Глава I. ИЗ МАРИУПОЛЯ В КРЫМ

В больнице для моряков было так много больных, что, казалось, труженики моря плавают лишь затем, чтобы, побороздив моря и океаны, вернуться на берег и, предавшись заслуженному отдыху, поболеть. А на самом деле настоящие моряки, хотя и болели, как и все смертные, но в эту портовую больницу попадали редко. Ее палаты в основном заполняли работники порта и члены их семей. И заполняли так, что доставленного сюда капитана морского клуба «Два якоря» пришлось положить у дверей палаты. В палате находилось еще пять человек.

Над Бендером склонился молодой доктор с жалостливым выражением в глазах и спросил:

— Как вы себя чувствуете, товарищ?

Не получив вразумительного ответа, кроме бессвязного слова «ноги», тут же приказал медсестре немедленно наложить на пострадавшего плотные компрессы.

Пока сестра готовила накладки, Бендер впал в полузабытье. И виделся ему сон. Будто он, в том же темном подводном салоне «Святителя», перебирает обросшие водорослями золотые предметы. Вдруг какой-то груз обрушивается на него сверху и больно ударяет по ногам. Остап вскрикнул и очнулся. Медсестра устраивала на его ногах компрессы.

Великий предприниматель, искатель миллионов, лежал на спине, превозмогая боль в суставах. Он невесело думал о последствиях своей болезни. Боялся, что не сможет ходить. А если и сможет, то — как инвалид. И прощай тогда на веки вечные Рио-де-Жанейро заветное.

Больница портовиков была построена недавно. Жизнь в ней протекала спокойно. Никто не умирал, и каждый пациент ее лечился по своему усмотрению. Вечерами больные прохаживались в дворовом скверике, дыша упоительными запахами цветов. И луна освещала их синие халаты диковинным театральным светом. Прогуливаясь по аллеям, они оживленно разговаривали друг с другом. И глядя на них, нельзя было сказать, что они больные. В больнице моряков кормили на редкость вкусно и плотно. Многие, симулируя болезнь, ухитрялись как можно больше побыть в ней.

— Я попрошу, чтобы мне продлили еще на недельку, — говорил высокий с усами. Сошлюсь на сильные головные боли. — Ой, страдаю, ночами не сплю, — сказал он нарочито громко последнюю фразу, оглянувшись на проходящего мимо врача.

— Я пообещал доктору рыбы, — говорил розовощекий с глянцевой лысиной, он и продлит…

Но низкорослый толстячок, по-братски обняв его за талию и хихикая, сказал:

— Чудак, наоборот, он тебя выпишет поскорее, чтобы ты не задержался с этой самой рыбой.

— И правда, — озадаченно уставился на него лысый. — Да, я ему, душевному человеку… — хотел пообещать теперь уже что-то другое, но тот осекся.

Мимо разговаривающих проходил главный врач больницы Ярокин. Симулянтов он на дух не переносил. Но вынужден был терпеть даже явных, направляемых в больницу разным городским начальством.

И такие «больные» задерживались в ней не только из-за хорошего питания, но и по другим причинам. Пребывание Гнитюка, одного из питомцев палаты, где лежал Остап, объяснялось попыткой избежать наказания за подписание акта, оправдывающего недостачу материалов на базе. Он постоянно кашлял, когда надо и не надо.

Мамбетович, так звали мужчину среднеазиатской внешности, содержал ларек и опасался привлечения к уголовной ответственности за продажу самогона под видом монопольной водки. Мошенник вел себя беспокойно, и все время прохаживался у кровати Бендера, опираясь на костыль, который ему был совсем не нужен. Третий «больной» в палате Остапа носил фамилию Чудаков. В метизной конторе он числился счетоводом и избегал результатов ревизии. Левую руку в гипсе он держал на марлевом ошейнике. Четвертым соседом Бендера по палате был Хмуренко, человек с фамилией, соответствующей его виду. У него болело горло, он носил на шее утепленную ватой марлевую повязку. Пятым в этой палате был Морякин. И был он, как выяснилось, настоящим больным, страдающим ревматизмом.

Все соседи Остапа по палате так и сыпали выражениями из области морского дела. Но каждый из них имел к нему такое же отношение, как туземец к воздухоплаванию. За исключением Морякина. Он был рыбаком, но морских слов почти не употреблял. Говорил в основном на близкую его душе тему, произнося слова совсем иного значения. От частого употребления алкоголя глаза его были желтые, как у кота. И когда он говорил о своих выпивках, они горели неугасимым огнем.

Впервые Бендер услышал Морякина, когда наступил больничный разнос обеда. Коридоры и палаты наполнились звоном посуды, запахами борща, гречневой каши и тушеной капусты с мясом, перебивая все остальные больничные запахи. Посетителей, пришедших навестить больных, попросили прийти позже.

Ревматик Морякин, полнозвучно чавкая, начал очередной свой рассказ. Весь смысл его повествований сводился к тому, что на рыбалке крайне необходимо пить водку. Ничего другого он не рассказывал, а может, и не знал.

— И что, выпили, по бутылке водки? — скривился Гнитюк. — И никакой ловли? — покашлял он.

— Как никакой? Я и говорю ему ячейка сети должна быть… Проспорил он, одним словом, и поставил четверть. Выпили и ее. А у Лошака бутылка вина еще была. Добавили, значит…

— Ну а сетью вы какой ловили? — отставил пустую тарелку гипсорукий Чудаков.

— Вот слушайте, наберитесь терпения. Подплывает на баркасе Кочубей. А у него, моржа, две бутылки водки и фляга вина — самоделки.

Рассказчик победоносно обвел всех желтыми глазами и, хихикая, продолжил:

— Выпили, разошлись по каютам спать. Утром от головы до пят дрожь охватывает. Немного нашлось. Выпили. Не помогает. Пошел на моторке Кочубей, собака, к берегу. Оперативно вернулся. Привез четвертуху…

— Ну профессор по рыбе, а улов как же? — вымолвил Остап, прорвавшись в паузу рассказа. — И рыба пьяной работы не любит.

— Почему не любит? Ловили. Штормяга, правда, небольшой навалился, но ловили… Кое-кто из слабых в ригу поехал… Но я ни-ни…

— И все же, дорогой, рыбалка как же? А то все выпили, пили, понимаешь, сказал Мамбетович. Он отламывал руками кусочки хлеба, макал их в подливку и ловко бросал себе в рот.

— Да не ловили мы в тот день, Мамбетович. С пьяной командой, какая же рыбалка, — бросил ложку в пустую тарелку Морякин.

— В Одессе был у меня знакомый, — сказал Бендер. — С утра выпьет стакан водки и целый день свободен…

Все засмеялись. Только хмурый больной, с забинтованной шеей, пробурчал:

— И что тут смешного…

Это был человек без чувства юмора, но он старательно лечился. Периодически полоскал с бульканьем горло и с унитазным журчанием спускал свое полосканье в банку.

В палату вошел розовощекий, грузный «больной» с мичманкой на голове. К его больничному халату она шла также, как сомбреро к фартуку дворника. Он целыми днями шатался по больнице, узнавал новости, анекдоты и тут же пересказывал их в других местах.

— Я дико извиняюсь, — заговорщически обвел он всех выпученными глазами. — Слышали новый анекдот? — И не ожидая ответа, начал. — Кораблекрушение. Спасатели вытаскивают утопающих в шлюпку за волосы. Одного за волосы, другого, третьего… А четвертый безволосый. Спасатель хлопает его по голове и говорит: «Сэр, нам не до шуток, дайте голову».

Смех заполнил палату. Из-за болей в суставах Бендер только улыбнулся. А хмурый его сосед с забинтованной шеей снова пробурчал:

— Кораблекрушение, а им смешно…

Но его соседи к таким замечаниям уже привыкли. Каждому уже захотелось рассказать свой анекдот. Но гипсорукий завладевает вниманием палаты и начинает:

— Зяма спрашивает моряка: «Это вы спасли моего Абрашу?». «Ну я». «И вы ныряли на глубину?». «Ну нырял». «А кепочку его там не видели?».

Вся палата надсаживается от смеха. И не слышит бубнеж забинтованного полоскателя.

— Спас ребенка, а ему кепочка… Скряга… — скучно произносит он.

— Тише, — взвизгнула мичманка в халате. — Кессонщик тоже хочет что-то нам рассказать.

Наступила тишина, и голос Бендера не совсем бодро заговорил:

— Бандерша портового притона выходит на балкон и кричит: «Котельщик! Котельщик! Перестаньте топить! У меня клиент соскальзывает!»

Ложки, вилки, тарелки забряцали от громового смеха. И только хмурый полоскатель горла свое:

— Летом разве топят…

— А вот еще, — продолжал Остап, поддавшись общему настроению. — В порту одессит спрашивает: «Эй, на шхуне! На работу берете?». «Нет, не берем». «Счастье ваше, а то бы я вам наработал».

— А вот еще, слышали! Я расскажу…

Затараторили наперебой гипсорукий и Морякин после смеха. И понеслись анекдоты один за другим, веселя сытое послеобеденное сообщество соседей по палате великого искателя подводных сокровищ. И даже пришедший зачинщик в мичманке не удержался, чтобы не рассказать еще один анекдот из своего запаса.

— «Марья Павловна, откройте», — начал он. — «Уже поздно, я в рубашке», — она ему из-за двери. А он ей: «Откройте, и посмотрите, чем я стучу».

Питомцы палаты умирали от смеха. Но тут вошел главврач Ярокин, — и все умолкли.

— 3-здоровые? Пора выписываться, а? — обвел он всех изучающим взглядом. И собрался еще что-то сказать, но появилась регистраторша больницы и подала ему записку:

— Вот прислали… — запыхавшись, промолвила она.

Ярокин прочел бумагу и молча уставился на забинтованного человека без юмора.

— Где же возьму этому самому Кабакину отдельную палату? — перевел он свой взор на «мичманку». — Если даже всех анекдотчиков выпишу… — и ушел, сопровождаемый регистраторшей.

А соседи Бендера по палате долго еще смотрели на дверь, за которой скрылся главврач, ставя его посещение в связь с долгосрочной их выпиской. Затем все сгрудились у открытой двери на балкон, но выйти на него боялись. Был случай, когда один больной вышел ночью на балкон подышать свежим воздухом, да и выпал со второго этажа. Ограждений на балконах еще не сделали. Жив остался, даже ноги не поломал. Спружинила мягкая клумба с цветами.

Над питомцами палаты Бендера нависла явная угроза распрощаться в скором времени с сытой и тишайшей больничной жизнью. Озадаченно вздыхая, они продолжали обсуждать визит Ярокина и ломать головы над вопросом: кто такой этот самый Кабакин?

Больничный обед закончился. Санитарки забряцали тарелками и ложками, собирая пустую посуду. В открытые окна и балконную дверь врывалась из дворового скверика птичья разноголосица, похожая на отдаленную перекличку в строю. В порту гуднул пароход. И ему тут же ответил басистым ревом другой.

Наступил день, когда Остап первый раз после заболевания решился выйти из палаты. Чувствуя себя еще не совсем в форме, он встал и начал одеваться без помощи других. Мечтая о свежем воздухе без больничных запахов, он двинулся к выходу, но тут дверь распахнулась, и на пороге появился боцман-тренер клуба «Два якоря» Кутейников.

— Привет, боцман, — улыбнулся Остап. — Видишь, осмелился сам идти на прогулку.

Лицо Исидора хотя и не было розовым, но весь вид его был странно подавленным.

— Пришел проведать или что-то случилось? — спросил Бендер. Кутейников переступил с ноги на ногу, но ничего не ответил.

— Ну? — спросил Бендер более строго.

— Новый Пристройкин, чтобы он на волнах закачался, разве наш труд он оценил? — непонятно молвил боцман-тренер. — Разве ж он может понять? Клубу мы столько наших усилий приложили… — качнулся Исидор.

— Ты что, пьян? — спросил Остап.

— Да вот, я ему говорю, что лучше моего старания нет, а он, без стажа морского, без стажа морского. Это я, значит…

— Да ты опьянел окончательно, Исидор? — подивился Бендер. — Говори в чем дело, выпивоха? — шагнул Остап к выходу.

Кутейников предупредительно распахнул дверь, пропустил своего капитана вперед, и пошел за ним, дрожа от обиды и с горечью говоря:

— Если бы вы были, Остап Ибрагимович, то этого бы ни за что не случилось… Великий предприниматель, чувствуя боль в суставах, обернулся и раздражен но спросил:

— Вы, старовозрастной юноша, можете, наконец, сказать, чего не случилось бы?

— Да моего увольнения из «Двух якорей», — рыдающим голосом прокричал Кутейников.

— Как — увольнения? Без меня? — возмутился капитан клуба. — Так быстро? Скоро выпишусь, боцман, восстановлю, не тушуйся, Корнеич. Я этому Пристройкину…

Капитан «Двух якорей» и его боцман-тренер вышли на свежий воздух. Здесь Остапа встретили его друзья-компаньоны и Савва Мурмураки. Они по два раза на день приходили к Бендеру. Приносили фрукты и все другое, вкусное и лучшее. Участливо справлялись о здоровье своего начальника и рассказывали новости.

Бывший заврыбой услышал жалостливое сетование Кутейникова на его увольнение и тоже загробно промолвил:

— И меня вычистили из клуба, капитан.

— Да как они посмели? — возмутился организатор «Двух якорей».

— Сейчас там новый начальник, командор, — сообщил Балаганов.

— Новая метла по-новому метет, — вставил Козлевич, — покручивая кончики кондукторских усов.

Всей компанией они сидели в больничном дворике и разговаривали. А когда Кутейников и Мурмураки ушли, Остап спросил своих единомышленников:

— Так что там за деньги в мешках?

Об этом при посторонних поговорить в палате было нельзя. И бывший уполномоченный по копытам, а сейчас стивидор «Алых парусов» сообщил:

— Все мешки с печатями отделений банков, командор: «Азово-Черноморско-го», «Русско-Азиатского», «Юнкер и Ко» и отделения какой-то конторы в Париже…

— И во всех мешках негодные уже деньги, — покачал головой Адам Казимиро-вич. — Царские кредитки, деникинские «колокола»…

— Что еще за колокола? — удивился Остап.

— Тысячерублевые купюры с изображением Царь-колокола, — пояснил Козлевич, как знающий лучше прошлые времена. — В других мешках, капитан, лежат пачки врангелевских коричневых пятисотрублевок. Есть там и «грузбоны» — это денежные знаки Грузии. Есть мешок и «керенок» Временного правительства и «карбованцев» Центральной рады, Остап Ибрагимович, — усмехнулся Козлевич.

— Одним словом, командор, все уже негодное, — вздохнул Балаганов. — Хотя бы один мешочек иностранной валюты…

Бендер молчал, глядя в сторону. Потом засмеялся и промолвил:

— За мешки отживших денег — кессонную болезнь… Вот так, камрады…

— Если по справедливости, то так, командор, — согласился Балаганов, тряхнув своими рыжими кудрями.

— Ничего, детушки-голуби, — резко встал со скамьи Бендер и скривился от боли в ногах. — У нас есть еще крымский вариант, — рубанул он рукой воздух.

— Что еще за вариант? — уставился удивленно на своего командора Балаганов.

— В Крыму я как-то побывал со своей матушкой, — сообщил Козлевич.

— А может, откроем свое дело как нэпманы, Остап Ибрагимович? Без всякого варианта? — спросил рыжеволосый компаньон.

— НЭП на грани отмирания, Шура. Газеты надо читать. Нэпманское предпринимательство под налоговой пятой не даст нам нужных миллионов, чтобы сделать Советам ручкой адье. Золото нам надо срочно ковать, пока до него не добрался НКВД со своим ОГПУ, верные мои камрады.

— Загадочно говорите, командор, — заерзал на скамье Балаганов.

— Загадочно, — кивнул Адам Казимирович.

Оба выжидающе смотрели на своего предводителя.

— Я вас посвящу в это дело несколько позже. Сейчас я в обдумывании его. Приходил не раз и бывший водолаз — инструктор Бендера Прихода. В первый день своего посещения он сочувствующе сказал:

— Ничего бы этого не произошло, капитан, если бы рядом была декомпрессионная камера. Часок отдохнул бы в ней и снова готов бы был под воду. А то пока сюда доставили, прошло время, азот и сработал отрицательно…

— Что же произошло, Федор Николаевич? Кто там был еще, глядя на меня световым лучом? Я же явственно видел…

— А никого там и не было, капитан. Приезжал мой сын из мореходки в отпуск, так он спускался туда с ребятами. Так знаешь, что они установили? — засмеялся Прихода.

— Ну-ну, что? — с невероятным любопытством смотрел на бывшего водолаза Бендер.

— В том салоне катера, где ты был на переборке, висело большое зеркало. И хотя оно заросло, облезло, но частично свет отражало. Когда, как ты рассказывал, осветил фонарем это место, оно и отразило твое изображение. Вот ты и рванул наверх с перепугу, решив, что это духи утопленников, — улыбнулся Прихода. — Такие случаи бывают, я же рассказывал, что на глубине может произойти все что угодно. Такой был случай. Поднимали пароход. Пошел под воду водолаз. Переговаривается с верхом. Все шло нормально, и вдруг крики молчание. Срочно пошел к нему второй водолаз. Подняли потом обоих. У первого, который закричал, — разрыв сердца. Оказалось, первый спустился и запутался шлангом, когда прошел в каюту А там его вдруг обнял плавающий мертвец в черной рясе. Вот такое даже бывает в водолазном деле, — взглянул с улыбкой на Остапа Прихода.

Великий искатель подводных сокровищ лечился около месяца, освобождаясь от мучительных болей в суставах своего крепкого тела. А когда выздоровел, то пошел со своими друзьями к созданному им морскому клубу «Два якоря». Пришел, и невольно остановился. Вокруг бывшего мариупольского рыбоприемника царило оживление. Два бравых моряка стояли на мостике и один, приложив рупор ко рту, кричал:

— Под водой дышать размеренно! Строем, рр-раз!

Человек семь ровным фронтом бросились с причала в море и, оставив пенный след на поверхности, скрылись под водой.

— На шлюпках, старт! — скомандовал другой моряк и взмахнул красным флажком.

Три двухпарные шлюпки, блеснув лопастями весел, вспенили воду носами, отходя от берега.

— Фигурные прыжки в воду выполняют спортсмены нашего морклуба «Два якоря» Никодим Иванов, Касатый… — начал перечислять фамилии и дальше моряк с рупором.

С вышки красиво, в разных позах, поочередно начали прыгать юноши и девушки.

Присутствующие зрители зааплодировали. Знакомый уже Остапу борзописец из газеты «Приазовский пролетарий» только успевал их фотографировать и записывать репортаж с места событий.

— Мд-да-а, как всегда отмечал факты один мой хороший знакомый из Бердичева, — произнес вслух Бендер в окружении своих товарищей.

— Командор, хорошо, что мы отвели свои «Алые паруса» к Приходе, а то бы… — покачал головой Балаганов.

— Катер оформлен на меня, и клубу он не принадлежит, — засмеялся Бендер. И все же правильно сделали, чтобы не вызывать у общества тяжбу.

Остап, оставив своих сопровождающих на улице, вошел в здание, где размещалось общество помощи утопающим. Вошел и с удивлением остановился. Перед ним у двери с угодливой улыбкой стоял вахтер.

— Пристройкин! — воскликнул искатель подводного клада.

— Он, Пристройкин, — растянул свое лицо в улыбку тот. — Вот сняли, перевели вниз вахтером, — отвел в сторону глаза бывший председатель мариупольского отделения ОСВОДа и погладил неизменный шарик своего живота.

— Ну и ну — покачал головой Остап, — столько изменений, — и поднялся в кабинет нового председателя.

Когда вошел, то вторично был удивлен. За столом стоял не кто иной, как отставной капитан Ступин.

— Вот ваш расчетный лист, — сказал он Бендеру улыбаясь во весь рот, как хорошо ему знакомому. Ступин был в униформе морского капитана и спросил немного погодя: — Удивлены? После Пристройкина меня направили сюда, Остап Ибрагимович. — Вот и приказ… — подал он бумагу. — Вы увольняетесь за развал в морклубе «Два якоря»… Но учитывая, что именно вы организовали этот замечательный клуб, я счел возможным потопить этот приказ, не афишировать его, уважаемый товарищ Бендер. Увольняетесь числом после вашего лечения… Так что… — протянул руку новый председатель мариупольского отделения помощи утопающим, отец бывшей квартиросдатчицы Остапа Елены Викторовны.

— Благодарю, товарищ капитан, — ответил крепким рукопожатием Ступину Бендер. — Удачи вам в спасении утопающих, капитан.

— Спасибо, товарищ Бендер, — продолжал улыбаться тот. — Извините, что так… да, там в бухгалтерии мой приказ на оказание вам материальной помощи, уважаемый Остап Ибрагимович.

— Благодарю, очень кстати, — засмеялся Остап.

Взгляд организатора морского клуба «Два якоря» задержался на шкафе, где еще совсем недавно стоял кубок-сирота за перевыполнение плана по сбору членских взносов. Его на полке не было. Остап ухмыльнулся и вышел.

Когда великий организатор после бухгалтерии выходил из здания, Пристройкин угодливо распахнул дверь перед новатором отделения общественности, помогающей утопающим.

На улице его ждали друзья, и Остап им сказал:

— Вот всегда так: я организовываю, а государство пожинает плоды моего творчества.

Привычно расхаживая по веранде, Остап говорил:

— Итак, я посвятил вас в наше предприятие в Симферополе. И это все, детушки-голуби, из тех бумаг, которые мы приобрели у пасечника Стратиона Карповича. Из них следует, что сам пасечник, как и его родитель, были поставщиками меда графскому дому. Вот почему, как я додумываю, в последнее свое посещение графского дома, в девятнадцатом, Стратиону Карповичу и передал управляющий графским домом письмо своему брату Приозерскому. В письме говорится: «Все ценности графа Воронцова надежно спрятаны в тайнике до лучших времен, дорогой брат. Советую и тебе так же сделать…» — держал в руке письмо Остап и изучающее посматривал на своих компаньонов. — Письмо писано на гербовой бумаге, и ему верить можно, камрады.

— А какие ценности в письме указываются, командор? — без энтузиазма спросил Балаганов.

— Перечня нет, друг Шура, но говорится…»… А ценности графские, дорогой брат, как тебе известно, превеликие, и никак не могут идти в сравнение с нашими. Достаточно напомнить тебе о тех золотых предметах, которые были тобой увидены в прошлый твой приезд на отдых…» — Вот какой клад ожидает нас в Крыму, детушки, — сложил пожелтевшую бумагу Бендер.

— Ох, Остап Ибрагимович, не окажется ли это очередным блефом, как и подводный клад? — крутнул свой ус Козлевич.

— Да, если по справедливости, командор. Не остаться ли нам спокойненько жить в Мариуполе? Дом есть, море рядом, курортницы, рыба, фрукты. Можно продолжить коммерцию антиквариатом, — выступил убеждающим тоном Балаганов. — Что нам еще надо?

— Надо? — презрительно взглянул на рыжеголового компаньона Бендер. — А как же наше Рио? Или другой сказочный город, Шура? Мечты в кусты? Ну, нет, камрады, и еще раз, нет. Это не по мне. Я не позволю развеять по ветру обывательщиной свою хрустальную голубую мечту детства и сделаться пижоном.

— Нет, нет, если по справедливости, то и я, командор, разве против, — загорячился Балаганов. — Но после неудачи…

— Какой неудачи? — обвел своими восточными глазами друзей Бендер. — Какой неудачи? Искали — нашли. Энкавэдисты и сами были в неведении. Золото, бриллианты, драгоценности, долбил их источник информации. А оказались мешки негодных бумажек. Так кто виноват?

— Конечно же, не вы, Остап Ибрагимович, — солидно заявил Козлевич, преданно глядя на него.

— Вот именно. Не точная информация у властей, сказалось и на нас, — прошелся по веранде великий искатель сокровищ.

— А если и крымская окажется не точной информацией? — лукаво взглянул на своего беспокойного друга бывший сын лейтенанта Шмидта.

— Все может быть, Шура, все. Но у меня почему-то уверенность, что это дело из ряда вон выходящее. Оно обеспечит нам успех. Что касается дома… — задумался Остап. Он подошел к Козлевичу и погладил за ушками собачку, любимицу «семьи», Звонка, которая уютно устроилась на коленях автомеханика. Затем сказал: — Продавать дом не стоит. Он будет нашей базой здесь, в Мариуполе, куда мы сможем вернуться в случае надобности. А для того, чтобы он был в сохранности, поселим здесь уволенных из морклуба Кутейникова и Мурмураки. А свое жилье они будут сдавать курортникам.

— Оставляем обоих? Или одного из них? — уточнил расчетливый Балаганов.

— Нет, обоих. Так лучше. Один отсутствует, другой дома на хозяйстве. И за Звонком присмотрит, — произнес Козлевич.

— Мы им положим небольшое жалование за труды, — решил Бендер.

— Это можно. Это будет по справедливости, — кивнул Балаганов.

— Вот так и решим, — подвел черту совещания Бендер.

На следующий день вечером перед днем отъезда компаньонов в Крым, бывший начальник морского клуба «Два якоря» и его друзья устроили прощальный банкет в самом лучшем ресторане города.

Присутствовали не только Исидор Кутейников, Савва Мурмураки, но и наставник Бендера по водолазному делу Федор Николаевич Прихода.

Все много ели и пили. Бендер заказал самые лучшие закуски, напитки и блюда к ним. Вечер шел не в прощально-грустном настроении, а в веселом обнадеживающем тонусе.

— Капитан! — воскликнул Козлевич, когда в ресторане начал играть оркестр. — Не возражаете, если я закажу свою любимую музыку?

— Какие могут быть возражения, Адам! Заказывайте, и мы послушаем.

После заказа Козлевич поднял палец, призывая друзей слушать. Оркестр заиграл полонез Огинского. И хотя музыканты исполняли его фальшиво, неискушенным слушателям мелодия понравилась. А когда прозвучали последние аккорды, Адам Казимирович растроганно сказал:

— Это бессмертная музыка, — обвел он взором всех сидящих за столом. И неожиданно воскликнул: — Ой, ще Польска не сгинэла!

Остап, изрядно захмелевший, взглянул на него и подтвердил:

— Не сгинэла… Как и мы не сгинем, Адам, — и поднял наполненную рюмку.

— Не сгинем, капитан! — воскликнул Прихода. Он был в наилучшем настроении. Хотя Бендера и уволили из морского клуба, Приходу, как инструктора по водолазному делу, оставили на службе в ОСВОДе с той же хорошей зарплатой. И он благодарно и преданно посматривал на бывшего своего начальника, а теперь друга. И еще раз провозгласил: — Не сгинем, друзья-товарищи! Будем жить! — и выпил вместе со всеми.

Для его отличного настроения была еще одна причина. Поскольку катер «Алые паруса», при передаче его портом, Бендер оформил непосредственно на свое имя, то он и принадлежал ему. Великий предприниматель оставлял этот катер Приходе для временного пользования. И для того, чтобы с ним на рыбалку могли ходить верные друзья Бендера Савва Мурмураки и Исидор Кутейников.

— Если он нам не понадобится, камрады, — сказал Остап после принятого такого решения своим компаньонам, — то мы выгодно его продадим. В любом морском городе моторный баркас для рыбаков — мечта!

Рано утром, подготовленный к дальней дороге непревзойденным автомехаником Адамом Козлевичем, «майбах» вырулил из своего гаража и помчался к выезду из Мариуполя в сторону Бердянска.

Его провожали Мурмураки и Исидор Кутейников со Звонком на руках. Они стояли на улице и долго махали руками, пока автомобиль с их друзьями-хозяевами не повернул за угол.

Остап был одержим новой идеей. Он развалился на заднем кожаном сидении и, разложив на коленях карту, изучал самый краткий маршрут в Крым. Рядом с ним лежал путеводитель по европейской части России, издания 1913 года.

— Если по справедливости, — говорил Балаганов, — так я счастлив. Едем на мягкой машине навстречу новому делу. По пути будем знакомиться с новыми городами, людьми…

— Людьми, — передразнил его Остап. — Если нужными и полезными, то неплохо, Шура. Но энкавэдисты и огэпэушники тоже относятся к двуногим, именуемым людьми. И подобные им легавые, как вы обычно называете милиционеров.

— Да, командор, я таких и не имею ввиду, — замотал головой Балаганов. Он сидел рядом с Козлевичем и мог уже заменить его, если тот устанет.

Несмотря на то, что дорога была вся в выбоинах и колдобинах, они вскоре достигли Бердянска, портового города на северном побережье Азовского моря.

Остап раскрыл путеводитель и прочел вслух своим друзьям:

— Город основан в 1827 году. Назывался тогда Кутур-Оглы, после — Ново-Но-гайск и сейчас — Бердянск. Славится своими целительными грязями и рапой с трех лиманов. Много солнца, море — курорт. Познакомились? — спросил он своих компаньонов.

— Вот видите, я же говорил, новые города… интересно, — тряхнул своими кудрями Балаганов.

— Познавательно, капитан, — гуднул Козлевич на собаку, сдуру выскочившую на дорогу.

— Адам, Шура, вы пробовали когда-нибудь шоколад «Сюшар»?

— Откуда, командор! — замотал головой Балаганов.

— Не приходилось, Остап Ибрагимович, — не оборачиваясь к нему ответил Козлевич.

— В путеводителе реклама его. Гранд-Прикс, Париж… И адреса, если изволили бы заказать: Санкт-Петербург, Караванная улица, 12. А в Москве на Тверской, 76. И Одесса!.. — пришел в восторг Бендер. — Отрадная, 1!

Запасной водитель-бортмеханик обернулся, с любопытством взирая на своего командора, которого одесский адрес почему-то развеселил. Мельком взглянул на Остапа и Козлевич, с тем же желанием узнать причину восклицания его. Но их предводитель молчал.

— Так чем знаменита одесская Отрадная, командор, — не удержался от вопроса бывший уполномоченный по рогам и копытам.

— Да, что вы так… — прошелся легонько рукой по своим кондукторским усам водитель «майбаха».

— Ох, не касайтесь вопросами моего прошлого, детушки, — ответил сын турецко-подданного.

Не задерживаясь, они проехали Бердянск, свернули от моря и помчались к Мелитополю.

— Мелитополь расположен на реке Молочной. Основан в 1816 году на месте Ново-Александровки, камрады, — прочел вслух в путеводителе Остап и спросил:

— Шура, я не сомневаюсь, что вы побывали в этом городе, как сын лейтенанта Шмидта?

— Ой, командор, это не тот город, где можно было добывать хлеб насущный, — обернулся к предводителю компании молочный брат, которого так когда-то определил Бендер.

— Ясно. Не распространяйтесь о своем незавидном пижонстве в прошлом, брат Коля, — засмеялся Остап. А после сказал: — Есть предложение, Адам Казимирович. Заночевать в этом городе, навевающем грустные воспоминания на нашего молодого друга. Бывшего бортмеханика «Антилопы», а сейчас запасного шофера нашего роскошного «майбаха». Ищите гостиницу, Адам, по пути следования.

— Вы с Шурой в гостинице, а я ночую в машине. Неровен час, тут может оказаться такая публика, что все кожаные сидения срежут.

— Это возможно, дорогой автомеханик. Наше детище надо беречь, — согласился Бендер.

Они остановились у дороги возле невзрачной гостиницы с вывеской «Мелитополь». Остап и Балаганов заняли двухместный номер и устроились. Поужинали компаньоны в ресторане.

Утром первым проснулся великий предприниматель и, растолкав своего рыжеголового друга и помощника, сказал:

— Проснитесь, граф, нас ждет дорога в солнечный Крым, — и пошел умываться.

Козлевич уже занимался автомобилем. Заливал из бидонов бензин, масло, подкачивал камеры колес и, увидев Бендера, приветствовал его и доложил:

— Наш «майбах» к дороге готов, Остап Ибрагимович.

— Прекрасно, Адам. Заедем на базар, купим еды и позавтракаем в самом живописном месте нашей дороги. В путь, мои верные визиры! — улыбнулся Бендер.

— Я хочу вас спросить, Остап Ибрагимович, как ваши суставчики после болезни?

— Вы знаете, Адам, уже никакой боли не испытываю. Хорошо, что глубина была небольшая, благодарение Богу.

Балаганов, услышав последние слова своего «молочного брата», тут же вставил:

— Вот-вот, командор, именно благодарение Богу, а он милостив к нам, как к людям, которые ничего не делают плохого другим. Так говорил всегда отец Никодим, — и под взглядами Бендера и Козлевича трижды осенил себя крестным знамением. — Светлая память, если он жив, а если нет, то царствие небесное ему, — промолвил он и отошел в сторону.

Заехав на шумный городской базар, компаньоны накупили фруктов, помидор, огурцов, рыбы, ветчины и домашней колбасы. Остап долго и придирчиво осматривал колбасу, принюхивался к ней и, наконец, решился купить. Завернули в полотенце высокую хлебину домашней выпечки, залили походные фляги мелитопольской водой, которой знатоки приписывали целебные свойства, и тронулись в дальнейший путь. Солнце было уже высоко, освещая дорогу и радужные надежды мчавшихся к заветной цели путешественников.

Они расположились на живописном берегу небольшого озерца и устроили великолепный завтрак.

— Видите, мои верные визири, — говорил Остап, — природная душа человека тянется к движению, к путешествиям, к изменению обывательской обстановки. Посмотрите, какая кругом красота, как спокойна гладь озера. И главное, отличное настроение, как я вижу, и у вас, и у меня.

После завтрака Бендер встал и театрально провозгласил:

— Вперед! Труба зовет!

И автомобиль понесся к Геническу. Остап раскрыл карту, путеводитель, затем сообщил:

— Геническ старше Бердянска, а тем более Мелитополя. Он возник в 1784 году на юго-западе Азовского моря, для добычи поваренной соли. От города к Керченскому полуострову тянется полоса суши в 100 километров и шириной в 2–3 километра. Это так называемая Арабатская стрелка…

— А дорога там есть, Остап Ибрагимович? — спросил Козлевич.

— Должна быть, Адам. Это естественная дамба между Сивашом и Азовским морем. Но мы не поедем по этой дамбе, а свернем вправо, к полуострову Чонгар. Там въезд уже в Крым, камрады.

После Чонгара путешественники миновали ничем не примечательный Джанкой, разве только — железной дорогой, соединяющей Крым с другими городами, да железнодорожной веткой с городом-портом Керчь, расположенном в восточной конечности Крыма на стыке двух морей, Азовского и Черного.

 

Глава II. В СИМФЕРОПОЛЕ

Проехав одноэтажный и знойный Джанкой с его серыми станционными постройками, Остап сообщил:

— Впереди нас ждет Симферополь. Он расположен в центре Крыма в долине реки Салгир. Железнодорожные и шоссейные дороги связывают его не только с другими городами Крымского полуострова, но и России, Украины. Около шести столетий в юго-восточной части Симферополя находилась столица позднескифского государства Неаполь. Это был центр ремесленничества, торговли и культурной жизни. А сам город Симферополь основан в 1784 году, но лишь с 1874 года, благодаря железной дороге, он начал развиваться… — прочел командор справку в путеводителе.

— Ясно, капитан, куда едем? — спросил Козлевич, когда автомобиль въехал в город одноэтажных домиков с садами.

— Для начала на базар, Адам, затем… — замолчал, размышляя Остап, — затем расспросим местных, и я скажу куда поедем.

Уточнив как проехать к базару, они миновали синагогу и гостиницу «Московская», возле которой нарядный нэпман помогал даме в сиреневом платье сойти с экипажа. Увидели вывеску: «Торговый дом братьев Шостаковых» и вереницу пролеток в ожидании седоков.

На пути к базару выстроились лавчонки и кустарные мастерские сапожников, шорников, жестянщиков, слесарей. Много было закусочных, чебуречных, шашлычных, кофеен и винных ларьков.

Подъехав к шумному базару, Остап с Балагановым вошли в его толчею, оставив Козлевича отдыхать в машине.

Торговки расхваливали свой товар на разные голоса и сыпали прибаутками. Проталкивались с большими кувшинами продавцы пенной бузы и простой воды, призывая покупателей криками:

— Буза! Буза! Свежая хмельная пшенная буза!

— Родниковая холодная вода!

— Сладкая вода! — перекрикивали разносчики один другого.

— Попробуем бузы, Шура! — сказал Остап своему спутнику, проталкиваясь к молодому татарину. — Мой отец, как вам известно, был турецко-подданным и очень хвалил этот напиток.

— Это как пиво, командор, я пил когда-то, — подтвердил тот.

Торговец в тюбетейке наполнил им две глиняные чашки пенящимся напитком. Они выпили и Бендер отметил:

— Хороший напиток, отец был прав, утоляет жажду, граждане татары.

Компаньоны прошли ряды точильщиков, стекольщиков и, наконец, пробились к рядам, где торговали всеми съестными продуктами. Чего здесь только не было! Все виды отборных фруктов, овощей, разного вида орехов, гранатов. А дальше — мясные, молочные и хлебные продукты на выбор. И мед. Многих сортов меда в бидонах и банках.

— Вот это нам и надо, камрад Балаганов, — указал на банки с медом Остап.

И к удивлению своего рыжеголового друга, не торгуясь, он купил трехлитровый бидончик душистого майского меда.

Когда отошли от довольного продажей торговца, Балаганов спросил:

— Зачем так много, командор? Будем питаться медом?

— Терпение, дорогой приятель, и вы поймете что к чему. Протолкавшись через шумную базарную суету, друзья добрались до машины, изрядно вспотев то ли от жары, то ли от повторных чашек понравившейся им бузы. Но они пришли не сами, а привели татарчика с графином на голове. Указав на него, Бендер сказал:

— Адам, вкусите этого освежающего напитка и вы поймете, что такое восточное наслаждение в знойный день.

Адам Казимирович последовал совету своего предводителя. Когда выпил пенящегося напитка, то тут же попросил юного продавца налить ему еще, украсив усы белой пеной.

— Да, буза, значит, говорите? — удовлетворенно спросил он, когда они поехали.

— Буза! — засмеялся Бендер. — Резкий напиток, хмельной вроде, а?

— Еще какой, — замотал головой Балаганов. — Я же чувствую, друзья, если по справедливости…

Еще на базаре Бендер расспросил, как им проехать к нужному месту города и сейчас командовал, где ехать прямо, куда сворачивать, чтобы выехать на шоссе, ведущее в Ялту.

— Так что, в Ялту? — взглянул на Бендера Козлевич.

— Пока нет, Адам. Вначале поработаем здесь, а уж потом, — уклонился от прямого ответа Остап.

Выехали на Ялтинскую и Бендер попросил Козлевича ехать медленно, а сам внимательно смотрел по сторонам улицы.

Так они ехали как бы на выезд из города в сторону Ялты. И, наконец, Остап увидел с левой стороны на воротах вывеску: «Парк Салгирка», а дальше от дороги, в глубине парка — дом-дворец в стиле «ампир», а рядом еще корпус, стилизованный под Бахчисарайский дворец.

— Как сказано в путеводителе, эти здания построены в 1827 году архитектором Эльсоном, друзья, — указал на них. — Остановитесь, Адам. Нам как раз и надо туда. Отсюда и начнем свои поиски, мои верные визиры. Адам в машине, Балаганов со мной. И прихватите, Шура, бидончике медом, — распорядился великий искатель кладов.

Они вошли в парк и Бендер спросил проходящего мимо мужчину:

— Товарищ, это загородный дом графа Воронцова?

— Он самый, он самый, только там графьев этих уже нет, граждане, — усмехнулся он, не то сожалея, не то одобряя, что «графьев» уже нет.

— Ясное дело, нет, — промолвил Остап.

Бендер с Балагановым подошли к кухонному корпусу и Остап спросил вышедшую из кухни женщину:

— Нам нужен бывший садовник графа Воронцова Кузьма Афанасьевич. Не подскажете, где я могу его видеть. Сказали, что он здесь проживает.

— Верно сказали, проживал.

— Как проживал? — подался к ней Остап.

— Атак, жил он здесь в полуподвальном помещении, а годов два тому и помер Кузьма Афанасьевич, — вздохнула женщина. — А вы кто ему будете? Родственник, или как? Если родственник, то жена его живенькая еще, Клавдия Алексеевна. Вот так спуститесь по ступенькам чуток, — указала она на раскрытую дверь, — да постучитесь. Она должна быть дома в такую жарынь.

— Спасибо, уважаемая, спасибо, — раскланялся Остап, и они с Балагановым спустились в полуподвал загородного графского дома.

Через несколько ступенек вниз компаньоны увидели справа дверь из мореного дуба, покрытого лаком, а рядом шнурок с львиной головкой на конце. Дернув за шнурок, великий предприниматель услышал в глубине помещения дзиньканье колокольчика. Дверь отворилась и перед Остапом предстала пожилая женщина, назвать которую старухой было еще нельзя. В ситцевом платьице, невысокая, худощавая, в очках, с книгой в руках, она вопросительно смотрела на пришедших.

— Клавдия Алексеевна? — с обворожительной улыбкой, на которую только был способен, спросил Бендер.

— Слушаю вас, — сухо ответила хозяйка. — Чем обязана?

— Вам низкий поклон от пасечника Стратиона Карповича, Клавдия Алексеевна, вот… — Остап взял из рук своего подчиненного бидончик с медом и протянул его женщине. — Передал он вам, уважаемая, — продолжал улыбаться он.

— Благодарю, весьма… Как он там, Стратион Карпович? Да вы заходите, прошу вас, граждане, прошу… — посторонилась Клавдия Алексеевна, давая пройти гостям в квартиру.

Компаньоны прошли и осмотрелись. В полуподвальном помещении кухонного корпуса было три комнаты, обставленных довольно скромно, и ничего не напоминало им графского интерьера.

— Прошу, располагайтесь, — указала хозяйка на мягкие стулья у стола с замысловатыми резными ножками. — Вот живу, — обвела рукой женщина комнату и двери из нее. — Благодарение всевышнему, не выселяют пока… — положила на стол она книгу, после того как бидончик с медом снесла на кухню. — Так как там наш медонос? — улыбнулась хозяйка, садясь на стул.

— Жив и бодр, Клавдия Алексеевна. Пасеку содержит большую, мед качает отменный, очень просил посетить вас и справиться о вашем здоровье.

— Какое уже здоровье, уважаемые граждане, возраст и пережитое… После смерти Кузьмы Афанасьевича… Дочь тоже живет не со мной. Все это сказывается, как известно, — отвела в сторону грустный взгляд Клавдия Алексеевна, сняв очки.

— Да, жизнь для всех сейчас нелегка, уважаемая Клавдия Алексеевна, — сочувствующе вздохнул Остап и посмотрел на Балаганова. И тот, поняв взгляд своего командора по-своему, поспешил вставить:

— Да, у меня… я тоже… жизнь идет не по справедливости…

— Он, Клавдия Алексеевна, из московских «Известий»…

— Александр Балаганов, — представился помощник Бендера и чуть преклонил свою рыжеволосую голову на молодецких плечах.

— Очень приятно, гражданин, — и тут же поправилась: — товарищ… — И последнее слово она произнесла, как было замечено Остапом, через силу.

— А я литератор, уважаемая Клавдия Алексеевна. Моя фамилия Бендер. Пишу книгу о последних днях в Крыму светлейшего графа Воронцова… О годе двадцатом…

— О, в двадцатом самого графа давно уже не было. Последней владелицей дворца в Алупке, и этого загородного дома, была его наследница старая графиня Воронцова-Дашкова, граждане писатели, — разъяснила хозяйка.

— Вот как? — удивился Бендер. — Не сам граф Воронцов в двадцатом, а Воронцова-Дашкова? Вот вам пример, уважаемая Клавдия Алексеевна, как могут ошибаться источники истории.

— Особенно историки теперешнего времени, — усмехнулась женщина, одев и снова сняв очки.

— А графиня Воронцова-Дашкова покидала в двадцатом Крым из этого загородного дома?

— Разумеется, нет, она уплыла в двадцатом морем из дворца в Алупке, уважаемые историки-писатели.

— Было бы очень интересно описать как это все было, какие чувства были у нее, покидая свою родину., расскажите нам, дорогая Клавдия Алексеевна.

— Да, хотя бы несколько слов об этом, — удачно вставил Балаганов, понимая своего командора.

— Что я могу вам рассказать? Совсем ничего. Ведь я была тогда не в Воронцовском дворце, а здесь. Вот прислуга дворца в Алупке, да, она провожала графиню на пароход, ей и должно быть известно об этом. Да, разве что Анна от своих подруг-коллежек что-то может знать.

— А кто это — Анна? — спросил вежливо Остап.

— Как кто? Одна из горничных старой графини, моя дочь.

— О, это совсем удачно, дорогая Клавдия Алексеевна. Она живет здесь?

— Нет, я же сказала, что дочь живет отдельно. Она преподает английский, живет на Пушкинской… Вот с ней и можете встретиться и поговорить на интересующую вас тему, уважаемые.

— Очень и очень вам благодарен, дорогая Клавдия Алексеевна.

— И я, разрешите мне присоединиться к благодарности моего друга, — встал и поклонился Балаганов.

Глядя на своего компаньона, Остап удивился, откуда тот нахватался светских манер.

Распрощавшись с хозяйкой, они пошли парком к ожидавшей их машине и Остап сказал:

— Нет, Шура, вы делаете грандиозные успехи не только в нужном разговоре, но и в своих манерах. Похвально, друг.

— Она же из культурных, командор, сразу видно, — тряхнул своими кудрями тот. — Прислуживать графской семье… это не так просто, я думаю, товарищ писатель.

Остап не удержался и рассмеялся, услышав это. Сказал:

— Мне кажется, что я удачно придумал это, Шура.

— А я из газеты… — рассмеялся и Балаганов.

— Так и будем продолжать, камрад Шура. Горничная, разумеется, не из деревенских служанок, а из образованных тем более.

— Еще бы, английский язык преподает, понимать надо, командор, — с почтением к незнакомой еще горничной отозвался Балаганов. — Какие-нибудь слова по-английски вы знаете, товарищ Бендер?

— Ни одного, Шура. Только несколько немецких, камрад, например, что означает приятель, друг. Как вы уже это усвоили с Козлевичем.

Адам Казимирович спал, но как только молочные браться взялись за ручки дверец автомобиля, он сразу же проснулся. Провел рукой по своим неизменным усам и спросил:

— Ну, как? Удачно, братцы?

— Удачно, Адам. Едем на улицу Пушкинскую, как нам сказали.

И они поехали. Остап рассказал Козлевичу все, что они узнали у жены графского садовника. И добавил:

— Она тоже была, очевидно, служанкой в покоях графского загородного дома…

— Особенно когда графская родня наведывалась пожить в этом доме, — пояснил Балаганов. — Интеллигентная женщина…

Пушкинская улица пересекала весь город и жила в своем деловом ритме. На ней располагались самые солидные учреждения. Среди нарядных домов выделялось здание городского театра и кинотеатров. Мимо них, позванивая, дребезжал трамвайчик в сторону базара. Шли нарядные дамы с зонтиками от солнца и изысканно одетые нэпманы.

Нужный компаньонам дом был на правой стороне улицы и своим фасадом с большими окнами на трех этажах смотрел на шумную жизнь Пушкинской.

Из какого-то открытого окна этого дома на улицу лились музыкальные аккорды. И Балаганов, еще раз удивив Бендера, сказал:

— На пианино играют.

— Нет, на рояле, братец Шура, — уточнил Козлевич.

— Ну, хорошо, знатоки музыки. Адам в машине, Балаганов со мной. Делаем визит к бывшей графской горничной.

Они вошли в дом, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, обитой серым дерматином.

Остап нажал кнопку звонка. Игра на рояле прекратилась, и перед Бендером в раскрытой двери предстала довольно симпатичная седенькая старушка и высоким голосом спросила:

— Чем обязана вашему приходу, граждане?

— Писатель, а мой коллега из московских «Известий», — кивнул Остап в сторону Балаганова. — Нам бы очень хотелось поговорить с Анной Кузьминичной.

— Да, это было бы возможным, любезные, если бы я была ею, или она была бы дома. Но это не возможно, так как Анна в отъезде. И ничем я не могу вам помочь.

— Как в отъезде? — подался к порогу Бендер, боясь, что исполнительница фортепьянной пьесы захлопнет перед ними дверь.

Догадливый Балаганов, предвидя это, даже подставил ногу под дверь, чтобы предотвратить такое.

— Не изволите нам сообщить, мадам, — перешел Бендер на лексикон обращения, принятого до прихода к власти гегемона пролетариата. — Где она в отъезде и как ее найти, при необходимости.

— Анна Кузьминична вышла замуж за греческого негоцианта и находится сейчас в Севастополе, уважаемые судари.

— О, прекрасно, у него как раз задание, написать о героическом Черноморском флоте. Не будете ли так любезны, мадам, сообщить нам адрес Анны Кузьминичны? — продолжал говорить с улыбкой на лице Бендер.

— Почему же, это не секрет… Проспект Нахимова, дом… Вы родственник ей или по делу какому?

— Не родственник, по поручению ее маменьки Клавдии Алексеевны, уважаемая сударушка.

— Весьма странно, что ее маман не знает, что Анна вышла замуж, и она в отъезде. Впрочем, последнее время у них разногласия в некотором роде, — усмехнулась старушка. — Да, Анна в музее Херсонеса служит, как она писала, — добавила пианистка.

— Шура, заведите учет наших знакомств и посещений, — сказал Бендер, когда они возвращались к машине. — Ведь надо же такое, дочь выходит замуж за греческого негоцианта, ее маман и не ведает об этом.

— Может быть, она и ведает, командор, да не захотела нам говорить об этом. На случай нашего повторного посещения ее, чтобы мы ей что-нибудь и сообщили о ее доченьке.

— Возможно, возможно, рыжеголовый мой друг. Предположительно, это может быть и так, — согласился Остап.

Козлевич не спал в машине, не сидел в ней, а открыв капот, занимался ее мотором. Захлопнув капот, он взглянул на своих друзей и спросил:

— Надеюсь и здесь удачно, Остап Ибрагимович?

— Отчасти, отчасти, Адам. Та, которая нам нужна, выскочила замуж за греческого торговца и сейчас находится в Севастополе. — Бендер, сев в машину, сразу же раскрыл карту. — Посмотрим сколько километров до черноморской гавани? Да, примерно километров семьдесят, если верить карте. Но все дела надо делать с утра, камрады. Предлагаю совместить обед с ужином и заночевать в гостинице «Московской», которую мы проезжали, помните, в окружении извозчиков?

— Но я по-прежнему, капитан, ночую в машине, — покачал головой Козлевич.

— Ну, это уже, как правило, Адам Казимирович, — засмеялся Бендер.

— Можем чередоваться, Адам Казимирович, — предложил Балаганов.

— Да нет, мне уже привычно, братец, спи в постели, — усмехнулся непревзойденный автомеханик.

 

Глава III. В СЕВАСТОПОЛЕ

За несколько дней до приезда Бендера и его единомышленников в Севастополе произошли события, которые на первый взгляд никакого отношения к компаньонам не имели.

В одном из кабинетов городского ОПТУ шел допрос:

— Ты, мать, не финти, выкладывай все как на духу. Говори, где взяла эти деньги? — допрашивал оперативник старую женщину в выцветшем ситцевом платке.

Задержанная по фамилии Коростылева сидела на табурете и молчала.

— Соберись с духом и отвечай, представь, что я священник…

Старая поправила свой мешок с семечками, лежащий у ее ног, и ответила:

— Как же я представлю, что ты священник, ведь рожа-то у тебя лихоимская, прости мя, господи. Лужаться я тебя пужаюсь, а представить тебя в церковном виде не могу.

— А ты поднатужься, — откинулся на спинку стула Донцов, такая была оперативника фамилия. — Пофантазируй, может, что и получится.

— Фантазию побоку, — вошел в это время начальник. — Это не каждому дано. За что задержана? — присел он на стул.

— В ларьке кооперации, товарищ Железнов, на эти вот деньги — доллары, — показал Донцов, — хотела купить ситцу. А где взяла, не говорит старая.

Начальник ОШУ среднего роста, в военной форме, но без знаков различия, осмотрел десятидолларовую купюру. Она пахла не то парфюмерией, не то еще чем-то ароматизирующим.

— Интересно, — произнес он. — Вы, гражданка, объясните нам самыми простыми словами, как попали к вам эти деньги?

Коростылева поправила свой мешок, платок на голове, и ответила:

— У меня, гражданин хороший, уже язык отсох объяснять вот этому начальнику, как это было.

— Ну а что все-таки было? — приветливо взглянул на нее старый гэпэушник.

— Эти деньги я получила от покупателя за семечки, — быстро ответила Коростылева.

— Где же это вы нашли такого дурака, который за семечки долларами платит? Сейчас по курсу, гражданка, один доллар котируется в банке золотыми рублями.

— Ух, ты, аист! Золотыми червонцами?

— Будем говорить правду?

— Само собой, гражданин хороший… — согласилась задержанная. — Нашла я эти деньги. Прости мя, господи, душу грешную…

С едва заметной улыбкой начальник смотрел на нее, спросил:

— Где нашли?

— Когда он это… Платок вынимал, чтобы карман для семечек ослобонить, заграничные деньги возьми и выпади…

— А откуда вы узнали, что на них можно купить мануфактуру?

Коростылева удивилась.

— А, то как жеть, все говорят, что на них можно… заграничные деньги цену имеют, а остальные — бумага, прости мя, господи…

Железнов встал, прошелся по комнате, помассировал руки, остановился пред старухой и, внимательно глядя ей в глаза, спросил:

— Вы этого человека запомнили, уважаемая?

— Зрение у меня не особливо, — отвернулась женщина.

— Пользуетесь очками?

— Аптека не прибавит века, — усмехнулась она.

— Вполне возможно… — продолжал смотреть на задержанную пристально начальник. — И все же, какой он?

Коростылева помолчала, как бы вспоминая, и, обдумывая каждое слово, ответила негромко и медленно:

— Мужик твоих лет, гражданин. Роста низкого, светленький такой… Большего не припомню.

— Эх, гражданка, гражданка, — осуждающе смотрел на нее Железнов. — Неправду говорите, неправду. Вот пойдите в соседнюю комнату, посидите, отдохните, подумайте как следует, а потом мне, лично мне, начальнику ОПТУ города, и расскажете все, как оно есть. Ясно?

— Да, уж тебе, ясное дело…

— Донцов, возьмите под свой надзор задержанную. А когда она надумает говорить правду, доставьте ее ко мне.

— Понял, товарищ начальник, — встал тот. — Прошу, гражданка. Коростылева встала, всхлипывая, взяла с пола свой мешок и побрела к двери, причитая:

— Ох, господи, боженька наш, пропала, пропала моя головушка старая…

Железнов посмотрел на часы и заторопился в свой кабинет. Там уже собрались все сотрудники отдела, ожидая начала оперативного совещания. Когда их начальник вошел, все разговоры сразу смолкли.

— Начинаем, — встал за свой стол Железнов. — В окрестностях города появилась новая банда…

— И откуда они берутся, — вздохнул молодой сотрудник.

— Могу еще раз пояснить, — взглянул на него начальник. — Тем более, товарищи, что к нам прибыло пополнение в составе трех человек, — указал он на новичков.

Все повернулись к ним, рассматривая их с интересом. Среди двух парней сидела девушка лет восемнадцати. Красивая, стройная, по имени и фамилии — Кира Богданова. А парней звали: одного Петр, а другого Федор. Фамилия у них была одинаковая — Петренко. Они были братьями. Новички сидели в углу кабинета и тоже с любопытством рассматривали присутствующих.

— За годы революции и гражданской войны почти вся буржуазия из Москвы, Петрограда, Киева и других городов перебралась сюда, на юг, под крыло Деникина, потом Врангеля, — продолжал Железнов. — К осени двадцатого года в Крыму осело не менее полумиллиона буржуев. Все они — активные или затаенные враги Советской власти. С Врангелем ушло вряд ли больше ста пятидесяти тысяч — это вместе с армией. Значит, в Крыму осталось, по крайней мере, триста тысяч явных или тайных врагов. Из этого числа многие уехали за границу, многие вернулись в свои города, но десятки тысяч осели здесь, в Крыму. Вот питательная среда для банд, для контрреволюционеров и их заговоров. И сейчас банда Барсукова… Задача — разгромить, не дать ей уйти в горы. Вот эти товарищи… — начальник зачитал десятка полтора фамилий, — поступают в распоряжение начальника секретно-оперативного подотдела товарища Барановой. Операцию будете проводить вместе с летучим отрядом. Все, можете действовать.

— За мной, товарищи! — встала щегольски одетая женщина с маузером на боку. Одета в хромовые сапожки, диагоналевые галифе, легкий английский френч. Кожаная кепка лихо сидела на ее собранных в узел волосах.

— Второй вопрос… — продолжал оперативку Железнов, когда все посланные на операцию вышли. — Мы не раз уже говорили, какой страшный яд алкоголь. Но особенно он вреден в самогонном варианте.

Один из сотрудников вздохнул и покачал головой.

— Это точно. Как выпью, как будто отравился совсем.

— Но дело не только во вреде здоровью. На производство самогона идут пищевые продукты, а вы знаете, как у нас обстоит дело с питанием…

— Товарищ Железнов! — вернулась вдруг Баранова. — Банда Барсукова на Григорьевской даче!

— Откуда известно! — вскочил Железнов.

— Только что мой агент сообщил, пришлось вернуться и доложить, — быстро ответила Баранова.

— Все на операцию! — начальник городского ОПТУ выхватил из ящика стола наган и устремился за Барановой.

Присутствующие заспешили за Железновым, толпясь в дверях.

Вечером начальник севастопольского отдела ГПУ докладывал по телефону в Симферополь:

— Операция не дала результатов, Павел Антонович. Бандиты ушли. По пути банда налетела на поселок Приморский, уничтожила наших сотрудников. Трупы их изуродовала. Завтра будут хоронить. В оперативном отряде ранен Дивов. У меня все.

— Проморгали… Куда ранен Дивов? — спросил хриплый мужской голос областного начальника на другом конце линии.

— В руку, Павел Антонович, кость цела, поправится.

— Твое мнение? — спросили из Симферополя.

— Знал Барсуков, что на него пошли, знал, Павел Антонович, вот и ускользнул.

— Надо разобраться. На днях буду у тебя, Железнов.

— Поездом приедете, Павел Антонович? Буду встречать…

— На автомобиле. Все.

Железнов положил трубку, закурил и некоторое время размышлял о делах в его отделе. Вошел Донцов и доложил:

— Задержанная Коростылева уже давно изъявляет желание повидаться с вами, товарищ начальник.

— Приглашай ее сюда, — затоптал папиросу в пепельнице Железнов. Вскоре Донцов впустил в кабинет Коростылеву и ушел. Задержанная истово закрестилась, глядя мимо Железнова на плакат за его спиной и запричитала:

— Господи, прости мя, дуру грешную, господи, прости мя и помилуй…

— Гражданка Коростылева, вы не в церкви, а в государственном учреждении, — строго оборвал ее Железнов.

— Бога вспомнить нигде не лишне… — покачала головой та.

— Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос, помните?

— Да, сыночек, был такой грех. Стала я Любки, постоялки своей, намедни ее флигель прибирать, смотрю, пасма денег этих, значит… Вот и взяла я одну бумажку, пропади она пропадом!..

— Ясно. Вот теперь похоже на правду. А где ваша квартирантка работает? Чем занимается?

— А бог ее ведает где. В ночную все она, в ночную…

— Что же, гулящая может?

— Да нет, сынок, дружка имеет с рожей-то, слово ему не перечь. Ох, как узнает она про грех мой, так гляди, ее дружок и побить, и порезать меня сможет… сжав в кулачки руки, приложила их к груди старуха.

— Не узнает. Мы ничего ей не скажем, а вы тоже, думаю, ни слова, что мы задержали вас, а? — встал и прошелся по кабинету Железнов.

— Да нешто я враг своей души, гражданин начальник! Вот те крест, ни слова… — всхлипнула и закрестилась Коростылева. — И ты не губи меня, сынок милый!..

— Мы же договорились обо всем, верно? — остановился «сынок» перед задержанной, испытующе глядя на нее.

— Верно, сынок… — закивала старуха.

— А сейчас вы свободны… — приоткрыл начальник дверь: — Донцов, пропусти гражданку Коростылеву домой.

— Спасибо, сынок!.. — не пошла, подхватив свой мешок, а бросилась та к две ри.

Но Железнов прикрыл дверь и спросил:

— Да, мамаша, а место у вас бы нашлось еще для одной квартирантки? Племянница тут у моего товарища объявилась, а жить негде. А, как?

— Господи, да в пристройку к моей мазанке и возьму! Приберу там, как все полагается, гражданин начальник. И мне спокойная выгода будет, — заверила Коростылева.

— Ну теперь совсем договорились. Но чтоб о том, что моя знакомая… никому ни слова!

— Да, нешто я не кумекаю, сынок. На базаре мы и сошлись с ней, скажу.

— Правильно, мамаша, вот так и говорите всем. Идите, Вас пропустят.

— Спасибо и прощай, сынок… — Остановилась и у двери с вопросом: — А платить она исправно будет, твоя постоялка-то? Ведь у Любки я свои деньги, почитай, взяла, она мне за квартиру задолжала.

— Никаких сомнений, гражданка Коростылева, даже вперед, как договоритесь.

— Ну, тогда как есть совсем хорошо. Прощай, начальник.

— До свидания… — снял трубку телефона, когда старуха вышла и спросил: — Борис Петрович, новички еще у тебя? Ага, пусть Богданова ко мне зайдет. Я освобождаю ее от прежнего задания…

— Товарищ Железнов, капитан Тализоны» Крокос пожаловал! — вбежал в кабинет Донцов.

— Жаловаться пришел, — скривился Железнов. — Проси. Быстро вошел Крокос и на ломаном русском языке вскричал:

— Я протестую! Команду моего судна перевели на берег! Ценности конфисковали! Выставили охрану у трапа! Это беззаконие!

— Беззаконие?! А вывозить золото и серебро из нашей страны и другие ценности вы считаете законием?! На вашем корабле в тюках шерсти найдены слитки переплавленного золота и серебра, драгоценные камни и изделия из слоновой кости, которые Вы пытались вывезти из нашей страны. На эти средства наше государство могло бы купить знаете, сколько продуктов для голодающих, господин Крокос? — встал перед капитаном Тализоны» Железнов.

— Это фирма, я тут не при чем!

— А мы вас пока ни в чем и не обвиняем. Обыск же на вашем судне произведен по закону, на основании ордера, так что…

— Но подсвечник, изъятый из моей каюты, мой! Он куплен в Константинополе.

— Ваш, говорите? За сколько же вы его купили, уважаемый капитан Крокос?

— За… за триста лир!

— До чего много глупцов развелось в Константинополе! Вещь стоимостью в пять-шесть тысяч рублей продается по цене старенького костюма.

— Это подарок моей матери!

— Тогда вашей матерью следует признать дядю нашего бывшего царя — великого князя Николая Николаевича Романова. Там вензель. И эта золотая вещь нахолилась в княжеском дворце в Ливадии и исчезла после ограбления. Я мог бы вас ознакомить с соответствующей описью, но, наверно, это будет удобнее сделать на суде.

— На суде?

— Ваше судно мы задержим, а дело о незаконном вывозе драгоценностей передадим в суд, а уж он решит, что делать с вами и с вашей шхуной.

— Но я совсем не причастен к делам фирмы!..

— Не причастны? Есть еще одно доказательство, господин Крокос, найденное в вашей каюте.

— Какое еще? — поднял плечи капитан «Тализоны».

— Икона Божьей матери, икона из церкви монастыря. Украдена и передана вам, — твердо заявил Железнов.

— Может, похожа, но только не она. Уверяю вас… — приложил руку к груди Крокос.

— Как же, не она, — усмехнулся начальник ОПТУ, — когда ее тут же опознала игуменья этого монастыря.

— Ну это еще не все… — затоптался на месте греческий капитан. — Я ее купил у матроса…

— У какого матроса, капитан Крокос? — с усмешкой взглянул на него Желез-нов.

— Ну… я представлю его, как свидетеля, на суде…

— Что же, это ваше законное право.

— Честь имею, господин начальник, — взялся за ручку двери капитан задержанной шхуны.

— До свидания, господин Крокос, — Железнов проводил моряка до выхода из кабинета.

В комнате флигеля, которую снимала у Коростылевой Любка, была вечеринка. За столом, заставленным тарелками и бутылками, сидели Барсуков, Любка и Сопов. В руках Барсукова была колода карт, которую он перебирал с ловкостью опытного игрока. Сопов держал гитару, струны которой под его пальцами издавали лирические аккорды романса. Открылась дверь, и Коростылева ввела в комнату Богданову. Девушка со смущением на лице остановилась у входа, глядя на сидящих за столом.

— Ну вот и она, постоялка моя новая… Любите и жалуйте ее, аисты, — подтолкнула Богданову хозяйка.

— С ума сойти — какой красоты женщина! — воскликнул Барсуков.

— Чисто русская красота, — промолвил Сопов.

— Девочка, идите к нам, — протянул к ней руки Барсуков. Любка встала и ревниво произнесла:

— Замяукали коты, глядя на сало, — пододвинула гостье стул. — Садись, ее Кирой зовут, чтобы знали.

Кира робко опустилась на стул. Коростылева присела к столу тоже. Барсуков пристально продолжал рассматривать Киру, затем сказал:

— Ешь, пей, дитя мое, смотри, как мы живем… — Затем повернул голову к Сопову. — Так что, Яша, не хочешь? — затрещал он колодой карт.

— Он не хочет, не хочет с тобой играть, Вадим, — сердито проговорила Любка. — Ну-ка, Яшенька, ударь по струнам.

Сопов рванул струны и запел высоким тенором.

— Любка, я не на валюту, — зло бросил Барсуков. — Плевал я на нее! Любка прижалась к нему и промурлыкала нежно-просительно:

— Вадя, все равно не надо играть… Барсуков отстранил Любку, говоря:

— Нет, я хочу играть на выстрел! — и повторил: — Играю на выстрел!

Сопов умолк, оборвав аккорд. Некоторое время смотрел на Барсукова и ответил:

— Хорошо. Ставлю свою жизнь. Мечи, Вадим. Кира обвела взглядом обоих и сказала:

— Пригласили меня, а сами будете играть в карты? Лучше выпьем, а? Барсуков швырнул колоду и взял стакан:

— Твои уста, девочка, истину глаголят!

Сопов налил Кире, всем, хотел налить себе и отметил:

— Ну вот, вина ни капли, это же свинство, господа!..

Барсуков, держа свой наполненный стакан, взглянул на хозяйку и приказал:

— Бабка, дуй к татарину… — бросил пачку денег, — и парусом вино сюда, старуха, ну!..

— Ох, господи, да неужто попили мало… — взяла деньги та и, выходя: — Прости мя… Вот аисты…

Барсуков снова уставился на Киру, затем спросил:

— Ты кто, девочка?

— Никто… — улыбнулась та, отпивая вино.

— Чем занимаешься? — сделав глоток вина, спросил Барсуков.

— Служу в порту.

— Это хорошо, девочка, хорошо… — взглянул он многозначительно на своего дружка. — Нужное дело, а?

Сопов кивнул и ответил:

— Еще как! А чья ты, красавица? — спросил он.

Кира снова отпила вина из стакана и, смеясь, ответила: — А ничья… Барсуков придвинулся к девушке и наставительно зашептал:

— Живи, дитя мое, живи всеми силами души… Твое счастье, что познакомилась с нами. Не бойся, никто не обезобразит любовью твою юность… Свободный не любит и не требует любви…

— И от меня тоже? — обиженно спросила Любка.

— Помолчи! — выпил залпом. — Отелло — это средневековый костер, инквизиция, дьявольская гримаса… Ромео и Юлия… О, я знаю, ты тайно вздыхаешь по ним… Это старый хлам… Мы ломаем сверху донизу все…

— Кто это мы? — спросила Кира.

Барсуков поводил хмельным взглядом по девушке и сказал:

— Ты слушай, девочка, слушай, не перебивай. Мы сожжем все книги, разрушим музеи… Нужно, чтобы человек забыл тысячелетия. Свобода в одном: священная анархия… великий фейерверк страстей. Нет! Любви, покоя не жди, девочка… Я освобожу тебя… Я разорву на тебе цепи невинности…

— Вадим! — вскричала Любка ревниво.

— Я дам тебе все, что ты придумаешь, между двумя твоими объятиями… — продолжал тот, не обращая внимания на возглас своей любовницы. — Проси, сейчас проси… Быть может, завтра будет поздно.

Любка уже более спокойно и просительно потянулась к Барсукову:

— Вадим, ты мучаешь девушку, которая совсем не понимает, о чем ты говоришь.

Барсуков вскочил и грохнул кулаком по столу и вскричал:

— Любка, застрелю! Коснись только пальцем этой женщины!

Вошла Коростылева с бутылками в руках, поставила их на стол и нагнулась к Барсукову:

— Милок, там тебя какой-то беспризорник добивается. Барсуков вскочил:

– Іде он?

— Под акацией дожидается, аист.

— Яшка, кончай гулять… — он быстро направился к выходу, остановился и сказал Кире: — Пардон, мадемуазель, дела долга призывают.

Сопов уже встал, оправил одежду и пошел за Барсуковым.

— Ну, вот, а говорили… — обиженно протянула Кира. Барсуков обернулся, вернулся и галантно поцеловал руку Кире:

— До скорого свидания, девочка… Взглянул на свою любовницу и строго ей:

— Любка, смотри мне!..

— Да, уж смотрю… — усмехнулась она.

— Ох, господи, пора и мне на покой, милашки, — встала Коростылева. — Загулялась я тут сегодня… — сказала она, когда Барсуков и Сопов вышли. Она перекрестилась на иконку в углу и вышла из комнаты.

— Ну, и я пойду, на работу завтра рано… — встала и Кира.

— Да, куда ты, посиди еще. Сейчас выпьем… — налила вина в стаканы Любка. — Эх, жизнь наша сучья… — Выпила свой стакан залпом.

Сделав глоток, Кира спросила:

— Ты что же, нигде не работаешь?

— А зачем? — хохотнула та. — У меня Вадим есть, девушка. — И добавила: — Пока есть…

— Почему «пока»?

— Ты думаешь, я у него одна? И в тебя вот, вижу, втюрился он. Иди знай, что у него на уме… Может, меня и бросит.

— Поверь, я не хотела… Ты сама уговорила меня прийти. А мне так не хотелось, так не хотелось, как чувствовала…

— Да ты, как ты. Какой тебе упрек тут. Но все же… — усмехнулась Любка и замолчала.

— Что «все же»? — немного выждала, затем спросила Кира. Любка снова выпила, качнула головой и со вздохом ответила:

— Да, разве тебе все объяснишь вот так сразу, разве ты все поймешь…

— А кто он, Вадим этот?

— Он? — взглянула на девушку Любка и негромко промолвила: — Он большой и страшный человек. Очень… Эх…

— А с ним тот, тоже такой?

— Яшка? Одной масти и из одной колоды. Во всех делах правая рука Вадима. Кира помолчала, затем спросила:

— В каких же делах они сейчас могут быть, Люба? Карточки, трудное время, работаешь только ради хлеба куска…

— Приживешься если, то сама узнаешь то, что тебе знать будет положено…

— Наверное, и фамилия у твоего Вадима аристократическая, — мечтательно проговорила Богданова.

— Фамилия как раз у него не знатная… — усмехнулась та, — Барсуков… Кира вскочила, как ошпаренная и бросилась к дверям с возгласом:

— Барсуков?!

— Стой! Куда ты?! — бросилась Любка за ней: — Стой, дуреха! Стой!..

Через какое-то время Кира Богданова с удрученным видом была в кабинете Железнова. Он стоял за своим столом и сетовал:

— Эх, Кира, Кира, провалить такое дело! Да, разве же можно поддаваться своим эмоциям при выполнении задания?!

— Она когда сказала: «Барсуков», так я… Петр Иванович… я… я…

— Я, я… Где же твой холодный ум? Эх, как многому нам надо еще учиться, как многому., особенно выдержке, Богданова. И что же дальше было?

— Обегала я все вокруг… Никого… Вернулась, Любки тоже нет. Только Коростылева храпит в своей мазанке…

— Ну, вот давай возьмем тот случай, если бы ты нагнала всех этих бандитов и что?

— У меня браунинг… — тихо ответила девушка.

— Браунинг! А у них маузеры, да и стреляют они без промаха, офицерская выучка у них! Шлепнули бы они тебя, и точка. Эх, дивчина, дивчина ты… Все?

— Нет… Зашла к себе, а на дверях приколото… — подала она начальнику разглаженную коробку из-под папирос. — Финкой приколото было…

Железнов прочел и произнес негодуя:

— Наспех писал, мерзавец, но грамотно… Видишь, как нагло себя ведет? А почему? Потому что видит нашу слабую, еще не поставленную как следует работу в борьбе с преступным миром. И в доказательство этому — твой сегодняшний промах.

— Петр Иванович, я… — поклала на стол, завернутую в платок финку.

— А платок-то зачем?

— Отпечатки пальцев, может… — опустила голову девушка.

— Ишь ты… Вот здесь ты правильно поступила, Богданова, ничего не скажешь. Только какая тут дактилоскопия, если у нас самой захудалой фотографии и картотеки еще нет… Ладно, туда спать не возвращайся, в дежурной комнате доспишь эту ночь. Потом ордер в общежитие получишь. И опиши подробно их портреты, да и разговоры, представляющие определенный интерес…

Кира с виноватым видом кивнула и выпита из кабинета. Железнов подошел к окну, одернул штору. За окном разгоралась заря нового дня.

 

Глава IV. О ТОМ, КАК КОМПАНЬОНЫ ОКАЗАЛИСЬ НА КРАЮ СВОЕЙ ГИБЕЛИ И ОКАЗАЛИ УСЛУГУ ГПУ

На заре компаньоны и выехали из Симферополя в Севастополь. В машине сидели как уже было заведено. Балаганов в роли запасного бортмеханика-шофера сидел рядом с Козлевичем. А на заднем сидении, с неизменной картой на коленях и путеводителем, удобно расположился великий предприниматель.

— Как я и говорил, камрады, примерно семьдесят километров отделяют нас от Севастополя, — сказал Остап, когда они ехали по пустынным улицам города и солнце еще не поднялось над его ракушечными домами. — Впереди будет знаменитый Бахчисарай…

— А почему это он знаменитый, командор? — спросил Балаганов.

— А потому, Шура и Адам Казимирович, что там находится дворец хана Хаджи-Девлет-Гирея с фонтаном, который воспел Пушкин.

— Интересно… — Козлевич бросил на Бендера уважительный взгляд.

— Интересно, — повторил и Балаганов, зевая. Он с удовольствием поспал бы еще, если бы не такая ранняя побудка, сделанная его предводителем.

Дорога была безлюдна. Почему-то навстречу им не катились телеги татар, огородников и садоводов, везущих свой товар на базар. И Остап отметил:

— Едем как по пустыне. Ни людей, ни телег…

— Вот только стадо овец… — затормозил автомобиль Козлевич и остановил его, ожидая, когда гурт перейдет дорогу под крики татар-погонщиков.

— Все почему-то с ружьями… — промолвил Козлевич.

— Поскольку, как я понимаю, ехать нам долго, то завтракать будем в колыбели Черноморского флота, — сказал Остап, когда после встречи с овцами поехали дальше.

Балаганов ничего не ответил, а Козлевич, сосредоточенный на поворотах дорога, буркнул в свои усы:

— Так и решили, Остап Ибрагимович. — А затем спросил: — А зачем нам нужна эта самая горничная графского имения?

— Как зачем, Адам Казимирович? От нее мы узнаем фамилии и адреса слуг и служанок графских владений. С каждого по крупице информации — и составим для себя определенную картину о бегстве последней наследницы графа Воронцова — Воронцовой-Дашковой. Так сказано в бумагах, попавших в руки Стратиона Карповича, отец которого был поставщиком целебного меда царскому наместнику Таврии графу Воронцову и его наследникам.

— Допустим, — кивнул Козлевич. — А знаете, Остап Ибрагимович, я человек суеверный. Прошлой ночью мне снился очень плохой сон. Он беспокоит мою душу.

— Ну, Адам, гоните все сны побоку. Мне тоже иногда снится. Помните мой вещий сон, когда мы решили избавиться от «изотты-фраскини»?

— А мне ничего не снится, друзья, — тряхнул головой пробудившийся как будто от сна Балаганов. — Я сплю крепко.

— Это подтверждает ваше богатое здоровье, Шура, — определил Остап. — Так, переезжаем речку, которая… — посмотрел в карту предводитель искателей сокровищ. — Кача называется…

— А Бахчисарай, командор? — спросил Балаганов. — Фонтан?

— Вы спали, когда Бахчисарай стороной проезжали, дорогой рыжик, — ответил Бендер. — Это речка Бельбек, и начинаются Мекензиевы горы, за ними, можно считать, уже Севастополь, камрады… — через некоторое время пояснил Остап.

— Смотрите, брошенная телега перекрывает нам путь, — указал Козлевич, затормозив ход автомобиля.

Все трое увидели обыкновенную телегу, сиротливо стоящую поперек дороги. Людей возле нее не было, как и лошадей. И не только возле нее, но и вокруг. Козлевич остановил машину перед преградой и Остап сказал:

— Бортмеханик, надеюсь, у вас хватит сил откатить ее в сторону?

— Сейчас, командор…

И не успел Балаганов ступить на землю, чтобы выполнить указание великого предпринимателя, как вдруг из придорожных кустов возникла группа людей. В руках одних были винтовки, в других — наганы. А плечистый и стройный, по-видимому, их старший, держал прицельно маузер в руке.

— Выйти всем из машины! — приказал он.

Бендер, Козлевич и стоящий одной ногой на земле, а другой на подножке машины Балаганов, замерли от такой неожиданности, смотря на окруживших их людей.

— Выходите из машины, кому я сказал! — повысил голос старший с маузером в руке.

Компаньоны вынуждены были подчиниться и, выйдя из машины, стояли в испуганном недоумении от такой встречи.

— Кто такие, куда едете?

— Извините, товарищи, мы археологи, едем в Севастополь по делам службы, — ответил Остап.

— А-а, службы, — загадочно усмехнулся старший. — Документы.

— Слушай, Барсуков, машина та, а седоки не гэпэушники, — сказал стоящий рядом с ним Сопов, держа наган в руке.

— Что же, по-твоему в Симферополе две такие машины? Одна у ГПУ, а другая у этих?… Документы! Ты главный? — Барсуков грозно ткнул дулом маузера в грудь Бендера.

Остап подал свое удостоверение председателя ДОЛАРХа. Козлевич и Балаганов тоже протянули свои удостоверения.

— Какие же вы археологи, когда вид у вас нэпманов, сволочи? — усмехнулся зло Барсуков и приказал: — Обыскать!

Двое бандитов с рвением приступили выполнять его указание. Все, что было в карманах компаньонов, вскоре оказалось на обочине дороги.

Неожиданно на пригорке показалась женщина. Это была любовница Барсукова Любка. Она, держа бинокль в руке, прокричала:

— Несколько военных конников на дороге!

— Все в машину! — приказал барсуков, приставив дуло маузера к груди Козле-вича. — Садись и веди, если жить хочешь.

Бендер, совершенно подавленный происходящим, сел в машину, а по бокам его, теснясь, уселись трое. Еще двое пристроились позади них. А Барсуков, сдвинув Балаганова к Козлевичу приказал:

— Сворачивай влево и по тропе гони вверх. Кому сказал! — снова ткнул он маузером Адама Казимировича.

«Майбах» свернул влево и, натужно урча от навалившегося на него груза, пополз по склону вверх.

— Товарищи, это недоразумение, уверяю вас, может быть…

— Молчи, археолог, нэпман или кто ты еще, — прикрикнул на Бендера Барсуков. И когда автомобиль взобрался по склону, а затем выехал на поляну, окруженную соснами, Барсуков приказал:

— Остановись. Здесь продолжим разговор. Выходи.

Компаньоны подчинились приказу и, с вывернутыми карманами, стояли у машины в окружении бандитов.

— Так. Первый вопрос, — прошелся Барсуков мимо задержанных. — Какое вы имеете отношение к начальнику Симферопольского ГПУ?

— Никакого! — горячо выкрикнул Остап. — Мы его даже и не знаем!

— Не знаем, товарищи! — молитвенно сложил руки на груди Козлевич.

— Никакого отношения, дорогой товарищ, никакого! — затараторил убежденно Балаганов.

— Никакого? — прищурил глаза Барсуков. — Что же он так просто дал вам свой автомобиль, чтобы вы поехали в Севастополь? — снова ткнул он маузером Бендера. — С какой это стати, а, господа-товарищи? — усмехнулся главарь. — Вы слышали? — посмотрел он на своих головорезов. — Главный гэпэушник дает им для поездки свой служебный автомобиль, а они его даже и не знают.

Послышались смешки, хохоток бандитов.

— Шлепнуть их, Вадим, и точка, — сказал один из них.

— Это успеется, Гриша. Вначале пусть они нам все расскажут, как там с нашими ребятами в ГПУ, а потом…

Компаньоны все больше и больше осознавали, в какой переплет они попали, слушая такие слова под наведенными на них стволами винтовок, наганов и маузеров.

— Так вы, выходит и не гэпэушники, — рассмотрел Барсуков удостоверения и содержимое карманов путешественников.

Бендер уже давно понял, что эти люди не являются представителями власти, а скорее всего бандиты. О бандитских нападениях в Крыму писалось в газетах, которые он читал.

— Я же говорю, товарищи, что к ГПУ мы не имеем никакого отношения. Кля нусь. Мы сами обходим их седьмой дорогой, уверяю вас, уважаемые, господа хорошие. Вы же видите в документах, что мы из Киева.

— И машина наша, а не гэпэу — взмолился Козлевич. — В Харькове куплена, есть документ…

— И едем в Севастополь, чтобы почтить память морского офицера, вот его отца, — указал Остап на Балаганова, — капитана второго ранга, верой и правдой служившего своей родине… А заодно поинтересоваться и археологическими находками тамошнего музея, господа хорошие, уверяю вас, — горячо говорил Бендер.

— Уверяй, уверяй, не то время, чтобы верить каждому. Но тому, что вы не гэпэушники, можно поверить, — согласился Барсуков. А вот где начальник ГПУ? У него ведь точно такая машина, и он должен был сегодня утром ехать. Вот ребус… Что скажешь, Сопов?

— Что-то мадам Баранова часто начала карты путать, — ответил тот.

В это время, запыхавшись от быстрого подъема к поляне, появилась Любка и сообщила:

— Барсуков, только что такая же машина проехала в Севастополь.

— У-у сволочи, какого черта вы взялись впереди нее! Опять упустили гада! — не говорил, а шипел Барсуков. — Накладка получилась непредвиденная! — И подойдя к Сопову не очень громко сказал ему: — А ты говорил, что мадам Баранова не точно информирует. Ну?

Эти слова он сказал своему подручному, который стоял рядом, но они были услышаны Бендером, стоящим ближе всех.

— Забирайте свои шмотки и марш отсюда! — приказал Барсуков. Козлевич понял эту команду по-своему и сразу же вскочил в машину к рулю.

— Вон! Ты куда? Ножками спускайтесь к дороге. Ясно? Машина конфискована.

— Как?! — это был вскрик Козлевича, как человека, раненного в самое сердце. — Господа хорошие, господа хорошие, не забирайте, нам надо ехать, прошу вас! — запричитал со слезами в голосе Адам Казимирович.

Но Барсуков, хмуро глядя на него, подошел и прошипел:

— Так, ты еще и… — грязно выругался главарь шайки и рукояткой маузера двинул Козлевича по голове так, что славный автомеханик упал в сторону и безжизненно повалился на землю.

— Не смейте, за что вы?! — вскричал Балаганов. — Мы будем жаловаться…

— Ах ты, быдло, так еще жаловаться? — подошел Барсуков к нему и рванул его рубашку так, что она выдернулась из-за пояса брюк, расстегнулась на две половины. Главарь бандитов и его подручные увидели матерчатый пояс вокруг талии рыжеволосого компаньона Бендера.

— А это что такое? Как же вы обыскивали его? — бросил Барсуков осуждающий взгляд на своих головорезов. Рванул Балаганова за пояс и хохотнул: — О, тут есть кое-что…

Сопов и еще один бандит подскочили к отступающему Балаганову и скрутили ему руки. Адругой бандит, стоящий позади него, финкой разрезал завязки пояса.

— Ха-ха, ха, как я понимаю, приличная сумма у господ археологов, а? — захохотал довольный Барсуков, рассматривая снятый пояс.

— Это наши сбережения. Нам надо построить памятник его отцу-капитану, начал уговаривать Бендер, шагнув к нему, стремясь вырвать богатство компаньонов из рук Барсукова.

Но один из бандитов прикладом винтовки ударил потомка янычаров по голове так, что тот, охнув, в беспамятстве повалился наземь, рядом с Козлевичем.

Балаганов, понадеявшись на свою молодецкую силу, тоже попытался вырвать свой пояс — дарственное наследство бывшего миллионера одиночки, Кавалера ордена Золотого Руна. Но Барсуков ударом маузера оглушил его, и Шура распластался в стороне от поверженных своего командора и Козлевича.

— Прикончить гадов? — спросил Сопов, взглянув на главаря.

— Оставь. Пусть очухиваются. Всем в машину, — приказал он, садясь за руль. Поехали.

Банда набилась в машину так тесно, что Любке пришлось сесть на колени Сопову. «Майбах», взревев через силу мотором, все дальше и дальше начал взбираться по горному подъему.

Рев мотора пробудил на какое-то мгновение Козлевича, он поднял голову, мутным взором посмотрел вслед уезжающему своему детищу, попытался встать, но, застонав, снова повалился на землю.

А в это время в стороне, куда уехал автомобиль, затрещали выстрелы и даже громыхнули взрывы гранат. Но этого он не слышал, а когда пришел в себя, то перестрелка уже значительно отдалилась. Адам Казимирович оглядел опустевшую поляну и подполз к Бендеру. Приподнял его голову и на своих пальцах увидел кровь.

— Остап Ибрагимович, Остап Ибрагимович, это я, очнитесь, сейчас перевяжу вас… — промолвил он.

— Ой, Адам, — простонал великий искатель сокровищ. Приподнял голову и оглядел поляну, где совсем недавно стоял их автомобиль.

— Бандиты… А где Балаганов?

— Я здесь, Остап Ибрагимович, — плачущим голосом промолвил Балаганов. Цепляясь за кусты, он поднялся и, шатаясь, подошел к своим пострадавшим, как и он, друзьям.

— Увели машину, бандиты, — рыдающим голосом промолвил Козлевич, делая из двух носовых платков перевязку головы своего предводителя.

— Не только машину, а все, что у нас было, командор, — всхлипнул Балаганов.

— Это ничего, это ничего, — только и выдавил из себя Остап.

— Да, важно, что мы живы, братцы, — всхлипнул и Козлевич. — Машину жалко, — не сказал, а проплакал эти два слова он.

— Что машина, Адам. Автомобиль будет, — уверенно заявил Остап. — Осмотрите все, что осталось из наших вещей. И давайте убираться отсюда, спускаемся к дороге.

— Когда я очнулся, то там, — указал Козлевич в сторону, куда уехали бандиты, — были слышны выстрелы, командор.

— Тем более, давайте отсюда, детушки вы мои, — заторопился Бендер.

На машине, захваченной бандитами, они, казалось, ехали совсем недолго в лесное предгорье, но когда начали спускаться, то почувствовали, что такое ход автомобиля и что такое пеший ход, если даже и идти вниз по склону.

— У нас остались жалкие рубли, — сетовал великий предприниматель, — Что делать нам в такой дурацкой обстановке, пока ума не приложу.

— Но главное пояс, пояс, командор! Все ваше дарственное мне! И даже те средства от антиквариата, — жалобно причитал, стеная, Балаганов.

Впереди ограбленных шел Бендер, за ним — Козлевич, горько вздыхающий, и это траурное шествие замыкал Шура Балаганов, все время причитая о безвозвратной утере их капитала.

— Да, мои дорогие компаньоны-друзья, у нас остались жалкие гроши, но у меня, как и в первый раз ограбления сигуранцей проклятой, снова чудом сохранился талисман, — засмеялся вдруг Бендер, приседая на корточки. — Я по-прежнему тот же Кавалер ордена Золотого Руно, камрады! Или как я его уже окрестил — орден печального Образа. А это старинная вещь. Севастополь — портовый город, там этот орден мы сможем выгодно продать.

— Ой, Остап Ибрагимович, о какой продаже вы говорите, когда нет автомобиля, — слезливым голосом произнес Козлевич.

— Не горюйте, Адам, — ответил Остап голосом человека, воспрянувшего духом. — Машина что? Мы купим новую. В мариупольском подполье у нас скрыт антиквариат. Он даст нам не одну тысячу рублей. Главное, камрады, мы остались живыми. Впереди у нас поиск несметного графского сокровища, которое, я уверен, мы приберем к своим рукам.

— Ох, товарищ Бендер, — протянул страдальческим голосом позади него Козлевич. — Откровенно говоря, я могу сказать, что Шура Балаганов был прав, когда предлагал плюнуть на все это и пожить тихо и спокойно в нашем хорошем доме в Мариуполе.

— Адам, перестаньте ныть. Впереди нас ждут слава, деньги, богатая жизнь. Солнце, пальмы и красивые женщины…

— Какие там женщины? Такой ценой женщины? Вчера ночевал в машине, подсовывается ко мне паренек и говорит: «Дядя, не хотите молодую и веселую тетю Клаву? Горячая, недорого».

— И Вы, конечно, отказались? — остановился и посмотрел на Козлевича Бендер.

Но тот вместо ответа продолжил:

— Зачем нам рисковать? Я бы на нашем автомобиле в том же самом Мариуполе прокормил бы и вас, Остап Ибрагимович, и братца Шуру. Не говоря уже о доходе от рыбной ловли на наших «Алых парусах».

— Все это так, Адам, но это обывательщина, а там… — и великий комбинатор, предприниматель и мечтатель зашагал дромадереским шагом вниз к дороге, по которой они еще совсем недавно мчались весело и беззаботно на роскошном «майбахе». Но остановился, ему хотелось еще раз выговориться: — О, друзья, конечно, это уже на черный день. Не унывайте, у нас в Мариуполе дом, где хранится ценный антиквариат и моторный катер «Алые паруса», который тоже стоит немалых денег. И главное, главное, — поднял театрально руку вверх Остап. — Мы с вами живые и идем туда, куда и ехали. А там, несмотря на все невзгоды, нас ждет успех.

— Ох, Остап Ибрагимович, Остап Ибрагимович, — протянул Козлевич.

— Ох, командор, — почти в тон Адаму произнес и другой компаньон, подойдя и останавливаясь перед своим предводителем.

— А вы знаете, мои единомышленники, я уже начинаю привыкать к ограблениям. Первое — на румынской границе, а теперь здесь, в Крыму. И повторяю, снова, главное, что я и вы целехонькие, хотя и неприятно обработанные. И если у нас остались жалкие гроши, — продолжал вслух рассуждать Бендер, — то вот он, — вытащил орден Золотого Руна из распахнутой рубашки Остап. — чудом уцелел второй раз. И если у бывшей горничной графа Воронцова муж греческий негоциант, то мы, несомненно, найдем там и покупателя на этот орден. От которого, мне кажется, я должен избавиться. Может быть, именно он и приносит мне неудачи. Выходим уже к дороге, камрады, — бодрым голосом заявил Остап.

Они вышли на шоссе и присели отдохнуть на край кювета, Бендер попросил Козлевича поправить ему повязку на голове. Балаганов с тяжелым вздохом сказал:

— Если бандитов поймают, то может быть, хоть часть денег вернут нам.

— Автомобиль они не вернут. Бандиты или его уничтожат, или сбросят с гор. И бензина у них, наверное, нет в запасе, — горестно качал головой Адам Казимирович.

— Вы говорите так, будто мы уже заявили в милицию о нашем ограблении, сказал Остап, послушав своих компаньонов. — Пойдем заявлять, а там уже давно лежит из Киева розыскная телеграмма, задержать, мол, таких-то, таких, камрады. Мы же повесили объявление на дверях ДОЛАРХа, что уехали в экспедицию не только в Среднюю Азию, но и в Крым. Ведь так? — посмотрел с усмешкой на друзей Бендер.

— Что же выходит, если по справедливости, мы не можем и пожаловаться, страдальческим взглядом уставился на командора Балаганов. — Не можем?

— Не можем, не можем, — как бы передразнивая его, повторил Остап. — Не будем рисковать, друзья-товарищи. И еще хочу сказать, малейшее мое обращение к энкавэдистам, а тем более к гэпэушникам, вызывает в моем организме такие отрицательные эмоции, что…

— Смотрите!! — вдруг закричал Козлевич голосом, не свойственным его сентиментальной и скромной натуре. — Смотрите! — и побежал по шоссе.

Бендер и Балаганов встали и взглянули в сторону, куда стремглав помчался их старший по возрасту компаньон.

По пологому спуску к шоссе осторожно выезжал их автомобиль. Позади него ехало несколько военных конников, подталкивая группу бандитов со связанными за спиной руками.

— Банду словили, банду словили, командор! — ликующе закричал Балаганов и побежал к «майбаху». Он бежал с такой скоростью, с какой в жизни своей не убе гал от милиции, а сейчас бежал к ней или к таким же представителям власти.

Делая гигантские шаги, несся к военному отряду и великий искатель сокровищ.

Когда подбежали, то увидели, что за рулем автомобиля сидит в форме энкав-эдиста молодцеватый парень, а рядом с ним — еще один в такой же форме, но с двумя кубиками в красных петлицах-треугольниках.

— Кто такие будете? — встал и вышел из машины старший отряда.

— Мы те, которых они, — указал рукой на бандитов Козлевич, — ограбили и чуть не поубивали, гады.

— Ограбили! — вскричал Балаганов.

— Да, это они нас ограбили, побили, чуть не убив, захватили нашу машину!.. произнес запальчиво Остап.

— И деньги, деньги все! — плачущим голосом продолжил Балаганов.

— Мы археологи… — пояснил Бендер. — а они нас ограбили!

— Это ваш? — спросил старший с двумя кубиками в петлицах, взяв с сиденья матерчатый пояс-хранилище Балаганова.

— Наш, наш, — хором ответили пострадавшие компаньоны. Командир подошел к бандитам и спросил впереди стоящего:

— Этих грабили?

Тот отвернул голову в сторону и выдавил: Да.

— Вам повезло, что мы успели перехватить банду, садитесь в свою машину, распорядился старший. — Поедем в город, в управление. Там все и запротоколируем, — пояснил он, усаживаясь на место, где еще совсем недавно восседал молодецки Шура Балаганов.

Не ожидая повторного приглашения, трое компаньонов птицами влетели на заднее сидение «майбаха».

Командир отряда привстал и приказал:

— Яценко, отряду с арестованными следовать в Севастополь. С пострадавшими я еду для доклада. — Сел на свое место и энкавэдист-боец за рулем тронул машину с места.

Козлевич ревниво смотрел за действиями управления машиной военного шофера, но молчал, понимая обстановку и моля Всевышнего, чтобы все вернулось на круги своя, как говорится.

Машина, оставив отряд позади, ускорила свой бег и помчалась к Севастополю. По пути Бендер жаловался:

— Меня чуть не убили, товарищ командир.

— И нас! — хором вторили ему компаньоны.

— Оно видно, товарищи… За этой бандой наши давно гоняются, но их кто-то предупреждает, информирует, — обернулся к позади сидящим командир отряда.

— Вот-вот, — хотел пояснить Остап, но вовремя воздержался. Энкавэдист уловил это на лице его, но ничего не стал спрашивать. Откуда, мол, тому может быть известно что-либо об этом.

Когда приехали в Севастополь, командир отряда, который по пути назвался фамилией Кузьмин, попросил «археологов» посидеть в машине, а сам вошел в здание управления с вывеской: «Севастопольское отделение Крымского НКВД». Шофер-боец, не проронив ни слова, последовал за ним.

Оставшись наедине со своими компаньонами, Бендер сказал:

— Севастополь — город военно-флотский, и наше пребывание в нем должно быть законным. Тем более, что мы прибыли к бывшей графской горничной, муж которой греческий негоциант…

— А если он… — сказал и тут же замолчал Балаганов.

— Что вы имеете в виду, Шура?

— Связан с бандой и прочее, ведь может быть такое, командор. — Контрабанда, нелегальная торговля запрещенным, помните, в Мариуполе такое было с каким-то персом.

— Тем лучше, тем лучше, у нас будет зацепка, камрады. Мы возьмем его на абордаж.

— Я не знаю, братцы, этого непонятного слова, но если Остап Ибрагимович так считает, то пусть будет так, как он считает нужным, — бросил доверительный взгляд на Остапа Козлевич.

— Главное, чтобы нам вернули машину и все в ней, — сказал он, немного помолчав.

Бендер сказал вслух своим мыслям:

— Да, с этим греком надо быть острожным. Незачем обращать на себя внимание местных энкавэдистов. И вот еще, детушки. У каждого из нас, как я предусмотрел, имеется удостоверение ДОЛАРХа на другие наши фамилии. Так что… Предусмотреть надо все, камрады.

— Ох, Остап Ибрагимович, — улыбнулся Козлевич, — мне бы вашу предусмотрительность.

— И мне бы, — закивал рыжеволосый компаньон.

— Предусмотрительность… — вздохнул Остап. — Какая же тут предусмотрительность, если мы влетели в такую смертельную историю. И читали же, что в связи с ликвидацией кулачества и коллективизацией в Крыму, участились террористические акты, бандитские нападения… И вляпались в такую передрягу, что едва не лишились жизней. Вот вам и моя предусмотрительность, братья-единомышленники. Я и подумать не мог, что после Врангеля, через столько лет и… — банда какого-то Барсукова.

— А среди арестованных этого самого Барсукова нет, — заявил Балаганов.

— Да, Остап Ибрагимович, — подтвердил Козлевич.

— Или убили подлеца, или ему удалось бежать, — сказал Бендер. — И женщины-дозорной среди арестованных нет.

— Убежала с главарем или убита, — промолвил Балаганов.

В это время к управлению подкатил точно такой же «майбах», как и у компании искателей сокровищ.

— Такой же автомобиль, как наш! — привстал с сиденья Адам Казимирович, глядя на автомобиль-двойник.

Из подъехавшего автомобиля вышли начальник Симферопольского ОГПУ Яровой, Железнов с Донцовым и статный в возрасте человек в морской капитанской форме. Они подошли к «майбаху» компаньонов и с удивлением тоже смотрели на близнеца их автомобиля.

— Откуда вы, товарищи? — спросил Яровой.

— Мы археологи, товарищи, — вышел из машины Бендер, опустив свое обычное: «из Киева», на всякий случай. И хотел было рассказывать о своих злоключениях, но в это время из здания управления выбежал командир отряда Кузьмин и, отдав честь начальству, произнес:

— Разрешите доложить?

— Доложите в кабинете, — направился в здание Яровой.

За ним последовали и остальные. Остап хотел было идти тоже, но передумал и громко спросил:

— А нам как быть, товарищи?

Все остановились, глядя на Бендера и сидящих в машине. А командир отряда быстро пояснил начальству, откуда появился здесь второй «майбах» с археологами. И Остап услышал, как Кузьмин дополнил:

— Документы и деньги их изъяты у бандитов.

— Вот как? — выслушал его Яровой и, глядя приветливо на Бендера, пригласил: — Идите с нами, товарищ.

Бендер подбежал к начальству и представился:

— Председатель добровольного общества любителей археологии. Моя фамилия… — хотел было назваться Измировым, но спохватился, так как его документы уже были в руках гэпэушников и сказал: — Бендер Остап Ибрагимович…

— Рад знакомству при столь необычных обстоятельствах, — протянул руку начальник Симферопольского ОПТУ. — Яровой Павел Антонович. Прошу, — двинул он рукой к входу в здание.

— Благодарю, — пошел со всеми в управление великий предприниматель, поборов в себе чувство сильной неприязни к этому учреждению и к людям, работающим в нем.

В кабинете Железнова, куда вошли все, Остап кратко, но красочно изложил все как было. И когда закончил, Яровой сказал:

— Опишите, пожалуйста, портрет главаря, товарищ Бендер.

Остап подробно описал бандита с маузером и Яровой, взглянув на Железнова, отметил:

— Да, Барсуков, не иначе, товарищи. И на этот раз ушел, подлец, — перевел он осуждающий взгляд на командира оперативного отряда. — Упустил главаря, Кузьмин, упустил… — покачал головой начальник.

— Думал, всех взяли, а он… Среди убитых его нет, товарищ Яровой. Организовал погоню, но… — переступил с ноги на ногу и виновато опустил голову тот. И женщина исчезла во время боя… С ним, наверное, ушла… — дополнил Кузьмин.

Слушая это, Бендер не сводил глаз с заветного пояса с деньгами и трех удостоверений своей конторы, которые лежали перед начальством на столе. Яровой взял пояс и, подержав его увесистость на руке, спросил:

— Зачем вы взяли такую крупную сумму денег с собой?

— Как зачем? — не растерялся Остап. — Выделили нам, чтобы нанимать рабочих для археологических раскопок.

— Объяснимо… Что же, выходит, благодаря вам, я избежал бандитского нападения, товарищ Бендер. Благодарю, — Яровой встал и пожал руку великому предпринимателю-искателю несметных богатств, свято чтившему уголовный кодекс, но не симпатизирующему НКВД.

— Товарищ Кузьмин, пройдите с товарищем археологом в соседнюю комнату и оформите протоколом, как положено. — Это не займет много времени, товарищ Бендер, — Яровой взял со стола заветный балагановский пояс и вручил его Бендеру. — Еще и еще раз благодарю Вас и Ваших сотрудников. Что своим приездом помогли нам.

Остап не взял, а выхватил пояс с деньгами из рук начальника, и его внутренний голос благодарности вдруг толкнул произнести:

— А вы знаете, есть еще одно… — посмотрел он на присутствующих, двинув плечами.

Яровой понял, что пострадавший хочет еще что-то сообщить и попросил: — Оставьте нас на минуту, товарищи. — И видя, что Железнов тоже направляется к двери, сказал: — Петр Иванович, подождите.

Железнов вернулся и Бендер, оглянувшись на дверь, негромко сказал:

— Когда бандиты поняли, что мы не те, за которыми они охотились, Барсуков сказал: «Что-то мадам Баранова часто начала путать карты, Сопов…». А когда дозорная женщина сообщила, что точно такая же машина, как наша, проехала в Севастополь, Барсуков не очень громко сказал тому же Сопову: «А ты говорил, что мадам Баранова не точно информирует».

— Вы не ошиблись — Баранова? — выслушав Бендера, спросил областной начальник.

— Отчетливо дважды слышал эту фамилию, товарищи.

— Спасибо вам, товарищ археолог, за такую информацию, — подошел к Остапу Железнов и пожал крепко ему руку. — И за то, что отвели нападение банды на товарища Ярового.

— Если у вас возникнут вопросы, товарищ Бендер, обращайтесь прямо к нам. К товарищу Железнову, начальнику здешнего ОГПУ, — указал Яровой на него.

 

Глава V. В ХЕРСОНЕСЕ

Окрыленный возвратом денег и тем, что преследование органов им здесь не грозит, Остап подписал протокол своей фамилией и выбежал к своим друзьям. Те, истомившись ожиданием своего предводителя, увидев Бендера, выскочили из машины к нему.

— Вперед, мои дорогие детушки-голуби! Вперед! — весело выпалил возбужденный сын турецко-подданного, — Получите свой сказочный пояс Шехерезады, Шура Шмидт! И ваши законные удостоверения!

— Ох, командор! — бросился обнимать Остапа эксперт киевского ДОЛАРХа.

— Остап Ибрагимович! — преданным взглядом поедал великого деятеля Козлевич, пошевеливая своими неизменными усами.

— Ну-ну-ну выдвиженцы, без телячьих нежностей попрошу Поехали, — уселся на свое командорское место Бендер.

— Нет, нет, ведь если по справедливости, так как же можно говорить, что Бога нет, командор, Адам!.. — восклицал Балаганов, садясь рядом с Козлевичем, который уже завел свое любимое детище. — Ведь это же… — всхлипнул он, поглаживая денежный пояс. — И пусть язык вывернется наружу у тех, кто утверждает, что Бога нет, братцы мои дорогие, — высказался ставший более боговерующим бывший названный сын лейтенанта Шмидта.

— Да, детушки, если бы я назвался своей двойной фамилией, то погорели бы, как пить дать. С гэпэушниками шутки плохи, братцы. Ведь наши подлинные документы они изъяли у бандитов…

— Ох, командор, Бог отвел от нас это, — перекрестился Шура.

— Да, Остап Ибрагимович, если бы вы назвались иначе… Не иначе, Бог-таки вразумил вас, — отметил Козлевич.

Выехав с Соборной площади, где находился городской отдел НКВД с подотделом ГПУ, «майбах» поехал по проспекту Нахимова.

Разузнав у прохожих, где находится Херсонесский музей, компаньоны вскоре выехали на Севастопольскую. Подъехав к воротам музея, Бендер с Балагановым отправились на встречу с бывшей графской горничной. А Козлевич занялся тщательным осмотром лимузина, протирая его до блеска, радуясь в душе, что повреждений на нем нет.

Войдя на территорию древнего города — Херсонеса Таврического — Остап и Балаганов приостановились, глядя на беломраморные колонны вдали, на каменные стены и башни, изъеденные временем, на церковь с почерневшими стенами и куполами. Увидев храм, Балаганов быстро осенил себе крестным знамением. Бендер сделал вид, что не заметил этого. У встречного человека, похожего на монаха, компаньоны узнали, что сам музей находится в зданиях монастыря. Идя туда, друзья увидели вдали на возвышении прямоугольную каменную арку с подвешенным к верхней ее части большим колоколом. А дальше, за аркой, и вдаль, и вширь, синело море, переливаясь в лучах вечернего солнца.

— Что, музей уже закрыт? — спросил Бендер сторожиху, лицо которой появилось за стеклом двери, когда он постучал.

— Закрыт, закрыт, граждане! — прокричала та в ответ, — Завтра приходите, завтра. — Кроме заведующей никого здесь сейчас нет. — Да меня вот…

— Нам нужна Анна Кузьминична, уважаемая. Мы из Симферополя к ней с приветом от ее маман, понимаете? — улыбаясь во весь рот своей приветливой улыбкой, пояснил великий искатель. — Как ее найти, подскажите, любезнейшая?

— Не ведаю, товарищи. Разве, что вот заведующая… — исчезла за стеклом двери дежурная.

Вскоре перед компаньонами появилась пожилая, интеллигентного вида, женщина в очках.

— Заведующая античным отделом, — открыв дверь, представилась она. — Южина… Чем могу помочь, товарищи?…

Бендер обворожительно улыбаясь, изложил просьбу:

— Не будете ли так любезны, уважаемая, сообщить нам адрес Анны Кузьминичны, у нас поручение от ее маман из Симферополя, передать ей кое-что, уважаемая.

— Сожалею, товарищи, но она сегодня уже сменилась и будет только после выходного, — указала Южина на таблицу работы музея, а вот где она живет… — задумалась она. — Номер дома не знаю, но улицу… Да, живет она на Большой Морской, как мне помнится. Она работает не в моем отделе, а в Средневековом, смотрительницей. Так что, товарищи, прошу извинить, но большего сообщите не могу, — закрыла дверь заведующая Античным отделом музея, слыша слова благодарности великого предпринимателя со своим компаньоном.

Едва единомышленники-искатели отошли от двери, как увидели бегущего к ней человека, одетого в пропотевшую рубаху рабочего. Подбежав к двери, он за-тарабанил в нее и прокричал:

— Эй, ученые, ученые музея!

И когда в дверях вновь показалась Южина, он громко и быстро ей проговорил:

— Копали и наткнулись на какие-то плиты с древними надписями!..

— Где копали?! — взволновалась заведующая античностью музея.

— Да рядом! Там, где будут строить! — пояснил землекоп.

И когда он вместе с Южиной пробегал мимо, то говорил волнуясь:

— Нас же предупредили, гражданка ученая, что если найдем… Может, там и золото под плитой будет…

Сотворившие себя археологами, компаньоны деловито зашагали за ними.

— Это древняя могильная плита, товарищи, из некрополя древнего Херсонеса, — сказала Южина, когда все окружили найденную рабочими и уже очищенную от земли плиту.

— Что же там написано, на плите, товарищ ученая? — спросил один из землекопов.

— Написано по-гречески примерно следующее: «Сыну воздвиг своему, усопшему Кенолису, эту гробницу отец, виноградарь…»…

— А вот еще кусок какой-то плиты найден. Посмотрите, товарищ… — подал кусок мрамора другой рабочий.

— О, Боже! — воскликнула Южина, когда прочла вслух:

— Гикия!..

— Почему это слово вас так взволновало? — спросил Бендер. Заведующая Античным отделом музея сняла очки, протерла их носовым платком, одела снова и, внимательно, как-то благоговейно смотря на камень с высеченными литерами, ответила:

— Гикия — это имя легендарной героини Херсонеса, уважаемые… — И, покачав головой, промолвила: — Если это та Гикия…

— Расскажите, товарищ ученая, — попросил пожилой рабочий. И к его просьбе присоединились другие. — Дело к вечеру, работа сегодня закончена… — снова послышались голоса подтверждения. Не удержался и Бендер, сказав:

— Очень интересно узнать, товарищ Южина.

— Хорошо. В виде благодарности рабочим за ценную находку и бережное отношение к ней, — улыбнулась женщина и начала свой рассказ: — Херсонес был основан в пятом веке до нашей эры выходцами из города Гераклеи на южном берегу Черного моря. Основную массу населения составляли греки. Херсонес занимал площадь около 36 гектар с населением 20 тысяч человек, включая рабов. Самым крупным соседом Херсонеса было Боспорское царство в Понтикапее, нынешняя Керчь… — оглядела рабочих Южина, убедившись, что ее внимательно слушают, она продолжила: — Херсонесом тогда правил Ламах. Архонт — это выборный представитель знатных семейств города. Архонт Ламах был очень богат, имел много золота и серебра, скота и земли. Дом его — большое квадратное здание — был настоящим дворцом. У архонта Ламаха была единственная дочь по имени Гикия. Среди девушек города она выделялась красотой и умом.

В четвертом веке до Рождества Христова, царь боспорский Асандр решил овладеть богатым и независимым Херсонесом. Но видя, что ему войной не покорить херсонитян, решил хитростью добиться своего. Он попросил у Ламаха для своего сына руки Гикии. Архонт Херсонеса согласился на брак, но с условием, чтобы дочь осталась в родном городе. Когда Ламах умер, к мужу Гикии, босфорскому царевичу, стали наезжать воины его отца. Они привозили подарки, но затем как-то тайно исчезали из города. Гикия начала следить за ними и вскоре узнала, что в подвалах ее дворца тайно находятся около двухсот воинов царя Асандра. Она поняла, что это тайное войско ждет удобного момента, чтобы напасть врасплох на город. Установила, что и в море уже готов был флот для помощи им. Тогда Гикия, сообщив согражданам о заговоре, заперла все выходы из дворца, облила его маслом, обложила хворостом, и подожгла. Дворец стал костром, в котором сгорел ее муж с заговорщиками, посягнувшими на свободу ее города. И две статуи из меди увековечили ее имя, товарищи…

— Ой, интересно, — сказал пожилой рабочий, и послышались такие же возгласы других.

— Так она похоронена там, где статуи? — спросил Бендер.

— Это спорный вопрос, товарищи. Видите ли, херсониты хоронили умерших за стенами города, чтобы сохранить чистоту воздуха у своих домов. Гикия же, в награду за свою услугу Херсонесу потребовала, чтобы ее похоронили в стенах города. Граждане дали ей клятву, что исполнят ее желание. Прошло несколько лет, и мудрая Гикия задумала испытать верность клятве горожан. И она притворилась умершей. Печаль охватила народ Херсонеса. Но старейшины нарушили клятву и постановили похоронить Гикию за городом. И вот когда похоронная процессия подошла к яме, Гикия поднялась из саркофага и стала горько упрекать граждан в обмане и нарушении клятвы. Пристыженные старейшины вновь поклялись исполнить ее желание и даже позволили ей избрать внутри города место для погребения, которое отметили его медным позолоченным бюстом…

Захваченные интересным рассказом Южиной слушатели, в том числе и Бендер с Балагановым, не обратили внимания на подошедшего к их группе высокого представительного человека в модном, светлом в крупную клетку, костюме, с интеллигентным лицом. Его черные волосы прикрывал, сдвинутый чуть набок, котелок. А воротник белоснежной рубашки украшал галстук-бабочка.

— Так ее все же похоронили на том месте? — спросил один из рабочих.

— Утверждать этого нельзя. Но в 1826 году под стеной города была открыта гробница, где были найдены золотое ожерелье, бронзовое зеркало, ножные серебряные обручи, бусы из янтаря и агата, два золотых перстня, две серебряные бляшки с вытесненным на них бюстом Афродиты и двумя амурами по сторонам ее, серьги в виде рысьих голов, топазы, масса древних монет и много-много других вещей из этого маленького подземного музея. Несомненно, что в этой гробнице была похоронена женщина, и, быть может, это именно героиня своего города Гикия, о которой я вам рассказала, товарищи…

Кто-то зааплодировал, его поддержали и другие. Захлопали в ладоши и компаньоны. Слыша слова благодарности, Южина направилась в музей. Проходя мимо Бендера, она негромко сказала:

— Если не ошибаюсь, товарищ, то тот щегольски одетый человек, не иначе как муж нужной вам Анны Кузьминичны. Он греческий коммерсант, как мне известно.

— Да неужели! — воскликнул Остап, оглянувшись на человека в котелке. Премного благодарен…

Южина ушла своей дорогой, разговаривая по пути с тем рабочим, который сообщил ей о находке плиты, а компаньоны направились к мужу бывшей графской горничной — греческому негоцианту. Но остановились, ожидая, когда тот закончит, по всей видимости, тет-а-тет разговор с одним из рабочих-землекопов. И когда иностранный коммерсант, переговорив, быстро пошел от него, Бендер дромадерским шагом двинулся за ним, но тут же остановился. Он и Балаганов увидели, как к щегольскому негоцианту подкатил автомобиль, из него выскочил Донцов и бесцеремонно затолкал грека в машину.

— Оля-ля, у этого греческого негоцианта нелады с законом, Шура, а, следовательно, нам надо поостеречься. Я не ошибусь, если скажу, что этот сборный автомобиль…

— Да, Остап Ибрагимович, — подошел Козлевич. Истомившись ожиданием, он подъехал к самым воротам музея. А когда увидел, как его друзья устремились оттуда за женщиной с рабочим, то не преминул подъехать к месту находки древней плиты и даже послушал часть рассказа Южиной. И вот сейчас подтвердил: Этот авто из НКВД, я его видел там тоже. Машина, как и мой «лорен-дитрих», сборная. Колеса «мерседеса» и «пеуса», мотор фордовский, Остап Ибрагимович, а кузов склепанный из частей других машин.

— И тот, который затолкал грека в машину, был тоже тогда с теми, которые подъехали на своем «майбахе», — подтвердил Балаганов.

— Все это так, камрады, все это так… — Бендер подошел к рабочему, который с озадаченным видом смотрел вслед уехавшей машине с его недавним собеседником. — Уважаемый товарищ, у меня должен был состояться разговор с тем господином, а он… — развел руки в неопределенном жесте Остап.

— Да, что-то его артельные дружки не очень-то… — покачал головой тот, очищая лопату от земли.

И Бендер понял, что рабочий не уловил, что грек арестован, так как энкавэдисты были в гражданской одежде и довольно приличной по виду. «Тем лучше, — подумал Остап, — попробуем поговорить с трудягой». И он сказал:

— Вылетело из головы, из какой артели дружки…

— Из ювелирной, какой же еще, — усмехнулся землекоп. — Так и рыщут они вокруг раскопок, чтобы приобрести по дешевке то, что выкопаем…

— Но, конечно, не каменную плиту, — засмеялся дружелюбно великий хитрец.

— Золотишко ему подавай, изделия какие-нибудь, а камень к чему ему.

— Вот и хотел предложить я ему кое-что, дорогой товарищ, — вздохнул сожалеющее Бендер. — А он укатил… Домой надо, наверное, к нему завернуть.

— Надо, так надо, — солидно ответил рабочий.

— Знаю, что живет он на Большой Морской, а вот номер дома… — задумался, вроде бы, Остап, — не помню… Не подскажете, уважаемый?

— Номера и я не помню, а так… наглядно, знаю где он живет, гражданин, внимательно посмотрел на Бендера рабочий.

— Ну, магарыч с меня, дорогой товарищ! Автомобиль у нас, поехали? И домой завезем вас, после трудов праведных, — улыбаясь землекопу, просительно и многообещающе произнес Остап.

— Если магарыч, то можно и съездить, чего не съездить, — кивнул важно рабочий. — Возьми и мою, — сказал он молодому землекопу, собирающему лопаты, кирки, ломы, которые тот затем уносил в деревянную будку. — Григорием Ивановичем меня величают, — ответил он затем на вопрос Бендера, когда они шли к машине.

— Очень приятно, дорогой Григорий Иванович. А меня зовут Степан Остапович, — выдал себя в очередной раз под другим именем и отчеством Бендер.

— Познакомились, — констатировал Григорий Иванович, с некоторой осторожностью садясь в лимузин. В машине уже сидели Балаганов и Козлевич за рулем, они поняли, что командор неспроста привел с собой нового пассажира.

 

Глава VI. ГРЕЧЕСКИЙ НЕГОЦИАНТ

В кабинет Железнова вошел Донцов и доложил: — Оказался иностранным подданным, но я его все же доставил. По пути внушение сделал, Петр Иванович… — посмотрел в сторону сотрудник.

— Не переборщил, Семен? — посмотрел на Донцова начальник. — Приглашай. Донцов вышел и тут же ввел в кабинет щеголя-коммерсанта, а сам вышел.

— Этот ваш огромный помощник, — указал на дверь вошедший, — так настойчиво пригласил меня к вам, что я сейчас перед вами.

— Прошу садиться. Простите, а с кем имею честь? — улыбнулся ему Железнов.

— Греческий негоциант Мишель Канцельсон, гражданин начальник.

— Вы иностранец, но так хорошо говорите по-русски.

— Я родился в Одессе, но после двадцатого судьба забросила меня сначала в Турцию, а затем в Грецию.

— И чем бы занимались в Одессе? — взглянул на приглашенного энкавэдист.

— Известное дело, коммерцией. У нас в Одессе все занимались коммерцией, смею заметить. Вы слышали анекдот о коммерсанте, который покупал сырые яйца, варил их, а затем продавал по той же цене? А барышом считал оставшийся навар? Так это, уверяю вас, происходило со мной в Одессе. Именно там и родился этот анекдот. Так это так, гражданин начальник.

— И что же, все время занимались такой пустой коммерцией?

— Ах, гражданин начальник, гражданин начальник. Вы знаете, что в то время в Одессу съехалась вся знать России. Я подумал и сказал себе: «Сколько же потребуется для них ночных горшков? Ведь в городе мало квартир с встроенными туалетами». И я открыл свое дело. Снял помещение для магазина, закупил горшки и открыл торговлю. Но князья и графы, и прочие воротилы, скажу я вам, проклинали, извиняюсь, вас, революцию и Советскую власть, кутили в одесских кабаках, но ночным инвентарем не обзаводились. Я прогорел, гражданин начальник. А в двадцатом году, в этом кошмарном году, мне удалось уехать из Одессы за границу.

— Если бы вы не покинули родину, то теперь были бы полноправным гражданином Советского государства, как все.

— Я не хотел быть как все, я хотел иметь свое миллионное дело, — вздохнул тяжело греческий подданный.

— И имеете? — усмехнулся Железнов.

Канцельсон пожал плечами и с нотой возмущения в голосе сказал:

— Вы же не даете мне развернуться, гражданин начальник.

— Как это понимать? Господин Канцельсон? — с удивлением смотрел на негоцианта Железнов. — Если все по закону…

— Нуда, следите, а теперь вот задержали, доставили сюда, — обвел он рукой кабинет, — в НКВД…

— Так чем Вы занимаетесь сейчас, господин Канцельсон?

— Я поверенный в делах турецкой фирмы «Анатолия», как вам, надеюсь, известно.

— Известно. Но странно, что Вы, греческий подданный, а представляете фирму Турции. Как понимать это?

— Очень просто, гражданин начальник. После того, как после суда наши две фирмы были закрыты здесь, и деятельность их была прекращена, как вам известно и, если откровенно, не без помощи вашей, гражданин начальник, появилась фирма «Анатолия». Как знающего русский язык и дела прежних греческих фирм «Камхи» и «Витое», меня пригласили работать в этой турецкой фирме.

— И сколько же вам платят, господин Канцельсон?

— Я получаю проценты от коммерческих операций, — гордо ответил греческий и турецкий негоциант.

— Например. Назовите одну из ваших коммерческих операций.

— Но это является коммерческой тайной фирмы!

— Да, тайной. Скупать золото, серебро, антикварные изделия, а затем контрабандно переправлять через границу? И это вы называете коммерческой тайной? Канцельсон съежился и быстро заговорил:

— Я как поверенный в делах фирмы, скупал то, что вы говорите, и отдавал представителю фирмы, отчитывался перед ним. Я же не знал, что это все идет контрабандным путем, гражданин начальник. Я выполнял указание фирмы!

— Нами установлено, что деятельность вашей фирмы выходит за рамки, предусмотренные законом. И вы, как поверенный фирмы, являетесь соучастником незаконных действий.

— Я не состою в штате фирмы! — вскричал Канцельсон. — Я служу на процентных условиях и формально…

— Если вы не соучастник незаконных действий фирмы, то вы соучастник воровских банд и шаек, у которых покупаете драгоценности. Если вы будете уходить от моих вопросов, я предъявлю вам официальное обвинение, — строго предупредил Железнов.

— Ой, не говорите такого страшного слова! Я вам все скажу, что знаю, но я не знаю, что вы хотите знать?

— Разумеется правду, господин Канцельсон. Только правду. У кого покупали золото, серебро, драгоценные камни? Адреса?

— Гражданин начальник, ведь это будет не честно, не по-купечески, — сдвинул свой котелок на голове поверенный фирмы.

— Почему же не честно, когда вы покупали краденое. Ведь вы же отлично об этом знали, господин Канцельсон.

— Ну кто мне может об этом сказать, гражданин начальник? Я только догадывался. Откуда у какого-то голодранца может быть браслет немецкого мастера! И догадываться незачем, ворованный.

— А чем вы рассчитывались за драгоценности?

— Товаром: спиртом, сахарином, чулками, женским бельем…

— Контрабандным товаром, вы хотите сказать? Что еще привозилось из-за границы?

— Парфюмерия, табак, чай, кофе…

— И марафет, наркотики?

— Мне об этом никто ничего не говорил, но я таки знаю — привозилось…

— Чем же рассчитывалась эта самая Настя за такой контрабандный товар?

— Золотом, серебром, драгоценными камнями, иногда иконами, картинами, коврами…

— Помощники Насти сами доставляли все это на фирму?

— Нет, все расчеты велись только через меня.

— А где и как вы встречались с этой Настей?

— Она всегда приходила ко мне сама и так неожиданно…

— Это она? — вынул из папки фотографию Железнов протянул ее греко-турецкому негоцианту.

Канцельсон внимательно посмотрел на фотографию и ответил:

— Конечно, как же может быть иначе, гражданин начальник?

— Может. Настоящее ее имя не Настя, а Любка. Любовница и помощница одного бандита, гражданин Канцельсон. Ясно?

— Ой, ясно, как же может быть не ясно, если говорите это вы мне. Ой, ой, бандита…

— А помимо контрабандного товара, чем вы рассчитывались за все эти наворованные ценности? — закурил Железнов.

— Я в конверты не заглядывал, но я таки знаю — долларами, фунтами.

— И вы не знаете, где живет эта Настя-Любка? — усмехнулся Железнов.

— Не знаю, но догадываюсь, что на Базарной в доме одноглазого часовщика Пашки. И это таки так, гражданин начальник.

Некоторое время Железнов молчал, затем сказал:

— Пока можете идти, господин Канцельсон.

— Ой, правда? — вскочил со стула негоциант. — Могу идти? — попятился он к выходу. — Честь имею, гражданин начальник, честь имею. — Повторил он уже в дверях.

В то время как происходил описанный допрос Мишеля Канцельсона, компаньоны уже были в доме его, и, представившись, вели разговор с женой допрашиваемого греко-турецкого негоцианта.

— За привет от маменьки я вам премного благодарна, — сказала Анна Кузьминична, когда компаньоны представились ей и передали добрые пожелания ее родительницы из Симферополя. — Но хочу внести ясность, господа-товарищи, что горничной я была в загородном доме графа Воронцова в Симферополе, а не в Воронцовском дворце в Алупке. Поэтому ничего не могу вам сообщить, как графиня Воронцова-Дашкова покидала дворец, как уезжала… все то, что мне известно.

— Весьма благодарны, весьма, уважаемая Анна Кузьминична, за ясность. Но вы, может быть, подскажете нам, кто из прислуги дворца… Их имена, фамилии, где сейчас проживают. Зная это, мы могли бы обратиться и к ним с просьбой дать интервью.

— Да, как мне известно, почти вся прислуга дворца рассеялась после отъезда графини. Горничные Софья и Екатерина проживают в Ялте. Адрес Софьи Павловны вам сообщу… Письмо от нее… — достала из шкатулки конверт. — Перепишите адрес, поскольку такой интерес у вас.

И пока Остап переписывал адрес, Анна Кузьминичны говорила:

— И в Феодосии, как мне сообщила Софья, проживает Фатьма Садыковна, кухарка графини. Но адреса я не знаю. А в самом дворце еще работает старый служака дома Романовых Березовский Петр Николаевич. Он приезжал к нам не раз в Симферополь, сопровождал графиню. Петр Николаевич всю свою жизнь верно и преданно служил дому Романовых. Как вам известно, Воронцовский дворец превращен сейчас в музей, доступен сейчас трудовому народу, — усмехнулась Анна Кузьминична. — И Березовский, как мне рассказывали, сейчас работает там экскурсоводом. Вот все, господа-товарищи, что я могу сообщить по интересующему вас вопросу.

— Весьма, весьма вам благодарны, — склонил голову Бендер и поцеловал руку бывшей горничной загородного дома графа Воронцова.

Несколько картинно и не так элегантно, как его предводитель, со словами «мерси» этому последовал и бывший уполномоченный по рогам и копытам.

Компаньоны уже выходили из комнаты, когда хозяйка, провожая их, сказала:

— Советую, судари, познакомиться с Петром Николаевичем. Он многое должен знать, я полагаю. Мой Мишель, хотя он и греческий негоциант, тоже собирается в Алупку познакомиться с Петром Николаевичем.

— Вот как? — с улыбкой посмотрел на Анну Кузьминичну Бендер. — Любознательный ваш супруг, весьма любознательный. Это похвально, весьма похвально, уважаемая Анна Кузьминична, — продолжал улыбаться женщине Остап.

Выйдя из дома, Бендер и Балаганов уже хотели садиться в машину, которая поджидала их в стороне, как вдруг увидели подъехавшую к дому пролетку с греческим негоциантом.

— Странно, — произнес Остап, наблюдая, как щеголь-коммерсант, расплатившись с извозчиком, вошел в дом. — Любопытно, Шура.

— Что, командор? — прошептал тот, открыв дверцу «майбаха». Любопытно и странно то, что задержанного грека так быстро отпустили до мой, камрады.

— И я согласен, Остап Ибрагимович, с вами. Из той конторы, куда его увезли, так быстро и просто не отпускают, — голосом знатока произнес Козлевич.

— Конечно, эти поганые легавые разве так просто отпустят, — сплюнул недавний частый постоялец допра.

— Легавые, это что, Шура. Но ведь там, где мы по воле судьбы побывали, сидят не простые легавые, а не иначе, как гэпэушники. Вот и думай… — стоял возле машины Остап и не спешил в нее садиться.

— Может, вернемся, командор, и… поговорим с ним? — сжал кулаки Балаганов, намекая на применение силы, чтобы выведать у негоцианта кое-что нужное компаньонам.

— Отпадает, акционер Балаганов. Не вижу повода, чтобы вступать с ним в объяснения. Да и заострять внимание его, не зная, кто он и что он на самом деле, ведь так, Адам?

— Правильно говорите, Остап Ибрагимович, правильно, — и если бы не сгустившийся уже южный вечер, то можно было бы увидеть в глазах Козлевича взгляд преданного Бендеру человека.

— Если он интересуется Воронцовским дворцом, то уверен, мои акционеры-компаньоны, что мы с ним еще встретимся. И думаю, на путях таких же, как и наши.

Глядя на ночь, компаньоны не решились выезжать из города и заночевали в бывшей гостинице «Кист».

Утром позавтракали, но выезжать из Севастополя не спешили. Великий искатель сокровищ сказал:

— Не будем дураками, поедем позже, когда дорога будет не такой пустынной, как вчера.

— Правильно, командор. Береженого и бог бережет, — закивал головой Балаганов.

— Конечно, Остап Ибрагимович, и другие бандиты могут появиться, — складывая газету, подтвердил Козлевич. — Ювелирный магазин недавно ограбили, пишут в газете…

— Вот-вот, мы и должны быть начеку, камрады. Поскольку, Шура, вы являлись названным сыном лейтенанта Шмидта, то…

— Но и вы, командор, — засмеялся Балаганов, — тогда в Арбатове, забыли?

— Раз, только единственный раз, дорогой молочный брат Вася, — засмеялся Остап. — Но благодаря этому эпизоду мы и встретились, ведь так?

— Верно, командор, верно. Это перст божий указал нам встретиться и броситься в объятия друг другу, если по справедливости.

— Довольно не очень-то веселых воспоминаний, камрады. До выезда из прославленного города-порта, используем время для ознакомления с достопримечательностями Севастополя. Вперед, Адам.

Компаньоны-акционеры подъехали к Графской пристани, вышли на пирс и некоторое время смотрели на спуски подъем водолазов, которые вели какие-то работы у причальной стенки.

— Как и вы, командор, — кивнул на водолаза, который был поднят из воды и его освобождали от грузов, шлема и костюма.

— И все же, Остап Ибрагимович, не следует больше заниматься подобными делами, — вздохнул Козлевич. Он стоял рядом, но глаз не спускал со своего детища, припаркованного у входа на пристань.

— Да, камрады, тяги к подводным поискам у меня больше нет. Не волнуйтесь. Что еще посмотрим?

Услышав эти слова, проходящий мимо моряк сказал:

— Памятник затопленным кораблям, товарищи, а там, неподалеку, и аквариум большой…

Поблагодарив, компаньоны направились к указанному месту. С берега посмотрели на памятник затопленным кораблям, а затем все трое хотели войти в здание севастопольского морского аквариума. Но Козлевич вздохнул с сожалением и промолвил:

— Идите сами, братцы, я при машине останусь, а то…

— Мы вам расскажем, Адам Казимирович, — пообещал Остап. — Мы не долго… Увидев, что слева от входа находится вводная экспозиция, Адам стал изучать ее, поглядывая на «майбах». Из нее он узнал, что аквариум при Севастопольской биологической станции открыли еще в 1871 году по предложению тогда еще молодого Миклухо-Маклая, знаменитого русского путешественника и исследователя. То, что станцию создавали крупнейшие русские биологи — Ковалевский, Мечников, Сеченов. Он взглянул на бюсты Миклухо-Маклая и Ковалевского у входа и тут его взгляд уловил прогуливающегося неподалеку вчерашнего знакомого — греческого негоцианта. И Адам стал незаметно наблюдать за ним.

Бендер и Балаганов, войдя в первый зал, бегло посмотрели на рельефную карту Черного моря. Громко звучал голос экскурсовода, рассказывающего историю моря:

— Море то совсем отделялось от океана горами и перемычками, то вновь открывался доступ океанской воде. Это повторялось неоднократно. Когда связь с океаном прерывалась, речные воды стремились превратить море в пресное озеро. В наступление шла пресноводная фауна — окуни, красноперки, лещи. Когда же океанская вода подавляла пресную, эти животные уходили в реки, уступая место типично морским обитателям… — говорил экскурсовод группе посетителей.

Если многие виды рыб Остап видел на дне моря, то Балаганов и представить себе не мог такого многообразия животного мира моря. Он только ахал и широко раскрытыми глазами смотрел на обитателей, живших в аквариуме № 1. Это были рыбы, живущие на песчаном дне. А в аквариуме № 2 жили рыбы зарослей. А в аквариуме № 7 обитали рыбы прибрежных каменистых грунтов.

— Боже, каких рыб ты только не создал! — восторгался Балаганов, когда в бассейне центрального зала он увидел ровно, уверенно движущихся рыб. Здесь были белуги, осетры, акулы и скаты. А между ними стайки смариды и другой «мелочи».

— Долго можно здесь ходить и восхищаться подводным миром, Шура, но труба нас призывает к отъезду, — произнес Бендер, направляясь к выходу.

— Так что, камрады, в путь? — спросил Остап своих друзей, когда вышел к машине.

И тут Козлевич, немного спеша, поведал о своем наблюдении за появившимся здесь греческим негоциантом.

— И где он сейчас, Адам? — внимательно смотрел на того Бендер.

— Встретился с какой-то женщиной, и пошел с ней вон туда, — указал Козлевич.

— И вы не слышали, о чем они говорили, Адам Казимирович?

— Всех слов не слышал, но одно услышал точно: «Панорама», а по смыслу предполагаю, что они и зашагали в эту самую панораму, Остап Ибрагимович.

— Что это еще за панорама… — призадумался великий искатель сокровищ. — Вы случайно не знаете, Шура?

— Понятия не имею, командор, — пожал плечами бывший названный сын лейтенанта Шмидта.

— Впрочем, откуда вам знать, если я только догадываюсь, что значит это слово, — продолжал думать Бендер и тут же обратился к уборщице, подметавшей тротуар: — Уважаемая, где здесь панорама?

— Как это где? Товарищ… — удивленно посмотрела на него женщина. — Да на Историческом бульваре она и есть самая. Приезжие что ли?

— Да, уважаемая, приезжие…

— Оно и видно, — кивнула она на лимузин. — Там картины обороны Севастополя, товарищ. В крымско-турецкую войну, говорят, нарисованные.

— Спасибо, спасибо, уважаемая, — вскочил в машину Остап. — Адам, поехали по Историческому бульвару, как указала добрая гражданка Севастополя.

Больше компаньонам расспрашивать о месте нахождения «картин, нарисованных в Крымско-турецкую войну» не пришлось. Вскоре они увидели круглое массивное здание, которое высилось на бульваре, а у входа в это здание была вывеска: «Панорама обороны Севастополя 1854–1855 гг».

— Так, «Панораму» нашли, камрады, а где искать теперь греческого негоцианта? — вышел из машины Бендер.

— Надо зайти в здание, командор, — посоветовал Шура, идя за ним.

— Адам, вы на посту, смотреть во все глаза, если увидите, то поезжайте за ним, незаметно. Проследите. И если мы выйдем и не обнаружим вас, то будем ждать вашего возвращения.

— Все понял, Остап Ибрагимович, сделаю, как вы сказали, — ответил дисциплинированный Козлевич.

Войдя в здание Панорамы, компаньоны не больше двух минут послушали экскурсовода, который говорил:

— Впервые Панорама была открыта в мае 1905 года, в связи с празднованием 50-летия обороны Севастополя. Замечательную картину создал выдающийся русский художник-баталист академик Франц Рубо. На огромном полотне размером 115 на 14 метров, площадью 1610 квадратных метров, художник с потрясающей силой воспроизвел один из наиболее драматических и ярких эпизодов обороны — отражение штурма англо-французов 6 июня 1855 года. Автор изобразил все так, как все представлялось с Малахова кургана. Внизу картина сливается с предметным планом, доходящим до смотровой площадки, расположенной в центре здания. На плане вы видите пушки, ядра, укрепления, макеты сооружений, фигуры людей. Это придает Панораме еще больше реальности, убедительности и перспективности…

Компаньоны не так слушали экскурсовода, как отыскивали глазами в группе посетителей заинтересовавшего их греческого негоцианта Мишеля, как называла его Анна Кузьминична. Но его нигде видно не было.

— Скажите, пожалуйста, отсюда есть другой выход? — нагнулся к сидящей смотрительнице Бендер и спросил шепотом.

— А как же, как и во всех музеях, сюда вход на смотровую площадку, а с нее выход в ту дверь, — указала она.

Не сговариваясь, компаньоны быстро вышагали из здания Панорамы и увидели, что их автомобиля с верным Адамом Козлевичем нет.

— Значит… — начал Остап.

— Значит, командор, наш автомеханик поехал за греком, как вы ему и сказали, — докончил мысль Бендера Балаганов.

— Верно, брат Шура. Вы догадливы, подождем его возвращения, — прошелся великий предприниматель-комбинатор.

— Скажите, командор, а зачем нам нужен этот коммерсант, да еще и греческий?

— Во-первых, его задержали энкавэдисты-гэпэушники и вдруг так быстро отпустили. Не странно ли, товарищ Николай Шмидт? Ну, это куда бы ни шло, криминала нет, вот и отпустили. А вот когда его супруга сказала как-бы между прочим, что он не раз предлагал ей съездить в Воронцовский дворец, то как вы думаете, товарищ мыслитель, с чего бы это? Зачем это ему знакомиться с верным служакой дома Романовых, с господином Березовским, а?

— Просто… — протянул рыжекудрый компаньон. — Купить что-нибудь по дешевке…

— Как говорил мой студенческий знакомый Изя Ицексон, по дешевке только сыр в мышеловке, дорогой рыжик.

— О, Козлевич, Козлевич уже едет!.. — обрадовался Балаганов, указывая своему предводителя на мчавшуюся к ним машину.

— Итак, Адам? — вскочил на свое командорское место Бендер.

— Сейчас расскажу, Остап Ибрагимович, — торопливо начал Козлевич. — Ушли вы, значит, я сижу. Смотрю, выходит из здания этот самый негоциант. Но один. Спешит куда-то. Отдалился он, значит, братцы, я медленно за ним еду. Тут извозчик ему навстречу. Он нанял его и поехал. Ну, и я за этой самой пролеткой с ним. Спустились вниз и выехали к железнодорожному вокзалу, Остап Ибрагимович…

— И что дальше, Адам Казимирович, — спросил Бендер, видя, что Козлевич замолчал, отведя взгляд в сторону.

— Подзащитный, как Вы говорили в свое время, Остап Ибрагимович, вошел в вокзал. Я не мог оставить автомобиль без присмотра, а когда решился и вошел в здание, то щеголя-негоцианта нигде не нашел, братцы, — прижал молитвенно к груди руки Козлевич.

— Ясно, Адам. Едем к вокзалу, камрады, — распорядился Бендер. — Этот греческий негоциант все больше и больше меня интригует.

Севастопольский железнодорожный вокзал находился у пристаней Российского общества пароходства и торговли. Его приземистые пакгаузы, с подъездными путями к ним, вытянулись вдоль моря и отделялись от здания вокзала невысоким каменным забором.

— Пролетка, Остап Ибрагимович, — указал Козлевич, когда «майбах» подъехал к вокзалу. — На ней щеголь-коммерсант и приехал сюда.

— Будем думать, что кучер ждет своего прежнего нанимателя, — вышел из ма шины Остап.

Не ожидая обычной команды, Балаганов последовал за ним.

Если полуденный зной распространял вокруг смешанный запах мазута, паровозного дыма и моря, то в самом здании вокзала, куда вошли компаньоны, пахло карболкой после дезинфекции.

— Пассажиров не густо, как видите, Шура. И нашего подследственного нам было бы обнаружить совсем просто, если бы он был здесь, — отметил Бендер.

— Нет, командор, он давно отсюда смылся, я думаю, — ответил Балаганов.

— Шура, что это за слово такое — «смылся»? — взглянул на своего рыжекудрого единомышленника Остап. — Жаргон вашего прошлого? Нет, рыжик, сейчас вы культурный современный человек и, советую, не употреблять такого вульгарного слова. Впрочем, как и слово «легавые», «легавый».

— Учту ваше воспитательное замечание, командор, учту, — засмеялся компаньон-акционер, — А может, кучер дожидается другого седока?

— А мы сейчас проверим, братец, — пошел к пролетке Бендер. И, подойдя к извозчику, спросил:

— В гостиницу «Кист» отвезешь, любезнейший?

— Занят, уважаемый товарищ, ждать велено, — скручивал самодельную папиросу тот.

— Ну если так… — пошел было Остап к подъехавшему экипажу, но передумал вроде бы и вернулся к Балаганову.

— Видите, Шура, как просто надо выяснять сомнительные вопросы. «Занято» — ответил кучер. Будем полагать, что ждет нашего подследственного, — А может… — но свое дальнейшее предложение Балаганов прервал восклицанием: — Смотрите, Бендер, смотрите, наш подследственный! — указал он. — Из дыры в заборе сюда идет, смотрите!

— Спокойно, Шура, спокойно, не надо лишних оваций. Не привлекайте к себе внимания посторонних. Вы не на базаре, чтобы рекламировать товар, которого у вас нет, — осадил его Остап.

— Молчу, командор, молчу… — тряхнул головой бывший названный молочный брат Бендера. — Но, как я вижу…

— Я тоже вижу, что наш поднадзорный идет не один, как я понимаю, — не дал договорить своему другу Бендер.

Мишель Канцельсон шел не спеша к вокзалу, а за ним, чуть отстав, шагал моряк. И можно было не ошибиться, если сказать, что он с иностранного судна.

Негоциант вошел в вокзал, прошел к станционному буфету и уселся за свободный столик. Иностранный моряк тут же подошел к нему, спросил:

— Разрешите присесть с вами за компанию, господин хороший?

Эти слова отчетливо слышали компаньоны, которые уже сидели за рядом стоящим столом и рассматривали меню.

— Да, да, пожалуйста, садитесь, господин капитан, — ответил ему Мишель.

— Прошу прощения, но я еще не капитан, а старший помощник капитана, ответил тот.

— У нас в Одессе всегда повышают чин хорошему деловому человеку.

Разговор между греческим негоциантом и моряком шел на русском языке и довольно отчетливо, что позволяло акционерам слышать все их слова.

После заказа, сделанному подбежавшему к ним официанту, моряк сказал:

— «Тринакрия» уходит в Константинополь завтра, но через несколько дней у нас снова рейс, но не сюда, а в Ялту, господин Канцельсон.

— Понимаю, — кивнул Мишель, — Как я буду знать, когда вы приплывете туда?

— Будете, господин Канцельсон. — Получите открытку. А вот это поручено передать вам… — вложил незаметно листок между страницами меню моряк. — Здесь имена людей, которые могут знать… — оборвал на полуслове свои разъяснения старший помощник «Тринакрии», так как к ним подбежал официант с подносом, на котором стояли тарелки с закуской и бутылка вина.

— Так как и соседям, — сказал официанту Остап, когда тот подскочил к их столу. Он был весь внимание, боясь пропустить хоть единое слово из разговора соседей.

— Постараюсь уточнить, господин Канцельсон, живые ли еще эти люди и где они, — говорил в это время моряк.

— Легко сказать, как я понимаю, уточнить. Но раз так, то это так. Я же сам имею большой интерес к этому.

— Еще бы, ведь вам обещана доля от вывезенного? — усмехнулся моряк.

— Вот именно, вывезенного, а не оттого, что во дворце будет найдено… — поднял плечи негоциант. — Тут две большие разницы, как говорили у нас в Одессе, господин старший помощник капитана. Найти, а потом и вывезти…

— Главное найти, а вывезти уже наша забота, господин Канцельсон, — налил и выпил бокал вина моряк. — Вы не хотите пить?

— Нет, почему, но такая жара, я вам скажу… — сделал глоток вина и щеголь коммерсант.

— Надеюсь, вы не в поле зрения НКВД-ГПУ? — спросил моряк, пристально глядя на негоцианта.

— Нет, нет, только по делам фирмы, в которой я на процентных условиях состою. Конечно, у этих товарищей, я вам скажу, был ко мне определенный интерес, но без обвинения, без обвинения…

— Как мне передавали, друзья старой графини предостерегали, чтобы тот, кто будет заниматься поручением, должен быть вне всяких подозрений у советских властей, господин Канцельсон.

— Я и есть такой, господин моряк, я и есть, скажу вам без всяких шуры-муры, — приложил руку к груди Канцельсон. — Ведь я греческо-подданный, и они не имеют права…

— Если им надо, то у них найдется право. А тем более, когда вы сотворите что-то не по их закону, — сказал старший помощник «Тринкарии».

— Конечно, конечно, я это очень хорошо понимаю, поэтому и остерегаюсь от их внимания. Мой покойный отец всегда говорил: «Мишель, веди себя скромно и не вступай в конфликт с властями». И если он имел в виду прежнюю власть, то почему не поберечься и от этой власти, — пожал плечами Канцельсон. — Но знаете, господин моряк, для того, чтобы я имел повод говорить с нужными мне по этому делу людьми, мне надо знать несколько слов о графине, о ее жизни там, за кордоном… Что она, как она…

— О, господин Канцельсон, разумно, даже похвально. Знайте, что графиня Воронцова-Дашкова первые три года жила в фешенебельной гостинице в Каннах. Затем переселилась в Висбаден, где и умерла в 1924 году…

— Так ее нет уже в живых?! — привстал с восклицание Канцельсон? — Вы поражаете меня такими словами, господин моряк.

— Скорбно, что вы этого не ведали, уважаемый негоциант. Графиню похоронили в семейной усыпальнице Шуваловых на кладбище при русской церкви…

— И кто же имеет теперь право на ее наследство, хочу я спросить?

— О каком праве вы спрашиваете? Недвижимое имущество, как вам известно, национализировано Советами, а то, что мы думаем найти, будет принадлежать ее родственникам… а, вернее, тем, кто найдет и сумеет вывезти отсюда, господин Канцельсон.

— Я так это и понимаю, раз так, как вы говорите. Но свою долю я предпочитаю получить здесь, не отходя от касс, как говорится, господин моряк.

— Можно и так, если найдем… — встал старший помощник «Тринакрии», — Мне пора, господин Канцельсон, — взглянул он на карманные часы. — Сейчас заканчивается разгрузка и начинается погрузка моего судна. Счастливо оставаться и удачно действовать. Семь футов под килем, как говорится у нас, — пошел из буфета моряк.

— А вам счастливого плавания, — встал и сделал шаг за ним негоциант. Канцельсон расплатился и пошел не к ожидавшей его пролетке, а в туалет.

— Надо отнять у него ту бумажку, товарищ Бендер, — прошептал Балаганов, подкрепляя свои слова недвусмысленным жестом. — Там места клада…

— Спокойно, спокойно, господа наблюдатели, — говорил Остап. — Не надо силовых приемов, Шура. Шагните в ряды лучших методов. Главное, что имеющиеся у нас сведения подтверждаются, геноссе-рыжик.

Они вышли из вокзала и сразу же остановились. Неподалеку стоял сборный автомобиль севастопольского ОПТУ и возле него компаньоны увидели знакомого им Донцова. Рядом с ним маячила девица, которую они приметили у буфетной стойки, когда та медленно тянула ситро из стакана. Было ясно, что она была агентом из конторы Железнова.

Канцельсон, увидев Донцова, отпрянул в сторону, но тут же вежливо поднял свой котелок, как бы приветствуя его. И когда поставил уже ногу на подножку пролетки, Донцов козырнул ему и взял негоцианта за локоть.

— Прошу в нашу машину, господин Канцельсон, — голосом, не терпящим возражения, сказал оперативник.

— В чем дело? В чем дело? Я протестую, я иностранно-подданный. Я же все объяснил вашему начальнику… — затараторил коммерсант.

— Хорошо, хорошо, господин Канцельсон, небольшое дело к вам и точка, — и Донцов бесцеремонно подсадил негоцианта в машину.

— Видите, детушки-голуби? — спросил Бендер своих друзей, садясь в автомобиль. — Приобретайте опыт, Вы стали свидетелями уже второго задержания одесского еврея Мишеля Канцельсона, сделавшегося греко-турецко-подданным негоциантом. Видите, что получается, если нарушать Уголовный кодекс, — указал Остап в сторону задержанного.

— Еще как… — тряхнул рыжими кудрями бывший завсегдатай ДОПРов. — Но бумажка, бумажка, командор, — голосом человека, потерявшего банковский чек на крупную сумму запричитал Балаганов.

В это время гэпэушное средство передвижения, очень похожее на бывшую «Антилопу-гну» Козлевича, нещадно чадя и треща, двинулось от вокзала. Уцепившись за дверцу этого своеобразного «лорен-дитриха-2», извозчик пролетки закричал:

— Эй, постойте, постойте, а платить кто будет?! Так не пойдет, гражданин хороший, не пойдет! Заплатите за конный извоз, а потом и катите себе!

— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, — запустил руку в карман Канцельсон и сунул в руку извозчика скомканную денежную купюры.

— Поехали, поехали, — строго приказал Донцов. — Нашел время расплачиваться. Отстань от машины! — грозно гаркнул он на кучера.

Извозчик развернул скомканную пятерку и из нее выпала бумажка. Он закричал вслед машине:

— Постойте, тут еще бумажка, бумажка какая-то, господин хороший!

Но гэпэушная родня «Антилопы», громко тарахтя, уже покачивалась на почтительном от него расстоянии, и его крик седоками услышан не был. Зато бумажку увидели и пролеточника услышали Остап и Балаганов. Их ветром поднесло к извозчику и Бендер, копируя Канцельсона, сказал:

— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, дайте-ка мне эту бумаженцию, я ее передам вашему ездоку, а моему приятелю.

— Э-э, нет, почтеннейший. Тот господин меня часто подряжает. Сам и передам ему эту писулю в другой раз. Но-о! — хлестнул кучер вожжами застоявшегося коня.

— Стой, тебе говорят! — схватил лошадь за узду Балаганов.

— Отдай письмо, уважаемый, это я ему писал! — встал не подножку пролетки Бендер.

— Мы ему писали, уразумел? — повысил голос молочный брат командора Вася, не выпуская из рук уздечку.

— Вы писали, говорите? — прищурил глаза кучер, глядя то на одного, то на другого, смекнув, что здесь что-то не так, поскольку такой интерес к этой записке. — Я сам ему и отдам, граждане, и где он живет, я знаю, — снова захлестал он вожжами по крупу лошади с криком: — Но-о! Отпусти, коня, говорю! — замахнулся он кнутом.

Этот разговор с упрямым и недоверчивым извозчиком, переходящий уже в скандальную стычку, долго мог бы еще продолжаться, если бы Балаганов не вскочил на пролетку и, ухватив того за грудки, угрожающим тоном процедил:

— Отдай тебе говорят.

— Ну ну ну разошлись тут. Коли писали, так и забирайте, что мне от этого, сдался извозчик и отдал Бендеру записку, которая была не иначе, как от старпома «Тринакрии».

Остап пробежал глазами по написанному в ней и с удивлением взглянул на кучера. А тот, поняв его взгляд по-своему, спросил:

— Изволите со мной ехать? Прокачу с ветерком, граждане. Не дорого возьму, раз вы приятели того господина.

— Нет, уважаемый, поезжайте, поезжайте сами, — ответил Бендер и снова посмотрел на написанное в бумажке.

— За мой простой и бумажку, может что накинете, граждане? — не спешил отъезжать кучер.

— Езжай, езжай, за простой мы не виноваты, — махнул рукой Балаганов.

— А за бумаженцию… держи, — кинул Остап ему трояк.

— Премного благодарен, граждане, премного, — хлестнул коня извозчик, отъезжая, сказал: — Сразу видно, что вы приятели того господина…

— Командор, в записке что-то не то? — спросил обеспокоенный Балаганов, видя своего старшего молочного брата озадаченным.

— То, то, дорогой Шура Шмидт, — направляясь к ожидавшему их Козлевичу весело ответил Бендер. И, когда сел в автомобиль на свое командорское место, спросил: — Видели, Адам, как мы добывали эту писулю?

— Видел, видел, Остап Ибрагимович, и уже собирался предупредить…

— Предупредить? — удивленно посмотрел на него Остап.

— Да. Из вокзала вышел агент дорожно-транспортного отдела того же ГПУ.

— У него что же, на лбу было написано, что он агент ОДТГПУ? — продолжал смотреть с улыбкой на Козлевича Бендер. — Или вам показалось, Адам Казимирович?

— Не показалось, он был в армейской форме и в фуражке с малиновым околышком. С такими я уже имел дело когда-то, — пояснил Козлевич.

— И я таких легавых хорошо знаю, — подтвердил балаганов. — Встречались.

— Не сомневаюсь, Шура Шмидт. Встречался и я. — усмехнулся Остап. — И не только встречался. Но я имею ваше слово «агент», Адам. Если агент, то он не в униформе, а в гражданском одеянии, чтобы быть замаскированным, а если он в форме, то сотрудник…

— Открытый легавый, командор…

— Вот вы опять, Шура, за свое бескультурье… Да, так и куда же делся этот самый сотрудник ОДТГПУ, который несомненно мог вмешаться в наш отъем записки?

— Как куда? — засмеялся непревзойденный автомеханик. — Погнался за двумя беспризорниками, Остап Ибрагимович. Интерес к ним отвел его внимание от вас, братцы. Видать, посчитал он тех беспризорников контриками, — удовлетворенно погладил кондукторские усы бывший владелец таксомотора «Эх, прокачу!».

— Так что там в письме, командор? — спросил, теряя терпение, Балаганов.

— Да, Остап Ибрагимович, что там? — с не меньшим нетерпением взирал на великого искателя миллионов и Козлевич.

Балаганов и Козлевич высунулись со своих мест к предводителю и поедали его глазами, сгорая от любопытства.

Бендер загадочно взирал на своих компаньонов и медлил с ответом.

— Так что там? — повторил Балаганов.

— О! — наконец произнес Остап. — Как я полагаю, в этом письме есть все. Могу повторить вам, молочный братец Вася, то, что я говорил вам и нарушителю конвенции Паниковскому когда завел дело на подпольного миллионера Корейко. Но я повторяться не буду. А только скажу, господа единомышленники, что в этом письме лежит ключ к осуществлению моей голубой мечты детства.

И он развернул перед изумленными компаньонами листок с греческими буквами.

— Не по-нашему писана, — протянул рыжеволосый компаньон.

— По-иностранному — определил Козлевич.

— Все, господа исследователи, наблюдение за поднадзорным прекращаем. Курс на Симферополь, мои верные визиры! — распорядился Остап, пряча послание из-за кордона.

— А как же прочтем бумажку? — продолжал растерянно смотреть на него Балаганов. — Командор?

— Очень просто, Шура Шмидт. Найдем знатока греческого, он нам и переведет, не переживайте, камрады, — засмеялся Бендер. — Полный вперед, Адам!