1

— Люби меня, люби… — Дэнни до бесконечности мог повторять эти слова, и она делала то, о чем он просил, — любила его. Сплетаясь и ощущая внутри себя его плоть, Кори точно грезила наяву. Его дыхание сливалось с ее дыханием, а сердца бились как одно. Одна любовь. Одна жизнь.

— Ты моя, моя навсегда! — звучало в ночи.

Было еще темно. Комнату заполняли звуки с улицы, по потолку скользили лучи света от фар проезжавших под окнами машин. Тогда, в последний раз, Дэнни нежно взял ее за запястья и, легонько потянув, заставил встать на колени. Он отбросил в сторону покрывало, притянул Кори к себе, спрятал лицо в волосы и стал покрывать Кори поцелуями.

— Люби меня вечно, — прошептал он перед тем, как поцеловать ее губы.

— Не уезжай, — прошептала в ответ Кори.

Дэнни снова поцеловал ее. Один раз, потом еще. Он целовал и целовал Кориандр, свою жену, останавливаясь лишь затем, чтобы попытаться посмотреть в ее глаза. Кори, протянув руку, коснулась его тела, и Дэнни едва слышно вздохнул.

— Я с тобой, малышка, я здесь, — нежно произнес он.

Потом Дэнни снова жадно ловил губами ее губы, целовал, прижимался лицом к ложбинке между грудей, ласкал языком соски и крепко-крепко прижимал к себе, как бы стремясь впитать в себя ее возбуждение, сделать его своим. Наконец он оказался сверху, поставил колено между бедер Кори. Тело его было тяжелым, поцелуи становились все более настойчивыми.

Оба вскрикнули, прежде чем потонуть в блаженном забытьи, делавшем бессмысленным само понятие о времени. Дэнни так крепко сжимал Кори в своих объятиях, что она едва могла дышать, — он любил ее так исступленно, что один раз она даже невольно вскрикнула. Но, вырвав у Кори обещание любить его вечно, что бы ни случилось, он внезапно закончил все. Когда же Дэнни снова стал умолять не покидать его, прикосновения его были уже какими-то неуверенными, почти что робкими.

— Вечно, — шептала Кори.

— Навсегда, — повторял Дэнни. — Всегда и еще дольше.

Кори шутя любила повторять Дэнни, что ему достаточно просто посмотреть на нее, просто прикоснуться к ней, чтобы она полностью потеряла представление о здравом смысле. Она, смеясь, говорила, что в больнице надо предложить провести исследование на тему — почему интеллигентные, вполне здравомыслящие женщины буквально теряют рассудок от прикосновений любимого мужчины. Она даже придумала свою теорию: наверное, это сперма, проникая в организм, производит такую трансформацию.

Хотя Кори и шутила, ее начинало беспокоить, что в последнее время она ничего не знает о жизни Дэнни, вернее, о той стороне жизни, которая не имеет отношения к постели.

Она часто узнавала из газет о делах мужа. Она не знала, о чем разговаривать с Дэнни, когда он начинал говорить обиняками, курила и мерила шагами комнату.

Ведь не очень приятно, проснувшись утром, обнаружить, что твой муж незаметно встал и оделся, точно собираясь удрать.

Но в то утро Дэнни, стоящий у окна с сигаретой, показался Кори особенно тревожным. Дэнни был одет во все черное — брюки, водолазка… Дэнни щурился от дыма, тонкой струйкой поднимавшегося от сигареты. Его профиль, освещенный сбоку розовым светом восходящего солнца, казался почти сюрреалистическим. Притворяясь спящей, Кори внимательно разглядывала мужа сквозь прикрытые веки. За последние полгода она научилась тому, что бесполезно заставлять Дэнни отвечать на вопросы, касающиеся его бизнеса. В отличие от ее работы в больнице, на его дело влияют самые, казалось бы, незначительные изменения в разных точках земного шара. На профессиональные качества врача всегда существует гораздо больший «спрос», чем на его работу банкира. Постепенно они пришли к молчаливому соглашению: Кори не утомляет мужа рассказами о больничных делах, а он ее о делах корпорации. Однако именно в то утро это соглашение не сработало.

Кори подождала минуту и решила, что пора. Она сделала вид, что только сейчас проснулась — пошевелилась, удивленно взглянула в окно, затем на часы, стоящие на тумбочке возле кровати, и прошептала:

— Сейчас только шесть часов…

Рука Дэнни, подносившая сигарету ко рту, едва заметно дрогнула.

— Спи, дорогая, — тихо произнес он, но как-то неуверенно.

Кори села, провела рукой по волосам, а затем протянула ее к Дэнни.

— Во сколько вылетает твой самолет? — спросила она.

— Не раньше шести вечера, — ответил Дэнни.

Он был единственным мужчиной, кого она любила, Кори…

— Тогда почему такая спешка?

Только сейчас Кори разглядела, что у Дэнни были красные глаза, а под ними — темные круги, словно он недосыпал несколько месяцев.

Не отвечая на вопрос жены, Дэнни спросил:

— Когда ты должна быть в больнице?

— В двенадцать дня.

И еще он был первым мужчиной в ее жизни, первым ее любовником.

Вдруг Дэнни тихо и очень серьезно спросил:

— Ты никогда не думала, Кори, что совершила ошибку, выйдя за меня замуж?

Дэнни ничего не говорил просто так. За каждой его самой простой репликой угадывался подтекст.

— Почему ты спрашиваешь об этом? — удивилась Кори.

— Ты ведь могла выйти замуж за врача… или за дипломата. — Дэнни шагнул к кровати.

Когда Дэнни говорил что-нибудь, сердце Кори готово было разорваться.

— Судьба, — тихо ответила она. — Так были расположены звезды.

— Звезды, — с иронией повторил Дэнни. — Но ведь не хочешь же ты сказать, что все сидевшие в тюрьме Пуэсто Васко во времена хунты или, скажем, все узники Аушвица родились под одним знаком зодиака?

Кори подвинулась ближе к краю постели. Она старалась не поддаться мрачному настроению Дэнни.

— Ты что же думаешь, — внезапно сказала она, — что после стольких лет, проведенных без тебя, я смогла бы найти в себе силы отказаться выйти за тебя замуж?

Дэнни присел на край кровати. При последних словах Кори его темные глаза возбужденно сверкнули.

— Но тебе ведь совсем ни к чему мои проблемы, дорогая. Для твоего же блага, тебе, возможно, было бы лучше без меня.

Кори внимательно, будто впервые, разглядывала мужа. Сколько седых волос появилось совсем недавно в его густых темных прядях, которые всегда так восхищали Кориандр.

— Если фраза начинается со слов «для твоего же блага», то дальше не жди ничего хорошего. Впрочем, фразы, которые начинают с «да, кстати» ничем не лучше. — Кори улыбнулась. — Тебе никогда это не приходило в голову? Хотя обычно после «да, кстати» сообщают не очень важные новости. Ведь никто же не скажет: «Да, кстати, я бросил жену». Зато очень часто можно услышать: «Да, кстати, мой последний роман уже закончен». — Кори старалась, чтобы болтовня ее звучала весело и беззаботно, хотя ей было очень тяжело. — Все говорят: «Для твоего же блага я уезжаю». И никто: «Для твоего же блага я остаюсь с тобой навсегда».

И, протянув руку, Кори поправила волосы на виске Дэнни. Он по-прежнему был очень серьезен.

— Кори, не надо…

— После того, как ты в последний раз произнес эту фразу — «для моего же блага», ты исчез на десять лет.

— Но ты была так молода, — пробормотал Дэнни, качая головой. — Тебе тогда едва исполнилось двадцать…

— Это было в том ужасном кафе в Кордове, возле университета, — продолжала Кори, не слушая мужа.

Прежде чем снова заговорить, Дэнни глубоко затянулся.

— Что ж, я был не так уж неправ, — сказал он.

— Будет когда-нибудь конец этому бесконечному количеству «не таких плохих» слов?!

Дэнни с нежностью посмотрел на жену.

— Что ж, возможно…

— Ты жалеешь, что я не последовала тогда этому твоему «совету»? — спросила Кори.

— Жалею только потому, что заставил тебя страдать.

— Я люблю тебя, Дэнни, — невесело произнесла Кори.

— Я тоже люблю тебя, — отозвался Дэнни, переходя на свой родной испанский язык.

Но Кори не ободрило его признание. Возможно потому, что его «я люблю тебя» прозвучало с такой интонацией, с которой потом говорят «прощай».

— Мы справимся со всем, — спокойно сказала Кориандр. — Мы пройдем и через это, как прошли через все остальное. — Кори легонько провела пальцем по губам мужа. — Не уезжай на этот уик-энд. Я уговорю кого-нибудь подменить меня в больнице. — Дэнни продолжал молчать, Кори стала настойчивее. — Ну давай же, дорогой! Мы поедем на Кони-Айленд, пообедаем «У Натана»…

— Ты ведь все равно не сможешь договориться о подмене: сегодня праздник, да и до дежурства осталось всего несколько часов. — Протянув руку к пепельнице, Дэнни медленно затушил сигарету. — Кроме того, я обязательно должен встретиться с одним человеком, который поможет мне выпутаться. Хотя, конечно, все зависит от того, с какой стороны рассматривать эту вероятность…

— Что ты имеешь в виду?

— Ты как врач должна понимать, что такое вероятность, — сказал Дэнни. — Слова «вероятность успешного исхода операции — пятьдесят процентов» на самом деле ведь ничего не значат. Если пациент выжил, значит, нам достались все сто процентов удачи, если умер — ни одного.

— И какова же вероятность успешного исхода в твоем деле?

— Кто знает? Я лезу вон из кожи, но как только мне удается убрать со своего пути одно препятствие, тут же возникают два других, еще более серьезных…

— А кто этот человек, который может тебе помочь?

— Если дело выгорит, я все тебе расскажу.

— Скорей всего, если… Если дело выгорит, я прочту обо всем на страничке финансовых новостей в «Таймс».

— На этот раз я сам тебе все расскажу, даже если ничего не получится.

— Ну и когда же? — Кори очень не любила подобные допросы, но сейчас не могла сдержаться.

— Когда вернусь…

— Обещаешь?

— Клянусь!

Кори хотела что-то сказать, но осеклась, увидев, что Дэнни как-то странно, в упор, смотрит на нее.

— Почему ты так на меня смотришь? — с трудом произнесла Кори.

Дэнни наклонился и нежно поцеловал жену.

— Ты сейчас красивее, чем была тогда, когда мы познакомились, — прошептал он.

Кори поморщилась.

— Наверное, бесконечные тревоги делают женщину интересней, — сказала она.

— Люби меня всегда, что бы ни случилось, — снова сказал Дэнни по-испански. Кори на этот раз послышалось в его голосе что-то предостерегающее, почти угроза.

«Люби меня, что бы ни случилось…»

Кори положила свою руку на руку мужа. В глазах ее стояли слезы.

— Конечно, я буду любить тебя всегда, и ничего плохого с нами никогда не случится, — сказала она торжественно, но не удержалась и спросила, как бы стремясь получить некую гарантию: — Ведь с нами действительно ничего не может случиться, правда?

Дэнни удалось уйти от ответа на этот вопрос, не сказав ни «да» ни «нет».

— Человека везде подстерегают опасности, — сказал он.

— Какие, например? — Иногда Кори казалось, что она совсем не знает этого человека, который соблазнил ее, когда ей было двадцать, бросил в двадцать один и женился на ней через десять лет. Сейчас, спустя еще три года, у Кори появилось смутное предчувствие, что Дэнни собирается все повторить.

— Когда вернусь, — устало произнес Дэнни, — я все тебе расскажу.

Сердце Кориандр продолжало тревожно биться.

— Можно последний вопрос? — спросила она.

Дэнни кивнул.

— А что если просто уйти, несмотря на убытки?

— Пострадает очень много людей.

— А разве твой бизнес не застрахован?

— Но это уже второй вопрос. — Кори снова поразило угрюмое выражение лица мужа. — Я несу обязательства и перед людьми, предоставившими мне кредит на приобретение банка, и перед своими вкладчиками…

Кори ценила Дэнни за его порядочность. Наверное, именно за это она и полюбила его.

— Но послушай, дорогой, ведь даже если что-нибудь случится: ведь это только банк, а не вся твоя жизнь.

— Как ты не понимаешь, Кориандр, для меня это одно и то же. Я и есть мой банк — каждый дебет, кредит, убыток, перевод, депозит и все остальное, за что я отвечаю.

— Но ведь это касается только твоего бизнеса, а не самого тебя, — настаивала Кори.

— Пойми, что это не просто бизнес, любимая. Речь идет о человеческих жизнях.

— Речь идет только об их деньгах, а вовсе не о жизнях, — не унималась Кориандр.

— Возможно, я оказался чересчур тщеславным, — сказал Дэнни, обращаясь как бы к самому себе.

— Возможно, нам вообще не следовало приезжать в Нью-Йорк, — тихо произнесла Кори. Она до сих пор почему-то чувствовала себя виноватой, вспоминая те несколько лет беспокойной жизни, которую они провели в Аргентине. — Скорее всего, мне следовало настоять на том, чтобы мы вернулись в Буэнос-Айрес. — В голосе Кори зазвучали жалобные нотки. — С тобой я поехала бы куда угодно.

На красивом лице Дэнни появилась тень самого настоящего, неподдельного горя.

— С Аргентиной было связано слишком много тяжелых воспоминаний, — сказал он. — Кроме того, я надеялся, что для твоей карьеры будет лучше, если мы переберемся в Нью-Йорк. — Глаза Дэнни неожиданно наполнились слезами. — Я во что бы то ни стало хотел сделать тебя счастливой.

Она до сих пор готова была следовать за мужем куда угодно, а он готов был на все, чтобы только сделать ее счастливой, и все же обоих не покидало чувство, что исход их отношений предрешен. Несколько лет назад, в университете Кордовы, когда Дэнни был профессором экономики, а Кори — студенткой, она пыталась уговорить его не оставлять преподавательскую деятельность и не переключаться на бизнес. Дэнни доказывал, что на свете нет никого более достойного жалости, чем бывший подпольщик, и нет ничего более печального, чем идеалисты, которые не могут найти себе достойного применения в жизни. Тот, кто, отрастив бороду и закинув за спину рюкзак, бродит по лесам, а затем участвует в экологических митингах, неизменно оказывается в числе неудачников. Победителем становится тот, кто, распрощавшись с революционной деятельностью, переключился на борьбу за доступ к капиталам в советах директоров крупных фирм и банков.

Но Кори ни на секунду не верила тогда, что Дэнни говорит правду. Она не могла поверить в то, что его действительно так волнуют деньги, точно так же, как не могла представить себе Дэнни потерявшим цель жизни и уж тем более — бродящим с рюкзаком по лесам и болотам. Прикасаясь пальцами к лицу Дэнни, Кори подумала, что эта борода не украсила бы ее мужа. К тому же, если бы Дэнни отрастил бороду, Кори, которую он так любил целовать, пришлось бы ходить с поцарапанным лицом.

Сейчас, глядя на мужа, Кори подумала о том, что уже несколько дней она собирается сказать ему одну вещь… Сейчас она наконец решилась.

— Я беременна, — сказала она просто, без всякого вступления. Сказала и стала ждать.

Сначала на лице Дэнни можно было видеть только выражение глубокого шока, быстро сменившееся выражением отчаяния, и только затем — дикой радости. Он заключил жену в объятия, быстро повторяя: «Господи, спасибо, о Господи, спасибо тебе за это…» В Кори промелькнуло за эти несколько секунд множество разных чувств. Смущение и неуверенность сменились облегчением, но тут же вернулись сомнения. За что именно благодарит Бога ее муж? Просто за ребенка, которого подарил им Всевышний? Или же за то, что будущий ребенок заменит Кори его отца, который снова собирается исчезнуть?

 

2

Мануэль Рохас видел Иисуса. Это случилось вчера, на пути к международному аэропорту Акапулько. Иисус просто стоял на обочине грязной дороги, рядом с дорожным знаком, сообщавшим, что до Чилпанцинго остается двенадцать миль, а до Акапулько — пятьдесят. Вернее, Иисус не стоял, а как бы парил над дорогой. Именно это сразу бросилось в глаза Мануэлю — то, как ноги Всевышнего в коричневых кожаных сандалиях едва касаются земли. Спаситель протягивал руки ладонями вверх, точно желая благословить все вокруг — пыль, хамелеонов, кактусы, даже телевизионные антенны на маленьких домишках, стоявших вдоль шоссе.

Мануэль свернул к обочине и остановился. Выбравшись из своего грузовика, он стоял и смотрел на Него, Мануэль не приближался, но он был достаточно близко, чтобы разглядеть все до мелочей. Мануэль пожалел, что у него нет фотоаппарата. Иисус по-прежнему стоял возле дорожного знака, и его длинные белые одежды развевал ветер. Правда, Мануэль заметил, что вокруг на самом деле ветра не было. В Церро эль Бурро в июле вообще не бывает ветра — только палящее солнце, изнуряющая жара и пыль.

В тот же вечер, вернувшись из Акапулько, Мануэль отправился прямо в церковь поговорить со своим священником. Отца Рамона, хотя он и старался казаться спокойным, очень взволновал рассказ Мануэля. Отец Рамон долго расспрашивал его, заставлял вновь и вновь рассказывать все с самого начала, чтобы записать все слово в слово на случай, если это понадобится для официального отчета. Не то чтобы отец Рамон не доверял Мануэлю, просто он неоднократно убеждался, что, когда речь заходила о вере, люди становились слишком эмоциональными. Мануэль с удивительной точностью припомнил все детали.

Он ехал тогда в аэропорт Акапулько по объявлению о работе. За последние полгода, которые Мануэль просидел без работы и без денег, ему впервые представилась возможность попытать счастья. Так вот, Мануэль увидел Его как раз в тот самый момент, когда собирался помолиться об удаче своего мероприятия. Правда, Мануэлю было немного неудобно просить Господа о таком пустяковом одолжении, но в наше время так трудно найти работу. Место младшего помощника по обслуживанию автобусов компании «Пеликанос Росас» в терминале Аэромексико, конечно, не могло быть идеалом — ведь каждый день придется преодолевать добрую сотню миль, отделявшую его дом от аэропорта. Однако эта должность гарантировала стабильный доход и возможность зарабатывать сверхурочные по понедельникам, когда прилетают чартерные рейсы.

Мануэль описал отцу Рамону падающие на плечи Всевышнего вьющиеся каштановые волосы. Борода Его была довольно редкой, а глаза — добрыми и всепрощающими. Это были глаза человека, которого предали, которому сделали больно. Отца Рамона заинтересовало, что сделал Мануэль, увидев Бога. Неужели просто стоял как немой? Мануэль рассказал, как он, не выдержав, упал на колени и расплакался, а когда поднял голову — Иисус исчез, буквально растворился в воздухе.

Священник был несколько обескуражен. В самом рассказе о видении не было ничего нового. Он мало отличался от дюжины других историй, рассказанных отцу Рамону людьми, видевшими за последний год Всевышнего. Отца Рамона беспокоила лишь одна мысль — что он может сделать для того, чтобы члены соответствующего комитета в Ватикане объявили Церро эль Бурро святым местом. Возможно, они даже включат городок в маршрут папы Иоанна Павла II, собиравшегося осенью совершить паломничество в Латинскую Америку. Было бы хорошо, если Мануэля посетило еще одно видение. И тогда отец Рамон мог бы послать факс в Рим. Пусть помолится, и, может быть, Бог пошлет ему еще какой-нибудь знак. Что-нибудь такое, что заставило бы ватиканский Комитет по чудесам Господа обратить внимание на приход отца Рамона.

Третьего июля, через два дня после видения, Мануэль Рохас снова ехал по этой же дороге из Церро эль Бурро к международному аэропорту Акапулько. За эти два дня с Мануэлем больше не произошло ничего необычного, ничего такого, о чем стоило бы рассказать отцу Рамону. Не то чтобы в душу Мануэля закрались сомнения в том, что он действительно столкнулся с чудом. Ведь тот день оказался для него весьма удачным — Мануэль получил-таки место помощника по обслуживанию автобусов, на которое претендовали еще шестьдесят четыре кандидата. И неважно, что менеджер нанял его на ночную смену по той же расценке, по которой работали днем. Все это уже не имело значения. Сейчас для Мануэля были важны только две вещи — у него есть работа и он видел Иисуса.

Размышляя о своей работе, Мануэль благополучно миновал опасную дорожную развилку на окраине городка. За ней начиналось двухполосное шоссе, тянувшееся до самого аэропорта.

Когда Мануэль увидел взрыв, на его новых электронных часах с подсветкой было двадцать три пятьдесят семь. За секунду до взрыва Мануэль как раз посмотрел на часы, чтобы проверить, не опаздывает ли.

Грохот был таким оглушительным, а яркая вспышка настолько неожиданной, что Мануэль резко нажал на тормоза. Машина вильнула в сторону, и Мануэль ударился головой о ветровое стекло. Он с трудом выровнял машину и свернул к обочине. Прищурившись, он стал смотреть, как по холму, рядом с Акапулько, катится огромный огненный шар. В ночном воздухе еще грохотали взрывы, но уже не такие оглушительные, а на землю медленно падали обломки. Еще один, последний громоподобный раскат, и вокруг снова стало все спокойно. Теперь небо освещали только редкие звездочки, а о взрыве напоминала лишь струйка серого дыма, поднимавшаяся над дальним холмом.

Мануэль решил, что, вероятнее всего, взорвался самолет, набирающий высоту или идущий на посадку. Развалился в воздухе, точно жестянка, подброшенная в воздух и сбитая метким стрелком.

И тут же Мануэль вспомнил об Иисусе — он был абсолютно уверен, что взрыв не был видением. Мануэль довольно долго сидел в машине у обочины дороги и окончательно пришел к выводу: он только что видел катастрофу, в которой наверняка погибли люди. Буквально за несколько секунд до взрыва Мануэль ясно видел именно в той стороне несколько мерцающих огоньков, снижающихся в сторону аэропорта. Теперь Мануэль думал над тем, что если он не поторопится, то опоздает на работу и, скорее всего, потеряет ее, так и не начав. Но разве может он ехать дальше, не сообщив в полицию о том, что видел? Ближайший полицейский участок находился в десяти милях в сторону от шоссе, в городке под названием Чилпанцинго. В глубине души Мануэль знал, что все это имеет непосредственное отношение к его видению и напрямую связано с Иисусом. В конце концов, если бы Мануэль не увидел Его два дня назад, он не ехал бы сейчас по этой дороге, потому что у него по-прежнему не было бы работы. Однако Мануэль решил пойти на компромисс с собственной совестью. Он пообещал себе, что обязательно сообщит о взрыве полицейским в аэропорту, как только закончится его смена. Вряд ли кто-нибудь мог выжить в этой чудовищной катастрофе, так что несколько часов ничего не решат.

Через пять часов после взрыва, почти в шесть утра, шеф полиции международного аэропорта Акапулько объявил чрезвычайное положение. Был составлен рапорт о том, что самолет, судя по документам, частный «Дассолт-фалькон», вылетел из аэропорта Ла Гардиа в Нью-Йорке, пропал без вести и предположительно считается потерпевшим аварию. Экипаж посланного в разведку самолета «Сессна-185» сообщил, что нечто, напоминающее обломки самолета, обнаружено в горах на высоте примерно семь тысяч футов к юго-западу от Чилпанцинго. Но подобраться к этому скалистому, труднодоступному месту достаточно близко, чтобы оценить картину взрыва и удостовериться в том, что это действительно обломки самолета и никто из экипажа не выжил, мог только полицейский вертолет.

Когда Мануэль Рохас закончил смену, солнце уже взошло и осветило розовым светом высокие белые здания, тянувшиеся вдоль пляжа. Полицейский участок аэропорта находился на первом этаже здания, которое называлось «Кокос кондоминиумз» и находилось на пути к Калета-бич. Мануэль прошел в здание через автоматические двери из тонированного стекла и оказался в огромном, отделанном полированным черным мрамором холле. Тут же висела табличка, сообщавшая, что полицейский участок находится в задней части фойе, за еще одной стеклянной дверью. Пройдя через эту дверь и через проход в кованой металлической решетке, отделявшей участок от внешнего мира, Мануэль подошел к ближайшему письменному столу и рассказал дежурному полицейскому, что он видел ночью. Мануэля проводили по длинному узкому коридору в другую комнату, где он еще раз описал капитану все, что видел. Мануэль очень удивился, заметив, что все, с кем он разговаривает, слушают его со скучающим видом и без особого интереса. Больше того, никто даже не знал о взрыве.

Затем Мануэль оказался в небольшой комнате, где стоял резной письменный стол темного дерева, за которым виднелся коричневый, обитый кожей стул с подлокотниками. Несколько стульев поменьше, также обитых кожей, стояли по другую сторону стола. На стене висели три плаката. Один с видом Панчо-Вилла, другой — с портретом президента Карлоса Салинаса, а на третьем был изображен Иисус Христос. На стуле с подлокотниками сидел капитан, а на одном из стульев — какой-то человек лет сорока в мятом костюме из серого шелка. Вообще-то он казался моложе, если приглядеться повнимательнее к черным волосам, обрамлявшим миловидное, почти ангелоподобное лицо с тонкими, хрупкими чертами. Мужчина же, сидевший на соседнем стуле, был еще моложе: худощавый, высокого роста, с резкими чертами лица. У него были прямые черные волосы, зачесанные назад. Мануэль сделал над собой усилие, чтобы перестать разглядывать этого человека — вместо обеих рук у него были металлические протезы.

— Итак, два дня назад вы видели Иисуса, а сегодня вы видели, как в воздухе взорвался самолет, — начал капитан. Большая часть его лица была скрыта за очками с зеркальными стеклами, за которыми абсолютно не было видно глаз.

Конечно, Мануэлю не следовало упоминать о том, что он видел Иисуса. Он просто хотел, чтобы полицейские поняли, насколько хорошо он знает эту дорогу, как часто по ней ездит. И чтобы они знали, что ему доводилось видеть и кое-что поинтереснее взорвавшегося в воздухе самолета.

— Сегодня ночью — это было совсем другое дело, сеньор капитан, — убежденно произнес Мануэль. — Сегодня я действительно видел взрыв!

— Тогда почему вы ждали всю ночь, прежде чем сообщить нам об этом? — спросил мужчина с ангелоподобным лицом. Он говорил по-испански с акцентом, несколько мягче, чем обычно говорят мексиканцы. Но, несмотря на это, тон его казался высокомерным.

— Я боялся, что опоздаю на работу, если сверну с дороги, сеньор. Сегодня я первый раз вышел на новую работу.

— И вы никому не рассказали об этом на работе? — спросил человек с металлическими крюками вместо рук. Он говорил с точно таким же мягким акцентом, что и его товарищ, но голос его звучал более ласково и ничуть не высокомерно.

— Я боялся, что они решат, будто я все это выдумал.

— А как было на самом деле? — улыбнувшись, спросил капитан. — Может, вы немного перебрали текилы?

Мануэль почувствовал себя оскорбленным.

— Клянусь вам, сеньор капитан, я вообще не пил вчера вечером! Я просто ехал на работу и вдруг увидел, как взорвался самолет. Бах! — Мануэль ударил сжатой в кулак правой рукой по ладони левой. — Я видел это собственными глазами.

Капитан откинулся на спинку стула.

— Сегодня ночью к нам не поступало никаких сообщений о взрывах или других несчастных случаях, — просто сказал он.

В этот момент дверь кабинета открылась, и вошел еще один мужчина — приземистый, коренастый и абсолютно лысый. Он быстро окинул взглядом комнату, подошел к человеку с ангелоподобным лицом, что-то быстро прошептал ему на ухо и сел прямо напротив Мануэля.

— Может, ваше воображение возбудил предстоящий визит папы Иоанна Павла? — спросил этот человек. Все рассмеялись.

— Нет, сеньор, — твердо сказал Мануэль, опустив голову.

Несколько секунд все сидели молча. Капитан, обдумывая ситуацию, поправлял очки и перекладывал с места на место какие-то бумаги, лежащие перед ним на столе. Наконец он едва заметно пожал плечами и поднял голову.

— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли к нам, но боюсь, что мы ничего не можем предпринять по поводу воображаемого взрыва воображаемого самолета. — Капитан встал. — Видения тоже не в нашей компетенции. — Он обошел вокруг стола. — Вы можете идти.

Мануэль медленно встал, с шумом отодвинув стул, на котором сидел.

— А если произошло чудо и кто-то все-таки выжил? — осторожно начал он.

— На свете не бывает чудес, — сказал капитан. — В этом-то все дело. На свете просто-напросто не бывает чудес.

Он поглядел на остальных, сидящих за столом.

— И не было никакой авиакатастрофы, — добавил лысый мужчина.

Мануэлю очень хотелось спросить этих людей, как они могут заявлять об этом с такой уверенностью, если не были там и ничего не видели своими глазами, но он решил, что лучше промолчать.

— То, что вы видели, было скорее всего падающей звездой или отблеском молнии, — с улыбкой предположил человек, похожий на ангела.

Мануэль снова ничего не сказал. Он молча продолжал изучать носки своих ботинок.

— Может, вам просто хотелось произвести впечатление на своего нового босса, чтобы он перевел вас на дневную работу? — сказал лысый, сверкая черными глазами на практически безбровом лице.

Капитан открыл дверь кабинета.

— Если вы поторопитесь, то, возможно, успеете в Церро эль Бурро к утренней мессе.

— Если вы все-таки что-то узнаете… — сказал Мануэль, обернувшись в дверях.

— Если мы что-то узнаем, то обязательно вызовем вас, не беспокойтесь, — заверил его капитан.

Затем все встали, и лысый мужчина вежливо произнес:

— Спасибо, что пришли.

— Будьте осторожны за рулем, — посоветовал кто-то из его товарищей.

— И по-моему, вам стоит на время покончить с видениями, — с улыбкой посоветовал капитан.

Четвертого июля, в семь утра, Джо Пасински, оператор службы слежения за полетами вестчестерского отделения компании «Гвенда», заканчивал ночную смену, когда раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Джо выслушал сообщение службы международного аэропорта Акапулько о том, что самолет компании «Гвенда» потерпел аварию в горах, окружающих город. Предварительное расследование показало, что никто из находившихся на борту самолета не выжил. Пасински тут же перезвонил Фрицу Лакинбиллу, владельцу «Гвенды», который приказал ничего не предпринимать до своего приезда и сказал, что немедленно выезжает. Уже спустя двадцать минут, Фритц Лакинбилл действительно сидел на своем рабочем месте.

Все утро Пасински и Лакинбилл не отходили от телефона и факса. Информация была весьма лаконичной. Вашингтон не мог начать расследование до тех пор, пока не будет получено специального приглашения от правительства Мексики. Наконец, только в одиннадцать утра, почти через двенадцать часов после катастрофы, мексиканцы прислали официальное разрешение осмотреть место происшествия и забрать все, что осталось от самолета, команды и пассажиров. Не успев испытать облегчение от того, что Лакинбилл сможет наконец сам приступить к расследованию, он тут же забеспокоился: удастся ли обнаружить «черный ящик». Ведь только получив содержащуюся в нем информацию, можно будет делать какие-либо выводы о том, как же на самом деле произошла катастрофа. Как известно, в «черном ящике» фиксируются все изменения курса самолета вплоть до момента взрыва, а также все разговоры пилотов с наземными диспетчерскими службами. Лакинбилл был серьезно обеспокоен тем, что мексиканцы ни словом не упомянули о «черном ящике», а когда он спросил об этом сам, объявили, что он до сих пор не обнаружен. В полдень Лакинбилл вылетел в Мехико.

На этом участке шоссе от аэропорта, где оно превращается в грязную разбитую дорогу, ведущую от Чилпанцинго к Церро эль Бурро, скопилось множество автомобилей. Мануэль заметил машину, следующую за ним по пятам, только после поворота с шоссе, теперь он ехал по совершенно пустынной дороге. Он очень удивился, когда разглядел пассажиров следующей за ним машины. Это были те двое, которых Мануэль видел только что в полицейском участке. Лысый сидел за рулем, а парень с ангелоподобным лицом делал Мануэлю знаки, чтобы тот свернул к обочине.

Мануэль торжествовал: так значит, они все-таки обнаружили исчезновение самолета!

Включив мигалку и повернув руль, Мануэль остановил свой грузовик у обочины. Он выпрыгнул из грузовика и увидел, что находится совсем рядом с тем местом, где увидел Иисуса. Потом он увидел, как те двое выходят из машины. Все происходящее вдруг показалось ему немного странным. А потом Мануэль увидел пистолет.

Резким движением лысый вынул его из кобуры, прицелился и быстро выстрелил три раза подряд. Две пули попали Мануэлю в грудь, одна — в живот. Уже после того, как он упал, лысый выстрелил еще раз в его голову. Потом мужчины подтащили тело к грузовику, усадили на водительское сиденье, пристегнули ремнем безопасности и положили руки трупа на руль.

Лысый включил зажигание, освободил ручной тормоз и подошел к своему товарищу, который уже стоял у задней части кузова. Они перевернули грузовик и столкнули его в овраг. Подпрыгивая, машина полетела вниз. Долетев до дна оврага, она перевернулась и взорвалась.

 

3

— Дыши, живи, не умирай, возвращайся. — Кори повторяла эти слова вновь и вновь, точно они были своего рода молитвой. — Дыши, живи, не умирай, возвращайся…

Кори все повторяла и повторяла свое заклинание, просовывая руку в двойной перчатке меж ребер пациента и добираясь до его остановившегося сердца. Вокруг Кори — с других операционных столов, стоящих в коридоре каталок и лежащих в проходах носилок — слышались стоны, крики, неразборчивые мольбы. Время от времени кто-нибудь из персонала кричал, призывая к тишине. Вот уж действительно, только в травматологическом отделении можно услышать такую какофонию звуков!

— Дыши, не умирай, возвращайся! — Кориандр продолжала массировать сердце, но врач-реаниматор, управлявший аппаратом искусственного дыхания, сказал, что пора применить дефибриллятор. Молоденькая медсестра-пакистанка прижала к сердцу пациента клеммы электропроводов. Долгожданный скачок ровной линии на мониторе заставил всю бригаду вздохнуть с облегчением. Один из врачей произнес:

— Уф! Все в порядке! Бьется! Теперь можно идти.

Однако Кори возобновила массаж, все еще сомневаясь в окончательной победе. Хотя пациент дышит, не умирает, возвращается… почти… может быть…

— И сколько же ты еще собираешься этим заниматься? — поинтересовался один из коллег Кори, одетый, так же, как и она, в зеленый хирургический халат.

Кори продолжала работать. Ведь не она стреляла в этого человека. Она здесь только для того, чтобы склеить его снова, а если клей не будет держать, то вся вина ляжет именно на нее. На мониторе светились показатели пульса: тридцать шесть ударов в минуту. Но, ко всеобщему удивлению, совсем пульс не исчезал.

— Продолжайте, продолжайте, — раздался из-за спины Кори голос терапевта, который вырос как из-под земли возле носилок. — Ну и массаж, Виатт! Такой и мертвого поднимет!

Кори знала, что многие из ее коллег часто пытаются скрыть под цинизмом страх и волнение, но сама она предпочла бы более деликатный способ высказать это волнение.

— Будем надеяться, — пробормотала Кориандр, продолжая массаж. Сердце постепенно начинало биться ровнее.

Терапевт наблюдал за руками Кори из-за ее плеча.

— Вставьте инкубационную трубку, Виатт. У него кровь может пойти горлом.

— Подойдите ближе, доктор, трубка уже на месте.

— Мне очень понравилось, как вы это произнесли — «подойдите ближе», — язвительно прошептал врач в самое ухо Кориандр.

— Почему от вас пахнет костром? — поинтересовалась она, проигнорировав его последние слова.

— Потому что пришлось уехать в больницу прямо от мангала с барбекю.

Кори продолжала массировать сердце. Синяя отметка на карточке — пациент вполне мог умереть от своей стреляной раны еще до того, как его доставили в больницу. Ничего особенного. Обычное дежурство в Бруклинской больнице, Нью-Йорк, четвертого июля. Могло быть и хуже. Она ведь могла дежурить в тот день, когда какой-то сумасшедший выпустил автоматную очередь по посетителям кафе «Макдоналдс» на Атлантик-авеню. Тогда в больницу привезли одновременно двадцать семь пострадавших. Однако она могла быть сейчас в Акапулько вместе с мужем.

Разорвана почка. Возможно, задета и кишка. Пуля застряла в нижней части спины, ее входное отверстие — в нижнем левом углу брюшины. Теперь, когда пациент дышал и сердце его билось, Кори чувствовала то же, что и всегда в подобных случаях, — беспричинную злость, неуверенность и легкую тошноту.

— Ради всего святого, неужели эти люди не знают лучшего способа провести время?! — поинтересовалась Кори, не обращаясь ни к кому конкретно и готовясь закрыть разрез в левой части груди пациента.

— Снова падает пульс! — предупредил врач, следящий за монитором. — Следите за давлением, а то снова придется прибегнуть к дефибриллятору.

Один из врачей взял у нее нитку и изогнутую иголку, а Кориандр снова просунула руку внутрь и начала ритмично массировать сердце. Кори почему-то вспомнила, что, когда пострадавшего привезли в больницу, в кармане его залитых кровью брюк обнаружили пачку стодолларовых банкнот, массивную золотую зажигалку и целую коллекцию кредитных карточек.

— Там, за дверью, его брат и жена. Хотите с ними поговорить? — спросил один из интернов. Кори устало кивнула, не прерывая массаж. Полицейские, доставившие мужчину, сказали, что этот человек случайно стал жертвой уличной перестрелки, когда выходил из церкви.

Когда привезли раненого, Кори стояла в другом конце коридора, в палате травматологии. Именно туда буквально ворвался терапевт, стоящий сейчас за ее спиной.

«Вы только взгляните, — закричал он, схватил Кори за плечи, чуть ли не отрывая ее от пациентки и увлекая за собой в операционную. — Посмотрите только, доктор Виатт! Карточка с синей отметкой! — В голосе его слышалось ликование, причин которого Кориандр не могла понять: в операционную травматологии часто попадали пациенты с синей отметкой или же со специальным кодом, означавшим, что по делу больного ведется следствие. — Вы только посмотрите на него, доктор Виатт!»

Кори взглянула в сторону лежащего на хирургическом столе голого негра среднего возраста. С того момента, когда она впервые прикасалась к пациенту, жизнь его находилась в ее руках. Честно говоря, Кори всегда испытывала неприятные ощущения в тот момент, когда лечащий терапевт приглашал в операционную, когда требовалось начать врачевать его раны, пытаясь спасти, — что, к сожалению, удавалось не всегда.

Кори хорошо помнила, какие слова произнес однажды ее отец. «Не смотри на это, Кори!» Это было в Буэнос-Айресе, в семьдесят восьмом году, во время правления хунты, когда тайная полиция прямо на их глазах забирала какого-то пожилого мужчину. Кори видела, как тот молил о помощи, бросался к прохожим, хватал их за одежду. И ни один из хорошо одетых, респектабельных людей, видевших в тот день происходящее на Калле Флорида, не выказал ни гнева, ни сочувствия. Мужчину же наконец схватили и втолкнули в поджидавшую машину. Долгие годы образ этого мужчины преследовал Кори, был для нее своеобразным олицетворением всех ужасов, которые творились тогда в Буэнос-Айресе.

Именно тогда, в том семьдесят восьмом году, во время правления хунты, возглавляемой генералом Виделой, бесследно исчезли более восьми тысяч человек. Аргентинские фашисты носились тогда по городу в серых «фордах-фалькон» и хватали людей прямо на улицах, в ресторанах и офисах, а иной раз выхватывали из их собственных постелей посреди ночи. Потом свозили в тюрьмы, из которых мало кому удавалось вернуться. Кориандр было тогда двадцать лет, и она только что поступила на медицинское отделение университета.

Отца Кориандр всю жизнь перебрасывали с места на место, но все эти перемещения совершались в пределах Южно-Американского континента, в штате одной и той же американской нефтяной компании. Наконец он был вознагражден за все свои мучения: он был назначен на дипломатическую работу в Аргентину. Палмера Виатта назначили послом еще при президенте Никсоне. В этой же должности он оставался все время, пока у власти находился Форд. Даже когда в семьдесят шестом году президентом был избран Джимми Картер, Виатт был одним из тех немногих, кто сохранил свой пост. В госдепартаменте, видимо, решили, что, поскольку ситуация в Аргентине весьма критическая, а Виатт не только отлично в ней разбирается, но и умудряется поддерживать вполне лояльные отношения с хунтой, лучше оставить все как есть. В пользу Палмера сыграло также и то, что его жена, Флора Лусия Сармиенто Виатт, принадлежала к одной из самых влиятельных семей Аргентины, Доминго Сармиенто, бывшего президента страны. Он первый разделил население Аргентины на цивилизованных «европейцев» и варваров — «каудилло», «гаучо», «индейцев».

За те годы, что Палмер и Флора прожили в американском посольстве, были достигнуты большие успехи как в дипломатии, так и в бизнесе. Что же касается Кори, то ей приходилось всю жизнь как бы разрываться между двумя культурами. Она постоянно ощущала, что не принадлежит целиком и полностью ни к одной из них.

Будучи наполовину аргентинкой, она чувствовала себя отверженной и среди аргентинцев, и среди американцев. Аргентинцы не доверяли ей, считая ее одной из «гринго», а американцы почему-то обвиняли ее в подражании хиппи.

Позже, в восемьдесят четвертом году, попав на стажировку в Бруклин, она сразу обнаружила сходство между ним и Буэнос-Айресом. Недоверчивость и подозрительность были и здесь такими же неотъемлемыми чертами, как сердечные приступы и чувство безнадежности, как испанские слова, обозначавшие «злость» и «отчаяние», которые она часто повторяла про себя.

Вся разница была лишь в том, что согласные звуки в аргентинском наречии испанского языка были более мягкими, не такими резкими, как в пуэрториканском или доминиканском наречии, на которых многие говорили в Бруклине. И сами люди в Буэнос-Айресе тоже были мягче, раскрепощенней. Они даже лучше относились к своим праздникам, не то что обитатели Бруклина, так и норовившие попасть на операционный стол травматологического отделения именно в День независимости Америки.

— Я ввела катетер, — объявила Кориандр.

— По-моему, у него разорвана почка, так что надо побыстрее поднять его в операционную…

Терапевт стоял в ногах больного.

— Какие показания к операции? — спросил он с таким видом, словно в их распоряжении был какой-нибудь другой способ удалить пулю.

— Я никогда не слышала о пулях, которые растворялись бы сами, доктор.

Терапевт проигнорировал саркастическое замечание Кори.

— Если пациент умрет на операционном столе, — сказал он, — против нас могут возбудить уголовное дело. А если он скончается здесь, то мы просто отчитаемся перед комиссией по смертности и никаких проблем.

Терапевт красноречиво пожал плечами. Его бесцветные глаза за стеклами очков в розовой оправе как-то странно сверкнули.

— Вы шутите? — спросила Кори.

— Нет, не шучу.

— Тогда вы просто бредите, доктор.

— Подумайте сами, Виатт: он слишком плох, чтобы выжить.

— А по-моему, он слишком плох для смерти.

— Почему, Виатт?

— Очень уж молод…

— Никто не живет вечно.

Кори внимательно посмотрела на врача.

— Между смертью во сне в возрасте девяноста пяти лет и смертью от операбельного огнестрельного ранения существует огромная разница.

— Вы только наживете себе неприятности, Виатт.

— Предложите другой выход, позволяющий ему выжить, и я охотно его обдумаю, — вежливо сказала Кори.

— Сделайте сканирование и проверьте, действительно ли задета почка.

— У нас нет времени…

— Подумайте о бригаде, Виатт.

— Сделайте одолжение, Стэн, вернитесь лучше обратно к своему барбекю.

В голосе Стэна зазвучали нотки притворного сожаления:

— Я никогда не мог понять, почему вы выбрали травматологию, доктор Виатт. Ведь вам никогда не пришлось бы принимать столь ответственных решений, стань вы, к примеру, дерматологом.

Кори никак не могла привыкнуть к грубоватому обращению своих коллег, хотя давно уже свыклась со всеми остальными реалиями работы в больнице. Когда же ее начинали высмеивать, к Кори немедленно возвращалось детское ощущение постоянной борьбы за свое место среди сверстников. Ощущение борьбы чревато разочарованиями и потерями. Действительно, как это ей пришло в голову стать травматологом, а не педиатром, дерматологом, гинекологом или выбрать еще какое-нибудь место, где хорошо смотрится красивая женщина и не надо принимать решений, как в «мужской травматологии»? Возможно, из-за своего сложного детства Кори всегда стремилась к тесному общению с людьми, ей необходимо было быть полезной. А что может быть теснее связи пациента с врачом, в чьих руках находится его жизнь? Кто может быть ближе человека, пытающегося вырвать тебя у смерти? Кори никогда не отвечала на вопросы о причинах выбора своей профессии. Точно так же она не любила отвечать и на многие другие вопросы. Например, лет в восемнадцать-двадцать, когда стало чуть ли не неприличным признаваться в том, что она еще девушка, Кори была вынуждена выдумывать себе любовников. Учась в университете, Кориандр перестала отвечать на вопросы, касавшиеся возраста. Она стеснялась того, что ей еще не исполнился двадцать один год, когда поступила на первый курс. Поэтому она все время прибавляла себе год-другой. Она часто смущалась и этим держала всех остальных на расстоянии, как бы создавая между ними и собой своеобразный барьер.

Конечно, у Кориандр были друзья, но дружба всякий раз прекращалась, как только она переезжала вместе с родителями в другую страну. Ее отношения с друзьями из-за этого никогда не успевали стать по-настоящему близкими. Появление четырнадцатилетней Кориандр в американском посольстве в Буэнос-Айресе стало настоящим событием для сотрудников посольства. У этой девочки было все — родители, каких только можно пожелать, привлекательная внешность, темперамент, трудолюбие и выносливость. Кориандр Виатт принадлежала к тому типу красивых женщин, которые выглядят хорошо, даже когда им плохо. Так было и сейчас, когда ей исполнилось тридцать четыре. Все те же густые светло-русые волосы, которые всегда выглядели растрепанными, сколько бы она их ни причесывала; глаза цвета янтаря, в которых то прыгали золотистые искорки, когда Кориандр бывала счастлива, то появлялись черные точки, когда ей было тяжело. Безукоризненно вылепленное лицо, стройная фигура с высокой грудью. Переносица небольшого носа чуть-чуть блестела, так как Кориандр редко пудрилась, была усыпана мелкими веснушками. У Кориандр были очень красивые тонкие руки, которые находились в постоянном движении. В глазах Кориандр светился неизменный интерес ко всему, что она видела и слышала, трогала или пробовала. Голос ее мог быстро меняться, превращаясь из нежного и спокойного в громкий и резкий. Это немного напоминало шум автомобиля, издающего на разных скоростях разные звуки. Бывало, что Кориандр морщилась, лишь только слышала неграмотную речь, а иногда сама могла выдать такую цепочку выражений, от которых покраснел бы любой нью-йоркский таксист.

Всего через несколько месяцев после переезда в Буэнос-Айрес Кориандр уже проявляла себя настоящей дочерью дипломата. Она могла часами стоять в холодных или же, напротив, изнуряюще душных залах для приемов, изредка прислушиваясь к скучнейшим политическим речам и пустейшим обещаниям политиков. Ей приходилось участвовать в одной церемонии за другой, с интересом наблюдая за превосходными дипломатическими качествами отца и за полным отсутствием этих качеств у матери. Флора Лусия сделала жизнь дочери не по-детски трудной. Она же, в конце концов, и положила этому конец…

Флора Лусия Сармиенто Виатт просто не могла жить без сахара. Неважно, был ли это сахар, которым посыпали пирожные, поглощаемые ею в огромных количествах, или же сахар, растворенный в коктейлях, которые она тоже любила потягивать. Ей было абсолютно все равно и то, как попадает сахар в ее организм — приходится ли для этого слизывать сладкие крошки с безукоризненно наманикюренных ногтей или же подносить бокал виски к безукоризненно очерченным губам. С годами последствия пристрастия к алкоголю все тяжелее сказывались на Флоре Лусии, хотя внешне она по-прежнему выглядела прекрасно. Палмер Виатт любил повторять, что если даже при ярком солнечном свете его жене никак нельзя дать больше пятидесяти, то вечером, при свечах, она вообще выглядела не старше сорока. И что с того, что огромные бриллианты были взяты напрокат, точно так же, как расшитые бисером платья? Что с того, что кружевные мантильи носили несколько поколений женщин семьи Сармиенто? Все равно Флора Лусия неизменно слыла законодательницей мод. Эта женщина была красавицей. Но она же умела быть настоящим кошмаром для своих близких. Флора была восхитительна, обаятельна, интересна. И при всем этом она всегда была плохой матерью. В тот день, когда Флоре не удавалось выпить, поступки ее были непредсказуемы, когда же это ей удавалось, они были начисто лишены здравого смысла. В четырнадцать лет Кориандр поняла, что у дочери, живущей в тени красивой и скандально известной матери, может быть три дороги. Либо всю жизнь оставаться в тени, либо безжалостно порвать с матерью, либо же не обращать внимания и просто тихо жить своей собственной жизнью. Чисто инстинктивно Кориандр выбрала третье, хотя, даже живя собственной жизнью, приходилось придерживаться определенных рамок. Например, Кориандр собиралась стать врачом и работать травматологом в Нью-Йорке. Отец тоже хотел, чтобы дочь стала врачом, но требовал, чтобы она практиковала в Буэнос-Айресе. Проблема решилась сама собой после того, как Флора Лусия умерла. Сгорела, как свеча на теплом весеннем ветру, в палате персикового цвета во французской клинике в Ла Риоха, пригороде Буэнос-Айреса.

Кори вышла в коридор, чтобы поговорить с женой и братом пострадавшего. Самого пациента уже успели перевезти наверх, в операционную.

— Мы остановили кровотечение, — сказала она, — и изолировали органы, задетые пулей, так что теперь у него хорошие шансы выкарабкаться.

— Благослови вас Господь, доктор, мы никогда этого не забудем… — сквозь рыдания проговорила женщина.

— Мы будем молиться за вас, — добавил брат пациента.

Кори захотелось сказать этой женщине что-нибудь успокаивающее, хотя ее всегда немного смущали подобные сцены. Как раз в этот момент в конце коридора появилась полуголая девица в высоких черных сапогах и с сигаретой в руке. У девицы были темные волосы с голубыми «перьями», под глазами — темные, неровные пятна размазавшейся туши, а на губах — алая помада.

— У вас есть что-нибудь от нервов, док? — бесцеремонно спросила девица, подойдя к Кори.

— Здесь нельзя курить, кислород…

— Черт бы тебя побрал, док…

Жена пострадавшего продолжала рыдать, не обращая внимания на подошедшую к ним девицу.

— Когда мы сможем его увидеть? — с трудом спросила она у Кори.

— Как только его переведут в послеоперационную палату. — Кори повернулась к девице. — Здесь, между прочим, больница.

— Здесь не больница, а настоящая скотобойня, если у тебя, док, нет немного колес для моих бедных нервов, — не унималась та.

Брат пациента, тоже не замечая девицы, спросил:

— Он действительно уже вне опасности?

— Вперед нужно заглядывать не больше, чем на один шаг, — посоветовала Кори. — Пока что вашему брату удалось выкарабкаться, об остальном говорить рано.

— Только благодаря вам, доктор, это вы его вытащили…

— Ну же, давай, док, хотя бы одну пилюльку!

— Я не могу дать вам ни одной таблетки, пока не осмотрю, — твердо сказала Кори.

— Я умру, док…

Кори, не отвечая, повернулась к родственникам больного.

— Почему бы вам не выпить кофе, — сказала она. — Его вывезут из операционной не раньше, чем часа через три. — Она обернулась назад, к девице. — Если немедленно не потушите сигарету, я вызову охранников!

— Вы святая, доктор…

— Мясники…

Подошедшие охранники вырвали из рук девицы сигарету и проводили ее обратно в приемное отделение, откуда она и появилась. По дороге девица продолжала выкрикивать ругательства.

Кори не особенно взволновала эта сцена — ей и раньше часто приходилось видеть подобное. Что ж, жизнь есть жизнь. В коридоре к ней подошла пожилая медсестра, одна из тех, которые способны сделать любую хирургическую процедуру лучше врача, практикующего первый год.

— Вон там вас ждут брат и жена того больного, что с огнестрельным ранением, — сказала она.

Ничего не понимая, Кори удивленно произнесла:

— Но ведь я только что говорила с ними…

Медсестра сначала подняла глаза к небу, потом показала в сторону плачущей женщины и сдерживающего слезы мужчины и только после этого сказала:

— Вы говорили с его подружкой и приятелем. А жена и брат стоят вон там…

Подходя к еще одной паре, поджидавшей ее, Кори решила, что не станет отказывать в информации и «фальшивым» жене и брату. В конце концов, горе есть горе, а любовь есть любовь вне зависимости от того, кем приходятся люди друг другу.

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году политическая ситуация в Буэнос-Айресе стала стремительно ухудшаться. Проводились повсеместные обыски. Людей, включая женщин и детей, арестовывали по малейшему подозрению. Несколько дней пыток или несколько недель в одиночной камере — и человек мог выдать и оклеветать своих друзей и свою семью, лишь бы прожить еще несколько дней или же просто для того, чтобы его больше не пытали, а убили быстро.

Палмер Виатт решил забрать свою дочь из университета Буэнос-Айреса и перевести ее в университет Кордовы, казавшийся более безопасным. Именно там Кориандр Виатт и встретила Дэнни Видала.

Пациента уже успели подготовить к операции — дали кислород, подвели множество трубок, поставили капельницы. Смерть, еще час назад казавшаяся неизбежной, стала лишь возможной в результате инфекции, ошибки хирурга или же просто оттого, что врачи были уже не так внимательны, как в начале смены. «Похоже, ему придется распрощаться с правой почкой», — подумала Кори, выходя из операционной в смотровую, где обычно она пыталась оценить, стоит ли на травму больного, лежащего на столе, тратить время и силы, и действительно ли необходимо имевшееся в ее распоряжении оборудование. — Не забудьте вставить трубку в трахею и открыть дренаж, — напомнила Кори бригаде, которая везла мимо нее пациента на каталке. — Следите за давлением и за пульсом в ходе операции.

Кори прекрасно знала, что ни один из членов бригады никогда не забывает этих правил, — эти люди помнили о них всегда. Что ж, такова судьба людей, постоянно имеющих дело с авариями и несчастными случаями. У всех сегодня праздник, но ты, будь любезен, спасай чужие жизни, если понадобится, отдай собственную кровь. И жди следующего раза, когда очередной пациент предстанет перед тобой все с теми же объяснениями: «Я просто стоял там, док». Или: «Я просто проходил мимо».

В этот момент, когда Кори выходила из травматологии, санитары выкатили ей навстречу каталку, на которой лежала полная женщина с одной ногой. В глазах женщины застыл ужас загнанного животного. Кори взяла у фельдшера карточку женщины и пошла вслед за каталкой.

— Как вы себя чувствуете, миссис Родригес? — спросила Кориандр по-английски, а затем повторила тот же вопрос по-испански: — Como esta, Senora Rodrigues?

Губы и язык женщины были сильно распухшими, а тело практически неподвижно. Увы, довольно мало шансов на успех операции.

— Она не может говорить, — сказал фельдшер. — Cпазм сосудов головного мозга — удар, — пояснил он, как будто Кори не разбиралась в медицинской терминологии.

Кори с иронией взглянула на фельдшера. Члены бригад «скорой помощи», привозившие пациентов, обожали почему-то читать лекции штатным сотрудникам больницы. Итак, женщину привезли не туда. Что же теперь? Что должна сделать Кори? Сказать: «Извините, сеньора Родригес, я понимаю, у вас — спазм сосудов головного мозга, но дело в том, что здесь, к сожалению, не занимаются подобными вещами. Видите ли, сеньора Родригес, вам не сюда, поскольку эта часть больницы отведена для пострадавших от пуль и ножей»?

Не то чтобы Кори принимала так близко к сердцу дела любого больного, доставленного в отделение. Просто ее не могла оставлять равнодушной судьба каждого человека, которому уже не на что было надеяться и который попадал к ней по дороге на «свалку для отходов» городской бесплатной медицины. Кори взяла женщину за руку и увидела, как глаза миссис Родригес наполняются слезами.

— Вы можете писать? — тихо и ласково спросила Кориандр.

Женщина кивнула.

— Напишите мне телефон кого-нибудь из родственников или какой-нибудь подруги.

Слезы покатились по щекам женщины. Кори дала ей лист бумаги и карандаш и подождала. Женщина вывела дрожащей рукой большими буквами: «НИКОГО». У Кори защемило сердце. Снова взяв несчастную женщину за руку, она сказала медсестре:

— Зарегистрируйте поступление миссис Родригес. Запишите меня и как принимавшего, и как лечащего врача.

Затем, оставив миссис Родригес, Кори отправилась дальше — навстречу новым несчастьям и травмам. Ей не пришлось идти далеко. Ее тут же окликнула медсестра, и пришлось вернуться в смотровую.

— У нас тут новый пациент с ножевым ранением, доктор Виатт, — сообщила медсестра. — Рана не очень серьезная, пациент амбулаторный, дошел до больницы без посторонней помощи. Не могли бы вы осмотреть его и поставить диагноз?

Легко сказать — поставить диагноз! Ведь настоящим диагнозом всех пациентов Кори были скорее всего наркомания, политика или просто человеческая злоба.

На этот раз Кори пришлось задержаться в смотровой — ведь больной был амбулаторный. Вокруг — раны пострадавших, а за их ранами — их политика.

Кори принялась ощупывать пациента, он улыбался. А почему бы и нет? Ведь он остался жить!

— Нож вошел в нижнюю левую часть, возможен разрыв селезенки. Живот мягкий. Сделайте рентген, но только старайтесь поменьше его двигать и проследите, чтобы на пленку обязательно попала левая часть. — Кори выпрямилась. — Подключите его к монитору.

— От пациента пахнет спиртным, — объявила медсестра. — Его можно подключить к капельнице? Хуже не будет? Так ставить или не ставить капельницу? — чуть ли не зевая, спросила медсестра.

— Ставьте, — распорядилась Кориандр. — Пусть уж все перемешается — наркотики, алкоголь, лекарства, а когда состояние стабилизируется, проведем детоксикацию.

Кори страдала оттого, что не могла повлиять на исход событий для большинства из этих людей. Она часто корила себя за то, что, уходя из больницы, не вспоминает о виденных здесь ужасах до следующего дежурства. Кори чувствовала себя виноватой перед этими людьми, потому что жила в другом мире, в Манхэттене, на Пятой авеню, в квартире с окнами на Центральный парк. Когда-то давно, еще в Буэнос-Айресе, глядя через окно лимузина на детей из трущоб Сан-Телмо и Мосеррат, Кори чувствовала свою беспомощность и одновременно почему-то злость. Лимузин даже не замедлял скорость, проезжая через эти районы по дороге в аэропорт. Кори доставляли прямо к самолету, чтобы она могла лететь в больницу, в которой проходила стажировку.

«Посмотрите на него, Виатт!» И у нее действительно было полное право посмотреть именно на этого абсолютно голого мужчину с перфорированной почкой. Ведь это именно ее Господь Бог избрал для того, чтобы она засунула руку в разрезанную грудную клетку пациента и не дала ему умереть. В конце концов, разве не Дэнни, когда-то давно, в Аргентине, рассказал ей о том, как влияет на человеческое сердце прикосновение женских рук. Это было задолго до того, как Кори прикоснулась к сердцу в буквальном смысле… Кори откинула волосы со лба и глубоко вздохнула. Она не спала уже двадцать семь часов. И не заснет еще часов девять. А ведь могла бы нежиться сейчас рядом с мужем на одном из пляжей Акапулько…

 

4

После нескольких спокойных часов снова началась суматоха. Между двумя часами ночи и девятью часами утра в травматологии обычно наступало короткое затишье. К двум часам первую порцию пострадавших от неумеренного потребления спиртного и наркотиков успевали принять, осмотреть и отправить на операционный стол, в морг или же просто обработать раны и отпустить. Зато к девяти утра в отделении снова становилось людно. Видимо, как раз к этому времени концентрация возбуждающих веществ в крови алкоголиков и наркоманов достигала уровня, при котором обычно совершают противоправные поступки.

Полицейский нерешительно отделился от группы толпившихся у дверей товарищей, пришедших вместе с ним. Всякий раз, когда Кори видела большое количество людей в синей полицейской форме, у нее создавалось такое впечатление, словно она случайно забрела в самую гущу спортивной команды, готовящейся к игре в боулинг.

Кори осмотрела руки полицейского — они плохо сжимались в кулаки после того, как ему «пришлось подраться». Кори с сомнением отнеслась к словам полицейского, что его руки действительно пострадали во время защиты, а не нападения.

— Так при каких же обстоятельствах вы повредили руки? — спросила Кори у полицейского, но ее прервала медсестра.

Она протянула Кори медицинскую карточку и сказала:

— Койка номер три. Там лежит заключенный, пристегнутый к кровати наручниками. Его надо срочно осмотреть.

Кори пробежала глазами карточку и снова повернулась к полицейскому.

— Это что, и есть один из ваших «драчунов»? — спросила она.

— Сопротивление при аресте, док…

Кори прочла карточку повнимательнее и удивленно подняла глаза:

— Судя по тому, что здесь написано, этот человек едва жив.

— Этот парень не человек, док. Он — настоящее животное. На наших глазах он бросил свою подружку в лестничный пролет только для того, чтобы получить возможность удрать через окно с грузом наркотиков.

О Боже! Сколько раз приходилось ей выслушивать от полицейских подобные истории. Она готова была порой возненавидеть этих людей, выбравших эту ужасную профессию.

— А где девушка? — спросила она.

— Не волнуйтесь за нее, док, — ответил полицейский. — Таким, как она, ничего не делается. Они падают как кошки, на них даже не остается синяков.

— Чего нельзя сказать об этом парне с третьей койки, — возразила Кори.

Полицейский следовал за ней по пятам.

— А как же мои руки, док?

— Попросите кого-нибудь из санитаров проводить вас на рентген, — сказала Кори.

— А больничный? — настаивал полицейский.

Кори оглянулась только у кровати с раненым, которого отделяла от них тонкая занавеска.

— Сначала — результаты снимков, — отрезала она.

— А как насчет моего арестованного? — Полицейский показал пальцем в сторону занавески. — Когда я смогу его забрать?

— Если бы это хоть как-то зависело от меня, вы бы не получили его никогда, — ледяным тоном ответила Кори, скрываясь за белой занавеской.

Видимо, перед ней лежал один из тех, кто падает как кошка, обходясь при этом даже без синяков: у него были разорваны печень и селезенка, рассечена губа, а глаза закрывала гематома настолько, что всю левую сторону его лица не было видно. Кори как можно осторожнее сняла с него покрывало и начала тщательно обследовать, пытаясь обнаружить скрытые переломы и внутренние повреждения. Неожиданно занавески раздвинулись. Подняв глаза, Кори увидела Лотти, свою лучшую подругу по больнице. С нею она познакомилась восемь лет назад, когда только начинала здесь работать.

— Опять потасовка? — поинтересовалась Лотти.

Кори снова занялась пациентом.

— Сопротивление при аресте, — угрюмо ответила она.

Краем глаза Кори заметила, как недоверие на лице Лотти сменилось ужасом.

— Пожалуй, разница невелика, — тихонько пробормотала она.

— Меня так и подмывает сесть и написать об этом куда следует, — покачивая головой, произнесла Кори.

— Меня больше смущает совсем другое — боюсь, это никак не повлияет на наш бесконечный «роман» с полицией.

— Не думаю, что стоит ввязываться, — усомнилась Лотти.

К койке номер три подошли одна за другой несколько медсестер. Все с одинаковым ужасом смотрели на пациента.

— Что вы думаете по этому поводу, доктор Виатт? — спросила одна из них.

А что могла она думать? Что в законах этой страны имеется множество больших и маленьких трещин? Что часто преступники становятся жертвами, а жертвы, в свою очередь, становятся всего-навсего объектом статистики? О том, что подобные законы сами толкают людей на преступления?

— Думаю, что у него перелом левого бедра, — устало произнесла Кори. — Сделайте снимок и поднимайте наверх.

Кори повернулась к Лотти.

— Черт возьми, после стольких лет работы пора бы вообще перестать замечать такие вещи, но у меня что-то не получается.

— Если действительно не получается, наверное, лучше поменять специальность. Например, стать дерматологом и попробовать научиться не слишком страдать при виде больного псориазом.

— Сегодня ты уже второй человек, который предложил мне переквалифицироваться в дерматологи.

— Чего я действительно не понимаю, — продолжала Лотти, — так это того, как может человек заставить себя нацепить револьвер тридцать восьмого калибра и патрулировать улицы Нью-Йорка. И все это ради того, чтобы через много лет получить от города мизерную пенсию.

Кори благодарно улыбнулась. Она была рада, что Лотти попыталась разрядить атмосферу. Милая толстушка Лотти, вечно сидящая на диете! Что касается всего этого бреда про дерматологию, то сама Лотти поступила в свое время совсем наоборот: она перешла в травматологию из ортопедического отделения. И то только после того, как распался ее брак. Лотти надеялась, что после многих часов изнурительной работы у нее просто не будет сил замечать, что осталась одна.

— Послушай, Кори, — продолжала Лотти. — Парень все-таки жив. Настоящее чудо! Ведь все эти жуткие раны запросто могли привести его прямо в морг.

— Знаешь что, Лотти, — ответила Кори. — Допустим, я готова смолчать по поводу именно этой жертвы, но ведь таких «чудес» приходится осматривать десятки и сотни.

— Кори, Кори, — покачала головой подруга. — Все равно тебе надо сделать над собой усилие и перестать принимать так близко к сердцу страдания всех своих пациентов.

Кори запротестовала.

— Я так переживаю только из-за тех, кому не светит ничего хорошего в будущем. Что же делать, ведь таких — восемьдесят пять процентов, если не больше.

— И ты убиваешься по поводу каждого из них, тратишь на это свои нервы? А что же остается для тебя самой?

— Лучше не спрашивай.

— Вернее, что остается для Дэнни? — поправилась Лотти.

В глазах Кори тенью промелькнула боль.

— Похоже, Дэнни остается гораздо больше, чем требуется ему в последнее время, — пожаловалась она.

— Он опять уехал на уик-энд? — полюбопытствовала Лотти.

— Дела… — стараясь сдержать свои чувства, ответила Кори.

— А когда ты собираешься сказать ему, что беременна?

— Я рассказала ему перед его отъездом.

Лотти, прищурившись, внимательно посмотрела на подругу.

— Ну и как? Он был в шоке?

Разговаривая, подруги отошли от койки номер три и остановились посреди коридора, отделявшего помещение смотровой от палат, где долечивались пациенты травматологии.

— В шоке была я после того, как выдавила из себя эту новость, — ответила Кори. — А Дэнни… у меня было такое чувство… Ну, будто он вздохнул с облегчением. Мне показалось, что он обрадовался за меня. Ведь теперь мне будет о ком заботиться, кроме него.

— Когда ты собираешься брать декретный отпуск? — поинтересовалась Лотти.

— Вот когда живот вырастет настолько, что я не смогу подойти к операционному столу, тогда просто придется ненадолго прервать работу.

Лотти хотела сказать что-то еще, но в этот момент санитары вкатили через раздвижные двери каталку с очередным пациентом.

— Огнестрельное ранение, — констатировала Лотти.

— Как это оригинально! — мрачно пошутила Кориандр.

Один из врачей, идущих за каталкой, попытался заглушить шум голосов в коридоре:

— Две пули в животе! Помогите остановить кровотечение!

Кори и Лотти подбежали к каталке. Кори быстро зажала рукой входное отверстие одной из пуль, чтобы остановить хлещущую оттуда кровь, а Лотти забросала вопросами врача. Каталку уже успели ввезти в смотровую, и теперь десять, а может, и двадцать человек суетились вокруг.

— Какого калибра пуля? — допрашивала тем временем Лотти.

— Не знаю, — растерянно ответил врач.

— Когда это произошло?

— Минут двадцать назад.

Кругом было так шумно, что приходилось чуть ли не выкрикивать и вопросы, и ответы.

— Принесите сюда вентилятор, — распорядилась Кори, заметив краем глаза, что к ней пробирается полицейский.

— Заварушка в ресторане. Тридцать жертв, и никто ничего не знает, — кратко разъяснил он ситуацию, прежде чем задать Кори обычный в таких случаях вопрос.

— Этот парень — кандидат в покойники, док?

Боже, как надоел ей этот вопрос!

— Пока ничего не могу вам сказать, — ответила Кори, беря из рук ассистента зажим. — Впрочем, подождите пока с регистрацией убийства, — добавила Кори, измеряя пульс и давление пациента. — Состояние стабилизируется, — крикнула она, обращаясь к своим коллегам.

Полицейским вечно требовалось, чтобы, даже не осмотрев пациента и не начав с ним работать, врач немедленно сказал, чем кончится дело. Наконец удалось остановить кровотечение, и больного подключили к респиратору.

— Собираетесь оперировать, док? — спросил полицейский.

— Оперировать буду не я, а дежурная бригада, там, на втором этаже. — Кори перевела дыхание. — Теперь, пожалуй, я могу сообщить, что этот пострадавший уже не кажется мне кандидатом в покойники.

Полицейский пожал плечами.

— Я все-таки поболтаюсь здесь поблизости, — сказал он. — В таких делах все может измениться за одну секунду.

Полицейский с его страстным желанием дождаться смерти пострадавшего напомнил Кори стервятника. Убедившись, что состояние пациента достаточно стабильно, Кори оставила его на попечение бригады травматологов: они и должны были подготовить несчастного к операции. Отсюда, из смотровой, хорошо были видны несколько процедурных. В одной из них Кори заметила сидящую на столе девицу с голубыми «перьями» и размазанной по лицу косметикой — ту самую, у которой она пыталась вчера вечером отобрать сигарету. Видимо, кто-то все-таки разрешил ей покурить, потому что как раз в этот момент девица стряхивала пепел в маленькую жестяную пепельницу, стоящую у нее на колене.

— Эй, док, — махнула рукой девица. — Тут где-то, похоже, угробили кучу народа, а?

Ничего не ответив, Кори повернулась к смотровой. Как раз в этот момент в комнату быстро вошли Стэн и двое его ассистентов. Поток воздуха надул их белые халаты. Эти трое двигались плечом к плечу, не обращая внимания на окружающих. У них был вид людей, только что переживших неприятности и готовых поделиться ими с кем-нибудь еще. Кори сразу поняла, что эти трое явились сюда, чтобы обсудить с ней смерть пациента с перфорированной почкой, который все-таки умер вчера вечером на хирургическом столе. Кори вспомнила предупреждение Стэна: если пациент умрет не в травматологии, а в хирургии, то им не удастся отделаться простым отчетом перед комиссией по смертельным исходам — против них наверняка будет возбужден иск. Стараясь не обращать на вошедших никакого внимания, Кори вернулась к раненому, которого должны были вот-вот перевезти в операционную, и стала проверять интенсивность подачи лекарств, вводимых через капельницу.

— Почему бы вам не попросить доктора Брюнер закончить с этим больным? — на удивление мягким и спокойным тоном предложил Стэн.

Кори растерянно взглянула на Лотти и пожала плечами.

— Пойдемте туда, — предложил Стэн, указывая в сторону небольшой загородки в углу смотровой.

Кори покорно последовала за врачом. Ассистенты Стэна, следующие за ними чуть позади, старались не встречаться с ней взглядом. Все четверо молча направились в дальний конец смотровой. Однако за загородку зашли только Кори и Стэн.

— Кори, дорогая, — начал Стэн непривычно вкрадчивым голосом, но тут же осекся и замолчал. Ему явно нелегко было произнести то, что он собирался сказать.

— Я помогу тебе, Стэн, — спокойно прервала Кори. — Я продолжаю нести ответственность за того пациента независимо от того, что произошло наверху, в операционной. Более того, если тебе будет от этого легче, то еще до того, как я узнаю, что же там все-таки случилось, я дам расписку: окажись я опять в подобных обстоятельствах, я снова сделаю то же самое.

— Я сейчас не об этом, — в свою очередь, прервал ее Стэн. — Произошел несчастный случай.

Кори едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— Ну конечно, чем же еще можно удивить врача, работающего в этих стенах?!

Однако она тут же осеклась, взглянув в лицо своего коллеги, выражавшее неподдельное горе. Кори осторожно спросила:

— Так что же это за несчастный случай?

— Нам позвонили из Акапулько…

В одно мгновение Кори почувствовала себя пациентом, у которого разрезали грудь, чтобы сделать операцию на сердце, а потом забыли зашить разрез. Она слышала слова Стэна, но не понимала их смысла.

— Ваш муж, доктор Виатт, стал жертвой авиакатастрофы, — тихо произнес Стэн.

«Нет!» Сначала это слово зазвучало в мозгу Кориандр, затем она тихонько прошептала его, потом, встряхнув головой, произнесла громче:

— Нет!

Волосы Кори хлестали ее по щекам, шее, подбородку.

Нет. Глядя на Стэна огромными испуганными глазами, полными слез, Кори все-таки выдавила из себя всего один вопрос:

— Он жив?

Доктор глубоко вздохнул и наклонился в ее сторону.

— Человек, звонивший из Акапулько, назвался Жоржем Видалом и сказал, что он — ваш деверь…

Но это был не ответ.

— Он жив? — снова прошептала Кориандр.

— Он мертв, Кори. Увы, ваш муж мертв…

Наверное, это закричал кто-то другой. Этот душераздирающий вопль просто не мог вырваться из ее груди. Она ведь сталкивалась с насильственной смертью каждый день. Разве это значит, что сама она и ее близкие должны быть застрахованы от подобных вещей? Господи, разве Стэн забыл, что Кори — одна из тех, кто помогает ликвидировать последствия катастроф, а вовсе не из тех, кто принимает в них непосредственное участие? Дотронувшись до руки Стэна, Кори начала спокойно и рассудительно объяснять ему, почему ничего подобного не может быть. Издали этот разговор выглядел вполне нормальным, если только не вслушиваться в то, что говорила Кори.

— Как вы не понимаете, ведь мой муж полетел в Акапулько, чтобы встретиться с одним человеком. А тот должен был помочь ему выпутаться…

Кори казалось, что, если она сумеет спокойно и рассудительно все объяснить, Стэн поймет, что произошла ужасная, чудовищная ошибка. Если она будет держать себя в руках, то сумеет убедить его начать все сначала и перейти к обсуждению смерти вчерашнего пациента. Ведь Стэн пришел сюда именно за этим.

— Разве вы не понимаете? — умоляюще повторяла Кори. — Ведь если бы что-нибудь случилось, кто-то позвонил бы…

— Я и пытаюсь объяснить вам, Кори, что нам позвонили. Позвонил ваш деверь, Жорж Видал.

— Ну, пожалуйста, Стэн. — Теперь Кори душили слезы. — Пожалуйста, не говорите так, возьмите свои слова обратно!

Но как, как могла она объяснить, что все это было ошибкой? Для этого надо было рассказать им, каким живым был Дэнни, когда держал ее утром в своих объятиях. Когда это было? Вчера? Или позавчера? С тех пор, как она отправилась на дежурство, а Дэнни улетел в Акапулько, прошло сорок три часа. К сожалению, она не могла рассказать Стэну, как они всю ночь напролет занимались любовью, как Дэнни засыпал в ее объятиях, а потом просыпался, и все начиналось сначала. Кори не могла рассказать и того, как шевелились губы ее мужа, повторявшего во сне, как сильно он ее любит. Дэнни твердил ей слова любви до тех пор, пока она не отправилась в больницу. Он говорил еще, что Кори дала ему жизнь, что благодаря ей его существование приобрело смысл. А Кори отвечала, что это он подарил ей мужество, наполнил ее жизнь радостью, и что это он стал ее наваждением, в то время как для него она была всего лишь его слабостью.

— Мне очень жаль, Кори. О Господи, мне действительно очень жаль. — В голосе Стэна звучали слезы.

Это действительно был конец. Только сейчас до Кори стало наконец доходить, что ей нечего больше сказать; что остается только повторять про себя бесконечное количество раз: «Он мертв, Дэнни мертв, мой муж мертв», — чтобы понять смысл произошедшего. И все. Очень просто. Вот только она никак не может понять, как это Дэнни вдруг перестал быть красивым, здоровым мужчиной и превратился в эти самые слова: «Он мертв, твой муж мертв…» И никаких, никаких врачебных заключений, никто не подошел к каталке и не спросил: «Этот парень — кандидат в покойники, док?» Просто мертв — и все. Кори никак не могла понять, как могло это случиться именно с Дэнни, с Дэнни, на долю которого выпали такие страшные жизненные испытания и который, преодолев их, сумел начать все сначала.

Видимо, ассистенты Стэна тоже прошли за загородку, потому что теперь один из них щупал ее пульс, а другой как раз говорил Стэну о том, что нельзя позволять Кори садиться сегодня за руль — кто-то должен отвезти ее домой. И плачущая Лотти тоже была здесь. Как странно, думала Кори, такие вещи обычно происходят не здесь, а в приемном покое, и не с ней, а с другими людьми, с родственниками пострадавших, и пострадавшими всегда были чужие мужья, а не ее Дэнни.

Решено было, что Лотти отвезет подругу домой, побудет с ней столько, сколько понадобится, и поможет все организовать. Конечно, Кори прекрасно знала, что надлежит делать и как себя вести в подобных обстоятельствах — после того, как внезапно (или даже не так уж внезапно) уходит из жизни человек. Придется заказывать билеты на самолет, паковать чемоданы. Надо позвонить в Акапулько Жоржу, в Буэнос-Айрес отцу. Странно, но все люди, в которых так нуждалась сейчас Кори, были за пределами страны, а Дэнни, она никак не могла в это поверить, Дэнни не было в живых.

Когда Кори вышла в коридор, рядом с Лотти стоял какой-то незнакомый мужчина. Глаза Кори снова наполнились слезами, которые медленно покатились по ее щекам. Кори невольно прикрыла руками живот, словно защищая от всего происходящего своего будущего ребенка. Лотти представила незнакомого мужчину:

— Кори, это — Адам Сингер из окружной прокуратуры.

Кори мельком взглянула на мужчину лет сорока. Она успела отметить, что у мистера Сингера были добрые глаза. Лотти вопросительно смотрела на Сингера, ожидая, что он объяснит цель своего визита, о которой она, точно так же, как Кори, не имела ни малейшего представления.

— Миссис Видал, — начал Сингер. — Я прошу извинить меня за то, что не созвонился с вами заранее. Но дело в том, что мне необходимо срочно связаться с вашим мужем. Все, что я смог выяснить, это то, что сейчас он в Мексике. Надеюсь, что вы не откажетесь дать мне номер его телефона.

Кори увидела обескураженное выражение лица подруги.

— Так вы ничего не знаете? — спросила Лотти.

Но Кори было просто необходимо произнести это самой, она должна была пройти через это испытание.

— Мой муж мертв, — громко сказала она.

Мистер Сингер побледнел.

— Что-о?

Лотти обняла подругу.

— А в чем, собственно, дело? — спросила она у Сингера.

Адам Сингер лишь смущенно покачал головой.

— Даже не знаю, как теперь сказать об этом. Я должен был вручить ему повестку для явки в суд в качестве свидетеля. В этом деле тридцать четыре случая подделки банковских счетов и множество других обвинений. Речь идет об исчезновении пятидесяти с лишним миллионов долларов из банка «Интер федерейтед».

 

5

Отец держал Кори за руку. Они стояли посреди пыльного дворика рядом с моргом «Санчез» в городке Чилпанцинго, Мексика. Палмер Виатт щурился от яркого солнечного света, заливавшего дворик.

— Кори, я прошу тебя, не входи туда, девочка моя, тебе не надо смотреть на весь этот ужас, — убеждал дочь мистер Виатт.

Кори медленно повернула голову. Лицо ее было абсолютно безжизненным, и только в глазах застыло странное выражение: они, казалось, говорили: «Спокойно, Кори, все эти люди просто не знают, о чем говорят. Дэнни Видал никогда просто не мог позволить себе покинуть этот мир, превратившись в кровавое месиво».

— Я должна опознать Дэнни сама, — твердо сказала Кори. — Если я не сделаю этого, то никогда не смогу поверить в его смерть.

— Но я настаиваю: не надо так истязать себя, — умолял мистер Виатт. — Твой деверь сам обо всем позаботится. Ведь все равно ты ничего уже не сможешь сделать для Дэнни — все кончено.

Палмер Виатт был по-прежнему красив и элегантен, хотя темные волосы его начали седеть, в его глазах была одна боль, которую он испытывал, видя страдания своей единственной дочери.

— Не все, — прошептала Кори.

«Просто Дэнни нет сейчас рядом», — мысленно добавила она.

— Я не могу этого позволить, — стоял на своем Палмер, стирая кончиком пальца крупную прозрачную слезу со щеки дочери. Кори внимательно взглянула на отца. Несмотря на свою ненависть к Дэнни, Палмер пришел в трудную минуту.

— Я люблю тебя, Кори. Все эти три года я думал о тебе каждый день и все время волновался, в порядке ли ты.

— Я была не просто в порядке, отец, я была счастлива. Я любила Дэнни. Я и сейчас люблю его.

Мистер Виатт выглядел по-настоящему несчастным.

— Я все отдал бы только за то, чтобы не видеть твоих страданий, — сказал он. — Чтобы все это никогда не случилось.

— Как я не хотела, чтобы он уезжал на этот уик-энд! — В голосе Кори дрожали слезы. — Я даже сказала, что не пойду на дежурство, если он останется. Но Дэнни сказал, что все равно меня некому будет подменить в больнице.

Палмер нежно прижал дочь к себе.

— Кори, ты не должна обвинять себя в том, что случилось. У меня просто сердце разрывается оттого, что все это выпало на твою долю.

Он погладил Кори по волосам.

— Это выпало не на мою долю, отец, это выпало на долю Дэнни. Представь только, что пришлось пережить ему. — Кори душили слезы.

Палмер нежно гладил рыдающую у него на плече дочь.

— Пройдет время, малышка, и ты справишься с этим, переживешь это, я обещаю тебе…

Кори не могла поверить отцу. Ведь ей никогда так и не удалось забыть ничего из того, что было связано с Дэнни Видалом. Кори помнила до мельчайших подробностей и то, как они в первый раз занимались любовью. Помнила все как вчера. Это было в номере элегантного, хотя и немного выцветшего от времени отеля «Тропезон». Кори до сих пор ощущала запах одеколона Дэнни, видела, как он выходит из ванной, завернувшись в полотенце, подходит к ней и обнимает ее. В ушах все еще звучали слова, которые сказал ей Дэнни, прежде чем они легли тогда в постель: «Я никогда не отпущу тебя, Кори. Ты моя навсегда».

Голос отца вернул Кори к реальности.

— Твой муж был своего рода фаталистом, Кори. Это было ясно уже тогда, давно, в Буэнос-Айресе, когда он, участвуя в борьбе против хунты, был абсолютно уверен, что с ним ничего не может случиться.

Кори высвободилась из объятий отца.

— А ведь он тогда оказался абсолютно прав. Дэнни в то время действительно вышел невредимым из всех испытаний, и все это только ради того, чтобы так нелепо погибнуть в этой катастрофе.

Кори снова начали душить слезы.

— Я все время благодарю Бога за то, что тебя не было в этом проклятом самолете.

— Это судьба.

Теперь Кори вспомнился разговор с Дэнни в тот последний день.

Он весьма скептически тогда отнесся к ее словам о том, что судьбы людей начертаны на звездах. Ведь в этом случае все узники Аушвица и Пуэсто Васко должны были родиться под одним знаком зодиака. «И все пассажиры разбившегося самолета», — подумала теперь Кори.

— Я все время задаю себе один и тот же вопрос, — продолжал Палмер. — Не было ли у Дэнни врагов, способных все это подстроить?

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — тихо сказала Кориандр. — Как ужасно думать об этом…

— Сейчас трудно что-нибудь предполагать, — продолжал Палмер. — Ведь Дэнни видел демонов везде и всюду, всю жизнь упрямо считая, что, если человек не готов рисковать жизнью ради дела, которому Дэнни посвятил жизнь, этот человек — враг.

Кори медленно повернулась к отцу.

— Так, значит, тогда, в Буэнос-Айресе, ты тоже был одним из таких «врагов»?

Кори тогда даже не приходило в голову задуматься о таких вещах.

— Я был в совершенно невозможной ситуации… — пробормотал Палмер Виатт.

Кори закусила губу, попыталась сдержать новый поток слез.

— Что ж, возможно, если бы ты защитил его тогда, все было бы по-другому, — сказала она.

— Тогда ты бы осталась со мной? — спросил Палмер.

— Как же я могла остаться с тобой, если Дэнни уже уехал?

— Я часто обвиняю себя…

— Сейчас уже поздно это делать.

— Что ты имеешь в виду?

— Я жду ребенка, — безо всякой связи с темой разговора вдруг сказала Кори.

Палмер отреагировал на эту новость именно так, как и предполагала Кори — словно речь шла о еще одной смерти, а не о зародившейся внутри нее жизни.

— И что ты собираешься делать? — в ужасе прошептал он.

— Любить своего ребенка, — просто ответила Кори.

— Бедная, бедная моя Кори, сколько тебе придется перенести, совсем одной.

— Не совсем одной, — поправила она отца.

— Мне не надо было посылать тебя в Кордову, — грустно сказал он.

— Это — лучшее, что ты сделал для меня в этой жизни, папа, — тихо произнесла Кори. — Ведь там я встретила Дэнни.

На огромном поле недалеко от университета Буэнос-Айреса была проведена карательная акция — расстреляны сотни людей. Правительство генерала Виделы утверждало, что эти люди были мятежниками, которые содержались в тюрьме Вилла Девото и учинили там беспорядки. В результате погибло множество солдат и мирных граждан. Однако представители левых сил утверждали, что на этом поле были расстреляны desaparecidos — люди, считавшиеся пропавшими без вести, в то время как на самом деле их нелегально содержали в Вилла Девото. Реакция Вашингтона на эти события была несколько неожиданной. Тогда, видимо, не решились дразнить хунту из-за неблагополучного положения в других регионах земного шара. Именно в это время исламские фундаменталисты угрожали свергнуть проамериканское правительство шаха Ирана, и казалось нецелесообразным создавать еще один очаг антиамериканских настроений, которые, впрочем, и без того усилились в Аргентине. В той обстановке посол США Палмер Виатт и решил забрать свою дочь из университета Буэнос-Айреса и перевести ее в университет Кордовы, где, как ему казалось, было гораздо спокойнее.

В Кордове, одном из старейших городов Аргентины, было множество церквей, часовенок и обителей, основанных еще иезуитами, францисканцами и кармелитами.

Самому университету покровительствовали иезуиты. В районе преобладало сельское хозяйство. Что же касается топографии — кругом простирались пампасы и невысокие скалистые горы с редкими островками зеленых равнин. К сожалению, Палмер Виатт не знал, что университет Кордовы является центром антиправительственного движения и штабом партизанских групп левого толка, называвших себя «монтонерос». Однако со стороны Кордова казалась тихой заводью по сравнению с повседневными ужасами Буэнос-Айреса. В течение месяца после расстрела узников Вилла Девото жизнь Кориандр в Кордове действительно была абсолютно спокойной, лишенной каких-либо событий.

Кориандр сидела в небольшом кафе (boliche) около университета и слушала, как ее знакомый Эрнандо играет на bandoneon. Остальные студенты под его аккомпанемент танцевали танго. Неожиданно Эрнандо перестал играть, и в тот же момент Кори заметила, что к ее столику подходит один из студентов. Она не сразу поняла в чем дело. Подойдя к Кори, юноша плюнул ей в лицо.

— Фашистка, gringa, — крикнул он.

К парню присоединились еще несколько студентов. Следуя библейскому завету, а скорее просто не понимая, что происходит, Кори подставила обидчикам другую щеку, но и в нее тут же плюнули. Буквально за несколько секунд кафе превратилось в самый настоящий бедлам — все повскакивали на стулья, выкрикивая самые разнообразные политические лозунги, орали, толкались. Эрнандо соскочил со сцены и попытался пробраться к Кориандр. В этот момент в кафе вошел один из университетских профессоров в сопровождении двух иезуитов. Оценив обстановку, они не стали даром терять времени. Один из монахов пустился усмирять бушующую толпу, скручивая одних и призывая к мирному диалогу других, его товарищ, взобравшись на стол, пронзительно свистел в два пальца. Профессор же быстро пробрался к зажатой в дальнем углу Кориандр.

— Пойдемте со мной, — произнес он по-английски с мягким аргентинским акцентом.

Кориандр сразу же узнала профессора экономики. Не дожидаясь ответа, профессор схватил Кориандр за руку и потащил к выходу. Вскоре они оказались на небольшой, мощенной камнем площади перед кафе.

— Вы вся дрожите, — сказал профессор.

Каким-то непостижимым образом именно эта фраза положила начало их отношениям.

Стянув с себя свитер, профессор накинул его на плечи Кориандр.

— Почему вы всегда так далеко сидите на моих лекциях? — спросил он.

— Наверное, потому, что боюсь, что другим не будет за мной видно, — пошутила она, удивленная тем, что профессор вообще ее помнит. И затем добавила, как будто это и так не было видно: — Я ведь высокая.

Профессор улыбнулся.

— Скажите, не будет ли это поводом для международного конфликта, если я приглашу вас в свой кабинет выпить немного мате?

Кориандр удивилась еще больше — оказывается, он знает и это.

— Откуда вы знаете, кто я? — спросила она.

— Все знают, кто вы, — улыбнувшись, ответил профессор. — Такие новости распространяются здесь очень быстро.

Он взглянул прямо в глаза Кориандр.

Неожиданно девушку осенило.

— Значит, они напали на меня из-за отца? — спросила она.

Взяв Кориандр за руку, профессор повел ее в свой кабинет, находившийся в здании факультета общественных дисциплин.

— Просто мы все здесь очень остро реагируем на несправедливость, — сказал он.

Кориандр резко остановилась и взглянула на профессора.

— Но при чем тут я?

— Вы ведь — дочь своего отца.

— А в чем они обвиняют моего отца?

— В попустительстве несправедливости. — Взгляд темных глаз этого человека буквально жег Кориандр. — А вы разве никогда не были фанатично преданны какой-нибудь идее?

Кориандр почувствовала, что краснеет.

— Не уверена, что мои понятия о преданности идее допускают жестокость и насилие, — сказала она.

Шагающий рядом профессор внимательно изучал ее.

— А знаете ли, пожалуй, вас нельзя назвать красивой в обычном смысле этого слова, — вдруг произнес он.

Удивление боролось в Кори с раздражением.

— А какое это имеет отношение ко всему остальному? — недоуменно спросила она.

Ответ профессора Видала и на этот вопрос не грешил избытком логики и здравого смысла.

— Если бы вы не были столь привлекательны, я подошел бы к вам еще месяц назад.

— Я вас не понимаю…

— А так пришлось дожидаться момента, когда вам потребовалась помощь.

— Но откуда вы знали, что такой момент должен наступить? — спросила Кориандр, чувствуя, как у нее невольно перехватывает дыхание.

— Это всего лишь был вопрос времени. Рано или поздно вы попали бы в сложное положение или же оно само нашло бы вас. — Профессор улыбнулся. — Спасая вас от разъяренной толпы, я был уверен тем не менее, что не получу от ворот поворот.

Что-то в словах этого человека коробило Кориандр, как-то странно тревожило, беспокоило ее.

— Означает ли все это, что ваши радикальные взгляды на несправедливость не вполне соответствуют вашей сексуальной ориентации?

На этот раз остановился Дэнни. Восхищенно взглянув на Кориандр, он произнес:

— Браво, сеньорита Виатт. Что ж, возможно, вы не очень красивы, зато определенно умны. — Он снова взял Кориандр за руку. — Хотя не следует особенно удивляться этому факту, если вспомнить, что у вашего отца хватило ума пережить целых три американских правительства.

— Интересно, за какое же из этих правительств мне плюнули сегодня в лицо? — спросила Кориандр, в упор глядя на профессора.

— У нас еще будет время обсудить эти причины, — ответил Дэнни, поправляя свитер на ее плечах.

Кориандр отстранилась.

— То, что только что произошло, нельзя оправдать ничем.

— Если вы не готовы понять, чем вызваны злоба и страх этих людей, то вы никогда не поймете причин происходящего на моей несчастной родине.

— Вся эта сцена была бесполезна и направлена не по адресу. Это ведь никого не помогло спасти…

— Зато это ярко демонстрирует, с какой взрывоопасной ситуацией мы имеем дело.

— А если бы всех этих молодчиков погрузили в машину и отправили в тюрьму?

— Это было бы еще одним проявлением проклятья, тяготеющего над этой страной.

— Нет, — возразила Кориандр. — Это было бы проявлением еще одной чудовищной глупости. Ведь причиной их ареста послужила бы я, а моя вина всего лишь в том, что я — дочь своего отца.

— Какой бы ни была причина, еще несколько невинных жертв исчезли бы в подвалах хунты.

— А вы собираетесь жертвовать человеческими жизнями, чтобы получить доказательства их несправедливости?

— Я не могу диктовать людям, что они должны думать и чувствовать. Я здесь только для того, чтобы поддержать их.

— Видимо, на этом кафе повесят мемориальную доску, а возможно, и улицу назовут в честь сегодняшнего происшествия. А любопытным туристам будут объяснять, что именно здесь плюнули в лицо дочери американского посла и устроили драку, в которую пришлось вмешаться полиции.

— Что ж, это лучше, чем если инцидент останется незамеченным.

— Лучше — спасать реальные человеческие жизни, чем плодить мучеников.

— Чисто американский прагматизм. — Профессора явно забавлял этот спор. — Возможно, вам стоило бы заняться изучением абстракций и символов.

— В смерти нет ничего ни абстрактного, ни символического. Поэтому когда ради абстрактной злости и символического гнева жертвуют человеческими жизнями, это — еще одна победа хунты.

— Тот, кто не принимает активного участия в борьбе, всегда крайне подозрителен. Вы ведь понимаете, что у хунты везде свои шпионы.

— А может, все-таки не стоит считать верность идее генетической чертой, присущей человеку с рождения? — Глаза Кориандр гневно сверкнули.

Профессор посмотрел на нее с молчаливым восхищением.

— И почему вы молчали раньше?

— Вы полагаете, аудитория стала бы аплодировать мне стоя?

Профессор улыбнулся.

— А почему вы ни разу не пришли ко мне? Здесь прекрасно меня знают…

— Но ведь и меня, судя по всему, здесь тоже очень хорошо знают.

— Ничего, сеньорита Кориандр Виатт, — сказал он. — Мы потеряли всего месяц. Месяц из долгой человеческой жизни. Это не такая уж большая потеря.

Итак, этого человека звали Дэнни Видал, и он преподавал экономику в университете Кордовы. Хотя, разумеется, главным занятием Дэнни было свержение хунты. Он был одним из лидеров монтанерос.

Не только во время лекций, но и после них, ораторствуя в каком-нибудь кафе, он бросал вызов и высмеивал своих врагов. Иногда он всячески помогал студентам как можно лучше продемонстрировать полученные знания, но бывало и так, что он доводил их до слез, придираясь к каждому слову в ответе.

Дэнни вовсе не был красив, но его чувственность и мужественная внешность бросались в глаза. Хотя, если кто-то пытался сойтись с ним ближе, чем ему хотелось, Дэнни немедленно прятал свой бурный темперамент под маску равнодушия. Дэнни был примерно одного роста с Кориандр, у него были широкие плечи и узкие бедра, очень выразительные черты лица, руки на удивление крупные для человека его комплекции. Он был смугл и темноволос, и лишь кое-где в его густых черных волосах пробивались седые прядки. Кориандр подумала, что когда Дэнни совсем поседеет, то будет выглядеть очень солидно. Неизвестно было, однако, доживет ли он до этого времени. Мягкий голос Дэнни с легким аргентинским акцентом был голосом, словно предназначенным соблазнять женщин. У Дэнни Видала была репутация человека, который ничего в этой жизни не пропускал и ничего не отрицал. Что касается отношений с женщинами, то было известно, что занять место в его сердце гораздо труднее, чем в его постели. Это делало профессора еще более загадочным.

Например, всем было известно о связи Дэнни Видала с Алисией Морена. В мужчине, спавшем с женщиной, впоследствии расстрелянной хунтой, было нечто непостижимо привлекательное. Тем более что женщина эта пострадала за свои левые взгляды и была известной красавицей-актрисой. Связь с такой женщиной делала Дэнни еще более желанным для большинства девушек, с которыми ему приходилось сталкиваться. Алисию Морена арестовали по обвинению в подрывной деятельности прямо на сцене драматического театра Буэнос-Айреса. Что ж, в одном они были правы — Алисия действительно боролась за свержение хунты. Два с половиной месяца никто ничего не знал о судьбе несчастной женщины. Когда же слуги режима решили, что она может им пригодиться только для того, чтобы показать на примере, что бывает с теми, кто борется с правительством, ее, избитую, изнасилованную, едва живую, выбросили на ходу из «форда-фалькона». Несчастная умерла на руках Дэнни Видала. Тем же вечером во время тайного собрания Дэнни произнес прочувствованную речь о том, что все, любившие Алисию, по крайней мере знают, что с ней произошло, чего нельзя сказать о тысячах других аргентинцев, которые так никогда и не узнают, что случилось с их друзьями, семьями, любимыми…

Когда они пришли в кабинет Дэнни, он жестом указал Кориандр на стул, а сам занялся приготовлением мате — национального аргентинского чая с травами, который заваривают в выдолбленной тыкве и пьют через специальную соломинку. Приготовив заварку, Дэнни подвинул стул и сел рядом с Кориандр. Отпив немного, он передал соломинку девушке.

— Теперь вам теплее? — спросил Дэнни.

Кориандр кивнула, внимательно глядя ему в лицо.

— Так объясните же, почему антиамериканские настроения непременно должны быть направлены против членов семьи Виатт? — напомнила она.

Когда Дэнни заговорил, голос его показался Кориандр усталым.

— Когда выбрали Картера, все мы надеялись, что американцы изменят свою политику в отношении нарушения прав человека в Аргентине. А потом, когда не последовало никаких изменений политического курса и вашего отца снова назначили послом, оказалось гораздо проще обвинять в этом его, а не безликих, никому не ведомых бюрократов из Вашингтона…

— А вам не приходило в голову, что моего отца оставили здесь только потому, что он вхож во многие дома аргентинских политиков, закрытые для всех остальных? — Кориандр не узнавала собственного голоса.

— Вы говорите о людях хунты или о их жертвах?

— И о тех, и о других.

— Непохоже, что вашего отца интересовали жертвы…

— Это неправда.

— Но он ведь не сделал ни одного официального заявления против бесчисленных актов насилия…

— Только потому, что он не может говорить от собственного имени. Он обязан действовать только с одобрения Вашингтона.

— Вот мы и подошли к еще одному интересному вопросу — а почему же Вашингтон не выступит против хунты?

Дэнни внимательно смотрел на девушку.

— Разве у вас нет знакомых, которые могли бы вам это объяснить? Например, из госдепартамента? — спросила Кориандр.

— Обещания, сплошные обещания — вот все, что мы получаем от наших добрых друзей из Вашингтона. Вот почему мы пытались связаться с вашим отцом. К сожалению, до него невозможно добраться.

Неожиданно Кориандр пришла в голову интересная мысль.

— А вы действительно хотели бы встретиться с моим отцом? Если так, вы можете пойти вместе со мной в посольство на рождественский прием.

— Это что — официальное приглашение? — насмешливо спросил Дэнни.

— Да, — почти прошептала Кориандр, вдруг ужаснувшаяся тому, что наделала, — как могла она пригласить этого человека в посольство, даже не спросив разрешения у отца?

Дэнни несколько секунд внимательно изучал ее лицо.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Но при одном условии.

— И что же это за условие?

В глазах Дэнни появился озорной блеск.

— Вы будете танцевать только со мной и сами представите меня отцу.

— Но это уже два условия.

Дэнни улыбался, не сводя взгляда с губ девушки. Кориандр поежилась.

— Вам что, опять холодно? — спросил Дэнни.

Девушка молча покачала головой.

Дэнни прошел в другой конец комнаты, зажег несколько свечей, стоявших на письменном столе. Снова сел рядом с Кориандр, в опасной близости от нее. Он легонько коснулся щеки девушки.

— На что вы хотели бы поспорить, что я уже успел в вас влюбиться?

— Проиграете… — прошептала Кориандр.

— Я никогда не проигрываю.

Наклонившись к Кориандр, он прижался губами к ее губам и почти сразу же отстранился. Кориандр закрыла глаза, ожидая продолжения. Когда же продолжения не последовало, она вновь приоткрыла глаза и увидела, что Дэнни Видал смотрит на нее с нежностью и желанием. Он снова поцеловал девушку, на этот раз уже более страстно и настойчиво. У Кориандр кружилась голова.

— Что со мной происходит? — прошептала она, когда губы их разомкнулись.

— Пока я рядом с вами, мисс Кориандр Виатт, с вами никогда ничего плохого не произойдет. Я обещаю…

Дэнни Видал, в общем, сдержал свое обещание, но только он так редко был рядом, что вряд ли можно было на него рассчитывать.

К Рождеству генерал Видела приказал отправить в тюрьмы еще две тысячи мирных граждан, Палмер Виатт устроил в посольстве шикарный праздничный прием, а Кориандр Виатт стала любовницей Дэнни Видала.

Той весной женщины в белых косынках пикетировали Плаза де Майо — одну из центральных площадей Буэнос-Айреса. Каждая держала перед собой плакаты с именами своих пропавших без вести детей и внуков. «Где они? — спрашивали они. — Где они, где наши дети?»

Женщины, проходя под окнами Каса Росада, которые выходили прямо на площадь, пытались привлечь к себе внимание заседавших в здании генералов. Вспоминая потом эти пикеты, Кориандр говорила, что Плаза де Майо напоминала тогда скорее стационар для приходящих больных, чем место встречи всех несчастных, так или иначе пострадавших от ужасов режима. К тому времени Кориандр уже пыталась помогать Дэнни Видалу в его борьбе за свержение хунты. Она размножала листовки и списки исчезнувших студентов, а иногда просто подавала кофе на собраниях заговорщиков.

А летом Дэнни неожиданно объявил, что оставляет работу в университете и отправляется в Буэнос-Айрес, где ему предложили возглавить банк «Кредито де ла Плата». Незадолго до этого он как бы между прочим сообщил Кори, что в их отношениях пора поставить точку.

— И помни, пожалуйста, — сказал Дэнни на прощание, — я всегда любил тебя, Кори, и буду любить.

После отъезда Дэнни ни разу не дал о себе знать. На звонки Кори никто не отвечал, ее письма возвращались нераспечатанными.

К осени до Кори дошли слухи, что правительство закрыло банк, директором которого стал Дэнни, и арестовало всех руководителей по обвинению в мошенничестве. Банк был создан для отмывания денег монтанерос. Дэнни удалось скрыться. Ходили слухи, что он перебрался на Кубу, но точно никто ничего не знал. Или не хотел говорить.

Спустя несколько лет, в восемьдесят четвертом году, Кори Виатт переехала в Бруклин. Она была уже вполне приличным специалистом и привезла с собой из Кордовы отвращение к человеческим страданиям и разбитое сердце. Кори по-прежнему любила единственного мужчину в своей жизни — Дэнни Видала. Не то чтобы ей не понравилось работать в Бруклинской больнице. Здесь было совсем неплохо. К тому же здесь, в Бруклине, если в тебя плевали, можно было что-то предпринять в ответ, а не сидеть, не решаясь самой плюнуть в обидчика.

Сейчас, направляясь к длинному невысокому зданию морга с оштукатуренными стенами, Кори будто чувствовала на губах вкус поцелуев Дэнни, будто видела перед собой его улыбку, которая всегда рождалась в уголках его губ, — о, сколько раз целовали они Кори! Его улыбка обнажала безукоризненно белые зубы. «Это чтобы лучше тебя скушать, дитя мое»…

Высоко подняв голову, с рассыпанными по плечам волосами, нахмурив брови за темными стеклами очков и глядя прямо перед собой, Кори Виатт шла прямо к аду, где в нескольких емкостях на огромном столе — о Боже, это видение все время стояло у нее перед глазами — лежало разорванное на мелкие кусочки тело Дэнни, которое ей предстояло опознать и забрать. Кори с трудом сдерживала рыдания.

— Мне не надо было посылать тебя в Кордову, это была плохая затея, — повторил Палмер Виатт.

— Ужасная идея, — согласилась Кори. По щекам ее снова побежали слезы. Остановившись, она положила голову на плечо отца.

У дверей морга лаяли собаки. Несколько мужчин поздоровались друг с другом с совершенно беззаботным видом, словно они находились не перед моргом, а где-нибудь в ресторане на Авенида Корриентас в Буэнос-Айресе. К Кори и Палмеру направился сутулый мужчина в сером костюме с профессионально-соболезнующим выражением на лице.

— Буэнос диас, сеньора Видал, — сказал он, подойдя поближе. — Я — Энрике Санчес, владелец похоронного бюро Чилпанцинго.

Санчес протянул Кори костлявую руку, которую она предпочла не пожимать. Стараясь загладить нелюбезность дочери, Палмер Виатт энергично потряс руку Санчеса своей холеной рукой, привыкшей за многие годы дипломатической карьеры отвечать на ничего не значащие и никому, в сущности, не нужные рукопожатия.

— Я — Палмер Виатт, отец сеньоры, — объяснил он владельцу похоронного бюро. — Думаю, вы понимаете, каким шоком стала для нас всех эта катастрофа. Я прошу вас, насколько это возможно, свести к минимуму все бюрократические процедуры.

— Я уже говорила с кем-то из ваших служащих, — словно очнувшись, произнесла Кори.

— Да, с вами говорил Анунцио, наш клерк.

— Он сказал, что опознавать, в общем-то, почти нечего, — сказала Кори, невольно содрогнувшись от собственных слов.

Санчес взглянул на Палмера и снова повернулся к Кори.

— Это правда, действительно почти нечего, — грустно сказал он.

Кори опять начала дрожать. Дрожь от кончиков пальцев распространялась по всему телу. Кори было холодно. Невыносимо, чудовищно холодно. Ей страстно хотелось одного — чтобы сильные руки Дэнни обняли ее за плечи и прогнали, навсегда прогнали этот холод.

— Я очень прошу вас, сеньор Санчес, пожалуйста, — глубоко вздохнув, сказала Кори. — Вы должны мне объяснить.

Санчес заговорил удивительно быстро, словно ему хотелось побыстрее избавиться от имеющейся у него информации и перейти к следующей стадии процедуры.

— Видите ли, катастрофа произошла ночью, а в этом районе бродят волки… И, конечно, местные крестьяне… — Мужчина пожал плечами. — Обломки самолета были разбросаны в радиусе пятидесяти миль, так что, сами понимаете, что касается бумаг и багажа, их было практически невозможно обнаружить.

Кори казалось, что она медленно, но верно, шаг за шагом погружается в безумие.

— Так что же тогда осталось, что я должна опознать? — дрожащим голосом спросила она.

Палмер крепко прижал Кори к себе.

— Дорогая, прошу тебя, не надо…

Но Кори не обратила ни малейшего внимания на слова отца.

— Ответьте же, мистер Санчес, — потребовала она.

Владельцу похоронного бюро было явно не по себе под взглядом Палмера Виатта.

— Нельзя начинать детальное расследование до тех пор, пока не будут установлены личности погибших.

Чуть замявшись, Санчес продолжал:

— Видите ли, сеньор Жорж Видал уже опознал некоторые фрагменты тела, но нам нужен еще один человек, чтобы… — Он снова замялся. — Мы надеялись, что сеньора Видал могла бы… — Санчес беспомощно поднял глаза к небу.

Все это страшный сон. Однако все происходило именно так, как предполагала Кори.

— Мой голос решит исход голосования, да? — В голосе Кори зазвучала горькая ирония. Действительно, как просто: белый шар — черный шар.

— Если бы вы могли, — с облегчением воскликнул Санчес.

Палмер попытался что-то сказать, но Кори снова прервала отца.

— Кому принадлежит эта идея, сеньор Санчес? — вежливо спросила она.

— Это идея Жоржа Видала. Видите ли, сеньора Виатт, у нас там семьдесят пять фунтов останков, которые мы разделили на три части и поместили в три отдельные емкости. В подобных случаях единственный способ опознать жертву — это действовать методом исключения.

Если бы Кори могла посмотреть на всю эту ситуацию со стороны, то она, пожалуй, показалась ей достаточно интересной с профессиональной точки зрения. Весьма оригинальная идея — разделить перемешавшиеся останки трех человек на три части — два пилота и один пассажир, ее муж. А если их случайно поделили на неравные части, то всегда можно сослаться на то, что при жизни все они тоже имели разный вес. Кори слушала и двигалась почти машинально.

— Сеньор Санчес, я ведь врач, — сообщила она, хотя сейчас это не имело особого значения: Кори все равно была абсолютно неспособна взглянуть на ситуацию со стороны, как обычный врач. — Так как же все-таки я пойму, что в этой катастрофе погиб именно мой муж, если нет ни фрагментов скелета, ни зубов, ни отпечатков пальцев?

С силой втянув в себя щеки, Кори прикусила их зубами. Через несколько секунд она почувствовала вкус крови во рту. И тут же вспомнила, как однажды они с Дэнни целовались так долго и исступленно, что наконец почувствовали вкус крови друг друга.

— У нас есть одна довольно целая часть тела, — почти прошептал Санчес.

Кори захотелось крикнуть в лицо этому человеку: «И что же это за часть тела? Какие именно части тела нужны для того, чтобы с твоей противной рожи никогда не слезла эта высокомерная сочувственность человека, у которого всегда есть то, что требуется клиенту, — будь то глазетовый гроб или части тела, необходимые для опознания?!»

— И какая же это часть тела? — с трудом выговорила она.

Палмер снова открыл было рот, все еще надеясь взять ситуацию под свой контроль, но Кори опять не дала ему произнести ни слова.

— Так что же это за часть тела? — В голосе ее явственно зазвучали истерические нотки.

— Торс, — запинаясь, промямлил Санчес. — Единственное, что не было разорвано на куски…

«Хочу тебя, люблю тебя, ты нужна мне…» Как же, черт побери, так получилось, что Дэнни улетел в Акапулько на частном самолете, а оказался в частном морге?

— Так, значит, я должна опознать его по торсу? — переспросила она.

— Да… м-м-м… да, — бормотал незадачливый похоронщик. — Насколько мне известно, сеньор Жорж Видал договорился о кремации, так что, как только вы подтвердите опознание…

— Что-о-о?!! — не выдержал Палмер Виатт.

— Кремация? — удивленно переспросила Кори. Она была уверена, что ослышалась.

— Только чтобы свести к минимуму бюрократические процедуры, — беспомощно забормотал Санчес. — Видите ли, ваш муж ведь иностранец, а в этом случае возникают определенные сложности… Придется заполнить множество бумаг, чтобы разрешили вывоз тела… — Он пожал плечами. — А пепел — это… это…

— Это ничто, — продолжила Кори.

Она была уже на грани обморока.

— Моя дочь потрясена, — сказал Палмер Виатт, — я же возмущен. Как посмели вы или кто-либо другой принять подобное решение, даже не посоветовавшись с моей дочерью? Она ведь жена Дэнни Видала!

Несмотря на загар, лицо Кори стало абсолютно белым. Хотя даже в своем теперешнем состоянии Кори не смогла не заметить горькой иронии, содержащейся в последних словах отца — впервые за много лет он защищал право Кори считаться женой Дэнни Видала. Правда, теперь ему было гораздо легче признать этот факт — ведь титул жены Дэнни Видала уже стал фактом прошлого.

— Так где же останки погибших? — спросила Кори.

— Идите сюда, сеньора, — произнес Санчес, отступая назад. — Прошу меня простить, я был уверен, что вы в курсе…

Пятясь назад, Энрике Санчес продолжал извинения и слова утешения. Кори не сомневалась, что ему приходилось исполнять этот танец сотни раз. В этом деле он достиг настоящего совершенства — ведь надо было умудриться не споткнуться о торчащие из-под земли корни деревьев, не налететь на сами деревья или на столб с указателем, который сообщал посетителям, что они прибыли в похоронное бюро Санчеса. Наверное, для того, чтобы не дай Бог кто-нибудь не перепутал это заведение с баром или мотелем. Когда Санчес наконец исчез за углом, Кори решительно объявила:

— Я иду туда.

— Позволь мне хотя бы пойти с тобой, — попросил Палмер.

— Я сама, — коротко отрезала Кори.

Резко повернувшись, Кори направилась к обшарпанному зданию морга.

В тускло освещенном коридоре Кори попала в объятия Жоржа Видала. Лицо его, всегда напоминавшее Кори личико херувима, сейчас было мокрым от слез и выражало невыносимое горе, а курчавые черные волосы были растрепаны. Кори чуть отстранилась, чтобы не прикасаться к Жоржу. По бетонной стене, на которую упал взгляд Кори, ползли три огромных таракана.

— Кори, дорогая, какое горе! — рыдал Жорж. — Я ведь встречал Дэнни в Акапулько. Мы ведь собирались сделать тебе сюрприз — купить шикарную виллу.

— Какая еще вилла? — спросила Кори. — Дэнни мне не сказал, что летит на встречу с тобой.

— Это был сюрприз. Он хотел сделать тебе сюрприз, купив эту виллу. Мы договорились, что я встречу его, когда он звонил из Хьюстона.

— Но он ведь должен был встретиться с кем-то по поводу банка…

Жорж несколько запутался.

— Да нет же, дорогая, по поводу виллы.

Все это выглядело абсолютно нелепым: ведь Дэнни обязательно рассказал бы ей о вилле. Он никогда не купил бы дом, не обсудив этого с ней, даже ради того, чтобы сделать ей сюрприз. И еще одно казалось абсолютно неправдоподобным.

— А что он делал в Хьюстоне? — ледяным голосом спросила Кори.

— Самолет залетел туда на дозаправку, — ответил Жорж.

— И он вышел из самолета, чтобы позвонить тебе?

Это тоже казалось абсолютно лишенным смысла.

— Si, querida, я должен был отвезти Дэнни в отель, а утром мы собирались заехать в контору по торговле недвижимостью.

Но гораздо больше, чем мифические виллы и телефонные звонки, Кори интересовало сейчас намерение Жоржа уничтожить то немногое, что осталось от ее мужа.

Кори продолжала разговор все в том же безукоризненно-вежливом тоне, хотя отношения между ней и деверем всегда были весьма натянутыми. Жорж окончательно потерял право на уважение Кори, когда оставил жену и троих детей ради второсортной кинозвездочки, которую вскоре тоже бросил. Затем последовали романы с актрисами и манекенщицами. Их всех Жорж бросал довольно некрасиво — одна из них, кажется, даже была беременна.

— Ты не можешь приказать сжечь его. — В голосе Кори звучали жалобные нотки, которые она всегда так ненавидела. — Ты не можешь этого сделать.

— Разве Санчес не объяснил тебе?

— Мне не нужны никакие объяснения. Не смей трогать моего мужа.

— Но от него ведь ничего не осталось! — простонал Жорж.

Последние силы, помогавшие Кори держать себя в руках, неожиданно оставили ее.

— Неважно, осталось или не осталось! — Голос ее дрогнул, и Кори разрыдалась. — Я не разрешаю тебе даже подходить к нему!

— Но Кори, я уже обо всем договорился, — настаивал на своем Жорж. — Я ведь сделал это для тебя, чтобы тебе не надо было оформлять все эти бесконечные бумажки. Ведь тебе и без этого тяжело…

— Но почему, — выкрикнула Кори, — почему ты так уверен, что это действительно Дэнни? Почему, на каком основании?

— Кусок груди, — вяло пробормотал Жорж. — Они показали мне кусок его груди.

Кори сделала шаг вперед и испытала даже что-то вроде удовольствия, когда Жорж отступил перед ней.

— Ты не сделаешь. Ты ничего не сделаешь, потому что ты не имеешь права. Только я имею право.

Жорж стоял молча и немигающими глазами смотрел на свою невестку. Кори быстро прошла мимо деверя…

 

6

Сначала Кори ударил в нос удушливый запах. Не то чтобы этот запах был ей не знаком. Когда-то, еще студенткой, она проходила практику в крематории. Кори на всю жизнь запомнила запах горящей плоти — будто запах подгоревших бараньих котлет. Тогда она перенесла все достаточно спокойно. Однако сейчас ее чуть не вырвало. Раскрыв сумочку, Кори достала носовой платок и прижала его к лицу. Оглянувшись, она увидела выложенный кафелем пол, обшарпанные стены, ржавые трубы вдоль одной из них, сломанные стулья, сваленные у другой. Кори вспомнила, как однажды в больнице ей пришлось извлекать из чрева матери мертвого ребенка.

Стараясь дышать часто и неглубоко, Кори сосредоточила свое внимание на столе посреди комнаты. Вот Дэнни. Вернее, вот они — ведь в каждой емкости, возможно, вместе лежат останки всех троих погибших. На всех трех емкостях висели таблички. Ну да, конечно, — номер, имя, подпись патологоанатома. Три емкости — три жертвы: два пилота и один пассажир. Стараясь унять дрожь, Кори взглянула на лампы дневного света, висящие на потолке. Она тихо плакала, прижав к лицу платок, а потом заметила стоящего напротив мужчину. Рот и нос мужчины тоже были закрыты платком, под которым угадывалась гримаса отвращения. Кори показалось, что она уже где-то видела этого человека.

— С вами все в порядке? — спросил он.

Чертовски уместный вопрос!

— Кто вы? — спросила Кори.

Мужчина указал рукой в сторону выхода.

— Давайте сначала выйдем отсюда.

Но Кори уже ничего не видела и не слышала. Глаза ее были прикованы к изуродованному куску заросшей волосами человеческой груди. Зрелище было чудовищным. Кори никогда не видела ничего подобного. Ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Она закрыла глаза. Мужчина быстро обошел вокруг стола, поддержал Кори и повел к выходу. Когда они оказались в коридоре, Кори узнала наконец этого человека — это был тот самый детектив из конторы окружного прокурора, который пришел к ней в больницу с повесткой для Дэнни. Кори все еще не могла говорить под впечатлением только что увиденного — этих бесформенных груд изуродованной плоти, бывших когда-то тремя живыми людьми. Все были уверены, что одним из этих людей был ее муж, но то, что увидела Кори, не имело никакого отношения к Дэнни. Она, конечно, знала каждый сантиметр тела мужа, но эту грудь, но этот обрубок грудной клетки, лежащий в одной из емкостей на столе, Кори видела впервые.

Глубоко вздохнув, она спросила:

— Что вы здесь делаете?

Разве мог он объяснить это несколькими словами, а даже если бы мог — все равно Адам думал только о том, как красива эта женщина, как идет ей траур, как уязвима и трогательна она сейчас, еще более несчастна, чем тогда, в больнице. Адам прекрасно понимал, что должен думать совсем о другом и что он не имеет права испытывать подобные чувства.

— Кажется, вы меня узнали, — произнес он.

— Да, повестка, — коротко сказала Кори, глядя на лампы дневного света и все еще пытаясь сдержать подступавшие слезы. — Теперь немножко поздно ее вручать, не правда ли?

— Разумеется, — смущенно пробормотал Адам, качая головой. — Послушайте, мне очень жаль…

Ему действительно было очень жаль, очень стыдно, что он должен был разыскивать мужа этой несчастной женщины. Он был хорошим парнем, этот Адам Сингер, — скромным, порядочным, вдумчивым. Весьма необычные качества для человека, который начал свою карьеру полицейским и учился по ночам в юридическом колледже, мечтая через несколько лет стать следователем по особым поручениям в окружной прокуратуре Манхэттена.

— Не могли бы мы выйти из этого ужасного места и поговорить? — спросил Адам.

Тупо глядя на носки своих черных туфель, Кори позволила ему вывести себя из морга. Кори остановилась и приготовилась выслушать Адама Сингера.

— В окружной прокуратуре не уверены, что ваш муж действительно мертв, — сказал Адам.

Он внимательно наблюдал за реакцией Кори. Однако она стояла абсолютно неподвижно, только в глазах ее застыло напряженно-вопросительное выражение.

Адам продолжил.

— Меня послали сюда, чтобы провести официальное опознание тела, но, как видите, опознавать, собственно, нечего.

— Но если мой муж жив, то кто же тогда лежит там, на столе?

— Не знаю, — честно признался Адам. — Но я надеюсь кое-что выяснить…

— И если это не мой муж — то что же случилось с ним на самом деле? — Голос Кори дрожал. Глядя на нее, Адам пожалел, что именно ему поручили это дело.

— Все, что мне известно, — это то, что у вашего мужа были большие проблемы, связанные с бизнесом.

Выражение лица Кори ясно давало понять, что нужно было быть сумасшедшим, чтобы считать неприятности Дэнни с бизнесом причиной его исчезновения.

— Так вот почему вы считаете, что Дэнни жив? — догадалась Кори.

Адам глубоко вздохнул.

— Видите ли, это были не просто неприятности. Вашему мужу собирались предъявить серьезные обвинения в мошенничестве и воровстве.

— И этого, по-вашему, достаточно, чтобы утверждать, что Дэнни решил исчезнуть и заставить меня пройти через все это? — Кори чувствовала, как в ней закипает ярость. — Как жестоко просто предположить такое! Это — жестокая глупая ложь.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Я понимаю, для вас это настоящий шок, но дайте мне по крайней мере возможность объясниться, — попросил он.

Но Кори молча пошла вперед.

— Вы просто ничего не понимаете, — сказала она.

— Послушайте, я все прекрасно понимаю. И я знаю, как вам тяжело, в каком вы сейчас состоянии…

Кори вырвала у Адама руку. Однако она колебалась, не зная что делать: скорее избавиться от этого человека или все-таки выслушать его до конца.

Кори все-таки остановилась.

— Что вы хотите от меня? — спросила она, посмотрев прямо в лицо Адама.

Больше всего на свете Адам хотел бы сейчас обнять и утешить эту женщину. Ему больно было смотреть, как дрожат от сдерживаемых рыданий губы Кори. Дожив до сорока лет и проработав десять лет полицейским, Адам старался быть равнодушным при виде хорошеньких женщин, которых постигло несчастье. Цинизм был своеобразной составной частью его профессии, а жалость и сострадание — непозволительной роскошью. Однако сейчас Адам понял, что так и не сумел стать таким бесчувственным, как ему хотелось.

— Помогите мне докопаться до истины и не спрашивайте почему — это очень просто. — Адам торопился, понимая, что у него есть только один шанс убедить Кори. Если он запнется или замолчит, она не даст ему заговорить второй раз. — Ведь даже если существует один процент из ста, что ваш муж жив, его надо использовать. И если я смогу его найти или хотя бы доказать, что он ходит где-то по земле, а не лежит на этом жутком столе, то вы с радостью примете эту новость, пусть даже она и означает, что его будут судить. Пусть это жестоко, пусть безумно, но для вас это единственный шанс узнать правду.

Теперь Кори внимательнее пригляделась к Адаму. Он был в джинсах и потрепанном пиджаке, из кармана которого выглядывал уголок носового платка. Кори отметила про себя, что у этого человека, пожалуй, некий врожденный шарм. От него веяло уверенностью в собственных силах и возможностях. Светло-каштановые волосы, немного курносый нос и ярко-голубые глаза, смотревшие прямо в лицо собеседнику. Он был высок, широкоплеч и походил скорее на спортсмена, чем на следователя по особым поручениям. Неожиданно Кори ощутила необъяснимое желание, чтобы этот человек заставил ее забыть обо всем, отрешиться от боли и скорби, караулящих ее на каждом углу в этом мире. Кори лишь покачала головой.

— Я не верю, — прошептала она. — Не верю ни единому вашему слову.

— Уделите мне еще пятнадцать минут, — прошептал в ответ Адам.

В глазах Кори стояли слезы.

— Где вы остановились? — нерешительно произнесла она.

— В «Парадоре».

И снова он еле удержался, чтобы не коснуться милого печального лица этой женщины.

— Давайте встретимся в семь часов в ресторане отеля, — сказала она тихо и печально, прежде чем повернуться и уйти. Адам неподвижно глядел ей вслед. Две собаки деловито принялись обнюхивать землю вокруг его ног.

Все дальше уходя от морга, Кори чувствовала, что готова уцепиться за любой проблеск надежды. А этот самый Сингер был пока единственным человеком, который мог хоть как-то поддержать ее надежду. В любом случае зачем так торопиться с кремацией останков человека, который вовсе не был ее мужем, — теперь Кори была абсолютно уверена в этом.

 

7

«Все-таки жизнь полна сюрпризов, — думал Адам Сингер, направляясь к отелю. — Еще вчера человек был жив-здоров, срывал банк в миллионы долларов, а сегодня то, что от него осталось, лежит в какой-то емкости на столе морга в забытой Богом дыре».

Солнце садилось. Со стороны Сьерра Мадре дель Сур дул сухой прохладный ветерок. Адам снял пиджак и закатал рукава рубашки. Надышавшись формальдегидом, Адам решил, что ему полезно будет пройтись до отеля пешком. К тому же у него появится возможность хорошенько подумать.

Она волновала его, эта Кориандр Виатт-Видал. Боже, и что это вообще за имя: Кориандр? И волновала Адама не только потому, что была хорошенькой женщиной и знала явно больше, чем говорила. К тому же она опровергала версию Адама, что Дэнни Видал фальсифицировал собственную смерть. Этот парень не мог быть настолько глуп, чтобы бросить такую женщину. Возможно, она действительно знает больше, чем говорит.

Адаму нравился Чилпанцинго — старинный городок с красными черепичными крышами, чистенькими улочками и белыми тротуарами. Чилпанцинго сильно отличался от других мексиканских городов, которые Адаму приходилось видеть раньше. Здесь не было свалок и трущоб, не сквозила во всем нищета. Конечно, Адам никогда не приехал бы сюда в отпуск. В Чилпанцинго было совершенно нечего делать и нечего осматривать, если не считать фресок на здании городского собрания, на которых был увековечен тот недолгий период в истории города, когда Чилпанцинго пытался стать самостоятельным. Хотя, если бы Адаму пришло в голову прослушать курс в университете Гверреро, он наверняка поселился бы именно здесь. Не исключено, что в том морге, где побывал сегодня Адам, последний раз видели такое количество покойников в тысяча восемьсот тринадцатом году, когда испанские войска расстреляли Хосе-Луиса Моралеса-и-Павона и его соратников, выступивших с идеей отделения города. Сегодня у работников морга был тоже поистине тяжелый день. И не только из-за авиакатастрофы. Кто-то из местных жителей слетел в овраг вместе с грузовиком, плохо вписавшись в поворот.

Продолжая размышлять о порученном ему деле, Адам решил, что оно с самого начала было непростым. Слишком уж много очень разных ответов на одни и те же вопросы!

А вопросов было множество. Действительно ли Дэнни Видал специально устроил эту катастрофу, чтобы ускользнуть от правосудия? Действительно ли он имеет в своем распоряжении пятьдесят миллионов и лежит себе сейчас где-нибудь на пляже, попивая пина-коладу и ни о чем не жалея? Какую роль играла в его плане Кориандр? Может быть, она собирается через полгода-год присоединиться к мужу, чтобы счастливо прожить с ним остаток дней в какой-нибудь маленькой латиноамериканской стране, власти которой не выдают преступников? Или, может быть, она действительно ни о чем не знает, а этот парень был импотент и удрал без нее? Через год-полтора она, возможно, начнет все сначала с другим мужчиной, разве все женщины не поступают именно так? Или, может быть, этот парень действительно родился под несчастной звездой и разбился на самолете, хотя в этом случае оставалось неясным, куда же делись деньги? Кто их прячет — Кориандр или кто-то еще?

Адам покачал головой: все это выглядело довольно бессвязным. Этим делом он буквально жил последние три месяца. Единственное, что было хорошего в этих гипотезах, это то, что они помогали Адаму Сингеру забыть о собственных проблемах.

Конечно, он продолжал испытывать боль, особенно ночью, когда оставался один. Где-то глубоко внутри Адама — он даже не мог точно понять, где именно — находилось то, что врач определил как язву двенадцатиперстной кишки. Хотя какая, в общем, разница, что это на самом деле?

Теперь Адам мог честно признаться самому себе, что все было неправильно с самого начала расследования. Облегчения от этой мысли он, правда, не испытывал. Если бы его тогда не подстрелили, он никогда бы не встретил эту женщину. После того, как в человека всадят пулю, он совершенно по-другому смотрит на мир. Когда этот человек валяется в канаве, истекая кровью, он чаще всего переоценивает многие жизненные ценности. Глядя на перекошенные ужасом лица людей, которые благодарят про себя Бога за то, что пуля досталась не им, неожиданно понимаешь, какой пустой и бессмысленной может быть человеческая жизнь, как обидно было бы пройти по ней, ни разу не испытав по-настоящему сильных чувств, ни разу никого не полюбив…

Очнувшись в палате реанимации, Адам Сингер увидел сначала только ее улыбку, обнажавшую красивые белые зубы, и копну кудрявых черных волос, выбивающихся из-под белой накрахмаленной шапочки. И Адам влюбился. Он не знал даже имени этой женщины, не понимал, где находится, но он тут же влюбился, отчаянно и страстно.

Ева. Вы только подумайте, ее звали Ева! Именно это имя было написано на пластиковой карточке, прикрепленной на груди медсестры, именно это имя он прочитал, как только смог сфокусировать взгляд. Боже, ему показалось тогда, что он уже умер и попал в рай.

Следующие три недели Ева ставила ему катетеры, меняла под ним простыни и гораздо чаще, чем полагалось, растирала его спиртом. А когда Адама перевели наконец из реанимации в отдельную палату, Ева каждый день приходила его навестить.

Никто из них не думал о симпатии, благодарности или об удачном выборе момента. Все казалось так просто и правильно — Адам и Ева. И даже китайский ресторанчик в Сохо, где один из друзей Адама договорился устроить вечеринку в честь их свадьбы, назывался «Эдемский сад». Это было спустя полгода.

Адам все еще был на больничном, что давало ему возможность посещать дневное отделение юридического колледжа, а Ева уже была беременна. Спустя два года, Адам получил диплом юриста. Окружной прокурор района предложил ему работу, и Адам сразу ушел из полиции, хотя на первых порах ему предстояло лишь выполнять мелкие поручения. Но это все равно было лучше ночного патрулирования по улицам города. К тому времени Пенни было уже полтора года, а Ева, уволившись из госпиталя, работала частной медсестрой. Жизнь текла своим чередом — ребенок подрос, и у Евы появилось достаточно свободного времени, чтобы посещать кулинарные курсы. Адама же назначили следователем по особым поручениям окружной прокуратуры Манхэттена. Беда пришла незаметно.

В течение довольно долгого времени Адам участвовал в расследовании одного серьезного дела, связанного с терроризмом. Он работал вместе с присланным из Вашингтона агентом ФБР. Они расследовали деятельность одной из группировок Абу Нидала, которая успела организовать несколько терактов в Аппер Ист сайд. Работа затянулась на месяцы, и вполне естественно, что Адам и агент ФБР стали друзьями. Парень постоянно крутился у них в доме. Ева как раз начала применять на практике полученные на курсах знания. Все вместе они усаживались за обеденный стол, и Адаму было хорошо потому, что он стал чаще видеть Еву и Пенни, а парню из ФБР потому, что не приходилось обедать в ресторане.

Подозреваемые, за которыми они охотились, не совершили в конце концов ничего криминального — они всего-навсего открыли сеть ресторанов на Лексингтон-авеню. Адаму и его напарнику приказали затаиться и ждать. И действительно дождались, но только не на Лексингтон-авеню, а на кухне в доме Адама.

Адам понял, что происходит между его женой и агентом ФБР, когда их роман длился уже несколько месяцев. За несколько дней до того, как продолжить прерванное расследование, они сидели все вместе за кухонным столом, ели приготовленный Евой ужин и пили вино. Парень из ФБР привел с собой какую-то девицу, которую Ева представила Адаму. И тут Адам совершенно неожиданно для себя поймал взгляд, которым обменялись его жена и его друг. То, что он увидел в этом взгляде за сотую долю секунды, перевернуло всю его жизнь. Этот быстрый взгляд мельком, как бы повисший в воздухе! Адаму стало дурно.

Хотя все они продолжали спокойно сидеть за столом, смеяться и болтать, в теме их беседы по-прежнему не было ни малейших намеков даже на самый невинный флирт. Они просто ели макароны, вытирали с губ томатный соус и потягивали вино. Наверняка эти двое, его жена и парень из ФБР, уже видели друг друга обнаженными. Скорее всего, они занимались и любовью, достигали вершин наслаждения. Перед глазами Адама мгновенно пронеслись все их с Евой секреты, интимные моменты, пережитые вместе, воспоминания о том, как они обладали друг другом. Извинившись, Адам отправился в уборную, и там его вырвало.

Последовавшая за этим сцена оказалась гораздо тяжелее, чем само прозрение.

Агент ФБР бормотал что-то вроде: «Мы не хотели, чтобы это случилось…», — а Ева, вся в слезах, кричала, что никогда не разлюбит Адама.

После разрыва с женой Адам ушел к той женщине, которая в тот роковой вечер стала невольной свидетельницей краха его семейной жизни. Ему проще было иметь дело с нею, — ведь она обо всем знала и ей не надо было ничего объяснять. Ведь она знала даже, что было в тот вечер на ужин.

Прошел уже год, но рана по-прежнему не заживала — главным образом из-за Пенни, но еще и потому, что ведь с этим парнем из ФБР они работали бок о бок день и ночь, он был гостем в его доме, играл с его ребенком, ел за его столом. Мужчины не поступают так друг с другом. Что касается Евы, это было совсем другое дело. Конечно, он чувствовал себя преданным, но не до такой степени — в глубине души Адам всегда чувствовал, что они с Евой долго не проживут вместе. Единственное, что буквально сводило его с ума, было то, что всякий раз, думая о бывшей жене, он чувствовал хорошо знакомую боль как раз в том самом месте, где была когда-то пуля, благодаря которой он и познакомился с Евой…

На первом этаже шикарного отеля «Парадор эль маркес» находился не менее шикарный ресторан с белыми оштукатуренными стенами, дубовыми столами и стульями. Адам занял столик в дальнем конце зала. С его места хорошо просматривался вход. Адам заказал пиво. Когда пиво принесли, он сначала втянул в себя пену, сделал два больших глотка и поставил бокал. Адам снова размышлял о деле Видала.

Четыре года назад, когда Дэнни Видал прибыл в Нью-Йорк, он указал в декларации, что владеет в Буэнос-Айресе капиталом в пятьдесят миллионов долларов. Через два месяца после приезда Видал умудрился получить право на покупку банка «Интер федерейтед», расположенного в центре Нью-Йорка.

К моменту продажи репутация банка была изрядно запятнана предоставлением незаконных займов под необеспеченные закладные, поэтому Видал смог купить его довольно дешево. Никто не был заинтересован в этом, чтобы еще один нью-йоркский банк обанкротился, и меньше всего — финансовый департамент. Видимо, именно поэтому городская комиссия по делам банков очень быстро выдала Дэнни Видалу разрешение на покупку. Все знали, что «Интер федерейтед» балансирует на грани банкротства, и от души надеялись, что аргентинец сумеет вдохнуть жизнь в это угасающее предприятие. Однако за два года под руководством Видала банк все больше залезал в долги из-за требований старых кредиторов, нелегальных займов и перерасхода средств. К тому же из Аргентины приходили огромные денежные переводы и оседали на личных счетах Дэнни Видала. Затем эти переводы исчезали, не оставляя следов в банковской документации. В общем, все деньги, получаемые в результате незаконных займов и кредитов, на какое-то время оказывались на счетах Видала, и это создавало видимость положительного баланса в конце каждого месяца, когда аудиторы проверяли банк. Видал вел сложную игру с использованием самых современных средств.

У Адама Сингера возникло несколько гипотез, касающихся механизма банковских махинаций Дэнни. Однако он не мог ни проверить, ни тем более доказать ни одну из них, так как все банковские документы исчезли вместе с наличностью.

Адаму необходимы имена, банковские декларации. Необходимо было и узнать источник происхождения денег, которые получал Видал. Адаму нужен был человек, хорошо знавший дела Видала и в то же время готовый помочь следствию.

Утром четвертого июля дело, казалось, сдвинулось с мертвой точки. Помощник Видала, который раньше наотрез отказывался сотрудничать с прокуратурой, согласился нарушить молчание. Адам в это же время как раз собирался съездить в Вашингтон повидаться с Пенни. Пришлось перезвонить и объяснить Еве, что он задержится до вечера. Все работники окружной прокуратуры уже успели разъехаться на уик-энд.

В то утро вентиляция в его кабинете не работала. Прокуратура помещалась в старинном здании, выходящем окнами на Централ-стрит. В прошлом году здесь сменили проводку, и сегодня Адаму не повезло — кондиционер некому было чинить.

Фернандо Стампа был небольшого роста, но с хорошей фигурой. Одет он был в слегка поношенный темно-синий костюм и белую рубашку. На шее красовался бордовый галстук, заколотый старомодной булавкой. Адам заметил на левой руке Стампы обручальное кольцо и часы на широком браслете. В правой же руке коротышка держал скомканный белый носовой платок, которым поминутно отирал лоб. Действительно в кабинете было очень жарко, к тому же Фернандо Стампа сильно волновался.

— У вас есть семья в Нью-Йорке? — спросил Адам.

— У меня есть жена, — ответил Стaмпa.

— Детей нет?

Стампа заерзал на стуле.

— У нас был сын…

— И что с ним случилось?

— Он был одним из desaparecidos, пропавших без вести.

— Я не совсем понимаю, о чем вы, — признался Адам.

— Это случилось четырнадцать лет назад, в Аргентине, во время Guerra Sucia, «Грязной войны». При правлении генерала Виделы пропали без вести около восьми миллионов человек. Моего сына тоже забрали вместе с другими студентами, выступавшими против хунты.

— И что было дальше?

— Нам с женой повезло больше других — нам хотя бы удалось обнаружить его тело.

Адам пытался подобрать слова утешения, но так и не сумел этого сделать.

— Поэтому вы и уехали из Аргентины, мистер Стампа? — спросил он.

— Слишком много тяжелых воспоминаний, — тихо подтвердил Стампа.

— Вы, очевидно, знаете мистера Видала много лет, — продолжал Адам. — Вы ведь работали на его банк еще в Буэнос-Айресе?

— Всего полгода, но, кроме этого, нас с Дэнни связывала искренняя дружба. Когда мы искали нашего сына, то в первую очередь обратились за помощью именно к нему.

— Тогда он и взял вас на работу?

— Да. Дэнни знал, что нашего мальчика арестовали войска правительства. А мы очень нуждались в деньгах. Дэнни платил мне даже за те дни, когда я не выходил на работу, занимаясь поисками сына.

— Вы были знакомы с Кориандр Виатт-Видал?

— Тогда нет. Ее я впервые увидел в Нью-Йорке.

— А я и не знал, что они уже тогда были женаты.

— Они поженились всего три с половиной года назад, — объяснил Стампа, — но познакомились давно, в Аргентине, когда миссис Видал училась в университете Кордовы.

— Но она ведь, кажется, американка?

Стампа кивнул. — Ее отец был американским послом в Аргентине.

— А почему правительство закрыло банк Видала в Буэнос-Айресе? — продолжал расспрашивать Адам.

— Они обвинили его в отмывании денег монтанерос.

— Это соответствовало действительности?

— Да.

— Вас тогда тоже арестовали?

Стампа покачал головой.

— Меня спасло то, что я работал на банк неофициально, мое имя не значилось в списках сотрудников. К тому же в тот день, когда нагрянула полиция, меня не было на рабочем месте.

— А тогда вы знали, чем занимался банк?

Видя, что Стампа не торопится отвечать, Адам добавил:

— Послушайте, я ведь не расследую деятельность «Кредито де ла Плата».

Помявшись еще немного, Фернандо Стампа рассказал, что монтанерос организовали тогда серию грабежей и похищений, чтобы собрать средства для борьбы против хунты. Деньги, полученные в результате операций, поступали на банковские счета, открытые членами организации под вымышленными именами. Всеми финансовыми операциями руководил Дэнни Видал.

— Тогда все мало-мальски приличные люди считали своим долгом помочь борцам за свободу родины. Дэнни без труда находил добровольных помощников, — закончил свой рассказ Стампа.

— Ваш сын тоже был одним из добровольцев Дэнни Видала? — поинтересовался Адам.

— Мой сын был юным идеалистом, поэтому он и погиб, — вздохнул Стампа.

Адам задумался над тем, существует ли какая-нибудь связь между кровавыми событиями прошлого в далекой южной стране и банковскими махинациями Видала в Нью-Йорке.

— А как насчет миссис Видал? — спросил Адам. — Она тоже была одной из помощниц Дэнни?

— С ней все было совсем по-другому, — проговорил Стампа. — Она любила его.

— А как вы узнали о том, что случилось с вашим сыном? — спросил Адам.

На глаза Стампы навернулись слезы.

— Тела погибших выбрасывали с вертолетов над Рио де ла Плата. Тело нашего мальчика выбросило волной на берег, там мы его и нашли.

— А членов хунты судили? — спросил Адам.

Фернандо Стампа невесело рассмеялся.

— Теперь у нас в Аргентине демократия, а это означает, что президент постепенно амнистировал всех членов хунты, приговоренных к тюремному заключению.

Адам снова повернул разговор к делам Дэнни Видала, постаравшись сделать это как можно деликатнее.

— Я хотел бы, чтобы вы разрешили записать все, что сообщили мне сегодня, — сказал он.

— Но вы же обещали…

— Я обещал и обещаю, что никто не увидит этих записей, пока вы не дадите на это согласия.

— Тогда записывайте, — кивнул Стампа.

Адам встал.

— Я договорился со стенографисткой, — сказал он, направляясь к двери. Через секунду Адам вернулся в сопровождении женщины, которая принесла машинку в пластиковом футляре… Адам представил стенографистку Стампе, она уселась за его письменный стол, вынула машинку из футляра, приготовилась печатать, вопросительно взглянула на Сингера.

— Необходимо выполнить кое-какие формальности, мистер Стампа.

Адам задал посетителю все полагающиеся в таких случаях вопросы. Потом попросил стенографистку занести в протокол, что мистер Стампа явился в прокуратуру по собственному желанию, без повестки, и согласен с тем, что все сообщенные им факты могут быть использованы в качестве улик в ходе судебного разбирательства по делу.

— Итак, начнем, мистер Стампа. Почему вы решили обратиться к нам? Что случилось?

— Я попал в беду. — Из глаз Стампы ручьем полились слезы.

— Попробуйте начать сначала, может, я смогу вам чем-то помочь…

Секунду поколебавшись, Стампа отрицательно качнул головой.

— Но ведь вы наверняка надеялись, что я смогу оказать вам помощь, когда решились на этот визит, — уговаривал его Адам.

Стампа, тяжело вздохнув, наконец начал рассказ.

— В прошлую пятницу Дэнни вызвал меня в кабинет и сказал, что он заключил в Буэнос-Айресе одну сделку, но, по политическим причинам, ни в каких бумагах и ни на каких чеках не должно фигурировать его имя. В общем, ему требовалось подставное лицо.

— А он объяснил, что это за дело?

— Нет, он только попросил подписать пять пустых чеков для получения денег с моего счета в другом банке.

— Не могли бы вы уточнить, что это за другой банк?

— «Репаблик иксчейндж».

— Продолжайте, — попросил Адам, кивая стенографистке.

— Дэнни сказал, что от меня требуется только подпись, а он сам переведет на этот счет суммы, необходимые для обеспечения чеков.

— А что должны были получить в результате этой операции вы?

— Ничего, — с трудом выговорил Стампа. — Дэнни просил об одолжении, а я действительно очень многим ему обязан.

Что ж, наверное, он был прав, этот маленький несчастный человек.

— И вы подписали чеки?

— Да.

— Что же произошло потом?

— В течение пяти дней — ничего. Потом, уже перед самым закрытием банка в канун Дня независимости, один из вице-президентов неожиданно вызвал меня к себе в кабинет.

— Пометьте, пожалуйста, в протоколе, что это было третьего июля, — попросил Адам стенографистку. — Продолжайте, мистер Стампа.

— Все чеки были опротестованы.

— О каких суммах шла речь?

— Дэнни вписал в каждый чек сумму в двести тысяч долларов.

Стампа выглядел таким смущенным, словно все, что произошло, произошло по его вине.

Адам буквально остолбенел, и даже стенографистка на секунду застыла с поднятыми над клавишами руками.

— Общая сумма составила миллион долларов? — уточнил Адам.

Стампа кивнул.

— Стенографистка не может зафиксировать кивок, — сказал Адам.

— Да, — произнес Стампа. — Миллион долларов.

Адам справился наконец с потрясением.

— И что же ожидал от вас вице-президент? — спросил он.

— Он считал, что я должен покрыть выписанные чеки.

— А вы рассказали ему о сделке с мистером Видалом?

— Нет. Я сказал ему, что произошла ошибка.

— Но вы объяснили, что мистер Видал собирался покрыть эти чеки, переведя деньги на ваш счет в «Рипаблик»?

— Нет. Ведь в этом случае мне пришлось бы рассказать о причинах, а наша сделка была конфиденциальной, ведь Дэнни просил никому ничего не рассказывать. Я от души надеялся, что произошла ошибка и деньги либо затерялись, либо просто еще не успели поступить на мой счет.

Адам покачал головой — все это казалось чертовски непонятным.

— И что же выяснилось, когда вы позвонили в «Репаблик»? Это действительно была ошибка?

— Нет, — с глубоким вздохом произнес Стампа. — Когда я перезвонил в банк, там сказали, что с тех пор, как я сам положил деньги на свой счет несколько недель назад, никаких поступлений не было.

Абсолютно неправдоподобная история.

— Вы попытались связаться с мистером Видалом?

— Да, но он к тому моменту уже закончил работу.

— Когда он ушел?

— Если уж точно, он вообще не приходил в банк третьего июля. Мистер Видал ушел накануне, сразу после закрытия банка.

— А вы звонили ему домой?

— Да, но там никто не отвечал.

— Вы, наверное, поехали туда?

Стампа выглядел совершенно разбитым.

— Нет. Разве мог я ворваться…

Ситуация была настолько трогательной, что в нее трудно было поверить, не зная прошлого этого маленького человека. Он был практически сломлен после смерти сына. Вся эта история с чеками, видимо, окончательно подорвала его доверие к ближнему.

— Давайте вернемся немного назад, мистер Стампа, — предложил Адам. — Я не совсем понимаю, почему необеспеченные чеки вернулись в «Интер федерейтед»? Ведь их должны были вернуть человеку, предъявившему чеки к оплате — Дэнни Видалу.

— Обычно так и бывает. Но Дэнни, вероятно, лично поручился по этим чекам, и их обменяли на наличность до того, как проверили счет.

Адам был потрясен.

— Вы хотите сказать, что ему выдали миллион долларов наличными, не получив подтверждения перевода из «Репаблик»? Как он смог заставить своих служащих так поступить?

— Дэнни ведь владелец банка, разве не так? Кто посмел бы отказать ему, тем более что все чеки были выписаны на его имя и подписаны мною, его личным помощником. — Теперь в голосе Стампы открыто звучало отчаяние. — Господи, ведь получается, что это я должен деньги банку. Я виноват во всем…

И все-таки Адам чего-то не понимал. Что-то здесь было не так.

— Подождите минутку, мистер Стампа… Если Видал положил эти деньги на собственный счет в «Интер федерейтед», а через пять дней выясняется, что вклад не обеспечен реальными деньгами, почему банк просто не аннулировал последнее поступление на его счет?

Стампа печально улыбнулся.

— Конечно, именно так и поступают в подобных случаях, но дело в том, что мистер Видал не положил этих денег ни на один из своих счетов.

У Адама похолодело внутри. Он заговорил медленно, тщательно подбирая слова.

— То есть, вы хотите сказать, что второго июля в конце рабочего дня Видал вышел из банка с миллионом долларов наличными?

— Очевидно, да.

Стампа попросил пить. Адам налил ему воды, подождал, пока тот выпьет, и спросил:

— А где Видал сейчас?

— В Мексике.

— А точнее?

— Где-то в Акапулько. Он сказал всем, что едет туда присмотреть дом, в котором собирается проводить отпуска.

Дом за миллион долларов… И все-таки явно что-то не так. Какой смысл этому Видалу рисковать из-за миллиона, когда он уже успел ограбить собственный банк на пятьдесят миллионов? И зачем ему было красть деньги у человека, который наверняка обратится к властям, когда вся эта история выплывет наружу? И почему Видал ничего не предпринял для того, чтобы обезопасить Стампу?

— А его жена? Она тоже в Мексике?

— Нет. Она, кажется, на дежурстве в больнице.

Адам рассеянно кивнул, глядя куда-то в пространство.

Да, действительно, она же врач. Как это трогательно — муженек доводит людей до инфаркта, а жена их лечит! Они работают на пару!

Адам подумал, что на основании рассказанного Стампой будет совсем даже неплохо выписать Дэнни Видалу повестку для явки в прокуратуру. И еще надо съездить в Бруклинскую больницу и поговорить с женой Видала!

Адам не удивился, заметив, что Стампа готов заплакать.

— Вы поможете мне? — жалобно спросил он.

Адам не стал ходить вокруг да около.

— Я постараюсь защитить вас от последствий этой истории, если вы обеспечите мне доступ к интересующим меня картотекам и документам. Прежде всего, у вас есть ключи от кабинетов служащих банка?

Стампа кивнул, доставая из кармана чистый носовой платок.

— Думаю, у вас также имеются имена и адреса большинства вкладчиков?

На этот раз Стампа ответил вопросом на вопрос:

— Вы обещаете избавить меня от неприятностей, если я предоставлю все необходимые сведения?

— Мне бы очень этого хотелось, но сначала я должен посоветоваться с окружным прокурором.

Адам всегда предпочитал вести себя осторожно, хотя ему действительно вовсе не хотелось заставлять этого человека страдать еще больше, чем он страдал сейчас.

— Послушайте, сделаем так: вы посидите пока здесь, а я постараюсь разыскать прокурора. Скажите, как, по-вашему, повел бы себя Дэнни Видал в понедельник, если бы вы не пришли сегодня к нам?

Стампа побледнел.

— Он наверняка стал бы уговаривать меня не волноваться и обещать, что обо всем позаботится… Заставил бы меня устыдиться того, что я ему не доверяю. Обычно он поступал именно так…

— Что ж, возможно, он был бы не так уж не прав — ведь раньше он действительно всегда улаживал ваши дела.

Что-то в рассказе Стампы продолжало настораживать Сингера.

— На этот раз все было по-другому. Дэнни предал меня, — сквозь слезы произнес Стампа. — Он солгал мне, он не оставил мне выбора.

Адам никак не мог понять, с чем, собственно, имеет дело. Только что он выслушал историю о двух ворах, чьи взгляды на честь и мораль случайно не совпали. Такие вещи, как жестокость и нечестность, многих начинают возмущать только тогда, когда коснутся их лично. Однако сейчас Адаму некогда было об этом думать. Сейчас главным было заставить Стампу подписать показания и получить у прокурора разрешение выписать повестку Дэнни Видалу. Всего за несколько минут Адам уладил все необходимые вопросы, и через час показания Стампы и повестка уже лежали у него в кармане. Еще через полчаса Адам Сингер трясся в вагоне метро, направляясь в Бруклинскую больницу, чтобы поговорить с миссис Кориандр Виатт-Видал.

И вот сейчас, всего лишь два дня спустя, Адам сидел за столиком ресторана в мексиканском городке Чилпанцинго и ждал Кориандр. Иногда ему казалось, что он знает теперь о деле гораздо меньше, чем в самом начале расследования. Адам услышал, как кто-то произносит его имя, и, обернувшись, увидел за спиной владельца авиакомпании «Гвенда», сильно взволнованного. Фриц Лакинбилл хотел с ним переговорить. Что ж, почему бы и нет, у каждого был в этом деле свой интерес. К тому же сейчас только двадцать минут седьмого. У Адама есть еще сорок минут, прежде чем он встретится с вдовой Дэнни Видала. Или с его женой? Вопрос о статусе этой женщины был сейчас одним из самых важных…

 

8

Фриц Лакинбилл был крупным и довольно плотным мужчиной с рыжими волосами, багровым лицом и шеей, на которой были четко обозначены напухшие вены. Сейчас председатель компании «Гвенда» был не просто расстроен, а буквально убит случившейся трагедией. В этом было мало удивительного, если вспомнить, что компания сразу потеряла двух первоклассных пилотов и почти новый самолет. К тому же счет на пятнадцать тысяч долларов за перелет в Акапулько и обратно теперь останется неоплаченным. Смерть пассажира также была тяжелым ударом для компании — родственники Дэнни Видала наверняка возбудят дело и обвинят сотрудников «Гвенды» в преступной халатности.

Несколько минут ушло у Адама на то, чтобы выразить сочувствие Лакинбиллу, пожаловаться на жару и заказать выпивку. Только после этого Сингер задал интересующий его вопрос:

— Разве ваши клиенты не оплачивают счета заранее?

Под глазами Лакинбилла были темные круги.

— Все зависит от того, — начал он, — знаю ли я клиента лично. К тому же иногда клиенты хотят срочно вылететь по делам — еще до того, как мы сможем представить счет.

— Вы знали Дэнни Видала?

— Нет.

— Тогда почему же вы решили обслужить его в кредит?

Лакинбилл вздохнул.

— Но ведь этот парень, черт возьми, был владельцем банка. Что может выглядеть убедительнее? Он предложил мне на выбор — либо получить предоплату чеком, либо наличными по прилете самолета в Акапулько. В аэропорту его должен был встречать брат с деньгами.

— Вы говорили с Жоржем Видалом после катастрофы?

Лакинбилл рассмеялся.

— Да, я говорил с ним. Или он говорил со мной — называйте как хотите. Мистер Видал сообщил мне, что семья покойного собирается возбудить иск против компании…

— Они все равно не сумеют доказать, что авария произошла из-за ошибки пилота.

— Мексиканцы уже записали именно эту формулировку в отчет о предварительном расследовании. — Лакинбилл чуть наклонился вперед. — Послушайте, мистер Сингер, я не хочу зря отнимать у вас время, но мне необходимо с вами поговорить. До меня дошли слухи, что моего погибшего клиента собирались зачем-то вызвать в прокуратуру?

— Да, — подтвердил Адам.

— Это означает, что он, возможно, жив, а если он жив, то семья не может возбудить иск, связанный с его смертью…

Адам ответил не сразу. Несколько секунд он внимательно разглядывал стоящий перед ним бокал пива.

— Все не так просто, — сказал он наконец, поднимая глаза. — Послушайте, а почему бы вам не рассказать мне, что вы обнаружили, когда поднялись в горы, на место катастрофы?

— А откуда вы знаете, что я был там?

— Слухи… — улыбнулся Адам.

Лакинбилл вздохнул.

— Я поднимался туда, чтобы найти «черный ящик». Без него я не могу даже подтвердить имен своих пилотов.

— А разве «черный ящик» не у мексиканцев?

— Нет, в том-то и дело.

— А как же они в таком случае составили отчет о предварительном расследовании?

— Вся эта история вообще дурно пахнет, — с горечью констатировал Лакинбилл. — Мне даже не дали ознакомиться с чертовым ответом.

— И что же там случилось?

Лакинбилл откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и начал рассказывать:

— Я пошел туда с полным кошельком, и по дороге везде говорил, что готов купить у местных крестьян все, что имеет отношение к самолету.

— И кто-нибудь откликнулся?

Лакинбилл кивнул.

— Как ни странно, да. Несмотря на то, что эти люди готовы тащить в свой дом все, что попадется им на пути. За пару баксов мне удалось получить спидометр, а за двадцать я купил один из гидравлических цилиндров и кое-какие провода. К тому же… — На лице Лакинбилла появилось напряженное выражение.

— «Черный ящик»? — взволнованно спросил Адам.

Лакинбилл задумчиво пожал плечами.

— Похоже, кто-то уже побродил там до меня…

Адам слушал с нарастающим интересом.

— Но как вы это узнали, Фриц?

— Одна старуха довольно подробно описала мне «черный ящик». Она рассказала о магнитной ленте, намотанной на металлическую катушку, и о серебристой фольге. Именно так выглядят записи маршрута и голосов пилотов. Какой-то парень купил у нее все это за пятьдесят долларов.

— Вы узнали кто?

— Не имею представления. Крестьяне говорят только, что это был гринго без единого волоса на голове. — Лакинбилл пожал плечами. — Не самая исчерпывающая информация, но это все, что удалось добыть.

Адам вынул из кармана блокнот и ручку и что-то записал.

— Вы сумели узнать по тем частям тела в морге кого-нибудь из своих пилотов? — спросил он Лакинбилла.

Тот поморщился.

— Именно за этим я и отправился в морг. — Он внимательно посмотрел на Адама. — Там мне и сказали о кремации.

— Какой кремации?

— Рабочие морга сказали мне, что брат Дэнни Видала отдал распоряжение кремировать тело.

Адам отказывался верить услышанному.

— Но к чему такая спешка?

— Он объяснил это тем, что хочет избавить свою семью от лишних переживаний и бюрократической волокиты, связанной с разрешением на вывоз тела Видала за пределы страны.

— Называя это телом, он сильно преувеличивал…

— Вы, я вижу, успели побывать в морге.

— Называя это моргом, вы тоже несколько преувеличиваете.

Неожиданно перед глазами Адама встало лицо Кориандр. Не только лицо — он вспомнил каждую слезинку на ее щеках, каждое пятнышко, каждый жест и интонацию. Адам посмотрел на часы. Кориандр могла прийти в любую минуту, если только она не раздумала прийти.

— А вдова присутствовала на кремации? — спросил он Лакинбилла.

— Я даже не уверен, что она знает об этом. Она вроде бы запретила своему деверю вмешиваться в эти дела. Он, кажется, добился кремации, а вдова, судя по всему, считает, что это не ее муж.

Адам вспомнил перекошенное ужасом и отвращением лицо Кориандр, когда она смотрела на торс, лежащий в металлической емкости на столе морга.

— А вы все-таки видели торс? — спросил он.

Лакинбилл кивнул.

— Вы запомнили, как он выглядел?

— Он был весь покрыт черными волосами, — уверенно сообщил Лакинбилл.

— Вам не показалось, что это мог быть торс одного из ваших пилотов?

— Я готов поклясться, что это не так.

— Почему?

— Потому что оба пилота часто проводили уик-энд в моем доме в Гринвиче. И оба они были блондинами.

Что ж, от этого дела начинало всерьез попахивать жареным. Если его когда-нибудь передадут в суд, то судьям придется нелегко.

— А вы абсолютно уверены в том, что Видал сел в самолет именно в Нью-Йорке? — спросил Адам.

— На сто процентов. У нас есть свидетели, которые его видели.

— Насколько я понял, самолет сел для дозаправки в Хьюстоне…

— Сейчас я как раз проверяю этот момент. Сказать точно я смогу, когда выясню, кто дежурил в тот вечер в Хьюстоне.

— И что же вы думаете по поводу этого всего?

— Трудно сказать, у меня довольно мало информации. Все, что осталось от самолета, это корпус и несколько обломков бесполезного теперь оборудования, которое я выкупил у крестьян в горах. И еще мы знаем о лысом человеке, который материализовался из воздуха и купил у старой крестьянки обломки «черного ящика». Единственное, в чем я уверен, это в своих выводах относительно деревьев…

— Каких еще деревьев?

— Тех, что растут на вершине той горы. — Лакинбилл снова наклонился поближе к Адаму. — Видите ли, если самолет действительно врезался в вершину горы, как утверждают мексиканцы в надежде, что это позволит им доказать ошибку пилота, то эти деревья просто сломались бы пополам, как спички.

— А деревья по-прежнему стоят на вершине горы, ведь так? — предположил Адам.

Лакинбилл кивнул.

Адам постарался, чтобы его следующая реплика звучала как можно равнодушнее.

— Значит, судя по состоянию этих деревьев, самолет взорвался в воздухе и рухнул на вершину горы уже в виде обломков?

Впервые за все время разговора Лакинбилл, казалось, испытал облегчение.

— Это единственное объяснение, которое приходит в голову, — подтвердил он версию Адама Сингера.

— И чем же можно объяснить это, мистер Лакинбилл? — Адам прекрасно знал ответ, но ему требовалось услышать это от кого-нибудь другого.

— Бомба.

— А что вы думаете по поводу того несчастного балбеса, который сгорел вместе с вашими пилотами?

Лакинбилл пожал плечами. — Одно я могу сказать точно — я не знаю этого человека.

Но этого, конечно же, было недостаточно. Далеко не достаточно. Адаму требовались неопровержимые улики — имена, отчеты об аварии, свидетельские показания. А судя по тому, что знал Адам о правилах закрытого клуба под названием «Мексика», все это будет не так легко добыть. И еще Адаму обязательно придется слетать в Хьюстон и переговорить со всеми, кто вступал в контакт с пассажиром и командой самолета, садившегося на дозаправку. Прежде надо поговорить с Энрике Санчесом, Жоржем Видалом и вообще со всеми, кто имел хоть какое-то, пусть даже самое косвенное, отношение к делу. Но главное, о чем должен был помнить Адам, это о том, что все основные участники этого дела находятся под подозрением. Включая Кориандр Виатт-Видал, которая как раз в этот самый момент появилась в дверях ресторана.

 

9

Кори быстро оглядела зал ресторана и увидела Адама. Сингер встал, внимательно глядя на идущую к нему женщину.

Пока Кори шла к столику детектива, в голове ее вертелось множество разных мыслей, среди которых главной, пожалуй, была одна: с каждым часом Кори все больше и больше убеждалась в том, что никак не может примириться с ролью вдовы. Нет, она все еще оставалась женой. Женой, которая все еще ждет ответов на пока еще не заданные вопросы. Поэтому она и согласилась встретиться с этим человеком, в кармане которого, наверное, продолжала лежать повестка на имя Дэнни Видала.

Адам протянул Кори руку.

— Добро пожаловать в мои владения, — сказал он.

— Почему?.. — сразу начала разговор Кори.

— Я собирался задать тот же вопрос вам, — перебил ее Сингер.

— Для этого я и пришла поговорить с человеком, в руках которого находится повестка с вызовом в прокуратуру для моего мужа, — сказала Кори, усаживаясь за столик.

— Я хотел спросить о кремации. Почему вы не хотели признать в предъявленных вам останках тело мужа?

Лицо Кори стало вдруг белым.

— Почему вы говорите «не хотела»? Я и сейчас не хочу…

— Не хотели, — настойчиво повторил Адам, глядя в лицо Кори. — Дело в том, что час назад ваш деверь приказал кремировать останки.

— Откуда вы знаете? — в голосе Кори слышалось напряжение.

— Мне только что сказал об этом владелец авиакомпании, на самолете которой летел ваш муж. А мистер Лакинбилл приехал сюда прямо из морга.

«Если эта женщина притворяется, то она — величайшая актриса», — подумал Адам.

— Мне очень жаль… — произнес он вслух.

Несколько секунд Кори сидела молча, подперев ладонью лоб. Потом она глубоко вздохнула и медленно произнесла:

— Это ведь не его дело. Это мое дело. А я велела ему не кремировать труп.

— Что ж, очевидно, он не послушался.

Кори нахмурилась.

— Ни один из этих жутких кровавых кусков не имел никакого отношения к Дэнни, — твердо сказала она.

Простое упоминание имени мужа волной боли отозвалось в Кори. Господи, как это ни удивительно, но человек способен пережить почти все, что выпадает на его долю, даже тот ужас, который приходится сейчас переживать ей.

— Если хотите, я могу отвезти вас туда, — предложил Адам.

— Но я ведь не могу заставить огонь вернуть обратно то, что он поглотил, не так ли?

— Нет, действительно не можете, — печально подтвердил Адам.

— А что сказал владелец авиакомпании? — поинтересовалась Кори. — Он смог опознать своих пилотов?

Вопрос был задан в лоб.

— Он ни в чем не уверен, — уклончиво ответил Адам.

— А как насчет торса?

— Лакинбилл не опознал его.

Адам чуть ли не с благодарностью посмотрел на появившегося около их столика официанта.

— Хотите что-нибудь съесть? — спросил Стингер Кори.

— Нет, спасибо, мой желудок, похоже, тоже в шоке от всего происходящего.

В другой ситуации Адам обязательно бы улыбнулся.

— Тогда, может быть, вы хотите выпить? — спросил он.

Кори приложила руки к животу, словно прислушиваясь к пожеланиям собственного желудка.

— Пожалуй, немного чаю, — сказала она.

Адам заказал чай для Кори и кока-колу без льда для себя. Кори смотрела куда-то в сторону. Когда официант отошел от столика, она еще раз задала Адаму вопрос, с которого начала разговор.

— Почему?

— Потому что смерть — очень удобный выход из положения для человека, которому вот-вот предъявят обвинение.

— А по-моему, для следователя вроде вас тоже слишком уж удобно появиться со своей повесткой именно в такой момент…

— Просто раньше у следствия не хватало материалов.

— Не понимаю, — покачала головой Кори. — Что бы там ни произошло в банке, это ведь произошло не в один день.

Глядя на сидящую перед ним женщину, Адам Сингер понимал, что никак не может применить к ней тактику допроса свидетелей, которой его учили когда-то в полицейской школе. Тактика эта сводилась к тому, что свидетеля надо вымотать, постоянно задавая ему вразнобой вроде бы не связанные друг с другом вопросы. Затем надо извиниться, но только лишь для того, чтобы снова и снова продолжать забрасывать жертву вопросами. Но к Кори Виатт-Видал вся эта тактика была, конечно же, неприменима с самого начала.

— Вы хотите, чтобы я объяснил ситуацию? — спросил Адам.

— Если бы от меня что-то зависело, я бы предпочла, чтобы вы уехали.

— Что ж, я на вас не обижаюсь, — добродушно сказал Адам.

— В конце концов, я здесь именно для того, чтобы понять… — задумчиво произнесла Кори.

— В любом банке, действующем на территории США, проводятся плановые аудиторские проверки, — начал Адам. — В прошлом месяце в банке вашего мужа аудиторы обнаружили определенные ошибки и несовпадения. Ваш муж до этого как-то ухитрялся перемещать деньги таким образом, чтобы всегда оказываться на шаг впереди аудиторов.

— Кроме последнего месяца, — перебила Адама Кори.

Адам кивнул.

— То ли ваш муж ослабил бдительность, то ли просто допустил ошибку, но по состоянию на конец июня в банковских документах обнаружили недостачу пятидесяти миллионов долларов.

Кори явно не верила тому, что говорил Адам.

— Это невозможно, — воскликнула она. — Если бы вы только знали моего мужа, вы бы поняли, что он не мог совершить ничего подобного. — На глазах ее появились слезы. — Почему вы так уверены, что он был в курсе того, что происходит в банке?

В душе Адама боролись противоречивые чувства: с одной стороны, он хотел объяснить Кори ход своих мыслей, а с другой, ему очень хотелось встать и уйти. И забрать с собой эту женщину.

— Как раз перед тем, как я пришел к вам в больницу, — сказал он, — я разговаривал с человеком, который предоставил мне одно очень веское доказательство. И обещал предоставить другие.

На секунду у Адама мелькнула мысль, что не стоит произносить имени Стампы.

— Кто это? — прямо спросила Кори.

— Боюсь, что не могу вам этого сказать.

— Что ж, — тихо произнесла Кори. — Я так и думала, что вы не скажете.

Официант принес наконец напитки. Когда он отошел от столика, Адам сменил тему:

— Вы действительно верите в то, что ваш муж погиб? — спросил он.

— Никто не мог выжить в подобной катастрофе, — уклонилась от прямого ответа Кори. Она подумала о том, что, кроме этого человека, у нее никого нет, кто так же, как и она, не верил в смерть Дэнни.

— Никто из тех, кто действительно был в этом самолете, — уточнил Адам.

— А у вас есть доказательства, что моего мужа не было в этом самолете?

Сцепив руки, Кори обхватила ими колено. Но руки все равно продолжали дрожать.

— У следствия достаточно материалов, чтобы сомневаться, что он был в этом самолете, — сказал Адам, прекрасно понимая, что одно дело ошибиться по поводу улик в уголовном деле и совсем другое — по поводу человеческой жизни.

— Это не ответ, — сказала Кори.

Адам слегка наклонился вперед.

— А вам не приходит в голову, что у меня есть дела и поважнее, чем обвинять в мошенничестве покойника?

Кори ненавидела этого человека, она ненавидела всех.

— Я не уверена, — ответила она. — Вам ведь ничего не стоит поставить печать на что угодно. Это и будет официальным решением по делу.

«Когда имеешь дело с бюрократами, главное запастись мужеством и терпением», — часто говорил ей Дэнни.

— Если бы не авиакатастрофа, миссис Видал, в понедельник утром мы закрыли бы банк, составили текущий баланс и проверили все счета и документы. Речь шла о тридцати четырех случаях незаконных займов и четырнадцати случаях незаконного помещения капитала.

Сейчас Кори казалась не столько расстроенной, сколько рассерженной.

— И где же, по-вашему, все эти деньги?

Адам от всей души надеялся, что она не задаст этот вопрос. По крайней мере не сейчас.

— Если у вас нет ответа на этот вопрос, то это и есть самая большая загадка.

Всю эту историю Кори воспринимала как совершенно неправдоподобную.

— Тогда в больнице вы появились буквально через несколько минут после того, как я получила известие о гибели мужа, — сказала она. — А вы потом объявились здесь, надеясь, что я предоставлю вам доказательства, позволяющие возбудить против него дело. Достаточно жестоко с вашей стороны говорить мне о том, что муж бросил меня на произвол судьбы, и уж совершенно абсурдно обвинять его в том, что он инсценировал собственную смерть, убив при этом двух ни в чем не повинных людей, и все это лишь для того, чтобы избежать финансовых неприятностей!

Что он мог ответить на эту гневную тираду?

Что сам считает человека, бросившего такую женщину, полным идиотом, несмотря даже на те пятьдесят миллионов долларов, которые он захватил при этом с собой? Адам очень хотел бы получить ответы на все ее вопросы, еще больше он хотел бы, чтобы эти вопросы не относились к ее мужу. Главное же, о чем он жалел сейчас, это о том, что не встретился с этой женщиной при других обстоятельствах.

— Хотите, я объясню вам, как исчезли деньги? — спросил он.

Кори смотрела на Сингера с откровенной враждебностью.

— Думаю, это будет лучше, чем пытаться заставить меня ломать себе голову над тем, куда же они могли деться, — сказала она.

Сам того не замечая, Адам постепенно заговорил как человек, который в чем-то оправдывается.

— Ваш муж открыл в «Интер федерейтед» несколько счетов на очень маленькие суммы, не превышавшие нескольких сотен долларов. А потом он выписывал чеки, которые превышали суммы на этих счетах на несколько тысяч, и пользовался кредитами, чтобы получать займы, превышавшие имевшиеся в наличии средства уже на сотни тысяч. Последние шесть месяцев он переводил деньги с этих счетов, не указывая в банковских документах места назначения. Тем самым он подвергал риску не только свой банк и своих вкладчиков, но и собственный статус в глазах комиссии по банкам штата Нью-Йорк.

Кори буквально набросилась на собеседника, словно желая мощным натиском уничтожить его оборону.

— Это невозможно, — воскликнула она. — Деньги ничего не значили для Дэнни. Он бы никогда так не поступил!

— Может, у него были расходы, о которых вам неизвестно. — Адам вдруг поймал себя на том, что начинает ненавидеть собственную работу.

Кори не собиралась оставить последнюю фразу повиснуть в воздухе.

— Какие же, например, расходы? — настаивала она.

Адама до глубины души трогала беззащитность и наивность этой женщины. В то же время все, что было связано с ее мужем, вызывало у него раздражение, почти негодование.

— Тут есть много разных возможностей, — начал Адам, но Кори тут же его перебила.

— Даже если бы я готова была поверить, что у моего мужа была другая жизнь… — Она запнулась. — Другая жена или любовница. — Снова пауза. — Вам не кажется, что и в этом случае сумма в пятьдесят миллионов долларов звучит несколько экстравагантно?

То, что говорила Кори, было вполне логично, но Адам Сингер столько видел в этой жизни, что уже перестал чему-либо удивляться.

— Все это действительно немного надуманно, — согласился Адам.

Внимательно глядя на Кори, он отметил, что на ней надето все то же черное платье, что и днем, только волосы она собрала в небольшой пучок на затылке.

— Думаю, — продолжал он, — разумнее всего будет попытаться выяснить, что же на самом деле случилось с самолетом.

— Что ж, — понимающе произнесла Кори. — Если ваша гипотеза верна и мой муж действительно похитил пятьдесят миллионов долларов, то живой он, конечно же, стоит больше, чем мертвый.

— Мне кажется, — продолжал Адам, не обращая внимания на последние слова Кори, — в самолет вполне могли подложить бомбу. Скажем, в Хьюстоне, во время дозаправки.

— Мой муж не убийца! — негодующе воскликнула Кори.

— Вы в этом так уверены? — спокойно спросил Адам.

Ярости Кори не было границ.

— О да, я в этом уверена, можете не сомневаться! — почти прокричала она.

Своим следующим вопросом Адам только подлил масла в огонь.

— Скажите мне, пожалуйста, миссис Видал, а что должны получить вы в случае смерти мужа?

— Мы никогда не обсуждали этот вопрос.

— Почему?

— Просто не обсуждали и все. Мой муж… — Кори снова запнулась, прежде чем заговорить о Дэнни в прошедшем времени. — Мой муж был всего на двенадцать лет старше, чем я, и у нас было много гораздо более интересных предметов для обсуждения.

Кори не стала объяснять, что после всего пережитого с Дэнни Видалом она просто не могла говорить о его смерти. Точно так же, как сам Дэнни не хотел обсуждать вопрос о ребенке. «Когда мы устроимся в Нью-Йорке, Кори, то сможем наконец подумать об этом». Когда будет готова новая квартира… когда получше пойдут дела в банке… когда наладится твоя работа в больнице… когда замерзнет Рио де ла Плата… когда, когда, когда…

— Вам необходимо знать одну вещь, — срывающимся голосом произнесла Кори. — Как бы я ни верила в то, что мой муж жив, это абсолютно невозможно…

Адам ждал, что скажет ему дальше эта женщина, ярость которой боролась с отчаянием и безнадежностью. Кори сглотнула слезы и выпалила в лицо Адаму:

— Я беременна, понимаете? Мы с Дэнни любили друг друга. И вообще нужно быть настоящим подонком, чтобы поступить так, как вы говорите!

Кори не могла больше говорить, но этого и не требовалось. Адам прекрасно все понял. Он почему-то вспомнил вдруг о Еве. Второй раз в жизни почувствовал себя настолько несчастным, что это проявилось чисто физиологически — как и тогда, во время рокового для него ужина, Адама Сингера подташнивало.

— Я не знаю, что сказать, — начал он, протягивая через стол руку и дотрагиваясь до руки Кори. К большому удивлению Адама, она не отдернула руку. Казалось, ее даже немного утешило прикосновение Адама.

— Я тоже не знаю, что сказать, — жалобно произнесла Кори, убирая руку, чтобы вытереть слезы.

— А муж знал о вашей беременности? — спросил Адам.

— Да, — спокойно и с достоинством произнесла Кори.

Несколько секунд Адам сидел молча, погруженный в свои мысли.

— Послушайте, — сказал он наконец. — Я ничего не знаю о ваших отношениях, но я знаю, что иногда люди попадают в такие ситуации и бывают в таком состоянии, что способны делать очень многие вещи, которые бы никогда не сделали при других обстоятельствах…

— Дэнни никогда бы так не поступил, — настаивала Кори. — Он никогда не бросил бы меня в таком положении.

— Мне нужна ваша помощь, — тихо произнес Адам. — Я пытался объяснить вам это еще тогда, в морге.

— Я прекрасно понимаю, — ответила Кори. — Вы хотите, чтобы я помогла вам возбудить уголовное дело против моего мужа.

Адам готов был сквозь землю провалиться.

— Послушайте, но ведь вы заинтересованы в этом больше, чем кто-либо другой. Неужели вам не хочется выяснить, действительно ли ваш муж жив, и получить ответы на все те вопросы, которые мы с вами только что обсуждали?

Это становилось уже настоящей пыткой. Кори спрашивали, действительно ли она хочет узнать, что ее муж жив, встретиться с ним лицом к лицу и попытаться понять, как мог он так поступить с ней и их не родившимся еще ребенком. Что ж, Кори знала ответ на этот вопрос.

— Да, — твердо сказала она.

Адам прекрасно понимал чувства сидящей перед ним женщины. Но все же он решил идти до конца.

— Даже если это означает, что ваш муж попадет в тюрьму?

Даже если это означает, что сердце ее будет разбито и жизнь разлетится на куски.

— Да, — подумала она и сказала, откинувшись на спинку стула.

— Так, значит, я могу задать вам еще несколько вопросов? — мягко спросил он.

Кори кивнула.

— Вы знали о том, что самолет садился в Хьюстоне на дозаправку?

— Да.

— Кто сказал вам об этом?

— Мой деверь.

— А откуда узнал он?

— Потому что мой муж звонил ему из Хьюстона. По крайней мере, так он сказал.

— А вам он тоже позвонил из Хьюстона?

— Все выходные я дежурила в больнице.

— И он не звонил вам туда?

— Нет.

— У вас в квартире есть автоответчик?

— Да.

— В те выходные на нем было что-нибудь записано?

— Нет. Было только несколько звонков, и каждый раз вешали трубку. Но Дэнни никогда не вешал трубку — он обязательно бы что-нибудь сказал.

Если бы он не изображал покойника, то обязательно бы что-нибудь сказал…

— А почему вы не полетели с мужем в Акапулько?

— В праздники отделение травматологии в больнице напоминает поле боя. По доброй воле никто не согласился бы меня заменить. Так что пришлось дежурить.

Адам вовсе не был уверен, что стоит расспрашивать Кори о прошлом, но все-таки решился:

— Насколько я понимаю, вы познакомились с мужем в Аргентине во время правления хунты…

Кори охотно поддержала эту тему.

— Я была его студенткой.

— А ваш муж, насколько я знаю, был видным членом оппозиции милитаристскому правительству.

Кори, кажется, о чем-то догадалась.

— Это сообщил вам ваш загадочный информатор, имени которого вы не имеете права назвать?

— Для следователя важен любой свидетель, — сказал Адам.

Несколько секунд Кори молча смотрела на Адама, затем сказала:

— Фернандо Стампа так и не оправился от потери сына.

— Вы обвиняете его?

— Конечно, нет. Но он не мог простить Дэнни, что тот не нашел тогда его сына.

— Откуда вы знаете?

— Потому что все мы живем с чувством вины перед близкими, которым не удалось остаться в живых, в то время как сами продолжаем жить.

— Вы тоже потеряли тогда кого-то из близких?

— Я потеряла лучшего друга. — Кори печально улыбнулась. — Горькая ирония состоит в том, что, если бы я не потеряла Эрнандо, я бы никогда не вышла замуж за Дэнни.

Кори разрыдалась.

Кори встретила Эрнандо в том же самом кафе около университета, где несколько недель спустя она познакомилась с Дэнни. Кори забрела туда, надеясь там разобраться в эссе Борхеса о Дон-Кихоте, а Эрнандо как раз наигрывал танго на своем bandoneon — репетировал перед вечерним выступлением. Эрнандо подошел к столику девушки, и между ними завязался ничего не значащий разговор о Борхесе и о танго. Разговор этот закончился совместным ужином и жарким политическим спором по поводу ситуации в Аргентине.

Эрнандо Сикес был редактором ежедневной университетской газеты, в которой он нещадно атаковал правящий режим и регулярно публиковал списки всех арестованных секретной полицией. Эрнандо считал, что, сообщая подробности о каждом пропавшем без вести, он как бы напоминает оставшимся на свободе о том, что они пока еще реальные люди, а не просто статистические единицы. К тому же эти списки давали их родственникам возможность требовать у властей информации об арестованных и предъявляемых им обвинениях.

С самого начала между Кори и Эрнандо возникла глубокая взаимная симпатия, которая не ограничивалась одним физическим влечением. Это было что-то вроде молчаливого признания привлекательности друг друга, за которым ничего не стояло — ни один не ждал от другого, что тот попытается как-то форсировать их отношения. Они искренне любили друг друга, но у них не было ни малейших сомнений в том, что не стоит углублять эти отношения.

В любом случае эти отношения были обречены, потому что через несколько недель Кори встретила Дэнни Видала.

Эрнандо был очень красивым молодым человеком с темными глазами и черными волосами, высокий и стройный. Он был спокойным и одновременно упрямым, в глазах его светился живой ум. От матери, которая была аргентинкой, он унаследовал правильные черты лица, цвет волос, высокие скулы, красиво очерченный рот, а от отца-шотландца — невинный взгляд и чуть красноватое лицо.

Еще до того, как Эрнандо познакомился с Кори, он вступил в ряды монтанерос и стал одним из «рекрутов» Дэнни Видала — воинствующим марксистом, свято верящим в то, что жестокость — единственный путь достижения демократии. Он даже носил бороду и ходил в берете, подражая Че Геваре, который был его кумиром.

В один из уик-эндов Кори вместе с Дэнни и Эрнандо отправились на машине в Буэнос-Айрес. У Дэнни была назначена встреча на конспиративной квартире в Ла Бока, рабочем районе города близ канала Риакуело, а Кори с Эрнандо собирались пойти потанцевать и послушать музыку в клуб под названием «Ла Вердулериа» на Авенида Кориентес. Они договорились, что если Дэнни не появится в клубе до его закрытия, то все трое встретятся на квартире в Ла Бока.

Авенида Кориентес была одной из самых оживленных улиц города. Она напоминала Кори Таймс-сквер, Пигаль и Пикадилли одновременно. Местные жители называли ее «улицей, которая никогда не спит». На этой улице вдоль тротуаров тут и там попадались небольшие ресторанчики и кафе, где можно было быстро перекусить, киоски, передвижные балаганчики и небольшие столики торговцев книгами, где можно было найти абсолютно все — от иностранных газет и последних бестселлеров до изданий для избранной публики. Все это, конечно же, было одобрено правительственной цензурой.

Клуб «Ла Вердулериа» был когда-то портовым притоном. Теперь же он был отреставрирован и оборудован по последнему слову техники. В дверях стоял карлик, который провожал посетителей к их столикам. Певец пытался развлечь публику отвратительной пародией на песни Фрэнка Синатры. После трех часов ночи оркестр играл всевозможные румбы, самбы и танго. Кори и Эрнандо прибыли как раз к танцам.

То были страшные времена для Аргентины. Солдатам правительства не требовалось особых предлогов для расправы над мирными жителями. Стоило процитировать несколько строчек из поэмы Пабло Неруды — и этого оказывалось достаточно. Разговор, в котором участвовали больше двух человек, вполне могли посчитать заговором, угрозой национальной безопасности. Поэтому люди предпочитали не собираться друг у друга дома. Вместо этого принято было встречаться в общественных местах — в ресторанах, на скачках, на футбольных матчах, в опере, в кино, просто на углу улицы или в автобусе. К половине шестого Кори начала уже не на шутку беспокоиться за Дэнни и попросила Эрнандо отвезти ее домой.

Это случилось, когда Кори и Эрнандо, держась за руки, переходили через Авенида Кориентес. Возле них резко затормозил «форд-фалькон», из которого выскочили трое мужчин и окружили их. Только что на улице было тихо и спокойно, теперь кругом раздавался топот ног, громкое кряхтение этих монстров, которые немедленно начали орудовать кулаками и дубинками. Швейцар-карлик поспешил спрятаться за дверью клуба, как только раздался визг тормозов. Кори услышала только, как щелкнул дверной замок. Несколько дней спустя один из очевидцев, остававшийся внутри кафе, рассказал Дэнни, что все время, пока полицейские избивали Эрнандо, музыканты старались играть как можно громче, чтобы заглушить крики Кори, доносившиеся с улицы.

Было ясно, что мишенью полицейских является не Кори, а ее спутник. Эрнандо сбили с ног и продолжали избивать. Один из негодяев держал его за волосы и методично хлестал по лицу, другой срывал с него ботинки и ремень, а третий избивал ногами. Кори с ужасом слышала хлюпающий звук — это врезался в ребра Эрнандо кожаный сапог полицейского.

Не понимая, что делает, Кори пыталась вырвать Эрнандо у мучителей. И то ли в истерике, то ли повинуясь интуиции, она все время выкрикивала его имя, словно надеясь, что кто-нибудь его все-таки запомнит и после этого Эрнандо не смогут так просто убить в тюремном застенке. Кори потеряла туфли и порвала платье. Сначала ее ударили в лицо, а потом в живот. Отлетев к тротуару, Кори снова бросилась на полицейских. Она кусалась, царапалась, умоляла оставить Эрнандо, едва успевая при этом уворачиваться от кулаков и дубинок. Она хваталась за Эрнандо, которого, продолжая избивать, тащили к машине. Все было бесполезно. Кори снова отшвырнули, словно кучу тряпья. Лежа на мостовой, она наконец поняла, что нападение было не случайным: эти люди наверняка охотились за Эрнандо, они знали, что он приедет сегодня в Буэнос-Айрес. Только после того, как машина скрылась из виду, Кори смогла подняться на ноги.

Кто-то предложил Кори отвезти ее домой или в больницу, но она отказалась от их помощи. Эта фальшивая забота вызывала у Кори отвращение. Она сосредоточилась на поисках своих туфель, которые оказались под припаркованной рядом машиной. Кори присела на тротуар, чтобы надеть их. Не вполне отдавая отчет в своих действиях, Кори двинулась в направлении Ла Бока. Она была совершенно раздавлена, но ярость придавала ей силы. До Ла Бока было несколько миль, а над Авенида Кориентес уже всходило солнце. В разорванной одежде, с растрепанными волосами, с синяками и ссадинами, Кори шла, не обращая внимания на притормаживающие рядом машины, пассажиры которых высовывались из окон и удивленно смотрели на нее. Пройдя несколько кварталов, Кори наконец сдалась и села в остановившийся рядом автобус. Кори чувствовала чудовищную усталость и боль, засевшую где-то глубоко в груди. Она безучастно смотрела в окно. Автобус проехал Авенида Педро де Мендоза и пересек мост Николаса Авелланеды. На Калле Некошеа Кори сошла с автобуса и продолжала идти к каналу Риакуело, где находилась конспиративная квартира Дэнни. Она все шла и шла — мимо сомнительного вида баров, сверкающих огнями, мимо стереоколонок, выставленных прямо на тротуар, из которых лилась музыка, мимо уличных торговцев, мимо домиков из железных листов, раскрашенных в яркие цвета, на балконах которых висели птичьи клетки, мимо сгорбленных фигур рабочих, снующих как муравьи рядом с доками.

Когда Дэнни открыл дверь и увидел перед собой избитую и растерзанную Кори, он сам чуть не потерял сознание. Бросившись к ней, он подхватил ее на руки и понес в комнату, баюкая ее на руках и нежно целуя синяки на ее теле. Кори сказала, что Эрнандо забрали. Она сказала также, что теперь остается единственная надежда спасти Эрнандо — связаться с американским посольством и попросить помощи у ее отца. Дэнни подтвердил, что ее не тронули только благодаря хорошим отношениям между Палмером Виаттом и членами хунты. Никто не знал в тот вечер, что в доме на Ла Бока был установлен магнитофон, а это означало, что генералы, сидящие на Каса Росада, уже сообщили Палмеру Виатту о том, что его дочь пострадала при аресте одного из заговорщиков. Дэнни и Кори не успели еще выйти из дома и сесть в машину, а Палмер уже знал о том, что они собираются ехать к нему.

Они ехали молча. Кори сидела близко-близко к Дэнни, положив голову ему на плечо. Машина подъехала к посольству, и Дэнни притормозил. К ним подошли два охранника с зажженными фонариками. Из дома тут же выбежал сам Палмер.

Кори молча вышла из машины. Дэнни последовал за нею и облокотился на дверцу автомобиля. Палмер Виатт подбежал к дочери. Он молча стал гладить Кори по лицу, подносить по очереди к губам ее руки, не в силах от волнения произнести ни слова. Наконец он начал быстро повторять:

— Это не могло случиться, нет-нет, это не могло случиться именно с тобой.

Но Кори уже успела освободиться из объятий отца и, заливаясь слезами, бросила ему в лицо:

— Ты знал!!! Ты ведь знал обо всем еще до того, как мы там оказались!

Позже Дэнни говорил, что никогда не видел такого растерянного выражения, какое было на лице Палмера Виатта, когда он молча достал носовой платок и вытер кровь с губ дочери.

— Слава Богу, ты в безопасности! — дрожащим голосом произнес он.

— Они забрали Эрнандо, — рыдала Кори. — Они избили его и увезли с собой. Пожалуйста, найди его, сделай что-нибудь!

Палмер Виатт был уже готов к тому, что увидит свою дочь избитой, но просьба Кори явно застала его врасплох. Он поднял глаза и взглянул через крышу машины на Дэнни Видала.

— Как вы могли это допустить? — спросил Палмер.

— Тот же вопрос я мог бы задать вам, — твердо произнес Дэнни, глядя прямо в глаза послу.

— Прекратите, — плакала Кори. — Вы только зря теряете время!

Однако Палмер явно не собирался ничего предпринимать.

— Почему ты уверена, что я могу что-то сделать? Я ведь только гость в этой стране, — сказал он дочери.

— Если бы ты ничего не мог сделать в этой стране, я была бы сейчас там же, где Эрнандо, — сквозь зубы произнесла Кори. — Пожалуйста, папа, найди его и спаси.

Секунду поколебавшись, Палмер подошел к будке охранника и взял телефонную трубку. Кори и Дэнни внимательно посмотрели друг на друга через крышу машины. Достаточно одного звонка…

Палмер вернулся через несколько минут.

— Эрнандо в Пуэсто Васко, — сказал он.

У Кори перехватило дыхание. Пуэсто Васко, эта жуткая тюрьма в подвале Морской инженерной академии!

— Все кончено! — снова разрыдалась Кори. — Он мертв.

— Вовсе не обязательно, — попытался утешить ее Палмер. — Пока ему только предъявили обвинение…

Кори резко обернулась к отцу.

— Обвинение?! Можно подумать, его ждет справедливый суд! Ведь ему наверняка не дадут даже позвонить родным, не говоря уже об адвокате! — Кори вцепилась в лацкан пиджака Палмера. — Прекрати наконец обращаться со мной как с круглой дурой!

Наконец посол обрел над собой контроль.

— Пойдем, — сказал он дочери. — Пойдем домой, и пообещай мне никогда больше не видеться с этим человеком. — Он кивнул в сторону Дэнни Видала. — Тогда я попытаюсь помочь. Но только пойдем домой.

— Домой?! — в ярости закричала Кори. — У меня нет, нет дома!

Палмер уговаривал дочь вернуться домой, а Кори отказывалась подчиниться. Наконец Палмер сдался.

— Что ж, я ведь все равно ничего не смогу сделать для твоего друга, — грустно сказал он.

Когда машина с Дэнни и Кори отъехала от здания посольства, последнее, что видела Кори, была фигура ее отца. Он выглядел одиноким и беспомощным. Кори снова и снова задавала один и тот же вопрос — откуда мог ее отец узнать о том, что случилось, еще до того, как приехали они с Дэнни? Дэнни ничего не отвечал. Они не знали, насколько подробной информацией об этом деле располагал Палмер.

Вернувшись в квартиру на Ла Бока, они стали звонить всем, кто мог хоть как-то помочь в этом деле. Реакция на звонки была примерно одинаковой — одни немедленно вешали трубку, другие говорили, что ничем не могут помочь, третьи умоляли не ввязывать их в это дело. Несколько дней Дэнни и Кори оставались в квартире на Ла Бока. Все мысли их были поглощены тем, как найти Эрнандо и спасти ему жизнь. Когда первое потрясение немного улеглось, они вернулись в Кордову. Кори и Дэнни не оставляли попыток помочь Эрнандо, хотя со временем Эрнандо превратился в одного из миллионов пропавших без вести.

Официальной причиной ареста Эрнандо послужила его деятельность по изданию газеты со списками жертв хунты. Чтобы удовлетворить общественность, над Эрнандо устроили открытый судебный процесс, хотя приговор был ясен заранее — уж тут власти Аргентины никому угождать не собирались. Эрнандо быстро объявили виновным, приговорили к смертной казни и отправили обратно в тюрьму. Шесть месяцев спустя Дэнни Видал перебрался из Кордовы в Буэнос-Айрес, где получил должность управляющего банком «Кредито де ла Плата». И все это лишь для того, чтобы самому исчезнуть следующей зимой.

Теперь, спустя много лет, Кори по-прежнему чувствовала угрызения совести, словно она не пыталась спасти жизнь Эрнандо и предала его, не отказавшись от Дэнни.

— Итак, Эрнандо убили, — подытожил рассказ Кори Адам Сингер.

В какой-то момент ей захотелось рассказать Адаму всю историю до конца, но у Кори давно вошло в привычку оставлять этот рассказ незаконченным. Дело в том, что за несколько дней до того, как хунта закрыла банк Дэнни, Эрнандо выбросили из машины на тротуар перед «Ла Вердулериа». Он был без рук, а к спине был привязан bandoneon. Дэнни тут же помчался на Авенида Кориентес. В клубе в тот вечер было полно народу, а у карлика-швейцара была новая форма.

— Эрнандо стал не просто одной из жертв режима, он был как бы и моей жертвой, — задумчиво произнесла Кори. Нет, она не смогла бы это объяснить, даже если бы захотела.

Кори окликнули. Обернувшись, она увидела отца. Он был, как всегда, безукоризненно выбрит, волосы, еще мокрые после душа, гладко зачесаны назад. Поцеловав дочь, Палмер Виатт представился Адаму. Затем он уселся рядом с Кори.

— Все это получилось очень странно, не правда ли? — сказал он. — Я имею в виду повестку, которую вы пытались вручить уже мертвому человеку.

— Действительно странно, — не стал спорить Адам.

— Но почему же вы здесь?

— Потому что он не верит, что Дэнни мертв, — ответила за Адама Кори.

— У вас есть причины сомневаться? — Палмер был явно озадачен.

— Вполне достаточно, — ответил Адам.

Внимательно глядя на дочь, Палмер спросил:

— Я могу чем-нибудь помочь в этом деле?

Кори покачала головой.

— Не думаю, папа.

По лицу Палмера пробежала тень.

— Послушай, Кори, я, кажется, принес дурные новости. Жорж Видал приказал кремировать останки.

— Я знаю, — сказала Кори. — Мистер Сингер уже успел мне сообщить.

— А кто сообщил о кремации вам? — поинтересовался Адам.

— Сам Жорж.

Адам понимающе кивнул. Подошел официант, и Сингер попросил принести счет. Вид у него при этом был довольно подавленный. Как только официант отошел от их столика, Адам снова обратился к Палмеру Виатту.

— А больше Жорж не сообщил вам ничего интересного?

Палмер покачал головой.

— У нас не те отношения, чтобы Жорж со мной откровенничал.

— Он ничего не говорил про «черный ящик» из самолета?

— Ничего.

Подошел официант со счетом.

— Надеюсь, вы уходите не из-за меня. — Палмер вопросительно взглянул на Адама.

Тот покачал головой.

— Конечно, нет. Просто у меня назначена встреча со священником.

Он полез в карман за деньгами.

— С каким еще священником? — удивилась Кори.

Прежде чем ответить, Адам пристально посмотрел на Палмера.

— Дело в том, что у одного из местных жителей было видение. На дороге из Церро эль Бурро в Чилпанцинго он видел Иисуса Христа.

— А какое отношение это имеет к вашему делу?

Адам встал.

— Меня всегда интересует духовная сторона вещей.

Палмер тоже встал и протянул Адаму руку.

— Приятно было познакомиться.

Тут Кори задала вопрос, который очень удивил Адама.

— Вы дадите о себе знать?

— Да, я обязательно свяжусь с вами, — пообещал Адам.

И тут Кори удивила его во второй раз.

— Этот самый местный житель, который видел Иисуса Христа, он что, видел также, как разбился самолет? — спросила она.

— Честно говоря, пока я еще не очень хорошо понял, что он видел, — ответил Адам, вынимая визитную карточку. Повернувшись к Палмеру, он спросил:

— Вы пробудете какое-то время с дочерью в Нью-Йорке?

— Да, — ответил Виатт. — А потом еще немного в Вашингтоне. — Он тоже достал карточку и что-то написал на обороте.

— Это мои номера в Вашингтоне, Нью-Йорке и Буэнос-Айресе, — пояснил он.

— Берегите себя, — сказал Адам на прощание, обращаясь к Кори.

Он поклялся себе, что никогда больше не позволит заманить себя в ловушку собственных чувств, когда дело касается работы. С таким же успехом можно было поклясться, что он научится не дышать — Адам был в ловушке с того самого момента, когда увидел эту женщину в Бруклинской больнице.

— Мы еще поговорим с вами в Нью-Йорке, — сказал Адам, надеясь, что слова его звучат именно так, как ему хочется, а именно: его интерес имеет чисто профессиональные мотивы. В то же время он прекрасно понимал, что на деле все обстоит совсем иначе. Когда Адам ушел, Палмер сказал, обращаясь к дочери:

— Я не доверяю этому человеку.

— А тебе вовсе не надо ему доверять, — спокойно сказала Кори.

— Точнее, я не доверяю тому, что он делает, — поправился Палмер.

— Он пытается найти Дэнни.

— Но мне не нравятся его мотивы. — Мотивы не имеют значения.

Палмер взял руку дочери в свою ладонь.

— Он мертв, Кори, пойми это наконец.

У Кори чуть дрогнули губы.

— Я поверю в это только тогда, когда получу хоть какое-нибудь доказательство того, что Дэнни действительно был в этом самолете.

— Хотя бы ради твоего будущего ребенка, Кори, — понизив голос, почти прошептал Палмер Виатт. — Я обязан предупредить тебя о последствиях. Неужели ты не понимаешь, что прокуратура может подозревать твоего мужа до бесконечности. И ты наверняка не сможешь получить ни пенни с авиакомпании. Ты не сможешь даже возбудить против них иск, пока существуют хоть какие-то сомнения в том, что Дэнни Видал действительно погиб на борту их самолета.

Кори удивилась.

— Но я вовсе не собираюсь подавать в суд на авиакомпанию, — сказала она, а затем спросила: — Кстати, а как ты узнал о существовании этой повестки и обвинений против Дэнни?

— Мне сказал Жорж.

— И что же еще он тебе сказал? — с нескрываемым раздражением спросила Кори.

— Что банк Дэнни наверняка прогорит, поэтому не стоит отказываться от возможности получить деньги с авиакомпании. Он сказал еще, что банк не просто обанкротился, а что в понедельник нью-йоркская банковская комиссия, скорее всего, его просто закроет. То есть на все счета твоего мужа будет наложен арест. — Палмер был сильно взволнован. — Как ты собираешься оплачивать квартиру?

— Никак, — просто сказала Кори.

Тогда Палмер попробовал другой подход.

— Дэнни вряд ли одобрил бы тот союз, который ты, судя по всему, заключила с этим человеком — Адамом Сингером.

— Дэнни здесь нет, — возразила Кори.

Ей самой приходила в голову мысль, высказанная только что отцом, но Кори сразу отогнала ее от себя. Она вовсе не нуждалась в одобрении или разрешении, особенно от отца и уж тем более от мужа. Кори волновал сейчас один-единственный вопрос: неужели вся ее совместная жизнь с Дэнни была до краев наполнена ложью? И вопрос этот волновал ее настолько, что для решения его она готова была заключить союз с кем угодно.

— Жорж собирается передать тебе урну с прахом Дэнни.

— Скажи ему, что не стоит беспокоиться.

— Так положено, Кори, — настаивал мистер Виатт.

— Что ж, тогда возьми ее ты, папа. Ведь протокол — твоя стихия.

— Кори, ты должна думать головой, а не сердцем.

Кори отвернулась, чтобы отец не увидел ее слез. Все дело в том, что она уже взглянула в лицо реальности. Иначе давно изобразила бы примерную аргентинскую вдову, убитую горем, и увезла бы с собой урну с останками совершенно незнакомого человека. Но Дэнни стоило быть умнее и не ожидать от нее ничего подобного. Как ни странно, мысли Кори все время возвращались к началу их романа и к тому времени, когда она впервые потеряла Дэнни. Кори все время представляла себя бредущей в толпе женщин на Плаза де Майо. В толпе женщин, чьи мужья и дети пропали без вести.