Новые события. Виток спирали.

Вообще-то было очень щекотно, и в конце концов я не вытерпел, и так чихнул, что казалось, аж окна зазвенели и где-то отвалился кусок штукатурки, свалившись на пол. Кто-то захохотал, а я окончательно проснулся и открыл глаза. Эта испорченная девчонка сидела на стульчике возле меня с перышком в руке, коим щекотала мне нос и радостно смотрела на меня.

— Пакостница! — притворно возмутился я, свешивая ноги на пол и прикрываясь одеялом. Кровать была высокой, поэтому ноги спокойно болтались. Только если до упора их вытянуть, то носочками можно достать до пола.

— И вот что в такую рань можно делать у меня в камере?

— Ну, как что, щекотать тебе нос перышком и смотреть на твою корчащуюся рожу! — звонким голосом ответила девушка, и рассмеялась.

— Ты такой смешной! — сказала она мне. — Ну, ладно, я тебе принесла еду и настойки с мазями, а теперь побегу. Ты же знаешь, как некоторые к этому относятся!

Корилья тяжело вздохнула, соскочила с высокого стула, чмокнула меня в щеку и выбежала с комнаты. За захлопнувшейся дверью послышался стук и скрежет задвигающегося засова, звук повешенного замка, звон ключей, и — тишина. Хруст гальки на дорожке за зарешеченным окном под ногами девушки, и снова тишина. Снова тишина.

Я сидел в этой камере (ну а как же ее по-другому назовешь?), уже два с хвостиком месяца и ждал приговора. Я сомневаюсь, что меня будут долго слушать, и будут ли слушать, как такового, ведь на протяжении всего этого времени в Совете баламутили воду страшно. Шла грызня, взвешивались все «за» и «против», высказывались свои недовольства, а также свои заинтересованности, разворачивались интриги. Обо всем этом мне рассказывали Оштарнор, Оренро, и сорока на хвосте приносила. Эта сорока с двумя хвостиками, огромными зелеными глазами, звонким смехом и веснушчатым носом частенько заглядывала ко мне, даря мне улыбку.

В скором времени недоброжелатели начали распускать всякие неприличные слушки, от которых начинали чесаться кулаки, так хотелось вломить! Это же каким нужно быть извращенцем, чтобы такое напридумывать на мою сестренку! Да, а что?! Она стала мне, как младшая сестренка. За то время, пока я лежал в обычной комнате лечебницы, она частенько сидела у постели, присматривая за мной, за моим состоянием, температурой. Исполняла долг сиделки — давала пить микстуры, отвары, жевать какие-то корешки, покушать, напиться воды… Проделывала разную ежедневную лабуду, которую приходится делать, ухаживая за для тяжелобольным.

Так, мало-помалу она превратилась в родного и близкого мне человека. С ней можно было поговорить о многом. С ней было свободно и просто, даже как-то легче дышалось. С Оштарнором и Оренро я виделся редко. Оренро я видел всего раз после того памятного разговора, через пять дней после того, как меня отметелили, когда пришли Оштарнор, Оренро и этот невменяемый командир охраны. После того он забегал всего раз, осведомиться, как идут у меня дела, как здоровье, и сказал, что дальний родственник того негодяя решил помочь своей кровиночке, просто, чтобы досадить, и теперь чаши весов еще больше колеблются. Его прихлебатели и задолизы вовсю мутят воду, многие, те что были за меня, видя такую возню, перешли на сторону Мастера, а еще часть решила остаться в сторонке. Сказал, что теперь моя судьба не определена, и он очень об этом сожалеет.

Оштарнор заходил раз в две десятицы, и его рассказы тоже не предвещали ничего хорошего. Моим постоянным источником информации стала Корилья, но потом и ее попытались убрать от меня подальше. Скомпрометировать, устранить из моего окружения, и слава Богу, что хоть не решились убить. Просто потом я бы всеми силами постарался бы удрать, и это бы у меня получилось. Я бы нашел того старого урода и повесил бы в его комнате на его же панталонах. Или заставил бы его их сжевать и совершить ритуальное самоубийство, замочив себя все тем же тупым столовым ножиком. Ну, а пока Корилья была жива и здорова и заглядывала ко мне, хоть и не так часто, как раньше, но забегала.

Я уже мог ходить, ребра и рука срослись, благодаря тем травкам, которыми меня поили и скармливали. Я бродил по комнате, упражнялся, приводя себя в нормальную физическую форму. Вот и сейчас, опершись ногами в стену, стоя на руках, я отжимался. Лицо стало пунцовым от прилива крови, казалось, еще чуть-чуть, и глаза лопнут.

— Шшшесят трри! Шшшесят четыррре! — шипел и резко выдыхал сквозь стиснутые зубы. — Ссссемсят!

— Фууф! На сегодня хватит! Три подхода по семьдесят раз — достаточно.

Было настолько скучно и одиноко, что хоть парочку слов хотелось кому-то сказать! Ну, а этот кто-то была пустота, поэтому некоторые мысли я просто озвучивал. Я бродил кругами по комнате, поднимая над головой руки и опуская, стараясь дышать ровно, чтобы немного восстановить сердцебиение и дыхание. Много по комнате шесть на восемь не побегаешь, но я старался.

Кровать стояла по центру у стены, поэтому, пробегая по периметру, я устроил себе бег с препятствиями, сходу перепрыгивая кровать. Один раз я прыгнул руками вперед, чтобы на той стороне спружинить руками, и, перевернувшись через голову, подхватиться на ноги. Какая-то часть задуманного удалась — я прыгнул руками вперед. Сломанная рука подвернулась, пронзенная острой болью, ну и к боли в руке добавилась боль в голове, которой я влепился в дощатый пол.» Все эти звезды я дарю тебе! — сказал мальчик девочке…» — пробормотал я, лежа на спине, пытаясь унять боль в голове, и ожидая, пока перестанут мельтешить белые точки перед глазами. «Спасибо… — прошептала девочка, закатывая глаза. Не, ну это уже отсебятина, но глаза у нее точно бы закатились, получи она тазиком по голове.

Так проходили мои будни, утром — пара-тройка слов с Корильей, потом — завтрак, который она приносила в корзинке, поедание лекарственных трав, и питье всяких лечебных жидкостей, тренировки и чтение книжек, которые под слоем продуктов на дне корзинки приносила Корилья, чтобы хоть как-то занять мой досуг.

Ополоснувшись в тазике с водой, смыв с себя пот, пол-литровой кружкой слил себе на голову над парашей в углу, воду из миски слил туда же, вытерся полотенцем, надел рубашку и плюхнулся в кресло, одиноко стоявшее у стены.

Обстановка комнаты состояла из того же кресла, маленького столика возле него, кровати, параши в углу, умывальника, вода из краника которого текла со скоростью двести грамм в минуту, вот потому и набирал ее в тазик. Небольшое зарешеченное окно, которое можно было приоткрыть сантиметров на восемь, а дальше ему мешал открыться штырь, вбитый в подоконник. Что еще… Ах да, маленькая тумбочка, в которой лежала вторая пара штанов, сменные панталоны, рубаха, куртка, на случай, если будет холодно, и еще одни портянки. Стены, выкрашенные в нежно-голубой цвет, лампочка на потолке, внутри которой, за стеклянной колбой было два кристалла: один — такой, как тот, который я нашел в пещере, а второй — прозрачный, похожий на хрусталь. Когда вытаскиваешь между ними заслонку, и они соприкасаются, то хрустальный кристалл начинает светиться. И в зависимости от того, как отодвинешь заслонку, и какое расстояние, как была видна плоскость расположенных кристаллов, настолько ярко горела лампа. Продолговатые кристаллы были длиной сантиметра четыре и сантиметр — в ширину, и если отодвинуть заслонку на сантиметр, свет был тускловатый, если на два сантиметра, то освещение было хорошим, а если на три — ярким. Дальше заслонка не двигалась, стоял ограничитель, но конструкция мне очень понравилась! И никакого тебе масла, факелов, свечей, и прочей ерунды! Как мне говорила Корилья, заряда такого кристалла, чтоб нормально воздействовать на второй — прозрачный кристалл, хватает где-то на полгода.

Я выключил свет, и стал у окна. Из щели в комнату залетал свежий ветерок, и в комнате запахло полевыми цветами. Скрестив руки на груди, я смотрел в темное небо. Звезды мерцали в вышине, и туда было так далеко. Вот одна звездочка, как будто оторвалась от небосклона и медленно полетела в низ. Ветер зашелестел сиреневым кустом, крикнула какая-то птица, в траве трещали кузнечики. Мне дико, до комка в горле, захотелось выйти на улицу, улечься на траву, заложив руки за голову, смотреть в небо, смотреть, тонуть в его непостижимой глубине!

Вот еще одна звездочка появилась в моем поле зрения, она была очень необычной! Сначала она летела по небу, не меняя направления, так от горизонта до горизонта, слева направо, а потом….. Потом она заложила крутой вираж, развернулась, пошпарила параллельно, затормозила, теперь летела перпендикулярно предыдущей траектории — строго вниз по небосклону. Еще парочка зигзагов — и теперь она устремилась к земле! Ну и обезбашенная звездочка! — мелькнуло у меня в голове! Через некоторое время она вошла в штопор, и… она падала на меня! Я думал, а не заорать ли мне в ту щель в окне от ужаса! Ну, летит же прямиком в окно! Прощай, моя жизнь неудачная!

Уже был слышен звук приближения метеорита, вот он уже совсем рядом, и Вжжжжжжж-бух-шмяк! (звуки раздались одновременно). По стеклу спускался большой жук со светящейся желтоватым светом задницей. Теперь он лежал на подоконнике за окном и дрыгал лапами! Что, страшно стало? И смешно? Мне тоже! Тьфу, ерунда то какая! Нужно будет Корилье рассказать, пусть похохочет!

Еще немного постояв, вдыхая ночную прохладу и успев немного промерзнуть, я прикрыл окно, оставив небольшую щелочку, и пошел к своей кровати. Сняв и сложив одежду на кресле, оставшись в панталонах и рубахе, прошлепал к своему лежаку и забрался под одеяло.

«Ну, уже б хотя бы в шахту списали, что ли!», — зло подумал я, засыпая. Тут же от скуки помереть можно! Там хоть камень долбить буду! Все ж работу делаешь, как никак! Эх… жизнь-жестянка! Кому пироги да пышки, а нам — синяки да шишки!

На следующее утро меня снова разбудила Корилья. Ее лицо было взволнованным, хвостики испуганно топорщились вверх, в глазах плескался страх.

— Эрландо, суд назначили на сегодня! — тяжело дыша от бега прохрипела она. — Братик, мне так страшно!

— Не переживай, сестренка, я устал уже ожидать! За-па-ри-ло! Вот, хоть решится моя судьбинушка! И то, уж какая-то определенность!

— Брааатик, а вдруг тебя убью-у-у-т? — заголосила гномка. — Что я без тебя делать буду?

— Да все у тебя нормально будет! Ты, главное, не переживай! Если не скажут рубить на месте, то выберусь! И уж тогда я буду на них обижаться. Возможно, до смерти. Их! И если они тебя тронут — пусть тогда молятся!

— Да не тронут они меня! Мне папа говорил, что Сертор подговорил совет отправить тебя на рудники-и-и!

— А Сертор, это тот дальний родственник Бурендора?

— Дааааа….

— Ну, тогда мое будущее еще более определенное! Уже не нужно сидеть и дрожать, и страдать от мысли: А интересно… шахта, так шахта! Там я еще не бывал!

— А тебе лишь бы шуточки-и-и-и!

— Не ной! Вот ты мне скажи, сестренка, что я сейчас должен делать? Биться в истерике, кататься по полу, дрыгать ногами? Или изорвать простыню на закрепить один конец к люстре, а второй вокруг шеи..? Или, как понять?

Она с ужасом смотрела на меня. Упс, кажется, немного перегнул!

— Какой ты…

— Прости, я хороший. Просто сейчас мне немного страшно. Это называется тихая истерика! Мне Оштарнор намекал, что шахты — это страшнейшее наказание, лучше бы сразу голову срубили!

Она снова уткнулась мне в грудь и заголосила. А мне что, лезгинку отплясывать? Что мне ей говорить? Что я в шахте долго задерживаться не собираюсь и хочу свалить оттуда при первой же возможности, или что? А вдруг нас подслушивают и запихнут меня так глубоко, как только смогут? Чтоб я точно наверх не добрался! Или возьмут и ногу отрубят, чтоб далеко не заполз! В общем, перспектив мало!

— Ну, не плачь, не плачь! Дай лучше мне покушать! А то от голода аж зубы сводит!

Я погладил маленькую по голове, она немного успокоилась и отстранилась от меня:

— Ой, прости, точно, я уже и забыла! Бери, вот!

На тумбочке стали появляться продукты, вытаскиваемые из корзинки. Свежая булочка, кувшинчик с молоком, тушеная картошка в горшочке, сыр, нарезанный ломтиками. Мой живот радостно булькнул, а рот наполнился слюной.

— Я уже слышу, что ты очень кушать хочешь! — усмехнулась Корилья, расставляя припасы на тумбочке. — Кушай, я очень старалась!

— Я знаю, для меня ты всегда стараешься! — похвалил я девушку. — Мне всегда очень вкусно и приятно кушать то, что ты для меня готовишь!

— Ой, ты мне льстишь! — зарделась та.

— Н-н-н-не исключено! — с улыбкой заявил я, уплетая картошку с мясом из горшочка и запивая ее молоком. Все было потрясающе вкусно!

— Ой, ой, ой спасибочки! — заявил я через несколько десятков минут. — Фу-у-у-ух! Наперся, как свинюка! Аж дышать трудно!

Я отвалился на спинку кресла, уложив руки на подлокотники.

— Сестренка, это было неподражаемо! Я чуть не лопнул!

— Я так и думала, когда ты съел все, что я тебе принесла, и даже старался запихнуть то, что я несла на обед! — сказала Корилья, сидя напротив на моей кровати и печально глядя на меня.

— Та чего, там еще осталось! — вяло отмахнулся я. Ты не переживай, там еще пол вашей Долины наестся!

— Да прям таки!

— Я тебе говорю! Вот иди, глянь!

Девушка соскочила с кровати и подошла к тумбочке с посудой. В горшочке с картошкой на дне лежал одинокий кусочек картошки и чуть-чуть морковки на стенках.

— И это…. Тут должно пол Долины наесться? — спросила одна, т кнув пальцем в горшочек.

— Ну, дык, а как же! Там же еще вон сколько!

— Ну, ладно, пусть будет так, но ты мне скажи — один кусочек картофеля, и почему ты его не съел!? Анну, быстро в рот!

— Ой, девочка, не лезет! Правда-правда, совсем не хочет лезть! Да, это вкусно, но там уже некуда!

— Ладно, верю, — кивнула девчонка и начала убирать со стола. — Лекарств на сегодня уже нет. Решили, что с тебя достаточно. Сегодня к обеду придет главный врач, он тебя обследует, и если все в порядке, то после обеда — заседание Круга.

— Ну и ладно! — тяжко вздохнул я, так как живот уже просился лечь спать.

— Ну, тогда я пойду… — дрогнувшим голосом сказала Корилья, поднимая корзинку. Я подхватился на ноги, притянул ее к себе и сжал в своих объятьях. Она прижалась ко мне, и слезки бежали ручейками из ее глаз. Мне тоже защипало в глазах, а комок поднялся в горле. Вот так, все. Закончилась спокойная жизнь.

Когда плачущая гномка покинула мою камеру, я улегся на кровать, заложил руки под голову и уставился в потолок. Так быстро. Только что изнывал от скуки, и вдруг резко понимаешь, чего лишаешься! Лишаешься свободы, да, ограниченной свободы, но хоть какая, никакая, но все же! Хочешь — спи, хочешь — лежи, на голове ходи, ползай на бровях (а как это?), читай, думай, пой, пляши! А теперь что? Теперь свобода только такая — хочешь, во время короткого отдыха в забое — спи, а нет — бди! Хочешь — под себя ходи, или лучше в уголок отойди! Ешь, не ешь, это твои проблемы! Главное — норму делай! Ну, ладно, будем думать, что Круг все же передумает, и мне придумают чего попроще.

А не тут-то было! Меня разбудил шум отодвигаемого засова, и я, свесив ноги с кровати, наблюдал, как в комнату входят гномы. Три стражника, плечистый гном в белом халате, наверное, главврач, рядом с ним два гнома постарше, наверное, комиссия с Круга старейшин, чтобы врач не жульничал. Пристально глянув на меня издалека, доктор подошел ко мне:

— Разденьтесь, пожалуйста, до панталон, — глубоким, спокойным голосом сказал он.

Я аккуратно снял с себя вещи и сложил тут же, на кровати. Гном ощупал мои ребра, руку в местах переломов, оглядел со всех сторон и вытащил из кармана дудку:

— Стойте спокойно, и не дышите.

Уткнув дудку мне в ребра возле сердца, начал что-то слушать.

— Угум, теперь дышите.

Потыкав ею по моим ребрам, слушая мои легкие, развернул спиной и слушал сзади.

— Вытяните перед собой руки, закройте глаза, и кончиком указательного пальца сначала левой, а потом правой руки, достаньте до носа. Угум. Сядьте.

Побухкав уголком дудки мне под коленками (кстати, ноги, смешно, дергались), помахав ею у меня перед глазами, он снова угумкнул и повернулся к комиссии:

— Как для гнома — рефлексы отличные, я думаю, что и для человека тоже. Наши отвары из трав и мази отлично действуют и на них. Мне кажется, даже скорость регенерации больше!

Комиссию этот ответ устроил, и, еще раз окинув меня взглядом, они вышли из комнаты, заперев меня на засов.

— Ну, что, графин, все, конечная остановка почтовой кареты — рудники! — пробормотал я, натягивая шмотки.

— Братик! — послышался шепот от окна. — Братик! Иди сюда!

В окне маячила моя сестренка, печальными глазами глядя на меня.

— Да, моя ты маленькая! — ответил я, подходя к окну. — Что у тебя?

— Как ты? У меня ключ забрали! Теперь я не могу замок открыть!

— Ничего, сестренка, ничего!

— Дай мне свою руку!

Я просунул в щель свою руку, и она сжала ее своими ладошками. Две слезки капнули мне на предплечье, и внезапно мне и самому захотелось рыдать! Непрошеная влага покатилась по моим щекам.

— Не плачь, я оттуда выберусь! Я тебе обещаю, я еще не знаю как, но выберусь! Поверь мне!

— Я верю тебе, братик! — плакала Корилья. Просто пообещай, что ты еще придешь ко мне!

— И это я обещаю!

— Хорошо-о-о! Возьми! До встречи!

Она сунула что-то мне в ладонь, и я втянул руку обратно. На ладони лежал маленький складной ножичек. Девушка еще раз взглянула на меня, и побежала прочь от стоящего в одиночестве домика.

Через полтора часа за мной пришли. Десять дюжих молодцев, закованных в латы, вооруженных пиками и топорами. С ними во главе пришел капитан, только не тот, что пинал меня у входа в Долину. Отперев дверь, старший и двое солдат вошли ко мне:

— Вставай, пора уже.

Я поднялся, и, видя, что один солдат держит в руках веревку, вытянул перед собой руки, чем вызвал удивленный взгляд старшего. Хорошо, но не до рези связав руки, пристроившиеся по бокам солдаты легонько подтолкнули меня к двери. Я, наконец, за долгие месяцы, впервые вышел на улицу.

Солнышко весело светило на землю. Я осмотрелся, где же меня держали. Домик мой был не такой уж и маленький, рядом была еще комната, только поменьше, мы через нее прошли, когда выходили на улицу. Наверно, она служила комнатой для охраны, когда в домик селили особо буйных. С той стороны, куда выходили мои окна, рос небольшой густой сад, с противоположной, буквально через двадцать метров, возвышалась стена в шесть человеческих ростов. Зачем такая высокая — неясно. Но зачем-то же строили! Но потом, взглянув направо, понял, для чего. В скале, возвышающейся не так далеко от входа, в сотне метров стояли железные ворота, запирающие выход из скалы. А повыше — три этажа окон, забранных решеткой. Перед входом разгуливают стражники. Вот она, городская тюрьма! Из такой попробуй выберись! Только через главный вход, что практически нереально, либо через окно, но я не сомневаюсь, что решетки там основательные!

— Да, оттуда еще никто не удирал! — проследив за моим взглядом, сказал лейтенант.

— Я и не сомневался! Серьезные казематы!

Стражник улыбнулся и кивнул.

— А какие вы — люди?

— Точно так же я могу спросить — какие вы — гномы? — теперь улыбался я. — Наверное, такие как я, только характеры разные, не сомневаюсь, что и у гномов так же! Есть не только хорошие!

— Да, так и есть!

— И с людьми так же. Есть негодяи, а есть вполне нормальные. Я вот не знаю, к кому себя отнести!

— Это как понять? — удивился гном. Окружаемые нас стражники с интересом прислушивались к нашему разговору.

— Да вроде и не сделал ничего плохого, а тебя вот так: раз — и под суд. Справедливо? Не знаю! Может быть, ведь я же пришел к вам без приглашения! А почему пришел? Да просто похоронили меня в одном из ваших выходов из гор. Вот и получилось случайно открыть вход в тоннели, по которым я и начал плутать. Я ж не намеренно вас искал, да и не обворовывать пришел, и не резать, убивать, жечь, насиловать! А приведшего мена Оштарнора я понимаю — привел, чтобы было без самодеятельности, а чтобы Совет решал, что со мной делать. — Я развел руками в стороны.

Трибуны молчали. Они возвышались передо мной полукругом, за спиной сидели главные Мастера. Да, мои слова заставили Совет задуматься. Но молчание длилось недолго:

— Ты нарушил закон! — прошамкал за спиной скрипучий голос. Я медленно повернулся назад, и, задрав голову, смотрел на бородатых, седых гномов. Один из них, тощих, морщинистый, и с куцей бороденкой гном, злыми пронзительными серыми глазами смотрел на меня.

— Стесняюсь спросить, а какой именно? — спросил я, дернув головой.

— Не дерзи старшим! — проскрипел гном. — Ты напал на гнома!

— Я на него не нападал, я защищался! Или мне нужно было стоять и ждать, пока он меня убьет?

Зал загудел, гном возмущенно вытаращил глаза:

— Как ты смеешь?

— А что, мне и сейчас нужно было промолчать и ничего не сказать в свою защиту? Просто дать вам меня уничтожить?

Казалось, глаза гнома вылезут из орбит!

— Совет Круга решил отправить тебя в рудники! Чтобы поубавить меру твоей наглости!

— И еще, один вопросик: совет это решил заочно? Без слушания моих доводов в свою защиту? Тогда я вам скажу так: люди, которых вы ненавидите, и презираете, так низко не опускаются, и хотя бы праведно судят.

Зал заулюлюкал и разразился криками. Все громко обсуждали мои слова, и разделился на две противостоящие стороны. «Иногда, — подумал я, — иногда они судят справедливо, но их тоже можно купить. Но этого вам знать не стоит».

Дед что-то орал, выпучив глаза, и мне казалось, что его хватит удар, и он помрет на месте. Он так размахивал руками, что, наверное, если бы не стол, мог бы взлететь! Я отошел на несколько шагов, чтобы он не забрызгал меня слюнями.

Но было ясно одно: зал, как и Круг, разделился на две половины. Одни были за вменение судебных решений, другие же это отрицали. Пока я наблюдал за баталиями за столом старейшин, меня что-то ударило в спину. Развернувшись, я увидел лежащий на полу ботинок, и еще несколько летело в меня. Я уклонился от них, и с трудом подавил желание бросить их в их хозяев. Но один гном достаточно удачно метнул свой, окованный железом, и он в кровь разбил мне голень.

Крики одобрения зазвучали с трибун, и у меня, как говориться, упала планка. Тех, кто бросал в меня своей обувью я запомнил хорошо, и, схватив лежащий ботинок, в ярости отправил его своему хозяину. Гном от неожиданности не смог уклониться, и с разбитым в кровь лицом упал под стол. А дальше я в неистовстве швырял все валяющиеся рядом со мной ботинки назад. В зал заседаний ворвались стражники и побежали ко мне. Пока они еще бежали, осмелевший дед бросил в меня своим сапогом.

— Ну, теперь пеняй на себя! — радостно возопил я и с такой силой бросил бот назад, что голова говнюка дернулась назад, и мне показалось, что я даже хруст позвонков услышал! Дед рухнул под трибуну, я успел валяющимися сапогами замочить еще парочку его прихлебателей, пока стража не окружила меня, и, прикрыв щитами, не вытолкала из зала.

— Конечно, спасибо тебе за Сертора, он у всех уже в печенках сидел, да и за его задолизов, но теперь тебе рудников не миновать. Гарантирую. Идем.

Меня отвели в небольшую камеру-одиночку и оставили ждать приговор. Потом зашел какой-то гном, промыл рану на ноге и наложил тугую повязку. Через час я уже знал свою судьбу — алмазный рудник, самый глубокий и на многие мили раскинувшийся под землей в горах.

Поздним вечером пришел Оштарнор с сыном, внуком, и своим другом Оренро. Вбежавшая сестренка бросилась ко мне и горько зарыдала, уткнувшись в мой камзол.

— Ну, сынок, даже не знаю, что и говорить, — немного постояв, сказал Ош. — Многие тебе благодарны, что ты проредил Старших мастеров, теперь меньше мороки будет. Но есть и другие. Старый гном махнул рукой. Оренро тяжко вздохнул.

— Когда меня отправят в место отбывания наказания? — дрогнувшим голосом спросил я, поглаживая плачущую Корилью по спине. — И срок наказания есть?

— А, да, прости, забыл сказать — пожизненно….- провел по лицу рукой Оренро.

— Хм, да я быстрее сбегу оттуда! — хмыкнул я.

Немного помолчав, Оренро сказал:

— Я тебе верю, сынишка!

На его лице мелькнула улыбка.

— Вот и сестренка верит! — тоже улыбнулся я.

— Все, выходите, скоро будет поверка постов! — заглянул в камеру уже знакомый мне капитан. — Я тут не главный, надо мной тоже есть начальство!

Со мной начали прощаться, Корилья голосила, казалось, на всю тюрьму. Еще раз обняв и чмокнув ее в щеку, я сдал ее в руки отца, которым оказался Кардарол. С остальными, крепко обнявшись, на прощанье пообещал навестить их еще. А затем я смотрел, как закрываются двери моей камеры.

До утра я просидел на топчане, пока утренняя стража, обыскав, не вывела меня во двор. Ножечка они не нашли. Почему-то в рот они не заглядывали, наверное, просто «забыли».