Адрес, указанный в письме ван ден Акера, привёл нас в старинный, притягательный для богатых и влиятельных персон городок Морристаун в тридцати милях к западу от Нью-Йорка. Он находился уже за пределами штата, в Нью-Джерси, но путешествие прошло гладко, хотя и утомительно: сначала мы на пароме пересекли Гудзон, затем на поезде проехали по сельской местности, и, наконец, наёмный экипаж доставил нас к величественной резиденции бывшего сенатора. До места мы добрались уже в полной темноте, сопутствующей холодной весенней ночи. Лишь в одном-единственном окне был виден свет, падавший на вымощенную плитами дорожку, которая огибала левую половину дома. Холмс быстро зашагал по ней к парадной двери и дважды поднял латунный дверной молоток в виде большого американского орла, который каждый раз с гулким звоном падал вниз.

Ответа не было.

Холмс подёргал дверную ручку, но она не поворачивалась, а когда мой друг попробовал открыть дверь, та не поддалась.

— Пойдёмте кругом, Уотсон, туда, где свет в окне. И держите оружие наготове.

Я похлопал себя по карману, чтобы убедиться, что револьвер ещё тут, но времени на раздумья у меня совсем не было. Я последовал за Холмсом, который изумил меня, проворно перескочив через низенький куст, — я сам смог преодолеть это препятствие, лишь продравшись сквозь цепкие ветви, зато тут же очутился на дорожке, ведущей к окну, в котором мы ранее заметили свет.

В тот миг, когда я нагнал Холмса, он как раз перекинул трость из правой руки в левую и вытащил из складок своего плаща револьвер. Я последовал его примеру и тронулся за ним, держа оружие дулом вверх. Прижавшись спинами к стене рядом с окном, мы, будто пара взломщиков, бочком подвигались к единственному источнику света. Холмс внимательно оглядел раму подъёмного окна, затем встал слева от него, а мне велел остаться на месте. Мы заглянули в ярко освещённую комнату, словно это была театральная сцена в огнях рампы.

Как бы мне ни хотелось вычеркнуть это из памяти, я всегда буду помнить жуткое зрелище, представшее нашим взорам той мартовской ночью. На первый взгляд в кабинете — а именно таково было назначение этой комнаты — всё казалось нетронутым. На книжных полках, занимавших большую часть помещения, ровными рядами стояли бесчисленные тома в кожаных переплётах, в очаге тлели угли. Напротив кирпичного камина находился письменный стол вишнёвого дерева, на котором лежала раскрытая книга; её страницы слегка трепетали, образуя полукруг.

Но, окинув взглядом середину комнаты, мы осознали, насколько обманчиво оставляемое ею впечатление безмятежности. В высоком чёрном кресле из потрескавшейся кожи сидел человек. Грудью он навалился на стол. Его окровавленная голова сверкала точно рубин, отражавший огонь камелька. Это был тот, кого при жизни звали сенатором Питером ван ден Акером. В его правом виске виднелось маленькое пулевое отверстие. Левая половина головы представляла собой месиво из костей и мозговых тканей, большая часть которого впечаталась в стену слева от него. На полу в нескольких дюймах от безжизненно повисшей правой руки валялся шестизарядный револьвер.

— Помогите, — бросил Холмс, пытаясь поднять нижнюю раму окна, которое сейчас было открыто всего на полдюйма.

С немалым трудом нам удалось приподнять раму настолько, чтобы протиснуться под ней, помогая друг другу, что, честно говоря, оказалось куда сложней, чем в былые времена. Когда мы очутились внутри, мне не понадобился весь мой многолетний медицинский опыт, чтобы установить, что этот человек мёртв. И всё же я проверил пульс.

Не обнаружив оного, я покачал головой.

— Самоубийство, — вслух заключил я.

— Вероятно, — заметил Холмс, — хотя…

Мы убрали оружие, и Холмс немедленно приступил к обычному ритуалу: он мерил шагами, осматривал, изучал место гибели со всех возможных точек.

Кроме трупа и письменного стола, к которым он ни разу не прикоснулся, Холмс с помощью лупы исследовал столик красного дерева, стоявший позади большого стола. Большая часть комнаты слева от тела была забрызгана кровью, в том числе стена, оклеенная бежево-голубыми узорчатыми обоями, и две висевшие на ней большие картины, изображавшие, кажется, старинные фрегаты под парусами.

Мне было отлично известно, что Холмса сейчас нельзя отвлекать, но, когда он дал знак, что закончил осмотр, я предложил позвонить в полицию. Рядом с телом стоял телефон.

— Да, — рассеянно ответил он, а затем добавил: — Но сначала, Уотсон, осмотрим книгу.

Не дотрагиваясь до тонкого бордового томика, который лежал на письменном столе, Холмс заострённым концом своей эбеновой трости пошевелил страницы. Несмотря на то что книга лежала рядом с мертвецом, на ней почему-то не было крови. В глаза бросились зловещие жирные буквы заглавия: «Дом вампира».

— Книга, которую читал Голдсборо, — вспомнил я.

— Книга, которую он якобы читал, Уотсон, — поправил Холмс. Перелистав книгу до конца, он вернулся к форзацу. — Смотрите, надпись, — показал он.

Я наклонился ближе и прочёл написанное чётким почерком на внутренней стороне переплёта посвящение: «Дорогой сенатор. Новые страшилки для вашей коллекции». Оно было подписано автором книги, Джорджем Сильвестром Фиреком.

— Холмс! — воскликнул я, указывая на покойного. — Дело раскрыто. Перед нами — труп зачинщика убийства Филлипса.

— Неужели?

— Разумеется! Ван ден Акер хотел признаться, позвал вас, затем испугался и покончил с жизнью. И потом, все сенаторы, с которыми мы встречались в Вашингтоне, связывали его с заговором.

— Возможно, — отозвался Холмс, — но хотел бы я знать…

— Холмс, — нетерпеливо воскликнул я, — оставьте ваши праздные размышления. Надо звонить в полицию.

— Минутку, Уотсон, — проговорил он. — Почему вы сказали, что это самоубийство?

— Но это же очевидно, — сказал я, мечтая как можно скорее продемонстрировать ему свои детективные способности. Собрав воедино все факты, я, как ревностный служитель науки, объясняющий суть эксперимента тупым студентам, бросился в бой. — Оружие валяется около его правой руки. Вокруг раны в правом виске и на правой ладони — следы пороха. Поскольку часы с кожаным ремешком он носит на левой руке, значит, он правша, так что легко можно представить, как несчастный сенатор ван ден Акер взял пистолет в правую руку, приставил ствол к виску, направив его немного назад, и разнёс себе заднюю левую часть черепа.

— А где пуля — или то, что от неё осталось? — спросил Холмс.

Быстро осмотрев стену, я указал на маленькую дырочку с зазубренными краями возле одной из марин.

— Вот! — воскликнул я, весьма довольный собой.

— Да. Уотсон, верно. Но вы не слишком далеко продвинулись, дружище. Вы не поинтересовались, почему справа от картины на обоях выделяется узкая полоска, где краски ярче, чем в других местах.

Я снова посмотрел туда: откровенно говоря, полоска на обоях как-то не бросилась мне в глаза.

— Взгляните, — сказал он и снова воспользовался тростью, на этот раз — чтобы подцепить левый край картины и отвести её от стены.

Я увидел, что она была подвешена к специальной рейке-направляющей, закреплённой под самым потолком. Внутри рейки вдоль тросика перемещался крючок с фиксатором, от которого вниз к картине тянулись две тонкие проволоки.

Свободной рукой Холмс указал на второе зазубренное отверстие, видневшееся на стене за картиной, чуть правее левого края полированной рамы.

— Я так и думал, Уотсон, — сказал он. Его взгляд был пронзителен и в то же время ликующ. — Ван ден Акера застрелили с близкого расстояния, пуля застряла в стене левее картины, вот здесь.

Холмс стукнул кулаком по стене рядом со вторым отверстием, которое он мне показал.

— Затем убийца вложил в руку мертвеца оружие и снова выстрелил в голову трупа. Вот откуда следы пороха, вторая рана, замаскировавшая первую, и второе отверстие в стене, которое мы заметили сначала. А встать на стол и передвинуть крючок с картиной на несколько дюймов влево было проще простого. Картина заслонила вторую дырку, но зато обнажился невыгоревший кусок обоев. Кстати, наш подозреваемый — высокого роста. Ему ведь надо было дотянуться до крючка. Думаю, у него из левого ботинка торчит гвоздь — видите царапину на полированной поверхности стола? Итак, два пулевых отверстия и сдвинутая картина могут означать только одно: сенатор ван ден Акер убит.

Но у Холмса не было времени насладиться торжеством дедукции: как только он изрёк последнее утверждение, резкий хлопок входной двери эхом разнёсся по пустому дому.

— Проклятье! — вскрикнул Холмс, отпуская картину. — И впрямь старею, Уотсон. Кто бы это ни был, он наверняка слышал всё, о чём мы говорили. Быстро!

Он вытащил револьвер и метнулся по коридору к парадной двери.

— А полиция? — воскликнул я.

— Нет времени! — отозвался он. — Звоните вы! Только пусть сами ищут второе отверстие. И ради Бога, не говорите им, кто вы!

Холмс уже выскочил из дома, когда я снял телефонную трубку. По счастью, ему не надо было напоминать мне, что сначала её следует обернуть носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев.

Казалось, прошла вечность, прежде чем оператор на том конце провода соединил меня с местной полицией. Я торопливо сообщил об ужасном происшествии, назвал адрес, не открывая своего имени, и повесил трубку. Мигом позже я, следуя примеру Холмса, второй раз за вечер вытащил из кармана пальто револьвер, выскочил из дома через парадную дверь и бросился к тёмной дороге, направо, откуда доносилось затихающее эхо шагов. Я пробежал несколько сотен ярдов, но быстро устал — сказывались возраст и старая рана, полученная на войне.

Почти тотчас же рядом возник Холмс. Дотронувшись тростью до моей груди, он прошептал:

— Будьте начеку, дружище. Шаги резко смолкли. Сейчас он, несомненно, крадётся за нами. Похоже, мы слишком много знаем.

Тускло мерцал уличный фонарь: он висел слишком далеко, чтобы от него был прок. Но, по крайней мере, он позволял разобрать, что мы стоим у высокой кованой решётки, вдоль которой растут деревья. Она напоминала ограду парка Грамерси, однако, насколько мы могли различить, в отличие от этой последней, состояла из отдельных звеньев длиной в десять футов, которые соединялись прямоугольными кирпичными колонками высотой восемь футов. Эти колонки служили опорой горизонтальным перекладинам, а те, в свою очередь, поддерживали вертикальные прутья, каждый из которых украшала насаженная на верхушку остроконечная лилия.

Мы с Холмсом стояли спина к спине, тщательно вглядываясь в улицу и пытаясь уловить в темноте какое-нибудь движение.

— Полиция скоро будет здесь, — прошептал я.

— Наш друг тоже об этом догадывается, Уотсон, — прошептал он в ответ, — поэтому, вероятно, постарается действовать быстро, если у него есть другой револьвер, помимо того, что лежит у стола ван ден Акера.

В этот самый момент на улице раздался шум моторов полицейских машин, а когда они проходили поворот, по соседним домам и деревьям скользнул свет фар, и хотя темнота отступила лишь на миг, мне показалось, что на вершине кирпичной колонки я различил худощавую фигуру бородатого незнакомца, который так упорно следил за нами.

Каковы бы ни были намерения негодяя, прибытие полиции, видимо, помешало ему, и пока мы гадали, что он сделает в следующий миг, темноту прорезал его смутно знакомый, вызывающе дерзкий голос:

— Я не при оружии, мистер Шерлок Холмс, но в следующий раз, когда рядом не окажется полиции, чтобы спасти вас, оно будет со мной…

Заскрипели подошвы: вероятно, он собирался пуститься в бегство. Внезапно раздался шелест листвы, треск разрываемой материи, ограда затряслась, и от кошмарного вопля волосы зашевелились у меня на голове. А через миг всё опять стихло.

Холмс чиркнул спичкой, и перед нами предстала жуткая картина. Это действительно был он, тот седеющий человек, что так упрямо нас преследовал. Куски его чёрной накидки свисали с сучковатой ветки дерева, за которую он. очевидно, зацепился, а сам несчастный остался там, где завершился его злосчастный прыжок: его изувеченное и окровавленное тело было насажено на строй миниатюрных копий (смертоносных лилий, венчавших кованую решётку) лицом вниз, руки его свисали к земле, которой ему так и не суждено было достичь.

Никто не смог бы спасти беднягу, но он (писать об этом страшно даже теперь, годы спустя), кажется, до последнего пытаясь высвободиться, извивался в смертельной агонии, схватившись залитыми кровью руками за прутья решётки прямо под грудью. Я ничем не мог ему помочь, но счёл своим долгом поспешить на помощь. Однако не успел я сделать и шагу, как конвульсии прекратились.

— Для него уже всё кончено, — промолвил Холмс, удерживая меня.

Я с недоверием глядел на искажённое лицо мертвеца, висевшего всего в ярде от меня.

— Но кто это, Холмс?

— Действительно, кто, Уотсон? — отозвался Холмс, медленно снимая с покойного накладную бороду.

— Алтамонт! — поразился я, ибо наконец узнал это лицо.

— Да, Уотсон, — ответил Холмс, — это личный секретарь бывшего сенатора Милларда Пэнкхерста Бьюкенена.

Он вдруг наклонился.

— Ага, — пробормотал он, скорее про себя, — что это у нас здесь?

На земле под телом лежал скомканный конверт, видимо выпавший из руки Алтамонта. Заглянув за плечо Холмса, когда он разглаживал бумагу, я без труда успел заметить в пламени зажжённой им спички написанное на конверте имя моего друга.

— Откройте, Холмс. Он адресован вам, — сказал я и в то же самое время увидел, как в окнах дома ван ден Акера зажёгся свет.

— Скорее! — предупредил я. — Полиция уже в доме.

— Да, Уотсон, вижу, — ответил он быстро. — Вне всякого сомнения, это письмо ван ден Акера, которое он собирался передать мне. И потому я без угрызений совести вскрою его.

Холмс распечатал конверт, зажёг вторую спичку и обнаружил внутри другой конверт, меньшего формата. Тот был отправлен почтой на адрес ван ден Акера, и на нём имелась печать Сената США. Холмс вскрыл и этот конверт и, увидев, что никакого письма внутри нет, потряс его. Оттуда белым мотыльком выпорхнул маленький квадратик пожелтевшей бумаги, оказавшийся газетной вырезкой.

Холмс опять чиркнул спичкой, и, пока она горела, мы прочли текст. Это была короткая заметка из колонки светской хроники «Вашингтон пост».

Вчера на приёме, последовавшем за благотворительным концертом в Континентал-холле, где исполнялась бетховенская Девятая симфония, многие были изрядно удивлены, когда недавно проигравший выборы сенатор Миллард П. Бьюкенен, оставив друзей и свою элегантную супругу, завязал в фойе оживлённую беседу с музыкантом Фицхью Койлом Голдсборо, принадлежащим к известной мэрилендской семье. Сенатор Бьюкенен был во фраке, мистер же Голдсборо — в менее подобающем случаю костюме, что делало их разговор ещё более примечательным.

— Что это значит, Холмс? — спросил я. — Почему заметка так важна?

В пламени угасающей спички глаза Холмса сверкнули ещё более пронзительно, чем всегда.

— Недостающее звено, Уотсон. Эта вырезка указывает на связь Голдсборо и Бьюкенена. Континентал-холл находится в Вашингтоне, а слова «недавно проигравший выборы» означают, что их встреча произошла после выборов тысяча девятьсот десятого года. Что-то сказанное нами во время поездки в столицу, видимо, побудило одного из сенаторов отправить эту вырезку ван ден Акеру, чтобы тот отдал её нам, ведь все они знали, что мы обязательно к нему поедем. Кто прислал вырезку, совершенно не имеет значения. Важно, что именно Алтамонт перехватил адресованную нам записку ван ден Акера.

Впрочем, времени поразмыслить над этим открытием у нас с Холмсом не было: громкие голоса и вспышки света свидетельствовали о том, что полиция приступила к поискам преступника вокруг дома ван ден Акера.

— Нам пора, дружище, — сказал Холмс, убирая вырезку и конверты. — Не хотелось бы тратить остаток ночи, объясняя местным стражам порядка, что мы делали на месте двух загадочных смертей. Нам с вами надо обсудить дела поважнее.

Мы быстрым шагом оставили это место, но напоследок я не удержался и взглянул на левый каблук туфли покойника. Оттуда торчал крохотный гвоздик.

Нам посчастливилось поймать такси, усталый водитель которого уже спешил домой. Пообещав щедрые чаевые, мы в конце концов уломали его отвезти нас прямо к парому.

— А ведь вы не удивились, когда выяснилось, что это Алтамонт, а, Холмс? — спросил я, когда мы устроились на заднем сиденье машины.

— Нет, Уотсон. То, что мы обнаружили на письменном столе ван ден Акера, уже подготовило меня к этому.

— Книга, Холмс! Книга про вампиров!

— Браво, Уотсон! Слова «дорогой сенатор» относились не к ван ден Акеру, как мы думали.

— Но вы не можете быть в этом уверены, Холмс.

— Всё дело в пятнах крови, Уотсон.

— Но на книге не было никаких пятен.

— Вот именно, дружище. Потому что книгу положили на стол ван ден Акера уже после его смерти.

Я начал кое-то понимать.

— Полиция, — сказал я, почувствовав внезапный прилив сочувствия к морристаунским властям. — Мы им не сообщим?

Холмс улыбнулся:

— Пусть сами ищут объяснение случившемуся. Если они решат, что смерть ван ден Акера — самоубийство, то труп Алтамонта поставит их перед настоящей головоломкой. Чем дольше полиция будет устанавливать связь этих смертей с сенатором Бьюкененом, тем больше времени будет у нас, чтобы попытаться самим его разыскать. Боюсь, если о наших подозрениях станет известно в Нью-Йорке, они доберутся до Англии и Бьюкенена быстрее, чем мы.

— Но человек его положения вряд ли выдаст себя под давлением косвенных улик и необоснованных выводов, — заметил я.

— Разумеется нет. Вот почему нам следует как можно скорее наведаться в нью-йоркское жилище сенатора.

Впереди замаячили огни причала, и уже через несколько минут мы отплыли в направлении Манхэттена, назад, в свой отель.

— Хотя сегодня первое апреля. День дурака, местная полиция оказалась не столь близорука, как мы ожидали, — сказал Шерлок Холмс на следующее утро за завтраком. — Судите сами, — добавил он и протянул мне номер «Нью-Йорк тайме», который читал за кофе.

Заголовок гласил: БЫВШИЙ СЕНАТОР НАЙДЕН УБИТЫМ ДОМА. Я прочёл вслух:

Бывший сенатор Питер ван ден Акер прошлой ночью был обнаружен убитым у себя дома в Морристауне, штат Нью-Джерси. Полиция полагает, что убийца пытался ограбить дом и застрелил мистера ван ден Акера, когда зашёл в кабинет. Труп человека, который, по предположению полиции, и был грабителем, найден через несколько домов. Он умер ужасной смертью: упал на острые прутья ограды, пытаясь бежать с места преступления. По мнению полиции, в спешке убийца потерял равновесие, что и привело его к гибели. У подозреваемого не было при себе никаких документов, а потому установить его личность будет затруднительно.

— У нас имеется немного времени, а, Уотсон? — заметил Холмс. — Но, чтобы воспользоваться этим преимуществом, надо поторопиться.

Было сырое хмурое утро. Роллинз (казавшийся теперь, когда расследование пошло по другому пути, куда менее подозрительным) отвёз нас к восточной границе Центрального парка. Дом Бьюкенена с его стройными башенками располагался на Пятой авеню, в районе Девятнадцатой улицы, и занимал законное место в ряду роскошных соседских дворцов. Впрочем, в промозглом сером тумане все эти башни и дымоходы напоминали скорее надгробия заброшенного кладбища, нежели архитектурный символ высокого достоинства американской аристократии.

Холмс напомнил мне, что, если верить Филлипсу, особняк Бьюкенена, как и многое другое достояние бывшего сенатора, первоначально принадлежал его жене, миссис Элизе Брэдфорд Бьюкенен, единственной наследнице Тайлера Брэдфорда. Знатностью и богатством её родитель был обязан тому, что вёл своё происхождение от второго сына некоего герцога, получившего свой титул в семнадцатом веке от монарха, чьим внебрачным отпрыском он, по слухам, являлся. Несмотря на некоторую претенциозность, в массивном облике дома действительно ощущались царственное могущество и сила.

Велев Роллинзу оставаться поблизости, ровно в десять часов утра Шерлок Холмс позвонил в колокольчик, висевший рядом с красной парадной дверью.

— Доброе утро, — оживлённо поздоровался Холмс с дворецким Бьюкенена, седовласым мужчиной с толстыми чёрными бровями и маленькими пучками тёмных волос, растущими из ушей.

Сутулая фигура дворецкого была наклонена вперёд, что придавало ей какую-то неустойчивость, хотя на самом деле он твёрдо стоял на ногах.

— Я представляю книготорговую фирму «Бонди и компания», Черинг-Кросс, Лондон, — объявил Холмс.

Я никогда не уставал удивляться тому, как быстро он входил в роль. Я много раз повторял, что, когда Шерлок Холмс занялся расследованием преступлений, сцена потеряла в его лице великого артиста.

— Знаю, что ваш хозяин с женой за границей, — продолжал Холмс. — Мы здесь именно благодаря этой любезной леди. Миссис Бьюкенен поручила торговым агентам нашей фирмы — меня зовут Джосайя Винк, а это Сесил Форогуд, мой коллега, — изучить библиотеку мистера Бьюкенена, а после подобрать подходящее первое издание в качестве подарка к… — Тут Холмс вытащил из внутреннего кармана плаща маленькую записную книжку и сделал вид, что ищет «позабытый» повод.

— Ко дню рождения сенатора, сэр?

— Да-да, — подтвердил Холмс, — именно.

— Миссис Бьюкенен. — промямлил дворецкий, — не оставляла мне никаких приказаний на этот счёт.

— Видимо, она приняла это решение в Лондоне. Я сам только сегодня утром получил из нашей лондонской конторы телеграмму с распоряжением явиться к вам.

— Неужели, сэр? — Дворецкий не пошевелился.

— Так как, дружище? — сказал Холмс. — Вы можете присутствовать при нашем осмотре. Нам нужна только библиотека. Вы же не хотите сорвать сюрприз, который затевает миссис Бьюкенен?

Дворецкий стоял как вкопанный.

— Ну же, приятель, — простецки растягивая слова и обаятельно улыбаясь, произнёс Холмс. — Дайте бедному парню шанс отработать своё жалованье.

Наконец лицо старика стало медленно расползаться в улыбке. Он поколебался, затем развернулся, наклонился в том направлении, куда намерен был нас проводить, проследовал через парадный вестибюль, свернул налево, к отполированным до зеркального блеска двустворчатым ореховым дверям, и не спеша распахнул обе створки. Перед нами была библиотека — просторная комната с полукруглым окном, выходившим на зелёный сад позади особняка Бьюкенена.

Не обратив внимания ни на вид из окна, ни на затхлый запах, царивший в давно не проветривавшемся помещении, Холмс приступил к поискам. Книги были расставлены по жанрам, что значительно облегчало нам охоту. В разделе поэзии мы увидели знакомые сочинения Браунинга, Вордсворта и Кольриджа; впрочем, по их нетронутому виду я был вынужден заключить, что достойный сенатор и его супруга их читали нечасто, если вообще читали.

На северной стене, вокруг окна, располагалась художественная литература. Произведения Марка Твена соседствовали здесь с полным собранием сочинений Диккенса. По иронии политическим романам Дэвида Грэма Филлипса тоже нашлось место на книжных полках сенатора. Справа мы обнаружили фантастику. Вспомнив, что Бьюкенен суеверен, я не слишком этому удивился, но Холмс подошёл к полкам вплотную, чтобы изучить названия.

Единственным звуком, раздававшимся в комнате, было тяжёлое дыхание дворецкого позади нас.

— Смотрите, Форогуд, — промолвил наконец Холмс. — Любопытная подборка: «Франкенштейн» Мэри Шелли, «Доктор Джекилл и мистер Хайд» Стивенсона, «Фауст» Гёте, «страшные истории» По, «Замок Отранто» Уолпола, «Мифические чудовища» Чарльза Гульда, «Мельмот-скиталец» Мэтьюрина, «Монах» Льюиса. «Нортенгерское аббатство» Джейн Остин, «Человек-невидимка» и «Остров доктора Моро» Герберта Уэллса.

На соседней полке стояли готические романы ещё более специфического свойства. Я заметил два экземпляра «Дракулы» Брэма Стокера, «Le Vampire» Пьера Кармуша, «Вампира» доктора Джона Полидори, «Варни-вампира» Томаса Прескетта Преста и (к нашему изумлению, поскольку мы предполагали, что обнаружили у ван ден Акера именно этот том) «Дом вампира» Фирека. Если доказательства против Бьюкенена базировались на том, что именно его книга была обнаружена нами в доме ван ден Акера, то мы, возможно, обвинили его слишком рано. Впрочем, Холмса, казалось, это открытие не смутило.

— Можно? — спросил он у дворецкого, показывая на книги, которые хотел осмотреть.

Старик пожал плечами: почему бы и нет? И Холмс начал с двух экземпляров «Дракулы». Он снял их с полки и открыл каждый на титульном листе. Быстро перелистав книги, он поставил их на место и, почесав подбородок, взялся за сочинения Полидори и Преста. Только затем он достал с полки книгу Фирека в бордовом переплёте, которую осмотрел так же, как остальные.

Тут дворецкий заметил:

— Странно. Мне казалось, перед отъездом сенатор отдал эту самую книгу своему секретарю, мистеру Алтамонту.

«Здесь столько книг. — подумал я. — Как старик помнит, какие из них отсутствовали?»

Несколько мгновений спустя Холмс вернул томик на место и едва заметно кивнул мне, дав понять, что пора уходить.

— У сенатора как будто мало произведений По. — С глумливой важностью произнёс Холмс.

Опять, отметил я, этот мрачный американский писатель, с творчеством которого мой друг был поверхностно (а может, и не очень поверхностно) знаком.

Мы поблагодарили дворецкого, сообщив ему, что представим миссис Бьюкенен свои предложения по покупке книги, не раскрывая при этом, как получили доступ к библиотеке сенатора. Дворецкий, таким образом, остался уверен, что его хозяин благодаря проницательности одного преданного, но неизвестного слуги получит прекрасный подарок.

На обратном пути к «паккарду» Шерлок Холмс не произнёс ни слова. Несмотря на снедавшую меня тревогу, я догадался по довольной ухмылке друга, что он добыл искомые сведения.

— Но, Холмс, — сказал я, когда мы оказались в безопасности закрытого пассажирского салона «паккарда», — я тоже заметил экземпляр книги Фирека на полке у Бьюкенена. Ведь его не должно быть здесь, если томик, который мы видели на столе у ван ден Акера, принадлежит Бьюкенену.

— Дорогой Уотсон, этот человек коллекционирует редкие издания. Вот почему я заглядывал в начало каждого экземпляра. Возьмём, к примеру, двух «Дракул»: один — это первое издание, выпущенное «Констейбл энд компании, другой — американское первое издание, «Даблдей». Прочие книги, которые я осмотрел, — это тоже первые издания.

— Включая «Дом вампира»? — спросил я.

— Всё зависит от того, какой экземпляр вы имеете в виду, Уотсон, — усмехнулся Холмс.

— Но я видел только один, Холмс.

— У Бьюкенена — да, и это было не первое издание. Но не забудьте про книгу на столе у ван ден Акера, дружище. Помните, дворецкий сказал, что Бьюкенен отдал её Алтамонту?

— Значит, за этими убийствами стоит Алтамонт?

— Нет, Уотсон, хотя он сыграл в обоих значительную роль. Это он должен был подбросить книгу ван ден Акеру, и в ней, я убеждён, ключ к разгадке. Она как раз является первым изданием. И у меня нет никаких сомнений, что «сенатор», упомянутый в посвящении, вовсе не ван ден Акер, как мы думали, но тот, кто приказал оставить её на месте убийства ван ден Акера, — достопочтенный бывший сенатор от Нью-Йорка Миллард Пэнкхерст Бьюкенен.

— Но почему вы уверены, что Алтамонт действовал не в одиночку, из какой-то безумной преданности своему работодателю?

— Потому, Уотсон, что Алтамонт не пользовался влиянием на всех этих могущественных людей. Он никогда не сумел бы добиться тех единодушных ответов, которые мы получили от сенаторов в Вашингтоне.

— Значит, вы считаете, нам нужен именно Бьюкенен, Холмс?

— Да, я так считаю, дружище. Вот почему нам надо как можно скорее вернуться в Англию, чтобы вступить в схватку с этим кровожадным субъектом, обманувшим общественное доверие. — Холмс наклонился вперёд и крикнул шофёру: — Роллинз! В «Уолдорф»! И побыстрее, приятель!