Глава 1

1

На белесом, выжаренном солнцем склоне шел бой.

Сражались двое. Один высокий и светловолосый. Судя по лицу и костюму, возможно, француз. Второй, пониже и посмуглее, в черном камзоле с широким гофрированным воротником, больше походил на испанца. Хотя с таким же успехом он мог оказаться провансальцем, ломбардцем или аквитанцем. Впрочем, нет, всё-таки испанцем, если судить по тяжелому четырехгранному эспадрону, которым он отбивался от наседавшего на него француза.

В настоящий момент француз уверенно загонял его на узкий пятачок между грудой камней и обрывом.

На половине дороге испанец вывернулся, отбил очередной выпад и отбросил француза к отвесной скале, ограничивающей площадку справа. Несколькими точными движениями он сначала заставил его прижаться к скале боком, а затем и вовсе развернуться спиной к обрыву.

Понимая, что влип, француз попытался прорваться обратно. Но размер пространства, на котором они сражались, не оставлял ему никакой возможности для маневров.

Некоторое время они топтались на месте, яростно взбивая клинками воздух. Потом испанец дрогнул.

Француз рванулся вперед. Испанец выманил его почти в центр площадки, откуда, орудуя эспадроном, как дубиной, отшвырнул обратно к обрыву.

Почувствовав за спиной пустоту, француз закачался, упал на одно колено и вцепился свободной рукой в траву.

Теперь рванулся вперед испанец, собираясь последним, завершающим ударом смести противника в пропасть.

Француз успел отклониться и выставить перед собой шпагу.

Клинок прошил испанца насквозь. Мужчина согнулся, выронил эспадрон и обеими руками схватился за основание клинка. Ещё не успев сообразить, что произошло, француз машинально потянул оружие на себя. Испанец качнулся следом, разжал руки, соскользнул со шпаги, сделал ещё несколько шагов, споткнулся и исчез за обрывом.

Еще не успев сообразить, что произошло, француз качнулся следом, но задел коленом за камень и плашмя растянулся по площадке.

В лицо пахнуло ветром. А там… внизу… где-то далеко внизу… так бесконечно далеко, что мозг отказывался воспринимать увиденное, были скалы, до нестерпимого блеска отлизанные ветром.

– Арман!

Всё ещё глядя вниз, он медленно оттянул своё тело назад. Потом пополз. А когда пятки уткнулись в стену, то встал на колени и ошалело потряс головой.

– Арман!!

От застрявшей между камней кареты к нему спешила очаровательная женщина, жгучая брюнетка с пышной гривой растрепанных кудрей.

– Анна!

Мужчина вскочил и протянул руки.

– Стоп! Снято!

Мужчина опустил руки.

– Как?

– Нормально.

– Ещё дубль?

– Солнце ушло.

– Хорошо, – сняв шляпу, режиссер промокнул голову носовым платком, – на сегодня хватит.

Взмокший от пота оператор медленно отлип от глазка камеры и бесконечно усталым жестом вытер лицо.

Глядя на него, помощник оператора торопливо сложил полотняный зонт, прикрывающий киноаппарат от солнца, а помощник режиссера также поспешно захлопнул один блокнот и тут же раскрыл другой.

– Завтра снимаем… – уже потеряв интерес к съёмкам, режиссер медленно направился к фургону, на ходу диктуя распоряжения помрежу, – …и гоните отсюда всех…

Начало и конец фразы утонули в пронзительном скрипе лебедки, поднимающей из-за обрыва люльку с испанцем.

Закончив писать, помреж захлопнул блокнот, заложил за ухо огрызок карандаша и метнулся к кучке мужчин, праздно ожидающих окончания съемок.

– Всё! Съемки окончены!..

Рабочие торопливо побросали папиросы. Оператор кивнул и опять уткнулся в камеру.

– Быстрее!

Теперь заметались все. Кто тащил застрявшую между камней карету, кто широкую деревянную платформу, укрепленную под обрывом. Несколько человек сматывали провода. Ещё двое катили бобину с толстым полосатым кабелем.

Рабочие с грохотом обрушили платформу на камни и тут же накинулись на лебедку.

Замелькали костюмерши. Одна забрала у француза шпагу, другая – шляпу. Откуда-то опять вывернулся помреж.

– Быстрее! Грузите аппаратуру в третий фургон. Доре!

Не останавливаясь, помреж крепко хлопнул ладонью по спине француза.

– Ты свободен. Сдашь своё барахло и можешь убираться. Деньги получишь в конторе. Оставь свой адрес на случай пересъёмки… Какого черта!

Размахивая на бегу руками, мужчина ринулся вниз по склону, туда, где несколько человек пытались закатить карету в грузовой фургон.

Неподалеку, в высушенной беспощадным летним солнцем долине приткнулись кургузые жилые фургончики, внутри и вокруг которых разместился временный актерский лагерь. Около восьмисот квадратных метров пыльной травы, ставших на какой-то срок единственным прибежищем всего состава съемочной группы.

Несколько составленных буквой «П» фургонов образовали тесный, открытый в сторону долины, дворик, на котором разместились крохотные, чисто символические закутки раздевалок.

В фургонах слева приютились женщины. В правом и центральном мужчины. Все, кроме режиссера, для которого установили отдельную полотняную палатку с личной койкой, столиком и шезлонгом.

Всё свободное от раздевалок пространство двора заняли столы. Самые разнообразные столы, начиная с аккуратных гримерных и заканчивая грубо сколоченными козлами, доверху заваленными одеждой. Между ними стояли широкие квадратные ящики из-под аппаратуры, полностью заставленные посудой.

Центр площадки заняла деревянная бадья с водой.

С внешней стороны каре, под огромным полосатым тентом сгрудились такие же полосатые шезлонги.

Траву вокруг фургонов давно уже вытоптали, а образовавшиеся белёсые проплешины залили водой и утрамбовали до зеркального блеска.

Днем здесь постоянно сновали люди. У столиков гримерши колдовали над актерами, под тентами на бесполезных шезлонгах костюмеры проветривали одежду. С теневой стороны каре рабочие готовили аппаратуру, а повариха – еду, время от времени громко проклиная и солнце, и жару, и нахальных мужчин, норовящих ущипнуть её за локоть именно в тот момент, когда в её руке оказывался половник.

Здесь всё подчинялось съемкам. Поэтому обедали поздно вечером, когда долина расчерчивалась причудливыми линиями теней. А завтракали на рассвете. (Если вообще завтракали, так как в такой жаре все без исключения долго засиживались вечерами, после чего настолько отчаянно хотели спать по утрам, что ради нескольких лишних минут сна готовы были послать к черту не только завтрак, но и всё остальное.) Днем же перебивались теплой минералкой, которую осторожно тянули накрашенными губами через трубочку, и бутербродами. (Бутерброды тоже употребляли крайне неохотно, всеми правдами и неправдами дотягивая до жары, когда, даже при патологическом голоде, есть уже абсолютно не хотелось. И дело здесь не в диете, а в элементарном профессионализме. Актер должен сохранить наложенный на него грим до конца съемок, а съесть в жару бутерброд и при этом не испортить тщательно прорисованный гримером рот практически невозможно. Оставалась минералка.)

Сейчас часть труппы уезжала, поэтому лагерь гудел, как потревоженный улей. Те, кто не участвовал в погрузке съемочной аппаратуры, с лихорадочной скоростью собирали со столов вещи. Освободившиеся столы тут же безжалостно разламывали, сразу же раскладывая на отдельные штабеля крестовин и столешниц. С громким щелчком сплющивали шезлонги. Один в другой составляли стулья. Один из фургонов (тот, в котором во время съемок жил технический персонал) бесстыдно распахнули, из уютного домика снова превратив его в грузовой прицеп.

Всем вдруг нестерпимо захотелось как можно скорее убраться отсюда, от этой жары, от работы, от постоянной пыли, солнца, цикад и комаров. Перед глазами уже замаячили окна гостиницы. Любой нормальной гостиницы, где будут отдельные комнаты, умывальники и ванные, до краев наполненные водой.

Те, кто оставались, с нескрываемой завистью поглядывали на уезжающих. А уезжающие в немом исступлении лихорадочно паковали вещи. Если они успеют до темноты, то уже сегодня доберутся до города. Даже не города, а захолустной деревни, где отработавшие свои роли актеры смогут пересесть на местный автобус, а фургон со вторым оператором поедет дальше, до следующей деревни, вокруг которой режиссером были запланированы пейзажные съемки.

Шумный бестолковый и довольно удачный съемочный день постепенно скатывался к теплому ленивому вечеру.

На съемочной площадке ещё продолжались сборы. Отсюда было слышно, как там что-то тащили, кричали, ругались, посылали кого-то за запасными канатами… обещали спустить шкуру, если не успеют вовремя закончить…

Но уже наплывала благословенная вечерняя лень, незаметно приглушая все дневные звуки и давая долгожданную передышку перед оглушительным концертом ночных цикад.

Съемочный день закончен. Всё. Баста!

У актерского фургона Доре скинул камзол. Затем отцепил хвост парика и выпростал руки из рукавов сорочки. Теперь оставалось только протащить через широкий кружевной ворот загримированную голову.

– Черт… ну, хоть бы раз…

Как обычно, бдительно следя за тем, чтобы не смазать на рубашку грим, он забыл про прическу и опять зацепился кружевом за шпильку.

– Хоть бы раз… – наощупь выдергивая из волос шпильку, привычно пробурчал Доре.

– Помочь?

– Не надо. Уже.

Избавившись от рубашки, мужчина бросил на столик шпильку и всласть потянулся.

– Осторожней, кретин!

– Ладно…

Он убрал руки и с удовольствием расправил плечи, казавшиеся ещё более широкими на фоне узких бедер и длинных ног, идеальную форму которых не могли скрыть даже короткие штанишки, пузырями вздутые над высокими ботфортами.

– Ну и жара!

– Давай, поторапливайся.

– Отстань.

Он вытряхнул из волос остальные шпильки, отколол бант и запустил пальцы в шевелюру, безуспешно пытаясь расслоить спаянные лаком пряди.

– Это не лак, а цемент…

– Не стони! В парике ещё хуже.

Склонившийся у стола испанец стянул со стриженой головы черный кудлатый парик и небрежно нахлобучил его на стоящего на столе болвана. Затем оценивающе прищурился, слегка взбил пальцами локоны и смачно щелкнул болвана по лбу.

– Молодец, малыш!.. А вы, месье, подвиньтесь! – оттирая Доре от зеркала, весело заявил он.

Доре переместился к баку, зачерпнул кружкой воду, нагнулся и опрокинул кружку себе на затылок. Струя воды скользнула по прическе, двумя ручейками скатилась с волос на шею, с шеи по щекам на нос…

– Черт!

Жан замотал головой и громко чихнул.

– Будь здоров! – стирая с лица грим, нахально усмехнулся испанец.

– Буду!.. Если не облысею от этой дряни.

Второй раз актер сначала попытался приподнять волосы, а уж затем вылить под них воду. Жидкость просочилась сквозь щели между прядями и опять стекла в таз.

– Дрянь, ничего его не берет!

– Ты просто патологически ленив. Или глуп, что почти одно и то же, – швыряя на столик тряпку с гримом, спокойно резюмировал испанец, – вот уже почти три месяца, как ты ежевечерне повторяешь одно и то же. Держи!

Он подцепил со столика флакон шампуня и, не оборачиваясь, метнул его Доре в руки.

– Спасибо. Иначе эту немецкую заразу ничем не отмоешь.

– Насчет заразы поосторожней, – проходя мимо, негромко бросила брюнетка, бывшая прекрасная дама, за прошедшее с момента окончания съемок время уже успевшая переодеться в малиновое кимоно.

– А разве тут кто-то что-то сказал? – невинно округлил глаза испанец, – прекрасный лак… наипрекраснейший! Ничего его не берет, кроме наипрекраснейшего немецкого шампуня, после которого вся голова чешется, – закончив говорить, он нежно улыбнулся брюнетке и ткнул Доре кружкой, – ведь так?

– Угу, – облепленный хлопьями пены, нечленораздельно промычал мужчина, – лей, давай!

Из двери фургона высунулась костюмерша.

– Быстрее сдавайте костюмы.

– Пардон, мон шер, – испанец всунул кружку Жану в руку, – но это меня.

– Ты что?! – попытался выпрямиться Доре, – не можешь?…

– Нет! Никогда и ни за что! – пылко воскликнул испанец, – если женщина ждет… Сам лей!

– Черт! Мерзавец!..

Не разлепляя глаз, Жан бестолково ткнул кружкой мимо бадьи.

– Давай, – женщина забрала у него кружку, – нагнись пониже.

– Спасибо.

Испанец подхватил с лавки одежду и скрылся за полосатым полотнищем, закрывающим вход в раздевалку.

– Ты когда домой собираешься?

Закончив мыться, Доре вслепую нащупал полотенце.

– Завтра, ночным.

Женщина повесила кружку на место, присела к столу и кокетливо подправила короткие, черные как смоль волосы.

– А билет уже взял?

– Нет, конечно. Разве с нашим можно что-нибудь знать заранее…

– А если билетов не будет?

– Будет… уж один-то всегда найдется. Я не гордый, могу и третьим классом. В крайнем случае, поеду с пересадкой.

Промокая полотенцем волосы, мужчина краем глаза наблюдал за вышедшим из кабины испанцем. Теперь вместо рейтуз и бархатных штанишек на нем красовались серые чесучовые брюки, а на ногах – такие же серые, в тон брюкам, летние ботинки на толстой желтой подошве.

– Тебе слить?

– Давай.

Дождавшись, когда испанец нагнется, Доре поднял бадью и молча опрокинул её содержимое ему на спину.

Испанец придушенно взвыл, нырнул головой вниз и уперся руками в днище таза.

– Вы что?!.. – накрытая веером брызг, неожиданно тонким визгливым фальцетом заорала брюнетка, – ненормальные! Халат намочили! Нет, вы только посмотрите! – она возмущенно взмахнула в воздухе намокшими салфетками, – кретины!

Доре аккуратно поставил опустошенную бадью на землю.

– Ты, … … …! – вмятый в таз испанец попытался выпрямиться, но хлынувшая за пояс вода согнула его обратно, – … …!

– Да ладно тебе.

Жан широким жестом накрыл спину испанца полотенцем.

– Идиоты! – брюнетка раздраженно стряхнула с халата воду, бросила на землю испорченные салфетки и опять присела к гримерному столику, – и шутки у вас идиотские.

– Согласен, – перегнувшись через её плечо, Доре попытался выудить расческу, кончик которой высовывался из-под коробки с гримом.

– Ты что в Париже делать будешь? – забыв о своем раздражении, низким грудным контральто (тем самым, который так безотказно действовал на всю мужскую часть зрительного зала) поинтересовалась брюнетка.

– Не знаю… – занятый тем, чтобы исхитриться подцепить расческу ногтем, хрипловато протянул Доре, – у меня контракт с киностудией ещё на один фильм…

– О-о-о… – завороженная голосом, брюнетка слегка отклонилась назад и на мгновение прижалась к его груди затылком, – и когда же этот фильм будет?

– А черт его знает. Пока глухо… – Жан вытащил расческу и выпрямился, – ничего… в крайнем случае, вернусь в свой балаган на старую роль.

– Если она ещё не занята, – старательно скрывая своё разочарование, мило улыбнулась брюнетка.

– А кому она нужна? – расчесывая перед зеркалом влажные волосы, невесело усмехнулся Доре, – хорошо, сейчас хоть прилично заплатят. В любом случае, на пару месяцев мне хватит. А там, может быть, опять съемки начнутся.

– Едва ли. Дюпон говорит, что в ближайшие полгода здесь ничего нового не будет.

– Тогда, труба…. – подвел итог Доре, – хорошо, что от полиции я прикрыт.

– Да… – женщина слегка поддалась вперед и впилась глазами в зеркало, в котором отразилась запрокинутая голова актера.

На солнце волосы быстро высыхали, приобретая тот странный светящийся светло-каштановый оттенок, обладатель которого уже не блондин, но ещё и не шатен.

– У Валера намечается что-то новенькое…

Проходя мимо столика, испанец картинно метнул полотенце на вешалку. Мокрая тяжелая ткань неуклюже обмоталась вокруг перекладины, отчего вешалка опасно закачалась и накренилась, грозя обрушиться на хлипкий столик.

– Тише ты! – испуганно рванулась в сторону брюнетка.

Вешалка ещё раз обиженно скрипнула, качнулась и медленно, словно бы нехотя, восстановила своё равновесие.

– Вы что? – возвращаясь к столу, женщина невольным жестом слегка распахнула воротник халата, – сдурели сегодня?

– Хорошая работа! – игнорируя раздражение брюнетки, то ли себя, то ли вешалку похвалил испанец, – так как на счет Валера?

– А ну его к чертям, гомика, – собирая костюм, раздраженно скривил губы Доре.

– Да уж, – весело заржал испанец, – тебя он вряд ли пропустит.

– У Дюпона… – привлекая к себе внимание, брюнетка гибким змеиным движением протянула руку и взяла со столика коробочку пудры, – намечается один сценарий…

– Какой?

Жан бросил костюм и заинтересованно уставился в зеркало.

– Так… – делая вид, что она полностью поглощена собой, равнодушно протянула брюнетка, – кажется, что-то вроде этого. Дюпон сказал, что там есть выигрышная роль для меня. На главного героя он хотел пригласить Омона…

– Но я же лучше! – Жан наклонился ещё ниже, так низко, что почти коснулся щекой её волос, – Омон старше, капризней, да и съемки у него расписаны по минутам. Кроме того, учти, – тщательно смодулированным бархатным баритоном промурлыкал Доре, – он наверняка попытается перетянуть одеяло на себя, а я… – он пригнулся ещё, так, чтобы зеркало смогло отразить их обоих, – на моем фоне ты будешь просто неотразима!

– Возможно… – брюнетка слегка приподняла голову и томно прищурилась, – Дюпон ещё не решил…

Пользуясь моментом, она осторожно провела волосами по его шее и легко прижалась затылком к горлу.

– А мой контракт? – Жан положил ладони ей на плечи.

Брюнетка выразительно пожала плечами и слегка изогнула в улыбке подрагивающие губы.

– Марго, – опустив голос ещё на октаву ниже и почти касаясь губами её уха, интимно прошептал Доре, – ты просто прелесть, – после чего скользнул глазами по зеркалу и легко коснулся её щеки губами.

– А ну тебя, – вроде бы отмахиваясь, но в действительности, прижимаясь к нему ещё больше, хрипловато засмеялась Марго, – если ты, действительно, хочешь, – тщательно выделяя второй смысл фразы, она, почти не скрываясь, прильнула к нему телом, – я могу замолвить словечко.

– Отлично!.. – опуская голос ещё ниже, нежно пробормотал Доре, – я тебя обожаю…

Всё ещё продолжая косить глазами на своё отражение в зеркале, актер нежно, как по струнам, прошелся пальцами по её предплечьям и, мягко сжав ей локти, потянул женщину на себя. Марго поспешно, даже более поспешно, чем требовалось, откинулась назад и чуть приоткрыла тщательно прорисованные губы, обнажая мелкие, ослепительно белые зубы.

– Везет же некоторым светловолосым красавчикам, – словно не замечая двусмысленности происходящего, испанец бесцеремонно влез в мизансцену и тоже заглянул в зеркало, – Марго, лапушка, а как у твоего Дюпона с черноволосыми злодеями? Со мной ему даже контракт выкупать не придется.

Жан спокойно убрал руки и выпрямился.

– Тебя и без контракта никто не возьмет, – разъяренная Марго зло сверкнула на испанца подведенными глазами, – таких, как ты, на любой киностудии как собак.

– Не скажи! – словно не замечая её раздражения, жизнерадостно оскалился испанец, – я уникален! Я красив, молод, талантлив. Я – гений! Или что-то около этого. Я виртуозно дерусь на шпагах и великолепно падаю с обрыва. Помяни моё слово, детка, сегодняшняя сцена войдет в историю кинематографа! Вы все прославитесь благодаря моему бесстрашию!

Понимаешь теперь, что твоему Дюпону я просто необходим? Тем более, что я обожаю сниматься в его фильмах!

– Трепло, – негромко фыркнул Доре.

– Отвянь!.. Ну, так как? – теперь уже испанец интимно склонился к плечу Марго, – учти, королева Марго, я считаю, что на экране ты просто неотразима. Хотя в жизни ты ещё лучше.

Несколько секунд они, молча, изучали друг друга в зеркале.

– Ладно. Черт с тобой, – Марго нервно сморгнула и бросила на столик пудру, – только съемки начнутся не раньше декабря.

– Ничего. До декабря мы как-нибудь продержимся.

Собрав свои вещи, Доре направился к раздевалке.

– Не сомневаюсь…

Женщина отвернулась от испанца и, почти не скрываясь, проводила спину актера долгим голодным взглядом.

– Не советую.

– Что?!..

– Просто не советую, – неожиданно спокойно заговорил испанец, – с ним эти номера не проходят.

– Он что, гомик?

Мужчина придушено фыркнул.

– Не больше меня.

– Тогда почему?

Испанец выразительно пожал плечами.

– Только не говори мне, что он не может.

– Ну что ты, моя прелесть, конечно может. И лучше всего со шлюхами. Да и с теми ведет себя почти по-приятельски. Увы, малыш, но зажигает он только на сцене.

– Ну, это поправимо.

Испанец склонился ниже, нежно улыбнулся отражению.

– Марго, брось. Поверь старому другу, что здесь рыбы нет. Хоть он и красив, как греческий бог, но пыла у него больше, чем на две недели, еще, ни для кого не хватало. Да и с воображением тоже слабовато. В Париже он всех приглашает в один и тот же ресторанчик на Монмартре, потом провожает домой и…

– Слушай, ты! – окончательно выведенная из себя, бешено прошипела Марго.

– Ладно, не злись, моё дело предупредить. Хотя… – испанец склонился ещё ниже, почти щека к щеке, – ты настолько неотразима, что я, возможно, не испугался бы твоего Дюпона…

– Дурак! – Марго резко встала, – отцепись же ты, наконец, и дай мне переодеться!

– Браво, о, несравненная! – проваливаясь ниже, испанец чуть ли не распластался перед ней в глубоком поклоне, – ты неповторима! Не иметь мне больше ни одного контракта, если вру!

Марго одним махом смела с лавки ком вещей и скрылась в ближайшей раздевалке.

– Везет же дуракам! – выпрямляясь, сообщил зеркалу испанец, – только хотел бы я знать, а кто же здесь дурак, а?

2

За окнами вагона проносилась ночь. В сгустившемся сумраке мелькали черные бесформенные массы деревьев, матово поблескивала трава. Поезд прогрохотал по мосту, и внизу промелькнула серебристая лента реки.

Кондуктор проверил билеты, патруль – документы. Пассажиры угомонили взбудораженных посадкой детей, распихали багаж, поужинали и теперь спали, кое-как разместившись на жестких вагонных полках.

В сонной, душной темноте вагона медленно, как зеркальные карпы в королевских прудах, шевелились сны.

Жан тоже спал, неудобно свернувшись на слишком узкой и короткой для него полке. Во сне ему снилось, что он не спит. Там, во сне, он сидел на своем месте в углу вагона и смотрел в окно, почему-то не закрытое светомаскировочной шторой.

За окном медленно разворачивались длинные ленты сизо-фиолетового тумана, от одного взгляда на которые ему отчего-то становилось тревожно и сладко. Ленты плели сложные замысловатые узоры, превращаясь то в струйки сигаретного дыма, то в ручейки, наполненные искрящимся в темноте шампанским. Постепенно ручейки слились в сплошную мерцающую реку, сквозь которую проступила никелированная барная стойка, из-за которой вдруг высунулся помреж и нацелился на Доре огрызком карандаша.

«Шпагу сдал?»

«Да сдал я, сдал!»

Твердо зная, что помреж здесь лишний, что его появление только запутывает, отвлекает от самого главного, отчего-то такого, что долгие годы занозой сидело в его мозгу, Доре раздраженно завертелся на полке и попытался мысленно вымести помрежа из кадра. И, как это ни странно, помреж действительно вымелся. Но в отместку захватил с собой стойку, которая была здесь абсолютно необходимо. Настолько необходима, что, потеряв её, Доре чуть не застонал от разочарования.

«Браво!»

В этом сне он помнил, что полка напротив занята отдышливым суетливым стариком, обвязавшим себе перед сном голову бледно-голубым хлопчатобумажным платком. Но теперь вместо старика на полке уютно расположилась Марго.

«Съёмки только зимой, а зачем нам ждать до зимы? – Марго наклонилась вперед, оперлась руками о его полку и улыбнулась медленной соблазнительной улыбкой, – зачем?…» Она опустилась ещё ниже, почти легла ему на грудь, протянула руку и почему-то стала дергать его за волосы.

«Отвяжись,» – раздраженно брыкнул полку Доре.

«Дурак,» – фыркнула ему в лицо Марго, после чего откинулась назад и замолчала, не сводя с него мерцающих в темноте глаз.

«Почему ты молчишь?» – почему-то забеспокоился Доре.

Сквозь широкое венецианское окно в купе медленно втекала серебристая клубящаяся ночь, пропитанная удушливо-сладкой смесью ароматов бензина, раскаленного асфальта и цветущей сирени.

Марго продолжала молчать и смотрела на него так… так…

«Откуда у Марго такие глаза?» – опрокидываясь в неправдоподобно огромные, ярко-голубые омуты, изумленно подумал Доре, – откуда? И лицо! Откуда у неё такое лицо?!»

Ещё мгновение назад до отвращения четкое, теперь лицо женщины дрожало, растворяясь в зыбкой полутьме веранды. И не Марго уже сидела напротив, а та, то ли увиденная, то ли приснившаяся, не имеющая ни прошлого, ни будущего, то ли реальная женщина, то ли его ночная грёза.

Жан попытался встать… спросить… удержать…

«Спи».

И Доре, наконец, заснул.

3

На рассвете экспресс «Марсель-Париж» вполз под крышу Лионского вокзала.

Битком набитый вагон возбужденно загомонил, готовясь выплеснуться на шоколадный асфальт перрона. Более организованные, увешанные баулами и свертками пассажиры уже добрых минут двадцать нетерпеливо переминались в тамбуре, остальные всё ещё судорожно собирались, с нарастающей паникой оглядываясь на проползавшие за окнами семафоры.

Жана притиснули почти к самой спине раздраженного кондуктора.

В последний раз лязгнули колеса, кондуктор откинул подножку и спустился на нижнюю ступеньку.

Поезд засипел и остановился. Кондуктор спустился на перрон.

Жан спрыгнул следом. С удовольствием втянул в себя влажный рассветный туман, чувствуя, как вместе с воздухом в легкие вливается легкое приятное возбуждение.

После раскаленного юга здесь казалось сыро и холодно. В трещинах асфальта скопилась дождевая вода, на металлических полозьях ограничителей налипли намокшие, побуревшие от влаги листья.

Мокро, холодно…

«Дома!.. Наконец-то я дома!..» – выходя на привокзальную площадь, с привычной радостью подумал Доре.

Старенький тряский автобус довез почти до самого дома.

В булочной напротив он прихватил пакет с горячими рогаликами и, перебежав через улицу, нырнул в своё парадное.

– Доброе утро, мадам Жосс!

Консьержка растерянно уставилась на вошедшего. Жан махнул ей пакетом и, весело перепрыгивая через ступеньки, помчался верх.

– Месье Доре, месье Доре! Остановитесь! – тучная консьержка неожиданно проворно выскочила из-за конторки, – месье Доре!

– В чем дело, мадам Жосс? – Доре приостановил бег и перевесился через перила.

Консьержка, казавшаяся отсюда синим матросским беретом, небрежно брошенным на пол подъезда, запрокинула к нему круглую пуговицу лица.

– Месье Доре, будьте добры, спуститесь.

Доре мельком глянул на дверь своей квартиры, пожал плечами и сбежал вниз.

– Ну, что случилось, мадам?

Консьержка смущенно затопталась на месте.

– Зайдите ко мне, месье.

Оставив на конторке пакет с рогаликами, Доре галантно распахнул дверь.

– Только после вас, мадам!

Консьержка поспешно протиснулась в свою каморку и торопливо взгромоздилась на высокий конторский стул.

– Садитесь, мосье Доре.

Доре нетерпеливо присел на краешек старого продавленного кресла.

– Вас ведь долго не было в Париже? – женщина говорила быстро, словно торопясь заполнить словами томившую её паузу, – как прошли съёмки?

– Спасибо, отлично… Да что случилось, мадам?

– Видите ли… – замялась консьержка, – вас так долго не было… – не зная, куда девать глаза, она смущенно уткнулась взглядом в верхнюю пуговицу его рубашки, – хозяин полагал, что вы… что вам… – женщина собралась с духом и выпалила, – вашу квартиру реквизировали.

– Как? – задохнулся Доре. Несколько секунд он ощущал физическую нехватку кислорода, словно его стиснутые волнением легкие раз и навсегда разучились втягивать в себя воздух.

– Комендатура реквизировала вашу квартиру, – сказав главное, консьержка заметно успокоилась, – они регулярно требуют списки всех незанятых квартир, и хозяин вынужден был… Вы же понимаете?

Поглощенный необходимостью заставить свои легкие дышать, Жан только автоматически кивнул головой.

– Все ваши бумаги и э-э-э… – консьержка опустила глаза и густо покраснела, – интимные предметы я собрала, они в вашем большом черном чемодане у меня дома, поэтому если вы…

«Комендатура… реквизирована… вещи… Дьявол!» – наконец протолкнув в себя вдох, а вместе с ним и смысл услышанного, взъярился Доре.

– Какого черта потребовалось комендатуре в моей квартире!?

– Они временно поселили туда нового жильца.

– Кого!?

Женщина испуганно заморгала редкими бесцветными ресницами, покраснела ещё гуще (хотя, казалось бы, больше некуда!), прижала руки к груди и обречено подняла на него глаза.

– Возможно, месье Доре, это ненадолго. И, поскольку вы приехали, комендант…

– Кто!!?

Женщина вильнула взглядом в сторону и замерла, испуганно притиснув к груди руки с судорожно стиснутыми ладонями.

Жан непроизвольно обернулся.

По лестнице спускались ноги в широких военных галифе, заправленных в высокие армейские сапоги. Вслед за ногами появилось туловище, втиснутое в серый мундир. Затем лицо с тяжелым бесформенным подбородком, увенчанное огромной фуражкой с высоко заломленной тульей.

Сорвавшись со стула, консьержка метнулась к конторке, но немец, не останавливаясь, прошел к выходу.

Уже начиная понимать, Доре проводил его мрачным внимательным взглядом, а когда офицер вышел, выглянул в окно, проследив, как тот сел на переднее сиденье поджидавшей его машины.

– Он?

Консьержка виновато кивнула.

– А мои вещи? Мебель? Обстановка? Консьержка молча развела руками.

Доре медленно встал, расправил складки плаща, поднял чемодан.

– До свидания, мадам Жосс. Спасибо. За бумагами я зайду позже. До свидания.

И вышел, забыв пакет с рогаликами на конторке.

4

– Извините, месье Доре, но денег нет, – щуплая белесая кассирша по-мышиному высунулась из окошка кассы, – до конца съёмок директор запретил проводить любые выплаты, а для верности забрал всю наличность в свой сейф. Я очень сожалею, месье Доре. Попробуйте обратиться лично к нему, – кассирша сочувственно уставилась на актера.

Доре машинально забрал у неё свои бумаги, тщательно сложил их и попытался засунуть во внутренний карман пиджака, не замечая, что загнутый уголок расписки каждый раз цепляется за край плаща.

Кассирша перестала дышать, боясь спугнуть мгновения, о которых она потом с таким удовольствием расскажет в бухгалтерии: «Такой мужчина! Стоит передо мной, бледный весь. «Что мне делать, Жюстина, помогите?» Совсем растерялся, бедняжка, руки дрожат, и смотрит на меня такими глазами!..» – кассирша не удержалась и возбужденно вдохнула.

Доре вскинул на неё глаза, заметил откровенный женский взгляд и раздраженно отвернулся. Сконфуженная кассирша виновато забилась в глубину кабинки, откуда и пискнула охрипшим от переживаний дискантом:

– Директор, месье Доре.

Но Доре уже сам бросился догонять тщедушную фигуру директора, мелькнувшую в конце коридора.

«Боже мой!» – рванувшись следом, чуть не вывалилась из окна кассирша. Мужчина в три шага проскочил бесконечный коридор и скрылся за поворотом.

Женщина напряженно прислушалась, но смогла уловить только мягкий хлопок обитой кожей двери директорского кабинета. Через несколько сеунд дверь почти бесшумно охнула и хлопнула повторно.

«Дорогой мой, не отчаивайтесь, я постараюсь что-нибудь для вас сделать… – представив себе, как она, утешая, по-матерински нежно гладит его по волосам, кассирша закусила губу и нервозно закрутилась на стуле, – какой мужчина!»

5

– В общем, Жаклин, я влип, – распахнув плащ, Жан понуро взгромоздился на высокий вращающийся табурет перед стойкой. Пышногрудая броская Жаклин поставила перед ним чистый стакан, – квартиры нет, денег нет, работы нет… и с директором разругался.

– Зря.

– Сам знаю.

– Что пить будешь?

– Наверное, стрихнин.

Жаклин достала из-под прилавка початую бутылку вина.

– А твоя роль в театре?

– Роль-то осталась… – безрадостно протянул Доре, – театр закрыли.

Жаклин щедро плеснула в стакан.

– Ладно, Жан. Как-нибудь обойдется.

Мужчина взял стакан, принюхался и удивленно поднял брови.

– Тебя отсюда не выгонят? Мне за коньяк платить нечем.

Жаклин жуликовато улыбнулась:

– Тут вчера одна компания гуляла. Боши отмечали день рождения командира… Под конец доотмечались до того, что хоть весь стол из-под носа уноси… Так что, пей.

– Вот за что я тебя люблю, – Жан залпом опрокинул в себя стакан.

– На, – Жаклин выдернула из-под прилавка тарелку с закуской и подсунула ему под локоть, – из тех же запасов. Ешь, голодный, небось.

– Ещё бы! – Жан сгреб с тарелки пару пластов ветчины, скрутил в трубку и отправил себе в рот, – с утра ношусь нежрамши. Как тут? – проглотил и скрутил следующие куски, – я, можно считать, почти год в городе не был. Из Бретани приехал, три ночи дома переночевал и опять на натуру. Потом на озвучку приезжал, но тогда мы из павильона почти не вылезали, а потом сразу в Прованс.

– Плохо сейчас в Париже, – Жаклин тяжело вздохнула и машинально поправила наколку на пышно взбитых волосах, – и с работой плохо и с продуктами. По продуктовым талонам черт знает, чем отоваривают, а на черном рынке цены сумасшедшие. Да и немцы цепляются. Особенно к мужчинам.

– Здесь у меня порядок, – Доре отпил глоток и заел коньяк сыром, – у меня же контракт с киностудией ещё на один фильм.

– Тогда тебе проще. А вообще, что дальше делать будешь?

– Не знаю, фильмом пока и не пахнет, – Доре удовлетворенно оторвался от тарелки, – уф! Теперь жить можно. Кстати, у тебя можно остановиться на пару дней?

Жаклин пожала плечами.

– Конечно, можно. У тебя на сегодня ещё дела есть?

– Вроде бы нет.

– Тогда дождись меня, и вместе пойдем. Одного тебя консьержка не пустит. Давай чемодан.

– Я тебя не скомпрометирую? – нагибаясь за чемоданом, больше для проформы, осведомился Доре.

Жаклин весело фыркнула.

– Наоборот, поддержишь репутацию.

– Вообще-то я собирался остановиться у Ксавье, – пояснил Жан, протискивая под стойку свой чемодан, – но его опять где-то носит, а консьержка вместо вразумительного ответа уставилась на меня, как на привидение… Эй!.. – заметив, как судорожно сжались пальцы Жаклин, мужчина удивленно поднял на неё глаза, – что-то не так? Я думал, что вы… ладно, извини, я не хотел…

Жаклин отвела глаза и молча скрутила полотенце.

– Опять, что ли? – Доре затолкал под стойку чемодан и отряхнул ладони, – говорю тебе, не переживай! Погуляет и вернется…

– Ты… – глаза Жаклин потемнели, – ты разве не знаешь?

– Черт возьми, а что я должен знать? – уже начиная понимать, что дело не в банальной ссоре, а в чем-то более серьезном, возможно… – вы что, совсем разошлись?

– Его взяли осенью сорок первого…

– Как?… Куда?… – в первую минуту Жан даже не понял, о чем она говорит, – постой… но… он же не еврей! Его мать была еврейкой, но…

Жаклин ещё сильнее скрутила полотенце. Так сильно, что побелевшие пальцы почти слились с тканью.

«Как кровь,» – глядя на темно-малиновые пятна маникюра, он почему-то вспомнил кадр из фильма, в котором на закапанном красной краской снегу лежал мертвый кролик.

– Я слышал… меня тогда в городе не было… на киностудии тогда тоже многих забрали, даже некому было монтировать куски… – понимая, что несет невозможный, недопустимый бред, он опустил глаза и тупо уставился на тарелку, – но, я не думал, что и его… тогда высылали только евреев… я думал, что…

Жаклин отвернулась, зачем-то переставила стаканы на витрине.

– Он что-нибудь тебе писал?

Жаклин отрицательно покачала головой.

– Я…черт… – Жан опустил голову и сжал руки.

Сзади, пропуская очередного посетителя, скрипнула вертящаяся дверь ресторана.

– Извини, – мазнув взглядом по вошедшему, Жаклин быстро подобралась и вытерла стойку тряпкой, – мне работать надо… Так как? Ты подождешь?

– Да.

«Если его забрали ещё тогда, то – всё, – он слишком хорошо знал, что случилось с людьми, которых немцы вывезли из Парижа в сорок первом, – квартира… Черт! Плевать на квартиру!.. Бедняга Жаклин»…

– Тебе лучше пересесть…

Только сейчас осознав, что девушка уже дважды повторила свою просьбу, Жан торопливо забрал со стойки посуду и направился к столику в дальнем углу зала.

 

Глава 2

1

Когда солдаты вытолкали его на крыльцо, Жан на мгновение ослеп от ударившего в лицо солнечного света. Азарт, или что называется, актерский кураж жаркой волной окатил тело, смывая последние остатки осторожности. Простым до элементарности приемом он отшвырнул своих конвоиров назад, точно зная, что, попав в тесный сегмент между крыльями, они на несколько минут намертво заклинят дверь. Затем перескочил через перила и бросился вниз по улице.

Ему требовалось не больше тридцати (максимум, сорока!) секунд, чтобы успеть проскочить глухой трехподъездный дом и свернуть на пешеходную лестницу. А уж там!..

«Черта с два вы меня возьмете!»

Заветный переулок метнулся навстречу, а с ним и хрупкая фигурка с маленьким, почти игрушечным пистолетом.

Негромкий хлопок выстрела почти слился со звоном разбитого стекла.

– Быстрее!

Жан шарахнулся в сторону, вжался в чью-то дверь, в безумной надежде рванул её на себя.

Закрыто!

Женщина, так напугавшая его, почти на полкорпуса высунулась из-за стены, несколько раз выстрелила и скрылась обратно, на доли секунды опередив хлестнувшую по ней автоматную очередь.

Пули прошили пустое пространство. Из стены дома брызнули фонтанчики раскрошенной штукатурки.

Следующая автоматная очередь вжала Доре в нишу подъезда. Теперь, когда пули ровной строчкой вгрызлись в облицовку двери, пылевые фонтанчики вскипели так близко, что ему в лицо брызнули мелкие кусочки известки.

«Кажется, водитель, – ещё больше прижимаясь к двери, подумал Доре, – больше некому. Если бы его только отвлекли»…

Женщина высунулась и выстрелила снова.

«Хладнокровная! – единым взглядом охватывая всю её фигуру, бессознательно отметил Доре, – бьет, как в тире стреляет».

– Ну же!

Он опомнился, рванулся вперед, перелетел через улицу и ввалился в переулок. Не останавливаясь, схватил незнакомку за руку и потащил за собой.

– Быстрее!

– Нет!!

Она попыталась остановиться, но, наверное, проще было бы затормозить поезд.

Впереди взвыл мотор.

– Сюда!

С неожиданной для неё силой, женщина рванула его назад, протащила несколько ступенек вверх и втолкнула под глухую декоративную арку, отделявшую от лестницы чей-то дворик.

– Сюда!!

Не останавливаясь, она потянула его к задней стене арки.

– Дура!

Жан попытался выпихнуть её обратно, но, услышав на лестнице грохот сапог, мысленно выматерился, сгреб женщину в охапку, вмял в темный закуток между стеной и колонной и притиснул спиной к камню.

Женщина рванулась.

– Идиот!

Левой рукой он зажал ей рот, а правой попытался отобрать пистолет.

Чуть ниже них, на пересекающей лестницу улице, прогрохотал грузовик. Слышно было, как машина остановилась, как хлопнула дверь, застучали об асфальт подошвы…

Женщина обмякла, а в следующее мгновение, воспользовавшись тем, что хватка мужчины ослабла, резко ткнула его кулачком в солнечное сплетение, после чего вывернулась вперед и встала лицом к выходу.

– Тихо!

Жан согнулся от удара и замер, беспомощно ловя ртом воздух. Вдоль лестницы солдаты уже колотили кулаками в закрытые двери, методично проверяли подворотни и подъезды… Неожиданно свет заслонила чья-то фигура.

Почувствовав опасность, Доре выпрямился, наткнулся взглядом на невысокого коренастого мужчину и…

«Вот и всё, – загипнотизированный видом униформы, Доре медленно, так медленно, как будто всё происходящие нисколько его не касалось, осмотрел солдата с ног до головы, – наверное, баварец. Хотя, можно подумать, что я успел повидать так много баварцев, что могу их отличать. Но то, что сволочь, это точно! Сейчас позовет своих, и всё!.. Черт! Девчонку жалко, – краем глаза он не столько увидел, сколько почувствовал невероятное напряжение, сковавшее её тело, – дернула её нелегкая вмешаться!»

Находясь, словно во сне, он продолжал наблюдать, как солдат равнодушно скользнул по ним взглядом, потоптался на месте, затем шагнул в противоположный угол, повернулся к ним спиной и завозился со штанами.

Послышалось журчание…

«Вот, мерзавец, дотерпеть не мог. А ещё хваленая немецкая дисциплина»! Солдат быстро привел себя в порядок и выскочил обратно на лестницу.

Жан оторопело уставился на опустевший проем: «Как же так? Он что, слепой?…Или я свихнулся?»

Рядом кто-то вздохнул.

Доре испуганно дернулся и сжал чью-то руку. Девушка охнула.

«Черт!» – сообразив, кто рядом с ним, он ослабил захват.

Выдернув руку, девушка проскользнула мимо него и осторожно выглянула наружу. Убедившись, что погоня спустилась ниже, она неслышно переметнулась в противоположный угол арки, обернулась и нетерпеливо поманила его ладонью.

Жан метнулся следом.

Здесь, между стеной и колонной образовалось узкое прямоугольное отверстие, из которого тянуло сквозняком, и пробивался свет.

Мужчина растерянно моргнул.

– За мной, – девушка проскользнула внутрь.

Жан повернулся боком и, пачкая штукатуркой плащ, протиснулся в узкий темный дворик. Даже не двор, а крохотный каменный мешок, со всех сторон оплетенный буйной порослью дикого винограда.

– Быстрее! – девушка одной рукой схватила его за плащ, а другой отвела в сторону, безжалостно оторванную от стены, плотную, как циновка, завесу стеблей, – давайте! – она отпустила плющ и нетерпеливо махнула перед собой рукой, – у меня там машина.

– Черт!

Шершавая, покрытая влажными кусочками содранной со стены штукатурки масса сочно шлепнула его по лицу.

«Бред какой-то!.. – выпутываясь из плюща, подумал Доре, – противная, зараза!»

– Ну, же!

Женщина нетерпеливо отдернула лохмотья циновки.

– Откуда здесь эта?…

– Потом! – не давая ему опомниться, она опять схватила его за плащ и потащила прочь от стены, – нам надо уходить, пока не оцепили весь квартал!

«Точно!» – Жан перехватил её за руку и рванулся вперед, туда, где за низкой, полуразрушенной стеной виднелась позеленевшая голова мраморного Купидона.

Они пролетели мимо пустой раковины фонтана, мимо скамейки, вросшей в ствол столетнего каштана, продрались сквозь клумбу с одичалыми мальвами, преодолели ещё одну стену, потом ещё, протиснулись в щель между домами, пробежали через такой же дворик, мимо мусорных баков, нырнули под низкую арку полуоткрытых ворот и…

Жан шарахнулся в назад, сбил девушку с ног, и, не позволяя ей упасть, втащил обратно за ворота.

– Вы!..

– Тихо!

Мимо ворот с оглушительным треском пронесся патрульный мотоцикл с коляской.

– Назад! – пятясь задом, актер вдавил её обратно во дворик.

– У меня там машина…

– Поздно, там солдаты.

– Надо попытаться добраться до машины, – продолжая упорствовать, девушка попыталась освободиться от его руки, всё ещё крепко обнимающей её талию.

– Бесполезно. Всё равно, квартал уже, наверняка, оцепили. Машины будут проверять в первую очередь… Пошли, – не замечая, что всё ещё тащит её за собой, он перешагнул через остатки декоративной ограды и направился к дальней стене дворика, – я знаю, что делать.

– Да отпустите же меня! – потеряв терпение, девушка яростно ударила ладонями по его руке.

– Пардон, – он автоматически отпустил талию и перехватил её за руку, – не отставай.

Перед глазами опять замелькали одичалые дворики, веранды, клумбы, остатки гипсовых статуй.

«Изнанка Монмартра, – привычно фиксируя маршрут, с неожиданной нежностью подумал Доре, – ничего здесь за двадцать лет не изменилось. Разве только раньше всё это не казалось таким маленьким».

– Сюда.

Деревенский участок города, по которому они пробирались, закончился глухой стеной пекарни, по которой распластались розовые кусты, безжалостно выжитые из сада другими растениями.

С плоской крыши спускалась пожарная лестница, последние ступени которой лишь немного не доходили до верхушек розария.

– Лезь. Я помогу.

Не оставляя времени на возражения, Доре подхватил её под колени и вскинул вверх, давая возможность уцепиться руками за предпоследнюю ступеньку, после чего перехватил за ботинки и подтолкнул. Девушка подтянулась, уперлась коленкой в нижнюю ступень, ещё раз перехватила руки, поставила второе колено, выпрямилась и полезла вверх, методично переставляя стройные ноги, обутые в легкие кожаные туфли.

«Однако!..» – Доре невольно задержал взгляд на белом пятне, мелькавшем в глубине плаща.

Девушка долезла до козырька крыши и оглянулась.

«Дурак я! – пойманный с поличным, он поспешно перевел глаза на ступеньки и фыркнул, – нашел время»!

Теперь надо было лезть самому.

Доре примерился, подпрыгнул, схватился за перекладину, подтянулся и полез, стараясь не поднимать глаза выше той ступеньки, за которую в данный момент хватались его руки.

К тому времени, когда он добрался до водостока, девушка уже успела выбраться на крышу и теперь стояла на коленях рядом с лестницей. Жан выполз следом, встал, отряхнулся, схватил её за руку и поднял, разворачивая лицом к себе.

– Пошли.

Она молча зашагала рядом.

2

Плоская крыша казалась бесконечной. Следующая примыкала к ней вплотную. И следующая.

В конце ряда им пришлось встать на четвереньки и переползти по довольно узкой арке над въездными воротами, а в конце следующего порядка домов перепрыгнуть через узкий провал между домами.

Отсюда казалось, что уровень крыш практически не меняется, разве только иногда вспучивается над стеклянными окнами модерновых мансард. На самом же деле, улицы давно уже провалились куда-то вниз настолько глубоко, что даже посаженные вдоль тротуаров деревья казались отсюда растрепанными огненно-золотыми метлами, воткнутыми в землю нерадивыми дворниками. Двухэтажные домики постепенно сменились многоквартирными пчелиными ульями, по самые крыши набитыми людьми.

Старый квартал разворачивался бесконечной, обманчиво монолитной панорамой разнокалиберных крыш, загроможденных хаосом печных и вентиляционных труб, чердаков, ящиков с увядающими цветами, сохнущим на веревках бельем, детскими колясками, велосипедами, ручными тележками, корытами и прочим старым хламом. Над всем этим великолепием трепетала сложная паутина телефонных и электрических проводов.

«Двадцать лет прошло, а тут ничего не изменилось, – наткнувшись на завешанный простынями участок, с неожиданной для себя тоской подумал Доре, – сколько помню, здесь всегда сушились простыни»…

Вдруг нестерпимо захотелось открыть дверь чердака, спуститься вниз по лестнице, заглянуть на кухню, где возможно именно в данную минуту мамаша Бешо варит для кого-то из постояльцев своего крохотного отельчика кофе.

«Когда выберусь, – отворачиваясь от двери, сам себе пообещал Доре, – обязательно зайду. А то даже комнату сниму. Жить-то мне теперь всё равно будет негде».

За отелем пришлось залезть на этаж выше и пробираться по узкой дорожке между кирпичным ограждением и крутым скатом кровли.

Девушка продолжала молча шагать сзади, но, зацепившись ботинком за выступ, качнулась и испуганно вскрикнула. Доре автоматически обернулся, рванул её к себе, сгреб в охапку и прижал, только сейчас заметив, как побледнело её лицо.

«Устала? Ещё бы!»

Незаметно, стараясь не привлекать её внимания, перехватил руки, тем самым давая ей возможность опереться на него локтями.

– Уже недалеко. Скоро можно будет спуститься, – Доре осторожно ослабил хватку, держа её теперь так близко к себе, что почти касался губами волос, – красиво здесь, правда?

Девушка изумленно подняла глаза, наткнулась на его улыбку, закусила губу и попыталась отвернуться.

– Никогда ещё не приглашал девушек прогуляться по крышам. Может быть, стоит попробовать, а?

– Ага, – она энергично кивнула головой и снова вскинула на него глаза, – лучше всего в полнолуние, в марте.

– Отлично! – весело фыркнул мужчина, – в таком случае, приглашаю…

– Спасибо, – девушка резко высвободилась и чуть ли не до самых бровей натянула на лоб беретик, – пошли.

– Пошли, – поворачиваясь спиной, он крепко взял её за руку, – не вырывайся. Здесь довольно неудобный участок.

– Хорошо.

В конце квартала дома стали понижаться, образуя своего рода гигантскую лестницу, некоторые пролеты которой были превращены в террасы и огорожены перилами. Теперь, перебираясь с одной крыши на другую, им приходилось либо сползать на животе, либо перелезать через перила и прыгать. Некоторые уступы оставались глухими, в других пробили окна, большей частью закрытые деревянными ставнями.

Жан легко спрыгнул на очередную крышу, выпрямился и протянул руки.

– Давай.

Девушка перелезла через перила, примерилась и прыгнула следом.

– Оп-ля! – Жан на лету подхватил её и, не торопясь опускать на землю, поинтересовался, – давно хочу тебя спросить. Ты, случайно, не из цирка?

– Нет.

– Любопытно… ты хорошо стреляешь, не боишься высоты, разгуливаешь по городу с пистолетом и вступаешь в перестрелки с солдатами. У тебя что, хобби такое, отбивать у конвоя арестованных?

– Я никого не отбивала. От патруля вы сбежали сами. Она попыталась незаметно дотянуться до земли ногами.

– Согласен, – не стал спорить Доре, – точнее, я собирался сбежать. Думаю, что мне даже удалось бы это сделать.

– Да. Возможно…

Внезапно что-то отвлекло её. Что-то неприятное, липкое, как… как…

Девушка скосила глаза и попыталась рассмотреть, что делается за плотными шторами, закрывающими окна ближайшей мансарды.

– Где ты живешь?

– Там, – не вдаваясь в подробности, девушка дернула подбородком вправо.

«Скажите пожалуйста, – прикинув, какие кварталы там находятся, Доре удивленно вскинул брови, – всего-то на всего!»

– Любопытно. И что же привело тебя к «Сеюшу»?

Вместо ответа она демонстративно отвернулась и уткнула взгляд в стену.

«Ах, пардон, – расценив её поведение, как пренебрежение, Доре оскорблено сжал губы, – мы такие благородные, что с кем попало, не разговариваем! Ну, это мы ещё посмотрим».

– Тебе не кажется, – привлекая её внимание, мужчина слегка сжал руки, – что нам не мешало бы познакомиться?

– Нет.

Она прижала к бокам локти и выскользнула из его объятий так стремительно, что звонко стукнулась подошвами о цемент.

«Ах, так?! Прекрасно! – теперь уже действительно разозлившись, он хмыкнул и резким взмахом головы отбросил назад упавшую на лоб прядь волос, – скажите, пожалуйста, из Шестнадцатого округа она!.. Да хоть из королевской фамилии!.. Считаешь ниже своего достоинства разговаривать, так нечего по Монмартру шляться!..Сидела бы в своем Шестнадцатом да шоколад ела… Кривляка»!

– Как знаешь, – чувствуя, что закипает, Доре распахнул плащ и сунул руки в карманы.

«Подумаешь, цаца! – с огромным трудом сдерживая своё раздражение, он смял в кулаках ткань подкладки, – сама из себя ничего не представляет, а туда же!.. Либо папаша – банкир, либо любовник».

– Здесь можно спуститься, – заставляя себя успокоиться, он отвернулся, глубоко вдохнул и медленно выдохнул через стиснутые зубы воздух, – надеюсь, оцепление мы уже миновали.

– Отлично, – всё ещё продолжая изучать окна, рассеянно согласилась она.

– Что ты собираешься делать дальше? – намеренно упирая на «ты», с ледяным спокойствием поинтересовался Доре.

– Что?

«То самое! И не надейся, что я буду тебе «выкать»! – наблюдая за её замешательством, он удовлетворенно усмехнулся, – можешь распоряжаться своим лакеем, а со мной такие номера не проходят»!

– Ты не боишься, что тебя могут узнать?

– Нет. Меня никто не видел. А вы?

– Я? – эта мысль ещё ни разу не приходила ему в голову.

– Да. У них ваши документы, а после перестрелки, вас уже наверняка объявили в розыск…

– Черт! Верно, – переключаясь на себя, согласился Доре, – ещё пара часов и у каждой немецкой дворняжки в городе уже будет моё фото.

– Быстрее, – не согласилась она, – при убийстве офицера они действуют намного быстрее.

– Убийстве?! – уставился на неё Доре, – Ты уверена?

– Да.

– Черт!

Красные капли на белом снегу… красные, как кровь ногти… сжатые от боли губы Жаклин…

– Мне жаль… – как сквозь красный туман, услышал Доре.

– А мне нет! – прямо в туман заорал он, – ясно тебе?! Я не жалею, что ещё одной немецкой сволочью меньше стало! Жаль, что только одной! Надо всю эту мразь одной очередью!..

– Halt!

– Что!? – развернувшись, слепо рванулся на голос мужчина, – да я тебя!..

И тут хлопнула дверь.

Доре крутануло назад и влево так сильно, что соврало с места и вмяло плечом в стену.

На мгновение перед девушкой вдруг открылось круглое как иллюминатор, окно, за приоткрытой створкой которого у отдернутой шторы неподвижно стоял и смотрел на неё мужчина в темном костюме.

Глаза в глаза.

Так близко, что, если бы не стекло, она могла бы услышать скрип зажатой в пальцах его левой руки ткани.

В правой, аккуратно выставленной между створками, он держал пистолет, который сейчас с невероятной медлительностью поворачивался в её сторону.

Затем в разделяющем их стекле вдруг появилась аккуратная маленькая дырочка, во все стороны от которой по стеклу разбежалось множество трещин.

По-прежнему не отводя от неё взгляда, мужчина крепко сжал пальцами гардину и стал откидываться назад, всё больше и больше натягивая ткань.

Глаза в глаза. Пока его голова окончательно не запрокинулась.

Затем потревоженная гардина вернулась обратно, а из окна выпал кусок стекла и с оглушительным звоном врезался в каменный пол террасы.

– Жан!! – выведенная из транса звоном стекла, оглянулась Этьена, – Жан! Сгорбившийся у стены мужчина качнулся.

– Сейчас…

Она рванулась назад, подхватила его под руку, попыталась удержать, но, когда мужчина оторвался от стены и всей тяжестью навалился на неё, только придушенно охнула и вместе с ним сползла на скат крыши.

– Я сейчас… – высвободив одну руку, она попыталась расстегнуть его пиджак.

– Нет… потом… – пытаясь встать, беспомощно загреб ногами Доре, – надо уходить…

– Сейчас, – она нашарила в кармане плаща тюбик губной помады, сорвала донышко и вытряхнула на ладонь крохотный серебристый шарик, – сейчас… – пропихнула пилюлю ему в рот, – глотай!

Мужчина судорожно сглотнул.

– Это лекарство. Оно поможет. Тебе будет лучше…

– Уходи…

– Сейчас… давай… – она перехватила его под руку и подтащила к краю крыши, – всё будет хорошо… сначала спущусь я, потом ты… здесь почти рядом…

Не переставая говорить, Этьена легла на живот и спустила вниз ноги. Нащупав твердую опору, она отпустила бортик ограждения, встала и потянула мужчину за собой.

– Давай.

Жан перевернулся на живот и тоже сполз вниз.

– Осторожно!..

Пытаясь смягчить падение, она обхватила его за талию, но поскользнулась и вместе с ним мешком свалилась на плоский фронтон.

– Дьявол!..

Мужчина оттолкнул её и попытался сесть, но девушка вцепилась в его рукав и упрямо потащила дальше.

– Ещё немного…

Они перевалились через водосточный желоб и съехали по крутому скату на узкий козырек, под которым уже мокро поблескивали камни двора.

Доре привычно скользнул взглядом по стене и замер. Лестницы не было. Конечно, её и не должно было быть. В детстве они называли «лестницей» декоративную решетку для винограда, по которой спускались с крыши на землю. Но за прошедшее время крыльцо переделали, и теперь стену террасы украшало огромное панорамное окно.

Та же решетка, только заполненная десятками разноцветных стекол!

«Черт! Только этого не хватало!» – мысленно прикидывая высоту фронтона, подумал Доре, – конечно, высота небольшая, но… – он машинально повел простреленным плечом и сморщился, – если бы не это! Ничего серьезного, иначе я бы здесь не сидел, но при жестком приземлении может…»

– Придется прыгать, – стараясь не смотреть ей в лицо, спокойно (так, как если бы говорил сам себе) обронил Доре.

– Да.

Этьена подобрала полы плаща, села и свесила вниз ноги.

– Осторожнее…

В воздухе мелькнул берет, за ним послышался тихий удар подошв об асфальт.

«Точно, из цирка!»

Теперь уже он сам подобрался к краю навеса, сгруппировался, оперся здоровой рукой о желоб и метнул своё тело вниз так, как десятки раз делал это на съемках. Земля привычно рванулась ему навстречу, но вместо мягкого пружинистого толчка ударила настолько жестко, что он не смог удержаться на ногах, и неуклюже завалился боком на камни.

– Давай!.. Ну, же!..

Девушка попыталась приподнять его, но, увидев белое, как мел лицо, закинула себе на плечо его руку, обхватила за талию, вцепилась в ремень, оторвала от земли и потащила прочь.

Шатаясь, они пересекли двор, обогнули угол дома и добрались до заглохшего садика, где Доре грузно осел вниз, подмяв её под себя.

– Нет!.. нельзя…

Бесполезно. Теперь, окончательно потеряв сознание, он, действительно, стал невозможно тяжелым. Уже понимая, что это безнадежно, девушка всё-таки попыталась заставить его встать.

– Вставай!.. Ты должен! Ну, ну же… пожалуйста, вставай…

Сзади что-то зашелестело. Этьена резко разогнулась, сунула руку в карман и обернулась, чуть не уткнувшись лицом во что-то серое, стрелой промелькнувшее перед глазами.

– А-а!..

Кошка на секунду задержалась на дорожке, испуганно оглянулась и метнулась в кусты.

«Это только кошка! – задохнувшись от страха, попыталась успокоить себя Этьена, – обыкновенная подзаборная кошка, которая испугалась меня не меньше, чем я её. Грелась где-нибудь на подоконнике, а тут…Окна! – вдруг сообразила она, – если нас увидят из окон, то могут вызвать солдат!»

Она тревожно оглянулась на стену дома.

«Слава богу, глухая!» Хоть в этом ей повезло.

«И не только в этом, – ещё раз оглядев дворик, поняла Этьена, – не только…»

Она перевернула потерявшего сознание мужчину на спину, подхватила подмышки и втащила внутрь буйно разросшихся кустов.

3

Пятачок оказался крохотным. Не больше десяти квадратных метров, ограниченных серой кирпичной стеной, покрытой ровным налетом бледно-зеленого мха. Давно не стриженные старые кусты накрывали площадку сплошным шатром жесткой темно-зеленой листвы, усыпанной гроздьями мелких кроваво-красных ягод.

Внизу, под кустами было сухо, пыльно и сумрачно.

Согнувшись, Этьена протащила его внутрь, к самой стене, где прислонила спиной к камням.

Раненый глухо замычал.

– Сейчас.

Упав на колени, она быстро разделась, аккуратно перекинула плащ и шарф через ветку куста, стянула блузку, надкусила нитку и рванула, раздирая ткань на полосы. Потом расстегнула на мужчине пиджак и отяжелевшую, липкую от крови рубашку, отерла с груди кровь и испуганно отдернула руку, едва не коснувшись маленькой аккуратной дырочки чуть правее левого соска.

«Плохо! Очень плохо… если бы я знала, что это так серьезно… надо было перебинтовать сразу… – испуганная обилием крови, она попыталась бинтовать, но тонкая ткань только бесполезно липла к коже, – этим не остановить! Надо что-то другое… есть! – девушка стянула с головы и примотала к ране свой берет, – нет… всё правильно… на крыше было нельзя… если бы он потерял сознание на крыше, я бы ни за что не стащила его на землю».

Не оборачиваясь, она сдернула с ветки шарф и обмотала его поверх повязки. Мужчина опять застонал.

– Сейчас… – она постаралась устроить раненого как можно удобнее, застегнула пуговицы его рубашки, затем пиджака, тщательно вытерла руки его носовым платком и, засунув платок в карман его пиджака, запахнула на мужчине плащ.

Теперь со стороны могло показаться, что человек просто устал и прилег отдохнуть. Возможно, хорошо провел ночь, выпил лишнего…

«Только не умирай! – не замечая, что колючки больно царапают голые плечи, девушка осторожно коснулась кончиками пальцев его шеи, – пожалуйста, не умирай!»

Под рукой, то замирая, то судорожно колотясь, неровно забился пульс.

Несколько томительно долгих минут она так и сидела, поддавшись обманчивому чувству, что пока под её пальцами бьется пульс, с этим человеком ничего худшего уже не случится. Возможно, сидела бы и дольше, если бы рядом, чуть ли не над самой её головой, не закаркала ворона.

Этьена отдернула руку, отпрянула сама и, напрочь забыв, где она находится, попыталась вскочить на ноги.

«Господи! – выпутываясь из кустов, ветки которых с остервенением цеплялись ей за волосы, она расцарапала кожу на запястье, охнула и прижала к губам царапину, – дура я! Не сидеть надо, а действовать… Так действуй же»!

Она вытрясла из волос мусор, нашла в кармане плаща расческу и тщательно причесалась, после чего стянула с ветки плащ, подползла к границе кустов и осторожно высунула наружу голову.

Дворик был по-прежнему пуст.

Девушка выбралась из кустов, отряхнула юбку, проверила туфли, одела и тщательно застегнула плащ. Пока её руки машинально приглаживали волосы, глаза уже быстро скользили по дворику, внимательно изучая стену дома, дорожку, кусты и ещё одну стену, рассеченную узкой дверной нишей.

По-видимому, эту калитку давно не открывали. Возможно, для выхода на улицу хозяева дома пользовались другой дверью. Либо самих хозяев давно не было дома. Во всяком случае, под дверь уже успело намести целый ворох побуревших листьев, который полностью скрыл с глаз ступеньку, о которую теперь споткнулась Этьена.

«Чтоб тебя!»

Опасаясь ещё одного подвоха, она быстро расшвыряла ботинком листья, очистила площадку, встала на носки и заглянула в просвет между дверью и кирпичным полукружием ворот.

Взгляд уперся в стену.

«Обзор – лучше некуда! – убедившись, что с противоположной стороны её никто не видит, девушка постаралась приподняться ещё выше, мельком увидев противоположную часть узенького пешеходного тротуара, – кажется, какая-то улица. Ширина всего метра два. Тихо. Возможно, безопасно».

Она спрыгнула вниз и попыталась вынуть из пазов замка щеколду.

«Давай! Ну, открывайся же»!

Несколько минут она беспомощно дергала схваченный ржавчиной засов, затем вцепилась в него обеими руками и рванула так, что в замке что-то звонко хрустнула, после чего щеколда медленно отползла в сторону.

Этьена приоткрыла дверь калитки и осторожно выглянула наружу.

4

– Да? – солидным глуховатым баском пророкотала трубка.

– Симон, это я, – прижимая мембрану к губам, торопливо произнесла Этьена, – мне нужна твоя помощь.

– Этьена! – сразу сбиваясь с искусственного баса на естественный фальцет, отчаянно завопила трубка, – ты где пропадаешь?! Я тебя всё утро ищу!.. Ты же обещала, что сегодня!..

– Не сегодня, а завтра, – резко обрубила Этьена, – лоботряс несчастный! Ты хоть когда-нибудь научишься правильно запоминать числа?

– Почему, завтра?! Ты же говорила, что в среду…

– А сегодня – вторник.

– Но… – голос подозрительно хрюкнул, – я точно помню, что…

– Потом, – нетерпеливо перебила Этьена, – у меня тут груз. Нужна твоя машина.

– Ты что, купила что-нибудь?

– Не совсем. Ты можешь приехать?

– Конечно… Постой, ты же сама сегодня на колесах…

– Это не важно…

– Как это, не важно? – опять заорала трубка, – ты уехала с утра на своей машине, а теперь звонишь и… Ты что, машину разбила?

– Считай, что да.

– Сильно?

– Ты что, идиот?! – выведенная из себя, точно так же заорала Этьена, – тебе что, объяснять нужно? Ты можешь приехать или нет?

– Да.

– Слушай адрес, – Этьена выглянула из будки и прочитала ближайшую табличку, – где это, знаешь?

– Да, – натужно засопела трубка, – Этьена, извини, я сразу не…

– Ладно. Постарайся побыстрее… и без клаксона. Понял?

– Да!

«Ему потребуется минут тридцать, – нашаривая в кармане ещё одну монету, мысленно прикинула Этьена, – возможно, даже меньше. Если он правильно понял… ни черта он не понял, но это уже не важно… хорошо, место тихое».

Отсюда, из телефонной будки прекрасно просматривалась и улица, и стена, и калитка, выглянув из которой, она сразу наткнулась глазами на телефон.

Слава богу, что на этой улице оказался телефон!

Девушка опустила монету в прорезь автомата и набрала следующий номер.

– Приемная доктора Готье, – приятным женским голосом любезно сообщила трубка.

– Здравствуй, Мадлена. Гаспар свободен?

– Здравствуй, – обрадовалась Мадлена, – у него пациент, но если тебе срочно…

– Очень срочно.

– Хорошо, сейчас соединю.

Слышно было, как на другом конце провода еле слышно заверещал селектор, после чего в трубке что-то щелкнуло.

– Слушаю, – приятным, хорошо поставленным баритоном пророкотала трубка.

– Гаспар, это – я, – стараясь избегать пауз, заторопилась Этьена, – я хотела с тобой посоветоваться. У меня тут медицинская проблема. Понимаешь, я…

– Простудилась?

– Нет, занозу подцепила.

– Что?

– Занозу, понимаешь? – чуть ли не по слогам произнесла Этьена, – я понимаю, что я не во время, но она очень глубоко сидит… и кровь есть… и я не знаю, что с ней делать…

– Крови много?

– Да.

– Остановила? – заволновался баритон.

– Да.

– Хорошо. Угораздило же тебя!

– Это не!.. – Этьена вовремя прикусила язык и непроизвольно оглянулась, – я тут не причем.

– Всё равно, – казалось, что невидимый Гаспар облегченно перевел дух и назидательно поднял палец, – надо быть осторожнее. Ты дома?

– Нет. Меня подвезет Симон.

– Хорошо, – после секундной паузы решила трубка, – пусть везет сразу домой. С занозой в клинике тебе делать нечего.

– Ты уверен? А вдруг что-то серьезное?

– Тем более, нечего пугать моих пациентов твоими криками. Езжай сразу домой, ничего не делай и жди меня.

– Долго ждать?

– Нет. Я беру Мадлену и тоже выезжаю.

– А это не больно? – всё ещё опасаясь, что врач её неправильно понял, тянула время Этьена, – ты знаешь, что я боли боюсь, а тут такое… Вдруг тебе придется резать?

– Не волнуйся, трусиха, я захвачу анестезию.

«Понял, – вешая трубку, она отчетливо, настолько отчетливо, словно сама находилась в эту минуту в его кабинете, представила, как Гаспар молча указывает Мадлене сначала на свой докторский саквояж, затем на стерилизатор с хирургическими инструментами, – теперь только доехать…»

Не замечая, что всё ещё стоит в телефонной будке, девушка закрыла глаза и устало прислонилась лбом к автомату.

«Только бы больше ничего не случилось»!

За время её отсутствия в садике ничего не изменилось. Но, всё равно, едва закрыв за собой дверной засов, Этьена чуть ли не бегом пересекла дорожку, упала на колени и торопливо развела руками кусты.

Раненый лежал всё в той же позе очень уставшего и внезапно заснувшего человека. В тени его волосы, лишенные привычного золотисто-каштанового отблеска, утратили естественный цвет и казались театральным париком, кое-как нахлобученным на голову античной статуи. Ровная матово-белая кожа лица ещё больше увеличивала сходство.

«Как неживое… господи! Вдруг я не смогла остановить кровь?» – подхлестнутая страхом, она ужом вползла внутрь кустов и схватила раненого за запястье. «Нет, живой!.. – почувствовав под пальцами пульс, она отпустила руку и распахнула на мужчине плащ и пиджак, – остановила, – осматривая повязку, попыталась успокоить себя Этьена, – пятно не такое уж и большое, значит, остановила».

Она осторожно запахнула одежду, застегнула пуговицы и села рядом, зябко подтянув колени к подбородку.

«Как же всё запуталось!.. Что же мне теперь делать»?

Не отдавая себе отчета в том, насколько она устала, девушка опустила голову и уткнулась виском в колено. Теперь мужское лицо виделось ей как бы перевернутым, резко состаренным светотенью, прочертившей несуществующие пока морщины и густо подсинившей глазные впадины.

Несколько минут она жадно, не отрываясь, смотрела на его губы, потом мысленно обозвала себя дурой, отвела глаза и уткнулась взглядом в высохшую розетку буро-коричневого лишайника, украшавшую соседний стволик…

…где-то далеко, ещё по ту сторону реки, невысокий плотно сбитый парень, сидящий за рулем крохотного зеленого «ситроена», пытался объехать улицу, плотно закупоренную санитарным фургоном…

…«Как же всё запуталось… если бы мы не потеряли время в начале… и потом…» – опять, уже в который раз, она мысленно просмотрела весь путь, начиная от того момента, когда почти вслепую стреляла сквозь вращающуюся дверь и до…

«Мерзавец! Он стоял за шторой и ждал… как же я могла не заметить?! – сейчас она настолько отчетливо видела этого человека, что, казалось, могла бы описать его всего, вплоть до серебряного значка со свастикой, привинченного над нагрудным карманом, – я же чувствовала, что там кто-то есть…чувствовала и ничего не сделала! Надо было стрелять сразу. Нет! – тут же одернула сама себя Этьена, – нет. Он мог оказаться просто наблюдателем, который не причинил бы нам никакого вреда. Обыкновенным человеком, который услышал шум и подошел к окну. Мог… я убила его…»

Странно, но эта мысль почти не вызвала в ней никаких ярких эмоций. Словно она просто ликвидировала орудие убийства. Не человека, а машину, бездушную смертельно опасную машину, созданную такими же бездушными существами.

«Я в первый раз в жизни убила человека… наверное, это должно быть страшно, – попыталась проанализировать свои ощущения Этьена, – наверное… но я ничего не чувствую… Почему? Я никогда никого не убивала, а сегодня я преспокойно выстрелила в человека…»

Чувствуя, что запутывается, она уткнулась в колени лбом и крепко зажмурилась.

«Неужели и во мне сидит это проклятое желание убивать? Уничтожать, разрушать всё вокруг себя?… Я убила человека. Убила! Возможно, даже двоих…»

Там, на улице, когда она целилась через вертящуюся дверь, она могла бы попытаться сохранить тому офицеру жизнь. Могла бы, но…

«У меня не было другого выхода… если бы я промахнулась, то… Прекрати оправдываться! – безжалостно оборвала себя Этьена, – никому из них я даже не подумала дать шанс выжить… знала, что их надо остановить и была наверняка. Как ядовитых мух… Но они же люди! – на душе стало настолько паскудно, что появилось желание зажмуриться ещё крепче, – люди… у каждого из них была своя жизнь, которую я сегодня… Второй! – она резко выпрямилась и тупо уставилась на кустарник, – второй! Его скоро найдут!

Как же я сразу не подумала! Он – тоже немец, поэтому, когда его найдут, начнется такое! И в первую очередь прочешут ближайшие дворы! А мы…»

Она замерла и диким взглядом обвела кусты.

«Мы слишком близко! В любой момент здесь могут появиться боши. А я, как последняя дура, сижу здесь и жду, когда нас накроют»!

Этьена выскочила из кустов и метнулась к калитке.

«Где этого Симона носит!»

Где-то еле слышно прошумела машина.

«Симон»!

…Зеленый «ситроен» выскочил к Сент-Мишелю, пересек левый рукав Сены, проскочил мимо фасада Дворца правосудия, за закрытыми воротами которого мелькнула фигура часового с автоматом, пронесся по бульвару.…

В той квартире звонил телефон. Большой неуклюжий автомат стоял в тесной гостиной на столе. Звук далеко разносился по пустой квартире.

«Ситроен» проскочил мимо Луксорского обелиска, обогнул фонтан, пересек Риволи и нырнул в паутину улиц квартала Опера.

Здесь, во дворике, время остановилось. Каждая следующая минута намертво прилипала к предыдущей, и вместе с ней плотно прижималась к асфальту двора.

Одна… вторая… третья…

Упав на асфальт, минуты разбухали. Вскоре Этьене стало казаться, что они заполнили собой всё пространство. Даже воздух уплотнился и потеплел. Забывшись, она чуть было не расстегнула плащ, но, уже взявшись за пуговицы, вдруг в панике прижала руки к горлу.

Телефон замолчал, затем зазвонил опять.

Звон острой болью врезался в мозг.

Этьена подавила охвативший её приступ дрожи, вынула из кармана пистолет и методично, не позволяя себе ни одного лишнего движения, проверила количество оставшихся патронов. Даже не поднимаясь в квартиру, она знала, что телефон в ней звонит, уже не переставая, а в ответ на его молчание где-то на другом конце города медленно зреет раздраженное недоумение.

«Прекрати панику! – заставляя себя не думать, и всё-таки мысленно представляя себе того, другого, нетерпеливо бросающего трубку, мысленно приказала себе Этьена, – немедленно прекрати панику! Симон уже едет… минут через десять он будет здесь… он успеет… он обязательно успеет», – девушка сунула пистолет обратно в карман, сгорбилась и медленно зашагала по дорожке.

Один… два… три… четыре… кусты… поворот.

Один… два… три… четыре… калитка… поворот…

И опять один…

«Если не догадаются поручить проверку квартиры кому-то из местных, то пока курьер доедет, пройдет какое-то время… пока будут искать запасной ключ… или ломать дверь… – методично, как будто речь шла о каком-то абсолютно постороннем предмете, начала просчитывать Этьена, – даже если убитого и найдут, то, пока вызовут солдат, пока решат прочесать двор… пройдет время… а Симон уже в пути… возможно, уже на этом берегу… он успеет первым… – чувствуя, что подкатывает очередная волна паники, она до боли сжала скулы и продолжила своё равномерное хождение, – он должен успеть… Симон не подведет… за рулем он бог! Если надо, у него машина по крышам поедет…»

Она настолько вжилась в своё ожидание, что в первую минуту даже не услышала глухого негромкого урчания.

«Симон»?!

Этьена метнулась к калитке и прижалась лицом к просвету над дверью.

«Симон»!

Зеленый затасканный автомобильчик притерся почти к самой стене. Симон, невысокий, худой парень лет двадцати, вылез из машины и проворно нырнул во дворик.

– Ну?

– Сюда, – Этьена метнулась обратно и приподняла ветки кустов. Симон присел на корточки, заглянул внутрь и изумленно присвистнул.

– Ни хрена себе!.. Здоровый дядя. Что с ним?

– Вот, – Этьена проползла внутрь и слегка приоткрыла на раненом плащ.

– Ни хрена себе… – с трудом оторвав взгляд от плаща, Симон медленно перевел его на Этьену, – как его так?

– Не важно, – девушка запахнула и застегнула плащ, – надо убираться отсюда.

– Куда ты хочешь его везти?

– Ко мне. Гаспар уже знает.

– Ясно… – освоившись с ситуацией, Симон мысленно уже прикидывал возможности своего «ситроена», – посадим его на заднее сиденье.

– Хорошо.

Симон тоже заполз в кусты, закинул руку раненого себе на плечо и, не имея возможности подняться, полез обратно, короткими рывками подтягивая мужчину к выходу.

– Осторожней! – испуганно охнула Этьена.

Симон молча выполз на дорожку, крякнул и стал вставать, таща раненого за собой.

– Тяжелый, черт, – теряя равновесие, он качнулся и зыркнул на Этьену взглядом, – помоги!

Вдвоем они подтащили раненого к двери, Этьена распахнула калитку, затем заднюю дверь машины, ещё раз огляделась и кивнула.

Симон протащил раненого сквозь дверь, подтянул к автомобилю и попытался пропихнуть внутрь. Доре не столько сел, сколько стек на сиденье, на несколько мгновений задержался в шатком вертикальном положении и потек дальше, заваливаясь головой к противоположной двери.

– Садись быстрее!

Вдвоем они кое-как пропихнули внутрь его ноги и, как могли, усадили раненого на сиденье. Симон захлопнул дверцу, оббежал машину и плюхнулся на сиденье водителя.

– Сматываемся!

Машина резко рванулась вперед.

Этьену швырнуло назад. Доре съехал на бок и всей тяжестью навалился на неё сверху.

– Чтоб тебя!.. – притиснутая к двери, девушка отчаянно завозилась, пытаясь усадить раненого обратно, – когда ты водить научишься! Не кирпичи же везешь!

– Извини… – на полном ходу огибая приткнутый у тумбы велосипед, сквозь зубы пробормотал Симон, – как он?

– Ещё спрашиваешь!.. На дорогу смотри!

Симон резко выкрутил руль, уводя машину от столкновения с мусорным баком, выкаченным на улицу перед подъездом.

– Откуда он на тебя свалился?

– С крыши.

– А серьезно?

Этьена, наконец, смогла выпрямиться и, пытаясь удержать мужчину в вертикальном положении, обеими руками вцепилась ему в плащ.

– Сбежал из-под ареста.

– Дела… – присвистнул Симон, – там и прострелили?

– Нет… А!

Симон почти машинально увильнул от встречной машины и метров десять вел «ситроен» по тротуару.

– Да смотри ты, ради бога, на дорогу! – взвыла опять придавленная Этьена.

– Ладно.

При следующем толчке, когда «ситроен» лихо подкинуло на бровке, Доре глухо застонал и сполз с сиденья, уткнувшись головой в шею Этьены.

– Да тише ты!

– Хорошо, – петляя по переулкам, Симон поневоле сбавил ход.

«Теперь уже недалеко, – заметив, что машина выруливает к мосту, девушка открыла боковое стекло, дождалась, когда внизу замелькала вода и выбросила в окно пистолет, – так лучше… отпечатки!»

Она охнула и испуганно оглянулась.

«Я не стерла отпечатки пальцев… как же я так? Ну и что? – пытаясь успокоиться, она машинально разгладила на коленях плащ, – даже если пистолет и найдут, то вода всё смоет. Главное, я от него избавилась, а остальное…»

– Как к тебе подъезжать?

– Что?

– Я спрашиваю, – не оборачиваясь, повторил Симон, – подъезжать как?

– С тыла.

– Там же его по лестнице тащить!..

– Ну и что?!

– Как, что? Ты знаешь, сколько в нем весу?!

– Причем тут!..

– Притом! Я его на ровном месте еле поднял…

– Ничего, я помогу.

– Ты?! – Симон придушенно фыркнул, – уж ты-то поможешь!

– Заворачивай, – увидев нужную улицу, коротко приказала Этьена. Симон беспрекословно вогнал «ситроен» в щель между домами.

– Садистка ты… у меня сегодня свидание, а ты… хочешь, чтобы я остался неженатым… хоть бы имя узнала.

– Он что, от этого легче станет? – невольно усмехнулась Этьена.

– Точно, садистка…

5

Машина въехала в тупичок и затормозила перед глухими воротами, на железной, когда-то окрашенной в коричневый цвет поверхности которых в нескольких местах уже проступили охряно-рыжие пятна застарелой ржавчины.

– Я открою.

Этьена выскочила наружу, отомкнула калитку, проскользнула внутрь и широко распахнула створки, пропуская машину внутрь крохотного дворика, зажатого между глухими стенами соседних домов. Автомобиль остановился, почти уткнувшись носом в ещё одни ворота, принадлежащие крохотной, приспособленной под гараж, одноэтажной пристройке, на крышу которой вела узкая крутая лестница с высокими металлическими перилами. Плоскую крышу пристройки окружили ажурной решеткой и использовали в качестве балкончика перед входной дверью.

Симон открыл заднюю дверь «ситроена», перевалил раненого на себя, выдохнул воздух и выпрямился, вытягивая мужчину из машины.

– Давай, помогу!

– Иди ты!.. Дверь открой!

– Хорошо, – Этьена взбежала на второй этаж, отомкнула дверь и, не зная, что ещё ей сделать, неуверенно спустилась на несколько ступенек ниже.

– Черт! – Симон перехватил раненого повыше, стараясь перевалить его через себя так, чтобы носки ботинок не цеплялись за ступеньки, и полез вверх.

В глубине дома послышались шаги.

– Стой!

Этьена автоматически прижалась спиной к стене рядом с дверью и сунула руку в карман плаща…

«Я же выбросила пистолет! Идиотка!» За дверью послышалось покашливание.

– Только без глупостей.

Услышав голос, Этьена почувствовала, как от внезапно схлынувшего напряжения мелкой дрожью затряслись колени.

Замерший на месте Симон облегченно перевел дух.

– Что стоишь? Помогай! В нем тонны две будет.

Мужчина прошел мимо Этьены и склонился, чуть ли не опрокинулся над Симоном.

– Давай.

Вдвоем они подхватили раненого под руки и быстро внесли в дом.

– Дверь закрой.

– Да… куда?…

– В малую гостиную.

Раненого внесли в комнату и свалили на застеленный клеенкой диван. Из другой двери выглянула женщина в белом халате.

– Халат, – снимая пиджак, коротко скомандовал врач, – Мадлена, неси горячую воду и инструменты. Раздевайте.

Этьена поспешно распахнула на Доре плащ, расстегнула пиджак. Симон отстранил её и ножницами разрезал сначала раскорузлую от крови рубашку, а затем и намотанные на тело тряпки.

– Так…снимайте всё и на стол.

Мадлена застелила длинный полированный стол простыней. Раненого раздели, перевалили на стол и до пояса накрыли тканью. Рядом на маленьком столике медсестра разложила на медицинском подносе инструменты.

Врач натянул перчатки и коротко кивнул головой в сторону двери.

– А теперь пошли вон.

Этьена испуганно вцепилась в край стола пальцами. Симон потянул её за руку, но девушка только отрицательно замотала головой и умоляюще посмотрела на Гаспара.

– Иди, – не глядя на неё, повторил мужчина, – приготовь ему постель. Врач привычным жестом поднял руки, медсестра встала рядом.

Симон решительно оторвал девушку от стола и потащил в соседнюю комнату.

 

Глава 3

1

– Ты стелить собираешься?

Видя, что его не слышат, Симон подошел к застывшей у кровати Этьене и вынул из её рук покрывало.

– Да, – Этьена качнулась к бельевому шкафу, открыла дверцу, да так и застыла, вслушиваясь в неясные звуки, доносящиеся из гостиной.

– Ладно, отойди, – отодвинув её в сторону, Симон сам достал белье, сноровисто встряхнул простыню, – да не переживай ты. Заштопает его Гаспар, – не переставая говорить, он застелил постель, взбил подушку, – и не таких штопал, – шлепнул подушку на место и отряхнул руки, – всё. Слушай, ты плащ снимать будешь?

Этьена автоматически скинула с плеч плащ, бросила его на спинку стула, прошла мимо оторопевшего Симона и открыла дверцу платяного шкафа.

– Э… гм…., – парень хотел отвернуться, но не удержался и жадно оглядел достаточно высокую стройную фигуру в короткой серой юбке и кружевном бюстгальтере.

– Что?

– Нет… – чувствуя, что краснеет, он испуганно отвел глаза и демонстративно уткнулся взглядом в стену, – ничего… я…

Этьена достала из шкафа халат, оделась, машинально затянула пояс и разгладила ладонями складки.

– Слушай, у тебя пожрать найдется? – всё ещё изучая стену, осипшим от волнения голосом пробормотал Симон.

– Что? – повернулась к нему Этьена.

– Ну, это…поня-ятно, – окончательно придя в себя, он выпрямился и независимо засунул руки в карманы, – так как на счет пожрать? Где у тебя кухня, ещё помнишь?

– Да. Пошли.

На кухне Этьена достала буханку хлеба, сыр.

– Дальше я сам, – Симон выхватил у неё нож, – твои аристократические бутербродики надо глотать дюжинами, иначе даже не поймешь, что ешь, – балагуря, он отхватил изрядный кусок хлеба и прикрыл его таким же толстым ломтем сыра, – твой знаменитый кофе ещё остался?

– Да.

– Где ты его только достаешь? Мадлена тоже купила недавно. Жуткая гадость. Распару-то всё равно, он из рук Мадлены и уксус выпьет… а по мне, так лучше совсем без кофе, чем такое…

Железная банка с кофе вывернулась из её рук и, увлекая за собой изящные фарфоровые чашки, грохнулась на пол.

– Черт! у тебя, что!..

Этьена подняла на него пустые глаза с потемневшими от напряжения зрачками.

– Ладно… ничего… – уходя от этих глаз, он стремительно нырнул под стол и проорал оттуда настолько громко, что почти заглушил обморочную тишину дома, – порядок! Хорошо, что банка железная. Представляешь, грохнулась с такой высоты и хоть бы хны! Даже крышка не отскочила!

Он распластался на полу и попытался заглянуть под буфет.

– Вон она! Закатилась, подлая, под сервант, но я её и там достану… Только сначала лучше осколки убрать. Эх, чашки жаль! Они у тебя красивые были, хотя я их и не любил никогда. Издевательство, а не чашки, – он выпрямился и ещё раз оглядел кухню, – где у тебя веник?

Видя, что девушка не реагирует, сам достал из шкафчика под раковиной совок и веник, взвесил в руке, после чего всунул совок ей в руку.

– На… он всё-таки железный. Держи вот так, – чуть ли не насильно заставил её согнуться и приставить совок к полу, – а я подметать буду… Да, ладно, не жалей ты их. Из таких наперстков только незваных гостей угощать.

– Да, – рассеянно согласилась Этьена, – вроде тебя.

– Правильно. Поэтому, туда им и дорога.

Потом ещё пришлось ложиться на живот и шарить рукой под пузатым сервантом.

– Нашел! – выловив банку, Симон сдул с неё пыль и гордо водрузил на стол, – чур, варить я буду. Иначе ты опять что-нибудь уронишь. Что у тебя за манера такая заставлять гостей под столами ползать? В следующий раз, когда придешь к нам, я специально всю посуду под стол отправлю. Или, ещё лучше, под диван. Вот тогда будешь знать, каково это…

– Угомонись! – неожиданно для себя взъярилась Этьена, – заглохни. Ешь свой бутерброд и молчи.

Она распахнула дверцы, выхватила турку, не глядя, сыпанула в неё кофе, швырнула турку на плиту и трясущимися пальцами попыталась зажечь спички.

– Перестань! – Симон отнял у неё коробок, развернул лицом к себе и крепко сжал руки, – успокойся. Всё будет хорошо. Раз Гаспар здесь, то всё будет хорошо.

«Да. Раз Гаспар здесь, значит, всё будет хорошо… раз Гаспар здесь, – медленно, как заклинание повторила про себя Этьена, – значит, всё будет хорошо… будет… раз Гаспар…»

Симон отодвинул от стола стул, посадил на него Этьену и вернулся к плите.

Как же ей было страшно! Невыносимо страшно! Непередаваемо. Страх парализовал все чувства, сделав её глухой и незрячей, не оставив ей ничего, кроме страха.

Тишина стала почти невыносимой. Настолько вязкой и плотной, что все предметы виделись ей словно опущенными в воду. Кухня находилась слишком далеко от комнаты, которую почему-то привыкли называть малой гостиной. Как будто в этом доме были другие гостиные! Впрочем, когда-то, наверное, были. Но так уж получилось, что, переселившись сюда, она самую большую комнату (возможно, и служившую прежним хозяевам гостиной) определила под библиотеку, а под гостиную сам собой отошел маленький уютный салон на втором этаже.

Она уже не пыталась побороть свой страх. Просто позволила ему завладеть всем её существом. Всё, что она могла, это, отдав ему себя, как в тюрьме, запереть его в своем теле. Отдав ему своё сердце, мозг и бесполезный комок нервов, загнать его под непреодолимую броню кожи.

Этьена сжалась, обхватила руками плечи и затихла, невидяще уткнувшись глазами в угол серванта.

Симон нашел на полке кофемолку, вытряхнул в неё из турки кофейные зерна, прокрутил и высыпал свежесмолотый кофе обратно в турку, после чего аккуратно долил холодной водой, поставил турку на плиту и включил газ.

Почувствовав запах кофе, Этьена встала, машинально сняла с полки оставшиеся чашки, поставила на стол и потянулась к разделочному столу за графином. Симон снял турку с конфорки, осторожно разлил кофе по чашкам. Этьена долила в чашки холодной воды, отставила графин и села, всё также обхватив руками плечи.

Повисла томительная пауза. На полке среди посуды негромко тикали часы. Тик-так… тик-так…

Этьена выпрямилась, переплела пальцы, опустила руки под стол и зажала их между коленями. Симон оседлал табурет, неудобно опершись спиной об острый край раковины.

Тик…так…тик…так…тик…так…

Длинная черная стрелка неторопливо переползала от цифры к цифре, потом с легким стоном качнулась короткая и опять поползла длинная…

Негромкий скрип паркета в соседней комнате показался выстрелом, предательским ударом, шаг за шагом убивающим её наповал. Этьена крепче сжала ладони и, оторвав взгляд от часов, перевела его на то место, где в дверях возникло белое пятно медицинского халата. Медленно, словно разом лишившись всех своих сил, она обвела взглядом ярко-алые пятна, внимательно изучила болтающийся на груди ком марлевой повязки, шею, подбородок…

Гаспар устало оглядел кухню.

– Кофе кстати.

Стоя выпил чашку и недовольно поморщился.

– Опять эта бурда с холодной водой, – поставил чашку на стол и кивнул застывшему на табурете Симону, – пошли, поможешь перенести.

Симон сполз с табурета и торопливо протиснулся мимо брата в коридор.

– Не переживай, – дождавшись, пока Симон выйдет, с расстановкой произнес Гаспар, – всё обошлось.

Этьена ещё сильнее сжала ладони коленями и крепко зажмурила глаза.

2

Через пятнадцать минут раненого уже перенесли на кровать. Мадлена осталась в гостиной собирать инструмент и увязывать в узел испорченное бельё. Гаспар с Симоном прилаживали к кровати капельницу.

Этьена села на постель, осторожно поправила съехавшее до пола одеяло.

– Смелее, – тут же прокомментировал её действия Симон, – ему теперь всё равно.

– Типун тебе на язык.

– Довольно и радикулита, – парень развернулся к ней лицом и выразительно потер свободной рукой поясницу, – его я сегодня точно заработал. Учти, если вечером моя подружка будет мною недовольна, то завтра я…

– Ладно…

Чувствуя себя не просто выжатой, а выполосканной и выкрученной, как старая кухонная тряпка, Этьена устало сгорбилась в уголке кровати.

– Ох, женщины, – Симон картинно закатил вытаращенные глаза к потолку, – стоит только красивому мужику свалиться им под ноги и всё! Готово! – в подтверждение своих слов он хотел широким взмахом руки указать на Этьену, но в последнюю минуту смешался и неловко ткнул кистью в кровать.

– Тише ты! – негромко рявкнул Гаспар, – держи ровнее!

– Слушай! – игнорируя слова брата, Симон с преувеличенной серьезностью свел брови, – может и мне попробовать, а?

– Ростом не вышел, – не поднимая головы от капельницы, которую он липкой лентой прикручивал к спинке кровати, недовольно пробурчал врач.

– А я свалюсь дважды! Если надо, то могу с табурета, или из окна, а то, даже с крыши… если, конечно, там невысоко падать…

– Заткнись, – Гаспар закончил свою работу и выпрямился, – всё, – он сунул в руки брата остатки лейкопластыря и подошел к двери, – Мадлена, у тебя как?

– Всё собрано.

– Отлично. Ты идешь?

– Да.

– А лейкопластырь? – взмахнул зажатой в кулаке бобиной Симон, – его тоже в саквояж надо.

– Иди, положи, – выпуская Симона в коридор, Гаспар защемил пальцами его рубашку, – пойдешь обратно, захвати сюда стулья и кофе.

– Кофе мог бы и сам. Не переломишься.

– Давай, давай.

Засунув бобину в саквояж, Симон завернул на кухню, составил на поднос чашки, сахарницу, кофейник, горкой высыпал ложки. Затем пересчитал оставшиеся чашки, поднял голову и задумчиво потер пальцем переносицу, после чего снял с полки высокие стаканы для коктейля и тоже поставил на поднос.

В кухню неслышно вошла Мадлена, удивленно скользнула глазами по стаканам, перевела взгляд с подноса на полку, с полки на ведро, молча поменяла стаканы для коктейля на граненые, взяла поднос и вышла.

– Значит так, – отхлебнув кофе, Готье прислонился к стене и строго посмотрел на Этьену, – положение у него серьезное, но не критическое. Лучше было бы отвезти в госпиталь…

– Нельзя…

– Сам знаю, что нельзя. Придется лечить его здесь. Ночью у меня дежурство в госпитале, поэтому с ним останется Мадлена. Утром я пришлю Симона.

– А ты?

– Я с дежурства сразу к себе. Проведу утренний прием и приеду.

– Может отменить?…

– Нет. Прием лучше не отменять. Не стоит привлекать лишнего внимания, – заметив, как напряглось её лицо, Готье сбавил тон и мягко произнес, – не волнуйся. До утра здесь пробудет Мадлена. Если произойдет что-то непредвиденное, то я отменю всё и приеду, – он старательно обошел Этьену взглядом и опять нахмурил брови, – я оставлю Мадлене снотворное для тебя. Вечером выпьешь и ляжешь спать. Тебе надо отдохнуть. Ясно?

Этьена молча кивнула.

– Утром Мадлена уйдет, а тебе дежурить день и, возможно, ночь. Так… – он рассеянно поболтал в стакане кофе, – в ближайшие четыре-пять дней из дома не выходи.

– Почему?

– Потому, что мне придется оформить тебя, как больную…

– Инфлюенция? – подсказала Мадлена.

– Пожалуй… это позволит объяснить расход анальгетических и жаропонижающих препаратов…

– Ты думаешь, – пытаясь поймать его глаза, Этьена подняла голову и прищурилась, – они потребуются?

– Возможно… по крайней мере, в первые несколько дней… сейчас трудно что-то загадывать вперед… пулю я вынул, но пулевой канал… – не зная, как сказать, он поднес кулак и лицу и ожесточенно потер им подбородок, – нехороший пулевой канал… хотя, может, и обойдется… судя по мускулатуре, мужик он сильный… Кто он?

– Не знаю, – быстро и нервно ответила Этьена.

– Может быть, – тихо спросила Мадлена, – не надо сегодня? Этьена и так очень устала…

– Надо. Человека с огнестрельным ранением наверняка ищут либо боши, либо полиция, – Гаспар поставил стакан на поднос и развернулся лицом к Этьене, – рассказывай.

«Рассказывай… легко сказать!»

Утро… «Сеюш»… Крыши…

Для неё это уже стало прошлым.

«Нет. Гаспар прав,» – уже мысленно откручивая назад киноленту событий, жестко оборвала себя Этьена.

– Его арестовали в ресторане «Сеюш». Это на Монмартре.

– За что? – нетерпеливо встрял Симон.

– Не знаю. Я находилась снаружи и видела, как он раскидал охрану, спрыгнул с крыльца и попытался сбежать. Патруль начал стрелять. Я вмешалась.

– Как?

– У меня был с собой пистолет… – не зная, как объяснить своё поведение, она попыталась как можно быстрее проскочить это место, – там от дома вниз сразу идет пешеходная лестница, поэтому…

– Ты в кого-то попала? – не давая увести себя в сторону, всё тем же неприятно жестким голосом остановил её Гаспар.

– Да.

– Убила?

– Не знаю… – опустила глаза Этьена, – возможно…

«Да! Я убила того человека, в которого стреляла через стеклянную дверь».

– Где пистолет?

– Выбросила в Сену.

– Хорошо, – с оттенком удовлетворения произнес Гаспар, – дальше.

– Квартал оцепили. Пришлось уходить по крышам.

– Так это его на крыше?.. – изумленно выдохнул Симон.

– Да. Кто-то увидел нас и выстрелил в окно.

– Как, в окно? – задохнулся Симон, – какого черта? Ты хочешь сказать, что нашелся мерзавец, который…

– Это был немец. Офицер.

– Дьявол! – Симон вскочил и бестолково закрутился на узком пятачке между окном, тумбочкой и кроватью, – это ж надо было?! Гадство какое!.. Их там почти и не селят и вот, на тебе!

– Сядь, – не поворачивая головы, тихо уронила Мадлена.

Симон автоматически плюхнулся на подоконник и зажал ладони между коленями.

– Почему он дал вам уйти?

– Я… – девушка невольно опустила глаза и разгладила на коленях халат, – возможно, я… я выстрелила в окно, – словно ища поддержки, она скользнула взглядом к лицу лежащего на кровати мужчины, – у меня не было другого выхода… я боялась, что он помешает нам спуститься… – она решительно вскинула глаза, – мне наплевать, что с ним стало!

– Ни хрена себе, – ещё больше вытаращив глаза, обалдело уставился на неё Симон, – ни хрена…

Мадлена быстро подняла голову. Симон наткнулся на её взгляд, покраснел и умолк.

– Черт знает что! – Гаспар в сердцах хлопнул стаканом о поднос, – балаган какой-то… – он потер лоб и растеряно уставился на кровать, – ничего не понимаю. С таким ранением отключаются сразу, а ты говоришь, что он ещё смог спуститься вниз и пройти…

– Нет, – уточнила Этьена, – он потерял сознание сразу, как только спустился.

– Всё равно, необъяснимо…

Не имея сил спорить, она только молча повела плечами.

– Хорошо… допустим… – Гаспар поднял голову и уткнулся в Этьену взглядом, – зачем ты поехала на Монмартр?

– Надо было, – быстро отпарировала Этьена.

– Ты там с кем-нибудь встречалась?

– Нет.

– Кто-нибудь заранее знал о твоей поездке?

– Нет.

– Кто-нибудь мог предположить, что ты туда поедешь?

– Нет.

– Вспомни хорошенько, – профессионально мягким тоном, таким, каким он выспрашивал бы у больного симптомы болезни, продолжал допрашивать её Готье, – возможно, если ты планировала поездку заранее, то ты могла…

Этьена отрицательно качнула головой.

– Нет…

– Думаешь, нам его подсунули? – став непривычно серьезным, Симон попытался медленно, по-взрослому изучить лицо лежащего на кровати мужчины.

– С таким-то ранением?!.. – удивленно подняла брови Мадлена.

– Могли промахнуться…

– Нет, – поддержал жену Гаспар, – если бы его хотели внедрить к нам, то не стали бы так рисковать. Стрелять по туловищу слишком опасно, да и процесс выздоровления затягивается. В такой ситуации целились бы в мягкие части…

– А они у него есть? – с шумом выдохнув носом воздух, облегченно подъязвил Симон, – лично я, пока тащил, не заметил. И вообще, – он сунул руки в карманы и решительно развернулся лицом к брату, – что ты к ней привязался? Бошей потрепала? И правильно! Давно пора, а то сидим здесь…

– Заткнись… – раздраженно скривился Гаспар, – тебе бы только…

– Что, только? – чувствуя, как от возбуждения начинают мелко дрожать пальцы, Симон сжал их в кулаки и поддался вперед, уже готовый в любую минуту вскочить на ноги, – сидим здесь, как крысы и воображаем, что мы кому-то нужны!

– А ты что предлагаешь?! – точно также развернулся к нему Гаспар, – лезть всем на крыши и стрелять в бошей?

– Хотя бы!

– Один уже полез! – Гаспар зло кивнул на кровать, – идиот! По-идиотски подставил и себя и…

– Да тише вы! – Мадлена чуть ли не силой втиснулась между ними и укоризненно посмотрела на мужа, – вы что?…

– Извини, – остывая, растерянно пробормотал Гаспар, – с этим кретином…

– Перестраховщик…

– Хватит, – склоняясь над кроватью, оборвала спор Мадлена.

Женщина легким профессиональным жестом коснулась пульса на запястье мужчины, затем поправила шнур, по которому от прозрачной груши-капельницы к запястью поступал раствор.

Симон отвернулся к окну и забарабанил ногтем по стеклу.

Мадлена поправила одеяло, вернулась на свое место и села, спокойно сложив на коленях руки. Гаспар облокотился спиной о стену, сжал в горсти подбородок и сморщился.

– Тебя что-то беспокоит? – наблюдая за мужем, негромко поинтересовалась Мадлена.

– Да, – Гаспар перестал тянуть себя за подбородок и рассеянно потер пальцем щеку, – как-то всё слишком легко получилось.

– Это ты называешь легко? – кивнула на постель Этьена.

– Именно. Почему вам дали уйти? – не унимался Гаспар.

– Потому, – резко оборвала Этьена, – что я пристрелила офицера и пробила колесо патрульной машины, – теперь Симон изумленно воззрился на неё, – этот парень великолепно знает крыши, поэтому уйти оказалось не так сложно, как тебе кажется. Тем более, что на крыше никто нас и не искал. Но всё равно, нам повезло. Нам дико, невероятно повезло!

Выпалив единым духом эту тираду, она вытянулась в струнку и вызывающе вскинула голову.

– Ладно, – после длительного молчания как бы подвел итог разговора Гаспар, – будем думать. Я свяжусь с Жераром. Возможно, он сможет что-то выяснить. Тогда и будем решать… Где твоя машина?

Этьена назвала адрес.

– Хорошо. Я тебя туда подкину…

– По-моему, на сегодня с неё хватит, – старательно обходя девушку взглядом, решительно сполз с подоконника Симон, – машину заберу я.

– Хорошо. Если всё спокойно, пригонишь машину сюда… сразу не подходи, покрутись вокруг, проверь, не следят ли за машиной…

– Не учи ученого… – обиженно засопев, оборвал его Симон.

– Тогда на сегодня всё, – Гаспар устало встал, – пошли.

3

Вечером в комнате опустили шторы и включили настольную лампу, приглушив её яркость большим розовым шарфом.

На кровати, укрытый по грудь одеялом, неподвижно лежал обмотанный бинтами Доре. Черты его лица осунулись и затвердели, губы сжались, четко прорисованные брови надломились и опрокинулись к переносице. Руки поверх одеяла безвольно вытянулись вдоль корпуса. К правому запястью присосалась тоненькая гибкая трубка капельницы.

Рядом, в придвинутом к кровати кресле уютно расположилась Мадлена. Свет несколько раз мигнул и стал медленно гаснуть. Мадлена растерянно оглянулась, но в комнату уже входила Этьена.

– Опять электричество отключают.

– Да. Почти каждый вечер одно и то же.

Этьена переставила еле горящую электрическую лампу на подоконник, принесла из гостиной керосиновую, зажгла и установила на тумбочке.

– Тебе что-нибудь принести?

Мадлена отрицательно качнула головой, отложила книгу и приглашающе подвинулась. Этьена присела рядом.

– Наверное, эти кресла были рассчитаны на необъятных мужчин.

– Наверное… или на дам в кринолинах.

Несколько минут они молчали, рассеянно слушая еле слышное тиканье часов, висящих на стене в гостиной. Звук первого удара слегка отличался по тембру от второго, поэтому каждый раз казалось, что, выдохнувшись на первом, часы ни за что уже не одолеют второй.

– Очень страшно было?

– Очень. Никогда ещё так не было…

Часы провалились куда-то вниз, выбрались, переползли через невидимый пригорок и опять провалились.

– Не обижайся на Гаспара. После звонка он очень испугался за тебя, – попыталась объяснить Мадлена.

– Я понимаю, – не давая ей говорить, Этьена успокаивающе положила на колено подруги руку, – он у тебя молодец. И Симон тоже. Знаешь, он на кухне целый спектакль закатил, чтобы только меня отвлечь.

– И посуду он перебил?

– Нет. Посуду перебила я. Но он постарался сделать так, чтобы я этого не заметила.

– Симон твой верный влюбленный рыцарь.

– Это пройдет.

– А если нет?

– Я старше.

– Ты всегда была старше.

Электрическая лампа загорелась сильнее, после чего опять начала гаснуть. Не поднимаясь с кресла, Этьена потянулась и выдернула из розетки шнур.

– Интересно, какого цвета у него глаза? Серые или голубые?

– Васильковые…

Мадлена удивленно покосилась на Этьену, не удержалась и зевнула, торопливо прикрыв рот ладонью.

– Ложись-ка ты спать, – устало улыбнулась Этьена.

– Но…

– Пошли, – встав на ноги, она потянула за собой Мадлену, – три часа поспишь, потом я тебя разбужу, выпью снотворное и залягу до утра.

– Хорошо, – сломленная усталостью, покорилась Мадлена, – сейчас он под наркозом. Если что…

– Я тебя разбужу. Пошли, я постелила тебе в гостевой спальне.

Этьена мягко вытолкнула Мадлену из комнаты, дождалась, пока в конце коридора хлопнула дверь, и присела на край кровати.

– Здравствуй.

Она осторожно положила поверх его ладони свою и нежно провела пальцами по коже.

– Здравствуй.

Только теперь глаза смогли внимательно изучить его лицо. Этьена потянулась вперед и легко коснулась пальцем глубоких вертикальных складок между бровями.

«Ты изменился. Постарел… нет, повзрослел, – она подняла и прижала к щеке его руку, – тогда этих морщинок ещё не было…тогда…»

4

Тогда была очень ранняя весна. Наперекор привычному ходу вещей, при котором за прохладным февралем обычно следовал тепловатый март, с начала марта солнце жарило уже так, что весеннее цветение растений свелось к каким-то двум-трем неделям, в течение которых Париж поочередно утопал то в солнечно-желтом море ракитника, то в лиловых волнах глициний, то в фиолетово-розовом океане декоративных слив и японских вишен.

А когда улицы устлали бело-розовые ковры упавших лепестков, в Париже зацвела сирень. Ею насквозь пропахли Елисейские поля и Большие бульвары, Монмартр и Вогезская площадь. Даже в стиснутых каменными стенами тупичках и проходах в районе улицы Муфтар, ежедневно собиравшей толпы распаренных туристов, стойкий аромат полностью заглушил запахи бесчисленных закусочных, бесперебойно снабжающих всё тех же туристов минеральной водой, колой, блинами, сандвичами, жареным картофелем, шаурмой, креветками, свежевыпеченным хлебом и хорошо выдержанным сыром, пряностями, сладостями, соленостями, копченостями, фруктами и сухофруктами. Сладкий до одурения аромат поглощал в себя всё, лишь иногда, там, где на улицу выплескивался остро-горько-колючий шквал китайских специй, пряно-сладкий воздух приобретал непередаваемо пикантный оттенок.

Душные дни сменялись такими же душными вечерами. Только ночами огромная доменная печь, в которую солнце превратило Париж, на краткий миг перед рассветом остывала, чтобы с восходом опять начать раскаляться.

Днем весь город прятался под бесконечной чередой огромных зонтов, расставленных перед кафе и магазинами. Везде, где только возможно, распахивались окна и двери, столики выносились на открытые веранды и просто на тротуары, а толпы одурелых от жары людей медленно текли сквозь город, пропитывая собой, как кровью, каждую клеточку его каменного тела.

А ночью… Ночью, в непередаваемом лиловом сумраке, когда угасающий свет заката перемешивался с бледным и ненужным светом уличных фонарей, город-чародей превращался в наполненный тайнами дворец Шехерезады, в пряной духоте которого витали тени и самой томной восточной красавицы и её сурового повелителя, каждую ночь безропотно покоряющегося колдовским чарам её голоса.

Здесь, почти в самом центре Парижа, в квартале писателей и художников современный город словно исчезал, уступая место тихой средневековой улочке с травленными временем заборами, увитыми плетистыми розами. Иногда сквозь неплотно закрытые створки ворот можно было видеть укромные тенистые дворики, белые плетеные кресла, расставленные под полосатыми зонтиками, траву. Не выгоревшую на солнце щетину, а аккуратно подстриженный ярко-зеленый ежик, усеянный мелкими звездочками цветов. Не хватало только лошадей, привязанных у потемневших столбов старых коновязей, да женщин в длинных развевающихся юбках. Вместо них по выщербленной мостовой медленно тек непрерывный поток туристов.

Раньше на этом месте находился постоялый двор. Впрочем, хотя его вот уже лет сто, как закрыли, само здание, спрятанное внутри дворика, почти не изменилось. По-прежнему трехэтажное, оно, как и раньше, отгорожено от улицы чугунной решеткой, обильно украшенной кованными цветочными гирляндами. Такие же чугунные ворота открываются в квадратный внутренний двор, в прошлые времена выложенный камнем и запруженный экипажами.

Возможно, в те времена на первом этаже центральной части дома был ресторан, на втором и третьем располагались гостиничные номера. В левом флигеле жила семья хозяина, а правый отвели под конюшню, склад и каретный сарай.

Возможно.

Хотя, очень может быть, что хозяин с семейством жил над рестораном, а постояльцы занимали более тихий флигель.

С тех пор дом неоднократно перестраивали.

Снесли часть каретного сарая, засадив освободившееся место травой. Переоборудовали конюшню, устроив вместо выломанных денников гараж. Узкие окна первого этажа расширили, трухлявые изъеденные временем стропила веранды заменили на новые, покрашенные в темно-коричневый цвет, балки.

С улицы было слышно, что в доме веселились. Через открытые двери комнат на веранду выплывал легкий голубоватый дымок, пронизанный всплесками музыки, шорохом ног, гулом возбужденных голосов и мягким позвякиванием льда, который бармен выхватывал из обернутых бумагой ведер и бросал в высокие тонкостенные стаканы.

Вечеринка явно удалась. Широкие панорамные окна превращали ярко освещенную комнату в подобие сцены, одновременно деля её на несколько зрительно независимых частей. Несомненно, центром композиции являлся огромный полированный бар, собравший вокруг себя почти всю не танцующую часть посетителей.

Он стоял спиной к окну, почти на целую голову возвышаясь над обступившей его группой взбудораженных мужчин и женщин. Чересчур высокий, в светлом костюме, тесно обтягивающем ещё по-юношески худощавые, широко развернутые плечи, светловолосый.

По-видимому, сначала он внимательно слушал невысокого активно жестикулирующего мужчину. Затем повернулся к соседу справа, демонстрируя окну четко очерченный, на редкость соразмеренный профиль с приподнятой линией скул, прямым носом и небольшим слегка заостренным подбородком.

Не лицо, а чеканный профиль на медали!

Вот он поставил на стойку пустой бокал, ослепительно, так что влажно блеснули зубы, улыбнулся подошедшей девушке и опять обернулся к черноволосому, по-детски склонив голову и заворожено следя за худыми, нервными ладонями мужчмны, стремительно вспарывающими воздух.

Потом он танцевал…

Пил коктейли…

Смеялся и опять танцевал…

Такая монолитная вначале, группа постепенно распалась, растеклась по комнатам, где каждый образовал свой маленький водоворот, в котором с упоением вращались окружившие его люди. Черноволосый тоже устал, осел на высокий вертящийся табурет, оперся локтем на стойку бара и, лениво следя глазами за залом, стал что-то медленно говорить бармену.

Бармен согласно кивал, с механической точностью насаживая на край бокала бледно-желтый кружочек лимона и вгоняя в оранжевую влагу напитка длинную трубочку, увенчанную крохотным полосатым зонтиком. Одной рукой он подталкивал готовый коктейль к сидящим у стойки клиентам, другой уже выхватывал из-за спины очередную бутылку, наливал в стакан, отставлял в сторону и хватал другую, доливал, взбалтывал, смешивал, добавлял то лимон, то огурец, то коричневую палочку корицы…

Черноволосый отхлебнул из своего стакана, опять что-то сказал, скривил губы и махнул стаканом в сторону оркестра. Бармен ответил, попутно поставив перед собой пустой бокал, плеснул в него из темно-вишневой, казавшейся издалека почти черной, бутыли, не оглядываясь, протянул назад руку и схватил с полки светло-желтую.

Вечеринка бодро катилась к своему апогею. Шум, смех, топот и табачный дым тяжелыми рокочущими шквалами накатывали на затемненную веранду. В помещениях стало душно. Настолько нестерпимо душно, что даже открытые настежь двери не создавали ни малейшего движения воздуха. Обрывки фраз, смешанные с предсмертным хрипом инструментов слились в единую оргию звуков, от которой пьяно кружилась голова, и в висках оглушительно стучала кровь.

Парень опять танцевал. Повисшая на его руке партнерша блаженно щурилась, как подсолнух к солнцу поднимая к нему невыразительное ярко накрашенное личико. Затянутая в темно-зеленое, переливчатое мини, она, действительно, казалась растением. Маковым стеблем, увенчанным гладкой, густо-каштановой коробочкой. Или плющом, накрепко прилепившимся к белому мрамору колонны.

С веранды было видно, как девушка томно прижалась, обвила свободной рукой его плечи и крепко, так что пальцы почти утонули в ткани, вцепилась ногтями в пиджак. Парень засмеялся, обнял её за талию и, легко, словно бы случайно коснулся губами волос. В ответ она по-кошачьи передернула лопатками. Парень улыбнулся, обнял её ещё крепче, потянулся опять целовать волосы, но девушка запрокинула голову и подставила под поцелуй губы.

Несколько томительных секунд он молча разглядывал её лицо, затем нагнулся и аккуратно прижался губами к её губам. Девушка не отстранилась. Наоборот, как приклеенная потянулась следом, когда, закончив поцелуй, он попытался поднять голову.

За стеклом медленно умирал джаз. Томные до слащавости звуки темной патокой выливались из оплавленных раструбов саксофонов и вязли в тесном пространстве гостиной.

Девушка тянулась за ним, сколько могла, а, оторвавшись, ещё некоторое время сомнамбулически покачивалась. Парень порывисто сжал ладонями её лицо, поцеловал ещё раз, привлек к себе и загоревшимися глазами обвел комнату. Не найдя того, что искал, он скользнул взглядом по окнам, из края в край пробежал полутемное пространство веранды, нетерпеливо оглянулся на дверь, ведущую в другую комнату и вдруг замер, только сейчас сообразив, что впопыхах он пропустил что-то такое… непонятное… разозлившее… или заинтриговавшее его…

В комнатах приглушили свет. Хотя, возможно, свет приглушился сам собой, после того, как завеса сигаретного дыма стала настолько плотной, что сизым туманом облепила лампы.

Несколько минут он молча впитывал в себя пространство, лежащее по ту сторону стекла.

Дюйм за дюймом васильковые глаза медленно изучили часть зажатой между двумя столбами веранды… сами столбы… фонарь…

Почувствовав, что целовавший её мужчина ускользает, девушка недовольно открыла глаза и метнула на него быстрый настороженный взгляд, после чего оглянулась и точно также смерила глазами окно. Уяснив для себя причину, она опять прижалась щекой к пиджаку и стала медленно разворачивать своего спутника спиной к окну.

Маневр почти удался. Но, когда смотреть стало совсем неудобно, он просто стряхнул цеплявшиеся за него руки и решительно направился к стеклу.

На пути выросла приземистая синеволосая тень.

Парень обогнул её, как огибают лежащее поперек дороги бревно, но теперь между ним и окном пьяно закачалась танцующая пара.

Внезапно разозлившись, он яростно смел их с дороги, рванулся вперед, выскочил на пустую веранду и растерянно остановился, недоуменно переводя взгляд с подвешенного к стропилу фонаря на освещаемый им участок перил и кусок блестящего пола под перилами.

Вне освещаемого пространства медленно проплывала ночь.

 

Глава 4

1

В этот раз они пересеклись на набережной.

Опять похолодало. Резкий неприятный ветер сдирал с деревьев начинающую желтеть листву, яростно крутил её по тротуару и, наигравшись, смахивал в темную, шершавую от мелкой ряби воду.

Не здороваясь, просто еле заметно кивнули друг другу и спустились вниз, к воде. Готье облокотился на серый, местами покрытый влажными пятнами, местами загаженный чайками, парапет. Жерар повернулся к ветру спиной и закурил.

– Я его проверил, – справившись с сигаретой, Жерар сунул спички во внутренний карман и плотно запахнул плащ, – Жан Доре, парижанин, актер, последний год провел на съемках фильма на юге.

– Сейчас кто-то ещё снимает фильмы?

– Как видишь… В Париже не был около года. Судя по отметке и билету, приехал вчера утром.

– Что делал в тридцать девятом?

– Валялся в больнице с переломом ноги. В военных действиях не участвовал, позже тоже ни в чем замешан, вроде, не был, – закончив говорить, Жерар недоуменно пожал плечами, – странно.

– Что странно?

– Всё странно. Не вяжется. Суди сам. Мирный обыватель… он даже не прошел военную подготовку… и вдруг драка с офицером, сопротивление патрулю, побег.

– Да, – подтвердил Готье, – не вяжется.

Жерар отвернулся к стене и попытался зажечь потушенную ветром сигарету.

– Как он?

– Пока плохо. Ранение очень тяжелое. И я боюсь осложнений…

– А Этьена?

– За неё я тоже боюсь…

– Н-да… – Жерар швырнул смятую сигарету в воду и потянулся за следующей, – плохо, что вы все засветились…. – он сунул сигарету в рот, отломил кончик, затем нашарил в кармане коробок, отвернулся к стене, чиркнул спичкой и поднес крохотный язычок пламени к сигарете.

– Съемки уже закончены?

– Нет.

Жерар затянулся, выдохнул струйку дыма и зажал сигарету между пальцами.

– Съемки ещё идут.

– В таком случае, тем более непонятно, зачем он приехал?

– Судя по документам, свою часть работы он уже сделал. Кассирша утверждает, что приняла у него счета в самом начале рабочего дня. Следовательно, с вокзала он сразу поехал на киностудию, сдал квитанции и хотел получить деньги. Кассирша платить отказалась.

– Почему?

– Дирекция запретила выплачивать гонорары актерам до полного окончания съемок… После кассы он пошел к директору. По словам директора, разговор вышел крайне эмоциональный.

– Разругались?

– Да. С киностудии он уехал около десяти. В «Сеюше» появился между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью. Около пятнадцати минут разговаривал с барменшей, после чего сел за самый дальний столик и просидел там около часа.

– Чем была спровоцирована драка.

– Неизвестно. Персонал утверждает, что ничем.

– А что говорит пострадавший?

– Пострадавший, – злорадно усмехнулся Жерар, – в настоящий момент не говорит, а только мычит. Твой подопечный сломал ему челюсть.

– Кто он?

– Немец. Танкист. Откомандирован сюда из Нормандии. В Париже уже неделю. Ужинал в «Сеюше» в день приезда. В тот раз всё прошло гладко… Всё.

– Маловато.

– Да, не густо. Я подключил к этому делу человека в Авиньоне. Он покрутится на съемках, поинтересуется у актеров. Возможно, что-то и выплывет.

– Возможно… Ему нужны документы.

– Документы будут.

Шальной порыв ветра взъерошил темные, прихваченные инеем, волосы Жерара, подкрался снизу и колоколом вздул полы плащей. Готье поёжился, поднял воротник и почти до бровей натянул на голову шляпу. Жерар повернулся лицом к реке и бросил окурок в воду.

– На его прежней квартире немцы уже побывали. Там появляться больше нельзя. А вот ресторан…

– Можно послать Симона.

– Да. Пусть осторожно поспрашивает.

Готье кивнул.

– Только на рожон пусть не лезет.

– Хорошо.

– Тогда всё. Держи меня в курсе, – Жерар протянул руку, – я пошел.

Мужчины быстро пожали друг другу руки. Жерар поднялся по ступенькам вверх, плотнее запахнул плащ и скрылся. Готье проводил его глазами, отвернулся к реке и устало положил на парапет локти.

2

– Гаспар, у него третий день не спадает температура.

– Успокойся, – оставив в прихожей плащ, Готье поднялся на второй этаж и теперь тщательно мыл под краном руки, – хоть у твоего протеже и железное здоровье, но без небольшой лихорадки всё равно не обойдется.

– Это не лихорадка, – забыв про стиснутое в кулаке полотенце, Этьена зябко обхватила себя руками и до боли сжала плечи, – у него температура сорок и семь десятых.

– Ну и что? У него сильная лихорадка, – в очередной раз намыливая пальцы, веско произнес врач, – в его положении это абсолютно естественно.

– Он же ничего не ест!

– Ничего страшного, – забирая у девушки полотенце, попытался успокоить её Готье, – подкормим глюкозой, как младенца. И бульоном… – продолжая говорить, он тщательно вытер полотенцем руки, – Мадлена сказала, что ты плохо спишь?

– Какое это имеет значение?

– Большое, – прежде чем выйти из ванной, он набросил полотенце ей за шею и слегка притянул девушку к себе, – если не будешь спать, сама сляжешь. Тогда Мадлене придется ухаживать за ним в одиночку. А я ревнивый.

– Да ну тебя! – покраснев, попыталась отмахнуться Этьена, – я же серьезно…

– Я тоже. Не хочу, чтобы красивый мужик постоянно таращил на неё глаза. Ладно, успокойся, поживет недельку на бульоне… от бульона не умирают, – не замечая, как испуганно вытянулось её лицо, Готье прошел по коридору и остановился на пороге комнаты, – твои бифштексы от него не уйдут… Где мой халат?

Этьена метнулась к стулу, схватила перекинутый через спинку халат.

– Спасибо, – Готье продел в рукава руки, застегнулся и привычно передернул плечами, – всё, теперь не мешай.

Этьена покорно отошла к ногам кровати.

– После него я сразу поеду в госпиталь. Если тебе не трудно, то приготовь мне, пожалуйста, кофе.

– Хорошо, – отлично понимая, что её выпроваживают, Этьена пропустила в комнату Мадлену и вышла.

– Мадлена, готовь перевязку…

Этьена тщательно прикрыла за собой дверь.

3

Дверь небольшого грязноватого отельчика, гордо именуемого «Люксембург», выходила в длинный темный тупик, противоположный конец которого, действительно упирался в улицу, ведущую к решетке Люксембургского сада. Несколько минут Симон безуспешно дергал дверную ручку, потом хмыкнул и, подойдя к ближайшему окну, яростно забарабанил в стекло.

– Эй! Есть кто живой?… Мадам Лебран!.. Эй!

– Ну, что ты стучишь, оглоед!

– Здравствуйте, мадам Бешо! – задирая голову к открывшемуся окну, весело поприветствовал соседку Симон, – как здоровье месье Бешо?

– А что ему сделается? У него каждый день праздник… Симон, ты, что ли?

– Я, мадам Бешо, я!

– Давненько тебя здесь не было. Мы уж думали, что вас с Гаспаром и в Париже нет. В гости пришел по старой памяти?

– Да, мадам. Вот только внутрь попасть не могу.

– А-а… Джульетта, наверное, на заднем дворе, – чуть ли не по пояс высовываясь из окна, пронзительным голосом прокричала мадам Бешо, – она с утра…

– А вы, – устав стоять, бесцеремонно прервал старуху Симон, – не могли бы открыть мне ворота?

– Что?!

– Ворота! Откройте ворота! – громко проорал Симон.

– Хорошо. Сейчас спущусь.

Старуха захлопнула окно и минут через пять отперла калитку в воротах, закрывающих вход под низкую арку, расположенную в середине дома. Симон протиснулся внутрь, прошел мимо открытой двери, ведущей на половину семьи Бешо, и выскочил в узкий каменный мешок, одна часть которого была завалена дровами, а вторая заставлена мусорными баками.

– Джульетта!.. – опять оглушительно заверещала старуха, – Джульетта, где ты?

Не дожидаясь ответа, она потянула на себя незапертую дверь.

– Джульетта!!!

– Спасибо, мадам Бешо, – протискиваясь мимо неё в дверь, вежливо поблагодарил Симон, – дальше уж я сам.

– Так ты так и не сказал…

– Потом, мадам Бешо, потом, – оказавшись внутри, Симон попытался выдавить старуху обратно во двор, – я зайду к вам и мы обстоятельно поговорим.

– А когда зайдешь-то?

– Скоро, мадам, скоро.

Воспользовавшись подходящим моментом, Симон выставил соседку во двор и поспешно захлопнул дверь.

«Старая ведьма! Зайду я к тебе, как же!! – стараясь не шуметь, он оглядел коридор и задумчиво почесал затылок, – комнаты они уже убрали… возможно…»

Он наудачу распахнул дверь бельевой и чуть не споткнулся об объемный женский зад, плотно закупоривший вход.

– Добрый день, мадам Лебран! Вы Туанон не видели?

Внушительных размеров женщина недовольно оторвалась от изучения штабеля, сложенного из брикетов жестких накрахмаленных простынь, выпрямилась и окинула Симона подозрительным взглядом.

– А, это ты, – её взгляд заметно потеплел, – давненько тебя не было! Я уж стала подумывать, что всё. Совсем зазнались.

– Ну, что вы! У Гаспара работы много, – попытался заступиться за брата Симон, – он и практику держит и в госпитале…

– Как уехали, так и носу больше не казали! Конечно, Гаспар же теперь доктор! А пока студентом был, так сколько раз на мели сидел? По три месяца за квартиру не платил, да ещё и кофе?!..

– Да как…

– Как дела у Мадлены? – круто меняя тему разговора, женщина развернулась к Симону лицом и гордо выставила перед собой бюст, плотно упакованный в не слишком свежую бледно-кремовую блузку с поблекшими цветочками, – ребенка они скоро заводить собираются? Замужем-то она уже года три…нет, даже четыре… при таком сроке у меня уже двое было, а третий вот тут брыкался, – женщина хлопнула себя по объемному животу и негодующе фыркнула, – война, война!.. А при чем здесь война, если муж всё равно дома, каждую божью ночь в её постели? О чем только думает? А загуляет муженек со своей медсестрой, вот тогда она наплачется!

– Так она же у Гаспара и медсестра, – опасливо косясь на нависающий над ним бюст, попытался урезонить её Симон, – она сама и запись пациентов ведет и….

– Так то ж на приеме, – не сдавалась мадам, – а в госпитале, почитай, и поинтересней её найдутся. Медсестра, да ещё одинокая… А он хоть и врач, да всё равно мужчина…Эх, дура Мадлена! – женщина резко выпрямилась и звучно хлопнула ладонью по ближайшему штабелю, – всегда была дурой. Говорила я ей: «Ты меня, глупая, слушай! Я тебе, по-соседски, плохого не посоветую. Выходи замуж за нормального мужика, нарожай ему детей, а если хочешь, то и рога наставь. А этот что? Будет ли врачом, это ещё вопрос, а пока одно слово – студент, Где жить-то будете?»…

– Так он же стал врачом, и квартира у них… – наконец-то войдя в привычную колею, отбил удар Симон, – да и сын ваш тоже женился…

– На этой-то стерве?! – неожиданно густым басом выкрикнула мадам и треснула кулаком по верхнему брикету. Весь штабель опасно закачался, – нашел себе вертихвостку! Говорила я ему, дураку: «Что толку, что смазливая? С такой-то ещё хуже! Пока ты баранку крутишь, она тебе рога и отрастит, и отполирует…»

– Зато уж внуки у вас…

– Да уж, внуками меня бог не обидел, – секунду назад ещё пылающее гневом лицо женщины вдруг расплылось, губы задрожали и сами собой сложились в нежную, восторженную улыбку, – мальчишки, дай бог каждому!.. Старший вчера кошку нашу, Матильду, постриг. Туанон его утром самого стригла, так он днем…

– А Туанон где?

– А где ж ей быть? На кухне, конечно…

– Спасибо, мадам Лебран!

Симон шарахнулся назад и пулей выскочил вон.

– А зачем она тебе?…

Увидев, что спрашивать уже некого, женщина безнадежно махнула рукой и перевела взгляд на ровный белый штабель, пытаясь вспомнить, сколько брикетов она насчитала до того, как влетел этот шалопай.

«Пятнадцать… двадцать пять…»

Поняв, что это безнадежно, она смачно плюнула, согнулась пополам и уперла палец в самый нижний сверток.

«Один…»

Туанон действительно была на кухне.

Худенькая, черноволосая и черноглазая, затянутая в огромный, посеревший от времени, но чистый и опрятный передник, гибкая и стройная как девчонка, Туанон весело колдовала у плиты.

– Привет! Какими судьбами?

– Да так… Сейчас на твою напоролся.

– А, – понимающе засмеялась Туанон, – водички попей, не помешает.

– А, что покрепче, найдется?

– Там, – Туанон махнула большой разливальной ложкой в сторону огромной, оплетенной в солому бутыли.

– Вот это разговор, – Симон отцедил пенящийся, пахнувший яблоками напиток в стакан, попробовал и удовлетворенно щелкнул языком, – годится!

… У тебя как?

– Нормально, – не глядя, Туанон схватила со стола прихватку, подняла крышку с исходящей паром кастрюли, помешала, опустила крышку и бросила прихватку на место, – ты по делу, или как?

– По делу… Ты «Сеюш» на Монмартре знаешь?

– Нет, а что это?

– Ресторашка из средних. У них ещё кордебалет в зеленом.

– А, так ты про «кузнечиков»? Конечно, знаю. Богемное местечко.

– Ты там с кем-нибудь знакома? – оживился Симон.

– Откуда, я же там не работала. У них вся программа на джазе, а у меня шансо.

– Жаль… – протянул Симон.

– Каждому – своё, – пожала плечами Туанон.

– Да я не про то… Может, всё-таки знаешь? Очень надо.

– Ну… – Туанон задумчиво сморщила невысокий лобик, сразу став похожей на хорошенькую школьницу-отличницу, старательно вспоминающую ответ на вопрос учителя.

– Официантку в «Капризе». Это на Вожирар. Она до того, как… Ну, в общем, раньше она там танцевала.

– И то хлеб, – обрадовался Симон, – как зовут?

– Нинет.

– Можешь свести?

– Без проблем. А зачем тебе?

– Если узнаю, расскажу. Идет?

– Идет, – фыркнула Туанон, – Скажи, что от меня…

– Спасибо, – Симон чмокнул Туанон в щеку и выскочил за дверь.

4

Дни незаметно сплетались с ночами. Утром поднимались шторы, впуская в комнату скупую порцию солнечного света, вечером шторы опускались. Розовый шарф, которым в самом начале обернули абажур настольной лампы, выцвел настолько, что почти не приглушал яркость света.

Лихорадка сменилась бредом. Раненый метался по кровати, вырывался из удерживающих его рук, пытался встать. Когда удерживать становилось невозможно, появлялась Мадлена, делала укол, и раненый затихал.

Мадлена, Этьена, Симон… И опять Мадлена…

В тусклом розовом пятне возникал встревоженный Гаспар, открывал саквояж, говорил что-то преувеличенно бодрым голосом.

– Ты можешь что-нибудь сделать? – упершись руками в стол, в упор смотрела на врача Этьена.

В первый раз за всё это время она смотрела спокойно. Так нечеловечески спокойно, что Гаспар не выдержал, опустил глаза и забарабанил пальцем по столу.

– Я делаю всё, что могу.

– Мне плевать, что ты делаешь! Ты можешь его вылечить?

Врач убрал руку со стола и отвернулся.

– Ясно, – на её постаревшем, измятом многодневной усталостью, лице, неожиданно ярко блеснули огромные, приподнятые к вискам глаза, – значит, шансов у него нет?

Гаспар опять не ответил.

Былой отрешенности как не бывало. Этьена резко оттолкнулась от стола, выпрямилась, сжала в кулаки ладони и опять уперлась в Готье жестким, немигающим взглядом.

– Он переживет эту ночь?

Если бы она не стояла рядом, если бы он своими глазами не видел, как шевелятся её губы, то ни за что бы ни поверил, что голос, который он слышал, принадлежит именно ей. Холодный, безэмоциональный. Такой же жесткий, как и взгляд.

Такой голос может принадлежать только человеку, находящемуся уже настолько далеко за пределами естественных человеческих эмоций, что они потеряли для него своё значение.

– Тебе надо принять снотворное и лечь спать, – не поднимая глаза выше её губ, медленно произнес он.

– Нет, – всё с тем же сводящим с ума спокойствием отказалась Этьена, – ты не ответил на мой вопрос. Он переживет?…

– Да, – твердо произнес Готье, – эту ночь он переживет.

– Хорошо, – опуская глаза, выдохнула Этьена.

Гаспар качнулся. На какое-то мгновение ему показалось, что с его плеч сняли огромный груз, почти расплющивающий его по земле.

– На эту ночь с ним останется Мадлена…

– Нет, – опять вскидывая на него глаза, жестко произнесла Этьена, – Мадлена должна спать. И Симон тоже. Их помощь потребуется позже. Этой ночью достаточно одной меня.

5

Всё крутится, крутится, крутится…

Вязкий грязно-желтый туман плотно обволакивает тело, липкий воздух забивает гортань, при каждом вздохе киселем течет в легкие. На желтой взбаламученной поверхности кружатся обрывки слов, лиц, мыслей.

Кружатся и тонут в тошнотворно-желтых обморочных водоворотах.

«Если бы только не кружило…»

Черные омерзительные пальцы жадно тянутся к горлу. Такие холодные на вид, при прикосновении они прожигают его насквозь.

Руки… руки… руки!

Они вырастают ниоткуда. Нет ни лиц, ни туловищ… Ничего!

Извиваясь, как змеи, эти бесчисленные руки словно вычленяются из окружившей его темноты, тянутся, нерешительно колышутся, ждут подходящего момента. А, дождавшись, хватают его и тащат.

Он боролся.

Срывал с себя и отшвыривал в темноту ладони.

Бил по мышцам.

Уворачивался.

Черные пальцы вцепились ему в шею.

Чувствуя, что изнемогает, он попытался кричать, но сквозь стиснутое горло не пробилось ни звука.

Руки единым фронтом рванулись ему навстречу. Все черные, кроме одной. Эта, тонкая, нежная, ослепительно белая, схватила его за волосы и безжалостно рванула назад, опрокидывая в темноту навзничь…

– Тихо, тихо…

Пытаясь не дать мужчине встать, Этьена всем телом навалилась на него сверху, попыталась прижать к матрацу его руки, но вместо этого сама оказалась притиснутой к одеялу.

– Тихо, успокойся…

Почти не чувствуя её тяжести, Доре приподнялся, опрокинул девушку на бок, одной рукой схватил её запястье, а другой попытался сжать горло…

– Осторожно! – Симон буквально сорвал её с кровати, – он же тебя задушит!

– Нет!

– Дура!

Получив свободу, Доре согнул ногу в колене, уперся локтями в матрац и приподнялся.

– Черт!

Симон отшвырнул метнувшуюся к кровати Этьену обратно к двери и упал на больного сверху.

– Осторожно!

– Полотенце давай!

Вдвоем с братом они обкрутили мужчину полотенцем и примотали ткань к раме кровати.

– Черт, совсем взбесился!.. Да сделай же что-нибудь! – из последних сил удерживая ноги больного, прохрипел Симон.

– Руку держи!

Вдвоем они навалились на его руку, на несколько мгновений прижав её внешней стороной к кровати.

– Шприц!

Мадлена вогнала в вену иглу.

– Всё.

Сведенная судорогой ладонь обмякла, кулак разжался, кончики пальцев задрожали.

– Пульс?! Следи за пульсом!.. Мадлена, раствор!

«Я ввела много… очень много… и очень поздно… если бы я принесла диагноста раньше»…

Слишком опустошенная, чтобы думать, она молча стояла в ногах кровати и смотрела, как врач вгоняет в предплечье иглу…

Мадлена принесла маску с широкой гофрированной трубкой…

Спина Симона заслонила от неё кровать.

Странно, но, потеряв возможность видеть, она перестала и слышать. В полнейшей, кристальной тишине происходящее словно утратило свой смысл.

Кто этот человек? Почему он лежит здесь, такой плоский и неправдоподобно огромный. Длинная худая рука, которая несколько минут назад как тряпичную куклу, повалила её на кровать, теперь беспомощно вытянута, пальцы расслаблены.

Раньше она никогда не замечала, какие у него красивые пальцы.

Удлиненные фаланги, овальные ногтевые лунки. Сейчас, словно отделенная от туловища, рука казалась произведением искусства, шедевром, изваянным из бледно-кремового мрамора, не более живым, чем обломки древних статуй, разложенные на музейной полке.

Не более живым… не более…

Чувствуя, что теряет сознание, Этьена на ощупь выбралась в коридор, дошла до библиотеки и тихо стекла в кресло.