Израильское посольство в Париже располагалось в унылом, но импозантном здании на улице, носящей имя писателя, чья проза была также уныла, но не менее импозантна. Рядом с посольством находился Дрейфус-Банк, окруженный железной оградой под напряжением. Кроме вооруженных охранников, там еще постоянно дежурили жандармы, коротавшие время в служебном автобусе за картами. Подводя гостей к запыленному окну, посол имел обыкновение демонстрировать открывавшийся вид.

— Таким образом, — заявлял он, — мы теперь не только восстановлены в государственных правах, но так же наравне со всеми имеем возможность лицезреть прежнюю картину — мусорные баки и охранников.

На одной улице с посольством находился претенциозный, но вполне приличный ресторан, где имели обыкновение перекусывать все обитавшие по-соседству. Независимо оттого, какая набивалась публика, у посла был свой столик в углу, за которым он выпивал полбутылки «Виши» и съедал запеченную рыбу с горчичным соусом. Эта прихоть выводила из себя его телохранителей, которые, однако, ничего не могли с этим поделать. Посол считал себя человеком безупречного вкуса и необыкновенной прозорливости, мистическим образом защищенным от пуль террористов. Нельзя сказать, чтобы все прочие имели о нем такое же мнение, не говоря уже о его коллеге из ООП, который, к тому же, не сомневался в достоверности слухов о его гомосексуальных наклонностях. В довершение всего, гнусная сплетня укоренилась в парижском высшем свете, и причиной тому были, несомненно, сирийцы.

Вопреки всем инсинуациям, министерство иностранных дел в Иерусалиме единодушно утвердило его на второй срок в качестве посла во Франции. И дело вовсе не в том, что соотечественники с пониманием относились к сексуальным проблемам своих представителей за рубежом. Кто знает, возможно, существовало какое-то особое правило, запрещавшее выезжать нормальным холостым мужчинам из опасения, что тех могут охмурить вражеские красотки, и они не только не смогут нести исправно службу на благо родины, но и вообще предпочтут остаться на чужбине. Что касается посла, то в данном случае его начальство смотрело на все сквозь пальцы по причине обычного прагматизма и старой доброй еврейской бережливости. Кроме того, у него были большие связи в Париже, и он придерживался твердой линии не вступать ни в какие соглашения с ООП. Но что важнее всего, он держал за приятеля одного высокопоставленного чиновника, которые ведал выдачей разрешений и деклараций в отношении каждого гражданского самолета, который приземлялся на французской территории.

Таким образом, не было ничего удивительного в том, что белый Боинг-707 без опознавательных знаков, прибывший из Израиля, без лишних формальностей совершил на рассвете посадку во французском аэропорту. Самолет приземлился на одной из удаленных и неприметных посадочных полос. Крепко связанного и накаченного наркотиками человека усадили в глубь автофургона с частным номером, чтобы через некоторое время доставить в то самое унылое и немного импозантное здание на рю Рабела. Всего тридцать семь минут потребовалось, чтобы дозаправить самолет. Время, достаточное для того, чтобы пилот, помощник и штурман немного размяли ноги, прежде чем снова отправиться под облака.

Рафи Унгар председательствовал на совещании, собравшемся в одной из комнат израильского посольства. Стены комнаты были расписаны Яковом Агамом, на столе стоял роскошный чайный сервиз, выполненный самим Буселачи. У стен выстроились красного дерева комоды ручной работы. Культурно-исторический декор, составлявший убранство помещений, изрядно продвинулся со времени, когда оконные стекла расписывал Шагал.

Главное преимущество верхнего этажа посольства заключалось в том, что это было единственное помещение во всем здании, где важные персоны могли говорить в полный голос и позволять себе любую жестикуляцию, не опасаясь, что каждое их слово или движение фиксируется французской аудио— и видеоаппаратурой. Или как выразился об этом Рафи: «Единственное место в Париже, где в одно и тоже время можно исповедываться в безбожии и чесать яйца». Кроме того, каждый день специальная группа, подготовленная в Сабре, вооружившись металлоискателями, радарами и наушниками, обследовала каждый сантиметр помещения, где проходили совещания, а также находившиеся под ним кухню, спальню и ванную комнату. При этих осмотрах, надо заметить, с удивительной частотой выковыривались всевозможные электронные глаза и уши.

После взрыва в Риме потребовалось двадцать четыре часа, чтобы принять решение, санкционирующее политическое убийство, и собрать со всего мира специальную группу из четырех человек. Теперь эти люди сидели вокруг полированного дубового стола в посольстве Израиля в Париже. Группа была сформирована лично Рафи Унгаром из числа элитного подразделения коммандос Моссад. Решение, подобное нынешнему, невозможно было выполнить сходу. Иногда проходили долгие дни и даже недели прежде, чем в напряженных дискуссиях становилось окончательно ясно, что случившееся дело рук террористов. Как бы там ни было, основание для принятия решения оставалось прежним: ни в чем не повинные люди были убиты по политическим мотивам. И случай в Риме имел все признаки террористического акта.

К несчастью, большинство погибших евреи. Это значит, что ответные акции последуют из Израиля. А это, в свою очередь, означает, что европейцы, которым в общем-то нет дела до этих кровавых разборок, уже не встретят израильтян с распростертыми объятиями в своих отелях и клубах. «Если нас вообще когда-нибудь и где-нибудь принимали с распростертыми объятиями!» — как высказался Рафи. Министр обороны выступил в том же духе. В своей речи перед отправкой группы из Израиля он заявил: «Это наша судьба — быть обвиняемыми и обвинителями в одном лице без надежды на сочувствие или аплодисменты».

Гидеон не присутствовал при речи министра, да это и к лучшему. Иначе бы он узнал бы еще кое о чем. Иерусалим предполагал нанести ответный удар не столько за взрыв в Риме, сколько за Интифаду. Рим, со всем тем ужасным, что там случилось, всего лишь Рим. Другое дело сектор Газы, который находился всего в ста пятидесяти километрах от Хайфы. Другое дело Иерихон, который в тридцати минутах от Иерусалима. Было еще кое-что, о чем никто даже не упомянул. Дело не только в том, что Тамир Карами ответствен за взрывы и погромы, он был единственным человеком, оставшимся в живых из списка Голды Мейр.

Как только Гидеон согласился возглавить операцию, мельчайшие факты и детали, касавшиеся Карами, стали собираться и анализироваться немедленно. Номера рейсов, аэропорты, расписания поездов и арендуемые автомобили — все это данные скрупулезно фиксировались с тем, чтобы их проверить и перепроверить прежде, чем заложить в компьютер и получить полную картину. Фиксировалось не только каждое движение Карами, но и каждый шаг тех, с кем он входил хотя бы в мимолетное соприкосновение.

Но не только это заботило сейчас Гидеона. Интуитивно он чувствовал — для успешного проведения операции не хватает еще кого-то, какого-то важного звена. Он понял это еще до того, как вылетел в Париж. Узнав об этом, Рафи не только согласился, но даже настоял, чтобы вся информация не выходила за пределы группы, непосредственно занятой в операции. Гидеон должен был изложить свои соображения лишь тем четырем людям, которые соберутся в Париже.

— Яков, Яков-птицевед! — усмехаясь, говорил Рафи, глядя на собравшихся за столом. — И как это твои птички всегда находят тебя, где бы ты ни был? Вот чего я никогда не пойму! — И он подтолкнул локтем маленького человека, сидящего по левую руку от него.

— Никаких секретов, — скромно отвечал тот, — только свист и крошки.

— Ну а ты, Иорам, — обратился Рафи к человеку, сидевшему по правую руку от него, — похвастаешься удачными снимками?

Худощавый человек с копной черных курчавых волос на голове чуть улыбнулся.

— Все, что пожелаешь. Две коробки пленок.

— Ты, должно быть, и туристов щелкал, чтобы наварить пару баксов, а?

— Для туристов было рановато, — кротко отозвался Иорам.

— Ты не забыл щелкнуть ее напоследок? — поинтересовался Рафи.

— Как раз когда она упала на Гидеона, — усмехнулся Иорам.

— Ну а ты, Ронни, — ласково продолжал Рафи, обращаясь к белокурому человеку, лицо которого сразу радостно засияло, — как твой малыш?

— Говорят, симпатяга, — ответил тот.

— Фотография есть?

— Еще не успели снять.

— Наверное, похож на маму-красавицу?

Ронни Элан с готовностью закивал.

— Отправляешь своих домой?

— Конечно. Но только пока не закончится служба.

Было решено, что жена Ронни побудет в семейном киббуце на время операции, совпавшей с его одногодичной службой в качестве атташе израильского посольства в Берлине. Официально в его функции входило поддерживать связь с прессой по всем материалам, касающимся Ближнего Востока. Одновременно он отслеживал все передвижения террористов со стороны восточного блока. Он прекрасно справлялся со своими обязанностями, поскольку свободно владел четырьмя языками.

Впрочем, выбирая людей для операции, Рафи смотрел не только на их профессиональные качества. Первым условием была личная преданность людей Гидеону. Все они были связаны долголетней дружбой, вместе начинали, и уже тогда Гидеон был их лидером. Шестым чувством Рафи понимал, что сейчас Гидеону требуется поддержка именно таких людей, способных понять страдания и боль, которые тот переживал.

— Как насчет того, чтобы поставить экран и запустить слайды, как только Гидеон войдет? — предложил Рафи.

— Кажется, он еще под душем, — сказал Иорам, вставая и принимаясь собирать треногу.

— Еще бы, — улыбнулся Рафи, — ему здорово пришлось поразмять свои старые кости.

— Зато впечатлил девушку, — сказал Яков.

— Сколько километров за утро?

— Около двух. Она старалась не отстать.

— Это Гидеон старался не отстать, — сказал Рафи. — Впрочем, сможем это выяснить, когда посмотрим слайды. Что, Иорам, проектор готов?

— Почти, — ответил тот, расставляя слайды в определенной последовательности. — Начну с девушки, чтобы угодить Гидеону.

В этот момент дверь открылась, и тот, кого они ждали, вошел в комнату.

То, что Гидеон все еще не в форме, было принято во внимание с самого начала. Однако предполагалось, что он не позволит своему личному горю помешать работе. Так и получилось. Он выглядел собранным и сосредоточенным, вежливо кивая в ответ на слова друзей, которые стремились поддержать его и ободрить. Он держал себя с присущим ему достоинством и грацией, как бы давая понять, что вполне адекватно воспринимает ситуацию и способен оправдать все ожидания. Он вполне контролировал себя, и только, когда Яков неосторожно упомянул о том, как Ави катался на его велосипеде в окрестностях Герцалии, Гидеон побледнел и ухватился рукой за спинку стула. Однако он быстро справился с собой и через несколько мгновений был готов продолжать разговор, как будто ничего не произошло.

— Ну и что же Рафи успел вам рассказать? — обратился он ко всем сразу.

— Ничего, — вмешался Рафи. — Я хочу, чтобы ты сам рассказал все с самого начала. У нас есть слайды. Можно поставить их сейчас или после твоего рассказа — как пожелаешь…

— Давайте посмотрим слайды чуть позже, — начал он, стараясь придать своему голосу прежний спокойный тон. — Слишком многое нужно обсудить, и я не хочу никаких помех. Актерские работы мы еще успеем посмотреть.

Он отбросил со лба влажные волосы. Его рубашка была распахнута на груди и небрежно заправлена в джинсы. К тому же еще мокасины на босу ногу. Когда он поднял взгляд, то с испугом увидел, что в глазах друзей отражается его собственное горе. Его несчастье глубоко вошло в остальных. Но не это поразило его. В их кругу плохие новости забывались быстро. Особенно те, что нанесли эмоциональную травму. Каждый знал о других как о самом себе все, самые незначительные подробности жизни, в том числе и семейной. Никто, тем более Гидеон, никогда не допускал до того, чтобы личная травма превратилась во что-то такое, что было бы трудно не только изжить, но даже как-то осмыслить. Именно по этой причине не просто было удержаться от соблазна повернуть разговор о происшедшем в Риме в философское русло, что нет, мол, худа без добра и несчастье лишь знак того, что все прошлые семейные проблемы канули в Лету, и перед Гидеоном открываются новые возможности, чтобы начать жизнь сначала.

— Это могло случиться где угодно, — пробормотал Бен.

— К этом все и шло, — добавил Иорам.

— Значит, на роду написано, — присоединился Яков.

Гидеон собрал все силы, чтобы сохранить ледяное спокойствие. Чтобы проглотить все свои горькие возражения…

Тем из вас, кто разглагольствует о судьбе, мысленно ответил он Бену, не мешало бы понять, что судьба тут ни при чем, черт ее побери. Он пытался вытолкнуть комок, забивший горло. Смерть написана на роду только в тех случаях, когда выбираешь дорогу, по которой навстречу несется пьяный водитель. Или когда для отпуска выбираешь город, где случится землетрясение. Или когда берешь с полки супермаркета банку консервов, зараженную бутулизмом… Однако судьбой и не пахло в тот день, когда мои жена и сын шли по Виа Венето в поисках карты города. Об этом даже нечего спорить, — мысли тяжело бились в его голове, — по той простой причине, что в моих силах было предотвратить это несчастье, которое произошло лишь по моим собственным недомыслию, небрежности или неинформированности…

Его руки спокойно лежали на столе, а когда он наконец заговорил, то его голос был ровным и невозмутимым.

— Когда Рафи попросил меня попытаться найти кого-то, кто сможет рассказать нам все, что нам нужно знать о Карами, начиная от особенностей его агентуры и кончая его детскими заболеваниями, я подумал, что это невозможно. — Тут он сделал паузу. — За одним исключением. Если нам удастся убедить помочь в этом самого Карами.

Гидеон удивлялся тому, что он столько раз произносит это имя и не теряет рассудка.

— Но когда я поразмыслил об этом еще немного, — продолжал он, — я понял, что все-таки есть один человек, который в состоянии дать нам такую информацию. — Тут Гидеон взглянул на кончик карандаша. — Этот человек его кофейщик. Самый преданный человек из всей прислуги Карами. У него есть брат, который живет на вилле Бет Форик… Это на оккупированных территориях.

— А это значит, что ему нужны израильские документы — удостоверение личности, разрешение на работу и налоговая справка, — подхватил Рафи.

Остальные закивали головами. В их глазах засветилось восхищение. А чем, собственно, восхищаться, недоумевал Гидеон, хорошо отрегулированной машиной, хорошо смазанным роботом?

— Для тех, кто забыл. Бет Форик — очаровательная маленькая ферма около Наблуса. Сколько угодно оливковых деревьев, булыжников и никаких проблем, — сказал Рафи и, повернувшись к Гидеону, попросил:

— Пожалуйста, продолжай о кофейщике.

— Процесс приготовления кофе в арабском мире — символ покоя и умиротворения, — начал Гидеон. — Даже если нет уверенности в том, что за последним глотком не последует конец света.

— Ближе к делу, — попросил Рафи.

— Кофейщик — единственный человек в доме, кто точно знает о том, кто приходит и кто уходит. Он тот, кому известно, когда наш палестинец пьет кофе, какой сорт ликера предпочитает, какие сигареты курит; пьет ли кофе в столовой с советниками или с женой в постели… Он тот, кто знает, где Карами держит ружье, потому что он тот, кто его чистит и смазывает. Он также знает, сколько раз в день Карами молится и кладет ли рядом оружие, когда обращается к аллаху… Сколько дверей в доме, сколько окон. Он знает телефонные номера и то, как часто они меняются…

Что это Саша Белль говорила о красной курточке? Вся разорвана, и клочок зажат у Мириам в руке?..

— Последнее особенно важно. Это даст нам возможность слышать все разговоры, которые он ведет с женой, которую любит так нежно…

Он перебирал бумаги на столе, вспоминая своего сына…

— Дело в том, что Карами звонит ей по десять раз на день, когда бывает в разъездах, и рассказывает все. Он, несомненно, ценит ее мнение… Словом, все нити сходятся к кофейщику. Он тот человек в доме, от которого зависит успех операции.

— Зачем же тогда впутывать девушку? — спросил Яков.

Если бы он только это знал, незачем было бы жить. И только потому что не знал, жил и не знал страха.

— Она уже впутана, — ответил он, стараясь избежать любых эмоций.

— С нами или без нас, — объяснил Рафи, — она все равно отправляется туда за интервью. И она будет встречаться со всей семьей около недели. Таким образом, она единственный вхожий в дом человек, у которого нет причин лгать Гидеону или вводить его в заблуждение. Она будет нашим помощником и единомышленником. Благодаря ей, те заведомо ложные сведения, которые даст нам кофейщик, будут намного ценнее сообщаемой им правдивой информации. — Он слегка улыбнулся. — Одна голова хорошо, а две лучше. Саша Белль, если хотите, будет для нас тем вторым врачом, к которому мы бежим от первого после того, как тот сообщил нам, что надежды на выздоровление нет.

— Она простодушна, — сказал Гидеон, опустив глаза, — а любые непредвзятые наблюдения могут оказаться ценней сведений того, кто наблюдает с определенной целью. К тому же она впервые на Арабском Востоке, впервые сталкивается с политическими преступниками после взрыва террористов.

— Она чиста, и помысли ее невинны, — молвил Рафи.

Однако Гидеон пропустил реплику мимо ушей и стал излагать свои опасения относительно предстоящего дела.

— Нужно иметь в виду, что палестинские лидеры страдают параноидальной подозрительностью в отношении американских журналистов. Они считают их всех агентами ЦРУ, а стало быть, и Моссад. Поэтому интервью Карами воспринимает как поручение Вашингтона или Иерусалима. — Тут Гидеон взглянул на Рафи. — Если они ожидают подвоха с этой стороны, то им и в голову не придет опасаться чего-то еще.

— Вернемся к аналогии с врачами, — быстро сменил тему Рафи. — Как бы вы поступили, узнав, что жить осталось две недели?

— Это время, отпущенное на операцию? — спросил Иорам.

— Мы делаем что в наших силах, — сказал Рафи.

— Как ты думаешь выйти на кофейщика?

— И где он сейчас?

— Мы должны захватить его в Тунисе?

— А что с его братом? Мы возьмем его в Бет Форике?

— А почему ты думаешь, что через одного брата можно повлиять на другого?

— А если он сначала согласится, а потом переменит свое решение?

Вопросы следовали один за другим, и Гидеон молчал, ожидая пока они иссякнут.

Гидеон вытащил сигарету.

— Саба Калил, брат кофейщика, взят нами два дня тому назад.

— Где? — спросил Ронни.

— Один американский колониальный отель объявил о дополнительных рабочих местах. Помещение нуждается в ремонте. С началом Интифады то и дело гремят взрывы. Одним из них выбило все окна на первом этаже отеля.

— А что случилось? — спросил Бен.

— Как тебе сказать, — начал Гидеон. — Однажды у обочины дороги между Иерихоном и Иерусалимом…

У обочины дороги между Иерихоном и Иерусалимом остановился автомобиль. Арабские деревни встречались здесь гораздо чаще, чем израильские поселения. Гидеон сидел рядом с Рафи на заднем сиденье. В ожидании света встречных фар, его взгляд был прикован к дороге. Через несколько минут вдалеке показался приближающийся армейский джип, а еще через минуту, с противоположной стороны, появилось такси.

— Пора, — сказал Рафи, тронув водителя за плечо. — Следуй за такси, а когда оно затормозит, остановись рядом.

Гидеон наблюдал, как двое в армейском джипе, одетые в форму израильских солдат, начали действовать. Водитель круто повернул руль, и джип перегородил шоссе. Один из «солдат» выпрыгнул из него и сделал знак такси остановиться у обочины.

— Когда они приведут его, — сказал Рафи, — я пересяду на переднее сиденье, чтобы он сел рядом с тобой.

Гидеон не отвечал, внимательно наблюдая за происходящим на дороге. Подобную картину, впрочем, можно было наблюдать десятки раз в день. Обычное дело для дорог Израиля.

Задержанным автомобилем оказалось арабское такси, в котором четверо палестинских рабочих следовали в американский колониальный отель в Восточном Иерусалиме, объявившем о вакансиях. Рафи приказал своим людям, чтобы они во всем следовали обычной процедуре досмотра. Они должны были проверить удостоверения личности и разрешения на работу, а также осмотреть автомобиль на предмет оружия или взрывчатки. Затем они должны были вывести указанного им человека из машины и задержать под предлогом проверки удостоверения личности.

К счастью, осмотр не выявил факта провоза оружия или взрывчатки, а также других нарушений. Проверили документы водителя и троих пассажиров, их обыскали. После этого им разрешили возвратиться в машину и следовать дальше. Четвертого пассажира препроводили к Рафи и Гидеону, объяснив это необходимостью проверки удостоверения личности. Обернутый в целлофан документ оказался в руках Гидеона, который мельком взглянул на него, а затем распахнул перед перепуганным палестинцем дверцу автомобиля.

— Садись! — приказал он.

Палестинец оказался маленьким и толстеньким. У него была нежная кожа, чрезвычайно темные глаза и пушистые каштановые волосы. Рукава рубашки завернуты до локтей. Брюки замаслены и потерты. Однако медалька на цепочке, висевшая у него на шее, была золотая. На ней была изображена ладонь — «рука Фатимы», приносящая удачу.

— Ты Саба Калил? — по-арабски спросил Гидеон, рассматривая фотографию на удостоверении.

— Мое удостоверение еще действительно! — запротестовал тот тоже на арабском.

— А ты знаешь, что бывает с палестинцами, которые работают на израильтян? — прервал его Рафи с переднего сиденья.

— Но я не работаю на израильтян! — запротестовал тот еще громче.

— Их обезглавливают или вешают на телеграфных столбах, — продолжал Рафи, словно разговаривал только с Гидеоном. — Расскажи ему!

Но Гидеон мрачно молчал, и на лице палестинца отразилось замешательство. Он уже не был уверен, что находится в руках израильтян. Наконец, Гидеон заговорил.

— Так ты действительно Саба Калил? — любезно поинтересовался он.

— Конечно, — поспешно кивнул палестинец.

— И у тебя больной ребенок… — предлагая ему сигарету, продолжал как ни в чем не бывало Гидеон.

Человек заметно покраснел.

— Да, но теперь…

— Ему нужна операция, иначе он умрет, — сказал Гидеон.

— Да, — снова кивнул палестинец. Сигарета дрожала у него в руке.

— Но у тебя нет денег.

— Нет.

Гидеон закурил и дал прикурить палестинцу.

— У родственников тоже нет денег, — сказал Гидеон. — Так что же ты собираешься делать, Саба? — Он внимательно смотрел на палестинца, стараясь думать только о предстоящем деле и подавляя всякое сочувствие к задержанному. — Так что же, Саба? — повторил он.

— Я не знаю.

— Может быть, тебе обратиться за помощью к брату? — как бы между прочим спросил Гидеон.

Взгляд палестинца начал принимать осмысленное выражение.

— Может быть, он попросит денег у своего босса. — Гидеон сделал паузу. — Как ты думаешь, Саба, может он обратиться за деньгами к Тамиру Карами?

— Я не знаю, — ответил Саба, опустив глаза.

— Я понимаю, это будет не так просто. Это поставит твоего брата в сложную ситуацию.

— Он не захочет просить у Абу Фахта, — пробормотал палестинец.

— У кого? — переспросил Гидеон. — Я что-то не расслышал имя?

— Абу Фахт, — повторил тот. — Он не захочет просить денег у него.

— Ну конечно, — кивнул Гидеон, — конечно, не захочет. Если каждый начнет просить этого человека о помощи, то перед его домом соберутся толпы больных детей и голодных стариков. — Он продолжал качать головой. — Да и вообще не стоит этого делать. В этом нет никакого смысла, правда?

Палестинец кивнул.

Гидеон вздохнул поглубже, прежде чем обратился к нему. Постарался придать своему голосу предельную торжественность, как если бы обращался к человеку, который только что стал обладателем миллионного приза.

— У нас для тебя хорошие новости, — сказал он. — Тебе поможем мы. — Он подождал, пока палестинец поднимет упавшую челюсть. — Твоя жена и ребенок, а также двое других детей находятся в безопасности в Иерусалиме, Саба. И когда ты приедешь к ним, твоему малышу уже сделают операцию.

По лицу палестинца потекли слезы.

— Кто вы такие? Что вам от меня нужно?

— Ничего, что может принести вред тебе или твоей семье, — сказал ему Рафи, оборачиваясь.

— Мы предлагаем тебе помощь, Саба, — добавил Гидеон, — и надеемся, что ты поможешь нам.

— Но что я могу?

Гидеон решил, что не станет взывать к его патриотическим чувствам. Одного патриота в этой семье вполне достаточно. Его ребенок родился с нарушением функции правого сердечного клапана, и это сделало отца аполитичным. Впрочем, в прошлом Саба Калил не чуждался слова «Палестина». Он даже громко скандировал его на одной из демонстраций, за что был арестован властями, обвинившими его в поддержке этого несуществующего государства. Но это было задолго до того, как он стал отцом смертельно больного ребенка.

— Ты должен помочь нам предотвратить убийство Карами, — спокойно сказал Гидеон.

— Но я даже не знаю его…

— Зато твой брат близок к нему.

— А вы не из «Шин Бет»? — осторожно спросил палестинец, имея в виду силы внутренней безопасности Израиля.

— Нет, я не из «Шин Бет», — честно ответил Гидеон.

— Так вам нужен мой брат, правильно? — вдруг спросил палестинец.

— Ты любишь его, разве нет?

— Конечно, ведь он мой брат.

— И он тебя любит?

— Конечно.

На некоторое время Гидеон задумался о том, что вычитал в досье, и пришел к заключению, что Саба Калил не так уж прост.

— Вам нужен мой брат из-за Абу Фахта? — высказал предположение Саба Калил.

— Послушай, — вмешался Рафи, — почему ты упорно называешь его, употребляя партийную кличку? Может, и ты подчиняешься ему? Он что, твой лидер?

— Нет лидеров, — ответил палестинец с неожиданным цинизмом, — есть только жертвы.

Они проехали немного, пока Рафи не приказал водителю остановить автомобиль у небольшого холма, на котором стояло несколько разбитых фургонов — напоминание о погибших в войне за независимость 1948 года.

— Увы, пока люди будут употреблять такие возвышенные слова, — заметил вскользь Рафи, — нет никакой надежды добиться настоящего мира.

— Мой брат принадлежит к ООП, — сказал Саба. — Я — нет.

— В этом вся проблема, — кивнул Гидеон.

— Понимаешь ли, Саба, в ООП есть радикалистская фракция, которая планирует убрать Карами, — солгал Рафи.

— Они полагают, — продолжал вслед за ним Гидеон, — что он хочет переговоров с Израилем.

— Но мой ребенок, моя семья! Причем здесь они?

— Вы все близкие родственники. Все зависите один от другого, — сказал Гидеон. — Если один в беде, остальные помогают. — Тут он слегка улыбнулся. — И если с Карами что-нибудь случится, то в этом отчасти будет виноват твой брат, так как он должен был присматривать за ним.

— Но если он сделает нечто такое, что спасет Карами жизнь, — вступил Рафи, — все будут довольны. — Он снова улыбнулся. — И вознаграждены.

— Но вы же не палестинцы. Какое вам дело до того, что с Карами что-нибудь случится?

Гидеон проигнорировал это замечание. Если все объяснять, можно еще больше запутать дело. Пусть палестинец остается со своими подозрениями.

— Твой брат может спасти Карами, — продолжал он, — если только согласится помочь нам. Если он будет сообщать нам некоторые сведения.

Говоря «мы», он как будто закреплял в голове Сабы все сказанное им прежде.

— И само собой разумеется, непременное условие, чтобы твой брат ни о чем не рассказывал Карами, ведь в его доме находятся люди, которые хотят его убить. Если он расскажет Карами, тот сделается подозрительным и изменит свой обычный распорядок.

— А если он это сделает, — вступил Рафи, — то убийцы поторопятся и нанесут удар тогда, когда мы не будем этого ожидать.

— А значит, мы не будем готовы и не сможем предотвратить убийство.

— Но что должен делать мой брат? — спросил Саба.

— Пока требуется только твое участие, — сказал Гидеон. — Твой брат узнает, что надо делать, когда будет к этому готов. — Он потер глаза и надел очки. — Мы хотим, чтобы ты передал брату, что кое-кто хочет с ним поговорить. — Он слегка покачал головой. — Скажи, что это вопрос жизни и смерти.

— Чьей жизни и смерти?

— Твоего сына, — сказал Гидеон со вздохом, ненавидя самого себя.

— Аллах акбар, почему он, почему мой ребенок? Ведь он родился уже после начала Интифады!

— Твой сын был все равно что мертв, когда ты садился в этот автомобиль, — холодно сказал Рафи. — А мы даем тебе шанс.

— Просто расскажи брату правду, — посоветовал палестинцу Гидеон, хотя сам не знал, в каких именно словах из тех, что были сказаны в автомобиле, содержится эта правда. — Объясни, что к тебе обратились за помощью те, у кого есть сведения о заговоре против Карами. Скажи брату, что он единственный человек, который может его спасти. Все остальное должно быть передано лично. Никаких телефонов, факсов, записок и третьих лиц. Только лично.

— К тому же времени у нас мало, — предупредил Рафи.

— И у тебя, Саба, тоже, — добавил Гидеон и, помолчав, сказал:

— Мы доставим тебя в полицейское управление. Если кто-нибудь это увидит, то решит, что тебя задержали для проверки документов. — Гидеон приоткрыл окно и выбросил окурок. — Тебе придется посидеть в одиночке сегодня и завтра, а когда тебя выпустят, ты позвонишь брату в Сиди Боу Сад в дом Карами.

Было видно, что палестинец колеблется, но Гидеон сделал вид, что не замечает этого, и отвернулся к окну, предоставив продолжать Рафи.

— Скажешь брату, что нужно поговорить, — учил тот, — причем срочно, и что ты встретишься с ним в доме ваших родителей в Иордании.

— Ты поедешь туда обычным путем, — сказал Гидеон, снова поворачиваясь к палестинцу. — Через мост Алленби из Иерихона, а там шестнадцатым автобусом до Джеббел Хуссейна.

— Видишь ли, Саба, — спокойно сказал Рафи, — твоему брату очень повезло. — На лице палестинца отразилось недоумение. — Когда все закончится, он станет одним из героев революции.

Саба взглянул на Гидеона, как будто ожидая подтверждения, но Гидеон отвернулся.

— Какое вам дело до того, что Карами убьют? — повторил свой вопрос Саба, и Гидеон решил, что на этот раз следует ответить.

— Существуют очень важные и секретные встречи между американцами и арабскими лидерами. Если Карами убьют, то это отбросит все дело по крайней мере на шесть месяцев назад, пока не появится кто-то со взглядами Карами и способный его заменить. А это значит, что палестинцы, которые живут-поживают на Ривьере и разъезжают на шикарных машинах, будут и дальше наслаждаться жизнью в то время, как другие палестинцы будут гнить в лагерях на оккупированных территориях.

Это было одновременно и правдой, и ложью.

— А когда ты встретишься с семьей и поговоришь с братом, — сказал Рафи, возвращаясь к предмету их разговора, — вам обоим нужно будет отправиться в Амман. По вполне понятным причинам вам нельзя возвращаться на территорию Израиля.

Не было никакой нужды объяснять Сабе, что с того момента, как его брат присоединился к ООП, ему запрещен въезд на территорию Израиля.

— Вы переправитесь через Иордан, а мы будем ждать вас в условленном месте на заброшенной электростанции, — сказал Гидеон. — Как только твой брат прибудет в это безопасное место, ты сразу же отправишься в больницу к жене и детям.

Палестинец согласно закивал. Гидеону не казалось странным, что тот не отказывается переправляться через усиленно охраняемую границу. Окажись он на его месте, он бы не только согласился на все условия, а прополз бы на брюхе от Бейрута до Триполи ради спасения собственного сына.

— Скажи, — спросил он, — Палестина имеет для тебя какое-то значение?

Гидеон не ожидал внятного ответа. Внутри каждого человека существует предел самопожертвования, когда он готов отдать жизнь за свой народ, ради идеи или из-за того, что когда-то в прошлом политики совершили ошибку.

— Я устал от всей этой борьбы, — сказал Саба. — Я боюсь за своих детей.

Гидеон видел в глазах Сабы и эту усталость, и этот страх. Ему эти чувства были уже недоступны.

Автомобиль выехал на автостраду и помчался к Иерусалиму. Через десять минут они миновали здание Кнессета и почти выехали на Наблус Роуд. Вдруг, прервав общее молчание, Саба обратился к Рафи:

— Он говорит на арабском с израильским акцентом. Он еврей?

Для Гидеона это был знак того, что палестинец понял свою выгоду в этом деле и теперь, расслабившись, даже задавал посторонние вопросы.

— А какая разница?

Саба пожал плечами.

— В любом случае ребенку нужна операция.

— А что, если нас схватят, когда мы будем переправляться через Иордан? — спохватился Саба. — Что если нас заметят бедуины? А если израильтяне начнут стрелять? Или иорданцы? — Реальность брала свое. — Что если я откажусь?

— Слишком поздно, — быстро сказал Рафи.

— Предоставь нам позаботиться о бедуинах, израильтянах и иорданцах, — добавил Гидеон. — А сам позаботься о том, чтобы встретиться с братом. — Он полез в карман и вытащил удостоверение личности. — Посмотри повнимательнее, — посоветовал он Сабе, — и запомни точную дату, когда удостоверение было выдано и когда его следует продлить.

— Но это другое удостоверение! — воскликнул Саба, а рассмотрев его получше, закивал головой. — Вы сделали это из-за брата, — понимающе зашептал он, — чтобы он поверил, что меня задержали из-за удостоверения.

Гидеон предпочел не замечать, как из жертвы палестинец на глазах превращается в помощника. Вместо этого, он крепко сдавил его плечо.

— Удачи, Саба, — сказал он, когда автомобиль остановился за воротами полицейского управления. — И помни, твоего сына будут оперировать лучшие доктора.

Палестинец подавленно кивнул.

— Израильские доктора, — тихо сказал он, а через секунду прибавил: — Евреи.

На его запястьях защелкнулись наручники.

— А что если бы не было ребенка, которому нужна операция? — поинтересовался Яков.

— Тогда был бы отец, нуждающийся в пересадке почки. Или мать, которой нужен мешок риса. Или сестра, которой необходима химиотерапия. Всегда найдется кто-то, кому нужны хотя бы удостоверение личности и разрешение на работу, чтобы не голодать.

— А где же кофейщик сейчас? — спросил Ронни.

— Храпит в соседней комнате, — ответил Рафи. — Приходит в себя после небольшой травмы.

— А что случилось?

— Он был ранен в ногу, — сказал Гидеон, стараясь казаться равнодушным.

— Почему? — смущенно спросил Ронни.

— А ты бы хотел, чтобы он разговаривал не с нами, а с аллахом? — удивился Рафи. — Он был ранен в ногу, потому что это лучше, чем быть раненым в сердце.

— А как получилось, что он вообще оказался ранен?

— Иорданский пограничник застукал их, когда они переходили брод. Выстрелил и промахнулся. Кофейщик мог быть убит, поэтому один из наших людей не растерялся и подранил его, целясь в ногу, чтобы тот немного поторопился, переходя границу.

— Но как теперь отнесется ко всему этому Карами? — спохватился Яков.

— Тем же самым сейчас озабочен и кофейщик, — сказал Рафи.

— И что же? — спросил Бен.

— А то, что в соответствии с законами внутри их собственной группировки, первый выстрел в ногу означает первое предупреждение, второй выстрел в другую ногу — второе предупреждение, а третий делают уже в сердце — конец дискуссии.

— Но зачем было привозить его сюда?

— Девушка здесь, — сказал он. — Мы здесь. И он тоже должен быть здесь.

— Когда он проснется, мы с ним потолкуем, Гидеон, — сказал Рафи, закрывая совещание. — Иорам, погаси, пожалуйста, свет: мы приступим к просмотру слайдов.