Читатель, вероятно, не забыл Томаса Фелиппеса, сыгравшего столь большую роль в заговоре Бабингтона и процессе Марии Стюарт, того самого опытного шифровальщика и подделывателя писем на различных языках, которого столь ценил Уолсингем. Правда, Сесиль счел возможным перевести старого шпиона на пенсию. Отлично понимавший, в чем дело, Фелиппес написал верноподданническое письмо Якову I, уверяя, что он, маленький человек, не имел никакого отношения к казни матери его величества. Он, Фелиппес, просто занимался расшифровкой писем по приказу начальства. Хотя король не был чрезмерно привязан к памяти матери, он любил соблюдать внешние приличия, и петиция Фелиппеса осталась без ответа.

Между тем отставной шпион, занимая выгодную должность в управлении Лондонского порта, не терял надежды завоевать признательность Сесиля и снова оказаться у него на службе. Внимательно приглядываясь к приезжающим и уезжающим пассажирам, Фелиппес учуял назревающий заговор и решил произвести розыск на собственный страх и риск.

С этой целью Фелиппес надумал завязать тайную переписку с признанным руководителем эмигрантов и многолетним организатором заговоров Хью Оуэном в Брюсселе. Переписка оказалась односторонней, так как не менее опытный интриган Оуэн заподозрил подвох в письмах, приходивших от некоего «Винцента» (так подписывал свои послания Фелиппес). Однако такое препятствие, не могло остановить старого подделывателя писем, которых великодушно взял на себя сочинение и ответных посланий Оуэна, фигурировавшего под именем «Бенсон».

Фелиппес не учел одного, что не только он, но и Роберт Сесиль прошел школу Уолсингема. Сравнив перехваченные письма «Винсента» и «Бенсона», Сесиль сразу же сообразил, в чем здесь дело. В январе 1605 г. разгневанный министр приказал арестовать шпиона, который во всем сознался. Жалуясь на бедность, шпион открыл еще один мотив своих действий: он хотел через Оуэна, связанного с мадридским двором, попользоваться деньгами, которые щедро рассыпал испанский посол в Лондоне, чтобы укрепить партию сторонников недавно заключенного мира. Если бы только служащий Лондонского порта мог знать, что несметно богатый Сесиль и здесь обогнал его, сразу же после заключения мира приняв пенсию от испанского правительства, которому обещал выдавать английские государственные секреты.

За самовольное вмешательство в государственные дела Сесиль отправил Фелиппеса в тюрьму, где тот и оставался до весны. Свой досуг шпион заполнял покаянными письмами и просьбами о прощении и предложениями быть полезным.

Старый шпион на этот раз не лгал. После освобождения из тюрьмы Фелиппес был разоренным человеком. Он только и мечтал поправить свои дела, нанявшись к Сесилю. Вместо этого в январе 1606 г., за несколько дней до суда над участниками «Порохового заговора», Фелиппеса снова арестовали и посадили в Тауэр.

Предыстория второго ареста заслуживает внимания, кроме всего прочего, характеризуя приемы «работы» фактического правителя Англии. Вместе с Фелиппесом, когда он служил у Уолсингема, трудился и другой опытный подделыватель писем и профессиональный шпион, Томас Барнс, пытавшийся, в частности, по поручению правительства втереться в доверие к Хью Оуэну и стать его агентом. В отличие от Фелиппеса он еще оставался на службе в 1605 г.

Как раз в самом конце года Барнс, по прямому указанию Сесиля, подделал письмо Фелиппеса к Оуэну. Через несколько дней Барнсу вручили заграничный паспорт, подписанный самим Сесилем. Паспорт был выдан на имя Томаса Вильсона, одного из секретарей Сесиля (осталось неизвестным, не был ли Барнс этим самым «секретарем Вильсоном» и в Англии).

Поставив подпись на паспорте Барнса-Вильсона, Сесиль в тот же день написал коменданту города Дувра сэру Томасу Фейну. В письме было сказано, соблюдая строжайшую тайну, арестовать человека по имени Томас Вильсон, который предполагает покинуть страну. И к великому негодованию Вильсона, он был арестован, несмотря на его клятвенные заверения, что здесь произошла какая-то ошибка и что он действует строго в соответствии с приказаниями Левинуса Мунка, главного секретаря всесильного министра. Фейн, согласно инструкции, поместил Вильсона в одиночную камеру, а захваченные при нем письма переслал в Лондон на имя Сесиля и лорда Нортгемптона, который занимал должность королевского наместника нескольких южных городов, включая Дувр.

Авантюра заключалась в том, что формально в первый раз Фелиппес был арестован по приказанию не Сесиля, а Нортгемптона. Теперь же Нортгемптон, не подозревая интриги, отдал приказ о вторичном аресте Фелиппеса. Таким образом, министр, с одной стороны, добился полной изоляции Фелиппеса, а с другой – мог делать вид, что арест произведен без малейшего его, Сесиля, ведома и участия. Одновременно, с точки зрения министра, арест Барнса был также не лишней острасткой для этого агента. Барнса вскоре освободили и разрешили следовать во Фландрию, куда он и отправился, многократно заверяя Сесиля в своей верности ему и преданности делам службы.

А Фелиппес оставался сидеть в Тауэре. В судьбе бывшего шпиона проявили участие два человека, можно сказать, его сослуживцы – Левинус Мунк и комендант Тауэра сэр Уильям Уэйд, известный как жесточайший истязатель заключенных и провокатор. Таким образом, Фелиппес бы не только изолирован, но и попал в положение, когда единственным выходом было оказать крупную услугу Сесилю, перед которым за него уже ходатайствовали Мунк и Уэйд. Не стоит забывать также, что до января 1606 г. Сесиль мог пользоваться услугами Барнса, заботливо посланного во Фландрию, подобно тому, как Фелиппес был отправлен в Тауэр. Именно в это время суду была представлена «Исповедь» Томаса Винтера.

Была ли подделкой эта исповедь? 8 ноября Винтер был захвачен в Холбич-хаузе. Раненный в правую руку, он не мог защищаться. Он также не мог подписать свои показания во время первого допроса. Однако через неделю Уэйд сообщил Сесилю, что Винтер готов записать все сообщенное министру в ходе состоявшегося между ними незадолго до этого разговора, а также все, что он, Винтер, сумеет дополнительно припомнить.

Оригинал «Исповеди» куда-то исчез, и все попытки его разыскать в архивах пока остаются безуспешными. Этот подлинник должен был служить основанием написанного на десяти страницах текста «Исповеди», датированного 23 ноября 1605 г. Почерк в этом документе напоминает почерк Винтера до ранения. Однако в нем имеется одна настораживающая деталь.

Правописание фамилий тогда было еще очень нечетким (вспомним, что сохранилось много написаний фамилии жившего в ту эпоху Вильяма Шекспира, не раз подававших повод к самым различным, нередко фантастическим предположениям и теориям). Хотя разное написание одной и той же фамилии было в начале XVII в. скорее, исключением, чем правилом. Винтер во всех его сохранившихся и не вызывающих, сомнения в подлинности подписях неизменно и очень четко писал «Wintour». В тексте «Исповеди» стоит; подпись «Winter», так, как обычно писали фамилию Винтера другие люди, но не он сам. Сравнение подписи в «Исповеди» с другими сохранившимися автографами Винтера почти исключает предположение, будто она получилась такой вследствие того, что перо случайно скользнуло по бумаге и две буквы «ou» превратились в «е». Поэтому ошибка со стороны подделывателя более вероятна, чем ошибка самого Винтера.

С этого текста «Исповеди», считающегося оригиналом и хранящегося в архиве Сесилей, Левинус Мунк списал копию, которая была представлена королю. Яков сделал на ней различные пометки на полях, в частности, указав на одну, показавшуюся ему неясной, фразу, которая была после этого редактирована. Копия Мунка, сохранившаяся в Государственном архиве, и была напечатана в официальном правительственном отчете.

Наверху первой страницы якобы оригинала «Исповеди» почерком судьи Кока дата 23 ноября заменена на 25 ноября (хотя в копии Мунка осталась исходная дата). К тому же Кок специально сделал в начале и конце «Исповеди» приписки, гласящие, что этот документ содержит признание Томаса Винтера перед членами Комиссии по расследованию заговора, сделанное добровольно 25 ноября и написанное им собственноручно в тот же день. Хотя нет никаких свидетельств, что Винтер действительно сделал это признание перед комиссией, в копии Мунка рукой Сесиля все они упомянуты как свидетели, несмотря на то, что их подписи отсутствуют.

В копии Мунка, датированной 23 ноября, находятся на полях две небольшие и маловажные вставки в текст, подобные вставкам короля, сделанным для печатного издания. Однако такие же вставки на полях мы находим и в «оригинале», при этом написанные тем же почерком, что и остальной текст. Очевидно, вставки в оригинал были сделаны после того, как он был доставлен из Тауэра Мунку для снятия копии. Мало правдоподобно, чтобы после снятия копии оригинал возвратили Винтеру с приказанием внести в него эти изменения, не имеющие никакого серьезного практического значения. Напротив, считая «оригинал» фальшивкой, легко допустить, что подделыватель сделал добавления в соответствии со вставками, внесенными в копию начальством.

Наконец, сохранился фрагмент из другого показания Томаса Винтера от 25 ноября, касающегося его поездки в Испанию в 1602 г. Оно подписано «Wintour». И что особенно интересно, в бумагах Сесиля обнаружено письмо Уэйда от 25 ноября, в котором он сообщает, что Винтер дал показания о своей деятельности в Испании, которые им самим изложены на бумаге. К письму приложено на двух страницах показание Винтера, подписанное «Wintour». Однако весь текст письма написан явно той же рукой, что и «оригинал» «Исповеди». Более того, в это показание включен в несколько измененной форме и фрагмент действительно собственноручно написанного Винтером текста.

Иначе говоря, какое-то показание заключенного было в измененной форме переписано другим лицом, подделывающимся под почерк арестованного заговорщика, и в конце этого документа либо Винтер был принужден поставить свою подпись, либо она также была сфальсифицирована.

Фабрикация показаний от 25 ноября позволяет сделать вывод и о подделке «Исповеди». Однако следует оговориться – подделыватель не «изобретал» показания, а переделывал в соответствии с видами и намерениями Сесиля подлинные слова арестованного. Достаточно было опустить некоторые факты и вставить то, что Сесиль хотел приписать заговорщикам.

Возникает еще один вопрос: какую роль сыграла в организации «Порохового заговора» правительственная провокация?

Если не верить в подлинность «Исповеди» Томаса Винтера, то многие действия участников заговора могут быть увидены совсем в другом свете. Например, аренда Винегр-хауз могла быть просто следствием желания Томаса Перси иметь квартиру поблизости от королевского дворца. Дом был арендован 24 мая, а 9 июня Перси по ходатайству лорда Нортумберлендского получил придворную должность, о чем, конечно, знал заранее от своего влиятельного родственника. Даже возвращение Фокса могло иметь совсем другое значение. В месяцы ослабления преследований против католиков большое число эмигрантов вернулось в Англию. А принятие Фоксом имени Джонсона вполне могло быть мерой предосторожности, которой, между прочим, придерживались многие эмигранты.

Однако факт существования заговора не подлежит сомнению, и поэтому нет причин подозревать, что рассказ, составленный на основании «Исповеди» Винтера, в общем и целом соответствует действительности.

Стоит задуматься и над тем, правы ли католические авторы, которые приписывают Сесилю организацию заговора. Нет сомнения, что своевременное обнаружение «Порохового заговора» было чрезвычайно на руку Сесилю. Оно позволяло ему усилить свое влияние на короля и заставить того отказаться от мысли смягчить законы против католиков, к чему стремился Яков и что полностью противоречило интересам Сесиля и стоявших за ним кругов протестантского дворянства. А что могло быть лучше для этой цели, чем раскрытие заговора против наследника престола и большинства высших сановников государства с целью создания католического правительства?

Каким же путем Сесил, если он был организатором всего дела, мог заронить мысль о заговоре в голову Кетсби? Ответ напрашивается сам собой – через лорда Монтигля. Этот бывший мятежник был не только прощен, но и явно находился в милости и в постоянной связи с министром. Имеется одна очень важная деталь, говорящая в пользу такого предположения.

Начало заседаний парламентской сессии осенью 1605 г. юридически не должно было стать открытием нового парламента, а лишь возобновлением временно прерванных заседаний старого. При таком возобновлении не предусматривается присутствие короля. В 1605 г. Яков решил нарушить правило, поскольку парламенту предстояло решать вопрос чрезвычайной важности – о законодательном объединении с Шотландией. Об этом решении короля было известно узкому кругу лиц, в том числе и Монтиглю, члену английской делегации, обсуждавшей с шотландцами условия унии. Без знания того, что король решил присутствовать при возобновлении работ парламента, не могло быть «Порохового заговора». А узнал это Кетсби, вероятно, от Монтигля, хотя мог получить эти сведения и из других источников.

Однако остается фактом, что Монтигл выполнял роль шпиона Сесиля и узнал о заговоре много раньше, чем была разыграна комедия с получением письма в замке Хокстон. Вполне вероятно, что Томас Уорд, которого Монтигл пригласил на ужин и которого попросил прочесть вслух полученное письмо, также был тайным агентом Сесиля. Сцена с посланием была рассчитана на то, чтобы в драматической форме показать, каким образом ни о чем не подозревавшее правительство впервые узнало о заговоре.

Кроме того, недомыслие министров было призвано оттенить мгновенное разгадывание королем туманного смысла письма, и создавало необходимый фон для проявления божественно вдохновляемой мудрости Якова. Подобное изображение событий весьма льстило королю, придерживавшемуся более чем пристрастного мнения о размерах своих умственных способностей. Роберт Сесиль менее всего собирался разубеждать своего монарха в этом приятном заблуждении.

Характерный факт: многоопытный министр не привык никому доверять полностью, в том числе Монтиглю. И вот мы узнаем, что один из его шпионов, некий Гейдж, сосед Френсиса Трешама, обратился к тому с дружеским предложением выпутаться из финансовых затруднений, в которых тот находился до получения наследства, сделавшись тайным агентом Сесиля. Это была очевидная попытка создать дополнительный источник информации об отношениях между Монтиглем и его родственниками – участниками заговора.

Френсис Трешам не стал агентом Сесиля. Нет прямых доказательств и того, что именно он написал письмо к Монтиглю, в чем его подозревали Кетсби и Винтер. Однако роль Трешама во многом остается загадочной. Он в течение нескольких дней после ареста Фокса и бегства других заговорщиков оставался в Лондоне и, по некоторым сведениям, даже предлагал свои услуги в поисках беглецов. Хотя Фокс вскоре в своих показаниях под пыткой назвал Трешама среди других участников заговора, правительство в течение четырех дней не давало приказа об его аресте, а он в свою очередь вел себя как человек, не опасавшийся властей.

Трешама арестовали только 12 ноября. Его поведение перед раскрытием заговора можно объяснить предположением, что он устно пытался предостеречь Монтигля от посещения парламента и в ходе разговоров с ним догадался, что правительство знает о заговоре. А может быть, Трешам знал слишком многое о роли Монтигля и считал это гарантией своей безопасности. В свою очередь правительство, видимо, также колебалось, арестовывать ли Трешама, но все же пришло к выводу, что более опасно оставлять его на свободе. В показаниях Трешама чья-то заботливая рука тщательно вымарывала всякое упоминание о Монтигле. И все же Трешам был явно чересчур опасным заключенным, чтобы его можно было, как других заговорщиков, судить открытым судом.

При обыске, произведенном в квартире младшего брата Трешама, в которой жил также его личный секретарь, были найдены лишь копии трактата о двусмысленной манере выражения мыслей. Заголовок одной из копий был переделан рукой отца Гарнета на «Трактат против лжи и злостного лицемерия». В нем, однако, под видом «ограничения» областей, в которых они должны применяться, давались практические советы, как надлежит их пускать в дело. Френсис Трешам, видимо, вполне следовал советам, содержащимся в этом иезуитском трактате, хотя и отрицал свое знакомство с ним.

Через шесть недель после ареста он был уже больным человеком. 23 декабря он продиктовал своему секретарю письмо, в котором опровергал свои показания о знакомстве с Гарнетом и о том, что знал о посылке Винтера в Испанию, и поручил жене передать это письмо министру. В ту же ночь Трешам скончался.

Официально его смерть была приписана «удушью». Однако, поскольку за шесть недель до этого Трешам выглядел вполне здоровым человеком, никто не поверил официальному объяснению. Многие современники считали, что Трешам был отравлен Монтиглем. Очень вероятно, что Трешам знал о действительной роли Сесиля и Монтигля и не делал особого секрета из того, что обладает такого рода опасными сведениями. Это и решило его судьбу. Сохранилось письмо Уэйда Сесилю от 23 декабря 1605 г., в котором выражалось беспокойство, что не получено приказа о скорейшем погребении тела – это также могло свидетельствовать о желании скрыть действие яда. Очень подозрителен и факт, о котором сообщил Уэйд Сесилю в том же письме: сам Трешам, а также другие участники заговора считали, что, если он выздоровеет, «им нечего опасаться действий правосудия».

И все же не следует делать поспешных выводов. Неужели, если бы Сесиль был так озабочен, чтобы заставить до суда навеки замолкнуть Трешама, он разрешил бы жене и секретарю арестованного государственного преступника неотлучно находиться в его камере, а потом свободно и беспрепятственно покинуть Тауэр?

Подводя итоги, следует сказать, что не существует прямых доказательств провоцирования Сесилем заговора, да и вряд ли они могли сохраниться. Зато очень вероятно, что он узнал о заговоре вскоре после того, как конспираторы приступили к действиям, и при этом узнал сразу из нескольких источников, хотя неясно, насколько подробной была полученная им информация.

Даже под пыткой Фокс не назвал никаких имен. Он признался только, что его собственная фамилия не Джонсон, а Фокс. Таким образом, до 8 ноября, когда под более жестокой пыткой он назвал имена других заговорщиков, правительство официально знало об участии в заговоре лишь Фокса и Томаса Перси, который арендовал подвал под палатой лордов. Тем более показательно, что уже 7 ноября была издана официальная декларация, предписывающая арестовать Кетсби, Винтера, Роквуда, Гранта и ряд других заговорщиков. Следовательно, правительство имело какую-то информацию, может быть, не очень определенную и точную. Оставалось ожидать момента, когда будет выгоднее всего «раскрыть» заговор.

Сторонники версии, что Сесиль «сфабриковал» заговор, доказывают, будто он чуть ли не сфальсифицировал все следствие. Однако в числе членов комиссии, допрашивавшей заговорщиков, было несколько явных врагов и соперников Сесиля, которые не согласились бы стать орудием в руках честолюбивого министра.

Надо учитывать также, что фактически существовало два заговора – собственно «Пороховой заговор» и план восстания католиков под руководством Эверарда Дигби. О втором заговоре Сесиль был извещен своими лазутчиками. Он мог подозревать Томаса Перси и Кетсби, но не знать о планах использования Винегр-хауза. В бумагах Сесиля имеется немало писем, содержащих глухие указания на зреющий заговор, на возможность новой – далеко не первой – попытки католического восстания. Одно анонимное предостережение, брошенное в деревянной коробке на проезжей дороге, было написало от имени католика-слуги, желающего раскрыть заговор, в котором участвовал его господин. Письмо предостерегало, что опасность ожидает короля, лорда Солсбери и главного судью Попхема.

Вероятно, что международные связи участников заговора были более широкими, чем это можно предполагать на первый взгляд. По крайней мере, Сесиль получил прямое предостережение от английского посла в Париже сэра Томаса Парри. Тот, по-видомому, подхватив налету намек, брошенный вполголоса венецианским послом, передавал, что следует опасаться французского посла в Лондоне графа де Бомона. Действительно, Бомон спешно покинул Лондон, чтобы не присутствовать на открытии парламентской сессии и, переправившись на французский берег, сообщил королю Генриху IV, что будет сделана попытка в день возобновления работ парламента «убить Якова и всех знатных лиц». Но еще вопрос, откуда узнал об этом Бомон: от заговорщиков или от своих шпионов в правительственных канцеляриях?

Шпионы Сесиля Джон Рейнольдс и Джордж Саутхейк в Кале, а также Виллиастон – в Руане усердно наблюдали за активностью иезуитов, будто собиравшихся подавать петицию Якову, составленную отцом Парсонсом в Риме. Виллиастон многозначительно высказал при этом опасение, как бы они «не затронули личности его величества или кого-либо из его детей». Виллиастон передавал также через Парри, что иезуиты собираются высадиться в Англии под видом шотландских купцов. Шпионы Сесиля тщательно наблюдали за ними, но те в последний момент ускользнули.

Эти и подобные им сообщения могли лишь усилить стремление Сесиля найти префекта иезуитов Гарнета и его ближайших помощников. 8 января 1606 г. был арестован в Вустершире Стефен Литлтон, скрывавшийся после того, как он покинул Кетсби и других заговорщиков, и его двоюродный брат «рыжий Хемфри» Литлтон, а также Роберт Винтер.