Глава XII. О ТОМ, КАК КОМПАНЬОНЫ ПОПЫТАЛИСЬ НАЙТИ КЛАД

Сверкающая лаком кузова и никелем фар и бамперов «изотта» с единомышленниками неслась по пыльной дороге.

Великий предприниматель, непревзойденный автомеханик и эксперт по антиквариату чувствовали себя великолепно.

Утро было солнечное. Над степью висели жаворонки. Перед колесами машины выпархивали дорожные пичуги. Горизонт, к которому мчался автомобиль, был чист и прозрачен.

Небольшой городок встретил их шикарную машину приветливо. Городская общественность была извещена о том, что кто-то проедет из заграничных людей, но кто проедет и с какой целью — не знала. Поэтому вдоль главной улицы стояли школьники с модными плакатами: «Привет германскому пролетариату!», «Решительно ответим на ультиматум мировой буржуазии!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Все это с калейдоскопической быстротой пронеслось мимо экипажа автомобиля. И компаньоны только успели приветливо помахать встречающим руками.

А когда на краю городка Козлевич остановился, чтобы долить из бидона бензин в бак машины, Остап спросил прохожего:

— Товарищ, а кого там встречают?

— А кто его ведает, начальник. Говорили, каких-то германских генералов будто… — и зашагал по дороге, все время оборачиваясь и поглядывая на пассажиров в заграничном шикарном автомобиле.

Единомышленники-компаньоны ехали уже добрых три часа, когда Остап после молчаливых своих размышлений сказал:

— Мой расчет, камрады, был правильным. Но я не предположил, что во время нашего отсутствия в ДОЛАРХ пожалуют-таки немцы. А когда энкавэдисты увидели, что заграничники дважды приезжали к нашей конторе, то не вытерпели и взялись за обыск нашей квартиры. Вот вам и объяснение всему, друзья.

— Нет, нет, — тряхнул своими рыжими кудрями бывший старший научный сотрудник общества и эксперт. — Это Всевышний отвел их от нас, командор и Адам Казимирович.

— Но насколько я помню, в Черноморске, Остап Ибрагимович и вы, Шура, утверждали, что Бога нет. И сумели меня в этом убедить, — мельком взглянул на Балаганова Козлевич, ведя машину.

Великий комбинатор и предприниматель молчал. Смотрел на красивую местность, по которой мчалась их «изотта», а затем сказал негромко:

— Знаете, Адам, есть Бог или нет Бога, науке неизвестно. И не будем дискутировать на эту тему. Как вам известно, я был рьяным атеистом и сумел преподнести убедительный урок ксендзам, которые вас просто эксплуатировали, Адам Казимирович. Но сейчас, после случая в Москве с нашим рыжеголовым компаньоном, чудом избежавшего допра и моими опасными приключениями на румынской границе, я пока повременю с дальнейшими своими выводами.

— И правильно, и правильно, Остап Ибрагимович! — горячо заговорил Балаганов. — Если по справедливости, так это еще никому неизвестно, и той же науке, как вы сказали. И не надо обострять наши отношения с Всевышним.

Выехав из Киева в конце дня, компаньоны заночевали у реки, хорошо поужинав тем, что припасли в дорогу. Спали у стога прошлогодней соломы, вынув из автомобиля сидения и то, что можно было подстелить под себя. И вот сейчас мчались навстречу многообещающему делу, которое изложил своим единомышленникам великий комбинатор.

«Изотта-фраскини», ведомая уверенной рукой непревзойденного автомобилиста, проезжала холмистую местность и ее экипаж увидел в стороне от дороги троих парней. Обнаженные по пояс, они деловито раскапывали один из курганов.

— Стоп, Адам! — приказал Бендер. — Свернем с дороги и подъедем к ним. Не иначе это кладоискатели, а?

Машина, перевалив через неглубокий кювет, проехала полем и остановилась возле работающих молодых людей. Лопаты в их руках энергично отбрасывали землю в сторону.

Некоторое время путешественники с явным одобрением смотрели на их работу, затем Бендер спросил:

— Если не ошибаюсь, товарищи, вы археологи?

— Ага, — ответил высокий с мохнатыми бровями-треугольничками над очками.

— И что же вы надеетесь здесь найти? — дружелюбно спросил Остап, взял ком глины и размял его пальцами.

— Как что, товарищи. Клад Гетмана Полуботка, — ответил другой ростом пониже и стриженный наголо под машинку.

— Гетмана Полуботка? — переспросил Бендер. — Кто такой? Что-то не слышал… — подошел ближе он к кладоискателям.

— Историю надо знать, товарищи, — нравоучительно произнес третий, одевая майку, так как знойное солнце уже окрасило до красноты его спину и руки. И, наверное, сильно напекло голову с белесой щеткой волос. — Так-то — и повторил: — Историю надо знать, товарищи…

Звали любителя слова «товарищ» и знатока истории, уже натянувшего на себя майку, Генка Лантух.

Эта тройка молодых людей решила заняться поисками кладов уже давно. А в этом году и приступила к реализации задуманного. А началось это…

…Генка легко взбежал на пятый этаж в комнатушку, которую он снимал у старушки-вдовы погибшего красноармейца, и с нетерпением надорвал конверт полученного письма.

«Здравствуй, Чиж! — писал Цымбал размашистым почерком. Чижом Генку Лантуха называли еще на рабфаке за его белесую щетку волос на голове. — Как проведем отпуск? В палатке у реки или с рюкзаками по горным тропам? А может, все же займемся давнишним? Поиском клада? Есть потрясающая наводка, Чиж! Имею сведения где надо искать…»— Лантух упал на табурет и захохотал.

— Ты шо? — высунулась из соседней комнаты хозяйка.

— Письмо от непоседы…

— От Сашки?

— От него, Анна Никитишна.

— Ну, и шо пишет?

— Идею пишет, иде-ю-ю, — продолжил читать Генка.

«Кольке Белоброву я уже написал. Понимаешь, дело верное! Я перевернул горы архивной исторической литературы. Маршрут и место я уже мысленно застолбил. Отпуск оформляй немедленно. Сбор у тебя, от тебя и потопаем. Я и Колька приедем двадцать пятого этого месяца. Договорились?

Несколько слов о себе. Работаю там же. Много подхалимов. Начальник злостный болельщик футбола и все стали вдруг тоже болельщиками. А тетя Клава — наша рассыльная, так и лепит слова: «штрахной», «корнир», «пеналь», «ацсайд» и «хфинты». Смехота! Я же, помнишь, на рабфаке капитаном футбола был? А здесь увидел такое и противно стало. Притворился, что футболом совсем не интересуюсь. Так ты знаешь, Чиж, начальник на меня коситься стал. Ха-ха-ха. Думаю скоро махнуть отсюда. А если клад найдем!.. Железно. До встречи. Будь здоров, Чиж. Жму твою пролетарскую лапу. Твой Сашок.»

Генка вышел на узенький, как буфетная полка, балкон и закурил пролетарскую папироску.

Стоял теплый майский вечер. Где-то играло радио. С балконов лилась вода после полива еще не выросших цветов. В квартире рядом ругались коммунальные соседки. За углом, по проспекту «Юных коммунаров» оглушительно трещал трактор.

Ночью Генка спал беспокойно. В голову лезли разные мысли, вызванные письмом друга. Ему приснился хохочущий Цымбал, Колька с видом ученого и он сам в каких-то лохмотьях и с посохом в руке. Потом виделось поле, курганы в зелени и они все трое копают, копают землю. Потом снилось ему море, и он плывет в баркасе и обгладывает сырую рыбу… Так это же блеф! Обман! — заорал Лантух и проснулся.

Дни до встречи с друзьями потянулись тягостно. Перед отпуском работа всегда удлиняется и часы ее становятся наиболее нудными. И Генке подчас казалось, что время как-то специально притормаживается, чтобы его помучить больше томительным ожиданием.

Но вот заветный час пробил и друзья наконец встретились. Первым приехал Белобров. Жаркий, высокий и худющий. В неизменных очках и коротких брючках, он прямо с порога забасил:

— Ветер странствий надувает паруса… Чиж! Да ты ля это, купинос?!

Друзья захохотали и обнялись.

Цымбал прибыл вечером, так приходил поезд. Инициатор кдадоискания ворвался, как вихрь. Он, гогоча, сгреб в охапку своих друзей и закружил их по комнатушке, чуть не опрокинув стол. Генка накрыл его празднично.

Когда встречные страсти утихли, Цымбал вскочил на табурет и серьезно провозгласил:

— Ребята, мы стоим на грани великих открытий истории! Урра!

— Урр-а-а! — заорали все трое.

— Прошу за стол, — пригласил Лантух.

— Проходы, садыс, гостэм будыш. Почэму вчэра ны прыходыл? Вчэра барашка рэзал. А сэгодкя… всэ рывно проходы, проходы, чай пыть будым, — уселся за стол Цымбал.

Лантух откупорил бутылку водки и наполнил рюмки. После выпитой рюмки за успех, Цымбал приступил к изложению того, что ему удалось узнать. А когда поведал друзьям, то сделал замечание:

— Белобров, не сопи и не чавкай. И когда ты научишься лопать красиво?

— Не приставай. Может быть, я ем сытно последний раз перед трудным походом, — вытер платком губы тот.

— Кто согласен с моими выводами, прошу встать, — и Цымбал поднялся из-за стола, после того как ответил на вопросы своих друзей.

Встали и Генка с Белобровым и все трое не сговариваясь, соединили наполненные рюмки в букет.

— За удачный поиск! — провозгласил Колька Белобров.

— За пути-дороги! — сказал Генка Лантух.

— Один за всех и… — сделал паузу Сашка Цымбал.

— Все за одного! — прокричали три молодых голоса.

Вверху послышался скрежет передвигаемой мебели, звон разбиваемой посуды. Электролампа под абажуром замигала.

— Опять Муковозы расходятся, — понимающе посмотрел на потолок Генка.

Друзья захохотали и выпили.

Споры, укладка необходимых вещей и обсуждение маршрута у кладоискателей — добровольцев затянулись далеко заполночь.

Кровать у Лантуха была одна и все трое легли на полу.

Утром сборы были недолги. Наскоро позавтракали и по обычаю присели.

Провожала путешественников хозяйка Анна Никитишна. Когда выходили из квартиры, на верхнем этаже торопливо задвигали мебелью.

— Слышите? — поднял палец Генка, — Муковозы сходятся!

Колька захихикал, Цымбал захохотал лестницей. Лантух бросил:

— Цирк!

Под напутствие хозяйки тройка парней двинулась в путь.

Город набирал темпы дня. Площадь заснежили голуби. Милиционер вел в отделение первого пьяного. К базару тянулись телеги и арбы с товаром. У ларьков толпились покупатели.

— Как я уже говорил, приятели, транспортом пользоваться будем только в крайнем случае. Выходим за город и шагаем по проселочной дороге. Возражения?

— В путь! — сбил палкой ромашку у дороги Белобров.

— Однако уже припекает, к реке бы притопать и вдоль нее идти, — поправил рюкзак за плечами Лантух.

Компания бодро зашагала и вскоре вышла за город к грунтовой дороге, идущей через поле озимых.

Воздух был чист. Над полем висело солнце. Вдалеке колыхалось от нагреваемой земли марево.

Колька Белобров шагал впереди и был чем-то похож на предводителя путешественников. Шагал размашисто, целеустремленно, выдвинув корпус вперед. Цымбал и Генка, немного поотстав, шли за ним. Цымбал, на голову выше Генки и на столько же ниже Белоброва, был похож на боксера, шагал легко, плавно, чуть сгибая ноги в коленях. Генка, самый низкий и полный, казалось, катился под рюкзаком и от друзей, имеющих преимущества в ходьбе, благодаря их росту, не отставал ни на шаг.

Трое шагающих по полю дружили между собой крепко и неразрывно давно. Еще с гимназической скамьи. А затем учились на рабфаке тоже вместе. А после и в вузе вместе. А когда получили специальности, то разъехались по разным городам. Но дружба продолжалась. Отпуск они всегда проводили вместе и каждый раз по— новому, по выдумкам Сашки Цымбала. И еще их объединяло то, что никто из троих женат не был. Обета они никакого не давали, а так, как-то не получалось ни у кого из них с женитьбой. И трагедий сердечных у каждого из них, к счастью, не было.

— Эх! Друзья! Мы свободны, как орлы степные! — приостановился Белобров. — Что наша жизнь!? — вскинул он руки.

— Она общественная, академик, — серьезно произнес Цымбал. — Хочешь ты этого или нет, а так, общественная и все. Попробуй стать, скажем, дикарем-островитянином! Не выйдет. Объяснять нет надобности почему.

— Как это так, общественная? — зашагал снова Белобров.

— Ты крупица социалистического общества, а общество твоя среда, твоя природа. Вот ты и должен вести свой образ жизни так, как тебе будет велено этим же самым обществом.

— Это верно, — согласился со вздохом Колька. — Но жизнь прекрасна, путешественники-кладоискатели.

— Прекрасна… Общественная там и прочее… А я уже есть хочу, товарищи, — вытер платком лицо Лантух.

— Начинается, — покосился на него Цымбал. — Договаривались же не скулить. Пока вокруг нас поле. Придем в живописное место у реки и пообедаем.

Лантух вдруг запел:

Дорога свернула влево, поднялась на пригорок и сбежала к реке.

И Генка запел, увидев реку, у которой ожидал их обеденный отдых:

— И где это ты нахватался этих частушек, Лантух. Вроде бы и образованный, из приличной семьи… — укорил его Цымбал.

— Ты же сам сказал, что мы крупица общества, Саша. А оно и преподносит нам такое…

— Ты же поэзией занялся, как писал в письме, — ответил на это Цымбал. — Вот и брякни нам такое…

— Да, что-нибудь из своего возвышенного, — подтвердил Белобров, остановился и взглянул на Лантуха.

— Хорошо, я прочту свое первоначальное…

…Генка Лантух пытался писать стихи в местную газету. Говорили, за стихи хорошо платят. Выбрав момент, когда на него нашло вдохновение, он подумал и на бумагу легли первые строки его поэзии:

Промучавшись более часа и не сотворив продолжения, он пошел прогуляться в сад и там его осенило:

Напечатав эти два стихотворения на пишущей машинке, он понес их в редакцию газеты. Там ему сказали: «Лиричность. Красивость. Отсутствует идея, отражение нашей действительности, нашего общества, строящего социализм, молодой человек. Вот почитайте, что мы собираемся печатать». И Лантух прочел:

— А, каково? — зашелся в восторге редактор. — Или вот…

— Образность, идейность, а? Напишите то, что окружает вас… — посоветовал Генке газетчик.

И начинающий поэт, следуя совету его, написал:

Не напечатали. Сказали: «Попробуйте себя в прозе». И он решил ждать нового вдохновения, обдумывая тему, сюжет, чтобы «попробовать себя в прозе».

Вот эти первые стихи Лантух и прочел своим друзьям.

— Ну что ж, неплохо, я думаю, — оценил Белобров, протирая очки.

— Да, но разве угодишь редакции… — вздохнул Цымбал. — Я знаю одного нашего сослуживца, так он уже пишет стихи со времен революции, а его не печатают. Трудное это дело, Лантух, — вздохнул Сашка.

— На отдых с обедом где остановимся? — поправил лямки своего рюкзака Белобров.

— Сворачиваем, идем вдоль реки лесом, — разглядывал на ходу карту Сашка-непоседа.

— Рыбку для ухи половим? — спросил Генка.

— Если рыба в реке водиться, то уха будет, — заверил Цымбал. — Но ловить будем уже вечером, друзья-товарищи.

Они остановились у реки в живописном месте и после отдыха приступили к нехитрому туристическому обеду. Чуть вздремнув, их предводитель Цымбал поднялся и объявил:

— Дороги зовут, дороги к кладу ведут. Вперед!

Когда пошли дальше, отдохнувший и плотно подкрепившийся Лантух воскликнул:

— Э-эх, приволье! Клеркам из города и не сниться такое, — поправил ремни рюкзака Лантух. — Посмотрите, друзья, — и восхищенно воскликнул: — Кругом природа!

Дорога выходила плавным поворотом к молодому сосняку. Перед лесом по обе стороны ее простирались поля под голубым небом. Маленькие хвои подбегали к дороге как-то россыпью и как бы заманивали путников к лесу, величественному и таинственному. Все это было сказочным. Грунт под ногами был песчаный и мало изъезженным.

Вошли в лес. Стало темнее и намного прохладней, чем в поле. Но вот просека расширилась, сбежала чуть вниз и перед глазами путешественников вновь открылась озаренная солнцем полоса реки. Над ней и у ее берегов носились крикливые щуры, занимаясь своими вечерними заботами.

— Вот здесь и заночуем, — сбросил на землю рюкзак инициатор кладоискания.

— Цыгане шумною толпой… — начал было Лантух.

— По Бессарабии кочуют, — перебил его Белобров.

А Цымбал добавил:

— Они сегодня у реки в шатрах изодранных ночуют. Привал! И за дело.

Вскоре возникла совсем не изодранная палатка. Белобров занялся оборудованием ее. Лантух чиркал спичками под кучкой хвороста. Сашка уже забрасывал снасти в реку, надеясь выловить из нее главный компонент для ухи.

— Не трудитесь! — раздалось с противоположного берега.

Все трое устремили свой взор на стройную девушку в цветастом сарафане.

— В этой речке рыбы нет! — прокричала она утвердительно. — Там, выше, краску в реку артель сбрасывает…

— Вот тебе и природа! — захохотал Белобров. — Вот раньше…

Цымбал рассерженно возился со снастями. Лантух усиленно дул в покрасневшие окатушки прогоревших хворостинок костерка.

Девушки на противоположном берегу уже не было. Она так же внезапно исчезла, как и появилась.

Сашка все же забросил еще раз крючки с наживкой в реку и вдруг победоносно завопил:

— Ха-ха-ха! Мои друзья, так это же рыба, а!

Действительно, испачканный илом, в руке рыболова сверкал пескарик.

— Где она?! Где она?! Я спрашиваю это девичье привидение? — победоносно восклицал непоседа.

Хозяйственный Лантух, зачерпнув в речке воды, подставил котелок для улова. В нем заметался несчастный пескарик, ища речное приволье.

— Сейчас уха будет! Это уже точно, как пить дать! — засуетился, пританцовывая, рыболов-оптимист.

Белобров и Лантух наклонившись над котелком с интересом рассматривали крохотного пескаря и подбадривали друга.

— Как пить дать будет!

— Если есть этот маленький, то есть и большие!

— Это провокация, что рыба не водится.

— Это происки врага!..

Но на этом рыболовное счастье Сашки-непоседы и закончилось. Всплыла луна. Потянуло прохладой. И кроме пескарика так ничего в котелке и не прибавилось.

— Пеките картошку, — скучно распорядился Цымбал и выплеснул крохотную рыбку в реку.

После ужина все трое забрались в палатку и улеглись рядком.

Полог палатки был откинут. Через него был виден кусочек звездного неба, яркого, как днем, ниже отдаленная стена деревьев и оттуда доносился чуть уловимый ток реки, выше по течению которой сбрасывали краску.

Глаза путешественников слипались. Говорить ни о чем не хотелось и вскоре тройка искателей клада уснула безмятежным сном, сном первой ночи своего пешего пути.

Утром кладоискатели позавтракали, быстро свернули свой лагерь и тронулись в путь. Снова ушли, а затем вновь вышли к реке и переплыли ее, погрузив вещи на две коряги.

За рекой дорога пошла немного лесом, потом полем и поднялась на холм. Отсюда путешественники спустились к небольшому городку с трехглавою церковью в центре.

На краю площади подошли к магазину, над дверями его вывеска гласила: «Продажа соли».

— Как для поморов в старину, — заметил Цымбал.

— Действительно, чепуха какая-то, — согласились в один голос его друзья.

Навстречу шел, петляясь из стороны в сторону мужик. Он пытался петь:

— Пара гнедых… зажж-жж-ееная зарею…

— С утра глаза залил… — покачал головой Белобров.

— И чего пьют некоторые… — вслух и громко выдал Лантух.

— Не пьют только телеграфные столбы, — остановился встречный, услышав замечание Генки. — И потому только… у них чашки опрокинуты к низу… Ясно?

— Каждый плут мыслит по своему, — изрек Цымбал, проходя мимо.

— Ха-ха, — засмеялся выпивший. — Ну и забил же ты мне телегу, парень! А я со свадьбы, ясно?!

Кладоискатели остановились, но Цымбал скомандовал:

— Идем, идем, ребята, а то ввдите, как на буфет прет его.

Парни ускорили шаг, а вслед еще долго неслись грозные рассуждения раннего гуляки.

— Обыватель с невыдержанной идеологией! — бросил тому на прощанье Лантух. А когда отошел еще, то вдруг запел:

— Моссельпромовская пивная до чего же ты меня довела-а-а…

Из открытых дверей чайной тянуло жареным. Пахло вкусно и тот же Лантух, глотнув слюну, вздохнул:

— О-ох, за горячим уже соскучился. Аксакал, может зайдем? — льстиво заглянул он в лицо Сашки.

— Мы же завтракали, Чиж! — пошел мимо источника аппетитных запахов Цымбал. — Уже недалеко, друзья, за городом этим километров пяток на юг, — смотрел он в карту. — И мы на месте раскопки клада…

Вот с этими молодыми кладоискателями и встретился экипаж «изотты-фраскини».

— А ведь и мы археологи, друзья, — улыбнулся им Остап.

— Добровольное общество любителей археологии, слышали о таком? ДОЛАРХ — сокращенно, — пояснил Балаганов.

— Читали в газете… — уклончиво ответил Лантух, вновь заработав лопатой.

— Могли бы и вступить, горизонты поисков гораздо расширились бы тогда у вас, искатели, — мягко произнес Бендер.

— Заходил как-то, а в той конторе никого, товарищ, — отбросил новую порцию земли Лантух.

— Будем иметь в виду, что есть такое общество, — остановил свою работу стриженный и взглянул на Бендера изучающе.

— Наше общество не только отправляет любителей поискать клад в экспедиции, но и указывает примерное место нахождения его, — прошелся вокруг парней Остап. — Люди едут в Крым, на Кавказ и даже в Среднюю Азию, если есть желание… — развил свое сообщение экс-председатель ДОЛАРХа. И он говорил и говорил уже по заученным канонам и по тому известному уже ему из посещений библиотеки ВУАКа. Парни, раскрыв рты, слушали интересную лекцию «профессора археологии», как его будто невзначай назвал находчивый эксперт. В конце Бендер сказал:

— Учитывая вашу любовь к археологии, товарищ старший научный сотрудник, выпишите всем троим удостоверения нашего ДОЛАРХа.

И это распоряжение было как нельзя своевременным. Как только парни получили документы, тут же подписанные Бендером и заверенные фиолетовой печатью, со стороны виднеющегося вдали городка подкатили дрожки. В них сидел штатский и милиционер.

Компаньоны и парни настороженно смотрели на подъехавших.

— По какому праву здесь копаете? — строго спросил штатский соскочив с дрожек.

Парни переглянулись, не зная что ответить. Выручил Бендер.

— Извините, с кем имеем честь? — спросил он.

— Я председатель райсовета и мне доложили…

— Ясно, товарищ, мы из ВУАКа… Всеукраинского комитета археологов, вот мое удостоверение… — протянул документ Остап. — Я председатель, а это члены нашего комитета… Уполномочены…

Председатель взял удостоверение Остапа прочел и тут же вернул его уже с мягким выражением на своем начальствующем лице. Милиционер стоял рядом и молчал.

— Посмотрите документы и у них? — с улыбкой спросил Остап, кивнув на остальных.

— Нет, извините, раз так… — взглянул на автомобиль райисполкомовец. — Работайте тогда, товарищи, раз так… — усаживаясь на дрожки кивнул он. — Поехали, Онуфренко, — стеганул он лошадь вожжами. — Но-о.

— До свидания, товарищи, молодцы, что присматриваете, мы об этом напечатаем в газете!.. — прокричал им вслед великий археолог-профессор. И обернувшись к кладоискателям сказал — Вот видите, какая ждала вас неприятность, если бы не наш ДОЛАРХ?

— Да, об этом я как-то не подумал, товарищ, — покачал головой стриженный, которого звали Сашкой по фамилии Цымбал.

— Вот так, непоседа, — воткнул с силой свою лопату в землю высокий в очках по фамилии Белобров, а по имени Николай. — Хватит фантазий…

— Как это хватит? Как это хватит, Колька? — возмутился Лантух.

— Проверили же, нам разрешили, чего тебе еще, Коля? — сплюнул сочно Цымбал.

— Проверили… Они, — кивнул Белобров на машину, — уедут и снова кто-то появится, чтобы запретить…

Остап со своими компаньонами стояли в стороне и наблюдали за разладом возникшим в лагере энтузиастов-археологов. И он вмешался:

— Ерунда, товарищи. Теперь же у вас имеются удостоверения. И мы готовы немного покопать, попытать счастья, ведь так, камрады?

— Конечно, профессор, — без особой радости ответил Балаганов, беря лопату из рук Белоброва.

— Попробуем, братцы, — достал лопату из багажника и Козлевич. — Если надо…

Вновь замелькали лопаты парней и компаньонов.

— Копайте, Шура, копайте, показывайте пример другим, — наставлял Остап старшего научного сотрудника их общества. И расхаживал вокруг работающих. А когда подходил к работающему не за страх, а за совесть Козлевичу, говорил и ему:

— Копайте, Адам, копайте, показывайте пример молодым. Ваш труд окупиться сторицей.

Сам же великий искатель древностей лопату в руки не брал и не сделал еще ни одного броска земли из раскапываемою кургана.

Но сколько ни копали молодые ребята и примкнувшие к ним компаньоны — любители археологии и антиквариата во главе с командором, никто ничего не находил. Под лопатами был чернозем и глина.

Поняв, что это мартышкин труд, Остап изрек:

— Я же говорил, что это мифическое дело, дело случая. Все. Хватит рыться в земле. Поехали, камрады, туда, где ждут нас великие свершения.

 

Глава XIII. ЗАНИМАТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ СТАРОГО ПАСЕЧНИКА О ПЧЕЛАХ И НЕ ТОЛЬКО…

Машина с компаньонами помчалась от молодых кладоискателей на предельной скорости. Бендер говорил:

— Теперь вы поняли, что поиски кладов не только титанический труд, но и мифический. Где уверенность, что в том кургане что-то есть? Никакой…

— Никакой, командор, — потирал натруженные руки Балаганов, никогда еще так не занимавшийся физическим трудом за всю свою жизнь, если не считать распил пудовых гирь, похищенных у Корейко.

Козлевич молчал, соглашаясь с Остапом, кивал головой.

— Единственное, что мы увезли от этих энтузиастов-археологов, так кое-какие полезные нам сведения, которые, я считаю, могут нам в дальнейшем пригодиться, — резюмировал Остап.

— Надо было все же, командор, взять с них вступительные взносы в наш ДОЛАРХ, — произнес рыжеголовый научный сотрудник общества.

— Пусть эта льгота будет им платой за те сведения, которые я уловил, Шура.

— Ну что ж, пусть… — согласился тот.

— Есть вещи, друзья, которые зачастую трудно поддаются определению их стоимости. Так и то, что выболтали мне эти ребята. На первый взгляд эти сведения кажутся малозначительными, но поскольку мы прочно вступили на путь коммерции с антиквариатом, то…

— Да, надо проверить и это, Остап Ибрагимович, — взглянул на начальника Козлевич.

Машина с компаньонами мчалась по дороге через поле.

— Смотрите! — неожиданно закричал Балаганов, указывая на непонятную громаду в виде дома в стороне. — Что это?

— Адам, давайте подъедем и разберемся, — распорядился командор.

Когда подъехали и вышли из машины, Остап сказал:

— Танк. Времен гражданской войны, а может и мировой…

Это был почерневший от времени и загрузший в чернозем английский танк. Множество его заклепок уже проржавели, а дуло пулемета, торчащее из его корпуса, было погнуто и висело как макарона.

— Видавшая виды машина, — попытался открыть люк и заглянуть во внутрь Козлевич. Он уже намеревался выкрутить из этой махины какую-нибудь деталь на всякий случай. Но проникнуть в танк, а тем более к мотору, ему не удалось. И он соскочил на землю.

— С интересом, значит, как я понимаю? — подошел к единомышленникам старик. Загорелое, свежее лицо его, смотрело добрыми глазами. В рубахе, с расстегнутым воротом и в полосатых штанах, заправленных в белые от пыли сапоги, старик походил на мельника.

— Это железо немало пролило кровушки, видать, — вздохнул старик. — Далече проезжаете, господа хорошие? — прищурился он, глядя то на одного, то на другого путешественника.

— Да, далеко, папаша, в город и дальше… — неопределенно ответил Бендер. И неожиданно для самого себя и своих друзей спросил — Вас подвезти, папаша?

— А што, можно, никогда в такой роскоши не ездил, — взглянул тот на автомобиль, качнув головой.

Ехали через деревню. Жителей не было видно. Очевидно, все были в поле. И только кое-где из-за оград высовывались любопытные ребятишки и старухи.

Старик оказался пасечником и звали его Стратионом Карповичем.

— Айда ко мне на пасеку, медком угощу, а? Майским, — предложил старик, когда проехали деревню и свернули к лесу.

— А что, наш польский товарищ не откажется от такого гостеприимного предложения, — взглянул загадочно на Козлевича Остап.

Адам Казимирович, поняв своего начальника, что тот пригласил его на роль иностранца, по-польски ответил:

— Очень благодарен буду пану хозяину.

Бендер тут же перевел и без того понятные слова автомеханика, на что Стратион закивал головой, указывая, где сворачивать на просеку.

На огромной поляне был целый пчелиный город. А рядом тенистый двор с огромным садом и аккуратным домиком с окнами на пасеку.

— Старухи нет, померла. Живу один, — пояснил хозяин, когда все вышли из автомобиля. — Присаживайтесь, господа хорошие.

Гости уселись за длинный дощатый стол под старой грушей. И вскоре перед ними появилась глиняная миска с душистым медом и белая хлебина домашней выпечки.

— Ох, спасибо, папаша, — макнул поджарую корочку в мед великий комбинатор-предприниматель-антиквар, жмуря от удовольствия глаза.

— Очень благодарен, пан, — закивал Козлевич, продолжая говорить по-польски.

— Спасибочки, Стратион Карпович, спасибочки, — не забыл выразить свою благодарность и Шура Балаганов.

Хозяин не ел, сидел и рассказывал:

— Жизнь прошел я нелегкую. И воевал, и голодал, в гражданскую черви чуть не сьели, да выжил. Пасечником в мои годы лучше всего быть, как я понимаю, господа хорошие. Пчела самый полезный друг человеку. Она издревле спутница нам. Я все по опыту веду. Яд пчелок лечит ревматизм, гангрену и сердечные болезни. А продукт пчелок — прополис, к примеру, лечит язвы и чахотку, милые… А маточкино молоко…

— Что такое прополис, Стратион Карпович? — пролил струйку меда на стол Балаганов.

— А это пчелиный клей, уважаемый. Строительный материал пчелок как бы. Соты им крепят пчелки к рамкам и всякие щелочки в них заделывают. Очень полезное вещество, я вам скажу. Особенно пчелки прополисом заделывают все щели в ульях, готовясь к зимовке. Вот если пчела особенно усиленно заделывает все отверстия, значит, зима будет лютой. Ежели слабо, значит, зима будет теплая. Этот клей пчелы собирают на почках тополя, каштана и многих других растений. Жизнь пчел очень интересна, — потер руки хозяин. У них такой порядок, что народу у них поучиться надобно. Я бы вам порассказал много занимательного, да вижу, что спешите ехать.

— Нет, отчего же, рассказывайте, рассказывайте, Стратион Карпович, — подбодрил старика Остап. — Послушаем? — взглянул он на своих камрадов.

— Конечно! Конечно, господин хозяин! — закивал поляк.

— Послушаем еще как, Стратион Карпович, — тряхнул рыжей головой Балаганов, макая хлеб в миску с медом.

Рассказывать о пчелах была страсть старика и он не замедлил продолжить:

— Пчелы на нашей земле живут уже миллионы годов, уважаемые. Пчела видит, слышит и все понимает. И чем пчела старше, тем она лучше видит и больше тянется к свету. Красного цвета пчела совсем не различает. Красные маки она видит черными, белые маргаритки — зелеными, а зелень ей кажется светло-желтой. Со дна чашечки цветка пчела хоботком высасывает нектар. А сахар она увлажняет слюной и водой, а после всасывает этот раствор опять-таки хоботком. Устройство рта у нее самое что ни есть универсальное. Запах пчела в десятки, а то и в сотни раз лучше различает, чем человек. Пчела все слышит, хотя некоторые специалисты и считают ее глухой. Силой она обладает большой. Ежели конь тащит груз равный своему весу, то пчела тянет груз в двадцать раз больше, чем она сама.

— Ух ты! — не сдержался Балаганов.

— А што же, вот так, мои милые. А пчел по складу своему много разных. Среднерусские, украинские, дальневосточные, кавказские, тальянские, значит. Вот это медоносные пчелы, — указал на улейный город хозяин. — Они живут семьями, роем. У хорошего пчеловода семья составляет 20–30 тысяч пчелок. И живут они от 30 дней до нескольких месяцев. Изнашиваются от работы. Зато трутни живут 6–8 месяцев, на всем готовом. Матка живет два-три года, случается и до пяти лет. Еще медку, уважаемые гости? — спросил Стратион Карпович, видя как Остап внимательно рассматривает чашу с остатками в ней меда.

— Ой, нет, нет, спасибо, дорогой хозяин… Я смотрю на чашу эту…

— А-а, эта и еще есть, от нашего графа попала ко мне, господа-товарищи уважаемые. Расскажу после… Да, пчела откладывает мед в соты. Строит она их из воска. Воск вырабатывают пчелы сами. Соты пчелы в ульях разделяют на отделы. Средние соты они выделяют для расплода. Здесь в особой чистоте они откладывают яйца и каждую ячейку запечатывают воском. Через 21 день появляются молодые пчелки. Члены каждой пчелиной общины заняты все время работой. Труд они разделяют между собой. Одни часовые, посменно дежурят у входа в улей. Другие заняты уборкой помещения. Третьи вентилируют жилище. Чистильщики чистят загрязненные ячейки…

Козлевич, чтобы не быть в стороне, кивал головой все время и наконец по-польски выдал:

— Какие умные насекомые, пан.

— Что он говорит? — посмотрел на Бендера Карпович.

— Он говорит, что это все поразительно для него, — не перевел, а изложил смысл сам от себя Остап.

— И я говорю, что просто дано все это богом, не иначе, — вытер капли меда на столе листкам, сорванным с дерева, Балаганов.

— Но у пчел есть и шлифовщики, господа-товарищи. Каждую ячейку они полируют до блеска, так как матка очень требовательна к чистоте. Она, прежде чем отложить яйцо в ячейку, зорко осмотрит ее и убедившись, что она чистехонька, только тогда откладывает, А вслед за маткой следует группа в 20 пчел — свита матки. У этой свиты одна единственная забота — накормить матку досыта молочком, когда та делает передышку. Глядишь и дух радуется от этой заботы… — улыбнулся пчеловод.

Остапу не терпелось уточнить историю чаши с медом и как — она попала к пчеловоду. Но он решил дать выговориться хозяину и спросил с нескрываемым интересом:

— И как это делается, Стратион Карпович?

— Как только матка прерывает хоть на секунду свою работу — откладку яиц, значит, каждая из пчелок свиты этой матки, протягивает к ней свой язычок с лакомым кормом, молочком, как я сказал. А за ними следует еще группа пчелок. И все они с медом, садятся вплотную на ячейку с яйцом и поедают свой мед. Вот тут-то они и выделяют тепло как в инкубаторе. Яйцо через три дня превращается в личинку. Тут опять группа мамок-кормилиц приходит на помощь и кормят личинку уже смесью меда с пергой. Каждую личинку пчелы — кормилицы посещают до десяти тысяч раз. Вот вы спросите, а как же пчелы своей семьи отличают от других? По запаху, милые, по запаху. Каждая семья имеет свой ароматический запах. Чудно, правда? А ведь так. Часовые ни за что не пустят чужую пчелу в свой улей. Никогда.

— Как в банке, значит? — улыбнулся Бендер.

— Ну, а дальше как же? — задал вопрос Балаганов.

— Матка откладывает два вида яиц, — продолжил свой рассказ-лекцию ученый пасечник. — Оплодотворенные, из них трутни получаются, самцы, значит. И яйца неоплодотворенные — из них получаются рабочие пчелы или матки. Каждая семья пчелок стремится увеличить свой род. В этом заслуга матки. Но когда она стареет и начинает медленно откладывать яйца, в общине начинается «заговор». Зачинщики заговора заставляют матку отложить яйца в построенные восковые мисочки. Затем, достраивают маточники и вот через 16 дней из них выходят молодые матки. Их может родиться пять-десять. Но маткой-царицей становится родившаяся первой, которая самая сильная и проворная. Она убивает всех своих сверстниц и остается продолжателем рода. От ядовитого жала родной дочери предстоит погибнуть и старой матке. Случается, что старой матке посчастливится избежать суровых законов пчелиной семьи. Это зависит от пчелок. Они просто жалеют ее и уберегают от встречи с молодой маткой. И тогда в семье остается и мать и дочь. Дочь — царица и мать, доживающая свой век пока не умрет своей естественной смертью.

— А кто такие трутни, Стратион Карпович? — спросил Балаганов.

Остап укоризненно взглянул на него, но тот не заметил.

— Трутни — это самцы в пчелиной семье. Они оплодотворяют молодых маток. Трутни не выполняют работ. Они усиленно питаются, укрепляют здоровье и готовятся к состязаниям в погоне за маткой, когда она вылетает для брака из улья. Их пчелы терпят как дармоедов лишь для продления своего рода. На зиму они изгоняют их из улья. Трутни жала не имеют. Очень любят тепло. А к добыче корма совсем непригодны. У пчел очень жестокие законы, милые гости. Они не терпят инвалидов и неспособных к труду по старости. Стоит пчеле потерять ножку и она изгоняется из улья. Если пчела родилась недоразвитой, она изгоняется тоже. Если крылья пчела потрепала, ее изгоняют тоже, как уже бесполезную.

— А сколько за сутки матка откладывает яиц? — снова спросил бывший эксперт. Он уже так был поглощен лекцией старого пчеловода, что снова не заметил недовольного взгляда своего командора.

Козлевич уже тоже наелся меда до отвала и продолжал играть роль польского гражданина, отлично все слыша и понимая хозяина. Но молчал, катая хлебный шарик по столу.

Бендер, чтобы не охладить уважительное отношение хозяина к ним, решил тоже проявить свой интерес к рассказу Стратиона Карповича и спросил:

— Наверное, много яиц?

— До двух миллионов в сутки, господа-товарищи, ежели хорошая матка, ну и хозяин о ней позаботиться хорошо. Пчелам нужна и вода, и перга, и корм обильный, и много-много другого.

— А что такое перга? — спросил на этот раз уже сам великий предприниматель.

— Да, перга? — взглянул на своего шефа Балаганов.

— Перга — она, значит, пыльца цветка, утрамбованная в ячейки и залита сверху медом.

— И все это пчелы? — спросил Остап.

— Все они, сами. Личинок кормят пергой пчелки, — чувствовалось, что пчеловод начал уже уставать от своего затянувшегося рассказа.

Но не тут-то было, так как последовал новый вопрос рыжеголового гостя:

— А зачем же вода, как вы говорили?

— Пчела без воды никак не может. Ее пьют пчелы на протяжении всей жизни. Ею вскармливают и личинки. И што интересно, воду носят в зобиках специальные молодые пчелы — водоносы. Водой они разжиживают загустевший мед, а при необходимости пчелы превращают воду в пары и тем самым понижают температуру в улье. Без воды пчелы в улье, как и человек в жизни, существовать не могут.

— Ну и ну, век живи, век учись… — покачал головой Остап. — Вот скажите, пчелы разговаривают, а?

— Говорят. Они говорят танцем и звуками между собой. И знают куда лететь и как обратно. И все без приборов. Пчела очень тонка к запахам и ее не обманешь.

— И сколько меду приносит один улей? — поинтересовался Балаганов.

— До 20 кило за летний сезон, ежели хорошо с ними поработать, — закурил трубку хозяин.

— Извините за нескромность, Стратион Карпович, сколько вам лет? — улыбнулся Бендер.

— Восемьдесят пятый идет, уважаемый гостюшко, а я, как видите, бодр еще, — улыбнулся в ответ хозяин.

Его лицо, освещенное солнечным светом, сквозь крону дерева, напоминало лик святого. Без морщин, необычайной свежести, с серебристой окладистой бородой.

— Ну, спасибо вам, Стратион Карпович, — поднялся из-за стола глава компаньонов.

— А может, еще медку, а?

— Нет, нет, спасибо! — в один голос ответили и Остап и его бывший старший научный сотрудник. Козлевич промолчал.

— Тогда на дорогу я вам кувшинчик налью, а чего…

И тут великий комбинатор, как бы вспомнив, сказал:

— Насчет чаш графских и еще чего-то обещали нам порассказать, хозяин…

— А то как же, как же, обещал, значит, господа-товарищи. Так вот, значит… И отец мой, и я служил у нашего помещика дворянина, конечно, Луки Касьяновича Приозерного, пасечниками. Хороший он был хозяин, грех жаловаться. А тут революция известное дело, гражданская война разная. И с белыми, и с Махно, и с Петлюрой, значит. Подался мой хозяин вон отсюда и оставил мне то, что не увез с собой. Кое-что пораспродал я, конечно… Сахар для пчелок нужен был… А вот эта чаша, иконы, да образки разные с лампадами, я и храню еще. Вернется он уже не вернется, это уж ясно.

— А взглянуть на это все можно, Стратион Карпович? — спросил Остап. — Может наш польский господин и купит что, а?

— Идемте в дом, покажу, а еще и бумаги разные от него остались, тоже покажу… — говорил хозяин, ведя в дом своих гостей.

Если старинные вещи: иконы, чаши, кресты, образки, наградные знаки дворянина Приозерного и образки разные для искушенного уже в этих делах Бендера, были не новостью, не в диковинку, то пачка писем и записей разных, да еще какие-то грамоты с сургучовыми печатями для великого скупщика антиквариата явились любопытной новинкой в этом деле.

Торг тут же состоялся. И компаньоны все, что только можно было купить у старого пчеловода, погрузили в свою машину.

С гостеприимным хозяином друзья распрощались после этого, как с родным. Каждый из них долго тряс руку старика, любовно глядя в его светлые глаза. И когда сели в автомобиль и поехали, Бендер сказал:

— Вот видите, как все интересно, как хорошо встречать хороших и знающих людей. Особенно стариков. С ними никогда не соскучишься, и мед, и лекция о пользе и жизни пчел и… — похлопал он рукой пачку бумаг, перевязанных тесьмой.

— И это, командор, — указал на новый мешок с закупленными предметами старины Балаганов.

— И это, Шура, и все, все… А вы что скажете, иностранец?

Адам оторвал свой взгляд от дороги, взглянул на своего предводителя и засмеялся.

— То же самое, Остап Ибрагимович. Мне и дальше играть роль плохо говорившего по-русски, украински?

— И дальше, Адам. Надо практиковаться, так как моя идея выдавать вас за поляка еще послужит нам в дальнейшем. Там, где понадобится заграничный эффект, камрады. Участие иностранца действует иногда на некоторых безотказно. Как появление шамана перед туземцами, ожидающими исцеления.

День клонился к вечеру. Справа от дороги снова потянулся лес. Слева зеленело поле. Дневной зной спал и жаром теперь тянуло не от солнца, а от нагретой за день земли.

 

Глава XIV. ВЕЩИЙ СОН ВЕЛИКОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ И ТРАГЕДИЯ АДАМА КОЗЛЕВИЧА

В конце дня компаньоны заночевали в придорожной чайной. Ее содержатель отвел им комнату в своем доме за соответствующую плату.

Все дневные встречи и все еще сидящие в его душе треволнения из-за вынужденного бегства из Киева не давали Остапу долго уснуть. А когда уснул, то ему приснился удивительный сон.

В ушах Бендера отчетливо послышался стук аппарата Бодо. На бегущей из-под его клавиш ленте приказной голос читал:

«Всем, всем, всем областным и районным отделениям уголовного розыска. Задержать машину марки «изотта-фрасхини», цвет голубой. Пассажиров арестовать и препроводить в управление НКВД Киева…».

И вот их автомобиль на каком-то дорожном перекрестке останавливает группа энкавэдистов, которых Бендер видел будто в доме ВУАКа. Злорадно улыбаясь, старший из них сквозь зубы процедил:

— Ага, голубая «изотта-фраскини»! Вот вы и попались, голубчики.

И тут остальные хороводом трижды закричали:

— Бей врагов народа! Бей их автомобиль!

Энкавэдисты вдруг превратились в страшных громил, в руках которых замелькали железные прутья и они изо всех сил начали разбивать любимцу Козлевича.

Боже! Что туг поднялось! Адам упал пред погромщиками на колени и начал причитать по-польски, из чего можно было только понять:

— Матка боска! Матка боска!..

Балаганов мышью юркнул в стог соломы и начал прятать заветный пояс с деньгами, которые он носил вокруг талии, после того, как они изъяли деньги из банка.

Остап, гордо вскинув голову, держа ногу на подножке автомобиля, кричал:

— Не имеете права! Не имеете права!

И тут он увидел возникшую откуда-то энкавэдистку Клару. Она хохотала и отвечала:

— Имеем, имеем, имеем…

После этих слов Бендер проснулся и сел на кровати, обвода комнату своими черкесскими глазами. Смахнул со лба выступившую испарину от страшного сна.

Балаганов спал безмятежным сном на соседней кровати, тихо посапывая.

За окном уже рассвело, и новый день вступал в свои права.

Остап отыскал в коридоре рукомойник, умылся, вытер лицо хозяйским полотенцем и, не повесив его еще на гвоздь, произнес вслух:

— Как же это ты, Ося, не учел? Если и замел следы отъездом в дальние экспедиции, то машина… это…

Глядя перед собой в пространство, Остап ткнул полотенце на гвоздь и, не заметив, что оно упало на пол, вернулся в комнату. Растолкав Балаганова к подъему, он скучно сказал:

— Проснитесь, беженец, нас ждет небезопасная дорога.

— А-а, что? Почему небезопасная, командор? — зачесал златокудрую голову молочный брат.

— Собирайтесь, Шура, — приказал Бендер и вышел из комнаты.

Козлевич ночевал в машине, откинув спинку сидения. Он боялся, что его любимицу если не уведут, то обрежут кожу с сидений. А кожа была великолепная и вполне годилась для пошива обуви сапожниками-кустарями.

И когда Остап вышел во двор, то увидел, что Адам Казимирович уже обхаживает, по своему обыкновению, автомобиль. Подливает бензин из бидона в бак, проверяет уровень масла, протирает стекла, фары, и, конечно, мокрой ветошью обмывает лаковые бока кузова.

Остап некоторое время наблюдал за старанием своего друга-автомеханика, а затем подошел ближе, поздоровался и тихо сказал:

— Знаешь, Адам… — Бендеру очень не хотелось травмировать нежного Козлевича, ко он все же сказал — Нам придется расстаться с нашей красавицей «изоттой…»

Адам Казимирович в это время полоскал обтирочную тряпку в ведре и, услышав эти слова, медленно поднял голову и глазами полными ужаса взглянул на своего командора.

Остапу показалось, что кончики запорожских усов Козлевича зашевелились и поднялись к щекам.

— Как расстаться? — вымолвил он. — Остап Ибрагимович! — вдруг закричал он.

На этот крик из ночлежки выскочил с полотенцем в руке Балаганов, испуганно глядя то на Козлевича, то на Бендера.

— Что, что, что? — затараторил он. — Что случилось, командор? Адам Казимирович?

Бендер молчал. Затем спокойно подошел к Козлевичу, обнял его и голосом как можно ласковым сказал:

— Славный наш и нежный Адам Казимирович, не расстраивайтесь. Взамен «изотты» мы купим другой автомобиль. Другой марки и совсем иного цвета. Эта машина уже известна НКВД. Это мой промах, друзья. Если наши пути-дороги органам неизвестны, то автомобиль это тот же указатель для уголовного розыска. А вместе с ним и мы будем задержаны. Вам понятно мое объяснение? — спросил он.

— Нет, не понятно, — вырвалось у Козлевича.

— Бросьте бояться, Бендер, — недовольно сказал Балаганов. — Надо ехать и дальше на автомобиле.

— Поедем, но только до Харькова, — холодно сказал Остап. — И окольными дорогами.

У Козлевича выступил на лице пот от такого удара.

— Зачем же с ней расставаться? — сказал он, отдуваясь, от чего его усы отклонялись от своего привычного положения. — Так расстаться. Это… объясните, Остап Ибрагимович.

— Иными словами, вы хотите знать, почему это я именно сейчас пришел к такому решению? На это отвечу — вот почему…

И Остап подробно, немного приукрасив, поведал своим друзьям о своем сне.

— Ой, мама! — съежился Балаганов, когда их начальник закончил свой рассказ. — Это Всевышний нам подсказывает.

Козлевич молчал, держа все время в опущенной руке мокрую тряпку, из которой капала вода. Затем выплеснул воду из ведра и по-хозяйски выкрутил ее. Тихо спросил:

— А как расстаться, командор? Сжечь, утопить? Перекрасить?

— Нет, Адам. Не то и не другое, дорогой. Перекрасить как в свое время нашу «Антилопу» из зеленого в желтый цвет, а сейчас «изотту» из голубого в какой-нибудь другой, ничего не получится. Перекраска фабричного лимузина сразу же бросится в глаза первому встречному нам постовому милиционеру. А вот как продать, нам надо подумать, детушки вы мои. А сейчас в путь! И по окольным дорогам, подальше не только от больших городов, но и от городишек, камрады.

Остап и Балаганов еще ни разу не видели Козлевича таким грустным, убитым предстоящим расставанием со своей любимицей.

И когда ехали, все трое молчали. Понимая состояние легко ранимого Адама, Остап тронул его за плечо и тихо промолвил:

— Что поделаешь, Адам. Наше предпринимательство требует жертв, как и искусство, друг мой. Деньги есть. Мы купим машину другой марки и другого цвета. «Линкольн», «Форд», «Шевроле», «БМВ», «Опель», а может быть, и «Лорен-дитрих», как называлась наша «Антилопа». И еще какую другую, правда, Шура?

— Конечно, Адам Казимирович, купим, не расстраивайтесь, дорогой вы наш брат-автомеханик, — горячо поддержал Бендера тот, хорошо понимая состояние своих старших друзей.

— И даже можем купить настоящий «Роллс-Ройс», если попадется на столичном автомобильном рынке Харькова. Но он очень шикарный и впечатляющий для окружающих. Всем будет бросаться в глаза, а это нам совсем ни к чему, камрады.

После затянувшегося молчания Козлевич тихо спросил:

— И все же, братцы, что станется с нашей «изоттой»?

— Вот и проблема, друзья. Утопить или сжечь, рука не поднимается, — покачал головой Бендер.

— Не поднимется, братцы, — трагическим голосом подтвердил Козлевич.

— А продать ее в том же Харькове, который у нас впереди, чревато опасностью, — задумался Остап.

— А я продам, я продам, — заверил Козлевич. — Но гробить «изотту» я не позволю, — пристукнул рукой по рулю Адам. — У меня опыт, у меня опыт в этих делах, братцы, — горячо заверил он.

— Значит, так. Конечно, за нее мы не сможем получить свои две тысячи рублей. Но согласимся на меньшее. Ведь так, Шура?

— Конечно, конечно же, командор. Нам ни к чему оставлять след для легавых, если по справедливости, — тряхнул решительно рыжекудрой головой Балаганов.

— Нет, дорогой Адам Казимирович. В вашем опыте по продаже и покупке автомобилей и запчастей я не сомневаюсь. Но здесь дело, как вам известно, камрады, сугубо интимное, не подлежащее огласке, а тем более демонстрации нашего автомобиля на базаре. Адам Казимирович, надеюсь, вы хорошо знаете свой родной польский язык?

— Вполне, Остап Ибрагимович, — непонимающе взглянул на экс-председателя Козлевич.

— Прекрасно. Скоро вам придется говорить какое-то время только по-польски. Переводчиком буду я.

В Харькове было уже лето. Столица Украины была шумной. После городов, которые миновали единомышленники, казалось, будто за границу попали.

На автомобильный базар Остап категорически запретил ехать на «изотте», сказав при этом:

— Именно там НКВД и уголовный розыск могут и подловить нас, друзья. Поэтому… Вначале нам следует найти квартиру и выгрузить там все из нашей колесницы. Это раз. После этого побываем на рынке, но без машины. Предложим тем, кто хочет купить автомобиль.

— Без машины это пустой номер, Остап Ибрагимович, — покрутил кончик уса Козлевич. — Каждый захочет посмотреть и опробовать покупку.

— Конечно, будем приводить покупателей к «изотте», обещая им скидку.

— Нет, ничего не выйдет, командор, я тоже сомневаюсь в успехе такой продажи, если по справедливости, — согласился Балаганов с Козлевичем.

— Такой метод продажи вызовет подозрение. Не краденная ли? — подумают люди, — вздохнул автомеханик.

— Да, — задумался Бендер. — Товар — деньги, деньги — товар… Но я же вас спрашивал, Адам Казимирович, знаете ли вы польский?

— Спрашивали, — кивнул Козлевич. — Но что из этого, Остап Ибрагимович?

— А то, что мы поставим «изотту» у польского консульства и покупателям будем говорить, что она ждет их, верно, друзья? Что дипломат, который продает машину по случаю своего экстренного отъезда на родину, не может торговать автомобилем на базаре по своему положению, по своему статус-кво…

После этого непонятного слова для Балаганова и Козлевича они с уважением посмотрели на образованного своего начальника.

— Вы будете, Адам Казимирович, представлять этого дипломата, для чего и оденетесь соответственно, а я буду переводить ваши речи с польского. Причем, говорите, как можно длиннее о технических данных автомобиля, Адам.

— А нас спросят почему это… — начал неуверенно Козлевич.

— Вот когда спросят, я и отвечу, дорогой автомеханик, — перебил его Бендер. — Все. За дело.

Вскоре компаньоны сняли по объявлению квартиру и вкатили во двор свой лимузин.

Был вечер и начало продажи автомобиля было отложено до утра.

Утром, освободив машину от груза — мешков с антиквариатом, и оставив на хозяйстве Балаганова, Бендер с Козлевичем выехали проводить задуманную операцию. Но как они ни расспрашивали шоферов встречных машин, прохожих, никто не мог указать, где находится польское консульство, посольство.

— А может быть, такого консульства-посольства и нет вовсе в городе, Остап Ибрагимович?

— Обратимся в адресное бюро, Адам, — решил Остап.

Но и там великому предпринимателю ответили:

— Не значится, товарищ, такое.

— К милиции обратиться что-ли? — взглянул Остап на Козлевича, видя как его план далек от осуществления.

В это время они проезжали мимо очень большого дома, подъезды которого были залеплены множеством вывесок.

— Остановимся у одного из этих подъездов спаренных ульев, Адам, — сказал Остап и, выйдя из машины, стал изучать вывески. Это был огромный дом со множеством государственных учреждений, организаций и контор с замысловатыми названиями, аббревиатура слов которых вызывала невольный смех.

Среди такого множества учреждений в этом большом доме и находилось одно под вывеской: «Республиканское отделение ВОРВ». А чем занималось это учреждение, имеющее на вывеске после слова «Республиканское отделение» только свое аббревиатурное название ВОРВ было загадкой из загадок не только для простого смертного, но и…

Ходил анекдот, что даже сняли руководителя одной иностранной разведки за то, что тот никак не мог выяснить, что означают буквы ВОРВ и чем занимается эта контора. Этот руководитель дал задание своему лучшему агенту отправиться со своим лучшим помощником в ВОРВ и выяснить все досконально. У подъезда стоял, сверкая лаком и никелем, новенький автомобиль. Открыв дверцу для прохлады и свесив на землю ноги, сидел в нем водитель.

— Скажите, товарищ, — спросил агент, — что за учреждение ВОРВ? Чем оно занимается?

— Кто его знает, чем занимается, — ответил водитель. ВОРВ и ВОРВ. Учреждение как всюду.

— Вы что же не из этой конторы?

— Почему не из этой? Я в ВОРВе со дня основания работаю.

Не выудив сведения у шофера, шпионы вошли в вестибюль. Он ничем не отличался от многих других подобных. Деловито ходили служащие, бегали рассыльные девицы с бумагами. У входа сидел вахтер в традиционных галифе и гимнастерке.

— Чем же они тут занимаются? — начал присматриваться агент, многозначительно посмотрев на своего помощника.

Но тот не успел ответить, как мимо них пробежало несколько сотрудников ВОРВа, оживленно обсуждая, кто сколько купит и хватит ли на это денег. В разговоре улавливалось часто слово: «Цыплята, куры».

— Мне ясно, шеф, — сказал вполголоса второй шпион, — здесь дело касается не иначе как птицефабрики. Куры, цыплята, корм для них по льготной пайковой цене.

— И почему тогда ВОРВ? И не одной буквы «пэ» буквы слова «птица»?

На это помощник лучшего агента ответить не мог. И они пошли наверх. Остановились у больших стендов с множеством объявлений, приказов, распоряжений, перечня дежурных, расписаний политзанятий по группам и, конечно, стенгазетой.

— Теперь мы все узнаем, — с победоносным видом начал читать агент. — Не может быть, чтобы из этой служебной периодики мы не выяснили, что такое ВОРВ и чем он занимается.

И шпионы стали прочитывать все бумажки. Но в них шла речь о служебном быте, культпоходах, спортивных мероприятиях, об опозданиях на службу, о командировках, о соцсоревновании в процентах. И ни одного слова о служебных, рабочих делах. И везде это учреждение именовалось аббревиатурными буквами ВОРВ без расшифровки. ВОРВ и ВОРВ. Председатель ВОРВа, секретарь партбюро ВОРВа, председатель месткома ВОРВа…

Старший агент горько рассмеялся. Помощник сочувствующе посмотрел на него и вдруг с надеждой указал на листок.

— Вот! Наконец-то! — воскликнул он.

Шпионы уставились на приказ. В нем говорилось в пламенных выражениях, призывающих ворворцев восполнить недовыполнение плана.

Оба прочли внимательно приказ и забеспокоились.

— Как бы все-таки узнать, невыполнение чего? Ведь тут только проценты…

Увидели плакат: «Ворвовцы, улучшим работу в соответствии решений пленума!».

— Какая же у них работа? — теряя свое профессиональное самообладание прошептал старший агент.

— Надо поговорить со служащими, шеф, — подсказал тоже шепотом помощник.

— Рискованно, конечно, но придется. Товарищ… — ухватил «шеф» проносившегося мимо служащего. И взяв его панибратски под руку начал выспрашивать…

Но тот по непонятной для шпионов причине смутился и после паузы промолвил:

— Понимаю. Но у меня другие обязанности. А ВОРВ есть ВОРВ, товарищи.

И он побежал, откинув корпус назад, приложив руку ниже спины, как человек, которому приспичило немедленно посетить туалет.

Агенты переглянулись. Старший сплюнул и решительно открыл дверь одного из отделов.

В большой комнате за двумя столами сдвинутыми впритык друг к другу, сидело несколько человек. Они, по всей вероятности, совещались, но говорили вполголоса.

В их разговор вмешался вошедший:

— Извините, что помешал, я из газеты. Хочу спросить, — нетерпеливо переступил с ноги на ногу агент. — Что такое ВОРВ? И чем вы тут занимаетесь?

Сидящие онемели и если не пораженными, то сильно удивленными глазами уставились на «газетчика». Пауза затянулась до минуты.

— Товарищ, вы же видите, мы обсуждаем важный вопрос, — ответил человек в очках.

— Не мешайте работать! — грозно бросил другой — толстяк.

Шпионы ретировались в коридор. Начали советоваться. Помощник предлагал уйти, чувствуя опасность. Но старший, — зная, что за невыполнение задания по головке их не погладят, нервно вымолвил:

— Я не могу уйти без данных о их занятиях, о их работе.

И он гневно открыл дверь кабинета председателя. Но главы этого учреждения не было. И тут в кабинет вошла женщина в модной одежде и с локонами-завитушками. Она холодно посмотрела на посетителей и хотела уже уйти, видя, что председателя нет, но ее остановил агент.

— Извините, пожалуйста, вы не можете нам объяснить, что такое ВОРВ?

— ВОРВ? — подняла сильно наведенные черным брови женщина.

— Да, это учреждение, где вы работаете?

— Понимаете, я совсем недавно здесь оформилась и поэтому…

— Но все-таки, в общих чертах?…

— В общих чертах? Это в каких же? — улыбнулась сотрудница. — Понимаете, я в основном по взносам… — и стремительно унеслась из приемной.

Агенты вышли за ней в коридор и старший, нервно зачиркал спичкой, прикуривая.

— Нет, принципиально…

Был конец служебного дня. Отделы пустели, уборщицы приступали к уборке помещений, звякали их ведра.

— Так чем же они здесь занимаются? — чуть не рыдая прошептал агент, смотря на старательных уборщиц…

Да простит меня читатель, если этот анекдот покажется длинным. Но анекдот как в жизни, а в жизни как в анекдоте…

В одном из таких учреждений вынашивался план создания клуба автомобилистов. Занялся осуществлением этого заманчивого плана общественник Мухин. Он твердо был убежден в скором рождении такого клуба. В отделах он повел бурную агитацию за торжество автомобильного дела. А когда пришел к начальнику, то сказал:

— У общественности нашего учреждения очень серьезное дело, Иван Петрович. Мы образовали автомобильный клуб. Не хватает тысячи рублей, готовы взять в рассрочку, чтобы…

— Сколько записалось уже в автоклуб? — спросил начальник закуривая.

— Да все наши энтузиасты, Иван Петрович, — не моргнув глазом соврал Мухин, так как в списке пока что он был один.

— Из какого же расчета вам нужна тысяча?

— Тысячу набираем взносами, покупаем подержанный автомобиль. А на тысячу, которую даст наше учреждение, делаем ей ремонт. Учимся управлять и по очереди… Если хотите вы и возглавите наш клуб…

Но начальник был человеком очень занятым служебными делами и великодушно отказался. Что же касается тысячи рублей, то он ответил, что подумает и когда автоклуб вплотную подойдет уже к покупке автомобиля, тогда, мол, он и решит.

Мухин подходил после этого к каждому столу и повторял свои убедительные призывы. Но его зажигательные речи вызывали у слушателей сомнительный эффект. Одни отнекивались, другие категорически отказывались, а некоторые говорили:

— Но ведь никакой машины еще нет? Так что, знаешь, Мухин, прожекты сочинять мы и сами умеем.

Инициатива автолюбителя угасала на корню, не найдя ни одного участника, а, следовательно, и своего претворения в жизнь.

Совсем расстроенный своей неудачей, Мухин в обеденный перерыв вышел на улицу и, как зачарованный, остановился у автомобиля. Машина сверкала лаком и никелем в лучах солнца.

— Нравится? — подошел к Мухину Бендер, оторвавшись от чтения множества вывесок по обе стороны вращающихся дверей большого дома.

— В восторге… — промолвил незадачливый организатор клуба автомобилистов.

— Это несравненная «изотта-фраскини» из польского консульства, товарищ. Продается по случаю и совсем недорого…

— Ну-у?! — расширил глаза Мухин. — Вот это да! Эх, если бы наш клуб…

— Клуб?

— Да, — и Мухин с горечью быстро поведал Остапу свою организационную неудачу.

— Вы не с того конца начали, товарищ, — усмехнулся великий комбинатор. И лукаво глядя на страстного автолюбителя спросил:

— Сколько в вашем большом доме организации и учреждений?

— Как сколько? — недоуменно посмотрел на представителя «польского консульства» Мухин. — Десятки, а может…

— Вот именно, может и больше, — согласился Остап. Он по-приятельски взял под локоть Мухина и вместе с ним вошел в учрежденческий муравейник.

К вечеру на досках объявлений всех контор, организаций и учреждений большого дома появились красочные объявления:

«Товарищ! Хочешь поехать на роскошном автомобиле к Черному

и Азовскому морю? В Крым? На Кавказ?

Если хочешь, выйди и посмотри на автомобиль, который ждет тебя у подъезда!

Это несравненная голубая «изотта-фраскини»!

Поспеши записаться в клуб автомобилистов у товариша Мухина! Третий этаж, комната 127.

Не опоздай, товарищ!

Тебя ждут увлекательные путешествия!».

На следующий день у «изотты», возле которой похаживали великий предприниматель в роли переводчика и непревзойденный автомеханик Козлевич, толпились служащие большого дома. Они с восторгом осматривали автомобиль, а более смелые и разговорчивые задавали вопросы, на которые отвечал Остап после ответов по— польски Адама Казимировича. Его было не узнать, он действительно походил на дипломата: на нем был модный заграничный костюм, на глазах светозащитные очки. И на каждый вопрос любопытных он говорил и говорил, не скупясь на слова и время.

Остап уже дважды бегал на третий этаж к Мухину и интересовался:

— Сколько в списке?

— Тридцать семь членов клуба! — восторженно отвечал страстный автолюбитель.

А когда веселый и находчивый глава единомышленников посетил Мухина в конце служебного дня, то увидел, что у стола его толкутся служащие, желающие вступить в объединенный клуб автомобилистов. Остап заглянул через плечо инициатора автомобильных дел и увидел, что в списке уже было сто двадцать четыре фамилии.

— Вы правильно делаете, товарищи, очень правильно. Наш автомобиль совсем новый из польского консульства и продается только по случаю, — обратился владелец не только «изотты», но и ордена Золотого Руна. — Наступает лето, дороги зовут…

— Почему вы свой автомобиль не продали на базаре? — вдруг спросил пожилой человек в очках.

— Дипломатический статус-кво не позволяет торгашество, — равнодушно ответил Остап. — Дипломат — есть дипломат. Вызов из дома и он по случаю…

— А почему не сдали машину продавать в комиссионку? — не отставал дотошный служащий.

— Там много формальностей, уважаемый, и долгая продажа, — ответил недовольно Бендер.

— А почему его коллеги не купят машину у своего соотечественника? — не унимался тот.

— У них есть свои машины.

— А где это самое консульство, товарищ?

— Там, где ему и положено быть. Вы хотите приехать на своем автомобиле к нам в гости? — начал терять терпение Остап.

Не дав ответа Бендеру, дотошный служащий спросил:

— А вы у нас по делу или только по продаже машины? Я знаю польский и мог бы…

— Идите к черту, папаша, — тихо проговорил на ухо чересчур любопытному представителю какой-то здешний конторы. — Вот вызову сейчас кого следует и они поинтересуются, почему это вы все хотите знать? Вы что, иностранный агент? На кого работаете, что так интересуетесь, а? — наступал Бендер на обескураженного «папашу» неожиданным поворотом разговора того с польским представителем.

— Да я… собственно, так… между прочим… — залепетал тот, — отступая к двери.

— Что так? Что, между прочим? Как ваша фамилия? Товарищ Мухин, этот гражданин записался в клуб? — повернулся он к Мухину, ведущему запись очередника.

— Как ваша фамилия? — спросил и Мухин.

Но дотошного служащего уже в комнате не было. Его как ветром выдуло после слов Остапа.

— Отправлять таких надо куда следует, а не нянчиться тут с ними, Консульство ему подавай, видите ли! — заключил этими словами Остап не совсем безопасный инцидент для компаньонов.

В этот момент в комнату вошел человек начальствующего вида и Остап насторожился. Но вошедший сказал:

— У меня два вопроса, Мухин. Сколько надо добавить для покупки машины? И сколько мне заплатить, чтобы стать членом клуба?

Мухин вскочил и радостно ответил:

— Тысячу рублей к собранным членским взносам и автомобиль наш, Иван Петрович!

— Записывай меня, Мухин. Завтра оформим эту тысячу. А на обучение и другие расходы кассу взаимопомощи подключим, товарищи, — обвел он победоносным взглядом присутствующих.

На следующий день к обеду любимица Козлевича «изотта-фраскини» была продана объединенному клубу автомобилистов большого дома за те же две тысячи рублей, которые совсем недавно заплатили за нее компаньоны ДОЛАРХа.

Отходя уже не от своей автомашины, Козлевич чуть не плакал. И чтобы его подбодрить, не дать ему оглядываться, а тем более вернуться к машине, Остап взял своего сентиментального друга под руку и увел подальше от большого дома, говоря ему:

— А вы знаете, Адам, что такое ВОРВ? Я все же выведал у Мухина! Это значит: Республиканское отделение Всесоюзного общества разных ведомств! Представляете? — рассмеялся Бендер.

Нет уверенности, что на это весело прореагировал Козлевич, но все же и это в какой-то мере сгладило его мрачное настроение.

 

Глава XV. ВТОРОЕ СЧАСТЬЕ ШОФЕРА

— Итак, мы избавились от маяка, который указывал энкавэдистам наш путь, — говорил Остап, когда они вернулись в комнату своего постоя. Здесь ждал их Балаганов с вещами, выгруженными из проданной машины.

Тройка компаньонов-единомышленников устроила товарищеский обед, для которого за покупками сходил хозяйственный Балаганов.

Бендер развернул на тумбочке карту, купленную им у какого-то высоковозрастного бывшего гимназиста, очевидно, любителя географии и сказал:

— Конечно, отсюда мы могли бы прекрасно и с комфортом доехать до Мариуполя поездом и купить автомобиль уже на месте. Но из-за нашего антикварного груза, — взглянул он на мешки, стоящие в углу комнаты, — машину купим здесь. Тем более, как я понимаю, в столице Украины выбор продаваемых автомобилей должен быть намного больше, чем в захудалом Мариуполе.

— Так зачем же мы туда едем, в этот захудалый Мариуполь, командор? — не удержался рыжеволосый компаньон.

— Ах, да, — посмотрел на своих друзей Бендер. — Главного-то я вам и не сообщил. Во-первых, чтобы реализовать наш товар в портовом городе. А во-вторых… — сделал паузу Остап. — Едем в Мариуполь потому, что там после ухода деникинцев местная буржуазия и наезжая бежала оттуда в Крым. Военные корабли вывозили их из города. Имеются сведения, что катер «Святитель», который эвакуировал банковское золото, подорвался на мине и затонул. Миллионные ценности «Святителя» и сейчас лежат на дне Азовского моря. Вот нам и предстоит достать их.

— Как из моря? Командор, ведь это же… — уставился округлившимися глазами Балаганов на своего начальника.

— Ничего страшного, дорогой компаньон Шура. Существуют водолазные костюмы, снаряжение и не только, друзья. И мы найдем эти сокровища и поднимем их со дна, — уверенно заявил великий предприниматель. — И море преподнесет нам…

— На тарелочке с голубой каемочкой? — засмеялся эксперт.

— На этот раз, камрады, на поплавке с золотым ободком! — воскликнул Остап.

Козлевич все время молчал. И Бендер, взглянув на него, сказал;

— Но вернемся к автомобильным делам. Машину покупаем здесь, ведь так, Адам Казимирович?

Козлевич сидел с опущенной головой и вид у него был траурный.

— Ну же, Адам, мы же договорились компенсировать вашу любовь к «изотте» другим еще лучшим автомобилем. Послезавтра воскресенье, базарный день. Шура остается на хозяйстве и будет ждать нас с новым автомобилем. Утром, пораньше, мы с вами отправимся за новой машиной…

Остап встал и ласково дотронулся рукой до плеча грустного Козлевича, Это же сделал с другой стороны и Балаганов.

Адам Казимирович скорбными глазами посмотрел на Бендера, затем на Балаганова и спросил:

— А не выпить нам, братцы?

Через день во двор дома, где квартировалась компания единомышленников, въехал сверкающий лаком кузова и никелем своих частей: фар, бамперов и обкладок дверец салона, роскошный лимузин темно-синего цвета, назвать который старым никак было нельзя. Это был настоящий «майбах» с откидывающимся кожаным верхом над кузовом автомобиля. Его мощный шестицилиндровый мотор работал почти бесшумно, ровно и надежно.

Адама Казимировича было не узнать. Он весь светился радостью, счастьем. Кончики его усов не отвисали, а, казалось, распрямились параллельно его сияющим глазам. Он тут же занялся старательным обхаживанием нового своего детища.

Остап и Шура переглядывались и довольные видом и действиями своего старшего друга, понимающе улыбались.

— Отъезд завтра на рассвете. Автомобиль заправить и подготовить к дальней дороге. Балаганову вступить в новые обязанности стивидора нашего корабля. Погрузить и закрепить наш багаж. Всем иметь хорошее настроение в пути. Вперед, нас ждут необыкновенные великие дела, камрады!

После Харькова через несколько часов по обе стороны дороги протянулись уже промышленные места. Компаньоны проехали Краматорск, Константиновку, Горловку и после Ясиноватой Остап сказал:

— Мы уже совсем недалеко от Мариуполя, — ткнул он пальцем в карту, которую рассматривал. — Но поскольку уже вечер, то предлагаю остановиться в городе, который перед нами. Юзовкой он именуется на этой старой карте, а как по-новому здесь не указано.

Машина с бывшими членами ДОЛАРХа, переехав железнодорожные пути, въехала в Сталино, так по-новому называлась Юзовка — центр Донбасса.

— Ночевать будем в гостинице, командор? — спросил Балаганов.

— Никаких гостиниц, Шура. Нам совершенно незачем и сейчас фиксировать свои фамилии в книге регистрации постояльцев, — ответил Бендер. — Покупаем все необходимое, выезжаем в поле в сторону Азовского моря — Мариуполя и ночуем под звездным летним небом. А кто желает, то и в машине… Так, Адам Казимирович?

— Верно говорите, Остап Ибрагимович, — кивнул Козлевич.

Так было и сделано. Въехав в город мимо большого завода с одной стороны и шахтных терриконов с другой, «майбах», ведомый уверенной рукой Козлевича, вскоре остановился на Сенном базаре.

Был вечер, но привоз был немалый. Телеги, арбы и площадки гужевого транспорта заполняли площадь. Торговля здесь шла еще бойкая. Покупали и продавали ранние овощи, сало, колбасы и разную рыбу с Азовского моря.

— Козлевич в машине, стивидор корабля со мной. Делаем нужные покупки.

Мужик в фартуке черпал деревянным совком из телеги, прикрытой камышовым матом, серебристую хамсу и отвешивал ее покупательнице.

— Ой, смотрите, какая рыбешка, — указал на нее Балаганов.

Бендер посмотрел и ответил:

— Купим и этой хамсы, Шура. Правда, после нее пить будет хотеться, но все же… есть потребность.

Запасы путешественников пополнились нужным провиантом, флягами воды и они выехали из вечернего базара. Проехав мимо кладбища, выехали на главную улицу города — Первую линию.

Проехав по ней в конец, они оказались перед заводскими воротами, за которым дымили трубы и огненные доменные печи.

— А как на Мариуполь нам, любезный? — обратился Остап к прохожему в очень замасленной и закопченной одежде. Очевидно, он шел с завода.

— Назад езжайте, и налево, на Александровку, Смол-гору, а там и снова налево… Спросите там, граждане, — пояснил рабочий усталым голосом.

Поехали так, как подсказал местный житель. Свернули у небольшого скверика налево, переехали множество железнодорожных линий проходящих по берегу озера к громыхающему задымленному металлургическому заводу и стали подниматься по дороге, идущей вверх.

Остановились и уточнили маршрут еще раз у прохожих.

— А как выедете вправо, там ставок будет и дальше дорога к Мариуполю… — пояснила одна женщина.

Выехали в поле и остановились на берегу небольшого озера, которое женщина назвала ставком.

— Может, разведем костер, командор?

— Никаких костров, Шура, не стоит привлекать к себе внимание местных, — ответил Остап.

Когда расположились вокруг расстеленного на траве покрывала, на котором были купленные продукты для ужина, и принялись за еду, Козлевич спросил:

— А откуда вам известно, Остап Ибрагимович, о затонувшем в море кладе?

Бендер засмеялся и пояснил:

— Да от той же энкавэдистки Клары, Адам. С которой я просиживал тогда в библиотеке ВУАКа.

— И она вам все это сама рассказала? Командор? — удивился Балаганов.

— Ну нет, Шура. Такие люди так просто сами не расскажут о таком. Я выписал из ее секретного талмуда, когда она в туалет ходила, — засмеялся великий предприниматель. — И представьте себе, друзья, я выписал не только это, но и еще кое-что. Но об этом после, — загадочно произнес Бендер. — Не стоит сразу забивать ваши головы информацией.

— Не стоит, — вытер усы Козлевич. — Не все сразу, так и я понимаю. Дай Бог, чтобы нам хотя бы этот морской клад отыскать.

— Ну, а если по совести, командор, то я думаю, что это дело еще более сказочное, чем откапывать клад в земле. Ведь море большое, иди знай, где он там лежит на дне, — с набитым ртом говорил Балаганов.

— А тот высокий в очках, один из тех парней, которые раскапывали тогда курган, ища клад гетмана Полуботка, он вам что-то рассказывал интересное о Мариуполе, как я слышал? — говорил автомеханик.

— О, Адам Казимирович, вот что значит пообщаться с умными и знающими людьми. Он мне поведал и даже назвал адрес одного мариупольского жителя. Так вот, у этого жителя отец, моряк в прошлом, который ему тоже рассказывал о затонувшем кладе в двадцатом году.

— И тоже об этом самом? — спросил Балаганов, активно работая зубами и глядя на Бендера.

— Об этом самом или нет, но по сопоставимым данным, речь может идти об одном и том же кладе. Он говорил, что его отец не то лоцман, а может и сам капитан, даже был свидетелем как и где перевернулся баркас с золотом. Так что, как видите две линии от энкавэдистки и от этого кладоискателя-очкарика сходятся на одном и том же. Вот мы и пощупаем, попробуем познакомиться с этим лоцманом-капитаном или как его… А для начала с его сыном.

Тройка единомышленников замолчала, обдумывая сказанное. Остап после паузы начал развивать свои выводы:

— Весь наш антиквариат и поиски древних кладов в земле требуют много усилий и времени. А сама коммерция антиквариатом не безопасна, в свете последних постановлений правительства, то нам, друзья, надо… Первое. Распродать весь наш антиквариат…

— Остап Ибрагимович, а может быть, открыть в том же Мариуполе лавку в порту? — спросил Балаганов, вытирая руки пучком травы после хамсы.

— Ох, Шура, вас так и тянет войти снова в контакт с властями. Во-первых, финотдел будет висеть дамокловым мечом на нашей шее. Во-вторых, как я заметил и в киевском торгсине, да, наверное, и в других городах, в Харькове, например, будут околачиваться сотрудники угро…

— Кто такие угро? — недоуменно спросил Балаганов.

— Сокращенно уголовный розыск, — усмехнулся Бендер. После того как он начитался аббревиатурных табличек и вывесок у подъездов большого дома в Харькове, его тоже потянуло пользоваться сокращенными названиями, даже Балаганова, назначенного им на новую морскую должность в качестве стивидора их автомобильного корабля, он часто стал называть: «став» вместо полного слова.

— И третье. Когда мы будем общаться с иностранцами, за нами будут смотреть в четыре глаза эти же самые энкавэдисты. И чего доброго еще могут пришить нам политику. А от такого всего один шаг до отправки на Беломорканал, камрады, как вам известно. Поэтому решение: скромно избавиться от всего нашего антиквариата и приобрести нужное водолазное снаряжение для поиска подводных сокровищ.

— Все это так, — махнул пальцами по своим усам Козлевич, — но как безопасно нам избавиться от нашего ценного старинного товара, Остап Ибрагимович?

— Действовать, вероятно, нам надо через продавцов торгсина, а он имеется в Мариуполе, как я узнал, в порту, поближе к заграничным пароходам. Автомобиль наш тоже не стоит демонстрировать, а выезжать на нем только при крайней необходимости. Ведь если почитать газеты, друзья, вникнуть в их суть, то уже ясно, что НЭП, достигнув своего развития, идет на убыль. И на крупных предпринимателей постепенно идет давление и они сами по себе начинают устраняться, — рассказывал Остап своим компаньонам.

Бендер накупил охапку газет в Харькове и когда ехали, внимательно их прочитывал, подсовывая уже просмотренную газету Балаганову с указанием читать тоже. А Козлевичу рекомендовал просматривать газеты в часы отдыха, говоря при этом:

— Я должен находиться в обществе культурных людей. Поэтому прошу неустанно повышать свой образовательный ценз, камрады.

— Значит, вы поняли, что я сказал относительно НЭПА? — жевал колбасу Остап.

Его помощники молчали. Балаганов встал и сполоснул руки водой из фляги. Козлевич смотрел на Бендера, как школьник на очень уважаемого учителя.

— Как видно, газеты не всем разъясняют кое-что. Хорошо, выскажусь в другом плане. Наш гостеприимный пчеловод Стратион Карпович отдал нам бумаги своего помещика Приозерского с такими сведениями в них, что в случае неудачи с поднятием сокровищ со дна моря, мы попытаемся найти кое-что другое. Поедем в Крым и отыщем «графское золото».

— Ну, командор, — смотрел в лицо Остапа Козлевич преданным взглядом, — вы как будто рождены для кладоискания.

— Я должен, я уже вынужден этим заниматься, пока не осуществлю свою голубую мечту детства после своего крушения, — дорогой Адам. — Кстати, Козлевич, а вы с нами будете пробираться в сказочное Рио-де-Жанейро? Или так и будете соглашаться с условиями жизни социалистической системы?

— Нет, почему же, Остап Ибрагимович. Мы уже повязаны одной веревочкой. Куда вы с Шурой, туда и я, если удастся, конечно, — покрутил автомеханик кончики усов. — Мне тоже хочется пожить в таком довольстве, о котором вы рассказывали.

— Ну и прекрасно, Адам. Я заношу вас в свой список зарубежников, как старшего своего брата. Если Шура Балаганов явился как-то мне молочным братом Колей, то вы, Адам, на дороге в Одессу после моего крушения явились мне тогда старшим братом.

— Я всегда уважал и уважаю еще больше вас после этих слов, — с чувством произнес Козлевич. — Весьма тронут, что вы так отнеслись к моей скромной душевности.

— Ну, хватит излияний чувств, — сказал Остап, укладываясь спать на вытащенное из машины сидение.

Его примеру последовали и Балаганов с Козлевичем и все трое уснули под звездами.

— В путь! — сказал на рассвете Остап своим друзьям. — Надо как можно раньше прибыть в Мариуполь, чтобы у нас был впереди день для устройства.

Балаганов с ведром сбегал к озеру, чтобы залить радиатор свежей водой и помочь Козлевичу обтереть машину от дорожной пыли.

Адам Казимирович поднял капот автомобиля и, посвистывая, проверил уровень масла, подлил бензина в бак, а затем весело доложил:

— Автомобиль готов к скоростному пробегу Сталино — Мариуполь, Остап Ибрагимович.

— Тогда в путь, мои верные друзья и помощники! — скомандовал Остап.

 

Глава XVI. В МАРИУПОЛЕ

«Майбах» с тремя единомышленниками по археологии и антиквариату, а теперь и по поиску заветного подводного клада, мчался к Азовскому морю. Навстречу катились телеги. Укрытые Камышевыми и соломенными матами, они везли в Сталино азовскую рыбу и черешню.

Проехали Еленовку, Волноваху, Сартану и за Жабовкой путешественники увидели дымные трубы и огненные домны заводов.

Въехав в Мариуполь, Козлевич приостановил машину и спросил:

— Куда теперь, Остап Ибрагимович?

— Конечно же, в порт, Адам Казимирович. Но прежде давайте узнаем, где тут квартирная биржа, если есть такая.

Расспросив встречных прохожих, они вскоре выехали в центр города и отыскали бюро по продаже и купле недвижимого. Здесь Остап познакомился с маклером, который, узнав, что хочет приобрести такой видный гражданин, сразу же начал предлагать разные адреса продающихся домов.

Центр, слободки у рыбачьей гавани и улицы прилегающие к верхней части города, Бендер решительно отверг, сказав:

— Только порт, заграничный порт, как вы говорите, уважаемый коммивояжер.

И когда маклер, порывшись в своих записях, назвал и обрисовал дома и квартиры в районе порта, Бендер тут же пригласил его в машину и они поехали по адресам, не теряя времени.

К вечеру тройка предпринимателей облюбовала небольшой кирпичный домик под черепицей, отгороженный от улицы и от соседних домов высоким забором. Находился он у самого порта и имел просторный двор с сараем более капитальным, чем сам дом.

— Это нам очень подходит, — заявил Козлевич, — есть где надежно автомобиль ставить.

— Домик, конечно, не сравнить с домом отца Никодима, — тряхнул кудрями Балаганов, — но жить можно.

Хозяевами этого дома были греки Валерос. Хозяина звали Манолисом, а его жену Орсолой. Греки продавали свое жилье срочно, в связи с выселением их в Грецию, подданными которой они были. Торговались недолго. Маклер получил свои комиссионные, Валерос Манолис плату за дом с сараем и уже к вечеру глава компаньонов держал в руках купчую на право владения этим домом.

До отправки хозяев на родину надо было ждать три дня, а то и больше. Пароход должен был прийти за выселяемыми из страны Советов через несколько дней. Но когда, точно никто не знал, даже греческий представитель от консульства. И Остап согласился какое-то время пожить совместно с семьей Валерос, которая пришлась ему и его друзьям по душе.

Вечером они с выселяемыми на родину пили чай с черешней, ели вкусные розанцы — хрустки, которые искусно жарила в масле Орсола, макали их в вазочки с айвовым вареньем и вели задушевные беседы.

Детище Козлевича — «майбах» стоял в просторном сарае-гараже и Адам Казимирович отдыхал вместе со всеми. Сидели у открытых окон с видом на море и порт, откуда доносились гудки пароходов и перезвон грузовых кранов.

А днем Бендер и Балаганов носились по городу. Знакомились с базаром, с магазином под вывеской: «Торгсин» и узнавали все о водолазных делах в морском порту.

Адам Казимирович в их отсутствие шел в гараж, осматривал машину, обтирал ее в очередной раз от пыли и с удовлетворенной душой выходил во двор. Здесь он зачастую играл с детьми Валерос Тасией и Павлакисом, у которых была небольшая юркая и веселая собачонка по имени Звонок.

За время ожидания отправки греков на родину, компаньоны выгодно продали им часть своего антиквариата. И не только семье Валерос, но и другим, тоже отплывающим в Грецию.

И вот настал день, когда пришел пароход за выселяемыми греками, жившими в Мариуполе. Пароход с названием «Катарини» привез стране, строящей социализм, сельскохозяйственные машины, маслины и горы ящиков с апельсинами и лимонами. А обратным рейсом он должен был забрать выселяемых из страны Советов своих соотечественников.

Единомышленники пошли провожать отбывающих на родину, желая заодно познакомиться, как это будет все происходить.

И греков и компаньонов волновал таможенный досмотр, при проходе через который у отплывающих могли конфисковать то, что было не дозволено к вывозу за границу.

Но все проходило благополучно.

Тасия держала на руках собачонку и очередь пассажиров на пароход медленно продвигалась через турникет и заслон с представителями таможни, пограничников и консульства. И семья Валерос уже проходила этот заслон, когда неожиданно для всех разыгралась трагедия.

С парохода через рупор было объявлено вначале по-гречески, а затем и по-русски, что собаки и другие животные на пароход не допускаются ни под каким видом. Причину этого ни советская сторона, ни капитан греческого парохода не объясняли. Нельзя и все. И семье Валерос категорически было приказано оставить собачонку на берегу и идти на посадку. Боже, что тут поднялось! Казалось, что весь порт и акватория его всколыхнулись от рыдающих криков детей Тасии и Павлокиса.

Несмотря на все уговоры Манолиса, Орсолы, пассажиров и провожающих, таможенное начальство, представитель консульства и капитан «Катарини» были неумолимы.

Звонок юркнул между ног пропускников и пассажиров и скачками понесся к трапу парохода, по которому уже поднимались его хозяева. Но вахтенные моряки у трапа под строгим наблюдением капитана отогнали собачку в сторону и она заметалась по пирсу вдоль борта парохода, жалобно скуля и повизгивая. И в ее голосе, казалось, слышалось человеческое прощальное рыдание.

Моряки у трапа сочувствовали плачущим детям, стоящим на борту парохода и жалобным завываниям Звонка, но ничего сделать не могли, видя грозные взгляды своего капитана, смотрящего с командного мостика.

Компаньоны стояли среди провожающих за деревянными отгородками и сочувствующе смотрели на трагедию, разыгравшуюся между маленькой беспомощной собачкой и отплывающими ее хозяевами. Смотрели и ничем помочь не могли.

И тут Козлевич не выдержал. Он попросил таможенников разрешить ему пройти на причал, чтобы поймать собачонку и унести — ее домой. К удовлетворению всех присутствующих ему было это разрешено.

Адам Казимирович бросился по причалу к пароходу за Звонком. Но несмотря на все ласковые призывы сердобольного Адама и попытки, поймать собачонку ему никак не удавалось.

Звонок отбегал вдоль пирса так далеко, что угнаться за ним Козлевичу было не под силу, а затем проносился мимо расставленных рук автомеханика и вновь пытался проскочить по трапу на пароход.

Поняв всю несостоятельность осуществить свои намерения, Адам Казимирович изрядно вспотев, как отчаянный футболист на поле за мячом, был вынужден вернуться за перегородку к своим друзьям.

Настал трогательный миг отплытия «Катарини». Над портом разнесся протяжный гудок парохода и все провожающие и отплывающие замахали руками и платками.

Звонок еще раз попытался проскочить между вахтенными на трап, но тот уже оторвался от пирса и он, ударившись о край трапа, жалобно взвизгнул и упал на причал. А трап пошел вверх все выше и выше.

Послышались команды греческих моряков, поползли канаты на лебедки парохода и за кормой его забурлила вода от винтов. Железная плавучая громада начала медленно отходить от стенки причала.

Звонок прыгал, тоскливо завывал, бежал вдоль отдаляющегося борта парохода с его хозяевами.

Сцены прощания отплывающих и провожающих были трагическими. Но еще более трагическим было поведение Звонка. И когда пароход отошел уже на приличное расстояние от пристани, многие люди вскрикнули, увидев как Звонок бросился с пирса в море и изо всех сил работая лапками, поплыл за удаляющимся пароходом.

Возгласы сочувствия были настолько слышимыми, что таможенники начали убирать турникет, и когда открылся проход, то все люди бросились по пирсу, продолжая махать руками удаляющемуся пароходу. А за ним все менее отчетливей и отчетливей виделась среди волн головка выбивающейся из сил собачонки по имени Звонок.

— Какая преданная собачка, — покачал головой Бендер, когда единомышленники невесело возвращались домой.

— Сволочи они и пароходные греки, — сплюнул со злостью Балаганов. — Что им стоило пропустить Звонка. Устроили такую драму.

Адам Казимирович молчал. И если бы Остап и Балаганов заглянули бы в его лицо, то увидели, что на глазах их друга застыли слезинки.

— Скверные люди, — ни к кому не обращаясь произнес Козлевич.

Бендеру и Балаганову было ясно, кого их старший друг имел в виду.

После проводов греческой семьи Валерос трое компаньонов уселись за столом на открытой веранде купленного ими дома. На столе у самовара стояли розеточки с айвовым и черешневым вареньем, оставленным уехавшими греками. Пили чай и Остап говорил:

— Вы заметили, камрады, что отплывающие в заграницу были не только греки. Среди них были и турки, и персы, и другие национальности.

— А один был такой черный, негр, наверное, — вставил Балаганов, обсасывая ложечку с вареньем.

— Я часто любил говорить, что я сын турецко-подданного. Но на это у меня нет никаких прав. И если бы я мог это доказать, то сказал бы: «адье» стране строящей социализм, — усмехнулся великий предприниматель, — Но провожая Валеросов, мы получили ясное представление, как происходит таможенный досмотр, проверка и оформление документов и прочее. Нам это может пригодиться, камрады, когда мы, имея капитал, помашем ручками стране Советов. Так как, дорогие мои единомышленники, вы как и я не интересуетесь проблемами социализма. Не желаете переделываться в послушных идеальных человеков, для которых общественные интересы значительно важнее, чем личные. А это, по-моему мнению, является ни чем иным, как утопией. Вот, например, вы, дорогой Адам…

Козлевич пил чай присовокупляя к каждому своему глотку ложечку то одного, то другого варенья и никак не мог избавиться от гнетущего настроения после гибели Звонка.

Остап взглянул понимающе на него и продолжил:

— Вы, Адам, смогли бы вот сейчас взять и отдать бесплатно свой «майбах», скажем, какому-нибудь там дому пионеров? Руководствуясь интересами общества, а не личными?

— С какой стати! — возмутился Козлевич. — Причем здесь дом каких-то пионеров? — чуть было не взволновался автомеханик от такого предположения, немного отвлекаясь от трагедии с собачкой.

— Или, скажем, разрешили бы пользоваться вашим автомобилем какому-нибудь ударному коллективу? — не унимался Бендер.

— Да с какой стати, братцы? — даже привстал Адам Казимирович. — Остап Ибрагимович, что за вопросы такие каверзные? Я и так расстроен происшествием в порту, а тут и вы еще, — сел и с явным беспокойством отхлебнул чая он.

— А вы, Шура?

— Я, командор? — тряхнул рыжими кудрями бывший эксперт ДОЛАРХа, — Ни за что! — звякнул он ложечкой в подтверждение своих слов.

— Вот видите, как все просто? А в стране, в которой поселила нас судьба, все наоборот. Все должно быть общим, коллективным.

— И даже миллионеры, как я понимаю, командор, — подтвердил Балаганов.

— И миллионеры, Шура. Но их в социалистическом обществе нет и не может по правилам существующей системы быть. Они растворились в тех же коллективах. Они тайные. Пример вам — Корейко Александр ибн Иванович, — засмеялся великий комбинатор. — И как этого командиры строящегося социализма не могут понять, что даже ребенок уже тянется за своей соской или игрушкой с криком: «Мое!». А они взрослых дядей и тетей хотят загнать в общее стойло и выделять каждому по заслугам паек…

Рассуждения Остапа Бендера было прервано громким стуком в калитку ворот.

— Ну-ка, Шура, сходите и узнайте, кто это к нам добивается, — распорядился Остап.

Балаганов метнулся к воротам и Бендер хотел было продолжить рассуждение о своем несогласии с социалистической системой молчащему Адаму Казимировичу, как вдруг прозвучал радостный возглас Балаганова:

— Адам Казимирович! Командор! Посмотрите, кто вернулся!

Бендер и Козлевич сбежали с веранды к воротам и, пораженные радостью, остановились.

Перед ними стоял человек в морской безрукавной тельняшке и в выцветшей мичманке на голове. На его руках с синими наколками бывалого моряка лежал, подобрав под себя лапки, Звонок.

— Боже мой! Боже мой! — запричитал Козлевич, нежно беря из рук моряка почти безжизненную собачку, — Каким же образом? Каким образом? — разволнованный необыкновенной встречей, повторял Адам Казимирович, — держа на руках вздрагивающего песика.

— Шел на баркасе, — начал рассказывать моряк. — Смотрю, поплавок. То появится, то исчезнет. Подошел ближе, а это она, — указал он на Звонка. — Тонула уже, ну я ее за ошейник и к себе. Предложил рыбки, не захотела. А другого у меня ничего не было. Воды нахлебалась, как видно, изрядно. Текло из нее, как из хорошего утопленника. А когда рассмотрел ошейник, а там: «Звонок — Валерос».

— Ну, любезнейший, проходите к нам в гости. Вы у нас самый дорогой человек теперь, — взял за руку Остап моряка с одной стороны, а Балаганов с другой. — Идем, идем, мичман, — приглашал Бендер. — Выпить хотите?

— Не откажусь, — довольным голосом ответил неожиданный спаситель Звонка.

— Адам Казимирович возился уже с собачкой, подставляя Звонку еду, но песик, находясь в шоке от пережитого, слезливыми глазами, полными тоски, смотрел на него и от еды отворачивался. Свернувшись калачиком, он лежал в углу на своем привычном тюфячке и, убитый горем, не проявлял никакой активности жизни.

— Переживает трагедию, — сказал Козлевич, поглаживая собачку по головке.

— Ничего, придет в себя, с собаками такое бывает, — сказал моряк. И что, правда, бросился в море за хозяевами? — спросил он.

Об отъезде хозяев и о подвиге Звонка ему уже рассказали Остап и Балаганов.

— Представьте себе, такая преданность, такая преданность, — выставил на стол бутылку водки Остап. И скомандовал: — Шура, тащите закуску сюда. — Затем сказал — Ну, будем знакомиться. Я — Остап, он Шура, а нашего старшего зовут Адамом.

— Очень приятно, друзья. А меня величайте Федором, а если по отчеству, то Николаевичем, а по фамилии я Прихода. Я служу смотрителем маяка, а в свободное время промышляю рыбкой.

— Очень славно, Федор, рад знакомству, прошу, — наполнил щедро стакан Остап и налил понемногу себе и своим компаньонам.

Бендер не любил алкоголь и строго контролировал своих нижних чинов, но когда было надо, то великий предприниматель позволял себе и своим единомышленникам выпить столько, сколько требовали обстоятельства. И такие обстоятельства сейчас как раз и сложились. И виной этому было не только спасение славного Звонка, а знакомство со смотрителем местного маяка, а значит, и очень опытного моряка, знающего, очевидно, немало нужного для осуществления затеи Бендера.

Когда выпили по случаю спасения Звонка и знакомства, Остап спросил Федора:

— А каким это образом вы узнали, что собачка именно из нашего двора? Ведь на ошейнике адрес не указан?

— Да кто же не знает грека Валероса? Классный жил здесь грек, — обвел он взглядом веранду и двор. — Такую хорошую распивочную держал в порту, всегда и в долг мог дать выпить. А если надо, то и деньгами ссудить мог. А жена его Орсола отличную закуску готовила. А для детворы изготовляла удивительные восточные сладости. И халву, и микадки и даже мороженное, если зимой успевали запастись льдом. А мы им в этом и помогали набить ледник морским льдом в стужу. Эх, хороших людей выселяют, я вам скажу откровенно. Торговые, мастеровые, предприимчивые ведь они, не чета некоторым. Да… Ну, значит, как прочел на ошейнике, то сразу понял, куда надо нести вашего Звонка.

— Ну, это просто здорово, очень удачно, дорогой Федор Николаевич, — улыбнулся новому знакомому Остап.

— Как в кино, — вставил Балаганов. — Ведь если по справедливости, Адам Казимирович, и вы, друзья, такая трагедия! Звонок бросился в море, поплыл за пароходом, мы его уже похоронили, как утопшего и тут на тебе.

— Ну, дорогой, Федор Николаевич… Остап Ибрагимович, наливайте нашему другу, спасителю Звонка. И не только, за это следует и вознаграждение, — порылся в своем бумажнике Козлевич.

— Э-э, нет, такое у нас не принято. Выпить можно, друзьями быть можно, деньги позычать, если надо, можно, а чтобы за спасение живого существа… не надо, уважаемые, Адам Казимирович, не надо, прошу вас…

— Ну на этом и спасибо тогда, брат наш моряк, — согласился Козлевич и пошел снова в угол посмотреть на Звонка.

— А вы, как я понимаю, купили этот дом у греков? — спросил Прихода.

— Да, поселились здесь… — неопределенно ответил Остап.

— Работаете где, служите? Или дело свое открывать будете? — поинтересовался моряк, закусывая.

— Нет, не к такому делу мы, товарищ. Посланы сюда комитетом, чтобы поднять затонувшие предметы древности для музея.

— А-а, это интересно…

— Вот, читайте удостоверение, какое мы имеем, — протянул Остап документ собственного изготовления, — Если у вас есть желание вступить в наше общество по древностям — пожалуйста. Такое удостоверение можете получить и вы, Федор Николаевич.

— Да нет, ни к чему мне это. У меня служба. Время только для ловли рыбы. Но если что надо, то могу помочь с большим желанием. И очень даже. Что нужно? — задал деловой вопрос моряк.

— Что нужно? — испытующе посмотрел на него Бендер. — Баркас хороший, ну и помощник. А помощником, как я вижу, и вы можете быть, ведь так?

— А чего нет, конечно. С хорошими людьми и поработать интересно.

— И заработать не помешает. Государство вам заплатит.

— Это уж как водится, благодарю, Остап Ибрагимович, — кивнул Прихода. — А место известно, где искать эти самые музейные дела?

— Примерно. Надо отыскать людей, которые видели, как беляки бежали отсюда и как один баркас перевернулся и затонул.

— Это дело. Кажется, есть такие люди. И не только свидетели, но и участники такого.

— Это было бы просто классно, Федор Николаевич. Окажете большую помощь комитету…

Проводив спасителя Звонка до ворот и тепло распрощавшись с ним, компаньоны вернулись к себе и Остап, прогуливаясь по веранде, говорил:

— Нам нужны знакомства, знакомства и еще раз знакомства, камрады. Поиск подводного клада потребует много данных, не говоря уже о времени, которое может поглотить поиск его. Поэтому я правильно сделал, что начал первое наше знакомство с мариупольцем, сказав ему, что мы люди государственные, из комитета и подтвердил это нашими удостоверениями. Так будем поступать и дальше, если надо. Хорошо было бы, если бы нам удалось примкнуть к какой-нибудь морской или водной организации… — задумался великий предприниматель.

На следующий день, оставив Козлевича ухаживать за Звонком, Остап с Балагановым отправились заводить знакомства. Но когда вышли на улицу, то разошлись в разные стороны, чтобы завести больше знакомств и предпочтительно с моряками или людьми, имеющими какое-то отношение к морю.

Шкварчащий ряд шашлыков на вертелах извергал ароматный угар на много метров вокруг. Две сальные руки продавца с ловкостью фокусника быстро проворачивали вертела с подрумяненными кусочками мяса. А затем опускали партию чебуреков в чан с кипящим маслом. Там они пузырились и румянились. За его действиями никто так не следил, как горящие глаза кудлатой собачонки. Она то отбежит после окрика хозяина, то приблизится, облизывая свою пастенку красным языком.

Рядом с летней шашлычной на ящике из-под пивных бутылок сидел человек. Ему было лет под шестьдесят. Одет он был в потрепанную морскую тельняшку и брюки «клеш». Помятая мичманка подозрительной чистоты дополняла ею непривлекательный вид. Он перебирал в руках пробки от пивных бутылок, как монах четки, глотал слюну и жмурил глаза. А красный картошкой нос описывал замысловатые петли, стремясь побольше вдохнуть ароматного запаха из шашлычной. Из-под навеса доносился стук ножей, вилок, посуды и гул разговаривающих курортников.

— Ах, как я пал, как я пал, — завздыхал тяжело человек в тельняшке, закрывая глаза в горестной гримасе. Но вот на него надвинулась тень подошедшей фигуры и зазвучал жизнерадостный голос:

— Порази меня гром, если я вижу не любителя чебуречно-шашлычных изделий и знатока южных вин! Морской волк, не так ли?! Угадал?!

Человек в тельняшке и мичманке воззрился на подошедшего и тоскливо сиплым голосом ответил:

— Был когда-то и тем и другим, а теперь…

— Чем промышляешь, синеазовский краб?

— Промышлял, а сейчас так, чем придется… пемза, креветки, рыба иногда…

— Ладно, я вас заслушаю, — переходя на «вы» сказал ему Остап, — когда выделю на это время из своего уплотненного служебного дня. А сейчас, свистать всех наверх! Курс на шашлычную Садыка — представителя мариупольских частников. Угощаю я!

Человек в мичманке обрадованно вскочил и с угодливым выражением лица, обращенным к неожиданному благодетелю, заспешил за Бендером.

Прочтя надпись: «Шашлики и чабурэки со свыныны», Остап отметил:

— Лаконичное меню, — и взглянув на приглашенного, спросил — Вы не мусульманин, не потомок правоверных? «Со свыныны» вас не остановит?

— Нет, нет, что вы! Я ем абсолютно все! — заторопилась тельняшка, усаживаясь за дощатый стол.

— Я так и думал, — смахнув носовым платком со стула пыль, уселся напротив «синеазовского краба» Остап. Одернув тенниску цвета спелого абрикоса, он сказал — Ну-с, пока подойдет… ага, мы уже удостоены внимания шашлычно-чебуречного персонала! — взглянул он на женщину в переднике не первой свежести и в таком же чепце.

— По шашлику, по чабурэку со свыныны, — скосил он на висящую табличку глаза. — И бутылку портвейна красного. Вы не возражаете, надеюсь? — обратился он учтиво к соседу.

— Нет, нет, что вы! — глотнул слюну после выстрела своих слов приглашенный.

— Все? — дернулся в воздухе чепец.

— Быстроту обслуживания, и тогда все, — улыбнулся ей обворожительно Остап.

— Ну-с, — обратился к тельняшке Бендер, когда заказ был сделан. — Теперь можно и познакомиться. В моем паспорте написано: Остап Ибрагимович Бендер. Теперь вам ясно, черноморская акула, с кем имеете дело? — представился Остап, разливая в стаканы вино.

— Простите, вы так умно говорите, что я просто… — смутился угощающийся, беря дрожащей рукой стакан.

— Прощаю, — снисходительно кивнул ему Остап. — Выпьем и кратенько о себе, любезнейший, — чокнулся с ним он.

После выпитого вина, жмуря от удовольствия глаза и сочно чавкая кусочками шашлыка, гость представился:

— Исидор Кутейников я. Когда-то меня знали все и уважали… Был я директором метизного завода. Но трудно было угнаться за планом и товарищ Разворотов бросил меня на прорыв заведующим тарной базой. Но и здесь я проработал недолго. Нужен был заведующий похоронным бюро и товарищ Разворотов переводит меня туда. Но там план систематически не выполнялся и, слава Всевышнему, товарищ Разворотов бросает меня на прорыв возглавить местпромовское предприятие по выпуску грампластинок…

После очередной порции вина, Кутейников, предался воспоминаниям:

— Когда я вступал на эту должность, я произнес одну из лучших своих речей перед коллективами. Как сейчас помню слова: «Товарищи! Я переброшен к вам, чтобы наладить, улучшить и перевыполнить план предприятия. Вы как один возьметесь за выполнение взятых обязательств!» Грампластинка — это не просто музыка, товарищи, а техническая деталь музыки. И давайте ее сделаем еще более усовершенствованной и массовой! — разошелся захмелевший Исидор, что даже привстал, говоря эти слова будто перед коллективом, как когда-то. — Эх, было времечко, дорогой мой Остап Ибрагимович, — горько завздыхал Кутейников.

Бендер молчал, сочувственно глядя на профессионала-неудачника многих руководящих должностей, ожидая продолжения. И тот не задержался с ним.

— После грамофонных дел меня бросили директором магазина. Работал директором базара, начальником снабжения… А потом срок, — замялся Кутейников, — за хищение социалистической собственности…

— Не помог и товарищ Разворотов?

— Он умер от инфаркта, когда и его судить хотели. Когда освободился, нигде не принимают, как известно… Я и запил… уже никак не встану на ноги, — печально закончил свой рассказ Кутейников.

— Ваша жизнь достойна описания, если к ней еще добавить, что вы были, конечно, многоженцем и злостным алиментщиком, — серьезно подытожил Бендер.

— Откуда вы это знаете? — немного протрезвев, воскликнул Исидор.

— Я бы перестал уважать себя, если бы учел только вашу общественную деятельность, Исидор. Что же вы делаете сейчас?

— Так, креветки продаю курортникам, пемзу, — уныло икнул тот.

— Обмельчали, ох, как обмельчали, бывший руководитель многих коллективов Исидор Кутейников, — вздохнул сочувствующе Остап, — Быть таким молодцом-универсалом и так опуститься, ай-ай, как нехорошо. Но, надеюсь, после отсидки, вы, товарищ боцман, теперь свято чтите законы общества?

— Ах, товарищ Бендер, я всегда был честным человеком, — потупив взор, зашелестел словами Кутейников.

— Ну, положим. Хорошо, я зачисляю вас в свой штат. А теперь перейдем к делу… — потянулся через стол к Исидору Бендер.

В то время, как Остап Бендер знакомился с Исидором Кутейниковым и угощал его вином и шашлыками, Шура Балаганов остановился на Первой слободке города и с удивлением смотрел на прямоугольный домик из красного кирпича посередине улицы. К нему тянулась очередь людей с ведрами и бидонами. Он подошел ближе, все более удивляясь, видя как житель, дождавшись своей очереди и, сунув в деревянный лоток отполированный монетами до блеска свои деньги, подставлял ведро под конец трубы, торчащей из стены.

За окном домика сидела строгая женщина. Получив деньги, она открывала кран и когда ведро наполнялось, закрывала его. А за время пока вода набегала в подставленные ведра, хозяйка воды подсчитывала и сортировала полукопейки, копейки, пятачки, закатывая их в тугие колбаски.

Воду в ведрах несли в руках и на коромыслах не только взрослые, но и дети. Несли чайники, бидончики, старательно идя, откинув свободную руку для равновесия, и осторожно ступая, чтобы не расхлюпать драгоценный груз.

В Мариуполе с водоснабжением было не совсем благополучно. Но в доме, который компаньоны купили, греки — бывшие хозяева, заплатив, наверное, немалые деньги, провели водопровод. Поэтому новые хозяева не ощутили на себе эту проблему. И вот сейчас Шура, пораженный увиденным, стоял у водоразборного домика из красного кирпича и наблюдал, как женщина через лоток в окошке принимала медные полукопейки, копейки, пятачки и открывала кран, чтобы наполнить водой ведра подошедшей по очереди жительницы.

— Что смотришь, рыженький? Никак в диковинку тебе это? — засмеялась она, беря ведра коромыслом на плечо.

— Да так… — пожал плечами Балаганов. — Конечно, явление необычное, гражданка, — пошел он с ней рядом, отыскивая нужный ему номер дома по указанию своего начальника.

— В других местах города есть и водопровод и колодцы, а у нас вот так, рыженький…

— А что же и вы не проведете себе водопровод?

— О, это такая проблема, товарищ. Из-за этого даже семьи разводятся, — усмехнулась женщина. — У моих соседей уже до развода доходит… Теща и жена требуют провести водопровод в дом, значит, а их зять и муж никак не может добиться этого. Да ведь и денег это стоит немалых… Но молодой хозяин трубу уже достал…

Они шли по Первой слободке города, которая тянулась до самой рыбачьей гавани, находящейся в устье Кальмиуса.

— Ну, я пришла, товарищ, — переставила коромысло с ведрами снова с одного плеча на другое. — Живем здесь. А тут и соседи, о которых я говорила… — указала она на дом рядом с ее двором.

— Спасибо, до свидания, гражданка… — проговорил ей вслед Балаганов и тут увидел на воротах соседнего дома, на который указала водоносица тот номер, который ему и был нужен.

Расходясь в разные стороны, Балаганову было поручено Остапом посетить дом на Первой слободке под номером 13-а, разведать что там и какая там обстановка. А адрес этот Бендер узнал еще тогда, когда встретились с тремя молодыми искателями клада гетмана Полуботка, заставив покопать своих компаньонов тоже заветный курган, но как известно, безуспешно.

— У отца Ивакина, морского лоцмана в прошлом, есть карта с пометками всех затонувших судов. И крупных и мелких. От Кривой косы и до Бердянска, а может и до самой Керчи, наверное, — рассказывал Остапу Белобров. — Вот там есть, наверное, клады, — вздыхал он. — И древних, и белых, и красных… — засмеялся Белобров.

— А как найти этого Ивакина? — спросил тут же Бендер.

— А сын его Роман со мной работает, поэтому я и знаю, товарищ. Хотите адрес?

Бендер не только хотел, но готов был уже и выпросить его, но высокий искатель в очках назвал великодушно адрес сам. И вот сейчас Балаганов стоял у дома сына бывалого морского лоцмана и решал, под каким предлогом ему войти в дом.

В полном незнании, что говорить, Шура Балаганов вошел во двор и открыл дверь в дом. Сделал три машинальных шага и очутился посреди комнаты.

— Простите, хозяева, — сказал он негромким голосом, — могу я видеть товарища Ивакина?

Никто не отвечал. Балаганов понял, что в комнате никого нет, как и в самой, очевидно, квартире.

Осмотрев комнату с диваном, стульями, этажеркой с книгами и столом, вокруг которого лежала полукругом металлическая труба, он хотел было уже выйти, но в комнату со двора вкатилась невысокая кругленькая женщина и удивленно уставилась на пришельца.

— Как же вы прошли, что я не видела вас из летней кухни? — спросила она. — Кто вы? Что вам нужно?

— Да вот… — замялся Балаганов, глядя на трубу. — Хочу узнать, где хозяин такую трубу достал?

— Водопровода захотели? Доставал, достал, а теперь снова ждать надо. И через месяц не обещают. У меня такой зять, — всплеснула руками женщина. — Другие мужья, как мужья, а у моей Клавки слюнтяй и только…

В городе строили заводы. Перевыполняли план по улову рыбы. Открывали просветительные клубы. В порту все больше и больше швартовалось пароходов со всех стран, загружаясь углем и металлом. Вступила в строй городская телефонная станция и радиоузел. А эта кругленькая женщина поносила и поносила своего зятя на чем свет стоит.

 

Глава XVII. ПЛАН ВЗНОСОВ ПЕРЕВЫПОЛНЕН. СУДЬБА САМОУСТРОЕННОГО ВАХТЕРА-ЗАВХОЗА ВОРОШЕЙКИНА

В комнате, обвешанной плакатами, призывающими вступать в общество спасения на водах — ОСВОД, прохаживался человек в одежде демобилизованного красного командира. Ордена на груди не было, как и других знаков отличия. Шарик живота над военным ремнем говорил, что он уже давно носит бремя мирной жизни. Он был чем-то доволен, потирал руки и мурлыкал песню:

Повторив эти слова несколько раз и похаживая по комнате, он еще пропел:

Было человеку за пятьдесят и звали его Влас Нилович с фамилией, соответствующей его занимаемой должности председателя городского ОСВОДа. Председатель закрутил ручку телефона и начальствующе назвался в трубку:

— Пристройкин. Угухина мне. Угухин? Вы всех охватили членскими взносами? А в морском районе? Да? Хорошо, прекрасно. А в городском? Ну, знаешь… Чтобы досрочно все собрали, смотрите мне! — напевая военный марш, он медленно опустил трубку на аппарат.

Влас Нилович Пристройкин служил одно время в пожарном депо города. Затем перешел редактором газеты «Дым и пепел» этого же противопожарного ведомства. Но продержался там недолго. Уволили. Он и сам заявил, что газетная работа — это не его стихия. Вскоре он всплыл на должности директора фруктово-овощной фабрики. Но и оттуда был уволен за бездеятельность.

Некоторое время Пристойкин ходил в запасе райкомовской номенклатуры. Ходил таинственный и гордый. Знакомым он говорил, что ему предлагают высокие должности, но покачивал при этом загадочно головой.

— Нет, нет, заместителем я не пойду. Пусть предложат работу по моему опыту руководителя. Подожду.

И дождался. Назначили его директором банно-прачечного комбината. Конечно, должность была не очень ответственная, но спокойная. Сиди себе в кабинете с белоснежными шторами и давай команды подчиненным. А когда звонил телефон, Влас Нилович неспеша брал трубку и говорил:

— Пристройкин. Нет, нет, по вопросу ремонта обращайтесь, пожалуйста, к моему заместителю…

А когда ему звонил начальник комунхоза или секретарь райкома, он вскакивал и клятвенно заверял:

— Да, да, все будет сделано, Иван Иванович! — Или — Сидор Петрович! Все будет сделано, как вам надо!

Заверял и ничего не делал, вернее, пытался делать, но у него ничего, как всегда, не получалось.

Так и шли его служебные дни, давая ему директорские блага. Но не удержался и на этом маловажном и тихом месте. Сняли.

Снова побыл в райкомовском запасе пока не встретил одного своего знакомого из Одессы. Тот возглавлял ОСВОД. И вскоре Влас Нилович уселся в кресло Мариупольского отделения ОСВОДа — Общества спасения на водах.

Пристройкин подошел к стеклянному шкафу, где на пустых полках сиротливо возвышался единственный керамический кувшин, на котором светилась металлическая пластинка с выгравированной надписью: «За перевыполнение плана по сбору членских взносов». Он с умилением некоторое время смотрел на кубок и вновь подошел к столу с телефоном:

— Пристройкин. Клавдии? Приказ читал? — спросил он в трубку начальника кадров.

Тот ответил — А то как же, Влас Нилович, вот думаю…

— У нас сколько единиц в штате? — почесал затылок председатель.

— А сколько же им быть, Влас Нилович. Сорок три и один вахтер, он же и завхоз. Так какую единицу будем сокращать?

— Вахтера, — не задумываясь ответил Клавдий.

— А кто на этой должности?

— Ворошейкин.

— А он чей?

— А не чей, сам поступил.

— Г-мм, странно, как это?

— Вы и я в отпуске были, когда он поступал.

— Безобразие! Недосмотр, хмм, печатайте приказ о его сокращении, подпишу.

Трубка легла на рычаги и тут же из аппарата разнесся по кабинету мелодичный звонок.

— Пристройкин. Что? И когда? Неизвестно… Адмирал?! — бросил трубку и некоторое время смотрел на телефон. Затем открыл дверь в приемную и скомандовал:

— Света, всех ко мне на совещание!

Когда все собрались Пристройкин встал за свой стол, как на трибуне и объявил:

— К нам едет комиссия с адмиралом, товарищи.

Настороженный гул присутствующих сотрудников он погасил:

— Без паники, без паники. Первое, необходимо срочно увеличить досрочный сбор членских взносов. Для этого каждый из нас покупает по двадцать, тридцать и больше марок. Я, например, куплю все пятьдесят. Записывайтесь, делайте взносы сбора членства, товарищи. Угухин, давай.

Сотрудники выражали явное неудовольствие таким предложением. Но покорно начали ставить свои подписи в бегунке, который тут же расторопный Угухин пустил по рядам.

— Плохо у нас обстоят дела с массовостью, товарищи. Мало проводим соревнований по спасению утопающих.

— И все еще не организовали морской клуб, — вставил Ворошейкин. Он сидел в крайнем ряду у двери и вытирал платком внутренний клеенчатый ободок видавшей виды мичманки.

— Помолчите, товарищ вахтер-завхоз, — строго взглянул на него Пристройкин. — По сокращению штата вы увольняетесь.

— Как?! Я?! За что?! Товарищи… — сошел на плаксивый тон Ворошейкин. — Инвентарь для клуба приобрел кто? Я. Место под него нашел кто? Я. И меня увольнять?! Ни за что!

— А кого же, если надо, товарищ вахтер-завхоз? — ехидно спросила его секретарь-машинистка по фамилии Мишина.

— Меня тоже нельзя, я агитпунктом заведую. Кто научит наших членов, как вести себя на воде? — вперил свой очкастый взгляд на бедного вахтера Чаусов.

— Спокойно, товарищи, спокойно. Наш вахтер сам понимает, что без него мы можем обойтись, ведь так, товарищ Ворошейкин? — с улыбкой, не обещающей милости, посмотрел на того председатель. — И нам сейчас не до обсуждения этого вопроса. Я еще раз подчеркиваю важность звонка из центра, что комиссия…

— Увольняйте, сокращайте кого хотите, а я не уволюсь! — категорическим тоном заявил Ворошейкин и от сильного возбуждения встал, сел, одел свою мичманку и снова снял ее. — Не уволюсь и все!

— Как это не уволитесь, товарищ Ворошейкин, когда сокращение штатов? — вышел из-за стола и с угрожающим видом подошел к нему Пристройкин.

— Да, как это не уволитесь, когда уже готов приказ, — подошел к жертве и кадровик. — Подписывайте, Влас Нилович, — протянул он листок бумаги председателю.

— В то время, как к нам едет комиссия, а вы тут, товарищ Ворошейкин, выступаете «не уволюсь»! — взял бумагу Пристройкин и тут же подписал ее.

Вздох облегчения вырвался из уст присутствующих. Втайне каждый боялся, что сия чаша может не миновать и его. А устроиться на работу в курортном городе было совсем непросто, да еще на работу «ничего не делания».

— Ах, так? Да я самому адмиралу жаловаться буду! — вскочил уже бывший вахтер-завхоз. — И вы еще пожалеете, товарищ Пристройкин, что так поступили со мной. И вы, товарищи, — обвел он угрожающим взглядом коллектив, в котором он еще несколько минут тому назад работал, вернее, числился, как и все здесь присутствующие.

— Угрожать?! — вскричал Пристройкин. — Мне?

— Ишь, какой, с ним по-хорошему… — вставила Мишина.

— Приняли без рекомендации, — пробасил кадровик.

— Работу по сбору членских взносов не облегчает, и еще… еще выступает тут, — добавил Угухин, заикаясь.

— Ким Флерович, ну что вы упираетесь, ведь вы же не из моряков, — тонким голосом вставила Болотова — инструктор по делу одной ей известному.

— А вы? Вы морячка, морячка?! — заметал на нее обжигающий взгляд Ворошейкин.

— Вот человек упрямый, непонятливый какой-то, — надула пухлые губки Мишина, поправив юбку так, что колени ее ног еще больше открылись. Она сидела впереди всех и смотрела на председателя глазами своего человека, а, может быть, и более близкого.

— Все, точка. С этим вопросом покончено. О подготовке к комиссии… — начал было Пристройкин.

— Да, но есть еще одна заковыка, Влас Нилович, — поводил приказом перед собой кадровик. — Это мой промах…

— Что еще за «заковыка», какой промах? — воззрился на него председатель.

— Увольняем Ворошейкина, а в приказе я не указал, кто примет от него все хозяйство, инвентарь по акту?

— Как кто? — помедлил с ответом Влас Нилович. — Назначим кого-нибудь из сотрудников по совместительству…

— Кого? — тут же задал вопрос кадровик.

— Да, кого? — встала жертва сокращения и с торжествующей ехидцей в глазах начал смотреть поочередно на каждого.

Присутствующие начали переглядываться, отводить свои взоры в сторону, заерзали на стульях. Некоторые повтягивали головы в плечи, боясь, что выбор назначения по-совместительству может пасть на него. Отвечать за материальные ценности, да еще по-совместительству со своей должностью «ничего не делания» никому не хотелось. Еще было в памяти свежо происшедшее с предшественником Ворошейкина. После ревизии инвентаря и материалов, числящихся на том, была обнаружена значительная недостача. И только ряд актов на списание недостающего спасли от суда бывшего завхоза. После этого случая долго искали человека, который бы принял на себя хозяйство городского ОСВОДа. Искали отставного моряка, а его все не находили. Никому не хотелось быть материально ответственным да еще на небольшой зарплате. Но наконец такой человек нашелся, хотя и не отставник, а бывший весовщик одного рыбоприемного пункта Мариуполя, уволенный оттуда за обманное взвешивание рыбного улова. Таким человеком и был Ким Ворошейкин, побывший когда-то несколько дней в морском отряде. И принят он был, как уже известно, в период отпусков Пристройкина и кадровика, замещающим председателя товарищем Яловым, поскольку нельзя было упускать кандидата. А чтобы повысить зарплату, добрый заместитель председателя Ялов и оформил Ворошейкина по совместительству и как вахтера, и как завхоза.

— Так кого назначите, Влас Нилович? — после паузы вновь спросил начальник кадров.

Пристройкин молчал, обводя взором присутствующих, под торжествующим взглядом бывшего, но еще не совсем бывшего, так как возникла вдруг проблема передачи его хозяйства по акту кому-то, кого пока еще не назначили.

Все молчали. В кабинете воцарилась тишина такая, что было слышно даже, как билась муха о стекло окна.

— Я думаю, это дело надо поручить… — медленно проговорил председатель.

Все затаили дыхание в ожидании дальнейших слов своего шефа. И тот произнес:

— Самому исполнительному в нашем коллективе…

Снова пауза и глаза всех сотрудников настороженно впились в лицо Пристройкина, моля Бога, чтобы его тот не посчитал «самым исполнительным в коллективе».

— Самому исполнительному в нашем коллективе… — повторил председатель, — Угухину, — наконец выговорил он.

— Мне?! — вскочил названный. — Да как это можно, Влас Нилович, ведь у меня сбор членских взносов, я…

— Вот и хорошо, дорогой Корней Петрович, сбор взносов тоже материальная ответственность, родственная так сказать обязанность, — начал править текст приказа кадровик…

— Вот именно, вы же собираете деньги, товарищ Угухин, так почему же… — вставила Болотова.

Вздохи облегчения прокатились по кабинету.

— Где деньги, там и все остальное, — снова поправила свою укороченную юбку Мишина, лаская взором председателя.

— В свое время я же вам предлагал, когда место было свободным, — пробасил заместитель председателя Ялов.

— Предлагали, но я же отказался и взяли Ворошейкина, — с жаром ответил Угухин. — И сейчас я отказываюсь быть материально ответственным… ревизии… Нет, нет, я не согласен.

— И правильно делаешь, товарищ Угухин, — одобрительно посмотрел на него Ворошейкин. — Они, — кивнул он в сторону Пристройкина, — не знают, что это такое, быть и вахтером и завхозом.

— Помолчите, Ворошейкин, не расхолаживайте тут наших членов, — сердито бросил ему Пристройкин.

— Вас же уволили, так чего же вы еще страхи товарищу Угухину нагоняете? — вставила Болотова. — Я как председатель месткома считаю, что кандидатура товарища Угухина самая подходящая в нашем коллективе.

— А я не согласен, и точка! — решительно выпалил Угухин.

Зазвонил телефон и председатель взял трубку. По мере того, как он слушал и поднимался из-за стола, готовы были последовать его поведению и все присутствующие, следя за его вытягивающимся выражением лица.

«Угол сдаем!

Для одного, желательно холостого, мужчины».

Такое объявление прочли на телеграфном столбе Остап и Исидор, который и привел к нему своего щедрого угощателя.

— Это где, боцман? — взглянул на своего нового знакомого Остап.

— А тут за углом, я же говорил, Лелька снова и сдает, — ухмыльнулся Исидор. — А отец, у нее из капитанов. Море, во, — выставил он впереди себя большой палец, — как знает, где что лежит потопленное.

Единомышленники прошли по улице, свернули за угол и остановились у дома, на который указал «боцман».

— Значит, здесь? Я иду и вступаю в дружеские переговоры. Вы остаетесь на вахте. Да снимите вы эту замызганную покрышку, боцман!

Исидор утвердительно кивнул, поспешно сдернул с головы мичманку и отошел под тень забора.

— Так лучше, — взглянул на него Бендер. Он открыл калитку и пошел навстречу собачьему лаю.

В комнате с большими, как комод, старинными часами, взволнованно запахивая халат над пышным бюстом, волновалась хозяйка.

— А кто здесь живет, в этой соседней? — указал Остап на дверь, когда после приветствия и объяснения цели своего прихода, он осматривал квартиру, в которой ему предстояло снять для жилья «угол».

— Здесь я, а там папа, в маленькой боковушке. Он в прошлом морской капитан, беспокойный иногда. Но вас это не должно смущать. Вы его и не почувствуете в доме…

— Великолепно. Я — ваш квартирант. Это решено. Что же касается платы, то она меня не смущает. Итак, вы квартиросдатчица, я — квартиросъемщик, считаем, что договор уже подписан. Сегодня я и перееду к вам… так как обе высокие стороны пришли к обоюдному согласию. Как ваше драгоценное имя, квартиросдатчик?

— Елена Викторовна, а дома меня зовут просто Леля, — зарделась, потупив взор хозяйка.

— Ну, и прекрасно, товарищ Леля, будем друзьями. Остап Ибрагимович Бендер, — приставил ногу и вытянулся по стойке «смирно» квартирант.

Елена Викторовна хохотнула в знак того, что знакомство состоялось и колыхнула полами своего летнего халата, под которым угадывались округлые формы тела.

Они прошли по коридору мимо двери, за которой старческий голос вдруг скомандовал: «Так держать! Квадрат семь, прямо по створу… На траверзе мыса…»

— Не обращайте внимания, это папа, — обеспокоенно глядя на квартиранта, уж не передумает тот поселиться у них.

— Отчего же, мне даже очень интересно слушать такие морские команды… — улыбнулся ей Бендер.

— Нет, правда? — обрадовалась хозяйка. — Это у него иногда. А так он очень любит рассказывать о своей службе…

— О, тогда я его с удовольствием послушаю, Елена Викторовна. Я тоже служил одно время…

Они вышли во двор, и Леля прикрикнула на лающую собаку. Та, завиляв хвостом, послушно замолчала. Хозяйка проводила квартиросъемщика мимо небольшого цветничка до калитки и вдруг воскликнула:

— Ой, никак Кузин приехал, к нам идет!..

Из автомобиля с брезентовым верхом уже вышел довольно пожилых лет в морской форме адмирала человек, к которому и бросилась как к родному хозяйка.

— Вот папа будет рад, вот обрадуется, Николай Георгиевич, — защебетала Леля, целуя в обе щеки гостя.

— Да вот по служебным делам… Как же не навестить, Лельчик, своего служаку…

— А это наш новый квартирант, Николай Георгиевич, — представила Остапа хозяйка.

— Очень приятно, молодой человек, очень… Адмирал Кузин. — представился моряк.

— Бендер Остап, — представился квартирант, ответив пожатием руки адмиралу.

— Как он там, Лельчик? Полный вперед, Коля… — скомандовал моряк шоферу в машине. Елена Викторовна, бросив умиленный взгляд на Остапа, повела гостя в дом.

А из машины уже вышел молоденький матросик с двумя пакетами, очевидно, для хозяина дома и заспешил за адмиралом.

— Я же говорил, что в этом доме вы найдете все, что вам нужно, Остап Ибрагимович. Моряки тут настоящие, все знают о морской войне… — заговорил удовлетворенно Исидор, когда они остались одни и пошли по знойной улице Мариуполя.

— На вокзал за моим саквояжем я после схожу, боцман, — с чувством полного удовлетворения, что все идет по плану, как надо, проговорил Остап.

На небольшой площади толпился народ. Сонный фотограф с треногой и черной простыней на плече, как древний римлянин с тогой, вяло покрикивал:

— Моментальное фото! Раскраску снимков тоже делаем… Фотографируйтесь на память о городе Мариуполе!

— Идите в общепитовскую пивную, боцман, заказывайте пиво и ждите меня, я в туалет заверну, — распорядился Остап.

Исидор чинно занял очередь за пивом. Впереди уже неподалеку от получения его стоял в очереди толстячек. Он был лысоват, но тоже в видавшей виды тельняшке. Порученец Остапа, увидев его, перешел к нему. Тот расплылся в восторженной улыбке, увидев дружка. Спросил:

— Что тебе брать?

В очереди зашумели, видя не стоящего впереди их.

— Много текста, граждане… Подумаешь проблема, один человек с другом… Две кружки бери, Сан Саныч.

— Ты не один, Исидор? Так может возьмем и бутылку? — пробился уже к окну с пивными кружками, спросил Сан Саныч.

— Отвали моя черешня, понял? Я при деле.

— Ха-ха, при деле!.. Умора. Нет, а Соня дома?

— Брось эту прибаутку, Мурмураки, — скривился Исидор.

— Нет, ты раньше скажи, Соня дома? — похихикивал тот, беря от продавца наполненные кружки.

— Давай лучше место займем в тени…

Они выбрались из очереди и. заняли место за столиком под тентом.

А Мурмураки не унимался, сделав глоток из кружки:

— Нет, ты скажи, Соня дома?

— Слышь, Сан Саныч, прекрати, люди на нас смотрят… Вот идет мой командир, заткнись, ты!..

К дружкам подошел с видом человека, получившего облегчение, Бендер. Увидел компаньона: Кутейникова и, внимательно огладывая выпивоху, сказал:

— Еще один дядька Черномор? Вот город, одни моряки, не иначе. Наверное коком на шхуне плавал, угадал?

— Нет, почему… — не понял тот, но шутиха уже вылетела у него из головы. — Мурмураки Сан Саны ч, — не нашел ничего другого как представиться толстячек.

— Приятно слышать, и не иначе, как что-то греческое, угадал? Представьте его более обстоятельно, боцман, — отпил из предназначенной ему кружки пива Остап.

— Когда-то работали вместе, порядочный человек. Но от него ушла жена… — сообщил Исидор, когда в этот момент Мурмураки отошел к соседнему столу за солью.

— Анекдот… Слышали? — вернулся к компании «кок со шхуны», — Стучит. Спрашивает: «А Соня дома?». «Она полы моет», отвечают ему. «Полы моет? А мне сказали что она модистка»… — рассмеялся толстячок. — Может сообразим бутылку? — уже серьезно спросил он Бендера.

— Знаешь, как кавказец сказал? Чай пьешь — орлом летаешь, водку пьешь — свиньей лежишь. Отпадает ваше столь ценное предложение, Сан Саныч, — отрубил Остап. — Так где работал последнее время, анекдотчик?

— А где… в ОСВОДе… а там недостача… уволили.

— И в чем выразилась эта недостача, корабельный кок?

— Спасательные круги, да пара лодок, и еще разное… парусина, канаты всякие…

— ОСВОД, значит? Это интересно, очень интересно. А кто там сейчас заведует этим всем? — заинтересовался Остап.

— Как кто, да этот самый Пристройкин, он и не моряк в прошлом вовсе, а так… По блату пристроился, как его и фамилия, — хохотнул весельчак. — Еще пива, а?

— Сан Саныч, уймись, — строго отпарировал ему Исидор.

— О, вот с кем я выпью, так выпью! — воскликнул Сан Саныч и бросился к идущему Ворошейкину.

— Это теперешний завхоз этого самого ОСВОДа, — пояснил Кутейников. — Стал им, когда Сан Саныча ушли. Мурмураки считает, что тот ему обязан за место, которое он освободил.

Вскоре компания разросшаяся до четырех человек сидела за столом, на котором вопреки сказу кавказца, среди наполненных вновь пивом бокалов, красовалась и бутылка «Московской». И разговор между ними пошел более, чем задушевный. Ворошейкин вначале жаловался, поведывая о том, как его хотели уволить, а он доказал, что необходим коллективу.

— Как же это вам удалось, любезнейший? — спросил Остап.

— А как? Инвентарь для клуба приобрел кто? Я. Место под клуб нашел кто? Я.

— Под какой клуб, товарищ мичман? Носите мичманку с крабом, наверняка им были? — устремил свой взор на того Бендер.

— Был не был, неважно, человек хороший. А какой клуб? Морской, Остап Ибрагимович. Эту идею наше общество давно вынашивает, а дела нет, вот я и…

— Похвально, друг мой, похвально… — подбодрил его Бендер.

— Может вам не интересно слушать, а? Без такого клуба нам никак нельзя, дорогой человек.

— Нет, отчего же, даже очень интересно, очень…

— Без такого клуба нам никак нельзя, верно, Сан Саныч?

— Никак нельзя, товарищ Ворошейкин, никак, что верно, то верно. Вот и я хотел, но…

Сан Саныч не договорил, что ему помешало организовать морской клуб, так как Остап задал новый вопрос пихтеру-завхозу Общества спасения на водах.

— Вы говорили что-то за комиссию, мичман. Что и как?

— Комиссия приезжает с адмиралом во главе, тут они все и забеспокоились. И взносы перевыполнить, и приказ отоварить моим сокращением, значит. А тут звонок еще, что адмирал-то уже в городе. Навешает кого-то из сослуживцев, так они сразу и меня оставили, чтобы, значит, клубом вплотную занялся, чтобы было что адмиралу доложить.

— А с сокращением единицы как же? — задал вопрос Остап.

— А как, уволили одного такого по фамилии Угухин, отказался быть материально ответственным, хотя и хорошо членские взносы выбивал. Под чистую уволили, как за невыполнение приказа и своей ненадежности.

— А комиссия пройдет, так и восстановят снова!.. — захохотал Мурмураки. — Такое было не раз при мне, ой, потеха. Только нервы трепят людям эти Пристройкины.

— Беспорно, беспорно, — весело поддакнул Бендер, — такое часто делается. Но вы, товарищ Ворошейкин, не возносите себя, морского же клуба еще нет?

На гладком, как мелованная бумага, лбу завхоза обозначилась глубокая складка. Он неуверенно посмотрел на Остапа и промямлил:

— Да, еще нет, и я не знаю как его сделать…

С лица великого предпринимателя мигом сошло пренебрежение к тому. Глаза прищурились и он решительно осудил:

— Не притворяйтесь, не притворяйтесь, мичман, инвентарь есть, место есть, нечего тут плакаться.

— Честное слово, товарищ Бендер…

— Мичман, если вы уже знаете от Сан Саныча или боцмана мою фамилию, то называйте меня капитаном. Кстати, где место для клуба?

— Неподалеку от городского пляжа.

— Ха-ха, пляж! Так и знал. Там даже в некурортное время проводить соревнования, тренировки и учебу салажат нельзя. Могу себе представить, что это будет за клуб. Выбросьте это из головы, товарищ Ворошейкин.

— Да нет, это не на самом пляже, а в стороне, капитан… где был рыбоприемный пункт, я им раньше и заведывал, — пояснил Мурмураки.

— Допустим, — согласился Остап и загадочно для тройки новых знакомых сказал — Познакомимся с местом, где будем добывать себе богатства и славу, мои уважаемые граждане Мариуполя. Вперед, к будущему морскому клубу. Мне не терпится посмотреть на этот бывший рыбоприемный пункт. Ведите нас, корабельный кок, а вернее, бывший заврыбой!

Преводительствуемая Мурмураки подвыпившая четверка вскоре подошла к обветшалому кирпичному зданию на берегу.

Море в этот час штормило. Тревожно кричали чайки. Где-то вдалеке подавал гудки пароход, прося причала в порту.

Бендер в обществе своих новых друзей прошел по деревянному уже прогнившему до черноты причалу бывшего рыбоприемного пункта и, глядя на крутые волны, перекатывающиеся у свай под дырявым настилом, произнес непонятную для своих компаньонов фразу:

— Нет, здесь так просто не отыскать белогвардейский баркас, затонувший много лет тому назад. Если и прострелить, как указано в бумагах, прямую к маяку…

— А на маяке у меня свояк, — взглянул на капитана Мурмураки. — Может возьмем бутылку и к нему? — заглядывая умиленно в глаза Остапа, спросил бывший заврыбой.

— Молчать, выпивоха! — строго бросил ему Остап. — Вот ненасытный человек. Только и знает выпить.

— Это у него после того, как его рыбоприемный пункт закрылся, — со вздохом пояснил Ворошейкин. — Простите его, капитан. — И жена от него ушла…

— Прощаю, эту печальную историю я уже слышал в пивной. Но если он будет пить, то и вторая жена уйдет от него, и третья, если такая найдется.

Вскоре теплая компания покинула старый причал для приема рыбы и направилась в город.

Остап чувствовал себя в положении настоящего капитана, которому предстоит принять корабль под свое командование. Корабль у причала. Команда построена на палубаке. Все блестит, все надраено. Боцман Исидор, корабельный кок Мурмураки, чуть ли не под ручки ведут капитана по трапу, где старпом Ворошейкин, как и положено докладывает, что команда построена и судно готово для выхода в море. А на берегу стоят родные друзья Бендера Шура Балаганов и Адам Казимирович со Звонком на руках и весело машут им руками…

Или нет. Его кровные друзья Балаганов и Козлевич в новеньких морских униформах встречают своего капитана у трапа и один из них докладывает, что корабль готов к отплытию. И радостный лай Звонка, прыгающего у ног великого предпринимателя, подтверждает это, как бы выражая напутствие к счастливому плаванию.

— У меня всегда так, — говорил Остап, посматривая на своих новоиспеченных друзей, — важное общественное дело приходится начинать вместо положенного мне летнего отпуска. Как вы сказали, мичман, фамилия адмирала?

— Кузин, — ответил Ворошейкин.

— Кузин?! Майн Готт! И он возглавляет комиссию?

— Он. Если бы вы только видели, как переживает Пристройкин. Он видно, чувствует, что его могут снять с должности.

— Оно и понятно. Ближе к делу. Завтра я буду у вас, Ким Флерович. Организовывать морской клуб буду я!

 

Глава XVIII. ОЧЕНЬ ПОЛЕЗНОЕ ЗНАКОМСТВО С МОРСКИМ КАПИТАНОМ СТУПИНЫМ

У отставного военно-морского капитана первого ранга Ступина была наружность совсем здорового человека. Приступы старческого психоза, выражающегося периодически командными фразами, не навешивали ему инвалидность, а скорее возрастные причуды. Было ему за семьдесят.

— Эх, возраст, — горестно шептал он часто, шевеля седыми кустистыми бровями.

И он со вздохом начинал писать очередную страницу своей будущей книги-воспоминаний. Книга была о войне на море, о героях моряках, о нем самом.

Он сидел за письменным столом у открытого окна, откуда видны были акации, с пожелтевшей от зноя листвой, крыши нижестоящих домов и дальняя синева морского простора. Южный вечер окутывал город остывающим жарким маревом.

Капитан подумал и мелким бисером написал:

«Красной флотилии пришлось вести боевые действия в сложных географических и гидрологических условиях. Глубоко в Азовское море вдаются многочисленные косы: Федотова, Обиточная, Бердянская, Белосарайская, Кривая и прочие. Берег моря изрезан десятками заливов, лиманами, низменными дельтами рек… — прервал запись, задумался. Затем продолжил — «Флотилия Врангеля на Азовском море состояла из 7 канонерских лодок, сторожевых кораблей «Николай Пашич», «Республиканец» и «Петерель», эскадренных миноносцев «Жаркий», «Звонкий», «Зоркий». А в Керченский пролив врангелевцы ввели старый линкор «Ростислав». После своего поражения этими кораблями белые и вывозили из городов Азовья бежавшую оттуда буржуазию…»— прервав запись, он снова задумался. Ему понравилось то, что он сочинил.

Ступин отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Снова сказались жизненные старческие годы и снова в голове появились горестные мысли об ушедшей, если не молодости, то о средних своих летах, когда служил на флоте.

Очнувшись от этих мыслей, капитан снова взялся за карандаш, но в это время на веранду, рядом с его окном, вышла Леля с только что простиранным бельем.

Она развесила на канатиках вещи и заглянула к отцу через окно.

— А у нас новый постоялец, пап, — сообщила она.

— Не из моряков? — взглянул на дочь Ступин.

— Еще не знаю, но такой… — как-то хотела она выразить внешность нового постояльца, но только двинула плечами, что означало такую возможность.

Жизнь Ступиных была не совсем радостной. Жили, в основном, на пенсию отставного капитана. Каждое лето сдавали жилье курортникам, но это были кратковременные жильцы. Один Мовлян задержался, правда, на год и Елена Викторовна, совсем было, уже рассчитывала на него, как на будущего мужа, но он вдруг уехал. Оказалось, что у него в другом городе была жена. И она продолжала сдавать квартиру холостякам с дальним прицелом.

Елена Викторовна прошла в комнату и остановилась перед зеркалом. У нее был моложавый вид, несмотря на спой возраст под тридцать, хорошие волосы, правильные черты лица и светлые глаза, без морщинок под ними. Хотя в период первого своего замужества ей и пришлось погоревать немало, наставляя на путь истины мужа, если не алкоголика, то большого любителя выпить.

— Добрый вечер, хозяйка, — раздался жизнерадостный голос Остапа от дверей комнаты.

— Проходите, обживайтесь, Остап Ибрагимович, — метнула на него томный взгляд Леля.

— Да уж… — расплылся в улыбке Бендер, выставляя из саквояжа на стол бутылку шампанского.

— Это же по какому случаю, Остап Ибрагимович?

— По случаю моего переезда на жительство к вам не только к вам. Если дела позволят, то и на постоянное жительство в Мариуполе, дорогая Леля.

— Какие же это дела? Служба, работа? — начала накрывать на стол хозяйка к ужину.

В это время в комнату вошел Ступин. Он был в морском кителе, на голове капитанская фуражка, в руке палка с замысловатым набалдашником в виде осьминога щупальцами вниз.

— Знакомьтесь, Остап Ибрагимович, мой папа, — представила его Леля.

— Капитан первого ранга Ступин, — откинул голову, как на параде хозяин.

— Очень приятно познакомиться, товарищ капитан, — занял позу «смирно» постоялец. — Остап Бендер. Приехал отдохнуть в ваш славный морской город, а, может, и остаться на жительство, товарищ капитан.

— Первого ранга капитан, молодой человек. Сразу видно, что на флоте не служили, ведь так?

Леля недовольно взглянула на отца и отправилась на кухню, а когда вернулась, за столом сидели их новый постоялец и ее отец за оживленной задушевной беседой, как люди родственных душ.

Расставляя тарелки, раскладывая вилки, закуску, хлебницу с тонко нарезанными ломтиками белого и черного хлеба, она была более чем довольна, видя что новый постоялец пришелся по вкусу ее отцу, который не так просто сходился с ее жильцами. Особенно после случая с их последним квартирантом Мовляном.

— Морской клуб в вашем городе организовать будет нелегко, — говорил Остап, поглаживая рукой скатерть. — Придется вас просить помочь мне.

— Придется, придется, — отвечал Ступин с загадочной улыбкой, — только вот штаты меня смущают. Со средствами в ОСВОДе не так густо… Где бы их найти? А-а-а! Есть! Кузин! Адмирал! Он с комиссией здесь, заставит, отпустит из центра единицы!..

— Это было бы здорово, Иван Лукич, — недоверчиво протянул Остап, хотя в душе ликовал, что его ход был верным, бил прямо в цель. — Как это вы… У него возможности большие? Если поможет, то сразу будет видно, что он — душа морская.

— С головы до пят — моряк, С детства юнгой еще был. Учился, воевал, снова учился. А теперь вот и комиссии возглавляет. Мы вместе с ним служили. И воевали, и тонули, и раненными были… Как в нашем городе, так и навещает меня. Вот и сегодня…

— Я, папа, знакомила Остапа Ибрагимовича, когда адмирал приезжал, — вставила Леля.

— И отлично, Лельчик, сейчас же пойду к нему и поговорю о деле, Остап Ибрагимович, — встал и надел капитанскую фуражку Ступин.

— Может, и мне с вами, Иван Лукич? — вскочил с готовностью Остап.

— Нет, нет, я сам, так будет лучше. Уверен, что добро я от него принесу.

Когда капитан ушел, Остап с улыбкой взглянул на Лелю.

— А почему адмирал Кузин не остановился у вас?

— Он же с комиссией… Городские власти принимают его у себя не то на даче, не то на пароходе, — ответила квартиросдатчик.

— Как же капитан найдет его? — удивился Остап.

— Раз пошел, значит знает, где его застать. Отец же не пьет, здоровье не позволяет, так что он не компаньон адмиралу. Тот проведал его и…

— И туда, где банкет, — засмеялся Остап. — Ну, за наше знакомство, за прибытие в Мариуполь, — откупоривал шампанское он с этими словами. После выстрела с пеной, разлил по бокалам и они выпили.

Леля кокетливо сказала перед этим:

— За ваше хорошее житье у нас, Остап Ибрагимович.

— Вас зовут дома Лелей, как вы сказали, зовите и меня не длинно — Остап. Идет?

— Идет, Остап… — рассмеялась молодая женщина.

Был вечер. За окном спадала жара. В порту перекликались катера и пароходы. Открыл и тут же закрыл свой световой глаз морской маяк, чтобы через секунды открыть его снова. В комнату донеслись откуда-то звуки вальса.

— Это с танцплощадки в парке, — пояснила Леля. — Вы любите танцевать?

— Еще как, — засмеялся Остап, глядя на выпирающие из лифчика груди молодой женщины. Ему страстно захотелось в этот миг ощутить их, прижаться к ним, и он сказал — А не пойти ли потанцевать и нам, Лелек?

Люди любят ходить в парки, которые называются не иначе как парки культуры и отдыха. Безымянных парков нет, они носят определенные названия. Парк культуры и отдыха имени такого-то знаменитого писателя, революционера или героя гражданской войны. Названий множество. Не будем их перечислять, так как нам пришлось бы упомянуть и старые дореволюционные названия. А их не счесть. Достаточно сказать, что парков, летних садов и садиков, даже в малых городах не менее двух. А в больших их более десятка. Если умножить на среднее число, да на количество городов! Наверное и статистика не осилит такой подсчет. Ведь не знает же она сколько в стране стульев. Не знает она и как организовывается культурный отдых в парках, летних садах и садиках. Возьмем к примеру парк, куда отправились Остап и Леля.

Все кругом хорошо, по-летнему: и вечернее чистое небо, и зелено, и цветы на клумбах, и бриз свежий с моря, и улыбки кругом гуляющих граждан, и детский веселый смех на качелях. Одним словом все хорошо, все чудесно. Вы пришли отдыхать в самом радостном, благодушном и приподнятом настроении и не будем сердиться и нервничать. Прочь дневные служебные и домашние заботы. Вы пришли отдыхать и точка.

По пути Остап весело говорил своей даме:

— Из всех танцев я люблю танго и медленный вальс. Иначе его называют вальс «Бостон». Танцевать будем выборочно. О, моя молодость! О, звуки аргентинского танго! Сколько воспоминаний! Сколько приглашений! Сколько мастерства танца я показал в свое время моим однокурсникам! Меня учили и я учил, одним словом, Лелек.

— Ой, Остап, а если я не смогу так танцевать как вы? — заморгала растерянно Ступина.

Услышав такое, Бендер, начал разубеждать женщину и перестал говорить о своем умении танцевать.

Еще было совсем светло, но фонари уже сияли лимонным светом. По аллеям парка прогуливались молодые люди в модных кепках, узких брюках, ярких галстуках и скрипучих туфлях. Между ними девушки, накрашенные и напудренные, циркулировали с явным желанием познакомиться. Между собой они внятно ругались. Слыша их, прохожие ускоряли шаги, озираясь на них. Мороженщики у зеленых своих сундуков и торговцы восточными сладостями, зазывали покупателей. В открытом павильончике на виду у прохожих жарили шашлыки и чебуреки. Въедливый сизый угар восходил к вечернему небу. Тут же из пивной неслась струнная музыка. Ей помогал громкоговоритель.

Пройдя входную часть парка, Остап и Леля вышли к танцплощадке. Она была залита ярким светом. Танцующих было еще мало, но Бендер прошел за билетами к кассе. Находилась она почему-то не возле входа на танцплощадку, а возле карусели и качель, как подсказал ему один из зевак. К окошечку в фанерной будке тянулась длинная очередь. Усадив свою даму на скамейку, Остап встал чинно в очередь. Но она двигалась очень медленно, так как билеты продавались партиями на очередной карусельный заезд. Да и на качели-лодочки, тоже очередность была. За время ожидания своей очереди Бендер вспомнил, как он обычно без билета посещал театр.

Дама Бендера, заскучав на скамейке, подошла к нему и с улыбкой сказала:

— Так и вечер пройдет в очереди…

Остап засмеялся и ответил:

— Вот в театре дело с билетами проще, Лелек. В каждом благоустроенном театре есть два окошечка. В окошечко кассы обращаются только влюбленные и театралы с деньгами. Остальные граждане обращаются непосредственно в окошечко администратора. Но здесь нет администратора, есть только одно танцевально-карусельное окошечко…

Но Остап ошибся. В парке было не одно, а целых три окошечка. И все кассовые. Это он узнал, когда сунул голову к окошечку, к которому, наконец, подошла его очередь.

— На танцплощадку билеты я не продаю, молодой человек, — ответила ему кассирша. На танцы — где кино, следующий!

— Как не продается, как где кино? — возмутился обманутый ожиданием Остап.

— Там, где касса кино, я сказала, следующий!

— Очевидно, нам не суждено сегодня потанцевать, — смеялась Елена Викторовна.

— Нет, Лелек, я не привык отступать, — взял под руку свою даму Бендер.

Если у кассы на карусель и качели была очередь, то у кассы летнего кинотеатра, было столпотворение. Кассу брали штурмом молодые люди в фасонных пиджаках, граждане всех возрастов. Все стремились посмотреть фильм «Убийство ревнивого мужа».

Остап врезался в толпящуюся очередь и, расталкивая нахально осаждающих, пробился к окошку кассы.

Кассир трудился, как благодетель подающий корм голодным. Крупные капли пота орошали его одутловатое лицо. Крики осаждающих его фанерную будку подстегивали его работу.

— Два билета на танцы! — сказал ему Остап, осчастливленным голосом.

И тут кассир, подсунув голову к окошку, прокричал:

— Граждане! Учитывая, что до начала сеанса остается мало времени, билеты продаются только в кино!

— Так я же в очереди, очереди простоял сколько! — возмутился второй раз в этот вечер великий искатель сокровищ.

— Не задерживайте, товарищ! Только в кино! — прокричал кассир. — Танцевальные билеты перебросили в театральную кассу!

— Какую еще театральную?

— Там, где спектакль «Коломбина» идет товарищ… — отжал плечом от кассы Остапа здоровяк в тюбетейке.

— Нет, это дело я так не оставлю, — сказал Бендер, ожидающей его Леле.

У кассы летнего театра, которая была сплошь обклеена афишами «Коломбина», «Коломбина», Коломб…». Если столпотворения и не было, то очередь из молодых парней и девиц была изрядная.

«Если бы не с дамой, то я бы…, — мысленно отметил Остап, — А если и с ней, то что же ты Ося?» — пожурил он сам себя. И обойдя фанерную будку театральной кассы, громко постучал в покосившуюся ее дверь. Как ни странно, но дверь открылась и женщина-кассир, поправив очки, всмотрелась в Бендера и промолвила тихо:

— Вам что?

— Вы меня не узнаете? — ласково спросил Остап.

— Не припоминаю что-то… — неуверенно протянула она. — Так что?

— Два билета на танцплощадку, товарищ, только и всего.

У кассирши было желание захлопнуть дверь, но увидев чистые глаза, улыбку на лице, уверенный тон Остапа, пролепетала: «Очередь», и ее рука протянула ему билеты.

— Премного благодарен, товарищ, — сунул ей деньги Бендер.

Вскоре Остап прижимал свою партнершу в танце. Билетные проблемы были решены и ей и ему было хорошо. Иногда кавалер отпускал шуточки и женщина смеялась. Но вот их любовную идиллию прервал голос, оборвав и звуки танго.

— А сейчас! Мы начнем разучивать танец «Шаги пятилетки»! — вынесся на середину площадки человечек-шарик. — Стали в круг, взялись за руки. И-и-и-и, делаем раз, затем еще вот так… — показывал массовик «па» своими короткими ножками.

На его действия, расступившись, смотрели пары с тупым скучным равнодушием. А некоторые с явным недовольством, глядя на его вмешательство.

— А потом еще раз-два и опять в исходное положение! Так! Стали в позицию номер один… — скомандовал над притихшей в скуке танцплощадкой.

— Пошли отсюда, Леля. Подышим вечерним воздухом, а позицию раз-два пусть делают идейно подкованные, — промолвил Остап.

Квартиросдатчица хохотнула, кокетливо повела плечами, пошла к выходу. Остап за ней, по пути успел выхватить две контрамарки из рук медлительной контролерши.

Они проталкивались через толпу желающих потанцевать и просто поглазеть на танцующих. Здесь людей было гораздо больше, чем на самой танцплощадке. Молодых людей у кассы было еще больше, чем на самой танцплощадке.

— Дядь, продай контрамарку, — обратился к Бендеру юноша.

— Я сегодня великодушен, возьми! — ткнул ему Остап картонки.

— Ой, спасибо, дядь, и вам, дама-красавица! — осчастливленным голосом пропел паренек.

С танцплощадки донесся просительный голос:

— Ну, стали же в круг, товарищи…

Покидая окружение танцплощадки Бендер услышал, как молодой франт говорил густо напарфюмеренной девице:

— Зайдем, когда уймется этот массовик-коротышка.

Эти слова услышала и Елена Викторовна. Взглянула на своего кавалера и они рассмеялись.

Проходя мимо летнего театра, они услышали аплодисменты.

— Может, посмотрим «Колумбину»? — предложил Остап.

— Как скажешь, Остап, — прижалась к его плечу женщина.

Спектаклю шел уже добрых полчаса, но театральная касса работала, так как продолжала продавать переброшенные ей билеты на танцплощадку. Остап снова постучал в дверь фанерной кассы и уже, как настоящий знакомый попросил два билета в театр. Кассирша была несколько удивлена, но без лишних слов выдала билеты.

Когда Остап и его дама заняли свободные места, на сцену два юных пажа вынесли огромный бутон красных роз. Они поклонились публике и как-то спешно скрылись за кулисами, к зрителям медленно вышел средневековый рыцарь в картонных латах и со шпагой на поясе. Воздев руки к верху, он страдальческим голосом заговорил:

— О, разверзнетесь небеса! Всполыхни молния, озари все вокруг под грохот страшного грома! Хлынь на землю ливневый поток и смой с моего сердца боль и муки, страдания и тоску по моей любимой Коломбине… — опустил он голову на грудь.

После этих слов лепестки розы раскрылись и из бутона возникла изящная балеринка. Она легко выпрыгнула на сцену и под звуки патефонной грампластинки сделала несколько пируэтов, затем тоненьким голоском спросила:

— О, доблестный рыцарь, зачем ты просишь небо ниспослать на землю грозу? Разве она воскресит в твоем сердце радость любви?

— Кто ты, о, нежный цветок красоты? — спросил рыцарь.

— Я добрая цветочная фея, рыцарь. И видя твои страдания по твоей горячо любимой Коломбине, я хочу помочь тебе, о доблестный рыцарь, — закружилась в танце балеринка.

— О, нет, ничто теперь не сможет смыть горькую печаль с моего сердца, о, нежная цветочная фея. Никто теперь не сможет вернуть мне мою любимую Коломбину. Пусть лучше гром и молнии поразят меня…

И только артист успел произнести эти слова, как над публикой загрохотал гром и прокатился вдаль.

Балеринка прекратила свой воздушный танец, испуганно взглянула на темное небо. Артист, ошеломленно округлив глаза, тоже посмотрел вверх. Но не растерялся и закричал:

— О, небеса!

Балеринка тоже пропищала:

— О, рыцарь, ты действительно вызвал грозу!

И тут погас свет. Зрители застучали о спинки скамеек, некоторые засвистели. Вдруг сцену и публику озарила вспышка молнии и загромыхал вторично гром. Со сцены послышался голос артиста-рыцаря:

— Товарищи! Спокойно, не волнуйтесь! Свет сейчас дадут. Это непредвиденно.

Публика утихомирилась. Но свет не зажигался. В полной темноте продолжал играть граммофон. Снова вспыхнула молния, одна, другая и музыку заглушили раскаты грома.

— Как вам нравится такое? — спросил Бендер свою даму.

— Очень интересно, только все это очень странно, — ответила Елена Викторовна. — Ой, кажется, дождь…

И как только она проговорила, кто-то пронзительно прокричал:

— Боже! Дождь!

— Дождь! — послышался крик другого зрителя.

— Гроза! — прокричал испуганно женский голос.

Над головами людей громыхал гром, озаряя все вокруг вспышками молний. Зрители уже повскакивали со своих мест и, натыкаясь друг на друга в темноте, устремились к выходу. Люди укрывались от струй дождя кто, где мог. А более находчивые поспешили взойти под крышу сцены, спотыкаясь о раскинутые лепестки розы.

Остап и его дама поспешили выскочить за ограду театра и встать под крону платана у тыльной стороны сцены. Укрываясь от дождя, слышали из театра голос все того же рыцаря-кудесника:

— Да нет же, граждане! Это так по драме! Не виноват я, не виноват!

Но если винить его никто не собирался, то некоторые зрители тайком приписывали все же ему силу нечистую.

Изрядно промокнув, покидая свое пристанище после дождя, Остап и Леля все еще слышали многократное клятвенное заверение артиста-рыцаря:

— Ну, не виноват я, не виноват я, товарищи…поверьте…

 

Глава XIX. ТОВАРИЩ ПРИСТРОЙКИН! ВАШ ПУТЬ УСЕЕТСЯ СЛАВОЙ!

Пристройкин сидел за большим письменным столом, что-то мурлыкал себе под нос и размашистым почерком писал. Встал, потянулся, прошелся по просторному кабинету, окнами выходящими к не шумной улице, вернулся, вспомнив что-то, и тут же записал. И так несколько раз, пройдется и опять к столу — чирк, чирк — и зафиксировал намертво «умные» мысли свои.

Открылась дверь, и белокурая головка секретарши Светы просунулась в кабинет со словами:

— К вам представитель адмирала Кузина, Влас Нилович.

Пристройкин вскочил, одернул одежду и не успел еще сказать: «Проси, проси!», как в кабинет шагнул великий предприниматель. Выглядел он великолепно. На нем был отлично выутюженный морской китель, а на голове лихо сидела мичманка. Все это было позаимствовано у его хозяина капитана Ступина.

— Я не надолго, спешу на встречу с адмиралом Кузиным, Влас Нилович, — развязно уселся в кресло Остап. — Моя фамилия Бендер, — впился своим взором посетитель в настороженное лицо председателя.

— Очень приятно познакомиться, — протянул руку осводовец. — Пристройкин.

— Вам, конечно, уже звонил о моей миссии адмирал Кузин? — спросил Остап с напускной небрежностью человека, который пришел не просить что-то, а наоборот, помочь своим опытом и энтузиазмом добровольному обществу.

— Э-э-э, конечно, конечно же, звонил… дорогой товарищ Бе-е-е…

— Бендер, просто Бендер, — помог Пристройкину искатель морского клада.

— Извините, товарищ Бендер, как же, как же…

— Так вот, я родился в Мариуполе и честь моего города превыше всего. Мне больно, очень больно, что большинство кубков, — указал он на шкаф с глиняным кубком-одиночкой, — не у нас, товарищ Пристройкин… После демобилизации я решил оживить работу по морскому спорту в родном городе по совету адмирала Кузина. И всю организацию морского клуба беру на себя, — решительно заявил Остап.

— Это чудесно! Замечательно! Я просто в восторге был, когда мне об этом сказал адмирал Кузин, — забегал по кабинету в сильном возбуждении председатель. — Восхищен вашим порывом, товарищ Бер-р-дин…

— Бендер, просто Бендер.

— Да, да, Бендер, извините, товарищ Бендер. Это патриотично, это… особенно, когда адмирал Кузин заострил… пообещал и единицы для штата дать…

— Вот именно. Я уверен, все кубки не только области, но и республики, заполнят этот скромный кабинет, куда придется поставить еще несколько шкафов. И я убежден, что когда вот эти руки возьмутся за организацию морского клуба, вы, товарищ Пристройкин, поможете мне и этим самым положите себе начало пути усыпанного Славой! — с жаром продолжал Остап, сделав паузу.

— А как же не помочь, как же, у нас есть все! И средства и штаты обещал дать адмирал Кузин… Нет только инициативных людей сейчас, таких, как вы, товарищ Бендер.

— Вот, вот, — подсказал «моряк», которого так и распирало продолжить свою красноречивую речь, видя, что тот окончательно пленен предстоящей славой.

— Вот именно, дорогой товарищ организатор, — засуетился вокруг своего большого стола, как перрон дачного полустанка, Пристройкин. — Так вы говорите…

И пока между председателем и Остапом шел обстоятельный разговор, по ОСВОДу из комнаты в комнату передавался слух о том, что Пристройкин заперся с каким-то посланцем адмирала в своем кабинете и вот уже более часа не отзывается ни на стук секретаря Светы, ни на звонки по внутреннему телефону.

Осводовцы терялись в догадках. Они привыкли к тому, что их председатель весь день звонит всем по очереди, вызывает к себе, дает накачку, требует больше проявлять общественную деятельность, поучает, поручает сочинять разнообразнейшие письма.

А между тем приходили бумаги и требовали резолюций председателя. Секретарша подходила к двери кабинета и прислушивалась, но оттуда слышались лишь отдельные невнятные фразы посетителя и самого Пристройкина.

— Ума не приложу, о чем это они там? — удивлялась девушка.

— Ты считаешь, что от самого адмирала посетитель? — спрашивала Болотова, от которой несло запахами парфюмерии. — Наверное, все же из инспекции?

— Может быть, но по виду моряк обыкновенный.

— И у председателя он уже более часа?

— Ума не приложу, о чем это они там, — повторяла Света.

— Что же делать? — волновался Клавдия. — Мне срочно нужно отправлять отчет о кадрах.

В приемной собрались уже многие сотрудники с большими и малыми бумагами. Подождали еще какое-то время, но тщетно. Дверь кабинета председателя не отворялась. Но вот, наконец, она распахнулась и в приемную щагнул Остап Бендер. Вслед за ним вынырнул и Пристройкин. Сотрудники, толпившиеся в приемной, расступились, давая дорогу не иначе, как высокому посетителю, которого провожал сам шеф, что было не в его правилах.

— Значит, договорились? Изложите все на бумаге, что вам нужно и пишите заявление к нам на работу, товарищ Бендер.

Остап улыбчивыми глазами обвел всех в приемной и хотел было идти к выходу, но тут Пристройкину вздумалось представлять его:

— Это наш новый член коллектива, товарищи. Будем открывать свой морской клуб.

В приемную просунулась более чем торжествующая физиономия Ворошейкина и он сказал голосом победителя:

— Я же говорил, что морской клуб…

И тут еще не проведенного по приказу, но уже заявленного начальника этого клуба прорвало:

— Да, товарищи, морской спорт, вот, что вашему обществу не достает. Белокрылые яхты, заплывы массовые, подводные соревнования и школа юных мореходов оживят вашу общественную деятельность. Мы будем проводить соревнования по морскому делу не только с отделениями области, но и республики, нет, всех республик! Сюда будут приезжать представители не только из городов Союза, но и зарубежных стран… — Остап вспомнил свою речь перед васюкинцами в клубе «Картонажник» и его понесло:

— А для этого создадим ряд секций: яхтсменов, шлюпочную, подводную, водолазную… И, конечно, географическую! Члены нашего клуба будут отправляться в дальние романтические страны, участвовать в гонках через Атлантический, Тихий, Индийский океаны, завоевывать зарубежные призы во славу нашего морского дела! Мы займемся подъемом затонувших в войну кораблей, откроем бессмертные страницы их героических подвигов, узнаем то, что скрыто под толщей морских вод, не только жизнь глубин морей и океанов, но и их сырьевые ресурсы, так необходимые нашему народу, всему человечеству! Морские клубы есть во многих городах, но такой, каким будет у нас, будет единственным. И назовем мы его клуб «Двух якорей». Все, товарищи, я кончил эту небольшую речь нашего знакомства…

— Урра, — вскрикнул Ворошейкин и захлопал в ладоши. Присутствующие дружно зааплодировали, глядя восхищенно на своего председателя, а не на оратора.

Был в Мариуполе частный рыбоприемный пункт. Кирпичное длинное его здание находилось на берегу моря со своим причалом и весовой. Рыбоприемник находился не близко к порту и не у пляжа, а между ними на выступающей в море части берега. Пункт принимал от рыбаков уловы осетра, севрюги и белуги, жирного сазана, серебристой чехони и леща, судака, рыбца и ленивого сома, знаменитой тюльки и хамсы, плоской камбалы и золотистой кефали, и, конечно, бычков в изобилии и крупных креветок.

Но однажды заведующий этим рыбоприемником по фамилии Мурмураки пришел с работы в подавленном состоянии. Молча он полез в буфет, достал закупоренную бутылку водки и, расхаживая по комнате, выпил ее всю из горлышка. Допив ее, он снова открыл буфет, вынул вторую бутылку водки, вышел на веранду и, слезливо глядя в сторону моря, медленно выцедил и эту посудину. Когда он снова полез в буфет, жена испуганно спросила:

— У тебя скандал с хозяином?

— Трагедия! — ответил он, откупоривая третью бутылку водки и делая большой глоток.

— Так что случилось, Савва?

— Моего хозяина выселяют за границу, как греческо-подданного и рыбоприемника уже не будет. Нет хозяина, нет рыбоприемника.

— Зачем же ты так много пьешь?

— Чтобы заглушить горе, — отвечал Мурмураки. — Я остаюсь без работы… Консервный завод теперь будет комбинатом. Все шесть рыбоперерабатывающих пункта передаются ему, понимаешь? — покачнулся он и упал на диван. Что-то еще пробубнил и заснул мертвецким сном.

Такова история падения Сан Саныча Мурмураки.

Через несколько дней рабочие побелили внутри здание рыбоприемника, национализированного властью Советов после отъезда владельца — греческого гражданина, расставили там более десятка кроватей с тумбочками и повесили вывеску:

«Ночной профилакторий для сотрудников Коопрыбсоюза».

Но запах рыбы, прочно въевшийся в кирпичные стены склада, никак не ароматизировал воздух для отдыхающих. И вскоре желающих пребывать там вовсе не оказалось. Разве что иногда какая-нибудь любовная парочка, ища убежища, закрывалась на ночь в огромном, как вокзал, помещении и предавалась любовным утехам до утра.

Тогда это здание с кроватями заарендовал порт для отдыха приезжих моряков. Но опять неудача. Желающих ночевать в бывшем рыбном складе не находилось. Пришлось отказаться и от этой затеи.

Городские власти подумали, подумали и решили приспособить это помещение под спасательную водную станцию. Но поскольку склад был отдален от пляжа, где надо было спасать утопающих, то вскоре спасательную станцию и перенесли туда в фанерную будку.

Вскоре на здании бывшего рыбоприемного пункта закрасовалась новая вывеска:

«Мариупольская морская база проката».

Горбыткомбинат предлагал желающим на прокат лодки, шезлонги, палатки, полотенца и даже примусы со сковородками для жарки рыбы. Но опять-таки из-за отдаленности прокатного пункта от пляжа эта затея, не успев еще родиться, тут же и заглохла. Так как прокатными вещами пользовались обычно приезжие курортники, а не рыбаки-одиночки и чайки вокруг них. И прокат перенесли в другую деревянную будку непосредственно на пляж.

Бывший рыбный склад вновь остался без хозяина. Но тут в горисполком пришло ходатайство от местного ОСВОДа отдать его под морской клуб. Городские власти гут же с легким сердцем удовлетворили просьбу председателя добровольного общества по спасению утопающих.

Море было залито солнцем. Волны лениво набегали на берег и лизнув ракушечный песок, нехотя отползали, оставляя после себя кайму радужной пены.

У обветшалого кирпичного строения, которое когда-то было и складом рыбоприемного пункта, а затем профилакторием, гостиницей, спасательной станцией и домом проката, одним словом, поимевшего так много разнозначимых вывесок, появились Остап со своими кровными друзьями Балагановым и Козлевичем, Кутейниковым и Ворошейкиным. Ким Флерович — худющий и длиннющий человек был на этот раз в кавказской войлочной панаме, так как мичманку свою он отдал в химчистку по случаю своего служебного повышения. Сейчас он выступал уже не как завхоз-вахтер добровольного общества спасания на воде, а как заместитель начальника организовываемого морского клуба. И когда он шел, неся ящик с инструментами, его длинная шея и долговязое туловище с утолщенным задом и кавалерийскими ногами, напоминали не стройного человека морского дела, а скорее всего жирафу.

Исидор был в своей видавшей виды мичманке, но в простиранной тельняшке, обтягивающей его выпирающий живот, отчего он походил на бочонок с утолщающимися к низу короткими ножками, благодаря морскому клешу. Он был еще неофициальным сотрудником морского клуба. Ждали, когда адмирал Кузин выполнит свое обещание и спустит несколько штатных единиц мариупольскому ОСВОДу. Но «боцман» уже работал, он принес на плече пилу и лопату, не ожидая своего оформления.

— Ну вот, мы и у цели, — остановился у здания Остап. — Этот древний дворец азовских рыболовов, отведен нам городскими властями под морской клуб.

— Не капитально, на пляже было и лучшее место, — пробасил бывший вахтер-завхоз.

— Смелее, пионеры клуба, смелее и ваш труд, а мое руководство принесут нам богатства подводного мира и неувядаемую славу, — приступил к освоению этого «древнего дворца азовских рыболовов» Остап.

Заскрипел заржавленный замок, дверь, повиснув на одной петле, готова была отвалится, но Бендер, придержав ее, смело шагнул в темноту склада, увлекая за собой пионеров мариупольского морского клуба.

Вскоре возле сарая закипела работа. Ворошейкин с пришедшими старшеклассниками вкапывал столбы для капитанского мостика. Исидор с другими помощниками крепил растяжками на крыше сарая шест. Остап давал ценные указания парням у двух шлюпок, перевернутых вверх днищами. Те старательно конопатили щели паклей. Рядом дымил на костре чан со смолой, которой затем просмаливали швы лодок, готовя их чуть ли не для кругосветного плавания.

Работали все, даже и их капитан Остап Бендер со своими друзьями Балагановым и Козлевичем. Но великий предприниматель не работал в полную свою незаурядную физическую силу. А так — нет-нет и поможет кому-то. Развернулась суетливая работа, с кипучим желанием энтузиастов поскорее сесть за весла и податься в морской простор.

— Смирно! — вдруг зазвучала команда Остапа. Он был в рабочей морской тельняшке, но тут же начал одеваться в уже купленный им китель морского капитана, увидев идущего к ним Пристройкина, в окружении почти всех сотрудников общества ОСВОДа.

Все приостановили работу и застыли у своих рабочих мест, повернув головы к начальству.

— Молодцы! Ничего не скажешь, ай-ай, молодцы! — крепко пожал руку Бендера председатель.

С ним присеменил человек в кепке типа «американка» с блокнотом в руке и с фотоаппаратом на груди.

— Знакомьтесь, корреспондент Мохов, — представил его Пристройкин Остапу. — Из газеты «Приазовский пролетарий».

Корреспондент, раскрыв блокнот, тут же спросил:

— На каком флоте служили, товарищ…

— Моя фамилия Бендер… Но об этом не сейчас, товарищ… — решил сослаться на занятость «капитан». — Э-э-э, фамилия ваша?

— Мохов, Корней Мохов, — тут же ответил газетчик.

— Вот именно, Мохов… — взял под руку Пристройкина великий организатор нужных ему дел, увлекая председателя к лестнице.

— Мы не опоздали? — спросил тот. — Успели?

— Ну что вы, Влас Нилович, успели, успели. Мы ждали вас. Сейчас и поднимем, — успокоил его Бендер.

Пристройкин, а за ним Остап полезли по лестнице на крышу.

Бендер громко скомандовал:

— Равнение на флаг!

Пристройкин за тонкий линь начал поднимать к верху мачты флаг с двумя крест-накрест якорями.

Ветер затрепыхал полотнище и все внизу закричали: «Ур-ра-а!».

Пристройкин застыл по стойке «смирно», как и Остап. Корреспондент защелкал фотоаппаратом, а затем быстро записал что-то в блокноте, не иначе как репортаж с места события.

— Морской клуб — это не место для праздного времяпровождения, — начал свою речь Пристройкин. — Это школа для будущих моряков, товарищи! И мы все, как один, удвоим, утроим, удесятерим наше осводовское членство!

Корреспондент записал: «По случаю открытия морского клуба «Два якоря» с краткой речью выступил председатель местного отделения ОСВОД В. Пристройкин. Он отметил значение этого события и призвал к росту добровольного общества».

Пристройкину аплодировали, особенно Бендер. Ободренный вниманием присутствующих председатель, сам не понимая почему, вдруг заговорил о своевременной уплате членских взносов, о победах на предстоящих морских соревнованиях, о завоеванных уже призах и вновь переходил к все тем же членским взносам, о перевыполнении плана по сбору их. И вдруг, взглянув на бывшего своего завхоза, сказал:

— Товарищ Ворошейкин, теперь вам предоставляется слово.

Сняв свою кавказскую войлочную шляпу, как будто он был не на торжестве, а у урны с прахом горячо любимого, Ким Флерович открыл рот и, запинаясь, проговорил:

— Товарищи! Сбор членских взносов нашего общества…

И дальше прокричал снова о перевыполненном плане по сбору их, о значении средств для развития осводовского дела, которое помогает людям на воде. Речь свою он закончил:

— Все как один вступим в ОСВОД, будем платить во время членские взносы и спасать утопающих.

Не дождавшись аплодисментов, Пристройкин сказал:

— Я хочу от имени всех нас поблагодарить морского специалиста, который вот здесь вместе с вами проявил инициативу и поднял вот этот якорный флаг! Спасибо, товарищ э-э-э…

— Бендер, — тихо, но наставительно подсказал Остап.

— Товарищ Бендер! — воскликнул председатель. — Может, вы скажете несколько слов?

— Будущие моряки-спасатели! — начал начальник морского клуба. — Перед вами море! Оно любит смелых и отважных, друзья мои. Только им оно откроет свои глубинные тайны, свои скрытые богатства! Вступайте в ОСВОД и вы станете членами морского клуба! Славного клуба «Двух якорей», как назовем мы его, товарищи!

Эта краткая речь Остапа отметилась дружными аплодисментами.

Корреспондент записал: «Выступил руководитель морским клубом тов. Бендер. Он призвал всех вступать в ряды славного добровольного общества. Бурные аплодисменты и овации».

— Вечером приглашаем вас, Остап Ибрагимович, на наш коллективный ужин, не опаздывайте.

— Как только управлюсь здесь с делами, обязательно буду, — жал крепко руку председателю великий организатор нужных ему личных дел.

Все приглашенные осводовцы во главе с председателем ушли и работа вновь закипела вокруг шлюпок у бывшего рыбоприемного пункта.

— Так на каком флоте вы служили, товарищ Бендер? — вновь допытывался оставшийся корреспондент Мохов.

— Естественно, на Черноморском, уважаемый… — хотел было отвязаться этим сообщением Остап. Но не тут-то было. Последовал новый вопрос:

— В каком звании и на каком корабле?

«Капитан» подумал и ответил:

— На разных, от мичмана до старпома на эсминце, товарищ Мохов.

— Какое училище вы заканчивали? — допытывался дотошный Мохов, делая записи в раскрытом блокноте.

— Одесское мореходное… — пошел к шлюпкам Остап.

— Оттуда вы вышли мичманом? — не отставал Мохов, Кремнев заканчивал с вами?

— Кремнев заканчивал на год раньше, — ответил Бендер недовольно.

— А затем вы служили под командованием адмирала Кузина?

— И капитана первого ранга Ступина, — бросил на дотошного газетчика насмешливый взгляд «моряк». И пояснил — Если я буду вам перечислять все знакомые мне фамилии и ранги… У меня куча дел сейчас, товарищ, — пошел от него Остап к своим помощникам Ворошейкину к Кутейникову, которые вместе с юношами мастерили капитанский мостик.

Но корреспондент Мохов интервью удовлетворен еще не был.

— Извините, — пошел он с профессиональной назойливостью, — но ведь капитан Ступин сразу же после войны в отставке!.. Я писал о нем. И он не командовал уже, когда вы после мореходки…

— Товарищ корреспондент, да отвяжитесь, пожалуйста! — чуть было не закричал Остап. — Разве фамилия Ступин единственная? Таких фамилий знаете сколько? И у вас, наверное, родственник Ступин? Разве вам мало того, что я сказал? Понятным языком на все ваши вопросы, Вам остается только правильно и грамотно изложить материал в газету, а вы: Ступин, Ступин, после войны… — отмахнулся от него Бендер.

Поняв, что вопросы его уже несостоятельны, Мохов захлопнул свой блокнот и, наконец, удалился.

— То же еще мне газетчик, — прошептал ему вслед Остап вдохнув с облегчением свежий бриз. — Таких надо убивать из рогатки, как я понимаю.

 

Глава XX. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДОСТАЛ ТРУБУ

После организации и открытия морского клуба «Два якоря» перед компаньонами встала проблема добыть морскую карту, чтобы приступить к поиску заветного подводного клада. Бендер утверждал, что карту надо приобрести у владельца ее любыми методами и средствами.

И когда Балаганов подробно рассказал своему предводителю о посещении им дома Ивакиных, Остап вместе с ним и отправился туда, где жил сын старого морского лоцмана.

Идя по Первой слободке города Остап тоже остановился у очереди людей с ведрами и бидонами. Он с интересом посмотрел как сидящая в будке из красного кирпича женщина, принимала через лоток в окошке медные полукопейки, копейки и пятачки и управляла водоразборным краном.

— Нет, Шура, это большой минус замечательному морскому городу Мариуполю, — сказал Бендер, отходя от водоведерного базара.

— Я же говорил, командор, что тоже был удивлен этим, — тряхнул рыжими кудрями Балаганов, идя рядом.

Вскоре они остановились у дома сына старого лоцмана и решали, как им подступиться к нему. А уже с помощью Ивакина-младшего и к отцу его, обладающему заветной картой.

— Интересно, дома он? — спросил Балаганов тихо.

— С работы люди уже шли, как я отметил, Шура. Но визит наш настолько важен, что не стоит торопиться, учитывая скандальную тещеньку молодого Ивакина.

И тут молочные братья увидели как из дома выбежал молодой человек лет тридцати. Судя по описанию, которое дал Остапу Белобров, это и был тот самый Роман Ивакин. Бендер хотел было выйти к нему навстречу, но расстроенный вид сына лоцмана удержал Остапа от этого, и он со своим другом последовал за ним.

— Может, к своему папаше идет? — спросил Балаганов.

— Может, и на работу во вторую смену… — ответил Остап.

Но они ошиблись. Роман Семенович Ивакин к своим родителям не подался, не пошел и на работу во вторую смену, а зашел в ближайший нэпманский ресторан и под звуки надрывающей душу скрипки заказал графин водки с нехитрой закуской.

В зале посетителей было мало. Скрипка еще больше расстраивала оскорбленного мужа. Ему было очень жалко самого себя и обидно, что на все его заботы и старания жена ответила угрозой развода. Изрядно выпив под жалобный плач скрипки, он разрыдался.

— Люблю рыдающих пьяных, — сказал Остап своему нижнему чину.

Он и его компаньон зашли в ресторан вслед за Ивакиным и заняли соседний с ним стол.

— Так наплевать в мою душу… — всхлипывал Роман.

— Передовика и ударника? — спросил Остап, пересаживаясь за его стол.

— Да-а… — произнес оскорбленный муж. И ему очень захотелось поделиться с кем-нибудь, излить горечь своей души. И он начал говорить, говорить. Вот что узнали Остап и Балаганов из его рассказа…

…С водоснабжением, как известно, в Мариуполе было не благополучно. Жители стремились провести любыми средствами водопровод в свой дом. Одним из таких жителей и был Роман Ивакин. Когда он под нажимом тещи и жены начал хлопотать об этом, в водопроводной конторе ему сказали:

— Нужна труба. Воду проводим только из материала заказчика!

Никому не известно, где и как доставал Ивакин трубу. Важен результат. Понес Ивакин трубу на плече, шел довольный, улыбался. Труба длинная, извивалась, кик макарона намоченная, черкала своими концами воздух и тротуар. Все чаще и чаще менял плечо под стальной гадюкой Ивакин и шел, шел, потея. Вот и контора, наконец!

На его стук дверь приоткрылась и сторожиха в валенках сказала:

— Конец упряжки ужо. Трубу не сюдой неси. На склад ее давай, что на улице, э-э… ну, иде магазин Сапунова был, знаешь? По-новому как и номер какой, не припомню, — сказала Ивакину древняя старуха, чихнув три раза.

— Варвары, — ругнулся Ивакин и попятился на улицу.

Пошел с трубой, пригиная прохожих. Сплевывал с досады, менял плечо под глистой железной и плыл устало к безадресному складу.

«Кто его знает, где этот склад, бывший купеческим магазином», — тоскливо размышлял Ивакин.

— Где тут магазин Сапунова, ну, купца бывшего, одним словом? — спросил носитель трубы.

— Понятия не имею, — хохотнула женщина с корзинкой и пронеслась мимо.

— Это же когда? По молодости своей не ведаем, товарищ, — засмеялись девушка и парень на другой вопрос Ивакина.

И вот, после долгих поисков-скитаний, уже совсем в сумерки Ивакин приплелся к дощатым воротам злополучного склада. Грохнул трубу проклятую на землю и постучался что есть силы в калитку.

Послышался лай собаки и голос:

— Ну, чего там разоряешься?

— Примите трубу! — вытер потное лицо платком и не сказал, а уже застонал Ивакин.

— Завтра утром приходи, а сейчас никого уже нет.

Калитка ворот отворилась и перед Ивакиным предстал сторож в бараньем тулупе.

— Та-а-ак ка-а-ак же быть?! — заикаясь вскрикнул Ивакин.

— А это уж не мне знать, милый. Неси ее обратно, наверное, — пнул трубу ногой в бурке сторож.

— Примите ее, папаша! Справку и завтра можно выдать!

— Не могу, милый, никак не могу. А вдруг проверка какая! Нет, что ты, милый, горя тогда не оберешься. К восьми и приноси, — пнул он еще раз трубу ногой и плавно прикрыл за собой дверку.

— Ух, проклятая! — футбольнул с сердцем Ивакин свою неразлучную спутницу дня. Тяжко вздохнул, взвалил ее на плечо и заковылял с трубой по направлению к своему дому.

— Мое почтение, Рома! — вдруг крикнул ему бочкарь-ассеннзатор.

— Ну! — возрадовался знакомому Ивакин. — Подвези, а?

— Сейчас пристроим, — сошел с козлов степенно на землю возчик нечистот.

Через несколько минут измученный Ивакин подпрыгивал на сидении ассенизационной телеги. Помимо черпака на длинном шесте, у бочки вырос хвост в виде Ивакиной трубы, привязанной к ней.

А дома опять препятствие — труба в квартиру по длине своей не вмещается. Пришлось при содействии веса тещи трубу согнуть буквой «Л» и водворить ее вокруг стола.

Умылся и упал мешком в постель Ивакин, заснул как убитый от дневных треволнений. А через три часа проснулся и спать не может. Трубу проклятую вспомнил, о ней все думает невольно. То ему кажется, что он в нее смотрит, как в трубу подзорную, то в кружке светлом ее видит сторожа в бараньем тулупе. Сторож хитро подмаргивает ему и помахивает бумаженцией. То вдруг чувствует Ивакин, что труба гадюкой ему шею обвивает, кровь холодит и тяжестью давит. И даже трубный запах ржавчины, масла-смазки и бочки ассенизационной вдруг преследовать его начал.

Лежит Ивакин, смотрит в пустоту расширенными глазами, шевелит губой верхней, на которой, ему чудится, намазано чем-то недобрым, вздыхает горько, ворочается с боку на бок и не может избавиться от запаха неприятного. Даже потер у себя под носом краешком простыни — не помогает!

Встал, пошел умыться и заодно воды попить. И, хорошо зная, что на полу труба лежит змеей окаянная, споткнулся все же! Чуть шкафчик с посудой не опрокинул! А тут еще сонный голос тещи:

— Кого там черти конем носят?!

И так тут горько стало Ивакину на душе, что даже не понял, чем жажду утолял и чем умывался в кухне — то ли водой, то ли слезами собственными.

Едва рассвело, понесся Ивакин с л-образной ношей к трубному складу.

А через два дня, когда Роман был на работе, в квартиру Ивакиных двое рабочих втащили бегом хорошо уже знакомую Ивакиным… трубу! Л-образную трубу, которую рабочие торопливо пронесли с комнату и, не сговариваясь, расположили вокруг обеденного стола…

— А когда воду будете проводить? — недоуменно спросила теща Ивакина.

— Когда очередь подойдет, тогда и будем, — ответил сгарший.

— А когда подойдет? — всплеснула руками хозяйка.

— Может, через месяц, а может, и через два… — ответил другой, выходя из дома.

Теща Ивакина была маленького роста, но тучная, отчего походила на округлый ком, мотающийся по квартире на коротких ножках.

Деньгами, которые получал Ивакин на заводе «Красный пахарь», никак не устраивал ее и ее дочь Клаву. Они никак не могли примириться с тем, что бюджет соседней семьи, с которой они дружили, был значительно выше и что соседям уже провели водопровод, что у них все лучше, все зажиточней, хотя глава этого семейства работал на том же заводе, где и их Роман Семенович Ивакин и на такой же технической должности.

В конце дня вернулась со службы Клава. Мать тут же напустилась на нее с упреками: разве у нее муж, а у нее зять? — и указала на трубу вокруг стола.

Клава была красивой молодой женщиной и когда выслушала мать, то тоже всплеснула руками.

— Да-да, и через полгода, может быть, не проведут нам воду, — подогрела свое известие толстушка.

— Нет, в самом деле? — заходила по комнате совсем расстроенная Клава.

— У всех мужья как мужья, а у тебя… — махнула рукой мать и вышла в другую комнату.

В это время вернулся со службы Ивакин, таща корзину с накупленными продуктами, заказанными ему тещей.

— Пришел, — с осуждением встретила его Клава.

— Пришел. Не прилетел же, Клавчик. Что за настроение? — посмотрел на жену Роман Семенович.

— Воду нам и через год не проведут, тебе известно? — усмехнулась Клавчик.

— Как через год? — расширил глаза Ивакин. — Кто сказал?

— Приходили водопроводчики из конторы. Полюбуйся, — указала жена на злополучную трубу вокруг стола.

Ивакин пролепетал, не веря своим глазам:

— Моя труба…

— А чья же, Рома, твоя, — с издевкой сказала Клава, кивая головой.

— Это возмутительно! Труба… Через год…

— Да, да, ты не такой у нас, как другие. Мямля ты, зятек, — выкатилась из другой комнаты теща.

— Да, не как другие, — согласился Ивакин. — Взяток не даю и не беру, государство не обманываю, я честно…

— От таких слов мне смешно, Рома, — продолжала усмехаться жена, а затем неожиданно разрыдалась. — Нет, нет, так дальше нам жить нельзя, — сквозь слезы произнесла она.

— Что? Что ты имеешь в виду? — отступил к двери Ивакин.

— Нам надо разойтись, Роман. Мне не нужен муж-мямля. У других все…

— И правильно сделаешь, дочь, — ушла снова в свою комнату теща. — Пусть знает, как надо жить, — донеслось уже оттуда.

— Как разойтись, Клава? — подавленно спросил Ивакин.

— Как другие. Мы не сходимся взглядами на жизнь, Рома.

— Нет, твои доводы ошибочны, Клава. Ты не подашь на развод, не подашь…

— Завтра же с утра и подам.

— Из-за этой трубы? — подошел несчастный Ивакин и пнул глисту ногой. — Ты разбиваешь нашу семейную жизнь, проклятая… — и с навернувшимися слезами на глазах выбежал из квартиры.

В то время, как Роман Ивакин изливал свою горечь души, рассказывал о своих злоключениях с трубой, виновницей разлада в его семье, женщины в его доме обсуждали происшедшее:

— Кажется, я его заставила изменить свое отношение к заботам о доме, — говорила Клавчик.

— Слюнтяй останется слюнтяем, дочка, — уверенно заявила на это мать. — Но разводиться не спеши пока…

— Пусть попереживает. Наверное, к своим подался, — предположила молодая женщина. — Будет жаловаться и всячески осуждать нас.

— Ничего, дочка, пусть. Может за ум возьмется и пробивным станет.

Но Клавчик, как известно, ошибалась. Чего не скажешь о теще Романа. Если ее зять в этот вечер и не стал пробивным таким, каким ей хотелось, то ему неожиданно повезло. Он встретил великого комбинатора и рыжекудрого Балаганова. Излил им свою душу, познакомился с ними, ночевал в их доме. Откуда утром и пошел ка работу, заключив с ними словесный договор: водопровод в его дом — карту его отца-лоцмана в их руки.

Заключая сделку, Остап вспомнил монтера Мечникова. Тот говорил: «Стулья против денег». Но здесь случай другой. Не скажешь же: «Водопровод против карты». Для проведения водопровода нужно время и он не предмет в виде стула, да и как его провести, надо подумать… В Пятигорске не было денег, а здесь случай другой. Деньги есть, но водопровода еще нет. Так думал Бендер, расхаживая в это утро по веранде после завтрака перед своими компаньонами и обсуждая с ними эту важную проблему. И вдруг спросил:

— Адам Казимирович, вы можете за самое короткое время научить Балаганова езде на автомобиле? А затем и меня, конечно. В нашем деле каждый из нас должен уметь водить машину.

— Почему же нет. Конечно, могу, Остап Ибрагимович. Но только, чтобы он не сразу поехал на большое расстояние, братцы.

— О, нет, Адам. На первый случай ему придется проехать всего лишь два-три квартала в безопасном месте. А для чего, вы скоро поймете сами.

И учеба тут же началась. Шура сидел за рулем, Козлевич — рядом и спокойным тоном наставлял его, кок вести машину, переключать скорость, делать повороты и все премудрости шоферского дела. Бендер сидел на заднем сидении и тоже внимательно слушал опытнейшего автомеханика.

И вот пришло время использовать учебу шоферскому, делу и посмотреть, на что Балаганов способен.

Сверкающий чистотой «майбах» с тремя компаньонами подкатил к зданию, где размещался городской исполком. И через минуту Остап с Козлевичем уже входили в приемную председателя.

— Вам кого? — спросила их секретарша, сидевшая, за машинкой на столе рядом с дверью. — Я слушаю вас, товарищи?

Парадно одетый Козлевич длинно сказал ей по-польски и Остап одетый так же парадно, перевел.

— Польский товарищ хочет обратиться с просьбой к председателю, уважаемая товарищ.

— Да, но председателя сейчас нет, товарищи, он на совещании.

Великий комбинатор и без нее знал, что председателя нет.

— А по какому вопросу, товарищи, может быть…

— Да, конечно… — выпустив абракадабру слов Козлевичу до этого, что означало, что председателя нет. — Свяжите нашего польского товарища с водопроводной конторой номер три, уважаемая, будьте любезны, — обворожительно улыбаясь и смотря женщине в глаза, попросил ее Остап.

— Одну минуточку, одну… — заторопилась секретарша, набирая номер телефона. И когда оттуда послышался ответ, сказала:

— Здравствуй, Харитонова, Данилов у себя? Соедини с ним, тут польские товарищи у нас…

— Иван Петрович, с вами сейчас поговорит польский товарищ, — сказала она когда Данилов взял трубку. — Прошу, — передала трубку телефона секретарша Остапу.

— Здравствуйте, товарищ Данилов. Я из приемной председателя горисполкома… Сейчас к вам подъедет представитель заграничного консульства…

— Да-да, слушаю вас… — послышалось в трубке. — Слушаю…

— Просьба, встретить его у входа и очень внимательно отнестись к его просьбе.

— Да-да, конечно, конечно, товарищ… Когда встречать?

— Сейчас он к вам и подъедет, — ответил великий пройдоха и положил трубку.

Выпустив очередную абракадабру слов в виде перевода, Остап мило распрощался с секретаршей и вместе с Козлевичем вышел из приемной к машине.

Дальше все развивалось по сценарию, разработанному Бендером.

К входу конторы номер три подкатил сверкающий на солнце роскошный автомобиль с откинутым верхом над кузовом. За рулем его сидел плечистый молодец в кожаной куртке и с шоферскими очками, сдвинутыми на лоб. Это был никто иной как Шура Балаганов.

На заднем сидении восседали с важным видом, одетые в парадные костюмы, Козлевич и Бендер.

Как только «майбах» остановился, Остап выскочил из него и услужливо открыл дверцу перед Козлевичем.

У дверей конторы уже стоял начальник водопроводчиков Данилов и, подобострастно улыбаясь, засеменил к важным гостям.

Козлевич очень длинно по-польски изложил привет и Остап, прослушав непонятную говорильню Козлевича, пустил свою абракадабру слов в ответ, вступил в роль переводчика:

— Господин Казимирович приветствует в вашем лице водопроводную службу города и желает дальнейших успехов.

— Да-да, очень приятно, здравствуйте, товарищи, здравствуйте, — затряс судорожно руку Козлевичу начальник. — Прошу в мой кабинет, — пригласил он с поклоном, пропуская гостей впереди себя. — Прошу, прощу…

В кабинете Козлевич уселся у стола хозяина кабинета, закинув ногу за ногу, покрутил кончики своих усов и очень длинно заговорил по-польски, излагая свою просьбу. Когда закончил, то взглянул на «переводчика».

Остап закивал головой и, выпустив очередную абракадабру слов своему «господину», как бы уточняя детали, сказал уже по-русски, обращаясь к Данилову.

— Господин Казимирович, представитель польского консульства убедительно просит вас как можно в короткий срок провести водопровод в дом, где его поселили…

Козлевич прервал «перевод» великого разыгрывателя сцены и вновь сыпанул польскими фразами, Бендер тут же заговорил снова:

— Господин Казимирович согласен повышенно заплатить за ускоренный ударный труд водопроводчиков и даже валютой, — наклонил набок голову и умиленно посмотрел на начальника Остап.

— Конечно, конечно, хорошо, хорошо, уважаемые, — загорячился начальник районной конторы. — Завтра же с утра и направим по адресу слесарей, господин Казимирович… товарищ. И к обеду заверяю вас, вы уже сможете открыть кран с водой в своем доме, — показал жестом руки Данилов, как это делается. — Не извольте беспокоиться, — крутнул он пальцами, как бы проворачивая ручку крана. — Будьте любезны, назовите адрес… — продолжал он манипулировать пальцами, вроде бы открывая и закрывая кран.

Адрес был назван тут же Козлевичем через «переводчика», а Бендер добавил, что труба для прокладки водопровода у хозяев дома уже имеется.

— И прекрасно, и прекрасно, господа-товарищи, не извольте беспокоиться. А краны, задвижки, муфты, фитинги и все прочее мы обеспечим, господин Казимирович, обеспечим.

С польскими словами благодарности Козлевич встал и усердно затряс руку начальнику водопроводчиков. После него это же сделал и Бендер, говоря уже на понятном для Данилова языке.

Начальник проводил «иностранцев» до самой машины. И когда, к удовлетворению Остапа и Козлевича, Балаганов ловко тронул автомобиль с места и поехал, то Данилов еще долго махал им вслед прощально рукой.

 

Глава XXI. ВОДОПРОВОД ЕСТЬ, КАРТЫ НЕТ

Старший Ивакин, бывший морской лоцман, сидел в тени небольшого сада и выдалбливал из деревянных чурок игрушечные лодочки. А в стороне, на полке у дерева стояли уже изготовленные баркасы, шлюпочки, фелюги, яхты и даже трехмачтовый фрегат и двухтрубный пароход.

В это время и вошли во двор младший Ивакин и Остап Бендер.

— Здравствуй, пап.

— Здравствуй, сын.

— Знакомьтесь, мой лучший друг.

— Остап Бендер, — представился великий зачинатель разных дел.

— Очень приятно. Лоцман Ивакин… бывший… Никитишна, сын пожаловал с другом, — крикнул он в сторону летней кухни, откуда доносился стук ножа, чеканящего капусту и приятный запах борща. — Накрывай на стол.

— Сейчас, сейчас, дорогие мои, — выглянула из двери кухни пожилая женщина в ситцевом фартуке. — Сейчас все подам, капитан.

Прошло несколько минут и на столе появилась бутылка водки, хлеб, редиска, лук, помидоры, огурцы, миска отваренных креветок, густо пересыпанных укропом и сковорода жареных бычков.

— Пейте, кушайте на здоровье, уважаемый гость, — говорила хозяйка, расставив стопки и столовые приборы им столе. — Как там, сын, твоя старая ведьма? — спросила она Романа. — Все сквернословит в твой и наш адрес? Жизни не дает? Говорили тебе, забирай Клавку и живите у нас. И с водопроводом голову не морочил бы. Вон, криница у нас рядом, — указала она в сторону.

— Э-э, нет, хозяйка, водопровод делается уже, — вмешался в разговор Остап, улыбаясь. — Воду в дом вашего сына уже сейчас проводят и мир поселится в доме Романа.

— На долго ли? — усмехнулась Никитична.

— И мир воцарится в замке строптивой Катарины, — засмеялся Остап.

— Катарина? Кто еще такая? — всплеснула руками мать Романа.

— О, это из комедии Шекспира, уважаемая, «Укрощение строптивой» называется.

— А-а, ну тогда… — махнула рукой женщина и заспешила в летнюю кухню. И уже оттуда — Скоро борщ свеженький подам, дорогие.

— А мы к тебе по делу, пап, — начал Ивакин-младший.

— Ты только по делу и заглядываешь к нам, — укорил его отец. — О деле потом. Ну… — поднял он стопку, — за встречу, — и, не сказав больше ни слова, кивнул только головой гостю и сыну, выпил и стал закусывать.

Когда выпили еще, Ивакин-лоцман спросил:

— Так что за дело?

— Да вот, пап, они проводят нам водопровод… А они ищут в море старинные предметы для музея… — начал немного сбивчиво Роман.

— Ну это известное дело, — захрустел огурцом бывший лоцман.

— У тебя же карта и все на ней отмечено, что и где потоплено у города.

— Разве только у Мариуполя? И у Ростова-Азова, Таганрога, Бердянска и до косы Обиточной… А кое-что помечено было на карте и до Керчи. Все наносил когда-то на карту. И по указанию начальства, и по своей инициативе, когда с боями по морю ходили.

— Ну, если не можешь дать карту, поскольку она для тебя, пап, ценная, дай вот председателю общества археологов посмотреть и скопировать то, что его интересует.

— Э-э, да рад был бы помочь дорогому товарищу. Да нет ведь ее у меня, сынок.

— Как нет?! — вскочил Ивакин-младший.

— Как нет?! — привстал Бендер.

— Да так. Купил я тут у одного баркас по сходной цене. Он и выпросил, как прибавку к деньгам, мою карту.

— Что же его интересовало в ней? — настороженно спросил Остап.

— Место, где затонуло судно с какими-то лекарствами.

— А кто же он? — взволновано спросил Остап.

— А начальник один, пеньковой конторой заведует.

— Пеньковой? — удивился Бендер.

— Да, поставляет пеньку, а из нее фабрика морские канаты и лини крутит.

— О-ля-ля… — покачал головой Остап. — Значит карта у него?

— А где же, у него эта карта. Если так интересовался затонувшим судном — лазаретом.

Дальше пребывать в гостях у лоцмана для Остапа было уже не интересно. Не дожидаясь когда моряк с сыном опорожнят с его участием бутылку водки, собрался уходить. Но не тут-то было. Никитична, наблюдавшая за ними из кухни, тут же явилась с парующим чугуном в руках. Не слушая возражений гостя и сына, ловко наполнила перед ними тарелки душистым украинским борщом, говоря:

— Если не отведаете моего борща, то обидите кровно…

И только после этого, выпив еще на посошок, как говорится, с тем и расстались с гостеприимными хозяевами их сын и Бендер.

По пути Ивакин-младший говорил Остапу:

— Вы сделали мне такое дело, такое дело, что я… Я все равно добуду вам эту карту, все равно, дорогой Остап Ибрагимович. А если нет, то…

— Что? — остановился Бендер, глядя на него.

— Отец пойдет с вами в море и укажет по памяти то место, которое вас наиболее интересует, ведь вы же знаете, наверное, какое судно, катер или баркас, скажем?

— Ну… надо подумать, Роман Семенович, надо подумать, — ответил Остап.

Вскоре они подошли к дому Ивакина и Остап хотел было зайти, чтобы узнать, закончили ли работу водопроводчики, но из дома выбежала Клава и радостно прокричала:

— Ромчик, Ромчик, у нас вода уже в доме!

Вечером Остап, расхаживая, как обычно, по веранде, гуиорил своим единомышленникам:

— Дело осложняется. Теперь на очереди у нас новый владелец необходимой нам карты… Управляющий «Пенькотрестом» Сукиасов Вениамин Гидальевич. Он распределяет пеньку для плетки морских канатов. Первое. Нужно с ним познакомиться. Второе. Узнать, в чем он остро нуждается и какие проблемы сушат его руководящий мозг. Третье. Параллельно с этим необходимо продолжить Организационную работу морского клуба. Тогда у нас будет не только водолазное снаряжение и все необходимое для поиска подводного клада, но и специалист водолазного дела. И, конечно, хороший моторный баркас. Капитаном которого я назначаю себя, механиком Козлевича, а вас, Шура, как и в Харькове, я назначаю стивидором.

— Кстати, командор, объясните мне, кто такой стивидор?

— Стивидор — это лицо ведающее погрузкой и выгрузкой судов в заграничных портах. Он должен умно и толково распределять груз в трюмах и на палубе, так, чтобы корабль во время шторма не опрокинулся, груз во время плавания не повредился…

— Но мы же не в заграничных портах еще будем, командор? И у нас же не будет большого груза… — двинул плечами в новом звании рыжеволосый компаньон.

— Будет видно, — уклонился от прямого ответа Бендер. — Прошу думать, детушки, думать как и я, — Встал Остап, помолчал немного и продолжил — Пойду в наемную квартиру. Надо ближе познакомиться с отставным капитаном красноазовской флотилии Ступиным. Возможно, он еще сослужит нам в трудном поиске подводного клада.

Когда Остап ушел, Балаганов с беспокойством сказал Козлевичу:

— В Киеве нас волновало ухаживание Бендера за той библиотечной энкавэдисткой, а сейчас меня настораживают, если по справедливости, его ночлеги на квартире Ступиных у этой… уверен, она стремится захомутать нашего командора, Адам Казимирович.

— Не стоит беспокоиться, братец. Остап Ибрагимович серьезный и умный человек и он так просто не окунется в омут семейной жизни. Выяснит все, что записано у ее отца, и адье, как он обычно говорит, — засмеялся Козлевич.

— Дал бы Бог, будем надеяться, — проговорил Балаганов, гладя по головке уже совсем пришедшего в прежнюю форму Звоночка.

Адам Казимирович своим чутким вниманием к собачке и уходом заставил ее подняться на ноги, вселил в нее прежнюю веселость и резвость. Но это произошло не сразу, а через три дня голода и тоскливых собачьих взглядов на усатого нового хозяина.

Над утренним берегом и морем носились чайки, высматривая порченую рыбешку и съестные отходы. В крикливой междуусобице они взвивались ввысь и падали камнем к добыче. В недалеком порту перекликались пароходы. С неясным звоном поворачивались краны, опуская в чрева судов грузы.

На мостике клуба «Двух якорей» под трепетным флагом гордо стоял Исидор Кутейников. Он был в своей неизменной тельняшке теперь уже в мичманке и как капитан осматривал в бинокль морской горизонт. У клуба с песней появилось трое юношей.

— Здравствуйте, Исидор Корнеевич!

— Здравствуйте, товарищ тренер!

— Доброе утро, морской капитан! — понеслись от них приветствия.

— Здравствуйте, привет, орлы, — выпятил живот Исидор.

В шлюпку легли снасти, весла и юные члены морклуба отплыли в море.

— Без рыбы не возвращаться, ясно? — крикнул им «капитан».

— Так точно, без рыбы не возвращаться, — ответил задорный голос. — И-и, раз! И-и, два, — закомандовал он.

Исидор проводил шлюпку взглядом через бинокль, крикнул:

— Сан Саныч! Подъем!

Но в ответ не услышал и звука.

— Товарищ Мурмураки! Я кому говорю, подъем! — уже закричал начальствующе Кутейников.

Откуда-то снизу сонный голос бывшего заврыбой забубнил:

— Иди ты к черту, земноводное…

— Товарищ Мурмураки, я приказываю вам как старший по штату и прошу…

— Себе приказывай, кукурузный качан! — ответил сонно Сан Саныч. Он лежал на ворохе сухой морской травы в тени здания. — Тоже еще мне капитан выискался, медуза, а туда же, в начальники, — добавил он.

— Это кто медуза? — возмутился Исидор, спускаясь по лестнице. — А ну, подъем и повиновение…

Квач, пущенный Мурмураки, мелькнул в воздухе и больно ударил бывшего руководителя многих контор по плечу. Исидор скривился от удара и бросился на обидчика. Два толстых тела, сцепившись, выкатились из тени на песок, взмахивая четырьмя руками.

— Я покажу тебе медузу…

— Я дам тебе командовать…

— Ах, ты так…

— Ты у меня поймешь, кто такой Мурмураки…

— Прекратить любовные объяснения! — прозвучал вдруг над ними голос Остапа. — Это еще что за соревнование по борьбе?

Песочный клубок разъединился на Исидора и Мурмураки и оба помятые, с облепленными ракушками лицами, виновато предстали перед своим капитаном.

— Я ему — подъем, а он…

— Я не позволю Исидору мной командовать, Остап Ибрагимович, — стряхивал с себя песок возмущенный Савва.

— Вы что, Мурмураки, забыли, что Кутейников у нас по штату тренер? И в мое отсутствие он старший в морклубе, а не вы, любитель горячительного. Приказываю подчиняться. И никаких бунтов на корабле. Ясно?

— Ясно, капитан, — потупил свой взор бывший заврыбой.

— А теперь, свистать всех наверх! Делаем первый исследовательский выход в море. Шлюпку на воду!

Вскоре от берега отошла шлюпка. На корме, держа румпель, сидел Остап. Он был в трусах, без майки. Лицом к нему, на средней скамейке рядом друг с другом, сидели на веслах «боцман» и бывший заврыбой. Оба круглые, невысокие, гребли усердно, обливаясь потом. Матросы из них были никудышние, толкали друг друга, неумело работая веслами, шлепали ими по воде. Один из всплесков весла обдал Остапа водой.

— Где вы взялись в моем штате? Бездельники, темные личности, лодыри, пигмеи! Грести не научились к старости! Сушить весла! — дал капитан команду.

Оба гребца подняли весла и непонимающе уставились на своего капитана.

— Весла на борт!

Весла неумело кладутся, одно слева, другое справа Остапа.

— Раздеться обоим! — прозвучала новая команда.

Гребцы раздевались медленно и неохотно, с тоской посматривая на берег, где они бы сейчас жарили рыбу, которую должны уже привезти юноши, следуя приказу Исидора.

— Исидор, а за ним Мурмураки, прыжок в воду — раз! — последовал строгий приказ Бендера.

Исидор, в мешковатых трусах, с неизменным шариком живота, с густым волосяным покровом, с кривыми тонкими ногами, не спешил выполнить приказ. Затем, дрожа, зажав руками ноздри и уши, плюхнулся кулем в море.

Сан Саныч, такой же примерно комплекции, но в белых трусах-парусах, решил щегольнуть изяществом своего прыжка и, отвернув голову в сторону, вытянув руку вперед, наконец прыгнул животом в воду, оттолкнув от себя лодку.

— Х-х-х… — зашелся Остап смехом, глядя на своих подчиненных, барахтающихся возле лодки.

— А-а, вода свежая-я, — хлопая ладошами по воде, протянул Исидор Кутейников, оправдывая промедление в прыжке.

— Плыть к берегу, матросы! — скомандовал Остап, отгребая лодку в сторону.

— Остап Ибрагимович! — Буль-буль из воды — Мы не… — Буль-буль из воды — Мы не кх-х-х… — замелькала поплавком на воде голова Исидора.

— Не доберемся мы… — закончил фразу своего напарника Сан Саныч. Он как-то выныривал боком и бил отчаянно руками по воде.

— Не уплывайте, капитан Бендер… — грузно держась на воде, плаксивым голосом выкрикнул Исидор, выплевывая воду изо рта.

Остап смилостивился, видя беспомощность своих «матросов». Он подплыл к утопающим и со словами:

— Хотя спасение утопающих — дело рук самих утопающих… — И крепкой хваткой одного, затем другого стащил дрожащих горе-моряков в лодку.

— Сидеть на корме и не пускать пузыри, морские акулы, — приказал Остап, садясь за весла.

Савва и Исидор, прижавшись друг к другу, как люди, которых недавнее морское испытание чуть ли не породнило, подрагивая преданно смотрели на своего грозного капитана.

Бендер умело работал веслами и шлюпка с белым бурунчиком у носа с заметной скоростью понеслась вперед.

— Слушайте одесский анекдот, горе-моряки, — промолвил он. — Идет моряк по берегу, слышит крик: «Помогите, тону! Спасите, тону!». Затем по-немецки, эти же слова. По-английски, по-французски… И утонул. Моряк говорит: «Ха, фраер, лучше бы плавать научился, а не иностранным языкам»…

Но подопечным Остапа было не до смеха, не до назидательного анекдота, они нет-нет и освобождали себя от нахлебавшейся вовнутрь воды.

— Я говорю это к чему, — с улыбкой смотрел на них Остап, работая веслами. — Меньше бы занимались своими гешефтами, лучше бы плаванью научились, тем более, что живете у самого синего моря, камрады.

— Так мы умеем, но не на дистанцию… — попытался оправдаться Мурмураки.

— Да и я бы доплыл, капитан, если бы не такая вода холодная… — заверил и Кутейников.

— Холодная… — передразнил его Бендер. — Не научитесь плавать, Исидор Корнеевич, разжалую из боцманов-тренеров, так и знайте.

Три сваи торчали из морской глади. Неподалеку, по направлению в открытое море, пролегала песчаная коса. К ней и причалил Остап. Его помощники, прийдя уже в себя, заботливо вытащили наполовину лодку из воды, аккуратно положили весла по ее бортам и, не получив других каких-либо указаний своего капитана, разлеглись и горячем песке.

Великий комбинатор, помахав рукой своим двум пионерам клуба «Двух якорей», глубоко вдохнул и нырнул в воду.

Мурмураки и Кутейников подползли к месту, откуда ушел под воду их капитан, смотрели во все глаза в море, но никого и ничего не увидели.

Бендер, выпуская малыми порциями воздух из легких, работая ногами и руками, плыл под водой над изумительной фауной моря. Стаи рыбешек бросались в сторону, за ними степенно устремлялись зубарики. А навстречу пловцу величаво заколыхалась огромная белоснежно-голубая медуза.

Израсходовав запас воздуха, Остап выбросил себя на поверхность и взглянул на берег, Его служба, видя, что их начальник не утонул, радостно замахали ему руками.

Остап, вдохнув новую порцию свежего воздуха, нырнул снова. Торпедой пошел вдоль косы, зорко осматривая чистое песчаное дно, расчесанное подводным течением неглубокими морщинами.

Стоп! Что это? Опустился подводник ниже, еще ниже. Вырвал из песка облепленный ракушками предмет — короткий цилиндр и, быстро-быстро заработав ногами, всплыл.

Откинул рукой волосы со лба, отдышался и поплыл к берегу.

— Спокойно, спокойно, старатели… — сказал капитан своим наблюдателям, выходя из воды.

Савва и Исидор с настороженным любопытством молча смотрели на морскую находку.

Бендер вытащил уключину из борта лодки и ею начал отбивать с цилиндра наросты. Отойдя на некоторое расстояние, за его действиями, затаив дыхание, следили пионеры морклуба.

— Осторожно, Остап Ибрагимович… — предупреждающе покачал головой Мурмураки. — На снаряд похоже…

— Конечно, все может быть… — в тон ему произнес Исидор.

— Кто ищет, тот не всегда находит то, что нужно, — отбросил в сторону находку их капитан.

Его «матросы» наклонились над ней. Это был всего-навсего кусок ржавой трубы, заделанный сдвух сторон и с небольшим отверстием посередине.

— Тю-ю… — разочарованно протянул Исидор.

— Да тут все хорошее уже давно выловил мой свояк, — сделал гримасу на лице Савва.

— Это кто же такой, греческо-подданный из рода Мурмураки?

— Нет, почему… Просто фамилия у меня такая, кипитан… — пожал плечами Савва.

— Если такая, почему не может быть греческой? — засмеялся Остап. — Стоять на вахте здесь и не киснуть, потребители даров моря! — сказал он, снова ныряя.

Два толстячка некоторое время смотрели на то место, откуда их капитан ушел под воду и распластались на песке.

— Ничего он не найдет и в этом месте, — промямлил Савва.

— Посмотрим. Ты бы лучше из весел и тельняшек тень сделал, а не предсказывал, Сан Саныч, — посоветовал ему Исидор.

Бендер какое-то время плыл по поверхности глядя в глубину, осматривая дно. Затем нырнул снова в объятия подводного царства.

Большой лобан испуганно метнулся от него в сторону, актинии заколыхались от волн, а он шел все глубже и глубже, стравливая понемногу воздух из легких. Но и в этом поиске ныряльщик ничего не нашел. Вынырнул и поплыл к берегу.

Положив головы в тень от натянутых тельняшек на весла, воткнутые в песок, Савва и Исидор спали на спинах после гребли, купания и волнений за своего капитана. Их кривые ноги симметрично были расположены одна возле другой.

— Как от одной матери дети, — умиленно проговорил Остап. Он неслышно подошел к своим подчиненным и плеснул на их животы воду из черпака.

— Аврал! — прокричал он.

Мурмураки и Кутейников вскочили и, не сговариваясь, бросились к шлюпке, позабыв о тельняшках и веслах.

— Грузить апельсины в бочках! — захохотал «капитан».

— Какие апельсины? — удивленно уставился на него Савва.

— Нанырялся и вот… — тихо шепнул тому Исидор.

— Да, камрады, — сказал не то себе, не то своим подчиненным великий искатель морских кладов. — Без водолазного снаряжения дела не будет, как я и предполагал.

После возвращения с моря, дети от одной матери, как их окрестил Остап, на печурке из прибрежных камней жарили на сковородке рыбу, выловленную юношами. Сан Саныч в фартуке из прогнившей парусины, старательно дул на дрова, не желающие разгораться. Огонь нехотя оживал, едкий дым валил из-под сковородки, ел ему глаза.

— Эй, на камбузе! Как с обедом? — прокричал Исидор с мостика, куда он влез после того, как почистил рыбу и снова вооружился биноклем.

— Скоро, скоро, товарищ боцман, — ответил ему Мурмураки, вытирая кулаком слезящиеся глаза, продолжая дуть под сковородку.

Из здания вышел во всей своей капитанской форме Остап.

— Эй, на вахте, чтобы был здесь порядок: я к Ворошейкину, будем выбивать водолазное снаряжение и все к нему. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан, — оторвался от своего занятия Сан Саныч.

— Будет полный порядок на корабле, капитан, — отдал честь Кутейников, стоя на мостике.