую и десяток с большой натяжкой — в пятую. Среди этих оказались Жуков, Подсолнушкин и Володин. Володина я никогда не считал чересчур способным и сообразительным, а между тем выяснилось, что он хорошо читает, довольно грамотно пишет и очень толково решает задачи.

Многие взрослые ребята, в том числе Суржик и Колышкин, которым уже стукнуло по четырнадцати, едва годились в третий класс. Трудновато было представить себе, как это они будут сидеть на одной парте с Петькой.

По истории, ботанике и немецкому языку все — и маленькие и большие — были одинаково безграмотны. Знания по географии носили… как бы это сказать поточнее… несколько односторонний характер. Суржик хорошо знал Грузию — он изучил этот солнечный край, путешествуя на крышах вагонов или же, напротив, под вагонами, в так называемых собачьих ящиках.

Подсолнушкин знал Центрально-Черноземную область: не было, кажется, на Орловщине, в воронежских и курских краях такого детского дома, где он не пожил бы хоть два-три дня. Репин побывал во всех крупнейших городах страны, мог кое-что рассказать не только о Ленинграде и Москве, но и о Киеве, Харькове, Тифлисе, Минске, Севастополе. Но у большинства прошлое было не столь романтическим, и странствия по детским домам не прибавляли, им знаний по географии.

— Кое-какие дыры заштопаем в процессе занятий, — говорила Софья Михайловна. — Но хорошо бы кое-что наверстать заранее, прямо бы сейчас. Надо подумать…