Глава I. ХУДОЖНИК, ПОЭТ, СЛУЖИТЕЛЬ ИСКУССТВ В ОДНОМ САПОГЕ

Старший пограничного поста сидел за столом и при свете керосиновой лампы, цокая пером в ученическую чернильницу, составлял докладную о задержанных за сутки нарушителей границы.

— Где взял? — спросил он, мельком взглянув на вошедшего пограничника с задержанным.

— А на берегу Днестровского лимана, Иван Акимович.

— Контрабанда? — не отрывал глаз от своего письма старший.

— Ничего не обнаружил. Вот разве в другом сапоге могло что-то быть, — предположил пограничник, указав на ногу в одном носке задержанного, дрожащего от холода.

— Да, я… — промямлил Остап, так как задержанный был никто иной, как великий комбинатор, недавний миллионер-одиночка, так жестоко ограбленный румынскими пограничниками. — Сигуранцей проклятой, как он их назвал.

— Ясно… — дописывал сосредоточенно докладную старший. — Утопил, гад, улики?

— Да я… я свято чту уголовный кодекс, товарищи! — взмолился горячо Остап.

— Документы? — оставив ручку в чернильнице, складывал листки с написанным старший.

— Утонули, нет у меня документов, товарищ начальник, — трагическим голосом ответил Бендер. Нагнулся, растирая ногу в носке, и незаметно потрогал вшитый в штанину карман со своим паспортом.

— Врешь, контра, — презрительно взглянул на задержанного тот, складывая докладную в конверт. — К румынам шел или к нам?

— Да я… — веселого и самоуверенного до наглости Остапа Бендера было не узнать. Он сник, не только после того, как графа Монте-Кристо из него не вышло, но еще больше был потерян сейчас, осознав, в какую передрягу попал.

— Я чуть не утонул, товарищи пограничники… — плаксивым голосом протянул Остап.

— Фамилия, имя, год рождения? Пиши допрос, Сидоров, а я на кухню за компотом и кашей схожу.

— Так я сейчас принесу, Иван Акимович, чего там…

— Лакеев с семнадцатого нет, Сидоров, — встал и с котелком пошел к выходу старший. — Пиши, я сказал… — приказал он, выходя.

— Товарищ пограничник, это недоразумение, поверьте, я всегда чту… — взмолился Остап, воспылав надеждой положительно повлиять на Сидорова.

— Заткнись, контра! — заорал на него тот. — Сядь и отвечай на вопросы, кому говорят! Фамилия, имя, отчество? Ну? — сел за стол пограничник, пододвигая к себе бумагу и чернильницу с ручкой.

— Измиров Богдан Османович, — назвался Остап вымышленным именем, потрогав в носке на ноге без сапога единственную ценность, оставшуюся чудом после ограбления. Это был орден Золотого Руна, который он успел сунуть туда, когда его брали пограничники.

— Год рождения и место? — макнул ручку в чернильницу Сидоров.

— 1898-й, Одесса…

— Национальность?

— Отец турок, мать украинка, — помедлив, ответил Бендер, утаив свое обычное: «я сын турецко-подданного».

— Украинец, значит? Или турком писать? — воззрился на Остапа пограничник.

— Украинец, украинец, по матери надо, — поспешил заверить Бендер, растирая ногу без сапога. — Какой там турок? Я и турецкого не знаю, — пожал плечами потомок янычаров.

Вошел начальник погранпоста. С котелком в одной руке и с парующей кружкой — в другой.

— Компота нет, чай дала, — пояснил он, усаживаясь на свое место. — Ну, что, контра?

Сидоров протянул ему первый листок протокола. Тот пробежал его глазами и скривился.

— С каким заданием шел к нам или от нас? — возвратил он бумагу подчиненному. — Пиши. — А сам начал сосредоточенно есть кашу и запивать чаем.

— Да с каким там заданием, товарищи! — взмолился Бендер. — Не шел я ни к румынам, ни… — запнулся он. — Я художник, поэт, служитель искусств, — начал выдавать себя за кого угодно Остап, лишь бы выйти сухим из такого угрожающего его судьбе обстоятельства.

— Художник, говоришь? А где же твои краски… приспособления? Как это… — взглянул за подсказкой на Сидорова старший.

— А-а, — понял Остап. — Мольберт, кисти, краски, вы имеете в виду? — и горько вздохнув, пояснил: — Утонули в лимане, с сапогом вместе, — поднял он ногу в носке. — Я на лимане рисовал пейзаж… лед проломился и я чудом выбрался на берег, поверьте, товарищи…

— Молчать, контра! — заорал на этот раз и старший, оторвавшись от каши и чая. И уже тише: — Вот поставят тебя к стенке, сразу скажешь, куда шел и с каким заданием, — снова вперил свой взгляд в котелок старший пограничник, старательно выгребая кашу.

— Так что писать, Иван Акимович? — зацокал пером в чернильнице Сидоров.

— Вот и пиши, задержанный признался, что боясь разоблачения, все улики утопил в лимане… — заскреб ложкой в котелке тот, не глядя ни на писаря, ни на задержанного.

— Так утонули же мольберт, краски, кисти, сапог! — взмолился убеждающе Бендер. — И шуба… пальто, — заменил он тут же шубу на пальто. — Явсегда чтил и чту уголовный кодекс, товарищи! — приложил молитвенно руки к груди он.

— Если бы чтил, то не околачивался бы в погранзоне, контрик, — усмехнулся Сидоров, записывая то, что указал старший.

— Товарищи, но почему вы мне не верите, ведь я… — чуть не плача взмолился Бендер.

— А как тебе верить, если ты говоришь, что ночью у нас рисовал картину, — прикурил старший самокрутку над лампой.

— Кто же ночью рисует? — пустил смешок Сидоров.

— Говори, как на духу, что делал ночью в погранзоне, контра? — затянулся махорочным дымом старший.

В голове Остапа замелькали мысли в поисках доказуемого оправдания, и такое нашлось.

— Так я же и говорю, дорогие товарищи. Я художник, поэт по заказу музея рисовал картину «Лунная ночь на Днестре» — назвал он творение великого Куинджи, заменив Днепр на Днестр. — Вы, наверное, видели в одесском музее мою картину «Лунная ночь на Днепре». Вот музей и заказал мне картину такую же, но на Днестре. Такие картины рисуют только ночью, дорогие товарищи, при луне… — пояснил «великий художник». — Лунная ночь как раз и была…

— А где ты живешь в Одессе? — спросил вдруг старший.

— Малая Касательная, шестнадцать, — без малейшего промедления выпалил Остап, вспомнив адрес Корейко. И для большей убедительности добавил: — Рядом с кинотеатром «Капитолий», — пришла ему на ум мысль так сказать, вспомнив место расположение его конторы по заготовке рогов и копыт.

— Проверим, — расстегнул старший ворот гимнастерки, ему стало жарко от плотного завтрака.

И Остап увидел сквозь расстегнутый ее ворот край морской тельняшки. «Определенно он из матросов. Как это я раньше не заметил наколку — якорь на руке, когда он выгребал кашу из котелка?» — мысленно засокрушался он и, пытаясь расположить пограничников к себе, предложил:

— Хотите послушать одесский портовый анекдот?

— Послушаем, если портовый, Сидоров?

— В рваном клеше и тельняшке одессит с причала спрашивает: «Эй, на шхуне!.. — Ему в ответ: «Да, на шхуне». Одессит: «Вы на работу берете? «Нет, не берем». «Ха, счастье, ваше, — пошел по пирсу безработный, — а то бы я вам наработал».

Сидоров хмыкнул, старший взглянул на него и с непроницаемым выражением лица произнес:

— Бендюги какой-то…

«Не взяло», — мысленно отметил Остап и быстро проговорил: — А вот еще, морской, товарищи. Кораблекрушение. Спасатели за волосы вытаскивают тонущих пассажиров из воды в лодку. Одного, другого, третьего. А четвертый попался лысый. Спасатель, хлопая его по лысине, строго: — Товарищ, нам не до шуток. Дайте голову!»

И этот анекдот не рассмешил пограничников. «Не берет их юмор — подумал Бендер.

— Ясно… — хлопнул ладонью-лопатой по столу старший пограничник и встал. — Отведи его, Сидоров, к тем двоим в задержалку. Завтра всех троих отправим как положено.

— Сейчас, Иван Акимович, допишу вот только… — засуетился за столом Сидоров.

Иван Акимович взял котелок и кружку, чтобы помыть их или сходить за новой порцией каши, но сел, так как Сидоров подал ему листки для подписи. Старший прочел и повторил вслух часть написанного: — Выдает себя за художника и поэта, — за поэта выдает себя…

— А ну-ка почитай нам свои стихи, раз ты поэт, — откинулся он на спинку стула.

И Остап, набрав в грудь побольше воздуха, начал декламировать все, что ему приходило на ум.

— Стихи, как стихи, — пожал плечами старший пограничник, когда бывший миллионер-одиночка сделал паузу, смахнув со лба пот. — Что же в них о мировой революции ничего не сказано?

— И о текущем моменте, о построении социализма в нашей стране? — вставил критически Сидоров.

— И это есть, есть, дорогие товарищи! Я только вчера отдал их для напечатания в газете, поверьте, клянусь, — застучал себя в грудь не только великий комбинатор, но и непревзойденный выдумщик. — Как только выйдет газета, я сразу пришлю ее вам.

Видя, что его поэзия и обещание не произвели не стражей границы нужного впечатления, он совсем упал духом, как вдруг его осенило и он с надеждой выпалил:

— А вот послушайте стихи, которые очень любил герой революции лейтенант Шмидт. Он вспомнил свои стихи, которые в юности пытался напечатать в газете:

Последние строки Остап сочинил тут же в угоду пограничникам. Они остановились и смотрели на декламатора со вскинутой рукой и в одном сапоге. И он продолжил, не охлаждая свой поэтический порыв:

— Или вот любовное, товарищи, — несло великого сочинителя поэзии:

— не в рифму импровизировал он.

— И эти стихи в газете напечатают? — спросил старший.

— И эти, — кивнул Бендер, жалостливо глядя на вершителя своей судьбы. — Если… Если бы я смог сегодня подписать гранки, дорогие товарищи, тяжело вздохнул задержанный.

— Гранки? Это как же понимать, а? — звякнул котелком старший.

— Ну, значит… первые… контрольные отпечатки, правильно ли все, как я только что прочел.

— А-а… — протянул понимающе старший и загасил лампу.

За окнами уже светило солнце, было слышно как с крыши срывались оттаявшие сосульки. Как порывами теплого ветра, весна отогревала зимнюю природу.

— Да, сейчас не все знают, что эти стихи любил лейтенант Шмидт.

— А ты откуда знаешь, поэт? — недоверчиво воззрился на Бендера старший погранзащитник.

— Знаю, от его детей Коли и Васи, — не моргнув глазом, пояснил Остап. И чтобы не дать стражам границы задавать уточняющие вопросы, поторопился сказать: — Я с ними дружу. Хорошие товарищи, настоящие сыны своего отца-героя. Они ездят по городам, рассказывают о своем отце, как он поднял восстание, собирают пожертвования на памятник лейтенанту Шмидту…

Объяснение Бендера произвело благоприятное впечатление на стражей границы. Некоторое время они молчали, затем Сидоров тихо не смело спросил:

— Иван Акимович, а может и нам сколько-нибудь на памятник?

— Можно. И вот что, Сидоров, улик у задержанного нет, нарушение одно — был в погранзоне. — И взглянул на необутую ногу Остапа, сочувствующе отметил: — Сам пострадал, видать… Художник-поэт дружит с детьми лейтенанта Шмидта, — почесал затылок он. — Отпустим? Пусть идет, едри его корень. И без него хлопот не оббираешься… Но чтобы газету прислал! — строго предупредил он Бендера.

— И адрес, куда деньги послать на памятник лейтенанту Шмидту, — добавил Сидоров.

— Клянусь, клянусь, дорогие товарищи! — ожил великий выдумщик, не веря, что его вот-вот отпустят. Не во сне ли это?

— Сидоров, дай ему на ногу что-нибудь. Пока доберется, нога и окоченеет у поэта.

— Благодарю, благодарю, дорогие товарищи, ах, как я вам благодарен! — рассыпался в жарких словах не вышедший в графа Монте-Кристо.

— Стихи пришли, понял? — строго погрозил пальцем Бендеру старший, уходя. — И адрес…

— Пришлю, непременно пришлю, уважаемый служитель границы.

— И адрес…

— Идем, что-то на ногу дам, — скомандовал Сидоров. — Да и прикроешься чем-нибудь.

Вскоре бывший миллионер-одиночка шел от погранпоста у приднестровских плавней к проезжему тракту, стремясь как можно быстрее достичь его и устроиться на какой-нибудь попутный транспорт.

Одна нога Остапа была в сапоге, другая в изношенном войлочном опорке. Голову прикрывала замусоленная армейская фуражка с оторванным козырьком, а фигуру великого комбинатора согревала старая попона, пропахшая конским потом и навозом.

Когда Бендер добрался до большака, то быстрее зашагал в сторону, откуда он еще вчера, тяжело нагруженный золотом, прибыл поближе к румынской границе.

Недлинный мартовский день уже шагнул за полдень. То, что расквасилось под лучами солнца, снова затягивалось узорчатой ледяной корочкой. Дорога была пустынна. Ни в его сторону, ни на встречу никто не шел и не ехал. И только в небе проплывал курлыкающий косяк журавлей, который Остап проводил взглядом, пока стая не скрылась из виду.

Остап не шел, а брел уже более часа, когда впереди послышалось громкое тарахтенье и он увидел — навстречу ему с хвостом сизого дыма катится, подпрыгивая, автомобиль. И когда машина приблизилась, Бендер узнал в ней до боли знакомую ему «Антилопу». Он замахал руками, как утопающий, увидев спасательный корабль.

— Адам! Адам! — заорал он, видя за рулем кожаную куртку Козлевича.

Но Адам Казимирович зазвенел колокольчиком, что означало: «Берегись» и, свернув к обочине, проехал мимо.

— Адам! Адам! — понесся рысью великий комбинатор за автомобилем.

Козлевич сквозь тарахтенье мотора услышал голос бывшего председателя конторы «Рога и копыта». Он уменьшил выпуск сизой гари из своего «лорен-дитриха» и остановился. Вышел из машины и с удивлением, на какое он только был способен, смотрел на странного путника, в котором узнал своего бывшего командора.

— Адам! Адам! — подбежал к нему Бендер. — Помогите, Адам Казимирович! Мне плохо, очень плохо, меня ограбили, оставили ни с чем. Я чуть было не попал под статью уголовного кодекса. Помогите мне, Адам…

— Дорогой Бендер! — осматривал великого комбинатора добрейший Козлевич и соболезнующим голосом промолвил — Я всегда… Но сейчас, — указал он на своих четырех пассажиров.

На сидениях сидела пара новобрачных, солидный мужчина с такими же кондукторскими усами, как и у Козлевича, и полная дама в меховой шапке.

— Везу новобрачных, папу и маму жениха в их родные места. Чем я могу помочь вам? Разве что… — открыл багажник «лорен-дитриха» Адам Казимирович. — Дать вам мои ботинки с крагами, да вот эту толстовку… Мои наниматели меня приодели, хотят выдать меня за служебного шофера, чтобы пыль в глаза людям пустить там, куда меня они подрядили. Берите, Бендер, что могу…

— И немного денег бы, Адам Казимирович… — попросил бывший миллионер-одиночка. — Я верну вам с процентами, — сбросил с себя конскую попону Остап.

На довольно странного путника с нескрываемым любопытством взирали пассажиры «Антилопы».

— Вот пятнадцать рублей, Остап Ибрагимович, и немного мелочи, — вручил сердобольный Козлевич неудавшемуся «графу Монте-Кристо» деньги.

— И вы не можете взять меня с собой? — голосом впадающим в плаксивость спросил Бендер.

— Да рад бы, дорогой, но места нет, видите… пассажиры… — повел рукой Козлевич в сторону машины, и виновато опуская голову.

— Ах, Адам, Адам… Как я несчастен, дорогой мой Адам Казимирович, — покачал головой Остап.

Козлевич растроганно смотрел на Бендера, не зная, как и чем утешить его.

— Едем, едем, хозяин! — донесся раздражительный голос старшего пассажира, подрядившего «лорен-дитрих» для поездки в село, чтобы хвастнуть перед своими односельчанами.

Козлевич сел за руль, не отрывая сочувствующего взгляда от своего бывшего командора. Звякнув колокольчиком и выпустив облако сизого дыма, «Антилопа», запрыгав на кочках и выбоинах дороги, покатилась по своему маршруту, оставив печально смотревшего ей вслед Бендера.

Но машина вдруг остановилась. И Остап увидел, как из нее выскочил усатый пассажир с бутылью и стаканом в руках, и побежал к нему.

— Нам рассказал механик, как вы пострадали, добрый человек, от бандитов. Очень прошу вас выпить чарку за наших молодых!

— Да-да, — подбежала и его жена, держа в руках колбасу, краюху хлеба и кислый огурец. — Не побрезгуйте, выпейте, пожалуйста, за счастье наших детей, и закусите, чем Бог послал, — протянула она Бендеру закуску.

Из автомобиля смотрели с участием новобрачные и сердобольный Адам Казимирович.

Остап ничего не ел со вчерашнего дня и не заставил себя долго упрашивать.

— Благодарю, благодарю вас, уважаемые, — и залпом выпил поднесенный ему стакан самогона. С жадностью захрустел огурцом, отхватив крепкими зубами хлеба и колбасы. С набитым ртом забубнил благодарность и пожелание долгой и счастливой жизни молодым.

— Ну и добре, ну и добре, — пошли к машине родители жениха с чувством выполненного ритуального долга.

«Антилопа», зазвонив колокольчиком, снова закачалась на неровностях дороги, оставляя за собой запах гари.

Повеселевший Остап помахал ей руками с зажатыми в них колбасой, хлебом и огурцом.

— Счастья молодым! — прокричал он еще раз уехавшим. — Да, — произнес он затем, когда «лорен-дитрих» Козлевича скрылся из виду. — Я теперь, дорогой Адам, не Кавалер ордена… — спохватился он и с беспокойством запустил руку в носок ноги в опорке. Вздохнул облегченно, когда извлек оттуда чудом уцелевший от «сигуранцы проклятой» и от своих пограничников орден Золотого Руна. Взглянул на него, покачал головой, и продолжил: — Не Кавалер ордена Золотого Руна и не Кавалер ордена Золотого теленка, а скорее всего Кавалер Печального Образа, господа. — И начал одевать ботинки, краги и толстовку, так великодушно подаренные ему добрым Адамом Казимировичем. Посмотрев в сторону уехавшей «Антилопы», он произнес: — Свет не без добрых людей, господа присяжные. Займусь теми же мечтами своей юности. А в управдомы переквалифицироваться я всегда успею, — вдруг со стороны, куда уехал «лорен-дитрих» вновь послышалось знакомое тарахтенье и вдали показался снова самодвижущийся аппарат Козлевича. Подъехав ближе, машина начала разворачиваться, чтобы ехать снова туда, откуда прикатила.

Остап с удивлением смотрел на ее маневр и громко прокричал:

— Что случилось, Адам Казимирович?

— Я вас догоню, Остап Ибрагимович, — подбежал к нему великий автомеханик. — Я только завезу их, верну им часть денег и сразу же за вами. Вы же не будете быстро идти?

— Хорошо, хорошо, дорогой Адам, — растроганно проговорил Остап.

— Ждите меня, товарищ Бендер! Ядогоню вас, — прокричал уже от своего «лорен-дитриха» Козлевич, садясь за руль и отъезжая.

— Благодарю, дорогой Адам, тронут до глубины души! — прокричал вслед удаляющейся машине Бендер.

Так кто же это такой Адам Казимирович Козлевич? Такой добрый и отзывчивый человек? Автор может посоветовать читателю прочесть роман «Золотой теленок» великих писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Но поскольку не у каждого есть такая возможность обратимся к несколько сокращенным страницам.

В городе Арбатове появился первый автомобиль с шофером по фамилии Козлевич. К автомобильному делу его привело желание начать новую жизнь. Жизнь Адама Казимировича до этого решения была греховна. Он беспрестанно нарушал Уголовный кодекс РСФСР. Просидев в общей сложности года три, Адам Козлевич пришел к мысли, что лучше приобретать честно свою собственность, чем похищать чужую. Адаму Казимировичу Козлевичу было сорок шесть лет, происходил он из крестьян бывшего Ченстоховского уезда, холостой, неоднократно судившийся, стал честным человеком.

После двух лет работы в одном из московских гаражей, он купил по случаю такой старый автомобиль, что появление его на рынке было причиной только ликвидацией автомобильного музея. Автомобиль был продан Козлевичу за сто девяносто рублей и почему-то с пальмой в зеленой кадке. Машина требовала большого ремонта. Марка машины была неизвестна, но Адам Казимирович утверждал, что это «лорен-дитрих» и в доказательстве прикрепил заводскую бляшку этой фабрики. Автомобиль Адам выкрасил в ящеричный зеленый цвет.

В тот день, когда Адам Казимирович собрался впервые приступить к частному прокату, о котором Козлевич давно мечтал, частных шоферов потрясло событие. В Москву прибыли сто двадцать маленьких, черных, похожих на браунинги таксомоторов «рено». Козлевич даже не пытался с ними конкурировать. Пальму он сдал на хранение в извозчичью чайную «Версаль» и выехал на работу в провинцию.

Арбатов, лишенный автомобильного транспорта, понравился шоферу, и он решил остаться в нем навсегда.

Адаму Казимировичу представилось, как он дежурит со своим автомобилем у вокзала, как встречает пассажиров, как мчит их в Дом крестьянина. Как летом вывозит семьи за город. Так рисовалась Козлевичу его новая чудная жизнь в Арбатове. Но действительность развеяла его воображение в прах.

Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Пассажиры таких поездов машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали. Под свадебные процессии привыкли нанимать извозчиков.

Однако загородных прогулок было множество. Но они были совсем не такими, о каких мечтал Адам Казимирович. Не было ни детей, ни трепещущих шарфов, ни веселого лепета.

В первый же вечер, озаренный неяркими керосиновыми фонарями, к Адаму Казимировичу, который весь день бесплодно простоял на Спасо-Кооперативной площади, подошли четверо мужчин. Долго и молчаливо они вглядывались в автомобиль. Потом один из них, горбун, неуверенно спросил:

— Всем можно кататься?

— Всем, — ответил Козлевич. — Пять рублей в час.

Мужчины зашептались. И впервые поместительная машина приняла на свои сидения арбатовцев. Вначале седоки молчали, потом начали петь.

— Стой! — закричал вдруг горбун. — Давай назад! Душа горит.

В городе седоки захватили много белых бутылочек и какую-то широкоплечую гражданку. В поле разбили бивак, ужинали с водкой, а потом без музыки танцевали польку-кокетку.

На следующий день к вечеру явилась вчерашняя компания, уже навеселе, снова уселась в машину и всю ночь носилась вокруг города. На третий день повторилось тоже самое. Ночные пиры, под председательством горбуна, продолжались две недели кряду.

В последующее затем серенькое утро железнодорожный кооператив «Линеец», в котором горбун был заведующим, а его веселые товарищи — членами правления и лавочной комиссии, закрылся для переучета товаров. А каково же было горькое удивление ревизоров, когда они не обнаружили в магазине никаких товаров. Полки, прилавки, ящики и кадушки — все были пусты. Только посреди магазина на полу стояли вытянувшиеся к потолку гигантские охотничьи сапоги сорок девятый номер на желтой картонной подошве, и смутно мерцала в стеклянной будке автоматическая касса «Националь». А к Козлевичу на квартиру прислали повестку от народного следователя, шофер вызывался свидетелем по делу кооператива «Линеец».

Горбун и его друзья больше не являлись, и зеленая машина три дня простояла без дела.

Новые пассажиры, подобно первым, являлись под покровом темноты. Они тоже начинали с невинной прогулки за город, но мысль о водке возникала у них, едва только машина делала первые полкилометры.

Все шло совсем не так, как предполагал Адам Казимирович. По ночам он носился с зажженными фарами мимо окрестных рощ, а днем, одурев от бессонницы, сидел у следователя и давал свидетельские показания.

Начались судебные процессы. И в каждом из них главным свидетелем обвинения выступал Адам Казимирович. Последним его свидетельским выступлением было в судебном процессе по делу областной киноорганизации, снимавшей в Арбатове исторический фильм «Стенька Разин и княжна». Весь филиал этой организации упрятали на шесть лет, а фильм был передан в музей вещественных доказательств, где уже находились охотничьи ботфорты из кооператива «Линеец».

После этого наступил крах. Зеленого автомобиля стали бояться, как чумы. Граждане далеко обходили Спасо-Кооперативную площадь, на которой Козлевич водрузил полосатый столб с табличкой: «Биржа автомобилей». В течении нескольких месяцев Адам не заработал ни копейки и жил на сбережения, сделанные им за время ночных поездок.

Тогда он на дверце автомобиля вывел белую надпись: «Эх, прокачу!» — и снизил плату с пяти рублей в час до трех. Но и это не привлекло пассажиров. На его призывы покататься, ему отвечали:

— Сам катайся, душегуб!

— Почему же душегуб? — чуть не плача, спрашивал Козлевич.

— Душегуб и есть, — отвечали ему, — под статью подведешь.

— А вы бы на свои деньги катались! — запальчиво кричал шофер.

Но все это приносило шоферу только моральное удовлетворение. Материальные дела его были нехороши. Сбережения подходили к концу. Надо было принимать какое-то решение. Дальше так продолжаться не могло.

Адам Казимирович сидел однажды в своей машине и был так погружен в свои печальные размышления, что не заметил двух молодых людей любовавшихся его машиной.

Это были Остап Бендер и его новый компаньон-единомышленник Шура Балаганов, о котором будет рассказано в следующей главе этой книги.

— Оригинальная конструкция, — сказал, наконец, один из них, — Заря автомобилизма. Видите, Балаганов, что можно сделать из простой машинки Зингер? Небольшое приспособление — и получилась прелестная колхозная сноповязалка.

— Отойди, — угрюмо сказал Козлевич.

— То есть как это «отойди»? Зачем же вы поставили на своей молотилке рекламное клеймо «Эх, прокачу!»? Может быть, мы с приятелем желаем именно эх-прокатиться?

В первый раз за арбатовский период жизни на лице мученика автомобильного дела появилась улыбка, он выскочил из машины и проворно завел тяжело застучавший мотор.

— Пожалуйста, — сказал он, — куда везти?

— На этот раз — никуда, — заметил Балаганов, — денег нету. Ничего не поделаешь, товарищ механик, бедность.

— Все равно садись! — закричал Козлевич отчаянно. — Подвезу даром. Пить не будете? Голые танцевать не будете при луне? Эх! Прокачу!

— Ну что ж, воспользуемся гостеприимством, — сказал Остап, усевшись рядом с шофером. — У вас, я вижу, хороший характер. Но почему вы думаете, что мы способны танцевать в голом виде?

— Тут есть такие — ответил шофер, выводя машину на главную улицу, — государственные преступники.

Его томило поделиться с кем-нибудь своим горем. И шофер рассказал новым пассажирам всю историю падения города Арбатова, в котором пришлось работать его зеленому автомобилю.

— Куда теперь ехать? — с тоской закончил Козлевич. — Куда податься?

Остап помедлил, значительно посмотрел на своего рыжего компаньона и сказал:

— У вас упадочническое настроение. У вас есть автомобиль — и вы не знаете куда ехать. У нас дело похуже — у нас автомобиля нет. Но мы знаем куда ехать. Хотите, поедем вместе?

— Куда? — спросил шофер.

— В Черноморск, — сказал Остап. — У нас там небольшое интимное дело. И вам работа найдется. В Черноморске ценят предметы старины и охотно на них катаются. Поедем.

Сперва Адам Казимирович только улыбался, словно вдова, которой ничего уже в жизни не надо. Но Бендер не жалел красок. Он развернул перед смущенным шофером удивительные дали и тут же раскрасил их в голубые и розовые цвета.

— А в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей. По дороге голодать не будете. Это я беру на себя. Бензин ваш — идеи наши.

Козлевич остановил машину и, все еще упираясь, хмуро сказал:

— Бензина мало.

— На пятьдесят километров хватит?

— В таком случае все в порядке. Я вам уже сообщил, что в идеях и мыслях у меня недостатка нет. Ровно через пятьдесят километров вас прямо на дороге будет поджидать большая железная бочка с авиационным бензином. Вам нравится авиационный бензин?

— Нравится, — застенчиво ответил Козлевич.

Жизнь вдруг показалась ему легкой и веселой. Ему захотелось ехать в Черноморск немедленно.

— И эту бочку, — закончил Остап, — вы получите совершенно бесплатно. Скажу больше, вас будут просить, чтобы вы приняли этот бензин.

— Какой бензин? — шепнул Балаганов, — Что вы плетете?

Остап важно посмотрел на оранжевые веснушки, рассеянные по лицу молочного брата, и так же тихо ответил:

— Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте. Вам я оставляю жизнь только потому, что надеюсь вас перевоспитать.

Остап не разъяснял какая связь существует между чтением газет и большой бочкой бензина, которая якобы лежит на дороге.

— Объявляю большой скоростной пробег Арбатов — Черноморск открытым, — торжественно сказал Остап. — Командиром пробега я назначаю себя. Водителем машины зачисляется…как ваша фамилия? Адам Козлевич. Гражданин Балагановт утверждается бортмехаником с возложением на такового обязанностей прислуги за все. Только вот что, Козлевич, надпись: «Эх, прокачу!» надо немедленно закрасить. Нам не нужны особые приметы.

Через два часа машина со свежим темно-зеленым пятном на боку медленно вывалилась из гаража и в последний раз покатила по улицам города Арбатова. Надежда светилась в глазах Козлевича. Рядом с ним сидел Балаганов. Он хлопотливо перетирал тряпочкой медные части, ревностно выполняя новые для него обязанности бортмеханика. Командор пробега развалился на рыжем сиденье, с удовлетворением поглядывал на своих подчиненных.

— Адам! — закричал он, покрывая скрежет мотора. — Как зовут вашу тележку?

— «Лорен-дитрих» — ответил Козлевич.

— Ну что это за название? Машина, как военный корабль, должна иметь собственное имя. Ваш «лорен-дитрих» отличается замечательной скоростью и благородной красотой линий. Посему предлагаю присвоить машине название — «Антилопа-Гну». Кто против? Единогласно.

Зеленая «Антилопа», скрипя всеми своими частями, промчалась по внешнему проезду Бульвара Молодых Дарований и вылетела на рыночную площадь.

Там взору экипажа «Антилопы» представилась странная картина. С площади, по направлению к шоссе, согнувшись, бежал человек с белым гусем под мышкой. Левой рукой он придерживал на голове твердую соломенную шляпу. За ним с криком бежала большая толпа. Убегающий часто оглядывался назад, и на его благообразном актерском лице можно было разглядеть выражение ужаса.

— Паниковский бежит! — закричал Балаганов.

— Сто шестнадцатая статья — наизусть сказал Козлевич.

Машина выбралась на шоссе, прорезав галдящую толпу.

— Спасите! — закричал Паниковский, когда «Антилопа» с ним поровнялась.

Машина обдала Паниковского клубами малиновой пыли.

Голоса преследователей слились в общий недоброжелательный гул.

— Брось птицу! — закричал Остап Паниковскому и, обернувшись к шоферу, добавил: — Малый ход.

Паниковский немедленно повиновался. Гусь недовольно поднялся с земли, почесался и как ни в чем не бывало пошел обратно в город.

— Влезайте, — предложил Остап. — Но больше не грешите, а то вырву руки с корнем.

Паниковский, перебирая ногами, ухватился за кузов, потом налег на борт животом, перевалился в машину, как купающийся в лодку, и, стуча манжетами, упал на дно.

— Полный ход! — скомандовал Остап, — заседание продолжается.

И «Антилопа» вырвалась в дикое поле, навстречу бочке с авиационным бензином. И эта бочка действительно ждала «Антилопу» на дороге, поскольку пассажиры ее, выдали себя за участников действительного автопробега, проходящего в это время по их пути.

Вот так познакомился великий комбинатор Остап Бендер с непревзойденным автомехаником Адамом Казимировичем Козлевичем, который стал затем его верным компаньоном-единомышленником. Этими же страницами повествования вы знакомитесь, уважаемый читатель, с Паниковским, гусекрадом, одним из названных сыновей лейтенанта Шмидта, который так же становится компаньоном великого комбинатора, и имя которого будет упоминаться и в дальнейшем повествовании этой книги.

 

Глава II. ПАССАЖИР БЕСПОСАДОЧНОГО ПЕРЕЛЕТА И ПЛАГИАТ

За несколько часов до того, как Бендер, нарушив границу, избежал уголовной ответственности, на дороге между Маковской и Белявской совершила вынужденную посадку авиетка Р-1. Конструктором и летчиком ее был Рощин.

К воздухоплаванию Антона Яковлевича привело решение облетать весь мир. А так как с детства его влекло к технике, то он всей душой отдался конструированию летательных аппаратов. В клубе Осовиахима, где он состоял, его не очень почитали, несмотря на то, что он все время предлагал один проект за другим: планеров, авиеток и автожиров. Но комиссия по самолетостроению, видя, что все проекты сделаны без всякого расчета, на глаз, их отвергала один за другим.

После длительных раздумий самобытный конструктор — изобретатель Рощин Антон Яковлевич решил проектировать двухместную авиетку под английский мотор «Циррус». Но не только спроектировать, но и построить ее своими силами. Пришлось основательно заняться теорией авиации, расчетами и другими науками, имеющими отношение к самолетостроению. Рощин часто стал бывать на авиационном заводе, где и проведал о кладбище самолетов.

Это был овраг, наполненный разбитыми аэропланами. Машины, потерпевшие аварию, негодные к дальнейшему использованию, сбрасывались в овраг. За многие годы здесь накопились обломки сотен самолетов самых различных конструкций.

Антон Яковлевич с увлечением рылся в обломках машин, подбирая готовые детали для своей авиетки. Расчеты и составление чертежей заняли около года. И еще год сборка по ним авиетки собственной конструкции с яркими надписями на фюзеляже «Р-1».

Испытания прошли в поле за городом. Собралось много друзей, таких же энтузиастов, как и Антон Яковлевич, и любопытных из окраинных домов. Самолетик сверкал на солнце белой свежей лакировкой и вселял во всех уверенность, что полетит.

И он действительно после пробных пробежек по полю полетел. Сделал несколько кругов над полем и благополучно сел под поздравительные крики и аплодисменты присутствующих.

Все поздравляли Рощина, обнимали, жали руки, целовали.

— Ну, теперь ты, Антон, получишь деньги от государства и расплатишься с долгами, — сказал один из поздравителей.

Но не тут-то было. Денег Антону Яковлевичу никто не выделил, чтобы расплатиться с кредиторами, и он начал искать другие пути. Дал объявление:

«Самолет надежной конструкции Рощина Р-1 совершает прогулочные рейсы. Плата умеренная».

Но так как самолет был двухместный, то мог брать только одного пассажира. Это был большой минус для коммерческого предприятия. И все же на третий день выхода объявления к самолету подошла хмельная компания. Один из подошедших спросил:

— А безопасно летать?

— Я же летаю, — ответил Рощин. — Один круг над полем — десять рублей.

Компания зашепталась. До летчика донеслись слова обсуждения: «Кто первый, а?», «Не дорого ли?», «Не гробануться бы».

И впервые авиетка Р-1 приняла на свое заднее сиденье пассажира. Им был высокий блондин в тюбетейке. В этот день Рощин, обслужив компанию полетами, собрал пятьдесят рублей. Он воспрянул духом, поняв, что таким способом может заработать денег.

На следующий день пришла другая компания, а за ней и вчерашняя. Все почему-то пришли в конце дня и под хмельком. И в этот день Антон Яковлевич заработал целых сто рублей.

Но вечером дома Рощина ждал вызов в Комиссию по безопасному воздухоплаванию. И когда он на следующий день явился туда, от него строго-настрого потребовали прекратить полеты с пассажирами в целях безопасности. И взяли даже с него расписку о предупреждении. Дело приняло скверный оборот, и ему ничего не оставалось другого, как подчиниться, так как предупредили, что если он и впредь займется авиакатанием на своем самолете, то его авиетку конфискуют.

Не остался в стороне и финотдел, который сразу же после объявления попытался обложить частного авиапредпринимателя налогом.

Антон Яковлевич совсем упал духом, особенно из-за настойчивого требования кредиторов вернуть деньги. И он решился на отчаянную попытку совершить беспосадочный перелет Москва — Киев — Одесса, чтобы заинтересовать авиационное начальство на покупку его спортивного самолета.

Известил прессу, поставил в известность заинтересованных лиц и ранним утром стартовал со своего окраинного уже облетанного им поля.

В Осовиахиме сказали: «Напрасно он это затеял. Если не разобьется, то сядет в лучшем случае в Подмосковье».

Но дяди-знатоки ошиблись. Рощин не разбился, не сел там, где они предсказывали, а благополучно приземлился в Киеве, где был очень тепло встречен представителями «Укрвоздухопуть» и Украинским советом Осовиахима.

Его поздравляли, устроили праздничный обед, заправили авиетку первосортным бензином, и он полетел в Одессу, куда тоже прибыл благополучно.

Здесь встречен был не хуже, чем в Киеве. О его перелете зашумела пресса хвалебными статьями. Но, как говорится, после хорошего наступает плохое. Готовясь к вылету, Антон Яковлевич объявил теперь о беспосадочном перелете Одесса — Москва. И когда был уже готов лететь по объявленному маршруту, к нему со слезами на глазах обратился человек с кавказской внешностью.

— Дорогой, сколько возьмешь, чтобы я полетел с тобой в Москву? Очень скоро надо туда, дорогой. Брат помирает, понимаешь?

Антон Яковлевич подумал, а почему не взять. Все равно заднее место пустует. Да деньги надо. И он назвал сумму, которая и должна была погасить все его долги.

Вылетели рано утром и Рощин обратил внимание на чемодан пассажира, который тот с натугой водворил себе под ноги.

— Сколько же весит твой чемоданчик? — спросил летчик кавказца.

— Э-э, совсем пустяк, дорогой, совсем пустячный груз. Рука у меня болит, тебе и кажется, что он тяжелый, понимаешь?…

Антон Яковлевич немного подумал, но все же пассажиру не отказал лететь, решил испытать свой самолет с грузом.

Взлетели благополучно под крики провожающих одесситов и когда пилот, набрав высоту, лег на нужный ему курс, за его спиной послышался приказной крик пассажира:

— Меняй курс, дорогой, лети в Румынию. Заплачу в три раза больше, чем договаривались. Понимаешь?

— Э-э, нет, «дорогой», мы так не договаривались. В Москву, так в Москву, — не изменяя своего маршрута, ответил Рощин.

— Предупреждаю, дорогой, если не полетишь в Румынию… — и бандит коснулся острием кинжала затылка впереди сидящего летчика.

— Ах, вот ты как!? — возмутился Антон Яковлевич. И тут же начал делать такие виражи, горки, скольжения вниз, вверх, что пассажир вынужден был убрать свой и кинжал и уцепиться обеими руками за борта фюзеляжа, чтобы не вывалиться из авиетки.

Оглянувшись, Рошин увидел белое, как мел, лицо пассажира, выпученные глаза, судорожно вцепившиеся в обшивку самолета руки, и рассмеялся. Но его смех тут же был прерван чиханьем мотора, треском и, наконец, затихающими поворотами пропеллера. Самолет пошел на снижение, несмотря на все попытки летчика возобновить работу мотора.

Рощину оставалось только одно: выбрать место для вынужденной посадки авиетки. Увидев дорогу, он плавно спланировал и благополучно посадил самолет.

Вооружившись большим гаечным ключом, он выскочил из своей кабины, готовый отразить нападение бандита.

Но тот был ни жив, ни мертв от виражей и болтанки самолета. Промямлил:

— Хорошо, хорошо, дорогой… Я сейчас ухожу… ухожу… Я тебя не знаю, ты меня не знаешь… и ты меня не видел, понимаешь…

— Тащи свой чемодан и проваливай, паразит, недобиток капитала, — держа оборонительную позу, сказал летчик.

Пассажир кавказской внешности с трудом вывалил свой чемодан и себя из самолета и, поминутно сплевывая, побрел, шатаясь, от авиетки по дороге.

Подождав, когда тот скроется из виду, Антон Яковлевич начал выяснять причину остановки мотора. Оказалось, из среднего бака исчез бензин, а в крайних бензина осталось на донышках. Горючее из них даже не поступало в карбюратор.

«Неужели баки текут? — подумал летчик, — но разве сейчас это выяснишь? Надо искать в ближайшем селе горючее, залить баки и добираться до ближайшего города. Или вернуться в Одессу, — решил он. — Очевидно, из-за моих виражей, горок, скольжений вверх, вниз, бензин и высосало, как это уже было с какой-то авиеткой» — вспомнил он. — Но, так или иначе… Самолет оставлять нельзя. Может возвратиться бандит и учинить диверсию… Надо принимать какое-то решение…»

В таком раздумье Антон Яковлевич похаживал вокруг своей машины, с недовольством посматривая на солнце, которое уже шло не от горизонта, а к нему. Рощин ясно понимал, что обратный перелет не удался, что дяди из центрального Осовиахима теперь не поверят в его авиетку. Он так был погружен в свои печальные мысли-размышления, что даже не заметил молодого человека, уже несколько минут любовавшегося его самолетом.

— Вот это лошадка, — сказал наконец тот, — отличное средство передвижения по воздуху.

— Иди своей дорогой, парень, — скучно сказал летчик.

— Я и шел своей дорогой, гражданин воздухоплаватель. Что, птица потребовала ремонта?

— Бензина…

— А-а, всегда нужно то, чего у меня нет, товарищ летчик.

— Я так и понимаю, — с досадой громко произнес Рощин. — Покатаю, если поможешь достать горючее.

— Где же его тут возьмешь, — оглядел пустынную дорогу и поле Остап. — Впрочем… А ну-ка, взгляните на карту, какое село поблизости?…

Рощин развернул карту всмотрелся и ответил:

— Маковская сюда, а Белявская в противоположную сторону.

— А куда ближе, товарищ летчик? — обернулся Бендер, увидев подъезжающую телегу с мужиком. — Папаша, где бензина можно достать? — подскочил к возчику Остап.

— Садись, за бензин не ручаюсь, а вот керосин у нашего сельторга определенно найдется.

— Нет, керосин не пойдет, — покачал головой летчик. Он снял очки со шлема и сунул их с досадой в карман комбинезона.

— А может, бензин у трактористов есть… — почесал затылок возчик.

— А может, папаша, возьмешь на буксир этот легонький, почти воздушный транспорт, а? — просительно заглянул в лицо ему Бендер.

— Помочь вашему горю, оно, конечно, можно, — соскочил с пароконки хозяин. — Как цеплять, показуйте.

Вскоре кортеж из пароконной телеги с привязанной к ней авиеткой катился по уже подмерзшей дороге. За ним шли Рощин и Бендер.

Антона Яковлевича, видевшего заботу участливого попутчика, томило желание поделиться с ним. И он поведал Бендеру все, что с ним произошло.

Остап, выслушав рассказ пилота, посетовал мысленно: «Эх, вот как надо было… Подрядить в Одесском авиаклубе вот такую воздушную лошадку и адье.» — И тяжело вздохнув, произнес:

— Москва — Киев — Одесса вначале, а этот… Одесса — Москва?

— Был… — и тяжело вздохнув, Антон Яковлевич печально промолвил: — Обратный перелет, как понимаете, не получился.

— Как это не получился, как это не получился? — горячо запротестовал Остап. — Может быть, я в свидетели пойду, ваш героизм подтверждать буду. Тогда все это и зачтется.

— Дело в том, что мой полет не официальный и надеяться на помощь…

— Ха, сделаем его не только официальным, но и ударным, Антон Яковлевич, — заверил убежденно летчика Бендер.

— Да, но как лететь? Где взять бензин? — с тоской в голосе промолвил Рощин.

Остап помедлил, подержавшись за хвостовой элерон авиетки, и сказал:

— Ваше упадническое настроение оттого, что вы не оптимист. Вы темными очками смотрите на то, что с вами произошло. Вы летчик, у вас есть самолет, вы знаете, куда лететь. У меня дела похуже — у меня самолета нет. И я не знаю, куда ехать. Найдем бензин, возьмете меня?

— Возьму, товарищ Бендер, — кивнул Рощин.

Они уже познакомились и называли друг друга как давнишние друзья.

— В таком случае все в порядке. Я хочу вам сообщить, что в способах доставания того, что нам нужно, у меня недостатка не будет. Вам нужен только авиационный бензин?

— В крайнем случае, можно и обычным заправить, — промолвил Рощин, с надеждой взглянув на Остапа. Слушая уверенный голос попутчика, настроение летчика уже было не таким гнетущим.

— Не будет авиационного, добудем и другой. Если не там, куда тянем воздушную лошадку, то наверняка в других близлежащих местах. Но для этого мне нужен летный комбинезон, шлем и очки.

— У меня есть рабочая спецовка, она, думаю, вам подойдет, товарищ Бендер.

Через полтора часа буксируемая пароконной телегой авиетка въехала в село и подкатила к сельсовету с красным флагом у входа.

Еще большая надежда засветилась в глазах Рощина, когда он увидел, как его попутчик решительно рванул дверь обители местной власти и смело вошел туда.

До этого при въезде в село, Остап натянул на себя комбинезон, шлем, очки, которые сдвинул на лоб и теперь вполне походил на летчика.

— Вам кого? — спросил Бендера человек я телогрейке и сапогах. Он сидел у двери комнаты, из которой доносился голос:

— А теперь, о постановлении, товарищи…

— Там партийное совещание, нельзя, — хотел преградить Остапу дорогу сельсоветский страж.

Но Бендер легонько отстранил его в сторону и просунул голову в дверную щель. — Извините, я по срочному… — и вошел в густо накуренную комнату заседающих.

Более десятка человек повернули головы к Остапу.

— Да, но… — хотел было возразить ведущий, но Бендер не дал ему договорить.

— Надеюсь, вы все читали о нашем беспосадочном перелете Москва — Одесса — Москва, товарищи?

Председатель, большеглазый человек в гимнастерке и галифе такого же цвета, с дымящейся самокруткой в руке, взирал на вошедшего и неуверенно ответил:

— Конечно…товарищ… — и посмотрел на сидящих, как бы ища у них подтверждения.

— Это хорошо, что вы живете в ногу с нашим всепобеждающим временем, товарищи.

Бендер понял, что ни о каком беспосадочном перелете ни председательствующий, ни участники партсобрания не читали и не могли читать, так как о самодеятельном полете Рощина в газетах союзного значения не писали. А если в какой-нибудь местной кратко и сообщили, то эта газета сюда не дошла и дойти не могла.

— Это очень хорошо, товарищи, — повторил убедительно Остап, — когда вся страна расправляет могучие крылья…

— Да вот… — повел председательствующий махорочной рукой на сидящих. — Прорабатываем… Известное дело…

— Вот-вот, и мы, летчики, своим беспосадочным перелетом… — сделал паузу Бендер, подыскивая нужное слово, бьющее не в бровь, а в глаз своим политическим весом, — продолжил с повтором:

— Расправляем могучие крылья для ударного построения социализма не только в нашей стране, но и во всем мире, товарищи, — с пафосом провозгласил он.

Сперва члены партсобрания с недовольством смотрели на непрошеного гостя, прервавшего привычное течение важного собрания, но прослышав последнюю фразу человека в одеянии летчика, уже с нескрываемым уважением смотрели на него. А «летчик», поправив очки на шлемном лбу, не скупился на крылатые слова. Он развернул перед собравшимися удивительное будущее, раскрашивая его словами: «мировая революция», «социализм», «заря коммунизма». После такого вступления он закончил — А сейчас, товарищи, прошу оказать летчикам помощь… — подошел он к окну. — Взгляните, и вы увидите, что крылья нашего беспосадочного перелета в бензинном голоде. Снабдите бензином, дорогие товарищи, и мы снова взмоем в небо и этим самым нанесем сокрушительный удар по злорадству капитала над нашей вынужденной посадкой.

— Надо помочь, раздался авторитетный голос председательствующего. Все повскакивали со своих мест и сгрудились у окон.

На улице был уже поздний вечер. Залитая лунным светом авиетка отливала серебром своих крыльев и фюзеляжа. У самолета похаживал беспокойно Рощин, ожидая Бендера, и отгоняя любопытную детвору, невесть откуда узнавшую о самолете и сбежавшуюся со всех концов села, чтобы поглазеть на диковинную птицу.

После слов председателя: «надо помочь», все вдруг зашумели, засыпали Остапа вопросами:

— Какой нужен бензин?

— Сколько?

— А керосин не подойдет?

— Когда сможете полететь? Мотор в порядке?

«Летчик» только успевал отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. А когда ответил, собрание перешло к обсуждению проблемы — где взять авиационный бензин. Такого у них не было.

— Да хотя бы обыкновенный, товарищи, — пояснил Остап.

— Петько, запрягай коней и к соседям. У них должен быть такой, — распорядился главный. — А за это мы им семенной отсыпим, они в нужде. Сейчас напишу…

Посылаемый схватил бумажку из рук председателя, которую тот пришлепнул печатью, и выбежал из комнаты.

— А сейчас, дорогой летчик, поужинаете, переночуете, а утром и полетите, — сказал затем председатель.

— О помощи, которую вы нам оказываете, узнает вся страна, дорогие товарищи, — растроганно проговорил Бендер и с чувством воскликнул: О вашем участии в беспосадочном перелете напечатают все газеты! — поправил очки, сползшие на глаза.

На ночлег летчики остановились в доме председателя сельсовета. После плотного ужина, за которым Остап блистал своим красноречием, а Рощин помалкивал, чтобы не внести сумятицу, улеглись на мягкие постели в отведенной им комнате. А в это время их авиетка охранялась сторожем, срочно отозванным от свинарника на более ответственный пост.

Утром у самолета собралось почти все население села.

Рощин и его «командир» беспосадочного перелета — Остап Бендер, так как местные власти именно его считали главным, наполнили все баки, хотя и не авиационным, но бензином. Захватили сверток еды на дорогу, и под крики «урра» вырулили на более широкую полосу дороги.

Остап сидел в самолете первый раз в жизни и был весь захвачен предстоящим полетом.

— Антон! — закричал он, покрывая тарахтенье мотора. — На этом горючем взлетим?

— Попробуем, — ответил Рощин, увеличивая обороты, когда авиетка заняла место для старта.

Летчик дал полный газ и самолет, мягко прыгая по неровностям дороги, оторвался от земли и стал плавно набирать высоту. Мотор ревел, пропеллер бросал в лицо клочья холодного воздуха, врезался в утреннее небо.

Остап посмотрел вниз и увидел, как провожающие махали им руками. Авиетка развернулась и легла на нужный курс, продолжая набирать высоту.

Великий комбинатор испытывал сильное чувство восторга от первого в его жизни полета. Он во все глаза рассматривал медленно плывущую под ним местность.

Уменьшенные крыши домов селения остались давно позади. Внизу змеей зачернел товарный поезд. Казалось, что он стоит на месте, и только по стелющемуся за ним белому дыму видно, что он движется.

Все шло хорошо. Погода была отличная. Мотор работал идеально, жужжал, как швейная машинка «Зингер». Солнечные лучи отражались от лаковых крыльев и слепили Бендеру глаза.

Любуясь проплывающей под ним панорамой местности, Остап запел, поддавшись незнакомому ему еще до этого внутреннему восхитительному ощущению полета над землей.

Авиетка уже подлетала к какому-то большому селению, когда путь ей преградила сильная облачность. Через несколько минут она уже купалась в облаках. Чтобы не потерять землю, Рощин спустился ниже — под облачную преграду. Но и здесь накрапывал дождик. И чем дальше, облака были все ниже и ниже.

Бендер вдруг почувствовал крутой вираж и вопросительно посмотрел на обернувшегося к нему Рощина. Тот разочарованно закачал головой: ничего, мол, не поделаешь, надо опускаться к самой земле.

Полетели так низко, что стадо овец на пути в испуге разбежалось, а люди с удивленно задранными головами смотрели самолету вслед. Скорость авиетки на большой высоте незаметная, теперь чувствовалась основательно. Мелькали дома, деревья, поля…

Началась сильная болтанка. Самолет кидало во все стороны так, что Остапа даже подбрасывало с сиденья.

— Антон! — прокричал, потянувшись к летчику, Бендер, — нельзя ли потише?

— Воздушные ямы, ничего не поделаешь, — чуть обернувшись, тоже криком ответил тот.

Остап не на шутку побаивался, как бы не развалилась их машина, снова прокричал:

— Не развалится наш воздушный конек?

— Не-ет, товарищ Бендер, он испытан и готов к такой болтанке. Скоро Умань, — взглянул летчик на карту у него на коленях.

Недалеко от города мотор, работавший так четко, вдруг забарахлил: дождевые капли попали в карбюратор, да и бензин был низкой очистки. Рощин попытался дать полный газ, но эта попытка не прососала воду и мотор затих.

— Садимся! — сказал он, не оборачиваясь, и начал высматривать ровное место для посадки.

Но такого места летчик не находил. Положение создавалось весьма критическое: кругом кустарники, деревья, холмы, а дальше постройки, дома.

Видя, что машина планирует на снижение, но не на ровное и свободное место, Бендер ясно ощутил угрозу разбиться.

— Антон! — прокричал он, хотя не было уже надобности кричать, мотор молчал. — Нет места?

— Дотянем, сядем на окраинную улицу города, — хладнокровно ответил находчивый летчик.

Это не совсем успокоило Остапа, он весь сжался, собрался к удару авиетки о какое-нибудь препятствие и, расширив глаза, ждал опасного приземления.

И оно наступило. Самолет, хотя и искусно пилотируемый умелыми руками Рощина, вначале мягко коснулся своими колесами уличной дороги, подпрыгнул, снова готов был чиркнуть колесами по земле и понестись уже по ней, теряя скорость, но… Вдруг нырнул колесами в глубокую рытвину и, сделав вынужденный рывок влево, самолет ударился крылом о телеграфный столб. Крыло смялось и отлетело от фюзеляжа.

Удар выбросил Остапа за борт авиетки. Больно ударившись о землю, он лежал с мыслью: «жив ли?».

Рощин тоже вывалился из машины, но тут же поднялся на ноги и, шатаясь, сделал шаг к своему детищу. Перед ним была половина авиетки. Крыла не было, шасси сломано, пропеллер хотя и был цел, но безжизненно замер на оси сдвинутого в сторону мотора. Помятая плоскость с элеронами съехала в канаву и лежала рядом с Бендером.

Теперь летчик окончательно понял, что его беспосадочный перелет бесповоротно на этот раз закончен. Авиетка Р-1 потребует основательного и длительного ремонта. Рощин сел на землю и готов был заплакать. Бендер тронул его за плечо и сказал ободряющим голосом:

— Антон, местный Осовиахим нам поможет.

Летчик встал и, взглянув на свое аварийное творение, медленно опустился снова на землю.

— Не унывай, Антон, я сейчас пойду и свяжусь с местными властями, — заверил Остап. — А вы охраняйте авиетку…

Вокруг самолета, потерпевшего аварию, начали собираться местные жители, сочувствуя и вздыхая. А детвора уже трогала и пыталась повращать хвостовые элероны.

— Ничего страшного нет, — продолжал успокаивать Бендер пилота. — У вас еще много будет знаменитых перелетов, Антон Яковлевич…

Рощин крепко пожал руку Остапу, хотя он чувствовал себя жокеем, до смерти загнавшим свою любимую лошадь на скачках. Ему казалось, что теперь в Москве его не будут считать не только авиаконструктором, но и летчиком.

После аварии радужное настроение и у Бендера померкло. Но он, еще раз заверив Рощина о своей помощи, подсел на попутную телегу с бочками и отправился в центр города.

В редакции местной газеты «Уманськи висти», помещавшейся на первом этаже Дома культуры города, деловито подбирали материал к сдаче в набор. Особенно старательно и ответственно этим занимался редактор Сочник, готовя передовицу к печати.

В разгар работы быстро вошел репортер Коляда. За ним шагнул в комнату человек в комбинезоне, шлеме, с очками, сдвинутыми на лоб. С приходом его в комнате распространился запах бензина и масла.

— Внимание, Николай Устинович, — сказал Коляда, — к нам летчик по очень интересному делу. Товарищ вам объяснит, — и скромно отошел в сторону.

— Летчик беспосадочного перелета Москва — Одесса — Москва Бендер и авиаконструктор Рощин, он у самолета… Мы аварийно сели у вас, товарищи, нужна помощь…

— Беспосадочного перелета?! Почему не знаем? — недоуменно уставился редактор на репортера, а затем на Бендера.

— Значит, прокол в вашей работе, — осуждающе покачал головой Остап. — Все газеты.

— Хорошо, хорошо, товарищ, где высели? — заволновался редактор.

На окраинной улице города, товарищи.

— Едем, немедленно едем, Коляда… — крутнул ручку телефонного аппарата редактор и схватил трубку. — Семен, оставь место для экстренного сообщения. — И бросив трубку на рычаги, повторил: — Едем, едем, товарищи, — устремляясь к двери.

— Да, но не к самолету вначале, а в Осовиахим, товарищи, — предупредил газетчиков Бендер, идя впереди.

Вскоре к месту аварийной посадки авиетки Р-1 подкатил автомобиль неизвестной марки. В свежевыкрашенной машине, собранной осовиахимовскими автолюбителями из «паккарда», «форда» и других машин, восседали председатель городского Осовиахима, газетчики Сочник, Коляда и «летчик» Остап Бендер.

Возле самолета в шумном окружении детворы и жителей с ближайших, домов, скучно похаживал Антон Яковлевич. Остап представил его и как летчика беспосадочного перелета, и как конструктора самолета.

Осмотрев авиетку, председатель сказал:

— Да, товарищи летчики, у нас нет возможности отремонтировать ваш самолет. Чем можем помочь, так это отправить вас с машиной по железной дороге в Москву.

— Или же в Киев, — подсказал руководитель осовиахимовской секцией помощи авиации. Он с двумя другими авиаторами-любителями подкатил вслед за машиной на конной пролетке.

— Или в Киев, — согласился председатель.

— Там сейчас автожиры начали выпускать, — заявил авторитетно авиатор-любитель, заглядывая во внутрь фюзеляжа авиетки.

— Нет, товарищи, — грустно покачал головой Рощин. — Уж если отправлять, за что я буду вам очень благодарен, так лучше в Москву. Там у меня мастерская, запчасти, опытные помощники…

— Понятно, так и договорились. А с нашими любителями-авиаторами можете приступить к разборке и упаковке вашего самолета, и, заканчивая свое начальствующее определение, председатель добавил: — Ну, а поскольку сейчас уже вечер, то отбуксируем ваш самолет в наш двор, определим вас на постой, товарищи, снабдим талонами на питание.

— Спасибо, большое вам спасибо, — рассыпался в словах благодарности Рощин, а за ним и Бендер.

Был уже поздний вечер, когда авиетку Р-1 конная упряжка втащила во двор районного Осовиахима. Здесь она была уже под охраной местных энтузиастов. На следующий день ей предстояло быть разобранной, упакованной и со своим конструктором отправиться в Москву.

Рощин и примкнувший к нему Остап, ставший за это время чуть ли не возглавителем беспосадочного перелета, были определены в городскую гостиницу и наделены талонами в общепитовскую столовую.

За ужином Остап говорил:

— Антон, видите, все улаживается не таким уж скверным образом. Завтра вы будете читать в газете свое интервью о вашем беспосадочном перелете. Ваша машина будет упакована и вы с ней отправитесь домой. Что же касается меня, то я перед дилеммой: ехать с вами или не ехать.

— Решайте, мы уже подружились и мне будет скучно без вас, — улыбнулся за все последнее время летчик первый раз. — Вместе с вами мы займемся ремонтом авиетки, будем конструировать новую модель. Вы станете членом нашего Осовиахима. Решайте, дорогой Остап.

— Да-а… — протянул Бендер и перед его глазами пронеслись его прошлые московские деяния.

Вспомнил он студенческое общежитие монаха Бертольда Шварца, Кису Воробьянинова, покусившегося на его жизнь, погоню за стульями, последнюю встречу с Шурой Балагановым на Рязанском вокзале и много-много другого. Все эти картины, как отрывочные кинокадры из разных фильмов, склеенные в одну ленту, пронеслись перед его глазами. Он тихо промолвил:

— Я подумаю, подумаю, Антон…

Эту ночь они спали крепким сном на чистых и мягких постелях. А утром, после чая с пирожками в гостиничном буфете, устремились ко двору Осовиахима.

Здесь их уже ждала целая группа осовиахимовских любителей авиационного дела, готовые по указанию летчика приступать к разборке и упаковке ставшей уже знаменитой в их глазах авиетки Р-1.

Остап с интересом наблюдал за всей этой суетой, за указаниями Рощина и участия в работе не принимал. Рабочих рук было предостаточно и даже с избытком.

Бендер хотел закурить, отойдя в сторону, но тут раздался голос Рощина:

— Остап Ибрагимович, тут ваш сверток одежды. Возьмите, а то он так и отправится без вас в Москву, поскольку вы не решили ехать со мной, — с сожалением в глазах смотрел летчик на своего необычного друга.

— Ах, да, — спохватился Остап. — Если бы вы знали, что это за вещи, дорогой Антон, кому они еще недавно принадлежали…

— Скажите, — вопросительно покрутил тот сверток.

— Как-нибудь в другой раз, Антон, — ответил Бендер. И начал снимать комбинезон летчика.

Глядя на его переодевание, Рощин сказал:

— Ну, комбинезон, пожалуй, я возьму, много предстоит мастеровой работы, а шлем я вам дарю. На память о нашем полете, — с добрым чувством улыбнулся летчик неожиданному своему пассажиру, который оказал ему так много помощи в его необычайных приключениях.

— Спасибо. Взамен я вам дарю вот эту армейскую фуражку. Она, правда, без козырька, но пусть напоминает вам обо мне, дорогой Антон. А это я вам возвращаю, — протянул он летчику очки, которые и сейчас украшали его голову в шлеме.

— Возьму, они вам без надобности. Что ж, будем прощаться, дорогой Остап?

— Ну, нет! Упаковывайте, я провожать вас еще буду. Да и вечером встретимся в гостинице, Антон, — помахал рукой Бендер.

— Прекрасно, друг, — ответил тоже взмахом руки летчик и вернулся к своим помощникам.

Бендер одел толстовку Козлевича, завернул в обрывок газеты свой единственный сапог, с которым он по какой-то необъяснимой причине никак не мог расстаться, и вышел со двора местного Осивиахима на улицу.

Солнце висело над домами. Ветер морщинил лужи после ночного дождя. Во дворах по-весеннему орали петухи и волновались куры. Сквозь щели дощатого тротуара хлюпала грязь. По голой мостовой грохотали подводы с рогожевыми кулями. Воробьи слетались к навозу. На углу Софиевской и Общепитовской кричали торговки пирожками и семечками. Обхватив столб с обрывком объявления: «Лечу половые болезни…», вдрызг пьяный банщик Афанасий разгульно выкрикивал что-то нечленораздельное.

— Сигуранца проклятая, конечно, это не Рио-де-Жанейро, — с сердечным вздохом проговорил вслух обладатель ордена Золотого Руна, смахивая брызнувшие капли грязи на его бутылочные краги.

«А может, действительно, поехать с Рощиным в Москву и стать авиаконструктором — летчиком? — усмехнулся Остап. — Нет, это заботы, это работа, у меня нет никакой тяги к авиастроению. Вот Адама Козлевича туда, это да. Он был бы славным помощником Антону Яковлевичу. А я человек свободный, как горный орел. В моей голове, несмотря на крушение, по-прежнему сидит хрустальная мечта моей юности. Теперь я не сделаю уже такого глупого перехода через границу к румынским боярам, сигуранца проклятая», — не проговорил последние слова, а зло прошипел обворованный потомок янычаров.

— Уу-х, — проскрипел онзубами и пристукнул кулаком по ладони другой руки, чуть, было, не выронив свой газетный сверток.

Остап вышел на проспект Ленина и остановился как вкопанный. Перед ним, ударяя броским шрифтом по глазам, на тумбе висела красочная афиша:

«С 3 по 15 апреля с.г., в клубе работников гужевого транспорта ставится спектакль «ШЕЯ».

Народная трагедия в 3-х актах Р. Глухомлинова.

Вход 50 коп.

Начало в 6 часов вечера.

В буфете чай, пирожные, кефир и пиво.

Дирекция»

— Глухой! — радостно засмеялся Остап, как человек нашедший вдруг свою потерянную ценность, — С моей «Шеей»! Ну плагиатор! — мстительно прокричал потомок янычаров.

Здесь надо пояснить, почему эта афиша вызвала у великого комбинатора такие эмоциональные слова.

После краха конторы «Рога и копыта» Бендер оказался в безденежном состоянии. Проезжая мимо І-й Черноморской кинофабрики у него родилась мысль написать киносценарий для многометражного фильма.

Живя на постоялом дворе, Остап при свете керосиновой коптилки за ночь написал киносценарий под названием «Шея». Утром понес его на фабрику. Пробившись сквозь ералаш, царящий там, Бендер предложил свой сценарий.

— Какой? — спросили его.

— Хороший! — убедительно ответил Остап.

— Для кино немого или звукового?

— Немого.

— Не надо!

— Как не надо!

— Немого кино уже нет. Обратитесь к звуковикам.

Звуковики тоже ответили отказом, так как звукового кино еще нет.

— Да как же так?! — потряс листами своего творения Остап.

— Да так. Немое кино уже не снималось, а звуковое еще только организовывалось с неполадками в связи с переходом от немого к звуковому кино. И тут до сочинителя скороспелого сценария дошел слух, что в какой-то комнате сидит человек и срочно творит звуковое кино. Остап бросился к нему. Новатор звукового кино оказался глухим. Криком Бендер заявил о своем сценарии.

— Прекрасно! — сказал глухой. — Мы сейчас же втянем вас в работу.

— А как насчет аванса?! — прокричал Остап.

— «Шея» — это то, что нам нужно. Посидите здесь, я сейчас вернусь, и со сценарием в руке глухой скрылся за дверью.

Прождав около двух часов, Остап вышел из комнаты и узнал, что глухой звуковик уже давно уехал и не вернется, так как его срочно перебросили в Умань для ведения культработы среди ломовых извозчиков. Это рассмешило бы Бендера, а сейчас ужаснуло, так как глухой увез его сценарий многометражного фильма «Шея».

Клуб работников гужевого транспорта находился в бывшем фуражном складе. Над массивной дверью, оббитой жестью, висел транспарант:

«Гужевики! Смело в культуру!»

Остап бесстрашно шагнул под тяжелые своды извозчичьего храма Мельпомены и осмотрелся.

Сквозь высокие и узенькие окна падали скупые пятна света на нестройные ряды скамеек, стульев и табуреток. Низкая сцена была прикрыта занавесью с намалеванными на ней двумя хомутами, оплетенными конскимисбруями. Через разбитые стекла окон слышался птичий щебет. За стеной рыдала скрипка. Пахло дегтем, овсом и мышами.

— И ходют тут, и ходют. И чого? Вже и касса биля самого входу, — заворочался недовольно тулуп, лежащий иа трех табуретках.

— Мне Глухомлинов, о, как нужен, папаша, — провел рукой у шеи Остап, наклонившись над тулупом.

— Глухой? Сам дирехтор? Так його и немае ще… Ага, чекай, — приподнялся старик, — ось вин идэ…

Сердце у Бендера радостно забилось, когда в просвете широких дверей он увидел глухого с портфелем.

— До вас! — выпалил в ухо глухому сторож, тыча рукой в Остапа.

— Я насчет плагиата! — заорал Бендер. — Узнаете?!

Глухой, не узнавая еще Бендера, блеснул золотыми пенсне и согласно кивнул бедуинской бородкой:

— Пожалуйста, прошу ко мне. Мы сейчас втянем вас в работу… Нам нужны свежие силы…

— Я насчет плагиата! Узнаете?! — еще громче закричал Остап, грозно продвигаясь к глухому.

Бородка взметнулась кверху, стекла пенсне уставились на Остапа, рука судорожно закачала портфель. Глухомлинов узнал автора «Шеи»…

Дальше разговор шел в директорском кабинете — весовой, обклеенной афишами с лошадиными мордами.

— Таких, как вы, я бы давил столбом весом в двести четырнадцать кило. Но вас я давить не буду. Я человеколюб, я психиатр и пока свято чту уголовный кодекс, — расхаживал Бендер шагом судьи вокруг своей жертвы.

Глухомлинов безропотно сидел на краю стула и, понурив голову, сжимал руками портфель, как напроказивший школьник.

— Безобразие! До чего дошло. Я в суд подам! У меня свидетель есть — товарищ Супругов с первой Черноморской кинофабрики! Супру-гов! — хрипло по слогам прокричал Остап на ухо постановщику лошадиной сцены.

При слове «Супругов» Глухомлинов приподнял голову и, трусливо озирнувшись, произнес:

— Да… Но… Может, отступного? У меня дети…

— У всех дети. Сколько? — прокричал строго Бендер.

— Мальчик и девочка, — стыдливо зарделся неудачливый начинатель звукового кино.

— Я спрашиваю, отступного сколько? — пустил петуха в голосе Остап.

— Двести, — пробормотал глухой.

— Что?! Обокрали! Лишили славы и денег! И после всего предлагаете всего двести?! — напирал Бендер на директора клуба ломовых извозчиков. — Никогда!

— Триста! — выдохнул несчастный звуковик, совсем подавленный вескими доводами истца.

— Ага, триста! Тогда вам придется купить и это, — победоносно развернул свой газетный сверток Остап.

На стол бухнулся перепачканный глиной сапог.

— Для реквизита вашего лошадиного клуба, — уточнил Бендер. — Этот сапог еще совсем недавно принадлежал, знаете кому? — придвинулся Остап к глухому и таинственно в его ухо прошептал — Самому графу Монте-Кристо! Графу, жестоко убитому румынскими боярами и выброшенному с высокого берега Днестра. И место ему не на вашей лошадиной и мамалыжной сцене, а в столичном музее для обозрения потомками, — гордо вскинул голову Бендер. — Но я великодушен. Я всегда любил фаэтоны и поэтому уступаю его вашему конячному клубу всего за сто целковых, — сунул он «графский» сапог в руки глухого.

Глухомлинов не все слова расслышал из страстной речи Остапа, но ясно понял, что от покупки этого сапога ему не отвертеться.

Когда Бендер выходил из кабинета директора культуры уманских извозчиков, унося в кармане четыреста рублей — месячную выручку работы клуба — тулуп сторожа на трех табуретках был неподвижен.

— Папаша, — нагнулся к нему Остап.

— И ходют тут, и ходют. И чого… А-а, — узнал Бендера верный страж лошадиного клуба.

— А директор у тебя, во! — поднял большой палец Остап. — Одним словом, папаша, ешь ананасы, рябчиков жуй! — хлопнул по тулупу рукой Бендер.

— Чого, чого? — приподнялся «папаша».

Но в ответ донеслось:

— О, баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра…

— Чудно, тай и годи… — улегся тулуп снова на табуретки.

В клуб ломовиков сходились на репетицию участники спектакля «Шея».

 

Глава III. ПЕРЕД ДИЛЕММОЙ: КАК БЫТЬ?

На следующий день Остап провожал Рощина на вокзале. Разобранный и упакованный в ящики и брезентовую обшивку самолет был погружен в багажный пульман для транспортировки в Москву.

Перед расставанием друзья выпили в вокзальном буфете и сидели друг против друга в молчании.

— Знаете, Антон, — сказал наконец Бендер, — я все же не поеду. Вы не обижайтесь, но это занятие не по мне. Я не знаю еще, куда поеду, не знаю, куда нужно ехать, но в Москву меня не тянет.

— Как хотите, — качнул головой летчик.

— Да, я не еду… — повторил Остап.

— Что же вы будете делать? Как я понимаю…

— А что тут понимать, Антон. Предприму какое-нибудь дело для осуществления моей голубой мечты юности…

— Извините меня за интерес, дорогой Остап, что это за мечта? — потянулся через стол к Бендеру летчик.

— Как-нибудь в другой раз, Антон, — отвернулся Остап.

Он очень уважал авиаконструктора-летчика Рощина, но сейчас не хотел говорить об этом.

Ударил станционный колокол.

Вошедший в зал вокзала железнодорожник объявил о скором отходе поезда. Друзья встали и вышли на перрон.

Если будете в Москве, Остап, то прошу ко мне, буду очень рад, — протянул Рощин великому мечтателю бумажку с адресом.

Бендер взял, растроганно посмотрел на написанное, начал что-то говорить благодарное, но длинный гудок паровоза заглушил его слова.

Он притянул к себе Рощина, расцеловал его и подтолкнул летчика к поезду, вагоны которого уже загремели своими тарелочными буферами и сцепками.

Рощин вспрыгнул на подножку движущегося вагона и прощально замахал рукой. Остап медленно пошел за поездом, делая взаимные жесты прощания.

Вечером Остапа терзали сомнения: правильно ли он сделал, что не поехал с летчиком? Не сделал ли он ошибку, отказавшись от многообещающего предложения Рощина?

Лежа в гостиничной постели, он обдумывал мысленно дальнейшие свои шаги в жизни. «Продать орден Золотого Руна? И на эти деньги пожить в свое удовольствие… Испытал уже такое удовольствие на миллион. Никакого душевного удовлетворения, никакого ожидаемого эффекта. Нет. Пожить, а что потом? Где путь к осуществлению моей хрустальной мечты? Открыть какое-нибудь торгово-промышленное дело? Нет, — покачал головой он. — Финорганы задавят, вынудят меня иметь еще один конфликт с властями. Ни за что! Да и связывать себя служебными обязанностями… Достаточно уже бывшей конторы «Рога и копыта», — усмехнулся он. — Многоженство отпадает. Распространять гениально задуманные, но еще не написанные, картины? Все эти варианты пахнут уголовщиной. А после ареста на границе, я должен еще больше почитать уголовный кодекс. Иначе… иначе прощай свобода и здравствуй Беломорканал».

Не буду этого делать! — произнес Остап вслух.

Повернув голову, он заметил, что его сосед по номеру, поселившийся вместо уехавшего Рощина, уже давно вслух читает газету. Оказывается, тот был захвачен сообщением и решил поделиться с Бендером.

— Нет, вы только послушайте… «Древнерусские клады, обнаруженные на территории Киева, составляют почти треть от общего количества кладов, найденных в Киевской Руси! Преобладающее большинство Киевских кладов было спрятано во время осады города ордами хана Батыя в 1240 году. Предметы датируются концом двенадцатого — началом тринадцатого веков. В состав Киевских кладов входят монеты, чаще арабские дирхемы, серебряные гривны, но преобладают в них золотые и серебряные украшения: диадемы, колты, сережки, шейные гривны, ожерелья, браслеты, перстни и прочее… Некоторые содержали сотни и тысячи монет и драгоценных украшений. В кладе, найденном в усадьбе № 15, содержалось 2930 золотых дирхемов и 6 золотых браслетов… В кладе, найденном в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря… было около 40 серебряных украшений… Самый богатый клад был найден в усадьбе Десятинной церкви…» Представляете?

— Интересно, конечно, — согласился Остап. — Что это за газеты?

— «Пролетарская правда», сосед. У меня тут есть и другие, хотите? — протянул несколько газет новый постоялец.

— Благодарю, — взял газеты Остап и начал тоже просматривать. — Так вы из Киева? — спросил затем он.

— Да, в командировке. Из Киева, — повторил сосед. — «Ах, этот Киев! Чудесный город, весь похожий на сдобную славную попадью с масляными глазами и красным ртом. Особенно весной, когда цветут каштаны…»

— Вы писатель?

— Нет, эти слова написал известный писатель Куприн. А я здесь от Киевского общества естествоиспытателей, товарищ.

— И чем же занимается это общество?

— Изучением природных богатств Украины, флоры, фауны Черного, Азовского и Каспийского морей. Сейчас нас интересует здешний Софиевский дендрарий… — встал командировочный, одевая шлепанцы, — Пойду, может буфет еще работает… Не хотите за компанию?

— Нет, благодарю, я ужинал. Почитаю газеты, — ответил Остап.

Когда естествоиспытатель вышел, Бендер взял «Пролетарскую правду» и внимательно прочел о Киевских кладах.

Утром Остап, идя по главной улице города, остановился у магазина с огромной вывеской: «Разная модная одежда». На ней были нарисованы усатые мужчины в пальто с шалевыми воротниками и смокингах, дамы в манто с вуалью на лицах и с муфтами в руках, розовощекие дети в скаутских костюмчиках и строгие мужи в клетчатых кепи, охотничьих крагах и косоворотках цвета «хаки».

— А где же одеяния послереволюционного периода? Скажем, кожаные куртки чекистов, френчи комиссаров, гимнастерки девиц в красных косынках? Никак этот нэпманский магазин задавил моду героического времени, — отметил он вслух и вошел в широкие двери.

В магазине великий комбинатор выступил с обвинением хозяина, что его торговля идет не в ногу с послереволюционным временем, что вместо моды героической эпохи, он предлагает трудовому народу отжившее буржуазное одеяние.

— Где кожаные куртки для моих товарищей из чека? — строго спрашивал он.

— Э-э-э, нету-с-с… — взволновался не на шутку нэпман.

— Где комиссарские френчи, гимнастерки наших красных бойцов? — допытывался Бендер.

— Э-э-э, не держим… — лепетал владелец, совершенно сбитый с толку такими вопросами.

— А для комсомольцев? Для комсомола? — перебирал одежду, висящую на плечиках, Остап. — Не вижу!

— Не извольте беспокоиться, мы все наладим, получим, сегодня же запросим этот товар, любезнейший, — начал заверять вспотевший от волнения хозяин, семеня за строгим и требовательным посетителем его магазина.

— Ну, хорошо, будем надеться, что вы улучшите ассортимент вашего товара соответственно нашему героическому времени, — понизил строгость тона Остап. — Мне поручено встречать делегацию естествоиспытателей из Киева. Поэтому прошу одеть меня, как подобает представителю нашего города, уважаемый… — снисходительно взглянул на нэпмана Бендер. — Средств мне отпустили немного, но…

— Не извольте беспокоиться, не извольте, любезнейший. Я к вашим услугам, прошу к зеркалу, прошу сюда, — засуетился хозяин, почувствовав, как у него отлегло от сердца неприятное состояние, вызванное таким опасным политическим обвинением.

В магазине Остап задержался и на улицу вышел уже в новом темно-защитном плаще покроя «Макинтош». Под ним был темно-синий в тонкую полоску костюм-тройка, на ногах красовались штиблеты любимого его канареечного цвета, голову украшало модное в крапинку кепи, шею охватывал светлый из тонкой шерсти шарф, который прикрывал воротник белоснежной рубашки с галстуком «бабочка». Толстовку, краги и шлем летчика угодливый хозяин уложил в темно-коричневый баульчик и с поклоном вручил его покупателю. И все это стоило Бендеру вполовину дешевле цен, указанных на продаваемом товаре.

Пройдя к местному базару, Остап встал среди продавцов, торговавших кто чем. Извлек из баула толстовку и краги, серьезным голосом стал кричать:

— Кому почти новую толстовку! И к ней модные краги, которые сейчас все носят в Париже! Дешево продаются по случаю вещи! Совсем недавно они принадлежали графу! Для законодателей современной моды скидка!

Шло время. Мимо него уже дважды прошел человек в кожаной куртке, съедая изучающим взглядом продавца. Но так как в словах и вещах того ничего контрреволюционного не было, поправил кепку и прошел мимо.

Бендер продолжал громко рекламировать свой товар, но, несмотря на необычные призывы и обещанную скидку, вещи его долгое время спроса не вызывали. Людей больше интересовал не «модный» товар, а мануфактура и другие предметы для хозяйства. Поняв это, он прошел в ряды, где торговали продуктами для питания. Здесь он совершил обмен «графских» вещей на кусок сала и увесистое кольцо украинской домашней колбасы.

Освободившись от надоевшего ему товара, Бендер, держа в руке баульчик, где помимо шлема теперь лежал колбасно-сальный пакет, направился в «Софиевку», куда его настойчиво приглашал естествоиспытатель из Киева.

По пути Остап плотно пообедал в общепитовской столовой и, идя к парку, продолжал знакомиться с Уманью. А когда пришел в «Софиевку», своего соседа по гостиничному номеру не нашел и стал прогуливаться по аллеям исторического красавца-парка, обдумывая план дальнейших действий.

«Вернуться в Бухару к подпольному миллионеру Корейко и попытаться выжать из него если не миллион, то приличную сумму денег? Отпадает, нет уверенности, что Корейко обосновался там. Он, наверное, ушел сейчас в более глубокое подполье после потери своего миллиона. Зося Синицкая потеряна раз и навсегда. А может быть, вернуться к мадам Грицацуевой? С раскаянием, с пылкими объяснениями в любви… под звуки аргентинского танго? Нет, я не из тех, которые через годы возвращаются к своей курочке. Продать орден Золотого Руна и все же поехать в Москву. Выручить Шуру Балаганова из допра… За мелкую кражу не дали ему много. Да, а если обнаружат в его карманах 50 тысяч рублей? Как тут отнесутся к нему? Как Шура объяснит, откуда у него такие деньги? Все это… — задумался Остап. — А если он и вышел уже, выкрутился, то где его найдешь, если он снова подался в сыны лейтенанта Шмидта… Среднерусская возвышенность, которая по решению Сухаревской конвенции досталась Балаганову, большая до необозримости».

Бендер прервал свои размышления и посторонился, пропуская мимо группу экскурсантов — пионеров, которым сопровождающий говорил:

— Вы находитесь в историческом парке, творении рук человеческих «Софиевке». Заложен он был для графа Потоцкого крепостными в 1796 году. Это один из самых выдающихся памятников паркового искусства. Сейчас здесь дендропарк…

— Вы издалека, умники? — спросил отставших двух школьников Остап, идя за ними.

— Из школы, товарищ, — степенно ответил один из них.

— Каникулы у нас… — пояснил другой.

— Но вы же приезжие, как я понимаю? — располагающе улыбнулся Остап.

— Вы не ошиблись, товарищ, — снова ответил первый школьник. И с достоинством уточнил: — Из Киева мы, товарищ.

— Из Киева? — почему-то переспросил Бендер, и в его мозгу пронеслось содержание статьи о Киевских кладах. — Из Киева… — повторил он.

Школьники оглянулись на «товарища» и ускорили шаг, поспевая за группой. Бендер помахал им прощально рукой и присел на скамью в аллее. Но тут же вскочил и театрально громко провозгласил:

— Вперед, в стольный город христианства на Руси! Вперед, к Киевским древним кладам! Командовать раскопками буду я!

 

Глава IV. О ТОМ, КАК ШУРА БАЛАГАНОВ ИЗБЕЖАЛ ДОПРА

Любопытная вещь. Обыкновенный человек, став пассажиром, превращается уже не в того, кем он был до этого. С момента, когда он еще до поезда, вступает на территорию вокзала, жизнь его резко меняется. Его встречают услужливые носильщики с медными бляхами на груди, освобождают руки пассажира от багажа и сопровождают его к поезду. Теперь он уже не сам по себе, он принадлежит железной дороге и обязан исполнять все ее правила. Эти строгие железнодорожные порядки он поругивает, хотя понимает, что без соблюдения их обойтись нельзя.

Железнодорожный пассажир — это человек особого склада. Он очень осторожен и всегда спешит. На вокзал он прибегает задолго до отхода поезда, хотя ему хорошо известно, что поезд не уйдет раньше времени. Отдав себя во власть железнодорожного начальства, он переживает за свое благополучное путешествие. На вокзале он ко всему относится с недоверием. Ему кажется, что кассир дал ему не тот билет, что в камере хранения вскроют чемодан и переполовинят его вещи, что его плацкартное или купейное место в вагоне будет занято другим пассажиром.

Одним словом, он не верит в железную дорогу и никак к ней не привыкнет.

До Христиновки, где была пересадка на поезд, следующий в Киев, Остап проехал без особых трудностей. Зато на этой узловой станции было столпотворение.

Поезда в Киев надо было ждать до следующего дня. А поезд на Черкассы отходил через час. Разговорившись с одним из пассажиров, Остап выяснил, что из Черкасс можно легко проплыть на пароходе, следующим из Екатеринославля в Киев и дальше. И Бендер решил садиться в поезд, отправляющийся в Черкассы.

Посадка в общий вагон поезда не дальнего и не скорого следования носила обычный, крикливый и скандальный характер. Пассажиры с тяжеленными мешками, узлами и чемоданами носились вдоль поезда от одного вагона к другому, толкая и давя друг друга, чтобы поскорее занять свободное еще место в вагоне.

Остап со своим баульчиком, в котором было все необходимое для дороги, пробился к проводнику со словами:

— Разрешите, разрешите командировочному естествоиспытателю! Гражданка, куда же вы? Это же не ваш поезд! Дядя, отодвинь свой багаж!.. А вы, папаша…

Бендер предъявил билет усатому кондуктору и наконец ворвался в вагон.

Перешагивая через вещи, загромождающие проход, Остап успел все же занять среднюю полку и со вздохом промолвил:

— Никакого сравнения с литерным…

Паровоз длинным гудком заглушил крики пассажиров все еще штурмующих двери вагонов, и поезд медленно тронулся, сначала назад, а затем вперед.

В Черкассы Остап прибыл утром. От железнодорожного вокзала к речному он подъехал на телеге. Прокричав на прощанье возчику:

— Папаша, удачной тебе погрузки! — пошел знакомиться с расписанием и приобретать билет на пароход до Киева.

Купив билет, Бендер в ожидании парохода стал прогуливаться по берегу Днепра.

Река сверкала на солнце водной чешуей. Носились крикливые чайки, высматривая добычу. У соседнего грузового причала скрипели такелажные блоки. Шла погрузка парохода «Унеча». Пахло рыбой и просмоленной пенькой. Рейсового парохода с низовьев Днепра не было. Это очень беспокоило ожидающих его пассажиров.

Наконец к вечеру на Днепре в весенней дали прогудел пароход. В прошлом «Екатеринославль», а в дни военного коммунизма переименованный в «Пролетарий» пароход, шлепая плицами своих двух огромных колес, подобрался к пристани. Береговой речник и два дюжих матроса на борту парохода прикрепили судно канатами к дубовым сваям, и после высадки прибывших пассажиров, началась посадка.

Давки не было. Пассажиры выстроились один за другим, предъявляя билеты, стали всходить по деревянному трапу на борт «Пролетария».

Закончив посадку, пароход, усиленно работая колесами, отвалил от причала. Остап в последний раз окинул взглядом городок, не совсем ясно видимый в дождливых сумерках, и спустился вниз, где размещался «салон третьего класса» Остап поморщился от устоявшегося там запаха пищи и скученности пассажиров. С мешками, тюками и корзинами их набилось сюда до такой тесноты, что отыскать место для сидения, а тем более для лежания на одной из скамеек, было делом безнадежным. И великий комбинатор, пожалев, что не взял билет, если не первого, то хотя бы второго класса, решил посидеть как можно дольше в ресторане.

Заняв место за свободным столиком у прямоугольного окна ресторана, который размещался на средней палубе парохода, Остап заказал отбивную с жареным картофелем, сельдь с маслинами и графинчик водки.

В единственном на пароходе ресторане, которым могли пользоваться пассажиры всех классов, посетителей было мало. Тишину зала нарушали только шумы пароходных машин да шлепанье плиц по воде.

Молодой парень в не очень свежем фартуке, но с рябой «бабочкой» на воротнике белой рубашки, заученными движениями расставил перед Остапом заказ и, старорежимно поклонившись, удалился на кухню.

Над рекой уже сгустился дождливый вечер, и живописные берега могучего Днепра просматривались неясными очертаниями. Но Остап все же всматривался в медленно проплывающий вдали берег, вытянув под столом ноги, освобожденные от штиблет. Ел, пил и наслаждался ресторанным уютом, подумывая по привычке о своих ближайших действиях после прибытия в Киев, куда «Пролетарий» должен был прибыть утром следующего дня.

Ресторан по-прежнему не густо пополнялся пассажирами. Но вот в зал его вошел рослый плотного телосложения молодой человек в нарядном костюме. Тряхнув рыжими кудрями, он сел за свободный столик у противоположной стороны от Бендера и властно провозгласил:

— Официант!

И когда тот услужливо подбежал к нему, начал громко заказывать.

Остап не обратил бы внимания не этот призыв и слова заказа молодого франта, как и на двух нэпманов, сидящих за столом наискосок от него, если бы не уловил в голосе нового посетителя ресторана уж больно что-то знакомое.

Рыжеволосый посетитель сидел к Бендеру боком, и он лица его не видел. Но плечи, а тем более голос напоминали ему кого-то очень хорошо знакомого. Он встал и прошел мимо молодого человека, будто бы с намерением посмотреть в противоположное окно ресторана. Возвращаясь, Остап смело взглянул в лицо заинтересовавшего его человека. И сразу же тишину ресторанного зала прорезал вскрик великого комбинатора:

— Шура! Родной! Узнаешь брата Колю?!

Рыжеволосый, услышав хорошо знакомые ему слова, секунду вглядывался в названного своего молочного брата Колю и, опрокидывая стул, бросился к Бендеру с криками:

— Узнаю! Узнаю! Командор! Дорогой мой брат Вася!

Услышав эти возгласы, присутствующие в ресторане перестали есть, разговаривать, и устремили свои взоры на встретившихся. Из ресторанной кухни и подсобки выбежали официант, повар и мальчишка судомойщик. Все с нескрываемым интересом смотрели на встречу двух братьев.

Здесь необходимо пояснить, кто такой Шура и почему Бендер и он называли друг друга Колей и Васей? Советую, уважаемый читатель, прочесть первую главу романа «Золотой теленок» великих писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Но поскольку не у каждого есть такая возможность ознакомиться с этим бессмертным произведением, я кратко с сокращением изложу содержание этой главы.

Приехав в город Арбатов и походив по его улицам, Остап Бендер сказал с явным огорчением:

— Нет, это не Рио-де-Жанейро.

Вскоре он уже стучался в дверь кабинета предисполкома.

— Вам кого? — спросила секретарь. — По какому делу?

— По личному, — сухо сказал он, не оглядываясь на секретаря и засовывая голову в дверную щель. — К вам можно?

И, не дождавшись ответа, приблизился к письменному столу:

— Здравствуйте, вы меня не узнаете?

Председатель посмотрел на посетителя довольно рассеяно и заявил, что не узнает.

— Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я поразительно похож на своего отца.

— Я тоже похож на своего отца, — нетерпеливо сказал председатель. — Вам чего, товарищ?

— Тут все дело в том, какой отец, — грустно заметил посетитель. — Я сын лейтенанта Шмидта.

Представитель смутился и привстал. Пока он собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя приличествующий случаю вопрос, посетитель осматривал меблировку кабинета. «Тут много не возьмешь, — подумал Остап. — Нет, это не Рио-де-Жанейро».

— Очень хорошо, что вы зашли, — сказал, наконец, председатель. — Вы вероятно из Москвы?

— Да, проездом — ответил посетитель.

— Церкви у нас замечательные. Из Главнауки приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами помните восстание на броненосце «Очаков»?

— Смутно, смутно, — ответил посетитель. — В то героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.

— Простите, а как ваше имя?

— Николай… Николай Шмидт.

— А по батюшке?

— «Ах, как нехорошо» — подумал посетитель, который и сам не знал имени своего отца.

— Да-а, — протянул он, уклоняясь от ответа, — теперь многие не знают имен героев. Угар нэпа. Нет того энтузиазма. Я собственно попал к вам в город совершенно случайно. Остался без копейки.

Председатель обрадовался перемене разговора. Ему показалось позорным, что он забыл имя очаковского героя.

— Как вы говорите? Без копейки? Это интересно.

— Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, — сказал Остап, — мне всякий даст, но, вы понимаете, это не совсем удобно с политической точки зрения. Сын революционера — вдруг просит денег у частника, у нэпмана.

— И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику, — сказал председатель. И выдал сыну черноморского героя восемь рублей и три талона на обед в кооперативной столовой «Бывший друг желудка».

Сын героя уложил деньги и талоны в карман и тут за дверью кабинета послышался топот и заградительный возглас секретаря.

Дверь поспешно растворилась, и на пороге ее показался новый посетитель.

— Кто здесь главный? — спросил он, тяжело дыша и рыская блудными глазами по комнате.

— Ну, я — сказал председатель.

— Здоров, председатель, — гаркнул новоприбывший, протягивая лопатообразную ладонь. — Будем знакомы. Сын лейтенанта Шмидта.

— Кто? — спросил глава города, тараща глаза.

— Сын великого, незабвенного героя лейтенанта Шмидта, — повторил пришелец.

— А вот же товарищ сидит — сын товарища Шмидта, Николай Шмидт.

И председатель в полном расстройстве указал на первого посетителя. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразился ужас.

На лице председателя появилась скверная улыбка.

— Вася! — закричал первый сын лейтенанта Шмидта, вскакивая. — Родной братик! Узнаешь брата Колю?

И первый сын заключил второго сына в объятия.

— Узнаю! — воскликнул прозревший Вася, — Узнаю брата Колю!

Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, с лица которого не сходило уксусное выражение.

Держась за руки, братья опустились на козетку и, не пуская льстивых глаз с представителя, погрузились в воспоминания.

— До чего удивительная встреча! — фальшиво воскликнул первый сын, взглядом приглашая председателя примкнуть к семейному торжеству.

— Да, — сказал председатель замороженным голосом. — Бывает, бывает.

Увидев, что председатель все еще находится в лапах сомнения, первый сын погладил брата по рыжим, как у сеттера кудрям и ласково спросил:

— Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у нашей бабушки?

— Да я жил, — пробормотал второй сын лейтенанта, — у нее.

— Что же ты мне так редко писал? Я очень беспокоился.

— Занят был, — угрюмо ответил рыжеволосый.

И, опасаясь, что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят, а занят он был преимущественно тем, что сидел в исправительных домах различных автономных республик и областей, второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и сам задал вопрос:

— А ты почему не писал?

— Я писал, — неожиданно ответил братец, чувствуя необыкновенный прилив веселости, — заказные письма посылал. У меня даже почтовые квитанции есть.

И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул множество лежалых бумажек, показал их почему-то не брату, а председателю издалека.

Как ни странно, но вид бумажек несколько успокоил председателя, и он отпустил братьев с миром. Они выбежали на улицу, чувствуя большое облегчение. За углом исполкомовского дома они остановились.

— Вы зачем полезли в кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один? В детстве таких как вы я убивал из рогатки.

— Я думал…

— Ах. Вы думали? Вы, значит, иногда думаете? А теперь давайте познакомимся. Как-никак мы братья, а родство обязывает. Меня зовут Остап Бендер. Разрешите так же узнать вашу первую фамилию.

— Балаганов, — представился рыжеволосый. — Шура Балаганов.

Так состоялось знакомство Остапа Бендера и Шуры Балаганова, двух фальшивых сыновей лейтенанта Шмидта, называвших друг друга Колей и Васей.

Балаганов становится верным компаньоном-единомышленником великого комбинатора Остапа Бендера. И по прошествии времени, насыщенного многими приключениями, подчас комическими, друзья встречаются вновь вот сейчас в ресторане парохода «Пролетарий».

— Какими судьбами, Шура?

— А вы, вы, командор? — любовно продолжал обнимать Остапа тот. — Прошу, садимся за мой стол, командор, за мой стол! — возбужденным голосом повторял Балаганов.

Когда после радостных возгласов и сильных объятий друзья уселись наконец за стол, Бендер взволнованно сказал:

— Рассказывайте вначале вы, Шура, каким это образом…

Увидев, что шумная встреча друзей произошла, жизнь в пароходном ресторане потекла своим чередом. Нэпманы вновь зашушукались о своих предпринимательских делах, повар и судомойщик удалились на кухню, а официант уже расставлял заказанное перед Балагановым.

— Любезнейший, перенесите все с моего стола сюда, — распорядился Остап.

— Не извольте беспокоиться, уважаемый, сейчас-с…

— Рассказывайте вначале вы, Шура, — повторил Бендер. — Каким это образом вы в таком респектабельном виде на пароходе? — спросил он, когда официант отдалился от них.

— Ох, командор! Сколько ответов на вопросы надо поведать, если по справедливости. Ну, а вы, вы, командор? — жаждал узнать о Бендере Балаганов.

— Обо мне потом, рассказывайте о себе, дорогой Шура, — откинулся на спинку стула Остап, отводя взгляд в сторону.

Но перед тем, как Бендер услышит рассказ Балаганова, снова обратимся к страницам романа «Золотой теленок». Кратко с сокращением изложу события предшествующие встречи двух названных сыновей лейтенанта Шмидта.

Великий комбинатор Остап Бендер удачно изъял заветный миллион рублей у подпольного миллионера Корейко. На Рязанском вокзале Москвы он находит Шуру Балаганова, который по-прежнему ведет нищенский образ жизни, занимаясь мелкими кражами.

Бендер, увидев Балаганова спящего на вокзальной скамье, наклонился над ним и сказал:

— Вставайте, граф, вас зовут из подземелья!

Шура сел, потер лицо рукой и только тогда признал пассажира.

— Командор! — закричал он.

— Нет, нет, — заметил Бендер, защищаясь ладонью, — не обнимайте меня. Я теперь гордый.

Балаганов завертелся вокруг командора. Он не узнавал его в такой изысканной одежде.

— Забурел, забурел! — радостно вскрикнул Балаганов. — Вот забурел!

— Да, я забурел, — сообщил Бендер с достоинством. — Ну, каковы ваши достижения? Все еще в сыновьях?

— Да так, — замялся Шура, — больше по мелочам.

В буфете Остап потребовал белого вина и бисквитов для себя и пива с бутербродами для бортмеханика.

— Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? — спросил Остап. — Только подсчитайте все.

— Сто рублей, — ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.

— Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.

Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и, наконец, объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч четыреста рублей и что с этой суммой ему будет на свете хорошо.

— Ладно, — сказал Остап, — получите пятьдесят тысяч.

Он расстегнул на коленях квадратный саквояж и сунул Балаганову пять белых пачек, перевязанных шпагатом. У бортмеханика сразу же пропал аппетит. Он перестал есть, запрятал деньги в карманы и уже не вынимал оттуда рук.

— Неужели тарелочка? — спрашивал он восхищенно.

— Да, да, тарелочка — ответил Остап равнодушно. — С голубой каемкой, подзащитный принес в зубах. Долго махал хвостом, прежде чем я согласился взять. Теперь я командую парадом! Чувствую себя отлично.

— Ух, как я теперь заживу! — произнес восторженно Шура. — Знаете что с Козлевичем? Он все-таки собрал «Антилопу» и работает в Черноморске. Письмо прислал. Просит прислать ему шланг. Побегу искать этот шланг.

— Не надо, — сказал Остап — я ему новую машину куплю. Едем в «Гранд-Отель», я забронировал номер по телефону для дирижера симфонического оркестра. А вас надо приодеть, умыть, дать вам капитальный ремонт. Перед вами, Шура, открываются врата великих возможностей.

Они вышли на Каланчевскую площадь. Такси не было. На извозчике Остап ехать отказался. Сели в трамвай.

Вагон был переполнен. Волнующиеся пассажиры быстро оттеснили Балаганова от Остапа, и вскоре молочные братья болтались в разных концах вагона, стиснутые грудями и корзинами. Остап висел на ремне, с трудом выдирая чемодан, который все время уносило течением. Внезапно, покрывая обычную трамвайную брань, со стороны, где колыхался Балаганов, послышался женский вой:

— Украли! Держите! Да вот же он стоит!

Все повернули головы к месту происшествия, задыхаясь от любопытства стали пробиваться любители. Остап увидел ошеломленное лицо Балаганова. Бортмеханик еще и сам не понимал, что случилось, а его уже держали за руку, в которой крепко была зажата грошовая дамская сумочка с мелкой бронзовой цепочкой.

Обладатель пятидесяти тысяч украл сумочку, в которой были черепаховая пудреница, профсоюзная книжка и один рубль семьдесят копеек денег. Вагон остановился. Любители потащили Балаганова к выходу. Проходя мимо Остапа, Шура горестно шептал:

— Что ж это такое? Ведь я машинально.

— Я тебе покажу машинально! — сказал любитель в пенсне и с портфелем, с удовольствием ударяя бортмеханика по шее.

В окно Остап увидел, как к группе скорым ходом подошел милиционер и повел преступника по мостовой. Великий комбинатор отвернулся.

Вот какие предшествующие события произошли с Шурой Балагановым, и когда молочные братья расстались и встретились вновь сейчас.

— Изволите что-нибудь еще заказать? — подошел к ним официант.

— Нет, нет, любезнейший, — отмахнулся Бендер. — Рассказывайте, рассказывайте, дорогой Шура.

Балаганов помолчал немного и начал свой рассказ:

— Когда меня повели, значит, то толпа любопытных поотстала. А когда милиционер объявил, как и вы, Остап Ибрагимович, в Черноморске, помните? Когда Михаил Самуэльевич Паниковский засыпался, чтобы свидетели шли с ним в участок, то толпа сразу же отхлынула от меня. И даже та гражданка, выхватив из моих рук свою жалкую сумочку, сказала:

— В допру его, товарищ милиционер. А мне на службу надо, еще и молока купить ребенку, — и тоже помчалась к подошедшему трамваю. И я остался с милиционером один на один. Ну точь-в-точь как и тогда в случае с Паниковским, товарищ Бендер! — засмеялся Балаганов. — Даже тот интеллигент в золотом пенсне, видели, как он двиганул меня по шее? И тот рванул к трамваю. Ну, я, как вы понимаете, дорогой командор, стою сам не свой со слезливой миной на лице. Чувствую, что снова не миновать мне допра. Сунул свободную руку в карман, а там пачки денег, подаренные вами, Остап Ибрагимович. И в моем сердце пробудилась такая сильная жажда к свободе, поесть досыта вкусной пищи, пожить в свое удовольствие, имея большие деньги, которых у меня отродясь не было, о которых я даже и мечтать не смел.

— Дальше, Шура, дальше, — с нескрываемым любопытством смотрел Остап на своего бывшего бортмеханика «Антилопы».

— Давай шагай, шагай, — повел меня милиционер, — в участке разберемся. — А я ему плаксиво-жалобно: — Дяденька, да я же не хотел…

— Иди, иди, нашел себе дяденьку, — засмеялся легавый, держа меня за локоть. — Уж больно лицо мне твое знакомо, видать уже не раз к нам приводился, а?

И тут, поверите, Остап Ибрагимович, как только он это сказал, в конце площади разнеслись милицейские свистки, послышалась стрельба. А пробегающий мимо нас милиционер крикнул:

— Прохоров, за мной! Бандитов ловим, не слышишь?

— Так я ж, вот с ним! — мой милиционер ему вдогонку.

— Брось его, направь в участок! — распорядился тот.

— Ступай, — указал мне Прохоров куда идти, будто я сам не знал, — хохотнул Балаганов, — а сам помчался за тем в сторону свистков и стрельбы. Потом остановился и крикнул еще:

— Не смей убегать! Издалека достану! — пригрозил он мне, отбегая.

Но я все же пошел по направлению к участку. Иду, а в карманах штанов пачки денег по ляжкам хлопают. И тут произошло то, чего не милиционер, ни даже я сам не ожидал. Мимо проезжал экипаж с поднятым козырьком над задним сиденьем, всевышняя сила вдохнула в меня решительность и прыткость. Я вскочил на его подножку и повалился на сидение рядом… со священником!

— Ну и ну, Шура, ничего не скажешь… — покачал головой Бендер. — Дальше?

— Плюхнулся я, значит, на сидение рядом со священником. Кучер заорал:

— Куда?! Вон! — кнутом замахнулся на меня, но побоялся священника задеть.

— Батюшка, спаси меня, я никого не убивал. Вот только машинально, понимаете? — сказал я ему.

Священник с окладистой бородой, с крестом на лиловой рясе трижды перекрестил меня и ответил:

— Бог тебя спасет, раб божий, молись.

— Ах, святой отец, но я не знаю ни одной молитвы, — смутился я.

— Крещеный? Вот так и крестись, — показал мне священник.

— Я неловко повторил, как надо креститься, а кучер обернулся и спросил:

— Так что, отец Никодим, высаживаем беглеца, а?

От этих слов я сжался весь и забился в угол сидения, боясь оказаться снова на улице, где, возможно, за мной уже гонится Прохоров, если не бегом, то на извозчичьей пролетке.

— Поезжай, поезжай, Василий, да как можно резвее, — приказал отец Никодим.

— И фаэтон помчался еще быстрее под цокот копыт, так как кучер захлестал двух лошадей, но не кнутом, а вожжами по их крупам.

— Ну, друг мой Шура, ничего не скажешь, повезло, — сдвинул под собой стул Бендер. — И милиционер не догонял?

— Ой, комедия, Остап Ибрагимович, — засмеялся Балаганов. — Как мне потом рассказал мой дружок, который видел, как легавый оглянулся как раз в тот момент, когда я вспрыгнул в экипаж. Он бросился за ним. Сунул в рот свисток и, чуть не лопнув, задул в него, но свистка не получилось. Отверстие было забито, наверное, семечкой. Легавый с досадой махнул рукой и побежал на помощь своим товарищам, — засмеялся рыжеволосый бывший уполномоченный по рогам и копытам.

— Выходит, все было за то, Шура, чтобы вы избежали допра. Вам невероятно повезло.

— Еще как! Шесть месяцев допра, не меньше, мне намотали бы, Остап Ибрагимович. Деньги конфисковали бы, вопросы, откуда, да что? Еще и контру могли бы приписать, а? — засмеялся Балаганов.

— Контру не контру, а уж посмотрели бы на тебя не как на карманника, а как на социально опасного элемента. И, возможно, решили бы, что ты из тех, которых ловили тогда со стрельбой, Шура. И Беломорканал тебе бы засветился домом.

— Ой, Остап Ибрагимович, командор! — растроганно произнес Балаганов и потянулся через стол, чтобы обнять Бендера.

— Ну-ну, без телячьих восторгов, Шура. Не надо оваций… Неужели вы и теперь опуститесь до низкого пижонства?

— Вот крест святой, Остап Ибрагимович, ни за что! — горячо выпалил и перекрестился Балаганов. — Положите вот здесь что угодно, не возьму чужого. Я сейчас другим человеком стал. Смотрите, какой у меня нательный крест, — распахнул Балаганов пиджак, жилетку и расстегнул рубашку. На груди бывшего карманника и мелкого воришки висел на серебряной цепочке золотой крест с распятием.

Да, с тех пор жизнь Шуры Балаганова резко изменилась и стала на прочный исправительный путь. Он как на исповеди все рассказал отцу Никодиму, за что задержал его милиционер. А когда рассказал, то кающимся голосом пояснил:

— Машинально, святой отец, клянусь, машинально. У меня же и деньги есть… — сунул он руку в карманы, намериваясь показать священнику одну из пяти пачек денег, но не решился.

— Понимаю, раб божий, искушение тебя взяло нечистым поводом. Да простит тебя Бог. Возвратил ли ты украденное пострадавшей?

— А как же, святой отец, она взяла свою эту жалкую, ничтожную сумочку.

— Ну что ж, едем ко мне, раб божий. Величать тебя как?

— Александром, батюшка.

— Вот, Александр, поживешь у меня. Поможешь по дому, если таково желание в твоей душе будет. Послушаешь проповеди. И даст Бог, Всевышний вразумит тебя, отвернет тебя, раб божий Александр, от лжи, обмана и посягательства на чужое.

Всю осень и зиму Балаганов прожил у священника. Колол дрова, носил воду, очищал двор от снежных сугробов и слушал церковные проповеди и богослужения. Но когда наступил Рождественский пост, то чуть было вновь не сорвался и не сбежал от отца Никодима. Но взяв себя в руки, не без помощи священника, продолжил жизнь в тепле, хотя и впроголодь, так как в доме священнослужителя и матушка, и все домочадцы постились. И чтобы удержаться, не свернуть с честной дороги, Балаганов время от времени шел в город, заходил в частный ресторан и наедался там до отвала не только постной пищи, но и скоромной.

И вот наступило Рождество Христово. Боже, как понравился этот святой праздник Шуре! Никогда он еще не праздновал эту первопрестольную дату.

У отца Никодима все делалось по церковным канонам, по установившимся домашним традициям. Было наготовлено много разных праздничных кушаний, и даже на столе красовался запеченный молодой поросенок. А в углу зала стояла пахучая расцвеченная игрушками и свечами елка. Кругом было праздничное убранство, все домочадцы священнослужителя были торжественно веселы и нарядны.

— Все это хорошо, дорогой Шура. Так вы плывете из Екатеринославля? Как там оказались и почему в Киев?

— Когда отца Никодима арестовали, я по просьбе матушки и его личной, переданной из тюрьмы, выполнял их нижайшую просьбу. Отвез в Екатеринославльскую епархию две ценные иконы, большой серебряный крест с распятием и камнями, кадило, лампаду и праздничную ризу отца Никодима.

— И все это без утайки доставили по назначению? — недоверчиво смотрел Остап на Балаганова.

— Вот крест святой, Остап Ибрагимович, я же на иконе поклялся и крест вот у меня освященный церковью, — приложил Балаганов руку к груди.

— И вы действительно стали верующим?

— Не то, чтобы таким уж верующим, как церковники, но по душевному своему состоянию верующий, — кивнул Балаганов. — Не таким, конечно, верующим, как отец Никодим, его матушка и их домочадцы, но верующий, — повторил убежденно бывший уполномоченный по рогам и копытам.

— Это поразительно, Шура. Вы меня просто удивили как никто другой, зная вас в прошлом и слушая вот теперь. Ну хорошо, выполнили вы волю отца Никодима, отвезли, и что? Зачем плывете в Киев? Снова какое-то поручение церковников?

— Нет, Остап Ибрагимович. Киев я знаю неплохо. Не раз в его округе выступал как сын лейтенанта Шмидта, — засмеялся Балаганов. — Просто так, хочу побывать там в новом своем качестве, посмотреть, может быть, какое-нибудь дело подвернется.

— Вот-вот… — недоверчиво смотрел на него Остап.

— Нет-нет, Остап Ибрагимович, только честное, с капитальным вложением пусть, но только честное. Отпраздную Светлый пасхальный Праздник в столице христианства.

— Ну-ну, Шура… Вы ли это?

Остап неожиданно вспомнил, как он, защищая Кису Воробьянинова, скандалил с отцом Федором в Старгороде и спрашивал того: «Папаша, почем опиум для народа?». Сейчас он смотрел на своего бывшего молочного брата и покачивал головой, узнав о такой невероятной перемене в нем. Затем хитро спросил:

— А может, снова есть желание побыть сыном лейтенанта Шмидта?

— Что вы, что вы, Остап Ибрагимович! — замахал руками Балаганов, как человек, отгоняющий назойливую осу. И с жаром заверил — Ни за что! Вы же сами говорили, что это пижонство, товарищ Бендер.

— Говорил и говорю, дела надо делать покрупнее и достойнее, дорогой Шура. Слышали о таком? В газете недавно было напечатано, Киев насыщен кладами и составляет треть всех древнерусских кладов. Понимаете, Балаганов? Вот я и думаю…

— Ох, Остап Ибрагимович, они же все под землей, как же их найти?

— В том-то и дело, что их обнаружить трудно. Иначе каждый дурак находил бы клад и разбазаривал. Ну, а вы, Шура, имея 50 тысяч дарственных денег… Положим, за вычетом сделанных вами расходов, уже меньшую сумму, что вы делаете, Балаганов? Прилично приоделись, как я вижу, плывете в каюте первого класса, как я понимаю, и проматываете тысячи?

— Да, Остап Ибрагимович, ничего на ум не приходит. Открыть свое дело я неспособен. Воровать я уже не могу, поклялся на иконе, не могу и не буду. Пальцы себе поотрубываю. О женитьбе, правда, подумываю… — смутился рыжеволосый друг Остапа.

— Это объяснимо, годы берут свое. Так что, к семейному уюту потягивает?

— Ой, товарищ Бендер, я как подумаю, что буду семьей связан по ногам и рукам, да пойдут еще дети, так сразу же меняю решение.

— Правы, Шура, не уподобляйтесь пижонству не только в мелких воровствах и аферах, но даже и в семейных узах. Я имел глупость как-то жениться на одной мадам. И что же вы думаете, Балаганов? Она меня и в Москве отыскала. Еле ушел от ее страстных притязаний.

— Вот-вот, Остап Ибрагимович, я тоже боюсь этого. Достаточно того, что свободу мою допры переполовинили. Поэтому я сейчас ломаю голову в поисках себя, ищу подходящее для себя занятие.

— Деньгами ищите себя, Шура, как и я, когда обладал миллионом, — согласился Бендер.

— А может, Остап Ибрагимович, вместе махнем в Рио-де-Жанейро? — прошептал Балаганов.

— Можно было бы, только не таким моим дурацким способом, Шура. Но моих и даже ваших денег для этого недостаточно.

— И что, нужен еще миллион? Одного вашего мало? — удивился единомышленник в деле Корейко.

— Да, Шура, мало. Ведь я снова на мели, — наколол вилкой маслину Бендер.

— Как на мели, командор? — потянулся к Остапу Балаганов. — А миллион? — прошептал он, оглянувшись по сторонам. — На тарелочке с голубой…

— С трудом пришел и трагически ушел, дорогой Шура. От него только и остался орден Золотого Руна. Или, как я теперь его называю, орден Печального Образа.

— Ой, Остап Ибрагимович, не стоит расстраиваться, теперь мы вместе, теперь мы…

— Это верно, Шура. Теперь мы снова начнем горы воротить. За наш совместный успех, — поднял рюмку Остап.

— За успех, командор! — поднял свою рюмку и Балаганов.

— А может, — заговорщически, зашептал рыжеволосый единомышленник Остапа, когда выпил, — отыщем Корейко и пусть он повторит на тарелочке с голубой каемочкой?

— Ну, нет, Шура. Отыскать иголку в сене так же, как отыскать теперь и Корейко. Я обдумываю новый способ приобретения заветных денег.

— Вы говорили о Киевских кладах…

— Говорил, но как их найти? Вот проблема, Шура. Кто-то, скажем, нашел, археологи раскопали… Но это дело случая. Кроме того, ни я, ни вы, Балаганов, к археологии не имеем никакого отношения. Не говоря уже о наших знаниях в этой области.

— Это верно. Я абсолютно даже не знаю, что это такое архе… мология…

— Археология — это наука, Шура. Изучающая раскопки и по найденным предметам древности современное человечество узнает, как жили наши древние предки. Какова была у них культура, что они ели, что выращивали, во что одевались, как строили свои жилища и так далее, и тому подобное. Вам ясно, Балаганов?

— Немного да, понятно, — качнул своими рыжими кудрями бывший уполномоченный по рогам и копытам.

— А может, — после некоторого раздумья сказал Остап, — откроем частную контору по археологическим изысканиям? И в ней вы займете должность, Шура, старшего научного сотрудника. Подходит?

— Ох-хо-хо, — засмеялся Балаганов. — А как же миллион? Нашли предметы старины, но это же не деньги?

— Как это не деньги? Теперь я вижу, что вы совсем далеки от элементарного понятия археологических находок. Вот читайте, — протянул Бендер вырезку из киевской газеты «Пролетарская правда».

Балаганов стал читать вслух, и Остап терпеливо ожидал эффекта, который должен был проявиться на лице молочного брата. И он не ошибся.

— Вот это да! Столько золота! — воскликнул Балаганов.

— И не только, Шура. Ценность этих изделий древности трудно поддается определению деньгами. Они бесценны. За границей они могут стоить не один и не два миллиона долларов, фунтов, а десятки. Понимаете, Балаганов, как велика моя затея?

— Но как мы найдем такое? — прошептал Балаганов, наклоняясь к Бендеру через стол.

— Вот тут-то и проблема, дорогой Шура. — Нужно что-то придумать, это я и делаю. Днем и ночью думаю. Скажу прямо, для этого дела нам понадобятся ваши деньги.

— Снова банк? — расширил в испуге глаза Балаганов. — Как в Черноморске?

— Банк, Шура, банк. Но сожмем расходы до предела, чтобы не оказаться без денег, как тогда, если не повезет с находками.

— Ну, знаете, товарищ Бендер… — нерешительно промолвил Балаганов. — Конечно, если по справедливости, деньги ваши, но…

— Нет, деньги ваши, товарищ Балаганов, — строго перебил своего подопечного Бендер. — Но я принимаю вас в свою компанию… в число акционеров, Шура, зачисляю в свой штат, понимаете?

— Командор! — прижал руки к груди Балаганов. — Командор…

— Итак, решайте, да или нет? Если нет, то я и без вас обойдусь, продам орден Золотого Руна и открою акционерную контору. Если да…

— Да, да, да, — заспешил согласиться Балаганов. — Я с вами, командор, с вами… — и с этими словами начал отстегивать увесистый пояс вокруг своей талии, под пиджаком и рубашкой.

— Не сейчас, не сейчас, дорогой Шура, — остановил его жестом Бендер. — Пусть они пока побудут у вас. Выпьем еще раз за встречу…

— Ой, командор, какая встреча! — после принятого им смелого решения Балаганов никак не мог успокоиться, приводя свою одежду в надлежащий вид.

— Это невероятно, встретиться на пароходе… И вы совсем другой… В таком респектабельном виде… — заметно захмелев, говорил Бендер.

— Командор! — тоже хмельным голосом говорил Балаганов. — Дорогой командор!..

Эту ночь названные братья спали в каюте первого класс» Балаганова. Спали осчастливленные неожиданной встречей и планами, начертанными великим комбинатором.

 

Глава V. В КИЕВЕ. УЧРЕЖДЕНИЕ «ДОЛАРХ»

Остап Бендер и Шура Балаганов прибыли в Киев, когда могучий и вольный красавец Днепр после весеннего разлива входил в берега. Когда Владимирскую горку и Крещатик, и весь город заливало солнечное сияние. Когда террасы великого днепровского города уже расцвечивались ярко-зеленой молодой листвой и травой.

Они сошли с «Пролетария» и пошли по Подолу к трамваю. Но в трамвай не сели, а пошли в сторону площади «Контрактов» — киевской ярмарки, к гостиному двору. Здесь целая улица торговала готовым платьем. В глаза бросались вывески: «Лувр», «Змичка», «Варшава», «Мода» и другие.

— Остап Ибрагимович, это нижний район Киева, — пояснял Балаганов. — Как я знаю, он горел, тонул от наводнения… Это самая торговая часть города. А там Житный базар, командор… — указал рукой Балаганов.

— Что, торгуют житом? — насмешливо посмотрел на своего акционера Остап. Да нет же, командор, называется он так… Куда направимся, Остап Ибрагимович?

— В центр города и продолжим знакомство с Киевом, Шура.

Они втиснулись на открытую площадку трамвая, идущего в верхнюю часть Киева, и услышали разговор двух горожан:

— Вы не знаете, что такое торговать! — говорил один из них. — Сейчас торговать — это мучение!

— А служить разве лучше? — спрашивал другой. — За жалкие гроши и жди, что тебя вот-вот уволят…

— Дожились, сейчас все плохо, уважаемые… — вздохнула женщина.

— Когда дом строят, всегда лишения и трудности, граждане, — наставительно произнес человек в гимнастерке, соскакивая с трамвайной площадки у лестницы архитектора Меленского.

Остап и Балаганов в разговор не вступали, а когда трамвай медленно выполз на бывшую Конную площадь и остановился у дома бывшего купеческого собрания, они сошли с него и пошли по Крещатику, осматривая все вокруг.

В центре Киева стояли огромные дома, а на воротах этих коммунальных жилищ были вывешены грозные предупреждения неплательщикам за воду, за жилье и какие-то еще указания… Но это не касалось демобилизованных красноармейцев, поселенных здесь. Уплотнивших и без того тесную площадь жильцов.

Беспризорные в лохмотьях, сквозь дыры которых просматривалась нагота давно не мытых тел, приставали к прохожим, канюча деньги.

— Таких живописных и лукавых беспризорных я и в Москве не видел, Шура, — отметил Остап.

Идя по Крещатику, они, не сговариваясь, вдруг остановились. Прочли старую табличку на угловом доме: «Прорезная» и рассмеялись:

— Помните, я вам рассказывал, как Михаил Самуэльевич настоятельно меня просил: «Поезжайте в Киев, Шура, и спросите: чем занимался Паниковский до революции», — проговорил Балаганов.

— Помню, помню, «брат Коля»… — посмеивался Остап.

— Паниковский под видом слепого просил прохожего перевести его через эту улицу, — указал Балаганов, — и чистил у того карманы.

— Ой, Шура, мы находимся на историческом месте, граждане! — патетически воскликнул Бендер.

— А за то, чтобы Михаила Самуэльевича не трогали, — продолжал работавший с Паниковским в конторе «Рога и копыта», — платил городовому Небабе пять рублей в месяц! И тот следил, чтобы Паниковского не обижали… — не мог сдержать смех Балаганов.

— Ой, умора! Если бы вы знали, граждане, — обратился Бендер к прохожим, — чем знаменит этот угол, то непременно почтили бы светлую память человека без паспорта.

Люди шли мимо по своим делам и не обращали внимание на слова великого комбинатора. И только один солидный мужчина спросил:

— Как эго без паспорта? Разве можно? — и, получив в ответ смех двух акционеров, поспешил удалиться.

— Михаил Самуэльевич говорил, что встречал этого Небабу, — еще сказал Балаганов. — Городовой теперь музыкальный критик, командор!

— Почтим светлую память Паниковского, Шура, молчанием, — серьезным голосом заявил Остап, — обнажим головы.

Постояв на углу Прорезной и Крещатика около минуты, друзья пошли дальше по главной улице Киева. Но Бендер вдруг остановился и обернулся к Прорезной, говоря:

— А знаете, Шура, чтобы увековечить светлую память о Михаиле Самуэльевиче Паниковском, мы откроем свою контору не где-нибудь, а непременно на углу Прорезной и Крещатика. Подыщем комнатку на первом этаже…

— Это будет прекрасно, Остап Ибрагимович, просто великолепно, если сделаем так, командор.

Пройдя до Бессарабки, акционеры перешли площадь и вошли в крытый рынок. Здесь торговали всем, от ранней зелени, украинской домашней снеди, мяса, курей, прошлогодних овощей и фруктов, молока, творога и сметаны, до мелкой живности, конских хомутов, сбруй и москательных товаров.

— Шура, служебный день уже начался и нам не следует терять время, — сказал Бендер, оглядев шумные ряды рынка.

Балаганов глазами исполнительного подчиненного посмотрел на своего командора и ответил:

— Будем устраиваться в гостиницу, Остап Ибрагимович, и завтракать.

— Это никуда от нас не уйдет, Балаганов. Вначале… — не договорил Бендер и остановил человека интеллигентного вида вопросом:

— Будьте любезны, товарищ, где находится комитет по делам археологии?

Местный интеллигент, озадаченный вопросом, подумал несколько секунд и ответил:

— И не слышал о таком, уважаемый, — и пошел от великого комбинатора, держа корзинку с покупками.

Расспросив более десятка прохожих, акционеры призадумались.

— А может, командор, такого и нет здесь, и все это выдумки? — спросил Балаганов, видя, что их поиски безуспешны.

— Шура, вы так и остались неверующим Фомой, — взглянул с сожалением на него Остап.

— Нет, почему, я верующий, я же говорил вам, командор, но не так чтобы…

— Если в городе под землей так много кладов, то есть и организация для поиска их, Шура, — наставительно ответил Остап, поняв, что Балаганов имеет в виду совсем другую веру и не стал его поправлять, а остановил очередного прохожего.

— А-а, как не знать, товарищ, вычистили меня оттуда, а находится он на улице Ленина, это бывшая Фундуклеевская, там и находится ВУАК… — и хотел было идти дальше, но его остановил Бендер вопросом:

— Как это ВУАК?

— А так. Всеукраинский археологический комитет, товарищи, — совсем не расстроено, а скорее весело пояснил тот.

— Премного благодарны, уважаемый, весьма, — проговорил Остап вслед неунывающему гражданину, которого вычистили из этого комитета.

— Вот видите, Шура, я же говорил, а вы не верили. Просто эта организация иначе называется. ВУАК, — засмеялся Бендер.

Вскоре, оставив Балаганова с баулом и чемоданчиком на улице, Бендер вошел в приемную председателя ВУАКа.

— Вам кого? По какому вопросу, товарищ? — преградила ему путь в кабинет секретарша, с длинной папиросой в руке.

— Я из Харькова, разве не видно, что по очень важному делу, барышня, — слегка отстранил ее в сторону великий комбинатор и вошел в кабинет.

— К вам можно? — спросил он с порога.

И, не дождавшись ответа, приблизился к письменному столу.

— Здравствуйте, я из Харькова по воле моего покойного отца, товарищ председатель.

Хозяин кабинета, кареглазый человек в пиджаке защитного цвета, протирал в это время очки и, взглянув на посетителя, ответил:

— Очень приятно, слушаю вас. Прощу присесть, — указал он Бендеру на стул.

Садясь, Бендер невольно отметил, что стул был работы Гамбса из такого же гостиного гарнитура предводителя дворянства Воробьянинова. И когда сел, то даже заерзал интуитивно на нем — нет ли там брильянтов мадам Петуховой, за которыми он так безуспешна охотился?

— Мой покойный отец — красный командир, герой гражданской войны, — уверенно начал Остап, — перед тем, как пойти защищать революцию, он работал в археологической экспедиции профессора Добрынина. Слышали, наверное, о таком?

Председатель напряг свою память и, пожав плечами, ответил неопределенно:

— Да, вроде…

— Да откуда об этом можно знать, — печально покачал толовой Остап, — когда наша пресса так скудно освещает важные события, так скудно, товарищ председатель, — осуждающе повторил Бендер.

— А возьмите работу нашего ВУАКа? — оживился начальник археологического комитета. — Ни слова о раскопках Берестянского городища, ни слова, уважаемый. Согласен, вполне с вами согласен, товарищ… Как ваша фамилия?

— Бендер, Остап Бендер, — уточнил великий комбинатор.

— И если бы не наш сборник «Хроника археологии и искусства», который мы издаем нашим ВУАКом… — покачал головой председатель.

— Так вот, мой покойный папа, археолог Сибири в прошлом… — печальным голосом после паузы продолжил Остап и повторил: — Мой покойный папа перед смертью сказал: «Остап, будь моим верным продолжателем археологической науки. Когда закончишь учебу, то все силы посвяти археологии. Создай общество археологических изысканий. Этим самым ты сделаешь огромный вклад в науку о древней культуре наших народов…»

— Это прекрасно, это похвально, товарищ Бендер, но я не знаю, чем наш ВУАК может помочь вам в этом? — одел очки хозяин кабинета. — Откровенно говоря, уважаемый председатель, мало чем. Разве только дать мне рекомендации в виде письма, чтобы я мог открыть контору под вывеской, скажем, «Добровольное общество любителей археологии», аббревиатура которого «ДОЛАРХ».

— Это можно, это можно, дорогой энтузиаст. И довольно-таки призывно звучит…

— Звучит, — с улыбкой подтвердил великий выдумщик. И продолжил, все больше и больше входя в роль организатора. — Создадим «ДОЛАРХ» и его члены займутся поисками того наследия древних, что так ценно для нашего государства. Мы мобилизуем прессу, начнем выпускать свой информационный бюллетень, членскими взносами будем оказывать финансовую поддержку экспедициям, закажем значки для членов общества и медали для отличившихся. Созовем конференцию, на которую пригласим не только известных наших ученых, но и зарубежных. Организуем музей находок, а плату за осмотр их используем для финансирования наших экспедиций…

Убедительная многообещающая речь Остапа продолжалась еще несколько минут, после нее он получил разрешение осматривать найденные археологические ценности, имеющиеся в комитете и пользоваться библиотекой ВУАКа. А когда вышел на улицу, то в руках его было свежеотпечатанное на бланке ВУАКа письмо к городским властям с просьбой оказать всяческую помощь в организации ДОЛАРХа.

Когда Балаганов прочел письмо, то со свойственным ему новым пониманием, воскликнул:

— Так это же благословение Божье, командор!

— Точно, Шура, перед нами теперь все двери будут открыты. Действовать надо, действовать, брат Коля! Кроме этого письма, Шура, у нас есть теперь узаконенное жилье, подведомственное ВУАКу. Вот ордер на две особы, — помахал бумажкой с печатью перед носом Балаганова Остап.

Этот ордер Бендер получил после того, как прощаясь с председателем ВУАКа, он сказал:

— Еще одна просьба, — вспомнил он как не мог устроиться в гостиницу, когда был миллионером, — не мог бы ваш комитет помочь мне и моему брату устроиться в гостиницу?

— А почему же нет, — улыбнулся возглавляющий комитет, — Зачем вам гостиница? У нас есть свои комнаты для приезжих тут неподалеку. В них останавливаются участники экспедиций, — нажал он кнопку звонка и отдал распоряжение секретарше.

— Вперед, верный мой изыскатель! Вернее, старший научный сотрудник «Добровольного общества любителей археологии», аббревиатура которого ДОЛАРХ. Звучит почти как слово: доллар! — засмеялся Бендер.

Было заметно, что он все больше и больше возвращался в свой прежний веселый и уверенный до наглости образ.

В этот же день Остап побывал таким же способом у председателя горисполкома и получил ордер на занятие комнаты в полуподвальном этаже дома на углу Прорезной и Крещатика.

В жилищно-коммунальном отделе великому комбинатору предлагали другие адреса и лучшие помещения для его ДОЛАРХа, но руководствуясь принятым с Балагановым решением, Остап избрал именно полуподвал на заветном месте. Но не только потому, что это место связано с воспоминаниями о Паниковском. Но и по причине нахождения этой комнаты в центре, что являлось немаловажным фактором для привлечения членов в организуемое общество.

В конце дня в газете «Вечерний Киев» появилось броское объявление:

«Внимание!

Продолжается прием в «ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ АРХЕОЛОГИИ»!

Спешите вступить в современное научное общество и вы узнаете много тайн!

Тайн древнерусских Киевских кладов!

Спешите записаться! Есть еще места и время!

Вас ждут увлекательные экспедиции за ценностями древности!

Обращаться по адресу:

Крещатик, 30, первый этаж.

(Между зданиями бывшего банка внешней торговли и гостиницы «Савой»)

Вечером, сидя за ужином в комнате, подведомственной ВУАКу, акционеры ДОЛАРХа с удовлетворением прочли свое объявление и Остап сказал:

— Вот видите, Шура, что значит действовать? Уже завтра и в последующие дни нам придется встречать поступающих в наше общество…

— Командор, но в том полуподвале нет еще и табуретки! — вставил Балаганов. — Как же… Снова будем покупать, как в Черноморске?

— Э-э, нет, товарищ Балаганов, не будем дураками. Поумнели. Так как наша контора официальная, то для ее начинки в жилищно-коммунальном отделе горисполкома имеется фонд реквизированной в свое время мебели у местного дворянства и буржуазии. С утра я туда и отправлюсь. А вы, Шура, — за вывеской, которую за ночь должен нарисовать нанятый нами художник. Ясно? Завтра же мы закажем удостоверения, которые будем вручать поступающим. — Немного подумав, он сказал — И, конечно, печать нашего ДОЛАРХа.

— Ну, командор, я всегда восхищался вашими действиями, но сейчас… Чтобы за один день, — покачал своей рыжекудрявой головой Балаганов, — заиметь вот это жилье и помещение для нашего предприятия…

— Так вы, товарищ Балаганов, говорите, что всегда восторгались моими действиями? — усмехнулся Остап. — Я бы не сказал, что всегда. Вспомните ваш идиотский поступок с гирями…

— Это не я, не я, командор, придумал! — запротестовал бывший уполномоченный по рогам и копытам. — Это все покойный Михаил Самуэльевич втравил меня в это!

— Не тревожьте прах Паниковского, Балаганов. У вас своя голова была на плечах, а не тыква. Ладно, спать. Завтра нам понадобятся свежие силы, чтобы вдохнуть жизнь в наш ДОЛАРХ, дорогой Шура.

В конце следующего дня над входом в полуподвал дома номер 30, что на правом углу, если стоять лицом к Дому-улице «Пассаж», Прорезной и Крещатика, появилась красочная вывеска:

«ДОБРОВОЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ АРХЕОЛОГИИ»

ДОЛАРХ

Киевское отделение

Спустившись по трем ступенькам в комнату, поступающий в это общество мог видеть, что пол чисто вымыт, стоят три конторских в чернильных пятнах стола, а на стенах висят призывные плакаты и таблички, указывающие часы приема. Полдюжины венских стульев и кресло в одном углу, а фанерный шкаф в другом, делали эту просторную комнату привычным служебным помещением.

В самой глубине комнаты, под табличкой «Председатель отделения» сидел великий комбинатор, включая и выключая озаряющий его свет настольной лампы. Справа от него за другим столом сидел рыжекудрявый молодец — Шура Балаганов под табличкой: «Старший научный сотрудник».

— Нет только пишущей машинки, командор, — довольно улыбался Балаганов.

— Купим, Шура. Она нам необходима. Но уже без буквы «э», как в Черноморске, — засмеялся Остап. — Эх, брат Коля, брат Коля, — осуждающе посмотрел на своего подчиненного он.

— Да, вы, Остап Ибрагимович, тогда меня здорово ругнули, что я такую купил. С турецким акцентом! — рассмеялся старший научный сотрудник общества.

— Итак, что нам надо сделать завтра, Шура. Первое, положить деньги в банк…

При слове «банк» Балаганов сжался, поморщился и промолвил:

— А может, обойдемся, Остап Ибрагимович? — и потрогал свой заветный пояс вокруг талии, откуда уже была изъята пара сот рублей для организационных расходов.

— Как хотите, товарищ Балаганов, — сухо ответил Бендер. — Что ж, вы так и будете таскать на себе этот пояс? Весна, лето идет, жарко, Шура, жарко.

— Хорошо, командор, решили, — кивнул компаньон. — В банк.

— Второе, — одобрительно взглянул на единомышленника Бендер. — Получить заказанные печать, бланки удостоверений, купить канцелярские принадлежности…

— И пишущую машинку, — вставил Балаганов.

— И ее, Шура. А также пару репродукционных картин, отражающих деятельность ДОЛАРХа.

 

Глава VI. ОТ АРХЕОЛОГИИ К КОММЕРЦИИ

Настроение великого комбинатора и его помощника Балаганова было великолепное. Ничто не могло омрачить их светлую радость от предпринимаемого. Им очень нравилось их новое поприще. А Балаганову особенно, видя как они скромно и удачно оборудовали свое учреждение без тех излишних затрат, которые так расточительно наделал в прошлом Остап в Черноморске, открывая контору «Рога и копыта».

Через два дня в учреждение любителей археологии пожаловали два молодых человека Товстохлеб и Ничепуренко. Остап провел с ними пространную беседу, с содержанием тех скудных знаний по археологии, которыми обладал и торжественно вручил парням удостоверения, заверенные круглой печатью, подтверждающие, что они отныне являются полноправными членами ДОЛАРХа. А когда они спросили, чем будут заниматься, председатель ответил:

— Следите за объявлениями в газете, правление вас пригласит для более подробной информации, товарищи.

В последующие дни стали приходить еще желающие вступить в общество и на такие же вопросы Бендер отвечал уже заученной фразой. А тех, которые интересовались, когда поедут в экспедицию раскапывать древние клады, Остап заверял:

— Это не за горами. Следите за объявлением в газете. Мы вас пригласим не только на заседание правления, но и на собрание, где будут утверждаться необходимые положения нашего общества, дорогие товарищи, и маршруты экспедиций.

После этого он вручал вступившим в ДОЛАРХ удостоверения с крепким пожатием руки.

А старший научный сотрудник Балаганов аккуратно вел учет вступающих. Взымал с каждого 3 рубля вступительного взноса и вежливо просил нового члена расписаться в графе против фамилии того. Затем просил также расписаться под общим обязательством, где говорилось, что каждый член ДОЛАРХа обязуется привлечь в общество не менее одного-двух участников в поисках древнерусских кладов.

Но были дни, когда в учреждение Бендера и Балаганова никто не приходил и тогда Остап говорил:

— Не падайте духом, Шура. Членские и вступительные взносы — это жалкие гроши по сравнению с любым древнерусским кладом, который мы найдем.

— Ох, командор, в этом вся и задача, — вздыхал рыжеволосый друг и ближайший помощник великого комбинатора. — Надо знать где такой клад искать, чтобы найти…

— Я говорил и еще раз скажу, мой верный единомышленник. Поиск заветного клада может поглотить много времени. Сколько — знает один Бог…

— Остап Ибрагимович, как приятно слышать, что вы упоминаете Всевышнего, командор, — умилился компаньон.

— Не перебивайте старших, камрад, — строго заметил Бендер. Он прошелся по просторной комнате и продолжил — Много времени, Шура, много. И мы должны набраться терпения, дорогой исправленный рыжик. Поэтому мы и легализовали свое положение в Киеве, — обвел рукой интерьер полуподвала Остап. — Смешались с массой советских служащих…

Великий предприниматель наверное говорил бы еще долго, если бы к ним не вошел с сумкой через плечо почтальон. В руках у него была пачка писем и он спросил:

— Я извиняюсь, граждане, здесь находится, значит… — прочел — Киевское отделение, одним словом, общество археооо, председателю, значит. Прошу расписаться тут, уважаемые…

Государственная система работала четко и всеохватывающе без промедления. Здесь все точь-в-точь повторилось тоже самое, как и в Черноморске. Почтальон вручил кучу пакетов и писем, за которые расписался Балаганов, после начальственных слов Остапа:

— Примите почту, товарищ старший научный сотрудник.

Почтальон принес две повестки, которыми председатель общества срочно вызывался на два совещания в разных местах города, причем время проведения их было одно и то же, и предупреждался, что явка обязательна. В остальных конвертах лежали бумаги с требованием различного рода сведений, отчетов, ведомостей. Представлять требовали в трех экземплярах в указанный срок и в обязательном порядке.

— Нет, Шура, эта власть не даст нам спокойно поработать, — вздохнул Остап, когда ознакомился с бумагами после ухода почтальона. — Засыпят бумажной отчетностью… Не успели еще развернуться…

— Определить хоть одно место клада, — качнул головой Балаганов…

— Но надо с удовлетворением и отметить, геноссе, что мы уже замечены, что нас считают официальной и, возможно, даже государственной организацией. Поскольку в бумагах ни слова о налогах. Заметили, мой дорогой рыжик, — любовно посмотрел на Балаганова Остап.

— Верно, командор, о налогах ни слова, — зашелестел полученными бумагами старший научный сотрудник ДОЛАРХа.

— Так на чем я остановился, Шура? Да, к нам люди идут пока те, которые, как я смотрю, хотят сами у нас выведать, где им копаться, чтобы найти клад. Но поверьте мне, придет время, когда один из любителей археологии придет и сообщит нам нечто такое, которое сразу же обогатит нас колоссально. Может быть, даже несколькими миллионами, камрад.

И такой вступающий в ДОЛАРХ вскоре появился. Это был человек преклонного возраста, сухощавый, среднего роста, в выгоревшем гимназическом картузе. Отдуваясь, он опустился на стул у председательского стола.

— Слушаю вас, уважаемый, — улыбнулся посетителю Остап.

— Я специалист, если можно так сказать, по древним пещерам, товарищ председатель, — низким голосом сказал старик. — Моя фамилия — Курило. По батюшке Зосимович, а по имени Илья. Я уроженец Киева. С молодых лет интересуюсь пещерами… Вот, — развернул он карту перед Остапом. — Посмотрите, весь наш Киев стоит на пещерах, видите?

— Но нас, Илья Зосимович, интересуют древнерусские клады, а не…

— Займитесь своим делом, старший научный сотрудник, — строго оборвал Балаганова Бендер.

— Молодой человек, — обернулся к компаньону Остапа Курило. — Там где пещеры, там могут быть и клады древности, неужели не ясно? Так вас не интересуют пещеры? — спросил Илья Зосимович Бендера.

— О, нет, нет, уважаемый, что вы! — начал разубеждать его председатель, метнув грозный взгляд на подчиненного. — Именно пещеры и интересуют наше общество, уважаемый, товарищ Балаганов, подойдите сюда и посмотрите, какая карта!

— Вы не так меня поняли, уважаемый Илья Зосимович, я не так сказал… — начал реабилитировать себя верующий, но не как Фома.

На столе перед Бендером лежал видавший виды план подземелий Киева.

— Это древняя карта, вернее, план, перерисованный из книги Гербиния «Подземный Киев», товарищи. Ее история такова… — покашлял немного специалист по пещерам. — В XVII веке пастор города Вильно установил отношения с православными духовными учеными и, в частности, с архимандритом Киево-Печерского монастыря Иннокентием Гизелем. Вот он и послал Гербинию материалы о подземном Киеве. Так интересует это вас, товарищи? — спросил Курило.

— Очень, очень, Илья Зосимович, — заверил Остап.

— Очень, очень, — вторил своему начальнику и Балаганов.

— Так вот… Опираясь на убедительные факты, Гербиний опровергает легенды о многокилометровой протяженности киевских пещер… Он пишет: нельзя утверждать, будто пещеры тянутся под руслом Днепра и простираются до Чернигова, Смоленска, Москвы. Этому можно верить, так как киевские пещеры не так глубоки, чтобы проходить под руслом Днепра… — замолчал на какое-то время Курило.

— Кем же они выкопаны, Илья Зосимович? — тихо спросил Балаганов, взглянув на своего начальника.

— Киевские пещеры выкопаны русскими монахами. Они имеют разное назначение. Служили убежищем от язычников и татар, для моления, захоронения умерших и жилья… Но об этом мы еще поговорим, товарищи, — улыбнулся Илья Зосимович.

— Товарищ Балаганов, оформите нового вступающего в наше общество, без охвата его членскими взносами, — распорядился Бендер. — А я, уважаемый Илья Зосимович, — вышел из-за стола он, — поздравляю вас и вручаю удостоверение о том, что вы отныне являетесь полноправным членом ДОЛАРХа, — подал Остап специалисту документ, крепко пожимая ему руку, уяснив, какого полезного знатока археологии его учреждение приняло.

— Благодарю, — улыбался в ответ Курило. И уходя, сказал — Знаю я пещеры и на Кавказе, и в Крыму, где есть целые пещерные города и монастыри: Мангуп, Чуфут-Кале, пещеры Гареджи и еще. Знаком также, товарищи, и с катакомбами Одессы. Так что… — и не договаривая вышел.

Проводив Курило, Остап расхаживал по комнате и говорил:

— Шура, запомните раз и навсегда, никогда не оппонируйте нашим посетителям…

— Нет, нет, командор, я, конечно, не прав, если по справедливости, и теперь учту…

— Вот и учтите…

— Я думал…

— Ах, вы думали. Возомнив себя настоящим старшим научным сотрудником, решили, что знаете больше сведущих людей. Клады ему подавай, — насмешливо произнес Бендер. — Сразу же быка за рога. Нет, геноссе, дураков уже нет. Нет, что я, они есть, есть, Шура, — поспешил поправить себя великий комбинатор. И помолчав, продолжил — Во-вторых, это первая ласточка. Мы еще не знаем, стоит ли нам заниматься пещерными поисками. Но для этого уже можем под руководством всезнающего Курило направить группу любителей поисков клада. А нам надо ждать, когда еще и еще поступят к нам другие нужные сведения, — подошел он к столу, на котором был разложен план Киевских подземелий, оставленный специалистом по пещерам.

Остап и Балаганов пошли в общепитовскую столовую пообедать, а когда вернулись, то увидели поджидающего их человека среднего роста лет около сорока, без головного убора и в костюме, который нельзя было назвать выходным, а скорее рабочим.

Увидев, что Бендер открывает замок учреждения, он сказал:

— Я прочел в газете и вот… принес… тряхнул он мешочком, в котором забряцал металл.

— Прошу, прошу, уважаемый, проходите… — пригласил его Остап.

— Да, да, пожалуйста, проходите, — пригласил и Балаганов.

Бендер усадил гостя у своего председательского стола и с улыбкой спросил:

— Так вы, уважаемый, желаете вступить в общество?

— Не только, товарищ председатель, вот… — и после этих слов вывалил на стол кучу медных монет царской чеканки. — Смотрите, они, конечно, не представляют древней ценности, но там, где я их выкопал, должны быть и еще…

Старший научный сотрудник уже стоял с ним рядом и во все глаза смотрел на кучу медных монет. Затем взял горсть и начал их рассматривать, а одну даже попробовал на зуб, не золотая ли? Увидев это, Остап начальствующе сказал:

— Товарищ научный сотрудник, сядьте на свое место и займитесь отчетом.

— Да-да, Остап Ибрагимович, я уже подготовил… — удалился к своему столу Балаганов.

— Как ваше имя, отчество? — спросил у посетителя Бендер.

— Иван Петрович Любарский, товарищ председатель, — ответил тот. — Это все мною найдено у Фроловского монастыря, что на Подоле… Если продолжить раскопки, то можно выйти на самую, что ни есть древность. Вот я и пришел…

После этого разговора все повторилось, как и с Курило. Любарскому было выдано удостоверение, сделано поздравление председателя, а Балаганов оформил вступающего в ДОЛАРХ и получил с него вступительный взнос, как и положено.

Когда Любарский ушел, более чем довольный вступлением в общество любителей археологии, Остап, взяв горсть монет и высыпая их со звоном в кучу, сказал:

— Вообразите, Шура, что это не медь, а золото, да еще древнее, а? Представляете, какие это были бы большие деньги?

— Еще бы, командор, — выпятил губы Балаганов как человек, который ясно это представляет и готов теперь на все, вплоть до того, чтобы перекопать весь Киев.

На следующий день пришел еще один посетитель. Это был обыкновенный мужик средних лет, в сапогах, густо намазанных самодельной ваксой, отчего в комнате сразу же распространился запах дегтя. Принес он мешок с глиняными черепками. Вывалив их на стол перед председателем, мужик сказал:

— Если их склеить, граждане, то будут не иначе, как древние гончарные чаши, кувшины и черпаки. Я откопал их в своем огороде, а когда дочка прочла в газете о вас, то и решил, дай, думаю, занесу. Может быть, для истории нужны будут.

— Спасибо, уважаемый, это замечательно, — сделал вид великий комбинатор, что очень заинтересовался этими черепками и начал их рассматривать и прикладывать один к одному. — Неужели древние? — осторожно спросил он.

— Да ты посмотри, обжиг какой! — загорячился мужик, поднося обуглившийся черепок к глазам Остапа. — А форма и рисунок? Таких ныне не делают.

— Очень хорошо, очень, уважаемый, весьма убедительно, — встал председатель. — Так вы желаете вступить в общество любителей археологии? — и был уже готов выписать удостоверение посетителю.

— А зачем? Я и так, если что найду, сразу к вам, — встал мужик. — Так значит, платить как будете? — спросил он, положив руку на груду битых глиняных кувшинов, мисок, чашек.

— Как платить? — с удивлением воззрился на мужика Бендер.

— Здесь добровольное общество. И чтобы вступить в него, нужен взнос 3 рубля, уважаемый товарищ, — подошел к мужику Балаганов.

— Так я же не вступаю! — возмутился мужик. — А принес историю, вот и платите мне, а не я вам!

— Это еще неизвестно, товарищ, древнее это гончарное производство или нет. Эксперты установят и если…

— Так вы не купите, значит? — расстроенным голосом спросил владелец глиняных черепков. — Всего двадцать рубликов, товарищи, — просительно посмотрел на председателя, а затем на его помощника мужик.

— Я же вам объяснил, уважаемый, если эксперты определят археологическую ценность вашей находки, тогда вам заплатят и больше. Но для этого потребуется время, — постарался убедить мужика Остап.

— Сколько?

— Что сколько?

— Определять будут?

— Эксперты сейчас в экспедиции, — ответил Бендер. — Вернутся к осени, вот и определят тогда.

— К осени, ну нет… — начал сгребать свой «клад» в мешок посетитель. — Осенью я и принесу их, товарищи.

— Если пойдут такие люди, то скучать нам не придется, Шура, — сказал глава общества, дождавшись ухода мужика. — Нас завалят не только черепками, но и камнями, бревнами из откопанных старых жилищ первобытных, что… — и с этими словами он подошел к входной двери и повесил снаружи табличку: «Закрыто. Работают эксперты». Эту табличку, как и другие: «Обед», «Закрыто по техническим причинам», «Ушли в комитет», великий комбинатор собственноручно написал, чтобы в нужный момент вывешивать их по мере надобности и очередности.

— Значит так, Шура. Вы остаетесь за начальника, а мне пора браться за дело. Иначе мы не найдем никакого клада. Сейчас у нас нет еще ни одного точного указателя, где их искать. Для этого я начинаю теперь посещать регулярно библиотеку ВУАКа и выписывать все, что я там обнаружу интересного. Когда заимеем наводку, то можем отправиться даже на край света, чтобы…

Но великому комбинатору не дал договорить широкоплечий невысокий парень, решительно спустившийся в комнату.

— Закрыто, закрыто! — поспешно крикнул Остап. — Работают эксперты.

— А мне как раз и нужен эксперт, товарищ. Вот смотрите, — настойчивый посетитель извлек из саквояжика икону. — Прошу определить ее историческую ценность, товарищи эксперты, — положил он свою ношу на председательский стол.

Это была средних размеров икона Матери Божьей с младенцем на руках, в золотом узорчатом окладе, в темно-вишневой коробчатой раме. Если Балаганов смотрел на нее с затаенным восхищением, то Остап рассматривал икону глазами оценщика стоимости ее.

— Ну, товарищи эксперты? — прервал посетитель затянувшееся молчание.

— М-да, икона, конечно, старинная, — наконец определил Бендер, — но не древняя… Золотое оформление, конечно…

— Хотел я в торгсин снести, да знаете… — замялся парень. — Объегорить могут торгаши, а?

— Да и спросить могут откуда это она у вас, ведь так? — пристально посмотрел на парня Остап глазами следователя.

— Ну… значит… это… — заволновался посетитель. — Бабка умерла, оставила…

— Ах, умерла, оставила? — подозрительно продолжал смотреть на парня Остап.

— Что-то не верится, что оставила, — тряхнул рыжими кудрями Балаганов. — По завещанию или как? — сделал он шаг к гостю.

— Да какое там завещание, товарищ, неграмотная она была, я и говорю, умерла, оставила, — немного отступил от стола Бендера парень, — Я что, если для музея вашего, то, пожалуйста, сколько положите рублей?

— И вступать в наше общество не хотите? — обвинительным тоном спросил Остап. — Да, всего три рубля за вступление, а икону мы возьмем в наш музей.

— Да, но… Что же, в музей бесплатно икону или как?

— Нет, почему, заплатим, — посмотрел на своего помощника Бендер. — Сколько можно, товарищ эксперт?

— Ну, я думаю, — взял в руки икону уполномоченный по экспертизе. — Рубликов пятьдесят, не больше, Остап Ибрагимович. Икояа хотя и старинная, но, как вы правильно определили, не древняя, не археологическая.

— Согласен, согласен, гоните деньги, — заторопился парень.

— Товарищ эксперт, выплатите товарищу пятьдесят рублей и возьмите с него расписку, чтобы без претензий потом.

Балаганов выполнил все, как велел ему Бендер. Но парень, взяв деньги и пересчитав их, забасил:

— А почему сорок семь, а не пятьдесят?

— А три рубля вступительного взноса, уважаемый, — пояснил эксперт.

— Так я же не вступал, какие три рубля? — возмутился тот.

— Если не вступал, то верните товарищу его взнос, — распорядился председатель.

— Не хотите, тогда прошу, — добавил трехрублевку продавцу иконы Балаганов.

— Вступительный взнос, хмм, — не мог успокоиться парень и уже от двери спросил:

— Если что будет для музея, приносить?

— Обязательно приносите, уважаемый, обязательно. Деньги сразу же, не отходя от кассы, как говориться, — пошел к двери Остап, чтобы проводить необычного посетителя.

— Идет, ждите, принесу еще кое-что, — сказал парень выходя.

— Шура! Это же перст судьбы! Клады кладами, а вот эти вещи за гроши! — взял в руки икону и полюбовался ею Бендер.

— Командор! Остап Ибрагимович! Я сразу тоже понял, что это большое дело!

— Теперь нам крайне необходимы знания для оценки антикварных вещей и предметов, Шура! Спрячьте надежно первую нашу покупку, эксперт. И принимайте посетителей. Я, мой друг, в редакцию газеты и в библиотеку ВУАКа — вышел на улицу великий комбинатор, вдохновленный новой идеей, подсказанной продавцом иконы.

 

Глава VII. ДОЛАРХ ПРИОБРЕТАЕТ ИЗВЕСТНОСТЬ

На следующий день в вечерней киевской газете появилось объявление:

«Продолжается запись любителей археологии в увлекательные обнадеживающие экспедиции по раскопкам древностей!

Правление общества ДОЛАРХа сообщает также, что для организуемого музея Общества производится

закупка древних предметов и вещей найденных при раскопках для их показа общественности»

Под объявлением был указан адрес и подпись: «Правление Общества».

Если бы Остап и его верный друг и помощник Шура Балаганов не купили икону и не дали в газету объявление, может быть, сюжетная линия романа пошла бы в ином направлении и никогда не произошли бы те непредвиденные удивительные события, в которых пришлось участвовать и великому комбинатору и его старшему научному сотруднику-эксперту, и непревзойденному автомеханику Адаму Козлевичу, и многим другим и даже иностранным гражданам.

Но они купили икону, а затем еще и еще разные предметы старины и антиквариата. Особенно, когда газетное объявление через пару дней возымело свое действие на желающих продать все находки для музея Общества.

И если быть точным, то это были не находки при раскопках, а скорее всего предметы и вещи давнишних лет каким-то образом попавшие в руки желающих продать их. И чего только не предлагалось. Приносили большие и малые иконы и кресты, лаковые чаши и сосуды, ордена и медали, монеты медные, серебряные и даже золотые. Подсвечники бронзовые и серебряные, изделия знаменитого царского ювелира Фаберже: молочничек, шесть чайных ложечек и шесть миниатюрных подстаканников. А один полненький, розовощекий гражданин притащил с сыном полифонический аппарат. Высокую тумбу под стеклом, где заводной механизм вращал латунный дырчатый диск, издавая при этом мелодичные звуки и даже музыкальное безголосое «Боже, царя храни».

— От таких громоздких вещей надо отказываться, Шура. Иначе в нашей конторе повернуться будет негде, — говорил Остап.

— Да, командор, но мы все покупаем, покупаем, а где же…

— Что где же? — насмешливо посмотрел на своего подчиненного Бендер.

— Прибыль, доход от всего этого, Остап Ибрагимович, я имею в виду. Ведь если по справедливости, что мы со всем этим будем делать?

— Вопрос по-существу, дорогой рыжик. Не повезем же мы весь этот груз в Рио-де-Жанейро, хотите вы сказать? А, уполномоченный обществом по научной работе и экспертизе?

— Да, товарищ Бендер, я так думаю…

— Это хорошо, что вы думаете. Последнее время я с удовлетворением отмечаю вашу склонность к мышлению, Шура.

Председатель достал из стола папку с ботиночными тесемками и, открыв ее, сказал:

— Вот здесь реестр купленных нами экспонатов для так называемого музея общества. И сумма затрат…

— Мы уже трижды ходили в банк снимать деньги, а что дальше, Остап Ибрагимович?

— Затрат, — повторил Остап, не прореагировав на слова Балаганова. — А листок доходной части нашего учета совершенно чист, если по справедливости, как вы говорите. Но уверяю вас, Шура, придет время и все наше приобретенное превратится в золото.

— Ой, товарищ председатель, долго придется, наверное, нам ждать такого времени, — покачал головой Балаганов.

— Не долго. К нам гости… — промолвил Остап и пошел навстречу входящим.

Балаганов тоже привстал из-за стола, глядя на необычного вида трех посетителей.

Это были иностранцы. Двое в легких коричневых плащах-пелеринах, а третий в синем костюме, кепке и при галстуке.

— Милости просим, господа, — взволновался приходом иностранцев Остап. — Прощу садиться, — предложил он стулья важным гостям.

Балаганов с нескрываемым детским любопытством разглядывал иностранцев, кивая головой и услужливо подставляя им стулья.

— Вы из Америки? — спросил Остап, когда гости расселись.

— Нет. Эти двое из Германии, а я — переводчик.

— Чем же они в Киеве заняты?

— Они из международного общества Красного Креста и полумесяца, товарищ. Но интересуются археологией, предметами старины.

— Это похвально, — улыбнулся Остап. — Не только наши соотечественники, но и иностранные хотят познакомиться с нашими находками древнерусской эпохи.

— И не только познакомиться, но и купить кое-что, товарищ председатель, — пояснил переводчик.

— Ну, это можно, продать кое-что им…

Слова великого комбинатора переводчик сразу же перевел немцам и когда он сообщил им последние слова главы ДОЛАРХа, иностранцы улыбнулись и закивали головами произнеся:

— Я, я, я… Карашо…

— Вы, очевидно, поняли, что им очень понравился ваш ответ, товарищ председатель. И они спрашивают, что вы можете им предложить.

— Начнем с того, что мы им предложим для начала вот этот старинный полифон. Смотрите, как он играет, — закрутил ручку прибора Остап, и комната Общества наполнилась тренькающими звуками мелодии.

— Нет, товарищ, они говорят, что этот музыкальный прибор они купить не хотят, так как им будет очень сложно везти его через границу. Такую громоздкую вещь.

— Ясно. Тогда вот что… — раскрыл свой реестр Бендер и начал читать, а переводчик переводить.

Иностранцы кивали головами и указывали на те названия предметов, которые их интересовали. После такого ознакомления по списку, они через переводчика спросили:

— А где можно будет посмотреть на эти экспонаты?

Все купленные ценности, во избежание ограбления конторы, Остап и Балаганов хранили дома — в комнате ВУАКа. и не просто так, под кроватью или в сейфе, которого у них не было, а в подполье, устроенном для этого компаньонами. Благо, что комната находилась на первом этаже и деревянный пол опирался лагами на землю.

— Эти предметы они могут посмотреть только завтра, скажите им. Нам надо доставить их из сейфов хранилища нашего общества, уважаемые геноссе, — обратился с улыбкой Остап к иностранцам.

— О, я! — закричали понимающе немцы. — Гут, гут, зафтра, зафтра, геноссе! — и, встав, начали прощаться.

Остап и Балаганов пошли провожать важных гостей. А когда вышли из комнаты, то увидели, что иностранные гости, вежливо приподнимая свои шляпы в прощании, садятся в автомобиль марки «прага-пикколо».

Компаньоны с легким поклоном кивали им головами и стояли у входа в свое учреждение, пока гости не уехали.

— Что скажете теперь, Шура? Теперь у нас намечаются не только расходы, — похаживал по комнате Остап, с удовлетворением потирая руки.

— Так я же думал, командор, что купленное так и будет лежать, а тут…

— А тут, тут, Шура. Видели, на каком автомобиле прикатили к нам представители Германии? И это только начало, только начало, мой камрад. А поскольку у нас уже есть предложения закупать вещи старины на периферии, нашему учреждению нужен автомобиль.

На следующий день события развернулись по намеченному плану. Остап продал немцам икону, крест, два образка, несколько древних монет, гвардейский штаб-офицерский знак 1701 года и Очаковский крест 1788 года. Немцы без торговли заплатили пять тысяч рублей и долго трясли поочередно руки Бендера и Балаганова. Доволен был сделкой и переводчик, который сказал:

— После поездки по Украине господа еще навестят вас. А когда вернутся: домой, то дадут ваш адрес другим камрадам, которые поедут в Киев.

— Отлично, великолепно, — загорячился Остап. — Будем ждать, очень ждать. К этому времени наш музей еще пополнится ценными экспонатами.

Сдружившиеся покупатели и продавцы расстались очень довольные друг другом.

— Видите, — сказал Остап, когда немецкая машина унеслась по Крещатику, — все произошло так, как я вам и говорил. Мы покупали, вкладывали деньги, и они вернулись к нам в стократном исчислении. Смотрите, они еще в банковской упаковке, — затрещал пачкой кредиток великий комбинатор.

Остапу было весело. Все шло отлично. Глиняных черепков никто больше не приносил. Деятельность Киевского отделения общества любителей археологии можно было считать удачной. Неожиданное пополнение кассы пятью тысячами рублей давали ему и Балаганову уверенность, что их ДОЛАРХ вступил на новый путь своей деятельности.

— Да! — закричал вдруг Остап. — Шура, срочно вызываем из Черноморска Адама! Что за учреждение без автомобиля? Нам нужно ездить и закупать предметы старины на периферии. Там ждут нас с нетерпением. Срочно вызываем Козлевича! Когда я виделся с ним после моего крушения, Шура, он меня заверял:

«Я вас догоню, Остап Ибрагимович, я завезу их только, верну им часть денег и сразу же за вами… Вы же не будете быстро идти».

— Но он меня не догнал тогда, хотя я шел не быстро. А когда я летел на самолете…

— Вы летали на самолете, командор? — с невероятным удивлением смотрел на своего начальника подчиненный-компаньон.

— Летал, — улыбнулся Бендер. — Как-нибудь расскажу о своем вояже. Как меня занесло в Умань, Черкассы и на «Пролетарий», где мы и встретились. Да, когда я летел на самолете, то увидел на дороге развалившуюся уже в какой раз «Антилопу» и сидящего у ее частей нашего незабвенного Адама Каземировича. Я ему даже прокричал, помахал рукой, но он из-за шума мотора не услышал, а потрясенный аварией и не увидел меня на авиетке. Срочно вызываем его, Шура. Надо выполнить свое обещание. Правда, вместо новой «изотты-фраскини» мы купим ему подержанный, но вполне сносный автомобиль. Для наших археологических… коммерческих антикварных дел транспорт будет нам необходим, Шура.

В эти минуты великий комбинатор стал прежним Бендером. Он весь был захвачен свойственным ему желанием применить еще один способ добычи денег.

Вечером, закрыв свое учреждение на амбарный замок, Остап и Балаганов пошли прогуляться по весеннему Киеву.

Каштаны уже выбросили свои белые с красными крапинками султаны цветения. Владимирская горка утопала в буйной зелени и в руках торговцев появились букетики ландышей и лиловой сирени. В Мариинском и Дворцовом парках уже шумела молодая листва и земля покрылась ковром из ярко-зеленой травы.

Компаньоны поднялись к памятнику князю Владимиру и оттуда обозревали нижнюю часть города — Подол и склоны к могучей и вольной реке. Днепр уже вошел в свои берега, но Труханов остров и Слободка были еще под водой.

По аллеям Владимирской горки гуляли люди: молодые дамы в нарядных шелках, глазастые дети, горожане в выходных одеждах.

— Самый живучий город Украины, — это Киев, — сказал гуляющий гражданин в канотье тоненькой даме.

— Ах, Николя, как красиво все здесь, — восторгалась его спутница.

— Да, Шура, Киев если и не Рио-де-Жанейро, то в нем что-то есть такое… специфическое, — сказал Остап.

Они прошли по аллее к фуникулеру, спустились на нем к Подолу, а когда вышли на улицу, то увидели уличного сапожника. Он сидел под липами и работал жизнерадостно и ритмично. А рядом из молочарни шел ароматный запах свежеиспеченных пышек. Там ели их и запивали простоквашей.

— Командор, давайте и мы отведаем, — предложил Балаганов.

— Поддержим частных предпринимателей, — согласился Остап.

После они пошли по улице. И нет-нет с любопытством заглядывали в то или иное окно и видели скудную вечерю — хлебину ситного, селедку и чай на столе.

— Не богато живет народ, Шура, — отметил Бендер.

— Да, если не нэпманы, командор, — кивнул Балаганов.

— Интересно, есть в Киеве миллионеры? — взглянул на своего единомышленника Остап.

— Определенно есть, командор, определенно, — заверил тот.

— Но поскольку вы в последнее время в допре не сидели, то и не смогли узнать о новом накопителе вроде Корейко.

— Ох, товарищ Бендер, Бог миловал, не напоминайте мне о моих черных днях. А если бы я и сидел, то разве мог бы подвернуться еще такой случай, — усмехнулся Балаганов.

— Верно Шура, случай может быть только раз, а не дважды и не трижды. Нет, камрад, мы сейчас пока при многообещающем деле. Деньги к нам, конечно, придут не сразу нужной суммой, но мы будем их накапливать, чтобы потом… — остановился у открытых ворот двора Бендер и посмотрел, где хозяева на примусе варили борщ, с громким разговором между собой.

— Она думает, что если модистка, то ей все можно, вы только подумайте, Абрам Иссакович.

— Так-то так, но она цветет как роза, ничего не скажешь, — отвечал ей пожилой еврей.

— А ее Мойша здоров, как бык, а все притворяется больным…

Хозяева увидели, что двое незнакомых мужчин остановились у ворот и слушают их разговор, прервали свое обсуждение. И хозяин со стороны громко спросил:

— Вы имеете что-то сказать нам, граждане?

— Нет-нет, — поспешил заверить его Остап и прошел мимо со своим помощником. И еще услышал:

— Они что-то высматривают, Абрам, разве я когда ошибалась?

Плоскими улицами Подола друзья вышли к трамваю. На нем поднялись к центру города и пошли по Крещатику между огромных домов-ковчегов, вмещающих население атлантического парохода.

Свернули по улице Карла Маркса, бывшей Николаевской и остановились у гостиницы «Континенталь».

— Знаете, командор, если бы мы жили в гостинице этой или другой какой, то сколько бы нам пришлось затратить рублей?

— Вот поэтому мы и не живем в гостиницах, Шура. Благодарите ВУАК, — засмеялся Остап.

Остановились на пересечении улицы Меринговской и увидели на доме сразу две надписи: Кафе-шантан «Аполло» и «Оперетты Ливского».

— Пойдем туда или туда? — указал на вывески Бендер. — Или сразу в два зрелищных места? Очень удобный способ приобщиться к массовой культуре.

— Это денег стоит, командор, — покачал головой Балаганов. — К тому же сейчас пост великий и развлекаться грех. Видите, посетителей у входа совсем мало.

— Ох, Шура, как вы изменились, как вы изменились, дорогой камрад, — заулыбался Остап, глядя на своего компаньона.

— Но и вы уже не такой, Остап Ибрагимович, как мне кажется, — тряхнул кудрями Балаганов.

— Да, мой друг, жизнь дала свой отпечаток. Если на вас она наложила благодатный исправительный, то на меня свой каверзный, ударила по голове обухом, — кивнул бывший миллионер-одиночка и рассмеялся. — Но без прошлого нет настоящего, — сказал вроде бы Бальзак.

Компаньоны поднялись к театру имени Ивана Франко, почитали афиши, посмотрели на фотографии сцен из спектаклей и зашагали домой.

 

Глава VIII. СЧАСТЬЕ ШОФЕРА

Телеграмма из Киева нашла Адама Козлевича на постоялом дворе, где в стороне от разнообразного гужевого транспорта, под забором стояли и валялись останки его «лорен-дитриха». После аварии их доставила сюда конная площадка знакомого молдаванина.

Козлевич горевал. На оставшиеся у него деньги много пил, садился возле частей и деталей бывшей «Антилопы», в несчетный раз осматривал их, примерял, тяжело вздыхал и, видя невозможность собрать свое механическое творение, уходил в ближайшую пивную. Гасил боль в своей душе кружками пива. Состояние души Адама Казимировича было более удручающим, чет тогда в Арбатове, когда его шоферское дело «Эх, прокачу!» потерпело крах.

— Дядя механик, дядя шофер! Вам телеграмма — нашел его посыльный мальчик в это трагическое для Адама время.

Нежного и обходительного Козлевича на постоялом дворе все знали и очень уважали. И возчики пароконных немецких фургонов, и молдаванских фруктовых площадок, и мажар, и телег, и даже кучера роскошных фаэтонов и пролеток, заезжающих сюда на кратковременный постой.

Текст телеграммы произвел на Адама Казимировича магическое действие. Душа его заволновалась так сильно, что не прошло и часа, как он был уже на вокзале и покупал билет до Киева. А до посадки в поезд сообщил по телеграфу бывшим участникам скоростного автопробега Арбатов-Черноморск о своем приезде.

Выйдя из вагона в Киеве, Адам Казимирович сразу же попал в объятия нарядного Бендера, а затем и Балаганова, которые с искренним восторгом радости на лицах встречали его на вокзале.

Все трое после шумной встречи отправились в привокзальную пивную, где Адам, держа в руке пивную кружку, говорил:

— Вот спасибо, братцы. Совсем было погиб. Доконала меня последняя авария. Особенно когда понял, что снова собрать «лорен-дитрих» невозможно.

— Теперь, Адам, мы купим вам обещанную «изотту-фраскини». Не новую, конечно… — обнадеживал его Остап. — Или другую какую присмотрим на рынке или по объявлению в газете.

Глаза Козлевича заблестели от слез. Он, закусив кончик своего кондукторского уса, встал и поочередно обнял своих антилоповцев.

— Хорошо бы было, братцы, — говорил он растроганно.

— Так и сделаем, дорогой наш автомеханик, — заверил Бендер.

— Без автомобиля нашему предприятию никак нельзя, Адам Казимирович, — подтвердил Балаганов.

Все трое были в радужной уверенности, что именно так и будет выполнено обещанное.

С приездом непревзойденного автомеханика Киевское отделение ДОЛАРХа приобрело настоящий вид государственного учреждения. У дверей правления теперь постоянно дежурила, сверкая лаком, машина. Конечно же, это была не новая, но еще довольно не старая «изотта-фраскини», которую компаньоны купили по случаю отъезда за границу какого-то иностранного специалиста, давшего объявление в газете.

Главный оценитель машины с пристрастием осмотрел ее перед покупкой, завел мотор, прислушиваясь, а затем, с душевным трепетом, сев за руль, проехал несколько кругов по улице. Вытерев лицо, вспотевшее от волнения, Козлевич заявил:

— Аппарат хороший, братцы, — и покупка тут же состоялась.

— Сделаем, камрады, выезд на природу, — предложил Остап.

— А голыми танцевать не будете? — счастливо рассмеялся Козлевич, напомнив им Арбатов.

— Ни в коем случае! — понял шутку Остап. — Правда, Шура?

— Как можно, командор, Адам Казимирович! — давясь смехом ответил Балаганов.

И вот «изотта-фраскини» помчалась по Брест-Литовскому проспекту в сторону Святошино. Великий комбинатор, а за ним и его друзья, опьяненные лихой ездой, закричали:

— Гип-гип, ура!

Был предпасхальный период в жизни Киева. И хотя власти не только этот Светлый праздник не отмечали, но притесняли и осуждали тех, кто чтил эту бессмертную дату. Вели рьяно антирелигиозную пропаганду. А тех, кто изготовлял принадлежности и даже свечи для церкви строго наказывали.

Но приближение Святой Пасхи чувствовалось во всем. И хотя предстояли ленинские субботники, но киевляне уже мыли окна, белили стены домов, красили двери и заборы, убирали дворы и подметали улицы. А базары и нэпманские магазины переполнялись людьми, делающими предпраздничные покупки, чтобы отметить день Воскресения Христа.

Стояли теплые весенние дни. Цвели каштаны, сирень украсилась белыми, фиолетовыми и лиловыми душистыми кистями. Яблони вспенились белым цветением, и на смену лесным фиалкам пришли ароматные букетики ландышей. А там, где уже зацвели липы, медоносный запах пьянил прохожих, напоминая, что праздничная весна прочно обняла город своим благоухающим цветением. Покрыла землю в парках, садах и на днепровских склонах яркой зеленью, дышащей свежестью.

В церквях и соборах, которые еще не закрылись властями, шла подготовка к ночной литургии.

Балаганов заявил своим друзьям, что он непременно отстоит Всенощную и убеждал Козлевича присоединиться к нему.

— Если я и верующий православный, Адам Казимирович, то вы после охмурения вас ксендзами в Черноморске, неужели стали-таки безбожником? — спрашивал перевоспитанный церковью в честного гражданина.

— Да как вам сказать, Шура, — отвечал Козлевич. — В душе я верую, а вот тем, которые только и смотрят как бы потянуть с меня деньги и использовать в своих корыстных целях, не верю ни на грош.

— Да, Адам Казимирович, под видом служителей церкви дурят православных. Но таких кучка людей. И я, дорогой наш автомеханик, все же приглашаю вас.

Остап в таких разговорах не участвовал. Все свободное время он просиживал в библиотеке ВУАКа, выписывая нужные сведения об археологических раскопках, о местах древних захоронений, курганов. Изучал перечни ценных экспонатов, найденных экспедициями. Монеты, сосуды, украшения и другие изделия древних.

Наступил последний вечер великого предпасхального поста. К удивлению Балаганова Козлевич вдруг изъявил желание идти с ним во Владимирский собор и посмотреть, что там готовится к празднованию.

В соборе людей было мало. Освящение пасхальных куличей, крашеных яиц и скоромной снеди еще не проводилось. Горожане, которые в душе верили в бога и праздновали Светлый День Пасхи, идти в церкви не все решались. Опасались осуждения и даже преследования на своих государственных работах и службах.

Внутри собора свечи не горели. Ждали двенадцати часов ночи, когда митрополит трижды провозгласит: «Христос воскрес». Тогда загорятся свечи под веселый перезвон колоколов и многоголосый дружный хор певчих. А затем митрополит пойдет со своей свитой священнослужителей крестным ходом вокруг собора. Трижды обойдет его под пасхальные радостные возгласы народа и неумолкающие колокольные звоны.

Побывав внутри, Балаганов и Козлевич обошли собор снаружи, а затем уселись на свободную скамью во дворе. Молчали, наблюдали за нарастающим потоком богомольных людей, идущих в собор.

К друзьям-компаньонам подсел старик с благообразной бородой, с непокрытой головой, отчего завитушки его седых волос играли от дуновения ветерка. На нем была, если не новая, то хорошо постиранная и выглаженная косоворотка кремового цвета и полосатые брюки. Сандалии были одеты на босые ноги. Он вздыхал, покашливал и, наконец, обратился к сидящему с ним рядом Балаганову.

— Вы, молодой человек, вот сидите и смотрите как тут перед всенощной. А вот знаете как раньше было? Людей как видите сейчас мало здесь. Власти церковные службы не приветствуют. Мало того, заставляют и взрослых и детей обходить церкви стороной. А вот раньше… — прервал свое вступление в разговор старик. — Если бы вы знали, как раньше готовились к Пасхе. Знаете?

— Да так, — замялся Балаганов. — Не очень-то, отец.

— Ваш возраст уже не застал то время, а если и помнит что, то по молодости, наверное, не обращали внимания на ту суету, которая начиналась задолго до дня Святой Пасхи. А за последний десяток лет, да еще в гражданку, и вовсе все это стало уже не таким. Вот послушайте…

Адам Казимирович отстранился от спинки скамьи и с интересом смотрел на неожиданного рассказчика о былом.

— Раньше к празднику Святой Пасхи готовились заблаговременно, друзья, — говорил старик. — Стоило только посмотреть на оживленных людей в городе и всем становилось ясно: приближается Пасха. Вначале еврейская, католическая и наша — христианская. В канун праздников вы бы увидели как жизнь в Киеве начинала бить ключом с утра до поздней ночи, я вам говорю. Все куда-то торопились, несли узлы, свертки, а трамваи были забиты так, что ногу поставить там было негде. И все пролетки, экипажи и фаэтоны были нарасхват. А базары! С раннего утра и весь день кишели народом. Все запасались к празднику яйцами, разной живностью и битой птицей.

— Да, было время, отец… — закивал головой Балаганов.

— А как торговали магазины! В витринах выставки разные, надписи о дешевой весенней распродаже. Но если бы вы, мои хорошие, зашли бы в магазин Пашкова, что на углу Крещатика и Фундуклеевской, то уверяю вас, в ваших глазах зарябило бы от десятков названий вин, коньяков, ромов, ликеров, водки и шампанского. От рыбно-гастрономических, бакалейных и кондитерских товаров. И варшавский шоколад, зернистая и паюсная мартовская икра, осетрина и стерлядь, семга и рыбцы разные, копченые сельди и корюшка, вам предлагались. Тут же и тетерева, рябчики и куропатки, окорока разные, молочная телятина и молочные поросята, московские, сыры английские, швейцарские и русские. Чего только хотите было там. На любой вкус, друзья.

К началу праздника все улицы и площади города убирались. Вывески, двери, витрины и окна домов, фонари и тумбы, все промывалось и блистало чистотой и свежестью.

Начальство почты и телеграфа обращалось к жителям с напоминанием о заблаговременной отправке поздравительных писем, открыток и телеграмм, чтобы адресаты получили их в день Светой Пасхи. Благотворительные общества раздавали беднейшим православным семьям и детям приютов бесплатные пасхальные розговни, — замолчал старик.

— Ну, а пасхальные службы как, уважаемый? — спросил перевоспитанный церковью Балаганов.

— Расскажу. В Киево-Софийском кафедральном соборе пасхальную заутреню и божественную литургию совершал митрополит Киевский и Галицкий, а в Киево-Печерской лавре — архимандрит в сослужении со старшей братией. В других монастырях вели службу живущие в них настоятели — архиереи. Звон к заутрене во всех киевских церквах начинался по звону Софиевского собора ровно в двенадцать часов ночи. После одиннадцати часов утра каждый желающий мог лично поздравить с праздником Святой Пасхи митрополита Киевского и Галицкого в его покоях на территории Лавры…

— А когда святили, отец? — спросил Балаганов.

— О, если бы вы видели, уважаемые, какое это было святое торжество! Вокруг собора выстраивались православные, разложив на салфетках белоголовые с украшениями сдобные пасхальные куличи, сырные бабки и крашеные в яркие цвета яйца. Освящали колбасы, ветчину и другую скоромную снедь для разговения. Жгли свечи и ждали обхода священника, который в праздничной рясе окроплял все это святой водой, благословляя верующих.

— Очень интересно, уважаемый, очень, — промолвил Козлевич.

— Вот я и рассказываю вам, друзья. Праздник длился три дня. В эти дни запрещалось работать всем торговым, промышленным и ремесленным заведениям, за исключением торговли съестными продуктами, без различия вероисповедания как их хозяев, так и рабочих. Питейным заведениям разрешалось начинать работу только с двенадцати часов следующего после Пасхи дня. При этом их владельцы, за нахождение в их заведениях пьяных, продажу им, а также малолетним, крепких напитков. За шум, буйство и драки привлекались к уголовной ответственности. В свою очередь полицейским приставам поручалось во время праздничной недели устанавливать дежурства дворников у ворот своих домов в помощь чинам наружной полиции для поддержания общего порядка в городе.

— Это очень хорошо, — кивнул Адам Казимирович. — Порядок нужен всем.

— Конечно же хорошо, Адам, — тряхнул своими рыжими кудрями Балаганов.

— И вот еще… С двенадцати часов следующего после Пасхи дня разрешалось устраивать в городе праздничные представления, спектакль, зрелища. Самыми массовыми были, конечно, народные гулянья, которые проводились на Львовской и Лукьяновской базарных площадях, на площади около Гавани, и на Сенном базаре. Там сооружались балаганы, карусели и другие игровые постройки. А в театре «Соловцов» проводились пасхальные утренники для детей. На праздник в Киев прибывали тысячи богомольцев и экскурсантов. Они посещали местные наши святыни…

Киев обняла предпраздничная ночь, народу в соборе и вокруг него было много. Балаганов и Адам Казимирович встали и поблагодарили старорежимного рассказчика.

— Так вы не останетесь на всенощную? — спросил старик.

— Нет, отец. Завтра нам по службе надо чуть свет ехать, — пояснил Балаганов, с чувством сожаления, что нм надо уходить.

Он передумал оставаться на пасхальную ночную службу, так как Бендер предупредил их, что завтра до солнца они выезжают в Чернигов, где намечается покупка ценного антиквариата.

Идти домой им было не близко. И Козлевич сказал:

— Напрасно я послушался вас, Шура, приехали бы на машине.

— Нет, нет, дорогой Адам Казимирович, — ответил Балаганов, — если вы все время будете ездить, то и ходить разучитесь. А к храму Божьему ходить надо пешком, — рассудительно сказал затем он.

Адам Казимирович ставил свою незабвенную «изотту-фраскини» в сарай почти амбарного типа дворника Македона. Дворник за плату обслуживал их учреждение. А жена Македона всегда убирала комнату Общества и каждую неделю мыла полы. А к Пасхе сделала даже побелку стен внутри комнаты. За что Бендер великодушно выплатил ей надбавку в виде пяти рублей. Дворник, видя таких обходительных и не скупых «инчженеров», как он их называл, старательно подентал угол Крещатика и Прорезной возле дома, в котором находился ДОЛАРХ.

 

Глава IX. АРТЕЛЬ СТРОИТЕЛЕЙ И ОГОРОДНИКОВ

Все шло отлично. Покупали удачно, продавали антиквариат и иностранцам, и соотечественникам, и прибыль от этого росла.

Но председатель Общества с некоторого времени почувствовал чье-то неусыпное внимание к его учреждению. Все также как и прежде приходили бумаги с просьбами и требованиями сводок, отчетов, расчетов. Поступали как обычно и приглашения на заседания и от ВУАКа, и от других организаций. Но, несмотря на эту обычность великий комбинатор все же чувствовал, что ими кто-то интересуется. Сперва ничего определенного не было. Исчезло только привычное деловое чувство коммерции. Потом все реже и реже стали приходить уже знакомые им поставщики антиквариата и других вещей.

Но перед тем, как описать, что предчувствие Остапа его не обманывает, несколько слов о малозначительных событиях происшедших в другой части Киева. Событиях совершенно не имеющих, казалось бы, отношения к деятельности ДОЛАРХа.

За два года до того, как Остап Бендер и Шура Балаганов прибыли в Киев, в городе развернулось строительство нового железнодорожного вокзала. Одной из подрядных организаций строительства его была артель Саввы Фадеевича Морева.

Среднего роста и возраста, очень полный человек и хороший знаток не только строительных дел, но и того, как говорится, где взять и куда положить, если надо.

К строительному делу его привело решение начать новую жизнь. А жизнь Морева была греховна. В годы гражданской войны, переметнувшись от белых к красным, а затем к петлюровцам, затем снова к красным, и получив легкое ранение, вышел в отставку, когда гражданская война уже окончилась.

А если покопаться в его биографии, то можно было установить, что Савва Фадеевич побывал и у зеленых, и у махновцев, и у атаманов Ангела и Фомы Кожина. Хотел было с отступающими деникинцами за море податься, да передумал, зная, что без гроша в кармане чужбина станет во сто крат чужбиной и ничего ему не даст, кроме нищенства.

И он занялся предпринимательством. Но ему не везло. Все его начинания лопались, как мыльные пузыри. Несмотря на то, что он все же неплохо ориентировался в текущей обстановке.

Там, где он работал, его увольняли в первую очередь, покопавшись в его туманной биографии. А еще он мог работать, то там было ему невыгодно, а где выгодно, его на работу не принимали. После долгого размышления Морев организовал строительную артель и взял подряд в управлении Юго-Западной железной дороги. Его артель строила здания дистанционных служб и путевых обходчиков.

Узнав, что в управлении дорогой могут выделить земельные участки под огороды, Морев тут же решил использовать эту возможность для привлечения хороших специалистов, строительного дела в свою подрядную артель. Он оповестил через газету, что приглашает таких с обеспечением их земельным наделом под огород.

Отшумели оркестрами и криками «ура» майские праздники и в это раннее утро в городе начиналась трудовая жизнь.

У прорабской Саввы Фадеевича Морева не было еще того известного шума и криков, которые бывают, как известно, на стройках, когда рабочие думают, что этим самым они помогают своей работе.

Но вот появился сухонький старичок с козлиной бородкой, в старом пиджачишке и картузике «здравствуй и прощай». Он подошел к прорабской с одной стороны, а с другой — пришла сюда же и женщина средних лет. В красной косынке, легких тапочках на босых ногах и в синем рабочем халате.

— Идите, идите же… Рад видеть, милая… Дайте вашу руку, вашу трудовую руку… — засуетился старик. — А вы раненько приходите, дружок, ей-богу, раненько… Как поживаете, драгоценная Василина?

— Здравствуйте, товарищ Щусь, — вставила ключ в замок-гирьку на двери прорабской Василина.

— Как поживает свояченица моя, а ваша бабуся? Врачует лекарственными травками народ? И ваш чудный сынок как служит? — сыпанул вопросы старый говорун.

— Ах, сын герой, как и прежде, учиться в военную школу обещают направить его, Родион Силыч, — отперла дверь прорабской и распахнула ее табельщица строительной делянки — правая рука Морева.

— Но про сестру его Клару вы, конечно, не скажете, что она уже в университете? — продолжал допытываться Щусь.

— Нет, в этом году может направят, а сейчас служит пока…

— Ох, не женское это дело, Василина, не женское, — затряс своей скудной бороденкой Щусь.

Василина с удивлением посмотрела на старика и спросила:

— Что вы имеете в виду, Родион Силыч? Служба есть служба, товарищ Щусь.

— Да, да, дорогая Василина, конечно, конечно, служба есть служба, но… — не договорил старик. А затем добавил — Я как-то узрел вашу доченьку, Василина, с военными. И она в одежде красноармейской была, значит… вот я и сказал так.

— Комсомол направил, Родион Силыч, что поделаешь, — вздохнула табельщица.

— А что, цена на помидоры еще держится на базаре? — круто переменил тему старикан.

— Должно быть, одни парниковые еще в продаже, — начала подметать у входа Василина.

— Да, если бы и огурцы побыли еще в цене. Как думаете? — отступил от веника подальше Щусь.

— Смотря каков привоз будет, товарищ Щусь. Вот нарежут нам делянки под огороды, тогда и мы с овощами будем.

— Прекрасно сказано, дорогая! Ей-богу, прекрасно! Превосходно! Нарежут нам делянки под огороды… Хорошие слова всегда так и останутся хорошими… А! Да вот и сам драгоценнейший товарищ Морев! Вашу руку, Савва Фадеевич, вашу созидательную руку! — пошел навстречу главе артельщиков Щусь. — Да какой у вас молодцеватый вид! На вас время и заботы не оставляют следов. Приятно, приятно встретить, Савва Фадеевич, родной вы наш, — схватил и затряс руку Морева старый льстец.

— Рад встрече, Родион Силыч, — сухо ответил Морев. — А это те люди, если не ошибаюсь? — кивнул он на группу уже собравшихся у прорабской рабочих.

— Да, уважаемый Савва Фадеевич, это те самые… и мои компаньоны.

— Вот-вот, такое доходное предприятие, как выращивать овощи на предназначенной под строительство, но еще не застроенной земле, как раз и требует компании, — засмеялся Морев, и его полнота заколыхалась от этого. — Фуф, какая жаркая весна. Ну, человек шесть наберем?

— О чем разговор! Хотите с ними поговорить? — заглянул в лицо начальника Щусь.

— А как вы думали, дайте мне на них взглянуть, — вытирал лицо большим платком Савва Фадеевич.

— Где список? Да где же список? Дайте взглянуть хорошенько. Дайте взглянуть! — засуетился Щусь. Так, так, так… — нашел и развернул бумажку он. — Елена Чубова! Пусть они подходят, Василина, как я вызываю.

Табельщица уже вынесла из прорабской небольшой столик, две табуретки и расставила весь этот гарнитур в тени под деревьями.

— Пусть они подходят, как я вызываю… Пусть подходят, знаете, поочередно… Где же Чубова? Дайте взглянуть, — продолжал суетиться старик у группы рабочих.

— Да вот же я, — вышла вперед молодая женщина.

— Как вы ее находите, Савва Фадеевич? Маляр превосходнейший, молодая, красивая, из приличной семьи, — представил ее Щусь.

Морев уже сидел на табуретке, отдувался и смотрел на маляра, затем спросил:

— Твоя фамилия Чубова?

— Елена Чубова, Дмитриевна, — ответила та.

— Пора тебе за дело взяться в моей артели, очень пора.

— Превосходно сказано, Савва Федорович, превосходно, — зашелся смехом вербовщик рабочих.

— Вот твой участок, — показал Морев на плане, развернутом на столе услужливой Василиной.

— Не мало нарезали? А у озера нельзя? Трудно будет поливать. Отводить мне такой участок вам не следовало бы… — качала головой Чубова. — Другим этот участок сподручнее.

Морев усмехнулся и ответил:

— Красавица, не торговаться. Ты нужна стройке и получай. Пора тебе за дело…

— Он от полива далеко, — не соглашалась маляр.

— Помолчи! Говоришь много, отходи в сторону, — Тронул ее за локоть Щусь. — Хы недовольная? Где другие? Федор Прохлада!

— Давайте его сюда, Силыч, — прошелся платком по лицу артельщик. — Прохлада всегда приятна, но я боюсь, что из него в такую жару выйдет не особенно горячий работник.

— Где Прохлада? — повторил Щусь.

— Здесь я, — выступил из группы нанимаемых парень.

— Ну, Прохлада, какая у тебя специальность?

— Грабарь я, по земле мы в основном, товарищ артельщик.

— Старший артельщик, Прохлада, — поправил его наниматель. — Землекоп? Требуется. Если старательный землекоп. Запиши его, Василина. Вот твой огород, Прохлада, — показал он парню на плане.

Землекоп посмотрел и согласно кивнул головой, отходя в сторону.

— Как он вам нравится, Савва Фадеевич? — заглянул в лицо артельщика Щусь.

— Прохлада годится на летнее время. Таких у меня много, которые только до огороднего урожая и проработают.

— Мария Коенко! — визгливо прокричал старик.

— Где она? — взглянул на людей Морев.

— А вот я, гражданин хороший, — выступила молодая женщина в цветастом сарафане и желтой косыночке.

— Твоя специальность, женщина? — рассматривал ее Морев.

— А я без специальности, гражданин хороший, — хохотнула Коенко.

Морев покачал головой и произнес:

— Не уверен, что ты нужна стройке.

— Но ей отведем огород? — забеспокоился Щусь.

— Совершенно лишнее. Специалистов требуется много, а земли под огороды мало. Да и вид у нее… Пригласи к столу, закажи ей песни, совсем фисгармония будет.

Щусь зашелся своим визгливым смешком.

— Это можно сделать, даже очень можно, Савва Фадеевич. Федосья Иваненко! — выкрикнул он.

— Тут будто я, граждане, — выступила вперед женщина.

— Кто ты по специальности? — разглядывал ее привычно Морев.

— Маляр и штукатур я, товарищ начальник.

— Выделим ей участок? — нагнулся к Мореву Щусь.

— Выделим. На то она и маляр, и штукатур. Участок хороший ей. Будешь перевыполнять норму, Федосья?

— Сколько могу, Савва Фадеевич, столько и постараюсь. Но требовать еще большего от человека вы не можете.

— Молодец, маляр-штукатур! Хорошо сказано, славная Федосья, Видно, что доблестной ударницей станешь. Вот тебе ровный участок и к воде поближе, — показал старший артельщик женщине на плане пятно.

— А Коенку возьмете? — нагнулась к Мореву его табельщица Василина. — Мне бы очень хотелось, Савва Фадеевич, чтобы вы взяли мою землячку.

— А мне бы хотелось, Василина, чтобы ты стала на время банщицей. Ты бы смыла всю парфюмерию с Коенки-землячки и сделала ее пригодной для работы. Я не могу сделать огородным пайщиком человека, которая кроме гитары и парфюмерии ничего больше в руках не держала. Вот тебе и сказ весь, милая Василина. Кто следующий?

— Ну, Григорий Твердослив? — позвал Щусь.

— Я на лицо, Родион Силыч, — подошел к столу парень лет под тридцать.

— А, парень видный. Но не стоит ему возиться с огородом, ведь так? Холостой, наверное? — спросил Морев.

— Ну, нет, товарищ старший артельщик. Я человек женатый и огород мне… — заговорил убедительно Твердослив.

— И дети есть? — с недоверием смотрел на него Савва.

— Неугомонная компания! — закашлялся нанимаемый, — Такой кашель привязался, что просто беда. Кровелыцик я, на верхотуре простудился…

— Кровельщик мне нужен, Григорий. На крышу будем тебя отправлять в теплом халате тогда, раз такое дело. Запиши его, Василина. Огородом не обидим кровельщика Твердослива…

— Премного благодарен, хозяин, — отступил тот после записи.

Щусь нагнулся к Мореву и пояснил извиняюще:

— Есть еще два человека, они на подходе, наверное… Ну, а мне, Савва Фадеевич, какой мне участок определили?

— Выбирайте, какой хотите, Родион, — встал Морев, ожидая пока старик сделает свой выбор, водя пальцем по плану.

— Хорошо, я выбираю седьмой и третий, — ткнул пальцем в план Щусь.

Морев посмотрел на план и переспросил:

— Седьмой и третий? — и подошедшим к столу нанятым рабочим сказал: — Ты, Чубова, бери седьмой участок и выращивай такую капусту и лук, всем на удивление. А ты, Твердослив, бери третий и расти там огурцы и помидоры. Вы и нас обеспечите, а?

— Ой, ой, Савва Фадеевич! — заволновался Щусь. — Вы поступаете во вред моему делу. Эти участки — самые хорошие, и мне бы хотелось, чтобы они служили только самому лучшему…

— Уж не хотите ли вы, Родион Силыч, учить меня, как заинтересовывать специалистов? Какое мне дело до вашей затеи? Мне нужны хорошие рабочие, а не такие как Коенко…

— И все-таки я вам скажу, что я в этом деле имею заслуги, — суетился у стола Щусь.

— Эти специалисты стоят того… С вами же, друзья-товарищи, много слов тратить не буду, а просто пожелаю вам всякого благополучия. За работу, уважаемые огородники…

Так прошел очередной наем Моревым в свою артель рабочих с приманкой их огородами и, конечно, не без пользы для самого главного артельщика Саввы Фадеевича. А через некоторое время полная его фигура спустилась по ступенькам в учреждение Остапа Бендера.

Артельщик представился и сказал:

— Из газеты узнал, что вы покупаете старинное. Вот и принес, — открыл он германский ранец из телячьей шкуры и вывалил на стол перед председателем позеленевшие предметы давнишних лет.

— Очень приятно, уважаемый товарищ Морев, очень приятно; что вы делаете свой вклад в науку, — поприветствовал его великий комбинатор.

— А как же, как же. Мои рабочие в лице славного кровельщика Твердослива вскапывали огород и нашли. Может быть, они и утаили бы этот клад, но я как раз оказался в это время рядом и находка не ушла из поля моего хозяйского глаза, товарищи. Вот и принес все это…

Остап, Балаганов и даже присутствующий в это время Адам Казимирович, с интересом рассматривали предметы клада. Здесь были две кадильницы, четыре витых подсвечника, куча позеленевших монет неизвестного им государства, два эмалированных образка, иконка, писанная потускневшими красками на потрескавшейся доске, две чаши, поднос, вычеканенный замысловатыми узорами и длинная цепь для ношения креста.

Рассмотрев все это, Остап любезно спросил:

— И сколько вам выписать рубликов за все это, уважаемый?

— Да рубликов сто, не меньше, товарищ председатель, — колыхнул своим животом глава артели строите лей-огородников.

— Ну, что же, торговаться не будем, сто так сто уважаемый. Товарищ эксперт, оплатите за все это для нашего музея, — взглянул великий комбинатор на Балаганова.

Старший научный сотрудник-эксперт тут же безропотно отсчитал сто рублей Мореву, но не преминул спросить:

— Остап Ибрагимович, а вычесть вступительные взносы, как по инструкции?

— Никаких взносов, товарищ эксперт, — твердо заявил Остап. — Это разовое приобретение. Вы же не думаете вступать в наше общество любителей археологии? — спросил он толстяка.

— Да нет, зачем мне общество. Если что найдем еще, принесу и так, — ответил Морев, пересчитывая деньги и направляясь к выходу. — Бывайте, рад был заиметь с вами дело.

— Всегда милости просим, товарищ, приходите, — сделал два провожающих шага за посетителем Остап.

Так произошло знакомство с организатором артели строителей-огородников Саввой Фадеевичем Моревым.

Но именно оно и оказалось впоследствии чреватым опасностью для Остапа и его друзей.

Табельщица Морева Василина Усина поведала своей дочке энкавэдистке Кларе о находке. Расписала с таким преувеличением, что глаза у девушки расширились. Сказала, что найденный клад был сплошь из золотых вещей, И Твердоспив не иначе как утаил его от властей и не иначе как продал его за большие деньги кому-то.

Узнав это, Клара доложила своему начальству, что рабочий артельщика Морева, у которого работает ее мать, нашел и утаил золотой клад, который продал за большие деньги. И что она, как понимает, этот клад представляет не иначе, как большую государственную ценность.

Недремлющее око НКВД усмотрело во всем этом уголовщину и тут же повесткой вызвало к себе кровельщика Твердослива для допроса.

Следователь порылся в бумагах и крикнул за дверь:

— Дежурный! Кто там по повестке?

Когда вошел кровельщик Твердослив, следователь переложил бумаги с одного места на другое, затем молча уставился на вошедшего. Минута напряженного молчания показалась кровельщику вечностью. Вдруг энкавэдист вскочил, со всей силы обрушил кулак на стол и раздирающим голосом закричал:

— Где клад?!

—Не могу знать… артельщик…

— Где клад, я спрашиваю?!

— Та я же нашел, а тут артельщик, говорю…

— Где то, что нашел? Смотри мне в глаза. Я все знаю. Куда ты его спрятал?

— Ей-богу, не знаю. Товарищ начальник, вы Савву Фадеевича Морева допросите. Он вам все и скажет, как я нашел, а он тут как тут радом.

— Где клад?!

Допрашиваемый молитвенно сложил руки. Следователь с невнятными ругательствами бегал вокруг него и тыкал кулаками в его лицо. Затем прокашлялся и хрипло заорал снова:

— Где клад? Говори? Где клад? Говори! Против Советской власти пошел?!

Твердослив, держа молитвенно руки отступал то в сторону, то к столу, то к следователю, мечущемуся вокруг него и глаза его были уже в слезах.

— У меня дети, я же не то, а чтобы хозяину угодить за это и отдал, значит, товарищ хороший!

Следователь сел на свое место и стал перелистывать дело. Он несомненно обдумывал, как ему вести себя дальше. И он начал страдальческим голосом:

— Эх, Твердослив, Твердослив… Тут написано, хорошим специалистом был… Сядь, тебе говорят! — вдруг закричал он. — Значит, утверждаешь, что клад нашел все же?

— Ага, копаю, а лопата: звяк, звяк, ну я того, а он тут как тут, как будто был — рядом и смотрел, выходит…

— Кто смотрел, кто, яспрашиваю? Твердослив Григорий?

— Так точно, он самый, хозяин, содержатель артели нашей.

— Ну, ну… — подбадривал допрашиваемого следователь. — Нашел клад? Вопрос понимаешь?

— Так точно, — прошептал кровельщик, — очень даже понимаем. Только я и говорю, а тут хозяин…

— Как его фамилия? Имя, отчество?

— Морев он, да главный артельщик наш, Савва Фадеевич. И огород он мне выделил самый лучший, я и говорю…

— Если ты сознаешься, что выкопал клад и скажешь, куда подевал? Кому продал? И ты свободен, донял? Ну? Сознаешься?

— Сознаюсь, — прошептал допрашиваемый и махнул рукой.

— Вот и хорошо, Твердослив. Я знал, что ты сознаешься. Так где клад?

— Так я же сказал, товарищ начальник. Мне можно идти? — встал кровельщик, повернувшись к двери.

— Постой, постой, ты не ответил на мои вопросы, Твердослив.

— Вы же сказали, чтобы я сознался, я это сделал, что еще?

Следователь вскочил и ударил кулаком по столу.

— Говори, где клад? Кому продал?

— Так я же и говорю, товарищ хороший, — развел руками тот.

Следователь взял лист бумаги и обмакнул перо в чернила.

— Ну-с, Твердослив, теперь мы приступим к официальным твоим показаниям. Кто твой хозяин?

— Морев.

— Кто он?

— Савва Фадеевич.

— Я имею в виду как хозяин? Чем занимается?

— Старший артельщик наш, строителей… и огородников… — добавил Твердослив.

— И ты продал клад ему, значит? — прищурил глаза следователь.

— Нет, почему продал? Копаю, а лопата звяк, звяк, а тут он, хозяин рядом, как будто стоял и ждал этого самого клада.

— Ага, наблюдал, значит, знал, что там зарыто что-то! И дальше что, Твердослив?

— А что? Хозяин все и забрал, что выкопал я, вот и сказ весь о кладе этом, товарищ начальник.

— Так, значит, твой хозяин Морев Савва Фадеевич и загреб этот клад выходит? — выкатил глаза на допри шиваемого умный не в пример другим следователь.

— Так я же и говорю, товарищ начальник. Сознаюсь. А чтобы против Советской власти — никак нет, — зарыдал кровельщик.

Следователь прогулялся вокруг стола и стал насвистывать «Мы смело в бой пойдем». Он молчал, затем отметил пропуск на выход и вяло сказал:

— Ступай, свободен, — протянул пропуск Твердосливу.

Следующим допрашиваемым был артельщик Савва Фадеевич Морев.

А после допроса его, дочь Василисы энкавэдистка Клара получила от своего начальства задание…

 

Глава X. КРЮЧОК ДЛЯ ВЕЛИКОГО КОМБИНАТОРА

Сидя в небольшом библиотечном зале ВУАКа, Остап листал очередной информационный сборник по нужной ему теме.

Рядом сидела девушка и вела конспект, выполняя студенческое задание, как думал он.

— Будьте любезны, — обратилась она к сидящему рядом Остапу, присмотрите, пожалуйста, за моими бумагами. Я пойду закажу литературу, — встала и направилась к барьеру приема и выдачи книг.

— Обеспечу сохранность, не беспокойтесь, — прошептал ей вслед Остап. Но в душе несколько был удивлен ее просьбой, так как охранять ее книгу и записи не было никакой необходимости в этом тихом зале с малочисленными читателями.

«Очевидно, шатеночка хочет просто найти повод для знакомства, — подумал он. — Ну что ж… Можно и пофлиртовать с ней. Не дурна собой, милая и симпатичная, ничего против не скажешь». Подумав так, он все же протянул руку и взял ее книгу, из которой его соседка так старательно выписывала что-то. Это была довольно увесистая книга без названия. Скорее всего подшивка статей и рефератов прошлых лет. Но каково же было его удивление, когда Остап на титульном листе этой книги-подшивки увидел черный штамп:

«Секретно. Для служебного пользования.

Выдается только по особому разрешению».

«Ах, вот в чем дело?» — понял теперь яснее причину просьбы соседки великий комбинатор. И хотел было познакомиться с содержанием страниц, но возвратилась соседка с кипой журналов в руках и он положил подшивку на место.

— Интересуетесь тоже? — с улыбкой взглянула на Бендера девушка.

— Да, когда увидел, — указал он на черный штамп.

— Подборка данных о древних ценностях, нумизматике… Есть кое-что и о царских ювелирных шедеврах…

— Да, но об этом имеется и в другой, не секретной информатике… — удивился Остап.

— Но здесь указаны предполагаемые места их нахождения, — пояснила девушка.

Они говорили шепотом, чтобы не мешать другим.

— Значит, предполагаемые места нахождения? — с ударением переспросил археолог-любитель и коммерсант антиквариатом. — Вот уж действительно интереснее интересного, — придвинулся ближе к соседке великий комбинатор.

Через некоторое время девушка уже не выписывала так сосредоточенно то, что она делала до разговора с Остапом. Подавляя в себе смех, она отвечала на шутки и каламбуры Бендера. А он говорил и говорил, не останавливаясь.

Библиотечный зал готовился к закрытию и читатели, сдав взятые книги, покинули его, библиотекарша с нетерпением поглядывала на засидевшуюся пару, а председатель ДОЛАРХа все еще болтал и болтал с Кларой, так звали его соседку.

— Уже закрываем, товарищи, — недовольным голосом объявила библиотекарша.

— Уходим, уходим, сдаем и уходим, — заспешили и Остап, и его знакомая.

Из здания ВУАКа Остап с Кларой вышел под руку. Он долго прощался со своей знакомой, томно глядя на нее в упор. Клара ему улыбалась и, наконец, ушла, попросив его не провожать ее.

Все, что великий комбинатор делал в дни, последовавшие после знакомства с Кларой, Балаганов не одобрял, но молчал. Не выражал свое отношение к этому и Козлевич. Считая, что поскольку молодой мужчина в расцвете сил увлекся девушкой, было вполне естественным.

— Наш председатель влюбился! — говорил Балаганов, видя, как Остап носил букеты роз в библиотеку. — А вдруг женится, что тогда?

— Погуляем на свадьбе, Шура, — поглаживал свои кондукторские усы Адам Казимирович и улыбался.

Бендер продолжал встречаться с Кларой, но не на улице, не у нее в доме, а только в библиотеке. На все его предложения пойти в кино, театр, ресторан и проводить ее домой, девушка со смехом отвечала отказом.

Это все больше и больше заинтриговывало великого комбинатора и он начал искать причину такого поведения своей знакомой. Но как не размышлял, как ни философствовал ни к какому-нибудь определенному выводу он не приходил. «Наверное, замужняя, — говорил себе Остап. — Но почему ей выдают для работы секретную литературу, а мне нет? И то, что она выписывает, не иначе как для служебных дел, а не для студенческих, — понаблюдав, определил он. — На вопрос, где учится? В ответ смех и только, без пояснений. И она не очень-то располагает желанием разрешить мне почитать эти служебные талмуды, — возмущался Остап, когда уже не раз пытался выписать кое-что из них. — Проследить за ней? — спрашивал себя он. — Нет. Могу испортить все дело. Заметит такой мой интерес к себе и даже садиться не будет со мной рядом. Поручить слежку Балаганову, Козлевичу? Ладно, потом», — решил Остап и продолжал свое библиотечное знакомство как и прежде, понемногу все же выписывая нужное ему из секретной информационной подборки. Особенно, когда Клара вставала и шла за новой литературой и в туалет заодно.

Бендер попытался, правда, и сам получить доступ к бумагам, проштампованным «секретно», но председатель ВУАКа отказал ему выдать такое разрешение, объяснив, что это не в его компетенции давать допуск к подобным делам. И что разрешение дается только по указанию НКВД.

Услышав аббревиатуру букв всесильной и грозной организации, в душе Бендера прошептал предостерегающий голос: «Держись подальше, Ося». И он, кивнув головой председателю, что все понял, вышел из его кабинета.

И вот однажды все объяснилось, все стало на свои места. Помог Великий Господин Случай.

Великий комбинатор полулежал на мягком кожаном сидении «изотты-фраскини» и мыслил. Как бы расположить больше к себе Клару, чтобы воспользоваться недоступными для него сведениями.

Услышав свисток постового милиционера, Остап выглянул из машины.

— Колонна военных, Остап Ибрагимович, — пояснил Козлевич, остановив машину.

От здания бывшего Института благородных девиц спускалась колонна красноармейцев. Видимо, они шли в баню, так как каждый из них нес под мышкой небольшой сверток.

Автомобиль и экипаж стояли на пересечении улиц Крещатика и Институтской и ждали, когда пройдет колонна.

— Никак это энкавэдисты, Адам, — всмотрелся в проходящих Остап.

— И я так понимаю, Остап Ибрагимович, — кивнул головой тот.

И тут Остапа подбросило как будто сильной пружиной. За мужской частью колонны шла группа женщин в таких же униформах. Среди них Бендер без труда узнал и свою библиотечную знакомую Клару!

— Вот это да! — только и мог он произнести, подскочив.

Козлевич вопросительно взглянул на него, но вопроса не задал.

— Да, славный мой Адам, — с некоторым удовлетворением произнес Остап, — мир не только давлеет над нами всеми, но и очень тесен.

— Вы кого-то увидели? — пожевал кончик уса Козлевич.

— Увидел, дорогой Казимирович. Увидел и разгадал тайну, так давно интриговавшую меня.

Когда энкавэдисты промаршировали и пыль от их сапог начала оседать на землю, «изотта-фраскини» после свистка и взмаха руки милиционера помчалась дальше.

Великий комбинатор не на шутку был взволнован узнанным. Он попросил Козлевича остановиться и вышел из машины, шумно втягивая ноздрями пьянящий запах цветущих акаций.

— Как же это я сразу не догадался? — бормотал он, прогуливаясь по тротуару. «Так вот почему на всем протяжении моего знакомства с ней, она постепенно, как бы невзначай, интересовалась моей деятельностью, моими знакомствами с археологами и знатоками антиквариата, что они предлагают купить», — рассуждал мысленно Остап.

— И что, вы не общаетесь с иностранцами? Они ведь большие охотники за предметами старины? — спросила она как-то Бендера.

— Нет, почему. Бывает… — и он, как вспомнил сейчас, проявил наивную доверчивость и рассказал ей о немцах, об англичанине, о недавнем польском покупателе. С ним Адам Казимирович нашел так много общего, что проговорил с поляком более получаса на их языке.

Теперь Бендер понял как он опростоволосился своей беспечностью и так легко попал на крючок этой симпатичной энкавэдисгке. Он так разволновался, что не находил себе места, чтобы успокоиться. Обернулся и устремил свой взор на здание, где размещалось НКВД. — «Голгофа»— промолвил он, вернулся к машине и быстро поехал с Адамом к себе.

Если до этого Остап просто чувствовал, что деятельностью его учреждения кто-то интересуется, хотя явных доказательств еще и не было, то после этой встречи великий комбинатор уже в этом не сомневался.

Он явно себе представил что его знакомая энкавэдистка докладывает своему начальству после каждой их встречи. И особенно, когда сообщала, что в полуподвал его учреждения захаживают не редко граждане заграничных стран. И перечисляет: немцы, англичане, поляки и другие.

Из уголовного кодекса Бендер знал, что за скупку краденого существует уголовная ответственность. А за продажу антиквариата, имеющего государственную ценность, наказание еще строже. Особенно за продажу иностранцам, что способствует вывозу таких ценностей из страны.

Великий комбинатор явно ощутил нависшую над ним и над его друзьями опасность.

— Да, коммерция антиквариатом чревата уголовщиной, — вслух проговорил он, но его слова не были услышаны Козлевичем. Он в эту минуту был сосредоточен на объезде двух грузовых подвод, которые заняли большую часть дороги. И это было хорошо, отметил Остап. Не стоит прежде времени нагонять страх на славного непревзойденного автомеханика.

Эту ночь великий предприниматель спал плохо. Чего нельзя было сказать о крепком сне его друзей.

Остап часто просыпался, тяжело вздыхал, вставал, пил воду и ложился снова, стараясь уснуть. Но мысли, обуревавшие его комбинаторский ум, не давали ему сделать этого. Он размышлял: «Что касается нахождения кладов, то это дело случая и вполне может быть чисто мифическим. Когда я вижу, что сотрудники НКВД уже знакомятся с моим учреждением, а это небезопасно для меня и моих компаньонов, я принимаю твердое решение уехать из Киева». И после затянувшейся бессонницы, уже перед сиреневым утром, засыпая, промолвил:

— Да, черная кошка снова пробежала между властями и мной…

Но перед тем как покинуть Киев, он решил использовать все возможности, которые имелись в арсенале его учреждения. У него было несколько адресов в районах области, по которым он собирался поехать и произвести всю возможную покупку антиквариата. А для того, чтобы энкавэдисты не спешили заняться его ДОЛАРХом, он сразу же после открытия библиотеки ВУАКа отправился туда на свидание со шпионкой НКВД Кларой.

Остап в этот день был чрезмерно внимателен к девушке, весел, шутлив, обходителен. И когда та отлучилась как обычно за нужными, якобы, ей книгами, великий предприниматель тут же умудрился кое-что выписать из ее секретной подшивки. А когда Клара вернулась, он ей заговорщически сообщил:

— Славная, несравненная моя знакомая Клара, хотите пообщаться с иностранными любителями археологии?

— Ах, это было бы просто великолепно, товарищ Бендер, — с нескрываемым интересом посмотрела на него шпионка.

— Я получил письмо от немцев, они на днях собираются ко мне приехать и сделать кое-какие покупки. Было бы очень хорошо, я думаю, если бы и вы приняли участие в этом деле. Согласны?

— Разумеется, разумеется, согласна, — заспешила дать ответ девушка.

— Я вас предупрежу, моя удивительная соседка по библиотечному интересу, — заулыбался ей обворожительно Остап.

Расстались они, как обычно. И Бендер теперь был уверен, что пока он не вернется и не встретится вновь со своей энкавэдисткой, его учреждение будет в целости и сохранности и, конечно, под наблюдением какого-нибудь сотрудника НКВД. Они будут ждать прихода иностранцев. А когда дождутся, то тут же со своими оперативниками и совершат налет, чтобы и продавцов, и покупателей взять с поличным.

 

Глава XI. С ДВОРНИКАМИ НАДО ДРУЖИТЬ

Уезжая, Остап поручил местному дворнику Македону охранять контору Общества, за что и выдал ему аванс в размере 15 рублей. С дворником и его семьей компаньоны жили дружно. Это жена Македона за пять рублей вымыла пол и сделала побелку комнаты перед открытием ДОЛАРХа. А когда в конторе появилась «изотта-фраскини», то Македон сдал свой сарай амбарного типа под гараж, как об этом уже говорилось. А на время отсутствия ученых дворник должен был бдительно охранять государственное учреждение и старательно подметать участок у входа в него.

Весна уходила, уступая свое время года лету. На акациях уже висели осыпающиеся и пожелтевшие кисти кашки, каштаны тоже сбросили свои лепестки со стаканчиков-султанчиков и на Днепре появились первые купающиеся.

Когда тройка компаньонов вернулась из поездки очень довольная покупками, их встретил дворник Македон с видом заговорщика.

— Ежели положите мне двадцать пять рубликов, хозяин, то я предупрежу вас, а ежели нет, — хмыкнул дворник, — тогда объясняйтесь с ними сами.

— С кем «с ними»? — насторожился Остап.

Ежели заплатите, скажу, а так мне никакого резону. Ведь я и у них на службе, хозяин, — пыхнул махорочным дымом Македон.

Бендер хорошо был осведомлен, что все дворники и до революции и после, нее — это глаза и уши властей. И если раньше полиции, то сейчас милиции, НКВД. А с ними, чти не чти уголовный кодекс, а лучше не связываться, обходи стороной и подальше. Особенно, когда он узнал об энкавэдистке Кларе. И он, отсчитав деньги, сунул их в руку Македона.

— Премного благодарствую, хозяин, — спрятал молниеносно деньги в карман фартука дворник. — Значится так… Из милиции уже дважды приезжали, после того, как тоже дважды к вам приезжали заграничные люди, хозяин… А ежели присмотреться, то не ошибусь, ежели скажу, что тут один все время наблюдает за вашей конторой, значится… Вот только сейчас его что-то не видать…

Дальше слушать дворника Остап не стал. Он вскочил в машину, в которой его ждали несколько удивленные поведением своего командора, Адам и Балаганов, и скомандовал:

— Быстро в банк! Наш ДОЛАРХ умирает.

Друзья недоуменно посмотрели на своего председателя и поняли, что за время их отсутствия произошло нечто непредсказуемое.

Забрав с банковского счета все деньги, Бендер выбежал на улицу к машине, а когда вскочил в нее, то из его уст снова прозвучала команда:

— Адам, быстро домой!

Но если бы Остап не получил еще деньги и побыл хотя бы две минуты в операционном зале банка, то увидел бы, как, к сидящему за стеклянной перегородкой кассиру, вбежал начальствующего вида сотрудник и скороговоркой спросил:

— Вы не выдавали деньги по этому счету? — показал он ему цифры.

— Ой, Степан Иванович, только что и выдал вкладчику, все как и положено, все по форме…

— Ну теперь будет, что теперь будет, Фадеенко… — покачал головой старший. — Этот счет арестован милицией… — И нагнувшись прошептал — А может, и самим ГПУ.

— Ой, что теперь будет мне, что будет, — разволновался совсем банковский кассир.

Но этого ничего Бендер не видел и не слышал, а уже мчался к дому ВУАКа. Быстрота действий великого предпринимателя ему и его друзьям помогла.

Выйдя из «изотты», друзья остановились. Из открытой двери и окна дома приезжих ВУАКа неслись допрашивающие вахтершу голоса:

— Где жильцы седьмой комнаты?

— Откуда я знаю! Что вы хотите? — отвечала возмущенная женщина.

— Открывайте их комнату! У нас ордер на обыск!

Друзья, слыша все это, попятились к машине и, не сговариваясь, вскочили в нее. Отъехав в сторону, остановились, видя свой недавний дом и милицейскую пролетку, возле него.

Великий предприниматель посмотрел на своих компаньонов и, понимая, что комментарии излишни, промолчал. Адам держал руки на руле, ожидая команды. Балаганов ошеломленно глядел на вход в их дом, где они так славно жили со времени приезда в Киев. Затем, погладив свои кудри, спросил:

— Что же мы будем делать?

— Попрошу без криков: «Спасите наши души», камрады. Подождем — увидим. Если не найдут наш склад, то как только милиционеры уберутся, зайдем, быстро заберем свое и адье, — пояснил Бендер.

— Да, но если…

— Никаких если, Шура. Берите пример с Адама Казимировича. Видите, человек сидит за рулем и скромно молчит в ожидании.

Но экс-председатель оказался не правым. Через небольшой промежуток времени Козлевич нарушил свое скромное молчание радостным возгласом:

— Они ничего не нашли, братцы! Уходят и садятся на свой никчемный транспорт.

— Прекрасно, камрады, — также обрадовано подтвердил и великий комбинатор.

— Всевышний не позволил, чтобы легавые воспользовались нашим добром, — заявил весело Балаганов.

— Они в штатском, Шура, не иначе это энкаведисты, как я понимаю, — покачал головой Остап.

Бендер не рассказал о Кларе своим друзьям, о том, что он домыслил, что ожидал, чтобы не будоражить сердца своих товарищей. А друзей и спокойствие душ их, великий комбинатор очень ценил по своей несколько сентиментальной натуре, и Адама и Балаганова в своей широкой душе он считал уже давно братьями.

— Значит так, — сказал Остап после того, как опасные штатские уехали от дома ВУАКа. — Быстро входим, забираем в шесть рук все, что можно унести и адье, камрады!

Все было сделано так, как распорядился великий предприниматель. А на рассказ и вопросы вахтерши экс-председатель пояснил:

— Да, уважаемая, знаем, знаем, мы как раз из милиции, были там. Сейчас и отвозим туда все это.

А все это заключалось в трех мешках. В них были иконы, кресты, лампады, чаши, подсвечники, канделябры, краснолаковые и чернолаковые предметы посуды и многие другие вещи старины.

Когда погрузили все в «изотту» и отъехали, Бендер сказал:

— Нет, я же говорил, что эта власть, между которой и нами пролегло непонимание, никогда не даст хорошо и плодотворно поработать честным людям.

Автомобиль в это время выехал на Крещатик и поехал мимо угла Прорезной, где находилось их учреждение. Все устремили свои взоры на их бывшее место службы. И каждый заметил, что у входа в полуподвал ДОЛАРХа прогуливается тип в гражданском облачении.

— Неудобоваримое для властей это место — угол Крещатика и Прорезной, — констатировал Остап. — Революция в свое время изгнала отсюда Паниковского, а теперь власти изгоняют и нас, — осуждающе покачал он головой.

Экс-председатель не ошибся. Не успели названные археологи проехать мимо своей бывшей конторы, как к ней подъехал «форд» с работниками НКВД. И вскоре в присутствии дворника Македона и еще двух понятых амбарный замок на двери ДОЛАРХа был выкручен и сотрудники сыска ринулись вовнутрь по ступенькам. Но кроме утлой меблировки конторы они там ничего не нашли.

И если этого Балаганов и Козлевич не видели, то Остап все именно так и представлял как и должно было все происходить.

Адам проехал до Бесарабки и приткнул к краю тротуара свою любимую машину. Молчал, ждал когда Бендер что-то скажет. Но сказал Балаганов:

— А теперь что мы будем делать?

— Прошу не забывать, Шура, что идете в ногу с Остапом Бендером, — ответил великий предприниматель. — Если в Черноморске после ликвидации «Рогов и копыт» и пожара Вороньей слободки у нас оставались копейки, то сейчас мы богачи! Банковских денег у нас пятьдесят три тысячи, а это? — указал Остап на мешки у заднего сидения автомобиля.

— Куда едем, Остап Ибрагимович? — спросил на этот раз Козлевич и посмотрел своими светлыми глазами на Остапа, а затем на Балаганова.

На какое-то время в машине воцарилось молчание. Затем Бендер сказал:

— К дворнику Македону едем, друзья.

Адам и Балаганов только переглянулись, но ничего не сказали ни против, ни между собой.

— Да, Адам, разворачивайся и едем, а по пути заверни в знакомую нам художественную мастерскую.

Узнав от Македона о приезде НКВД, Остап ему сказал, что Общество ДОЛАРХ до глубокой осени уезжает в экспедицию производить раскопки на Кавказе и в Средней Азии.

— Вот тебе, Македон, плата вперед, смотри тут за порядком, а для того, чтобы приходящие люди знали, прибей сейчас же на дверях вот это объявление.

— Не извольте беспокоиться, гражданин хороший, все сделаю как говорите. И за комнатой присмотрю, и жене своей прикажу, значит, присматривать на время моей отлучки.

— Вот и ладно, уважаемый Македон, — провел рукой по плечу дворника Остап.

Компаньоны сидели в машине и смотрели, как их порученец старательно приколачивает к двери железный лист с надписью:

«Общество любителей археологии

уехало до осени в дальние экспедиции производить раскопки на Кавказе и в Средней Азии.

Запись желающих вступить в Общество будет производиться после сообщения в газете.

Правление».

Это объявление выполнил художник, куда компаньоны заехали перед этим. Написано было масляными красками, чтобы надпись не смыл дождь.

— Теперь, мои камрады, — засмеялся великий комбинатор, — до глубокой осени никто не будет нас искать. Ни угрозыск, ни НКВД, ни моя библиотечная знакомая Клара. А там все и утрясется, когда увидят, что наш ДОЛАРХ остается закрытым.

Остап все еще не хотел будоражить души своих друзей опасностью. Он не рассказал им ни о Кларе, ни о своих выводах, ни об уголовной ответственности за покупку краденого, ни за продажу антиквариата иностранцам, ни о статьях уголовного кодекса, наказуемых за это. Ничего им не рассказал и не пояснил. Но Козлевич и Балаганов, искушенные в делах уголовщины, понимали все это и без слов своего командора. И смотрели на него, как на маяк указывающий как им быть и куда ехать в связи со сложившимися обстоятельствами.

Какое-то время в машине все трое молчали, думали. Но затем Козлевич остановил машину и снова спросил:

— Куда едем, командор?

После затянувшегося молчания, под ожидающими ответа взглядами Балаганова и Козлевича, великий комбинатор неожиданно для них произнес:

— Едем в Мариуполь, Адам, Шура!..

— В Мариуполь? — в один голос воскликнули компаньоны.

И Остап Бендер поведал им то, что ему стало известно благодаря его посещению библиотеки ВУАКа.

Из разговора с энкавэдисткой Кларой, насколько она выпытывала у него интересующие сведения, настолько и он выпытывал у нее сведения из «секретной» подшивки. Ему стало известно, что решением правительства в Мариуполе и в других портовых городах началось принудительное выселение иностранно-подданных Греции, Турции, Ирана, Германии и других стран. А когда он спросил свою соседку зачем это она копается в архивных материалах, она ответила:

— Я копаюсь в архивах, чтобы узнать, что могут вывозить иностранные подданные из Украины.

— Что же они могут вывозить? — с напускным удивлением спросил Бендер ее.

— О, они долгое время жили у нас и скупали все то, что представляет ценность, чтобы за границей продать во сто крат дороже. И беляки утопили свой катер с большими ценностями…

Эти слова Остап запомнил не только прочно, но успел и выписать кое-что. И вот теперь он говорил своим компаньонам-единомышленникам:

— В Мариуполе нас ждет, если не ошибаюсь, многообещающее дело. В портовом городе ценят предметы старины и охотно их покупают, чтобы затем продать иностранным морякам, камрады.

Компаньоны молча смотрели на своего командора, затем начали улыбаться, как понятливые ученики, которым стало ясно то, чего они до сих пор не знали и о чем не ведали.

А Остап, уловив их еще не полное согласие, но уже понимание его предложения, развернул перед своими единомышленниками такие удивительные дела, без скромности раскрашивал их в яркие тона, что Адам и Балаганов тут же закивали своими головами и в один голос ответили:

— В Мариуполь, так в Мариуполь, командор.

— Вперед, мои верные визиры! Впереди у нас нет скоростного автопробега, как в былые времена. И нас нигде не ждет бочка авиационного бензина, который так нравится Адаму Казимировичу. Ведь так? — взглянул на автомеханика Остап.

— Конечно, Остап Ибрагимович, — несколько смущенно ответил Адам.

— Будем заправлять нашу «изотту-фраскини» покупным бензином, друзья.

— Это и лучше, Остап Ибрагимович, — закивал головой Козлевич. — Без лишних хлопот и опасений преследования.

— Да, командор, преследований нам уже достаточно, — поддакнул Балаганов. — И все же, что это за многообещающее дело ждет нас в Мариуполе?

Остап помолчал какое-то время и поведал своим друзьям, что его привело к решению ехать туда.