Кирилл проснулся, и еще секунду чувствовал, как мелькает перед глазами рябь багряной листвы… Сон начал таять — от застрявших в памяти образах в душе остался осадок недопонятости.

«Сон в руку!» — мысль была неожиданной, но ясной.

За последние несколько дней Кирилл много о чем передумал — и это заставило его не по времени повзрослеть. С братом Александром, который заменил Кириллу отца, действительно что-то происходило. Он помнил его другим: веселым, подтянутым, остроумным, талантливым. Когда Александр поступил в институт, как отец, собираясь стать строителем, Кирилл решил, что сделает все, чтобы стать похожим на брата. Он гордился им и втайне надеялся, что и Александр когда-то будет гордиться им так же. Брата поддерживали не только дома, на фирме отца остались его друзья, которые верили в Александра и ждали, что тот продолжит начатое дело в качестве крепкого хозяина.

Но не далее, как полтора года назад Александр познакомился с Ириной, влюбившись с первого взгляда. Встретил он ее на остановке, сначала обратив внимание на запах, а потом увидел ее, со странно знакомыми движениями. И так сладко и больно защемило в груди, что первую их встречу не смог вымолвить ни слова.

Мать поначалу Александра поддерживала, не вмешиваясь в их отношения, проникшись к Ирине светлыми чувствами. У Александра и раньше были девушки, которых он приводил домой, запираясь в своей комнате, и когда Ирина отказалась остаться, мать выделила ее, как самую приличную из всех. Кроме того, матери льстило, что Ирина училась в медицинском институте. Сама она, хирург высшей квалификации, не сомневалась, что сумеет убедить ее пойти по ее стопам.

И обрадовался Кирилл. Все же, училась на психолога, прекрасно разобравшись в его отношениях с одноклассниками. Кирилл уже давно болезненно переживал по поводу своей скованности в присутствии девчонок. Многие его друзья еще в восьмом классе обзавелись парой, а в девятом хвалились победами, о которых он пока мог только мечтать. Летом ему должно было исполниться шестнадцать, а он еще ни разу не целовался. С матерью об этом так откровенно поговорить не получалось.

Но вскоре Александра словно подменили…

Теперь все его мысли были об этой девушке. Он перестал замечать и Кирилла, и мать, и друзей. За Александром девушки увивались толпами, и необычное его поведение, когда он вдруг стал похож на тряпку, вызывало удивление. Он не мог ни спать, ни есть, ни говорить о чем-то другом, болезненно умирая в ее отсутствие. Когда же они были вместе, наоборот, вел себя не менее странно, чем в ее отсутствие — то глупо улыбался, то хвастался, выдумывая про себя неприглядные истории, а если ему казалось, что с Ириной обошлись несправедливо, или наговаривают, внезапно становился агрессивным.

Но продолжалось это недолго…

Когда стало ясно, что с Александром что-то происходит, мать попыталась с ним поговорить. И тут же пожалела об этом — разговор закончился скандалом. Кирилл впервые в своей жизни испугался по-настоящему. Сашка, который до этого не обидел бы и мухи, набросился на мать с кулаками с глухой яростью, обвинив и в том, что отношения с Ириной не заладились, и в том, что его подставил отец…

После того случая Ирина приходила редко, чаше встречаясь с Александром где-то в кафе или на дискотеке, а если приходила, на их замечания и компромиссные предложения оставить Александра или войти в семью и повлиять на брата лишь усмехалась в ответ — и чаще вымещала злобу через того же Александра, настраивая против матери. После каждого брошенного упрека, Александр доводил мать до слез, синяки на ее теле стали обычным явлением. Доставалась и тете Вере, маминой сестре, которая пыталась с Александром воевать.

Кирилл пытался остановить брата, вставая у него на пути, но Александр сметал его взмахом руки, за шиворот забрасывая в свою комнату и закрывая на ключ.

События нарастали стремительно. Вскоре Александр бросил учебу. Скорее, его отчислили… Он уже не мог высидеть за книгами больше часа, а если телефон Ирины не отвечал, сходил с ума. Сама Ирина вела с ним себя в такие минуты еще холоднее, чем обычно. В конце концов, брат начал пить, пропадая из дома надвое и трое суток.

Не прошло и пары месяцев, как вдруг оказалось, что у Александра долги.

Оказалось, что и строительная фирма, которую отец оставил после своей смерти, перешла в чужие руки. Инструмент растащили, офис, базу и транспорт забрали за долги, которые появились в результате невыполненных заказов, на которые на фирму перечислялись авансы на строительные материалы. Когда и кем были сняты со счета средства, Александр ответить не смог. Но экспертиза доказала, что чеки были подписаны им, и банковские работники подтвердили, что получал он их сам. Вину он так и не признавал, отрицая свое участие в краже денег у предприятия, считая, что все это было подстроено, но доказать ничего не смог, потому как даже не вспомнил, где находился в это время. Так что, когда встал вопрос о продаже фирмы, продавать было нечего, разве что название.

Новость была настолько неожиданной, что до самой последней минуты, пока приставы не пришли описывать имущество, ни мать, ни Кирилл не могли поверить, что он вдруг заболел игровыми автоматами. Компьютер в их доме был с тех пор, как Кирилл себя помнил. И никогда Александр не увлекался играми, в отличие от Кирилла, который мог просиживать за новой игрой часами.

После похорон отца, для матери это был еще один удар. Ей, проработавшей половину жизни заведующей хирургическим отделением областной больницы, выйти с синяками на улицу, где ее знал каждый четвертый, казалось немыслимо. Она перестала выходить из дому, интересоваться знакомыми, от которых теперь пряталась, отключая телефон. И все больше и больше времени проводила в постели. Астма перешла в тяжелую острую форму, болезнь осложнялась сердечными приступами. Кирилл и тетя Вера дежурили у постели по очереди, боясь оставить ее одну, дорогие лекарства не помогали, с каждым днем она угасала, а Кирилл ничего не мог поделать и в ужасе ждал момента, когда останется один. Он уже не сомневался, что Александр выставит его, как только станет полноправным хозяином квартиры. Как в бреду, Александр метался по квартире, выворачивая и вытряхивая содержимое ящиков, шкатулок, белья, обыскивая все места, где мать могла прятать пенсию, и когда находил копеечные суммы, внезапно успокаивался и исчезал. Пенсию теперь получала тетя Вера, которая закупала продукты и лекарства, не рискуя оставить деньги в доме, подкидывая ровно столько, чтобы избавить себя от скандала. Тетя Вера собирала все чеки, чтобы доказать, что денег уже нет.

Теперь, когда к брату приходили новые знакомые — из старых его друзей уже давно никого не осталось, Кирилл запирался в своей комнате и не покидал ее, пока гости не расходились. Разговоры брата с новыми знакомыми были не те, что прежде, когда обсуждали книги, фильмы, о чем-то мечтали. Объяснялись все больше нецензурной бранью за бутылкой водки или литрами пива, а содержание сводилось к авторитетам, которые кому-то пожали руку или что-то сказали. Сразу после того, как поняли, что и продукты надо прятать — гости съедали закупленные на месяц продукты в два приема, — мать внезапно изменила тактику. Теперь она не стеснялась рассказывать, что кашель ее вызван открытой формой туберкулеза, напоминала об опасности заражения и о летальных исходах, вызванных этим заболеванием. Слава богу, ночевать гости не оставались, но засиживались допоздна.

В последнее время присутствие Александра, в одночасье ставшего чужим, Кирилл переносил с трудом, испытывая лишь ненависть и презрение. Он внезапно понял, что все его мечты и надежды тают, как дым. А брату становилось только хуже. Говорил какую-то чушь о значительных людях, имена которых, якобы, не стоило произносить вслух, и которые вот-вот должны были дать ему работу, при условии, что им удастся сохранить видимость уровня жизни. Кричал на мать, оскорблял отца, обвиняя, что тот держал фирму исключительно на связях с людьми, которых называл друзьями, и которые после его смерти не захотели его поддержать, переманив заказчиков — и снова набрасывался на мать. А если она пыталась напомнить, что заказ у него был, и деньги ушли, и что в этом полностью его вина — он снова становился зверем, не замечая, что мать умирает.

И вот три дня назад, Александр сообщил, что их квартира продана за долги, а взамен им предоставили частный дом в пригороде. Мать ужаснулась, но после разговора с новыми знакомыми сына махнула рукой. Только подозвала Кирилла, прижала к себе, долго смотрела в пространство перед собой, поглаживая по голове, потом горячо прошептала в ухо:

— Ты не расстраивайся, может все обойдется, лишь бы гадов этих не было рядом… Авось, Сашка одумается. У меня книжка спрятана, там деньги есть, на черный день копила… Ты только, Кир, не бросай меня… Я умру, но мне так страшно! — призналась она, крепко сжимая его ладонь. — Потерпи, сыночка, недолго потерпи.

— мам, ну что ты такое говоришь?! — Кирилл сам чуть не расплакался, чувствуя свою беспомощность. — Лучше бы ты их Сашке отдала… — расстроился он.

— Нет, Кирюш, они на квартиру нацелились. Не отстанут, пока не получат ее. А про деньги они не знают! Книжка у тети Веры спрятана! Деньги еще от отца остались, я на образование твое откладывала и в отпуск мы собирались с папой съездить. Завещание я на тебя написала, опекуном тетю Веру назначила. Если умру, сразу иди к ней… — мать закашлялась.

— Мам, ты что, умирать собралась?! — Кирилл почувствовал, как подкатывает к горлу ком, и дрожит рука, когда подавал пульверизатор с лекарством. — Ты даже не думай! Сашка нам с тетей Верой горло перережет, если узнает. Мам… — слезы покатились из глаз, обжигая щеки. Кирилл заревел, как маленький, уткнувшись в мамины колени.

— Мне хуже, Кирюш, Сашка у нас наркоман что ли… Не знаю… — она отдышалась. — Ты береги себя, ты один у меня остался. Мы его полечим, авось, поможет, может, наладится еще, бог с нею, с квартирой…

Кирилл лежал, вспоминая последние события, и думал о том, что впереди его ждет неизвестность. Предстоял переезд. Его история была не единственной. Год назад, вся школа обсуждала случай с одноклассницей. Ее с сестрой и матерью выгнал отец. Жили они на улице, ночуя, где придется. А однажды она оставалась ночевать в школе, и об этом узнали. Завуч сделала ей выговор на общей школьной линейке. Лелька после этого ходить в школу перестала, где она сейчас, никто не знал. Случаев таких было много, люди вдруг становились бездомными, и не могли объяснить, как это произошло. Кирилл понимал, что помочь им с матерью некому, точно так же, как не помогли остальным. Если уж на то пошло, то ему повезло, у него была тетя Вера, которая души в нем не чаяла.

Кирилл сжал зубы так, что боль отдалась в десну. Он обязательно выберется, — он знал это. Но что же произошло с Александром? И как ему поможешь, если он не слышит, не видит — и ненавидит, обвиняя во всем, что с ним происходит?!

И снова Кирилл вспомнил сон…

Может, действительно загипнотизировали, закодировали? Отчего он вдруг стал таким, и разве такое возможно? Он отчетливо вспомнил слова старика: «шило наложили». Почему же он не расспросил?! Он слушал себя, но ничего не находил, кроме тяжелых мыслей и грустных размышлений о себе и о матери. Господь, тот самый Род, с которым он не успел поговорить, был таким далеким, как сон. Он лежал, вспоминая парнишку с ясными чистыми глазами, старого человека, который исподволь, на пару с грамотным балагуром смущал народ речами, и богатыря, который почти нес его на себе, чтобы он не упал. Какое шило? Как, если брат до этого ни разу не встречался с Ириной?!

Или встречался?! Смутные сомнения и подозрения, что брата используют, переросли в уверенность. От прежнего брата не осталось ничего.

В дверь постучали.

— Вставай, надо поесть, сейчас машина придет с грузчиками, квартира уже не наша, новые хозяева торопят с переездом. Я поесть приготовил…

Александр, на удивление, был трезв.

— Отстань! — бросил мрачно Кирилл, внезапно почувствовав, как горячая волна прошла по телу, лишив его последних сил.

Брат услышал. Прошел в комнату, сел на кровать.

— Кирюш, ну, не знаю я, не знаю, как это получилось! — он то ли смеялся, то ли оправдывался, то ли искал утешения…

Кирилл бросил взгляд, полный ненависти, в его сторону, но Александр пропустил его мимо, размылся сам собой. Никакого раскаяния в голосе Кирилл не услышал.

— Но дом, говорят, хороший, — пожал плечами брат. — Бабушка Ирины там жила. Умерла она два года назад. Это ж не край света, просто пригород. Многие уезжают, чтобы жить на природе и работать в городе, вон столько вокруг коттеджей! Матери давно пора из города уехать… — Александр явно повторял чьи-то слова, словно бы пытаясь поверить в них сам. — И потом, у нас немного осталось денег, еще машина есть… Я заработаю, вот увидишь. Сколочу бригаду… Могу автомехаником. Квартиру мы вам купим!

— Нам не коттедж предложили, а деревянный дом с удобствами на улице, — бросил Кирилл, презирая брата. — Ты себя-то не обманывай! Ты его видел? — зло усмехнулся он. — Кто будет здесь жить — Ирка твоя? Чмо ты!

Это было самое обидное. Кирилл не сомневался, что так она решила жилищный вопрос, придумав для Александра сказочку и наобещав в три короба. Скорее всего, квартиру они тут же продадут или обменяют. Квартиры, полученные с помощью обмана, себе не оставляли. Слава богу, Александру тоже будет негде жить, позлорадствовал Кирилл. Тетя Вера его на порог не пустит — в этом она поклялась и матери, и Кириллу. Приходила она теперь, только когда Александра не было дома, он выгнал ее, запретив приходить даже к матери. Она, в свою очередь, тоже запретила ему близко приближаться к своему дому, особенно после того, как узнала, что квартиру продали за бесценок, втрое ниже цены. Те, кому Сашка задолжал, сильно его торопили, не оставив времени на поиски покупателя.

Александр промолчал, бросив в его сторону кривой недобрый взгляд.

Кирилл кожей почувствовал, что словно бы другой человек смотрел из глаз брата. Он вдруг зачем-то сравнил его глаза: правый глаз бы злым, левый жалким и почти безжизненным — он где-то видел эти глаза, но где? И насторожился, ожидая худшего, когда Александр напрягся, нервно сжимая кулаки. В последнее время Сашка слышал только себя и ждал, что все вокруг будут его жалеть и соглашаться с ним, а если ему противились, психовал и набрасывался. Брат был спортивного телосложения, крупный и сильный, отец с детства водил его в спортивную секцию, а порой и сам занимался и борьбой, и боксом.

— Ну, вообще-то мы пожениться хотели, так что как бы квартира у нас остается… — с досадой пожал он плечами, стерпев оскорбление. Подождав, когда Кирилл оденется. — Вроде, как и не продаем… Квартиру купил Родион, дядя ее. Обещал после свадьбы на Иришку переписать.

— Так, значит, Ирка твоя от нас с матерью избавляется? — раздраженно сплюнул Кирилл на пол уже чужой квартиры. — Думаешь, не передумает со свадьбой?! Надеешься, пожить пустят?!

Теперь он точно знал, где искать Бога — в предчувствиях! Он давал ему знания о будущем, почти никогда не обманывая. Иногда за несколько дней он знал о том, что произойдет вскоре — и сейчас ясно представлял себе чужих людей, которые войдут в его комнату, расставят мебель и повесят на окна новые занавески. Он смотрел на брата, слушал его бред и не понимал, как Сашка верит в то, что говорит?! И уже сомневался в своих предчувствиях — зло всегда побеждало, как бы не доказывали обратное. Квартиры нет, брат стал чужим, мать…

Вспомнив о болезни матери, Кирилл почувствовал себя еще хуже. Он словно проваливался в какой-то колодец, у которого не была дна.

— Деньги-то они отдали, — бросил Александр, внезапно меняясь в лице. Александр, похоже, чувствовал себя в чужой комнате уже хозяином, плевок задел его за живое. — Ты бы спасибо сказал! — упрекнул он. — Квартира у нас, долгов, которые от отца остались, больше нет…

— Готов зады им лизать! — с ненавистью процедил Кирилл, отступая. — Развели тебя, как… как твои дружки говорят, лоха? А ты купился? И не папа растратил деньги, а ты! В банке сказали, что ты деньги со счета снял! Спасибо, что не убил, чтобы выставить нас!

Взбешенный Александр вскочил, готовый наброситься с кулаками, застыв перед Кириллом и прищурив глаза. На всякий случай, Кирилл закрылся локтями, ожидая удара. До Сашки ему было далеко, но если ударит, он будет драться!

— Ты хоть название деревни спросил, в которую нас отправляют?! — усмехнулся он, глянув исподлобья. — Ты сам-то там был? Посмотрим, где этот пригород!

— Конечно, что я, совсем дурак? — вдруг одумался Александр, внезапно снова меняясь в лице и в поведении. — В Черемушках. Это же не далеко, пятнадцать километров! Вот договор и план есть… Видишь, дом большой! — Александр протянул Кириллу бумаги: свидетельство на дом, договор купли-продажи и технический паспорт домовладения. — И земли много, почти полгектара, — Александр уткнулся в документы сам, перелистывая паспорт.

— Ты сам там был?! — Кирилл с подозрением покосился на бумаги, внезапно почувствовав подвох.

— Да… То есть, нет, но… Мы мимо проезжали. Дом пустой, на замке, не стали дверь ломать, она железная и решетки на окнах. Кирюш, ну, пойми, выбора у нас не было. Это был самый большой дом. Остальные цена та же, а какие-то маленькие и участки небольшие. Можно потом, не торопясь, землю продать и купить квартиру в городе, — спокойно сказал он, складывая документы в папку. В голосе его Кирилл уловил такую уверенность, какая была до встречи с Ириной, словно тот человек, которого он когда-то знал, выглянул наружу. — Никто в город не рвется, все больше коттеджи строят. Так что, обошлось нам это дешево, я считаю.

— Не забывай, по цене четырехкомнатной квартиры, а удобств там нет!

— Ну и что? Половину-то пришлось отдать! Мне, чтобы купить этот дом, пришлось еще папин джип обменять!

Кирилл вдруг понял, что Александр в чем-то прав. Земля в Черемушках стоила очень дорого. Переезд перестал казаться ему смертельным — он сможет видеться с друзьями, и даже школу бросать не придется, только ездить на автобусе каждый день. Но некоторые ребята из класса и дальше жили. Разговаривать с братом о чем-то еще больше не хотелось — он встал, оделся, вышел на кухню.

Мать укладывала вещи. Кусок в горло не лез, Кирилл подошел к окну, прощаясь с двором.

Ярко по весеннему светило солнце, весело щебетали воробьи, купаясь в луже. На улице снег почти сошел. До летних каникул оставался два месяца, апрель и май. Соседка гуляла с собакой, таская ее за собой на поводке, а собака упиралась, пытаясь освободиться. Кирилл всегда мечтал о собаке, но мать болела, и заводить животных ему запретили строго настрого. Квартиру, купленную родителями до его рождения, было жаль. И друзей. Их у него было немного, не получалось быть душой компании, как в свое время Александр, но были. С ними он попрощался еще три дня назад, когда ему разрешили не ходить в школу, чтобы готовиться к переезду.

И вот ничего этого нет — двор стал чужим…

А потом под окном раздался сигнал, в квартиру поднялись люди и стали выносить вещи, загружая их в кузов грузовика.

Ехали долго. Выехали утром, часов десять, а теперь времени было уже часа четыре. Изредка мелькали деревушки, ютившиеся вдоль дороги. В крытом наполовину кузове было неудобно, но в кабине сидели водитель и грузчики. Александр остался, чтобы добраться на своей машине, которую купил, продав отцовский джип. Мать сесть в машину отказалась наотрез, за руль почему-то сел не Сашка, а новый владелец их собственности Родион Агапович, сославшись, что его машина на ремонте в автосервисе. Мать лишь взглянула хмуро, понимая, что и машину им, скорее всего, уже больше не увидеть. Они и не настаивали, скорее, вздохнули с облегчением — это было не их идея, а Александра. Пока грузили вещи, Кирилл заметил, что Ирина, которая стояла во дворе, объясняя водителю, как добраться до места, явно не спешила в Черемушки, где жили ее родители. Видеть ее было тошно, но и Кирилл, и мать промолчали. Она пришла со своим дядей, который торопил с переездом, наняв машину и грузчиков — неразговорчивых и сумрачных, словно они пришли похоронить их.

Смягчился только один из них, когда мать стала рассказывать про себя и вдруг узнала одного, которому вырезала аппендицит. На лица память у нее была феноменальная, и внезапно замолчала, когда тот грузчик посочувствовал ей, сказав что-то такое, отчего она побледнела и застыла, обратившись в камень. От Кирилла испуг матери не ускользнул, но расспрашивать ее при людях он не стал, лишь насторожился.

А зря…

Уже давно миновали все пригородные районы, а машина все ехала и ехала…

Мать закуталась в одеяло, усевшись на полу кузова на подушки, прижимая Кирилла к себе, обмотав его другим одеялом. Согревшись в ее объятиях, часть дороги он спал. Деревень вокруг уже давно не было, но асфальт не кончался, только дорога теперь стала уже, — а вокруг были леса и леса, будто их везли по тайге.

Наконец, мелькнул указатель «с. Черемушки». Кирилл привстал, высунувшись из-под брезента, и сразу увидел дома, раскинувшиеся по обе стороны широкой реки, метров триста или около того, которые между собой соединял железобетонный мост.

Было еще светло. В лучах уходящего солнца Черемушки выглядели не маленькими, но какие-то старые. Дома рассеяны на значительном расстоянии друг от друга, новых каменных было немного, пара улиц в центре, еще несколько улиц коттеджи — и много покосившихся и пустых на окраине, заколоченные крест-накрест досками, как будто Черемушки пережили войну. Проезжая мимо центра, когда машина ненадолго затормозила, и один из грузчиков забежал в магазин, вернувшись с бутылками пива в руках, несколько удивившись, огороженные железным забором с воротами, над которыми красовались вывески, Кирилл рассмотрел компактно расположенную двухэтажную школу, несколько в ряд поставленных больничных корпусов, административные здания, расположенные по кругу площади — и почти все новые, построенные из кирпича и панельных блоков. Был даже двухэтажный дворец культуры.

— Раньше здесь в соседнюю область ездили, — горько усмехнулась мать, когда Кирилл спросил, где они находятся, — пока трассу через горы не проложили. Нам теперь, Кир, лучше тоже, в соседнюю область… Ближе будет. И намного! Тут недалеко горы, куда мы с папой ездили отдыхать.

Кирилл испытал шок…

Все его надежды рухнули, Кирилл понял, что больше никогда не войдет в свой класс, не получит разряд по шахматам, не выиграет олимпиаду по математике, не увидит Савичеву Маринку… Сердце сжалось и взорвалось болью. Он побледнел, не выдавив ни слова. Кирилл подавлено посмотрел на мать. Глаза ее были отрешенными и ничего не выражали. Она презрительно скривилась, думая о чем-то своем.

— Мам, как же так?! — выдохнул Кирилл потерянно.

— Поздно, Кирилл, — мать тяжело вздохнула. — Лучше уж тут, чем в могилу…

Машина тронулась, отъезжая от магазина, продолжая двигаться даже тогда, когда село почти закончилось. Теперь и мать смотрела на дорогу со страхом, тоскливым взглядом оставляя село. И вдруг, поднявшись на гору, грузовик повернул с дороги, проехав три дома, стоящие одиноко и остановился. И Кирилл, и мать вздрогнули и замерли, переглянувшись…

— Все, мать, приехали, — один из грузчиков опустил задний борт, запрыгивая в кузов. — Замерзли? Идите в кабину. Вам бы печку затопить… Ладно, я сам, а вы грейтесь, грейтесь, а пока разгружаем, и в избе маленько нагреется. Далековато забрались, чего вам в городе не жилось?

Мать надсадно закашлялась.

— Астма у меня, бронхиальная…

— Ну и? Могли в пригороде дом купить, я бы не стал торопиться! — тот самый, с вырезанным аппендицитом, искренне сочувствовал.

— А нас никто не спрашивал, — криво усмехнулся Кирилл.

Он еще не видел дом — машина остановилась к нему передком, не сумев развернуться, — брезентовая наполовину кузова крыша закрыла обзор, и не испытывал желания взглянуть — и ему было все равно. Он не мог ничего изменить, только принять случившееся, как данность, и, открыв в себе второе дыхание, однажды восстановить все, что Александр отнял у них.

И лучше бы, если бы его не было рядом…

Дом стоял на самом отшибе на возвышенности. С холма Черемушки просматривались по обе стороны реки, как на ладони. Дома были разбросаны по всему периметру в беспорядке, не образуя привычной и принятой стройности улиц. Отсюда были видны дома за рекой, чуть на возвышенности, куда не добирались паводковые воды, и несколько производственных зданий. В доперестроечном прошлом Черемушки гордо именовались райцентром. Но после того, как окрестные поселения вымерли и дорога потеряла статус областной, изменился и статус села. Если не считать бывшего села Захарово, которое располагалось в подножии гор, в радиусе семидесяти километров жилых селений почти не осталось. Поля заросли молодым подъельником и березняком, дома разобрали на дрова или сожгли бомжи, которые часто их обживали. Вынув из бардачка автомобильную карту дорог, Кирилл тупо рассматривал ее и асфальтовую дорогу, которая вела до Захарова, а после сворачивала к межобластной. От Захарова тоже осталось только название, на его территории теперь расположилась спортивно-оздоровительная база. Горы находились на границе двух областей, разделенных горным хребтом. Когда их возил в Захарово отец, он почти не помнил, это было еще до школы, но однажды их всем классом возили на экскурсию в пещеры, и они ночевали на базе, спортивно-оздоровительная, которая уже числилась в другой области. Там же он и понял, что Маринка Савичева, которая расшибла ему лыжей нос, наехав и ткнувшись своими горячими губами в его лицо, нравится больше, чем другие девочки из класса…

Ничто не радовало взгляд: вокруг еще лежали сугробы, но не как в городе, снег был подтаявшим и чистым, на реке еще оставался лед. Возле дома в широком палисаднике, затянутом кустами, разрослись деревья, которые, видимо, никто никогда не подрезал. Они доставали выше крыши, и что они собой представляют, пока было не понятно, деревья стояли голые. Отсюда были видны даже вершины гор, не таких высоких, как на той безе, но все же горы. Кирилл вдруг вспомнил, что где-то там тренируются спортсмены-лыжники. «Неужели там?» — подумал он с удивлением. Он понимал, что это далеко, до базы по карте оставалось не меньше десяти километров, но не мог избавиться от ощущения, что они где-то рядом. И это, пожалуй, единственное, что не поддавалось уничижению в его глазах

Ему, привыкшему к городскому шуму и высоткам, непривычная тишина и простор казался почти убийственным — он чувствовал себя раздавленным и раздетым, им овладело отчаяние и оцепенение. Он не мог представить, как он будет здесь жить. Ненависть к брату захлестнула его с новой силой, и он не видел причины, по которой мог бы хоть когда-нибудь простить Александра. Мать тоже не выглядела радостной, но взгляд ее стал осмысленным, в ней вдруг появилась какая-то решимость, которая напугала Кирилла, когда она прищурилась, кивнула сама себе и бибикнула, напугав грузчика.

— Пойдем, сынок, обратно не повезут. Пригород, значит… ну-ну… Вот он пригород! Хотели Черемушки, получили Черемушки. Если и это Сашку не отрезвит, значит, ему мы уже ничем ему не поможем, — мать открыла кабину — и захлебнулась в кашле от холодного воздуха.

— Мам, но ведь это несправедливо! Получается, что мы по стоимости четырехкомнатной квартиры купили развалюху в деревне, про которую знать никто не знает! Нас на улицу выгнали, а все эта крыса его! — Кирилл с досадой пнул в заборную доску. — Они будут жить в городе, а мы здесь? Ты еще Сашку защищаешь?! Надо мной все ребята в школе смеются. Почему он выгнал нас из дому?

— Будет тебе! — мать впервые улыбнулась за последнее время. — Сашку тоже выгнали, только он пока этого не осознает. Он болен, его лечить надо, а лучшего места, чем эта деревня, не придумаешь. Зачем он теперь им? Думаю, что жить он будет с нами. Мы справимся, все будет хорошо!

— Хорошо? В этой дыре? Скажешь тоже! Мам, оглянись вокруг, это же деревня! — Кирилл всхлипнул, размазывая по щекам слезы. — Мне теперь всю жизнь тут жить?!

— Кирилл, ну-ка! — мать достала носовой платок и вытерла ему нос, как маленькому. — Не говори глупостей! Честно говоря, я ожидала худшего, — она посмотрела в сторону дома, оценивающе прищуриваясь. — Переплачено, верно, но только за удаленность. А дом… — она удовлетворенно кивнула. — Этот дом еще сотню лет простоит и ничего ему не будет. Да разве в деньгах дело? Пусть подавятся, не на радость она будет им. У таких радости в душе нет, им хоть сто квартир подай, они не остановятся, и кто-то да поставит их на место, — она решительно взяла Кирилла под руку. — Папка твой строителем был, многому меня научил. Подстроим, подправим. Кирюш, — она тяжело вздохнула. — Два сына у меня, один попал в беду. Будь ты на моем месте, как бы поступил? Ты не о Саше думай, а о своих детях… А-а, — она махнула рукой. — Ты не поймешь, пока внуки у меня не появятся. Вы у меня оба… — она похлопала себя по сердцу: — Здесь!

Кирилл понял, что на деньги, отложенные матерью — последняя надежда когда-нибудь вернуться обратно и начать жизнь с нуля, — он может не рассчитывать. Жизнь теперь действительно нужно было начинать с нуля. Он промолчал, но мать, кажется, поняла, о чем он думает.

— Кирюш, может, поправлюсь, здесь чистый воздух. Знаю я эти места. Пока вы не родились, отец твой часто меня сюда привозил, — она заметила, как Кирилл вопросительно раскрыл глаза, показала рукой в сторону гор. — Там, с той стороны, — она улыбнулась. — Там твой папка родился. А ты не знал?

— Как, здесь? — Кирилл раскрыл рот. — А почему бабушка Лида жила в Елизаветкино?

— Это она перебралась, когда деревню их снесли. Папа настоял. Там, наверное, уже и не осталось ничего. Но это недалеко, съездим как-нибудь. Грибов там, как в сказке, видимо-невидимо, и озеро, а в озере белые лилии и черные лебеди. Места здесь хорошие, привыкнешь, здесь тоже люди живут. А квартира у тебя будет…

Она обняла Кирилла, уткнувшись в плечо, надсадно закашлявшись. Кирилл прижал мать к себе, чувствуя такую нежность и жалость, словно у него вырвали сердце.

— Тетя Вера хотела свою квартиру Саше завещать, но теперь-то вряд ли… — проговорила мать, отдышавшись. — Детей ей Бог не дал, вы у нее вместо сыновей. Не выгонит, когда поедешь учиться. Девятый уже вот-вот, десятый и одиннадцатый. Я держать не буду, как бы плохо мне не было. Главное, Сашу сейчас вернуть. Я тоже расстроена, но если мы опустим руки, то лучше нам не станет, — мать снова закашлялась, протянув Кириллу руку. — Сыночка, помоги-ка мне. И потом… Помнишь, тетя Вера лечиться от бесплодия ездила? Она тогда еще тоже квартиру хотела продать?

— Ну, помню… — Кирилл пока не понял, к чему клонить мать, но смутное подозрение мелькнуло в душе.

— Папа денег ей дал на операцию, и она вроде как одну комнату нам продала. Ту, маленькую, которая на лоджию выходит. Мы тогда тебя туда прописали. А зря, — пожалела мать. — Ты пока несовершеннолетний, могли бы оспорить сделку.

Кирилл понял, что жизнь его не совсем закончилась. Он даже пожалел, что не может оказаться у тети Веры прямо сейчас. Вот бы плюнуть в лицо этой новостью Александру и той крысе, которая выставила их из квартиры! Но мать, казалось, читает его мысли.

— Не вздумай Сашке об этом сказать, — испугано вскрикнула она. — А то и это заберут! У Саши не должно быть ни малейшего сомнения, что мы все потеряли!

Это было обидно, но если Кирилл хотел сохранить свое при себе, то надо было молчать. Он был с матерью согласен полностью. Жизнь возвращалась: тетя Вера, родная мамина сестра, любила Кирилла и всегда была ему рада — можно ее навещать на выходные и на каникулы, встречаясь с друзьями. Полноправным членом общества он уже не мог быть, но сохранить связи возможность оставалась.

Водитель подошел к матери и виноватым голосом произнес:

— Ну, что, мать, мы закончили, за работу бы нам подкинуть…

Мать посмотрела на него с такой неприязнью, что водитель попятился, потом скривился и крикнул грузчикам:

— Ну, все, садитесь, поехали!

Один из грузчиков открыл рот, собираясь возмутиться, но водитель приказал тоном, не терпящим возражений:

— Поехали, я сказал!

Проводив машину взглядом, Кирилл и мать направились в дом. Ворота были не заперты. Мебель и вещи сгрузили и свалили во дворе, завалив проход на крыльцо, рядом с которым стояла пустая собачья будка. Дом оказался пятистенка с пристроем. Не сказать, что маленький, но небольшой. Окружал дом высокий забор, за которым располагался огромный огород с колодцем и садом. Перед домом просторная ограда с тропинкой, посыпанная гравием и битым кирпичом, которая упиралась в ворота. Пока рабочие сгружали вещи, снег притоптали, оголив камни. Напротив ворот в огород был еще один вход, которым, очевидно, давно никто не пользовался, запоры проржавели. Ко двору примыкала баня и бревенчатый капитальный сарай с постройками для домашних животных. В самом дальнем углу находился туалет, в который сходили по очереди, сначала мать, потом Кирилл, внезапно прочувствовав деревенскую жизнь с самой ее неприглядной стороны.

Вылетев с досадой из туалета, Кирилл едва не упал, запнувшись за незамеченную им цепь, немного успокоившись — и сразу подумал о том, что собаку ему теперь никто не запретит завести, даже если это будут самые шерстяные из собак — сенбернар или овчарка. Было в этом и что-то хорошее. Ну почему нельзя иметь все сразу?

Мать проследила за его взглядом и поняла, о чем он думает. Ее способность читать его, как открытую книгу, всегда удивляла Кирилла, а иногда расстраивала, особенно если он пытался соврать, а ему не удавалось.

— Поедем к тете Вере, зайдем на рынок. Купим самую большую собаку, даже если это будет кавказец. Он нам не помешает, никогда не знаешь, что ждать от людей.

— Мам, ты, правда, поедешь со мной за собакой?! — воскликнул Кирилл с радостью, забыв на мгновение, где он находится.

— Ну, конечно же, у тебя должны быть какие-то радости, — она заглянула в чулан, посветив фонариком мобильника. — Почему из-за Александра ты должен страдать?

— Мам, кавказцы дорогие, я на любую согласен, но лучше овчарку, они умные, — он вспомнил соседку, которая выводила гулять своего пса.

— Папа очень хотел собаку… — вспомнила мать. — Когда он на границе служил, у него был Ферзь, очень он по нему скучал. Но из-за моей болезни позволить себе держать животное мы не могли. Всегда чувствовала себя виноватой, — призналась она. — Я ведь тоже люблю животных. Иногда увижу бродяжку, так хочется ее взять, а понимаю, нельзя. И помочь ничем не могу…

Мать задумалась, помрачнела.

— Не помогла ни разу, а теперь вот, сама без дома осталась… И все придется начинать заново, а мужа нет, годы не те, и на работу не устроишься, не возьмут нигде с такой болезнью, — оперевшись на Кирилла, мать прижала руку к сердцу в новом приступе кашля, присев на диван. — Дождалась от сыночка на старости лет… Кирюш, ты не казни себя, дай-то Бог, чтобы с тобой то же самое не произошло.

И только тут Кирилл понял, что мать переживает больше, чем он. Он вдруг отчетливо почувствовал в ее лице раскаяние и неприязнь к Александру, которую она то ли скрывала, то ли подавляла. А еще, наконец, осознал, что они осиротели — как тогда на кладбище, после похорон отца. Александр теперь был не тем человеком, который катал его на санках, водил в кино и покупал мороженное, и не тот, который учил его разбираться в компьютере и ругал за оставленные где-то варежки. Это был другой, чужой человек, у которого уже не было души — жестокий, злой, словно подавленный чьей-то волей.

Неужели он и сейчас не одумается?

И сразу понял — не одумается. Миллионы людей поступали так же — и не раскаивались. Мысль, что Сашка будет жить в их квартире со своей подругой, снова показалась ему почти невыносимой, отдаваясь болью, когда подкашиваются ноги — он уже мечтал, чтобы и брат оказался на улице.

Дом встретил их смолянистым запахом и мудрой настороженностью. Дом был крепок, с высокими потолками, с некрашеными дубовыми полами, и ни единая червоточина не коснулась потемневших от времени бревен корабельной сосны и лиственницы. Ни обоев, ни штукатурки, лишь потемневшие, покрытые лаком бревна. Тот мох, который был плотно забит между бревнами, еще сохранил свою блеклую зеленую окраску, не потемнев со временем, как тот, что торчал наружу.

В первой половине дома располагалась, прихожая, которая упиралась в русскую печь и проход в горницу. Сразу за вешалкой на задней стене, рядом с входной дверью, еще один проход в небольшую спаленку с окном, которое выходило на огород и на реку за ним. Пожалуй, там поместится и кровать, и стол, и кожаное кресло, доставшееся ему от отца, подумал Кирилл, мысленно обживая ее. Одна сторона печи, образуя заднюю стену, обогревала ее. Пожалуй, тут было уже теплее, чем в остальном доме.

Горница, с окнами на дорогу и в ограду, оказалась большой — теперь уже удивилась мать. Из горницы вели еще два прохода — на вместительную кухню, с окном на дорогу, с умывальником в углублении за печью — он все еще висел на своем месте над треснувшей раковиной, и еще один в другую смежную с прихожей спальню, пожалуй, даже больше, чем первая, с окном в ограду на ворота.

Когда здесь жила большая семья…

Мать щелкнула выключателем, тускло загорелась лампочка. Вернулась на мост, чтобы осмотреть пристрой, который располагался через теплый мост, с окном в огород и входной дверью с крыльца. Очевидно, в самом начале мост был частью дома, составляя другую его половину. Не обогреваемый, но капитальный, с потолком, как в большой половине, с такими же покрытыми лаком стенами и некрашеными полами.

Пристрой, с окнами на другую половину огорода, на колодец и баню, выступающую за двор, оказался чуть меньше. Он состоял из одной горницы, без прихожей и спален, и вместительной кухни. Горница, за счет смещенной к стене печи, оказалась больше той, которая осталась в другой половине дома, такая же в длину, но шире. Зато кухня меньше в половину.

— Авдотья эту часть дома жильцам сдавала. Много тут у нас народу бывает. То родственники нагрянут, то охотники, то лыжники… Места знатные. Отдыхающих летом много бывает. У нас на лето лагерь открывается, путевки в город продаем. Студенты на практику приезжают….

Кирилл и мать от неожиданности вздрогнули и оглянулись.

Позади них стояли двое мужчин. Один, который говорил, был совершеннейший блондин-альбинос, с красновато-голубыми усталыми глазами, вокруг которых лежала сеточка морщин. Мужественные прямой нос и массивный подбородок. Волосы то ли седые, то ли белые. Лет тридцати пяти — высокий, плотного спортивного телосложения. Одет не то чтобы по-деревенски, даже в городе редко встретишь человека, который бы так одевался. Дорогой черный парадный костюм: брюки, жилет, пиджак, желтый галстук в красную полоску под цвет шелковой рубашки, лакированные остроносые утепленные ботинки. Поверх костюма нараспашку рыжая замшевая куртка с меховым воротником и отделкой понизу и на рукавах. Сам он и голос его показались веселыми, он разглядывал новых жильцов, оценивающе прищурившись.

Второй много скромнее, но тоже выделялся бы в толпе. Был он полноват, невысок, лет пятидесяти с хвостиком. Отличали его глубоко посаженные цепкие коричневые глаза, с широкими рыжими бровями над ними, и веснушчатое лицо с хищным крючковатым носом, который с веснушками и его круглолицестью никак не вязался. Было заметно, что дня три он не брился — щетина придавала ему выражению некоторую диковатость. Одет он был в черную кожаную куртку на меху, застегнутую на молнии до мохерового зеленого шарфа, в черные теплые брюки и кожаные теплые ботинки, в которые были заправлены концы брючин. Теплую меховую фуражку он мял в руках, тоже открыто рассматривая и мать, и Кирилла.

Блондин-альбинос подошел к матери и протянул руку:

— Давайте знакомиться, Артур Генрихович Шрахтенберг… Да-да, я немец, — кивнул он головой, заметив ее удивление. То, что он немец, наверное, можно было и не говорить. — Строили здесь кирпичный завод, влюбился, женился, остался. Вот, руковожу… В прошлом глава местной администрации, сейчас руковожу хозяйством. М-м-м… Акционерное общество, но жизнь наша напрямую от него зависит. Жить, как везде, не дают, воюем потихоньку, — пожаловался он.

Мать чуть замешкалась, но быстро собралась и протянула руку гостю:

— Анна Владимировна, Ворон… Бывший врач-хирург, заведующая отделением областной больницы, дисквалифицирована по инвалидности… астматик. Вы извините, просто я…

— Не буду скрывать, наслышан и репутацию вашу проверил, — сухо и по-деловому перебил ее Артур Генрихович, и сразу смягчился. — Вы уж извините, что я к вам без приглашения, и вот так сразу… — он как-то виновато улыбнулся, пожимая плечами, добродушно распахнув руки. — Я как узнал, что к нам врач едет, да еще хирург, сильно обрадовался. Врача у меня в больнице хорошего нет, девочки молодые, практикантки, приезжают, уезжают… — он с досадой поморщился. — Пока рожениц до области везем, они у нас еще одного успевают выносить, — пошутил он. — У кого-то аппендицит, кому-то зуб вырвать, а то, бывает, охотники друг друга постреляют. Если вы не сможете, то я, конечно, пойму вас, но нам нужна ваша поддержка, ну, хотя бы подсказать диагноз… Хочу предложить вам взять руководство на себя, — он взмахнул белесыми ресницами и почти выкрикнул, округлив глаза: — Ну нет у нас врачей! — всплеснул он руками. — И как заманить — не знаю! А людям нужна квалифицированная помощь! У нас тут тоже люди! Четыре с половиной часа до больницы везем! А если дорогу перемело?!

— На той неделе двое скончались, — пожаловался расстроено рыжий, кивнув и прочистив горло легким покашливанием. — Пока из лесу привезли, пока в область доставили… по дороге. Несчастный случай. Еще один от зуба. Флюс вскочил, и гной до мозга достал.

Кирилл заметил, как в матери смешались все ее чувства.

— А как я… — она совершенно растерялась, потеряв голос.

— Да нет же! — опять всплеснул руками Артур Генрихович. — Вы можете вести прием, но если тяжело, вы только проверяйте девочек. Какой диагноз ставят, чего и как… — попросил он. — Много хозяйственных вопросов накопилось, ох как много, которые решить не могут. Тут профессионал нужен зубастый и клыкастый. Я ведь не врач, не знаю, что для больницы нужно. Привезли с поля бойца раненого, а у девочек бинта не нашлось, а то инсулин забыли заказать, опять человек помер… Наша власть медицину не жалует, — он горько усмехнулся. — Больница хорошая, есть оборудование, которым даже и не пользуемся, некому, не знаем для чего и как. К нам ведь и из Захарова то и дело привозят. Кто ногу вывернул, кто сломал, а тут под лавину попали трое. Нам захаровские хозяева помогают, поддерживают, деньги выделяют. Мы хоть с разных областей, но живем тут, как на необитаемом острове. Вы не пугайтесь, газ есть — труба рядом. В позапрошлом году скважину пробурили, теперь и нефть своя. На асфальт или на горючее самое то. Продукцию с комплекса перерабатываем и продаем в соседнюю область, до них ближе. Заводик кирпичный, лесом приторговываем, летом выпуск прессованной доски наладили, звероферма, комплекс свиноводческий. Все как у людей.

— А много у вас обслуживает больница? — робко поинтересовалась мать.

— С захаровскими, пожалуй, тысяч двадцать будет. Но специалистов не осталось почти, в город поуезжали, когда настали тяжелые времена. Это сейчас производство работает, а раньше-то ни работы, ни денег. Видели, небось, сколько домов пустует. Вот с тех времен и стоят. Ну, если вы не хотите… — он расстроился, покачав головой.

— Нет, нет… Нет… — испуганный голос матери сорвался на хрипотцу. — Я согласна… Просто так неожиданно ваше предложение! — она разволновалась. — Поймите правильно, я думала, никогда не смогу вернуться. Зачем же убивать себя надеждой? — руки матери мелко дрожали. Кирилл видел, что ей хотелась закашлять, но она пыталась сдержать кашель, закрыв рот рукой, лицо ее покраснело, вздуваясь жилами.

— Вот и славно! Вот и договорились! Ну, тогда… — Артур Генрихович протянул ей носовой платок, сложенный вчетверо. — Он чистый, не побрезгуйте. И не стесняйтесь, я знаю, что это за болезнь. Моя жена болела астмой, оттого и переехали сюда. Поначалу-то тоже в городе устроились. И вы знаете, прошла астма, — обнадежил он ее. — Здесь рядом сосновый бор, кедры, горы. А дом у вас хороший, подправим, перестроим, газ проведем. В центре и отопление есть, но сюда не тянем, котельная не справляется. Да и привыкли люди, ставят котлы. На неделе и займемся, бригада как раз простаивает. Мы древесину еще не скоро будем отправлять, лед через месяц сойдет, не раньше, мы баржами ее вывозим. В старые-то времена сплавляли — всю реку загадили, — опять пожаловался он. — Чистили долго. Хорошо экологи помогли из Гринписа. Я когда в Германии жил, участвовал в их движении и руководил бригадой быстрого реагирования. Теперь и рыба к нам вернулась, щуку на удочку берут аж возле дома, — похвалился он. — Третий год выпускаем форель. Первый улов отправили на реализацию. Еще один заводик нужен, — он опять развел руками, на этот раз широко. — Так что и лесом обеспечим, и кирпичи наготовлены. Но вы уж устраивайтесь как-то быстрее, а то скоро посевная. Не приведи господи остаться как прошлом году!

— С какой-то заразной болезнью всю бригаду в область увезли. Оказалось, пищевое отравление… — пояснил рыжий, засмеявшись. — Пока возили туда обратно, неделя прошла, а для посевной неделя — катастрофа.

— Мы вообще-то специалистам вашего уровня квартиры предлагаем, но у вас дом большой, крепкий. Нам такой, пожалуй, и не построить, — осмотрелся Артур Генрихович. — Выгодно подремонтировать, быстрее и дешевле. Опять же, свободных квартир все равно пока нет. Так что все законно и в пределах помощи, которую оказываем тем, в ком нуждаемся. Ссудой поможем, материалами. Когда бы нам приступить?

— Да я хоть завтра! — воскликнула мать, просияв, все еще не веря.

— Ну, завтра, так завтра, — он переглянулся с рыжим. — Определитесь, куда вам и что. Работают ребята быстро, месяца у вас есть. Они у меня орлы бывалые, справятся. А потом посевная начнется, строительство и сплав — заберу, — предупредил он. — Я вижу крышу надо полностью перекрывать, потолок сырой, видите, течет, — Артур Генрихович прошел по дому, заглянув во все углы. — Дожди начнутся, затопит. Вам в таких условиях жить нельзя. Вы уже весь дом осмотрели?

— Не надо ссуды, я думаю, найду деньги на крышу. Да мы еще и не смотрели, зашли только. Конечно, переделать тут кое-что надо… — согласилась она.

— Матвей, ты помоги нашему главврачу. Надо, чтобы вовремя человек к работе приступил. Ой! — спохватился он. — Я, кажется, вас не представил. Матвей Васильевич, моя правая рука. Их, правых, у меня семеро, — снова пошутил он.

— Можно просто Матвей, привычней как-то, — скромно потупившись, поправил Матвей.

— Ведет строительство и занимается лесом, — Артур Генрихович кивнул в сторону мужчины с рыжей шевелюрой. — Все вопросы по ремонту решайте с ним.

После этого он обратился к Матвею:

— Я машину возьму, еще на завод заеду. А ты отдыхай. Завтра приступай, пока время есть. Возьми всех, кто свободен… Бригада Михеича с лесозаготовок вернулась, посылать в лес до осени не будем, поздно.

— Надо бы и бригаду Райкина вернуть, — кивнул Матвей Васильевич, по-деловому осматриваясь. — Болото подтаивает от грунтовых вод, техника может под землю провалиться, не стоит рисковать. Нормальные объемы сделали. Теперь пусть лесники вырубками займутся, готовятся к посадкам. Правда, говорят, кедр у них в питомнике нынче плохо взошел.

— Лиственницу пусть садят, она быстрее до деловой древесины вырастет, — распорядился Артур Генрихович.

Артур Генрихович ушел, оставив их втроем. Матвей переминался с ноги на ногу, ждал, пока хозяйка решится на что-нибудь. Мать тоже молчала, не зная с чего начать разговор.

Матвей начал первым:

— У вас семья-то большая? — спросил он, осматривая помещение.

— Я, сын… Кирюш, подойди сюда, — позвала она. — И еще один, Александр. Но его нет, едет где-то. Бросил нас. В общем, попали мы сюда по его милости. Невеста у него отсюда, Ирина Штерн. Связался с ней, и что-то нехорошее с ним происходит, не знаем, что и делать, — мать тяжело вздохнула.

— Это Родиона племянница? — с ехидцей поинтересовался Матвей, оскалив зубы.

— Его, — кивнула мать.

— Не вы первая, не вы последняя… Помогают с людьми, но больных-то нам не шибко надо, — он махнул рукой с улыбочкой — Вы уж… Мы просто знаем, деревня у нас маленькая. Они многим тут жизнь запоганили. Вы не стесняйтесь, кашляйте, если вам по болезни вашей надо.

— Ну что, давайте, дом, что ли, осмотрим? — предложила мать. — Или, может быть, с утра?

Она пошла вперед, Матвей за нею, Кирилл следом.

Первое, что не понравилось матери, то, что окон было много, но маленькие. Матвей успокоил ее, сказав, что устранить это можно за один день, если спилить часть сруба и вставить новые. Лесопилка работала, окна делали на совесть, а то и металлопластиковые заказать, тоже были, хранились на складе для коттеджей. В другой половине дома потолок был тоже с подтеками.

Видимо, крыша провалилась под тяжестью снега.

Но, по мнению Матвея, все было поправимо, поскольку основное в доме фундамент и стены, а им сносу не было. Высокий фундамент из кирпича и бетона делал он сам, еще юнец, когда дом только-только строился тридцать лет назад, и хорошо помнил, сколько бетона тогда залили в землю. Строил дом муж Авдотьи, хозяйки дома, когда был председателем Черемушкинского совхоза.

Потом договорились убрать одну печь и переложить другую. Газ и отопление к каждому дому подводили бесплатно, но Матвей посоветовал одну все же оставить. Печь в деревне была необходима, разве что размером поменьше, совместив с камином и плитой. И посоветовал превратить мост в жилое помещение.

А после того, как слазили на чердак, не осталось сомнения, что крышу надо полностью снимать, заодно надстроив теплую мансарду, чтобы устроить комнаты для Кирилла и Александра.

Матвей прикинул и назвал цену, которая приятно удивила мать. Она внезапно просияла, что от него не ускользнуло.

— Это же так естественно! Материалы свои выделяем, для себя, — рассмеялся он. — Лишнего с себя не возьмем. А бригады за зарплату, а не в прибыль.

А когда он посоветовал поселиться у кого-нибудь на постое, сложив ценные вещи хоть в ту же баню, мать раздумывала недолго, решив пережить это время в бане, обратившись за согласием к Кириллу. Кирилл кивнул, задумавшись о чем-то своем. Такого поворота событий он не ждал и был растерян.

— Ну ладно, — кивнул Матвей. — Баня, должно быть, хорошая, Родион ее недавно построил. Он охотник, привозил из города знакомых. Пировали тут, пока Авдотья живая была, да и после. Дома-то у него семья, а тут никто не мешал.

— Что же, коттедж у меня будет?! — обрадовалась мать.

— Ну… — развел Матвей руками, неопределенно кивнув в сторону села. — Строим! Видели, какие дома отгрохали? Это в позапрошлом году, как нефть нашли. Решили сразу, чтобы потом не переделывать. Пока для нефтяников и специалистов, но на лето планируем для совхозных работников.

На этом Матвей ушел, потрепав Кирилла по волосам и подмигнув ему:

— Ну, строитель, готов к работе приступить?! Тебе, парень в школу идти, школа у нас хорошая — вот твоя работа! А то отстанешь!

Когда они остались одни, мать осмотрелась вокруг и задумчиво произнесла:

— Знаешь, Кирюша, я так боюсь перемен, но нет худа без добра. Вот и на работу, может, вернусь… Это все так неожиданно! — она поставила электрический чайник и достала бутерброды, приготовленные еще в городе. — Пора привыкать к новой жизни. Если завтра будут разбирать крышу, нам нужно где-то устроиться на ночь, чтобы рабочим не мешать. Ты посмотри, как там в бане, а то, может, поторопились…

— Мам, ну не с самого же утра… А у нас на этот ремонт все деньги уйдут, да?

— Да, Кирюша, почти все. Что-то мне как-то не верится… Но если материал выделят бесплатно, то останется… Мотоцикл куплю, на который права не надо, — пообещала она. — на рынке видела, не дорогие.

— Скутер? — подсказал Кирилл, внезапно сообразив, что в деревне жизнь не такая уж плохая, если не вспоминать про все остальное. Хотя, лучше бы, конечно, настоящий мотоцикл.

— Чтобы в школу не опаздывал, ну и… меня подвезешь когда. Мы, наверное, красить и оклеивать будем сами, как считаешь, справимся?

— Мам, у нас что, есть другой вариант? Ты, правда, думаешь, что мы в бане сможем прожить это время? — в баню пока не заходили и Кирилл плохо представлял, что она из себя представляет.

— Кирюш, у нас разве есть другой вариант? — передразнила она его. — Давай-ка мы приготовим поесть, я тут взяла с собой кое-какие продукты. А пока я буду готовить, ты мелочевку во двор под крышу сноси, — попросила она. — И тарелки достань. В общем, посмотри, что нам может пригодиться, необходимое сложи где-нибудь в сторонке. А мебель убрать попрошу рабочих. Надеюсь, не украдут за ночь. Саша, видимо, не появится сегодня.

Кирилл занес дров, чтобы подложить в печь и вышел во двор. Было уже темно и слегка подморозило. Он достал из кучи вещей зимнюю куртку и надел ее, подождав, пока согреется телом, вышел во двор. Он чуть-чуть успокоился, но на душе было тяжело. Даже тут Александр повел себя с ними, как с чужими людьми. Наверное, ему все еще не верилось, что теперь это его реальность. Ему вдруг показалось, что он снова спит и видит сон.

Не раскисать, не раскисать! — приказал себе Кирилл. Он зашел в баню, посветив сотовым телефоном, нашел выключатель и пустой патрон, ввернул лампочку и включил свет. И где они здесь будут ночевать?

Баня оказалась на удивление вместительной, как будто ее строили не для себя, а для гостей. В передней был даже камин. Делилась она на три отделения, парную, примерно два на два метра, помывочную чуть большего размера, и большой теплый предбанник, примерно, три метра на пять, который служил и гостиной, и раздевалкой. И широкая лестница на чердак. Сама баня была новой, строили ее недавно, бревна еще не покрылись налетом.

«Ого!» — удивился Кирилл, остолбенев. Точно такие строил отец, пока был жив. Последнее время отец и его брал с собой, рассказывая, что и как, но ему больше нравилось с тетей Верой, которая знала много интересных вещей. Жизнь в бане уже не казалась ему устрашающей. Большие морозы давно закончились, не замерзнут. Он немного расстроился, когда увидел, сколько пустых бутылок придется выносить. Они были повсюду — и в мешке в углу, и на чердаке, и сложенные во дворе.

«Наверное, ее тоже надо протопить», — подумал он, поеживаясь от холода. Подбросил несколько сухих березовых поленьев в камин, бросил бересту и поджег. Огонь весело побежал по поленьям, заражая своей беззаботностью. К счастью, печь не дымила, а нагревалась быстро.

Он огляделся. В предбаннике, наверное, поместится и кровать, и стол, и холодильник…

От старых хозяев здесь осталась кушетка для массажа и диванчики вдоль стены, обитые дерматином, узорный шкаф, в котором, по-видимому, хранили посуду и напитки. Утепленная покатая крыша служила потолком, так что предбанник был как большая комната с одним окном на огород. Два других отделения от крыши отделял чердак и утепленный потолок. Кирилл заглянул и туда. На полу чердака валялось много сухих листьев от банных веников, для которых были приготовлены три поперечных шеста, на которых все еще висели веники.

Кирилл заметил, что бачок под воду совсем пуст, а помыться с дороги им не мешало. Он тут же нашел пару ведер, оставленных старыми хозяевами, наносил с колодца воды.

Пока он носил воду, поленья почти прогорели. Подбросил еще охапку дров, прикрыв камин чугунной заслонкой, что открывалась и закрывалась на две створки в разные стороны. Потом вынес бутылки, подмел чердак, собрав сухие листья, бросил в каминную печь. После этого занялся разбором вещей: выбрал постельное белье, одеяла и матрасы — сложил отдельно, собрал одежду, аккуратно развесив на шестах для веников. Всю прочую мелочевку: книги, игрушки, шкатулки, которые не влезли на чердак, сложил в пространстве между сараем и баней. Выбрал посуду, которая могла им пригодиться, разложив в шкафу, остальную оставил там же, куда складывал ненужные вещи.

Работал он с тяжелым сердцем, без конца вспоминая свою прошлую жизнь, пытаясь понять, как это все с ними произошло — и не мог. Не было этому объяснения. Наконец, мать позвала его. Она принесла стол и стулья, постелила скатерть и прибрала. Стало уютно. От печи шло тепло. Мать поинтересовалась, чем он занимался, но когда он начал рассказывать, заметил, что почти не слушает его. Она молча разложила в тарелки макароны и колбасу. Не разговаривая друг с другом, сели за стол. Некоторое время дружно ели.

— Кирюш, я что-то переживаю за Александра. Не мог он совсем исчезнуть, даже не предупредив. И телефон не отвечает. Может, по дороге что случилось? Не в себе был, знаешь, мог в аварию попасть.

— Мам, ну ты хоть сейчас его не оправдывай! Что с ним может случиться, — Кирилл почувствовал, как в нем закипает возмущение, Мать жалела человека, который просто выкинул их на улицу, как щенят. — Наслаждается, что нас нет. Это все из-за него, все! Ненавижу его!

Кирилл отвернулся, размазывая по лицу тыльной стороной ладони увлажнившиеся глаза.

— Кирюша, не смей так говорить! — прикрикнула на него мать, съежившись, опустив плечи. — Если что-то случится, ты об этом очень сильно пожалеешь!

— Мы с тобой сидим, как два дурака, а они смеются над нами! — фыркнул Кирилл, бросая ложку. — Они же нас за скотину не считают. Мама, ну ты представляешь, они сидят в нашей квартире… Там, где мы сидели с папой, ходят по полу, по которому он катал меня на спине… Или жрут блины у тещи и радуются, что Ирка теперь пристроена.

— Бывает, что люди переезжают, — ровным голосом заметила мать.

— Они разговаривать с нами не хотят! — рассмеялся Кирилл. — Зачем ты квартиру ему разрешила продать? Ну и пусть бы убили его! — обвинил он мать. — Он нам даже про дом наврал, будто ездил его смотреть! Он не смотрел, даже не знал, где он находится! — вспомнил Кирилл. — А говорил: ой, дом в Черемушках, пригород, на землю новую квартиру купим, рассказывал сказки — все классно, замечательно, здорово, а где, покажи?! — Кирилл скрипнул зубами, сжимая вилку до боли в суставах. — Если бы тут не нужен был врач, кто бы нам помог?! — попытался он ее образумить. — Слышала, что Матвей Васильевич сказал? Мы не первые! А представь, если бы нас привезли в полуразрушенный и заколоченный дом, мимо которых проезжали?! Наверное, просто испугались, что ты подашь в суд. Все же, не просто какая-то работяга…

Кирилл отрешенно уставился в тарелку, не замечая ее, с ужасом думая о том, что все могло быть много хуже.

— Тех, кто может подать в суд, обычно убивают, — согласно кивнула мать, словно опять прочитав его мысли. — Да, мы могли оказаться в еще худшем положении. Если честно, я даже не представляла себе, как это все могло быть. Тут представила, когда мы мимо проезжали. И все же… Знаешь, Кирюш, — она ненадолго задумалась. — А я рада, сама бы я никогда не решилась. И пусть он предал нас, но зла не держу. И ты не держи.

— Я не хочу больше о Сашке говорить, он мне не брат! — отрезал Кирилл. — Я вырасту, заработаю много денег, и киллера найму, что бы его убили! Папа ему фирму для нас оставил, а он нас обворовал! Я его ненавижу! Ненавижу! — Кирилл вдруг почувствовал, что ему становится легче. Боль, которую он держал в себе, выходила наружу с его высказанной ненавистью. — Ты как Сашка, он не помнит про нас, а ты все плохое пытаешься забыть. Ну, вспомни, вспомни, он же бил тебя! Я видел, как он таскал тебя за волосы, в лицо плевал, как бросил в прихожей головой о стену! И пусть убьют его! Или ты хочешь, чтобы он еще тут нас изводил?! Да пусть он сдохнет! Сдохнет, как тварь подзаборная! Сволочь он, ненавижу!

Кирилл вскочил, нервно подойдя к окну. Уперевшись рукой в косяк, уставился в непроницаемую темноту за окном. Его трясло, руки его дрожали, слезы бежали сами собой — и он ничего не мог с собой поделать. Его вдруг охватила глухая ярость. Мать оставила еду, погладила сзади по волосам, чтобы успокоить, но Кирилл отмахнулся. Тогда она с силой схватила его руку и прижала к себе, не давая вырваться, прижимая к стене своим телом.

— Кирюша, сейчас же замолчи! Слышишь! — она говорила горячо и в самое ухо, погрозив пальцем перед лицом. — Люди иногда болеют. Может быть, у него травма, о которой мы не знаем? Может, загипнотизировали его! Разобраться надо! А кто ему поможет, кроме нас? Ну, все! Все! Все!.. — мать держала его и гладила по голове, не давая вырваться. — Подумай, почему люди попадают в секты и ведут себя, как наш Сашка? Как будто булавку ему в голову воткнули… Мне бы раньше об этом догадаться, — укорила она сама себя.

Кирилл уже не плакал, но всхлипывал заложенным носом. Он насторожился при слове «булавка». Чувство тревоги кольнуло в самое сердце! Он вдруг снова обрывочно вспомнил свой сон, и незнакомые лица мелькнули перед глазами.

— Почему ты это сказала? — серьезным голосом спросил Кирилл.

— Что сказала? — не поняла мать вопроса.

— Ну, про булавку? — пояснил Кирилл.

— А-а-а! Сказка такая есть про Финиста ясного сокола, — мать вздохнула и потянула его за собой за стол, усаживая. — Там жена втыкает Финисту в голову булавку, и он обо всем забывает. Не обо всем, а о самом дорогом, о девушке, которую любил. А что?

— Да нет, ничего. Странное чувство, что я с этой сказкой где-то рядом, как будто не сказка это, а моя жизнь, — с горечью усмехнулся Кирилл, хлюпнув носом. — Как будто она во мне эта сказка… Во сне я что-то видел, как раз перед тем, как нам сюда уезжать. Странный был сон, подробности не помню, но такой реальный, будто на самом деле происходило, как в жизни.

— Кирюша, ну хоть ты меня не пугай! — воскликнула мать испуганно. — У нас Сашка ненормальный, если еще ты будешь ненормальным, я не вынесу!

В немом молчании, рассердившись друг на друга, продолжили ужинать. Кирилл с матерью согласиться не мог, хоть и отошел от обиды на нее. И когда вдруг почувствовал, как мать мягко дотронулась до его ноги под столом, не сдержался.

— Мам, — он оттолкнул ее. — Не приставай, ты не заставишь меня Сашку любить!

— Что? — вскинулась в недоумении мать. — Я пристаю к тебе?

— А зачем ты мне ногу трогала? — сердито разошелся Кирилл. — ну не делай вид…

— Я?! — мать подняла скатерть и заглянула под стол. — Ой! — глаза ее стали удивленно округленными.

Кирилл тоже заглянул под стол и удивился не меньше матери. Из-под стола на него таращился огромного размера кот, больше похожий на что-то другое, черный, как смоль. С минуту кот и Кирилл сверлили друг на друга взглядом, и пытливо изучала зверя мать. Хвост кота качался из стороны в сторону, ударяя по полу. Кирилл вздрогнул, когда кот вдруг подмигнул и как-то неестественно будто бы ухмыльнулся, сверкнул недобрым красноватым угольком в другом глазу, в котором отразилась лампочка.

— Это не кот, это какой-то ужас, посмотри на него! — мать всплеснула рукой, тоже заметив странное поведение кота. Озадаченно прижала скрещенные руки к груди, очевидно, испытывая те же чувства. — Это не кот… — она покачала головой.

— Мам, для пантеры он и толстоват и маловат. Но, все же… Иди сюда! Кис-кис!

Кирилл протянул руки, но кот попятился и отпрыгнул назад без разворота. Кирилл отодвинул стул и полез под стол…

Но кота нигде не было.

— Мам, куда он девался? Фу! Слышь, это какой-то неправильный кот…

— Не знаю, — мать тоже начала поиски кота. — Кис-кис-кис… Я не видела.

Но кот как сквозь землю провалился, исчезнув у них на глазах.

— Мам, пойдем спать, нам вставать рано! — наконец, прекратил поиски Кирилл. — Я в бане нам приготовил, найдем его завтра, — позвал он, когда стало ясно, что кота не найти.

— А я все думала, откуда это удивительное ощущение, что за мной наблюдают, — задумчиво сообщила мать. — Это, наверное, он нас встречал, смотрел из какого-нибудь укромного местечка. Интересно, давно он тут? Такой здоровый! Явно не голодал. Жаль, что молока не взяла и колбасы не осталось, — снова всплеснула она руками.

— У меня тоже такое чувство было, — сказал Кирилл, зевая; разговаривать ему не хотелось, глаза слипались. Наверное, было уже заполночь. — Мам, я спать хочу!

— Ну, пошли, сынок, пошли. Я тут завтра приберу, — кивнула она.