Кто автор этого позорного явления! Слово «спецеедство» принадлежит Сталину. Его обнаружил наш сотрудник, знакомясь с речью Сталина на совещании хозяйственников 23 июня 1931 г.

Сталин и расшифровал его: «Было бы глупо и неразумно рассматривать теперь чуть ли не каждого специалиста и инженера старой школы как непойманного преступника и вредителя. «Спецеедство» всегда считалось и остается у нас вредным и позорным явлением».

Слово «спецеедство» зародилось еще в 1918 году, и одним из организаторов репрессирования военспецов — бывших царских офицеров, перешедших на службу в Красную Армию, был Сталин, а также Ворошилов, Буденный, Щаденко и др.

В. И. Ленин в докладе о внешней и внутренней политике Совета Народных Комиссаров, произнесенном на заседании Петроградского Совета 12 марта 1919 г., специально остановился на вопросе о специалистах и дал отповедь своим противникам. Его точка зрения на использование специалистов в стране имела практическое значение. Приведем некоторые выдержки из этой речи.

«Некоторые из наших товарищей, — говорит Ленин, — возмущаются тем, что во главе Красной Армии стоят царские слуги и старое офицерство. Естественно, что при организации Красной Армии этот вопрос приобретает особое значение, и правильная постановка его определит успех организации армии. Вопрос о специалистах должен быть поставлен шире. Мы ими должны пользоваться во всех областях строительства, где, естественно, не имея за собой опыта и научной подготовки старых буржуазных специалистов, сами своими силами не справимся…

Для социалистического строительства необходимо использовать полностью науку, технику и вообще все, что нам оставила капиталистическая Россия. Конечно, на этом пути мы встретимся с большими трудностями. Неизбежны ошибки. Всюду есть перебежчики и злостные саботажники. Тут необходимо было насилие прежде всего. Но после него мы должны использовать моральный вес пролетариата, сильную организацию и дисциплину. Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов… Но их надо поставить в определенные рамки, предоставляющие пролетариату возможность контролировать их… От подавления капиталистов мы перешли к их использованию, и это, пожалуй, самое важное завоевание, достигнутое нами за год внутреннего строительства».

Такая ленинская политика, сочетаемая с уважительным отношением к специалистам и контролем за их деятельностью, принесла положительные результаты. Например, около 30 % бывших генералов и офицеров старой армии встали в строй борцов за власть Советов. Пост главнокомандующего Вооруженными Силами Республики занимали бывшие полковники царской армии И. И. Вацетис и С. С. Каменев.

На должности командующих регулярными фронтовыми объединениями (фронтами) в 1918–1920 годах были выдвинуты 20 человек, 17 из них — военспецы; в тот же период на должности начальников штабов фронтов назначались только опытные военные специалисты (всего 25 человек), все они были беспартийными, все честно и добросовестно выполняли свои обязанности; из 100 человек, командовавших армиями, 82 — бывшие генералы и офицеры, и лишь пятеро из них изменили Советской власти .

Многие специалисты старой школы, перейдя на работу на советские социалистические предприятия, также честно и добросовестно выполняли свои обязаности.

Но не обошлось и без фактов необоснованного гонения, применения даже крайних репрессивных мер в отношении «спецов». Речь идет о переписке с ВЧК В. И. Ленина по делу консультанта Госплана крупного инженера М. К. Названова, привлеченного к ответственности по делу контрреволюционного заговора, раскрытого в Петрограде. 19 августа 1921 г. В. И. Ленин спешным письмом попросил И. С. Уншлихта представить ему «1) точные справки, каковы улики и

2) копию допроса или допросов по делу Названова».

М. К. Названов был приговорен Петрогубчека по этому делу к расстрелу. 26 июня 1921 г. его отец обратился к Владимиру Ильичу с просьбой смягчить участь сына. Об освобождении М. К. Названова просил и Г. М. Кржижановский, хорошо знавший его. Получив письмо Г. М. Кржижановского, В. И. Ленин в записке для членов Политбюро ЦК РКП(б) писал:

«Получил по окончании Политбюро. Прошу послать спешно всем членам Политбюро вкруговую для письменного голосования.

10. XI. т. Молотов

Я условился с т. Уншлихтом о задержании исполнения приговора над Названовым и переношу вопрос в Политбюро.

О Названове я имел летом 1921 письмо от Красина (еще до ареста Названова). Красин просил привлечь к работе этого, очень-де ценного инженера.

Кржижановский рассказывал мне, что он, зная Названова, не раз резко спорил с ним после 25 октября 1917 г. и чуть не выгонял из квартиры за антисоветские взгляды. Весной же или летом 1921 года заметил у него перелом и взял на работу при Госплане.

Затем у меня были двое товарищей от ЦК рабочих сахарной промышленности и на мой вопрос дали положительный отзыв о Названове, подтвердив этот отзыв и письменно. На основании изложенного я вношу вопрос в Политбюро.

Предлагаю: если нужно, разыскать письмо Красина и письменный отзыв двух рабочих. Я разыщу, если Политбюро постановит, оба эти документа».

В. И. Ленин предложил «отменить приговор Петрогубчека». Члены Политбюро высказались за предложение В. И. Ленина, подтвердив это решением от 14 октября 1921 г., Названов был освобожден и с тех пор работал на разных ответственных должностях до своей смерти в 1932 году.

Это письмо В. И. Ленина доказывает его чуткое отношение к судьбе не только одного специалиста старой школы, но и ко всем честным специалистам. Его требования объективно разобраться в выдвинутых обвинениях предопределили на какое-то время надлежащее отношение к специалистам.

Специалисты старой школы продолжали служить в Красной Армии и трудиться в народном хозяйстве.

Случилось так, что начатая в 1926 году по решению XIV съезда партии (декабрь 1925 г.) индустриализация вовлекла и техническую интеллигенцию.

Но индустриализация проходила не гладко, с большими срывами намеченных планов, со все обостряющейся внутрипартийной борьбой.

Вставал вопрос — чем объяснить срывы темпов индустриализации, кто виноват в возникновении одного за другим тяжелейших происшествий в народном хозяйстве?..

Например, весной 1927 года в Грозном в бензохранилищах вспыхнул пожар, во время которого погибло 36 резервуаров — 1 300 000 пудов горючего.

В Ленинградском уезде на Дубровском лесокомбинате им. Ленина пожаром уничтожено лесопродукции на 1,5 млн. руб. и т. д.

В это время в нашей печати появляются сообщения, что белая эмиграция и иностранные разведки рассчитывают вести борьбу против СССР с помощью заброшенных из-за рубежа агентов и активизации преступной вредительской деятельности части старой интеллигенции, враждебно настроенной против Советской власти.

Появляется объяснение Сталина: «Сопротивление классовых врагов обостряется не только в деревне, но и в городе, в особенности в промышленности, новом строительстве».

Под классовым врагом в городе имелось в виду около 700 тыс. человек, отнесенных по принадлежности к городской буржуазии, хотя большинство из них служили чиновниками в советском аппарате, — все равно это были «бывшие», следовательно, «чуждые».

В промышленности насчитывалось 30 тыс. старой интеллигенции, некоторые из них не порывали связей со своими «прежними хозяевами» или продолжали работать на возникших во время нэпа в России иностранных фирмах «Метро-Виккерс», «Ллойд-Регистр», в концессиях «Лена-Гольдфилтс» и других. Они имели постоянные контакты с иностранцами, поэтому в них видели потенциальных агентов международной буржуазии и их разведок.

В специальном сообщении Советского правительства летом 1927 года говорилось: «Раскрыто несколько подпольных организаций, которые готовили диверсионные и террористические акты и поставляли кадры убийц и шпионов, имевших целью всякими путями подготовить интервенцию и втянуть СССР в войну».

Вслед за этим появились такие публикации:

«9 июня 1927 г. Коллегия ОГПУ приговорила к расстрелу 20 контрреволюционеров во главе с бывшим князем Павлом Долгоруким» (Известия. 1927. 10 июня).

«21–25 сентября 1927 г. в Ленинграде Военная коллегия рассмотрела дело англо-финнских шпионов и диверсантов Сольского, Балмасова и других и приговорила к расстрелу» (Ленинградская правда. 1927. 21–25 сент.).

На беседе с иностранными рабочими делегациями 5 ноября 1927 г. Сталин так «обосновал» необходимость существования ГПУ:

«Я этим, — заявил Сталин, — вовсе не хочу сказать, что внутреннее положение страны обязывает нас иметь карательные органы революции. С точки зрения внутреннего состояния положение революции до того прочно и непоколебимо, что можно было бы обойтись без ГПУ. Но дело в том, что внутренние враги не являются у нас изолированными одиночками. Дело в том, что они связаны тысячами нитей с капиталистами всех стран, поддерживающими их всеми силами, всеми средствами. Внутренние враги нашей революции являются агентурой капиталистов всех стран. Капиталистические государства представляют базу и тыл для внутренних врагов нашей революции. Воюя с внутренними врагами, мы ведем, стало быть, борьбу с контрреволюционными элементами всех стран. Судите теперь сами, можно ли обойтись при этих условиях без карательных органов вроде ГПУ».

Как и предсказывал Сталин, «без ГПУ не обошлись». Последовало противозаконное указание. Органам ОГПУ было предписано:

1) усилить репрессии за халатность, за непринятие мер охраны и противопожарных средств на складах, заводах и предприятиях государственной промышленности, на транспорте, а равно и всех прочих предприятиях государственного значения;

2) приравнять небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты на предприятиях государственной промышленности, на транспорте, а равно и предприятиях государственного значения, к государственным преступлениям;

3) предоставить право ОГПУ рассматривать во внесудебном порядке вплоть до применения высшей меры наказания и опубликования в печати, дела по диверсии, поджогам, пожарам, взрывам, порче машинных установок как со злым умыслом, также без умысла.

Познакомившись с этим указанием в 1955 году, мы не могли не обратить внимание, насколько оно противоречило установленному в законе понятию «контрреволюционного государственного преступления».

Например, приравнять «халатность» и «небрежность», хотя и с тяжкими последствиями, к числу государственных преступлений.

Высшую меру наказания применять независимо от того, совершены ли действия со злым умыслом или без умысла.

Тогда же появились по существу такого же содержания и рекомендации, ориентирующие судебно-прокурорские органы на упрощенное понимание составов контрреволюционных преступлений.

XVIII Пленум Верховного Суда СССР 2 января 1928 г. принял руководящее постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении».

В нем говорилось: «В целях устранения возможности неправильного истолкования в судебной практике ст. ст. 1, 2, 3, 7 и 9 Положения о государственных преступлениях XVIII Пленум Верховного Суда СССР в соответствии со ст. 6 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик разъясняет, что под контрреволюционными действиями следует понимать:

а) действия, упомянутые в указанных статьях, в том случае, когда совершивший их действовал с прямо поставленной контрреволюционной целью, т. е. предвидел общественно опасный характер последствий своих действий и желал этих последствий;

б) те же действия, когда совершивший их, хотя и не ставил прямо контрреволюционной цели (курсив мой. — Б. В.), однако сознательно допускал их наступление или должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий .

Такая трактовка умысла в Перечисленных в постановлении Пленума Верховного Суда СССР контрреволюционных преступлениях, в частности во вредительстве и диверсии, ориентировала судебную практику на возможность привлечения за эти преступления и при недоказанности того, что виновные действовали с контрреволюционной целью. В последующем появилось немало ошибок, когда обвинение в столь тяжких контрреволюционных преступлениях и суровая кара обрушивались на людей, хотя и виновных, но в другом преступлении — должностном или в ином общеуголовном.

Как же выглядело «спецеедство» в 20—30-х годах?..

Некоторые историки справедливо подмечают, что в речах, статьях и заявлениях Сталина этого периода можно найти немало слов, призывающих всемерно заботиться о старой «буржуазной» интеллигенции, а на самом деле его слова расходились с делом.

Возьмем «Шахтинский процесс», организованный с одобрения Сталина над вредителями в угольной промышленности.

Нам не удалось до конца довести проверку этого дела. Было сказано коротко и ясно: «Не пересматривать же «Краткий курс истории КПСС»!»

При ознакомлении лишь с некоторыми материалами и стенограммой судебного процесса у нас тогда сложилось о нем определенное мнение. Прежде всего это не был судебный процесс над абсолютно ни в чем не повинными специалистами. 17 подсудимых признали свою вину в предъявленных обвинениях и подробно изложили, что каждый из них сделал преступного. Еще десять подсудимых признали свою виновность частично, отрицая преднамеренность и вредительский характер своих действий.

Что же показалось нам достоверным?

Ряд специалистов старой школы не скрывали и открыто высказывали свое отрицательное отношение к политике КПСС в области темпов и методов осуществления индустриализации. На шахтах и предприятиях нарушался технологический процесс производства и правила техники безопасности, что вело к авариям, снижению добычи угля и т. д.

Специалисты подтверждали связи с бывшими хозяевами шахт и предприятий Донбасса, эмигрировавшими за границу, получение от них денежных переводов, однако отрицали, что это было платой за вредительство или за передачу шпионских сведений.

Вместе с тем 23 подсудимых виновными себя в суде не признали. Многие из них заявили о необъективном ведении следствия и об оговоре. Подсудимый Ржепецкий, например, сказал: «Ужас как в одиночной камере, так и здесь преследует меня. Я не знаю, чем себя оправдать». Подсудимый Асевич утверждал: «Я подписал признание по принуждению. Давно нахожусь в „невменяемом состоянии"» и т. д.

Какой-либо проверки этих заявлений подсудимых сделано не было.

Между тем при дальнейшем ознакомлении с некоторыми материалами дела наши сомнения в объективности следствия возрастали. В обвинительном заключении, подписанном Н. В. Крыленко, руководившим следствием (заметим, он же поддерживал и обвинение в суде), утверждалось, что еще в 1922–1923 годы «некоторые буржуазные специалисты создали контрреволюционную вредительскую организацию в Шахтинском районе, которая была тесно связана с бывшими собственниками угольных предприятий Донбасса… Начиная приблизительно с 1924 года эта контрреволюционная организация широко развернула свою преступную деятельность. Причем с 1925 года она действовала под непосредственным руководством так называемого «Парижского центра»… Объектом вредительства было избрано новое строительство в Донбассе. Вредители затопляли шахты, ухудшали условия труда рабочих Донбасса, чтобы вызвать широкое недовольство последних. Ставка была сделана на срыв всей производственной работы Донбасса, что катастрофически должно было отразиться на экономическом положении и обороноспособности страны».

Если это так, то возникают вопросы: «Где все эти шесть лет было ГПУ и почему вовремя не пресекло вредительские действия?» Соответствующий опыт у ГПУ был: достаточно сослаться на пресечение в 20-х годах контрреволюционной вредительской деятельности монархистов (известная операция «Трест»).

Стало быть, позволили оформиться крупной контрреволюционной организации из специалистов старой школы, довели ее численность до десятков человек… В Москве, в Колонном зале Дома Союзов, состоялся широко разрекламированный судебный процесс над 53 вредителями — специалистами старой буржуазной школы.

Невольно создается впечатление: такой судебный процесс был нужен, тем более что целая группа арестованных была подготовлена дать показания, разоблачающие как их самих, так и товарищей по работе.

На сомнительную «искренность покаяния» обратили внимание суда защитники ряда подсудимых — известные адвокаты Московской губернской коллегии Малянтович А. П., Долматовский А. М. и др. (всего в процессе участвовали 16 адвокатов). В своих выступлениях они отметили, что эти «покаяния» и «оговор других» со стороны подсудимых Березовского Н. Н., Казаринова А. И., Матова Ю. Н., Братановского С. П., Шаблуна Г. А., Бояршинова Н. П. появились в деле после длительного пребывания под следствием в ГПУ и содержания их под стражей, в одиночных камерах.

В какой-то мере смягчение наказания нашло подтверждение в том, что Специальное присутствие Верховного Суда Союза ССР в составе: председательствующий — Вышинский А. Я., члены — Васильев-Южин М. И., Антонов-Саратовский В. П., Курченко Н. А., Киселев С. Е., приговорив шестерых подсудимых из 11 к высшей мере наказания, нашло необходимым в самом приговоре записать:

«Специальное присутствие Верховного Суда Союза ССР считает необходимым поставить вопрос на усмотрение Президиума ЦИК нижеследующего содержания.

Значительное большинство осужденных по настоящему делу к высшей мере наказания еще в стадии предварительного следствия и на судебном следствии не только признали свою вину перед пролетарским государством, но и стремились раскрыть перед ним все обстоятельства совершенных ими тяжких преступлений.

Учитывая это обстоятельство, а равно и то, что большинство осужденных представляют собой квалифицированную техническую силу, которую возможно использовать в соответствующих условиях на практической работе, Специальное судебное присутствие Верховного Суда Союза ССР в отношении Березовского Н. Н., Казаринова А. И., Матова Ю. Н., Братановского С. П., Шаблуна Г. А. и Бояршинова Н. П. ходатайствует о замене им расстрела иной мерой социальной защиты».

Это ходатайство Президиум ЦИК удовлетворил. Высшая мера наказания была заменена на 10 лет лишения свободы и на 5 лет поражения в правах. В отношении остальных пяти осужденных к высшей мере наказания (Горлецкий Н. Н., Кржижановский Н. K.f Юсевич А. Ю.# Будный С. 3. и Бояринов Н. А.) приговор был утвержден и приведен в исполнение.

О недоказанности вины привлеченных к суду свидетельствует тот факт, что четверо подсудимых были оправданы. Вследствие малозначительности совершенного четверо приговорены к условным мерам наказания, девять — к заключению на срок от одного года до трех лет.

Среди оправданных были три гражданина Германии — В. Бадштибер, Э. Отто, М. Мейер — сотрудники фирмы «Кнапп», которая поддерживала взаимовыгодные отношения с нашей страной, поставляла и обслуживала специальные машины для угледобычи. Развертывая картину широкого контрреволюционного заговора на шахтах Донбасса, ОГПУ на недостаточно убедительных материалах арестовало названных выше немецких специалистов и обвинило их в соучастии во вредительстве.

В ходе предварительного следствия Бадштибер, Отто и Мейер категорически отрицали предъявленное обвинение.

Между тем Прокуратура РСФСР (обвинительное заключение утвердил Н. В. Крыленко) предала и этих трех немецких специалистов суду. На суде их невиновность стала очевидной, и суд вынес им оправдательный приговор. Никакого извинения принесено не было. Более того, председательствующий Вышинский А. Я., выступавший в печати об итогах этого процесса, промолчал о серьезной ошибке, допущенной в отношении необоснованного привлечения немецких специалистов к СУДУ» чем был нанесен ущерб нашим внешнеэкономическим связям, но в то же время «расхвалил» свой приговор.

Организаторы этого «громкого» судебного процесса несомненно преследовали цель «мобилизовать массы на повышение темпов индустриализации», «поднять бдительность» и т. д. Общественно-политическое значение этого процесса было поднято участием в нем четырех общественных обвинителей. Выступая в суде, они ссылались на полномочия тысяч рабочих и представителей новой технической интеллигенции. Клеймя позором преступные деяния подсудимых, совершенные «в угоду бывших собственников шахт и предприятий Донбасса», эти представители общественности требовали: «тяжелый меч пролетарского правосудия должен быть опущен на их головы», «антисоветская, антикультурная, предательская организация должна быть вырвана с корнем» и т. д.

Получил широкую огласку приказ ОГПУ о поощрении рабочих шахтеров, которые помогли раскрыть «Шахтинское дело». Этим приказом М. С. Снитко, С. М. Голохвостов, А. Ф. Пономаренко, Н. Г. Золотарев, В. Я. Колодяжный, Н. М. Абашин были награждены каждый револьвером системы «маузер» с надписью «За борьбу с вредителями от коллегии ОГПУ».

Что последовало за судебным процессом над «шахтинскими вредителями»?

В начале 1929 года следуют одно за другим заявления Сталина: «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены» (курсив мой. — Б. В).

Во время проведения сплошной коллективизации среди трех наиболее характерных форм сопротивления вражеских элементов социалистическому строительству Сталин назвал «Злостное вредительство верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности» (курсив мой. — Б. В.}.

Сталин утверждал: «Наиболее квалифицированная часть старой интеллигенции была заражена болезнью вредительства. Более того, вредительство составляло своего рода моду».

Потрясенный арестами своих коллег, председатель Госплана Кржижановский Г. М. в 1930 году обратился с письмом к В. Р. Менжинскому за разъяснением. Менжинский, председатель ГПУ, сообщил, что «враги народа обнаружены и в ВСНХ, и в Наркомфине, и в НКПС». Есть все основания утверждать, что автором этого разъяснения был не Менжинский, а Ягода.

Все это толкало на развертывание репрессий в отношении специалистов старой школы и поиск среди них вредителей, которые якобы находились «во всех отраслях промышленности» и «далеко еще не все выявлены».

Так появилось много дел на специалистов старой школы, обвиненных во вредительстве.

В результате оперативного реагирования ОГПУ на приведенные выше высказывания Сталина первым было дело «О контрреволюционной вредительской организации в военной промышленности СССР». Следствие по этому делу шло под непосредственным руководством Ягоды, который привлек к работе с арестованными своих ближайших помощников, таких же, как и он сам, авантюристов, — бывшего начальника ЭКО ОГПУ Прокофьева Г. С. и др.

В обвинительном заключении, составленном 17 июля 1929 г., утверждалось, что «ОГПУ раскрыта контрреволюционная организация, возникшая в период гражданской войны и интервенции и получившая окончательное оформление в 1921 году…

Ядро этой организации составляли военные инженеры — бывшие генералы и полковники царской армии, выходцы из Михайловской артакадемии».

Нельзя было не обратить внимание на следующее утверждение ОГПУ (совпадающее с высказываниями Сталина):

«Эта контрреволюционная организация охватила всю военную промышленность в целом, начиная с высших органов Управления (ЦУПАЗ — Центральное управление пороховых и артиллерийских заводов, ГВПУ — Главное военно-промышленное управление), кончая почти всеми заводами, расположенными в различных районах СССР».

Ее руководителем был объявлен бывший генерал царской армии, военинженер, член коллегии Главного артиллерийского управления в 1917–1918 годы, а перед арестом начальник Главного военно-промышленного управления Михайлов Вадим Сергеевич.

Он — один из тех «военспецов», которые с первых дней создания Красной Армии связали свою судьбу с ней. Вместе с ним было арестовано 78 человек, объявленных также активными участниками этой контрреволюционной организации, некоторые из них были выходцами из дворян, генералами и офицерами бывшей царской армии.

При ознакомлении с делом «О контрреволюционной вредительской организации в военной промышленности СССР» каких-либо достоверных документальных данных, свидетельствующих о нарушении ритма работы военной промышленности, срыва заданий, выпуска недоброкачественной военной техники, в нем не оказалось.

Все обвинение было построено на противоречивых показаниях арестованных, из которых можно было понять только то, что среди «военспецов» были недовольные отношением к ним, что «старые специалисты будут выкинуты за ненужностью, поэтому необходимо вести работу, чтобы они были нужны долгий срок» (из протокола показаний Клиппель А. О. От 14 июня 1929 г. Т. IV. Лд. 204).

Из протокола показаний арестованного бывшего генерала Орлова М. Н.:

«Инженеры-вредители военной промышленности не создавали обычного типа контрреволюционную организацию. Была дана в 21-м году установка вести линию по торможению военной промышленности. В дальнейшем во всех своих действиях и распоряжениях они должны руководствоваться идеей вредительства. Таким образом, организация жила как бы в умах ее членов, что делало существование организации совершенно неуловимым» (от 4 августа 1929 г. Т. 5. Яд. 165).

Из протокола показаний профессора МГУ Шпитальского Е. И., сына военного чиновника:

«В связи с озлобленностью мне приходили мысли в голову о насильственной борьбе с большевиками и о технических Средствах для этого вплоть до мысли отравления Большого театра, в котором происходили заседания съездов…

Я придумал тогда идею приспособления, которые позволяли производить такой выпуск газов из спрятанных баллонов автоматически без участия людей и притом в намеченные заранее приблизительные сроки. С помощью таких приспособлений удобно и безопасно осуществлять террористические действия, и я о них думал» (от 30 мая 1929 г. Т. 8. Лд. 193).

Примерно такого же содержания и многие показания других арестованных. Никакого судебного разбирательства по этому делу не было. Коллегия ОГПУ осудила всех арестованных, некоторых из них к высшей мере наказания — расстрелу, остальных — к длительным срокам лишения свободы с содержанием в лагерях ОГПУ.

Рассмотрев заявления ряда осужденных по данному делу и придя к выводу о необоснованности осуждения некоторых из них, Главная военная прокуратура внесла предложение в Верховный Суд СССР о их реабилитации.

С этим предложением Верховный Суд согласился.

Так, в 1956–1957 годы были реабилитированы: Зыбин Александр Сергеевич, ставший после отбытия незаслуженного наказания доктором технических наук, профессором Горьковского политехнического института; Клиппель Аркадий Осипович, технический директор киевского «Арсенала»; Попов В. Ф., доктор технических наук, профессор Ленинградского кораблестроительного института.

Можно назвать фамилии и других реабилитированных по этому и другим делам по военной промышленности. Однако полностью в те годы проверки по данным делам не были завершены и исключительно по причине непоступления прошений от заинтересованных лиц о пересмотре дел. Это ограничение теперь снято. И проверки дел осуществляются в полном объеме.

Одновременно возникали одно за другим дела на «военспецов», проходивших службу в Красной Армии и занимавшихся якобы вредительством, главным образом в строительстве оборонительных сооружений, в особенности в военных округах на западной и дальневосточной границах.

Таких дел было проверено много, и большинство из них завершилось внесением Главной военной прокуратурой предложений об их прекращении и о реабилитации осужденных за установлением необоснованности осуждения по ним невиновных офицеров.

Процесс «Промпартии». Раскрытием одного контрреволюционного заговора в угольной промышленности, возникшими делами на объявленных вредителей-специалистов старой школы в военной промышленности и даже в Красной Армии Сталин не был удовлетворен. Требовались новые «громкие» судебные процессы…

Долго ждать не пришлось. Центральная пресса уведомила:

«25 ноября 1930 г. в Москве Специальное судебное присутствие Верховного Суда Союза ССР начнет слушание дела о контрреволюционной подпольной организации, именуемой «Промпартия», ставившей целью совершение вредительства и диверсий, а также подготовку интервенции западных держав с целью свержения Советской власти».

Из обнародованных тогда же сообщений было известно, что слушание этого дела продолжалось с 25 ноября по 7 декабря 1930 г., председательствовал снова Вышинский А. Я., а поддерживал государственное обвинение Крыленко Н. В. (полная преемственность после «Шахтинского процесса»).

Перед судом предстали: Рамзин Л. К., профессор МВТУ, директор Теплотехнического института; Калинников И. А., заместитель председателя производственного сектора Госплана и профессор Военно-Воздушной академии; Ларичев В. А., председатель топливной секции Госплана; Чарновский Н. Ф., профессор ряда высших технических учебных заведений, председатель научно-технического совета ВСНХ; Федоров А. А., профессор высших технических учебных заведений, председатель коллегии Научно-исследовательского текстильного института; Куприянов С. В., технический директор Оргтекстиля ВСНХ; Очкин В. И., ученый секретарь Теплотехнического института; Ситник К. В., инженер Всесоюзного текстильного синдиката.

Все подсудимые, как сообщала печать, признали в суде себя виновными в предъявленных обвинениях. Пятеро из перечисленных подсудимых были приговорены к высшей мере наказания— расстрелу, а последние трое — к 10 годам лишения свободы. Приговор о расстреле не был приведен в исполнение, его заменили лишением свободы на 10 лет.

Поручение проверить обоснованность вынесенного по этому делу приговора мы так и не получили, хотя для этого были основания: во-первых, к нам обратились с просьбой заинтересованные лица, во-вторых, подсудимые обвинялись в шпионаже, что отнесено к военной юрисдикции.

Наряду с тем, что судебный процесс над «Промпартией» прочно вошел в историю, которую в то время не все хотели пересматривать, немаловажное значение имело и то, что еще занимал высокие посты в правительстве председатель суда, вынесший приговор по этому делу, А. Я. Вышинский.

Ознакомиться с материалами дела нас побудила резолютивная часть обвинительного заключения, где было сказано, в чем выражалась противогосударственная деятельность ЦК «Промпартии»:

в военной работе направлялась на дезорганизацию Красной Армии и подготовку изменнических действий со стороны отдельных частей и командного состава — в тех же целях облегчения интервенции»;

«в диверсионной работе, направленной специально на разрушение производительных сил советской промышленности и тыла Красной Армии уже непосредственно в момент интервенции».

Какими же достоверными материалами были обоснованы эти пункты обвинения? Кто из военнослужащих был или мог быть связан с контрреволюционной «Промпартией» и впоследствии был разоблачен? Пересматривая дела, мы убедились, что никаких материалов по указанным пунктам обвинения в деле нет. Есть лишь неконкретные показания общего характера Л. К. Рамзина и некоторых других подсудимых.

Мы не ставили перед собой задачи глубоко проанализировать фактическую и юридическую аргументированность заключительных документов данного судебного процесса — речь государственного обвинителя Н. В. Крыленко и Приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда Союза ССР.

Однако на некоторые фрагменты этих документов обратили внимание. Например, на первые слова, произнесенные Н. В. Крыленко: «Начало настоящего судебного процесса было ознаменовано миллионным выступлением рабочего класса на улицах с протестом против действий лиц, сидящих на скамье подсудимых».

Еще не было судебного рассмотрения доказательств, не были выслушаны объяснения подсудимых, а пресса и соответствующий аппарат, подобно тому, что наблюдалось перед «шахтинским процессом», уже предопределили виновность подсудимых. Эта порочная практика создания преждевременно определенного общественного мнения сослужила пагубную роль и в последующие годы при проведении других, таких же «громких» судебных процессов.

Сопоставляя два судебных процесса — над «шахтинскими вредителями» и «вредителями из «Промпартии», Н. В. Крыленко пришел к выводу: «Если на шахтинском процессе скамью подсудимых занимали специалисты-производственники одной только отрасли промышленности — каменноугольной, то контрреволюционная организация «Промпартия» включала лиц, занимавшихся вредительством во многих основных отраслях промышленности — в НКПС, в угольной, текстильной, нефтяной, золотодобывающей, металлургии, машиностроении, паровозостроении, станкостроении и др.

Следовательно, вредительство было во всем народном хозяйстве СССР. В таком выводе были все основания сомневаться. Но Крыленко не мог прийти к другим выводам — еще до процесса Сталин сказал, что вредители есть везде и всюду.

На этом были построены и такие суждения государственного обвинителя.

«Мы имеем за истекшие два года углубление вредительской работы в смысле, во-первых, централизации всей вредительской работы во всех областях в одном руководящем центре и в создании с этой целью блока с другими контрреволюционными организациями. Во-вторых, мы имеем углубление и расширение методов вредительской работы, принявший плановый характер в целом и вместе с тем принявший специальное направление на определенные конкретные цели: оказание помощи международной буржуазии…

«Я думаю, — с определенным пафосом заявил Крыленко, — что не ошибусь, если охарактеризую это положение как консолидацию, объединение всех контрреволюционных сил для того, чтобы вооруженной рукой добиться своей основной цели — уничтожения Советского Союза».

Он утверждал, что если на «шахтинском процессе» были установлены связи вредителей только с отдельными промышленниками, то на настоящем — с правящими кругами Франции во главе с Пуанкаре…

Пуанкаре заявил протест и трижды выступал в печати с отрицанием какой-либо причастности к делу «Промпартии». Аналогично поступили все названные на процессе иностранные промышленники и бывшие российские собственники, находящиеся в эмиграции.

Крыленко не оставил все это без внимания. Он отметил в своей речи, что буржуазной прессе свойственно освещать события в нашей стране необъективно, сопровождать их подозрениями, клеветой, измышлениями и ложью. О выступлении Пуанкаре и других заграничных пособников нашим вредителям он заявил, что «все это голое отрицание. Иначе они не могут». И в целом сделал такое резюме: «Зашумела, зашевелилась эта клика, зашипели змеиные гнезда этих гадов».

В основном наша общественность была удовлетворена этой отповедью. Враждебная настроенность против СССР правящей буржуазии Франции и ряда других капиталистических государств не вызывала сомнений. Даже во французском парламенте тогда открыто раздавались призывы некоторых депутатов «взять СССР в окружение, уничтожить Коминтерн».

И все же нас интересовало, на каких доказательствах были основаны все обвинения как против подсудимых, так и тех, кто их подстрекал к преступлениям, им помогал?

Обойти данный вопрос, оказалось, не мог и Н. В. Крыленко. Он ответил так: «Одним из вопросов, или, вернее, методов опорочивания настоящего процесса, является лицемерное выражение недоумения по поводу того, что же это за процесс, в котором подсудимые все сознаются…

Об объективных уликах я еще буду говорить. Но какие вообще могут быть улики в таком процессе? Лучшей уликой при всех обстоятельствах считаю сознание подсудимых» (курсив мой. — Б. В.).

Далее шли такие пояснения прокурора:

«Документы уничтожались. В период налаженной организационной связи документы не сохраняются. Люди? Свидетели? Желать, чтобы пришли и рассказали о своей вредительской организации, находясь на свободе? Чтобы они пришли к нам и как бы со стороны рассказали обо всем — мы же не идиоты, чтобы оставить таких людей на свободе».

В процессе фигурировали и «объективные доказательства». Что это такое?.. Из архива Госплана были извлечены стенограммы выступлений подсудимого Калинникова И. А., бывшего заместителя Председателя производственного сектора Госплана (одно из выступлений на заседании президиума Госплана 29 декабря 1927 г., второе — при обсуждении контрольных цифр промышленности предстоящей пятилетки и третье — при обсуждении хода пятилетки 5 февраля 1929 г.).

Действительно, И. А. Калинников настойчиво выступал, как выразился обвинитель, за «минималистские темпы». Его выступление противоречило тому, что требовал запланировать Сталин, и ряд товарищей, которые, не считаясь с объективными возможностями, высказывались за «форсированные темпы индустриализации», за «пятилетку в четыре года». Только много лет спустя стало ясно, как был прав профессор И. А. Калинников.

Приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР был, как и следовало ожидать, суровым, окончательным и обжалованию не подлежал. Пятеро подсудимых — Л. К. Рамзин, И. А. Калинников, В. А. Ларичев, Н. Ф. Чарновский и А. А. Федоров, как основные организаторы «Промпартии» и ее руководители, приговорены к высшей мере наказания — расстрелу; С. В. Куприянов, В. И. Очкин и К. В. Ситнин — к лишению свободы сроком на 10 лет.

На другой день, 8 декабря 1930 г., Президиум ЦИК рассмотрел ходатайства о помиловании осужденных к расстрелу и заменил его на 10 лет лишения свободы, соответственно снизив наказание остальным осужденным.

Приведем аргументы, содержащиеся в этом постановлении. ЦИК СССР принял во внимание, что: «осужденные не только сознались и раскаялись, но и своими показаниями разоружили свою организацию, являвшуюся агентурой и использовавшую директивы интервенционистских и военных кругов буржуазной Франции и их придатков «Торгпрома» — объединения бывших крупных русских капиталистов в Париже;

Советская власть не может руководствоваться чувством мести, в особенности в отношении обезвреживания сознавшихся и раскаявшихся преступников».

Для многих это решение оказалось непонятным. Зачем тогда были миллионные демонстрации рабочих масс с требованием расстрела?

Н. В. Крыленко разъяснил: «нет необходимости в физическом уничтожении обезвреженного врага. Мы не руководствуемся чувством мести. Когда нужно, умеем беспощадно и жестоко расправляться — в 1926 году расстреляли 26 белогвардейцев во главе с бывшим князем Павлом Долгоруковым; в 1930 году — 48 вредителей снабженцев, спекулировавших на продовольственных трудностях. От террора мы не отказываемся». Это было сказано в назидание будущим вредителям…

Третьим «громким» был процесс по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Ликвидация вредительства в народном хозяйстве СССР не завершилась арестом и осуждением врагов народа из Донбасса, лидеров «Крестьянской трудовой партии» (КТП), Промпартии и многочисленных членов этих якобы существовавших организаций…

ОГПУ сообщило, что есть еще одна контрреволюционная вредительская организация, более опасная по своим прочным идейным воззрениям, чем все предшествующие, — «Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Среди арестованных — видные деятели меньшевистской партии — Громан Шер, Иков, Суханов и другие — всего 14 человек. Программа этой организации — реставрация капитализма в нашей стране. Они якобы делали ставку на интервенцию, для чего избрали вредительство основным методом своей контрреволюционной деятельности. Вредителям удалось занять отдельные руководящие посты в Госплане, ВСНХ, Госбанке, Наркомторге и Центросоюзе.

Судя по обвинительному заключению, вредительская работа выражалась в каких-то неправильных расчетах и извращениях принципов распределения товаров, в вопросах спроса и сбыта. Выло стремление дискредитировать взятые Советской властью темпы развития промышленности, задерживать развернутое наступление социализма по всему фронту. Для этого преподносились искаженные оценки, раздувание трудностей, недоучет ресурсов.

В суде почти все подсудимые, не оспаривая выводов обвинения, посвятили пространные показания изложению своих идейных взглядов, с какими каждый из них вступил в РСДРП, принимал участие в рабочем движении, были убеждены в правоте своих взглядов на методы и пути социалистического строительства, хотя они и расходились со взглядами и идеями большевиков.

Каждый из подсудимых заявил, что убедился в бесполезности своих усилий изменить курс партии большевиков, по существу отрекся от идей меньшевизма, своим покаянием перед судом заверял, что будет стремиться своим, трудом принять посильное участие в строительстве социализма. Это был удар по всему «международному меньшевизму» и по той политике, которую проводили лидеры II Интернационала.

В суде подсудимыми признавался факт получения в течение 1928–1930 годов специального финансирования от заграничных организаций 11 Интернационала, а также от «Торгпрома» в размере 500 тыс. руб., которые были соответственно распределены по ячейкам меньшевиков, существовавшим в СССР.

Знакомясь с этим делом, мы имели цель выяснить, в чем конкретно выражалась преступная связь лидеров «Союзного бюро меньшевиков» с лидерами «Крестьянской трудовой партии» Кондратьевым и Чаяновым, в отношении которых мы вели проверку их дела. И оказалось… Через несколько месяцев пребывания под следствием в тюрьме ОГПУ профессор Кондратьев Николай Дмитриевич — один из нареченных ОГПУ лидеров «Крестьянской трудовой партии» был вызван (или принужден — сие остается неизвестно) в суд для дачи свидетельских показаний по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Основания для этого были.

В обвинительном заключении утверждалось, что третья по счету контрреволюционная организация, состоящая из вредителей меньшевиков, находилась в блоке с двумя другими контрреволюционными партиями — «КТП» и «Промпартией», и все они составляли единый фронт антисоветских сил, поставивший перед собой задачу при помощи международной буржуазии и осуществленной ею интервенции свергнуть Советскую власть.

Суд выслушал обстоятельные показания свидетеля Кондратьева… Он показал, что знал о существовании контрреволюционной меньшевистской организации, неоднократно встречался с лидерами этой организации Громаном, Сухановым и другими. Были эти встречи и у самого Кондратьева на квартире, обычно по воскресеньям. «Разумеется, — пояснил Н. Д. Кондратьев, — что это не было простое «чаепитие» или «приятное время препровождение». Были и беседы, дискуссии политического содержания».

Как характеризовал их Кондратьев: «В области промышленности была известная общность взглядов, но и известное различие. Я бы так сказал, что та и другая организация считали, что мелкая промышленность должна быть денационализирована, значительная часть крупной промышленности построена на началах смешанного акционирования, а известная доля государственной промышленности — крупнейшая — должна оставаться в руках государства…

Предполагалось, что область торговли будет в значительной мере сосредоточена в руках кооперации, частью в руках частного капитала…»

Высказал Н. Д. Кондратьев суду и мнения участников дискуссии по вопросу политического устройства Советского государства.

«Та и другая организация стояли на позиции признания демократической республики. Форма ее мыслилась различно, могла быть принята советская форма, но во всяком случае, без сохранения диктатуры, могла быть какая-нибудь другая форма…

В области внешней политики должно быть создано положение, обеспечивающее вхождение нашей страны в Лигу наций, без этого невозможно урегулирование экономических отношений между всеми странами».

Прервав изложение Н. Д. Кондратьевым своих показаний, государственный обвинитель Н. В. Крыленко задал ему следующие вопросы:

Крыленко: Одной общей формулировкой можно сказать: «Реставрация капиталистических отношений?»

Кондратьев: Да… Я должен сказать, что предполагалась реставрация капиталистических отношений, хотя со следующей оговоркой. Разумеется, не шло речи о реставрации довоенного капитализма на 100 %, так как его нет и на Западе.

Крыленко: Склады оружия были?

Кондратьев: Мне неизвестно существование ни одного большого склада оружия.

Крыленко: А маленькие?

Кондратьев: И маленькие мне неизвестны…

Вся заключительная часть его показаний в суде была посвещена изложению его политических воззрений.

«У меня не было, — заявил Н. Д. Кондратьев, — никакой заинтересованности в борьбе с революцией вообще и с социалистической, в частности.

Общий дух моих политических воззрений я мог бы характеризовать как дух принятия реформизма, социального реформизма, эволюционности или постепенного в развитии. И мне казалось, что даже две революции, пережитые нами, — февральская и даже октябрьская — лишь открывали возможность для дальнейшего глубокого преобразования социального строя, но не открывали возможности непосредственного строительства социализма. Мне казалось, что основное препятствие лежит у нас в крайней отсталости, патриархальности сельского хозяйства. Отсюда я — противник напряженных темпов индустриализации — в особенности тяжелой индустрии».

Заканчивая свои показания, Н. Д. Кондратьев заявил, что «он все обдумал, все обсудил».

К каким же выводам он пришел?

«Я ошибся. Крестьянство заняло другую позицию, нежели ту, какую я предполагал. Оно пошло в колхозы»… «Ошибся я и в вопросе индустриализации. Советский Союз организовал такие темпы развития индустриализации и такие темпы накопления в стране, как мир никогда не видывал…

Третье — для накопления нужно самоограничение населения. Оно добровольно, «безропотно» пошло на это. Я этого раньше недооценивал».

Далее Кондратьев сказал, что с его прошлыми высказываниями связано появление в стране такого явления, как «кондратьевщина». Теперь провозгласил он:

«Я не считаю себя возможным именоваться «кондратьевцем». Я считаю необходимым не только для себя, но и для тех, которые вместе со мной боролись указанным оружием, сложить это оружие прежде всего, и не только сложить его, а потом его и разрушить и разрушить не только его, но и те элементы в социалистической действительности, которые приводили к его возрождению. Позвольте на этом закончить».

Председательствующий суда Вышинский А. Я. распорядился коменданту: «Вывести свидетеля Кондратьева Н. Д. из зала суда».

Государственный обвинитель Крыленко подвел итог всем выступлениям в суде подсудимых и свидетелей кратким заключением:

«В своих исторических диссертациях обвиняемые в достаточной мере вскрыли всю мелкобуржуазную природу меньшевизма и сами дали оценку своей контрреволюционной работе».

Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР вынесло 9 марта 1931 г. свой приговор и все 14 подсудимых были осуждены на разные сроки лишения свободы — от 2 до 10 лет лишения свободы.

Вместе с А. В. Чаяновым был осужден и Н. Д. Кондратьев.

Обвинитель и адвокат на процессе над «вредителями на электростанциях СССР». С четвертым по счету делом и с материалами не менее «громкого» судебного процесса над вредителями на электростанциях СССР мы познакомились по указанию Генерального прокурора Союза ССР Р. А. Руденко.

К нему на личном приеме обратился известный поэт Евгений Долматовский и просил разобраться с делом его отца, адвокатом, которого он считал невинно погибшим в 1938 году.

За восстановление честного имени своего мужа боролась и супруга — Адель Марковна Долматовская. В архиве Главной военной прокуратуры сохранилось ее письмо товарищу Вышинскому:

«Дорогой Андрей Януарьевич!

Вы хорошо знали моего мужа… Он был участником известных судебных процессов над шахтинскими вредителями и вредителями на электростанциях СССР. Как защитник он выполнял свой профессиональный долг. Неужели это может быть поставлено ему в вину… Прошу разберитесь…»

А. Я. Вышинский на это обращение никак не отреагировал.

Адвокат Московской коллегии адвокатов Долматовский Арон Моисеевич, вместе со своими коллегами действительно принимал участие в судебном рассмотрении дела на «Шахтинцев», где Вышинский возглавлял Специальное судебное присутствие, а на процессе над «вредителями на электростанциях СССР» выступал в качестве государственного обвинителя (Долматовский был его аппонентом).

Потому Вышинский «хорошо знал Долматовского».

За что же был арестован и осужден адвокат Долматовский А. М.?

Следователь центрального аппарата НКВД Графский с одобрения известных «преуспевающих» тогда своих руководителей-авантюристов Владзимирского и Кобулова предъявили А. М. Долматовскому обвинение в том, что он «с 1922 года был активным участником антисоветской кадетско-меньшевистской организации, проводил работу по налаживанию связей с заграницей».

Участвуя в судебном процессе над «вредителями на электростанциях СССР», А. М. Долматовский принял на себя обязательство защищать двух английских подданных Альберта Вильяма Грегори и Чарльза Нордволла, объявленных английскими шпионами. «Какой же еще нужен материал для «истребления» защитника, взявшегося защищать шпионов, — так рассуждали в НКВД и сделали Долматовского тоже шпионом».

Нам предстояло объективно разобраться в роли А. М. Долматовского в этом процессе и ознакомиться с содержанием этого дела.

Материалы дела свидетельствовали о том, что на Златоустской, Зуевской, Ивановской, Бакинской и на ряде других электростанций системы Мосэнерго в 1928–1932 годы имели место аварии, выход из строя турбин и других механизмов и к ним были причастны такие наши специалисты, которые в прошлом служили в белой армии, не скрывали своих антисоветских настроений. Все их поступки и действия ОГПУ были расценены, как вредительские.

Для технического обслуживания турбин и механизмов мы пользовались услугами специалистов английской фирмы «Метрополитен-Виккерс». ОГПУ собрало данные о том, что эти иностранные специалисты подстрекали наших специалистов, путем подкупа, к совершению диверсионных и вредительских актов на электростанциях.

Что касается речи нашего адвоката А. М. Долматовского на этом процессе, то она безупречна. Вот выдержка из стенограммы судебного процесса:

«Председатель суда (Ульрих): Слово имеет член Коллегии защитников товарищ Долматовский.

Долматовский: Товарищи судьи, я защищаю Грегори, Нордволла. О Грегори мне не приходится говорить много, поскольку материалы, которые были предъявлены, оказались недостаточными, по мнению прокурора, для того, чтобы его признать виновным».

Установив, что от обвинения Грегори отказался Вышинский, мы обратились к стенограмме процесса, к речи Вышинского и к тому, что он заявил о Грегори. По этому делу в качестве одного из обвиняемых проходил английский подданный, директор Московской конторы фирмы «Метро-Виккерс» Торнтон. На суде Торнтон виновным себя ни в чем не признал и, более того, заявил, что свои показания на предварительном следствии в ОГПУ он дал под воздействием «морального давления». Речь идет о его признательных показаниях, данных на допросе в ОГПУ 12 марта 1933 г.

На все это государственный обвинитель Вышинский отреагировал следующим образом: «Не нравится Торнтону этот документ, но документ есть все-таки документ. Торнтон пытался опорочить этот документ ссылками на какое-то «моральное давление». Что же вы не рассказали подробно, что это за «моральное давление», как это так на вас «морально давили». Он сказал: «мне говорили, что если ты будешь давать показания правильно, тогда будет хорошо». Я не постесняюсь перед всем миром, через посредство этого зала заявить то же самое: если вы будете давать показания правильные, будет лучше, чем ежели вы будете говорить неправду. Что же, разве я оказываю этим на вас «моральное давление»?

Потом, говорит он, мне еще сказали: «Если ты будешь давать иные показания, то окажешься бесполезным и в Англии, и в СССР». Позвольте и мне оказать на вас такое же «моральное давление» и сказать: гражданин Торнтон, вы уже бесполезны и здесь, и там, потому что вы как разведчик доказали всю свою несостоятельность, ибо через 24 часа после ареста выдали свою агентуру и сделали это потому, что вы трус и предатель по природе и вам не может доверять даже ваша английская разведка. А здесь же в СССР вы бесполезны потому, что после того, что произошло, от вас не может быть никому никакой пользы.

Вот вам «моральное давление». Я вам показал, что вы собой представляете с точки зрения тех требований, которые к вам могут предъявить люди, умеющие уважать себя и других, защищать свои интересы, выполнять свой долг, чего вы, к сожалению, не выполнили ни по отношению к нашей стране, обманув наше доверие, ни по отношению к учреждению, доверившему вам свои тайны. Что еще говорили вы по поводу «морального давления»? Ничего. И еще одно замечание. Вы говорите, что протокол 13 марта содержит в себе неправду. Допустим. А подумали ли вы, что, сообщая то, что вы сообщили 13 марта, вы играли головами своих товарищей? Вы это понимали! Нет, этот документ вам не удастся опорочить. Но пусть он останется на вашей совести.

Вы указали, между прочим, в этой записке и на одно лицо, находящееся здесь на скамье подсудимых, — это Грегори. Я должен сказать, что оговор подсудимого или какого-нибудь другого лица может иметь значение только тогда в нашем суде, когда он сопровождается какими-нибудь объективными данными, когда он не остается только голым оговором. Когда Торнтон говорит о Кушни, мы видим деятельность Кушни; (когда Торнтон говорит о Монкгаузе, мы видим деятельность Монкгауза; когда Торнтон говорит о Нордволле, мы видим деятельность Нордволла; когда Торнтон говорит о Макдональде, мы видим деятельность Макдональда. Когда Торнтон говорит о Грегори, — я должен признать это, — одного голого заявления Торнтона, не подкрепленного другими данными, считаю недостаточным для того, чтобы поддержать обвинение в отношении Грегори. Я считаю возможным вынесение по отношению к нему оправдательного приговора».

Так и случилось. Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР в пункте 17 приговора было записано: «Грегори Альберта Вильяма, английского подданного по недостаточности улик, оправдать».

Возникал вопрос: зачем при таком положении с доказательствами надо было английского подданного Грегори предавать суду? И без того в Англии было создано общественное мнение, что «все обвинения в отношении английских специалистов искусственно созданы». Вышинскому потребовалось немало усилий для того, чтобы в своей речи опровергнуть эти высказывания и заодно раскритиковать существующее в Англии так называемое правосудие и, наоборот, распропагандировать на весь мир «идеальные» принципы нашего уголовнопроцессуального законодательства, в особенности в отношении соблюдения обязанности исследовать обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие привлеченных к ответственности, как усиливающие, так и смягчающие ответственность…

Переходя к защите другого подсудимого, английского подданного Нордволла, А. М. Долматовский в суде заявил:

«Гораздо сложнее моя задача в отношении подсудимого Нордволла. Подсудимый Нордволл уличается здесь рядом лиц. Мне придется разобрать эти показания в отдельности…»

Это обстоятельный разбор нет необходимости полностью пересказывать.

Закончил А. М. Долматовский свою речь о Нордволле такими словами:

«Таким образом, я и думаю, что все обвинения, которые здесь Нордволлу были предъявлены, конечно, обвинения серьезные, имеющие за собой известные данные, но при той проверке, которой они подверглись здесь на судебном заседании, должны быть опровергнуты. Я прошу суд оправдать Нордволла».

В последнем слове на суде Нордволл сказал:

«Для меня очень больно было слушать речь государственного обвинителя. Я такой человек, который интересуется исключительно своей работой и всегда старается работать добросовестно. Я всегда поддерживал интересы, планы строительства СССР и сделал все зависящее от меня, чтобы помочь выполнению этих планов. Моя частная жизнь в России была посвящена исключительно моей семье, я жил среди русских людей.

После тех показаний, которые я выслушал на суде, и после той справедливости, которая мне была оказана в ГПУ после моего ареста, я, как я уже ранее указал, всегда был другом Советского Союза и считаю, что суд в своем распоряжении имеет документальные доказательства этого. Я уверен, что суд может вынести только один приговор — это приговор оправдательный, а не обвинительный. И в настоящий момент я остаюсь другом Советского Союза и не боюсь этого сказать даже в присутствии всех представителей прессы».

Специальное присутствие Верховного Суда СССР в своем приговоре записало: «Нордволла Чарльза, как не принимавшего непосредственного участия в совершении аварий на электростанциях ограничиться удалением из пределов СССР с запрещением въезда в СССР сроком на 5 лет». Грегори Альберта Вильяма за недостаточностью улик оправдать.

Возвращаясь к процессу, скажем, что из всех преданных суду английских подданных — служащих Московской фирмы «Метрополитен-Виккерс» был осужден лишь один Торнтон Лесли Чарльз, которого суд все же признал виновным в шпионаже и осудил к трем годам лишения свободы.

После этого суда всякие отношения с этой фирмой были прекращены. Не нам, юристам, делать выводы — насколько этот «громкий» судебный процесс был так необходим и направлен для пресечения действительной «шпионской деятельности» представителей иностранных фирм.

Что касается обоснованности осуждения по этому делу каждого из наших специалистов, то это требует, по нашему мнению, особо тщательной проверки.

Заметим только, что в приговоре в отношении главных подсудимых в этом процессе Гусева В. А., Сухоручкина Л. А. и Лобанова А. Т., приговоренных к 10 годам лишения свободы, было сказано: «Избрание этой меры репрессии вместо расстрела суд обосновывает исключительно тем, что преступная вредительская деятельность указанных осужденных имела локальный характер и не нанесла серьезного ущерба промышленной мощи СССР.

От всех этих процессов над «вредителями» в 1928–1933 годы у нас складывалось впечатление — одним из способов воздействия на интеллигенцию старой школы была избрана репрессия, с помощью которой внушали страх расстрелом, но фактически его не осуществляли, за исключением пяти осужденных по «шахтинскому процессу». В основном осужденных специалистов использовали по специальности, но в заключении, в условиях, определенных для их содержания ОГПУ.

Так, появились «особые места заключения» для осужденных специалистов, получившие название в более поздние годы «Шарашка». В ней отбывали наказание Л. К. Рамзин, а в последующие годы известные наши ученые-конструкторы А. Н. Туполев, С. П. Королев и др.

Возникла «Шарашка» в системе ОГПУ — НКВД в результате документа, с которым нам удалось познакомиться. Назывался он «Циркуляр Высшего Совета Народного Хозяйства и Объединенного государственного политического управления». Содержание: Об использовании на производствах специалистов, осужденных за вредительство, № 139 от 15 мая 1930 г.

В преамбуле этого циркуляра сказано: «За последние два-три года органами ОГПУ раскрыты контрреволюционные вредительские организации в ряде отраслей нашего хозяйства. Вредителям удалось проникнуть даже в ВСНХ, Госплан, заводоуправления и цеха… Ликвидация последствий вредительства должна стать ударной задачей нашей промышленности…

В этом деле должны быть использованы инженеры-вредители, осужденные ОГПУ… Использование вредителей следует организовать таким образом, чтобы работа их проходила главным образом в помещении органов ОГПУ…

Для этого отбирать заслуживающих доверия специалистов. Оказывать им содействие в деле постановки опытных работ…

Подписали:

Председатель ВСНХ Куйбышев

Заместитель Председателя ОГПУ Г. Ягода»

Сталин осудил «спецеедство», но он и санкционировал его существование до своей смерти.