1

СИРИЯ НУРЕДДИНА

От Мосула и Эдессы до Хачрана, заняв всю Центральную Сирию, простиралось централизованное мусульманское государство, способное превратить поход против крестоносцев в общенациональное движение. Со своей стороны, франки закончили завоевание Сахеля, овладев Аскалоном. Отныне существовало два сирийских государства: они представляли собой длинные параллельные полосы. Вопрос состоял в том, оттеснят ли турки франков к морю или, наоборот, сумеют ли христианские поселенцы изгнать турок в пустыню.

Королевский авторитет среди франков заметно слабел, уступая дорогу личным интересам феодалов; в это же время мусульманская страна, до этого времени терявшая силы из-за царившей анархии и междоусобиц независимых эмиров, наконец-то была объединена и находилась под властью Нуреддина, сына Зенги. Франкские государи Антиохии, Триполи и Иерусалима не желали, чтобы один из них троих возглавлял военные кампании, хуже того, каждое государство было раздираемо личными амбициями мелких баронов. К этому следует прибавить все растущее влияние латинских военно-монашеских орденов, которые следовали своей собственной политической линии. Пирамида феодализма сохраняла свою эффективность, только если ею управляла твердая рука. Как только верховная власть стала слабеть, каждый кинулся защищать свои личные интересы. В мусульманской Сирии, напротив, процесс объединения был необратим, ибо верховная власть осуществляла такой строгий контроль, что там не могло возникнуть и развиться даже ничего похожего на феодальное устройство. Государство Нуреддина представляло собой совокупность округов разной степени значимости. Распределение бенефициев (икта) между эмирами, чиновниками и регулярными войсками закончилось бесконечным дроблением, которое усугублялось частыми сменами их владельцев (удобный способ не дать икте стать наследственным владением).

Если верить пропаганде, Нуреддин присоединил государство Дамаска лишь для того, чтобы придать священной войне, джихаду, больший размах! Как только был завоеван этот город, началось развитие «пиетизма», что говорило о приостановке военных действий, а агитаторы поднимали тему священной войны только чтобы соответствовать ставшему привычным образу: и сам же Нуреддин желал мира с франками, чтобы завершить процесс объединения и перегруппировать некоторые части своего государства. Основной целью правителя стало избежание любой военной конфронтации; поэтому он дошел до того, что выплатил своему сопернику и личному врагу из Иерусалима дань, которую были обязаны присылать франкскому королю предшественники, слабые правители Дамаска. Так, в 1156 г. он заплатил дань в 8000 тирских динаров. Острая необходимость заключить мир также объяснялась тем, что правитель стремился достичь религиозного единства всего сирийского ислама. Его действия были направлены на то, чтобы приостановить развитие движения шиитов и изгнать, наконец, из столицы последователей этой ереси. Что касается приверженцев учения исмаилитов, грозных ассасинов, то некоторое время назад они были перебиты во всех крупных городах Сирии. Во время своего правления Нуреддин методически восстанавливал ортодоксальный ислам, поощряя деятельность фукахи и суфиев. Он сделал все возможное, чтобы устранить любой повод для возникновения разногласий между мусульманами, и, дабы бороться с шиитами, увеличил количество медресе (духовных школ, изучающих Коран и проповедующих Сунну, т. е. ортодоксальную доктрину).

Мир между франками и мусульманами нарушался всего лишь несколькими небольшими столкновениями, не имевшими каких-либо серьезных последствий. Мусульманский монарх боялся отнюдь не единичных нападений, он опасался заключения военного союза, впрочем, маловероятного, между франками и анатолийскими турками. Этот период, благоприятный для обоих сирийских государств, желавших приготовиться к дальнейшей конфронтации, был прерван актом бандитизма, учиненным королем Иерусалимским. Хронисты назвали этот разбойничий налет «битвой при Баниясе». Вот не очень поучительный рассказ об этом событии: «Балдуин после завоевания Аскалона был обременен крупными долгами. Ему подвернулась легкая добыча, и он не смог устоять. На северо-востоке от Банияса благодаря перемирию и выплачиваемой им дани, которая представляла половину доходов этой области, туркмены разводили большие табуны лошадей и стада других животных, принадлежавших жителям Дамаска. Это место у подножия горы Гермон, изобиловавшее источниками и укрывшееся под сенью ив и тополей, являлось превосходным пастбищем. Мусульманские стражники и пастухи считали себя в безопасности и, полагаясь на перемирие, ослабили бдительность. Балдуин перешел Иордан, прошел по равнине с запада Кунайтры и послал войска чинить грабеж. Они забрали стада и захватили туркменских стражников. Пленников и добычу доставили в Палестину (в феврале 1157 г.), где лошади пришлись особенно к месту, поскольку армия испытывала в них острый недостаток. Этот налет послужил прекрасным поводом для наступления Нуреддина, который желал овладеть Баниясом, крепостью, контролировавшей дорогу на Дамаск. Нарушение перемирия, взятые в плен мусульмане — этого было достаточно, чтобы снова начать военное вторжение» (Н. Елисеев). Для мусульманского монарха речь шла не о карательной экспедиции, целью которой было восстановление мира и поддержание «status quo», но о возобновлении священной войны. Для того, чтобы придать наступлению надлежащую значимость, Нуреддин призвал в Дамаск большое число полководцев. Дабы создать благоприятную психологическую обстановку, правитель использовал метод, который применяется и до сих пор: он «организовал» неделю вооружения. На городских площадях и в цитадели Дамаска, где находился арсенал и склады оружия, было выставлено напоказ все боевое оружие и трофеи. Горожане и крестьяне смогли увидеть также все разнообразие орудий для метания копий, арбалетов и камнеметов. Зеваки могли рассуждать об эффективности таранов для разбивания стен или передвижных башен-укрытий, предназначенных для штурма укреплений. Также можно было обсудить достоинства различных ловушек, в особенности муталлаты, аналога западных капканов. Нет никаких сомнений, что жителей Дамаска пригласили сделать «добровольный взнос», чтобы пополнить военное снаряжение.

Эта военная суматоха не ускользнула от внимания франкских «наблюдателей». Всем казалось очевидным, что следующей жертвой вендетты станет Банияс. Правитель этого латинского форпоста, коннетабль королевства Онфруа Торонтский, не считал себя достаточно сильным, чтобы выдержать натиск мусульманских войск; поэтому он прибегнул к помощи ордена госпитальеров, которому уступил половину Банияса и замок, расположенный на горе (Субейбе или Калат Нимруд). Орден поспешил направить туда большую колонну войск, чтобы занять отданные ему крепости. К несчастью, это мощное подкрепление попало в засаду, устроенную авангардом армии Дамаска; оно потерпело сокрушительное поражение и было уничтожено. Узнав об этом несчастье, орденские власти поспешили отказаться от «коварного подарка». Онфруа Торонтский отныне мог рассчитывать только на собственные силы. Нуреддин, которого сразу же известили о произошедшем, решил воспользоваться подвернувшимся случаем. Операция была проведена в рекордные сроки: после нескольких дней осады нижний город был взят штурмом, предан огню, а большая часть жителей была убита. Коннетаблю и его рыцарям удалось укрыться в верхнем замке Субейбе; самые выносливые мусульманские войска бросились за ними в погоню и окружили крепость. Положение было отчаянным, поэтому Онфруа попросил пощады в обмен на сдачу крепостей, находящихся в его округе. Нуреддин даже не ответил ему и приказал разрушить нижний город вместе с цитаделью. Решив противостоять злой судьбе, окруженные франки мужественно сопротивлялись, дав время подоспеть подкреплению королевской армии. Предупрежденный о приближении короля Иерусалима, сын Зенги отдал приказ отступить. Королевской армии без боя достались еще дымящиеся руины города и разрушенные стены, но осажденные в Субейбе рыцари были освобождены. Убежденный, что мусульманская армия не отважится на новые действия, пока не доберется до Дамаска, Балдуин III решил восстановить Банияс: «Король пришел в город и освободил осажденных. От тотчас же послал гонцов во все соседние поселения за плотниками и каменщиками; он приказал выстроить стены, очистить и углубить рвы… Жители кое-как восстановили свои дома. Балдуин приказал привезти в верхний замок свежее мясо и поставил туда новый гарнизон из самых опытных воинов. Затем он снялся с лагеря, но оставил на месте пехоту, чтобы она оказывала вооруженную поддержку, пока велись работы. Забрав конницу, он направился к Тивериаде» (Гильом Тирский). Король Иерусалимский ошибся: войска Дамаска не стали возвращаться в Дамаск, они издалека наблюдали за передвижениями христиан. Когда королевская конница покинула Банияс, турки устроили серию засад, разумно выбирая при этом места нападения: было практически невозможно не застать франков врасплох. Основная часть войск Нуреддина ожидала их в месте, называемом «бродом Иакова» (Жиср Бенат Якуб), одной из немногих удобных переправ через Иордан, расположенной между озерами Хуле и Тивериадским. Мусульмане укрылись в густых зарослях олеандра, тростника и папируса. Они появились лишь тогда, когда иерусалимские рыцари спешились. Разумеется, христиане отчаянно защищались; им даже удалось атаковать четырьмя отрядами, но в данных обстоятельствах совершить подвиг было невозможно. Их остановила туча стрел, затем на них налетел отряд дамасской конницы. После долгого сражения уцелевшим рыцарям не оставалось ничего иного, кроме как бесславно сдаться. Победу мусульман могло омрачить только бегство короля, живого символа латинской силы, сумевшего скрыться, как только исход сражения стал очевиден. Ибн аль-Каланиси описывает нам возвращение победителей, окруженных ликующей толпой жителей Дамаска: «Пленники и отрубленные головы были доставлены в город в понедельник 24 июня. Каждый верблюд вез двоих воинов из их числа и развернутое знамя, оскверненное снятыми с головы кожей и волосами. Каждый схваченный сеньор, правитель крепости или земли, ехал верхом на лошади в своей кольчуге, со шлемом на голове и знаменем в руке. Что же до пехотинцев, то их связали веревками по трое или четверо. Жители города, старики, юноши, женщины и дети вышли толпой на улицы, чтобы насладиться зрелищем, которое Аллах ниспослал мусульманскому миру».

Засада у брода Иакова, где Нуреддин разбил королевскую конницу, была, по сути, местью за ловушку, устроенную у Гермона, когда солдаты короля напали на туркменов и их стада. Суждение, высказанное по сему поводу прелатом Гильомом Тирским, исполнено достоинства: «На этот раз Наш Господь воздал королю и его людям за то зло, которое они ранее причинили туркменам и арабам, когда предательски ограбили их и лишили имущества, нарушив слово, данное согласно договору».

После триумфа Нуреддин выступил на Банияс и снова осадил его. Балдуин Иерусалимский поднял ополчение королевства и призвал на помощь войска Триполи и Антиохии. Эти разные армии собрались вместе и направились к Гермону. Количество латинских войск произвело должное впечатление на захватчиков, и Нуреддин без промедления приказал своим воинам начать отступление. Христианам не удалось настигнуть врагов, между тем Сирию потрясли два землетрясения чрезвычайной силы. Пострадали земли, занятые франками (Триполи и прибрежные районы Антиохии), но основной ущерб был нанесен мусульманским провинциям, расположенным на среднем Оронте: были разрушены укрепления Хамы, Шейзара, Апамеи, Маарат ан-Нумана и Куфр Таба. Воспользовавшись выпавшим шансом, франкская армия, усиленная фламандцами графа Тьерри (решительно настроенного заполучить какое-нибудь владение на Востоке), начала наступление на разрушенную землю. Таким образом, христиане стремились снова обосноваться на восточном берегу Оронта чтобы иметь возможность нападать с тыла на атакующие мусульманские войска. Армия попытала счастья у небольших крепостей, но затем, когда их слишком сильно стали теснить войска Алеппо, которыми командовал сам Нуреддин, отступила к прибрежной полосе. Несколько дней спустя мусульманский правитель тяжело заболел; тотчас же его приближенные и крупные эмиры стали подыскивать себе подходящие места в случае его смерти. Из-за многочисленных интриг власть пошатнулась, и франки быстро были оповещены об этом. Они тотчас же привели в исполнение свой прежний план по захвату земель на среднем Оронте и осадили Шейзар. Союзники, к которым присоединился армянский князь Киликии Торос, сначала добились успеха, захватив нижний город. Цитадель, поврежденная землетрясением, не могла оказывать долгое сопротивление; но тут между нападающими вспыхнула ссора: конечно же, все бароны были согласны отдать крепость графу Фландрскому, но князь Антиохии потребовал, чтобы Тьерри принес оммаж за это владение, находившееся ранее в зависимости от его государства. Необходимо знать, что граф Фландрский был одним из самых высокородных баронов Запада, могущественным и уважаемым своими соратниками человеком, тогда как князь Антиохии, Рено де Шатийон, был всего лишь выскочкой, чье отсутствие политического чутья и мелочные претензии опорочили его в глазах феодалов Леванта.

В случае с Шейзаром невозможно было согласиться с притязаниями князя Антиохийского. Разгорелась такая ссора, что Балдуину не оставалось никакого иного выхода из сложившейся ситуации, как оставить нижний город; итак, осада была снята, и каждый забрал захваченную добычу. Франки окончательно упустили возможность вновь обосноваться в Центральной Сирии; им удалось одержать несколько отдельных побед в Антиохии, но наступление этим и ограничилось, тем более что здоровье монарха, объединившего мусульманскую Сирию, между тем пошло на поправку. Вполне логично предположить, что франкские действия в Северной Сирии вызвали ответное наступление мусульман, ополчившихся на королевство Иерусалимское.

Мощь сирийского государства Нуреддина росла с каждым днем, поэтому франкские феодалы не могли вести длительных наступательных действий, не навлекая при этом на себя яростную ответную реакцию: не ограничиваясь одним лишь отражением франкских атак, мусульмане пользовались любым отсутствием латинских воинов, чтобы грабить и разорять земли поселенцев. Таким образом, два сирийских государства находились в состоянии шаткого стратегического равновесия, а военные операции сократились до сбора войск, обхода дозором территорий и молниеносных налетов, за которыми следовал поспешный отход. Чтобы нарушить это равновесие с пользой для себя, франки попытались заручиться поддержкой влиятельного союзника, который мгновенно дал бы им стратегическое превосходство, необходимое для победы над мусульманской армией. В то же время начался долгий процесс, во время которого оба сирийских королевства пытались заманить противника на какое-нибудь удаленное поле боя, чтобы разбить его и, если представится такая возможность, полностью уничтожить.

Византийская империя Комнинов обладала значительной военной силой, способной противостоять захватнической политике мусульманского государства Сирии. Прелюдией к союзу с ней стал брак короля Балдуина III с племянницей императора Мануила Комнина. Чтобы заручиться поддержкой Византии, латинский король был готов просить у греков что-то вроде протектората над странами Северной Сирии (хотя все государства уже были вассалами Иерусалима) в надежде на то, что страна будет лучше защищена от мусульманского нашествия. В 1159 г. Мануил отправился в Киликию, где снова подчинил себе города, расположенные на равнине. Тогда Балдуин III послал к нему князя Антиохийского, Рено де Шатийона, чтобы тот примирился с императором (в частности, он должен был извиниться за разбойное нападение на византийские владения на Кипре), принести ему клятву верности, пообещать освободить цитадель Антиохии, а также являться к нему по первому требованию для несения военной службы и вернуть греческого патриарха в Антиохию. Василеве Мануил торжественно въехал в этот город в апреле 1159 г. Таким образом, прекрасное нормандское княжество, продолжая оставаться вассалом Иерусалима, также стало ленником Византийской империи; вот любопытный пример совместного правления в одной стране: в нем Балдуин III видел единственный шанс на успех.

И в очередной раз союз с Византией обернулся для франков разочарованием. Общее наступление внезапно остановилось в сорока километрах от Алеппо, поскольку Мануил, удовлетворившись обменом пленниками, предпочел поддерживать мирные отношения с Нуреддином. Сведения, содержащиеся в мусульманских хрониках, позволяют нам с уверенностью утверждать, что еще перед началом вторжения в Сирию (в марте 1159 г.) василевс отправил к Нуреддину посольство с богатыми подарками (100000 динаров, жемчуг, 100 шелковых одежд) и посланием, свидетельствующим о дружеских чувствах. Мусульманский правитель тоже передал ему в ответ роскошный подарок. Не странная ли подготовка к началу ведения военных действий? Византия вела двойную политику: она стремилась поддержать равновесие между франками и мусульманами в Северной Сирии и сдержать продвижение Нуреддина, но никоим образом не оттеснять его к Мосулу и Джазире. Действительно, византийский протекторат распространялся только на ослабленную франкскую Сирию. Подавить сирийских мусульман означало бы усилить княжество Антиохийское и, следовательно, дать ему шанс вернуть свою независимость. Разумеется, это была недальновидная политика, но при поддержке нескольких византийских гарнизонов она должна была, по меньшей мере, дать возможность населению княжества вздохнуть чуть свободнее.

После внезапного отъезда василевса в столицу (его беспокоили слухи о готовящемся заговоре) латинские колонии остались лицом к лицу с государством Нуреддина. В Палестине и Центральной Сирии (на территории графства Триполи) христиане еще могли отражать мусульманское наступление и иногда даже одерживать победы; но в Северной Сирии, несмотря не протекторат Византии, дела обстояли далеко не так хорошо. По вполне понятным причинам самым жестоким и самым страшным нападениям подверглось княжество Антиохийское. Рено де Шатийон, ставший благодаря женитьбе наследником Боэмунда Тарентского, был всего лишь рыцарем-разбойником: его склонность к грабежам могла сравниться только с его политической безграмотностью. Осенью 1160 г. он снова предался своей страсти к разорению: в это время года стада Джазиры, Евфрата и северных районов Сирии спускались с гор Антитавра, чтобы вернуться в долину Евфрата к зимним пастбищам; по большей части стада принадлежали местным христианам, выходцам из бывшего графства Эдесского; но это нисколько не заботило Рено де Шатийона, который устроил небывалый доныне грабеж. Обремененные целым океаном рогатого скота, рыцари Антиохии не смогли отразить контратаку правителя Алеппо, действовавшего по поручению Нуреддина. Отказавшись поступиться своей добычей, князь Антиохийский повел себя так, что его схватили. Ему придется провести шестнадцать лет в тюрьмах Алеппо (до 1176 г.). Конечно же, никто не стал сожалеть о его исчезновении, но в критический момент своего существования княжество осталось без правителя. Триполи и Иерусалиму пришлось постоянно помогать осиротевшему городу. Эта исключительно оборонительная позиция, навязанная франкам, предоставляла правителю мусульманской Сирии возможность продолжать происламскую деятельность. Чтобы создать себе в «общине правоверных» бесспорную репутацию поборника священной войны с франками, он заботился о том, чтобы всем стало известно о его набожности. В ноябре 1161 г. в сопровождении своего полководца Ширкуха Нуреддин отправился в паломничество в Мекку. Он много сделал в Хиджазе: приказал обустроить колодцы, привел в надлежащее состояние оборонительные сооружения, отреставрировал памятники Медины, снабдил деньгами и обильным продовольствием правителя двух святых городов (Мекки и Медины).

Совершив паломничество, Нуреддин вновь начал набеги на Антиохию, бывшую, безусловно, самым слабым звеном во франкских колониях Леванта. Балдуин III растрачивал силы королевских войск, сдерживая натиск мусульман в Северной Сирии. Из-за трудностей, создаваемых расстоянием, большинство кампаний заканчивались территориальными уступками в пользу зенгидского государства. Принцип франко-византийского союза пережил себя, не будучи даже реально примененным на практике. Король Иерусалима задумывался о новом политическом курсе иной политики; он уже начал проводить его в жизнь, когда в тридцать три года его настигла смерть (10 февраля 1163 г.). На трон тотчас же взошел его младший брат, Амори. Новый король со своими баронами обратит взоры на берега Нила. Новая тактика христианского королевства произведет крутые изменения на политической арене Ближнего Востока.

 

2

ПУТЬ В ЕГИПЕТ

.

.

Расположенное между объединенным государством Нуреддина и находящимся в упадке фатимидским Египтом, королевство Иерусалимское (с вассальными городами Триполи и Антиохией), дабы компенсировать потери, вызванные мусульманским нашествием, не имело другого выхода, кроме как напасть на легко уязвимых соседей. Балдуин III попытался организовать «поход на Египет», но заботы, связанные с византийским союзом, многочисленными внутренними кризисами латинских государств и постоянными нападениями мусульманской Сирии, помешали ему повести эффективное наступление на эту страну. В 1156 г. король Иерусалима попытался установить экономическую блокаду в дельте Нила. Таким образом он стремился призвать к сотрудничеству торговые итальянские республики, добрая часть товарооборота которых приходилась на города дельты. Высшие церковные круги пришли на помощь Балдуину III, наложив запрет на ввоз их товаров в Египет. Выше всего ценились в Александрии те итальянские товары, которые в наше время принято расценивать как «стратегические»: дерево, железо, смола и даже готовое оружие. Пизанцы, например, уже привыкли к приносящим доходы перевозкам, которые усиливали военную мощь Египта. Несмотря на прогрессирующее политическое разложение Египта (борьба за власть была здесь безжалостной), финансовые вложения носили внушительный характер. Все это лишь привлекало палестинских баронов. В 1161 г. Балдуин III отправил к дельте армию: «Сир Амори, брат короля Иерусалимского, напал на землю Египта; франки захватили там огромные богатства и ушли. Вскоре после этого умер халиф Египта, Гаиз, и из-за этого египтяне согласились заплатить франкам годовую дань, составлявшую сто шестьдесят тысяч золотых динаров» (Михаил Сириец).

Лучше чем кто бы то ни был Амори осознавал всю военную несостоятельность фатимидского Египта. Став в 1163 г. королем, он провел беспристрастный анализ ситуации, сложившейся на Ближнем Востоке, который ясно показал, что упадническая политика Египта, словно маяк, привлечет внимание могущественного правителя мусульманской Сирии. Если Нуреддин завладеет Египтом, франки не смогут долго выдерживать натиск Ислама с двух сторон. Поэтому следовало захватить Египет до того, как Нуреддин успеет прибрать его к рукам! Богатство страны, слабая армия, образ правления, неспособный установить стабильную власть, бесконечные чистки правительственного и военного аппаратов — все это укрепляло Амори в его решении как можно быстрее начать военное вторжение.

Почувствовав интерес своего иерусалимского противника к Египту, Нуреддин решился на отчаянный шаг: он попытался разбить войско графства Триполи и захватить эту территорию. В случае победы он получил бы массу преимуществ: франкские колонии, разделенные мусульманской землей, не смогли бы объединиться в один фронт, к тому же государство Алеппо и Дамаска получило бы в свое распоряжение морское побережье, необходимое для развития торговли. Король Иерусалима, казалось, был поглощен приготовлениями, чтобы оказать помощь своему вассалу; что касается войск Антиохии, то, в случае провала, приграничные гарнизоны помешали бы им выйти за пределы Северной Сирии. И, кроме того, если бы в это дело вмешались королевские войска, поход на Египет был бы на некоторое время отложен!

Весной 1163 г. Нуреддин собрал свою армию и, пройдя через Хомский проход, напал на владения Триполи. Чтобы проложить себе путь к побережью, он решил в первую очередь уничтожить самый важный форпост графства — крепость «Гиен эль-Акрад», т. е. Крак де Шевалье. Началась осада. Вопреки предположениям Нуреддина франки догадались о грозящей им опасности и быстро стали действовать сообща. В Триполи собрались войска трех крестоносных государств Леванта, к ним присоединись и греческий корпус из Киликии (прибывший по морю) и большое ополчение только что прибывших из-за моря паломников и воинов, временно принявших крест похода. Контратака была организована необычайно тщательно, и на этот раз мусульмане потерпели поражение: «В том же году Нуреддин собрал многочисленную армию из турок, осадил Гиен эль-Акрад, для того, чтобы захватить и разграбить Триполи. Однажды около полудня, когда турки отдыхали в палатках, вблизи внезапно возникли кресты франков, и турок охватило смятение. Рассказывают, что когда Нуреддин увидел франкские знамена, он кинулся прочь из палатки в одной рубашке и без плаща и вскочил на коня, по обыкновению привязанного рядом. Какой-то курд перерезал поводья, и Нуреддин сумел скрыться и спастись. Франки схватили этого курда и убили его; множество турок было предано мечу, других заковали в цепи и увели в Триполи» (Михаил Сириец).

Пока владыка мусульманской Сирии компенсировал потери и набирал новую армию, Амори напал на дельту Нила.

Король Иерусалима не стал долго искать повода для наступления: дань, обещанная ему в 1161 г., так и не была выплачена. Его армия вышла из Аскалона и Газы в сентябре 1163 г., пересекла северную часть Синая и достигла дельты Фарахьи. Египетские войска попытались остановить их в шестидесяти километрах от Каира, но были разбиты и укрылись в Бильбейсе. Теснимые захватчиками, египтяне решили снести дамбы Нила, поскольку был сезон половодья. Армия Амори отступила перед нахлынувшими водами, но ее предводитель был решительно настроен вновь собрать войска и продолжить систематическое наступление на слишком богатую и плодородную землю Египта.

Озабоченный поражением у Крака де Шевалье, Нуреддин, как казалось, совершенно не собирался бросать все силы на Египет. Но новый государственный переворот в Каире внезапно поставил под вопрос целесообразность выжидательной стратегии. Шавар, свергнутый визирь, укрылся в Дамаске и просил выслать на помощь сирийскую армию, чтобы вернуть себе власть в Каире. Его соперник, которому донесли об этом сговоре, попытался заручиться поддержкой Амори, но оба сирийских правителя заняли выжидательную позицию, в общем и целом совершив типичный шаг для восточной тактики! Тогда гость Нуреддина сделал ему еще одно предложение: он отдавал ему треть доходов Египта, компенсировал военные расходы и уступал северо-восточную часть Дельты, что дало бы ему возможность окружить франков. Поскольку этого было недостаточно, Шавар пошел на крайние уступки: отныне он не только согласился признать сюзеренитет суннита Нуреддина, но и предоставлял полную свободу действий полководцу, который возглавит отряд, высланный в Египет. Колебания обоих сирийских государей проистекали из того факта, что, выступив на Каир, они неизбежно спровоцировали бы ответную военную реакцию противника. Для обоих потенциальных «спасителей» Египта идеальным вариантом было бы сократить количество военных действий на египетской земле. Мусульманский правитель по-прежнему колебался, но его полководец, эмир Ширкух, вынудил его дать согласие, взяв за предзнаменование одну из сур Корана. Выбор был сделан! Участь Сиро-Палестины должна была решиться в дельте Нила.

Сирийские войска вышли из Дамаска в апреле 1164 г., возглавил их эмир Асад ад-Дин Ширкух; с ним был его племянник, молодой двадцатисемилетний воин, чье исламское имя история изменит, назвав его Саладином. Чтобы облегчить продвижение колонны вдоль франкских границ (и мимо крепостей), эмир организовал яростное наступление на Банияс. Королевские войска с огромным трудом выстояли: когда они, наконец, смогли вздохнуть свободнее, отряд уже достиг дельты. Амори Иерусалимский получил соблазнительное предложение от визиря Каира начать поход с целью изгнать из Египта сирийцев, но было уже поздно: 25 мая 1164 г. должность визиря была возвращена Шавару, а «сирийские покровители», обосновавшиеся в Фостате, ждали выполнения торжественных обещаний. Сирийским войскам были возмещены траты за военную операцию, но больше они ничего не получили. Ширкух попытался силой заставить визиря выполнять условия договора. Но все было тщетно. Он приказал племяннику занять северо-восточную провинцию (Аш-Шаркию) и город Бильбейс и незамедлительно поднять там налоги, выплачиваемые деньгами и натурой. На этот раз визирь Шавар должен был как-то отреагировать, ибо иноземная армия обосновалась в Египте и отделила одну из основных провинций от земель халифата Фатимидов. Поскольку действия сирийцев вынуждали его поспешить, Шавар резко переметнулся на другую сторону: после многочисленных попыток он сумел заставить франков включиться в борьбу; он предложил выплачивать королю Амори тысячу золотых динаров в день в качестве возмещения военных расходов. Король Иерусалима наконец уступил: поручив охрану своего королевства недавно прибывшим паломникам и небольшим оборонительным отрядам, он покинул Аскалон в сопровождении самых выносливых воинов в конце июня 1164 г. За двадцать семь дней утомительного перехода под палящим солнцем он дошел до области Бильбейса, где к ним присоединились египетские войска, которыми командовал лично Шавар. При известии о франкском вторжении эмир Ширкух вернул в Бильбейс сирийский корпус, стоявший дозором у Каира. Его племянник уже собрал в этом «надежном городе» солдат, разбросанных по всем провинциям, что находились под властью сирийцев. Естественно, франки и египтяне окружили город, и в жарком и влажном климате, характерном для лета дельты, началась безжалостная осада. После трехмесячного героического сопротивления оставшиеся в живых сирийцы были вынуждены сдать город. Боевой дух ослабевших от голода и зноя и не получавших никаких известий из Сирии воинов упал. Они ничего не знали о тяготах пути, сражениях и подвигах своего повелителя, Нуреддина, который спешил к ним на помощь. Амори, наоборот, знал о нашествии мусульман: опасность, которой подвергалось королевство, в конце концов поколебала его решение занять Бильбейс. Вот как развивались события: едва прослышав о наступлении франков на дельту, Нуреддин решил открыть второй фронт против христиан. С помощью силы, интриг, хитростей или даже убеждения он собрал новые войска и тут же начал еще один поход, подойдя к крепости Харим, которую войска Алеппо и Антиохии беспрестанно оспаривали друг у друга. Чтобы отомстить за нападение и осаду, к Хариму направились объединенные войска христианских союзников — войска Триполи и Антиохии, таврские армяне и киликийские греки, которых поддерживали местные тамплиеры и госпитальеры. Армия Нуреддина изобразила бегство, он заманил союзнические войска к самой крепости и дал туркменской коннице приказ окружить неосторожного противника. Армия, спешившая на помощь, была разбита, немногие оставшиеся в живых взяты в плен и уведены в Алеппо, а Нуреддин снова осадил Харим, который сдался через несколько дней (12 августа).

После победы при Хариме Нуреддин прибыл в Дамаск: вместе со столичными войсками, к которым присоединились гарнизоны соседних крепостей, он начал необыкновенно жесткий штурм Банияса. Не надеясь получить поддержку, поскольку король находился в Египте, гарнизон пал духом; он оказал весьма слабое сопротивление и сдался, прежде чем подкрепление успело пуститься в путь.

Известие о поражениях дало понять королю Амори, что безопасность королевства требует его присутствия: поэтому ему пришлось как можно быстрее убраться из египетского осиного гнезда! Он заключил договор с Ширкухом (нам неизвестно, кто из противников был инициатором мирных переговоров). В нем говорилось о быстром и полном отходе обеих сирийских армий из Египта: христиане уходили по прибрежной дороге, мусульмане — через пустыню. Единственным, кто хоть сколько-то выиграл от этого похода, был визирь Шавар, главный зачинщик интриг на Ближнем Востоке (ноябрь 1164 г.). Лишь одно омрачало победу чересчур доверчивого визиря: увиденные богатства бередили душу сирийских эмиров и баронов. Ширкух и Амальрик слишком ясно понимали всю политическую и военную уязвимость экономического великана — Египта; они оба были твердо настроены вернуться…

Когда Ширкух возвратился из Египта (в конце 1164 г.), он продолжил нести обычную службу в свите правителя Нуреддина. Этот эмир, которому чуть было не выпал шанс стать завоевателем Египта, снова оказался простым военачальником, в чьи обязанности входила организация коротких грабительских налетов на Галилею или нападений на приграничные крепости. Но эмиром владело лишь одно желание — вернуться в Египет и основать там независимое государство, в высшей степени жизнеспособное, так что сильное франкское королевство окажется зажатым между владениями его повелителя Нуреддина и его самого. В то же время ему не хотелось, чтобы грозный турецкий князь мог схватить его за шиворот, когда он будет занят обустройством плодородных провинций дельты! Чтобы реализовать свои тайные замыслы, эмиру Ширкуху в первую очередь следовало убедить Нуреддина в необходимости отправить его в фатимидское государство. Он прибегнул ко всем хитростям обольщения, расписав в словах богатства Египта, военную слабость и особенно предательство Шавара, который ради союза с франками попрал исламскую солидарность. Владыка Дамаска, как казалось, не проявил особого интереса к его аргументам. Он предпочитал заниматься собственными сирийскими владениями, чтобы потом двинуться на завоевание Сахеля, и не расходовать силы зря. Отметим также, что прибывавшие корабли с паломниками время от времени давали баронам Сиро-Палестины некоторое военное преимущество. В эпоху, когда происходили эти события, на берег снова высадился граф Фландрии Тьерри Эльзасский: это был его четвертый приезд на Восток.

Ширкух вел тонкую игру. Он дал знать правящему в Багдаде халифу, что одного похода было бы достаточно, чтобы свергнуть его соперника — Фатимида, чтобы нанести смертельный удар шиитской ереси и восстановить в Египте правоверный ислам, или Сунну. Багдад тотчас же с радостью согласился помочь ему, а Нуреддин, повинуясь приказанию халифа, поддержал замысел своего хитрого подданного (конец 1166 г.). Дипломатические маневры приобрели необычайный размах: осознав опасность Дамаска, поддерживаемого Багдадом, Каир сделал ставку на Иерусалим. Шавар предложил своему прежнему союзнику, королю Амори, четыреста тысяч золотых динаров, пообещав заплатить вперед половину этой суммы, если тот сможет изгнать сирийцев из Египта. Предложение Каира не удивило баронов королевства, которые, узнав о том, что сирийцы готовятся к нападению, держали совет в Наблусе: было решено начать наступление, ибо западные поселенцы не могли допустить, чтобы Египет перешел во власть Нуреддина или его наместника.

После принятого в Наблусе решения в Дамаске ускорили приготовления к походу. Опасаясь, что Амори сумеет опередить его войска, Нуреддин дополнительно усилил армию двумястами всадниками и вынудил большое число эмиров присоединиться к Ширкуху; то, что казалось дополнительным подкреплением, быть может, являлось просто предосторожностью правителя, который на всякий случай присоединял к армии своих людей. Ширкух, которого по-прежнему сопровождал Салах ад-Дин Юсуф (Саладин), повел войска в наступление в январе 1167 г. Последние, составленные по большей части из курдов и туркменов, были усилены бандами арабских бедуинов, рассчитывавшими на богатую добычу. Войско углубилось в пустыню, чтобы обойти франкские оборонительные рубежи. Из-за этого обхода они потеряли несколько недель, что сыграло на руку армии Амори, которая добралась до Каира более коротким и легким путем: за двадцать семь переходов они проделали путь Аскалон — Газа — Аль-Ариш — Бильбейс и, наконец, достигли Каира, где стали лагерем в Фостате, одном из предместий столицы. Чтобы избежать внезапной встречи с франками, Ширкух направился на юг, пересек Нил и, спустившись по западному берегу, остановился в Джизехе, прямо напротив франкского лагеря в Фостате. Франко-египетские союзники (они имели значительное численное превосходство) попытались перейти на другой берег, чтобы уничтожить лагерь сирийцев. Понаблюдав в течение пятидесяти двух дней за франками, Ширкух, постоянно попадающий в засады, снялся с лагеря и отошел в Средний Египет, где рассчитывал обогатиться (т. е. грабить и разорять) и найти необходимый коннице фураж. Поскольку армия франков и египтян преследовала их по пятам, ему пришлось отойти еще дальше, к Верхнему Египту. Это только усугубляло положение сирийской армии, все больше и больше удаляющейся от своей базы. Наместник Нуреддина потерял веру в счастливый исход и на совете армии пребывал в самом мрачном расположении духа: «Если мы потерпим поражение, в чем никто не мог бы усомниться, где бы мы смогли укрыться? Все в этой стране — воины, горожане и феллахи — ненавидят нас и желают отведать нашей крови!» Ширкух предложил пройти по восточному берегу и отступить к Сирии. Все согласились с ним, кроме одного турецкого мамлюка, верного раба Нуреддина, по имени Баргаш (повелитель недавно назначил его правителем отвоеванной у франков пещеры-крепости, называемой Грот Тирона, нынешнего Шакиф Тируна в Ливане): «Те, кто боится смерти, ран и рабства, не созданы для того, чтобы служить владыкам. Пусть они станут феллахами или сидят дома со своими женами. Клянусь Аллахом, если вы вернетесь к мелику Нуреддину без уважительной причины, он лишит вас всех владений и вынудит вернуть все, что было вам даровано» (Ибн аль-Асир). Этот довод, поддержанный Саладином, попал в цель, и было решено дать сражение.

Курдский полководец тщательно приготовился к натиску. Выбранное им место располагалось между плодородными землями и пустыней. Местность была неровной — повсюду возвышались холмы, дюны, земля была изрыта небольшими оврагами. Взгляд наблюдателя не мог охватить большого пространства. Место называлось Бебен (Аль-Бабайн), т. е. «ворота», потому что долину окружали горы. Ширкух приказал занять горы по обеим сторонам прохода. Сирийские пехотинцы чувствовали там себя в безопасности, «ибо наши люди не могли добраться до них, потому что склоны были крутыми, а песок мягким» (Гильом Тирский). Сирийская армия обратилась к старой тактике центральной Азии: притворное бегство, призванное дезориентировать линию противника; и снова франки попались в ловушку, их пехота была уничтожена, а кавалерия сильно пострадала. После сражения франки и египтяне отступили к Каиру, в то время как Ширкух направился к Александрии, куда его призвал египетский наместник, разгневанный нечестивым союзом визиря Шавара с франками. Прибывших на место сирийцев тотчас же осадили франки и египтяне, в это же время порт был захвачен пизанцами, выступившими как союзники Амори.

Передав большой город своему племяннику Саладину, Ширкух с отрядом конницы прорвался сквозь франкские позиции и прибыл в Верхний Египет, занимаясь по дороге грабежом и взимая налоги. Александрия сравнительно легко выдержала трехмесячную осаду; но затем меркантильные горожане, разорявшиеся из-за прекращения торговли, были готовы пойти на предательство: они желали мира любой ценой. Саладину удалось призвать на помощь дядю, который вернулся в Александрию, разрушая все на своем пути. Сирийцы хотели вести переговоры, так же как и Амори, получавший плохие известия из королевства, на которое нападал Нуреддин. Визирь Шавар начал испытывать денежные затруднения, а его туркменские наемники принялись роптать; в действительности прекращение денежных поступлений из таможен Александрии сильно беспокоило все воюющие стороны.

Ширкух добился возможности свободно покинуть Верхний Египет, взяв добычу, к которой был добавлен египетский «подарок» в пятьдесят тысяч динаров. Франки также взяли на себя обязательство отступить, не оставив за собой ни гарнизона, ни каких-либо владений на Египетской земле. Когда сирийская армия ушла, Шавар начал переговоры со своими франкскими защитниками, требовавшими платить им ежегодную дань в размере ста тысяч динаров; им удалось оставить в Каире отряды конницы, которым вменялось в обязанность охранять городские ворота; они приказали назначить «шинну», который хоть и был египтянином, все же являлся настоящим верховным «комиссаром» франков в Египте. Эти меры предосторожности понадобились как для того, чтобы обеспечить исполнение условий договора в случае политических изменений в Каире, так и для того, чтобы предотвратить повторное нападение сирийцев. Покинув Александрию, Амори получил пятьдесят тысяч динаров задатка; он сжег свои осадные машины и направился в Палестину. Франкская армия прибыла в Аскалон 20 августа 1167 г.

Конечно, давление, оказываемое Нуреддином, сильно мешало королю Амори, но, несмотря на масштабность использованных средств, войска мусульманского правителя не достигли никаких существенных результатов. Они попытались пойти в наступление и захватить Бейрут, но это им не удалось. Нуреддину нужно было получить выход на Средиземное море, чтобы избежать налогов, которыми франки облагали вывозимые восточные товары (из Сирии, Ирака, а также из более далеких стран — Индии, Индонезии и Китая). Бейрут был привычным рынком сбыта для Дамаска, и его отношения с западными торговцами были на самом подъеме. Экономический аспект франко-сирийского противостояния все чаще давал о себе знать после похода на Египет. Отныне противники старались захватить лучшие порты, обеспечить безопасность торговых путей, монополизировать сделки между Востоком и Западом. К тому же мы только что удостоверились в необыкновенно важной роли, которую сыграла с психологической точки зрения осада Александрии, самого большого эмпория Ближнего Востока. Это преобладание экономических интересов будет все усиливаться, и вскоре торговые отношения станут настолько важны, что не будут прерываться даже во время военных действий. Экономическое сосуществование двух соперничающих государств станет одним из самых любопытных уроков эпохи средневековья на Ближнем Востоке.

Оба участника последней военной кампании были разочарованы. Ширкух не мог утешиться после своего провала, несмотря на то, что Нуреддин отдал ему Хомс со всеми прилегающими землями. Что касается короля Амори, он с горечью размышлял о поражении под Александрией. Недостаточная поддержка с Запада, которую он просил прислать, толкнула его на сближение с Византией. Он надеялся получить от нее материальную помощь (корабли, осадные машины, деньги и поставки продовольствия) и численное подкрепление (опытных воинов, которые заменили бы собой малоэффективную египетскую пехоту), что так было ему необходимо для победы в следующем походе. На свет появился план присоединения земель: завоеванная страна была бы разделена на две равные части, которыми управляли бы смешанные латино-византийские власти. Договор, заключенный между будущими союзниками, сегодня нам хорошо известен, ибо его готовил, обсуждал и подписывал в Константинополе посланник короля Амори, лучший латинский хронист крестовых походов — историк Гильом Тирский. Когда полномочный представитель латинян вернулся в королевство (в октябре 1168 г.), сколь же велико было его удивление, когда он узнал, что король, его повелитель, начал новый поход на Египет, даже не дождавшись поддержки Мануила Комнина! Что же произошло? Почему Амальрик стал рисковать тем господствующим положением, которое он занял в фатимидском государстве? Существует множество объяснений, но ни одно из них не является достаточно убедительным:

1. Нуреддин был занят более важными делами в Джазире и Мосуле.

2. Франкский гарнизон Каира и находящиеся у него на жаловании воины вводили короля в заблуждение относительно простоты завоевания, которое обеспечило бы им привилегированное положение.

3. Население Египта все больше и больше проникалось ненавистью к «многобожникам». Налоги взимались необыкновенно безжалостно, а наглость франкских гарнизонов не знала никаких границ.

4. Множество эмиров из окружения визиря Шавара и даже самого халифа обращались к Нуреддину, прося защиты. Они предпочитали власть суннитов власти «ненавистных франков».

5. Король предпочел опередить византийского союзника, чтобы не делиться с ним добычей.

6. Недавно прибывшие крестоносцы, ничего не понимавшие в тонкостях восточной политики, побуждали войска начать наступление, поскольку нуждались в земле, на которой могли обосноваться, и в доходах, чтобы оправдать опасности, которым они подвергались во время крестового похода.

Вот какова версия хрониста Ибн аль-Асира: «Франки стали приступать к Амори, прося его выступить на Египет. „По моему мнению, — сказал король, — мы не должны затевать это дело. Египет — это наша дойная корова, дань, которую он нам выплачивает, помогает нам оказывать сопротивление Нуреддину. Если мы пойдем туда с намерением захватить его, то халиф, армия, горожане и феллахи откажутся отдать нам земли, а страх, который мы внушаем им, толкнет их к нашим врагам. Если последние согласятся им помочь и там появится такой полководец, как Ширкух, это закончится поражением франков, а вскоре и их изгнанием из Сирии!" Члены совета так отвечали своему монарху: „В Египте нет никого, кто мог бы его оборонять и защищать, и прежде чем Нуреддин узнает о наших намерениях, прежде чем он успеет собрать армию и выслать ее против нас, страна окажется уже в нашей власти. К тому же Нуреддин сейчас находится в северных провинциях, на берегах Евфрата, армия Сирии разрушена, все его эмиры вернулись в собственные фьефы. Мы выступим на Египет, военных действий там не будет, потому что там нет ни одной цитадели, а жители не способны оказать сопротивление. Прежде чем армия Сирии успеет собраться, наша цель будет уже достигнута, а, обосновавшись в Египте, мы станем достаточно сильными, чтобы бороться против всех мусульманских стран вместе взятых"».

Эту точку зрения поддерживали все новоприбывшие, и сторонники немедленных действий взяли верх. В октябре 1168 г. франки покинули Аскалон и, пройдя по ставшему привычным пути, добрались до дельты. 1 ноября они окружили Бильбейс, взяли его через три дня, а затем в течение недели грабили, убивали и поджигали. Эти хладнокровно совершаемые жестокости станут одной из основных причин их окончательного краха, ибо ошеломленные простые жители Египта придут в себя и начнут яростно сопротивляться. Заставить народ защищаться — задачу, с которой не справились ни фатимидские халифы, ни их визири, смогли выполнить сиро-палестинские франки и западные паломники, ибо перед лицом их грубого вторжения, начатого по надуманному поводу, единственным спасением для народа было принять участие в борьбе, чтобы спасти собственную жизнь и сохранить имущество.

Когда первые колонны с пленниками и добычей возвращались в Палестину, захватчики направлялись к Каиру, до которого добрались 13 ноября. «Люди Каира, боясь, что их постигнет участь жителей Бильбейса, воодушевляя друг друга, поднялись на стены и дали яростный отпор франкам» (Михаил Сириец). Жители Каира подожгли предместья, не обнесенные стенами, в их число входил и богатый Фостат. Пожар продолжался пятьдесят четыре дня, но это не смогло сдержать начавшуюся осаду. Сопротивление столицы было похоже на чудо, но, безусловно, оно не могло длиться вечно. Сам фатимидский халиф отправил послание правителю Сирии, прося его выслать армию для подкрепления. «Адид, халиф Египта, отрезал косы своих жен и дочерей и отправил их Нуреддину: „Вот, — сказал он, — мои женщины со слезами умоляют тебя и заклинают прийти к ним на помощь"» (Михаил Сириец). Чтобы Нуреддин смог заручиться поддержкой сирийских эмиров, Фатимид обещал отдать ему третью часть от доходов страны и своих личных владений.

Обычно столь проницательный и владеющий собой Нуреддин на этот раз поддался чувствам. Он принялся торопить своего наместника Ширкуха, который не строил никаких иллюзий. Он усматривал в египетском призыве о помощи военную хитрость и изобретал тысячу причин, чтобы отсрочить свое отправление. Раздраженный правитель вручил ему военную казну — двести тысяч динаров, снабдил его снаряжением, наделил его чрезвычайной властью над армией и предоставил полную свободу действий. Саладин, тоже участвовавший в этой затее, отказался ехать; вспомнив о тяготах, которые ему пришлось пережить в Александрии, он сослался на отсутствие денег и добился того, что правитель подарил ему роскошное военное снаряжение! Армия состояла из двухтысячной элитной конницы, шести тысяч туркменов и нескольких эмиров, в последний момент призванных правителем; это были, и в этом нет сомнений, самые преданные из его мамлюков.

Поскольку осада Каира затягивалась, визирь Шавар попытался потянуть время, начав переговоры со своим бывшим союзником Амори. «Шавар, визирь Египта, послал сказать Амори и знатным франкам: „Вы знаете мою привязанность к вам, если бы я не знал, что Тейайи помешают мне отдать вам Каир, я бы сразу же передал его вам; но я знаю, что если они услышат что-нибудь подобное, то незамедлительно убьют меня. Я полагаю, что будет лучше, если вы возьмете столько золота, сколько хотите, и вернетесь в свою страну, оставив здесь нескольких доверенных лиц, которые собирали бы дань, как и раньше, и чтобы Нуреддин не овладел Египтом; ибо тогда вы не получите ни земли, ни дани». Услышав это, франки объявили, что они установят мир при условии, что им дадут миллион динаров. Шавар сразу же отдал им сто тысяч и сказал: „Когда вы уйдете, я соберу остальные деньги и отправлю их вам"» (Михаил Сирией). Договор был подписан, но обе стороны обманывали друг друга: король Иерусалима ожидал прибытия флота со значительным подкреплением, Шавар и его приближенные считали, что сирийцы заставляют себя ждать. Вместо того, чтобы сразу же присоединиться к королевской армии, латинский флот отправился осаждать Танис, взял этот город штурмом, и события, имевшие место в Бильбейсе, повторились. Нагруженный добычей флот направился к протокам великой реки, но был остановлен партизанами — феллахами, так что Амори пришлось выслать отряд конных рыцарей, чтобы освободить его. Узнав о том, что к ним приближается армия Ширкуха, Амори приказал флоту как можно быстрее направиться к Акре. Что касается франкской армии, она покинула предместья Каира, собралась вокруг Бильбейса в тщетной попытке застать врасплох и разбить сирийцев, прежде чем они присоединятся к египтянам. Попытка окончилась неудачей. 2 января 1169 г. угрюмый и разочарованный Амори приказал начать отступление.

Привезенная добыча была значительной. Сундуки армии ломились от золота, но земля Египта была для франков потеряна навсегда. Несмотря на прозорливость и знания, которыми обладали некоторые воины, практически всеобщее невежество и презрение, которое питали латиняне к миру Ближнего Востока, содействовали заключению союза воды и огня, поскольку шииты, ненавидимые всеми еретики, обратились за помощью и получили ее от суннитского руководителя джихада.

 

3

САЛАДИН

«Нуреддин, узнав, что франки ушли из Египта, все же решил отправить туда свои войска, ибо его заботило не то, как помочь египтянам, а то, как овладеть их страной. Поэтому он приказал Ширкуху немедленно возглавить войско и отправиться в путь вместе с Саладином, его племянником. Ширкух пришел в Каир и сразу же явился к халифу Адиду, который принял его с большими почестями. Но, поскольку вся власть находилась в руках визиря Шавара, последний поддерживал Ширкуха лишь на словах, а на деле не давал ему ничего для обеспечения его собственных потребностей, ни потребностей тех, кто его сопровождал. Он предлагал дать пир в честь наместника Нуреддина и обманом захватить и его самого, и его племянника. Саладин со своей стороны мечтал убить Шавара, но его дядя Ширкух мешал ему выполнить это намерение. Однажды Шавар как обычно явился к Ширкуху, но не застал его, потому что тот отправился творить молитву к гробнице одного из религиозных деятелей ислама. Саладин и Шавар сели на коней, и во время беседы Саладин выбил визиря из седла и связал, потому что не мог убить без разрешения дяди. Когда он сказал Ширкуху об этом, тот ответил: „Без позволения халифа мы ничего не можем сделать". Тогда они известили халифа Адида, который призвал их убить визиря, потому что тот не оставлял халифу места подле себя. Так был убит Шавар, его дом был разграблен, а Ширкух занял освободившееся место визиря» (Михаил Сириец). Также Ширкуху пожаловали титул Аль-Мелика аль-Мансура Амира аль-Диуюша (монарха-победителя, командующего армией). Новый визирь назначил своих верных соратников правителями различных провинций и приказал раздать солдатам в качестве военных бенефициев земельные наделы. Правление курдского эмира было кратким: через два месяца и пять дней он умер от несварения желудка (23 марта 1169 г.). При известии о кончине властителя борьба за власть между крупными эмирами вспыхнула с новой силой: каждый стремился занять двойную должность визиря и верховного командующего. Их сторонники взволновались и принялись чистить оружие. Через три дня халиф призвал молодого Саладина (ему было тогда 32 года) и наделил его знаками отличия этой должности, пожаловав титул «Аль-Мелик ан-Назир» (вождь, который приходит на помощь).

Остановив свой выбор на молодом претенденте, халиф рассчитывал доверить ему операцию по изгнанию главных сил сирийской армии и самому взять бразды правления. Никто из остальных эмиров не принес клятвы верности новому правителю. С помощью интриг несколько вольноотпущенников Ширкуха начали восстанавливать эмиров друг против друга, так что один за другим они присоединились к Саладину. Лишь два могущественных «военных предводителя» отказались дать клятву и возвратились в Сирию вместе со своими приверженцами. Саладин успешно руководил Египтом, но его повелитель Нуреддин, хозяин мусульманской Сирии, никогда не давал ему иных титулов кроме тех, что прежде носил его дядя Ширкух: титулов эмира и верховного командующего.

Сплотив предводителей сирийских войск, Саладин попытался снискать покровительство духовных лидеров: последовав примеру Нуреддина, он стал вести аскетический образ жизни, отказавшись от пиров с обильными возлияниями и всевозможными наслаждениями. Вдобавок к этому, чтобы склонить на свою сторону аскетов ислама, он приказал изгнать из своего правительства многочисленных коптских христиан, имевших доступ к рычагам власти. Одни обратились в мусульманство и сумели сохранить свое место, другие сгинули. Эдикты Саладина вызывали недовольство среди египтян, занимавших некогда привилегированные позиции: некоторые из них стали отправлять послания в Палестину, чтобы заключить союз с франками. Они желали спровоцировать латинское вторжение, которое уничтожило бы начавшую формироваться военную аристократию и таким образом помогло бы им вернуть должности и господствующую позицию.

Молодой визирь случайно узнал о готовящемся предательстве. Он сдержался и стал ждать своего часа, чтобы поразить главного заговорщика, суданского евнуха, который был доверенным лицом халифа Адида. Он был схвачен отрядом курдской конницы и вскоре обезглавлен. Его голову прислали Саладину. Убийство суданского евнуха привело к общему восстанию всех суданцев, живущих в Каире; погибший был не только их собратом по крови, но еще и защитником и их официальным представителем при дворе халифа. Пятьдесят тысяч восставших суданцев выступили против сирийских эмиров. Африканцы были разбиты, их квартал разграблен, предан огню и снесен до основания: лишь нескольким уцелевшим удалось вернуться в родной Судан.

Пока Саладин праздновал успешное подавление первого столь крупного восстания, франки Леванта начали агитацию всего христианского населения Запада; они пытались объяснить европейцам, что ключи от латинского королевства отныне находились в цитадели Каира. Мягко говоря, их доводы не вызвали прилива воодушевления. Поскольку Запад отнюдь не стремился помочь своим собратьям, обосновавшимся в Леванте, Амори принял решение начать совместное выступление, пока Саладин не успел упрочить свою власть. Тем временем греки решились вступить в бой: они выслали флот, опытную пехоту и денежную помощь в Палестину. Амори собрал войска в Аскалоне и 16 октября 1169 г. приказал дать сигнал к выступлению. Пехота пошла по берегу реки, ее поддерживал и снабжал провизией константинопольский флот. Он же перевез ее через приток Нила, что дало ей возможность добраться до цели пути — Дамьетты. Корабли приблизились к городу, франки после завоевания хотели превратить его в крепость, обосновавшись в которой, надеялись постепенно захватить дельту, находящуюся под контролем каирских турков и курдов.

Согласованность действий греков и латинян оставляла желать лучшего. Слишком сложная политическая подоплека отнюдь не способствовала налаживанию отношений между союзниками. Грекам, рассчитывавшим на короткий поход, катастрофически не хватало денег и продовольствия. Это отразилось на их боевом духе. Франки же, привыкшие к длительным экспедициям в Египте, не желали делиться провизией. В то время Саладин не осмеливался оставить столицу, боясь, что не сможет вновь туда вернуться: «Если я сам отправлюсь в Дамьетту, Каир во время моего отсутствия восстанет и позади меня вспыхнут мятежи, а передо мной будут стоять франки» (Ибн аль-Acup). Он беспрестанно требовал, чтобы его повелитель Нуреддин выслал подкрепление. Вспомогательная армия, прибыв на место, сделала жизнь осаждающих город греков и латинян просто невыносимой. Амори вступил в переговоры с представителями Нуреддина, но условия соглашения нам не известны. После пятидесятидневной осады союзники внезапно прекратили все военные действия.

Чтобы лучше понять то недоверие, которое жители востока испытывали к заключенному союзу между Византийской империей и Латино-Иерусалимским королевством, приведем рассказ одного из местных христиан Северной Сирии об этой странной кампании: «В это время (т. е. в 1181 г.) король Иерусалима попросил у греческого императора, его союзника, войска, чтобы выступить на Египет, тот отправил их по морю. Когда греки прибыли в Египет, они, по своему обычному коварству, замыслили обмануть короля и самим завладеть этой землей. Несколько человек успели вовремя уведомить его об их намерениях. Египтяне снова пообещали ему заплатить золотом, как они уже делали раньше; они дали ему заложника в знак того, что будут присылать золото каждый год. Король взял с собой заложника и вернулся в Иерусалим; греки же терпели нужду и, когда настала зима, многие из них погибли из-за бурь; лишь некоторые вернулись обратно в свою страну» (Михаил Сириец). Если с точки зрения достоверности исторических фактов к этому отрывку стоит подходить осторожно, он все же прекрасно иллюстрирует практически всеобщую ненависть, которую греки вызывали у населения восточного Средиземноморья.

Столкнувшись с христианским вторжением, Саладин обратился к своему повелителю Нуреддину. Когда франки и греки ушли, он выступил от имени халифа, прося Нуреддина отозвать армию, состоящую из турок и туркменов. В ожидании их ухода, сопряженного с определенными сложностями, визирь опустошил свою казну, чтобы перетянуть на свою сторону этих воинов. Его государь не приветствовал самостоятельности Саладина; больше всего его раздражала просьба об отводе войск, набранных ценой больших затрат. Поведение визиря все менее и менее соответствовало тому, чего ожидали от наместника мелика мусульманской Сирии. Самым серьезным упреком стал тот факт, что в Египте призыв к молитве по-прежнему совершался от имени фатимидского халифа. Чего же ждал Саладин, его наместник в Египте, желавший положить конец расколу и объединить ислам под властью Аббасидов, правящих в Багдаде? Почему он не спешил начать джихад, великое дело и священную обязанность каждого правителя?

Дабы задобрить Саладина и попытаться добиться от него повиновения, властитель Сирии отправил к нему отца, всю семью и друзей. Визирь принял их всех, в честь одного устроил праздник, другого осыпал подарками, но не отклонился от установленной политической линии. В письмах, которые он отправлял своему повелителю, говорилось о его полной покорности, но в них же он ссылался на общественные интересы, чтобы отсрочить любые изменения в молитве, и на опасность возникновения восстания, чтобы оттянуть открытие второго фронта против франков.

Разумеется, Саладин не был противником военных действий в Палестине, но он понимал, что совместно организованное выступление могло свести его лицом к лицу с верховным повелителем, чего ему совершенно не хотелось. Поэтому, воспользовавшись длительным пребыванием Нуреддина в Мосуле, он начал действовать: осадил небольшую крепость Дарон (Аль-Дарун), захватил и разграбил нижний город Газы, провел совместную операцию, напав с суши и моря на франкскую крепость Айлу (Эйлат) в заливе Акаба. Захватив этот порт, до сегодняшнего дня остающийся предметом споров, он закрыл франкам выход к Красному морю. Результаты этой победы были значительны как в плане торговых отношений (так была обеспечена безопасность пути с Востока в Средиземноморье, конечным пунктом которого была Александрия), так и в плане религии (святые места Ислама были защищены, а паломники из Египта и Магриба освобождались от пошлины за проезд, которую должны были платить на пропускных пунктах франков). После того, как эти молниеносные походы увенчались успехом, Саладин поспешил вернуться в столицу (4 февраля 1171 г.).

Проблема с призывом к молитве была еще не решена; Нуреддин, не слушая более никаких доводов, приводимых наместником, повторил приказ в категорической форме. Старый правитель был еще достаточно силен, ибо немного позднее его наместник решил подчиниться его воле, что было нетрудно, так как халиф Адади был тяжело болен. Визирь собрал совет, который принял решение свергнуть фатимидский халифат. Этому делу посвятил себя один иноземец, перс, недавно прибывший в Египет: 10 сентября 1171 г. он поднялся на минбар и произнес молитву от имени халифа Багдада. Эти изменения прошли в атмосфере всеобщего безразличия, и последний фатимидский халиф скончался, так и не узнав, что он больше ничего собой не представлял!

В то время как официальные гонцы скакали к Дамаску и Багдаду, чтобы сообщить хорошие новости суннитскому исламскому миру, Саладин прибирал к рукам все имущество халифа, в том числе его казну и драгоценности. Необходимо уточнить, что военная аристократия, которая окончательно завладела землями Египта, была крайне отсталой по сравнению с египетской цивилизацией. Курдский князь расхитил библиотеки из дворцов халифа: восемь партий книг были отправлены караванами верблюдов в Дамаск, остальное, т. е. более ста тысяч рукописей, были разобраны и проданы тем, кто предлагал более высокую цену. По цивилизации был нанесен еще один сильнейший удар, схожий с пожаром Александрийской библиотеки!

Удовлетворившись достигнутыми результатами в деле восстановления единства Сунны, Нуреддин стал добиваться согласованности действий своих войск в Египте и Сирии, задачей которых было наступление на палестинских баронов. Первой целью врага была крепость Керак, которая затрудняла или делала невозможным установление связей между Сирией и Египтом, она также являлась серьезным препятствием, стоящим на пути паломников, священной дороге исламского мира. Саладин выступил в поход и осадил Шаубак (Монреаль), а в это время Нуреддин подходил к Кераку (октябрь 1171 г.). От земли Моаб (или Идумеи, территории к югу от Мертвого моря) эти две крупные христианские крепости отделяли самое большее два дня пути. Саладин уже почти овладел Шаубаком — его жители попросили десятидневной передышки, чтобы подумать, — как вдруг его армия снялась с места и вернулась в дельту. Предлогом стал тот факт, что его отец, которому он поручил управление Египтом, вот-вот мог быть свергнут из-за неизбежно надвигающегося мятежа. На самом же деле окружение Саладина оказывало на него сильное давление, обращая внимание на то, что в случае победы между Египтом и его номинальным правителем больше не будет существовать никакой преграды. Маски были сброшены, и Нуреддин решил сам взяться за дела Египта. Саладин, забеспокоившись, созвал совет: но ни один из эмиров не стал вмешиваться в это дело — они не хотели поспешным выбором ставить под удар всю свою будущую карьеру. Лишь один молодой эмир, племянник визиря, осмелился заявить: «Если Нуреддин выступит на нас, мы одолеем его и помешаем захватить Египет» (Ибн аль-Acup). Несколько эмиров поддержали его, но тут вмешался отец Саладина, осудил молодого эмира и обратился к сыну: «„Вот я, твой отец, вот твой дядя по матери: неужели ты думаешь, что кто-нибудь из этого собрания любит тебя так же, как любим мы, и желает тебе добра, так, как мы этого желаем?" — „Нет", — отвечал визирь. — „Что ж! — продолжал отец, — я заявляю, что если твой дядя или я увидим Нуреддина, мы не сможем помешать ему овладеть этой землей и повергнуть нас ниц. Даже если бы он приказал отрубить тебе голову, мы сделали бы это без малейшего колебания. И даже если бы Нуреддин один предстал перед нами, никто не осмелился остаться в седле, все бы упали ниц. Эта страна принадлежит ему, ты всего лишь его наместник. Если он захочет сместить тебя, ему нет надобности приезжать, стоит лишь отправить депешу. Он может передать управление страной тому, кому пожелает"» (Ибн аль-Асир). Совет был окончен, и, оставшись наедине с сыном, старый эмир упрекнул его в том, что он прилюдно говорил о своих замыслах. «Если правитель узнает, что ты хочешь помешать ему войти в Египет, он немедленно займется тобой. У тебя не останется никого из армии, если придет Нуреддин, а эмиры сами выдадут тебя ему» (Ибн аль-Асир). Мудрый старик предложил единственное правильное решение: чтобы убедить Нуреддина не приезжать в Каир, следовало полностью ему подчиниться.

Доводы, приведенные Саладином, были весьма красноречивы, поскольку суданская армия мятежников, последнее эхо кровавого восстания в Каире, попыталась силой проникнуть в Верхний Египет. Войска, которыми командовал старший брат визиря Туран Шах, отбросили их назад и завоевали Нубию. К сожалению, страна оказалась мало подходящей для того, чтобы принять на длительное время династию Эйюбидов, которая искала пристанище, безопасное место, где она могла бы укрыться в случае прихода Нуреддина в дельту.

Между тем владыка Сирии снова собрал египетские войска к Кераку. Саладин повиновался, вышел из Каира 30 мая 1173 г. и направился к знаменитой крепости. На этот раз сам Нуреддин, задержавшийся по делам в северной части государства, не успел к назначенному сроку. Он выехал из Дамаска только в конце июля. Когда он был уже в двух днях пути от Керака, египетская армия снова внезапно снялась с лагеря. Повод был самый благовидный: отец Саладина был тяжело ранен и находился при смерти. Нуреддин пришел в ярость: он поклялся восстановить порядок в египетской провинции не позднее следующей весны!

Саладин, его семья и приближенные осознали всю шаткость своего положения в случае вторжения войск повелителя; поэтому вследствие сложных интриг визирь отправил своего брата на завоевание Йемена. Его весьма привлекала природная красота этой страны, но еще более привлекательно выглядела ее экономическая сторона: Забид, большой перекресток сухопутных торговых путей, и Адан, крупный порт, в котором бросали якоря торговые суда жителей побережья Индийского океана от Абиссинии до Занзибара и от залива до Малазийского архипелага, — получали значительные доходы. Власти Йемена облагала товары большими налогами, прежде чем они попадали в Александрию. Эйюбиды наконец-то нашли удобное убежище на случай военного поражения; но в умах тех, кто с ностальгией вспоминал о фатимидском правлении, ничто не должно было спасти их от ударов, которые нанесет им грядущее вооруженное восстание. Они тоже обратились к франкам, которые вернулись к идее захвата Дамьетты. Всех предали шпионы Саладина, проникшие в Палестину. Расплата была ужасной: все представители династии Фатимидов были убиты, а заговорщики — распяты. Обрадованный новым успехом, Саладин донес об этом своему повелителю, но когда его послание пришло в Дамаск, Нуреддин уже умер.

Со смертью Нуреддина централизованное государство, которое он с необычайным терпением создавал, развалилось на куски. Его собственный племянник, которому он вверил управление провинцией Мосула, объявил о своей независимости и силой оружия расширил владения к западу, вплоть до Евфрата. Эмиры Дамаска принесли клятву верности маленькому сыну умершего правителя, одиннадцатилетнему Мелику ас-Салиху. Саладин тотчас же присоединился к ним: он известил нового правителя, что на всей земле Египта была вознесена молитва от его имени, и прислал ему динары, на которых было выбито его имя. Но эти изъявления преданности не должны никого вводить в заблуждение: каждый эмир, каждый атабек, каждый наместник поторопился признать власть неопытного государя лишь в надежде манипулировать им в дальнейшем. Именно так бывший правитель Алеппо, захвативший цитадель и правивший оттуда всей мусульманской частью Северной Сирии, пытался взять под свое крыло нового владыку. Могущественные эмиры оспаривали друг у друга привилегию охранять повелителя, опекать его, заботиться о его крове и воспитании. Для этих феодалов-выскочек получить опеку над Меликом ас-Салихом означало овладеть самим символом законной преемственности власти Зенги!

Франкам представился как нельзя более подходящий случай: войска Иерусалима выступили на Банияс (Панеас Гермонский) и осадили его. Эмиры Дамаска поспешили на помощь, но чтобы заключить мир, им пришлось выплатить дань и освободить пленных христиан. Сирийцы поняли, что в их интересах было удерживать Саладина как можно дальше от страны. Под предлогом военных действий последний проводил в жизнь свои захватнические планы. Вот письмо, которое он отправил эмирам Дамаска: «Я получил известие, о том, что между франками и Дамаском был заключен мир, но другие мусульманские земли не присоединяются к этому договору и не разделяют причин к его заключению. Для всех франки остаются общими врагами. Деньги из казны Дамаска, предназначенные для ведения джихада, были растрачены в результате этого преступного шага, который должен навлечь на себя кару Аллаха. Кроме этого, по особым условиям договора франкам вернули грозных рыцарей Тивериады, заключенных в темницах Дамаска!» (Книга двух, садов).

Если смерть Нуреддина привела к раздроблению сил антикрестоносного движения, то кончина короля Амори от дизентерии, которой он заболел во время осады Банияса (11 июля 1174 г.), погрузила франкскую Сирию в пучину беспорядков. Этот государь мог бы — как он неоднократно доказывал — оказывать сопротивление Саладину. Он умер в тридцать восемь лет, в то время когда намеченные им союзы и планы по захвату Египта начали воплощаться в жизнь и выливаться в конкретные действия. Его сын Балдуин, родившийся от первого брака, который был расторгнут по приказанию церкви, вступил на трон в возрасте тринадцати лет. Во франкских колониях воцарилась анархия: несколько могущественных феодалов оспаривали друг у друга опеку над юным королем и регентство в королевстве. После убийства коннетабля королевства должность регента освободилась и ее занял Раймунд III, граф Триполийский. Занятые распрями, бароны даже не сумели организовать поход, чтобы поддержать высадку сицилийской армады в дельте (200 галер, 36 кораблей для перевозки лошадей, 6 — для осадных машин и 40 — с провизией). Нормандский король Сицилии Вильгельм II высадил на побережье Александрии тридцать тысяч пехотинцев и полторы тысячи рыцарей (28 июля 1174 г.). Саладин, которого успокаивала анархия в стране франков, наладил регулярное поступление подкреплений в Александрию. После нескольких дней кровопролитных сражений нападающие, не ожидавшие от турецко-курдского гарнизона такого сопротивления, в беспорядке вернулись к кораблям. Время слабых фатимидских гарнизонов кануло в прошлое: теперь эту землю яростно защищала свора турецких и курдских эмиров, приехавших туда из-за ведения франко-мусульманских военных кампаний. Сицилийцев сопровождали итальянские торговцы, тоже мечтавшие занять эту конечную остановку торгового пути, пролегавшего между Дальним Востоком и Средиземноморьем. Вот что сказал по этому поводу Саладин: «Среди наших врагов были солдаты из Венеции, Пизы, Генуи, но все они вели себя то как воины, причиняя серьезный ущерб и вызывая к себе неудержимую ненависть, то как путешественники, которые благодаря торговле были необходимы исламу и которые освобождались от строгих правил. Что ж, сегодня среди них нет ни одного, кто бы ни принес нам оружие, с которым они нападали на нас, и нет ни одного, кто бы ни хотел снискать наше благоволение, принося в дар свои богатства или красивые вещи, изготовленные их мастерами. Мы установили хорошие отношения со всеми ними, и заключили выгодные торговые соглашения, несмотря на их сопротивление, и поместив наши интересы выше их» (Книга двух садов). Какое презрительное отношение к христианским торговцам, обеспечивающим процветание Александрии! Наши предшественники, жившие между двумя мировыми войнами и мыслившие так же, как и Саладин, априори осуждали этих чересчур изворотливых торговцев. Они утверждали, что они «дабы сохранить преимущества на местном рынке, были готовы предать политические интересы государства франков» (Рене Груссе). Подобная политика торговых итальянских городов, вышедших из традиционных феодальных рамок, объяснялась их положением. Было бы притворством восхищаться материальным и духовным наследием крупных торговых городов Италии — Амальфи, Пизы, Генуи и Венеции и отказываться признать, что эти повелители морей использовали социально-политические методы в качестве средства обогащения. Сегодня предпочтительнее рассматривать проблему под другим углом: будем считать торговцев XII в. социальным классом, находящимся в процессе формирования, который должен был найти себе место в средиземноморском мире; а рыцарей Святой Земли — свидетелями феодального мира, разумеется, увлекающимися, но хранящими верность раз и навсегда установленным жизненным правилам, по меньшей мере, в основных чертах. Конечно, легко заявить, что жажда наживы торговцев проистекает из общих устремлений, в то время как борьба феодалов полна благородства: на что мы можем возразить, что бароны яростно защищали свою землю, поскольку она была единственным экономическим источником, обеспечивающим выживание их самих и их семей. Тем, кто с ностальгией вспоминает о крестовых походах, как о религиозном движении, стоит, безусловно ответить, что земли, занятые первыми поселенцами, как будто нарочно все были самыми плодородными! Мы сделаем вывод, что между колониальными интересами баронов и критериями торговли, которые только одни и имели ценность в глазах итальянских негоциантов, не могло быть никакого соответствия. Если с политической точки зрения эти две группы и не объединились для ведения совместной обороны, то это потому, что они представляли собой два социальных класса с совершенно разными, порой противоположными целями.

В мусульманской Сирии ситуация быстро ухудшалась: правитель Алеппо стал опекуном молодого правителя, а его соперники, эмиры Дамаска, опасаясь за свои бенефиции, решились призвать на помощь Саладина. Последний, едва получив послание, выехал из Египта вместе с семьюстами воинами элитной конницы, обманул наблюдателей франкских форпостов в Уади Арабе и вошел в Дамаск 27 ноября 1174 г. Присоединив к своим войскам городской гарнизон, он захватил Хомс (за исключением цитадели) и Хаму, а затем подошел к стенам Алеппо (30 декабря). Жители города, поддерживая старую традицию, оказали яростное сопротивление, чтобы отстоять свою независимость. В поисках союзников они обратились к «ассасинам», живущим в горах, и франкам из Триполи. Фидаи, которых повелитель исмаилитов послал убить Саладина, потерпели неудачу и были казнены. Тогда Раймунд III, граф Триполийский и регент королевства Иерусалимского двинулся к Хомсу, где попытался заключить союз с гарнизоном цитадели. Союз еще не был заключен, а Саладин уже вернулся обратно. Раймунд III не ожидал его появления. Поскольку осада Алеппо была снята, франкам удалось сохранить раздробленность сирийского ислама: это был значительный успех!

Оба княжества — Алеппо и Мосула — надеялись с помощью франков оказать сопротивление государству Саладина (Египту и Дамаску), которое было гораздо больше, могущественнее и богаче их владений. Борьба между двумя мусульманскими государствами разгоралась все сильнее, и оба противника желали перетянуть франков на свою сторону. Испугавшись силы государства Эйюбидов, христиане заняли выжидательную позицию и не пытались вести активные действия, что дало возможность курдскому князю укрепить свое господство за счет двух зенгидских государств. Франкские грабительские налеты, ставшие привычными на территории Дамаска и возле Хаурана, начались слишком поздно и уже не могли обеспечить существование государства Алеппо.

Противник Ислама, король Иерусалимский Балдуин IV был неизлечимо болен проказой. Эта болезнь, которой больше всего боялись в средние века, не оставляла никакой надежды на заключение брака и продолжение рода. Ухудшение здоровья короля заставляло задуматься о длительности его пребывания на троне. Несчастный монарх имел двух сестер, которые должны были обеспечить будущее династии. Старшая, Сибилла, принесла бы в качестве приданого своему мужу самую желанную корону всего христианского мира — корону Иерусалима. Балдуин IV попытался выдать сестру замуж за прославленного рыцаря, которого он ввел бы в курс происходящих в стране дел: его выбор пал на князя Пьемонта Вильгельма Монферранского, который, к сожалению, умер через три месяца после свадьбы от одной из кишечных инфекционных болезней, столь часто встречающихся в Леванте. Итак, не было сделано ничего или же все предстояло делать заново!

Именно в этой атмосфере всеобщей озабоченности на берег неожиданно высадились фламандские крестоносцы, которыми командовал граф Филипп Эльзасский. Его приезд совпал с возобновлением франко-византийского наступления на Египет. Балдуин IV желал направить туда богатого и знатного паломника, доверив ему командование кампанией. Византийцы, которых впечатлили сила и оснащение фламандских войск, готовы были поддержать выбор короля, лишь бы войска незамедлительно выступили в поход. Но все было напрасно: граф Фландрский не хотел возглавлять египетский поход: он утверждал, что его солдаты, привыкшие к хорошей пище, не смогут обходиться без мяса (октябрь 1177 г.). С другой стороны, он соглашался сражаться с неверными на сирийской земле. Поскольку королевство заключило мир с Дамаском, войска Филиппа Эльзасского поступили в распоряжение графа Триполийского; поход, который тот с большим трудом повел против Хамы, окончился поражением. Продолжив путь, фламандские войска присоединились к Антиохии, чтобы «попытаться что-нибудь сделать»: осада пограничной крепости Харим, как и осада Хамы, тоже не дала особых результатов. Филипп Эльзасский увел в Сирию самые выносливые войска королевской армии; таким образом Палестина с риском для себя опустела: силы, остававшиеся там, были не в состоянии выдержать натиск обычной атаки. Узнав о том, что королевские войска ушли, Саладин решил, не теряя ни минуты, начать наступление на королевство (ноябрь 1177 г.).

При известии о нападении мусульман, Балдуин IV, несмотря на болезнь, собрал пятьсот рыцарей и укрылся в Аскалоне. Франки еще надеялись, что Саладин хотел захватить всего лишь эту большую крепость, некогда принадлежавшую Фатимидам. Они не поняли, что целью нового повелителя Египта было полное уничтожение западных колоний Леванта. Во время краткого похода на Аскалон Саладин захватил и уничтожил ополчение королевства, поспешившее на помощь городу; он тотчас же увидел, что, благодаря отсутствию защитников, страна была легко доступна. Оставив Аскалон, он выступил на Иерусалим: Рамла была предана огню, Лидда даже и не пыталась оказать сопротивление, а в Иерусалиме каждый стремился покинуть нижний город, чтобы укрыться в башне Давида. Мусульмане были все более и более уверены в полной победе. Отряды легкой конницы захватывали все окрестности и предавали города и деревни огню и мечу.

Маленькая королевская армия храбро бросилась в погоню за мусульманами. Но вместо того, чтобы преследовать врага по Иерусалимской дороге, они пошли вдоль берега, а затем внезапно свернули в сторону. Армия напала на неприятеля с севера, а Саладин считал, что она осталась на юго-западе. «Все потеряли надежду, ибо проказа начинала овладевать молодым королем Балдуином, который слабел на глазах, и каждый дрожал от страха. Но Бог явил все могущество в слабых и внушил немощному королю мысль выступать; вокруг него собрались остатки его войска. Он спустился с коня, простерся ниц перед крестом и вознес молитву, сопровождаемую плачем и жалобными восклицаниями. При виде этого сердца всех воинов дрогнули. Они возложили руку на крест и поклялись, что не покинут поле боя, а если бы турки одержали победу, тот, кто попытался бы скрыться и не погиб, считался бы изменником. Когда они сели в седло, они двинулись вперед и оказались перед турками, которые уже праздновали победу, ибо полагали, что уничтожат всех франков. Завидев турок, чьи войска были подобны морю, рыцари снова спешились, отрезали свои волосы и обнялись в знак мира и попросили друг у друга в последний раз прощение. Затем они ринулись в бой. В ту же минуту Господь поднял жестокую бурю, которая подняла пыль со стороны франков и погнала ее на турок. Тогда франки поняли, что Господь принял их раскаяние; они возликовали и воспряли духом. Турки, напротив, развернулись, чтобы обратиться в бегство. Франки преследовали их и отняли у них верблюдов и все имущество. Так как турецкие войска рассеялись по пустыне, франкам понадобилось пять дней, чтобы разыскать их. Они находили отдельные отряды: одни были уже мертвы, другие при смерти. Они добивали последних и забирали их оружие и вещи. Некоторые, добравшись вместе с Саладином до Египта, оделись во все черное и пребывали в трауре» (Михаил Сирией). Сражение состоялось 27 ноября 1177 г.

 

4

ВОЙНА И ТОРГОВЛЯ

Победа христиан при Монжизаре (Телл аль-Сафите), сколь неожиданной она ни была, не принесла никакого окончательного результата длительному противостоянию ислама и христианства в Леванте. Соотношение сил между сирийско-египетской империей Саладина и латинскими государствами оставалось по-прежнему неравным. Разница в численности вооруженных войск могла бы толкнуть франков к достижению скорой победы, но слабость здоровья Балдуина IV исключала возможность начать массированное наступление. Королевское правление осложнялось сомнениями и тревогой: монарх хотел как можно скорее уладить вопрос с наследованием трона, выдав замуж свою сестру Сибиллу за того, кто станет будущим королем Иерусалима.

Поскольку о дерзком нападении не могло быть и речи, Балдуин поддержал предложение, сделанное ему в октябре-ноябре 1178 г. тамплиерами, которые хотели перекрыть дорогу, по которой мусульмане приходили в Галилею, укрепив брод Иакова (расположенный на Иордане, между озерами Хуле и Тивериадским). Потребовалось шесть месяцев тяжелейшего труда, чтобы возвести «замок на броде Иакова». «Ширина стен превосходила десять локтей; сам замок был построен из гигантских камней, каждый размером более семи локтей; число этих камней превышало двадцать тысяч, и каждая поставленная глыба стоила не меньше четырех динаров» (Книга двух садов). В это время коннетабль королевства Онфруа II Торонтский строил на севере озера Хуле другую крепость, контролирующую источники и притоки Иордана: ее назвали Шатель Неф де Хунин. Постройка этих приграничных крепостей считалась по средневековому обычаю объявлением войны. Саладин, чтобы добиться своего, начал предлагать франкам добровольно разрушить крепость, обещая сто тысяч динаров за издержки. Франки отказались, а тамплиеры усилили гарнизон и увеличили запасы продовольствия: через год после постройки в крепости находилась «тысяча воинов, восемьдесят рыцарей вместе со своими оруженосцами, пятнадцать военачальников, с каждым из которых было пятьдесят человек, помимо них там жили ремесленники, каменщики, кузнецы, плотники и всевозможные оружейники» (Книга двух садов).

С наступлением весны гарнизоны новых крепостей принялись грабить вражеские земли. Разорение, чинимое ими, было столь значительно, что Саладин тоже направил войска в Галилею, чтобы они сколько угодно могли грабить и разорять земли. Регулярные армии мусульман и христиан одновременно подошли к спорной территории. Стычка отрядов авангарда превратилась в общую свалку: христиане вступили в бой изнуренными после долгой скачки и были наголову разбиты. Сам король чуть было не попал в плен и был обязан своему спасению только преданности Онфруа Торонтского, который принял смертельный удар на себя. Победив, Саладин мог свободно двигаться либо на Сахель, либо к побережью, либо прямо на Иерусалим. Он ограничился тем, что осадил замок у брода Иакова. «Султан подошел к броду 24 августа 1179 г., стал лагерем по соседству с крепостью, и вся равнина заполнилась воинами. Так как он испытывал нужду в древесине для того, чтобы возвести частокол, который защитил бы метательные машины, утром 25-го он направился в поселения, что располагались поблизости от Сафеда, крепости, принадлежащей тамплиерам. Он приказал выкорчевать виноградники, забрать все жерди и, заполучив необходимый материал, вернулся днем к броду Иакова» (Книга двух садов).

Штурм начался в тот же день около пяти часов вечера: при первом же натиске была захвачена барбакана, и защитники укрылись в донжоне, ожидая прибытия подкрепления, о чем им сообщили с помощью сигнального огня из Тивериады. Мусульмане спешили завладеть городом раньше, чем подойдет снова собранная королевская армия: саперы Алеппо сумели за четыре дня сделать подкоп огромной стены. Вскоре она обрушилась, и пламя объяло последнее убежище обороняющихся. Тамплиер, командующий гарнизоном, предпочел броситься в огонь, чем сдаться; это дало повод мусульманским хронистам утверждать, будто он сразу же перешел из пламени земного в вечный огонь! Саладин покинул крепость или, вернее, место, на котором она стояла, только после того, как снес ее до основания: «Он разрушил ее так, как мы стираем буквы на пергаменте».

После того, как укрепления на границе Галилеи были уничтожены, мусульманское наступление растеряло всю свою энергию. Надвигающаяся катастрофа свелась до нескольких безжалостных налетов на предместья Тира, Бейрута и Сидона: несмотря на нанесенный ими вред, они все же не могли подорвать основу франкской колонизации Леванта. Военные действия завершились в конце мая 1180 г. с подписанием договора о перемирии между королевством Иерусалимским и эйюбидской империей. Причины заключения перемирия, игравшего на руку франкам, следует искать в событиях, происходящих в Северной Сирии: как только наступил мир, Саладин отказался продолжать джихад и увел войска на север. На этот раз его врагами были анатолийские турки-сельджуки, эмиры Джазира и киликийские армяне, но самыми опасными врагами, как всегда, являлись потомки Нуреддина, которые, обосновавшись в Алеппо и Мосуле, стремились возродить дело, начатое их предком Зенги. В декабре 1181 г. последовавшие одна за другой смерти дали возможность одному эпигону объединить в своих руках все бывшие владения Зенги — от Мосула до Алеппо. Преданность турецкой династии была такой глубокой, что часть сирийских подданных Саладина внезапно выступила против нового курдского правителя, поддержав законного наследника. Мир, заключенный с франками, можно объяснить только этими препятствиями, возникшими на пути эйюбидского экспансионизма.

Можно было бы себе представить, что франки использовали эту отсрочку для укрепления оборонительной системы. Отнюдь нет! Между франками, жителями Алеппо и сектой ассасинов действительно намечалось что-то вроде союза, но у короля к этому не лежала душа, и королевство погрузилось в пучину дворцовых интриг: каждый пытался предложить своего претендента на руку принцессы Сибиллы. Самые высокородные аристократы Запада выдвигали свои кандидатуры; самые доблестные рыцари Святой Земли боролись за это место… и все было тщетно, потому что юная принцесса Востока увлеклась Гвидо де Лузиньяном, отпрыском небольшой пуатевинской династии, который с помощью интриг сумел навязать ей мысль о необходимости заключения брака. Под давлением придворной камарильи Балдуин уступил и дал согласие на этот союз. Казалось, что вопрос наследования был решен, но ненадолго, так как молодой дворянин из Пуатье, весьма красивый юноша, не обладал ни умом, ни твердым характером, необходимыми для того, чтобы стать наследником энергичных правителей Иерусалима. Чтобы обеспечить дополнительную гарантию продолжения рода, прокаженный король выдал замуж свою младшую сестру Изабеллу за потомка одного почтенного заморского рода, Онфруа IV Торонтского, тоже красивого юношу, но слабого как духом, так и телом. В этой критической для королевства ситуации заключенный с Саладином мир был настоящей удачей; оставалось лишь пожелать, чтобы шаткое равновесие, столь благоприятное для франкских поселений, сохранялось как можно дольше. Между тем обострение болезни монарха сопровождалось существенным уменьшением его власти. Намечался политический упадок государства, а феодалы воспользовались этим, чтобы освободиться от королевской опеки, которую считали слишком тягостной. Злой гений королевства своими безрассудными провокациями ускорил этот процесс: Рено де Шатийон, бывший князь и позор Антиохии, только что был освобожден из темницы Алеппо, проведя там шестнадцать лет. Он прибыл в Иерусалим, где испытывали такую острую потребность в воинах, что ему сразу же предложили управление важной трансиорданской сеньорией, отдав в жены овдовевшую во второй раз наследную княгиню. Эта сеньория простиралась от Мертвого моря до залива Акаба, самыми крупными крепостями были Керак (Крак де Моаб) и Шаубак (Монреаль, расположенный в Каменистой Аравии); ее финансовые доходы были одними из самых высоких среди всех франкских владений, поскольку она контролировала крупнейшие дороги ближневосточного мира: через ее территорию шли все сирио-египетские торговые перевозки, а также пролегал путь паломников, направлявшихся к святым местам ислама, Мекке и Медине. Франкские владения в Трансиордании, Аравийской Петре и Уади аль-Арабе укрыли Саладина от гнева его повелителя Нуреддина, но эта их роль свелась к нулю, как только курдский эмир объединил Сирию и Египет. В связи с этим мы уже говорили, что Саладин и его повелитель несколько раз пытались встретиться у Керака. Каждой из этих причин было достаточно, чтобы мусульманский правитель принял твердое решение разрушить крепости, но существовала еще одна, последняя причина, еще более убедительная, чем все предыдущие: сеньория нарушила исключительное право Александрии на продажу индийских товаров, перевозившихся через Адан и Йемен. Караваны охотно заворачивали во франкскую Трансиорданию, чтобы доставить ценные товары на склады и многолюдные рынки франкского Сахеля. Поэтому перемирие было как нельзя более выгодно сеньору Трансиордании; оно не только способствовало развитию торговых грузоперевозок, но и защищало его владения от вмешательства мусульман.

Рено де Шатийон, рыцарь, издавна промышлявший разбоем, не мог долго сопротивляться своей страсти. Летом 1181 г., когда ничто в регионе не угрожало перемирию, он направился вместе с подвижной колонной к оазису Таймы (его основной целью были Медина и ее сокровища). Исламское общество встревожилось, и наместники Саладина в Дамаске начали резкие ответные действия. Франкские войска отказались продолжать путь, успев, тем не менее, ограбить богатый караван из Дамаска, который, как казалось, находился в полной безопасности. Захваченная добыча равнялась фантастической сумме — двести тысяч золотых безантов.

Саладин проявил сдержанность и ограничился лишь тем, что отправил послание в Иерусалим. Для сохранения мира он требовал вернуть ему захваченную добычу и компенсировать нанесенный ущерб оскорбленным мусульманам. Несмотря на все усилия, Балдуин IV не смог заставить барона-грабителя подчиниться. Вот меланхолическое заключение латинских хроник: «Король дал знать Саладину, что не смог ничего добиться, что он высказал недовольство своим вассалом и попросил его вернуть добычу, но правитель Керака ничего не желал слушать…» Это было объявлением войны!

Следующей весной мусульманский повелитель вернулся из Египта в Сирию, нападая по дороге на франкские земли, в это же время его сирийские войска внезапно двинулись на Галилею и одержали там несколько значительных побед. Прибыв в Дамаск, Саладин стал искать возможности добиться решительного столкновения с «многобожниками». Вновь обратившись к плану, некогда задуманному Нуреддином, он с помощью комбинированной атаки попытался разделить франкские владения надвое. Он остановил свой выбор на Бейруте, поскольку таким образом — и это было дополнительным преимуществом — он смог бы вернуть Дамаску естественный выход к Средиземному морю. Он рассчитывал напасть на намеченную жертву, не поднимая особого шума, пройдя по извилистым дорогам сквозь ливанские горы. Большая эскадра вышла из гаваней Александрии и Дамьетты, а внушительный отряд конницы в это время готовился выступить на юг Палестины. Как только разведчики объявили о приближении эскадры, его войска направились к Бейруту, который тотчас был осажден с земли и моря. Нападающие столько раз шли на штурм, что просто удивительно, как город сумел выстоять. Саладин пытался сломить решимость горожан до того, как подойдет королевская армия. Его поражение объяснялось отсутствием осадных машин, слишком тяжелых для того, чтобы везти их через ущелья ливанских гор. Героическое сопротивление Бейрута дало королевской армии время прийти на помощь. Мусульманам пришлось снова перейти через горы. Это была последняя победа молодого короля, пораженного болезнью!

Если Саладин снова так быстро отказался от ведения джихада, то это потому, что ему не терпелось раз и навсегда разобраться со своими соперниками — зенгидскими князьями. Несмотря на преданность своих сирийско-месопотамских подданных, те сочли сопротивление невозможным: правитель Алеппо, получив ничтожную компенсацию, покинул столицу. Когда ворота Алеппо распахнулись перед Саладином, огромная мусульманская империя, простиравшаяся от Судана и Йемена до гор анатолийского Тавра, полностью окружила франкские колонии. Защита королевства стала самой насущной задачей франков. Теперь как никогда во главе государства должен был стать человек с твердым характером. Ослабевший Балдуин IV передал регентство своему зятю, Гвидо Лузиньяну. Знать Сирии и Палестины отказывалась видеть в нем нового бальи или регента, считая его «авантюристом»; однако двор надеялся, что антипатия исчезнет сама собой, если Гвидо проявит качества настоящего полководца в первой же военной кампании. Таковая не заставила себя ждать: осенью 1183 г. неприятель напал на Галилею. Поэтому регент вошел туда со всеми королевскими войсками и расположился лагерем у Саферийских источников (к северу от Назарета).

Франки придерживались исключительно оборонительной тактики, впрочем, единственно возможной в данной ситуации, учитывая неравное число войск. Саладин, будучи не в состоянии спровоцировать вооруженное столкновение, не мог решиться проникнуть на христианскую территорию, оставив позади себя целую армию. В конце концов он был вынужден начать отступление. Следуя мудрой политике крупных феодалов, Гвидо одержал значительную победу. Но бароны были им недовольны, а народ обвинил его в предательстве за то, что он не разбил вражескую армию и даже не хотел вступать с ней в бой. Балдуин IV поверил многочисленным инсинуациям и обвинениям, выдвинутым против Гвидо: он лишил его власти и права наследования, передав трон совсем маленькому Балдуину V (тому было 5 лет), сыну Сибиллы и ее первого мужа Вильгельма Монферранского, и назначив регентом графа Триполи Раймунда III. Внезапное отстранение от власти превратило Гвидо Лузиньяна из слабовольного авантюриста в мятежника, готового подвергнуть государство опасности, лишь бы вернуть право наследовать трон, которое на краткое время было закреплено за ним. Удалившись в свои владения — Яффу и Аскалон, — Гвидо бросил вызов королевской власти. Ситуация была крайне сложной: ослабленное и раздробленное королевство было не способно противостоять натиску мусульманского мира. Именно этот момент выбрал неразумный правитель Керака, чтобы вызывающе повести себя по отношению ко всей общине правоверных: он приказал построить несколько кораблей, с помощью караванов верблюдов по частям перенести их к заливу Акабы, там собрать и направить этот пиратский флот в Красное море. Целью было разграбление Мекки. Вот как об этом событии рассказывает нам «Книга двух садов»: «Князь Керака, разгневанный тем ущербом, который ему наносили, невзирая на перемирие, войска, расположившиеся в Айле — крепости, окруженной морем и недоступной неверным, стал раздумывать, как бы с помощью хитрости добраться до коварных соседей. Итак, он приказал построить корабли, которые по частям были перевезены на верблюдах к побережью; когда они были собраны, на них разместили войска и оружие. Два корабля стали рядом с островом, на котором располагалась крепость Айла, чтобы помешать жителям запастись водой, а оставшаяся флотилия, направившись в Айдаб, перекрыла путь торговым судам, начала убивать, грабить и захватывать пленников; после этого она взяла курс на Хиджаз. Жителям не хватало средств для защиты города, предотвратить катастрофу было крайне сложно, и над городом Пророка нависла большая угроза. Как только эти известия достигли Египта, Аль-Адил, брат Саладина приказал камерарию Лулу снарядить флот для выступления на Красное море и набрать моряков, которые сочетали бы знание дела с гордостью и храбростью, проистекавшими из истинной веры. Военачальник направился в Айлу, завладел находящимся там франкским кораблем, взял в плен воинов, бывших на борту, и пустил его ко дну. Оттуда он пошел в Айдаб, где увидел тяжелое положение, в каком оказался город. Его отправили по следам вражеского флота, он устремился следом, через несколько дней настиг, внезапно напал и поразил его. Он освободил торговцев, взятых в плен, и вернул им их имущество. Затем, пройдя в глубь страны, он нашел живущих в долине арабов: он взял их лошадей и стал преследовать франков, на суше обратившихся в бегство; он загнал их в безводный овраг и всех взял в плен. Это было время паломничества: нескольких пленников он отправил в Мину, как жертвенных животных, а остальных привел в Каир. Там он получил письмо от короля, в котором тот приказывал зарезать их, поступив так, чтобы не оставалось ни единого глаза, способного увидеть, и ни единого человека способного указать или хотя бы знающего дорогу к этому морю».

Безрассудное нападение правителя Керака взволновало весь исламский мир. Оно возродило дух джихада и повысило авторитет его вдохновителя, Саладина. «Велик был ужас жителей этих мест, особенно Мекки, воочию увидевших, как вспыхивают словно зловещие молнии последствия этого нападения. Все считали, что приближался час Страшного Суда, что были тому предвестники, и что земля скоро уйдет в небытие. Все ожидали гнева Божьего за уничтожение, грозившее его святому Дому…» (Книга двух садов).

Мусульманские летописцы ясно представляли себе цель, которую преследовал Рено де Шатийон: «Захватить крепость Айлу, каковая высится у залива и перекрывает вход к морю; проникнуть как можно дальше в это море, чье побережье граничит с их странами. Отряд, который двинулся по берегу к Хиджазу и Йемену, должен был перекрыть дорогу паломникам и преградить вход в долину Мекки. Франки собирались захватить купцов Йемена и торговцев Адана, занять побережье Хиджаза и овладеть Святой Землей (да сохранит нас Аллах от подобной беды!), нанеся арабскому полуострову самый жестокий из ударов» (Книга двух садов).

Поход Рено де Шатийона привел Саладина в ярость. Для него было невыносимо то, что Сирию от Египта отделяли франкские территории Моаба и Идумеи, но систематическое нарушение перемирия повелителем Керака еще более ухудшало положение и без того опасного пути. Эта политика была тем более непонятна, что предшественник Рено всегда стремился защищать торговые пути мусульман, чтобы получать значительные суммы от налогов и дорожных пошлин. Произошедшее изменение говорило как о ярко выраженном ослаблении королевской власти, так и о том, что сеньор территорий Трансиордании обладал психологией «запоздалого крестоносца».

В ноябре 1183 г. мусульманский государь осадил Керак. Королевская армия поспешила на помощь, рискнула переправиться через Мертвое море и заставила его снять осаду. В августе 1184 г. Саладин вернулся и возобновил военные действия: «Он расположился лагерем возле Керака и выстроил в линию перед воротами города девять катапульт, которые разрушили ту часть стены, что находилась напротив. Единственным препятствием был широкий и глубокий оборонительный ров, представлявший собой ужасный овраг с головокружительными обрывами и чудовищными пропастями. Оставался лишь один выход: собрать весь имеющийся материал, чтобы заполнить и завалить этот овраг; но все решили, что выполнить это представляется чрезвычайно сложно. Твердая каменистая земля не позволяла сделать подкоп. По приказу Саладина были обтесаны камни, скреплены балки и возведены параллельные стены, соединявшие ров с пригородом; они имели крышу и были отгорожены плотно пригнанным частоколом. Таким образом они получили широкие проходы, по которым легко было двигаться; военачальники, их эскорт, щитоносцы и слуги шли друг за другом, принося то, чем можно было бы засыпать ров» (Книга двух садов).

Саладин был решительно настроен захватить грозную крепость; дальновидная стратегия должна была обеспечить ему победу, тем более, что шпионы доносили ему об ухудшении здоровья короля и попытках бывшего регента Гвидо де Лузиньяна поднять мятеж. Несмотря на благоприятные новости и вопреки всем ожиданиям королевская армия выступила к осажденной крепости и освободила ее, вынудив мусульман снять осаду и снабдив Керак подкреплением, материалами и продовольствием. Поскольку королевская армия, направившаяся в страну Моаб, отошла на большое расстояние, королевство осталось без защиты, и мусульмане тотчас этим воспользовались. «Саладин, воспользовавшись представившимся случаем, начал наступление на их страну и выбрал себе цель, находившуюся в стороне от проложенного пути. Он внезапно подошел к городу Наблусу, напал на него со своей армией, овладел им и захватил всех, кто там находился. В окрестностях города он захватил крепости и обработанные земли. В руки к мусульманам попало множество пленников, как франков, так и иудеев, называемых самаритянами; их постигла жестокая смерть. Мусульмане захватили такую огромную добычу, что невозможно ее перечислить, она состояла из предметов обихода, провизии, инструментов, мебели, не говоря уже о животных — баранах, коровах и прочих» (Ибн Джубайр).

Как и говорили мусульманские шпионы, в палестинском государстве зрело восстание: отобрав власть у своего зятя и лишив его прав на наследование, Балдуин IV пытался расторгнуть брак своей сестры Сибиллы с «красавцем Гвидо». Чтобы избежать королевской немилости, Лузиньян поспешил вернуться в собственные владения. Ему удалось увезти жену, находившуюся в Иерусалиме, и вместе с ней он укрылся в Аскалоне. Балдуин, узнав о его отказе предстать перед королевской курией, решил лично явиться к восставшему городу: «Поскольку он не желал приехать, король объявил, что лично поедет за ним в Аскалон. В сопровождении баронов он подъехал к городу и увидел надежно запертые ворота. Монарх воззвал к правителю и приказал немедленно отпереть их. Трижды он стучал, но никто не явился выполнить его приказ. На стенах и башнях находились горожане, но они спрятались и, не двигаясь с места, ожидали развязки сего печального действия. Разгневанный Балдуин IV покинул окрестности города» (Гильом Тирский).

Гвидо де Лузиньян, мелкий выскочка, взбунтовавшийся против своего сюзерена, втянул в свое безумное предприятие крупный город, ключ королевства от дороги на Египет. Чтобы еще сильнее унизить королевскую власть, этот безответственный феодал напал на пастухов-бедуинов, которые, веря в заключенное перемирие с королем Иерусалимским, пасли скот в окрестностях Аскалона. Он перебил их всех и захватил их стада. Гнев, охвативший короля, был еще ужаснее, чем когда он оказался перед закрытыми воротами Аскалона: неоправданное нарушение перемирия с мусульманами было в буквальном смысле объявлением войны. Балдуин подтвердил лишение Гвидо прав на корону и назначил регентом королевства Раймунда III Триполийского до тех пор, пока не подрастет Балдуин V. Вскоре после издания этих указов, в марте 1185 г. прокаженный король умер. Средневековые хронисты в патетическом тоне повествуют о юном прокаженном монархе, безупречно исполнившем свой королевский долг. Нынешние историки из некоей психологической скромности иногда не осмеливаются подтвердить свидетельства современников.

На латинском Востоке каждый более или менее ясно ощущал, что перед лицом огромной империи Саладина ошибки были недопустимы: поскольку мусульманская мощь стала преобладающей, западным поселенцам, обосновавшимся в Леванте, следовало выгадать время и до наступления лучших времен попытаться удержать позиции. Их положение становилось все более и более сложным. Византийцы были полностью изгнаны с анатолийского плато турками-сельджуками (1176 г.). Мечты императоров о захвате центральной и восточной Анатолии, равно как Киликии и Сирии, неумолимо рухнули. Отныне франки не могли рассчитывать на Византию. В борьбе против Саладина оставалось прибегнуть к последнему средству — призвать на помощь Запад; но походы «за море» были долгими и опасными, поэтому подкрепление всегда прибывало слишком поздно. Поселенцы Сиро-Палестины смогут рассчитывать только на собственные силы. Кроме того, нужно было, чтобы их не разделял какой-нибудь очередной Гвидо де Лузиньян!

В 1184 г. Ибн Джубайр, мусульманский ученый из Андалусии, отправившись в паломничество к святым местам мусульманского мира, поехал на Восток через Палестину. Этот внимательный наблюдатель, которого трудно заподозрить в симпатиях к франкам, оставил нам документ, с такой ясностью демонстрирующий торговую, экономическую и социальную деятельность христианского мира, что нам показалось интересным привести оттуда несколько отрывков. Ибн Джубайр рассказывает о путешествии в христианские земли: «Мы покинули Баит-Джанн ранним утром субботы, отправившись к городу Баниясу. На полпути нам попался огромный ветвистый дуб, про который нам сказали, что он зовется „древом равновесия", и так как мы стали расспрашивать о нем, нам поведали, что на этой дороге он обозначал границу между безопасностью и страхом. Там встречались франкские разбойники, воры и охотники за кошельками; если они настигали кого-нибудь на земле за этим деревом, будь он в одной сажени или одной пяди, они брали его в плен; но того, кто был пойман по эту сторону границы, отпускали. Это было своего рода соглашением, которое неукоснительно соблюдалось». Путешественник описывает крепость Банияса и замечает: «В Баниясе есть обширные поля, они расположены на соседней равнине, где в трех переходах от Банияса возвышается франкская крепость под названием Хунин. Землю эту обрабатывают мусульмане и франки в соответствии с тем, что они называют правилом раздела. Они делят урожай на равные части; там же находятся их стада, при этом между ними царит справедливость» (Ибн Джубайр).

Въезд на франкскую территорию охраняет таможенный пост: «Мы подъехали к одной из больших франкских крепостей, называемой Тибнин [Торон, в 22 километрах на восток от Тира]. Это место, где все караваны платят пошлину. Им правит Аль-Кинзира [Свинья], которую они зовут королевой [речь идет о Сибилле], это мать короля Аль-Кинзира [Борова], правителя Акки [Акры]». Автор имел в виду юного короля Балдуина V, которому прокаженный король отдал корону, чтобы воспрепятствовать восшествию на трон Гвидо. «Пошлину должны уплачивать только путники из Магриба, остальных жителей мусульманских территорий она не касается. Это происходит из-за одного случая, после которого франки затаили на них злобу: отряд их доблестных воинов сопровождал Нуреддина, когда тот пошел в наступление на одну из франкских крепостей, взятие которой принесло им богатую добычу. Чтобы отомстить, франки обложили их этой беззаконной пошлиной» (Ибн Джубайр).

Переход через сельские местности христианского государства наводит Ибн Джубайра на размышления о положении мусульман, живущих под властью франков. Из-за этого текста было сломано немало копий: в период между Первой и Второй мировой войнами целая историческая школа, чересчур увлекающаяся колониальной европейской экспансией в Леванте, сотворила из осуждающего отрывка настоящее похвальное слово западному колониализму Средневековья. «Наш путь проходил среди нескончаемых полей и поселений, мусульманские жители которых прекрасно себя чувствуют на землях франков (да сохранит нас Аллах от подобного искушения!), но при условии, что они отдают им половину урожая, когда его собирают, и платят подушную подать джизью в размере динара и пяти киратов с человека. Франки не требуют ничего более, кроме небольшого налога на фрукты. Дома принадлежат самим мусульманам, как и все добро, что в них находится. Все города Сирийского побережья, находящиеся в руках франков, подчиняются этим правилам, а все земельные владения — деревни и маленькие поселения — принадлежат мусульманам. Однако сердцами многих из них владеет душевное смятение, когда они видят, в каком положении находятся их собратья, живущие в мусульманских землях, и те, кто ими управляет; ибо в том, что касается благополучия и любезности обхождения, их собственное положение являло собой полную противоположность. Самым большим позором для мусульман стало то, что им приходилось терпеть несправедливость от своих соотечественников, кто ими управлял, и при этом восхвалять деяния врагов и их справедливость» (Ибн Джубайр).

Затем путешественник описывает организацию франкской таможни в Акре: «У ворот на накрытых коврами лавках сидят христианские таможенные писцы, перед которыми стоят эбеновые чернильницы с золотыми украшениями. Они умеют писать и говорить по-арабски, равно как и их начальник, которого называют Сахибом, этот титул дарован ему благодаря важности исполняемого им дела; они величают так каждое значительное лицо, обязанности которого не касаются командования армией. Любой налог у них считается откупом, а откупиться от таможни можно лишь заплатив значительную сумму. Торговцы снимают свой груз и устраиваются на верхних ступенях. Поклажу тех, кто говорит, что не везет товаров, тщательно проверяют, дабы удостовериться, что они ничего не прячут; затем им позволяют продолжить путь и остановиться там, где они сами пожелают: все это делается с вежливостью и обходительностью, тут нет места ни грубости, ни толкотне» (Ибн Джубайр).

Андалузский путешественник внимательно осмотрел город: «Акка — да покорит ее Аллах и да вернет к мусульманскому миру — это основной город во франкской Сирии, порт для множества кораблей, которые возвышаются, словно знамена, над бескрайней гладью моря. Этот порт для всех кораблей, по величине и оживленности может сравниться с самим Константинополем, это место, где пересекаются пути судов и караванов и встречаются мусульманские и христианские торговцы со всех стран. На его улицах и в общественных местах толпится народ, так что трудно пройти. Город погряз в неверии и беззаконии, он полон свиней и крестов, грязен, отвратителен и завален нечистотами и отбросами. Франки отобрали его у мусульман в первое десятилетие VI [XI] века. Мусульманский мир горько оплакивал его потерю: город стал одной из самых тяжелых утрат. Его мечети превратились в церкви, а минареты — в колокольни. В главной мечети Бог сохранил неоскверненным одно место, оставшееся за мусульманами, — маленькую молельню, где собираются странники, чтобы совершить обычную молитву» (Ибн Джубайр).

Мы не станем в свою очередь долго распространяться о возможных толкованиях андалузского текста. Если Ибн Джубайр и говорит о возможности религиозного, экономического и культурного сосуществования, он все же не может скрыть тайного желания мусульман получить обратно отобранные у них территории. Итак, нужно было молить Бога, чтобы Он избрал среди правоверных нового халифа Омара!

 

5

ХОЛМ ХАТТИНА

Регентство Раймунда III Триполийского началось в атмосфере мира и спокойствия. Благодаря мудрой политике бальи смог обратить боевой пыл Саладина на других врагов помимо франков. Враждующие стороны договорились заключить четырехлетнее перемирие. Согласно этому договору, теоретически мир был установлен вплоть до 1189 г.: франки могли перевести дух в надежде, что в огромной империи Эйюбидов проявятся скрытые центробежные силы. Внешние и внутренние угрозы, нависшие над франкскими колониями, казалось, понемногу начали отступать, как вдруг процесс прервался: в сентябре 1186 г. скончался король-ребенок Балдуин V. В соответствии с соглашениями, заключенными под эгидой покойного прокаженного короля, Раймунд III должен был править от его имени как регент в течение десяти лет. Однако оставлять пустовать трон в то время, как мусульманские армии становились все сильней, было более чем опасно. Поэтому палестинские бароны решили основать новую династию. Большинство высказалось за избрание Раймунда III Триполийского, только небольшой клан завистников и интриганов, используя помощь Сибиллы, выдвинул своего подставного кандидата — Гвидо де Лузиньяна. В этот клан входили четыре человека: патриарх Ираклий, священник, сделавший карьеру благодаря женщинам; великий магистр тамплиеров Жирар де Ридфор, младший сын в семье, чьей мечтой было отомстить отвергнувшему его обществу; правитель Трансиордании, злой гений палестинского королевства, тоскующий по крестоносным походам прежних времен; и, наконец, потомок свирепых левантийских графов Эдессы — Жослен III де Куртене. Результаты их заговора превзошли все ожидания: Сибилла воспользовалась своим присутствием в Иерусалиме, куда она приехала, чтобы похоронить сына, маленького Балдуина V, чтобы заявить о себе, как о законной наследнице трона, что полностью соответствовало бы феодальным законам, если бы прокаженный король не лишил ее мужа права наследования. Патриарх Ираклий, который держал в ежовых рукавицах все духовенство, заставил клир оказать ей поддержку; Рено де Шатийон, прибывший из Керака, вызвался служить ей своим мечом, Жерар де Ридфор предоставил в ее распоряжение сокровища ордена тамплиеров, а в это время Жослен III де Куртене обманом захватывал крепости Акры и Бейрута.

Бароны, собравшиеся на совет в Наблусе, попытались отразить этот удар. Заговорщики на всякий случай приказали закрыть ворота Святого города, и в храме Гроба Господня патриарх короновал Сибиллу, дочь короля Амори, сказав при этом: «Госпожа, вы — женщина, необходимо, чтобы вы нашли человека, который помог бы вам управлять королевством. Вот корона, примите ее и передайте ее мужчине, который сможет удержать ваше королевство». Она взяла корону и позвала своего супруга Гвидо де Лузиньяна: «Сир, подойдите и примите эту корону, ибо я не вижу, как лучше я могу ею распорядиться». Он преклонил колени перед ней, и она возложила корону ему на голову (это произошло в середине сентября 1186 г.). Быть может, эта сцена хороша для любителей трогательных историй, но какое это было печальное завершение династии «железных королей» — Готфрида, Балдуина и Амори!

Бароны в Наблусе попытались совершить «диверсию», действуя через Изабеллу, младшую сестру Сибиллы. Попытка оказалась неудачной, и феодалом не оставалось иного выхода, как-либо уйти в изгнание — на это решились немногие — либо поддержать существующую власть, на что и пошло большинство из них. Среди баронов, которые предпочли изгнание позору, был глава дома Ибеленов, Балдуин, сеньор Рамлы и Бейсана, сказавший по поводу Гвидо: «Он не пробудет королем и года».

Бывший регент Раймунд III отказался поддержать нового короля; он удалился в свое графство и приказал укрепить крепости княжества Галилейского, доставшегося ему в качестве приданого жены. Безумцы, находящиеся у власти в Иерусалиме, даже обсуждали возможность силой захватить Галилею и земли Триполи. Граф Триполи попытался обеспечить свою безопасность, завязав отношения с Саладином. Пока соблюдалось перемирие, заключенное между королевством и мусульманской империей, это сближение не имело особых последствий, но как только оно было нарушено, все заговорили о предательстве. Мусульманские хронисты рассказывают об этом событии, не скрывая радости: «В числе дел, которые Аллах сотворил во благо мусульманам и во вред неверным, следует упомянуть и то, что граф Триполи выразил желание поддерживать дружеские отношения с Саладином и прибегнуть к союзу с ним, чтобы противостоять врагам. Королева-мать заключила новый брак с одним сеньором с Запада, которому доверила управление государством, что породило ненависть между ним и графом. Граф просил защиты у Саладина и стал одним из его сторонников. Князь милостиво принял его и, чтобы выказать свое благорасположение, вернул несколько пленных военачальников. Граф еще более усердствовал, действуя во благо мусульман: он полагался только на свое богатство и могущество Саладина. Граф сам предал свою веру. Франки расстроили его коварные замыслы и стали опасаться его интриг, переходя от тайного противостояния к открытому. Но у графа были преданные люди, помогавшие ему во всех делах, будь они праведными или беззаконными, и он доставил немало забот франкам» (Книга двух садов). Ибн аль-Асир подводит итог положения, в котором оказался мусульманский мир: «Итак, между христианами начались распри. Это стало одной из основных причин, позволивших правоверным завоевать их страны и вернуть себе Иерусалим».

Ухудшение политической ситуации во франкском государстве сопровождалось растущей религиозной активностью ревнителей ислама. Все живущие на мусульманских территориях прекрасно понимали, что, обретя власть, Салахад-Дин в реальности пренебрегал своим долгом ведения джихада: небольшие вылазки, как, например, многочисленные осады Керака или грабительские налеты на Галилею, держали мусульманскую общественность в напряжении, но они случались все реже и реже. Основным аргументом дамасской пропаганды стало то, что лишь объединение всего исламского мира может дать необходимые силы для завоевания Сахеля. Осознавая опасность волнений в кругах ярых приверженцев мусульманской веры, курдский правитель в 1183 г. после взятия Алеппо и присоединения Джазире заявил: «Теперь, когда нашей власти или власти наших подданных подчиняются все мусульманские земли, мы должны в благодарность за эту милость Аллаха собрать всю решимость и направить силы на проклятых франков. Мы должны победить их ради нашего Бога. Мы смоем их кровью позор, который они нанесли Святой Земле» (Книга двух садов).

Разумеется, мусульманские враги Саладина обвиняли его в том, что он под маской джихада прячет собственное желание завоевать все мусульманские земли. Разве в 1180 г. не в этом же упрекал его посланник Сельджукидов из Икония? «Не позор ли это для такого князя, как ты, узнать, что твои люди слышат речи, будто ты заключил мир с франками, отвернулся от того, что приносит пользу истинной религии, будто ты собрал войска из разных частей страны, чтобы вести несправедливую войну! Как сможешь ты оправдаться перед Аллахом, халифом, перед мусульманскими правителями и всем народом?» (Ибн аль-Асир). Эта пропаганда приносила свои плоды, и все чаще, и чаще приближенные правителя заводили достаточно дерзкие разговоры о заслуге, которую представляло собой ведение джихада, и о том, что государь должен немедленно начать к нему приготовления. Религиозная активность достигла своего пика в период болезни правителя, когда в 1186 г. на трон в Иерусалиме взошел Гвидо де Лузиньян. Известный проповедник ислама по имени Аль-Кади аль-Фадиль осмелился обратиться к больному правителю со следующими словами: «Бог предупреждает тебя. Пообещай же, если оправишься от болезни, никогда более не обращать свое оружие против мусульман и посвятить всего себя борьбе с врагами Аллаха!» (Книга двух садов).

Вспышка военной лихорадки на мусульманской земле пришлась на период, когда франки были полностью разобщены. Однако нет никаких доказательств, что Саладин стремился идти в наступление до истечения четырехлетнего срока мирного договора; и пока перемирие не нарушалось, не могло случиться ничего страшного. Как вы уже догадались, военные действия начал все тот же неисправимый Рено де Шатийон, который напал на богатый караван; последний проходил по землям барона-разбойника, направляясь из Каира в Дамаск. Дело было серьезным, но вполне поправимым, поскольку Саладин не хотел, чтобы мир был нарушен по его инициативе. Поэтому он сначала потребовал от короля Гвидо восстановить справедливость и возместить нанесенный ущерб. Жалкий монарх, которого сеньор Трансиордании сам возвел на трон, никак не мог заставить последнего подчиниться ему, поскольку тот не желал возвращать легко доставшуюся добычу. Так началась война, и причиной ее стали безответственность Рено и беспомощность короля. Повелитель мусульманского мира начал джихад, даже не нарушив клятвы перед лицом «проклятых», с которыми, впрочем, «владыки правоверных» не могли связывать никакие обещания!

Зимой 1186–1187 гг. произошла общая мобилизация мусульманских сил. В марте Саладин направил свои лучшие войска в Идумею и страну Моаб, владения Рено, приказав разорить их дотла. В это время основные силы мусульманского мира стояли в Хауране, на юге Дамаска, недалеко от Галилеи. Увидев нависшую над ним огромную опасность, Гвидо под давлением баронов, согласился примириться с графом Триполийским. Но королевские гонцы даже не смогли доехать до графа, поскольку были перехвачены и убиты мусульманским авангардом.

Отныне Раймунд III не мог более ни поддерживать видимость мира с Саладином, ни занять осмотрительно-выжидательную позицию, от которой был бы один шаг до предательства; ему пришлось примириться с королем Гвидо. И было самое время, потому что с каждым днем мусульманское наступление становилось все неотвратимей. Гвидо созвал все войска франков, а князь Антиохии, тоже недавно подписавший мирный договор с империей Саладина, выслал отряд подкрепления, поставив во главе своего собственного сына. Следуя старой привычке, христианские войска собрались в Галилее, возле Саферийских источников, в месте, по которому по всей вероятности должен быть нанесен вражеский удар, что в действительности и случилось. 2 июля армия неприятеля вторглась на христианские территории. «Мусульманская армия, по виду схожая с океаном, окружила Тивериадское озеро, и поставленные палатки покрыли всю равнину». Через час нижний город был захвачен и сожжен, сопротивление оказала только цитадель.

Между франками, стоящими возле Саферийских источников, завязался спор по поводу плана действий: идти ли им в Тивериаду или остаться в хорошо снабжаемом водой лагере Саферии, чтобы, сомкнув ряды, дожидаться, пока нападающие не успокоятся и в конце концов не отступят. Раймунд III, в чьи интересы входило сохранение Тивериады (город принадлежал ему, а его жена, графиня Эшива, скрывалась в осажденной цитадели), тем не менее ратовал за исключительно оборонительные действия. Совет большинством голосов поддержал его, но подстрекательство Жирара де Ридфора, великого магистра тамплиеров привело к тому, что слабовольный король изменил решение и ночью отдал приказ выступать на Тивериаду. Королевство было потеряно, поход навстречу гибели начался утром 3 марта 1187 г.

Саладин также не решался напасть на королевские войска на открытой местности, и немногие хронисты донесли до нас сведения, что на военном совете, который он держал после взятия Тивериады, стоял вопрос о том, не стоило ли им ограничиться только этим успехом.

Для описания разгрома франкской армии мы постараемся избежать западных источников, в которых жалобам отводится слишком большое место. Мы обратимся к мусульманской хронике, сохранившейся в «Книге двух садов». «Той ночью вместе со священным долгом, который нам предстояло свершить, перед нами открывались небеса, виночерпии уже стояли у небесных источников, вечные сады манили своими плодами, ключ жизни бил у наших ног, счастье охватывало нас, нам были знаки, говорившие, что Аллах среди нас. Он хранил исламский мир и предуготовил ему победу. Саладин провел ночь в бдении, назначая каждому отряду джалишейков [лучников авангарда] и наполняя стрелами их деревянные и кожаные колчаны: им раздали стрел, которых хватило бы на четыреста выстрелов; на поле битвы стояли семьдесят верблюдов, к которым они подходили, чтобы взять стрелы, когда их запас подходил к концу и колчаны пустели.

С первыми лучами зари вперед вышли воины авангарда, поразив сердца проклятых огнем своих острых дротиков; запели луки, зазвенела тетива, и наступил рассвет. Зной обрушился на закованных в латы людей, но это не умерило их боевого пыла: жар неба лишь разжигал их ярость. Марево миражей, муки жажды, раскаленный воздух и ожесточение сердец сопровождали атаки конницы, которые следовали одна за другой. Эти псы вываливали иссохшие языки и выли под нашими ударами. Они надеялись добраться до воды, но перед ними был ад и его пламя; их изнуряла невыносимая жара. Это была пятница, день, когда все мусульмане собираются вместе. Позади нашей армии простиралось глубоководное Тивериадское озеро, куда франкам не было хода. Несмотря на мучившую их жестокую жажду, они оставались такими же терпеливыми, стойкими, надменными и ожесточенно шли в атаку… Когда ночь прервала сражение, они улеглись спать, измученные жаждой, изнывая при мысли об озере. И они еще более ожесточались от страданий, собирались с последними силами, говоря себе: завтра мы острыми мечами воздадим должное врагам… Что касается наших воинов, они пребывали в полной уверенности и не имели никаких забот. Один точил копье, другой осматривал упряжь. Здесь слышалась песнь Текбира, там — молитва о счастье избранных, поодаль — надежды на ореол мучеников. О, дивная ночь, хранимая небесными ангелами, заря которой несла за собой веяние божественной милости! Саладин, веровавший в помощь Бога, обходил ряды воинов, вселяя в них боевой дух… Армия сохранила боевой порядок, и победа пришла на их зов.

Этот день, 25 числа в месяце Раби II стал днем нашего триумфа и поражения франков. Изнуренные жаждой, они были не способны подняться против нас. Ветер дул в их сторону, а перед ними простирался луг. Один из наших благочестивых воинов-добровольцев поджег траву, она тут же вспыхнула, и пламя окружило их; именно так поклоняющиеся Троице подверглись в этой жизни тройному пламени: огню горящего луга, огню сжигающей их жажды и огню разящих стрел. Они попытались прорвать окружение, их отряды желали спастись, совершая отчаянные вылазки… Но все их попытки были отбиты, каждая из них влекла за собой либо смерть либо плен и цепи. Дамасские клинки падали из их рук, а тяжелые доспехи не могли более защитить. Измученные градом дротиков, который оставлял большие бреши в их рядах, они, дабы избежать этого смертоносного вихря, начали отступать к холму Хаттина…

Как только граф Триполи почувствовал скорое поражение, он упал духом и, отказавшись предпринимать какие-либо действия, стал искать способа скрыться. Это было до полного краха армии и до начала пожара… Когда франки узнали, что граф принял такое решение и бежал с поля боя, поначалу они почувствовали себя ослабевшими и униженными, но затем снова воспряли духом; они не только не сдались, напротив, они усилили натиск и проникли в наши ряды… Когда они увидели, что окружены, то решили стать лагерем на холме Хаттина. Но мы опередили их, и наши удары обрушились на их головы прежде чем в землю были вогнаны первые колья их палаток. Затем бой возобновился с новой силой, и снова скрестились копья. Франки были окружены со всех сторон; увидев, что военная удача от них отворачивается, они попытались улучшить положение, вступив в рукопашный бой; но наши сабли смели их словно поток, и нам удалось захватить их большой крест.

Для них это было самым тяжелым ударом. Когда они увидели, что крест захвачен, то поняли, что смерть их близка, а поражение неотвратимо. Они пали, сраженные нашими яростными ударами; вокруг были только убитые или взятые в плен. Даже если они, ослабевшие и побежденные, пытались убежать, раны замедляли их шаг; мы подбирали их на поле боя, чтобы обречь их на плен. Так мы захватили короля Гвидо и князя Керака Рено. Мы взяли в плен короля, князя Керака, Жоффруа — брата короля, Гуго — сеньора Джебайла, Онфруа — сына Онфруа, сына сеньора Александретты и повелителя Мер Акьяха, тамплиеров и их предводителя, главного магистра госпитальеров, и большое число прочих баронов, избежавших смерти ради горестей плена. Демон был взят вместе со своими прислужниками, а король со своими храбрецами. Поражение неверных укрепило мусульманский мир. Все были убиты или взяты в плен!»

Возблагодарив Аллаха за эту великую победу, Саладин приказал привести побежденных. Он принял несчастного Гвидо де Лузиньяна, усадил его рядом с собой, как мог, ободрил и даже предложил шербет из розовой воды. Эта обходительность по отношению к изможденному и измученному жаждой королю имела большое значение на мусульманском Востоке: пленнику, который пил и ел за столом того, кто захватил его, обычно даровали жизнь. Король Гвидо машинально протянул кубок сидевшему рядом с ним Рено Шатийонскому, сеньору Трансиордании. Это вызвало неудовольствие Саладина, который упрекнул его в том, что он не спросил разрешения передать кубок: «Ты не испросил у меня позволения дать ему напиться. Я не должен сохранять его жизнь». Мнения хронистов по поводу того, что именно вызвало гнев победителя при Хаттине, разделились: одни утверждают, что когда он спросил Рено, что бы тот сделал с ним, если бы сам захватил его, Саладина, в плен, тот ответил, что немедленно отрубил бы ему голову; другие уверяют, что старый разбойник на все слова победителя, упрекавшего его в изменах, многочисленных предательствах и неоднократном нарушении перемирия, лишь пожал плечами и презрительно сплюнул. Тогда Саладин выхватил саблю, кинулся к Рено и разрубил ему плечо, а стражники-мамлюки тотчас же его прикончили. Обезглавленное тело князя Трансиорданского бросили к ногам дрожащего от страха короля Гвидо: его хозяин был вынужден ему еще раз напомнить, что «король не убивает короля». Как бы ни был ужасен конец старого барона, все же он был неизбежен: если бы даже Саладин и не вспылил, его эмиры и религиозные деятели потребовали бы голову Рено, ибо грозный барон взял в привычку грабить мусульманские земли: он находил удовольствие в том, чтобы навещать своих пленников-мусульман и цинично советовать им молиться Магомету, чтобы тот освободил их. В истеричной атмосфере, установившейся после победы, подобные оскорбления можно было смыть только кровью.

Второй удар желавших отомстить победителей поразил тамплиеров и госпитальеров. Все знали о ненависти, которой пылали друг к другу, с одной стороны, воины джихада и ревнители веры, а с другой — рыцари-монахи. Впрочем, она основывалась на нескончаемых жестокостях, грабежах и взаимно нанесенных обидах. Приверженцы ислама и монахи-крестоносцы больше чем кто бы то ни было способствовали развитию непримиримой борьбы. Поэтому все пленники-монахи были убиты. Мы снова сталкиваемся с жестоким, но предсказуемым результатом крайне острого религиозного антагонизма. Это резко контрастирует с той учтивостью, которой были проникнуты отношения эмиров и баронов, в общем-то светских правителей. Убийство монахов обретает все истинное значение в связи с победой над христианской религией, которую символизировала утрата «Животворящего Креста», захваченного мусульманскими воинами еще до конца сражения. Тот факт, что «Животворящий Крест» отождествляли с латинской религией Востока (которая нашла свое воплощение во франкских государствах), ощущается в крике ликования, которым мусульманский мир приветствовал битву при Хаттине: «Мы захватили крест распятия, ведущий гордецов!» (Ибн Халликан). В тексте, написанном современником той победы, мы находим мусульманское толкование этого символа: «Именно перед этим крестом всякий христианин простирается в молитве; они утверждают, что он сделан из того самого дерева, к которому был привязан Бог, которого они чтят… Они держат его наготове для черных дней и для справления своих праздников… Никто не может оставить его… Потерять этот крест для них значит больше, чем потерять короля, ибо нет ничего, что могло бы заменить его» (Имад ад-Дин).

 

6

КОНЕЦ КОРОЛЕВСТВА

Битва при Хаттине была больше, чем просто военным поражением: это был окончательный крах западной колонизации. Предводители франков одним рискованным шагом уничтожили все результаты мудрой и настойчивой политики. Несчастье было непоправимо еще и потому, что на христианской территории не оставалось ни единого защитника, способного противостоять мусульманскому нашествию: «Чтобы собрать армию в тысячу двести рыцарей и примерно двадцать тысяч пехотинцев, которые отправились сражаться к Хаттину, пришлось созвать гарнизоны всех крепостей, и последние в большинстве своем оказались не в состоянии сопротивляться, когда на них напали войска Саладина» (К. Кохер).

Армия-победительница стала наступать на цитадель, с осады которой и началась эпопея, завершившаяся катастрофой при Хаттине. Узнав о поражении, графиня Триполи предложила Саладину сдать крепость. Последний, радуясь, что ему удалось сэкономить время, позволил ей капитулировать на неожиданных условиях: «Она вышла вместе со своим имуществом, экипажами, слугами — как мужчинами, так и женщинами, — а затем, целая и невредимая, сохранив все, чем владела и обладала, направилась в Триполи» (Книга двух садов). С этого дня все стали ждать, что мусульманская армия пойдет к Иерусалиму, мистической цели, о которой говорили предсказатели и пропагандисты джихада. Паника охватила жителей города; съестные припасы подходили к концу, для обороны не хватало людей, к тому же беженцы — женщины, дети и старики — печальными толпами потянулись в город. Чтобы их прокормить, можно было рассчитывать лишь на поспешно собранные стада, принадлежащие городу и небольшим соседним поселениям; но это была всего лишь ничтожная отсрочка перед лицом все продолжавшего прибывать потока беженцев. Эти испуганные люди, христиане Иудеи и Самарии, решили найти убежище за стенами Святого города. Они тоже верили в мистическую роль Иерусалима, первой ступени, с которой начнется воплощение на земле царствия Троицы. Отсутствие защитников мало их заботило: достаточно было и стен, поскольку Христос отправит сонмы ангелов, чтобы защитить «Его народ», укрывающийся в «Его» святом городе. Самые сознательные горожане уже искали «военачальника», которому можно было поручить оборону, когда очень кстати появился один барон, уцелевший в битве при Хаттине, поскольку участвовал в безнадежной атаке графа Триполи. Бальян II д'Ибелен прибыл в Иерусалим, чтобы увезти в безопасное место свою супругу, королеву Марию Комнину, вдову короля Амори. Барону не удалось уехать, потому что жители города, не сговариваясь, выбрали его повелителем города, и каждый спешил принести ему феодальный оммаж. Итак, битва при Хаттине свела на нет все права и привилегии Гвидо де Лузиньяна: стремясь к независимости, он потерял королевство. В Иерусалиме никто не смел даже вспоминать о существовании этого опорочившего себя короля, а его супругу, капризную королеву Сибиллу, по-прежнему живущую во дворце в центре города, даже не стали спрашивать мнения по поводу избрания Бальяна II д'Ибелена!

Для защиты города в распоряжении сеньора д'Ибелена было всего лишь… два рыцаря! Дабы укрепить свое смехотворное войско, он посвятил в рыцари не только всех сыновей крестоносцев, которым исполнилось пятнадцать лет, но и большое число горожан. А чтобы наполнить окончательно опустевшую казну, Бальян II д'Ибелен приказал расплавить серебряные украшения из храма Гроба Господня; из этого серебра были отчеканены монеты, которые пошли на снаряжение для его неподготовленных войск.

В это время Саладин двигался к Акре. Он рассчитывал отрезать франков Сиро-Палестины от их основных портов, куда могло прибыть ожидаемое подкрепление с Запада. Акра со своей внушительной оборонительной системой была способна долго выдерживать натиск, что как раз дало бы время подойти подкреплению, но мужество оставило его: у потомка графов Эдесских, который, как мы уже видели, овладел городом, уже не было прежней энергии первопроходца и завоевателя, что сопутствовала воинам первого крестового похода. С появлением мусульманского отряда Жослен III де Куртене договорился о капитуляции, и войска вступили в город 9 июля 1187 г. «Султан даровал им жизнь и позволил выбирать — оставаться в городе или же покинуть его; тем, кто готовился к тому, что их самих убьют, а жен и детей уведут в рабство, обещали сохранить и жизнь и все имущество. Тем, кто пожелал уйти, было дано несколько дней, и они воспользовались этой отсрочкой. Затем ворота города открылись, чтобы впустить стражников, и тогда все бедняки, занявшие город, смогли разбогатеть, так как жители в страхе и беспорядке бежали, бросив все, чем владели в своих домах, убежденные, что спасая жизнь, они сохраняют самое главное. После того, как армия вошла внутрь, каждый солдат смог поставить свое копье возле дома и пустить на выпас свое стадо [т. е. стать хозяином жилища]. Мы овладели всеми домами, покинутыми прежними владельцами и всем, что в них находилось» (Книга двух садов).

Хронист Ибн аль-Асир, быть может, больше близок к истине, когда констатирует, что богатства франков были столь велики, что они просто не могли забрать все с собой: «Торговцы, хранившие там многочисленные товары, покинули город из-за экономической разрухи. Поэтому не было никого, кто бы мог потребовать вернуть его богатство. Саладин и его сын Аль-Афдал раздали все своим спутникам». Но в «Книге двух садов» Имад ад-Дин сожалеет о бессмысленной растрате сокровищ Акки: «Если бы мы позаботились о том, чтобы сохранить всю эту добычу, собрать все эти припасы, наполнить казну разнообразными ценными предметами, то у нас были бы запасы на черный день, пригодившиеся бы нам для дальнейших успешных завоеваний. Но вожделение и алчность захлестнули эти зеленые луга». Мусульманская хроника ничего не говорит о важном, хоть и бесполезном всплеске чувства собственного достоинства среди жителей: простолюдины Акры отказались сдать город, восстали против своего недостойного правителя и попытались захватить крепость, чтобы оказать сопротивление. Подручные Жослена де Куртене восстановили порядок, таким образом, заставив их выполнить условия капитуляции. Если не считать недостойного убийства христиан христианами на глазах врагов, единственным результатом мятежа были несколько сожженных домов.

Едва Акра была захвачена, как в порт вошел пизанский флот; он привез из Константинополя войска Конрада Монферратского, дяди почившего наследного принца молодого Балдуина V. Увидев мусульман на пристанях и берегу, прибывшие осознали масштабы катастрофы. Отсутствие ветра вынудило пизанцев бросить якорь в открытом море; чтобы выиграть время, они вступили в переговоры с сыном Саладина, правителем Акры. Очень кстати подувший попутный ветер позволил христианам уйти до появления египетских галер и укрыться в Тире, который, как они знали, принадлежал латинянам. Конрад Монферратский взял на себя заботу об его обороне, но только после того, как его признали законным правителем города и всех близлежащих земель. «Он смог улучшить положение Тира, вернуть мужество поверженным неверным, зрение демонам ослепшим и пребывающим в смятении. Он отправил послания пиратам, живущим на островах, призвал их на помощь, затем доверил своим людям охрану и оборону креста, воззвал к нему, прося помощи и поддержки. Обосновавшись в Тире, он укрепил город и собрал вокруг себя разбежавшихся франков. До этого времени жители страны, которая только что капитулировала, находились под покровительством султана, но как только убежищем христиан стал Тир, они стали стекаться туда из всех побежденных городов, они приходили со смятенным сердцем, упавшие духом, раненые. Тир, бывший до этого дня малолюдным, наполнился жителями; будучи ослабленным, он обрел новые силы, будучи больным — выздоровел, поверженным — вновь поднялся. Однако нас это не заботило; мы отложили завоевание этого города, дали ему отсрочку, возможность вздохнуть свободнее; поскольку до этого момента он был легкой жертвой, ему дали возможность еще немного посопротивляться. Перед нами стояла куда более благородная цель: завоевать Иерусалим, насладиться самой блистательной из всех побед» (Книга двух садов). Для того, кто хоть немного умеет читать между строк, очевидно, что хронист сожалеет о допущенной мусульманами стратегической ошибке, заключавшейся в том, что они оставили христианам место на побережье Сахеля, где те могли обосноваться. Действительно, благодаря правлению энергичного маркграфа, Тир стал играть роль базы, откуда христиане пытались отвоевать утраченные земли; но победители мешкали, пожиная плоды победы при Хаттине. Яффа и весь юг Палестины были захвачены египетскими войсками под командованием Аль-Адила, брата Саладина. Крепости Самарии и Галилеи пали по очереди, иногда даже до появления отрядов регулярной кавалерии: мусульмане, платившие дань — а это был целый класс крестьян, которых душил налогами их франкский повелитель, — узнав о победе при Хаттине, подняли восстание. Впрочем, большинство латинских поселенцев, как светских, так и церковных правителей, бежали, как только их восставшие подданные примкнули к авангарду армии Саладина. Страна пустела!

В это время Саладину пришлось лично явиться к крепости Тибнина (Торона), чтобы покорить ее. Затем он повел поход против Тира, но, столкнувшись с непреклонностью маркграфа, не стал добиваться победы и продолжил захватывать франкские портовые крепости: Сарепта (Сарафанд) и Сидон (Сайетта) сдались без боя 29 июля, Бейрут, который защищали торговцы и ремесленники, смог продержаться очень немного и был взят 6 августа 1187 г. После этого Саладин отправился к Джебайлю, чей правитель Гуго III Эмбриачи, схваченный во время падения Тивериады, томился в темнице Дамаска. Его привели к стенам крепости, и он приказал гарнизону сдаться: последний повиновался, и феодал обрел свободу.

Итак, Акра, Сидон, Бейрут и Джебайл были завоеваны за несколько дней. Курдский государь чувствовал, что ему нужно без промедления двигаться к Святому городу. Однако он захотел завершить операцию, которая разобщила бы сирийских франков, взяв Аскалон, большой южный порт Сиро-Палестины и одну из самых важных франкских застав между Сирией и Египтом. Чтобы ускорить осаду, которая могла затянуться, Саладин приказал привезти из Дамаска царственного пленника Гвидо де Лузиньяна, пообещав ему свободу, если тот сможет убедить гарнизон и горожан в том, что сопротивление бесполезно. Недостойный король посоветовал тем, кого еще считал своими подданными, сдаться победителю. Ответом на его длинную речь были оскорбления и насмешки: «Жители Аскалона отвечали ему самым нелестным образом и обращались к нему так, что невыносимо было слышать их слова» (Ибн аль-Acup). Саладин отослал Гвидо обратно в тюрьму и начал осаду. Гарнизон и жители Аскалона не уронили честь христиан: и когда после яростного сопротивления они вынуждены были сдаться, мусульманский повелитель позволил им сделать это на необыкновенно мягких условиях — они могли свободно выйти из города, взяв все движимое имущество (5 сентября 1187 г.).

Если Саладину не удалось взять Аскалон, используя Гвидо как заложника, то совсем иначе дело обстояло с крепостями, находящимися в руках тамплиеров. Великий магистр ордена Жирар де Ридфор, попавший в плен при Хаттине и необъяснимым образом избежавший расправы, постигшей остальных монахов, приказал тамплиерам Газы и других крепостей на южной границе не оказывать сопротивления. К великой радости мусульманской армии они покинули крепости и отступили. Трусость и растерянность великого магистра ляжет в основу обвинений, которые будут много позднее выдвигаться в знаменитом процессе против тамплиеров. Быть может, великий магистр отрекся от своей чести, а затем и от веры, чтобы сохранить свою жизнь?

Завоевав Аскалон, Саладин, наконец, приказал наступать на Иерусалим. Между делом он предложил жителям Святого града сдаться на условиях, подобных тем, что приняли большие порты королевства. Жители, которыми руководил Бальян д'Ибелен, отвергли его предложение, предпочтя «войну». Осада началась 20 сентября 1187 г.: «Султан стал на западе Святого города в воскресенье 10 Раджаба. В городе находились шестьдесят тысяч франкских воинов, рыцарей и пехотинцев, сражавшихся с мечом и луком в руках. Они рисковали жизнями под градом стрел, смотрели смерти в лицо и говорили: „Один из нас будет сражаться против десяти, а десять наших — против двух сотен; перед храмом Воскресения [так мусульманские хронисты называли Гроб Господень; название сохранилось в капитуляциях, заключенных между Францией и Оттоманской Портой] битва будет ужасной; мы спасем его ценой своей жизни". В течение пяти дней султан объезжал внешнюю стену города и послал своих храбрых воинов на штурм. Он обнаружил с северной стороны место, показавшееся ему удобным для нападения — это была широкая площадка, откуда все прекрасно было видно и слышно и которая позволила бы саперам, если бы они там устроились, легко делать свое дело. Поэтому он перенес свой лагерь к северной стороне в пятницу 20 Раджаба [25 сентября]. Утро субботы ознаменовалось беспрепятственной установкой всех катапульт напротив стен. Ежедневно франкские рыцари, за которыми с тревогой следили собравшиеся осажденные жители, выходили за пределы стен: они являлись перед мусульманами, вызывали их на бой и ударами копий преграждали путь на стены. Правоверные атаковали их и смешивали свою кровь с кровью неверных… Пробиваясь сквозь клубы пыли, мусульмане добрались до рвов и перешли их. Затем они собрались в отряды, атаковали стену, подкопали ее и укрепили опорами, потом наполнили образовавшееся пространство гатью и подожгли. Веря в обещание, которое Бог дал тем, кто поражает врагов, они храбро сражались. Враг был подавлен; стена рухнула в месте подкопа, что создало трудности для противника и устранило их для нас. Доведенные до крайности, осажденные собрались вместе и держали совет. Они признали, что им не оставалось ничего другого, как просить пощады, поскольку они находились на полностью разрушенной и поверженной земле. Они выпустили нескольких предводителей, чтобы те просили сохранить всем жизнь, но Султан отказал им в этом, так как был решительно настроен продолжать сражение до полного уничтожения горожан. „Я хочу, — сказал он, — поступить с Иерусалимом так же, как с ним обошлись христиане, когда забрали его у мусульман девяносто один год назад. Они залили его кровью и не дали ему ни минуты передышки. Я зарежу всех мужчин и уведу в рабство всех женщин". Тогда сын Бальяна вышел из города, чтобы просить Султана помиловать население. Но султан ответил ему формальным отказом и поставил еще более жесткие условия. „Нет, — сказал он, — мира не будет, я не сохраню ваши жизни; мы желаем, чтобы ваше поражение было полным и окончательным. Завтра силой оружия мы станем властвовать над вами, для всех это будет означать либо смерть, либо рабство; мы прольем кровь ваших мужчин, мы заставим служить нам ваших детей и женщин". Поскольку султан отказался смягчить условия, они сначала стали унижаться и умолять его, а затем предупредили его об опасности слишком поспешного уничтожения людей. „Если мы отчаялись получить пощаду, — сказал он, — если, не имея возможности рассчитывать на вашу милость, мы должны страшиться вашей власти, если мы будем побеждены и для нас не останется ни милости, ни счастья, ни мира, ни согласия, ни перемирия, ни спасения, ни благорасположения, ни щедрости, мы пойдем навстречу смерти; это будет кровавая и отчаянная битва, мы отдадим свои жизни ради гибели. Мы предпочтем броситься в огонь, чем терпеть бедствия и позор. За одну рану каждый из нас нанесет десять. Мы сожжем наши дома, мы разрушим Собор… мы завалим все Силоамские фонтаны, испортим водоемы, обрушим дозорные башни. У нас находится пять тысяч мусульманских пленников, богатых и бедных, старых и молодых; мы начнем резать и убивать их. Лучше мы уничтожим наше имущество, чем отдадим его вам. Лучше мы сами зарежем наших детей, чем предадим их в ваши руки. Вам не останется ни одного пленника, все ваши усилия окажутся тщетными. Погибнет все — женщины и дети, все живое и неживое! Какая вам от этого польза? Вы потеряете все, что рассчитывали заполучить как добычу, ожидание успеха часто порождает разочарование. Единственное, что может предотвратить все эти беды — это мир". Султан посоветовался со своими приближенными, которые сказали ему следующее: „Самым мудрым будет посчитать их нашими пленниками, они сами последуют за нами. Обрушим на их головы позор капитуляции, и пусть все — повелители и подданные покорятся этому". После уговоров и увиливаний, совещаний, отправления делегаций, просьб с одной стороны и ходатайств с другой, наконец, мы пришли к соглашению, что нам заплатят выкуп, который устроил бы всех и стал бы залогом безопасности. Они нам заплатили некую сумму за свою жизнь и свое имущество и получили свободу для всех — мужчин, женщин и детей. Но было условлено, что если кто-нибудь в течение сорока дней откажется от долга или не сможет его выплатить, то он будет уведен в рабство и на законном основании покорится нашей власти. Выкуп был назначен в десять динаров за мужчину, пять динаров за женщину и два динара за ребенка, неважно мальчика или девочку. Сын Бальяна, патриарх, магистры орденов тамплиеров и госпитальеров поручились за выполнение этих требований. Бальян отдал тридцать тысяч динаров за выкуп бедняков. Те, кто сами себя выкупили, смогли в безопасности выйти из своих жилищ, чтобы никогда уже туда не вернуться» (Книга двух, садов). Город был сдан в пятницу 2 октября. Население его превышало сто тысяч человек. Шестнадцать тысяч бедняков не были выкуплены, Бальян, несмотря на все усилия, не смог заставить два военно-монашеских ордена дать денег на их выкуп.

Выход христиан начался сразу же после того, как мусульманские наблюдатели получили выкуп. Саладин освободил пятьсот бедняков-христиан, внеся требуемую сумму из собственных денег, а его брат Аль-Адил выкупил еще тысячу этих несчастных. Разумеется, большинство христиан, что предпочли остаться в Иерусалиме, были местными, исповедывали христианство восточного образца, следуя традиции, они всегда легко привыкали к мусульманскому правлению. Именно они провернули самое выгодное дело за все время осады: они спешили купить у франков наибольшую часть их земельных владений! Все выкупленные христиане были помещены в лагерь перед Иерусалимом; последний охранялся днем и ночью мамлюками из личной охраны властителя, так как он опасался неконтролируемых действий разбойничьих отрядов. Построив три отряда — первый защищали тамплиеры, второй — госпитальеры, а третий — сам Бальян д'Ибелен, он приказал им отправиться в ту часть Сахеля (Тир и Триполи), что еще находилась под властью их собратьев по вере. Мусульманская конница сопровождала побежденных: именем властителя она приказывала крестьянам обеспечить их безопасность и пропитание и защищала от воинов джихада, которые рыскали по окрестностям. Дойдя до христианской территории, мусульманские воины повернули назад. Те спасшиеся, что ехали верхом (т. е. богатые люди) пришпорили лошадей и вскоре были в Тире или Триполи. Простолюдины продолжили путь пешком и вскоре были ограблены сеньором Энфе (Нефина). Жалкая кучка людей дошла до Триполи, который для начала закрыл перед ними ворота. Они были открыты через несколько часов, чтобы выпустить конницу, она окончательно обобрала несчастных беженцев, которым мусульмане снисходительно оставили их имущество. Те, кто пытался сопротивляться, были убиты, и жалкая колонна дошла до земель Антиохии, где наконец-то нашла приют!

Печальная участь жителей Иерусалима не являлась чем-то из ряда вон выходящим, поскольку подобная судьба чуть было не постигла жителей Аскалона. Направленные поначалу в дельту Нила, они провели зиму в Александрии под защитой наместников Саладина. В марте 1187 г. им было приказано погрузиться на тридцать шесть христианских кораблей, стоявших на рейде; их капитаны (пизанцы, генуэзцы и венецианцы) хотели взять на борт только богатых, способных заплатить за переезд, и категорически отказывались пускать на корабль бедняков. Кади большого торгового города пригрозил им, что не разрешит им сняться с якоря и даже конфискует все их суда. Угрозы возымели действие, но они решили высадить этих несчастных на первом же необитаемом острове, если только им не удастся продать их как рабов! Кади вынудил их дать обещание, что они доставят всех пассажиров на христианскую землю, не причинив им никакого зла; он пригрозил им жестокой расправой над ними самими или над жителями их поселений, если они нанесут хоть малейший ущерб бедным жителям Аскалона, которых взял под свое покровительство сам Саладин. Сверх того египетские власти должны были обеспечить пропитание людей во время путешествия!

Эти события неоспоримо доказывают, что франкская эпопея в Леванте была закончена и что разобщенное западное христианство XIII в. было не способно повторить подвиг «великого похода». Начиная с третьего по восьмой крестовый поход, отчаянные военные действия Запада закончились — и какой ценой — восстановлением всего лишь одного несамостоятельного латинского государства, занявшего клочок побережья. И это новое государство крестоносцев, над которым будут властвовать соперничающие торговые республики, на самом деле станет только портом на их службе. Подводя итог, мы приведем высказывание Рене Груссе, крупного специалиста по истории крестовых походов: «Торговые отношения затрагивали только судовладельцев Пизы, Генуи, Венеции, а также Барселоны или Марселя, и они интересовались латинским Востоком лишь как местом проведения своих финансовых операций».

Франки были изгнаны из Палестины, но у них оставались еще две крепости в Галилее: крепость тамплиеров Сафед сдалась только в декабре 1188 г., а госпитальеры из Бовуара продержались до января 1189 г. После взятия Иерусалима Саладин вернулся к своему исходному плану: он желал отобрать у христиан все прибрежные базы, чтобы воспрепятствовать прибытию подкрепления по морю. Поэтому он снова собрал армию и зимой 1187–1188 гг. выступил на Тир. Он понимал, что должен, не мешкая, овладеть этой крепостью, где концентрировались силы франков. Но маркграф Монферратский, не колеблясь, разрушил перешеек, соединявший старый полуостровной город с побережьем. Несмотря на значительность задействованных войск и несмотря на помощь галерного флота египтян, Саладин ничего не смог поделать с городом, который защищали как его место расположение, так и стены. Мы располагаем описанием Тира, датируемым несколькими годами до происходящих событий: «Да поразит его Аллах! Это город, чья способность обороняться стала общеизвестной: он никогда не сдается, покорный и послушный, на милость нападающего, и франки укрываются в нем от превратностей судьбы; они сделали его опорой своей безопасности. Его улицы и общественные места чище, чем в Акке, его жители в своем неверии имеют более мягкий нрав, их поведение и отношение к мусульманам-чужеземцам более благосклонно, характер их весьма любезен. Их жилища велики и просторны. Жизнь мусульман там легка и спокойна. Акра намного больше, тираничнее и более поклоняется идолам. Нет ничего более необычного, чем-то, что можно рассказать об укреплении и оборонительной способности Тира. Город довольствуется двумя воротами, одни расположены со стороны суши, другие — со стороны моря, которое окружает его везде, кроме одной стороны. С суши можно подойти, лишь миновав три или четыре потерны, каждая из которых окружена высокими башнями. Ворота, что на море, — это узкий пролив между двумя высокими башнями, через который можно попасть в гавань. Ни один город не имеет более выгодного расположения, как этот. Стены окружают его с трех сторон, а с четвертой он закрыт стеной, скрепленной известковым раствором. Возле этой стены бросают якорь суда. Между двумя башнями висит огромная цепь, которая будучи натянута, не позволяет кораблям ни входить ни выходить. Они могут свободно проходить в гавань только когда эта цепь снята. В порту есть стража и часовые, и никто не может ни войти, ни выйти, чтобы не быть замеченным. Гавань восхищает своей красотой. Тот порт, что в Акке, разумеется, схож с ним по расположению и форме, но в нем нет таких больших кораблей, что стоят на рейде, тогда как маленькие суда легко туда проходят. Порт Тира более красив, более внушителен и более многолюден» (Ибн Джубайр, Странствия).

2 января 1188 г. мусульманская армия отступила, но она еще вернется несколько месяцев спустя. В мае Саладин подошел к Краку и провел целый месяц перед мощной крепостью госпитальеров, но не начинал штурма, что в действительности оказалось бесполезным. Хорошо подготовленная операция против Тортосы чуть было не принесла ему эту крепость: нижний город, покинутый жителями, был разграблен и сожжен, цитадель тоже была взята, но донжон продолжал сопротивляться; его защитники, тамплиеры, провизия для которых регулярно доставлялась с расположенного неподалеку острова Руад, вынудили завоевателя Иерусалима отступить. Отойдя на север, мусульманская армия достигла земель Антиохии. Против неприступной прибрежной крепости Маргаб не было предпринято никаких действий, тем более, что ее гарнизон, состоящий из монахов-госпитальеров, только что получил подкрепление со стороны сицилийского флота. Поэтому мусульмане только прошли перед крепостью, но сразу же после этого трудного перехода они взяли Банияс, Джебайл и, наконец, Латтакию (бывшую Лаодикею византийцев и Ла Лиш крестоносцев), порт, за который так сражались Боэмунд и Танкред. Латинская власть обеспечила процветание этому городу, а мусульманское завоевание неотвратимо привело его в упадок. Сами мусульманские хронисты сожалеют о его разграблении: «Я видел прежнюю Латтакию, это был богатый город с красивыми зданиями; повсюду были дома из обтесанного камня, крытые галереи с прочными сводами, ни один дом не обходился без сада, рядом находились фруктовые деревья, большие рынки, повсюду было светло, везде был здоровый воздух. Но наша армия разрушила это благоденствие и уничтожила это великолепие. Наши эмиры, захватив прекрасный мрамор, приказали перевезти его в свои дворцы в Сирию. Они уничтожили красоту зданий и стерли их блеск» (Книга двух садов).

От морского побережья княжества Антиохийского мусульманская армия двинулась к приграничным крепостям, ключам к оборонительной системе нормандского государства. Сайун (замок Саон) героически сопротивлялся, но был взят благодаря граду метательных снарядов, выпущенных катапультами из Алеппо, которые князь Аль-Захир привез отцу. Крепость Бюрзей, слывшая неприступной, пала 23 августа 1188 г. Дело было не только в том, что княжество Антиохийское никак не пыталось защитить свои земли, но и в том, что Саладину помогала необычная шпионка, открывавшая ему все планы и намерения христиан: правящая княгиня Антиохийская (супруга Боэмунда III), кокетливо заигрывавшая с великим победителем! Окружив столицу Оронта, мусульмане осадили Трапезак (сегодня находится в Турции, недалеко от дороги между Антиохией и Марашем). Одержав новую победу, они подошли к Баграсу, крепости, охранявшей въезд в Сирию через Киликийские ворота. После того, как она сдалась, Саладин приказал разрушить ее. Чтобы достойно завершить джихад, ему оставалось лишь овладеть столицей нормандского княжества, первым завоеванием крестоносцев на сирийской земле; но армия Хаттина, уставшая и нагруженная добычей, требовала отдыха. Самыми нетерпеливыми были турки из Мосула и Дьярбакира. Поэтому властитель распустил армию: в конце концов, Антиохия представляла собой созревший плод, который он сможет сорвать, когда только пожелает! Добавим, что он обязан этой передышкой своей шпионке.

Когда латинская политическая система начала рушиться, словно карточный домик, франкские гарнизоны, оказавшиеся в центре мусульманского моря, все же продолжали сопротивляться. Две большие крепости Трансиордании отбивали все нападения египетских отрядов, но отныне их героизм был бесполезен: ни одна христианская армия больше не поспешит им на помощь из Иерусалима! Когда силы и припасы истощились, героические защитники наконец сдали доверенные им крепости: Керак — в декабре 1188 г., а Монреаль только в июне 1189 г.

Саладин довел священное дело джихада до конца: «В течение девяноста лет Божья земля взывала к мусульманским правителям, которые оставались глухи к ее мольбам. Именно тогда появился Саладин, ответивший на ее призыв!» (Книга двух садов).

Сахель вернулся к исламу: блестящее завоевание прибрежных городов ослепило поэтов и предсказателей, увидевших в этом руку Всевышнего: «За полмесяца он с корнем вырвал неверие, очистил города и поселения… До сего дня ни один правитель не мог поразить франков» (Книга двух садов). Небольшие христианские анклавы — Тир, Триполи, Антиохия, две крепости Крак и Маргаб, а также остров Руад, казалось, падут сами без особых усилий. Религия Магомета была восстановлена во всем своем величии, а церкви крестоносцев переданы тем, кто исповедовал Коран (впрочем, большинство из них до прихода латинян являлось мечетями). Но самым важным для мусульманской веры было то, что в ее лоно вернулся священный город Иерусалим, который по-арабски назывался просто Эль-Кудс, «Святой». Отныне Саладин был абсолютным героем мусульманского мира, он вернул ему почитаемые здания Харам аль-Шарифа: Собор Скалы и мечеть Аль-Аксу. Следы пребывания христиан были уничтожены, а внутреннее убранство вымыто розовой водой. Триумф ислама ознаменовался тем, что победитель, войдя в город, сбросил большой позолоченный крест, который латиняне установили на вершине Собора Скалы. Свидетелями этого зрелища стала не только вся мусульманская армия, но и франкские жители, изгнанные из города. «Когда крест упал, все видевшие это — как франки, так и мусульмане — издали громкий возглас. Мусульмане кричали: „Аллах велик!" Франки испускали вопли страдания. Поднялся такой крик, что от него задрожала земля» (Ибн аль-Асир).

Джихад победил. Но христиане, безусловно, снова начнут священную войну; на Западе уже появилось множество миссионеров и проповедников, которые рассказывали, как была опозорена религия Христа в Леванте: «Франки из Тира отправили гонцов за море, чтобы они рассказали обо всех бедах и попросили помощи. Они нарисовали картину, изображающую Мессию, которого избивал до крови араб, и они говорили: Вот пророк арабов, он бьет Мессию» (Ибн аль-Асир).

Такое умонастроение, предвещавшее новые нападения, выразил в своих записках, посвященных защитникам осажденного Иерусалима, хронист Имад ад-Дин: «Наш долг заключается в том, чтобы воздать почести этому святому месту, от него зависит наше спасение. Если мы покинем его, позор падет на наши головы… Здесь изображены Божья Матерь и Спаситель, алтарь и Рождество, скрижали и рыбы… Именно в этих местах был распят Мессия… Здесь воплотилось божество, Бог стал человеком; здесь свершилось крещение Бога, здесь Дева в муках родила… Перед гробом Господа Нашего мы будем сражаться до самой смерти».