В группировке № 2 «Робот», входящей в состав Группировок Дивупра АК Келецко-Радомского Округа «Пихта», под командованием поручика Яна Пивныка («Понурого»), я остался до конца осени 1943- Мой командир Вальдемар Мариуш Швец («Робот»), «тихотёмный», 14 октября погиб смертью храбрых вместе с ещё несколькими солдатами. Смерть настигла его в облаве, которую немцы организовали в результате доноса агента Гестапо Ежи Войновского («Мотора»), действовавшего внутри наших соединений. 28 октября 1943 года я участвовал на Свентокшиском Выкусе в боях с немецкой облавой, в которой немцы использовали многотысячную группировку Вермахта, СС, жандармерии и вспомогательных соединений, сформированных среди азиатов — советских военнопленных, а кроме того, авиацию. В бой нас вёл «Понурый». При относительно низких потерях, если учесть расклад сил, мы вырвались из кольца облавы. Я тогда получил своё первое ранение. В ноябре «Понурый» распустил группировку, солдат разместили в зимних укрытиях. Не желая сидеть без дела в зимний период, я вступил на это время в Особый Отряд Крестьянских Батальонов под командованием Юзефа Мадея («Ежи») с базой в Русском Броде в Конецком повяте. Во второй раз я был ранен 7 ноября в засаде, организованной в селе Рогов в Конецком предместье.
После Рождества 1944 я вернулся в своё родное подразделение на первые весенние сборы. За день до операции «Буря» нашу группировку переименовали в 1-й батальон 2-го полка легионерской пехоты АК. До октября участвовал в боях батальона и всей дивизии легионерской пехоты АК. Батальоном командовал Евгениуш Кашиньский «Нурт» («Nurt»), «невидимка», потому как в феврале того же года «Понурого» откомандировали в партизанские группировки АК в Новогрудские земли. Я был солдатом Келецко-Радомского Округа АК до дня роспуска этой формации 19 января 1945 года. Настала эпоха советских советников, советского НКВД. Перед Рождеством того же года служба безопасности в Коньском осуществила массовые аресты в среде бывших солдат АК, а также Крестьянских Батальонов. Я был арестован вместе с остальными сослуживцами «Понурого» и Антони Геды («Серого»), подвергнут избиениям и пыткам. После сильного возмущения и протестов жителей города из-за противозаконной деятельности НКВД и службы безопасности (были высланы делегации к вышестоящим властям в Люблине и Лодзи) нас отпустили. Некоторые из нас вступили в Войско Польское.
В апреле 1945 года, когда ещё продолжалась война и не было уверенности, некоторые из нас — солдаты из келецких подразделений АК и Крестьянских Батальонов — вызвались в лодзьской Районной Комендатуре Пополнения Войска Польского с просьбой направить нас на передовую фронта в Германии.
Рассказали о своей службе в АК и Крестьянских Батальонах, военной подготовке в объёме партизанских боёв, диверсий и саботажа. Двоих направили в часть на границу с Чехословакией, меня направили в охранный взвод начальника лодзьского РКП (RKU).
На протяжении нескольких дней я допытывался у моего непосредственного командира — взводного подхорунжего С. Домагальского, когда меня отправят на фронт. Каждый раз Домагальский отвечал, что война ещё идет и скоро меня пошлют на фронт.
Третий Рейх рушился, со дня на день уменьшались мои шансы пойти на фронт и хотя бы частично рассчитаться с гитлеровцами за убитую семью.
Настало 9 мая 1945 года. Через окна помещения на улице Зелёной, в котором тогда находился, услышал одиночные выстрелы и очереди из ППШ. Схватил оружие и выбежал на улицу. Передо мной предстало прекрасное и мощное зрелище. Солдаты в различных званиях, в основном в польской форме, а также несколько советских солдат, стреляли в воздух из пистолетов и автоматов и выкрикивали во весь голос: «Конец войны! Гитлер капут! Конец войны!»
Я был взволнован, но вместе с тем огорчён — понимал, что лишился возможности сражения в Германии на передовой, хотя бы частично отплатить по счёту за моих маму, отца, младших братьев Юлиана и Юзефа, за весь народ.
В ту ночь Лодзь не спала. Оказалось, что количество выпитых водки и бимбера в Лодзи превысило наши самые смелые представления.
Радость и спокойствие в Лодзи продолжались недолго. После капитуляции Германии советское НКВД вместе с военной контрразведкой начали широкомасштабную операцию по выявлению и арестам солдат Армии Крайовой, национальных вооружённых сил и нередко — бойцов Крестьянских Батальонов. Своим спасением я обязан сержанту Народного Войска Польского, который служил вместе со мной в охранном взводе начальника Районной Комендатуры Пополнения Лодзи.
Я отдыхал после дежурства, когда этот сержант Вильнюк, имени которого не запомнил, ворвался в казарму запыхавшийся и выкрикнул:
— Убегай, за тобой идут! Надень плащ...
Вильнюк показал мне, каким путём должен убегать. Успел только сунуть в карман служебный наган, а в полевую сумку — несколько гранат. Молниеносно оказался во дворе дома, прислонился к водосточной трубе. Через несколько минут после этого я увидел, как группа людей в военной форме с автоматами ППШ (было их четверо или пятеро) поднимались на лестничную клетку. Переждал, пока войдут, выбежал на улицу, а оттуда направился в направлении улицы Пётрковской.
Добрался до улицы Полуднёвой, дом 24, где проживал с родителями Вацлав Годовский, псевдоним «Дзидек», — мой соратник в группировке «Понурого».
Рассказал им о своём побеге и попросил помощи. Несколько дней находился в квартире «Дзидека». Там меня кормили, хотя сами имели немного. Через несколько дней рискнул пробираться на Запад. В то время с транспортом было плохо, направлялся на Запад не напрямик, а через Тарновские Горы, Катовице, Кендзежин-Козле. Убегал в форме Войска Польского. Пользовался автостопом — водители армейских автомашин брали меня без расспросов, потому что это было время перемещений во всех направлениях. Во Вроцлаве переночевал в полевом госпитале, а в Легнице спал с польскими солдатами в машине армейского транспорта.
На своём пути всем говорил, что ищу своё подразделение или что еду в полевой госпиталь на операцию. В случае необходимости мог показать голень левой ноги, место ранения, которое получил 28 октября 1943 года во время немецкой облавы на моё соединение Дивупра АК на Выкусе Свентокшиском. В историю соединения Дивупра АК Округа «Пихта» эта облава вошла как «Третья Облава».
Мою рану прооперировали и зашили в партизанском полевом госпитале. Шов был наложен примитивно, поэтому был виден грубый рубец.
Из Легницы добрался до Валбжиха, в котором было очень много людей в советской военной форме. Русские накормили меня в своей полевой кухне. Я легко установил контакт, так как владел украинским и русским языками. С осени 1939 до июня 1941 года посещал советскую школу во Львове, а украинский язык знал с детства.
Через город Еленя-Гура, в котором на обочинах улиц ещё лежали незахороненные тела погибших германских солдат, красноармейцев и гражданских жителей, добрался в Згожелец, где на домах, столбах ещё висело немецкое название Гёрлиц.
В мае 1945 года я был вынужден бежать из страны, поскольку слишком уж широкий размах приобрели розыски и аресты АКовцев в Войске Польском. Через советскую оккупационную зону Германии я перебрался на запад, в британскую зону.
Добравшись до границы оккупационных зон, я скинул с себя ботинки, которые не позволили бы мне плыть. Затем прыгнул в воду в форме и прежде, чем советская сторона в своей зоне смогла что-то сделать, я уже был на стороне разделённой тогда Германии, окружённой солдатами армии США.
Несколько часов длились переговоры, которые вели представители советской и американской армий о моей выдаче. Советская сторона добивалась моей немедленной выдачи представителям советских военных властей, но американцы отказали. О том, что происходит по данному вопросу, меня информировал американский солдат, немного знавший польский язык, — один из тех, кто вытащил меня на американском берегу. Предполагаю, что тот солдат был из польской семьи.
Через несколько часов переговоров и споров командующий на участке американский офицер при посредничестве переводчика, о котором упомянуто выше, порекомендовал мне как можно быстрее убегать на запад, в сторону британской оккупационной зоны.
Солдат-переводчик выдал мне несколько банок консервов, пачку сигарет и пакет с сухарями, после чего вывел меня к близлежащему шоссе. Там остановил армейский автомобиль, похоже, что это был студебеккер, поговорил с темнокожим водителем и сказал мне:
— Он едет в сторону англичан. Езжай с ним.
Через пару часов после этого уже находился в британской зоне оккупации.
На протяжении двух лет я пребывал в Германии и Великобритании, где познал обе стороны медали эмиграционной жизни. В марте 1947 года в Польше объявили амнистию для людей, остающихся в подполье, причём эта амнистия касалась и тех, кто после мая 1945 года бежал из страны и хотел бы вернуться. В консульстве ПНР в шотландском городе Глазго я заявил о желании вернуться. Тогдашний консул Станислав Телига заверил меня, что власти в стране держат обещания насчёт таких, как я, никто мне ничего плохого не сделает и я смогу бесплатно учиться. Добровольно возвращающимся была обещана неприкосновенность, а в качестве поощрения за возвращение — принятие без вступительного экзамена на выбранное направление обучения в вузе.
Я понимал, что, несмотря на декларацию властей, правящих в Польше, со мной и подобным мне, которые воспользуются амнистией и вернутся в страну, могли поступить по-всякому. Однако надеялся, что власти Польши не рискнут преследовать нас, возвращающихся добровольно.
Наконец, я хотел вернуться в Польшу ещё по одной причине. Не умел жить без Польши, какой бы она ни была. Считал тогда, в 1947 году, что не буду там сам по себе, буду один среди миллионов. Меня встретит то же самое, что встретит миллионы других похожих на меня людей из числа моего народа.
По моим соображениям получалось, что из моей семьи в живых уже никого нет: все были убиты немцами и украинскими националистами. Единственное, не было уверенности в судьбе моего среднего брата Юлиана, — он мог каким-то чудом выжить.
21 июня 1947 года я вернулся в Польшу на судне «Восточная принцесса» и, согласно указанию консула, явился в столичное управление безопасности на улице Кирилла и Мефодия. После 1949 года меня ещё дважды арестовывали, я сидел в нескольких местах в Варшаве. Закончил два высших учебных заведения, учился в Институте Востоковедения, получил докторскую степень на историческом факультете и в Академии Политических Наук, где закончил факультет журналистики и консульско-дипломатический факультет. Работал журналистом и, одновременно с этим, в Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше.
В период Польской Народной Республики меня 11 раз выкидывали с работы: за Дивупр АК у Яна Пивныка-«Понурого» и за неправильное социальное происхождение. В последний раз был выгнан с работы с запретом на трудоустройство в области журналистики в декабре 1981 г., через неделю после введения военного положения, после моего выступления по телевидению (20 декабря), которое было признано МВД и ЦК ПОРП слабо скрываемым протестом против военного положения.
С середины 1985 до августа 1990 я работал — уже во второй раз — в Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше. Выполнял обязанности главного специалиста и начальника факультета. Членства в этой комиссии меня лишил её тогдашний директор.
В настоящее работаю в двух варшавских вузах, в Collegium Varsoviense и в Высшей Школе Международных Отношений и Американистики, являюсь академическим преподавателем, членом трёх кресовых организаций.
После возвращения в Польшу в 1947 году ни я так и не нашёл следы кого-либо из членов моей семьи, ни кто-то из них не нашёл меня. Мученически погибли они от рук гитлеровских убийц и от рук коллаборационистов — украинской вспомогательной полиции.
Останки семьи лежат в массовых могилах на польских землях, как и останки нескольких миллионов людей польского, еврейского народов и людей других национальностей, которых гитлеровцы затащили из различных стран оккупированной Европы на большое европейское кладбище Второй мировой войны — в Польше.