Вот уж соседи достались Наде! И фамилия дурацкая — Халимоны. Что он, что она. Приземистый, кривоногий Халимон с юности был озабочен. Даже на трезвую голову, в ожидании подвоза горячего калиновского хлеба, он рассказывал сказки о своих сексуальных приключениях. Монолог его начинал со слов: «Я говорю…». По его словам не было в поселке женщины, которую он не осчастливил. Врал он вдохновенно.

— И Кумариху?

— Я говорю, она в постели даже неплохая была. Бойкая.

— Это еще когда продавщицей работала? — уточняли в очереди, поскольку Кумариха давно спилась и предавалась разврату теперь с кем угодно. Даже с Вакой.

— А то. Я говорю, это для вас она была недоступная. А меня еще как жаловала. Всегда коньячок выставит, закуску…

— А мужик ее?.. В курсах был?

— Не в курсах! А в трусах. А я без трусов. Я говорю, ей это больше нравилось.

При появлении благоверной, спина которой по ширине не отличалась от его, Халимон замолкал. И срочно переводил разговор на свою козу — заразу. Молока она давала почти как корова, но по неизвестной народу причине Халимон уже два года продавал свою распрекрасную животину.

В молодости Халимон носил длинные волосы. Не просто длинные, а длиннющие, до пояса. Хвост связывал черной конторской резинкой. Гордился очень. Он где-то вычитал, что именно в волосах какого-то древнего грека спрятана была его сила. Отпустив волосы, Халимон понадеялся, что волосы сохранят его мужскую силу. Но однажды, слетав на Летучке в Ригу, он вернулся обрезанным. В Риге на вокзале его обокрали, денег на билет не было. И тут на несчастье или счастье свое он увидел объявление, мол, покупаем волосы. Дорого. Халимон едва не плакал, когда парикмахерша срезала его черные патлы. На прощанье рижская Далила сказала:

— Волосы качественные. Жаль, что они без гигиены росли.

— Как это? — не понял юмора Халимон.

— Мыть надо, говорю, Самсон, хорошие волосы.

Халимон вывод сделал. Волосы свои стал мыть в бане каждую неделю со страстью, умащая их народными средствами и надеясь, что они опять вырастут. Но видно тяжелая рука была у рижской парикмахерши.

Халимындра, или называли ее еще — Синепупая, как и многие работала сезонно. Осенью и зимой на переборке гниющей картошки, летом на сене у местного фермера, в просторечье — Сушки. Главный агроном вовремя прибрал паи земляков у кого за деньги, у кого за литровку самоката. Поселок был окружен сплошь его угодьями, на которых он с попеременным успехом выращивал то рапс, то картошку, то сено. Весной и летом местные алкоголики работали у него на «камнях» — земля выталкивала каменюки, застрявшие там еще со времени Великого ледника, который разрезал эти места, как пирог. Холмы, низины, равнины — таков был неоднородный ландшафт этой земли, обильно украшенный огромными замшелыми деревьями, над кронами которых висело низкое свинцовое небо. Солнце пробивалось весьма редко. Зато ветер раскачивал деревья, продувал насквозь. И нередко превращался в разгневанную стихию, ломавшую столетние ясени и грабы, словно спички.

Наде эти погодные явления сразу не понравились, у нее началась хандра после того, как она обнаружила, что заплесневели ее концертные красные туфельки, в которых она, ой, сколько песен спела! А как развеивают хандру в деревне? Только одним способом — водкой. Когда она зачастила в магазин с приятным названием «Луна», многие это заприметили и стали навязываться в подружки. Например, Любаня, по прозвищу, Продуманная. Прозвище это дала ей Аля Хромова, в прошлом доярка. Тоже певунья и щедрая хозяйка. Стол у нее всегда был готов к приему и дорогих и случайных гостей. А вот Любаня делала все продуманно — лишних денег не пропьет. Лишнюю банку с огурцами на общий стол не принесет. Вот отсюда и Продуманная. Аля Хромова при своем большом хозяйстве так и сидела при старых дверях и мебели. А Любаня евроокна поставила, двери поменяла. Правда, двери оказались консервными банками. Продали их как родные, русские. А они оказались китайскими. А зять Мирон — бузотер и наркоман, когда они с дочкой не впускали его в дом, просто разрезал металл обычным ножом.

Шторы Любаня тоже красивые повесила на окна, глядящие в унылый, неплодородный свой огород. Очень она любила все красивое и богатое. А у Али эквивалентом ее богатства оставался трехлетний кобель по кличке Бакс, накрепко привязанный к своей конуре.

Не только у Нади была хандра. И у аборигенов, проживших годы в этой свинцовой гнили, иммунитет тоже ослабевал. Родились они здесь после войны, куда насильно забросили их родителей из Калуги и Брянщины. Отсюда и названия поселков — Брянск, Калужское. Конечно, были и другие названия — Привольное, успешно переименованное посредством стирания части букв, в Прикольное. А также Покровское, Овражное. И даже Низменое. С одной «н» даже. Неграмотное в смысле русского языка и из соображений нравственности, особенно раздражало оно местную учительницу Наталью Анатольевну Сидорову. Она никак не могла смириться с этим названием, когда возвращалась автобусом по воскресеньям со службы из городского храма. Даже писала жалобы в администрацию, требуя переименовать поселок. Ведь в поселке с таким названием могли жить только люди с низменными чувствами. Наталья знала это по детям, которых учила в базовой Привольнинской школе.

Лечиться от хандры приходилось по-народному, так как на всех жителей, а их в поселке Калужское, а именно здесь родилась и выросла Наталья Анатольевна, было около 700 особей с младенцами и выжившими из ума стариками. Плюс не ходячие и лежачие, абсолютно спившиеся Кумарихи, Ваки, Рыжики, Халимоны, Пумы и прочий сброд, давно смирившийся с давлением на них этой дурной погоды — приходился один фельдшерский пункт и одна фельдшерица Татьяна. Глаза у нее были грустные-грустные, наверняка, по причине сексуальной неудовлетворенности. А мужика на ее высокие требования в деревне не находилось.