Любаню хоронили в воскресенье. Лежала она в гробу свеженькая, как девочка, даже будто улыбалась от радости, что рассталась с этим гадким, подлым миром. На ней был красивый шарфик, который подарила ей на Восьмое марта Надя. Очень Любаня его любила, в город когда ехала, обязательно повязывала. Сейчас он прикрыл черную стронгуляционную борозду на ее шее. Сам гробик был неказистый, дешевенький, грубые черные кружавчики прибиты к дереву мебельным степлером. Росточку Любаня была небольшого, и в гробу в ногах осталось еще место.

— Не по росту гроб. Не к добру это. — Сказала Надя, поправляя цветы на груди подруги. Цветы тоже были простецкие, как и вся жизнь Любани. — Кто гроб покупал?

Оказалось, зять, Мирон. Сволочь! Иуда!

Ирка почернела от горя, поняла, за мать придется ответить на судном дне. Ее грех.

— Мужей может быть много. А мать одна. Замены ей нет. — Не раз учила Надя Ирку, встревая в ссору между Любаней и ее дочерью. — Ты же беззащитной останешься без матери, дура! Мирон об тебя сейчас ноги вытирает. А если б матери не было?

Вот и не стало матери. Ирка ощущала полное опустошение.

Игорек крутился возле гроба, позволял жалеть себя, гладить по голове, а главное, пытался посадить к бабушке ее любимую серую кошку.

— Она бабушку любила, как я. — Повторял он. — Сиди, киса, с бабушкой. Она рада будет.

Поставили лавки по краям гроба. Сели на них, пришедшие проститься старухи и подруги Любани. Народу собралось много. Как-никак Любаня здесь прожила всю свою жизнь. И еще могла бы жить… лет двадцать. Сама всегда говорила, род у них долгожителей. Мужчины жались в прихожей. Женщины охали, ахали, жалели безобидную Любаню. И каждый знал, кто виновник, кто убийца.

Перед самым выносом появился Андрей, старший сын Любани, из Привольного. Он поцеловал мать, пригладил выпавшую из-под косынки прядь, попросил за все прощение, потом распрямился и сказал громко и отчетливо:

— А теперь, мамка, я порадую твою душу.

Он сделал один только шаг к стоящему за спиной сестры Мирону, сгреб его за воротник и с силой всадил в его грудь сверкнувший серебром нож.