Худой Лалл-Сингов конек с трудом вскарабкался на холм по каменистой тропе. Гаррис остановил конька подле круглой башни в центре холма. В конце концов, конь служил ему не так уж плохо, а лучших в британском лагере нет. Не хватает лошадей даже в кавалерийских частях.

Отсюда, с Ладловской вышки, хорошо видны были высокие белые зубчатые стены, башни и бастионы осажденного города.

Осажденного?.. Трудно сказать, кто больше похож на осажденных: повстанцы в крепости или королевские войска, засевшие за холмами.

Каждый день их тревожат то с правого, то с левого фланга, режут коммуникации, не дают подвезти продовольствие, боевые припасы. По ночам сипаи выкатывают из ворот крепости легкие пушки, подтягивают их почти к самому Хребту и обстреливают лагерь. Чуть ли не каждую ночь приходится перетаскивать на новое место палатку самого командующего, повстанцы очень метко стреляют. Генерал уже заболел от трудов и огорчений, он не знает, у кого просить помощи: связь с Калькуттой прервана, генерал Кольвин в соседней Агре блокирован мятежными войсками, единственная дорога, связывающая их с Пенджабом, — Курнаульское шоссе — всё время под угрозой. Каждую ночь на шоссе засады; только покажется британский конный пикет, его тут же на месте уложат засевшие по бокам дороги крестьяне. Ни в самом лагере, ни на шоссе нет покоя ни днем, ни ночью. Куда ни ступишь в этой стране, — земля горит под ногами. А тут еще малярия, холера, солнечные удары… Проклятое пекло!..

Но сегодня — большой день. Сегодня из Пенджаба наконец прибывает подкрепление — настоящие войска — старый британский королевский корпус «Белые Рубашки».

Знаменитый корпус! Полвека назад, еще при лорде Лэйке, «Белые Рубашки» брали приступом эту самую крепость Дели. Ни один королевский полк индийской службы не сравнится с «Белыми Рубашками» храбростью в бою, выносливостью, привычкой к тропическому солнцу.

«Старые Белые Грязные Рубашки лорда Лэйка», — называют их в Пенджабе за светлосерые дымчатые мундиры, на которых точно осела пыль тропиков за столетие.

С небольшим запасом довольствия в ранцах, с шестьюдесятью патронами в сумке у каждого, они проделали двести миль за девяносто часов, под июльским солнцем, и к полудню вышли на Курнаульское шоссе, в нескольких милях от лагеря.

Только сейчас прискакал верховой: «Белые Рубашки» очень бодры, поют свою отчаянную песню — «Джонни, мой мальчик», — и меньше чем через час будут в лагере.

Гаррис ждал их прибытия, стоя на вышке в центре Хребта. Снизу к нему поднялся лейтенант Франк. Они видели какое-то движение на ближайшем участке городской стены, недалеко от Морийского бастиона.

Значит, повстанцы уже проведали о приближении «Рубашек»?

— Не туда смотрите, полковник! — Франк указывал правее, в сторону Кабульских ворот.

Ворота были открыты настежь. Большой отряд сипаев выходил из крепости с барабанным боем, как на параде.

— И пушки тащат за собой! Глядите!

Сипаи выкатывали из ворот легкие полевые пушки. Горожане суетились вокруг, помогали солдатам.

Облачко пыли поднялось далеко на Курнаульской дороге. Это шли «Рубашки».

— Внимание, Франк!..

Частая ружейная пальба неожиданно донеслась откуда-то слева. Навесы давно опустевшего загородного Птичьего Рынка у самого шоссе вдруг ощетинились ружьями.

— Повстанцы!

— Как они забрались туда?

— Должно быть, вышли из крепости еще с вечера и залегли.

— И с другой, с другой стороны! Глядите!

Красные куртки туземных солдат, точно из земли возникнув, выросли вдруг вдоль сухого ложа канала и вперебежку понеслись к шоссе.

— Франк, это наш взбунтовавшийся Девятый!

— Да, аллигурцы!.. Они, они!..

донеслось с шоссе. Это шли «Рубашки». Аллигурцы, забегая с канала, отрезали им путь.

Пушечные ядра взметнули землю на шоссе, по ходу «Рубашек», и дальше за поворотом дороги. Песня оборвалась. Защелкали ружейные выстрелы.

Далеко позади «Рубашек» по шоссе подтягивался большой обоз из Пенджаба, с мукой, сахаром, лекарствами, вином, патронами, одеждой.

— По обозу бьют!..

— Знают тактику, подлецы!..

Сипаи уже добежали до шоссе. «Дэ-эн! Дэ-эн!»-разнесся боевой клич индусов. Рукопашная пошла прямо на дороге. Пушки замолчали.

— Ого, как дерутся! — сквозь зубы заметил Франк.

«Мои всегда были отчаянные храбрецы!» — чуть не сказал Гаррис, но спохватился.

— Разбойники! — сердито выговорил он.

— А там?.. Святой Патрик, что же там такое?

За холмом, справа от шоссе, — большое облако пыли. Кто это скачет наперерез? С гиканьем, с обнаженными шашками? Наискосок через равнину, всей лавиной обрушиваясь на шоссе, скакали конные совары.

У Гарриса перехватило дыхание.

«Сейчас отрежут дорогу в лагерь!..»

На шоссе началась такая свалка, что трудно уже было что-либо разобрать. Гаррис видел только, как смешались светло-серые мундиры королевских солдат с красными куртками пеших сипаев. А совары с гиканьем шли наискосок, отрезая «Рубашкам» путь к мосту через Нуджуфгурский канал.

Гаррис сбежал с каменных ступенек башни.

— За мною, Франк! — крикнул Гаррис, забывая о том, что лейтенант пеший. Он вскочил в седло и дал шпоры своему коню.

«Рубашек» теснили, сгоняли с мощеного шоссе на изрытую трещинами сухую равнину.

Гаррис скакал к шоссе, напрямик через россыпь камней, через заросли колючей травы.

Главное, чтобы «Рубашки» успели вовремя прорваться к мосту через канал. Тогда они еще смогут укрыться в лагере за Хребтом.

«А, черт, повстанцы отрезают обоз!..»

Всё смешалось на шоссе. «Белые Рубашки», прыгая через опрокинутые повозки, спасались кто куда мог, — к каналу, в ров, в густой кустарник. Упряжные волы мычали и рвались под обстрелом, натягивали постромки, опрокидывали обозные фуры. Раненный снарядом слон, яростно трубя, всей громадой туловища обрушивался на землю, подминая людей, животных. Не поспевая к мосту, «Рубашки» кидались в воду, тонули, бросали оружие, коней.

«Белые Рубашки» бегут!.. Гордость Верхней Индии, старый королевский корпус… Бегут, бросая оружие, обоз, полковое имущество… Боевое снаряжение, походные койки, лекарства, ром, рис, — всё, что прислали из Пенджаба… Позор!..

Гаррис ощутил теплую струйку крови у себя над ухом. Когда это его задело? Он и не заметил.

Верблюды, роняя тяжелые вьюки, разбегались по равнине, офицеры скакали через брошенное поле, спасаясь к лагерю, к британским палаткам за холмами.

Вот и лагерь. В большой палатке походного госпиталя суета, стоны. Койки все заняты, раненых кладут уже на землю. В двойных индийских креслах-носилках приносят новых.

Вот с одиночных носилок, из-под красных занавесок, бессильно свисает чья-то рука. Кто ранен? Полковник Честер, тяжело.

Доктор Бэтсон бледен от переутомления, капли пота блестят у него на лбу.

Раненые лежат на полу, дожидаются очереди. Санитар-индус прошел с грудой корпии в большой чашке. Доктор кивнул санитару: полковника на стол. Честер без сознания, он ранен в голову. Гаррис смотрит не на полковника, а на лицо Бэтсона. Доктор осмотрел рану, выпрямился, молчит. «Будет жив?» — одними глазами спрашивает Гаррис. Отрицательный кивок: «Безнадежен!»

Какой тяжелый день: шесть офицеров ранены, два из них тяжело, и вот — сам полковник. А сколько солдат!..

Полчаса спустя конные совары уже скакали обратно — броском через лагерь, с бешеной смелостью разметав палатки, рубя направо и налево. Они пронеслись через восточный угол лагеря, оставляя за собой смятение, испуг, перемахнули через сухое ложе старого канала и подскакали к стенам крепости. Ворота настежь раскрылись перед ними, горожане ликующими криками приветствовали их.

До позднего вечера шумел народ в крепости, празднуя победу. «Джонни, мой мальчик, не езди в Индию», — плясали мальчишки на городской стене.

А «Белые Рубашки» по одному, по-двое, избитые, израненные, в пыли, в песке, в колючках, только после захода солнца начали собираться в лагерь. Собираться и просить пристанища в палатках Семьдесят пятого пехотного полка. Их долго еще гнали в сторону от Курнаульского шоссе конные разъезды соваров.

«Белый жемчуг падает в цене», — писал в тот день в потайном письме один богатый купец из Дели своему доверенному приятелю, продавцу воска, в Лагор.

«Белым жемчугом» купец условно называл королевские войска за их светло-серые походные мундиры; «красным маисом» — полки восставших сипаев, за красные форменные куртки.

«Белый жемчуг падает в цене, — писал купец, — зато красный маис идет в гору».