Филя Карданахов лепил на дому образ загнанной собаки. Он начинал лепить этот образ, едва переступив порог родной квартиры.
Подгибая ноги в коленях, словно под тяжестью пятипудового мешка, изнуренно приспустив веки, он хрипел в прихожей:
— Устал как собака…
Жена его, Лидия Петровна, искренне верила, что ее обычная замотанность не идет ни в какое сравнение с большой усталостью мужа. Она жалела своего Филю, бросалась помогать ему снимать плащ, целовала, приговаривая:
— Иди, милый, ужинать. И сразу ляжешь…
При этом частенько обнаруживалось, что от Фили крепко попахивало спиртным. Но он и не думал этого скрывать.
— Чуешь? — говорил он и нагло дышал прямо в лицо Лидии Петровне. — Опять заставили пить, интеллигенты.
Интеллигентами он называл начальника ремстройтреста Белова и его зама Соловьева.
— Да что ж они с тобой делают, Филя, — возмущалась Лидия Петровна, накладывая со сковороды на тарелку котлеты с вермишелью. — У тебя же почки, разве они не знают?!
— Да, они пожалеют, — с едкой интонацией говорил Филя и качал головой. — Французская делегация, понимаешь, пожаловала. Ну, мои интеллигенты сразу: «Товарищ Карданахов, тащи их в ресторан и представительствуй!» Я говорю: «Товарищ Белов, помилосердствуйте, у меня еще после голландцев почка ноет. Я сегодня гусь, категорически!» «Гусь» на нашем шифре значит «не пью», а кто пьет — тот свинья, гусь свинье не товарищ, понимаешь? «Нет, все равно иди в ресторан, покажи этим фирмачам наше гостеприимство, лучше тебя никто не может». Ну просто собачья жизнь какая-то!
В действительности со времен создания ремстройтреста туда не ступала нога француза, американца, итальянца, мальгаша и вообще представителя какого-либо зарубежного народа — большого или малого. Манеру томно жаловаться на «фирмачей, которые идут косяком», Филимон взял от своего приятеля Вадима, товароведа из «Экспортигрушки», с которым они по субботам ходили париться в финскую.
Деньги на выпивку Филимон вымогал у прорабов на стройках. Ощутив сосущий позыв, он говорил себе: «Пойду-ка я попью из крана». И отправлялся на стройку цепляться к крановщикам.
Там, злобно кривя рот, Филимон угрожал немедленно опечатать кран за какое-нибудь чепуховое нарушение инструкции. Поскольку остановка крана означала бы срыв графика и потерю прогрессивки, прораб приглашал Филю в свой вагончик и вручал ему десятку бог знает из каких фондов.
В пятницу вечером Филя приволокся домой в одиннадцатом часу и, едва ворочая языком, простонал в передней:
— Ну денек сегодня выдался, врагу не пожелаешь. Как собаку замотали, ну как собаку…
Он действительно сегодня намаялся. Хмель прошел, и во рту горчило. Есть ему совершенно не хотелось, но, чтобы не обидеть жену, он сел за стол и стал через силу жевать отвратительно пресную запеканку. Нужно было что-то объяснять, и он принялся выдавать легенду, на скорую руку сочиненную в лифте.
— Ремонт, понимаешь, в конторе затеяли. Надо мебель таскать. Кто же будет таскать? Как всегда, Карданахов, на все дыры затычка. Интеллигенты-то ведь сами не любят руки марать. Поверишь, стульев двести на своем горбу перетаскал да столов десяток. Ладно, думаю, хватит на сегодня, поишачил — и пора домой. Не тут-то было! Белов: «Карданахов! Куда? Останьтесь!» Ты представляешь, Лидуш, он сегодня в отпуск уходит, так мы должны ему скинуться на отвальный банкет! А все жмутся, хоть сегодня получка, дают по рублю, а то и по полтиннику. Ну, пришлось своих пятнадцать рублей выложить. А что поделаешь? Банкет не устроишь, прогрессивки лишит. У нас все так.
— Нездоровая у вас в тресте атмосфера, Филя. Ты бы поговорил в министерстве…
— Что ты, что ты! — заслонился ладонью Филя. — Сор из избы? Совсем сомнут.
Начальник треста Белов, молчун и сухарь, в тот день действительно отбыл в отпуск, но отбыл бесшумно, незаметно, дав лишь необходимые наставления своему заму Соловьеву.
Что касается изнурительного таскания стульев на горбу, то Филя перенес за весь день всего один стул — для учетчицы Тамары, молодой разводки с ямочками. И ремонта никакого не было, а просто, заигрывая с Тамарой, он оперся рукой о спинку ее стула, при этом спинка скрипнула и качнулась. Филимон тут же вызвался заменить стул и единым мигом доставил из соседнего кабинета новый, крепкий. А когда Тамара, благодарно улыбаясь, пересаживалась, Филимон, будто помогая, огладил ее по круглой, хорошей коленке.
— На работе этим не занимаются, Филимон Кондратьевич, — кокетливо упрекнула Тамара.
— А домой нас не приглашают, — тут же зацепился Филя.
— Почему же, милости просим, мой чай, ваш торт, — сказала Тамара с тем спокойствием, от которого мужские сердца на секунду ухают в ледяную пропасть.
Так Филимон оказался вечером в гостях у Тамары, потратив пятнадцать рублей из получки на водку, закуску и такси…
— Иди ложись скорее, отдыхай, милый, — суетилась Лидия Петровна, — я уже постелила.
— Мало того, что работаешь как собака, так еще после работы ишачь, деньги и здоровье переводи на них... Начальнички... — бормотал Филимон, выходя из-за стола, и при этом осуждающе цокал языком и качал головой.
Филимон быстро разделся, повалился на тахту, натянул одеяло на ухо, расслабился. Но тут дочь громко заговорила в коридоре:
— Ма, опять задачка не получается…
— Тише, тише, — зашикала Лидия Петровна. — Папа спит. Ты что, не видела, что отец вернулся с работы усталый как собака?
Филимон усмехнулся в темноте.
— Собака! — презрительно фыркнула за дверью дочь. — Собаки с гулянья прибегают трезвые…
— Юля! — ахнула жена.
Филимон отбросил одеяло и с размаху поставил босые ноги на ковер. Он уже открыл было рот с намерением львиным рыком сокрушить домашнюю крамолу, но представил себе бесстрашное языкатенькое, глазастое семнадцатилетнее существо в джинсах, помотал головой и осторожно, чтоб тахта не скрипнула, залез обратно под одеяло. «Н-да…» — прошептал он подушке.
Домашний образ, кажется, дал трещину…