«Внедорожник» Семидорьева несся на бешенной скорости по выжженной, алчущей влаги степи. Сейчас карета полностью оправдывала свое название, ибо дороги как таковой не было, а степь, хоть и казалась с виду довольно ровной, преподносила зачастую крайне неприятные сюрпризы. К таким сюрпризам относились невесть откуда взявшиеся бугры, рытвины, сокрытые от глаз толстым слоем пожухлой растительности.

Попадались и норы шхериков — местных грызунов. По величине будучи с добрую свиноматку, норы они рыли под стать себе. Хорошо бы просто рыли, так нет же, и по части маскировки эти зверьки были преизрядными специалистами. Уж ежели вход замаскирует, так замаскирует — в полуметре от него пройдешь и ничего не заподозришь. Оттого и название — шхерик. От блатного «зашхериться», завезенного в свое время на Новую Землю, да так и осевшего здесь, впаявшегося намертво в лексикон дойчерусичей наподобие угря-прилипалы.

Не так давно колесо кареты уже провалилось в одну из таких нор и, если бы не съемный обод, путешествие наверняка можно было бы считать законченным. Удар был настолько силен, что и сам купец, и его попутчик едва не вылетели с козел.

Ай да голова! Ай да умен! Не побрезговал обзавестись привязными ремнями — и вот результат налицо: они оба живы, а карета продолжает катить себе дальше, как ни в чем не бывало.

— Сам себя не похвалишь — никто не похвалит! — изрекая общеизвестную поговорку, Анатолий Ефремович украдкой покосился на своего пассажира и чело его омрачилось.

За всю дорогу от самого Петрограда тот не проронил ни слова: губы плотно сжаты, глаза в одну точку уставлены. Смотрят куда-то далеко, за горизонт, как будто узрели там нечто такое, чему и названия-то в русском языке нет. Он еще раз проследил за направлением взгляда сиртьевого посла и покачал головой с легкой укоризной. Нет там ничего, на небе ни облачка.

— Ну не желаешь ты говорить, и черт с тобой, мы и более неразговорчивых видали!

Как и следовало ожидать, и на это его изречение никакой видимой реакции не последовало. Посол как сидел, так и продолжал сидеть на своей сидушке, покачиваясь в такт движения кареты. Да, несомненно, во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее. Но что бы это могло быть? Что могло вполне здорового с виду и в меру общительного мужика заставить вести себя так, как будто у него в семье кто-то умер? Судя из того, что ему велено было самолично доставить посланца к своим да еще не иначе как в целости и сохранности, переговоры на высшем уровне прошли вполне успешно. Что это значит? А значит это ни больше ни меньше как новую жизнь, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ужель все-таки и вправду конец войне?

Мда…. Мимоходом почесав подбородок, купец опустил руку в притороченную к сидушке суму: фляга была на месте. Он нащупал ее двумя пальцами и, чуть подумав, вытянул на свет, удерживая за узкую горловину. Глотнуть, что ли? А почему бы и нет? Повод то вот он, рядом сидит, стопроцентный гарант его будущего благоденствия.

— Уххх, горемычная, хорошо пошла!!! — адское зелье волной прокатилось по пищеводу и каким-то непостижимым образом ударило в голову практически сразу, закоротив мозги так, что у Семидорьева чуть пар из ноздрей не повалил.

Занюхивал не как давеча быдло Остопизин рукавом, а как культурный, не побрезговав привлечь для этого сурьезного дела свежезакопченную голову шерепня, которая, к слову, стоило ее извлечь из сумы да освободить от бумажной упаковки, стала испускать такой дивный аромат на всю округу, что даже его живой груз начал проявлять какие-то признаки жизни.

Кстати об Остопизине: вот уж где редкостной гнилизны человек! Паршивый, плешивый, дунь на него и он рассыплется, ан нет, все туда же, — контроль ему подавай и над Остроградским горно-обогатительным комбинатом, и над Бахчинскими спиртовыми заводами…. Послать бы козла старого куда подале, так нельзя, под протекцией самой государыни дела свои, падаль, проворачивает.

Анатолий Ефремович вновь перевел свой взгляд на заветную флягу. Вот оно, решение всех его проблем и временных финансовых затруднений. Напиток, равных которому попросту не существует. Нулевые расходы на производство. Бери, закупай его у дикарей за сущие гроши да в любых количествах! А, впрочем, помилуйте, батенька, с какой это вдруг стати мы так мелочимся? Оптовая торговля драгоценными и полудрагоценными камнями, украшениями, предметами быта. Ладно железная руда под запретом — добыча и торговля ею прерогатива государства, и без нее предприимчивому человеку есть чем заняться имея в своем распоряжении возможность свободно колесить по всему континенту.

Он вернул флягу в суму, достал финку из-за голенища и, по-прежнему, левой рукой придерживая поводья, одним быстрым движением ножа отсек от головы шерепня самый лакомый кусок — щеку. Молча, не глядя, протянул его послу, не особо надеясь, что тот примет сие подношение.

Однако Анатолий Ефремович крупно ошибался.

— Почему не по дороге?

— Ась? — от неожиданности купец едва не подавился. Сиртьев посланник мало того, что принялся уплетать угощение за обе щеки, так еще и заговорить соизволил!

— Почему не по дороге спрашиваю!

— Так по-прямой оно посподручнее будет. Здесь угол срежем, а дале уже по Новослободскому тракту поедем до самого Геттингена.

— А если конь ногу сломит?

— Не сломит, — вспомнив то досадное недоразумение, когда колесо кареты угодило в нору шхерика, Анатолий Ефремович зябко повел плечами. Избави Господи от повторения подобного инцидента! Вслух же со значением произнес: — Животина не человек, куда ни попадя клешни свои совать не будет! — и минуту спустя добавил: — Да и привыкшие они у меня, второй год почитай вместе ходим.

— Как знаешь.

На этом их разговор, так особо и не начавшись, заглох окончательно. Оставшуюся часть пути ехали молча. Посланец думал о чем-то своем, по обыкновению уставившись в одну лишь ему известную точку где-то за горизонтом. У Анатолия Ефремовича же дела были поважнее: раз за разом он рисовал в своем воображении одну и ту же картину — Мишка Остопизин, стоя в униженной позе на коленях, слезно вымаливает прощение у него, Анатолия Ефремовича Семидорьева, теперь уже не просто купчишки средней руки, а одного из самых значимых и богатейших лиц государства.

Сиртьев посол уже спал, когда карета, свернув с Новослободского тракта, покатила по брусчатке, ведущей непосредственно к самому Геттингену. Анатолий Ефремович и сам, грешным делом, позволил себе расслабиться: зацепил поводья за крюк, тем самым полностью доверившись своим четвероногим умницам, да устроился посподручнее на сидушке, время от времени поглядывая вполглаза по сторонам.

Когда же на дорогу, покачивая бедрами, выступила босоногая блудница в коротком, выше колен, домотканом платье, всю сонливость Анатолия Ефремовича будто волной смыло.

— Этто еще что за диво? А ну посторонись! Посторонись, кому говорят!

На его окрики чертовка и ухом не повела, зато кони, все как на подбор исключительно вороной масти, остановились вдруг, застыли на месте, плененные то ли копной ее белых как снег волос, рассыпанных по оголенным плечам с воистину варварской небрежностью, то ли диковатым выражением немыслимой желтизны глаз.

Не человек — ведьма! Рука Анатолия Ефремовича словно бы невзначай потянулась к правому голенищу — туда, откуда маняще выглядывал черенок финки, но чья-то тяжелая длань опустилась вдруг на нее сверху, намертво припечатывая к колену.

— Остынь, — посланец сиртей как будто и не спал вовсе: взгляд свежий, осмысленный.

— Клешню-то свою убери. Не скумекал я сразу, что это из ваших деваха. Так-то лучше.

Разминая затекшую кисть, купец с интересом наблюдал за разыгрывавшейся перед ним немой сценой: вот посланник сиртей одним махом соскакивает с козел и начинает идти к девке. Двигается нарочито медленно, словно специально оттягивая тот миг, когда он приблизится к ней вплотную. Та стоит не шевелясь, только ноздри раздуваются как у пантеры перед прыжком, да ветер развивает белые ведьмины патлы. Посланник уже совсем близко, при желании он может коснуться рукою ее груди, но почему-то не делает этого, а просто стоит. Лица его отсюда не видно, Анатолий Ефремович может лишь лицезреть обращенную к нему спину, однако внезапно картина меняется. Девица уже не стоит столбом, миг — и тело ее взвивается в воздух словно расправленная пружина. Загорелые ноги обвиваются вокруг бедер посланца, руки обхватывают шею, а чело его покрывается бесчисленными поцелуями. Теперь пара повернута к купцу боком, и глаза начинает мозолить безбожно задранное кверху платье.

— Тьфу ты, погань, срамота одна!

Губы Анатолия Ефремовича словно сами по себе начинают шептать слова молитвы:

— Отче наш, иже еси на небесех!

Да святится имя твое,

Да придет царствие твое,

Да будет воля твоя на небеси и на земли!

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

И остави нам долги наша,

Яко же и мы оставляем должникам нашим,

И не введи нас во искушение,

Но избави от лукавого…

Продолжая молиться, купец нет-нет, да и поглядывал туда, куда по большому счету смотреть вовсе не следовало. Когда же пара, намиловавшись, соизволила наконец обратить на него свое внимание, Семидорьев понял, что изрядно проголодался.

Посланец, впрочем, как будто прочитал его мысли:

— Пойдем, гостем будешь.

Свернули с дороги, побрели по накатанной колее, что вела через тисовую рощу. Карета медленно катила вослед за ними. Сейчас лошадьми правила белоголовая и, надо сказать, получалось это у нее вполне прилично.

— Кто она тебе? Жена?

Посланец неопределенно кивнул. Лицо его вновь приобрело такое знакомое уже твердокаменное выражение.

— Я все спросить хотел… — слова купца застряли у него в горле, когда он увидел то, что предстало его взору за одним из очередных поворотов дороги.

Роща кончилась, а впереди, насколько хватало взгляда, тянулись бес численные шеренги воинов. Господи, сколько же их? Сто, двести, триста тысяч? Губы Анатолия Ефремовича вновь стали шептать слова молитвы. Судя по широко распахнутым глазам его попутчика для того такое количество воинов тоже оказалось сюрпризом и, пожалуй, даже несоизмеримо большим, чем для самого купца. Они вздрогнули оба, когда пространство вокруг в одночасье взорвалось приветственными криками, исторгнутыми сотнями тысяч глоток.

* * *

Степан сидел, поджав под себя ноги, около весело потрескивающего костра, наблюдал за языками пламени, алчно лижущими наполовину уже обугленный древесный остов. Он любил огонь, мог смотреть на него вечно. Почему? Да потому что сам был подобен огню. Уничтожать все то, к чему прикасаешься, уничтожать всех тех, кого любишь…. Это ли не его стихия? Нюры уже нет, нет давно. Еще тогда, на задержании, он прочитал в ее глазах близость смерти, но почему-то не захотел, отказался поверить собственной интуиции. А Ильса…. А что Ильса? Ильса просто раздула тлеющий уголек надежды, тем самым давая ему возможность жить дальше. Обман? Предательство? Сейчас, когда страсти немного поулеглись, он уже не винил ее в этом.

Степан задался вопросом: как поступил бы, узнай он тогда от Ильсы, что Нюра мертва, что ее поставили к стенке и по отмашке чьей-то холеной руки впился в ее хрупкое тело свинцовый рой, разрывая, изменяя его до неузнаваемости?

Долой, долой, долой дурацкие вопросы, долой дурацкие мысли!!! Он перевел взгляд на сидящую почти впритык к костру Улушу. В котелке у нее варилось какое-то варево, которое то и дело следовало помешивать, иначе пригорит, намертво прикипит к стенкам, и ничем ты его потом не отдерешь. Ничем, кроме разве что смешанного с золой песка, да и то придется повозиться прежде чем стенки котелка примут приличный вид. Выглядела она сейчас настолько по-домашнему, что Степан искренне поразился феноменальному умению девушки создавать уют в том месте, в котором, казалось, добиться этого невозможно в принципе.

Вот она, его новая цель в жизни: не сравнять с землей Империю, горя огнем кровной мести, не изменить судьбы народов, населяющих этот долбанный, щедрый на неожиданные сюрпризы материк, — ему нужно, чтобы желтоглазая ведунья продолжала жить. И пусть рушится все вокруг, пусть сам Володарь Всемилостивый, Животворящий, сверзится со своего небесного трона — ему, Степану, до лампочки. Нет, он, естественно, продолжит играть свою роль Вождя Трудового Народа, но это будет сделано лишь потому, что Улуша никогда не бросит своих в беде. Скрыться от опасности, залезть в глубокую нору для того, чтобы переждать бурю — не ее стиль. Ведунья пойдет до конца, до самой развязки, к чему бы та не вела. А значит, придется плестись за ней, гордо расправив плечи. Одно утешение: развязка эта самая теперь близка как никогда, ведь в их с Клекрием распоряжении нынче сто восемьдесят две тысячи воинов, ни больше ни меньше.

Недавно Степан поинтересовался у Улуши: откуда столько? На что получил вполне исчерпывающий ответ: пришли на зов. И пусть подавляющая часть их войска огнестрельным оружием не обладает — против такой силищи вряд ли кто устоит. Завтра город Геттинген ляжет в руинах.

— Я так понимаю: не бывать миру?

— Правильно понимаешь, — Степан только сейчас вспомнил о существовании купца, сидящего все это время тихо, как мышка, и всеми силами старающегося привлекать к себе как можно меньше внимания.

— К чему тогда в Петроград ездил на высочайшую аудиенцию? Прогуляться захотелось?

— Ага, по степи на твоей тарантайке, да с ветерком! — и вдруг, посерьезнев, добавил: — Обстоятельства тогда были несколько иные, понимаешь?

— Что-то личное?

— Да, но не в этом дело. На совете предложение императрицы я изложил слово в слово, показал карту с предполагаемыми границами обоих государств, если можно так выразиться. В общем, скажу коротко и ясно: не такой сирти народ, чтобы вот так, запросто отдавать земли своих предков в обмен на что-либо. Менталитет не позволяет.

— Ладно, шут с ним, с менталитетом. Со мной-то что теперь будет? — перейдя к вопросу о собственной судьбе, Анатолий Ефремович втайне надеялся, что Степан отпустит его прямо сейчас.

Дескать: иди, друг мой ситный, на все четыре стороны, да помни мою доброту. И он пошел бы, ух как пошел! Даром, что сейчас ночь и зверья хищного полным-полно, но что значит какое-то там зверье по сравнению с бесчисленными полчищами дикарей, один лишь взгляд на которых не то что вгоняет в дрожь, а парализовывает разум, заставляя члены быть ватными, а чресла превращая в холодный студень!

— Завтра с нами на город пойдешь. Держаться все время подле меня будешь, чтобы случаем не зашиб никто. Сразу после боя отпущу.

— А до боя никак нельзя?

Улуша не выдержала и прыснула в кулак. Русскую речь она понимала уже неплохо и трусоватый купец изрядно ее позабавил.

— Клянусь, я никому ничего не скажу!

— Никак! — Степан сказал, как отрезал.

— А я бы его отпустила, он смешной! — повернувшись к ним лицом, Улуша показала в улыбке свои беломраморные зубы.

В темноте ее желтые глаза светились, а отображавшиеся в них отблески костра добавляли в облик девушки нечто пикантно-потустороннее.

— Свят-свят-свят-свят-свят!!! Изыди, сатана, избави Господи, от лукавого и чад его, яви мне, Господи, благолепие свое, упаси и помилуууй! — Анатолий Ефремович вновь взялся за свое, невольно заставляя Улушу со Степаном разразиться взрывами неудержимого хохота.

Этой ночью никто из них так и не смог уснуть. Анатолий Ефремович то оплакивал свои разбившиеся вдребезги надежды, то проклинал чертовку-судьбу, благодаря козням которой ему суждено будет поутру принять пусть и пассивное, но все-таки участие в будущей сече. Степан же с Улушей просто лежали, тесно прижавшись друг к другу, и молча смотрели на звездное небо.

Ночь эта была особенной, не такой как другие. Казалось, что все вокруг замерло, погрузилось в какое-то подобие летаргического сна. Безветрие. Тягучий, словно патока, воздух. И тишина. Ни вскрика ночной птицы, ни писка грызуна, ни грозного рыка вышедшего на охоту хищного зверя. Природа словно ждала чего-то, какого-то грандиозного события, способного с ног на голову перевернуть всю историю этого мира.

Едва задребезжил рассвет, воинство сиртей пришло в движение. Сейчас им предстояло сделать небольшой марш-бросок к стенам города. Задумка была такова: примерно шестая часть воинов, возглавляемая одним из новых старост, имитирует крупномасштабное наступление с юга. Основные же силы скрываются до поры до времени в небольшом лесном массиве на западе и ждут, пока Степан заложит заряд под наименее охраняемым участком городской стены.

В принципе, ничего невозможного в поставленной перед ним задаче не было — под прикрытием Улушиной мары он легко мог сделать это в любое время дня и ночи. Потому и шел на дело с легким сердцем, подбадривая плетущегося на негнущихся ногах купца, да перебрасываясь шуточками то с неунывающим Гриней, то с Варварой.

Травница тоже была в прекрасном расположении духа. Похоже, ее отношения со старостой Сергием успели перерасти в новую фазу. Ту самую, когда между возлюбленными уже не остается никаких тайн, недомолвок и недоговоренностей, и пара становится единым целым.

Одна лишь Улуша не принимала участия в общем веселье. Шла молчаливая, сосредоточенная. Впрочем, никто ей в душу не лез. Создать мару — задача не из простых, требует не только высокой концентрации, но и пожирает уйму жизненных сил.

Добравшись до нужного места и оставив купца на попечение Грини, Степан с Улушей, наскоро попрощавшись со всеми, побрели, взявшись за руки, в сторону Геттингена. Мара у Улуши получилась что надо: за все время пути с городских стен не прозвучало ни единого выстрела, ни окрика. Они были невидимы, невидимы в полном смысле этого слова. Степан до сих пор не переставал поражаться: как такое возможно? Сильна ведунья, более чем сильна, хотя по виду то и не скажешь. Даже насекомые — и те, не видя на своем пути никакой преграды, так и норовили пролететь сквозь них.

— Вот черт! — Степан тихо выругался, когда одна из мошек попала ему прямо в глаз и принялся усиленно тереть его свободной рукой.

Тер до тех пор, пока не выступили слезы, а воспаленный глаз не стал похож на буркало Терминатора из древнего как мир фантастического фильма. К счастью, возглас его то ли не был услышан, то ли был принят за ругательства одного из своих. Обошлось, в общем.

Ощупывая городскую стену в предполагаемом месте подрыва, Степан не на шутку забеспокоился: а правильно ли рассчитал он количество взрывчатки, не перемудрил ли с тротиловым эквивалентом? Плиты-то гранитные, зазоры меж ними сравнительно небольшие — два-три сантиметра, не более. Для плит такого размера это еще и немного. Так, чем они скреплены? Он сковырнул ногтем серовато-бурую массу и поднес к носу. Похоже на обычный цемент, причем отнюдь не лучшего качества, но утверждать это со стопроцентной гарантией нельзя. А в его распоряжении вытопленный из противопехотных мин тол местного разлива, по свойствам лишь отдаленно напоминающий своего земного собрата. Возьмет — не возьмет? Направленным сделать взрыв в любом случае не получится, бурить закладные отверстия некогда да и нечем, а значит остается лишь действовать по-старинке.

Придя к такому неутешительному выводу, Степан более не раздумывал ни минуты: извлек из рюкзака тонкостенный деревянный короб со взрывчаткой, прислонил его вплотную к стене, и чуть подрагивающими от волнения пальцами поджег шнур самодельного запала, рассчитанный на двадцатипятиминутный интервал. Этого времени с лихвой должно хватить на обратный путь, еще и останется.

Улуша, не знакомая никаким боком с подрывным делом, тем не менее словно почувствовала его нетерпение, и они поспешили как можно быстрее убраться восвояси.

Хотя и знали, что он непременно произойдет, этот взрыв, но тот умудрился прозвучать для всех неожиданно. Рвануло так, что едва не лопнули барабанные перепонки, а с деревьев неподалеку вспорхнула стая пернатых и, оглашая воздух испуганными криками, улетела прочь, подальше от опасного места.

Степан поднял бинокль к глазам и обомлел: здоровенного куска стены как не бывало, на месте ее зияла пробоина шириною метров этак в семь. Нечего сказать — прекрасный результат!

Теперь пришло их время вступить в битву, пока основные силы врага стянуты к южным воротам, на которые уже битых полтора часа проводила мнимый штурм специально выделенная для этого часть воинства сиртей.

— Гайда! Гайда! — пронесся над лесом многоголосый крик, подхватываемый все большим и большим количеством глоток.

— Всем внимание! Сейчас начнется! — прильнув к окуляру оптического прицела «мосинки», Степан заводил стволом, выискивая цели.

Рядом с ним лежали еще четырнадцать человек, вооруженные точно таким же образом, что и он. Это был спецотряд Варвары, собранный самолично ею из лучших стрелков, слегка поднатасканных снайперскому делу за то время, пока Степан ездил с миротворческой миссией в Петроград.

Действительно: стоило армаде сиртей высыпать на открытое пространство, как городская стена ожила. Из замаскированных амбразур ударили пулеметы, срезая передние ряды атакующих, а с самого верха, там, где стену венчали остроконечные зубцы, сложенные из все того же гранита, высунули свои головы автоматчики и принялись деловито поливать огнем бесчисленные людские волны.

— Огонь! — он поймал в перекрестье прицела голову пулеметчика и сам выполнил свою команду.

Есть один. Еще одна амбразура — еще один труп. Пуля Степана снесла бедолаге верхушку черепа и агонизирующее тело завалилось навзничь, исчезнув из поля зрения. Мимоходом он успел порадоваться, что не находился в тот момент рядом с трупом — наверняка ведь мозги расплескало по стенам. Отвратное, тошнотворное до безобразия зрелище. Кто хоть раз видел такое — тот не забудет его никогда.

Оторвался от прицела и завертел головой, силясь быстро определить, все ли его ребята заняты делом. Как оказалось — все. Кто-то стрелял молча, крепко стиснув зубы, кто-то, наоборот, после каждого выстрела с азартом выкрикивая ругательства.

Больше всех Степану понравилась Варвара: спокойная, собранная, она выпускала пулю за пулей. Неторопливо, со знанием дела, передергивала затвор, не спеша находила свою цель и производила выстрел лишь тогда, когда была уверена на все сто процентов — после того как пуля под давлением пороховых газов покинет ствол ее винтовки, противник наверняка будет мертв.

Будь у Степана в запасе больше времени, он, несомненно, рассредоточил бы снайперов, выбрал для каждого оптимальную позицию. Но: что сделано — то сделано.

Удостоверившись, что все идет как надо, Степан вновь вернулся к своим прямым обязанностям. Выстрел, передергивание затвора, и снова выстрел.

Уже сейчас можно было сказать, что огонь со стороны имперцев пошел на убыль. Заслуга в этом была не только снайперов: на огневую позицию вышел, наконец, вооруженный до зубов отряд под временным командованием Осипа. Степан намеревался перехватить командование над этим отрядом на себя после того как отстреляется со снайперами.

Выстрел. Выстрел. Выстрел. Пулеметные гнезда уже молчали, когда первая волна атакующих достигла пролома в стене и устремилась в город, уничтожая на своем пути все живое. Теперь Степан сосредоточил огонь на автоматчиках. Ловил в прицел снующие на стене фигурки, одновременно с выдохом плавно нажимал на спуск. Кто-то падал, как подкошенный, кто-то медленно оседал, придерживаясь рукою за грудь. Были и такие, что теряли равновесие и с перекошенными от ужаса лицами летели прямиком на человеческий муравейник.

Когда работы для них уже не осталось, Степан повел снайперов в город. Там уже вовсю хозяйничали Клекрий с Осипом. Благодаря внезапности нападения и тому, что основные силы обороняющихся были стянуты к югу, люди их особого сопротивления пока не встречали. «Впрочем, вряд ли это надолго», — подумалось Степану.

Перебираясь через пролом в стене, он обратил внимание на толщину кладки и удовлетворенно хмыкнул: теперь становилось понятным, почему сравнительно небольшой заряд смог нанести стене такие серьезные повреждения. Имперские строители здорово сэкономили на граните — вот в чем крылась разгадка тайны. Понять их было вполне можно: кто же мог предугадать, что полуголые дикари воспользуются взрывчаткой?

— Помилуйте, любезный, ну почему я должен принимать участие в этом фарсе?

Степан уже успел и подзабыть о существовании купца. Ему правда и сейчас, откровенно говоря, было совсем не до него. Город начинался практически сразу, первые дома едва не слипались с городскими станами. Им еще повезло, что на месте обвала оказался свободный от домов промежуток — этакая парковая зона, густо засаженная низкорослыми деревьями с кронами идеальной шаровидной формы.

— Я вынужден повторить свой вопрос…

Степан задумался. По большому счету Анатолий Ефремович ему уже не был нужен. Атака на город прошла успешно, фактор внезапности использован в полной мере а, следовательно, при всем желании купец, окажись он теперь на свободе, никоим образом не мог навредить его планам.

— Хорошо, Анатолий Ефремович, вы можете идти.

Обменявшись крепким рукопожатием они расстались. Купец повернул обратно, к пролому, и вскоре потерялся из виду. Степан же повел своих воинов по узкой извилистой улочке, что, петляя между аккуратными трехэтажными домами, уводила куда-то в центр города.

Брать такие крупные города как Геттинген ему еще не приходилось. Сказывалась и катастрофическая нехватка опыта, и отсутствие нужных знаний. Сейчас бои на улицах происходили спонтанно, воинство сиртей растекалось по ним как масло по сковородке. Никакой координации действий, никакой слаженности. Толпа, безликая толпа, управлять которой, казалось, не было никакой возможности.

Степан остановился, когда почуял первые запахи дыма. Где-то неподалеку горел дом, а откуда-то слева доносились истошные женские крики вперемешку с воплями, от которых кровь стыла в жилах. Это только цветочки, очень скоро криков таких станет гораздо больше.

— Улуша, где Осип?

— Там, — девушка указала направление пальцем. — А теперь там.

— Они двигаются?

— Да. Гриня передает, что они спешат к большому-большому шатру, который стенами своими устремляется к небу. Там идет жаркий бой. Много мертвых, много раненых. Воины рода Клиричей, Кобены и Равичи гибнут один за другим.

— Ладно, веди нас туда. Только быстро.

Дважды повторять не пришлось. Ведунья рванула вперед по улице так, что только успевай поспевать за ней. Не глядя по сторонам, не боясь поймать грудью шальной пули из гостеприимно распахнутых окон домов.

— Не нравится мне все это! — Варвара, возбужденная, мокрая, со слипшимися от пота волосами поравнялась с ним и побежала рядом, жадно глотая ртом воздух.

Здесь Степан с ней был вполне солидарен: бежать сломя голову по незачищенному городу — самоубийство чистой воды. Но, с другой стороны, и поделать с этим ничего нельзя. Их слишком мало, они потеряли уйму времени, пока отстреливали защитников с городских стен и теперь от своих безбожно отстали.

Еще один крик, на этот раз со двора соседнего дома, заставил Степана болезненно поморщиться. Опять женщина. Кричит, а точнее воет на одной ноте. Не надо быть провидцем для того, чтобы понять, что там происходит. Как и следовало ожидать, далеко не все сирти рванулись вперед в едином всесокрушающем порыве, многие из них остались, поотстав от своих товарищей и сейчас, наслаждаясь собственной безнаказанностью, вытворяли то, что душе угодно.

Помочь? На миг он задумался, но затем решительно отбросил эту мысль. Нет, здесь он бессилен. Как ни крути — сирти дикари, пришлые для них — нелюди, демоны, на которых не распространяются обычные общечеловеческие законы. Веками так было и вряд ли в ближайшем будущем что-либо изменится. Хоть в лепешку расшибись, хоть пусти себе пулю в лоб. Лишь время способно все исправить, время в таких делах лучший доктор.

Убеждая себя таким вот нехитрым образом, Степан продолжал бежать вперед, до боли сжимая в руке рукоять пистолета. Быстрее, еще быстрее. В метре от его ног упал кирпич и раскололся на тротуаре на тысячу осколков. Рядом упал еще один, а затем посыпался целый град. Кто-то из снайперов вскрикнул, принимая кирпич на плечо. Бегущему предпоследним смуглолицему Мазуру повезло меньше — кирпич угодил ему в затылок и сейчас он медленно, словно в замедленной киносъемке, оседал на теплый, запыленный тротуар.

Бросали с крыши. Степан успел выстрелить трижды по мечущимся сверху фигуркам, и одна из них полетела вниз широко расправив руки, словно надеясь взлететь. Не получилось. Встреча с тротуаром превратила ее в окровавленный узел тряпья, в безвольную груду слегка подрагивающей плоти. Ребенок, девочка. Лет двенадцать, максимум четырнадцать. Лицо не то что некрасивое — обычное. Нет в нем ничего такого, на чем можно было бы остановиться взгляду. Прыщавая как и все подростки, тощая, длинная как жердь с непропорционально широкими бедрами.

Степан подходил к телу с опаской: а вдруг малолетние террористы вернутся и вновь обрушат на их головы импровизированный камнепад? Но нет, все было тихо. Похоже, гибель одного из своих заставила детей либо разбежаться по домам, либо искать более доступные цели.

Девчонке уже не поможешь. Пульс едва прощупывается, а на боку расплывается большое кровавое пятно.

— Не хотел бы я сейчас встретиться с ее матерью, — Степан говорил вслух, на своем родном языке.

— А вот я бы хотела. Очень, — глядя на лежащего ничком Мазура, на Варвару, хлопотавшую над его телом словно птица над выпавшим из гнезда птенцом, Улуша не могла удержать в себе слез.

Бесполезно. Их товарищу уже не встать. Это видно по широко распахнутым глазам, которые мучительно медленно покидает огонек жизни. О Всемилостивый Володарь Животворящий! Ну почему не явил ты ему быструю смерть? Почему заставляешь страдать, лежа на грязном дорожном покрывале? Разве не служил тебе Мазур верой и правдой? Разве не делал все то, что ты от него попросишь?

Не утерпела-таки, подошла, оттеснив в сторону Варвару и одним точным, четко отточенным движением вонзила страдальцу нож в сердце.

— Нееет!!! — травница не кричала — хрипела, как будто это в ее теле зияло сейчас аккуратное прямоугольное отверстие с ровными краями. — Нееет!!!

— Уймись! — приобняв подругу за талию, Улуша отвела ее в сторону, извлекла из бокового кармашка походной сумы крошечный пузырек, на треть заполненный мутной янтарной жидкостью и, с тихим хлопком выдернув пробку, влила часть его содержимого во флягу с водой. — А теперь пей!

Варвара послушно сделала пару глотков. Заозиралась вокруг, словно не вполне понимая, где она сейчас находится.

— Продолжаем движение, — не оборачиваясь, Степан первым пошел во главе колонны.

Не так, нет, совсем не так представлял себе он развитие событий! Следует признать, полководец из него никакой, дерьмовый из него полководец. Командование небольшой диверсионной группой, разведбатом на худой конец — вот потолок его способностей, через который, как известно, не перескочишь. Он не Суворов, не Жуков, не Тухачевский, он просто маленький винтик в гигантской военной машине, без которого и машина не едет, и, вместе с тем, заменить его — как раз плюнуть. Так было в том мире, а в мире этом он вынужден тянуться, изворачиваться, делать уйму лишних телодвижений только для того, чтобы доказать самому себе и окружающим, что он годится на нечто большее. Бессмысленная, идиотская затея.

Остановился, прислушался. Здесь дорога делала поворот, уходя круто влево. Вроде бы тихо. Высунул голову и бегло осмотрелся. Нет, ничего. Дальше, метрах в шестистах, перекресток. Так, куда он ведет? Эх, проводника бы сюда, от и до знающего город!

— Улуша, дальше куда?

— Туда. Нет — туда! — ведунья явно колебалась.

Она терялась в большом городе, чувствовала себя в точности. как деревенщина из какого-то Богом забытого медвежьего угла, приехавший в гости к дальним родственникам с целью немного подзаработать.

— Сосредоточься. Где Гриня? Ты его видишь? Знаешь, где он сейчас находится?

— Там, — Улуша уверенно указала пальцем куда-то на северо-восток. — Но я не знаю точно как пройти. Здесь так много…

— Улиц, — подсказал Степан, — домов и улиц. Варвара! — тихо подозвал он травницу.

— Там кто-то есть? — вот уж кто настоящий профессионал! Глаза так и рыскают по провалам окон в поисках малейших признаков опасности.

— Пока нет. Слушай свою задачу: берешь с собой двоих, проникаете… — взгляд Степана остановился на ближайшем окне. Первый этаж, в квартиру попасть проблем не составит. — Проникаете в дом через это окно. Мне нужен кто-то из местных, живьем.

— Хорошо.

Звон разбиваемого оконного стекла набатом прозвучал по притихшей улице, а затем, буквально через какую-то пару минут, раздался крик, сопровождаемый эхом одиночного выстрела.

— Тихо не получилось, — голос Варвары звучал слегка виновато.

Очень скоро перед Степаном предстала престарелая горожанка — этакая леди бальзаковского возраста. Одета она была в полинялое ситцевое платье, на тощей морщинистой шее — ниточка крупных кроваво-красных бус. Волосы цвета перезрелого миндаля (наверняка крашеные) каким-то хитрым образом сколоты и уложены на затылке в замысловатую гульку.

Поняв, что прямой угрозы для ее жизни нет, старуха стала довольно разговорчивой. По Улушиному описанию искомый объект опознала практически сразу — им оказалась городская управа. Согласилась и провести в обмен на торжественную клятву Степана оставить ей жизнь.

Чем дальше они продвигались вглубь города, тем становилось все жарче. В боевом запале подавляющая часть сиртей миновала окраину, не причинив существенного вреда ни домам, ни их жителям. Зато здесь, ближе к центру, начинался уже сущий ад. Выстрелы, звон разбиваемой посуды, крики, плачь, ругань на двух языках слышались буквально отовсюду, все это дело перемешивалось, создавая своеобразный звуковой фон, этакую немыслимую какофонию, сориентироваться в которой не так то просто.

Теперь они встречали много своих. В основном это были небольшие группы, действующие сами по себе, без какого-либо определенного плана. Да, Степана узнавали, почтительно кивали головой, отдавая дань уважения, и все. Каждый продолжал заниматься своим делом.

То, что они подходят к городской управе, Степан понял сразу. Казалось, от пулеметных очередей раскалился сам воздух. Глянул на старуху. Она, слегка заикаясь, тотчас же подтвердила его предположение.

— Улуша, передай Осипу, что мы рядом. Пусть навстречу кого-то из своих вышлет. А вы, кстати, можете быть свободны.

Старухе не пришлось повторять дважды. Пробормотав скороговоркой слова благодарности, она сразу же исчезла, растворилась в хитросплетениях улиц.

Провожатый, а им оказался бойкий мальчуган лет четырнадцати, довольно споро провел их через дворы к длинному пятиэтажному зданию. Степан насчитал в нем семь подъездов. Недурно. Если какая-то часть окон выходит на городскую площадь, пятиэтажка эта — дар божий, просто идеальная стратегическая позиция.

Точно такого же мнения, похоже, придерживался и его подчиненный. Осипа они нашли в крайне удрученном расположении духа. Со своим ведуном, Гриней, и четырьмя ординарцами он взобрался на крышу и сейчас с кислой миной на лице наблюдал за ходом нескончаемой баталии, что развернулась между воинами его отряда и защитниками городской управы.

Утешительного и впрямь было мало: да, обороняющихся намного меньше, но зато они в разы лучше вооружены. Почти из каждого окна высовывается хоботок пулемета, а крыша так и кишит снайперами. Твердый орешек, нечего сказать. И наверняка ведь подразделения элитные, не из необстрелянных юнцов, не знающих с какой стороны держать винтовку!

Опустил взгляд на площадь: та вся усеяна трупами. Трупы лежат вповалку в разных позах, там, где застала людей смерть. А, впрочем, нет. Некоторые все еще живы, но под шквальным огнем ни та, ни другая сторона не рискует вытаскивать своих раненых.

— Почему с тыла не атаковали?

— Нельзя, — Осип даже не вздрогнул, когда в бетонный парапет, за которым они скрывались, с приторным визгом ударила пуля. — Смотри сюда.

Только сейчас Степан заметил нацарапанную у его ног схематическую карту города. Да, рисунок, выполненный куском силикатного кирпича, выглядел довольно топорно, но, тем не менее, кое-что понять было все-таки можно.

— Вот враги, вот наши, — его заместитель дважды тыкнул пальцем в карту.

Ситуация вырисовывалась не из приятных. Корявая, извилистая линия делила город едва ли не наполовину. Вся западная часть условно принадлежала сиртям. Почему условно? Да потому, что там все еще продолжали происходить стычки. Но это бои местного значения, их можно в расчет не брать. А вот восток целиком и полностью принадлежал имперцам. Пока принадлежал. Воины Клекрия медленно, но неотвратимо продавливали оба фланга. Теперь Степан прекрасно понимал беспокойство Осипа: центральная площадь с неприступным зданием городской управы выпирала на карте словно геморрой, этакий болезнетворный фурункул на фоне всеобщего наступления.

Он надолго задумался, кропотливо перебирая в уме всевозможные варианты развития дальнейших событий. Выход был только одни: ждать. Оставить на время в покое городскую управу, пусть на ней продолжают пока горделиво развиваться полотнища имперских флагов. Город к вечеру они возьмут, это факт. А городская управа останется на десерт. Часы ее сочтены, одной ночной вылазки наверняка будет более чем достаточно для того, чтобы поставить на этой городской эпопее последнюю точку.

Как мог, Степан изложил свое видение ситуации Осипу. Оказалось, сирть придерживался точно такого же мнения, что и он, хотя и был крайне недоволен сложившимся положением.

— Я возьму половину воинов и пойду на помощь к Клекрию. Все одно Одноглазая не высунется из норы ни за какие коврижки!

Степан усмехнулся. Выражение это Осип позаимствовал у него самого и, хотя истинное значение слова «коврижки» для закаленного в боях воина по-прежнему оставалось тайной, пользовался он им с завидным постоянством, причем зачастую даже не к месту.

— Одноглазая?

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но за старосту у них там баба поставлена. Сама страшная, как смертный грех. Тьфу-тьфу-тьфу, избави меня Володарь от недоброзрачного* зрелища!

Почему-то Степан ни капли не удивился. Ильсу он встретил здесь, у ворот Геттингена, в прежней должности ее восстановили. Все сходится. Кому, как не ей руководить обороной обреченного города? Вместе с тем на душе стало как-то тяжко.

— Иди, — легко разрешил он Осипу. — Треть воинов оставь здесь, со мной, остальных можешь забирать.

— Не многовато ли? А ежели каверзу какую сотворить удумает проклятая баба?

— ИДИ, — с нажимом повторил Степан. — Сам разберусь.

Насупившись, Осип пополз в сторону открытого люка.

— Ты все слышала?

Улуша, до этого не принимавшая участия в разговоре, ответила вопросом на вопрос:

— Кто она тебе?

— Ты о ком?

— Ты знаешь, о ком я. Одноглазая.

— Никто, просто подруга.

Девушка задумчиво молчала, рассеянно накручивая на палец локон белых как снег волос. Ее смуглое лицо было повернуто к Степану, а глаза с тревогой всматривались в знакомые черты, силясь найти в них нечто такое, что способно подтвердить или опровергнуть ее предположение.

Наконец произнесла:

— Если удумал что, то лучше скажи. Без меня тебе все равно не справиться.

— Успокойся. Ничего я не удумал. Такие люди как Ильса сами выбирают свою дорогу и идут потом по ней до конца.

Степан не лукавил. То, что он сказал, действительно было правдой. Потому и смог выдержать испытывающий, всепроникающий взгляд ведуньи.

Засевшие в городской управе имперцы патронов явно не жалели: пулеметчики лихо разбазаривали свой боезапас, похоже, нисколько не заботясь о том, куда попадают их пули. Сирти же отстреливались вяло, скорее просто для острастки. Степан догадывался, почему. Дело здесь было вовсе не в экономии патронов, а во вражеских снайперах. Да, их много, они действительно настоящие профи, но самое главное — они заранее были подготовлены к такому обороту событий. Сектора обстрела поделены и тщательно пристреляны. Никто никому не мешает, каждый занимается своим участком, изученным от и до, до самых мельчайших подробностей. Сложно даже представить, сколько полегло по их милости людей, прежде чем сирти стали более осмотрительны.

Крышу они с Улушей покинули лишь после того, как Степан распределил своих снайперов по облюбованным им позициям, строго-настрого приказав открывать огонь лишь в том случае, когда враг вознамерится пойти в атаку. Он вполне трезво оценивал их способности, а потому не хотел терять зря людей.

От удара Степановой ноги, обутой в тяжелый армейский ботинок, дверь одной из квартир гостеприимно распахнулась, с грохотом впечатавшись в стену коридора.

— Есть кто живой?

Недоброзрачного* — в буквальном переводе со старославянского: некрасивого.

_____________________________________________________________________________

Ответом ему была тишина. Окна квартиры выходили на противоположную от площади сторону и, похоже, имели неплохую звукоизоляцию. Естественно, звуки выстрелов доносились и сюда, но они не шли ни в какое сравнение с той какофонией, что творилась снаружи.

Переступил через порог, взяв «Вальтер» наизготовку. Следом за ним проскользнула Улуша. Ноздри ее широко раздувались. Принюхивается? Степан не успел остановить девушку, когда та, словно тигрица, первой рванулась по коридору и исчезла в гостевой комнате. Вот те раз! Он тоже поспешил вперед, матернулся, на миг потеряв равновесие, когда нога зацепилась за край ковра и, вдруг совершенно неожиданно для себя уловив справа какое-то движение, развернулся и дважды рефлекторно нажал на спуск.

Звон разбитого стекла, испуганный вскрик Улуши, впившийся в щеку миниатюрный осколок заставили его сердце биться в разы быстрее. Тьфу ты, зеркало, мать его!!! В последнее время нервы что-то совсем расшатались.

— Ты ранен? — в мгновение ока ведунья оказалась рядом с ним, словно и не уходила никуда.

— Да так, пустяки. Осколок вытащить сможешь?

Кожа на пальцах у Улуши была нежная, шелковистая. Она осторожно касалась ими щеки, совершенно не к месту вызывая в нем какое-то бурное, непреодолимое желание. С немалым трудом Степану удалось пересилить себя. В конце концов, впереди предстоит немало работы.

Квартира оказалась пуста. Они обошли ее с Улушей дважды, прежде чем Степан плюхнулся на диван и с облегчением вытянул ноги. Его названая жена пристроилась рядом.

— Ну что, начнем?

Улуша согласно кивнула и смежила веки. Еще какое-то время она подготавливала свой разум к телепатическому трансу, а затем чужим, невыразительным голосом вылила на него целые потоки информации. Кто-то просил подкреплений, кто-то наоборот, сообщал, что их отряд успешно продвигается вперед, не встречая на своем пути серьезных препятствий. Ведунов было много, каждый из них привносил свою лепту, помогая составить общую картину происходящего.

Пользуясь Улушей как многоканальным приемопередатчиком, Степан занялся тем, что ненавидел больше всего: штабной рутинной работой, изматывающей душу и высасывающей все силы без остатка. В регулярной армии командование таким большим количеством воинских подразделений осуществляется генеральным штабом, в состав которого входит целый перечень отделов. Степан же был один, а потому чувствовал себя сейчас как рыба на сковородке.

Как он и предполагал, сопротивление имперцев удалось подавить лишь ближе к вечеру. Геттинген утопал в дыму и пожарах, мирных жителей, несмотря на все его попытки предотвратить резню, в живых осталось совсем мало. Пройдет пара-тройка дней и город станет абсолютно непригодным для жизни. Трупы на улицах начнут разлагаться, а за трупным зловонием, естественно, придут и болезни.

Усталые, измотанные до крайней степени, они с Улушей едва нашли в себе силы для того, чтобы подняться на крышу и насладиться триумфом последней на сегодня победы.

Городская управа…. Старинное монументальное здание, над которым по-прежнему гордо продолжают реять три флага, олицетворяющие облик этого странного, но, несомненно, великого государства-симбиота: алый, фашистский флаг со свастикой, советский, красный, с пятиконечной звездой, серпом и молотом в левом верхнем углу, и черно-желто-белый флаг Российской империи с императорским орлом посередине.

Интересно, о чем сейчас думает Ильса? Он так и не успел разгадать ее, не смог понять, что толкнуло этого человека предать свои идеалы, те самые, за которые Нюра, ЕГО Нюра, не пожалела отдать собственную жизнь.

Степан уже хотел подать сигнал к атаке, когда заметил вдруг какие-то точки высоко над линией горизонта. Их было много, этих точек, и направлялись они несомненно к городу.

— Огненные птицы! К нам летят Огненные птицы!!! — видимо не у него одного глаза в этот решающий момент оказались обращенными к небу.

Действительно, это были они. Подняв бинокль Степан сам смог стопроцентно убедиться в том, что его первоначальное предположение оказалось верным. Пока тело бездействовало, в мозгу лихорадочно закружился целый водоворот переполошенных мыслей. Так, чем грозят нам нежданные визитеры? Решатся ли на бомбардировку города? Если решатся, то на какую высоту опустятся для того, чтобы прицельно сбросить свой груз?

Озарение пришло внезапно. Холодное, холоднее арктического льда и быстрое как горный ручей: НИКТО…НИКУДА…НЕ ОПУСТИТСЯ!!! Геттинген — слишком крупная мишень, промахнуться по ней невозможно. Дирижабли будут кружить высоко в небе, вне зоны досягаемости их ружей, пройдутся по окраинам города, не торопясь освободят свои трюмы от смертоносного груза, а затем спокойно уйдут восвояси. Да, именно так все и произойдет. Очень скоро город превратится в объятый огнем каменный мешок, а от тех, что пока еще живы и продолжают дышать, в лучшем случае останутся просто кости. Напалм никого не щадит: ни своих, ни чужих.

— Уходим!!! Бегом!!! Все за мной!!! — Степан кричал так громко, как никогда в своей жизни.

Был ли он услышан теми, кто находился внизу? Навряд ли. Там как раз сейчас началась перестрелка. Сирти, то ли предчувствуя свою близкую смерть, то ли по какой-то иной причине пошли на штурм без команды. Но зато Степана услышали те, кто был с ним на одной крыше.