В истории тайной войны порой немалое место занимают случаи, которых вовсе не было. Не было, но зато имелись силы, в чьих планах или интересах было уверить, что эти эпизоды происходили в действительности. Вымышленное обвинение в шпионаже не раз становилось оружием в политической борьбе. Но было немало и обратных примеров. Разведке приписывали то, чего она никогда не осуществляла, в целях возвеличивания участников выдуманных достижений и мнимых подвигов. Эти «приписки» приобретали самые различные формы – от литературных мистификаций до появления самозванцев, вокруг рассказов которых десятилетиями велись жаркие споры.

…После падения Наполеона и реставрации Бурбонов много шума наделала мистификация известного французского писателя Шарля Нодье. В опубликованной им книге «История секретных обществ в армии и военных заговоров, ставивших целью свержение правительства Бонапарта» (Париж, 1815 г.) рассказывалось о деятельности широко разветвленного роялистского подполья в войсках Наполеона. Офицеры-роялисты – участники этой тайной организации наделялись исключительными добродетелями; то были сплошь героические характеры в духе модного тогда романтизма.

В истории тайного союза «Филадельфийцев» имелся, однако, один существенный недостаток: в том виде, в каком он был изображен, его вовсе не было! На деле союз «Филадельфийцев» – очень немногочисленный кружок молодежи, к которому примкнуло несколько недовольных военных вроде генерала Моле, – не представлял и тени опасности для Наполеона. А то, что Моле в ночь с 2 на 23 октября 1812 г. попытался, распространив слух о гибели Наполеона в России, объявить о создании Временного правительства, то это уже не имело никакого отношения к «Филадельфийцам».

Нодье умел перемешивать историю с фантазией. Когда писатель рассказывал о своем участии в событиях французской революции, многие его слушатели, по словам одного из них, «были настолько убеждены, что он имел несчастье кончить жизнь на гильотине, что спрашивали себя, как же он ухитрился приказать приклеить себе голову». В рассказ о «филадельфийцах» поверили, так как слишком внушительные силы во Франции в годы Реставрации были заинтересованы в том, чтобы самим поверить и, главное, убедить других в «героической» борьбе офицеров-дворян против «корсиканского узурпатора». Однако, как часто бывает, действие вызывает противодействие. Наряду с силами, которые заинтересованы в том, чтобы поверили в изобретенную ими сказку, есть и круги, которые прямо должны, по различным мотивам, стремиться к тому, чтобы вывести все эти измышления на чистую воду. Тогда вокруг явных вымыслов о тайной войне разгорается и тайная, и явная борьба. Иногда она имеет общественное значение, в других случаях отражает столкновение частных, групповых интересов внутри правящих классов.

Пример с мистификацией Нодье показывает, насколько остро ощущалась в эпоху Реставрации возвратившемуся к власти роялистскому дворянству его полная несостоятельность сопротивления революции, а потом Наполеону. Неприятно было сознавать, что только иностранные штыки возвратили власть эмигрантам. К тому же ведь, по крылатому выражению Талейрана, на штыки можно опереться, но на них нельзя сидеть.

В борьбе против идейного влияния революции роялисты создали настоящий культ «мучеников» – Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Но при этом возникло неприятное обстоятельство: как объяснить, что не только народ не вырвал из рук «злодеев», т. е. революционеров, «обожаемого монарха», но и дворяне оказались бессильными спасти короля и королеву. Эта немощь роялистского сопротивления «кучке злодеев» никак не поддавалась удобному объяснению. На этой почве очень рано возникла легенда: вызволить короля не удалось, но роялисты сумели тайно похитить и увезти из Франции его сына и наследника, которого в эмигрантских кругах именовали Людовиком XVII.

Спрос рождает предложение. Когда после 1815 г. спрос увеличился, нашелся и Людовик XVII. Правда, было сразу несколько Людовиков, но все они оказались не очень искусными мошенниками и были разоблачены. Претендент обнаружился даже за океаном. Им оказался уроженец штата Нью-Йорк метис Элизар Вильямс, который нашел немалое число последователей. В разное время объявилось до 40 претендентов! (Окончательно деградировавшего представителя этой малопочтенной компании «Людовиков XVII» Марк Твен весьма красочно изобразил, повествуя о приключениях Геккельбери Финна.) Только с одним из Людовиков дело обстояло далеко не так ясно.

Дофин (наследный принц), сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, Шарль-Луи герцог Нормандский был во время революции отдан в семью башмачника Симона. Эта мера была продиктована вовсе не желанием «наказать» 7–8-летнего ребенка, а напротив, верой во всемогущество воспитания, убеждением, что лишь в честной, трудовой семье «сын тирана» превратится в полезного члена общества. Симон, убежденный якобинец, стремился воспитать мальчика преданным сторонником Республики.

После крушения якобинской диктатуры Симон погиб на эшафоте в числе других членов Парижской коммуны – сторонников свергнутого Робеспьера. Новые термидорианские власти решили изолировать ребенка, объявленного за границей «королем Людовиком XVII», в тюрьме Темпль: слишком велика была опасность, что он будет похищен роялистами и станет центром сосредоточения сил дворян-эмигрантов. 8 июня 1795 г. 10 лет от роду «Людовик XVII» умер в Темпле. Есть документы, засвидетельствовавшие его смерть и погребение в общей могиле. Попытки найти останки дофина, предпринятые после реставрации Бурбонов, остались безуспешными.

Однако вскоре возникла легенда о похищении дофина, из чего следовало, что в Темпле умер другой ребенок. В Англии в конце XV в. существовала легенда, будто убитый по приказу своего дяди герцога Ричарда Глостерского малолетний король Эдуард V чудесным образом спасся за границей и что вместо него погиб кто-то другой. Прошло кратковременное царствование герцога Глостерского, ставшего королем Ричардом III. После его гибели в битве при Босворте, закончившей кровавую войну Алой и Белой розы, на престол вступил Генрих VII Тюдор. Но еще в течение полутора десятилетий его власть оспаривали ряд самозванцев, принимавших имя Эдуарда V.

В России после убийства (или гибели от несчастного случая) младшего сына Ивана Грозного царевича Дмитрия также во время польско-шведской интервенции в начале XVII в. появляются самозванные Дмитрии; один из них с помощью интервентов даже занял на короткое время русский престол.

Легенда о спасении сына Людовиком XVI возникла вскоре после его смерти. Многие роялисты поверили в нее потому, что хотели поверить. Однако в роялистском лагере были круги, не заинтересованные в распространении этой легенды. Это был брат Людовика XVI – граф Прованский. Получив известие о смерти дофина, он поспешил провозгласить себя королем Людовиком XVIII. Слухи о бегстве дофина могли только вредить престижу Людовика XVIII, с которым и без того уже перестали считаться иностранные державы. Однако для самой легенды его враждебность оказалась даже полезной: она позволила объяснить то, иначе необъяснимое обстоятельство, что о дофине, «спасенном» в 1795 г. и попавшем на территорию государств, враждебных Французской республике, ничего не было слышно, что он появился снова лишь через десятилетия после своего бегства из парижского Темпля.

Так был завязан узел, распутать который пытались потом десятилетиями в ходе газетной полемики и судебных процессов, запросов в парламентах и официальных правительственных заявлений, в сотнях исследований, в работах специального Исторического общества, целиком занятых изучением этого вопроса.

В таком непрекращающемся внимании сыграли свою роль личные и политические интересы влиятельных кругов. В эпоху Реставрации и июльской монархии притязания будто бы «спасшегося» дофина вызывали смущение в монархических кругах и нескрываемую иронию среди республиканцев, отмечавших это появление «самого законного», «легитимного» из всех претендентов на французский престол. Позднее, в конце XIX в., вопрос о дофине стал одним из излюбленных способов подогревания интереса буржуазной публики к пропаганде монархистов. Тут переплелись и планы монархической реставрации во Франции, и нравы падкой на сенсацию буржуазной печати. Исследования, посвященные вопросу о «Людовике XVII», можно с основанием приводить в качестве примера занятия буржуазных историков малозначительными сюжетами и ухода от подлинно важных научных проблем. И все же это вопрос, который нельзя обойти в повествовании о тайной войне.

Важен, конечно, вовсе не вопрос, были ли «законны» (с точки зрения легитимистов – сторонников «законной» монархии Бурбонов) притязания претендента на роль Людовика XVII. Куда интереснее установить, имела ли место та напряженная борьба разведок, которая должна была разыграться в случае, если Шарля-Луи действительно увезли из Франции и вместе с тем обеспечили его полное «устранение», по крайней мере, из политической жизни. Если история бегства «Людовика XVII» не вымысел, то перед нами один из наиболее запутанных эпизодов тайной войны в период Великой французской революции и наполеоновской империи, в период, когда реставрация монархии Бурбонов была возможностью, остававшейся в сфере практической политики и потом превратившейся в действительность (1814–1830 гг.). Да и позднее возможность новой реставрации Бурбонов отнюдь не была исключена, причем многие современники считали ее более реальной, чем она была в действительности. В этих условиях вопрос о претенденте, утверждавшем, что он является Людовиком XVII, не мог быть праздным вопросом. А то правительство, которое имело бы действительные доказательства, подтверждающие права «Претендента», могло дорого продать свое молчание или еще каким-нибудь другим способом выиграть от владения столь важным секретом.

Как уже отмечалось, в претендентах не было недостатка. Они появились еще в годы правления Наполеона. Один из них – авантюрист Жан Мари Эрваго, по всей видимости, даже пользовался в 1802 г. тайным покровительством наполеоновского министра полиции. Остается неясным, что при этом имел в виду многоопытный предатель Фуше – объявить от имени фальшивого дофина об его отказе от своих прав в пользу первого консула Бонапарта или, напротив, держать под рукой человека, которого при благоприятном стечении обстоятельств удобно было бы противопоставить Наполеону? Зная характер Фуше, можно смело предположить, что он учитывал и ту, и другую возможность.

После смерти Эрваго в 1812 г. новые «дофины» оказались еще более явными мошенниками. К тому же очень быстро и без особого труда удавалось выяснить их действительные фамилии и место рождения. Самое интересное, что в отношении их полиция во время Реставрации, а потом, после 1830 г., – июльской монархии, по существу, не предпринимала никаких действий, не мешала выходу в свет книг, которые они выпускали под именем «Людовик XVII». Один из претендентов, Ришмон, в 1834 г. был за различные «художества» приговорен к 12 годам каторжных работ и… вскоре отпущен на все четыре стороны. Уже тогда задавали вопрос, не являются ли все эти (или большинство) заведомо фальшивые «Людовики» платными полицейскими агентами, единственным смыслом появления которых было сделать смешным в глазах общественного мнения «подлинного» претендента.

Таким претендентом было и лицо неизвестного происхождения, которому в Пруссии дали имя Карла Вильгельма Наундорфа. Он появился в Берлине в 1810 г., и с этого времени его жизнь легко прослеживается по сохранившимся официальным документам. Отношение к нему французских властей было явно отличным от отношения к другим претендентам. Власти постоянно уходили, под различными предлогами, от рассмотрения его притязаний; изданная им в Лондоне автобиография была запрещена во Франции – ее конфисковывали на границах в числе запрещенных книг. Сделанные о нем заявления французского правительства, как документально установлено, содержали заведомо выдуманные сведения.

В своей автобиографии, изданной в 1834 г., Наундорф уверяет, что он – дофин и был похищен в 1795 г. из тюрьмы. В начале его прятали на чердаке в Темпле, а в камеру положили большую куклу. Одновременно какого-то ребенка отправили в Страсбург, чтобы навести власти на ложный след. Позднее в Темпле куклу сменили на немого мальчика, объявляя его дофином. Этот ребенок вскоре умер, его тайно похоронили, а в гроб положили дофина, усыпленного опиумом. По дороге его спрятали в фургоне, который вез тело на кладбище, а в пустой гроб была насыпана земля. В похищении дофина якобы участвовала Жозефина Богарне, тогда приятельница влиятельного члена Директории Барраса, позднее жена Наполеона. Наундорф утверждал, что он может сообщить суду важные подробности истории похищения, но французское правительство уклонилось от предоставления претенденту этой возможности.

Наундорф повествует далее, что он в сопровождении какой-то женщины из Швейцарии, выдававшей его за своего сына, бежал в Вандею. По дороге их арестовали, но позже освободили вследствие заступничества Жозефины Богарне. Беглецы отправились в Италию, побывав в Венеции, Триесте и Риме. Однако Италия была вскоре занята войсками Французской республики, и дофин бежал сначала в Англию, а потом в Германию и Францию. Его неоднократно арестовывали, и он большую часть своих юношеских лет провел в одиночных камерах.

В 1809 г. он сражался против наполеоновских войск в партизанском отряде майора Шилля и раненый попал в плен к французам. Во Франции его, тяжело больного лихорадкой, оставили в какой-то деревне, откуда он сумел бежать в Германию. Наундорф растерял прежних знакомых и, приехав в Берлин, был вынужден стать часовщиком. Поскольку у него вскоре же потребовали паспорт и другие документы, он отправился к полицей-президенту прусской столицы Лекоку. Наундорф передал Лекоку имевшиеся в него документы, которые свидетельствовали об его истинном имени и происхождении. Лекок взял их для передачи прусскому королю и заявил, что Наундорфу будет опасно оставаться в Берлине. Ему был выдан паспорт на имя Карла Вильгельма Наундорфа, уроженца Веймара, по профессии часовых дел мастера. Под этим именем в 1812 г. он поселился в Шпандау.

После реставрации Бурбонов, в 1816 г. он послал письмо «своей» сестре герцогине Ангулемской, которая содержалась с ним в Темпле в годы революции. Но ответа не последовало. Без ответа остались и последующие письма к герцогине и другим представителям династии Бурбонов.

Наундорф продолжал вести жизнь прусского обывателя в Шпандау, женился на дочери одного фабриканта и стал отцом большого семейства. В 1821 г. при покупке дома он связался с какими-то темными личностями, оказавшимися фальшивомонетчиками, и попал на скамью подсудимых. На суде он вынужден был назвать свою подлинную фамилию, так как в ходе разбирательства дела выяснилось, что в Веймаре никогда не проживал никакой Карл Вильгельм Наундорф. Его рассказы, естественно, вызвали недоверие у судей, и он был приговорен к тюремному заключению. Все зависит от точки зрения: противники Наундорфа пытаются выдать его процесс за доказательство, что претендент был заурядным мошенником, сторонники готовы и здесь увидеть козни врагов спасшегося дофина.

После заключения в тюрьме (1825–1828 гг.) Наундорф перебрался в Кроссен. Ему очень мешало отстутствие возможности доказать свое настоящее происхождение, из-за чего он проживал по заведомо неправильным документам. Получив известие, что прусский король дал распоряжение об его новом аресте, Наундорф бежал из Пруссии и после скитаний по другим германским государствам в 1833 г. прибыл во Францию.

В какой мере можно верить рассказу Наундорфа? Ряд сведений, сообщаемых им, поддаются проверке и полностью или частично подтверждаются архивными документами (например, обстоятельства, связанные с натурализацией в Пруссии), но из этого еще не вытекает то, что являются правдой и другие части автобиографии, и, прежде всего, что Наундорф – бежавший из Темпля дофин. Многое в его бегстве, и особенно странствиях, смахивает на «готический» роман ужасов. Но в ту бурную эпоху случались истории, за которыми было трудно угнаться самой безудержной фантазии. Остается фактом, что не удается найти никаких следов происхождения Наундорфа и что прусские власти по какой-то причине пошли на выдачу ему заведомо фальшивого паспорта.

Надо признать, к тому же, что в отчетах об обстоятельствах смерти и погребения дофина имеется немало частных противоречий, неясных или даже как будто нарочито двусмысленно звучащих мест. Например, в медицинском заключении двое из четырех подписавших его врачей, по всем данным, еще до революции имели случай видеть умершего ребенка. Между тем в своем заключении они выражаются очень осторожно. Доктора сообщают, что им было показано мертвое тело и сказано, что оно является трупом «сына Капета» (т. е. Людовика XVI). Это можно принять и за констатацию факта, и за оговорку, что врачи не касаются вопроса, чей труп они осматривали и что ими лишь зафиксированы результаты вскрытия тела умершего десятилетнего ребенка.

Незадолго до смерти Шарля посетили в Темпле представители термидорианского Конвента. Впоследствии один из них, Арманд, рассказывал, что от ребенка нельзя было вытянуть ни одного слова. Возникала мысль, что мальчик немой. Своими воспоминаниями Арманд поделился в 1814 г., когда вернувшийся во Францию Людовик XVIII назначил его префектом департамента Верхние Альпы. Через несколько месяцев после опубликования всех этих воспоминаний, которые явно не могли понравиться королю, Арманд был смещен со своего высокого административного поста и умер в нищете.

Если верить Арманду и при этом отвергнуть малоправдоподобную гипотезу, что ребенок месяцами молчал, «не желая иметь дело» с республиканскими властями, то напрашивается вывод, что дофина действительно подменили другим мальчиком. Любопытно, что опубликовавший в том же 1814 г. первую книгу о дофине некий Экард утаил имевшуюся в его распоряжении заметку Сенара, агента Комитета общественной безопасности. В этой заметке, составленной вскоре после медицинского вскрытия тела, прямо указывалось, что умерший – не дофин.

Интересно, что 1 июня 1795 г., т. е. за неделю до смерти дофина, скоропостижно скончался наблюдавший его врач, известный хирург Десо. Он хорошо знал своего пациента и если бы был жив, то в медицинском заключении не написал бы, что ему и его коллегам показали мертвое тело, разъяснив, что это труп «сына Капета». Племянница Десо мадам Тувенен в 1845 г. показала под присягой, что ее тетка, вдова хирурга, сообщила ей о следующих обстоятельствах смерти своего мужа. Десо посетил Темпль и убедился, что дофин, которого он лечил, заменен другим ребенком. Когда он сообщил об этом, несколько депутатов Конвента пригласили его на званый обед. После возвращения домой Десо почувствовал себя больным, начались острые спазмы, и он вскоре скончался. Этот рассказ подтвердил в Лондоне доктор Аббейе, ученик Десо, который, по его словам, опасался также и за собственную жизнь и поэтому бежал из Франции.

Если предположить, что дофин был действительно увезен и подменен другим ребенком, то у многих могло возникнуть желание убрать неугодных свидетелей. Во-первых, у тех, кто организовал или оказал помощь в организации побега и мог опасаться наказания со стороны правительства Республики, или стремился воспрепятствовать аресту беглеца, если он еще находился на французской территории. Во-вторых, агентам графа Прованского, поспешившего объявить себя Людовиком XVIII. В-третьих, даже официальным властям, которые, убедившись в бегстве дофина, могли счесть за лучшее объявить его умершим и дискредитировать как самозванца, если он появится за границей и станет центром притяжения для роялистов. В действиях властей не видно особого желания детально уточнить, кто в действительности умер 8 июня 1795 г. Закон требовал присутствия родственников умершего при составлении документов о кончине. В Темпле содержалась старшая сестра дофина, однако ее не сочли нужным привести для опознания трупа.

Правда, имеются показания, которые как будто исключают сомнения в том, что умерший 8 июня 1795 г. ребенок был Шарлем-Луи. Имеются свидетельства двух тюремных сторожей Темп ля, приставленных к дофину, – Гомена и Лана, доживших до глубокой старости. В этих показаниях подробно излагаются все обстоятельства, связанные с болезнью и смертью дофина. Все же есть основания заподозрить эти свидетельства, относящиеся ко времени Реставрации и июльской монархии, неправдивыми: у обоих сторожей могли быть серьезные основания скрывать правду. Гомен, например, получал щедрую пенсию от Людовика XVIII, а герцогиня Ангулемская назначила его управляющим одного из своих замков. Словом, у Гомена и Лана было много причин говорить то, что было угодно их благодетелям. В их показаниях при сравнении с бесспорными документами обнаруживается много неточностей.

Против этих показаний можно привести три относящиеся к 1794–1795 гг. письма Лорана, третьего тюремного сторожа. Письма эти не подписаны, но могли исходить только от него. Жан Жак Кристоф Лоран был креолом, выходцем с острова Мартиника, как и Жозефина Богарне. Как следует из сохранившихся служебных документов, Гомен был назначен помощником Лорана с 8 ноября 1794 г., а Лан стал работать сторожем с 31 марта 1795 г., после ухода Лорана со своей должности. Если верить версии о похищении, можно предположить, что Шарль-Луи был увезен из Темпля еще до вступления Гомена на должность тюремного надзирателя. Об этом и говорится в письмах Лорана.

Первое из них датировано 7 ноября 1794 г., третье и последнее – 3 марта 1795 г. Все письма адресованы «генералу» (очевидно, генералу Фротте, активному участнику роялистского подполья). Из них следует, что Лоран был участником заговора, в результате которого дофина подменили немым мальчиком. В письмах рассказывается о посещении этого мнимого дофина. Из первого письма вытекает, что подмена была произведена до того, как Гомен и Лан приступили к исполнению обязанностей тюремных сторожей. Дофин, судя по этим письмам, находился под угрозой нового ареста, следовательно, еще на французской территории.

Письма Лорана устанавливали бы без сомнения факт бегства дофина если бы они сами не вызывали сомнения.

Эти письма сохранились только в копиях, как будто по времени составления близких к предполагаемым оригиналам, но всплывших только по истечении нескольких десятилетий. Специалисты по истории революции считают, что послания выглядят очень правдоподобно. С другой стороны, в них заметно нарочитое стремление отвести, как свидетелей, Гомена и Лана, а также упомянуть об обстоятельствах, зафиксированных в документах, которые стали известны лишь в 20–30-е гг. XIX в. И все же Лоран в качестве очевидца мог знать все эти обстоятельства и считать необходимым затронуть их в своих письмах Фротте. Более того, похоже, что некоторые детали, упоминаемые в письмах, подтверждаются позднее опубликованными документами. В целом «за» и «против» подлинности как будто уравновешивают друг друга.

Возникает вопрос, правдоподобно ли участие Жозефины Богарне в увозе дофина из Темпля? Ответ будет скорее позитивным, учитывая ее тогдашние роялистские симпатии и то, что любовник Жозефины Баррас вел переговоры с роялистами о реставрации монархии Бурбонов, надеясь получить за это приличное вознаграждение. Беспринципный политикан и взяточник, Баррас вполне мог попытаться создать в лице дофина дополнительный козырь в своей сложной игре. Ведь владея тайной, где находится Шарль-Луи, Баррас мог после реставрации получить сильное орудие для шантажа в отношении Людовика XVIII. Вряд ли случайно, что сразу же после 9 термидора и казни Робеспьера и других лидеров якобинцев Баррас поспешил в качестве представителя Конвента посетить дофина в Темпле и расспрашивал ребенка, нет ли у него жалоб на обращение со стороны надзирателей.

В воспоминаниях современников (в том числе русских – княгини Воронцовой, дочери генерал-адъютанта Александра I графа Трубецкого) встречаются намеки на то, что в 1814 г. в Париже Жозефина Богарне сообщила царю тайну бегства дофина из Темпля. Александр I в то время пользовался огромным влиянием (русские войска, победившие Наполеона, стояли в стлице Франции!), и понятно, с каким беспокойством Людовик XVIII должен был следить за подобными слухами. Этот же секрет, судя по некоторым воспоминаниям, Жозефина якобы открыла и некоторым лицам из свиты Александра. С этим связывают и внезапную смерть Жозефины, которую многие считали отравленной. Ее бумаги были немедленно захвачены полицией. Дочь Жозефины Гортензия Богарне впоследствии передавала со слов своей матери рассказ о похищении дофина из Темпля.

Имеются и другие показания в пользу версии о бегстве дофина. Во-первых, свидетельство вдовы Симона, в течение долгого времени жившей в инвалидном доме. Она на протяжении многих лет выражала убеждение, что дофин был подменен другим ребенком. Однако в заявлениях бывшей приемной матери, хотя она и ссылалась на разговоры с людьми, близко знакомыми с положением в Темпле в 1795 г., имеются явно неправдоподобные вещи. В 1816 г. вдовой Симона занялась полиция Людовика XVIII, которая предписала ей под угрозой сурового наказания прекратить все разговоры о дофине.

Во-вторых, обращают на себя внимание свидетельства, исходящие от некоей миссис Аткинс, англичанки, которая принимала активное участие в роялистских интригах и даже тайно ездила в Париж. Она была знакома до революции с Марией-Антуанеттой и бесспорно находилась в числе роялистов, мечтавших о похищении Шарля-Луи из Темпля. Среди ее ближайших друзей был тот самый генерал Фротте, которому, как мы знаем, были адресованы письма тюремного сторожа Лорана.

В письме к Уильяму Питту от 2 февраля 1795 г., посланном в ответ на запрос со стороны английского премьер-министра, Аткинс писала: «Для мистера Питта не будет новостью, если я уведомлю о том, что Людовик XVII более не находится в Темпле». В письме даже рассматривались последствия этого обстоятельства для политического положения во Франции. Еще в конце декабря 1794 г. леди Аткинс получила записку от Фротте, где он заверял ее, что «король» (т. е. Людовик XVII) «спасен», и что дальнейшие усилия в этом отношении излишни. Однако это и последующие письма Фротте на имя Аткинс и самого Питта составлены в двусмысленных выражениях и прямо не говорят о том, что Шарль-Луи увезен из Темпля.

Аналогичный характер носят и письма другого заговорщика, барона Ива Кормье. Вероятно, на них и покоилась уверенность Аткинс, выраженная в цитированном ответе Питту. После же получения письма Кормье от 3 юля 1795 г. леди Аткинс пишет уже более осторожно, – что оно было написано «до действительной или мнимой смерти» дофина. Крестный сын миссис Аткинс граф Лэр утверждал в 1810 г., будто она сообщила английскому правительству, что дофин был увезен из Темпля, но попал во вражеские руки. Есть сведения, что роялисты доставили Аткинс ребенка, по их словам, похищенного из Темпля, но им оказался немой мальчик, подменявший Шарля-Луи.

Следует добавить, что Аткинс находилась в добрых отношениях с Людовиком XVIII; он в 1797 г. благодарил ее в специальном письме за услуги, которые она оказала королевской семье, и за личное участие в деятельности роялистского подполья во Франции. Может быть, отсюда и возникла более осторожная позиция Аткинс в вопросе о судьбе дофина. Однако сама леди Аткинс внутренне явно была убеждена в том, что план похищения удался, и проявляла большой интерес при появлении каждого из претендентов.

В 1834 г. Наундорф появился в Париже и был «узнан» Жоли – последним министром юстиции при Людовике XVI, и гувернанткой дофина мадам Рамбо. По утверждению этой старой дамы, у Наундорфа она заметила все характерные приметы дофина. Однако сестра дофина Мария-Тереза герцогиня Ангулемская продолжала демонстративно игнорировать претендента, не отвечая на его письма. Позднее получила значительное распространение легенда, что сама герцогиня Ангулемская была «подменена» какой-то девушкой, которая, естественно, опасалась встречи с Людовиком XVII.

Однако есть и более простое объяснение. После своего освобождения из Темпля в 1795 г. Мария-Тереза была выслана в Австрию. Ей была возвращена часть личного имущества родителей, наследником которого должен был бы стать ее брат, если бы он остался в живых. Девушка оказалась богатой невестой. Ее спешно выдали замуж за герцога Ангулемского, сына графа д’Артуа (будущего короля Карла X), который после дяди и отца должен был унаследовать престол. Таким образом, шансы герцогини стать когда-либо королевой Франции явно зависели от признания ее брата умершим.

Тяжелый характер, неуравновешенность Марии-Терезы объясняли сознанием ее соучастия в лишении прав брата; религиозно настроенная, она могла считать, что в наказание за это была бездетной. Судя по ряду воспоминаний, она подсылала своих доверенных лиц к «претенденту», но всем «признавшим» его говорила, что он искусный обманщик, узнавший подробности жизни дофина из исторических книг. Герцогиня отказалась обсуждать те детские воспоминания, которые сообщал Наундорф и которые, если они соответствовали действительности, могли принадлежать лишь Шарлю-Луи. Мария-Тереза продолжала уклоняться от встречи с Наундорфом и в последующие годы, ссылаясь на то, что тем самым не желает способствовать целям авантюриста. По одному, возможно апокрифическому, свидетельству, герцогиня Ангулемская якобы признала «претендента», уже находясь при смерти.

Во время пребывания в Париже на Наундорфа было совершено покушение. После высылки «претендента» из Франции и переезда в Лондон была сделана новая попытка убить его. Но, возможно, это были лишь инсценировки покушения для придания большего веса утверждениям Наундорфа.

В 1845 г. Наундорф умер. Его дети (они, как и сам «претендент», внешне очень походили на многих представителей династии Бурбонов) натурализовались в Голландии. Нидерландский король предоставил им право носить фамилию Бурбонов. Некоторые из потомков Наундорфа в начале XX в. безуспешно пытались получить французское гражданство. Версия о том, что Наундорф был действительно дофином, продолжала существовать в качестве предания среди ряда царствовавших династий (в частности, среди испанских Бурбонов), которые, возможно, имели свои тайные источники информации.

С годами вопрос потерял политическое значение и перешел в область нераскрытых исторических загадок. Стоит отметить, что одного из особо усердных немецких исследователей вопроса о борьбе разведок за «Людовика XVII» французы в 1914 г. уличили во вполне реальном шпионаже в пользу Германии. Его обвиняли в том, что он в своем владении на острове Бель Иль в Атлантическом океане подавал сигналы немецким подводным лодкам. А французские монархисты в порыве шовинизма объявили, что наследники Наундорфа пытались своими интригами проложить путь к воцарению во Франции… сына кайзера Вильгельма II.

А после Второй мировой войны некоторые исследователи всерьез утверждали, будто гитлеровцы собирались поставить правителям Франции взамен предателя Петена кого-либо из потомков Наундорфа. Сторонники другого «претендента» на французский престол графа Прованского (потомка Карла X) пытались таким образом скомпрометировать «конкурентов», забывая, что и у них самих было не благополучно по части патриотизма и отказа от сотрудничества с гитлеровскими оккупантами.

Интерес к вопросу подогрел известный французский историк А. Кастело, опубликовавший в 1947 г. книгу «Людовик XVII. Раскрытая тайна». Главное внимание в этой книге привлекал рассказ о произведенной судебно-медицинской экспертизе-сравнении прядей волос Наундорфа и дофина (сохранившихся в его деле). Экспертиза подтвердила, что они принадлежат одному и тому же лицу! К середине 50-х гг. число книг о «тайне Темпля» превысило две сотни. Стали выходить специальные журналы, посвященные «тайне». В 1954 г. высшие судебные инстанции Франции занялись рассмотрением очередного ходатайства потомков Наундорфа, настаивающих на аннулировании акта о смерти дофина и признания его умершим в 1845 г., руководствуясь свидетельством о смерти Наундорфа. «За» и «против» в суде выступили известные юристы и историки. В ходе судебного разбирательства была внесена ясность в ряд вопросов.

Например, было выяснено, что переговоры с Мадридом могли побудить некоторых членов термидорианского правительства участвовать в похищении мальчика или способствовать усилиям роялистов в этом деле. Испанские Бурбоны ставили условием заключения мира (весьма выгодного для Франции, которая была вынуждена воевать с враждебной коалицией держав) выдачу дофина. Открыто согласиться с этим требованием термидорианцы не могли, не роняя своего престижа; тем более желательным становилось для них «исчезновение» дофина.

Проявилось также непонятное и подчеркнутое равнодушие Людовика XVIII к памяти племянника. Он был единственным из членов королевской семьи, по которому на протяжении всего периода Реставрации не служились поминальные обряды.

Многие считали утверждение Наундорфа о том, что он передал свои бумаги полицей-президенту Лекоку, относится к числу выдумок. Трудно представить себе, чтобы бумаги могли сохраниться после бесчисленных злоключений, которые, по уверению Наундорфа, ему пришлось пережить. Однако один немецкий аристократ клятвенно засвидетельствовал, что принц Август Вильгельм Прусский сообщил ему в 1920 г., будто видел в немецком архиве эти бумаги. Таковы новые аргументы «за». Но число вопросов и доводов «против» стало еще больше. Мог ли Наундорф забыть французский язык, если он был дофином и до 10 лет говорил только по-французски? Между тем в своей декларации Наундорф прямо заявил, что «забыл» родной язык. Сторонники его пытаются ослабить силу этого аргумента «против» ссылками на то, что после приезда во Францию Наундорф уже умел говорить по-французски, объясняясь со многими «признавшими» его лицами.

Очень серьезным доводом «против» является отсутствие малейших сведений о том, кем именно было осуществлено похищение. Ни один из его участников никогда не объявлял об этом во всеуслышание, хотя для этого было немало различных поводов. Ни у одной из держав, воевавших против республиканской Франции, не было основательного мотива, чтобы преследовать дофина, держать его в тюрьмах, как об этом повествует Наундорф, нигде не называя точных мест и дат. А Людовик XVIII в годы эмиграции вряд ли имел возможность вести это преследование без помощи какой-либо державы.

Письма Лорана, о которых идет речь выше, теперь признаются подделкой даже частью сторонников Наундорфа. Обнаружено письмо генерала Фротте (к которому адресованы эти фальшивые записки), датированное 28 декабря 1795 г. В нем Фротте, который побывал в Париже и собрал сведения из первых рук, извещал Аткинс о смерти дофина. А предшествовавшие этому известию письма Аткинс к Питту, вероятно, были основаны на заведомо фальшивой информации, которую передавали отдельные эмигранты, чтобы выудить деньги у богатой англичанки.

Сторонники Наундорфа в течении целого века упорно утверждали, что герцогиня Ангулемская сообщила всю правду в своем завещании, которое по ее желанию должно было быть вскрыто через 100 лет после ее смерти, т. е. 19 октября 1951 г. Однако после этой даты не было найдено никаких следов завещания. На запросы ученых заведующий архивом Ватикана, где, по слухам, хранилось завещание, разъяснил, что подобного документа не обнаружено. (Это не мешает сторонникам претендента утверждать, что, позднее, папа Иоанн XXIII, ознакомившись с досье Наундорфа, признал притязания его потомков.) На запросы, посланные в Вену, были получены менее категорические ответы.

Новая экспертиза волос (даже если считать, что это действительно волосы Наундорфа и дофина) выявила, что они принадлежат разным лицам. Установлен был и дополнительный факт: дофину были сделаны прививки на обе руки, а на теле Наундорфа такая прививка имелась только на одной руке.

Наиболее серьезным аргументом сторонников Наундорфа было то, что его «узнали» люди, часто видевшие дофина в детстве, в том числе фрейлина Рамбо. Однако, госпожа Рамбо не отличалась цепкой памятью – она признала за дофина еще одного «претендента» – заведомого мошенника Ришмона.

После революции 1830 г. у французского правительства не было никакого расчета отвергать притязания Наундорфа, если они были подлинными. Напротив, королю Луи-Филиппу было выгодно «признанием» такого рода внести разлад в лагерь своих противников-легитимистов, которые считали «законным» королем представителя старшей линии Бурбонов, свергнутой июльской революцией 1830 г. После 1830 г. и у герцогини Ангулемской не было видимых оснований долее не признавать Наундорфа, если бы она не была уверена в его самозванстве.

Выяснились и некоторые обстоятельства, связанные со смертью дофина. Незадолго до смерти его посещали чиновники Коммуны – Герен и Дамон, – которые знали его ранее и должны были бы обнаружить подмену. Оба они подтвердили, что виденный ими ребенок был дофин.

Акт о смерти, как показывает сравнение его с другими аналогичными документами, был составлен строго в соответствии с принятыми тогда формальностями. Те странности в нем, на которые обращали внимание сторонники Наундорфа, оказались при ближайшем рассмотрении повторением в этом документе обычных формулировок. Ничего таинственного не было и в смерти Десо: в госпитале, где он служил, вспыхнула эпидемия, от нее, помимо Десо, умерло двое его коллег, которые не видели дофина. Так что нет никаких доказательств отравления.

Все сведения о «подмене» дофина другим ребенком полны противоречий. Например, особое внимание обращается на то, что мальчик, которого посетили представители Конвента, не отвечал на вопросы и вел себя, как немой. Это считается доказательством «подмены», однако в рассказе Наундорфа упоминается, что он тяжело болел в Темпле и потерял на время дар речи. Имеется и версия о «двойной подмене» дофина: сначала на одного, а потом на другого ребенка и т. п. Но это уже из области чистой выдумки. Однако поток книг не прекращается. К истории «похищения» не раз пытались применять методы расследования, взятые напрокат из детективных романов.

Один из еще неопровергнутых аргументов сторонников «претендента» – это неизвестность месторождения Наундорфа. Но мало ли людей, происхождение которых не удается выяснить, особенно, если они сами принимали меры, чтобы скрыть свое прошлое. Поиски обнаружили, что Наундорф даже после своей женитьбы вел некоторое время себя как лютеранин, а не как католик. Путем сопоставления ряда бумаг из немецких архивов можно с известной долей правдоподобия отождествить Наундорфа с одним дезертиром из прусской армии. Однако, хотя французский суд отверг ходатайство наследников Наундорфа, его сторонники и не думают складывать оружие. Ажиотаж вокруг «тайны», – питаемой главным образом страстью к сенсации, но нередко приобретающей откровенно реакционную, политическую окраску, – по прежнему не стихает.