Интерлюдия. Тьма теней (окончание)
Сиф’та Оариис-с, система безымянной звезды. АРК «Молох»
Восемь клинков света вспарывали темноту, с каждым шагом выхватывая новые и новые участки стен, поручни, ступеньки трапов, иногда закованные в толстую черную оболочку жгуты кабелей — Вещунье они напоминали перекормленную анаконду, растянувшейся по перекрытиям над головой. Казалось, четыре пары фонарей должно хватить, чтобы не освещать дорогу, но на деле лучше всего они освещали только то, на что были направлены. В остальном за пределами прыгающих световых полос темнота словно сгущалась, становилась непроницаемой для взгляда черной завесой, и кто знает, что могло прятаться за ней.
Сразу за транспортным узлом Мурена предложила использовать один из осветительных стержней, но Вещунья с сожалением отказалась: они немало потратили на узел, а впереди еще неизвестно сколько придется использовать, чтобы обеспечить себе нормальные условия для работы. Стрежней же у них оставалось не так много, как хотелось: кроме своего оружия, они тащили по несколько комплектов энергоблоков, а Везунчик — еще и продолговатый контейнер с оборудованием и инструментами. Он, как и остальные, не без основания полагал, что и в зале управления реактором придется немного «повандальничать».
С момента, когда они покинули транспортный узел, прошло почти двадцать минут — темнота и неопределенность происходящего на «Молохе» вынуждали двигаться медленно, стараться не шуметь, иногда замирать и чутко вслушиваться в передаваемую микрофонами сьютера тишину, да изучать данные дронов. Вещунью этот черепаший темп, отсутствие света и постоянное напряжение в ожидании неприятностей буквально доводили до бешенства. Во мраке, в глубине отсеков, переходов с уровня на уровень, узких коридорчиков с постоянными поворотами и дугами, за которыми могло поджидать их что угодно — она казалась самой себе мушкой, ползущей по придуманной ненормальным ученым головоломке. И в такие минуты она опасалась, что в конце лабиринта будет не награда за старание, а большая мухобойка.
Плохо было то, что пилоты не часто оказывались в реакторном отсеке или его окрестностях. Ничего интересного там не встречалось, зато хватало мест, где присутствие посторонних было просто опасным, как для самих посторонних, так и для безопасности корабля. И ТехСлужба крайне негативно относилась к появлению шатающихся там без повода — что обычно заканчивалось немедленным выдворением попавшихся с последующими разборками между старшими офицерами корабля.
Лучи света остановились на решетчатом трапе, теряющемся во мраке внизу. Низкий и тесный коридор последние пятьдесят метров шел по прямой, не петляя, не прерываясь опущенными перегородками, не раздваиваясь, не вынуждая постоянно сверяться со схемой корабля. Здесь ничего не стоило заплутать на ровном месте: ни карта, ни изредка встречающиеся маркеры на стенах перекрытию над головой не могли заменить умения ориентироваться в переплетениях коридоров, служебных туннелей, переходов.
И никакого злого умысла: слишком много вспомогательных систем требовалось для нормальной работы реграва, слишком много приходилось размещать не там, где хотелось, а там, где получалось. Техники сами бы дорого дали за простую и понятную планировку, как было сделано над ангарами и в передней части «арки». Но необходимость обеспечить реграву с двигателями максимальной защиты в итоге требовала жертвовать удобствами персонала, обслуживающего жизненно важные «органы» корабля.
Кроме того, напомнила себе Вещунья, к реграву или контрольному залу двигателей обычно добирались с помощью транспортной системы «арки», а путь, которым они пробирались к цели, использовали либо для плановых инспекций, или для ремонтных работ. По правде говоря, мелькала у нее мысль попробовать оживить транспортный узел, но Везунчик идею зарубил на корню. Мало того, что придется тратить энергию на ВСЮ транспортную систему — что сожрет запасы энергоблоков за минут десять-пятнадцать, так еще и ничего не сделаешь с перегородившими шахты аварийными щитами. А эти — в отличие от перегородок в коридорах — в принципе не предусматривали ручного управления. Что заставило отказаться и от идеи топать пешком по горизонтальной шахте, оставив единственный вариант — кружным путем, медленно, опасаясь каждого поворота, каждой двери или ответвляющегося от их пути тоннеля.
Спускаясь по неудобной, узкой лестнице они дважды миновали коридоры, как две капли воды похожие на только что оставленный позади. Здесь понятие палуб было весьма относительным: техники обычно оперировали «секциями», причем понять логику разделения хозяйства ТехСлужбы на секции постороннему человеку не сразу удавалось. Впрочем, Вещунью ни логика, ни порядки ТехСлужбы не заботили: на схеме «арки», в очередной раз показанной визором, путеводная линия подсказывала, что они практически достигли цели. Третий по счету коридор, пройти метров сорок по нему, никуда не сворачивая — и все. На словах просто, но уже на пятом-шестом шаге от лестницы Вещунья вскинула руку, останавливая остальных.
— Погасите фонари, — бросила она, вслепую набирая сигнальный код на управляющем браслете на запястье правой руки.
Плотная темнота надвинулась на людей, едва последний луч света исчез, заставляя сердце биться чаще, пробуя на излом силу воли, способность обуздывать страх от мысли о полном одиночестве в чернильной мгле. Но стоило глазам немного привыкнуть к исчезновению освещения, как приходит понимание, что темнота далеко не так непроницаема и густа. Впереди, где схема визора указывала на вход в контрольный зал реграва, слабая, едва-едва различимая бежевая полоса лежала на металлическом настиле коридора. И пускай падающий из зала реграва свет был слаб, но он разрушал гнетущую однородность темноты, впервые за прошедшее время после транспортного узла подарив людям что-то вроде надежды.
Неотступно следовавшие за людьми «паучки» уползли вперед: одну пару дронов контролировала Жеска, вторую — Мурена. Вещунья оставила за собой ориентирование в хитросплетении секций ТехСлужбы, а Везунчик терзал переносной детектор, пытаясь найти хоть малейший намек, который даст ответы на тревожащие всех вопросы.
Визор вывесил знак соединения и следом кличку: сначала синюю, потом — когда коммуникатор проверил идентификационный код — густо-зеленого цвета.
— Вещунья, вы у реграва? — Черныш подстраховывал обе группы, отслеживая местоположение «паучков» — и получая от них периодически скудные сводки: обстановка, температура, состав воздуха, радиационный фон. Вот, увидев, где находятся «дроны», решил узнать обстановку… не считая того, что и так подошло время вызова: перед уходом с транспортного узла Вещунья распорядилась о сеансах связи каждые двадцать минут.
— У входа. Внутри есть освещение. Слабое, но все же… Что у Психа?
— Вышли к транспортному узлу, заблокировали все входы, теперь думают, как спускаться на третью палубу. Псих сказал, что в офисе шефа Медслужбы беспорядок: перевернуто кресло, дата-кристаллы разбросаны по всему офису. На драку не похоже — Псих и Танцор уверены, что кто-то куда-то очень сильно спешил. У меня все спокойно — дроны молчат, ничего подозрительного.
Девушка без особого интереса выслушало о «беспорядке» — это могло случиться и во время боя над красным миром, перед последним прыжком. А вот сказанное Чернышем прежде…
— Зачем им третья палуба? Придется обходить тоннель главных орудий…
— Они не смогли поднять переборку на первой палубе. Или поврежден механизм, или кто-то заблокировал с той стороны. Умник бился минут пять, но и он не сдюжил.
Вещунья вздохнула про себя, но промолчала. Хорошо хоть Психу хватило ума не лезть в служебную зону боевых постов.
— Ясно. Мы идем в зал реграва. Связь по расписанию.
Символ коммуникатора исчез. Жеска, как и остальные, слышавшая весь разговор, тут же переслала выжимку из отчетов «паучков»: все спокойно, ни врагов, ни друзей. За дверью контрольного зала реграва никого нет, освещение на самом деле отключено — маслянистый бледно-желтый свет идет от голограммы в центре помещения. Движение не отмечено, в электромагнитном спектре ничего нового.
Вещунья, прочитав куцее сообщение, ничего не сказала. Голограмма — это хорошо, это значит, что связь с регравом не утеряна, и можно надеяться на способность Везунчика наладить подачу энергии. А все остальное — плохо, но уже привычно.
Следовало бы двигаться дальше, но девушка не сразу заставила себя подать жестом команду остальным. Добрую дюжину секунд она смотрела вперед, борясь с желанием обхватить себя руками и включить на полную мощность обогрев сьютера: странный, непонятный холод, накатившийся на нее около транспортного узла, не отступал. Тогда она думала, что шалят нервы, но чем дальше они заходили в реакторный отсек, тем сильнее становился ощущение пронизывающей каждую клетку тела стужи. Дважды запущенная диагностика сьютера дважды дала отрицательный результат: никаких признаков неисправности, медицинские датчики молчали, даже визор не реагировал. Единственное, что изменилось — в груди словно поселился плотный комок, рассылающий оттуда ледяные волны. Больше никого подобная напасть не беспокоила: сьютеры поддерживали температуру человеческого тела, так что ни Жеска, ни Везунчик даже намека на холод не чувствовали. Мурена только призналась, что сразу после высадки ее будто обдало стылым ветерком, но ничего подобного больше не повторилось.
«У меня очень нехорошее предчувствие!» — словно смакуя каждое слово, медленно произнесла про себя Вещунья, решив, что с шалящими нервами она разберется позже — держать рейкер и думать не мешает, а остальное как-нибудь перетерпит. Визор получил команду тщательнее отслеживать психологическое состояние хозяйки, она же махнула рукой, указывая на дверь.
Порядок движения не меняли: Жеска сразу за ней, потом Везунчик и замыкающая Мурена. Пара «паучков» за спиной Мурены — не в счет.
Несмотря на заверения дронов, к двери подошли со всей осторожностью, не сводя реек «Бурь» с все четче проступающего в полумраке входа. Вещунья и Жеска получили изображение от «паучков», быстро переглянулись и одна за другой нырнули в проем — каждая к противоположному от себя углу, одновременно проверяя все, что может послужить укрытием. По хорошему, перед собой стоило бы бросить пару гранат — и Вещунья не преминула бы так и сделать, не будь это залом управления реграва. Здесь подобные шутки могли закончиться крайне печально — и потому пришлось положиться на удачу и реакцию.
На схемах комната управления напоминала скарабея, которому кто-то обкусил все лапки, кроме правой передней. По крайней мере, так предпочитали считать в ТехСлужбе. Вещунья, как и многие пилоты, находила больше сходства с насосавшимся крови клещом. Вход, через который они проникли, находился в самой широкой части, а большая часть оборудования, панелей дежурной смены, проекторов информационных экранов — на противоположной от них стороне, заслоненной сейчас громадной голограммой. Похожий на шляпку гриба невысокий пульт на передвижной платформе стоял метрах трех от ограждения голограммы — к нему бросился Везунчик, едва они с Муреной ворвались в зал. Мурена хлопнула по переключателю замка — и впервые за все время, проведенное ими на борту «Молоха», хоть что-то заработала само, без «вандализма». Дверь плавно закрылась, подмигнув людям алыми огоньками над замком, а Мурена, проскочив пустое пространство до ограждения голограммы, присела за невысокий бело-синий щит. Вещунья и Жеска пробежали вдоль стен, поравнялись с укрывшимся за платформой Везунчиком — и обе остановились, держа маркеры прицелов на шести силуэтах в креслах за главными пультами. Везунчик, сбросивший опостылевший ему груз на платформу передвижного пульта оператора стабилизирующего контура, контролировал тылы, вход, через который они только что прошли в зал. Мурена, краем глаза поглядывая на центральный пульт, основное внимание уделяла темному провалу «передней ножки» — небольшого тупикового коридора, который вел к комнате отдыха, санузлу и маленькой столовой.
— Майор Далиш?! — позвала Вещунья, переходя на внешний микрофон. Голос девушки гулко отозвался в пустоте контрольного зала, но ответа не последовало. Ни одна из фигур за пультами не шелохнулась, не издала и звука — только слабое потрескивание от вращающейся вокруг своей оси голограммы нарушало тишину.
Вещунья скрипнула зубами: ну почему, чем дальше — тем все сложнее и сложнее?
— Везунчик, можешь включить здесь нормальное освещение?
Тот приподнялся, бросил быстрый взгляд на панель.
— Пульт работает. Дай две минуты.
— Даю, — буркнула девушка, пройдя вперед немного, чтобы отчетливо видеть вход в тупичок.
Назначенный себе срок он опередил где-то на полминуты: сначала неспешно, потом все сильнее и сильнее световые панели по периметру помещения разгорелись ровным, теплым светом, показавшимся привыкшим к тьме переходов «Молоха» глазам болезненно-ярким. Панели в коридоре загорелись с небольшой задержкой и не так ярко как в зале: Везунчик не стал мудрствовать и включил последний установленный дежурной сменой режим.
Четверка пилотов «Гетмана Хмельницкого» настороженно осматривалась, стараясь не пропустить даже самой маленькой детали. Появившееся освещение ничего не изменило: никто не появился из коридорчика, ни один из дежурной смены не оглянулся — разве что ощущение стремительно убегающего времени становилось все сильнее и сильнее.
Осторожно ступая, точно под каждой рифленой плиткой покрытия скрывалась мина, Вещунья подошла к изогнувшимся дугой пультам. Позади Мурена оставалась у голограммы, а Жеска подобралась к входу в тупичок.
Пятерых из сидевших за пультами Вещунья не знала, что было в порядке вещей: она и с доброй половиной ТехСлужбы боевой базы хорошо, если один-два раза встречалась. Зато знала осанистого мужчину с чуть тронутыми сединой каштановыми волосами в центральном кресле Иоганн Далиш, заместитель шефа ТехСлужбы и одновременно глава энергетиков «Молоха». Лично они виделись несколько раз, после возвращения базы из рейдов домой, но перед вылетом всем дали досье на старших офицеров пропавшей «арки». Так что она сразу узнала замершего в своем кресле, откинувшегося на спинку с закрытыми глазами майора.
— Майор Далиш? — еще раз негромко произнесла Вещунья, не ожидая уже ответа.
Ответа они и не дождались.
Осветительные стержни не помогали. Совсем. Трудно светить сквозь плавающую в воздухе взвесь пепла и сажи, пускай даже большая часть уже осела на покореженную черную основу палубы.
Псих пошевелил плотный слой пепла и вполголоса выругался. Хотели найти какие-то следы экипажа? Пожалуйста, вот вам — кушайте до отвала!
Одна мысль об еде после увиденного вызвала мимолетный спазм тошноты: напарник Вещуньи стиснул зубы и выпрямился, аккуратно провел кончиками пальцев по змеящейся трещине в стене: нечто разорвало пласталевую плиту, вывернув края разрыва наружу. Не осталось и следов декоративных накладок на стены, ни настила палубы, ни осветительных панелей, ни проводов и кристалатовых трубок — бушевавшее в коридоре адское пламя сожрало все без остатка.
— Что думаешь, Псих? — Цыган снизу вверх посмотрел на напарника Вещуньи. — Чертовщина какая-то выходит. С кем тут дрались-то они, а?
И Псих, и Цыган старались не смотреть на бесформенную кучу шагах в двадцати от них, лишь отчасти прикрытую осевшим пеплом. Они даже толком не могли сказать, сколько обугленных, разорванных на части тел лежит в этой кучи: Псих категорически запретил копаться в останках, да и не сильно кто-либо рвался.
На их несчастье, на трапе со второй палубы лежало еще одно тело, опознать которое они не смогли: одежда и все предметы, что были у погибшего, либо сгорели без остатка, либо деформировались до неузнаваемости. И обойти этого несчастного у них возможности не осталось: на второй палубу, как и на первой, аварийные перегородки оказались невосприимчивы к талантам Умника. Пришлось топать на третью… и сходу наткнуться на обезображенный огнем труп: неизвестного, похоже, со страшной силой швырнуло об лестницу, да так, что край одной ступеньки почти отделил ему правую руку у локтя — и уже потом мертвец сгорел вместе со всем, что окружало его.
На третьей палубе было еще хуже. Псих — да и его группа — доками в десантном деле не являлись, но у каждого создалось впечатление, что некто задался целью залить плазмой весь коридор, каждую щель, каждую дырку. И нельзя сказать, что этому «некто» — первым на ум, естественно, приходил экипаж «Молоха» — не удалось осуществить задуманное.
— Зачем они стреляли-то в них? — Цыган недоумевающе смотрел на Психа: не требовалось спрашивать, кого он имел в виду. Оба пилота старались даже не смотреть лишний раз в сторону страшной груды, но ни у того, ни другого это не очень хорошо получалось. — Зачем они вообще стреляли-то плазмой?
— Может здесь теневики побывали? — Умник с Танцором остались на второй палубе: держать всю группу в этом черно-сером царстве опустошения было бессмысленно, да и Умник не хотел сдаваться и копался в пульте управления перегородки.
— Теневики не боги, и не бесплотные духи! — непонятно почему Психа охватила странная, беспричинная злость: на этот корабль, на чертову темноту, на нервничающего Цыгана, на Вещунью, которая оставила его командовать второй группой, вместо того, чтобы взять с собой, где он мог бы приглядывать за своей напарницей. Очевидно, эта злость отразилась в голосе, потому что Цыган с удивлением глянул на него. Псих успокаивающе поднял руку, показывая, что все в порядке, и уже спокойнее продолжил:
— Здесь кто-то устроил филиал ада — а «коты» чертям братья, но, к счастью, совсем не черти. Тут никто не мог выжить, Умник, — Псих дотронулся до плеча Цыгана, показал на лестницу наверх. Один за другим они поднялись на вторую палубу — и в этот момент визор сообщил о пришедшем сигнале от Черныша.
На целых пять минут раньше планового обмена новостями.
Охваченный нехорошими предчувствиями — хотя казалось куда дальше — Псих сконцентрировался на меню коммуникатора, машинально потерев грудь: будто ледяная игла ужалила в сердце, растеклась холодными змейками вдоль позвоночника к шее и ногам — и бесследно исчезла. «Нервничаю», — недовольно подумал пилот.
— Псих, у нас проблемы, — торопливо заговорил Черныш: от волнения акцент в его речи слышался еще отчетливее, чем обычно. — Пропала связь с Вещуньей.
— Подожди, Черныш, до связи…
— Да, я знаю, рано! — не дал закончить Черныш. — Они вошли в контрольный зал, потом пропали сигналы от дронов. Перестали приходить. Я пробовал связаться с Вещуньей — ничего. Она не отвечает, ее коммуникаторы не реагируют.
— Ч-черт! — зло прошипел пилот. — Куда она дошла, когда ты с ней говорил?
— Перед регравом, собирались внутрь.
Псих задумался, быстро взвешивая варианты. Хотя, какие к чертям варианты…
— Умник, ты слышал? В зале реграва может что-то экранировать сигнал?
Пара секунд тишины — потом Умник сухо пробасил «нет». Псих не переспрашивал — Умник крайне редко ошибался. Раз говорит «нет» — значит «нет».
— Черныш, мы возвращаемся. Держи канал связи открытым, вызывай Вещунью, — не дожидаясь ответа пилота Жнеца, бросил уже своим:
— Умник, Танцор — бросайте все, кроме оружия. Мы…
Он не договорил. Световые панели замерцали и почти сразу же вспыхнули ослепительным светом. Везде. Повсюду. Еще минуту назад властвовавшей повсюду темноте совершенно не осталось места: сразу заработавшее на полную катушку освещение не оставило ей и крохотного закоулка.
Индикаторные огни зажглись над замками и информационными терминалами. Стрекочущий звук пронесся по коридору, и следом за ним раздалось громкое «пх-х-хх…» — тонкий слой пепла и сажи, слежавшийся у щелей воздуховодов, мощным порывом воздуха смело прочь. В одну секунду «Молох», бывший грудой мертвого металла, вернулся к жизни.
И людей, вставших спина к спине, не думающих опускать оружие, готовых стрелять по первой команде, это преображение совсем не радовало.
— Информационная сеть «Молоха» восстановлена, — чуть нервно сказал Цыган. — Вещунья-то разобралась с регравом?
— Не знаю. Не думаю. Черныш! — до боли в руках сжимая «Бурю», Псих неожиданно понял, что сигнал открытого канала с их опорным пунктом исчез. Чертыхаясь про себя, он снова вызвал меню коммуникатора, дал команду открыть канал… и увидел ответ: «СВЯЗЬ НЕ УСТАНОВЛЕНА».
«…!» — про себя взвыл напарник Вещуньи, с огромным трудом удержавшись, чтобы не выругаться вслух.
Звук родился где-то в глубине «Молоха». Странный, ни на что привычное пилотам не похожий: низкое, басовитое гудение, будто миллионы пчел вылетели из ульев. Звук заполонил корабль, заставил вздрогнуть воздух в коридорах, стены и перекрытия, встряхнул кружащуюся у настила палубы сажу. Заполонил — и исчез, оставив за собой почти неощутимую человеческим слухом низкую, тяжелую вибрацию.
— Это что за дерьмо-то, а? — потрясенно спросил из-за спины Цыган.
«Хотел бы я знать!» — подумал Псих, бросаясь к трапу на первую палубу.
Трое спутников Вещуньи стояли над аккуратно положенными в ряд мертвецами. Девушка же, закончив собирать идентификационные пластины, молча присоединилась к ним. Как бы не торопились, как бы мало времени не оставалось — не отдать дань уважения погибшим на боевом посту они не могли.
— Почему они умерли? Ни ран, ни следов борьбы, ни радиации… — Жеска, как бы не в силах поверить в то, что видела, потрясла головой. — Ничего. Они просто взяли и… умерли.
Хороший вопрос, подумала Вещунья. К несчастью, возможностей найти ответ на него у пилотов боевой базы почти не было.
— Газ? — не то спрашивая, не то утверждая произнес Везунчик. — Ул’к «котов» или что-то такое, а? Похоже ведь: мгновенная потеря сознания, потом смерть. И распадается быстро.
— Похоже, да не совсем, — ответила Жеска. — Почернели бы губы, выделялись бы набухшие вены — тоже черные.
— Тогда, может, Псих был прав…
— Хватит гадать, — оборвала их Вещунья. — Если будет возможность — старик пошлет сюда наших медиков. Давайте заканчивать: Везунчик — займись системой, Мурена, Жеска — проверьте коридор и зону отдыха.
Она посмотрела в последний раз на спокойные лица членов экипажа «Молоха». В груди поднималась волна глухой ярости: из-за того, что погибли хорошие люди, из-за постоянно грызущей ее тревоги. Отчасти гнев смягчал пульсирующий ледяной осколок у сердца, не давая думать о нем, заставляя еще усерднее концентрироваться на задаче. Вещунья прошлась за спиной Везунчика, колдующего над панелью, за которой пару минут тому сидел майор Далиш: он пока пытался обойтись без захваченных с собой инструментов. Взятые с «Гетмана Хмельницкого» кода позволяли получить полный доступ к любой системе «Молоха» — главное, чтобы нашлось куда эти кода вводить.
Она успела всего два раза пройти от одного края дуги пультов к другому, как пришел вызов от Мурены:
— Вещунья, Везунчик — идите сюда. Вы должны это видеть.
Везунчик оторвался от панели, вопросительно посмотрел на девушку. Вещунья поджала губы, но кивнула: оставаться одному сейчас — плохая идея. Даже на пару минут.
В тупиковом коридоре свет горел тускло — у Везунчика руки не дошли настроить освещение, но его более чем хватало, чтобы не напрягать лишний раз глаза. Всего тут было пять отсеков: по два до изгиба прохода, еще два сразу после — и небольшой санузел в самом конце. В первых двух, судя по включенной блокировке замков, Мурена и Жеска ничего интересного не обнаружили, но вот в третьем…
Изуродованную стену она увидела, едва подошла к изгибу, где их поджидала Жеска; Мурена караулила вход в столовую. Вся в дырах, оспинах, трещинах — будто безумный скульптор прошелся по ней долотом. Настил палубы густо усыпали остатки накладных панелей — пробившие стену «шипы» превратили их в мелкое крошево. Две пробоины зияли в световой панели на полметра левее двери в столовую — в мутном белом прямоугольнике окруженные паутиной трещин черные дырки казались чьими-то хмурыми злыми глазами.
Не только противоположная стена пострадала — сквозные пробоины с вывернутыми в коридор краями во множестве виднелись вокруг дверного проема столовой. На месте. где обычно крепился электронный замок, зияла здоровенная дыра — «шип» снес сам замок, всю электронно-кристалатовую начинку механизма, выворотил внешнюю панель. Остатки замка лежали среди фрагментов декоративной панели, так же разбитые на мелкие куски.
— Ничего себе, — не удержалась Вещунья.
— Это еще не все, — Мурена повела рейками «Бури» в сторону двери. — Мы не заходили — только заглянули и послали «паучка». Там… неприятное зрелище, — добавила она, стоило Вещунье двинуться к столовой.
Лидер звена внимательно смерила Мурену взглядом. Та старалась держаться спокойно и уверенно, но то, как отводила взгляд в сторону, яснее ясного говорило, что всегда сдержанной и собранной молодой женщине очень сильно не по себе. Жеска — та выглядела, будто проглотила по ошибке что-то малоаппетитное, и теперь не знает, что с этим делать.
Свет внутри горел как в зале реграва — на полную мощность, и видно было превосходно. Скромная обстановка таких вот мелких столовых: три круглых стола с сине-белым пластиковым покрытием, по три стула около каждого. Напротив второго стола из левой стены выдавался шкафчик для посуды, сразу за ним стоял почти с человека высотой пищевой процессор. Над каждым столом вместо декоративных панелей на серо-стальной стене висели крупные, не меньше метра в диаметре, спокойные, умиротворяющие репродукции — все в основном на маринистическую тему. Стандартная столовая, стандартная обстановка, все стандартное… кроме крови.
Кровь было много. Очень много. Буро-ржавые кляксы на столах, стульях, огромное пятно на полпути от входа. Извилистый смазанный след тянулся от пятна к дальней стене — смертельно раненый человек зачем-то тратил последние мгновения жизни, чтобы отползти подальше от входа.
Вещунья шагнула внутрь, беря рейкер наизготовку. Глупо, по правде говоря: кроме выхода, в данный момент охраняемого Жеской и Муреной, других путей в столовую не было, равно как и не было укромных мест, чтобы прятаться. Но сейчас Вещунья совсем не боялась показаться глупой: шестое чувство, ее ангел-хранитель, интуиция или бог-знает-что-еще — все вместе и по отдельности буквально вопили ей «БЕГИ! БЕГИ ОТСЮДА!». Она не собиралась бежать, но и не собиралась ни на секунду терять бдительность.
Она — и тенью следовавший за ней Везунчик — обошли два валявшихся перед кровавым пятном стула, но само пятно обойти не получалось — если не лезть по столам. Пришлось предельно аккуратно пройтись по краю пятна — и занятая этим Вещунья едва не наступила на сиротливо лежащие между столов обломки «Иволги».
— Ничего себе… — с изумлением пробормотала девушка. Она и не знала, что можно чем-то рассечь рейку да еще так чисто. Сломать — это да, это можно. Трудно, правда — ходили байки, что на рейку можно до тонны подвесить. Она не сильно такому верила, но про их огромную прочность знала. Но здесь нечто наискось разрубило «Иволгу» от приклада до четырех реек, попутно зацепив две из них. Вещунья присела, подобрала ребристый обломок: срез блестел, гладкий как зеркало. Приложила отсеченную часть к торчащему из «Иволги» обрубку и совсем не удивилась: место разреза едва можно разглядеть — тоньше волосинки оказалась щель.
Везунчик, увидевший сломанную «Иволгу», буркнул что-то неразборчивое. От двери их окликнула Мурена, обеспокоенная вырвавшимися у Вещуньи словами. Вместо ответа она показала той, что осталось от «Иволги», выщелкивая из гнезда магазин. Пусто. Лежащий у стены человек израсходовал все до последнего шестьдесят зарядов, изрешетил дверь, стену с противоположной стороной коридора — и только тогда нечто смертельно ранило его, разрушив заодно рейкер. Вопрос: что или кто мог уклониться от очередей «Иволги» на таком расстоянии? Ответ: никто. Погибший стрелял не наугад во все стороны: он бил очередями в дверной проем и вокруг него, пытался не дать чему-то войти — и все оказалось бессмысленным. «Что-то» вошло и убило его.
— Он прятался за этим столом, — тихо сказала Вещунья, вновь, как в первый раз, обводя взглядом столовую. — Отсюда начал стрелять. Когда понял, что это не помогает — выскочил в проход между столами, сбросив стулья. Здесь, — она кивнула на кровавое пятно, — он стоял, пока не выпустил всю обойму. Он стрелял практически в упор — и все равно не попал. Когда «шипы» кончились — его достали… чем-то.
— Чем-то? — Мурена не оспаривала выводы лидера, лишь уточняла.
— Чем-то. Очень острым и тонким. Очень тонким — может, в десяток атомов толщиной, — Вещунья швырнула ей срезанную часть рейки, закрывая все возможные вопросы. Подняла руку, указывая на перекрытие над головой: — Ударили снизу вверх, наискось — вот на потолке капли крови — по пути зацепило «Иволгу». От удара он развернулся на месте, выпустил оружие — оно развалилось, только ударившись о палубу, — а сам упал там же где стоял.
Вещунья обернулась, посмотрела на скорчившегося у стены человека. Прищурилась, заметив нечто, пропущенное при первом осмотре.
— А когда его убийца ушел — он пополз сюда, — Вещунья вновь осторожно прошла по краю высохшего пятна крови, прошла вдоль короткого следа, оставленного ползущим человеком. Опустилась на одно колено, приподняла закрывающую грудь руку — бережно, но с определенным трудом, преодолевая сопротивление коченеющих мышц. Глубокая и длинная рана от бедра до ключицы несомненно была смертельной, хотя трудно сейчас сказать, от чего именно он умер: от раны или от потери крови.
— Пытался спрятаться? — Мурена оставалась у двери, не сильно стремясь присоединиться к ним; легкое постукивание доносилось с коридора — Жеска более чем нервничала. Впрочем, как и все они.
— Нет, — свет в помещении хватало, но Вещунья все же включила фонари сьютера на полную мощность, направляя их на неровно, криво написанное слово, дрожащей, немеющей от потери крови рукой. — Пытался предупредить нас.
Заинтересованный Везунчик подошел ближе, наклонился. Озадаченно хмыкнул.
— «Нихилис»? Это еще что такое?
— Что там такое? — Мурена все же сделала шаг-другой внутрь.
— Здесь надпись на стене. Его кровью, видать, — Вещунья молчала, внимательно по сантиметру изучая стену и слово на ней, потому ответил Везунчик. — Написано на лингвосе, но я такого в жизни не слышал. Одно слово: «нихилис».
Краткая пауза последовала за этим: все пытались осмыслить услышанное.
— Не очень похоже на язык «котов», — постукивание прекратилось, и Жеска появилась в дверном проеме, чтобы не терять из виду Мурену. — Что-то похожее я слышала… что-то из Писания…
— Нет, — решительно возразила Вещунья, выпрямляясь. — Там другое слово. Похожее — ты права, — но другое.
— Думаешь, есть связь?
Вместе с Везунчиком она подошла к выходу.
— Не знаю, Мурена, и не собираюсь это выяснять. Сейчас, во всяком случае. Надо заканчивать и убираться отсюда: что-то убило всех в зале, что-то убило его — и я не вижу здесь трупа этого «чего-то». Значит, оно бродит где-то по «Молоху» и Бог его знает, где оно может выскочить. Значит, времени у нас еще меньше, чем мы полагали.
— Мурена, вы с Жеской остаетесь здесь. Гоняйте «паучков» в хвост и гриву, используйте камеры шлемов — я хочу, чтобы наш старик мог каждый метр этой столовой увидеть. У вас десять минут — только десять. Затем сворачивайтесь. Везунчик, идем к пультам… и про десять минут тебя тоже касается. Не придумаешь ничего — уходим.
Пропустив перед собой Везунчика, она посмотрела на Мурену. Ни она, ни Жеска не выглядели слишком довольными полученным заданием, но и не возражали.
В контрольном зале никаких изменений не произошло. Везунчик торопливо добрался до пульта и принялся с удвоенным пылом работать. Она несколько секунд наблюдала за своим пилотом, окружившим рабочее место доброй полудюжиной экранов, — и уже собралась вызвать меню коммуникатора, — как с изумленным возгласом он с силой опустил ладони на край пульта. Резкий звук удара прогремел в пустом зале как выстрел. Пилот вскочил с кресла, от души приложив массивную опору консоли ботинком, и с чувством выругался.
— Ты рехнулся!? — зло окликнула его девушка: она уж решила, что тут какая-то опасность. — У нас совсем нет…
Везунчик повернул к ней отчасти разъяренное, отчасти изумленное лицо: кажется, он даже не слышал ее:
— Вещунья, либо эта система вообще не работает, либо какая-то сволочь с нами играет! Она полный бред гонит… не может такого быть…
Девушка в два шага оказалась рядом с ним, схватила за плечо и резко встряхнула, почти вплотную приблизив свой шлем к его:
— Везунчик, быстро и ясно объясни мне, про что ты бормочешь — или тебе никакое везение не поможет!
— Я говорю про реграв! Про данные из рабочей зоны! Про эту чушь… — он ткнул пальцем в плавающие над пультом экраны. Но затем, видно прочитав что-то в глазах лидера звена, повернулся и показал на голограмму в центре зала:
— Смотри: рабочая зона. Вокруг нее два плазменных вихря — экранирующий и энергосбора. В норме вся система работает как единое целое: часть энергии питает вихри, обеспечивает их стабильность. Потом львиная доля теряется в области Веллера. И, наконец, остаток преобразуется через вихрь энергосбора и попадает в бортовую сеть. Это основа основ. Базис всего. Реграв не может работать иначе, — казалось, он пытается не столько объяснить происходящее, сколько убедить себя.
— Везунчик! — тише, но все еще сердито прикрикнула Вещунья: не хватало еще тратить время на приведение его в чувство. — Что значит «не может работать»? Как он работает?
Секунду-другую он смотрел на нее, словно не понимая, что она говорит. Потом выдохнул через стиснутые зубы:
— Сейчас потенциал рабочей зоны на пределе допустимого. Или даже немного за пределом — там постоянные возмущения, трудно точно измерить. Распад рабочего тела идет с предельной скоростью — значит, должна выделяться ну… просто чертова прорва энергии. Но те же приборы говорят, что на обоих вихрях по нулям — ни капли той энергии на них не попадает. Но этого быть не может, Вещунья. Этого не может быть, потому что такого просто не может быть!
— Так, успокойся, — она выпустила его плечо и бросила быстрый взгляд на пульт с экранами. Цифры, схемы, таблицы — они ровным счетом ничего не говорили ей: в звене только двое прилично разбирались во всей этой кухне. Умник действительно был опытнее, но и компетентность Везунчика у нее не было повода оспаривать. — Ты говоришь, что вырабатывается запредельное количество энергии, но корабль она не питает, так? Куда же она идет?
— Она никуда не идет, Вещунья. Она не может не идти в бортовую сеть. Реграв не может работать так, как показывают нам здесь. Нельзя никак перенастроить рабочую зону, чтобы была вот такая картина. Тем более за те часы, что мы летели сюда.
— Хочешь сказать, показания приборов — обман?
— Лучше надеяться, что обман. Иначе… иначе я понятия не имею, с чем мы имеем дело.
Она поочередно посмотрела на голограмму, на Везунчика, на пульт, на лежащих в ряд мертвецов. Что ж, теперь у нее есть один неоспоримый факт: боевая база не должна приближаться к «Молоху». Каким образом и куда лететь, если их окружала черт-знает-что-за-аномалия — она не имела представления, но командор должен получить все собранные сведения как можно раньше, чтобы найти решение. «Молох» был или хитрой ловушкой, или… Или… чем-то еще. И лучше бы им не выяснять, чем именно.
— Записывая все, — хрипло сказала Вещунья. — Все что сможешь — архивы последней смены, все показания, все, понял?! Я свяжусь с Чернышем — потом уходим. Работай!
Проследив, как он вернулся за пульт, Вещунья вызвала меню связи… и сначала даже не поняла, что случилось: обычный запрос коммуникатору послать вызов, но вместо, как правило, мгновенного ответа от мощного передатчика, оставшегося у Черныша, — визор сформировал извиняющуюся табличку: «СВЯЗЬ НЕ УСТАНОВЛЕНА!».
Девушка недоуменно тряхнула головой, моргнула — но сообщение никуда не делось. Посмотрела было на Везунчика, но сперва решила отойти от голограммы и повторить вызов.
По какой-то причине контрольный зал реграва обходился без декоративных панелей: стены и перекрытие над головой покрывала матово-черная краска, отчего, если подойти близко, возникало смутное, размытое отражение. Вещунья прошлась взад-вперед в шаге от стены, дважды повторив вызов — и дважды получив обескураживающий ответ. Она никогда не слышала, чтоб в районе реграва что-то могло блокировать связь, но сегодня готова была поверить во что угодно. «Придется попробовать снаружи,» — решила девушка, гася меню визора. Мельком посмотрела на свое отражение, собираясь вызвать Мурену с Жеской, — отпущенные десять минут подходили к концу — но, не сделав и шага, вдруг остановилась и вновь повернулась к стене.
Она сама не поняла, что привлекло ее внимание. Из темной глубины, как будто заслоненная полупрозрачным стеклом, на нее смотрела усталая девушка с платиновыми, почти белыми короткими вихрами. Она столько раз видела свое отражение, что не могла взять в голову, что же заставило ее забыть намерение вызвать Мурену, о пропаже связи — и пристально, внимательно вглядываться в своеобразное черное зеркало. И лишь почти минуту спустя до нее дошло то, что следовало бы понять с самого начала.
В отличие от нее, на ее двойнике не было ни сьютера, ни шлема, ни визора.
Будто все это время ждав проблеска понимания, ее двойник обрел пугающую, невозможную четкость, став почти неотличим от отражения в обычном зеркале. Оно подняло руку и приложило со своей стороны ладонь к разделявшей их черной грани. Стена заколебалась, пошла кольцами волн — и от ладони побежали ветвистые и белые как сверкающий под солнцем снег узоры трещин, похожие на застывшие в грозовом небе молнии.
Все заняло не более секунды — но Вещунье показалось, что прошли часы. Она отшатнулась, ударилась об платформу с пультом, едва удержавшись на ногах. Завитки расчертили почти весь участок стены перед ней, точно невидимый паук, от рождения лишенный чувства симметрии, заткал все белоснежной паутиной. Сквозь которую за Вещуньей неотрывно следили большие, подтянутые к вискам глаза ее двойника. Когда она выпрямилась, оттолкнув прочь платформу, эти глаза затопила черная хмарь, в глубине которой бились мертвые искорки в такт пульсирующему сосредоточию холода в ее груди.
И отражение улыбалось — холодным, расчетливым оскалом голодного зверя.
Оглушительный грохот «Бури» оборвал растянувшееся мгновение. Рефлексы сделали все за шокированную иррациональностью происходящего хозяйку: рейкер привычно повело после первого выпущенного «шипа», но так же привычно она удержала оружие направленным точно на центр растекающейся по стене паутины. «Шипы» кромсали, рвали стену, выбивали кусочки металла, сбивали целыми пластами слои краски — и больше на черных лоскутах, падающих на палубу, не было ни трещин, ни ожившего отражения.
Вещунья слышала чей-то яростный крик, с трудом пробивающийся сквозь сплошной рокот опустошавшей обойму «Бури», — и не сразу поняла, что слышит саму себя.
— Странно!
Жеска отвернулась от двери и взглянула на Мурену. Та стояла у края пятна между столиками, задумчиво вертя отрезанный кусок разгонно-направляющей рейки.
— «Странно» что?
Ее старшая коллега передернула плечами, точно не желая развивать эту тему — скорее всего, Мурена просто размышляла вслух. Гладкий до невозможности срез дважды пустил блики по стене и картине над крайним столиком, прежде чем она ответила.
— «Иволга» — вот что странно.
— Ну… Вещунья про это и говорила: очень острое…
— Да не про то я! — в голосе Мурены звякнуло раздражение. — На базе ты, пилот-истребитель, а не техник, как он, — молодая женщина рейкером указала на тело у стены, — часто с «Иволгой» или «Вихрем» разгуливаешь?
— Да я и с «Шершнем» не часто разгуливаю, — теперь она поняла намек: на боевых базах часто пилотам дозволялись вольности, немыслимые на большинстве кораблей Космофлота, но уж точно просто так взять из арсенала ту же «Иволгу» им бы никто не позволил. Что уж говорить о технике из персонала ангаров?
— Служба безопасности могла открыть арсенал — если решили, что сами не справятся…
Выстрел из центрального зала здесь прозвучал как раскатистый звонкий хлопок — точно огромный хлыст щелкнул. И дальше загрохотало — безостановочно, быстро, вперемешку с металлическим скрежетом и звоном.
Обе женщины оцепенели на долю секунды, синхронно вскинув рейкеры, затем Жеска, крикнув «Вещунья!», устремилась к изгибу коридорчика и далее — залу контроля. Мурена в два прыжка оказалась около дверного проема, на ходу переводя «Бурю» в режим стрельбы очередями, но сделать последний шаг не смогла.
Помещение сдвинулось.
Это невозможно было описать словами. Молодая женщина, обстановка, следы крови, труп и надпись у стены — все осталось на месте… и в то же время изменилось. Заколебалось, словно два почти одинаковых рисунка на прозрачной пленке кто-то пытался свести воедино, накладывая друг на друга. Льющийся свет из коридора стал ослепительно-ярким, а осветительные панели в столовой потускнели, часто-часто заморгали, наполнив все вокруг пляской обезумевших теней. Странная слабость охватила Мурену, выпила все силы, окутала серей пеленой мысли — она не смогла удержаться на неожиданно ставших ватными, непослушными ногах, упала на колени, едва удержавшись, чтобы не распластаться ничком.
Все прекратилось, как и началось — вдруг и сразу. Освещение вернулся к норме, слабость как будто бесследно пропала, но прежде, чем она облегченно вздохнула — привычно держащиеся на краю зрения значки рабочего статуса визора исчезли.
— Что… — хрипло начала Мурена, но и закончить ей не было позволено. Фонари шлема, прощально мигнув, погасли, браслет сьютера отключился, превратившись в мертвый груз на руке, исчезло тихонькое шипение подаваемой в шлем дыхательной смеси.
— Жеска… — попыталась крикнуть она, но не смогла произнести и звука. Губы, глаза — будто окатило холодной водой, во рту мгновенно пересохло. Все звуки снаружи ослабли, отодвинулись, будто испугавшись окружившей ее мертвой тишины.
Тупая давящая боль растеклась в груди, вместе с вернувшейся слабостью. Мурена попробовала подняться на ноги, потянулась к краю проема, — и в результате повалилась на настил палубы, точно куль с песком. Перекатилась на спину, хватаясь трясущимися руками за грудь, шею, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха — но лишь бесплодно разевала рот, как выброшенная на берег рыба.
Резь в пересохших глазах стала нестерпимой, в ушах звенело, неровно, безумно быстро билось сердце. Девушка схватилась за фиксаторы шлема, выщелкнула скобы безопасности, отчаянно, изо всех оставшихся сил рванула шлем. Обычно хватало самого малого усилия, чтобы всего на четверть провернуть и снять шлем… Мурена беззвучно застонала от ужаса и неверия: шлем сдвинулся на сантиметр-другой и замер, не продвигаясь дальше ни на миллиметр. Она дернула его еще и еще раз, растрачивая последние силы, но с тем же результатом.
«Вещунья… Жеска… помогите!!!» — сама не осознавая того, она рвала, царапала прочнейшую ткань сьютера на груди — бессмысленная в своей обреченности попытка. Звон в ушах превратился в громовой гул колоколов, легкие, казалось, лопались, выворачивались наизнанку.
Белый свет бил ей в глаза, становясь с каждой секундой все сильнее и сильнее — к чему уже осветительные панели «Молоха» не имели никакого отношения. Сознание путалось, ускользало, как дрожащая на ветру свеча. Бьющаяся в агонии женщина выгнулась дугой, в последнем усилии пытаясь сорвать неприступный шлем, или разорвать сьютер, или…
Свет стал еще ярче, накрыл ее, заполнил ее разум.
Убрал боль, убрал страх. Успокоил и утешил.
И вместе с ним свеча погасла.
«ОСНОВНОЙ БОЕЗАПАС ИЗРАСХОДОВАН! ЗАМЕНИТЬ ОБОЙМУ! ОСНОВНОЙ БОЕЗАПАС ИЗРАСХОДОВАН! ЗАМЕНИТЬ ОБОЙМУ!..» — надпись визора вспыхивала и гасла перед тяжело дышащей девушкой. В контрольном зале еще металось эхо шестидесяти выпущенных практически в упор выстрелом, металлического грохота, с которым стену покрывали дырки и трещины.
Опустевшая обойма, выпавшая их «Бури» в последний раз перевернулась через ребро, покачалась в неустойчивом равновесии и плашмя упала.
Гудение реек смолкло, когда она отпустила гашетку, чувствуя, как уходит липкое ощущение чего-то невообразимо жуткого и чуждого, менее минуты тому подступившее к ней.
— Вещунья!!! — оглушительно рявкнул обозленный Везунчик — только теперь она поняла, что это не первый раз, когда он пытается дозваться до нее. — Черт, ты меня слышишь?!
Она вздрогнула, окончательно вырываясь из оцепенения, охватившего ее, едва последний «шип» покинул разгонную камеру «Бури». Сорвала с пояса обойму, отступив под прикрытие платформы с пультом — хотя на участке стены перед ней почти не осталось крупных фрагментов черно-зеркального покрытия.
— Вещунья!.. — Жеска оббежала ограждение голограммы, ища врага — и не находя ничего стоящего внимания. — Что случ…
— Тихо! — теперь она крикнула, вгоняя обойму в гнездо рейкера. Зря, конечно, — глупо так срываться, но еще более глупо сейчас терять время. Подняла руку и повторила:
— Тихо… тихо…
Они подчинились, чутко вслушиваясь в наступившую тишину. Потрескивала голограмма, чуть слышно скрипели сорванные ударами «шипов» пласты краски — в остальном же люди слышали только биение собственных сердец.
Вещунья медленно, замирая и прислушиваясь на каждом шаге, вышла из-за платформы. Готовая в любой момент открыть огонь, наклонилась, дотронулась рейками «Бури» до самого большого черного треугольного куска покрытия, похожего на акулий зуб. Подтянула ближе и осторожно приподняла за край, с легким трепетом всмотрелась…
Ничего.
Мутное, едва различимое отражение, словно отгороженное потоком текучей черной воды — она с отвращением отшвырнула эту мерзость в сторону и выпрямилась. Ничего нет… и все же Вещунья не нашла в себе достаточно уверенности, чтобы повернуться к расстрелянной стене спиной — попятилась, отходя к ограждению.
— В кого ты стреляла? — Везунчик говорил спокойнее, убедившись, что с ней все в порядке. Жеска по другую сторону голограммы тяжело дышала, держа под прицелом выход из зала. — Что случилось?
— Не знаю, — по меньшей мере, голос не дрожал, когда она ответила. — Я что-то… что-то увидела.
— Увидела? Где?
— В отражении… там, — она показала на стену. — Я пыталась связаться с Чернышем…
Вещунья остановилась, не договорив. Что-то было не так. Что-то было неправильно, теребило ее, тревожило. Не размолотые «шипами» пласталевые лохмотья, не пропавшая связь. Что-то здесь, в этом зале…
Вещунья через плечо посмотрела на Везунчика: пилот не сводил «Бури» с усеянной пробоинами стены — в звене привыкли доверять друг другу, интуиции коллег. Иногда даже больше чем приборам — и раз Вещунья сказала, что она там что-то увидела, Везунчик считал это «там» основной угрозой. Потом повернулась к Жеске — и ей будто за шиворот засыпали горсть свежевыпавшего снега.
— Жеска… — сдавленно прошептала Вещунья, стискивая мертвой хваткой рейкер. — Где Мурена?
Жеска сначала недоуменно смотрела на нее, затем бросила вокруг быстрый взгляд. Вскочила на ноги, озираясь, пытаясь в пустом зале найти пропавшую подругу. С другой стороны голограммы тем же занимался Везунчик — и с тем же результатом.
— Она бежала за мной… — девушка осеклась. — Она была в этой столовой, когда мы услышали выстрелы… она должна была…
Будто по команде они сорвались к коридору: Вещунья впереди, Жеска и Везунчик следом.
— Мурена! — Вещунья послала запрос на коммуникатор, одновременно открывая общий канал. Не успев пробежать и полпути, она получила ответ: два контакта в пределах досягаемости коммуникатора. Кодовые идентификаторы и клички Везунчика с Жеской горели перед глазами — контакта Мурены не было.
— Мурена, отвечай! — холодея от предчувствия беды, она остановилась перед изгибом коридора, быстро глянула дальше — и метнулась к противоположной стене, держа маркер прицела на открытой двери столовой. И первое, что увидела — безвольно откинувшуюся на щель, в которой скользила дверь, раскрытую ладонью вверх руку Мурены.
Точно так же притормозившие перед поворотом, ее пилоты выскочили и замерли, увидев то же самое.
— Мурена… — неверяще выдохнула она, приспуская оружие. Опомнившись, одним движением оказалась у двери, не останавливаясь, проскочила мимо входа, успев заметить, что внутри все как раньше.
Кроме Мурены.
Вещунья опустилась на колено, схватила руку Мурены с управляющим браслетом — и не поверила глазам, увидев погасшие индикаторы, не реагирующие на команды сенсоры. Подоспевшая Жеска попыталась снять шлем — две попытки, ничего кроме разочарованно-сердитого вздоха не принесшие. Коммуникатор на поясе, индикаторы «Бури», фонари шлема, резервное управление дыхательным аппаратом, спрятанное под предохранительной панелью на его торце, — не работало ничего.
Как если бы нечто выпило до капли все запасы энергии, превратив надежные приборы и устройства в бесполезный груз. И, не удовлетворившись этим, забрало жизнь их хорошей подруги. Ее пилота. Которую она привела на борт «Молоха».
Вещунья посветила фонарями через обзорную пластину шлема: в горле встал комок, когда увидела искаженное мучительной борьбой лицо Мурены, налившиеся алым белки глаз, кожу, приобретшую страшный синеватый оттенок. Рядом Жеска, отчаявшись сорвать шлем Мурены, дышала так, будто только что пробежала весь корабль от двигателей к волноводам главных орудий.
— Она… она была за мной… ведь все было в порядке…
Вещунья не ответила: внутри нее все словно заледенело, порывом стылого ветра выдуло все мысли, все желания. Иррациональность, быстрота случившегося, ужасающая в своей простоте смерть Мурены — как, КАК она могла задохнуться в собственном сьютере? Почему все отключилось? Почему не снимается шлем? Почему-почему-почему…
— Ве…Вещунья… — тихо, как-то странно произнес Везунчик, стоящий за их спинами. И заорал, когда она не откликнулась. — ВЕЩУНЬЯ!
Как ужаленные они с Жеской подскочили, вырываясь из вызванного смерть Мурены шока. Вещунья вскинула «Бурю», целясь в сторону контрольного зала, но, как оказалось, смотреть стоило не туда.
В столовой что-то двигалось. Что-то менялось. Точно блеснувшая далеко-далеко зарница на миг заставила тени людей, предметов сдвинуться и вернуться на место.
Кровь черной, черно-красной лужей растеклась между столами, на потолке кровавые брызги неторопливо пузырились, набухали каплями… но не падали. Вместо этого в багряном озерце по ровной поверхности пробежала волна, собралась в кольцо, стянулось к центру — и вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу капля оторвалась от натекшей крови и прыгнула вверх.
Тихий, тихий скрип отвлек их. Человек в форме техника, с разрубленной грудью, ранее коченевший у стены теперь лежал, приподнявшись на локте, и трясущейся рукой выводил надпись. Или, вернее, вел окрашенные алым, собранные щепотью пальцы в обратном направлении — и линии букв исчезали, будто стертые невидимой губкой.
Троица пилотов инстинктивно сделали шаг назад, когда человек пополз к луже. Задом наперед, опять же повторяя в наоборот все движения — и размазанный след крови «стирался» с каждым метром. Движения казались странными, неправильными: все было похоже на пущенную задом наперед запись. С той лишь разницей, что это не была записью, не было сном — все было слишком реальным, слишком правдоподобным, чтобы усомниться в происходящем. Потерявшие дар речи люди смотрели, как «отматывались» последние минуты жизни неизвестного им техника, все быстрее и быстрее — словно некто задался целью показать им все случившееся без траты лишнего времени.
В центре лужи человек замер на несколько секунд — в реальности, наверное, он лежал не одну минуту. Сейчас же натекшая кровь стягивалась к нему — Вещунья и пилоты не видели отсюда, но могли представить, как она возвращается через рассеченную грудь в вены, артерии, как бежит назад по телу, заполняет капилляры.
Он поднялся, разворачиваясь к ним лицом; оба куска «Иволги» прыгнули ему в руки, соединяясь на лету. Выражение ужаса, неверия и обреченности мелькнуло только на один удар сердца — миг, когда нечто, презревшее ураганный огонь «Иволги», нанесло свой удар.
Это походило на ленту, черную, узкую: не ткань, не металл и не жидкость. В то, сжатое мгновение, за которое «нечто» мелькнула перед глазами, Вещунье показалось, что оно собрано из мелкой, текучей пыли, сквозь которую бежали сполохи белого сияния. Лента вытянулась атакующей змеей, прошлась по груди человека — и вот теперь они отчетливо видели, как исчезает разрез на теле, как соединяется в одно целое его серая рубашка, поднимаются на свое место отсеченные края рабочего жилета.
Лента изогнулась, закрутилась спиралью и быстрее молнии втянулась в дверной проем, «возвращаясь» к источнику. Все случилось так неожиданно и стремительно, что никто не успел вовремя повернуться, посмотреть на того, кто убил человека в столовой. Лишь смутный абрис, темный, смазанный контур — вот и все, что отпечаталось на сетчатке обернувшихся следом за лентой людей. Они были одни в коридоре, как по волшебству, возвращавшемуся к норме: исчезали дыры, склеивались трещины, поднимались и занимали свое место отбитые панели и куски металла.
«Все сон…» — мелькнула мысль в голове Вещуньи. Мелькнула и пропала, потому что она знала, что это не сон.
Везунчик первым услышал звук. Вернее, звук за спиной они услышали одновременно, но он первым среагировал на тонкое, басовитое гудение: звук выходящих в боевой режим разгонно-направляющих реек. Ему часто улыбалась удача — в картах, в бою, и просто так — и сейчас она улыбнулась ему в последний раз, подарив драгоценную долю секунды.
— ААААААААААааа! — Дикий, обезумевший, надрывный вопль перекрыл гул реек, уходящий в недоступную человеческому слуху область. Пилоты «Гетмана Хмельницкого» развернулись; девушки инстинктивно дернулись в сторону, прочь от открытой двери… Но первым успел Везунчик, плечом толкнувший Вещунью на Жеску, отбрасывая их в сторону, и одновременно поднимая «Бурю». Та самая доля секунды позволила ему вышвырнуть их с линии огня… но не спастись самому.
Первый «шип» вспорол стену, пересек коридор, врезался в только что восстановившуюся панель. Никто из пилотов не смог бы промахнуться с такого расстояния, в такой ситуации, но техник или забыл, или не знал о «раскачке» рейкера, когда первый «шип» тянет за собой, выталкивает оторвавшийся фронт воздуха в канале между рейками. Потому Везунчик успел поднять «Бурю» и вдавить гашетку, прежде чем сразу три «шипа» ударили ему в грудь.
Время замедлялось, все становилось неспешным, тягучим. Резкие, звенящие хлопки выстрелов «Иволги» превращались в гулкие, вибрирующие удары, словно огромный молот бил в массивный колокол. Вещунья, падая, видела, как со спины Везунчика выбило сгустки крови, ошметков плоти, осколки костей, и эту тошнотворную массу бросило на стену, где пробившие его тело «шипы» оставили зияющие отверстия.
Сверкающий теплым бело-оранжевым светом плазмоид вырвался из реек «Бури» и нырнул в столовую, в то время как «шипы» «Иволги» продолжали разносить в клочья все вокруг двери, механизм замка, осветительные панели над головой, тело заваливающего назад Везунчика. Один из «шипов» пробил его шлем, еще два почти одновременно предплечье и локоть руки, держащей рейкер, с которого один за другим срывались огнистые плазмоиды. Пилот спиной врезался в осыпающиеся декоративные панели, медленно начал сползать по ней, а внутри столовой громыхнуло так, что мигом прочие звуки стали едва различимы.
Вещунья и Жеска упали, перекатились, начали подниматься как раз вовремя, чтобы увидеть, как из двери выплескивает волна кипящего пламени, выкручивая, выворачивая лохмотья металла из изрешеченной выстрелами стены. Волна подхватила тело Везунчика, еще раз швырнула его об противоположную сторону коридора. Эта же волна подхватила «Бурю», раскрутила, повернула, срывая с нее все еще сжимающую рукоять и гашетку обрубок руки Везунчика… но слишком медленно, слишком поздно — и последний плазмоид разбился об настил палубы прямо по центру коридора.
Обзорная пластина шлема помутнела, щадя глаза хозяйки от полыхнувшего в считанных метрах слепяще-белого шара огня. Следующее, что почувствовала девушка — сокрушительный удар, будто в грудь и живот кто-то врезал со всей дури, и следом — мимолетное ощущение полета. Ударная волна швырнула их с Жеской, потащила по содрогающемуся настилу палубы, пока не приложила об стену, да так, что Вещунье почудился хруст ломаемых ребер. Коротко, резко вскрикнула Жеска — и вдруг крик оборвался, точно обрезанный ножом.
Перекатывающееся от стены к стене пламя накрыло их, пронеслось дальше, в контрольный зал. Сьютер выдержал, хоть Вещунья успела испугаться, что огонь вот-вот найдет себе путь — так жарко стало. И тут же поток холода от дремлющего сгустка в груди растекся по телу, заставив на миг задохнуться от боли — только на сей раз не от жара.
Рев пламени, грохочущее эхо взрывов, визг рикошетящего металла стихли. Осветительные панели коридора — те, что уцелели, — мигнули на прощание, угасая. Со стоном Вещунья перевернулась, заставляя себя забыть о боли — и прямо перед собой увидела лежащую Жеску, неподвижным, застывшим взглядом смотрящую куда-то вверх.
Взглядом, из которого ушла даже тень жизни.
— Жеска! Жеска, нет!!! Жеска… — закричала Вещунья, приподнимая подругу за плечи — и тогда она увидела это. Длинный, узкий как стилет обломок, сначала вывернутый из стены «шипами», затем сорванный взрывами плазмоидов — он на две трети погрузился в грудь Жески. Наверное, сьютер смог бы остановить осколок сам по себе, если бы не палуба, на которую ударная волна бросила Жеску. И тогда вес ее тела помноженный на силу удара превозмог сопротивление ткани сьютера — зазубренное «лезвие» дотянулось до сердца, не оставив ей ни единого шанса.
Красный треугольник с белой окантовкой мигал на браслете Жески: три вспышки — пауза — три вспышки, подтверждая смерть хозяйки.
— Нет… — вскочила, вцепившись в «Бурю», словно верное оружие осталось последним свидетельством реальности, последней опорой в сходящем с ума мире, вновь и вновь, как заведенная, спрашивая себя тоже самое, что и над телом Мурены. Как? Как за считанные минуты три ее друга, ее пилоты погибли? Что произошло в столовой? Что случилось с Муреной? Почему…
— Почему, Господи!.. ПОЧЕМУ!!! — рискуя надорвать связки, в отчаянии и ярости закричала она, отступая к выходу в зал.
И «Молох» ответил.
Звуки возникли сразу, повсюду, донеслись до нее не через микрофоны сьютера, а будто возникая сразу в ушах, в голове. Шипение… нет, только вначале оно казалось шипением — быстрый, стремительный шелест тысяч и тысяч жуков, расправляющих крылышки, лавины мелкой пыли, текущей по бесконечной трубе. Гудение — низкое, замершее на грани с инфразвуком, похожее на дрожь туго натянутых толстых тросов на сильном ветру. Два звука, два потока схлестнулись вокруг, заставляя одну часть девушки кричать от блаженства, и в то же время внушая другой части беспросветный ужас, страстное, опаляющее желание сделать что угодно, но избавиться от.
Тихий, призрачный шепот прорезался сквозь торжествующую симфонию шелеста и тремора. Она даже не могла сказать с уверенностью, что действительно слышит что-то: так слабо и тихо оно прозвучало, так быстро возникло и так быстро пропало. Сотни голосов, где-то знакомых, где-то вызывающих лишь тень узнавания, но ей показалось, что среде этих сотен голосов звучал шепот трех самых важных сейчас для нее людей: Жески, Везунчика и Мурены. И все они шептали ей одно:
«Беги».
Черныш, давая выход гневу, с проклятием ударил по штабелю опустевших контейнеров, сложенных у щита по правую руку от прожженного модулем прохода. Связь исчезла — не только с Вещуньей и ее группой, но и с Психом. И вновь — без малейших намеков на неполадки, без причин. Все выглядело так, словно непроницаемая преграда опустилась между ними.
Киборг с беспокойством смотрел вдоль уходящего коридора, освещенного цепочкой выложенных группой Психа осветительных стержней. Услышав сердитый рык Черныша и звук удара, глянул на пилота «Жнеца»:
— Связь?
— Теперь и с Психом, — Черныш наклонился над аналитическим блоком и соединенным с ним передатчиком. Один за другим три экрана всплыли над проектором блока, все как один сигнализируя про нормальную работу приборов. — Черт знает, что творится…
— Вещунья должна восстановить подачу энергии. Может, в этом причина?
— Умник говорит… говорил, пока была связь — «нет». Да я и не слышал о чем-то подобном.
— А если через «личинку»?
Черныш и Киборг одновременно посмотрели на сидящую с черной полусферой на лицевой стороне шлема Тихоню. Модуль управления турелью не мешал ей слушать их разговор, в связке с визором показывая происходящее вокруг.
— «Личинка» — та, в ангарах… Если через нее бросить сигнал?
Киборг скептически хмыкнул:
— Сколько до нее? Километров сорок, а, Черныш?
— Где-то так… — Черныш, прикидывая варианты, послал запрос: чтобы не отвлекаться на подобные мелочи, он сразу после ухода Вещуньи и Психа повесил на аналитический блок прием и обработку сигналов от «личинок». Вряд ли из идеи Тихони выйдет толк, но проверить недолго.
Новый экран появился над черным корпусом блока. Большую часть заполнила обычная техническая информация, идентификационные данные «личинки» — и снизу, у самого края искомое число: «372 метра».
— Не понял… — озадаченно уставился на экран Киборг, пока Черныш торопливо проверял заданные для отслеживания «личинки» параметры.
372 сменилось на 368. Затем — на 364… 360… 356…
— Черныш… — Тихоня, получившая тот же отчет, с растущей тревогой вскочила на ноги.
В коридоре на полную мощность зажглись осветительные панели. Разбитые терминал зашипел, плюнул искрами и с громким хлопком взорвался, соединив на мгновение стороны коридора ломаной бело-синей змеей разряда энергии. Отовсюду раздалось шипение открывающихся дверей, уходящих на свои места аварийных перегородок — и звонкий, яростный вой расставленных «сигналок».
Черныш и Киборг нырнули под прикрытия брони. Тихоня пригнулась, а рейкеры развернулись по ее команде и приподнялись над краем щитов, готовые в любой миг стрелять.
— У Вещуньи все же получилось… — пробормотал Киборг.
— Не знаю, что и у кого получилось… — Черныш второпях рухнул около передатчика и аналитического блока, бросая через плечо: — Следите за коридором и спуском к узлу… Вещунья, Псих — если вы слышите меня: немедленно возвращайтесь! Бросайте все и возвращайтесь! Красная тревога, повторяю, красная тревога. Немедленно возвращайтесь.
Несмотря на все усилия, передатчик продолжал слать однообразные неутешительные ответы: нет связи, нет контактов в пробудившейся информационной сети «Молоха», нет ответа. В эфире кроме напряженного дыхания самого Черныша царило молчание.
Очередной экран всплыл над проектором с отрывистыми черными строками на оранжево-желтом фоне: «ПРОВЕРКА ЗАВЕРШЕНА. НЕИСПРАВНОСТЕЙ НЕ ОБНАРУЖЕНО. НЕСООТВЕТСТВИЙ В РАБОТЕ ПРОТОКОЛОВ НЕ ОБНАРУЖЕНО. ДОСТОВЕРНОСТЬ РЕЗУЛЬТАТА ВЫСОКАЯ».
«РАССТОЯНИЕ: 296 метров».
«Беги».
Донесшийся из ниоткуда беззвучный совет не отступал, вновь и вновь напоминая о себе. Она бежала, выжимая все, на что была способна в сьютере, с неудобной для такого забега «Бурей», под аккомпанемент пробуждающегося «Молоха».
Она бежала, потому что иного не оставалось.
Два страшных и чарующих звука пропали, но тишины, с которой она, Жеска, Везунчик и Мурена шли к реакторному отсеку, не было. Из недр корабля доносился мерное и гулкое урчание работающих в холостом режиме двигателей, попискивали изредка попадающиеся терминалы и пульты, где-то сопело и ухало нечто, прокачиваемое по скрытым от глаз трубам. Свет горел везде, не оставив места темноте, но Вещунья уже не была рада этому. Темнота пугала неизвестностью, но в то же время в темноте не было места отражениям. Она с трудом заставляла себя не шарахаться, каждый раз видя смутный, неразборчивый образ на гладкой, полированной поверхности поручней трапов между отсеками, лишь стараясь бежать еще быстрее. Она помнила, что чувствовала, что испытала, когда ее отражение улыбнулось ей в контрольном зале.
Она помнила, что с этого началось безумие, в считанные мгновения забравшее жизни ее друзей.
Очередная лестница окончилась раскинувшимся над горизонтальной шахтой транспортной сети мостиком — переводя дыхание, она позволила себе вымученную улыбку. Это место она запомнила хорошо — сюда они вышли из длинной дуги коридора, ведущего от транспортного узла. Оставалось совсем немного.
Свист и лязгающие удары донеслись из транспортной шахты, пока она бежала по мостику. Поднимались аварийные щиты, сообразила она — транспортная система включалась в работу систем «арки». Вещунья не понимала ничего в происходящем, не понимала, как может выглядевший совсем мертвым корабль, вот так, в мгновение ока вернуться к почти нормальной работе.
И, что самое главное, она не понимала, кто мог заставить его делать все это. И зачем.
Девушка мчалась дугой, ведущей к транспортному узлу, прижимая к себе «Бурю», жадно глотая смесь воздуха со стимулирующим газом. Двадцать минут потребовалось им, чтобы дойти до реакторного отсека, озираясь на каждом шагу, всматриваясь за каждый угол, в каждый не нужный им туннель. Она же управилась раз в восемь-девять быстрее, не позволяя себе думать, вспоминать о случившемся, о погибших, полностью уйдя в нехитрый ритм бега, прыжков через пролеты трапов, стараясь не сбиться с дыхания.
Когда она вернется к своим людям, когда увидит Психа и других — тогда она сможет осмыслить все. Позволить себе окончательно и бесповоротно принять бессмысленную, неправильную смерть Жески, Мурены, Везунчика.
Впереди показался прямоугольник двери, за которой сходились шахты подъемника. Усилием воли она подавила желание бежать еще быстрее, а наоборот — чуть замедлила бег, концентрируясь на меню визора, посылая запрос коммуникатору.
«СВЯЗЬ НЕ УСТАНОВЛЕНА!» — отрапортовал визор, пока она преодолевала последние метры коридора.
— Черныш! Псих! — закричала Вещунья, огромным прыжком выбираясь на пандус.
Весь корабля содрогнулся, покачнулся, застонали переборки, перекрытия палуб. Помещение внезапно закружилось перед глазами Вещуньи — и не сразу до нее дошло, что отброшенная страшным ударом она летит через весь узел к ожидающей пассажиров кабине подъемника. Необычная тишина наступила — и вновь ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять: не звуки исчезли, и не микрофоны сьютера вышли из строя, а она сама едва не оглохла от грохота невероятной мощи.
Свет успел погаснуть, вспыхнуть, снова погаснуть пока она летела к створкам подъемника. Перекрытие под ногами выгнуло дугой, с яростным воем лопнуло с треть осветительных панелей. Девушку ударило об закрытую кабину, едва не выбив дух, и в этот самый момент стена вокруг дверей на первую палубу смялась, выгнулась, трескаясь и раскалываясь; сами двери с ужасающей легкостью сложились гармошкой — и точно от пинка великана их выбило в помещение транспортного узла.
А следом хлынул огонь.
Со стороны это даже выглядело… скучно.
Секция ангаров поднималась относительно медленно — метры в секунду для космоса не скорость. Но масса, помноженная на эти метры, преобразовывалась в совсем не относительную мощь.
В последние мгновения перед ударом секция, попав под влияние гравитационной установки «Молоха», почти незаметно начала вибрировать, качнувшись из стороны в сторону. Ни одному инженеру и в страшном сне не могло привидеться такое «возвращение» сброшенной секции, а потому никто и никогда не оборудовал корабли чем-то, что могло стабилизировать вибрацию.
Секция ударила «Молох» с незначительным смещением, пару метров от пазов и фиксирующих захватов. Беззвучно для стороннего наблюдателя, неторопливо и величаво.
Сила удара оказалась настолько велика, что закрепившиеся на внутренней броне «Молоха» космолеты буквально растерло в пыль, вдавливая, вминая в разрушающуюся под ними поверхность. По всей «арке» пробежала мимолетная судорога, секция ангаров немного скользнула в сторону, выбросив в пространство каскад почти мгновенно погасших искр. Броневые пластины над первой и второй палубами смялись, где-то треснули, где-то вспучились; сам «Молох» после удара сменил ориентацию в пространстве, начав неторопливо поворачиваться в вертикальной плоскости.
Так все выглядело снаружи.
Внутри же скучным не выглядело ничего.
Черныш так и не успел понять, что же происходит. Но дурнота, звон в ушах, то неожиданно тяжелеющее, то становящееся почти невесомым тело — этого хватило, чтобы отключить гравитатор на поясе: когда начинаются шутки с гравитационной установкой лучше обойтись без них. Еще он успел крикнуть Киборгу и Тихоне, чтобы они отключали свои гравитаторы, но выполнить приказ они не успели.
Звук был похож на тресканье скорлупы яйца — но усиленное в миллионы раз. Пускай микрофоны сьютеров не в полной мере передали страшный грохот, но и того, что они услышали, хватило, чтобы барабанные перепонки чуть не лопнули.
Людей бросило вверх, как тряпичных кукол. Черныш в миг краткого полета к перекрытию над головой видел, как ходуном ходит весь коридор, как лопается и рвется металл, будто обветшалая ткань, как корежатся стены, искрят оборванные кабели, мелким крошевом рассыпающиеся выбитые из стен кристалаты.
Потом их ударило об перекрытие, и желание смотреть куда-либо мигом пропало из Черныша. Под лопаткой лопнул шар боли, хрустнул шлем за затылком — благо еще амортизаторы не позволили голове как следует приложиться об металл. Как мячики они отскочили от потолка коридора — и в этот миг на первой и второй палубе вернулась нормальная гравитация.
Острая боль пронзила руку Черныша, одновременно с треском в запястье — он не успел сгруппироваться и очень неудачно упал. Но это были цветочки, по сравнению с Тихоней и Киборгом, которых швырнуло об лопающийся на глазах настил палубы почти с два раза большей силой.
Жалобно и коротко вскрикнула Тихоня, захрипел Киборг — Черныш даже сквозь рокочущий рев откуда-то снизу, звон и скрежет вообще отовсюду, услышал звук ломающихся костей. Превозмогая простреливающую руку боль, Черныш приподнялся и посмотрел на напарников: посреди разбросанных контейнеров скорчилась Тихоня, а над ней рейкеры поднимались над покосившимися щитами; Киборг неподвижно лежал в полуметре от нее со странно вывернутой левой рукой: он тоже упал не самым лучшим образом. Имплантат оказался прочнее человеческих костей, но Черныш не удивился бы, если его вообще вырвало из сустава — таким сильным был удар. И, точно этого мало, ногой Киборг напоролся на зазубренный край распоротого настила, и теперь темная струйка стекала сперва по ткани сьютера, затем и по ставшему на дыбы металлу в трещину.
Ощущая на губах соленый привкус крови, Черныш перекатился на бок — и услышал, как рев снизу стал ближе, к нему добавился лязг разрываемых перекрытий.
Сводящая зубы дрожь охватила палубу, крошево кристалатов, декоративных панелей, осколков металла и осветительных панелей подпрыгнули, затанцевали. Черныш успел привстать на колено, успел услышать, как оглушительно загрохотали рейкеры над ним, перейдя в автоматический режим после смерти оператора, посылая сокрушительный смерч «шипов» вдоль коридора. Он успел увидеть, как вспучивается палуба в полусотне метров впереди, как бегут сперва тонкие, а затем стремительно расширяющиеся змеи трещин, как настил вместе со всем, что под ним выворачивает наружу…
Бушующее, ревущее пламя вырвалось из проломов в палубе, неудержимым потоком расплескалось во все стороны, выплеснулось из воздуховодов шипящими факелами. Сквозь сьютер Черныш почувствовал обжигающий жар, опередивший на считанные метры стену огня, с умопомрачительно скоростью несущуюся на него.
Огонь и жар — было последним, что он увидел и ощутил.
В транспортном узле Вещунья инстинктивно закрыла обзорную пластину шлема руками, когда огненный поток с воем вырвался из дыры, после выбитой двери; очередная судорога палубы под ногами поставила точку в попытке хотя бы поднять на колени. Тугой кулак раскаленного воздуха ударил ее, опять потащило по настилу назад — девушка ждала нового удара о кабину подъемника. Но то ли она случайно задела отпирающую платину, то от всего кошмара вокруг сам замок вышел из строя — створки разошлись в стороны, и она вкатилась прямиком в кабину. Вдобавок, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее воздух потек вниз, в мгновение ока превратившись в настоящий ураган.
Створки подъемника закрывали обычно быстро, но Вещунье показалось, что они сходились целую вечность. В последний миг сквозь тонкую щель пробился пышущий жаром отблеск затопившего все в транспортном узле пламени, оранжево-красные султаны лизнули противоположную стену. Кабина покачнулась, осела, отовсюду раздался скрип и тягучий, надрывный скрежет. Освещение, мигнув на прощание, погасло, свист где-то рвущегося в вакуум воздуха превратился в оглушающий вой.
Кабину тряхнуло еще раз, бросив девушку от стены к стене: «как лягушка в жестянке» — мелькнула глупая мысль. Подъемник просел еще на метр-другой, замер, заскрежетал — и сорвался.
Стремительный полет. Легкость в теле. Включившиеся фонари сьютера.
Неописуемый холод в груди.
Удар.
Тьма…
Сиф’та Оариис-с, система безымянной звезды. Боевая база «Гетман Хмельницкий», на подходе к АРК «Молох»
«ЗЕЛЕНОЕ СЕМЬ ЗАПУЩЕНО. КРАСНОЕ ДЕСЯТЬ ЗАПУЩЕНО. СИНЕЕ СЕМЬ ЗАПУЩЕНО.» — на экране над командорским пультом один за другим появлялись рапорты с ангаров, но на них почти никто не смотрел. Сейчас все внимание на мостике приковывали два корабля: один, послуживший причиной массового старта космолетов, и другой, безответно дрейфующий в пустоте.
— В последний раз спрашиваю: мысли по поводу ЭТОГО есть, а?!
Сказать, что Фарбах был в гневе — ничего не сказать, хотя внешне это выражалось скорее со знаком «минус»: сжавшиеся в тонкую линию губы, четче обозначившиеся морщины на лбу и у краев сердито сощурившихся глаз. Вопреки обыкновению командор не расхаживал взад-вперед перед пультом, лишь барабанил пальцами по подлокотнику кресла, выбивая незатейливую мелодию: знакомое каждому здесь вступление к маршу Космофлота.
На вспомогательном экране недобро хмурился Райтсен: «Авангард» догнал боевую базу, и теперь корабли Конфедерации летели, описывая тесно переплетающиеся спирали, а за ними расползался шлейф космолетов. Полковник Джонсон хмурился не менее сердито, чем командир «арки», прислонившись к светло-коричневой панели за спиной командора.
И, наверное, вся смена изредка бросала — отчасти раздраженные, отчасти недоумевающие — взгляды на неторопливо вращающуюся над «ямой» голограмму «арки».
Удивление и растерянность людей не выглядела странной, если вспомнить доклад Вещуньи. Все видели «арку» запечатленную как издали, так и вблизи: и в обоих вариантах у корабля не было ангаров. Сам по себе этот факт — равно как и мысль Мурены о том, что после сброса двигатели больше не работали — обеспечило всем не один час обсуждений и попыток выдвинуть сколь бы то правдоподобную гипотезу.
— Объяснение летит к нам, командор, — заметил Джонсон, кивнув на оперативную схему, временно уменьшившуюся до метрового куба у края изображения «Молоха».
— Черта с два, это объяснение! — процедил Фарбах. — «Котам» что — делать нечего, чинить наш корабль? И как ты себе представляешь, они это сделали? Прицепили космолеты и тянули?
— Хотя бы… — Джонсон не очень верил в то, что обратно ангары к «арке» прибили тэш’ша, но других идей просто-напросто не приходило в голову. И молчание разведывательной группы Вещуньи наводило на нехорошие мысли. Как и то, что в обозримом радиусе от «Молоха» не было и следа одиннадцати космолетов с десантным модулем в придачу.
— «Хотя бы…» — буркнул Фарбах. Коснулся пульта, передавая команду проектору, и голограмма «Молоха» исчезла. Вместо нее развернулась оперативная схема с двумя синими, одной серой и тремя красными точками. — Хотел бы я, чтобы именно так и было: с дураками воевать просто. Пауль, что у тебя? — это уже командиру «Авангарда».
— Нового — ничего. Расход энергии в норме, экраны вышли на сорок процентов. Поборемся, командор.
— Поборетесь… Ладно, следи там за всем. Навигаторы, что с траекториями?
Ответил не Каас, а его помощник: майор по уши ушел в просчет аномалии, одновременно переговариваясь с машинным отделением, контрольным залом реграва — и с теми, кто на «Авангарде» следил за работой двигателей «арки».
— Противник сохраняет текущий курс, активного маневрирования не зафиксировано, сэр. Они еще в фазе разгона — и минут десять будут в ней оставаться.
— Схождение рассчитали?
— Два раза, сэр. Они на нисходящей к нашей плоскости, двенадцать с половиной градусов к +дельте. Маневр совмещения плоскостей через пять минут, схождение начнется через семнадцать минут. Интервал схождения — двадцать шесть минут. Если задействовать главные двигатели на торможение — тридцать пять минут.
Перед Фарбахом — и перед Райтсеном на «Авангарде» — появился экран с детальной схемой, иллюстрирующей слова навигатора. Так же и на оперативной схеме пунктирная линия побежала от боевой базы, показывая рассчитанную траекторию.
— Дистанция?
Навигатор позволил себе чуть заметную паузу:
— До трех тысяч километров в начале схождения. От тысячи восьмисот до двух двухсот — в конце. Если использовать главные двигатели на торможение — до полутора тысяч.
Неопределенно хмыкнул Джонсон: не поймешь, то ли мрачная усмешка, то ли не до конца подавленное желание выругаться. Фарбах лишь коротко кивнул, словно навигатор мог его видеть.
— Аномалия?
— На прежнем уровне, диаметр коридора безопасности стабилен.
— Понятно. Конец связи.
Джонсон посмотрел на хмурящегося Райтсена: на «Авангарде» только основные двигатели работали с приемлемой отдачей. Маневровые или частично вышли из строя, или работали едва ли на треть мощности, что значительно уменьшало шансы на выживание корабля. Впрочем, эти шансы стоило взвешивать только в узком промежутке между двумя и шестью тысячами километров от врага. Как иногда говорили, если после двух тысяч все решает статистика, то до двух тысяч — баллистика.
«ЭСКАДРИЛЬЯ ОДИН ЗАПУЩЕНА. ЭСКАДРИЛЬЯ ДВА ЗАПУЩЕНА. ЭСКАДРИЛЬЯ ТРИ ЗАПУЩЕНА», — появилось на экране командора и на визоре Джонсона. — «ВСЕ КОСМОЛЕТЫ ЗАПУЩЕНЫ».
— Может, не стоило выпускать их?
Фарбах поморщился — эту тему они уже обсудили, как только один их последних зондов к «Молоху» сообщил о приближающемся тэш’шском корабле в компании двух носителей.
— Стоило, стоило, Блейк. Черт знает, что у нас тут будет твориться… и сможем ли мы потом хоть кого-то из ангара запустить.
— Чего ж они медлят? — на схеме оба ромбообразных носителя по-прежнему держались за кораблем, прикрытые его тушей и экранами от возможных сюрпризов со стороны людей.
— У них это быстрее: раскрылся и полетел. Или не видят смысла: носители прикрыты, скорость схождения велика для нормального боя. Это только первый раунд — второй будет у «Молоха».
— Если они его до того момента в пыль не превратят…
— Хотели бы — давно бы уничтожили, — ответил Фарбах Райтсену. — Экраны у «Молоха» отключены, двигатели не работают — идеальная мишень. Нет, «котам» тоже интересно, что с ним случилось.
— Выходит, они не при чем? — вопросительно заломил бровь шеф безопасности боевой базы. Фарбах неопределенно пожал плечами, ничего не ответив.
Этот вопрос тоже возник сразу после донесения зонда: исходя из расчета траектории, тэш’ша достаточно поздно начали торможение. Как если бы они и не подозревали о присутствии здесь корабля Конфедерации — что само по себе выглядело странным: надо быть или очень самоуверенным или очень глупым, чтобы в подобной ситуации не «подсвечивать» себе путь патрулями или зондами. Но факт оставался фактом: за все время пути от места встречи с «Авангардом» боевая база не встретила и намека на чужие зонды.
Джонсон был уверен: тэш’ша не подозревали — тэш’ша знали, где люди. И выжидали, пока они соберут все корабли в одной точке, чтобы не гонять за каждым по отдельности — хотя, куда им от этой чертовой аномалии деваться, кроме как лететь вперед? Хорошая теория… с одним недостатков: единственный корабль плюс два носителя совсем не гарантировали «котам» успеха. Даже с учетом того, что «Авангард» походил на бледную тень себя, даже с молчащим и безучастным «Молохом». Даже останься они один на один с боевой базой — Блейк ставил бы все деньги на базу, и вряд ли сильно ошибся.
«НАЧАТ МАНЕВР СИНХРОНИЗАЦИИ ПЛОСКОСТЕЙ» — появилась предупреждающая надпись; скупо рявкнула сирена. — «ПРОТОКОЛЫ БОЕВОГО РЕЖИМА ЗАДЕЙСТВОВАНЫ. КРАСНАЯ ТРЕВОГА. ИНТЕРВАЛ БЕЗОПАСНОСТИ ДЕСЯТЬ МИНУТ».
— Вот и все, — Фарбах нервно потер руки. На обзорном экране звездное небо неторопливо вращалось вокруг них, а алая точка в пульсирующей рамке столь же неторопливо сдвигалась на левую сторону базы.
— Сэр, противник прекратил разгон, — теперь от навигаторов вновь говорил Каас: после «красной тревоги» не до научных изысканий. — Курс прежний.
«ИНТЕРВАЛ БЕЗОПАСНОСТИ ВОСЕМЬ МИНУТ».
Фарбах усмехнулся про себя: видно, тэш’ша не терпится повоевать.
— Что с эмиссионным спектром?
— Почти в пределах нормы, сэр.
— Почти?
— Десятипроцентное превышение фоновой эмиссии. Или у них нестандартная энергетическая установка, или они решили не экономить энергию.
— Или готовят нам сюрприз, — добавил Джонсон, спускаясь с возвышения. Фарбах приказал навигаторам следить за всеми изменениями в эмиссионном спектре, после чего приложил ладонь к сенсорной пластине на пульте. Полоса света пробежала по сенсору сверху вниз, по краям идентификатора зажглись зеленые полосы. То же самое сделал и Джонсон у пульта тактиков.
«ЦЕПЬ КОМАНДОВАНИЯ ПОДТВЕРЖДЕНА. ГЛАВНЫЕ ОРУДИЯ, ПУСКОВЫЕ УСТАНОВКИ ПРИВЕДЕНЫ В ПОЛНУЮ БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ».
Корабли стремительно неслись сквозь пустоту, настигая врага. Тэш’шский корабль ничем не высказывал беспокойства по поводу преследователей — и одной этой невыраженной уверенности хватало, чтобы всерьез подозревать какой-нибудь неприятный сюрприз. Тэш’ша не были дураками и расклад «боевая база с частично боеспособным кораблем прикрытия против одного корабля» могли просчитать не хуже людей. Но не сделали ничего, даже наоборот — прекратили разгон, тем самым приближая неизбежный бой.
Тэш’ша достаточно равнодушно относились к боевым потерям — это хорошо знали в Конфедерации. Но так же хорошо знали, что «коты» никогда не станут громоздить горы трупов там, где можно обойтись малой кровью. И, к несчастью, у них хватало и умения, и гибкости мышления, чтобы не ломиться короткой и кровавой дорожкой, а придумывать что-то оригинальное и неожиданное. Битва за Плеть Острага продемонстрировала это с удручающей убедительностью.
«ИНТЕРВАЛ БЕЗОПАСНОСТИ ТРИ МИНУТЫ».
Фарбах открыл общий канал связи — его должны были слышать не только по всей базе, но и на космолетах, выстроившихся тремя клиньями по правую сторону базы, и на «Авангарде»:
— Мы были во многих переделках, но сегодня, пожалуй, перед нами самая опасная и трудная задача. Мы должны выстоять, победить, помочь нашим друзьям и товарищам на «Молохе». Враг рискнул дать бой с одним кораблем — и мы дадим прочувствовать ему в полной мере ошибочность такого пренебрежения к нам. Я не жду от вас невозможного. Конфедерация не ждет от вас невозможного — лишь того, чтобы каждый исполнил свой долг наилучшим образом. И я знаю, что этого будет достаточно для победы. Удачи, и да хранит вас Господь.
«Не самая лучшая речь», — самокритично подумал командор, разрывая канал связи. Но он и в лучшие времена не любил много говорить перед боем — как и его первый командир, ставший еще при жизни человеком-легендой, адмирал Альберт Рильский, выигравший для всего человечества Церерианскую битву. Адмирал вел эскадры и во время второго великого сражения у Алос-12, но увидеть во второй раз разгром тэш’шского флота ему не судилось: флагман погиб во время последнего, отчаянного рывка «котов», последней попытке переломить ход сражения.
«ИНТЕРВАЛ БЕЗОПАСНОСТИ ИСЧЕРПАН. ПРОТИВНИК В ЗОНЕ ПОРАЖЕНИЯ».
— Фиксируем передачу на нашем канале с вражеского корабля, — из «ямы» громко сообщили операторы связи. — Передача на чон-саа, Всеобщий диалект.
— Дайте звук и переводите, — командор провел пальцами по воротнику мундира: на мгновение стало тяжело дышать. Тэш’шский обычай, от которого они никогда не отступали: непосредственно перед тем, как открыть огонь, они сообщали, кто командует ими. Не важно, один корабль или несколько эскадр — «коты» всегда предупреждали, с кем людям приходится иметь дело. И это было своеобразной границей между относительным покоем предбоевой подготовки и адом схватки. — Всем боевым постам — готовность к огню по команде.
На мостике раздался скрипучий, размеренный голос тэш’ша. Люди за пультами больше разбирались в том, как убивать «котов», чем в их языке, но сейчас почему-то каждого этот негромкий, и вроде бы даже усталый голос заставил против воли поежиться.
— «Это сообщение для „Кунна’а Хенса“ с корабля-лидера тушд-руала Рилл-саррата. Вы не уйдете!».
На мгновение на мостике стало очень тихо. В зоне конфликта это имя знали все: родной брат правителя Империи Тэш’ша, главнокомандующий всеми войсками, сражающимися с Конфедерацией — об этом тэш’ша ходило много историй, но ни одной хорошей для людей среди них не встречалось.
Командор, стиснул зубы, прогоняя вспыхнувшее на долю секунды чувство неуверенности. В любом случае отступать поздно — и тем важнее было уничтожить врага. Своим рейдом в глубину тэш’шского пространства «Гетман Хмельницкий» так или иначе отвлек какие-то силы противника от готовящейся операции в системе Авалон. Если же удастся еще вдобавок лишить «котов» их выдающегося — как бы командору не хотелось, но и он не мог отрицать незаурядные способности тушд-руала — командующего, то можно с чистой совестью считать, что все жертвы полностью окупились. Даже возможная гибель базы в таком раскладе могла в некотором смысле считаться приемлемой ценой.
— Всплески в эмиссионном спектре! — громко сообщил тактик-офицер, рядом с которым Джонсон что-то внимательно изучал на оперативной схеме. — Противник открыл огонь!
— Всем боевым постам — огонь! — голос командора прозвучал буднично и спокойно: время для волнений прошло.
На оперативной схеме замерцали прогнозируемые навкомом траектории снарядов, одновременно включились маневровые двигатели. Навком автоматически начал «раскачивать» из стороны в сторону базу, с разными промежутками, с разной интенсивностью включая и выключая двигатели, не забывая при этом передавать нужные данные на боевые посты.
Не дожидаясь команды, начал обстреливать тэш’ша и «Авангард»: как и было условленно, «Гетман Хмельницкий» в основном накрывал зону возможных маневров вражеского корабля, а «арка» Райтсена — била по центру этой зоны. Будь с ними «Молох» — волноваться бы почти не пришлось: три корабля с одним так или иначе, но разберутся. Тут уж скорее тэш’ша пришлось бы выкручиваться, ища способ или уклониться от боя, или каким-то хитрым способом заставить людей разделиться.
«ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ВРЕМЯ ПОДХОДА СНАРЯДОВ ПРОТИВНИКА ПЯТЬ СЕКУНД!» — это навком продублировал не только текстовыми сообщениями на экраны и визоры, но и мелодичным женским голосом во всех помещениях базы. Не успело стихнуть эхо сообщения, как «Гетман Хмельницкий» содрогнулся.
Могло бы показаться смешным, не будь все так серьезно: тэш’ша умудрились одним из первых, выпущенных наугад — как и все первые выстрелы — достать боевую базу. Снаряд врезался в броню несколькими десятками метров выше центральной оси и на треть километра ближе к корме от геометрического центра корабля.
Вокруг точки поражения бронепластины на пять-шесть метров выгнулись, бешено вибрируя: сейчас вся колоссальная энергия удара расходовалась на то, чтобы проломить полуметровый щит брони с перестроенной кристаллической структурой верхнего слоя, и преодолеть не менее колоссальное натяжение почти что мономолекулярных нитей внутри бронепластин. Это длилось не дольше десятой доли секунды, пока пластина в точку удара разламывалась, пока превращающийся в облако плазмы снаряд методично вгрызался вглубь брони — затем осталось только светящееся оранжево-багровым светом пятнышко, окруженное завитками сверкающих белым огнем трещин. И передавшийся корпусу, пускай и приглушенный изолирующей прослойкой между внешней и внутренней броней, отзвук удара.
— Поврежден фрагмент внешней брони, боевые посты и внешние датчики не пострадали. Ближайшие проекторы экрана работают на полную мощность, — немедленно доложил Джонсон. Командор молча кивнул, ничем не показывая своих чувств, и вернулся к изучению висящей над «ямой» оперативно-тактической схемы.
В чем-то это могло показаться парадоксальным, но после начала боя роль командоров, капитанов кораблей или командующих ударными группировками чаще всего сводилась к такому вот созерцанию. Работали навигаторы, работал навком, работали тактики и артиллеристы, работали боевые посты, выплевывающие снаряд за снарядом, работала в поте лица ТехСлужба и даже служба безопасности была готова в любом момент сорваться с места и мчаться к месту возможного десанта. Только для одного единственного человека, поставленного во главе всех этих служб, руководящегося кораблем все или большая часть заканчивалась с первым выстрелом.
Дальше работали статистика с баллистикой. С поправкой на удачу.
В чем-то в этом и заключалась самая страшная вещь космических боев. Отчетливее всего, конечно, это виделось для крупных масс кораблей, но справедливым оставалось и для одиночных схваток. Именно на командующих лежала ответственность за подготовку и планирование, за умение предвидеть ситуацию, за способность заложить даже в самый примитивный и просчитываемый план нечто, способное застать врага врасплох. Но главной особенностью было то, что на них лежала вся тяжесть ошибок и упущенных возможностей. Ведь суть заключалась в простом правиле, накрепко усвоенном по обе стороны фронта: ошибку в развертывании, маневрировании или планировании перед боем практически невозможно было исправить в ходе самого боя.
Разумеется, если противник не допустит какой-либо ошибки.
Корабли сближались, посылая друг в друга десятки и сотни снарядов. После первого попадания «Гетман Хмельницкий» почти десять минут умудрялся обходиться без новых «гостинцев» от тэш’ша, зато «Авангарду» везло много меньше. Почти двадцать снарядов ударили в борт «арки», где принятые уцелевшими после прошлого боя бронепластинами, а где, беспрепятственно пронизав изолирующую прослойку, два слоя внутренней брони, добрались до палуб «Авангарда». А последний пробивший корпус «арки» снаряд еще и унес жизни всех, кого Райтсен отрядит в «летучую команду» для быстрого ремонта в самых важных для боя узлах. И, что было очень плохо, «Авангард» потерял сразу несколько проекторов экрана с левой стороны — их работу на себя взяли оставшиеся, но общий потенциал защиты упал еще на несколько процентов.
Правда, и тэш’ша хорошенько досталось: и сенсоры, и запущенные зонды показывали радующую душу картину ряда обширных багровых зон на вражеской броне, а в одном месте — даже пробоину: несколько снарядов явно угодили неподалеку друг от друга. И проекторы тэш’ша пострадали значительно сильнее: мощность экрана упала почти на треть, а не на пару процентов, как у Райтсена. В другой ситуации командующие взяли бы паузу, развернули бы корабли другим боком к противнику, но здесь ни о каких задержках и речи быть не могло. Время схождения истекало, еще минут десять-двенадцать — и боевая база с «аркой» выйдут из зоны поражения. Фарбах с Райтсеном именно на такой исход и рассчитывали, но у тэш’ша были свои планы.
— Противник запустил главные двигатели! — сообщение тактиков перекрыл удовлетворенно-обрадованный дружный выдох, пронесшийся по мостику. На обзорном экране примерно посредине тэш’шского корабля выстрелил фонтан расплавившейся до жидкого состояния брони, раскаленных добела кусков металла. Фарбах зло ухмыльнулся: чей-то удачный выстрел накрыл тэш’шский боевой пост в момент разгона их снаряда. «Коты» не использовали РкОды или что-то им подобное, но в случае таких попаданий их орудия реагировали, как и человеческие. Так что головная боль с пожарами, разрушениями и каким-то количеством убитых и раненых тэш’ша точно обеспечена.
Сейчас Фарбах заметил, что Джонсон о чем-то напряженно спорит со старшим тактиком — и это что-то его заместителю не очень нравится.
— Блейк?! — негромко бросил командор, вызывая полковника. Тот посмотрел на Фарбаха, потом что-то еще сказал тактику, и ответил:
— Да, сэр?
— Что у тебя?
— Пока не знаем. Тактики заметили странность: плотность огня почти вдвое меньше стандартной для корабля тэш’ша.
— По результатам не очень заметно…
— Они компенсируют это частотой выстрелов. Работают на пределе, вносят разлад в работу экранов — потому так сильно упала мощность.
— Ясно… — медленно произнес Фарбах, хотя на самом деле особой ясности тут не было. — У тактиков мысли есть?
— Нестандартное вооружение.
— Или новое вооружение, — завершил за него командор. — Про Рилл-саррата я слыхал, что он у «котов» крупный изобретатель, ко всему прочему…
В этот момент сразу три снаряда с интервалом в полсекунды ударили в корпус боевой базы. Первые два превратили в груду лома один из боевых постов и пару проекторов экрана, а вот третий ударил в район ангаров. Выходные створки все равно не было возможности забронировать, как большую часть корпуса, потому основную надежду возлагали на то, что снаряд пролетит насквозь пустой ангар, пробьет вторые створки, и улетит себе куда подальше. Так бы случилось и в этот раз, если бы снаряд не ударил «Гетман Хмельницкий» под небольшим углом. И примерно посредине ангара он врезался, по иронии судьбы, в то самое место, где всего несколько часов назад стояли командор и полковник Джонсон.
Если прежние попадания напоминали о себе экипажу лишь мгновенной дрожью палуб и стен, звоном посуды, то это заявило о себе громовым, кашляющим звуком, похожим на грохот раскалывающегося от старости утеса-великана. Снаряд пробил сразу три палубы, оставляя за собой развороченные, перекрученные перекрытия, оборванные провода, бьющие во все стороны струи пара и жадно урчащее пламя. На добрую полусотню метров от пролома прокатилась волна колебаний, как при землетрясении сбивающая людей с ног, деформирующая перекрытия, заставляя даже пласталь рваться как бумагу.
На мостике, кроме грохота, силу удара смогли оценить в основном по десяткам тревожных сообщений, а так же по больно ударившему по ногам настилу палубы. Но даже отвести душу, послав одно-два проклятия «котам», и оценить ущерб люди не успели: друг за другом свои сообщения выкрикнули тактики и навигаторы:
— Противник прекратил огонь!
— Всплеск в эмиссионном спектре! Мощность — семьдесят пять процентов от нормы!
А затем им осталось только наблюдать, сжимая кулаки в бессильном отчаянии.
Не было ни красочных эффектов, ни следов, ничего, чего подсознательно ожидалось в подобных случаях. Будто невидимая дубина невидимого великана со всего размаха врезалась в борт «Авангарда» в районе двигателей, как скорлупку пробив все слои брони, круша и давя все, что она защищала. Облако огненных брызг окутало корму «арки», коротко полыхнуло пламя, пока хватало рвущегося в пустоту воздуха. Один за другим серия взрывов изнутри корабля, ближе к центру, буквально разделили «Авангард» на две части.
Экран с полковником Райтсеном смялся, пошел квадратами искаженного изображения, распался в бессмысленную мозаику. Связь исчезла практически одномоментно, донеся лишь обрывки: «…зиру… …ур …ет».
— Всплеск от «Авангарда»! Предельная мощность!
Между «Гетманом Хмельницким» и кораблем-лидером Рилл-саррата зажглась новая звезда. Обзорный экран стал почти черным, спасая зрение людей; взвыли сирены, дублируя тревожные сообщения навкома о падении мощности защиты из-за ударившего в нее шквала излучения. Когда экран вернулся к норме, ничто не напоминало о том, еще несколько минут назад в трехстах километрах от боевой базы вел бой АРК «Авангард».
Люди на мостике в ошеломлении молчали, не в силах поверить тому, что видели собственными глазами. Не только у одного командора возникло чувство иллюзорность, нереальности происходящего, кошмара, от которого нестерпимо хочется проснуться — и в то же время нет никакой возможности от него убежать.
Что-то очень страшное было им продемонстрировано. Что-то очень страшное для людей, для Конфедерации, для их надежд, для их будущего. До сих пор единственным оружием, способным с одного выстрела уничтожить корабль оставалась волна Веллера, но от нее была защита в виде экранов. Тому, что на их глазах за секунду обратило в ничто «Авангард», защитные экраны явно не были помехой.
Фарбах поймал взгляд Джонсона и подумал, нет ли у него самого такого одновременно яростного и непонимающего выражения в глазах. Выбросив из головы эти мысли, он вскочил со своего кресла, вымещая ярость в рубленых, отрывистых приказах:
— Продолжать вести огонь по противнику. Частоту выстрелов до максимума! Задействовать главные двигатели! Космолетам — самостоятельно прорываться к «Молоху»! На тварь не отвлекаться! Экраны держать на максимально возможном уровне! Все пусковые установки к залпу! Загрузить «Т-10», максимальная скорость, минимальная дистанция подрыва!
— Приказы приняты, — отрапортовал Джонсон, и эти простые, традиционные слова подстегнули остальных: мостик вновь вернулся к напряженному ритму работы, но что-то изменилось. Будто вся боль и злость, не нашедшие выхода в словах, текли сквозь людей, наполняли их новыми силами, позволяя работать так быстро и споро, как никогда раньше.
— Расстояние до противника? — Фарбах не садился обратно за пульт, а, гневно сощурившись, стоял у спуска с возвышения, не сводя глаз с вражеского корабля.
— Два триста. Командор, мы сблизились на минимальное расстояние, время до завершения схождения — три минуты сорок пять секунд. Зону поражения мы покинем через шесть минут двенадцать секунд.
— Держать курс. Не снижать интенсивности огня!
Боевая база и корабль-лидер неслись сквозь пустоту, с каким-то остервенением опустошая запасы снарядов — словно каждый во что бы то ни стало стремился закончить бой в отведенное им время. Дистанция между ними достаточно уменьшилась, и каждый четвертый, а то и третий снаряд находил свою цель. Проклятие же кораблей Конфедерации — большие размеры, — на коротких дистанциях превращалось в, пускай и сомнительное, но преимущество. Точность попаданий по кораблю на таком расстоянии не столько зависела от размера цели и удачи, сколько от систем наведения и вычислительных мощностей.
И все же попадания оставались попаданиями. И гибли при этом не бездушные циферки, а живые люди.
После двадцатого удара Фарбах сбился со счета: грохот и звенящий гул не прекращались ни на секунду. Боевую базу трясло, бронепластины не успевали сбросить напряжение после одного удара, как следовал следующий, а то и два сразу — тогда одним махом срывало сразу несколько пластин. Целая палуба — третья — стала братской могилой для всех, кто имел несчастье оказаться на ней — тэш’шский снаряд ударил в боевой пост во время выстрела, а двумястами метрами к центру базы еще один снаряд проломил исковерканную броню. Мощность экрана двумя скачками упала до шестидесяти процентов, более трети РкОдов и с десяток пусковых установок, дважды по паре снарядов пронеслось сквозь ангары к звездам.
Но и корабль-лидер выглядел не лучше. Изрытая оспинами попаданий, местами сливающимися в безобразные громадные кляксы, расчерченная ущельями трещин поверхность корабля выглядела в лучшем случае насмешкой над словом «броня». Ближе к закругленной носовой оконечности на ней светилось темно-вишневым светом обширное пятно, чуть светлеющее к центру. «Коты» пытались компенсировать недостачу боевых постов интенсивностью стрельбы, но все больше и больше орудий корабля замолкало, оставляя убийцу «Авангарда» безответно содрогаться от мчащихся с «Гетмана Хмельницкого» снарядов. Двигатели прекратили работать уже на сотой секунде взаимного обстрела: или тэш’ша срочно пришлось экономить энергию, или какие-то из снарядов дотянулись до чего-то важного. Казалось, еще немного…
— Противник прекратил огонь!
— Всем пусковым установкам — ОГОНЬ!!! — задыхаясь от ярости и гнева, выкрикнул Фарбах. Столько же яростно выпалил снизу «приказ принят!» Джонсон.
Сорок семь разгонных капсул с торпедами рванулись к цели. На второй трети секунды полета капсулы развалились на две части, как гороховые стручки, и включились маршевые двигатели самих торпед. А на мостике боевой базы пронзительный вой гравидетектора перекрыл слова и про «всплеск», и про «сорок процентов».
«Гетмана Хмельницкого» ударило по-настоящему.
Командор Фарбах не запомнил, как падал на настил мостика — и дальше в «яму». Не запомнил, как ударился головой. Не запомнил, как стонала в агонии гибнущая база.
Он запомнил только, как погас свет.
Время и место не определены
Она очнулась, окруженная тенями.
Фонари шлема тускло мерцали, почему-то не желая светить на полную мощность — и оттого по свернувшейся двойной петлей толстой опоре перед ней двигались не привычные яркие белые полосы, а размытые бежевые овалы.
Вещунья лежала, пытаясь вспомнить, что же случилось. Память подбрасывала разрозненные фрагменты, но не ответы: последнее, что запомнилось — затопивший транспортный узел огненный шторм… и падение. Больше — ничего.
С трудом она попыталась встать, но нависшая над головой изувеченная и перекрученная опора оставляла места только для того, чтобы немного приподнять шлем. Тогда Вещунья осторожно повернулась, до рези в глазах вглядываясь в то, что окружало ее.
Она думала, что очнулась в подъемнике, но или ее выбросило из кабины сразу после удара, или она каким-то образом умудрилась выбраться наружу, сама того не запомнив. Почему она вообще осталась в живых, или хотя бы не получила серьезных травм — ее не сильно волновало. Повезло, так повезло.
Вокруг было очень много металла. Разорванного в лохмотья, оплавленного, помятого почти до неузнаваемости — в темной бесформенной глыбе, угрюмо давящей на согнувшуюся параллельно палубе опору, Вещунья едва смогла опознать переднюю половину «Стрелы».
К счастью завалы вокруг были совсем не сплошными: где-то больше, где-то меньше. Осторожно, стараясь не зацепить ничего лишнего, девушка выбралась на более-менее свободное место, где можно выпрямиться, не опасаясь, что на голову свалиться нечто очень тяжелое. И, как будто дожидаясь именно этого момента, фонари прощально мигнули и погасли.
Он лежал на чем-то, похожем на гладко отполированный обсидиан, протирающийся во все стороны. Ровная поверхность, без швов, без стыков, без выступов или углублений — насколько хватало глаз, повсюду было поле сплошного обсидиана.
Он не чувствовал ни холода, ни жары. Не было ветра. Не было слишком сыро, или слишком сухо. Даже воздух был каким-то… безвкусным, нейтральным.
И еще здесь не было света, но по какой-то причине это не мешало ему видеть все, что окружало его. Хотя и смотреть особо было не на что: черный камень прямо перед глазами, и черная бесконечность над ним.
Джон Фарбах лежал, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Он помнил бой, помнил страшный удар, обрушившийся на «Гетман Хмельницкий», но будь он проклят, если он понимал, как он очутился тут. И вообще, где именно это «тут»? Где его люди? Что с его базой?
Командор перевернулся на спину, дотронулся до головы, груди… и вдруг понял, что вместе с мостиком «Гетмана Хмельницкого», его экипажем исчезла и та одежда, что была на нем в последнем бою. Он остался без ставшего для него второй кожей бело-синего мундира командора, без оружия, без визора, без нижнего белья — в чем мать родила он лежал на черном камне, словно кому-то доставило удовольствие таким образом поиздеваться над стариком.
Оскорбленная гордость и гнев подстегнули командора: он вскочил, пошатнулся от нахлынувшего головокружения, но удержался на ногах. И тогда заметил еще одну странность: пока он лежал на обсидиановом поле эта… вещь была совершенно невидимой, прозрачной, но стоило подняться — и оказалось, что он по пояс стоит в чем-то, похожем на туман, но туманом не являющимся. Мелкая-мелкая черная пыль, как растертая несколько раз сахарная пудра, покрывала все поле обсидиана ровным, гладким слоем. Фарбах опустил руку в «пыль» — и ничего не ощутил: это «нечто» обтекало руку, не вызывая никаких ощущений. Как будто он стоял в голограмме.
Два звука безраздельно доминировали над черной гладью. Тихий-тихий шелест — командор сравнил его с падающими крупинками в песочных часах, — и очень низкий, мерный гул, ощущаемый скорее кожей, чем слухом. У звуков не было источника: они просто неслись отовсюду, они просто… были.
Командор медленно повернулся, оглядываясь по сторонам. Ни ориентиров, ни направлений — везде взгляду открывалось одно и то же, что сверху, что снизу. Черная бесконечность. Пустота.
— Кто вы?! Что вам нужно от меня?! — преодолевая застилающую глаза ярость, прохрипел командор.
Перед ним вдали мрак рассекла одинокая зарница. Потом вторая. Третья. Они вспыхивали и гасли, как маяк в ночи.
Фарбах несколько мгновений смотрел на отдаленные искры, считая про себя вспышки. Потом оглянулся по сторонам и неторопливо зашагал по направлению к манящим огням.
Сначала Вещунье показалось, что она сходит с ума.
Когда погасли фонари, она даже не успела толком испугаться, хоть прекрасно понимала: в ее положении остаться в темноте — верный путь к тому, чтобы бродить здесь до бесконечности, или просто свернуть шею. Но прежде чем она успела проникнуться этой мыслью, девушка поняла, что прекрасно видит в кромешной тьме.
Очень странное чувство: как если бы у нее вдруг появилась вторая пара глаз. И если ее родные глаза сейчас не видели ровным счетом ничего, то для новых темноты будто не существовало.
Вторым потрясением было то, что визор не отвечал. Не было ни идентификатора, ни реакции на команды: надежнейшее устройство просто взяло и прекратило работать. Вещунья с испугом посмотрела на управляющий браслет — и увидела именно то, чего и боялась: ни индикаторов, ни подсветки клавиш. Воспоминание о погибшей так нелепо Мурене еще были слишком свежи — девушка потянулась к дыхательному аппарату за плечами, но на полпути рука остановилась на затылочной части шлема. Вместо гладкой полусферы пальцы наткнулись на растрескавшуюся, покоробившуюся поверхность, а от основания шеи до самого затылка шел извилистый разлом, достаточно широкий, чтобы просунуть в него два пальца. Девушка так и сделала, дотянулась до шеи — и под пальцами, даже сквозь материал перчаток, почувствовала грубую, неподатливую массу, в которую превратились залитые кровью волосы. Ничего удивительного: чтобы расколоть шлем таким образом, требовался удар чудовищной силы, — а подобное не могло пройти без последствий. Но почему она не чувствует ни боли, ни неудобств? Почему она до сих пор жива, после такого удара?
Вещунья чувствовала, что понемногу теряет над собой контроль — и ничего не могла поделать. Она не понимала, что происходит, не понимала, реальность это или всего лишь бред угасающего сознания… Ей было просто страшно, так страшно, как никогда в жизни — и ничто не могло помочь ей справиться с этим.
Она беспомощно развернулась на одном месте: надо же что-то делать… но что? Куда идти? Она помнила, как погибли все, кто были с ней, помнила поток пламени с первой палубы, где их ждал Черныш… Оставался Псих — он шел к мостику, может, он еще где-то там…
До Вещуньи вдруг дошло, что она-то и толком не представляет, где находится. Вокруг возвышались груды всякого хлама, изувеченного до неузнаваемости, а над головой было почти сорок-пятьдесят метров свободного пространства. Она отошла от кучи, откуда только что выползла, обошла вонзившийся в палубу зазубренный треугольный обломок, очень похожий на половину крыла «Жнеца» — и вновь застыла на месте всего в сотне шагов от раскрытого ряда ангарных створок, за которыми на нее смотрели мириады звезд.
Вещунья еще раз неверяще дотронулась до расколотого шлема, вторую положив на бурно вздымающуюся грудь. Она дышала… но, Бога ради, чем она могла дышать в разгерметизированном ангаре с разгерметизированным сьютером?! Что происходит с ней? ЧТО С НЕЙ ПРОИСХОДИТ?!
Идти было нетрудно: черная взвесь текуче расступалась перед ним, плавно и бесследно смыкаясь позади. Поверхность под ногами, вопреки опасениям, оказалась совсем не скользкой. Командор шел достаточно быстро: гнев, ярость, жажда найти тех, кто устроили все это, и пускай голыми руками, но вцепиться им в глотку подгоняла. Ему с трудом удавалось сдерживать себя, чтобы с быстрого шага не перейти на бег — все же об осторожности он не забывал.
Кроме того очень скоро он понял, что немного ошибся с оценкой расстояния: огни появлялись и гасли не так далеко, как казалось изначально. Километр или около того — и уже на половине пути он смог разглядеть то место, куда спешил.
Огромный смерч, вращающийся с обманчивой неспешностью в центре обширного пустого пространства метров триста-четыреста радиусом. Командору трудно было оценить диаметр смерча, но впечатление чудовищной, опустошительной мощи эта штука производила в любом случае. Узкие, тонкие ленты, наполненные черной взвесью, тысячами тянулись от края «не-тумана», через который шел Фарбах, прямиком к основанию грозной колонны, аккуратно обминая раскиданные во множестве повсюду полуметровые холмики все той же вездесущей пыли.
Новая вспышка родилась где-то в выси, понеслась вниз стремительной полосой холодного, мертвого огня. Фарбах и сам не мог сказать, откуда ему пришло на ум такое сравнение, но что-то упорно не давало назвать этот белый, резкий свет иначе, как «мертвым». Полоса неслась вниз, к центру освобожденного от покрывала пыли круга обсидиана, но кольца смерча рвали, растягивали ее на части, на одинокие мертвые искорки — и уносили их вверх, не позволяя приблизиться к основанию смерча. А командора будто оглушило опять невесть откуда пришедшее понимание: этот огонь не должен коснуться черного поля. Ни в коем случае не должен.
Фарбах не понимал, что это значит. Не понимал, откуда все это берется — не было похоже, что кто-то вкладывает ему в голову чужие мысли. Да и не мысли это были: скорее нечто, что он всегда знал, но до сегодняшнего дня никогда не вспоминал.
Перед тем, как выйти из моря пыли на голый обсидиан с тысячами холмиков, Фарбах помедлил секунду-другую. Все это выглядело очень странно. И непонятно. А «странно» и «непонятно» всегда в его профессии означали опасность. Но ведь и больше идти некуда было. Если его заманивают в ловушку — что ж, ловушка всегда работает в обе стороны.
А пока он дышит — надежда есть.
Вещунья брела через хаос того, что некогда было ангарами «Молоха» точно сомнамбула, не обращая внимания ни на что. Что-то надломилось в ней, после всего случившегося, что-то оказалось слишком сильным для девушки — с каждым шагом крошились и рассыпались остатки воли, позволяя рассудку соскальзывать в зыбкий сумрак, в котором не было грани между реальным или нереальным.
Она была без шлема — сама не помня, когда и зачем сняла его. Иногда она дышала, иногда десятки метров шла ни разу не вздохнув, и не чувствуя при этом никакой разницы. Мыслей не было, желаний не было — отупляющее оцепенение выдавливало, выжигало все.
И в груди, рядом с небьющимся сердцем, пульсировало то, что она раньше принимала за сгусток льда. Но льдом оно не было — хотя могло казаться невероятно холодным.
«Бездна» — сквозь серую пелену, мешающую думать, приходило название. Просто слово. Без объяснений, без смысла. Она тянулась к девушке, с каждым спазмом, с каждым шагом растекаясь по телу. Бездна говорила без слов, без звуков. Она говорила, что поддержала ее. Что спасла ее. Что держит ее. Бездна говорила об истине. О правде. О реальности. Она кричала о бесконечном голоде. О вечности. О пустоте.
Она говорила «смотри»! И Вещунья смотрела.
Белые росчерки появились сразу и повсюду. Завитки, спирали, узоры, полосы и кольца — каждый предмет, каждая молекула, каждый микрон окружающего мира был заполнен ими. А потом исчезло все, кроме узоров. Целый корабль стал одними лишь узорами, звезды стали узорами, пространство стало узорами — все стало узорами. И только черная тень аномалии плотным коконом окружала пылающий бело-желтым огнем шар узоров, которые стали истинной сутью того, что Вещунья и остальные принимали за реальность.
И, наконец, пришло понимание.
Первый холмик оказался на пути командора на первом десятке шагов. Фарбаху не очень хотелось к нему приближаться, но таких холмиков тут слишком много — как ни петляй, рядом с какими-то придется пройти. Настороженно оглянувшись, командор присел на корточки у неподвижного скопления черной пыли и еще раз внимательно его осмотрел. Ничего особенного не заметил — да и не знал он, что именно «особенное» стоит искать. Провел кончиками пальцев сверху вниз: пыль как и раньше расступилась и сомкнулась за ними, не оставив и следа. Глубоко вдохнул и опустил руку на вершину холмика: кисть, не встречая сопротивления, опустилась почти на метр — и наткнулась на что-то. Или на кого-то, поскольку под пальцами командор ощутил теплую человеческую кожу. Поводив рукой, Фарбах приблизительно прикинул, что этот «кто-то» лежит на боку, свернувшись в позе эмбриона и на прикосновения не реагирует. Сглотнув, он осторожно опустил голову в эту странную взвесь — и ни миг забыл дышать.
Перед ним лежал, как он и думал, свернувшийся эмбрионом, один из его людей, майор Винсент Тарк, возглавивший первую эскадрилью на время отсутствия Шонта. Он был среди пилотов, отправленных им к «Молоху», перед последним ударом по боевой базе… выходит, и он очутился здесь?
Командор попробовал сперва осторожно, потом энергичнее растолкать майора — без результатов. Пытался дозваться, чуть ли не прямо в ухо — и никакой реакции. Наконец, он решил попробовать вытащить его из этой мелкой дряни, но задумать это оказалось много проще, чем исполнить. Командору казалось, он пытается поднять не поджарого человека весом около восьмидесяти килограмм, а целого слона. Ни вытащить, ни даже сдвинуть с места не вышло — что-то надежно держало человека.
В следующих семи холмиках командор нашел других людей, но их всех объединяло одно: они были или с «Молоха», или с «Авангарда», или с «Гетмана Хмельницкого». Все, как один находились в бессознательном состоянии, ни на что не реагировали, и вытащить их или разбудить у командора не получалось. Зато в восьмом по счету, как он про себя решил называть, «хранилище» Фарбаха ждал сюрприз. Там лежал не человек. Там лежал тэш’ша.
Ошеломленный Фарбах медленно шел мимо «хранилищ», уже не пытаясь заглядывать в каждое из них, лишь выборочно проверяя через каждые десять-пятнадцать шагов. Чаще встречались люди, но попадались и «коты» — если такая же картина везде на очищенном от пыли пространстве, то их должно быть не меньше четверти от общей численности людей.
«Молох». «Авангард». «Гетман Хмельницкий». И корабль тэш’ша. Здесь были все, кто сошлись в последнем бою… но это же невозможно. Он ни разу в жизни не слышал о чем-либо подобном, да и не могло быть у «котов» таких технологий. Такого… просто не могло быть.
Додумать он не успел. Один их холмиков «пыли» осветился изнутри тем же самым — мертвым — светом. Ни краткий миг он увидел внутри человеческую фигуру, скорчившуюся, как остальные — и этот странный, пугающий свет бил из нее. Потом оболочка «пыли» лопнула, распалась лохмотьями тающего, быстро всасывающегося в черную поверхность тумана. Камень под ногами подпрыгнул, сбивая с ног, но Фарбах успел увидеть, как человеческий силуэт исчезает, сжимается в шар нестерпимо сияющего мертвого света.
Шар срывается с места и мчится к основанию колонны.
Вновь появилась мысль: он не должен добраться до цели. Ни в коем случае не должен.
Но что он мог сделать?
Тень. Одна единственная — и взятые из нее тысячи новых. Это не было реальностью — той, где они жили, воевали, любили, умирали, — а реальностью поднятой невоплощенной вероятности, напитанной слепой мощью, перестроенной по чужому замыслу, сотканной из снов, кошмаров, видений и воспоминаний запертых в ней людей. Отсюда не было выхода. Не было спасения. Они все были изначально обречены.
Вещунья, освободившись от видения, упала на колени. Если бы она могла — она бы закричала от отчаяния и утраты последней надежды, но кричать она не могла.
Бездна текла в ней, сквозь нее, сливаясь с ней. Но потерянной, испуганной, потерявшей веру девушке до этого не было дела. И потому пропустила тот крохотный миг, когда все, чем когда-либо она была, разлетелось, как лопнувшее зеркало, под напором чужой, свирепой мощи. Она слилась с ней, с тем, что составляло саму суть личности девушки, ее жизни, ее сознания, заполнило ее. Стало одним целым с ней.
Бездна пришла.
И внутри аномалии исчезло почти все. Корабль, тела погибших, космолеты, Псих и Умник, который час пытавшиеся пробиться через завалы, межзвездный газ, излучение, микрометеориты, гравитация, вакуум, пространство, время — все. Оно не было уничтожено, разрушено, превращено в нечто иное…
Оно. Просто. Перестало. Быть.
Пустота осталась там, где было все. И черная колонна, устоявшая перед ее мощью, единственная нить, ведущая из невоплощенной тени в реальность.
Бездна рванулась туда.
Целый виток смерча в абсолютной тишине развернулся и упал на пути шара, охватил его, спеленал, выбросив сотни нитей к «хранилищам», цепляясь за вершину каждого. Одна из нитей повисла над опрокинутым навзничь командором, дернулась как бы в нерешительности, но он сам поднял руку и бережно схватил ее за кончик.
Фарбах и сам не мог точно сказать, почему он так поступил. Наверное, беззвучный вопль из глубины души «остановить мертвый свет» так подействовал. Или то самое пресловутое шестое чувство, что много лет помогало ему в боевых походах.
Горячая волна прокатилась по старому телу, бодрящим потоком унося усталость, сомнения, страхи. Он чувствовал себя единым с сотнями других, спаянных единой целью, чувствовал, как их совместные усилия приглушают мертвый свет, останавливают его порыв, отбрасывают назад, загоняют в ту дыру, откуда он выполз. Он чувствовал других, не в силах разобрать, кто из них человек, кто тэш’ша — перед лицом мертвого света не было рас, не было жизни и не было смерти. Было только существование всего мира, всех, кто в нем был, всех, кто дышал, сражался, умирал — и отсутствие всего этого. Небытие. Пустота.
Часть смерча, ставшая несокрушимой преградой на пути шара, плотнее оплелась вокруг него. Последний раз темную пелену пробился тусклый отблеск, и с громовым хлопком клубок света и теней сжался в точку и исчез без следа. Только тающий в ладони командора остаток нити напоминал обо всем, что произошло.
А когда последняя пылинка просочилась между пальцев старика, он увидел начало.
Тень осталась тенью. Невоплощенной. И ворвавшаяся в нее бездна так же стала лишь тенью возможного. Брешь в реальность закрылась, и все, что случилось, присоединилось к бесчисленному множеству таких же нереализованных теней.
Командор видел, как Вещунья прибыла на «Молох». Видел, как погибали ее друзья, видел ее отчаяние, видел, как растет угнездившийся в ее душе зародыш бездумной, бесконечно голодной силы. Видел ее падение в темноту, видел ее короткую и обреченную на поражение борьбу. Видел миг осознания Вещуньей истинной сути всего, что случилось — и миг триумфа этой силы. Видел, что она делала и хотела делать — потому что это был единственный способ ее существования.
И понимал, что отныне он никогда не сможет этого забыть.
Когда Фарбах открыл глаза снова, он увидел аварийно-красный, но зато обычный свет.
Он лежал на холодной палубе, одетый в свой повседневный мундир. Ни следа черной пыли, бесконечного поля обсидиана, исполинского смерча в центре — приподняв голову, он легко узнал мостик обычной «арки» Конфедерации. Пустой: никого из экипажа не было на своих местах. Не работали приборы, не горели индикаторы, ни единого звука не доносилось до командора. Было тихо — но впервые тишина была просто тишиной.
Приглядевшись, чуть внимательнее, понял, что эту «арку» он хорошо знает: «Молох». Но ведь…
— Командор Фарбах? — скрипучий холодный голос из-за спины заставил его оставить все лишние мысли и осторожно подняться: оружия-то Фарбах не обнаружил при себе. Сглотнув, он повернулся и твердо встретил взгляд развалившегося в кресле командира корабля высокого тэш’ша. Белыми пятнами на ткани мундира выделялись герб Клана и сложный, путаный узор. А Фарбах знал, кто в Империи имеет право носить такой узор.
— Тушд-руал Рилл-саррат, так? — очень хотелось пить, но вряд ли в ближайшем будущем стоит рассчитывать на такую роскошь. — Опять… опять ваши фокусы?
— Ничего не было фокусом или иллюзией, командор Фарбах, — Рилл-саррат говорил на лингвосе очень чисто, как для тэш’ша, почти без акцента: закрой глаза — и не сразу поймешь, что говорит не человек. — Это реальность. Вы, командор Фарбах, должны уже понимать разницу.
— Тень, — командор кивнул, сжимая кулаки. Очень уж хотелось броситься на этого тэш’ша, но прекрасно понимая, что ничего этим не добьется, старался сдерживать себя. — Твоя работа?
— Поднял ее, отделил крохотную часть, с помощью людей с этого корабля и ваших людей придал ей форму, — методично перечислил Рилл-саррат. — С отражения ушел только этот корабль, командор Фарбах. Ваша база и второй корабль остались на отражении, среди возможных вероятностей. Вы здесь — только потому, что я забрал вас из последнего боя.
— Последнего? — ухватился за заключительную фразу Фарбах. — Что ты несешь?
— Было семь боев, командор Фарбах, — все так же сухо и размеренно сказал тэш’ша. — Семь вариантов. Я должен отдать должное вашим людям и вам — только в трех случаях мне удалось победить вас и выжить. Во всех остальных — уничтожал вас, но и погибал при этом.
Фарбах почувствовал легкую дурноту при словах тушд-руала. Все это не укладывалось в голове, и слишком много всего на него свалилось.
— Ты не можешь такого сделать. Такого никто не может…
— Нереализованная реальность вне времени, командор Фарбах. Все, что в ней случилось — только вариант того, что могло быть. Можно идти вперед, можно идти назад — тень остается тенью.
— А Вещунья? Это ведь тоже твоих рук дело? — ярость и боль душила командора, горечь понесенных потерь — все вместе и по отдельности едва-едва позволяли сохранить хотя бы видимость контроля. — Ты показал мне это… зачем ты показал мне, как она погибла?
Гнев командора не произвел на тэш’ша ровным счетом никакого впечатления: полускрытый тенью от свисающего с потолка квадрата накладной панели, вывернутой со своего места, Рилл-саррат изучающе смотрел на человека.
— Случившееся с вашей… Вещуньей — случилось только раз. Была надежда, что кто-то сможет без подготовки, без защиты устоять. Знал, что надежда иллюзорна, но проверить должен был. Вмешивался редко, подправляя ход событий, так, что бы она осталась одна, лицом к лицу с бездной. Не знал заранее, кто именно окажется чувствителен к ее дыханию: мог быть каждый из отправленных вами в разведку. Оказалась та, кого зовете Вещуньей. Она не устояла. Эксперимент окончен.
— Значит это все — ради этого эксперимента, да? — Фарбах сам поразился тому хриплому карканью, в которое превратился его голос. Голос же Рилл-саррата по-прежнему оставался холодно-монотонным:
— Нет. Все ради вас.
— Нас? Или меня?
— Одно и тоже, командор Фарбах. Раньше, когда вопросы войны с вашей расой интересовали меня, очень внимательно следил за вами. Вы очень удачливы, командор Фарбах. Вы умудрились уйти живыми из таких ситуаций, когда все было против вас. Вам очень везло, командор Фарбах. И решил, что вы пригодитесь мне, хотя мог начать все раньше и без вас. Вам бы осталась безнадежная битва с моей са’джета. Вашему командованию не стоило недооценивать меня, командор Фарбах. И не стоит повторять этой ошибки вам.
— Ты не ответил на мой вопрос, — процедил командор, тем временем пытаясь придумать хоть какой-то выход. Но ничего не придумывалось, кроме как слушать «кота» дальше.
— Верно. Вы удачливы. И возможно, это останется с вами и вашими людьми, куда бы вы не пошли. В том, что мне предстоит… в том, что нам предстоит, удача, быть может, будет совсем не лишним звеном.
Командор недоверчиво уставился на громадную фигуру в кресле командира «Молоха», едва веря тому, что услышал:
— Ты… ты меня… ты нас за вшивый талисман на удачу держишь, кот?!!
Тэш’ша вдруг встал, одним плавным и мощным движением: что-то в нем было от вала морской воды, несущейся на берег.
— Вы, ваши, люди, экипаж моего корабля-лидера — все вместе станут частью бастиона, стоящего на пути неизбежного. Война — не имеет значения. Разность в расах — не имеет значение. Имеют значение только те жизни, которые нам удастся спасти. Мы пойдем туда, куда очень и очень давно не ходил никто, увидим, что до нас еще не видел никто, поймем, что должны понять, дабы сделать необходимое.
Фарбах медленно покачал головой и отчетливо, зло выплюнул:
— Нет!
Рилл-саррат обошел пульт командира «Молоха» и встал лицом к командору. Склонил голову, словно с любопытством изучая человека:
— У вас есть будущее, командор Фарбах, но у вас нет выбора, — холодно произнес тэш’ша. — Вы будете или основой бастиона, или его сутью — иного не дано. Бежать некуда. А если бы и было… — выпустив коготь, он сперва показал на командора, а затем в сторону. Там воздух задрожал, сжался, уплотнился, превращаясь в квадрат серебристой пленки. Она повернулась вокруг оси, отразив в себе весь мостик, и зависла в метре от человека, волнообразно подергиваясь. И в ней командор увидел себя.
С шумом рухнуло кресло оператора связи, задетое Фарбахом, сам он вжался в стену, словно пытаясь убежать от своего отражение — но пленка неотступно следовала за ним, безжалостно показывая напугавшую его картину. Его лицо, усталое, осунувшееся, отмеченное печатью ярости на этого тушд-руала — и черные глаза. Ни белков, ни зрачков — ничего, кроме текучей, черной субстанции. Командор не мог заставить себя присмотреться к… к этому, но отчего-то не сомневался, что увидит там ту же мелкую-мелкую пыль, как та, что стелилась над гладким обсидианом.
— Человек по имени Фарбах умер, как умер тэш’ша по имени Рилл-саррат, — сочувствия в голосе тушд-руала не было ни на грамм. Тэш’ша вообще не проецировал своих эмоций, не позволял им проскальзывать в речи — если не считать ледяную невозмутимость за эмоцию. — Частица слепой мощи бездны горит в нас, командор Фарбах, делает нас ее воплощением, ее предвестниками. Мы несем в себе зерно грядущего уничтожения — и мы же единственная надежда на спасение немногих. Звезды вспыхнут и погаснут, командор Фарбах. Планеты сгорят. Са’джета рассыплются в прах. Цивилизации рухнут. Миллиарды и миллиарды погибнут. Этого изменить нельзя. Но есть немногие — те, кто устоят, когда придет День Огня, кого не опалит истребительное пламя, кого дыхание бездны не коснется. Они — надежда для грядущего. А мы — их единственный шанс, что грядущее будет.
Что-то невидимое схватило командора, поднимая над палубой мостика, разворачивая лицом к Рилл-саррату. На что Фарбах почти не обратил внимания, ошеломленный увиденным, погребенный потоком образов, ощущений, видений. Теперь, после слов тушд-руала он и сам чувствовал в себе нечто чужое, будто откровение Рилл-саррата открыло ему на это присутствие глаза. Здесь не было холода, как в воспоминаниях Вещуньи — оно было похоже на второе сердце, пульсирующее в одном ритме с родным. Оно не пыталось подчинить себе человека, не пыталось управлять его поступками, не пыталось играть с ним — оно лишь было его частью. Фарбах не понимал, что оно делает, не понимал, как оно появилось, не понимал… не понимал ничего, кроме все еще звучащего немого крика из глубины души:
«Мертвый свет не должен достичь цели!».
Фарбах посмотрел в упор в ставшие такими же черными, текучими глаза тэш’ша. Или бывшего тэш’ша.
— А теперь, командор Фарбах, мы должны идти на Изольду. Там нас ждет человек — и он умирает. Мы заберем его — и уснем. Ненадолго, но когда проснемся, наш крик, звук нашего пробуждения — сотрясет Вселенную до основания. И тогда мы пойдем искать ответы. Искать истоки. Мы знаем так мало — достаточно, чтобы увидеть путь, но слишком мало, чтобы понять, как идти по нему. Времени очень мало. Мы идем на Изольду.
— Там… будет… бой… — что-то странное случилось со зрением командора: все как будто стало плоским, точно попавшим под гигантский пресс. А сам командор чувствовал себя так, как если бы его растянули между звездами на сотни парсек. — Туда… десять… дней… полета…
Словно не побеспокоенный этим странным ощущением Рилл-саррат повернулся в сторону обзорного экрана. Сам, без приказа, экран ожил, и перед командором и тэш’ша развернулось изображение Изольды. Но не той Изольды, которую Фарбах запомнил по снимкам и атласам. Вычерненный, грязно-серый шар, точно бесчисленные взрывы подняли всю пыль и грязь с поверхности, замутнив атмосферу.
А в самой атмосфере, на орбите над ней, в космосе, повсюду — кипел ад.
— Мы уже там, командор Фарбах, — ровно произнес Рилл-саррат. — И мы очень, очень вовремя. Судьба за нас.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…