Женщина, попавшая под трамвай, едва очнувшись: «Вагоновожатый не виноват, он звонил, я задумалась и не слышала…»

* * *

– Уж поверьте моему слову – она нахалка. Вот сидит, молчит, а всё равно видно, что нахалка.

* * *

«Он мне очень довольно-таки нравится».

* * *

«Я перестал курить. Я подумал – сердце каждый день перегоняет полторы тонны крови. Маленький механизм, который никогда не отдыхает. Руки отдыхают, ноги, глаза. А оно работает без устали ночью и днем 60 лет подряд. Зачем же я буду еще добивать его куревом? Это то же самое, что трехлетнего ребенка вдруг ни за что ни про что стукнуть по голове. Нет, я решил пожалеть свое сердце…»

* * *

Март 51 г.

За окном – закат.

Муха ползет по стеклу, и крылышки у нее розовые.

На снегу розовые блики.

Ах, хорошо в Малеевке!

Будет ли мне когда-нибудь снова так хорошо?

* * *

Серая мгла берез…

* * *

Захлебнулся и умолк. Комар.

* * *

«Пришла очень разбитая и усталая, села и сижу – нет сил даже повернуться лечь. Пришел на колени кот – сидит, мурлычет – и при этом, задрав голову, внимательно смотрит в лицо. Минут десять глаз не сводил, почуял, что я какая-то не такая».

* * *

– Почему, если сумасшедший, так одни пакости делает? А почему не поделится деньгами, не отдаст своего – от сумасшествия?

* * *

– Блока любите?

– Люблю, только, когда я его читаю, мне его так жалко делается…

* * *

– Саша, ты почему встала, думаешь, нам выходить?

– Нет, просто ко мне подошел мужчина средних лет, и я решила уступить ему место.

Посмотрела я на этого средних лет мужчину – лет 30 – не больше!

* * *

– Неужто вылили этот чай? Да ведь он сладкий – ну, как можно! Пришла я домой, вспомнила, меня как варом обдало – ну, выльют, не иначе! Так и вышло. А чай сладкий был, я видела, он три куска сахара клал…

* * *

Трудно жалеть, если не можешь помочь…

* * *

«Глаза не видят, уши не слышат, а сама язык тоже не протяну».

* * *

Алена (3 года): «И они помирули… (подумав, поправляется): – Померели».

Она же спрашивает, стоя у муравьиной кучи: «Как вы живете? А стульчики у вас есть? На чем вы сидите?»

* * *

Старый дворовый Тургенева сказал как-то: «Коли человек сам бы себя не поедал, никто бы с ним не сладил».

* * *

«Если для поступления в вуз такую подлость – то что же для спасения жизни?»

* * *

Едкая горечь разлада.

* * *

Указ Петра: «Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалованье… и за один месяц в пользу писаря за бесчестье и увечье его. Поручику же Фламингу, который тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».

Наказал строже того, кто не вступился за слабейшего, чем того, кто дрался!

* * *

Лицо у него было смято жалостью.

* * *

В лесу:

«Да, думать… Но самое замечательное, что можно и не думать, и еще больше, дойдешь до такого счастья, что скажешь себе: “Не думай, сиди так, пахнет хорошо, и слушай!” И вот сидишь и ничего совершенно не думаешь: только слышишь и чуешь». (Пришвин)

Так было в Песках…

* * *

– Нет, про него нельзя сказать, что он круглый идиот… он… как бы это сказать… овальный такой.

* * *

Чувство глубокой душевной тошноты.

* * *

«Мы так много ссорились, что ничего не осталось». (Трудно было понять, чем питается эта дружба.)

* * *

Пословицы, выписанные из Даля:

Не напоивши, не накормивши – врага не наживешь.

* * *

Разорвись на́двое – скажут: а что не на́четверо?

* * *

За добро не жди добра.

* * *

Лучше не дари, да после не кори!

* * *

Наемная рука хорошо бьет дитя, да плохо ласкает.

* * *

Коли двое говорят, что пьян, так поди, ложись спать!

* * *

– Блок Блоком, а мне деньги нужны…

(Молодая, красивая – своему спутнику – немолодому и некрасивому.)

* * *

– Если человек отказывается от еды, я всегда подозреваю его в неискренности.

– Кончить есть хлеб с маслом можно только в том случае, если кончается хлеб или кончается масло.

(Из рассказов Пушкиниста.)

* * *

– Ха́нжи, или лучше сказать ханжи́. (Редактор «Пионерской правды».)

* * *

– Бывают же такие счастливые – в рубашках родятся. А я в одной майке.

* * *

Он не искал поверенного для своего горя. А характер несильный.

* * *

Вдруг: Всё!

– Нет, доедай!

– Я не про то. Я подумала: если солнце на нас вдруг упадет. Тогда сразу – всё. Всё кончится и ничего не будет.

* * *

Ночью, у окошка: Слышишь, звезды колокольчиками звенят?

– Не слышу.

– Ну, как же, ну послушай… Слышишь, теперь слышишь?

С ревом: Не слышу!

* * *

– А какая у вас болезнь?

– У меня болезнь, от которой умирают весной…

* * *

Учителя – ученики – два враждебных лагеря: изловить, обличить, уличить, покарать…

* * *

Сокровищница бед неистощима.

* * *

Под силу – беда со смехом, а невмочь – беда со слезами.

* * *

Упрямство – признак бесхарактерности.

* * *

С таким же успехом можно было поливать асфальт в надежде, что на нем вырастут розы.

* * *

«Чем более велик художник, тем сильнее он должен желать чинов и орденов, служащих ему защитой» (Стендаль «О любви»).

(?) Вот странная мысль!

* * *

«Я беру телефонную трубку и звоню по нескольким знакомым телефонам – я хочу услышать, как звучат голоса людей, с которыми ничего не случилось».

* * *

«А если когда-нибудь сумеречным вечером, в туманный и снежный час нас охватит сплин, – дадим ему волю, но только не часто: время от времени полезно поскрести сердце небольшой дозой страдания, чтобы выскоблить из него коросту» (Флобер, «Письма»).

Нет, страдание – не на пользу человеку.

22 V – 65 г. На пользу!!

* * *

«Внутри всё может кипеть и клокотать, но стены здания не должны коробиться».

* * *

– Ударить можно, но бить надо не в спину, а в морду… Понятно?

* * *

«Без страсти не делается ничего великого» – Гегель!!!

* * *

Письмо в «Комсомольскую правду»:

«Я хочу спросить Вас: можно ли не только дружить, но и любить в 10-м классе средней школы?

Вы можете подумать, что у меня голова забита только этими вопросами, но ошибаетесь, если подумаете так. На первом месте у меня учеба и общественная работа, а потом всё остальное: дружба, легкая атлетика, велосипед, гребля, стрельба, модель фрегата и худ. литература. Но все-таки у меня в голове остается немного места для таких вопросов.

Очень прошу ответить на мой вопрос. Кирьяненко Владимир».

* * *

Душевные молнии.

* * *

Стихи 3-летней Оли: «Воду пьет холодная лягушка».

* * *

Письмо Люды К.:

«Прочитав книгу “Чук и Гек”, я решила написать Вам письмо. Впечатление от этой книги у меня осталось очень хорошее, а с другой стороны, мальчики Чук и Гек поступили неверно: как они заставили переживать свою маму. Я для своей мамы так никогда бы не сделала».

Ах ты, маленькая ханжа!

* * *

Лучше поверить, чем не поверить. Лучше поверить и ошибиться.

* * *

– Брось, девушка, говорить о благодарности. Это редкое блюдо, и люди не часто его едят.

* * *

Маршак: – Сценарий «О глупом мышонке» искажает мою сказку!

Большаков, сонно: – И что с того?

– Как! Но там за меня кто-то переделал мои стихи!

Большаков: – И что с того?

Маршак (с отчаянием): – Но там все стихи перевраны!

Большаков: – И что с того?

Маршак: —… … …

Тут Большаков обиделся.

* * *

– Тебе меня жалко?

– Очень.

– Почему же ты не катаешься по полу?

– А зачем тебе это?

– Мне надо, чтобы ты мучилась.

– Но я мучаюсь!

– Ну, смотри!

* * *

– Когда казак плачет – это хорошо!

– Хорошо, когда мужчина плачет? Стыдно, когда мужчина плачет!

– Стыдно, когда женщина плачет, а когда мужчина плачет – это очень хорошо!

* * *

«Когда в тяжелую, в горькую минуту раскаяния я бегу к другу, я вовсе не справедливости хочу от него. Справедливость мне должен дать квартальный, ежели он порядочный человек; от друга я жду не осуждения, не ругательства, не казни, а теплого участия и восстановления меня любовью, от него я жду, что он половину моей ноши возьмет на себя, что он скроет от меня свою чистоту».

(Герцен, т. II стр. 101)

* * *

Ранить лаской.

* * *

«Никогда не говори “если бы”, да “случись бы”… да “было б лучше”… Никогда не воображай, что могло быть другое. Вложи в то, что есть, – и будет у тебя истинное. Люди сами делают себя несчастными и счастливыми… Один говорит: случись бы то, да был бы я… и переносит свою судьбу в то, неслучившееся, и всю жизнь несчастен. Другой говорит: что есть, то по мне, и покажу себя в этом с лучшей моей стороны… сделаю, что могу… И всю жизнь счастлив».

Наверное, это порочная философия. Но сейчас я хочу думать так.

17 мая 56 г.

Ереван.

* * *

«Разделенное горе – полгоря. Разделенная радость – двойная радость».

* * *

Митя про щучью челюсть: «Он всю жизнь свои зубы догоняет».

* * *

Топор страшен, а вошь – страшнее.

* * *

Неверный взгляд. Рука – мягкая, без силы, без искренности.

* * *

Детские скорби жгучи…

* * *

Самое постыдное из чувств – зависть.

* * *

Она, уныло: – Ты меня не ценишь!

Он, устало: – Я тебя ценю, Оленька, я тебя очень ценю…

* * *

– Что ж из того? Иволга иной раз такое соловьиное колено выдаст, а что из того?

* * *

Так темно, так темно, что скоро рассвет.

* * *

Жена нехотя: – Доживай свой век.

* * *

– Дальше пуговиц не пускаю.

* * *

Бабушка, принеся конфеты: – А кто меня любит?

Юра (семи лет) грубо: – Я люблю, дай конфету!

Бабушка, с раздражением: – На, бери конфету и уходи сейчас же.

Снова ласковым, певучим голоском: – А кто меня любит?

А кто меня любит?

Миша (4-х лет), ползая по полу, с вызовом: – Никито, ни ки то! Ни ки то! Ни-ки-то!

Бабушка, с восторгом: – Ах, ты мой миленький, мой голубчик, радость моя, возьми конфетку, мое солнышко!

* * *

– Она тебе понравилась?

– Нет.

– Почему?!

– Мы ходили по выставке, и она всё время записывала в книжечку: фамилию художника, название картины… Такая умненькая…

* * *

– Какая-то пигасовская педагогика: если женщине три дня кряду твердить, что у нее на устах – рай, а в глазах блаженство, она на 3-й день в это поверит.

* * *

– Мама, кошка зажгла глазки!

* * *

– Ой, тетенька летит!

(Мальчик, которому запретили говорить про женщин «баба», увидев бабочку.)

* * *

Андрюша – охотник: «Я убил воробья и, сгибаясь под его тяжестью, пошел домой».

* * *

– Юра, а к вам ходит дядя Коля?

Юра, холодно: – Ну, положим, ходит. А вас это почему интересует?

* * *

– Как зовут твоего папу?

– Дядя Сережа.

* * *

В вагоне. Мать дает девчонке то по уху, то по губам, то шлепает и раздраженно, со злостью орет на нее:

– Отстань, паршивка! Замолчи, измордую до смерти.

Девчонка, в общем, почти не обращает внимания, только увертывается от шлепков.

– Гражданка, перестаньте бить ребенка, что это вы, право! – слышится чей-то голос.

И тогда девчонка ощеривается: – А вам какое дело?

Мать, холодно: – Что, съели?

* * *

Восьмилетний Юра:

– Вот Андрюша уже в институте, а еще за девушками не ухаживает. А я как перейду в девятый класс, так начну ухаживать.

Помолчав: – А на пятом курсе начну целоваться, как в кино.

– ?

– Крепко и долго.

* * *

– Куда вы такой толпой? Да от вас все грибы разбегутся!

– Грибы, грибы, ко мне!

* * *

Не кончает ни одной фразы: – Смотрю, малина уже красная, и я… да… Впрочем… Вот медная кастрюля, я думаю, что… да… конечно… Я хотела спросить… Вот… Впрочем…

Слушаешь, слушаешь, а потом в голове начинает мутиться.

* * *

Таня Павловская (15 лет) про Анну Каренину: И чего она кобенится…

* * *

Оживлен, весел, остроумен, глаза блестят. Вдруг мгновенное превращение: начинает зевать, умолкает, глаза тускнеют. Это значит – тема разговора сменилась и ему стало неинтересно (стали говорить не о нем, не о его делах).

* * *

– Взрослые иной раз совсем как дети, ну, сущие дети.

– Да… Дети… Сукины дети…

* * *

«Скажите ему, что среди нелюбимых черт человеческого характера для меня одна из самых нелюбимых – умение делиться горем и неумение делиться радостью».

* * *

Затейник на кладбище.

* * *

Мордой пашет.

* * *

Саша, ночью: – С мамой никогда не страшно, никогда не скучно, никогда не холодно…

Несколько цитат из дневника Льва Толстого

«… Потом вспомни в ту минуту, когда ты страдаешь, что если в тех чувствах, которые в тебе, есть злоба, то страдание в тебе. Замени злобу любовью, и страдание кончится». (20 окт. 1896)

«Я, это – самодвижущаяся пила или лопата живая, и жизнь ея состоит в том, чтобы держать свое лезвие чистым и острым. А работать уже она будет, и работа будет нужна. Острым держать и всё острить и острить, это всё делать себя добрее и добрее». (27 ноября 1896)

Все записи – вопль, моление о добре, о любви, а рядом постоянная, тяжкая нелюбовь к жене, то к одному, то к другому из детей. Нелюбовь, почти злоба и отвращение.

«Тип женщины, – бывают такие и мужчины, но больше женщины, – которые не могут видеть себя, у которых как будто шея не поворачивается, чтоб оглядеть себя. Они не то что не хотят каяться: они не могут себя видеть… Такие люди страшны. А такие люди бывают умные, глупые, добрые, злые. Когда они глупые и злые, это ужасно». (16 июля 1897)

Конечно, он говорит о Софье Андреевне. А я знаю еще одну, совершенно такую женщину: Наталью Алексеевну Огареву.

«Нынче ночью думал о том моем странном тройном рецепте от горя и обиды:

1) Подумать о том, как это будет неважно через 10, 20 лет, как теперь неважно то, что мучило 10, 20 лет тому назад.

2) Вспомнить, что сам делал, вспомнить такие дела, которые не лучше тех, которые тебя огорчают.

3) Подумать о том в сто раз худшем, что могло бы быть». (20 ноября 1897)

Справедливо. Но – не помогает. И ему не помогало.

«Если человек говорит очевидную неправду или брань на тебя, то ведь он это делает не от радости: и то, и другое очень тяжело. Если он это делает, то, очевидно, ему нельзя иначе, и он делает это, страдая. А ты, вместо того, чтобы жалеть, сердишься на него. Напротив, надо постараться помочь ему». (28 ноября 1897)

Я жалею. Но помочь – нельзя.

И среди высокого, доброго, вдруг:

«… Зло есть непонятое добро». (3/II – 1898)

Ведь это – злая мысль.

«Дело жизни – любить. Но любить нарочно недостойных любви людей нельзя; можно не не любить, – по-божески, добро относиться к этим существам в каждую данную минуту»

(17/VII – 98)

До чего же трудно ему было.

«Желают, волнуются, страдают только из-за пустяков или из-за дурного. Хорошее совершается без волнения. От того и слово “сердце” значит – злость». (2 окт. 99)

Но ведь это неправда.

«Самое тихое и безмятежное место, куда человек может удалиться – это его душа». (Марк Аврелий)

Да уж!!!

* * *

В басне «Стрекоза и муравей» ребята сочувствуют стрекозе.

* * *

– Всё всем подарю!!!

* * *

– Кто у вас тут неуч? (завуч)

* * *

… Я рыжий, конопатый, некрасивый… Кому я такой нужен?

* * *

– Если работа сделала из обезьяны человека, значит, если бездельничать – можно обратно превратиться в обезьяну?

* * *

Это, Танечка, вода.

Эту воду звать река.

Эту реку звать Нева.

* * *

– Это меня не задирает.

* * *

– Эх-ма… Работаете, как волы, получаете, как кроли.

* * *

Ножки тоненькие, шея длинная. Нос в веснушках, глаза быстрые. Щедро ей отсыпано: поет, танцует, рисует, а играет как!!

Ее брали «в дети». В одной семье превратили в няню. В другой – попрекали. В третьей – скучно было. («Ихняя Танька спит – а я полоть, стирать? Фигу!»)

* * *

Старуха на кладбище сварливо: – Зачем вы со своей могилы камень на мою могилу столкнули? Кто вам дал такое право? Мы девять лет этой могилкой пользуемся, такая веселенькая была могилка, а вы камень? Как так вас не было? Хозяин всегда есть, когда решетку ставят!

Долго кричала, сердилась. Потом тихо: – У меня тут старик похоронен… А два сына убитые, их тут нет, а я всё думаю: тут они, и старик, и сыны…

Еще спустя (покойно, ласково): – Вы кого похоронили? Жену? Как звать? Елизавета? Царство ей небесное! Буду ходить сюда и ей поклоняться стану, царство ей небесное!

* * *

«Михаил Иванович!

Мы хочем принять на работу шофером после его кончины, а сейчас нужно с ним побеседовать и его зачислить рабочим в штат с тем, чтоб он у нас значился».

* * *

– Чем это вы, право, занимаетесь: на помоях, извините, сметану собираете…

* * *

У нее деталь не плясала, а, зажатая в тиски, покорно ожидала, и напильник в ее руках шел уверенно. (Циркуль завернула в чистый носовой платок – чтоб не поцарапало.)

* * *

– Мама, а что такое чуть-чуть?

– Ну, это совсем немножко.

– А сколько?

– Совсем, совсем мало.

– Я знаю: это полкапельки от снежинки.

* * *

Из стенной газеты работников конторы писательского городка [в Переделкине]:

«Вся страна готовится к XX съезду КПСС. Стройки в Куйбышеве, в Каховке рапортуют о победах. Наша контора должна взять пример с народных строек и досрочно окончить в честь XX съезда строительство гаражей и сторожек для писателей Лидина, Соболева, Ермилова».

* * *

Из заявления писателя N директору конторы писательского городка:

«Присланный вами плотник забыл поставить щеколду на калитку моей дачи и покрасить в голубой цвет перила у лестницы на второй этаж. Все эти досадные мелочи мешают мне сосредоточить свои силы над созданием образа передовых людей в моем новом романе, к работе над которым я приступил».

* * *

Из заявления писателя N начальнику милиции:

«Да, я завел сторожевую собаку. Да, она бегает без намордника. Но моя собака никогда не бросится ни на вас, ни на кого другого из должностных лиц. Что же касается рядовых прохожих, то их никто не приглашает гулять в березняке, прилегающем к территории моей дачи».

* * *

Из писем в редакцию:

«Поэтическая даровитость появилась у меня, когда работал в милиции, и я больше стал вникать в души окружающих, за что был несправедливо уволен».

* * *

«Мне 16 лет и я пишу роман “Цепи любви”».

* * *

«Уважаемый тов. редактор!

Прошу Вас ответить на интересующий меня вопрос. Недавно прочитав книгу А. С. Пушкина “Цыгане” я хочу знать, какая судьба была в дальнейшем с Алеко после убийства Земфиры и цыгана и куда девался прижитый ими ребенок?

С просьбой к вам Кузнецов».

* * *

– Бабушка, посиди со мной, я никак не усну.

– Что так?

– Мыслей много, мысли мешают.

– Какие же мысли?

– А вот я думаю: в Германии на небе – звезды или фашистские знаки?

* * *

Врач, умирая, о себе:

– У него начинается агония.

* * *

У девчонки полное ухо каши:

– ?!!

– Я хочу посмотреть, как в одно ухо влезает, а в другое вылезает!

* * *

– К чему она – пылкая любовь? Ни к селу ни к городу. Вот – вышла одна замуж с пылкой любовью – прожила полтора месяца, и бросил он ее. А другая вышла – никакой пылкой любви. И как хорошо живут! Я же говорю: ни к селу ни к городу.

* * *

Шофер 73–53. Юношеское хорошее лицо. Читает Драйзера: – Ничего пишет. Но «Мартин Иден» лучше. Уж это такая книга – ну, затягивает! Мне надоели книги про этих… контрразведчиков, ну, грубо говоря, шпионов. Мне лучше такую книжку, как «Мартин Иден». Вот еще хорошая книжка «Педагогическая поэма». А кино плохое – никуда не годится против книги.

– А «Утраченные грезы» вы видели?

– Тоска!

– Да неужели? У итальянцев всегда такие хорошие картины!

– Не в том смысле тоска, а в том смысле, что грустно. Там про девушку – ну, обычная история: ее соблазнили и вот – переживания. Такая, знаете, тоска. Я вот, поверите, не женат и никогда с девушками не гулял. А почему? Думаю: женюсь, а меня за какую-нибудь там аварию – в тюрьму. Ну, а ей каково? Другие, конечно, мало про это думают, а я не могу. И вот такой я, знаете, несчастливый, ну, грубо говоря, невезучий. Что ни возьми: одни план перевыполняют, всегда у них пассажиры, а я, верите ли, стою часами, а сядет пассажир и наедет на 3 рубля – и будь здоров! А я опять стой. Нет, надо профессию менять. Только, может, я и на другом месте такой же несчастный буду?

– У меня легкая рука – вот, пожелаю вам счастья и станете вы счастливый!

– Ах, хорошо! А то, знаете, я совсем, ну, совсем несчастливый!

* * *

Близнецы-братья – по 3 года. Один – тихий, ласковый:

– Вот какой я сорвал цветочек. Возьмите, это подарок!

Другой одержим одной идеей – чего бы еще «сломить»?

* * *

Еще шофер: – Вас курево не беспокоит?

– Нет, курите, пожалуйста.

– Что, сами курите?

– Нет.

– Муж курит?

– Нет, не курит.

– А выпивает?

– Нет, не выпивает.

– И баб не любит?!

– Почему не любит? Значит, любит, если женился.

– Нет, чужих, чужих?!

* * *

В Одессе мать кричит в окно детям, играющим во дворе:

– Оба – и сразу!

* * *

Там же: – Где дом № 5?

– Там, где на балконе сидит вдова Бухштаба под зонтиком.

* * *

«Смена» № 22. «Река электричества».

«В песнях и былинах поведал русский народ о своей большой любви к матушке-кормилице Волге. Все нежные и добрые слова использовал он, чтобы выразить чувства и думы свои…»

* * *

«Наше дело петушиное: прокукарекал, а там хоть и не расцветай».

* * *

«Я помню, как ее уводили. Она никак не могла попасть в рукав пальто, и пальто волочилось по лестнице. Оно было серое, это пальто – и волочилось по лестнице».

* * *

До чего же мне жаль ее, и почему она не понимает, что унижает себя? Она наблюдает за ним пристально, всё видит, понимает и словно всё время ловит за руку:

– А хочешь я скажу тебе, о чем ты сейчас думаешь? Я знаю, как ты жил этот месяц – по дням знаю…

Я бы, наверное, резко ответила – не пожалела бы. А он молчит.

* * *

Мы стоим с Рахилло в лесу. Вокруг деревья, снег, мы примостились у березы и подставили лица солнцу.

Рахилло, задумчиво: – Такое впечатление, как будто мы в лесу.

Почему-то выходит очень смешно.

Он же: – У древнегреческих философов есть исчерпывающая формула счастья: «Никто не лезет».

* * *

* * *

Мне звонят из «Советского писателя». Елизавета Максимовна: – Она не подходит, у нее вушко болит.

* * *

В троллейбусе: – Женщина – как земля – она же родит, ее же и топчут.

* * *

– Мы марксисты, мы материалисты, но 13-го числа я из дома не выхожу. Потому что это не суеверие, а народная мудрость.

* * *

– Какой снег красивый!

– Только не сравнивай его, пожалуйста, с алмазными россыпями.

* * *

– А вы не выражайтесь! Нет у вас такого права!

* * *

– Та машиненка повеселее будет.

* * *

Большой, но неумный лоб. Мелкие недобрые черты лица.

* * *

– Такая хорошая девушка… Такая добрая, такая бесхарактерная…

* * *

… Запах их поднялся и всей силой ударил меня, как рыдание. Я не люблю с тех пор гиацинтов и не радуюсь им…

* * *

– В предпоследний раз тебе говорю…

* * *

«Зачем, зачем она назвала меня подзаборницей? Уж лучше бы матом выругала…»

* * *

– Какое хорошее звание «Коля». Самое мое любимое: – Коля! Коля! (звонким, ласковым голосом) А не люблю я звание «Андрюша». Грубое звание какое, вот послушайте: – Ан-дрю-ша! (басом!)

* * *

«Ах расшиби тебя грозой – опять двойка». (Учителю истории.)

* * *

«Я как влюблюсь – сразу полпуда теряю».

* * *

Когда рассказывали всякие таинственные, необыкновенные истории, одна девочка неизменно говорила: – Всё это можно объяснить научно.

* * *

– Влюбился, ай нет?

* * *

В каждую дружбу, в каждую любовь погружалась, как в воду, с головой и теряла способность видеть, что делается в другой душе – и не потому, что неинтересно: просто была оглушена силой собственного чувства.

* * *

– Вы, конечно, меня извините… Но кто-то залез в мою кадушку с капустой…

* * *

– А с хорошеньким пройтиться приятно!

* * *

– Люди искусства не считают себя ответственными за полет своего чувства. У иного першит в левой ноздре, а он уверяет, что умирает досрочно от любви.

* * *

По́были хорошенькими – дайте теперь другим побыть.

* * *

– Она очень красивая.

– Кто?! Да откуда ты это взяла?

– Она мне сама сказала!

* * *

– Я тебя так люблю! Я сегодня всех люблю.

* * *

– Она очень переживала в этот период времени…

* * *

Сочинение: «Кем ты хочешь быть»: «Прежде всего я хотела бы быть мальчиком».

* * *

«Я люблю тебя. Пономарев».

* * *

Бронированная улыбка. «Наверху не понравится».

* * *

Подпольное министерство неудобств.

* * *

То роковое всё равно.

* * *

– Не думайте так громко, я всё слышу.

* * *

«Но сутки в Риме – это не 24 часа. Время здесь становится медленным, оно течет плавно глубоким, многоводным потоком». – Николай Павлович Анциферов.

* * *

Девочка: Я не понимаю, как можно спрашивать: «Зачем он убил Болконского?» Если я верю книге, я верю ей, как жизни. Если не верю, я спрашиваю: «Зачем он это придумал?» А здесь я верю и ничего не спрашиваю. Так было!

* * *

В боковой ложе самого верхнего яруса опоздавший в оперу и ничего не видящий на сцене спрашивает соседа: «Чье это отсутствие голоса?»

* * *

В войну: Мама, я буду засыпать, а ты пока расскажи мне, как сахар в сахарнице просто ставили на стол.

* * *

Аня Зайчикова: И что за человек такой несамостоятельный! Дружит с одной, а потом увидит мал-маленько покрасивше и за ней. Уж если любить, так тут хоть какая раскрасавица, а ты должен ноль внимания!

* * *

Кондуктор: – Платите за проезд и не улыбайтесь!

* * *

Вагоновожатый: – Стоит тоже, туловище!

* * *

– Дедушка, будь фашистом и побойся меня.

* * *

Николай Павлович [Анциферов] проводил лето в Норвегии на берегу Раумы. На груди на цепочке висело обручальное кольцо, оно было для него живой связью с невестой, залогом счастья. И вдруг кольцо потерялось. Он был в отчаянии, всё вокруг померкло.

Фрекен Анна сказала: – Успокойтесь, всё будет хорошо. Кольцо вернется к вам. Даже если форель проглотила его, найдя на дне Раумы, – оно не погибнет: рыбаки выудят форель, ее зажарят, и я подам вам ее с кольцом на блюде.

На другое утро обшарил дно Раумы – тщетно. Понурый брел домой, держа в руках шляпу, и вдруг услышал, как что-то звякнуло в ней – стал ощупывать – кольцо! Фрекен Анна ничуть не удивилась.

* * *

– Почему ваши дети не кричат?

– Кричат воро́ны, когда перелетают с дерева на дерево, а у меня люди, а не вороны.

* * *

– Как будем есть кабана – просто или эстетически?

– Эстетически!

– Ну, тогда наделаем украинской колбасы!

* * *

Вошел в класс – ребята стоят на партах. Не сделал замечания, стал вести урок, словно ни в чем не бывало. Рассказывал про моря и озера и время от времени спрашивал: – А у твоего отца был день рожденья? – А гости были? – За столом сидели? – А на столе кто-нибудь стоял? Нет? Так что же ты – так тебя, так!

* * *

– Я уж совсем было приготовилась плакать…

* * *

– Дайте, пожалуйста, прикурить!

– При вашей солидности давно пора бы иметь свои собственные спички.

– А при вашей плюгавости вам давно в последний раз морду били?

* * *

Шершавое самолюбие.

* * *

– Поверьте мне. Поверьте так, как верят в школе во время урока геометрии. Не раздумывая.

* * *

– Тихий: с губ мухи не сгонит.

* * *

– Мы с братом маленьки остались. Хорошо, хоть дядя есть: помогаеть.

– Чем помогает-то?

– Бьёть.

* * *

– По словам – самые святые. По делам – самые грешники.

* * *

– Кто у погромленного возьметь, тот сам погромленный будеть.

* * *

На первой странице тетради написано наискосок крупными буквами: «Собственноумные мысли». Следом идет цитата из Толстого – о храбрости моральной и физической.

– Так ведь это Толстого мысль, а не твоя?

– Что ж, что Толстого? И я так думаю.

* * *

– Одна путь.

* * *

– Вот я расскажу вам – было три мальчика, назовем их… А, В, С…

* * *

Девчонке, которая постоянно врала: – Проверять каждое твое слово?

Или иначе: раз ты сказала, значит, так оно и есть, буду верить, не раздумывая.

* * *

– Я, как князь Мышкин, ужасно необразованна, ничего хорошенько не знаю, если спросить у меня: ни кто именно, ни в котором году, ни по какому трактату.

* * *

«Он был счастливой наружности, хотя почему-то несколько отвратительной». («Идиот»!)

* * *

Бесконечная тоска, отчаяние, бессилие. Сердце не то что тяжелое – грузное…

* * *

– Дети очень любят тебя.

– Я знаю. И мне иногда даже страшно от этого становится.

* * *

Я ждала вспышки, в которой бы он обнаружился. Но нет, этого не было. Холодная (насмешливая иногда) ровность.

* * *

«Господи, сохрани мне память!» [ «Граф Монте-Кристо»]

* * *

Учитель не должен привыкать ни к достоинствам, ни к недостаткам своих учеников.

* * *

Ушел от нас, ничего не поняв, никому не поверив…

* * *

– Мама, подари мне земной шар.

– ?

– Ну, как ты не понимаешь: зимно́й шар, шар для зимы. Все так говорят!

* * *

«Человек, раз входя в мою душу, никогда из нее не уходит. Я приемлю его “с сапогами и с шашкою”».

* * *

Внезапный и сильный удар. Лихорадочная, автоматическая поспешность. Как будто в ней можно было укрыться от страшной вести.

* * *

Слушали с беззаветным вниманием.

* * *

Ее послали в общежитие – посмотреть, чисто ли. Пришла, взглянула – и тотчас же, не говоря ни слова, принялась мыть полы.

* * *

– Гляжу, в заборе дырка – я – нырь туда!

* * *

Глухого мужика, который на зов откликался: «Аюшки?» – так и прозвали – «Аюшки».

* * *

Нужно быть человеком – лишь в этом решение задачи. И ценить выше всего не идею, а просто людскую судьбу.

* * *

Возвращение врагов народа в М<оск>ву – самая не-актуальная проблема из проблем соц. реализма.

* * *

«Нет, нет. Не хочу. “Не хочу” – одно из трех слов, которые я говорила в иные минуты, когда была одна. Второе было – “больно”. Третье – “ничего” – не в утешительно-ободряющем смысле, а в смысле пустоты – ничего».

* * *

День усталости. День молчания. И горечи. Серый день.

* * *

Монологист не терпит возражений: если ты не мыслишь так, как он, если ты выражаешь ту же мысль иначе, не так, как он, значит, ты ошибаешься. Если он тебя не понимает, значит, виноват ты. Он диалектик и материалист, и если ты думаешь иначе – значит, ты метафизик и идеалист.

* * *

Спорить честно, не торопиться с ярлыками, не подвергать сомнению наличие доброй воли у ваших противников. Мы не привыкли уважать идейного противника. Мы умеем его ставить только к стенке. Мы не умеем спорить. Мы не умеем убеждать. И нам наплевать на людскую судьбу.

* * *

– Почему ты так редко, так мало говоришь?

– Когда Бог создавал человека, он не зря дал ему два уха и только один язык.

* * *

«В тебе дремлет художник, и он громко всхрапывает порой».

* * *

Несказанное слово хуже головешки.

* * *

«Когда эта тоска – кажется, что из жизни выкачан воздух. Нет света. Нечем дышать. Нет прибежища. Тоска очень болит. Это боль души. Объяснить ее нельзя».

* * *

4 октября 1958 года

Сегодня хоронили Фалька.

На доске объявлений, вперемежку со всякими «объявляется конкурс… условия конкурса…» «В четверг состоится…» небрежно, размашисто написано: «Умер Р. Фальк. Гражданская панихида в МОСХе в 11 часов».

Народу было много. Рядом со мной стояла красивая, но очень накрашенная женщина. Ей хотелось плакать, но она боялась: со слезами потекли бы ресницы и румянец. Она смотрела перед собой, крепко сжав губы.

Первым говорил Эренбург, и в голосе у него слышались слезы. Он сказал очень коротко:

– Я надеюсь, что наши дети и внуки увидят, как работы Фалька станут украшением русских музеев.

Когда человек умирает, ему говорят «прости» и думают при этом «прощай». А я хочу сказать – простите, простите, что мы не сумели сделать вашу жизнь более легкой…

Нисский сказал: «Он много и незаслуженно страдал. Он учил нас бескорыстию и подвигу в искусстве».

Потом пела Дорлиак. Я не знаю мелодии. А слова были похожи на те, что звучат, когда слушаешь трио Чайковского.

На стенах висели картины – портреты и натюрморты. Я видела их в его мастерской несколько лет назад. Нынче врезался в память и неотступно стоит перед глазами красный, почти алый графин рядом с каменной египетской головой.

Я глядела и думала, что только сейчас поняла: когда Блок говорит о музыке, он имеет в виду не только мелодию, но и слово, и живопись. Вот этот алый цвет звучал. Звенел.

Я так и не увидела его лица – цветы, цветы и людские спины.

Я не стала проталкиваться…

* * *

1959 г. Тамбов, Избердей, Ивановка.

– Тетя Маруся, а ты не горься, не горься, плюй ты на него! Вот я иной раз скажу маме грубо, а она и не поглядит в мою сторону.

– Твоя мать со своим дедом живет, вот она на тебя внимания и не оборачивает. А я… Мой дед на фронте убитый. Сын в моей избе живет, меня кормит, как же мне на него внимания не оборачивать? Это хуже нет наказания, когда твой сын тебя никогда не приутешит, а только на тебя волком смотрит и даже не хочет, чтоб ты за стол с ним садилась, и за всё, за всё тебя винуе. Ведь он однова́ чуть меня не убил… Как же мне на это внимания не оборачивать? Как же это не считать за беду? Маленький такой желанный был… А теперь только огрызается.

* * *

Бабка Ариша: Когда сына убило, уж я кричала, кричала. И не могу я его забыть и каждую что ни на есть минуту его помню…

* * *

Метет, метет. Окна залепило. А хозяйка стрекочет над ухом:

– Чего ж ты лицом молодая, а волосы седые? Какое у тебя переживание было? А скажи, скажи мне, вот запустили новый шар, надо же, наука что делает, в самое небушко шар запустили, а ну, как этот шар столкнет солнышко с места? Что мы тогда будем делать?

* * *

Она же: – А в Москве харчуются хорошо, там всего вдоволь, рыба и такая, и растакая и у всех телевизоры.

* * *

Она же (поздний вечер, мы лежим на печи, и она рассказывает мне свою жизнь): А сын жанился в город, на яврейке. А яврейки, они знаешь какие? Агромадные, здоровущие…

* * *

Она же: – Я ее переупрямила, она не за того вышла, а за этого, за которого я хотела.

* * *

Бочаров, первый секретарь Избердейского райкома комсомола:

– Наша область закупила десять тысяч телят, а куда их девать? Какую мы можем устроить им теплую зимовку? И думать нечего! Наука дошла: воспитывать холодным способом. Чтоб круглый год – на холоде. Очень полезно.

– А теленок знает, что это ему полезно?

– Должен знать! Раз сверху указано – должен знать! (Глаза в сторону, короткая, быстрая улыбка). У нас тут в одной деревне свиноматка убежала. Через полгода отыскали ее в поле – сама толстая, поросятки при ней, как налитые. Лучше, чем те, что остались на ферме. Вот теперь и учимся воспитывать в температуре, близкой к уличной.

* * *

Он же: – У нас секретарь райкома партии требует, чтоб мы сельское хозяйство назубок знали. Соберет всех – и ну гонять: «Бочаров, – скажет, – объясни, как отличить утку от селезня?» Я: «По перу?» Он: «Вот и нет! Еще как?»

Я и то, и се, а он – недоволен. Еще, говорит, есть отличие. Я, знаете, совсем голову потерял с этим селезнем. «А еще, – говорит, – кто из вас умеет доить коров? Как же так – с других требуете, а сами не умеете?» Стал я втихую учиться доить коров. Приеду на ферму, отыщу доярку постарше – бабушка, мол, поучи! Сначала всё в рукава доил, всё в рукава. А сейчас – с кем хотите поспорю, здорово научился.

* * *

Правление колхоза. Гаснет свет. Главный агроном равнодушно говорит: «Ах, мать вашу…» Свет тотчас зажигается, агроном смотрит на меня испуганно.

* * *

Объездчик Дятичев Василий Андреевич: – Я помню, давал я ему солому… В счет помощи давал… (Глядит в сторону.)

– А документ где?

– А вы что ж – мне не верите?

– Почему? Верю. Но только я и Голышкиным верю. Я вас не знаю, их не знаю. Вы говорите одно, они – другое. Как же мне без документа разобраться?

Из толпы, наперебой:

– И правда! Что ей Голышкин, сват, что ли? Он ей никто. Ехала из Москвы, чтоб разобраться! Подумаешь, как приятно на лошади 20 верст в эдакую погоду – вон как лицо ветром обдуло. Что она, с Голышкиным детей крестила, а? Ей – что ты, что Голышкин – всё одно. Человек хочет разобраться, понять, вот и дай ей документ, нечего языком трепать!

* * *

«Пишу вам пожелания в вашей яркоцветущей жизни… Целую вас несколько тысяч раз…»

* * *

Водитель: – Сыновья у меня хорошие. Один уж выучился на инженера, а другой через год учиться пойдет – если, конечно, живы будем. Загад – не богат.

* * *

Эвакуация. Вечер. К дому подъезжает телега, на ней четыре куля. Кули выгружают, несут в дом, кладут на пол. Один куль зашевелился: ребенок. Четверо ребят.

Ни стола, ни стула, ни кровати.

* * *

Начальник тюрьмы Головкин:

– На имя нас… если хотит…

* * *

Раскосяк: – Тут у нас с вами, дорогой товарищ, получился форменный раскосяк.

* * *

Мы с Володей Муравьевым провожаем Руню.

– Не люблю провожать, – говорю я.

– А встречать?

– Встречать люблю. А вы разве не любите?

Он пожимает плечами:

– Нет, не люблю.

– Почему?

– Вокзал – это нейтрально.

Мне здорово хотелось дать ему по затылку.

* * *

Алик Н.: – Провожать – это пошлость. (Он же: – Быт мешает творчеству.)

* * *

– И лицом хороший, и характер тихий… А не люблю я его, вишь, как получается.

* * *

– Что ж ты за такого маленького вышла?

– А на что мне высокий? Собак на него вешать, что ли?

* * *

– Сгинь-ка, сделай мне такое великое уважение.

* * *

– Что такое «ни то ни се»? А, понимаю: это отметка «тройка».

* * *

– Евгений Онегин – хороший или плохой?

* * *

Чужие жизни душили его.

* * *

У маленькой Ирины любимый герой – кошка: никому не лижет рук.

* * *

Если бы вашими соседями по коммунальной квартире были ангелы, вас раздражал бы шелест их крыльев. А наши соседи – ох, не ангелы… И стучат они – ох, не крыльями…

* * *

– Ты кыску из себя не выстраивай!

* * *

Рядом – и так далеко – жила покинутая ею страна.

* * *

Когда-то в детстве после всякой горести она уходила к себе в комнату и повторяла несколько раз вслух: «Через неделю всё пройдет». И утешалась.

* * *

Нельзя было сделать эту синеву будничной – это означало перестать видеть.

* * *

Легче самому уступать, чем гнуть других.

* * *

– И за что только девушки тебя любят?

– А я ласковый.

* * *

Белые глаза убийцы.

* * *

Рогатая вишня.

* * *

На всё отвечала с готовностью: – С-сию же минуту!

(Со свистом!)

* * *

– Он всегда готов лаять в нужном направлении.

* * *

Единственный сюжет о поездке в Белоруссию, не вошедший в «Блокноты журналиста» (см. главку «Теперь ты поняла, как у нас?», стр. 113).

В Борщовке меня отыскал Николай Михайлович Василенко из Масонов. У него 13-летний сын, который с младенчества не ходит – больные ноги. А голова хорошая. Около братишки кончил 4 класса, и учителя помогали. А семилетки в Масонах нет, ходить из Борщовки в Масоны учителя не станут. Как быть?

Я сказала, чтоб завтра пришел за мной, я посмотрю на парнишку и соображу, как быть. Николай Михайлович заехал за мной на той самой белой лошадке, которую ни один колхозник, кроме бригадира, до той поры не запрягал.

До Масонов 7 км – лесом и полем. Я сидела на соломе и глядела вокруг и не могла наглядеться – день был золотой, осенний, чистый. Лошадка шла медленно. Это был самый мой лучший день в Белоруссии.

Василенко навек загорелый, очень высокий, а глаза синие, почти у всех белорусов такие. Лицо умное, смотрит пристально. Мальчишку, видать, очень любит. Мальчик чем-то похож на отца, только глаза зеленые и тоже очень светлые:

– Когда я был малым, у меня была болезнь полиомиелит. И с тех пор я не могу ходить. Если я вырасту невученым, как же я буду жить?

На ногах новенькие башмаки. Всегда новые.

На обратном пути Василенко приостановил лошадь и показал мне волчьи следы. (Привет Акиму Мореву.)

Василенко: – Я около сына тоже читаю. «Три мушкетера» все пять книг прочитал. А вашу статью я читал, как вы выручали хлопца из лагерей. Выручили?

Помолчав: – А моего хлопца выручите?

* * *

От Миши Василенко пришло письмо: «То, что я обещал, я делаю. Но Петруненко ко мне еще не приходил. С приветом к вам Миша Василенко.

Жду ответа».

* * *

Старый, больной, проигравший себя человек. Что с него возьмешь?

* * *

Прокурор в бешенстве, кричит девушке, которой он только что сообщил: ее отец осужден на 10 лет без права переписки: – Что вы на меня смотрите, будто запугать хотите? Не запугаете!!!

* * *

– Будете жаловаться, все материалы поднимем. Если ваши юбки потрясти, то и не такое узнать можно. Идти против решения горкома – это значит идти против партии. Я не советую вам жаловаться, а то мы и прошлое ваше вспомним… Таким путем…

(Первый секретарь Ново-Алтайского горкома партии – учительнице, которая пришла искать у него защиты.)

* * *

– Какая вы худенькая.

– А я никогда справная не была.

* * *

– Топора боюсь, пилу не уважаю.

* * *

Когда я была в Ярославле, Шура звонил мне каждый вечер. Соседка по комнате Нина Прохоровна сказала:

– Каждый день… Не пойму я – денег вам девать некуда или вы сохранили чувство?..

Шура, услышав это, немедленно сказал:

– Ты должна была ответить: «Мы сохранили чувство, что денег девать некуда!»

* * *

Ярославль. Идут экзамены. За окном голосит петух.

– Наполеон претендует против Турции… Чернышевский написал драму «Дмитрий Калинин»…

* * *

Бывалоча…

* * *

– Всё это – пустые слова!

Лицо гладкое, холеное, шея толстая и голос тоже толстый и гладкий.

* * *

Комиссар собственной безопасности.

* * *

Литые, крупные, какие-то геральдические гуси.

* * *

Фамилия: Наумкин

(а зовут его все Недоумкин).

* * *

Девушка отвечает на вопрос билета покачиваясь, монотонным, высоким голосом, не останавливаясь, как заколдованная. Вопросы ее сбивают, она теряет нить и потом больше не может поймать ее.

* * *

Основное заболевание: здоров. Сопутствующие заболевания: наглость.

* * *

Милиционер: – Я – человек, а не буква закона.

* * *

Эренбург на встрече с Полетаевым:

– Нельзя, чтобы на Луну высадился хам.

Пишут: нельзя без Пушкина, Бетховена, но никто не написал: нельзя жить без Сталина.

Сталин не может без физики? Да.

Физики не могут без Сталина? Не верю.

По таланту нельзя ходить сапогами. Мода на оглоблю кончилась. Но теперь другая мода: на средне-арифметическое.

Я рад, что люди лучше одеваются и едят. И спокойнее спят по ночам. Но это еще не всё.

…Меня теперь называют «некоторые литераторы». Словно я размножаюсь почкованием.

Почему нужно много сортов хлеба? Почему не может быть разнообразных писателей?

Если б я разводил розы, то получил бы почетную грамоту. А нового писателя? Нет, не моги, не выводи.

У старого дерева – отруби ветви – вырастут новые. А попробуйте по саженцу прогуляться.

* * *

Удивительная книга. На ее страницах плачут, падают на колени, целуют руки и говорят: «Кристин, золото мое бесценное, не плачь так горько».

Сейчас так уже не пишут. Но разве сейчас не плачут, не стоят на коленях? Плачут. Стоят. Но написать об этом ни у кого не повернется рука. Прочитать об этом было бы почти оскорбительно. Сдержанность. Скупость. Всё загнано глубоко внутрь. Это верно. Так и должно быть. Но, может, она так любила музыку оттого, что рыдание в ней звучало не заглушенное ничем, звучало, не стесняясь себя, бесстрашно. Тут не было запретов.

* * *

– Это то же самое, что владеть Летним садом для единоличных прогулок.

* * *

В меховом ателье. Заказчица:

– Плечи какие безобразные.

– Да не сказать, чтоб безобразные… Ну, почему безобразные? Плечи, можно сказать, как плечи. Обыкновенные плечи.

– А вы, гражданка, не лезьте, не ваше дело.

* * *

Она заведовала мной.

* * *

Мысли какие-то бледные, робкие, вялые – не кровь, а сукровица.

* * *

У Гете торжествует незаконная любовь.

У Киплинга – законная.

* * *

– Ты меня обидела.

– Чем же я тебя обидела?

– Лобиком.

(Мать хмурилась).

* * *

– Она кусается лапами (про кошку).

* * *

– Ты меня жутко утешил.

* * *

– Сейчас такое веяние…

* * *

– У меня пьеса готова. Осталось только слова проставить.

* * *

Надо было, чтоб любовь выболела. Чтоб ее не стало. Надо было ее сломать, разрушить.

* * *

– Моя болезнь, знаете, как называется? Я в медицинской энциклопедии вычитал: старость – не радость.

* * *

Выпьет, крякнет: ремонт!

* * *

– Вы гуляете в одиночестве?

Высокомерно: – О, если бы вы знали, сколько друзей сопровождает меня сейчас.

Понимать ее надо было так: они мысленно с ней, она оживляет их своим воображением.

– Ну что ж, передайте им привет.

* * *

Август в Тарусе.

Ночью падают звезды. В саду слышен стук яблок, падающих с деревьев.

Днем из-за всех заборов слышен стук – оббивают бочки для засолки огурцов и капусты. Трава усеяна молодыми гусиными перьями.

Георгины, гладиолусы, золотые шары.

* * *

«Виновные будут караться вплоть…»

* * *

Я: – После того, как Тамара пошла в партком, муж к ней вернулся и теперь, говорят, носит ее на руках.

Шура: – В партком?

* * *

Я знаю женщину, которая говорит о себе: – Я пишу такую густую прозу.

* * *

У меня советский паспорт!

– Тут у многих советские паспорта!

* * *

Мне говорят: чтоб прозвучало то, что ты хочешь сказать, надо пользоваться этой терминологией. А я считаю, все эти слова так скомпрометированы, что ни до кого не доходят. А молодежь их попросту слушать не может.

* * *

– От зависимости вашей семьи… До такой шикарности мы еще не дошли.

Надо навещать сюда. Да почаще. И там будет хорошо видно.

* * *

По природе предатель…

Убийца по природе…

* * *

– Если в бабе ничего от мужика нет, это плохо. Это значит, что она баба и только баба, и курица и больше никто. А если в мужике ничего от бабы нет, это тоже плохо. Это значит, что он звероватый и злобы в нем много.

* * *

– А ты его любишь?

Подумала и ответила: – Уважаю.

– Что значит уважаю? Я б удавилась, если бы меня уважали – пусть лучше не уважает. Плевать мне на уважение!

* * *

«Но мне понравилась веселая жизнь на колесах, легкий труд; и я стал студентом прохладной жизни и опустился на дно».

* * *

– И жил он, как сказано у Лескова, в неопределенном наклонении…

* * *

Иуда, целующий Христа. Круг, вписанный в квадратную рамку. Темное, почти неразличимое лицо Христа. И фигура Иуды, змеинообразное объятие, губы, протянутые к Христу, и взор, обращенный к римским воинам.

* * *

«Высо́ко, как Коккинаки» – Это может прокудахтать курица, но человек это произнести не может.

* * *

– Он оскорбил его по щеке.

* * *

Цветочница с лицом убийцы.

* * *

– Если ты мертв, не берись помогать.

* * *

– И во мне всё гулом пошло – в позвоночнике гул, в мозгах – гул, в руках, в ногах, во всем организме.

* * *

В эфир ворвалась злобная, решительная, очень деловитая колоратура. Она как-то мстительно выводила свои коленца.

* * *

– Стою в вене! (Медсестра делает укол).

* * *

– Моя прелесть! Сейчас сделаем укольчик! Золотце, поработайте кулачком… так, так… Где там венка? Вот она. Разожмите пальчики, моя прелесть.

* * *

– Он глазами как вцепится…

* * *

Вкрадчивый дождик.

* * *

– Извлеки мне корень поквадратнее.

* * *

И вот она гремит, и вот гремит: «Я зарабатываю… Я покупаю…» Подумаешь! Все зарабатывают, все покупают. И еще: сядет за стол и опять гремит: «Я не голодная». А остальные, что ли, голодные?

* * *

– Дети у тебя. Зачем ты пьешь?

– Подружки такие попались. Подбивают.

– Тебе что, десять лет? Какие подружки?

* * *

– Учителя говорят: язык у тебя бедный. Читай, мол, больше. Я читаю. А что толку? Иной раз скажешь какое-нибудь такое слово из книжки, ну, например, эрудированный – ну, знаете – говорят так, например, эрудированный человек, а девчонки смеются – что это ты воображаешь о себе…

* * *

А я знаю еще слово «концентрированный», но в разговор не вставляю, стесняюсь.

* * *

– Про таких у нас на Украине говорят: куда ни повернется, там верба растет.

* * *

Рыжая, быстрая, полная доброжелательства. Но ее боятся, как чумы: если уколет в ляжку, будь уверен: эта нога из строя вышла. В вену попадает с пятого примерно раза.

* * *

Генерал: – Вот, понимаешь, теперь военное дело немодно. Два сына у меня. Один в инженеры пошел, а другой по гуманитарной линии – в цирковое училище.

* * *

– Не пей, тебе же машину вести.

– «Скорую помощь» не останавливают. Я потому на «скорую» и пошел.

* * *

Детские годы, это годы настоящей, а не пустяковой жизни.

* * *

– Ты что невеселая, с людьми неласковая?

– Будешь за 300 рублей ласковая…

* * *

– Пить надо по месту жительства. (Кондуктор в автобусе.)

* * *

– Идите по направлению прямо.

* * *

– Мы не для того сюда пришли, чтобы они праздновали женский день и кидали свои посты.

* * *

– Курица. А лицо мадонны.

* * *

Голосом срывается на высоких нотах. До писка.

* * *

– Я закрою глаза и с закрытыми глазами попаду в сосну. Видишь, попал! Но ты не удивляйся: я не совсем глаза закрыл, а прижмурился только.

* * *

– Покрывал врагов. А теперь не хочет поглядеть людям в глаза. Прячет их от людей. Нет, не спрячешь, тов. Пономаренко! Не спрячешь от народа своих преступных глаз…

Так говорил один оратор, и другой, и третий. А тот, о ком говорили, всё не поднимал головы, не опускал руки. Он просто умер.

* * *

Представляли начальство, водили по комнатам. Привели в отдел очерка, а там один сотрудник говорил с женой по телефону. Он в смятении положил трубку на стол, а оттуда несся голос жены: «По бабам шляешься, дрянь такая!»

* * *

Пьяная весна. Капли прыгали с крыш, как пьяные. И птицы свистели, как пьяные. И облака неслись высокие, хмельные. И высоко в небе неслись пьяные облака.

* * *

Он был готов к смерти. И к посадке. Но когда угроза посадки стала явственной, он подумал: «Раньше бы…» Теперь он был женат, и у него был ребенок.

* * *

– Ты давно за ним замужем?

– Всю жизнь…

_______

Рассказы А.А.А. [Ахматовой]

– В Гослите при заключении договора платят 25 %. По сдаче рукописи в набор – 35 %. Когда книга выходит – остальные сорок. И вот, когда сдали книгу в набор, я попросила свою редакторшу выписать мне 35 %.

– Кажется, вам 35 % уже выплачивали.

– Если вам кажется, проверьте.

Она куда-то удалилась, а вернувшись, сказала:

– Старшему редактору тоже кажется, что мы оплатили вам 35 %.

– Если и вам, и старшему редактору так кажется, я попрошу вас проверить это обстоятельство у бухгалтера.

Редакторша удалилась, а вернувшись, сказала:

– Бухгалтеру тоже кажется…

И тут я ответила так:

– Если бухгалтеру кажется, его надо связать и тотчас вести в пробковую комнату. Казаться может лирическому поэту, а бухгалтеру ничего казаться не должно. Он должен знать.

_______

Когда мне вручали премию, за моей спиной стоял чей-то бюст – то ли Тита Ливия, то ли Нерона. Он всё время гримасничал, он был недоволен происходящим, и на лице у него было написано: «Кто это? Поэтесса? Ахматова? Первый раз слышу. Сапфо – вот это была поэтесса!..»

Министр подал мне небольшой конвертик. Я поблагодарила и положила его на стол, неподалеку от себя. Министр улыбнулся, взял мою сумочку, расстегнул ее и сам положил туда конвертик. Оказалось, что в нем было миллион лир.

Знаете, как я их потратила? Мы купили шесть чемоданов и напихали в них всякого женского барахла – кофты и прочее. Я приехала в Ленинград под самый Новый год и была как дед Мороз – всем раздавала подарки.

* * *

Я спросила Шуру: – Как ты думаешь, это много – миллион лир?

Шура: – Для человека, который всю жизнь привык обходиться одной лирой – наверно, много.

* * *

– Бог правду слышит, если доживешь.

* * *

– Поменьше рвенья (Талейран).

* * *

– Всякая вещь бывает 1-го сорта или второго (похуже) или третьего (совсем плохого), но дерьмо – не сортится.

* * *

– До 3-х часов ночи играли в бридж, чтобы нас не вытаскивали из постелей. А потом отец ложился и клал рядом с собой револьвер.

* * *

Каспий мелеет со времен Петра Первого. Но такого обмеления…

* * *

А. А. Ахматова.

– Рим… Кто построил все эти здания? Не человек же. Тогда кто же?

* * *

Когда меня подвели к старинному замку, где я должна была получать премию, я остановилась, онемев. Огромная, почти отвесная лестница. Каждая ступенька в полметра. Как же я взойду, если я даже на второй этаж поднимаюсь в лифте? Я одолею несколько ступеней – и похороны по четвертому разряду – покойник правит сам – обеспечены.

Я постояла, подумала и сказала себе: поднимись.

– И что?

– Ничего – поднялась.

* * *

В Ташкенте Нечкина пришла с визитом к Анне Андреевне. На светский вопрос «Над чем вы сейчас работаете?» Милица Васильевна ответила полуторачасовой лекцией на тему «Грибоедов и декабристы». Когда она ушла, А.А. сказала: «Я вижу, что из этого города меня без высшего образования не выпустят».

* * *

– Я хорошо веду себя только, когда я печальный (грустный). Когда я веселый, я веду себя плохо и никак не могу остановиться!

* * *

– Добрый человек любить маслины не может.

– Да никто и не любит, просто притворяются.

* * *

– Как уютненько, как интимненько. Хотите я расскажу вам свои взаимоотношения к мужу?

* * *

– Пушкин очень гладко пишет ямбами, поэтому все понятно. А Маяковский когда ямбами – тоже понятно. Но иногда он переходит на хорей – и тогда – ну, ничего не понятно.

* * *

Уму это было не в подъем.

* * *

Букинист возвращает бывшему другу эту книгу в надежде, что в следующих книгах не будет пропусков ни по вине главлита, ни по вине редактора, ни страха ради иудейска.

* * *

«Порой мне бывает грустно, и в эти минуты мне кажется, что только ты сможешь всё понять, тонко оценить сложившиеся обстоятельства и дать соответствующий совет».

* * *

– Ну, хорошо: я тебе тапочек не купил, ладно. А ты что сделала? Оставила своего мужика в лесу на платформе и ушла с чужим мужиком. Это как будет? Хорошо?

(Он одноногий, с костылем. Она востроносенькая, в платочке. Не очень молодая.)

* * *

– У тебя в душе́ не работают дворники. Они не подметают, и вот всякая мелочь застаивается, и мучает тебя, не оставляя сил для настоящего горя.

– А это горе?

– Нет, – отвечал он беспощадно. – Горе впереди.

* * *

Жизнь трудна, и никто дневников не ведет. Что-нибудь себе сказать. Реже, но на большей высоте.

* * *

– Он за две минуты внимания требует двадцати лет страсти, преданности, любви и пожизненной верности.

* * *

«Тихое оподление души человеческой ужаснее всех баррикад и расстрелов в мире» (А. Куприн).

* * *

– Во-вторых! – кричал он с трибуны. Никто не помнил, что «во-первых» и было ли оно вообще.

* * *

В больнице.

Девочка Оля: – Портки надевать не буду. А зачем мне портки?

* * *

– Ты мне на нервы не действуй! Не капрызничай!

* * *

Неслышно капает из стеклянного баллона кровь – через стеклянную трубку, которая соединяет две резиновые, видно, как по капле, по капле – без стука, неслышно: кап… кап…

* * *

Мальчик откуда-то из глубинки, 12 лет:

– Вре-е-едные… Мучают… Если эдак лечить, так уж лучше не надо… одно мученье. Никогда в больницу не поеду больше… Уеду, не вернусь…

Злобно, мне:

– И вы – мучаете.

– Мне уйти?

– Не знаю.

Стало мне скучновато.

После сонного укола, проснувшись:

– И вы спите, тетя…

– Не хочу, мне тебя жалко.

– Спасибо.

* * *

Я ведь постановила – никогда не ждать спасибо. Однако, нужно? Это плохо.

* * *

Искательно: – Где тут кипяченая вода?

– Я не из этой палаты.

(Стояла рядом с бачком.)

* * *

Ирочке Мещаниновой, которую вчера оперировали, сегодня 2 года. Муж одной больной принес ей верблюда – про верблюжью голову говорит: сяпка (шапка), про снежинки: мухи.

Рот большой, выразительный. Волосы, как лен – белые и кудрявые.

* * *

– Я запоздала с личным счастьем.

* * *

– Я в смысле гуманности хотела стать медсестрой, а в смысле развитости науки я этого представления нисколько не имела.

* * *

Тонкий, страдальческий голос:

– Можно ли откашляться?

– Можно, можно, наши нитки всё выдержат.

* * *

Ночью не так интересно. Спят.

* * *

На одну санитарку 50 человек.

* * *

Сердце, как испуганная птица – нет сравнения точнее.

* * *

Зашитое: как кривая строчка, которую поперек и вдоль перечеркнули красными чернилами.

* * *

Перевязочная. Женская смотровая. Мужская. Одна буфетная на 100 чел.

* * *

– Мы родственникам не врем.

* * *

Вот эта толстая – инструктор по стрелковому спорту! С закрытыми глазами – в яблочко.

* * *

У всех, кто пришел справляться о больных, – просительные глаза. Это делает их всех похожими друг на друга.

– Я насчет Иваницкого… Я относительно Громова…

Одна тетка всё время возвращается:

– Я еще вот чего хочу сказать… Знаете, она какая… Выстирать, вымыть – это только моя обязанность… Она еще когда маленькая была…

Доктор всех помнит. Ни разу не раскрыл книгу.

– Она не поправится.

– ?!!

– Неоперабельный рак пищевода.

* * *

Зоя Флоридовна.

* * *

– Какое с вашей стороны будет мнение?

* * *

– Я вас хочу спросить словесно…

* * *

В халате длинный, очкастый, лысый. Ходит с поилочкой и поит больную мать. Она лежит желтая. Оранжевая. Будто выкрашена в растворе стрептоцида.

* * *

Напротив по коридору – мужчины. Стук костей домино.

* * *

– Каких только болезней не бывает! Подумать только!

Ресниц и веснушек – на троих человек.

* * *

– Вы мне отвечаете за все сердца!

* * *

– Больше всего не люблю дежурить в справочной. Как говорить: «Надежды нет»?

* * *

– Его бы после такой операции – на два-три месяца в санаторий. Как в Швеции делают. А [у нас] он пойдет в пятиметровую комнату.

* * *

Неоперационный день легче. Послеоперационный – куда труднее.

* * *

Хирург долго глядит на эту огромную толстую женскую ногу, которую он должен сейчас ампутировать.

– За мной, ребята! – говорит он и решительным жестом делает первый надрез.

* * *

– Разлука ты, разлука.

– С кем же у вас разлука?

– Со свободой.

* * *

– Можно ли глохнуть, если несчастен? Нельзя. Умирай, погибай, а душа пускай будет жива.

* * *

Раздумья крупной солью я посыпаю веселье.

* * *

Поливанова кто-то со страшной силой хлопает по плечу:

– Здоро́во!

Поливанов видит: незнакомый, ошибка. Но страшно зол за удар. Поэтому, когда тот спрашивает:

– Ну, как Федор Федорович?

– Удар хватил.

– Не может быть! А Петр Иванович?

– Проворовался! – и т. д.

* * *

– Не врет только ленивый.

* * *

– Честные – они жестокие. Им не жалуйся, не пожалеют.

* * *

В позе спящего гладиатора – пьяный.

* * *

В 37-м заступилась и испугалась.

* * *

Ирина: – Одуванчики – цветы из детства.

* * *

– У нее, как у ведьмы-русалки, так и сквозит «черная середина».

* * *

Ничто так прочно не гасит свет в душе, как личные несчастья. Тут уж не отмахнешься, не забудешь – оно вечно с тобой.

* * *

В спокойствии всегда есть какой-то холодок. «Уходилась». Да.

* * *

– При коммунизме на каждом углу будут три крана: с водкой, с пивом и с водой.

* * *

Тесть – зятю: – Не за то я тебя люблю, что ты горький пьяница. И не за то, что ты жизнь моей дочке покалечил. И не за то, что ты вчера морду мне набил. А люблю я тебя за то, что ты простой советский человек.

* * *

«Если б собрать в одно место людей из разных лет жизни – по выбору… Кто был бы у меня тогда?»

* * *

«Я бы сейчас охотно почитала бы Уильяма Локка. Красиво, трогательно и неправда».

* * *

Истину дубиной не вколачивают.

* * *

– Я б его в доме вместо кошки и то не держала бы.

* * *

– Это была семья со всеми мещанскими добродетелями: с чтением вслух по вечерам, с Диккенсом и прочей сентиментальностью.

– Да, припоминаю: что-то такое и в самом деле было…

* * *

– Она такая тихая, такая тихая, даже плюется и то лампадным маслом.

* * *

– Какие у тебя отметки?

– От двух до пяти.

* * *

– А не помешает ли это гражданским установлениям и дальнейшим видам России?

– Перестаньте паясничать.

* * *

Онемевшее от ужаса время.

* * *

– Глаза потускнели, оплыла, на человека стала непохожа. Зачем жила, объясни, зачем?

* * *

– Ненавижу пьяных.

– Ну и глупа. Ты подлецов не люби, а пьяных – обожай.

* * *

Пьяный – он счастливый. Всем кажется, что он как свинья, а сам себе он кажется птицей.

* * *

Тайная внутренняя работа. Ждать неожиданного от телефонного звонка, письма, стука в дверь. Ведь она сказала: вот возьму и приеду. Значит, могла позвонить по телефону или постучаться в дверь.

* * *

Обошли по службе:

– Я давно решил, что это меня не касается. Ну, а он всегда лает в указанном направлении. Он любит начальство. Искренно любит.

* * *

Незрячий дом.

* * *

Заплаканные окна.

* * *

Советчику первая оплеуха, это он наблюдал не раз.

* * *

– Я был бы там не из последних удальцов (в психиатрической больнице).

* * *

В штабе идет совещание. Звонок. Говорит жена. Всё слышно: полевой телефон – он самый звонкий.

– Феденька, третий день мяса нету, я же тебе говорила.

– В гарнизоне нет, и у тебя нет. Будь здорова.

Кладет трубку.

Но ведь можно позаботиться, чтоб в гарнизоне было мясо. Возможна и такая трактовка. Ведь теперь не война, в гарнизоне – жены, детишки.

* * *

– Юмористы очень обидчивые.

– Да, правда. Зощенко, например, очень обиделся на постановление.

* * *

– Не такие мои годы, чтоб это читать – у меня ноги гудут.

* * *

Подлецов, конечно, на свете много. Но самое легкое и самое страшное, что мы можем сделать, это сказать: всё равно тут ничем не поможешь. Нет, я верю в каплю воды. Она всё же точит камень. И в каплю в море. Ничего не проходит без следа. Ни доброе, ни дурное. И, как любила повторять Софья Ковалевская, «говори, что знаешь, делай, что должно, а там будь, что будет».

* * *

«Если зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то даст много плодов».

* * *

Из рассказов Ахматовой.

Тышлер, как ни странно, видел меня очень реалистически: два глаза, один нос – подумать только! И отсюда (тронув висок) ничего не растет. И вот, как будто, в 3-м № «Лит<ературной> России» будет мой портрет работы Тышлера и хвалебная статья обо мне!

_______

– Я выбрала самые понятные стихи Осипа. Но и самые понятные могут показаться кому-нибудь непонятными, и он станет эпицентром землетрясения.

* * *

Обидели при тебе человека – и ты виноват.

* * *

Подполковник Шимкевич сильно возлюбил меня, потому что я его землячка: родилась в Орше.

Этот симпатичный подполковник, опрокинув себе на колени тарелку с ухой, орал на жену, которая ровно ни в чем не была виновата:

– Черт бы тебя подрал! Пошла бы ты к чортовой матери, проклятая баба!

Она – веселая, милая (уралка), даже бровью не повела – вытерла ему табуретку и налила в тарелку новой ухи.

* * *

Во время ухи и водки секретарь парткома сильно распоясался и всё норовил положить руку мне на колено или на плечо. Больше всего ненавижу таких вот седовласых, которые всё делают будто бы по-отечески. Их руку отвести как-то совестно, чего, мол, худого подумала про такого почтенного с благородной сединой.

Потом проводил до дому, зашел в комнату. По дороге всё толковал, какая я хорошая, простая («хоть и такой большой человек») – и что на уху вы приняли приглашение, мы так оценили, вы даже представить себе не можете. А мне вы прямо всю душу перевернули. А когда пришли, сказал:

– Дайте я вас поцелую по-отечески.

– Нет, – говорю.

– Ну, один раз.

Мне сильно хотелось его стукнуть.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу.

– Можно я посижу?

– Нет, идите, я устала, хочу лечь.

– Ну, можно я только папиросу докурю?

Мне стало тревожно. Я знала, что со мной ничего не может случиться, но мне не хотелось ни давать в морду, ни бить стекла.

Тут раздался звонок – звонил майор Манухин, начальник отделения, предупредил, что ко мне сейчас придут женщины о чем-то советоваться. Велел передать трубку секретарю. Уверена, что позвонил он не случайно. Он, видно, знает секретаря и понимает, чего от него можно ждать. Секретарь ушел: «Гоните их скорее, я еще зайду». Почти тотчас за ним пришли три женщины, жены офицеров, советоваться насчет своих дочек. Мы сидели долго, а потом я закрыла дверь на ключ. Еще немного спустя началась беготня, топот, звонки – из лагеря убежал заключенный.

Наутро секретарь был со мной холодно вежлив.

* * *

Мать: – Ох, надоел своими вопросами. Да перестань ты спрашивать!

Мальчишка: – А па-ачему? Ты знаешь, а я не знаю.

* * *

Когда даешь на чай, удивляются безмерно. Проводник в поезде Свердловск – Москва возьмет за 2 стакана чаю и три рубля, и пять и ничуть не удивится. Здесь мне пытались с рубля дать сдачи.

Шофер Коля, пока мы ехали к поезду в Новую Сосьву, подобрал трех человек. Останавливал машину и кричал: «Эй, ты, в лесу, иди, довезу!»

Я не удивилась – получит, думаю, с каждого по десятке, вот и хорошо. Ничуть не бывало. Приехали, вышли, каждый на прощанье: «Спасибо!» – и всё. Коля не удивился. Видно, с тем и приглашал.

* * *

В шестом номере «Октября» за 1963 год есть статья критика Идашкина “Еще раз о “вечной теме” и “героине у зеркала”. Он спорит с И. Виноградовым и Н. Ильиной. Понятия: естественный человек, внутренняя свобода, суверенность личности он ставит в кавычки.

Блистательный памфлет Ильиной совершенно серьезно принял за «опыт литературоведческого анализа». Да…

* * *

Ирочке 4 года…

Она спрашивает:

– Бывает так, что один другого любит, а другой одного нет?

– А почему ты спрашиваешь?

– Я сказала мальчику Вите: я тебя люблю, как маму и папу. А он сказал: а я тебя, как жабу…

* * *

– Ирочка, у тебя есть друзья?

– Это было давно. Я была на саночках, а он на коньках. И он сказал: Ирочка…

* * *

Женя Лисин, 6 лет:

– Мама, кем нужно стать, чтобы зарабатывать много денег?

– Мама, почему у всех соседи, а у нас – хозяева?

– Мама, почему они не верят, что я не буду рвать ягоды, ведь я дал честное слово?

Ночью:

– Ты почему не спишь? Ты думаешь про то, где мы будем жить, когда приедет Петин папа?

– Мама, ты говоришь, чтобы я во всем уступал Пете. А что, если я его обижу, нас выгонят? Нам опять негде будет жить?

* * *

– Я хоть и пенсионерка, а воспитание молодежи плохое.

* * *

Игнатий Иванович Иванов: – Из жизненной практики скажу, что в большинстве своем в выпивке мужа виноваты жены. Такой пример: муж пришел выпивший, хочет кушать. Жена начинает его упрекать, укорять и так далее. Вот и получился скандал. Можно было обойтись без этого? Да, можно было – жена бы думала: муж выпивший, а выпивший человек ненормальный, быстрее накормить его и спать уложить. А утром, когда он нормальный, обсудить его поступок без крика и шума, но только опять не сильно задевая самолюбие и без присутствия детей.

* * *

Был напичкан латинскими изречениями и прочими крылатыми фразами и ни с того, ни с сего – и нисколько не к месту – говорил: «И ты, Брут?»

* * *

– Тебе восемь лет или девять?

– Как когда.

* * *

Самуил Яковлевич Маршак:

– Если человек сызмальства не поймет, что есть нечто более драгоценное, чем золотые часы, он непременно украдет их. Непременно, как бы интеллигентен он ни был. Страшный удар в легкие не так страшен, если у тебя легкие полны воздухом. И он может быть смертельным, если легкие пустые.

Жизнь – как решетчатый мост, мост в дырках: лошадь не пройдет, а быстрый автомобиль промчится, одолеет дыру, не увязнет. Жизнь без высокой мысли – улица без фонарей. Там возможен всякий разбой.

Он же: когда ты слышишь слова «стругать», «рубить» – у тебя возникают ассоциации. Когда ты читаешь, что кто-то «обрабатывает дерево» – никакие ассоциации у тебя не возникают.

* * *

Рассказ Ольги Михайловны Кучумовой (ее не было десять лет).

Осенью приходили отымать жеребят от маток. С утра жеребят заняли, а кобыл впрягли в арбы и телеги. И отправили на полевой стан на обычную работу. И вечером они вернулись. Когда их распрягли, они с громким ржаньем бросились искать своих детей. Они стрелой проносились мимо нас, гривы и хвосты их развевались, глаза метали молнии. Страшное ржанье, адский хор. Их старались загнать по конюшням, тогда они стали выбивать копытами рамы и выпрыгивать из окон. Мы стояли на противоположной стороне, прижавшись к стенам базов, и смотрели. Длилось это буйство до тех пор, пока не вышел старшой и приказал открыть жеребячий загон. Тогда лошади, словно ослепнув от гнева, стали прыгать через жеребят, они носились взад и вперед с громким ржанием, каждая искала своего детеныша. Жеребята вторили им дискантами! Наконец каждая мать нашла своего. Ржанье постепенно стихло, слышалось только какое-то нежное бульканье… Пришлось на эту ночь оставить их вместе.

Но этой картины – как лошади выпрыгивали из окон – мне не забыть. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и не могли опомниться.

– Вот матери, не нам чета, – сказал кто-то. – Вот как надо было бороться за своих детей!

* * *

Маршак:

– Пушкин, когда ему не нравилось написанное, говорил: вяло.

А Станиславский говорил: не верю. Вот это и есть: вяло и неправда.

* * *

Он же:

– Знаете, как мы назвали книгу о вакууме? «Для чего – ничего». Это – название! Это – находка! А теперь говорят: «Напишите о Красной Армии».

Всякая книга должна быть событием, если она не событие – она брак. Перегрузка при недогрузке ума и воображения. Мы не ищем, теряем. Было много колодцев, мы их зарыли, заменили одним водопроводом.

Он же:

– Из будуара в гроб, конечно, неохота.

* * *

Надо было кому-то помочь. Самуил Яковлевич колебался, но потом сделал всё, что надо. Некто: «А почему он так долго не решался?»

Тамара Григорьевна: «У него стеклянный пищевод. Видно то, что у других обычно не видно».

* * *

От писателя что требуется? Александр Сергеевич давно сформулировал. Первое – чувства добрые пробуждать. Лирой. Второе – прославлять свободу. И третье – призывать милость к падшим. Три пункта. И всё.

* * *

– Как ты себя чувствуешь?

– Как дикобраз, проглотивший ежа.

* * *

Нам уже под 70, нам не под силу бороться за правду. Был один, боролся, так ему было 33 года. В 33 года оно легче.

* * *

Проблема шиворота.

* * *

Красивый маленький рот на толстой гнусной харе.

* * *

– Ты нервная?

– Я эмоциональная.

* * *

Из рассказов Паустовского:

Одесса, 6 утра. К Паустовскому, только что сошедшему с поезда, подходит старуха в митенках и бусах:

– Извините, конечно, зря я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но скажите – ваша фамилия, случайно, не Файнштейн?

* * *

Тэффи:

– Я в последнее время совсем одурела от лекарств и работать не могу. Дилемма: погибать в полном уме от спазм или жить идиоткой с лекарствами. Я дерзновенно и радостно выбрала второе.

А я – первое.

* * *

Она же: «Все мои сверстники умирают, а я всё чего-то живу. Словно сижу на приеме у дантиста. Он вызывает пациентов, явно путая очередь, а мне неловко сказать и сижу, усталая и злая!»

* * *

Она же: «Мы очень старые, облезлые, вставные зубы отваливаются, пятки выворачиваются, слова путаются, головы трясутся – у кого утвердительно, у кого отрицательно, глаза злющие и потухшие, щеки провалились, а животы вздулись!»

* * *

О Ремизове: выходя из дому, вешал на никогда не запиравшихся дверях бумажку с надписью:

– Выхожу один я на дорогу.

* * *

«В самый тискучий тиск и последний загон – много о ту пору мудровал человек над человеком – когда, кажется, ну ничего не подскрести, всё использовано, и завалящего не может быть, – я видел – подают!» [Ремизов]

А я видела: не подают.

* * *

В церкви, на отпевании его жены, кто-то подошел к нему и сказал, как приговор, одно слово:

– Несчастный!

«И я глубоко затаил в себе это слово, как Раскольников свое «убивец». [Ремизов]

* * *

Он же: слово – живое существо, а не побрякушка и свинцовый типографский набор.

* * *

Надо терпеть. С этого начинается день. Терпеть со стиснутыми зубами. Меня надо распружинить, так я закручен. А своими недугами я погружаюсь в темное рабство… [Ремизов]

* * *

Меня всегда мучило забвение. Воскрешающая сила памяти. – Бердяев.

* * *

– К какой политической партии вы принадлежите?

– Поэт.

* * *

Утонул, потоп в беде.

* * *

Куда идет Коля, когда он выходит из себя?

* * *

Человечество не придумало ничего лучшего, чем десять заповедей.

* * *

Провалился сквозь асфальт, прожег пятками…

* * *

«Бог ждет от человека дерзновенного творческого опыта. (Это я нечаянно написала: опыта, у него – ответа.) Но этим налагается на человека безмерно бо́льшая ответственность и тяжесть, чем обычное требование победы над грехами. Предельное дерзновение в том, что от человека зависит не только человеческая судьба, но и божественная судьба». [Бердяев]

Вот это мысль!!!

* * *

– Чем вы заняты?

– Интриги, адюльтеры, и притом чужие.

* * *

– Я люблю таких людей, как Софья Петровна. Не очень умны, но трогательно доверчивы…

– Да, но почему-то они всегда бегут за колесницей победителя…

* * *

– А почему я должен этим заниматься? (И это говорит журналист.)

* * *

Канарейка, на которую повесили инвентарный номер, перестала петь.

* * *

Какую чушь, какой условный безжизненный вздор пишут журналисты по сравнению с тем, что знает хлебнувший горя человек.

* * *

– Алешенька, сегодня у тебя день рождения, можешь просить, что хочешь. Я всё исполню. Хочешь, пойдем в кино. Хочешь, покатаемся на машине. Хочешь, куплю тебе любую игрушку в «Детском мире».

Алеша:

– А теперь расскажи мне еще какую-нибудь сказку.

* * *

3 мая 63 г.

Есть такие слова: Ялта. Гурзуф. Мисхор. От них пышет солнечным жаром, морем, густым запахом магнолий. Моя магнолия распустилась. А я загадала на это.

* * *

26.06.64

Распустилась, а на другой день стала черной. Как уголь: сгорела.

* * *

– Ничто не проходит без следа.

– Кроме жизни.

* * *

И вместо человека – имя, фамилия…

* * *

Длинный взгляд. Длинно поглядела.

* * *

Маленькая Нора:

– Танцы бывают вот какие: топные, кружевные, крыльные (показывает).

* * *

– И вот лежат, лежат эти письма. До востребования. И никто их не спрашивает. Не востребует.

_______

Что в этом разговоре его касалось? Что его задело? Что не давало покоя? И мучило, как зубная боль. «Жизнь до востребования». Невостребованная жизнь.

* * *

Июль 63 г.

Шура болен. За окном звенят птицы.

– Запрети им чирикать, – говорит он.

* * *

– Что такое мир?

– Мир – это и ты, и я, и небо, и деревья, и наш дом.

– И тарелка – это мир? И цветочки? И эта чашка?

Во время обыска двухлетняя Галя:

– Дядя, чего ты ищешь?

И потом:

– И этот дядя – мир?

Он:

– Чего она говорит? Сидеть спокойно.

* * *

– Меня зовут Леонид Иванович. И к тому же – Соловьев.

* * *

– У меня как было? Женился, одного шампанского десять бутылок распили. А потом… Эх-ма… Ведь в нашей семье какой был порядок? В получку – она мне пол-литра, я ей конфет. А потом…

* * *

Парикмахерша:

– Экий бы даме вавилон выложил на лобик!

* * *

Дождь хлещет, как прутьями.

* * *

Молодая, хорошенькая:

– Я всё думаю: какой дурак возьмет меня за себя, на свою голову.

* * *

Санитарка, во время войны:

– Мамы, я предупреждаю: головы детям мойте с керосином. Волос тогда будет гладкий, скользкий, и вошь с него будет легко скользить, и яйца не станут откладываться.

* * *

Во время войны молоденькая студентка только что из сельской школы, глядя на запасы директорской жены:

– Это всё ваше?! Ксения Петровна, я вас уважаю.

* * *

Катя:

– Солнце сегодня ржавое.

* * *

Митя Дьяконов – третьеклассник:

– А меня в старосты не выбрали. И я знаю, почему: девочки все голосовали за Люсю Коршунову, а они ко всему очень серьезно относятся, и кричали много, и ее выбрали. Мальчики, конечно, были за меня, но им это всё неважно, и потому меня и не выбрали.

* * *

На могиле преподавательницы директор говорил речь:

– Высокие показатели… Проверка домашних заданий… Снижение неудовлетворительных отметок…

Кончил с веселым облегчением так:

– До свидания… То есть прощайте, Анна Федоровна…

* * *

– Да она, сынок, просто время с тобой провожает. Не нужен ты ей.

– Что ты, мама, она же сказала, что любит меня. Не станет же она врать?

* * *

– А он работает?

– Нет, он занимается.

– В институте?

– Да нет. Он так: в магазине получит кое-что, а на толчке продаст подороже.

* * *

Когда очень есть хочешь, а нечего, положи на живот подушку и прижми покрепче.

* * *

– Мы на дачу нерешительно едем. Может, на месяц, может, на два.

* * *

Голова всё время согнута, словно для того, чтобы ему дали по шее. И хромает, да не просто, а с вывертом, выкидывая ногу в сторону, и похоже, будто он пританцовывает или куражится.

* * *

– Сколько, к примеру, Бельгий поместится в России?

– На Бельгии не мерим.

* * *

Преподавательница математики:

– Ну что ты мямлишь, Смирнов, что ты мямлишь? Ты что, на литературе, что ли? Ты на математике, ты здесь должен отвечать эмоционально, это там, на литературе какой-нибудь, можешь бубнить, как пономарь.

– Разве это школа? У них солдатская форма, солдатская дисциплина, солдатский страх…

* * *

«…Миша вел себя плохо. На уроках русского языка обертался на заднюю парту».

* * *

У Вентцелей.

Андрей укусил Сережу – тот не давал ему кубик. Наплакавшись вволю, Сергей подходит к Андрею.

Сергей: Я тебя никогда не прощу. И летом не прощу, и весной не прощу, и сегодня не прощу.

Андрей: А я тогда к маме уеду и ты меня не увидишь.

Сергей (завелся): И завтра не прощу, и ночью не прощу, и на первое мая не прощу!

Елена Сергеевна: Ну вот что, Сережа! Имей в виду, что ты в Андрее нуждаешься больше, чем он в тебе. Если ты его не прощаешь, так не разговаривай с ним, иди в свою комнату и играй там один. (Уводит Сережу в другую комнату и закрывает за ним дверь, через минуту оттуда доносится:)

Сергей: Я прощу его!

Елена Сергеевна: Когда, на первое мая?

Сергей (неуверенно): Да…

Елена Сергеевна: Ну и играй один до первого мая!

Сергей: Я его сейчас, сейчас прощу!

Елена Сергеевна: Ну, выходи тогда.

(Сергей выходит, идет к Андрею.)

Андрей (!): Я тебя прощаю, Сережа!

Сергей: Я тебя прощаю, Андрей!

(вместе убегают)

* * *

– Пиши заявление «по собственному желанию» и тикай отсюда…

* * *

Последнее письмо Диккенса невесте начиналось словами: «Милый мой критик!» Первое после свадьбы: «Милая Кэт!»

* * *

Маршак: природа ищет линии наименьшего сопротивления: река всегда течет вниз… А человек… На то он и человек, чтоб идти навстречу трудному.

* * *

Он же: какое разное бывает знание. Вот мать знает своего сына. И следователь в тюрьме – тоже его знает… Такая же разница между наукой и искусством. Наука – следователь, она шпионит за правдой, за жизнью. А знание, которого добивается искусство – материнское. Знание = понимание.

Он же: всё человеческое – в частном. Влюбляются – частно. Рождаются частно. Человеческое проглядывает в частном.

* * *

Когда Фришу сказали, что он насильно сохраняет открытыми раны (и в этом его несчастье), он ответил: «А я считаю нечестным завязывать раны, которые полны гноя… и забывать о вещах, которые еще не рассмотрены по-настоящему, не поняты, не преодолены и поэтому не перестали существовать».

* * *

Никогда не забуду осенние желтые березы на ветру. Ветер был сильный. Вся роща разом подалась в сторону, и казалось, что она сейчас понесется в хороводе.

* * *

– Ты, ты, ты, вечно ты… – кричала женщина и, как только он вошел, плача повторила эти слова по-английски. Закидывая рюкзак на верхнюю полку, он сказал:

– Я преподаватель английского языка.

Не взглянув на него, не сделавши паузы и по-прежнему давясь слезами, она пробормотала по-французски:

– Ты… ты…

Мельком взглянув на ее спутника, он вышел из купе.

– Тебе лучше помолчать, – услышал он ленивый мужской голос, – по-моему, наш новый сосед полиглот.

Вот он и на воле… И снова слышит, как мужья разговаривают со своими женами.

* * *

Музыка всё удваивает: если тебе плохо, то она сделает так, что становится вдвое хуже.

* * *

– Белая кость.

– Да, белая гнилая кость.

* * *

– Социальное происхождение?

– Князь.

* * *

– Я для него всё сделала: его уже исключили из партии, выгнали с работы, демобилизовали. А вот она не работает, сидит дома. Как вы думаете, что я могу для нее сделать?

* * *

В вагоне. Неподвижно сидит красивая мама. А молодой папа одевает Олега, вытирает ему нос и проговаривает все слова, которые положено говорить маме:

– А вот мы сейчас наденем Олежке валеночки… А вот мы сейчас…

Мама сидит у окошка и говорит:

– Должна же я куда-нибудь смотреть.

* * *

– Какой обаятельный салат!

* * *

– Мы смотрели с Люсей фильм – обревелись. Там один влюбился в девушку и опоздал на подлодку. Ему грозят. Ну, наказание. Девушка переживает – ужас. Отец у нее адмирал, она просит: выручи, мол. А отец – ни в какую.

А пока молодой человек на свидание ходил, лодка потонула, и потонул его задушевный товарищ. Как он переживал – это ужас. Взял наган и пошел на кладбище, чтоб себя застрелить. А тем временем приезжает в город мать того, кто потонул. Приезжает в гости, ничего не знает, веселая такая. И вдруг известие, представляете?

Переживала она – ужас. Мы с Люськой обревелись. А тот, что влюбился, себя не застрелил, его один капитан отговорил…

* * *

Глеб Иванович Коржуев.

– Вот вы написали про клеветницу Соловьеву. И зачем только она клеветала? Невозможно понять. Женщина, сидишь в тепле, платят тебе зарплату – ну и помалкивай. А она доносы строчит. Все плохие, она одна хорошая. Вот я вам сейчас тоже про одного клеветника расскажу. Он нам родственник. Но далеко, далеко, почти, можно сказать, никто. На какую гулянку ни придет – сразу шум устраивает. На заводе то же самое – выпьет и круг почета делает – обходит всех и каждому что-нибудь этакое скажет. Прямо в цель – ты, мол, сволочь, а ты, мол, жулик. А за что, про что – неизвестно.

А еще у меня сосед. Сильно пьющий. Я рассуждаю так: напился? Ну и сиди у себя в комнате и безобразничай там. Но тоже – не свыше нормы, поскольку комната у тебя не изолированная. А он, понимаете, не только выпивает, но и пацана своего бьет. Семи лет нету, а его бьют, один раз чуть голову не пробили. Я сказал ему – ударишь его еще раз, я тебя под суд отдам. А он: Мой ребенок, что хочу, то и делаю. А я ему: «Не твой, а общий, раз у тебя такая установка». С тех пор не пьет, а мальчик оживел.

* * *

Давайте по фактам, а не по логике.

* * *

– Статья 58-гроб-десять.

* * *

19 апреля 65 г.

Под открытыми больничными окнами стоит женщина и заклинает:

– Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!

Тот, кому это говорится, должно быть, не очень верит. Но голос выкликает всё надрывнее:

– Всё будет хорошо, всё будет хорошо.

* * *

Холодные апрельские сумерки. По бульвару идет старушка: оглядывается, оступается, постоит, подумает, опять пойдет.

– Бабушка, вы куда идете?

– В Тверь…

Жутковато…

* * *

«Мысли едва ворочаются, как раздавленные крабы» – вот это со мной и происходит сейчас (22 апреля 65 г. Больница) – Ренар, Дневник.

* * *

«Отец и мать всем обязаны ребенку. Ребенок им не обязан ничем». (Жюль Ренар. Дневники. 141 стр.)

* * *

«Часы отвращения, когда хочется не иметь никакого отношения к самому себе» (там же, стр. 265).

* * *

«Каждое утро при пробуждении ты обязан говорить: “Я вижу, я слышу, я двигаюсь, я не страдаю. Спасибо! Жизнь прекрасна”. (Стр. 458, там же.)

* * *

«Мучиться от одиночества и искать его…» (Там же.)

* * *

Яркий голос соловья – надо же уметь ТАК сказать!

* * *

Еще крик под окнами больницы:

– Ба-а-бушка! Выйди! Ба-а! Выйди!

* * *

К одной из девочек в круглосуточном детском саду – двухлетнему заморышу со сплющенным личиком и кривыми, радугой, ногами – ходили только брат и сестра. А мама всё не шла. И на четвертый или на пятый раз, когда мама не пришла, эта девочка, не умевшая говорить ни слова, вдруг с плачем вытолкнула первую фразу:

– А мама-то всё на работе! – мама, которая, тем временем, умерла.

* * *

20 мая 65 г.

Вчера умерла женщина после такой же операции, что у меня. Накануне ей исполнилось сорок лет.

* * *

Мы имеем факты грубостей и чаевых.

* * *

Столовая в сорок посадочных мест.

* * *

Подрался с Труфановым и применил нож.

* * *

– У меня настроение не в тех оттенках.

* * *

– У нас уже имеются должные ростки среди населения.

* * *

– Общественного лица не имел по причине фронтового ранения.

* * *

– Я скажу по линии баритонов.

* * *

«Он оскорбил меня разными поименованиями, как-то: сволочь».

* * *

Следующая запись – пародия Ф.А. на монолог ее хорошего знакомого, писателя Н. Д. Оттена.

В 1919 г. Евгений Иванович Замятин чувствовал себя так, будто он держит в обеих руках разорванную цепь культуры, которую только ему дано соединить…

Происходит одна очень простая вещь… Происходит одна любопытная вещь…

Катулл, будучи обманутым своей возлюбленной, как кость бросил бессмертие своему сопернику… Когда в 1916 году у нашего швейцара Никифора умерла жена, мой отец надел креп на рукав и пошел к нему… Он не поручал этого своей секретарше…

Кстати, я вспомнил одну вещь. Однажды, это было под Ленинградом, кажется, в Репине, старик Эйзенштейн сказал мне: знаете, Коля, должен сказать вам одну любопытную вещь. Я окончательно понял: кино – самое массовое из искусств. Я хотел бы, Коля, чтобы вы вдумались в мои слова.

Я вдумался. И я понял одну очень любопытную вещь…

Да, удивительная, разительная вещь… Кино, действительно, тут уже совершенно не может быть спору, самое массовое из искусств. Не спорьте, Фрида: самое!

Удивительная все-таки штука, давайте наконец подумаем, Фрида, для чего служит пища, которую мы поглощаем: а) она питает стенки желудка, б) попадает в вены, в капилляры, и наконец…

Простите, я сделаю логический прыжок… Так, возвращаясь к тому, что я хотел сказать… простите, я перескочу… Я хотел сказать, что вы назвали свой роман довольно нахально… Счастье, которое вы нарисовали – вполне умозрительно… Боже, как робко вы прошлись по целой куче вещей… Вы, в сущности, человек неталантливый… Простите. Я перескочу. Однажды Миша Шнейдер сказал мне одну любопытную вещь… Он сказал… В нашем кругу происходит одна любопытная вещь: у нас не жены, а переходящие кубки… Простите, я сделаю логический прыжок… Видите, Фрида, вы человек несомненно одаренный… Но если бы я писал на тему «Семейного счастья» настоящий роман, я женил бы Репина на Тане, Лешу на Марине, а Зимарева на Саше…

* * *

Попутчик:

– Женился я рано – и вот, начал по бабам бегать. Даже в другой город уехал и вроде бы про жену забыл. Ан, нет. Прошло пятнадцать лет, и я вернулся к ней. И сейчас мы очень хорошо живем.

– А жена, пока вас не было?..

– А что она, не человек, что ли?

* * *

В парикмахерской – клиенту:

– Вы на него внимания не обращайте, это мой муж.

* * *

Манекены с нездоровым цветом лица.

* * *

Строгая чистая комната, в которой нет места ни котенку, ни ребенку.

* * *

Загадка четырехлетнего Сережи:

– Что такое: было – и нет… (сон)

* * *

Больница. Дежурю у Веры Максимовны. На соседней кровати плачет парализованная старуха. Около нее дочка лет 35-ти:

– Ну, чего ты плачешь? Хочешь на другую койку? Думаешь, лучше тебе от этого будет? Только хуже. Температуру нагонишь. Всё выдумываешь чего-то. Ну тебя, в самом-то деле. Не всё тебе равно, где лежать? Кто это виноват, что тебе плохо? Не понесу я тебя. Что это я тебя понесу, я тебя грохну на пол. Этого ты добиваешься? Тебе всё не слава Богу. Еще плачет… Тоже мне… Хоть плачь, хоть кричи – лучшего-то не выплачешь. То ей, видите ли, не так. То ей, видите ли, тёмно. Чего бы тогда-то думала? Как маленькая, прямо я не знаю. Да замолчи ты, Христа ради. Ой, ей-богу, ну что такое…

* * *

Пустые, остановившиеся глаза.

Измученные губы.

* * *

Истошная мысль.

* * *

Вода. Паводок. Сын. Пасынок. Дочерица (не доченька, а дочерица, девица), падчерица. Между обедом и ужином был паужин – неполный ужин.

* * *

Маршак:

– Я не люблю, когда всё ясно. Я люблю, когда остается загадка. Пушкин оставил много загадок. И Леонардо оставил неразгаданную улыбку: думайте, мол, гадайте…

* * *

– Правда, что я тебе не родимый?

– И что ты говоришь? Вот ты болел, я с тобой столько возилась. Стала бы я с чужим столько возиться. (Успокоился, больше не спрашивал.)

* * *

Старая еврейка, нараспев:

– В какое трудное время мы попали жить…

* * *

Недоволен эпохой? Охай!

* * *

Спившимся надрывным голосом:

– Граждане! Я только что из тюрьмы! Через три дня иду в психическую больницу! Подайте! Спасибо, девушка! Спасибо, мамаша! Спасибо, граждане, добрые люди!

Тем же спившимся голосом на весь вагон:

– Самое дорогое на свете, это мамочка! Некоторые говорят, что жена! Неверно! Мать сама куска не съест, а ребенку отдаст. А жена сожрет, а про тебя не подумает!

Чуть погодя:

– И врагу не пожелаю получить шизофрению! Стать дурачком! Прощайте, граждане!

* * *

– Здоровье мое больное.

* * *

О грядущем не ведать, не ведать, не ведать. О прошедшем забыть и сегодня проспать; не любить, не читать; не грешить; не обедать; не учить и не спорить; не думать; не ждать. – И.М. [Дьяконов].

* * *

Лицо, рябое от слез.

* * *

Высокий, прозрачный, холодный день. Голубая лыжня.

* * *

Голая пуля. Грохочущий ливень.

* * *

Кто это знает, кто это знает, об чем думает человек, когда он жизни себя решает? Вот повесился наш сосед. Ты спросишь – почему? Вот слушай. И пойми, если можешь.

У соседа у нашего, у Николая, жена и пятеро детей, а шестой уже отделился и живет в Векшине. Николай с женой жил не больно хорошо, однако, видишь, шестерых ребят прижил.

И вот заболела у Николая мать. А он, хоть и сам скоро дед, свою мать любил очень. Она у него в 26 лет вдовой осталась. Молодая, красивая, а замуж не вышла, чтобы сына отчим не обидел. Молодая, веселая, ее мужики вот как любили, но она всем – от ворот поворот. У меня, мол, сын, я про него думаю. И Николай это ценил.

Ну, когда мать заболела, Николай собрался к ней в больницу и говорит жене – дай, мол, мне два яйца и пол-литра молока. А жена ему: «Нет у нас ни яиц, ни молока». Ну, он вздохнул и пошел в больницу пустой. Навестил, вернулся, сел на кровать, снял сапоги и слышит ногой, что под кроватью корзина. Вытащил корзину, а там полно яиц. Крупные, белые, одно к одному. Тогда он пошел шарить по избе и что ты думаешь? Молоко нашел. Целый бидон. Тут он позвал детей и каждому дал по два яйца. А потом себе взял парочку и как шваркнет их об пол – разбил. Вот, мол, матери их пожалели…

Тут жена возьми и приди. Увидела скорлупки и как вскинется. Побежала в Векшино, привела старшего сына, и тот как почнет отца лупить. Жена Николаю глотку заткнула, а сын ему по зубам – хрясь! А потом под вздох – хрясь! И пока бил, всё зверел, зверел, а мать его подбодряет: бей, мол, бей, чего жалеть! Он добра не жалеет, и ты его не жалей!

Избили Николая. Он лежит – и вздохнуть не может. Сын ушел, дети спать легли, а он пошел в сарай и повесился…

* * *

Урок музыки.

– Я выкрикиваю слишком?

– Да. Выкрикиваешь. Эту тему в оркестре ведут четыре фагота, представляешь, какой густоты должен быть звук?

* * *

Он такой ленивый, что ему лень даже иметь черты лица. У него лицо постепенно превратилось в пятку.

* * *

В Ленинграде был Детский Университет. Маршак сказал Тихонову в 37-м году:

– Если со мной что-нибудь случится, возьми это дело в свои руки. Оно поэтом начато, поэтом будет и продолжено – это хорошее, святое дело…

Разговор был наедине.

Чуть спустя Мирошниченко сказал с трибуны:

– А Маршак государственное учреждение передает из рук в руки – какое у него на это право? И, значит, он знает за собой вину, если понимает, что его могут репрессировать.

Вот таким путем…

* * *

Если не просишь сочувствия, т. е. не жалуешься – люди страшно легко начинают думать, что тебе и так легко, без сочувствия.

* * *

Белые ночи и черные дни.

* * *

Беззвучно – как во сне. Без запаха, без цвета – как во сне.

* * *

И.М. [Дьяконов]: «Когда человек перестает интересоваться другими людьми и новыми стихами (если раньше любил!), это – грозный признак, это – начало конца».

* * *

Могу – помогу. Не могу – глазом не моргну.

* * *

«Дорогая редакция! В нашем классе очень много плохих ребят. Но всех хуже Толя Петрушкин.

Зоркий Глаз.

Писать больше нечего. Прошу пропустить мою заметку. А фамилию скройте. А то ребята узнают. С пионерским приветом!»

* * *

Без гитары ты не комплект.

* * *

– Что делать? Как на похоронах Сталина: разбегайся, а то задавят.

* * *

– Ты учитель и потому указываешь им путь по лестнице. И, конечно, не советуешь прыгать с десятого этажа. Между тем все лестницы ведут в тупик. Можно спастись только прыжком. Но можно и так: всю жизнь ходить по лестницам и коридорам и не замечать тупиков. И хорошо себя чувствовать. Да, можно и так. Но лучше воспитывать детей по мерке великого человека: полная свобода! Никаких иллюзий! Будут ходить как в башмаках на несколько номеров больше. И натрут мозоли. Но, может, дорастут до этой обуви.

А уж кто непременно должен уметь прыгать – это писатель. Прыгать с шансом 10/1, что разобьется. Бросаясь в водоворот, нельзя знать, хороший ли образец ты подаешь. Бросаешься, потому что не можешь иначе.

* * *

Знание – это яд. И человек не может спокойно жить с тем знанием, которое у него есть. Конечно, он может закрыть глаза. Но это уже давно не выход…

* * *

Мальчик семи лет:

– А я в школу больше не пойду. Ведь читать уже научился. И всё.

* * *

Кто едет верхом на тигре, с него не сойдет. [Французская пословица.]

* * *

В суде. Ждут решения суда. Говорят о подсудимом.

– Застал у жены и стукнул.

– О, доведись мне, я бы ему ноги повыдергивал…

– А он пьянствовал, муж-то. И по бабам бегал. Что же ей? Она взяла и сама об себе позаботилась.

– А зафиксировано это дело?

– Какое, то есть?

– Ну, что пил он и прочее.

– Нет, только сейчас, на суде выяснилось.

– А ведь какое дело: тот, которого у чужой жены застали, сам тоже женатый. Ох, я бы ему показал! Сам бы его стукнул и его жену ро́дную тоже привел бы, чтоб она от себя добавила.

– А самоуправствовать не положено. На всё закон есть.

– Закон – законом, а застанешь…

Парень. Слушает внимательно, молча. И вдруг задумчиво говорит:

– Вот женюсь и жену свою сразу повешу.

* * *

В доме у знакомых про гостя, который ел без передышки, Шура спросил меня потихоньку:

– А что он делает в свободное время?

* * *

Бешено блестя глазами, с упоением сообщила, что бросила курить и потолстела, стала делать зарядку, похудела, вырвала зуб, хочет вставить фарфоровый, а ей суют металлический…

* * *

200 книг Явича. Он сжег их – одну за другой, одну за другой.

* * *

– Денег совсем нет. Давай продадим черту душу.

– Он и так затоварился…

* * *

– Ох, какая здесь немыслимая красота. Теперь я понимаю, почему писатели и художники и другие ТОНКИЕ натуры хотят жить вне Москвы. Здесь им легче творить и создавать свои полотнища. Теперь я понимаю, почему Толстой Лев Николаевич говорил: «Вне своей Ясной Поляны я не могу творить и достигать». В этой части он был прав…

* * *

– Я – человек редкой душевной чистоты и прелести.

* * *

– Непонимание движет вперед науку. Вот Ньютон – не понимал, почему яблоко падает на землю. Посидел, подумал, понял. Теперь и мы понимаем. Но… упиваться непониманием не следует.

* * *

Жонглеры выбежали легкие, веселые, нарядные. Стали подкидывать мячи, кегли, обручи и… ронять их. Как будто их задача была – не поймать, а уронить. От сраму все пропадали и не знали, куда девать глаза. Поскольку это были ученики циркового училища, кто-то с надеждой сказал:

– Может быть, у них по общеобразовательным предметам отличные отметки?

* * *

– Любишь ли ты жизнь?

С глупым выражением:

– Да!

– А чего любить? Чего любить?

* * *

«У меня нет ни времени, ни сил касаться чуть-чуть. Или – только доверие, только уважение, только – сколько смогу – забота. Если бы вы стали поступать скверно, я бы горевала, но приняла бы это, как стихийное бедствие. И мне непонятно – как это – ссориться, мириться… Если человек – не твой, значит он исключается. И всё. И больше он никогда не включается.

Бывают и другие люди – тут может быть и лад, и ссоры, и расчет, но это не те люди, которые необходимы как элемент самой жизни и которые и есть жизнь, смысл ее».

* * *

10-летняя дочка – матери:

– Я все двойки исправила, так ты обрадовалась и совсем мне на шею села.

____________

Она же:

– Я тебе все задачи на каникулах решила, а ты…

* * *

– Нет ничего дороже детской ласки. (Помолчав, патетически добавляет.) Искренней детской ласки.

* * *

– Бюрократов надо жрать и выплевывать пуговицы.

– Я знаю. Но у меня нет зубов.

* * *

Голос человека, который посадил его.

* * *

Объявление на заборе в Малаховке: «Девочка лет семи ищет подругу».

* * *

Какой тоской душа ни сражена,

Быть стойким заставляют времена.

* * *

– Для меня асфальт кончился.

* * *

Ниже мы приводим письмо Ф.А. к писательнице А. Я. Бруштейн, ее близкому другу. Письмо находится в РГАЛИ, в фонде А. Я. Бруштейн.

12. II 1965 г.

Дорогой друг, милая моя Александра Яковлевна! Мы с Вами виделись в проклятые мартовские дни 63-го года. Верно. Очень помню их. Темные и беспросветные были денечки. Но у меня было еще одно свидание с Вами: 9 октября 1964 г. В большом, битком набитом, зале ЦДЛ. Я ненавижу юбилеи. Мне на них всегда безумно скучно. Но тут всё было по-иному. Я никогда не видела зала, который был так полон любовью. Так заряжен любовью. Зал, готовый взорваться от любви. А мне от любви к Вам всё время хотелось плакать.

Мы с Овадием Герцевичем пытались прорваться к Вам, когда всё кончилось. Но Вы нас просто не увидели – так устали и такое множество лиц было вокруг Вас.

Очень я Вас люблю и всегда помню.

Послезавтра будет месяц после операции. И больше двух месяцев, как я в больнице. Вы ведь знаете, это совсем особая страна – больница. И если мне еще суждено когда-нибудь сидеть за пиршественными столами, я никогда не забуду мысленно сказать: «За тех, кто в больнице!»

Как с желтухой у Михаила Сергеевича? Вот уж чего ему не надо, так не надо! Если будет у Вас свободная душа, напишите мне про него хоть несколько слов.

У меня есть читатель в Магадане, шофер. Я на днях получила от него письмо. Он рассказывает о разных своих горестях и добавляет: «Видно, мой асфальт кончился».

Так вот, я не знаю, кончился ли мой асфальт. Боюсь, что кончился. Но идти можно и по булыжнику и по незамощенной дороге, верно ведь? Ну вот, так держать! А пока меня лечат каким-то сильно-действующим заморским лекарством. Судя по тому, как оно лишает сил, оно, наверно, здорово полезное.

Целую Вас крепко, моя дорогая и любимая. <…>

Ваша Фрида.

Да, еще вот что хотела Вам сказать: рождение Гали и Саши – предусмотрительнейший поступок всей моей жизни. Они выхаживали меня неотступно, спокойно, твердо, мягко, толково и даже как-то весело. Я знаю, Вас это порадует.