Глава 1

1

Его последний день в Париже оказался на удивление солнечным и теплым.

С раннего утра на асфальте перед окнами оглушительно галдели нахальные городские воробьи.

«Вот и всё… – обводя глазами библиотеку, тоскливо подумал Доре, – вот и всё…»

Темные стеллажи книг… стол, который он, ликвидируя свой временный спортзал, только что сам перетащил на прежнее место… кресла…

Он нерешительно провел ладонью по спинке своего, уже ставшего привычным, хотел сесть, но вместо этого заложил руки за спину и решительно развернулся лицом к окну.

«Хватит разыгрывать ностальгию. Что было, то прошло. А что, собственно говоря, было? Второй раз за свою жизнь отболел всласть. Первый раз это было, когда ломал ногу… тогда тоже сиделка была красивая… – при воспоминании о пышнотелой белокожей Жюльет он невесело усмехнулся и сильнее сжал за спиной пальцы, – хотя с гипсом это довольно неудобно…»

На широком подоконнике толстый зобастый голубь нахально вертелся вокруг маленькой невидной голубки. Голубь гордо раздувал широкую фиолетовую грудь, запрокидывал назад голову и мелкими шажками вприпляску наступал на голубку, целенаправленно тесня её в угол между стеной и оконным стеклом. Голубка покорно отступала, а, когда победитель торжествующе закатывал глаза, спокойно и незаметно проскальзывала мимо него на простор подоконника.

«Да, дружок, – заинтересованный птичьими маневрами, мысленно усмехнулся Доре, – так ты многого не добьешься».

Словно услышав, голубь остановился, ещё больше запрокинул назад голову, растопырил крылья и закрутился на месте, изящно переступая лапами и время от времени раскланиваясь в разные стороны. Голубка склонила головку и задумчиво уставилась на него круглым немигающим глазом. Голубь завертелся сильнее, подпрыгнул и в экстазе забил крыльями.

«Класс! – не мог не восхититься Доре, – если уж после этого…»

Испуганная голубка сорвалась с подоконника и плавно спланировала к луже на асфальте, оккупированной до неё воробьями.

– Перестарался, приятель, – посочувствовал обескураженному голубю Доре, – или, может быть, твоя подружка танцев не любит… Что стоишь? Догоняй!

«Вот и всё… и этого больше не будет… вещи собраны, чемодан уложен… надо будет убрать куда-нибудь гантели… Симон вернется, заберет…»

В оконном стекле было видно, как за его спиной отворилась дверь и в библиотеку с потерянным видом вошла Этьена, прошла почти до стола и вдруг увидела его, неподвижно стоящего в нише окна. В первое мгновение девушка импульсивно рванулась к выходу, но испугалась, что он услышит и обернется, и замерла, полуотвернувшись к стеллажам и осторожно рассматривая его отражение в оконном стекле.

Жан тоже сделал вид, что внимательно рассматривает угол рамы, но потом не выдержал, поймал отражение её взгляда и неожиданно для себя подмигнул.

Этьена вздрогнула и испуганно оглянулась на дверь.

«Сейчас удерет!»

– А не пойти ли нам гулять? – ни с того, ни с сего брякнул Доре.

– Гу-лять?!

– Да, – он отвернулся от окна и опять заложил руки за спину, – не под арестом же мы здесь! День отличный. Прогуляемся до набережной, посидим за столиком…

– Но Жерар…

– Жерар велел нам вести себя тихо, – Доре подошел и встал напротив, так, что теперь чтобы видеть его лицо, девушка вынуждена была запрокинуть голову, – а мы и будем тихо. Тихонько сядем, закажем лимонад… Ну же, решайтесь!

– Мне кажется, – Этьена нервно скрутила в пальцах взятый с полки журнал, – риск…

– Мне кажется, – в тон ей подхватил Доре, – вы просто боитесь.

– Я?!

Девушка швырнула журнал на столик и вытянулась, став настолько похожей на маленького драчливого петушка, что мужчина не удержался и прыснул.

– Хорошо! – ледяным тоном отчеканила Этьена, – мы дойдем до набережной, выпьем лимонаду и вернемся.

– Ну, нет! – покачиваясь с носков на пятки, всё тем же вызывающе насмешливым голосом запротестовал Доре, – маршрут будет заказывать тот, кто соберется первым. Спорим, что я оденусь раньше, чем вы выберете шляпку.

Не дожидаясь ответа, он обогнул её и первым выскочил из библиотеки.

«Черт знает что!» – не замечая, что улыбается, пулей вылетела вслед за ним Этьена.

Конечно, она опоздала. Точнее, нет. Не совсем… В прихожую к зеркалу она выскочила первой…

– Э, нет! Вы мухлюете, – Жан остановился сзади и вынул из её пальцев шляпку, – теперь вам придется либо признать своё поражение, либо идти гулять без шляпки.

– Ни за что! – весело тряхнула волосами Этьена.

– Правильно! Разрешите? – мужчина водрузил шляпку ей на голову, – отлично! Сегодня я веду гулять самую красивую девушку Парижа, – он поднял её руку и легко прикоснулся губами к пальцам, – а теперь, в путь!

2

В солнечные дни парижан, как чаек, всегда притягивает вода. Даже зимой, когда низкое негреющее солнце безнадежно запутывается в сверкающей ловушке труб, проводов и громоотводов, на набережных обязательно будут работать кафе и гулять принаряженные парочки.

– Я сейчас, – заметив за перекрестком, у входа в парк цветочницу, Жан оставил Этьену и перебежал через улицу.

Но дальше дорогу ему преградил санитарный кортеж.

Один… второй… третий…

Широкобокие санитарные автобусы медленно выдавливались из узкой горловины рю Сюфло, переползали перекресток и также медленно всасывались в рю Ле Принц.

– Мадмуазель!..

Голос утонул в пронзительном автомобильном гудке. Жан попытался проскочить перед капотом очередного фургона, но машины шли настолько плотно, что ему оставалось только ждать.

– Эй!

Так и не услышав призыва, женщина повернулась к нему спиной, прошла вдоль забора и вошла в ворота парка. Сквозь ограду было видно, как она торопливо идет вдоль аллеи к фонтану, на ходу поправляя уложенные в крохотную корзинку букетики желтых тепличных примул.

Еле дождавшись, когда на перекресток выполз последний автобус, Жан нетерпеливо махнул рукой ползущему за автобусами автомобилю, перебежал на ту сторону, пронесся вдоль ограды, влетел в ворота и остановился, растерянно оглядываясь по сторонам.

Цветочницы нигде не было.

Ни на аллее, ни на видимом пространстве у фонтана, ни… Стоп!

Женщина стояла на площадке перед летней эстрадой.

– Мадмуазель!!

Увидев, что она оглянулась, Доре призывно махнул рукой и быстрым шагом пошел навстречу.

– Вы хотите купить цветы?

– Да!

Он торопливо вложил в её руку стопку бумажных франков и выгреб из корзинки букетики.

– Спасибо, месье!

Но Жан уже бежал обратно к воротам.

Инстинкт, интуиция, или бог его не знает что, но это что-то заставило его остановиться. А, остановившись, он понял, что на той стороне улицы что-то не так.

Что-то…

Так бывает, если в поток воды скатить камень. Или три, чтобы избежать столкновения с которыми, тонкие струйки прохожих вынуждены будут торопливо выплескиваться на дорогу.

Рядом с Этьеной стояли солдаты. Двое по бокам, один напротив. Тот, что стоял напротив, протянул руку, забрал у девушки сумочку, открыл, неторопливо извлек оттуда коричневую книжечку, на несколько секунд раскрыл её, затем захлопнул, бросил обратно в сумку и передал сумку стоящему рядом с ним солдату.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Доре сунул руку в карман, перешел через перекресток, поравнялся с группой, вынул из кармана пистолет, и, не замедляя шага, выстрелил патрульному в спину. Второго он почти наудачу саданул локтем по шее, схватил за руку Этьену и понесся прочь.

Вслед ударила очередь.

Жан швырнул девушку за угол дома, метнулся следом и, не останавливаясь, понесся к следующему повороту, а за ним к следующему и следующему, уже за которым в конце длинной (безнадежно длинной!) шеренги домов тускло блеснуло небо.

– Беги! – он швырнул Этьену дальше, а сам затормозил и прижался к стене дома.

– Нет!

– Беги!! – отрывая от себя её руки, бешено заорал он.

Но она намертво вцепилась руками в его плащ, зажмурилась, сосредоточилась и рванулась, с хрустом, как глазной зуб из челюсти, выдирая себя и его из переулка.

У Доре возникло дикое ощущение, словно его протаскивают сквозь игольное ушко и, одновременно с этим, сквозь него протаскивают город. Все дома, один за другим. С трубами, шпилями, домами и подъездами… с Нотр-Дамом и химерами, цепляющимися зубами за его ребра… с забившей гортань грудой Секре-Кёра… с кошками…

Тысячей дико орущих кошек, бешено раздирающих его когтями!

Возможно, от этого он мог бы сойти с ума.

Возможно, он уже сошел с ума. Опрокинулся за ту грань, где старая, веками стоящая на этом месте стена дома вдруг задрожала и истаяла, превратившись в серую бесконечную ленту, за которой бесшумно дышала Сена.

 

Глава 2

1

– Жан! Ты меня слышишь?!

Постепенно до него дошло, что его изо всех сил трясут за плечи.

– Да очнись же! – прекратив трясти, девушка залепила ему пару пощечин и опять вцепилась в плечи, – ты знаешь, куда теперь идти?… Ну же!! Налево или направо?

– Что это было?!

– Куда? Ты знаешь, где мы находимся? Ты должен знать! Да посмотри же!!

– Прекрати меня трясти!

Он отмел её в сторону, качнулся вперед и обеими руками упал на парапет. Перед глазами зарябила вода.

– Что это?

– Набережная. Куда нам? Если мы не успеем уйти, то нас найдут! Я больше не могу!.. – она панически прижала руки к горлу, – я больше ничего не могу!!

– Тихо! – ещё не понимая ничего, кроме того, что девушка в панике, он схватил её за плечи и крепко притиснул к себе, – тихо!! Всё хорошо… всё просто отлично…

Теперь, когда она, наконец, замолчала, Доре смог как следует оглядеться. Дома за его спиной… верхушки тополей, растущих на нижней набережной… причалы… одинокая мачта для флага речного пароходства.

Флаг снят, но мачта-то (вот она!) осталась!

За мачтой должна была стоять тупоносая жилая баржа. Не баржа, а целый зеленый островок, сверху донизу заросший ползучими растениями.

Баржи нет.

Но это уже и не важно! Совсем неважно.

– Нам туда!

Он оторвал от себя Этьену и потащил к спуску.

Оказавшись на нижней набережной, Жан почти бегом провел её мимо одиноких причальных тумб к тому месту, где набережная сужалась настолько, что между стеной и водой оставалось не более метра, добрых полметра из которых занимало крыльцо.

Самое обыкновенное крыльцо в две ступеньки, которые вели к полукруглой арке с заколоченной дверью.

– Что это? – изумленно уставилась на дверь Этьена.

– Склад. Здесь раньше винные погреба были. Да и сейчас… Осторожно, не сорвитесь в воду.

Дальше река и стена смыкались.

Рядом с торчащими из воды сваями он отпустил её руку и прыгнул в воду. Этьена охнула.

Доре провалился до колен и, стараясь удержать равновесие, отчаянно замахал руками.

– Вы!..

– Всё в порядке. Давайте.

Он протянул руки и как ребенка снял её с причала.

– Отлично! Держитесь за шею. И ноги не опускайте, промочите.

Свои-то он промочил сразу, как только попал в воду. Промокли и ботинки, и брюки, отчего теперь ему казалось, что он сдуру сунул ноги в муравейник.

«Кретин! – уже стоя в воде, запоздало обругал себя Доре, – разуться надо было, прежде чем в воду лезть. Теперь жди вот, пока просохнут».

Девушка испуганно поджала ноги и обхватила руками его шею.

Осторожно нашаривая ногами дно, Доре медленно пошел вдоль стены под потемневший от времени настил старого полуразвалившегося причала. Между двумя опорами, чуть выше уровня воды открылась низкая и узкая ниша, почти щель, куда Доре сначала пропихнул Этьену, а вслед за ней залез и сам, плотно закупорив собой выход.

В темноте что-то визгливо запищало, потом зашуршало и вдруг обрушилось на них оглушительным стокатто дробных семенящих шажков.

Этьена придушенно взвизгнула и метнулась наружу, но Жан рванул её к себе и зажал рот ладонью.

– Тихо. Нас могут услышать… Не пугайтесь, это только крысы.

Услышав про крыс, она рванулась так, что чуть не высвободилась. И продолжала вырываться до тех пор, пока Доре снова не подхватил её на руки.

Постепенно визг и топот прекратились.

– Крысы ушли. Я вас поставлю.

Опустив её на пол, Доре зашуршал чем-то в карманах и вдруг чиркнул спичкой.

Огонек осветил узкий и низкий каменный мешок, влажный свод которого едва не касался её волос. Жану пришлось согнуться.

– Пошли.

Доре опять взял её за руку и повел в противоположный конец подвала, туда, где у стены громоздилась груда камней.

Спичка потухла. Дальше они пробирались уже ощупью. Оказавшись рядом со стеной, Жан отпустил её руку и загремел камнями.

– Что вы делаете?!

– Ищу… Здесь должен быть… Есть!

Опять вспыхнул огонек.

– Держите.

Доре передал спички Этьене, а сам склонился над большим жестяным ящиком.

Спичка погасла.

– Не зажигайте, – предостерег Доре, – спичек у меня маловато.

В темноте послышался скрежет, потом коротко звякнула откинутая крышка и зашуршала ткань.

– Дайте спички, – Жан в темноте нашарил Этьену и забрал у неё упаковку. Вспыхнула ещё одна спичка, от неё загорелась свеча. Даже не свеча, а короткий свечной огарок, облепленный натёками стеарина.

– Откуда это?…

– Мои старые запасы. Вы только посмотрите!

Он выхватил из ящика холщовую сумку с длинной ременной ручкой.

– Она столько лет пролежала в этом крысятнике и вот, пожалуйста, цела! Эти твари снаружи весь ящик обгрызли, а внутрь попасть так и не смогли! Представляете? Вот это жесть! Пятнадцать лет её грызли, а ей хоть бы хны! Мы этот ящик…

– Отлично, – резко оборвала его Этьена, – что вы собираетесь делать дальше? Сидеть в этом крысятнике?

Грубо и глупо. Ещё не закончив, она уже пожалела о сказанном. Сказала, как ударила. Конечно, всё происшедшее выбило её из равновесия.

Да ещё крысы!..

Она панически боялась крыс.

И камни!

Казалось, что грязный покрытый плесенью свод подвала прогибается… где-то зашелестел сыплющийся со стен песок… появились тонкие еле заметные трещины… шуршание стало сильнее… ещё сильнее… ещё…

«Стоп! – резко оборвала себя Этьена, – это не здесь. И не сейчас. Это даже не мои эмоции. Но это было! Или ещё будет… здесь… нет… не здесь… Но, было или будет?»

Окончательно запутавшись, она прикусила губу и потерянно уставилась на ящик.

– Нет. Успокойтесь, – словно почувствовав её состояние (А может, он, действительно, почувствовал? Много ли нужно, чтобы заметить, что женщина находится на грани истерики?) примирительно произнес Доре, – вот там, видите? – он поднял руку, освещая узкий пролом в стене, – там вход в катакомбы. Из них мы можем попасть практически в любую точку города, – он сунул ящик под мышку и опять протянул ей руку, – пойдемте.

– Здесь очень старый участок, – помогая ей пролезть, пояснил Доре, – возможно, эти коридоры знавали ещё римских легионеров… или уж во всяком случае, римских разбойников. Наверное, когда делали набережную, то этот выход специально заложили, а потом, со временем, кладка просела, ну, и…

«Надо уходить, – отключившись от разговора, решила Этьена, – слишком много накладок, слишком… арест Гаспара… патруль… патруль был непрозрачен! Невероятно! Естественно, что это возможно… но не все трое сразу! Хотя, может быть?!.. – не замечая, что она стоит, тупо разглядывая стену, девушка попыталась свести воедино обрывки полученной информации, – это одна из самых тяжелых войн, следовательно, психологическая нагрузка на каждого отдельно взятого человека огромная. Следовательно, каждый организм вырабатывает свои методы психологической защиты. Следовательно… Что, следовательно? Что все вокруг поголовно становятся гениями и экстрасенсами? Чушь! Отдельные личности – да. Но такие личности не служат унтер офицерами и, уж тем более, рядовыми»!

– Любопытно, да? – заметив, что она рассматривает стену, приостановился Доре, – не представляю, как тут было раньше, но сейчас во внешнюю камеру во время паводков часто попадает вода из реки. А сюда нет. В этих коридорах всегда сухо. И температура воздуха круглый год примерно одинаковая…

«Мы ведем себя, как тряпичники! Собираем всё, что только попадается под руку. Мы накопили море бесполезной информации, но, ни на шаг не продвинулись вперед. Мы даже не знаем, что мы ищем! Вот, очередная загадка, а я понятия не имею, с какой стороны её решать»…

На месте пересечения с другим, более широким тоннелем, Жан уверенно повернул налево и опять повел её всё вниз, вниз и вниз.

«Патруль был непрозрачен…. Почему? Не значит ли это, что люди были целенаправленно экранированы? Нет, такое пока физически невозможно. Значит, случайность? Придется допустить, что, действительно, случайность».

– Чем не пещера Али-бабы? – Доре высоко поднял свечу, освещая огромный подземный зал, – предлагаю передохнуть.

К дальней стене пещеры сиротливо притулился низенький топчан, грубо сколоченный из шершавых ящичных дощечек. Доре поставил на него ящик, прилепил на ящик огарок.

– Добро пожаловать в тайный штаб первооткрывателей и кладоискателей, – он расстелил на досках плащ, – садитесь. Давайте думать.

– А если найдут?

– Не надут. Садитесь.

Этьена села, зябко поёжилась.

– Если вы не против, я бы хотел… – Доре выразительно посмотрел на свои мокрые брюки.

– Да, конечно, – Этьена отвернулась, обвела взглядом свод пещеры, – сколько же здесь до поверхности?

– Много, – Доре разулся, снял и выжал мокрые носки, потом также выкрутил штанины, оделся и удовлетворенно притопнул ботинком, – так-то лучше.

– Садитесь, – сдвинувшись к краю нар, освободила ему место Этьена.

– Спасибо. Как вы?

– Нормально, – не совсем понимая, что «как», привычно отмахнулась Этьена.

– Что произошло на набережной?

– Арест. Офицер узнал меня в лицо…

– Откуда он мог вас знать?

– Не знаю…

– Н-да, положение… – протянул Жан, – домой теперь нельзя… Надо предупредить Жерара.

– Не надо. Если он не арестован, то уже всё знает.

– Ясно. Н-да… похоже, в Лиль я так и не уеду…

– Не знаю, – растерялась Этьена, – ваш билет остался дома, но мы можем купить новый…

«Чушь! Боши наверняка уже перерыли весь дом, и нашли, и билет, и вещи. Возможно, и тайник в спальне. Хотя нет, вскрыть тайник им не по зубам. Разве только взорвут вместе с домом».

– В Лиль вам ехать нельзя.

– А куда можно?

Вместо ответа она ещё раз внимательно оглядела пещеру.

– Откуда вы знаете катакомбы?

– Мальчишкой сюда лазил. Одно время мы жили неподалеку и случайно открыли этот ход. Потом каждое лето изучали, мечтали составить полную карту и прославиться.

– Вы можете вывести нас к Нотр-Даму?

– В общем-то, да, – Жан задумался, – Можно выйти в подвал под «Святым Франциском».

– Это ресторанчик на соседней улице?

– Да. Самому ресторану, наверное, уже лет пятьсот, не меньше. А подвалы под ним и того старше. Только туда дорога не из лучших.

– Почему?

– Там в коридорах очень ветхие своды, ну и… черепа.

– Какие черепа?

– Разные. Нам придется пройти через подземные кладбища. Там целый квартал катакомб выложен костями.

Этьена зябко поёжилась.

– Мне надо как можно ближе к Нотр-Даму. После этого мы сможем уехать из города.

– Куда?

– Допустим, в Швейцарию.

– Без документов?

– Документы будут.

– Хорошо, попробуем… Держите, – Доре передал огарок Этьене и присел перед ящиком, – эх! Если бы я тогда знал! – откинул крышку и стал перекладывать содержимое ящика в сумку, – весь год мы копили все огарки, какие только удавалось раздобыть, потом весной притаскивали их сюда. Вот, – с самого дна вытащил кресало и ободранный шахтерский фонарь, – настоящий. Я свистнул его у сторожа…

– Вы?!

– Я. Не очень-то красиво звучит, но… Хотя сторожу он всё равно был не нужен.

– Почему же всё осталось нетронутым?

– Так уж получилось, – возясь с фонарем, помрачнел Доре, – всё, пошли.

Ей опять почудился шорох песка… и вздох, с которым просел свод коридора…

Теперь шли узкими неровными коридорами, почти щелями.

Ток воздуха слабо колебал пламя свечи.

Было сухо и до дрожи холодно. Вспоминая о костях, сваленных где-то рядом, девушка нервно ежилась и с опаской косилась в глубину темных узких тоннелей, под разными углами пересекавшими коридор, по которому они шли.

«Первое правило работы с психокинетической энергией, – надоедливо скрипел в мозгу голос инструктора, – усиленное питание и полный отдых после окончания сеанса. Запомните: главное, пожрать и поспать. И как можно быстрее».

В коридоре стало ещё холоднее. Чувствуя, что замерзает, Этьена подняла воротник и плотнее запахнулась в плащ.

– Мы выйдем в подвал, а оттуда во двор, – Жан на ходу цепко приглядывался к меловым меткам на стенах, – только придется ждать темноты, иначе из окон ресторана нас могут увидеть…

– Откуда у вас пистолет?

– Что? А… Забыл отдать.

– Забыли?

– Ну да. Когда там, на дороге, мы упаковывали оружие в сумки, я забыл его в кармане куртки, ну и… переложил потом в карман плаща…

– Зачем?

Вместо ответа он неопределенно пожал плечами.

«Для пижонства взял. Зачем же ещё?»

– Вы думали, – продолжала допытываться Этьена, – что может возникнуть ситуация…

– Ничего я не думал!

– Извините.

«Что я к нему привязалась? – разозлилась на себя Этьена, – нет у него никакого предвидения. Нет и быть не может».

За поворотом дорогу преградил глухой завал.

– Ничего себе!.. – поднимая повыше фонарь, изумленно присвистнул Доре.

– Откуда? – метнув взгляд вверх, так же растерянно выдохнула Этьена, – посмотрите, на потолке ни единой трещины.

– Наверное, – Жан поднял фонарь на максимальную высоту и внимательно осмотрел свод туннеля, – потолок обвалился там, дальше. А сюда просто высыпались камни… однажды там уже обваливалось… но всё равно, нам придется возвращаться.

– Значит, в Сите мы не попадем?

– Попадем. Из пещеры есть другая дорога. Она немного длиннее…

– Это не важно.

– Действительно, не важно.

Ей опять почудился шорох песка.

«Было, – попыталась отмахнуться Этьена, – это уже было. И довольно давно». И, тем не менее, дорога назад показалась ей бесконечной, а воздух до жути холодным. Таким холодным, что зубы сами собой начали выбивать частую противную дробь. Она попыталась сжать их, но тогда от холода затряслись плечи.

«Ладно, – после нескольких безуспешных попыток удержать плечи, устало покорилась Этьена, – пусть лучше зубы. Иначе я похожа на припадочную. А если сжать губы, то и стука не будет слышно».

2

На подходе к подземному залу, Этьена резко остановилась и прислушалась. Жан тоже остановился.

– Что-то…

– Тс-с…

Вдруг впереди истошно залаяла собака. Лай оборвала короткая команда, и в пещере вспыхнул электрический свет.

Огромный электрический фонарь с рефлектором, луч которого бил прямо в коридор!

– Назад!

Они развернулись и, не разбирая дороги, помчались обратно.

Теперь всё смешалось. И стрельба, голоса, и лай. Первая очередь ушла в потолок, осыпав их головы мелкой известняковой крошкой, вторая резанула в стену.

Не сговариваясь, они одновременно упали за кучу щебня.

Теперь казалось, что стреляли отовсюду. Звуки реальной стрельбы смещались с эхом, эхом эха и эхом от эха эха, и всё это вместе с лавиной выбитой из камня крошки обрушилось им на головы. Воздух в тоннеле заволокло пылью.

Вдруг, перекрывая все звуки, завыла собака. И словно в ответ на её вой изрешеченный пулями свод вздохнул и стал покрываться сетью мелких расползающихся трещинок.

– Беги!!! – дико заорал Доре.

Потолок хрустел и трескался. В считанные секунды трещины расползлись по всему своду и спустились на стены. Поток песка стал почти непрозрачным.

Этьена в панике прижалась к стене, но Доре грубо рванул её за руку и потащил за собой.

Они успели пробежать метров сто, прежде чем потолок ещё раз вздохнул и лопнул, выпуская на волю целые тонны крупного речного песка.

Ударная волна опрокинула её на пол, а грохот и наступившая вслед за ним полнейшая, непроницаемая тьма на какое-то время ввергли в состояние, близкое к прострации.

– Жан… – едва придя в себя, всё ещё оглохшая и, возможно, ослепшая, еле слышно позвала Этьена, – Жан!.. Жан-ан!!!

Как же ей стало страшно!

– Сейчас…

В темноте ей показалось, что охрипший голос пробился с другого конца вселенной.

– … сейчас… я зажгу огонь.

В нескольких шагах от неё вспыхнула спичка.

– Фонарь я, кажется, потерял, – как слепой, ощупывая вокруг себя заваленный щебенкой пол, хриплым, простуженным голосом пожаловался Доре, – но сумка должна быть где-то здесь…

– Ты цел… – не замечая, что стоит на коленях, полуобморочно пробормотала Этьена.

– Вот она! – Жан подцепил рукой ремень и вытащил из завала сумку, – Знаешь, похоже, нам крупно повезло.

– Повезло?

– Ну, да, – зажигая новую свечу, подтвердил Доре, – по-видимому, над нами был участок сухого песка. Поэтому, когда свод треснул, он весь просыпался в одном месте. Если бы песок был мокрый, то обрушился бы огромный участок, а так… видишь?

Он поднял свечу вверх и осветил буро-коричневый язык действительно сухого как порох, перемешанного с кусками известняка, песка, выползший вслед за ними в коридор.

– Повезло! – не замечая, что её начинает колотить крупная дрожь, медленно осела на бок Этьена, – и это ты называешь, повезло?!

– Э-гей… – торопливо перебравшись поближе, обнял её за плечи мужчина, – по-моему, у тебя начинается истерика…

– Ты!.. – вскинув кулаки, налетела на него Этьена, – ты!..

– Ну… ну… – ловя её руки, растерянно забормотал мужчина, – успокойся… ну, что ты?!.. всё хорошо…

Этьена прижалась лицом к его рубашке и разрыдалась. Теперь он уже не держал, а баюкал, шепча ей какую-то бессмыслицу до тех пор, пока рыдания не утихли.

Проплакавшись, Этьена оторвалась от его рубашки, опустила голову и попыталась ладонями стереть с лица слезы.

– Извините.

– Чего там! – чувствуя себя также неловко, попытался перейти на привычный нейтральный тон Доре, – как вы себя чувствуете?

– Если я, – подняла на него глаза Этьена, – хотя бы вполовину такая же грязная, как и вы, то ужасно.

– В таком случае, – насмешливо прищурился Доре, – чувствуете вы себя намного ужасней, чем вам кажется.

– Что?!

Несколько секунд она растерянно переваривала услышаное, потом охнула и зашарила по карманам.

– О! Фонарь! – Жан разгреб кучу песка за её спиной и вытащил фонарь, – черт побери, стекло треснуло! Ладно, неважно…

Пока Доре прилаживал внутрь фонаря свечу, Этьена достала носовой платок и попыталась на ощупь оттереть себе лицо.

– Вы гримируетесь под негра? – заметив, что она делает, ехидно поинтересовался мужчина.

– Нет.

– Тогда давайте сюда ваш платок, – развернул её к свету и критическим взглядом осмотрел лицо, – н-да… здесь есть над чем поработать… У вас есть зеркало?

– Нет.

– Невероятно. Из всех женщин, которых я знаю, вы первая, у кого нет при себе зеркала.

– Оно лежало в сумочке.

– Ясно, – он стер пару грязных пятен и удовлетворенно хмыкнул, – так намного лучше… не вертитесь!.. кстати, а ведь вы так и не ответили, что же всё-таки произошло?

– Где?

– Там! Можете вы мне объяснить, как мы оказались на набережной?

– Я…

Девушка попыталась отвернуться, но мужчина крепко сжал ладонями её щеки и опять развернул лицом к себе.

– Только не надо говорить, что мне почудилось. Я, пока ещё, не идиот, и галлюцинациями не страдаю. Да, и то, что было, ни в какую галлюцинацию не поместится… Так что это было?

– Телепортация.

– Что? – Жан растерянно опустил руки.

– Моментальный перенос дематериализованного биологического объекта на ограниченное расстояние с последующей обратной материализацией, – ровным лекторским тоном процитировала Этьена.

– Так, – Доре со свистом выдохнул застрявший в гортани воздух, – так…

– Я обладаю некоторыми парапсихическими способностями, которые предпочитаю не афишировать.

– Так… значит, тогда, в арке, вы тоже применили свои… способности.

– Да. Солдату, который нас увидел, я, что называется, отвела глаза. Когда он смотрел на нас, то думал, что видит пустое место.

– Ясно…

Конечно, всё это звучало просто невероятно. Но, после того, как сквозь него протащили город, Доре мог уже поверить и не такому. Далеко не такому! В конце концов, ещё сто лет назад Дюма описывал что-то похожее. Врал, конечно, но…

– Значит, вы можете перенести нас отсюда?

– Нет.

– Почему?

– Мне трудно объяснить, – опять заволновалась Этьена, – но сейчас я не могу.

«Если вообще ещё когда-нибудь смогу… Как же я сразу не вспомнила! Как же!.. Я же должна была сразу…»

– Ладно, не переживайте, – видя, как затряслись губы, попытался успокоить её Доре, – немцы нас больше не достанут, а на поверхность я вас всё равно выведу.

«Я забыла про элементарные правила техники безопасности! Надо было сразу свернуть канал! А теперь… Что же теперь делать?!»

– Устали? – по-своему истолковал её волнение Доре, – если хотите, мы можем отдохнуть. Путь неблизкий, а засветло нам на поверхности лучше не показываться…

– Нет! Надо выбираться отсюда и как можно быстрее.

– Послушайте, это неразумно, – попытался урезонить её мужчина, – идти достаточно далеко…

– Нет. Поймите! – вцепилась в его рукав Этьена, – дело во мне. Именно мне необходимо как можно скорее выбраться отсюда. У меня есть очень серьезные причины, – голос начал предательски срываться, – очень!..

– Хорошо, – он накинул на плечо ремень сумки и встал, вместе с собой поднимая и её, – Тогда не будем терять время.

3

Не доходя до первого завала, Жан свернул в боковой тоннель.

– Эти коридоры все идут в одном направлении, – внимательно оглядев стены, пояснил он, – здесь мы сможем обойти обрушенный участок, а потом воспользоваться сквозной штольней и вернуться на основную дорогу…

– А если…

– Нет, – правильно оценив взгляд, брошенный ею на свод туннеля, поспешил успокоить мужчина, – потолки здесь крепкие… Пошли?

– Да.

– Эти катакомбы, – стараясь скоротать время, принялся объяснять Доре, – похлеще муравейника. Здесь повсюду коридоры, ходы, лестницы… Говорят, что эта часть – самая древняя. Возможно, – поднял фонарь, осветив сухие выветренные стены, – здесь ещё римляне брали камень для строительства….

Этьена задержалась у стены, молча провела пальцем по известняку, растерла между пальцами мягкую серую крошку.

– Под нами – тоже ходы… и над нами… Когда мы пытались составить карту, то сначала стали наносить все уровни сразу… ну, и запутались… потом попытались рисовать разные уровни разным цветом… и опять запутались… – Жан замедлил шаг, повел фонарем вдоль стены.

– И что же? – напомнила Этьена.

– Что?

– С картой… Так и бросили?

– Да… – ища глазами метку, он ещё раз осветил стену, – нет, – найдя черную кособокую звезду, он незаметно перевел дух, выпрямился и решительно зашагал дальше, – мы отметили точку отсчета и от неё стали рисовать каждый этаж на отдельном листе. Самый верхний – красным, потом зеленым, желтым… При необходимости листы можно было наложить друг на друга.

– Стереоскопическая проекция? – заинтересовалась Этьена.

В стене открылась узкая щель.

– Вот! – облегченно выдохнул Доре, – по нему мы выйдем на старую дорогу, только уже после завала. Здесь всего-то метров десять… ну, может чуть больше…

– Это?! – недоверчиво прищурившись, девушка мысленно оценила размер щели, затем скользнула глазами по фигуре мужчины и отрицательно покачала головой.

– Н-да… – старательно обходя взглядом её лицо, обескуражено протянул Доре, – раньше она казалась значительно шире…

– Вы здесь не пройдете.

– Раньше проходил…

– Когда?

Вместо ответа он развернулся и попытался богом втиснуться внутрь щели.

– Пожалуй, я смогу тут пролезть, – Доре вывинтился обратно, скинул плащ и пиджак, прикрутил их к сумке.

– Нет, – испуганно вцепилась в сумку Этьена, – вы не сможете двигаться в таком положении!

– Смогу, – Жан успокаивающе похлопал её по руке, – не волнуйтесь. Здесь не так уж и далеко.

– А если щель станет ещё уже?

– Не станет.

В танцующем свете свечи ей вдруг показалось, что зазубренные края отверстия дрогнули, качнулись навстречу друг другу. Ухо уловило едва слышный хруст камня, вздох…

– Эй! – видя, как округляются её глаза, Жан встряхнул девушку за руку, – алло!

Этьена с трудом отвела взгляд от стены и уставилась ему в шею.

– Вам кто-нибудь говорил, что у вас просто сногсшибательные глаза? – как можно беспечней поинтересовался Доре, – если ваши глаза снять крупным планом… Вы никогда не пробовали сходить на кинопробы? Если бы я был режиссером, я бы вас сразу взял. На фоне ваших глаз Грета Габро слепа как грот. Если когда-нибудь вы всё-таки надумаете податься в кино, то можете смело рассчитывать на меня…

Этьена сжала губы, зажмурилась и, наконец-то, отпустила сумку.

– Извините, – сразу посерьезнел Доре, – я не хотел вас обидеть.

«Он считает меня неумной истеричной трусихой, – от обиды на ресницах повисли слезы, – я и есть… истеричная трусливая дура».

– Да… я… – севшим голосом пробормотала Этьена.

«Ты ещё здесь в обморок хлопнись!»

Злость на себя смыла последние следы паники. Не замечая, что непроизвольно копирует стойку солдата перед своим командиром, она выпрямилась, вскинула голову и четко произнесла:

– Благодарю. Вы были абсолютно правы.

«Ехидна», – чувствуя себя, как голый на морозе, он неловко встряхнул сумку, отчего брошенный на неё плащ соскользнул на пол.

Жан стремительно нагнулся, Этьена – следом. Одновременно они подхватили плащ, поднялись и…. легко, словно во сне, или в полете, качнулись навстречу друг другу.

– Не бойся, я выведу тебя отсюда… – почти губы в губы прошептал мужчина.

– Да, – также беззвучно прошелестела женщина, из последних сил цепляясь пальцами за спасительный плащ, не замечая, что в предчувствии поцелуя у неё предательски подгибаются колени.

В ноздрях защипало. Этьена коротко вздохнула, сморщилась и чихнула. Втянула в себя воздух и чихнула ещё раз.

– Черт!

Мужчина метнулся вниз, сдернул рукав плаща с фонаря, прихлопнул тлеющий край ладонью.

«Что я только себе вообразила?! – так внезапно оставшись одна, она выпутала ладонь из складок плаща и прижала к горлу, – ещё немного и полезла бы к нему, как… та… змея!»

Перед глазами вспыхнули искривленные футуристические лампы, громоздкая, как языческий жертвенник, стойка бара, обезьяноподобный джаз и приподнявшаяся на мыски женская фигура, завораживающе медленно покачивающаяся в объятиях мужчины.

Темно-зеленое с золотистыми узорами облегающее короткое платье… Казалось, вокруг выбеленной электрическим светом статуи извивается змея. Глянцевая головка то прижимается к груди, то поднимается к лицу, сильные бескостные руки кольцом обвивают плечи, пальцы осторожно подбираются к волосам.

И с каждым следующим извивом она непостижимым образом всё больше оголяется, совершенно по-змеиному выползая из платья!

«Гадюка».

Только в брошенном на окно взгляде не было ни малейшего намека на холоднокровную рептилию.

«Обладай ты хоть какой-то ментальной силой, сожгла бы на месте», – наблюдая, как кроваво-красные ногти впились в пиджак, изумленно подумала тогда Этьена.

Завороженная взглядом, она почти не обратила внимания на лицо, запомнила только ощеренные в секундном оскале зубы…

– …Ничего страшного, – неправильно истолковав её молчание, поспешил успокоить Доре, – дыма почти нет. Немного обгорел рукав и всё. Выберемся, куплю новый плащ. Этот мне давно уже надоел.

…Он не был монахом. Наверняка, нет. При желании, она могла бы узнать всё, пролистав его жизнь так, как пролистывают книги. Зачем? Что было, то было.

Те, незнакомые ей, не увиденные, коснувшиеся однажды его судьбы, волновали её не больше, чем мошкара, мельтешащая вокруг огня. До тех пор, пока не увидела эти пальцы, чуть не до судороги, вцепившиеся в мужские плечи, своим телом не ощутила сжиравшее её желание и исходивший от него призыв, на который невозможно, немыслимо было не ответить!

Возможно, та женщина ничего для него не значила. Такой же мотылек, на несколько мгновений мелькнувший в полосе света. За прошедшее время Этьена почти убедила себя в этом. И продолжала убеждать, пока не поняла, что люто ненавидит эту уверенную в своей непобедимости девку, зеленокожую змею с хорьковым оскалом.

Ненавидит, даже не помня её лица!

Ненавидит и ревнует! Бешено ревнует этого мужчину ко всем, кого когда-то обнимали его руки, целовали его губы, кто хоть на краткий миг смог стать для него тем, чем она не могла стать никогда…

… – Здесь совсем недалеко, – Жан прикрутил плащ к сумке и встал, – метров десять или чуть больше. Я пойду первым. Если всё-таки застряну, вы вытащите меня обратно…

«Я ничем не лучше всех их! – в немом исступлении поняла Этьена, – ничем! Ещё секунда, и я также повисла бы на тебе. Также! – ей опять вспомнилась вкрадчивая осторожность, с которой пальцы той женщины подбирались к волосам, – только этого тебе так и не досталось! – с мстительной радостью она опять, как наяву, увидела потемневшие от ненависти (вспомнила-таки, что глаза были темные, то ли черные, то ли коричневые, неважно, но темные, бездонные, как жерла вентиляционных колодцев) глаза своей соперницы, – а мне – досталось! Три недели он был только мой! Ясно тебе? Мой! Я гладила его волосы! Руки! Я!..»…

… – Давайте, здесь довольно просторно, – Жан забрал фонарь и боком втиснулся в щель…

«Дура! – с тем же накалом обрушилась на себя Этьена, – нашла время и место для воспоминаний!»

Пытаясь успокоиться, она поднесла руку к лицу и чуть ли не до крови прикусила кожу.

Боль помогла. В таких случаях боль всегда помогает. Только теперь она поняла, что осталась одна, потому что мужчина уже протиснулся вглубь штольни, унося с собой фонарь и оставляя её один на один с липкой непроглядной темнотой – этим безруким и безголосым чудовищем, голодным зверем, бдительно стерегущим каждый её вдох.

Этьена рванулась вперед, попыталась вдавиться в отверстие, застряла, попыталась сжать плечи и выбросить вперед руки, но почти сразу уперлась ладонью в ткань и вцепилась пальцами в рубашку.

– Успокойтесь, – зажатый стенами голос гулко отразился откуда-то сверху, – повернитесь боком и идите за мной. Идете?

– Да, – кляня себя за всё сразу, Этьена развернулась и, всё ещё цепляясь за его локоть, втянула себя внутрь.

– Порядок? – всё также, не поворачивая головы, осведомился Доре.

– Да.

– Тогда пошли.

Для худенького женского тела здесь, действительно, было довольно просторно, по крайней мере, проталкиваясь боком, можно было помогать себе руками. Мужчине приходилось гораздо труднее.

– Давайте, – Этьена потянула на себя ремень сумки.

– Не надо…

– Надо, – она перевесила сумку себе на плечо.

– Здесь не так уж и далеко… Как вы там?

– Нормально.

Время замедлилось и растянулось. В закупоренном пространстве стало трудно дышать, и оба обливались потом.

– Ещё немного…

Жан освещал дорогу перед собой. Этьена протискивалась в темноте.

«Плохо, – отстранено, словно бы и не о себе, подумала Этьена, – раз начались такие эмоциональные скачки, значит, идет активная утечка энергии…»

– Придется возвращаться, – после короткой остановки, которую она даже и не заметила, с сожалением произнес мужчина.

– Застряли?! – задохнулась Этьена.

– Нет, – Жан повел фонарем вверх, – мы уперлись в завал. Видите?

– Да-а…

Впереди, примерно на расстоянии вытянутой руки дорогу перегораживала глухая наклонная стена камней.

– Вы думаете?… – её глаза невольно метнулись к потолку.

– Нет, – скорее угадав, чем увидев её движение, успокоил Доре, – наш ход крепкий. Мы уперлись в коридор и эти камни оттуда. Честно говоря, я не ожидал, что завал может быть таким длинным. Ладно, ничего страшного. Дойдем и так.

Упираясь локтями в противоположную стену, Этьене удалось повернуть голову назад. Казалось, темная щель ещё больше сузилась, стало труднее дышать, холодные камни давили сильнее и сильнее… где-то послышался подозрительный шелест…

«А если завалит выход? – ей показалось, что шелест усилился, – если нас здесь!!!.. – стараясь удержать безумный истерический вопль, буквально раздирающий ей гортань, Этьена до хруста сжала челюсти, – прекрати!.. – чувствуя, что зубы начинают дрожать и разжиматься, она осторожно выпрямила руку, согнула, вцепилась пальцами себе в волосы и безжалостно рванула, – немедленно прекрати!.. – резкая боль немного развеяла паническую одурь, – дура!.. Истеричка!.. Береги силы! Силы!.. – теперь ей показалось, что на виски плеснули крутым кипятком, – я разбалансирована после переноса, поэтому начались такие дикие скачки эмоций. Я пренебрегла элементарными правилами безопасности. Нет, не пренебрегла, а забыла…»

Новая волна шелеста накрыла с головой.

Этьена охнула и панически рванулась вперед.

Шелест превратился в звук трущейся о камень ткани, потом громко звякнул металл, и тоннель перед ней осветился.

«Вселенная! Да это же… – обессилив от внезапно наступившего облегчения, Этьена судорожно сглотнула и, пытаясь удержать приступ то ли смеха, то ли плача, до боли уперлась затылком в камень, – какая же я дура…»

Доре поднял над головой фонарь, переменил руки.

Теперь, когда тьма впереди превратилась в хаос теней, паника окончательно схлынула. «Хватит!.. хватит слез и соплей», – Этьена несколько раз глубоко вздохнула и, таща за собой сумку, полезла обратно.

– Ничего… страшного… – рывками подтягивая себя вперед, просипел Доре, – вернемся… обратно… дальше… будет… ещё… Наконец, бесконечное протискивание закончилось.

Пытаясь удержаться на ногах, Этьена вцепилась пальцами в выступ стены, но ноги подогнулись, и она осела на пол. Жан упал рядом. Какое-то время оба по-рыбьи хватали раскрытыми ртами воздух..

– Фу, я думал, эта щель меня уморит, – отдышавшись, мужчина сел, машинально откинул со лба волосы, – надоели!

– Почему вы их не острижете?

– Почему?… – похоже, вопрос поставил его в тупик, – не знаю… может, когда-нибудь и остригу…. Вы считаете, что стоит?

– Нет! – с жаром воскликнула Этьена, но, заметив удивленно вздернутую бровь, смущенно осеклась и отвернулась.

– Если вы считаете…

– Я ничего не считаю! – Этьена попыталась встать, наступила коленом на подол платья и неуклюже рухнула обратно, – Я ничего не считаю! Меня абсолютно не волнуют ни ваши волосы, ни вы!

«Дурак, – стараясь скрыть обиду, мужчина опять провел ладонью по волосам и как от огня отдернул руку, – сам напросился, вот и получил. Павлин несчастный».

(Такую прическу с падающей на глаза прядью, ещё в самом начале карьеры ему посоветовал старик-постижер. Он же обучил и жесту. Небрежному кивку, придающему его излишне мужественному облику легкий налет мальчишеской непосредственности.)

«Остригу, к чертям!.. Она тоже хороша! – никому на свете (а уж себе – тем более!) Жан ни за чтобы не признался, насколько задели его эти слова, – сама ни рожи, ни кожи… черт знает что! На такую ни один мужик не оглянется! Грымза!»

Ещё секунда, и он выложил бы ей всё, а потом бы волоком потащил дальше, но… наткнулся глазами на руки, судорожно мнущие подол платья, заметил мучительно покрасневшую щеку, сам неизвестно от чего покраснел и отвернулся.

– Может быть, привал?

– Нет, – девушка тщательно расправила помятое платье, оперлась ладонью на стену и встала, – куда теперь?

Доре подавил вздох и тоже поднялся.

– Придется сделать крюк. Мы выйдем туда же, но позже… Вы не замерзли?

Этьена отрицательно передернула плечами и невольно поёжилась. Жан присел, покопался, отвязывая вещи от сумки, снова выпрямился.

– Одевайте, – натянул на неё поверх её плаща свой, быстро закатал рукава, сначала хотел застегнуть, потом усмехнулся и просто обмотал её полами, после чего ещё и несколько раз обвязал поясом, – вот так, – избегая смотреть в лицо, поправил воротник.

– Не надо, – попыталась запротестовать Этьена.

– Надо, – подобрал с пола свой пиджак, – здесь всегда было холодно, – вскинул сумку на плечо, – Пошли?

– Да.

Минут через десять миновали крохотную пещерку, после которой резко увеличился наклон пола. Стало холоднее. Жан покосился на мерно шагающую Этьену и незаметно застегнул пиджак.

– Скоро спуск закончится… потом будет комната, похожая на сундук…

Настраиваясь на удобный для ходьбы ритм, он опять пытался что-то рассказывать, поднимал повыше фонарь, демонстрируя округлые своды пещер, отметки на стенах, ниши, остатки деревянных крепежных растяжек, спуски, повороты… Словом всё, что позволит хоть как-то отвлечь внимание.

Перед очередным разветвлением Доре приостановился, кивнул вглубь широкого коридора, хотел что-то сказать, но во время прикусил язык: «Незачем».

Действительно, незачем. Абсолютно незачем сообщать, что в каких-то метрах от них вся галерея чуть ли не по пояс завалена расчлененными скелетами.

«Лучше не пугать, – опуская фонарь, он осторожно покосился на Этьену, сосредоточенно идущую рядом, – устала. Ещё бы… потерпи, уже скоро».

Отсюда, от района подземных кладбищ, до Нотр-Дама уже рукой подать.

 

Глава 3

1

Весь этот час, механически следуя за огоньком свечи, она пыталась создать вокруг себя изоляционный кокон. Теоретически, такое возможно. Если отмести все внешние факторы, а взвихренные переносом исходящие энергетические вектора загнуть внутрь, закольцевав вокруг себя.

«На занятиях я столько раз пыталась телепортировать себя хотя бы на расстояние метра. Так нет же! Ни на микрон!» – в памяти всплыло унизительное ощущение полной беспомощности, с каким она вынуждена была открывать дверь класса, когда все остальные уже телепортировались в коридор. Их и было-то всего пятеро, обладающих потенциальными способностями. Пятеро на всю школу!

А после краткого предварительного курса осталось четверо. (Она так и не смогла преобразовать себя.) Тогда, убедив себя, что инструктор ошибся, она отказалась продолжить дальнейшее обучение, мотивируя свой отказ от изучения теории тем, что никогда не сможет воспользоваться полученными знаниями на практике. К сожалению, её доводы звучали так убедительно, что ей позволили это сделать.

«Вот теперь и расхлебывай! Тогда бросила занятия, не захотела быть хуже других, – издеваясь над самой собой, скупо усмехнулась Этьена, – теперь радуйся. Не хуже. Даже лучше. Так вот, без ничего, можно считать, что на одном испуге осилила двойной перенос. Хотела бы я только знать, как это вообще могло получиться? Но получилось… кажется, – незаметно покосилась на Доре и, чуть не столкнувшись с ним взглядом, поспешно уставилась себе под ноги, – с его энергетическими потоками всё в порядке… аура по-прежнему чистая и плотная… возможно, у него врожденная способность. Эх!

… Если бы не бросила, сейчас хотя бы знала, как быть дальше. А так…»

«Что я ещё могу сделать? – аккуратно перебирая в памяти скудные обрывки знаний, она ещё плотнее запахнула плащи, – отдых и еда отпадают. Если я сейчас лягу спать, то окончательно обессилю. С момента переброса прошло около трех часов. В принципе, это не так много… Если я смогу создать экран, то продержусь ещё какое-то время… Часа два – три. Может быть, дольше. Во всяком случае, этого времени должно хватить, чтобы добраться до капсулы. Там проведу полный курс».

Опытные телепортаторы способны в считанные минуты после переброса нормализовывать свои энергетические потоки. Остальным нужны условия длительной релаксации. В критической ситуации можно изолировать себя от окружающей среды, спрятаться в энергонепроницаемый кокон. Такой шаг не решает, а только оттягивает решение проблемы, позволял выиграть время. Не более. В идеальном варианте, если удалось бы не просто закольцевать вектора вокруг, а и пропустить сквозь себя, появился бы шанс не только до минимума сократить энергопотери, но и (что ещё менее вероятно, но возможно) самостоятельно преодолеть последствия ментального истощения.

Но такое мало кому удавалось. И уж, конечно, не ей, усталой и эмоционально измотанной.

Если бы она закольцевалась сразу! В первые минуты после переноса, когда структура ещё наиболее податлива. Если бы… но, когда он подхватил её на руки, она забыла обо всем!

Не замедляя шага, она осторожно покосилась на его руку, придерживающую ремень сумки, только теперь заметив, что мужчина наглухо застегнул пиджак, а фонарь, снабженный ржавой железной клипсой, прикрепил к нагрудному карману пиджака, отчего он освещал только нижнюю часть стен и пол под ногами.

Пальцы… сильные, гибкие…

Этьена невольно сглотнула, покраснела и воровато скользнула глазами к хмурому, замкнутому лицу, уловила встречное движение и поспешно опустила глаза.

«Недоволен… Глупо всё получилось… Надо было заставить Жерара сразу, как только смог встать, отправить его из города, – от одной мысли о разлуке стало так плохо, что на секунду она сбилась с ритма, но тут же опомнилась и подровняла шаг, – непонятно, как немцы на меня вышли. Хотя, после всего случившегося… Тем не менее, что-то здесь не так… не так… Ладно, об этом потом».

Самое трудное – начать. Отрешившись от всего, она представила себе тонкие светящиеся стрелы… поймала ближайшую, перевила с соседней, скрутила в кольцо… поймала следующую, присоединила к ним… затем ещё одну… ещё… и ещё, создавая вокруг себя что-то похожее на золотую клетку или яйцо, тупой конец которого проходил ниже ног под полом, а заостренный плавно обтекал плечи и голову…

2

Коридор сменился короткой лестницей.

Этьена споткнулась.

Жан подхватил её под локоть, как слепую, свел вниз и, уже оказавшись на ровном полу, ещё какое-то время продолжал вести, пока она сама не выдернула руку.

«Жерар! – так уж получилось, что смутное подозрение вдруг переросло в абсолютную уверенность, – Жерар».

С его появлением в особняке он сразу понял, что… Что понял? Что ему вообще было понимать? Он непрошеным гостем свалился в этот дом, одним своим присутствием подвергая опасности стольких незнакомых ему людей. Против их воли стал невольным свидетелем их личной жизни, симпатий. Гаспар с Мадленой, Симон. Надо было быть слепым, чтобы не заметить его щенячьей влюбленности в Этьену. Странно, но его это не волновало.

Симон… Симон был Симоном.

С высоты своих тридцати лет Жан прекрасно видел, что его юношеская любовь к Этьене, переросшая из детского восторженного поклонения, так и не окрасилась взрослой чувственностью. Любовь повзрослевшего ребенка, никогда не рассчитывающего на взаимность.

Более того, он видел, что и Этьена не воспринимает его как взрослого мужчину. Скорее, как мальчишку, младшего брата, за судьбу которого она тоже несет определенную ответственность.

Другое дело – Жерар!

С его появлением Этьена изменилась. Сейчас ему казалось, что именно Жерар разрушил… Что?

«Черт бы его побрал, – неизвестно на что взъярился Доре, – настоящий мужчина. Стена, за которой могут укрыться все бабы мира!»

Кем был он сам? Актером. Лицедеем, всю жизнь носившим чужие маски. Он смог развить в себе недюжинную физическую силу, не был трусом (во всяком случае, настолько, чтобы не отдавать опасные трюки дублерам). Но, позавчера на рассвете, ожидая условный сигнал, он пережил такой животный страх перед предстоящим боем, такой ужас перед своей возможной смертью, что даже сейчас при одном воспоминании об этом у него начинали дрожать губы. Потрясение от осознания своей трусости оказалось настолько велико, что теперь ему казалось – не обматери его Жерар, он непременно провалил бы операцию.

Если на то пошло, то Симон оказался намного смелее его. И умнее. Странно устроена наша память. Поддавшись настроению, она способна настолько изменить отношение к одному и тому же поступку, что, являясь предметом гордости в одном случае, он же вызывает чувство жгучего стыда в другом. Теперь собственное поведение казалось глупым мальчишеством, а та короткая минута растерянности, абсолютно естественная для любого, впервые участвующего в перестрелке, человека, переродилась в самый позорный момент в его жизни.

Тем более, что пережить его (пережить в прямом, физическом смысле слова) он смог только благодаря действиям мальчишки, женщины, которой он и так уже всем обязан, и мужчины, который, очень даже возможно, является его более удачным соперником.

Жан незаметно скосил глаза на Этьену: «Сердишься? Есть, за что. Свалял дурака в «Сеюше», струсил в лесу, да ещё и сегодня тебя подставил. Хорош, нечего сказать. Если бы не Жерар…»

Каждый раз, мысленно возвращаясь к нему, Жан испытывал странную смесь острого раздражения и глубокого уважения. «Возможно, он из бывших военных… офицер…умеет читать карты, сам рисует планы…операцию разработал идеально… возможно, штабист… – не замечая, что, по въевшейся актерской привычке, начинает выстраивать возможную биографию образа, Жан медленно перебирал в памяти наиболее яркие моменты, – хотя, едва ли… по всему видно, что уже воевал… обстрелян… я теперь тоже… – губы передернулись, – если я растерялся позавчера, то вполне отыгрался сегодня… Черт! Никогда ещё столько стрелять не приходилось! Герой, твою….!»

«Ты должен быть профессионалом, – после очередной неудачи любил повторять Мастер, – а не героем. Чтобы потом другим профессионалам не пришлось писать для тебя некролог».

«Пижон, – в который раз не преминул уколоть сам себя Доре, – если бы не её теле… черт её не знает, что… нас бы уже пристрелили. Возможно, можно было поступить по-другому. Как? – он попытался представить на своем месте Жерара и раздраженно мотнул головой, – никак. Не вмешиваться совсем, проследить, куда повезут?… Знаю, – невольно сжал зубы, – и куда бы повезли, и что могли сделать. К черту! Лучше все равно бы не придумал, – словно оправдываясь, сжал кулаки и упрямо вздернул подбородок, – возможно, ты бы придумал, на то ты и профессионал, а я актер. А для актера и так годится».

«Он – настоящий», – в этом человеке Жан интуитивно почувствовал ту самую внутреннюю силу, которой всю жизнь так не хватало ему самому. Силу, сродни той, которая позволила Мастеру в сороковом в знак протеста покинуть киностудию.

(А он остался. Отгородился расхожей фразой, что «искусство вне политики», и остался. Заключил контракт на три фильма, сыграл шевалье де Ронкура в костюмной мелодраме, затем, практически в тех же костюмах, авантюриста и героя Тюрена.

«Режиссер может позволить себе такую роскошь – ждать. Он и через десять лет сможет снять то, от чего отказался сейчас. А я – актер, – каждый раз, думая о Мастере, он пытался найти оправдания своему предательству, – оккупация может продлиться ещё лет десять. Если я уйду со сцены сейчас, кому я буду нужен потом? Никому».

Красивые слова, но, на самом-то деле, тогда он просто испугался. Работа на киностудии укрывала его от возможной мобилизации и давала гарантированный заработок, что в оккупированной стране было совсем немаловажно, а остальное….

«На все остальное я закрывал глаза. Я научился так зажмуриваться, что, если бы не рассказ Жаклин да не коньяк, я бы и потерю квартиры стерпел. И рожу эту наглую стерпел! Колбаской бы зажевал и стерпел!»)

После таких мыслей на душе стало совсем паскудно. Самое время сравнить себя с кем-то другим. И он сравнил.

В который раз сравнил себя с трепливым Симоном и молчаливым Гаспаром, передававшим документы и медикаменты партизанам, хрупкой Этьеной, вставшей между ним и патрулем, Жераром, темной лошадкой, в машине которого можно безбоязненно провозить целые сумки оружия. Одному богу известно, где и кем он работает, чтобы обладать такой привилегией!

Сильный, знающий, уверенный. Тот самый настоящий мужчина, которого столько времени пытался изображать он сам, мотаясь в линялых тряпках перед кинокамерой.

Жест. Взгляд. Поворот головы. Манера говорить. Даже азарт боя – теперь всё это он в любой момент мог повторить, а если надо, то и сыграть, сымитировать настолько точно, что даже Мастер не заметил бы подмены.

Но Жерар не играл.

С первой минуты, ревниво наблюдая за его отношением к Этьене, Доре пытался подметить что-то личное, интимное. Что-то, что могло бы выдать истинные чувства.

Ничего.

И в то же время было между ними что-то, что заставляло их считаться с мнением друг друга (только для неё так подробно объяснял Жерар план нападения на полицейскую машину, и только его мнение заставило Этьену смириться с участием в нападении самого Доре).

Именно Жерар советовал (не приказал, а именно советовал!) им не выходить на улицу, а он не только пренебрег советом сам, но и спровоцировал Этьену, в результате чего они и оказались здесь, обложенные со всех сторон, как лисы в норе.

«Ну, нет, шалишь, – разозлившись сам на себя, строптиво подумал Доре, – не нашелся ещё тот, кто бы загнал меня в угол. Руки коротки».

3

«Главное, идти… просто переставлять ноги… просто переставлять ноги… переставлять… – защитный экран, который ей удалось-таки создать, вобрал в себя все эмоции, обесцветил мысли, погрузив её в состояние, подобное вязкому ночному кошмару, – идти… идти… идти… интересно, на сколько меня ещё хватит?… – мысль, как огромная неповоротливая рыбина, ударом хвоста взбила фонтанчик сероватой мути, – час?… полтора?… возможно, меньше… если успею за это время добраться до капсулы, то все ещё поправимо…а если нет?… – с полнейшим равнодушием подумала Этьена, – ладно, не каркай…»

Так, не отводя взгляда от фонаря, она и шагала, уже не отдавая себе отчета, что с каждым шагом всё глубже погружается в мутное полудремотное, полубредовое состояние.

(У любой защиты есть своя оборотная сторона. Если чрезмерно оберегать от нагрузок тело, то атрофируются мышцы, а если выпустить из-под контроля энергетический защитный экран, то…)

Перед глазами раздражающе асинхронно, сбивая ритм движения, заплясал шарик зеленоватого света. Какое-то время она равнодушно следила за ним глазами, затем, когда мельтешение стало неприятно, вяло отвела взгляд.

– Эй!.. Вы меня слышите?

Теперь ещё и голос!

В поле зрения опять попала зеленоватая искорка.

«Что это?» – желая побыстрее отвязаться, медленно сконцентрировалась Этьена.

Искорка стала больше, округлилась, приобрела объем и форму.

«Что-то здесь не так?… не должно быть…»

«Так… всё так… – мягко, но настойчиво зашептал бесплотный голосок, – всё именно так…»

«Нет… – больше из привычного упрямства продолжала сопротивляться Этьена, – не так… что-то… желтый! – виски сжались, – свет должен быть желтым!»

Зеленоватое свечение усилилось, но теперь она уже знала! Страх выдернул знание из самого отдаленного участка головного мозга, встряхнул и с издевательским смешком швырнул ей прямо в лицо. Вот тебе! Получай!

Этьена пораженно замерла: «Открытая энергоемкая саморазвивающаяся структура… открытая! Это значит, что уплотняясь, она способна впитывать из окружающей среды любую доступную энергию, необходимую ей для развития, а, впитывая, она всё больше наращивает объем. Процесс развития прекращается только в случае прекращения подачи энергии, что возможно только в случае истощения всех доступных системе источников».

Несколько секунд она мысленно созерцала плывущую перед глазами плотную мелкоячеистую паутину…

«Вместо того чтобы защитить, эта дрянь меня уничтожит!»

Оставаясь неподвижной, Этьена мысленно рванулась, обрушивая на плотную шелковистую массу пучок нестабильных колебаний.

Внутренняя поверхность кокона прогнулась, задрожала и выровнялась.

Швырнула ещё раз – безрезультатно. Окружающая её энергетическая субстанция почти моментально приноровилась к изменению параметров питающих её энергий.

«Так я ничего не добьюсь!»

«Я создала вокруг себя вихревой поток, неустойчивую структуру, центром которой теперь являюсь… Он вытянет из меня всё! – в мгновенном озарении поняла Этьена, – мертвое тело – идеальный стабилизирующий объект… – ещё не осознавая, что делает, она уже выдергивала из гудящей вихревой ткани отдельные завитки, распрямляла, возвращая себе украденные экраном энергетические нити, восстанавливая нарушенные связи, – больше никогда… ни за что… Свет должен быть желтым… желтым… желтым!»

Золотое сияние свечи – первая крохотная победа.

Запах горячего стеарина – вторая…

Свет… Запах… Звук!

– … вы меня слышите!?

– Да, – чуть не оглохнув от звука голоса, произнесла Этьена, мысленно пытаясь связать воедино отдельные разрозненные объекты: фонарь, лицо, жирные вертикальные линии… ладонь, лежащую на её плече, опять фонарь, мерно покачивающийся на уровне её глаз…

Мужчина повернулся к ней спиной, отчего она внезапно ослепла, а когда снова смогла видеть, то поняла, что он осторожно касается ладонью одной из тускло блестевших линий.

«Прутья… вот что это такое! Толстые металлические прутья со следами сварки».

– Черт! Здесь никогда ничего не было, – Жан сжал прутья ладонями и дернул, затем, теряя самообладание, рванул так, что под пиджаком буграми вздулись мышцы, – проклятье! Какого дьявола здесь поставили эту!..

– Хальт! – в темной глубине коридора заметался ослепительно белый луч света.

Жан выронил фонарь, схватил Этьену за руку и потащил назад, прочь от света, крика, прочь от…

– Хальт!! – крик перекрыл нарастающий грохот сапог.

Он успел вжать её в нишу прежде, чем в спину ударила автоматная очередь. Часть пуль вгрызлась в потолок, остальные срикошетили от стен.

«Наугад бьет, – машинально отметил Жан, – от груди, и фонарь в руке мешает…»

Следующая очередь раскрошила камни над ними, осыпав плечи и головы мелкой известняковой крошкой.

«Заметил, сволочь, – мужчина ещё сильнее вжался в щель, – теперь не выпустит… пристрелит сам или дождется смены, но не выпустит…»

Вяло, словно во сне, Этьена сконцентрировалась на солдате.

Ничего. Серое размытое пятно. Пустота.

«Нет!»

Всей своей силой, волей, отчаянием – всем, что у неё ещё осталось, – она швырнула себя на это незримое ничто, вдребезги разбивая хрупкое равновесие, удерживающей её сознание строго в центре созданной ею сферы, проломила оболочку кокона и единым духом вобрала в себя часть освобожденной энергии.

Теперь она знала, что у решетки возбужденно топчется плотный коротконогий детина. «Это только крыса… – сходу впечатала в открывшееся ей сознание Этьена, – большая серая толстая крыса… крыса… – не открывая глаз, она видела, как луч фонаря прицельно скользнул по полу, – серая остроносая складская крыса, – попав в полосу света, животное прижалось к полу и стремительно бросилось вглубь коридора, – не стрелять!.. стрелять больше нельзя… за стрельбу голову снимут… надо продолжать обход… продолжать обход. Иди же!!»

Солдат повернулся и пошел, свободно продвигаясь сквозь гудящий, насыщенный мириадами светящихся колючих капель воздух.

– Всё, – выдохнула прижатая к пиджаку Этьена, – он ушел.

«Нельзя! Нельзя так грубо работать с энергией!»

– Нам надо уходить, – пытаясь пошевелиться, девушка уперлась локтями Доре в ребра, чувствуя, что с большим успехом можно было бы попытаться отодвинуть стену, – как можно быстрее.

– Где он?

– Я заставила его уйти.

– Вы? Как?

– Я заменила зрительные образы. Он решил, что мы – крысы.

– Вы заменили?!..

– Да… на крыс незачем тратить время и патроны.

– Ладно, – по легкому колебанию воздуха она поняла, что мужчина привычно откинул со лба волосы, – лучше быть крысами, чем мертвецами, – в темноте зашуршала ткань, после чего сухо треснула спичка.

– Нет! – слишком поздно сообразив, что он собирается сделать, отчаянно завопила Этьена.

Поздно! Беспорядочное движение прекратилось, огненные стрелки замерли и в едином порыве метнулись к огню.

В последнюю секунду, видя, как на конце спички расцветает шаровая молния, он попытался разжать пальцы. Возможно, даже успел. Возможно, нет.

Последующий взрыв стер все.

 

Глава 4

1

В Пале-Рояле отцветали магнолии. Бело-розовые лепестки сплошным дождем сыпались на землю, словно снегом, укрывая газон и посыпанные гравием дорожки.

Он сгребал их, лепил большие пушистые комья и швырял в радостно смеющуюся маму.

– Мама! Смотри!

Теперь он швырнул в неё целый ворох лепестков.

– Мама!!

Женщина наклонилась, подхватила его на руки, подбросила вверх, закружила, затормошила, а он только болтал в воздухе ногами и захлебывался от переполнявшей его неповторимой детской радости.

– Мама! Ты вернулась!!

Ледяной ветер взметнул облако снега.

– Мама! – уже не ребенком, а взрослым, он пытался удержаться за её руку, – ты вернулась?

– Нет, – невероятно прекрасное лицо (он уже забыл, насколько оно было прекрасно) ещё раз улыбнулось ему навстречу.

– Нет!! – по-детски раскинув руки, он отчаянно рванулся вперед, – не уходи! Но женский силуэт уже таял, истончался, словно предрассветный туман, разносимый ветром.

– Не уходи!!!..

Ночь. Темнота. Пустота. Ничего нет. Ничего не было. Никогда ничего не было. В этой вселенской пустоте никогда ничего не могло быть. Ничего. Даже темноты. Даже пустоты, и той ещё не было. Ни прошлого. Ни будущего.

«У ничего нет прошлого…»

– … очнитесь! Да очнитесь же!!

– У ничего нет прошлого…

– Прекратите! – перестав трясти, Этьена залепила ему две хлесткие пощечины и опять вцепилась в плечи, – очнитесь!

Жан медленно разлепил веки, тупо уставился в темноту перед глазами:

– У пустоты…

– Нет! – ещё одна пощечина, – здесь нет пустоты! Здесь есть вы, и я! Есть камни, люди, машины! – она словно лепила для него мир заново, – есть ваша работа! Ваша роль!.. Есть боль!

– Есть…

– Да! Есть всё! Только очнитесь. Нельзя поддаваться! Нельзя потерять себя! Иначе смерть. Слышите? Вы есть! И я!.. Давайте!

Она опять затрясла его, потом приподняла и, подтащив к стене, прислонила спиной к камню.

– Вы видите меня?

– Нет, – Жан наугад сжал её руку, – я вас не вижу… не вижу! – сминая её пальцы, он рванул Этьену к себе, зашарил второй рукой по её груди, лицу, – что со мной?! Почему я вас не вижу! Я…

– Успокойтесь! – Этьена поймала его руку, – с вами всё в порядке… просто здесь очень темно. Вы, наверное, выронили спички.

– Наверное, – Жан попытался вспомнить, – кажется, был взрыв…

– Да…

– Наверное, где-то скопился газ… он взорвался, когда я зажег спичку…

– Наверное… вы целы?

– Вроде бы – да, – Жан отпустил её руку и ощупал пиджак, – знаете, у вас довольно увесистая ручка. Такой трепки я не получал со времен…

– Слава богу! – сползая на пол рядом, то ли вздохнула, то ли всхлипнула Этьена, – я… простите меня…

– Пустяки… на съемках мне доставалось и похлеще… – он ещё раз ощупал пиджак, – похоже, я действительно выронил спички, – Жан перевернулся на колени и зашарил руками по полу, – они не могли отлететь слишком далеко. Есть! – зажал в кулаке коробок.

«Может, лучше не зажигать? – опасаясь нового взрыва, он нерешительно опустил руку, – хотя, откуда здесь газ? Может у немцев что-то на складе утекло?..»

– Пригнитесь.

– Зачем?

– Если где-то ещё сохранился газ… – ориентируясь по голосу, Жан развернулся спиной к Этьене, вытянул перед собой руки, зажмурился и чиркнул спичкой.

Ничего!

Доре облегченно перевел дух и огляделся.

Огонек осветил прутья, пол, сумку, стену и прижавшуюся спиной к стене Этьену.

Первым делом он подобрал сумку и засветил свечной огарок.

– Надо уходить, – нетерпеливо заторопила его Этьена.

– Погодите, сначала надо найти фонарь, – Жан поднял над головой огарок, – вон он! Держите, – передав свечу Этьене, мужчина вернулся к решетке, присел и попытался дотянуться до фонаря, закатившегося по ту сторону прутьев.

– Быстрее, – заторопила Этьена, – он может вспомнить…

– Сейчас… я знаю, что взрыв слышали все… – Доре лег на пол, прижался плечом к решетке, просунул сквозь прутья руку и подтянул фонарь к себе.

«Какой взрыв?!» – но не объяснять же ему сейчас, что никакого взрыва не было. Был собранный огнем огромный шар бесхозной энергии, моментально и бесшумно впитавшийся в его кожу. Чудо, что он выжил. Слава богу, что выжил!

– Всё, – Жан вынул из её рук зажженную свечу и вставил её внутрь фонаря, – уходим, – уже ставшим привычным жестом он сжал её пальцы и потащил прочь от решетки, – теперь уходим.

2

Опять начались бесконечные коридоры… коридоры… коридоры…

Сначала по ним бежали. Благо метки здесь были нарисованы настолько ярко и жирно, что чтобы их увидеть, не надо было замедлять бег. Потом, когда стало пресекаться дыхание, перешли на быстрый шаг.

«Только бы опять не пустили по следу собак… от них не уйдем… можно попытаться подняться у Цветочного рынка… здесь недалеко…»

– Нам лучше как можно быстрее подняться на поверхность, – не замедляя шаг, он попытался ввести Этьену в курс дела, – если будут искать, то могут спустить собак…

– Никто… не будет нас… искать, – пытаясь восстановить дыхание, пролепетала Этьена, – никто ничего не знает.

– Но взрыв…

– Его не было…

Жан остановился так резко, что она на полном ходу ткнулась лицом ему в плечо.

– Как, не было? Меня долбануло так, что до сих пор трясет! Или это опять очередной твой фокус?

– Не важно…вы обещали вывести нас в Сите… это ещё возможно?

– Да.

Выход должен был быть где-то здесь, Жан хорошо помнил эту крохотную, похожую на перевернутую кастрюлю пещерку. Но, не желая понапрасну обнадеживать Этьену, он собирался сначала убедиться сам. Тем более, что вертикальный колодец, которым заканчивалась штольня, выходил в подсобное помещение между павильонами и закрытым выходом со станции метрополитена, где, прежде чем выйти, наверняка пришлось бы сбивать замок. Даже если допустить, что замок там всё тот же, старый и расхлябанный (раньше они, чтобы выйти, просто вынимали его из пазов, а потом загоняли обратно), то всё равно, чтобы не привлекать внимания своим внешним видом, лучше всего было выйти на поверхность минут через сорок, когда продавцы закончат свою работу, а на улицах окончательно стемнеет.

– Подождите меня здесь, а я посмотрю метки, – он поднял фонарь и обвел взглядом стены, – кажется… – заметив тщательно вырисованный трилистник, он оставил Этьену и быстро пересек пещеру.

Всё верно. Даже отсюда было видно, что коридор, помеченный угольным листком, метров через шесть утыкался в стену, до самого потолка разлинованную узкими черными полосками. И только подойдя вплотную, можно было заметить дыру в потолке, в которую и уходили эти ступени.

– Сюда! – позвал Этьену Доре, – я нашел.

Девушка неуверенно оторвалась от стены и пошла, с каждым шагом всё больше оседая на пол.

– Эй!

Ещё не успев сообразить, что она падает, Жан рванулся навстречу и подставил руки.

– Что с вами! Эй!..

Даже через два плаща он почувствовал, насколько горячим было её тело. И легким. Настолько легким, что казалось, кроме самих плащей, другого груза на его руках не было.

– Этьена!!

Растерявшись, он так сильно встряхнул её, что голова запрокинулась, а в просветах между полузакрытыми ресницами фарфорово блеснули белки глаз.

«Заболела!..»

– Мать твою… – не зная, что теперь делать, растерянно пробормотал Доре.

Вот теперь он, действительно, растерялся. Растерялся настолько, что вместе с ней осел на пол и, неизвестно зачем, попытался расстегнуть обмотанный вокруг девушки плащ. Несколько минут он безуспешно искал пуговицы, потом сообразил, что ему мешает фонарь, отставил его в сторону и уже двумя руками нащупал прорези петель.

«А зачем? – так и не найдя пуговиц, и только сейчас вспомнив, что плащ-то это его, поэтому пуговиц он и не застегивал, а просто обернул её тогда полами, он приподнял ей голову и прислушался к дыханию, – простыла… либо в реке, либо здесь. Нет, в реке не могла. Там намок только я… Черт, – на долю секунды он словно увидел себя со стороны, – совсем спятил! Не всё ли равно, где?»

Продолжая одной рукой поддерживать её плечи, второй он машинально сбросил на землю сумку и задумался: «Что теперь делать?»

Идиотский вопрос, особенно, если учитывать, что Цветочный рынок, к которому он так стремился, находится практически у него над головой. Надо только подняться по лестнице, сбить замок с двери подвала и…

«Что, и? Я понятия не имею, к кому она хотела идти! Сейчас, – он отвернул рукав и взглянул на часы, – почти семь часов. Уже темно. Павильоны рынка закрыты. Можно попытаться… нет у Дворца правосудия наверняка напорюсь на патруль… у мэрии тоже. Можно попытаться перейти на Сент-Луи, а уже оттуда… – на долю секунды он увидел желтый круг света на потолке, кровать (думая о своей квартире он всегда представлял себе спальню. Возможно, оттого, что остальной квартиры он почти и не видел, утром после постели и душа сразу спускаясь в кафе, а вечером после окончания спектакля приползая домой и сразу валясь спать.) – дурак! Ко мне же нельзя! К ней – тоже! Если?… – он начал мысленно передирать всех своих знакомых, живущих не так далеко отсюда, – Нет, после «Сеюша» боши наверняка всех их перетрясли. Надо выбираться из города. Ни на кого нельзя рассчитывать… если только… Черт, это же почти в пригороде!.. – расширившимися глазами он напряженно уставился в грязную стену, – вот именно! Если только они всё ещё там. Конечно, там! А главное то, что отец Рене врач. Как же я сразу не вспомнил?! – встрепенулся Доре, – надо было сразу к нему идти!»

– Всё в порядке. Теперь всё будет в полном порядке.

Теперь, когда решение было принято, Жан почувствовал себя увереннее. Не теряя больше времени, он достал из сумки кусок веревки, продел в кольцо фонаря, завязал узел и накинул петлю себе на шею, потом подхватил девушку на руки и встал.

«Кажется, сюда… – ещё раз внимательно рассмотрел метки на стенах, – точно, сюда».

В неровном свете жирно блеснули три косых черных креста и перечеркивающая их короткая стрела, направленная вглубь одного из коридоров.

3

Он шел. Отдыхал стоя, опираясь спиной о стену, и опять шел.

Во время остановок, чтобы хоть как-то притушить жар, прижимал ладонь к раскаленной щеке Этьены. Или ко лбу, пылающему так же сухо и жарко. Именно этот жестокий жар пугал его больше всего. (Сам он никогда не болел, а болезни друзей сводились обычно либо к травмам, либо жестокому похмелью. Из прочих заболеваний в памяти сохранились только смутные воспоминания о туберкулезе, которым на протяжении многих лет болела их соседка, и пневмонии, от которой за несколько дней сгорела мать его друга Бино.)

Сгорела…

Этьена именно горела. Даже через два плаща этот жар обжигал ему руки.

Если бы у него была хотя бы вода! Хотя какая вода могла погасить это?!

Едва восстановив дыхание, Жан сразу отрывался от стены и шагал дальше, как молитву, повторяя про себя, что отец Рене врач.

Врач… врач… врач…

Возможно, он повторял это и вслух, бессознательно надеясь заговорить болезнь, напугать, убедить в полной бесполезности её усилий. Так заклинатели змей тянут на своей флейте одну и ту же музыкальную фразу, усыпляя смертельно опасных тварей. Или ворожеи заговаривают боль.

При каждой остановке он отчаянно надеялся, что она придет в себя, откроет глаза, скажет что-нибудь, или хотя бы просто посмотрит на него. Что угодно, только опять почувствовать рядом её присутствие.

Никому, а уж тем более самому себе, он ни за чтобы не признался, что отчаянно боится и этой её неподвижности, и жара, и ответственности, так неожиданно свалившейся на его плечи.

За последние три месяца он привык во всем полагаться на Этьену. Как для любого болеющего человека врач и сиделка из простых людей превращаются в двух полубогов, распоряжающихся их жизнью и смертью, так и для него Гаспар и Этьена стали чем-то таким, вокруг чего вращался весь мир. Хотел он того или нет, но он всё время зависел от неё, иногда даже из чистого каприза злоупотребляя этой зависимостью.

Теперь он остался один.

Время остановилось. Город, беспокойно живущий над головой, размылся и исчез. Остались только кресты и стрелы, старательно выведенные свечной копотью на стенах и потолках тоннелей.

Кресты и стрелы.

Первые полтора часа дороги он ещё пытался следить за временем. Потом перестал. Зачем?

Состояние Этьены не менялось, разве что всё ярче расцветали щеки. Сначала он старался убедить себя, что это не более чем причуды освещения. Потом, когда не замечать этих нежно-розовых пятен стало уже невозможно, попытался убедить себя, что при простуде и высокой температуре именно так и должно быть.

Возможно, что так и было. Вероятнее всего, что именно так и было.

Сгорела…

«Нет. Нельзя об этом думать. Люди умирают от тысяч неизвестных мне болезней, – пытаясь успокоить себя, подумал Доре, – так почему же это должна быть именно пневмония?»

Время, как и пространство, давно потеряло для него свой смысл. Что с того, что где-то уже наступила ночь?…

Разве может существовать что-то ещё кроме его ноши, камня, темноты и усталости?

Теперь, после каждого привала стало ещё труднее отрываться от стены. Если раньше он не садился на пол ради экономии времени, то теперь – из-за страха уснуть.

Усталость выела из головы все мысли, притупила чувства. Иногда начинало казаться, что рядом быстро семенит высокий, худой до нескладности подросток.

В первый момент Жан испугался, поднял над собой фонарь и долго вглядывался в бездонную темноту тоннелей.

«Никого. А чего я ждал? – сдерживая вздох облегчения, он повесил фонарь обратно на шею и зашагал дальше, – призрак, – Доре невольно задержал шаг, но, заметив это, мысленно ругнулся и пришпорил себя, – шагай! Те, кто нас ищут, намного страшнее».

Три креста, перечеркнутых стрелой.

Чтобы нарисовать их, Франсуа приходилось тянуться вверх настолько, насколько позволял его рост. А они стояли рядом, готовые в любой момент подать ему затушенную свечу. Одного фитиля хватало только на кресты, стрелу он обычно выводил вторым. Выводил так жирно и старательно, что, зачастую, требовался ещё и третий, которым дорисовывались тонкие линии хвостового оперения.

Вот и летели сквозь время эти стрелы, своим полетом скрепляя воедино три крестика – три судьбы.

«Может быть, действительно, где-то здесь…»

Может.

Когда-то они пробирались сюда и до одури накачивали друг друга историями про заблудившихся в катакомбах римлян, духи которых до сих пор бродят по этим коридорам, ищут выход, кричат и плачут в темноте. Или про аристократов, пытавшихся спастись здесь от гильотины… или о бандитах, прятавших в глухих тупиках трупы своих жертв, а ещё в более глухих – награбленные сокровища.

Они даже пытались искать эти сокровища…

Тоннель закончился низкой, массивной дверью.

Ещё не веря, что дошел, Жан пнул дверь ногой, отчего оббитое жестью дерево глухо загудело.

«Дошел», – Жан пнул дверь ещё раз, потом попытался потянуть за ручку, но ручки не было. Несколько минут он безрезультатно водил по двери то локтем, то коленом, пока не вспомнил, что ручки-то здесь никогда и не было. (Дверь была. Её поставил ещё первый хозяин усадьбы, не желающий, чтобы через его дом ходили все, кто ни попадя. Впрочем, хозяин был человеком исключительно практичным. Поэтому он поставил и другую дверь, выгородив, таким образом, для себя шикарный погреб, в котором даже в самую сильную жару было прохладно и сухо. При отце Рене погребом уже не пользовались, поэтому никто и не заметил, что они отомкнули, а потом и вовсе сняли вторую дверь.)

Не давая себе расслабиться, он переложил Этьену с руки на плечо, и провел ладонью по стене слева от двери.

«Черт…» – ноздреватый камень противно царапнул пальцы.

«Не может быть!»

И ещё как, не может! Первый хозяин был очень осторожным человеком, но отнюдь не самоубийцей. Поэтому, сделав глухую дверь, он не поленился провести сигнализацию на случай, если сам же по какой-либо причине окажется запертым в подвале. Доре сам прекрасно помнил, с какими круглыми перепуганными глазами примчался открывать дверь Рене, когда они с Франсуа однажды вздумали дернуть за шнур. Слава богу, что тогда в доме не было никого из взрослых!

С тех пор сигнализацией никто из них не пользовался, но всё равно каждый из них знал, что отверстие находится точно на уровне груди слева от входа.

«Неужели заделали? Но, – медленно, сантиметр за сантиметром, он ощупал пальцами стену, – здесь нет и следа…если бы заложили, то должен был остаться след… цемент или… – пальцы беспокойно зашарили дальше, – дурак!

– пальцы спустились ниже, – на уровне груди, кретин!..» – рука привычно обогнула каменный выступ и провалилась в узкое окошко.

«Есть!» – Доре нащупал веревку и дернул.

Ничего не произошло, но он продолжал дергать снова и снова, пока не заныла рука, после чего отошел к стене и сел, по-прежнему прижимая к себе Этьену.

«Всё».

В настоящий момент он сделал всё, что мог. Оставалось только ждать. Если же ему не откроют…

«Тогда отдохну и пойду дальше».

– Двадцать минут. Через двадцать минут мы встанем и пойдем дальше, – не столько себе, сколько Этьене громко пообещал Доре, – если нам не откроют здесь, мы пойдем дальше.

 

Глава 5

1

От яви остался желтоватый круг света на полу… горбатая уродливая тень на стене… медленно сгорающая на его руках женщина… темнота…

От сна…

Возможно, именно из сна выплыла чья-то рука с фонарем, круглые очки, плотно сидящие на круглом лице с носом-картошечкой и тоненькими, как ниточка, черными усиками.

– Вечно тебя где-то носит, – равнодушно сказал картошечке Доре, – и какого черта ты отпустил эти дурацкие усы?

– Это – Жан. Жан Доре, ты должна помнить…

– Я помню.

Сквозь сон прошла женщина, также наклонилась и внимательно рассмотрела его лицо.

– Кажется, им крепко досталось, – до отвращения громко проговорил мужчина, – давай, – он наклонился и протянул руки, – я помогу.

– Я сам, – Доре подобрал ноги, оттолкнулся спиной от стены и встал.

– Один, вроде бы, ничего, – прокомментировал его действия мужчина, – пижонит, как обычно… ладно, если не уронишь, то неси в дом. Давай сюда фонарь.

Доре пригнулся, мужчина потянулся и, сняв с его шеи фонарь, задул свечу.

– Нас ищут.

– Значит, в сарай, – мужчина распахнул перед ним дверь, – по дорожке направо.

Выходя наружу, Жан согнулся, почти что сложился пополам, с трудом пропихивая сквозь низкий и узкий дверной проем свою ношу, а, выпрямившись, ошарашено замер на пороге.

Куда девалась привычная серо-коричневая осенняя безликость? Сквозь какие пласты пространства надо было пройти, какие заколдованные двери открыть, чтобы попасть в это ослепительное чудо – мир, словно прорисованный тонкими черными линиями на сверкающей серебряной фольге?!

«Это снег! – в немом изумлении понял Доре, – пока я шел, здесь выпал первый снег!»

Белая сияющая пелена укрыла землю, нежно опушила деревья, белым контуром обвела линии дома, превратив старую, сложенную из камней, усадьбу, в сказочный замок, такой же нереальный, как и тот другой, такой же призрачный, существующий вне времени и пространства, вечно стоящий на границе миров.

Начало всех начал. Перекресток всех дорог. Место, над которым поют звезды. Вокруг которого вращаются галактики…

– Эй! – не очень-то вежливо пнул его сзади мужчина, – у тебя что, столбняк?

Стараясь избавиться от наваждения, Жан медленно опустил голову, зажмурился, а когда открыл глаза, то усадьба стала просто усадьбой, снег – снегом, а звезды….

– Да.

…звездами, такими же неповторимо прекрасными, какими они были за миллионы лет до его рождения…

– Давай её сюда, – мужчина попытался силой отобрать у него Этьену.

– Нет.

– Тогда пошли. Застудишь девчонку.

2

Крохотный серебристый прямоугольник, косо опрокинувшийся на пол – вот все, что осталось от всего снежного великолепия. В чернильной темноте сарая он казался волшебным зеркалом, забытым здесь беспечными феями.

– Осторожно.

Пропустив его внутрь, мужчина плотно закрыл входную дверь, захлопнул ставень, включил фонарь и обвел лучом помещение, большую часть которого занимал большой легковой автомобиль. На оставшейся территории в образцовом порядке разместились бочки, ящики, лари, стенные полки, забитые садовым инструментом, прислоненные к стенам лопаты, ведра, большая автомобильная масленка…

Мужчина пристроил фонарь на крышу автомобиля, неожиданно легко поднял и перенес в сторону огромную бочку, после чего сунул руку в стоящий у стены ящик.

На глазах у Доре часть освобожденного от бочки пола бесшумно приподнялась.

– Видал? – полностью открывая люк, довольно усмехнулся мужчина, – тысяча и одна ночь, включая и твою Шахерезаду… – он забрал с машины фонарь и первым спустился на ступени, – пошли. Осторожней, перил нет.

– Ну, как? Здорово, правда?! – дождавшись, пока Доре спустится вниз, мужчина с гордостью обвел рукой обшитый деревом вместительный подвал, меблированный двумя узкими жесткими кроватями, столом и парой табуретов.

– Да…

– Ну, что стоишь? Неси сюда, – мужчина сдернул с ближайшей кровати покрывало и суетливо взбил подушку, – клади.

– Надо позвать отца. Он врач…

– Отец в деревне. Клади, говорят.

Жан осторожно опустил Этьену, разогнулся и замер, услышав, как за спиной тихо заскрипели ступени.

– Расслабься, – мужчина крепко хлопнул его по спине, – это моя жена Клод. Жан быстро обернулся.

Перед его глазами мелькнули черные ботинки, темно-бордовая юбка, черный вязаный платок, наброшенный поверх светлой кофточки, светлые, стянутые в пучок, волосы.

– Поставьте, пожалуйста, на стол, – спустившись, женщина протянула Жану тяжелую, прикрытую клетчатой салфеткой корзину.

Жан молча принял корзину.

– Прибавь свет.

– Хорошо, – мужчина пропустил жену вперед и укрепил под потолком фонарь, – так?

– Да.

Клод подтянула к кровати табурет и села, заслонив своим телом Этьену. Жан невольно потянулся вперед, сузившимися глазами внимательно следя за тем, как женщина отвернула рукава плащей, нащупала пальцами запястье.

«Один, два, три…» – боясь помешать считать, он невольно затаил дыхание.

Клод отпустила руку и тщательно расправила сбившиеся рукава.

– Что?

– Пульс учащенный…. Поставьте, пожалуйста, корзину.

– Да, – Жан так поспешно развернулся к столу, что промелькнувшая перед глазами стена обморочно качнулась ему навстречу, – конечно.

Он с размаху опустил корзину и, теряя равновесие, тяжело навалился руками на столешницу.

В затылок словно воткнули обжигающе холодный кусок льда.

Холод медленно пополз по позвоночнику, стек к пальцам… в ушах загудело, перед глазами повисла дрожащая грязно-серая муть, сквозь которую едва просвечивала черная с белыми полосками ткань салфетки.

«Как на негативе… – чувствуя, что окружающий его мир, как старая гнилая ветошь, расползается вокруг него в разные стороны, он попытался сосредоточить своё внимание на растворяющейся салфетке, – спазм… – отметив, что от холода больно стянуло виски, отрешенно подумал Доре, – кажется, я сейчас грохнусь в обморок… переверну стол и растянусь во всю длину подвала…»

Звон в ушах стал почти нестерпимым, свет полностью пропал.

«… переверну стол и корзину… – уже не ощущая себя, он всё ещё продолжал цепляться пальцами за дерево, – растянусь… буду мешать…»

Стыдно здоровому мужчине падать в обморок! Даже если он смертельно устал, даже если выложился до последнего.

«Нет!.. Не сейчас…»

Если бы он мог наорать на себя, то наорал бы! Или выругался! Или…

Не мог. Ничего не мог. Даже ударить глупой головой о стену. Разве только прекратить бесполезное сопротивление, отпустить себя, позволить высушенному холодом телу упасть на пол…

Но где он, этот пол? Вокруг не осталось ничего кроме темноты и сводящего с ума звона в ушах, за который его сознание вцепилось с таким же остервенением, с каким впились в край стола сведенные судорогой пальцы. Пока он его слышал, он боролся!

Секунда, две, три…

Дойдя до своего апогея, звон стал непостижимым образом преобразовываться в свет. Даже не в сам свет, а некое ощущение света, как если бы в густом ночном тумане где-то вдалеке загорелся фонарь.

Вернулось ощущение холода, но в следующую минуту его окатило струей такого удушающего жара, что тело моментально покрылось потом и затряслось в крупном ознобе.

«Всё, – осознав, что всё ещё стоит, уткнувшись взглядом в мутно-белую полосатую салфетку, отрешенно констатировал мужчина, – перетерпел… не упал-таки…»

– Помоги снять….

– Сейчас…

«Меня!» – ещё не совсем владея собой, он слишком резко оттолкнулся от стола, развернулся, чуть не падая, протиснулся между стеной и сидящей у кровати женщиной, ухватился рукой за спинку кровати и замер, рассерженно сверля глазами затылок сидящего на кровати мужчины.

– Я сам!

Мужчина оглянулся, наткнулся глазами на его лицо, встал и уступил место. Жан неуклюже сполз на кровать.

– Согрей вина, – подбирая под себя ноги, попросила Клод.

– Хорошо, – протискиваясь мимо неё к столу, наклонил голову мужчина.

– Приподнимите её, – Клод уже расстегнула на Этьене плащи, выпростала из широких рукавов руки.

Помогая избавиться от плащей, он легко, как ребенка приподнял девушку над кроватью: «Какая же ты горячая!» Ему вдруг показалось, что за время блуждания под землей она стала ещё тоньше и легче.

«Глупости!.. Откуда я знаю, если никогда раньше не держал её на руках? Это она меня тащила…»

– Опускайте, – устав ждать, нетерпеливо напомнила Клод, – что с ней произошло?

– Она сильно замерзла… – понимая, что не сможет ничего вразумительно объяснить, тем не менее, попытался объяснить Доре, – очень сильно… и устала… Мы шли от моста…

– Ничего себе! – занятый спиртовкой мужчина удивленно обернулся.

– Поднимите её повыше.

Распахнув платье, женщина прижалась ухом к груди, долго вслушивалась в дыхание, потом ложкой разжала Этьене зубы и заглянула в рот.

– Что? – охрипшим от волнения голосом, не сказал – прокаркал Доре, – что?

– Трудно сказать… опускайте, – она помогла уложить девушку на кровать и до самой шеи укутала толстым пушистым одеялом, – легкие, кажется, чистые. Надеюсь, только сильная простуда и переутомление.

«Слава богу!» – сам не зная, чего он боялся, Доре медленно, с присвистом перевел дыхание.

– В постели так загонял, что ли? – беспечно хохотнул мужчина.

В первый момент он даже не уловил смысл услышанной фразы. Так и пропустил бы, не почувствуй, как рядом настороженно замерла Клод.

– Что? – медленно, как слепой, Доре поднял голову, – что ты сказал!?.. – на заледенелом лице жестко блеснули васильковые прорези глаз.

– Извини…

Жан перегнулся через кровать, схватил мужчину за рубашку и рванул на себя.

– Ты… если ты только!..

– Прекратите! – попыталась встрять между ними Клод.

– Мерзавец! – ослепнув от бешенства, Жан продолжал тащить противника на себя.

– Да шучу я, шучу! – беспомощно размахивая руками, отчаянно заорал мужчина, – пусти, ненормальный!

– Прекратите!!

Клод схватила кружку и выплеснула вино Жану в лицо.

Подогретая жидкость попала в глаза, рот, струйкой потекла под рубашку. Жан растерянно сморгнул, отчего в глазах защипало.

– Пусти, идиот! – мужчина отчаянно рванулся в сторону, но, осознав, где он находится, Жан уже сам опустил руки, – ты что, с ума сошел?

– Прекрати, Рене, – попыталась остановить мужа Клод.

– Кретин! – оглядывая себя, ещё больше взъярился Рене, – ты же мне все пуговицы оборвал!

– Прекратите!!

Уловив смену ритма дыхания больной, женщина поспешно склонилась над кроватью:

– Подушку!

Рене схватил со второй кровати подушку.

– Сюда… голову выше… вина…

– Сейчас… отойди! – мужчина бесцеремонно отпихнул Жана в сторону, – черт, одеяло намочили, – на белом пододеяльнике растеклась кроваво-красная лужа, – что стоишь? Давай сухое.

Жан поспешно протиснулся мимо, сдернул со своей кровати одеяло.

– Давай, – забрав сухое, Рене всунул в его руки мокрое, – не мешай.

– Что с ней?

– Откуда я знаю.

– Вина!

– Отойди, – Рене метнулся к столу.

Жан попытался пробраться к кровати, но его опять отпихнули в сторону.

Тогда он отступил к стене, прижался спиной к доскам и замер, напряженно следя за суетой у кровати: Этьену приподняли, почти посадили на постели. С того места, где он стоял, были видны укрытые одеялом ноги и белая (как неживая!) рука, безвольно лежащая поверх пододеяльника.

Ему показалось, что пальцы шевельнулись.

– Что?!

– Не мешай! – отмахнулся Рене, – сядь вон там, – ткнул локтем в сторону второй кровати, – сядь там и заглохни. Без тебя справимся.

Жан покорно сел на матрац.

– Не волнуйтесь, – не поднимая головы, успокоила его Клод, – всё прошло.

– Что, прошло?

– Не твоё дело. Какого … ты вообще лезешь? – не вставая с места, выкрысился на него мужчина, – сказано, прошло, значит, прошло… ешь, давай.

Жан растерянно оглянулся вокруг, только сейчас заметив, что корзина уже разобрана и на столе, рядом со спиртовкой пристроилась плетенка с хлебом, миска с холодным мясом и сыром, кружка и объемистая бутыль. Даже не разбираясь, что в бутылке, Доре налил полный стакан, единым духом выпил и опять присел на кровать…

– Как он там? – опорожнив кружку, женщина устало разогнулась.

– Спит… хоть бы пиджак снял, обалдуй…

– Надо его раздеть…

– Ладно, с ним я сам справлюсь… псих… чуть душу не вытряс…

– Ты тоже хорош…

– Откуда же я мог знать… – пытаясь скрыть смущение, Рене опустил глаза и завозился с воротом рубашки, – у него никогда ничего серьезного не было… бабы на нем вечно висьма висели, но чтобы наоборот… – Рене удивленно покосился на кровать, – любопытная мордашка, но… вот не думал, что такая его зацепит…

– Значит, плохо ты его знаешь.

– Выходит, что плохо… смотри, не влюбись! – он оставил в покое ворот и свирепо сверкнул на жену глазами, – голову оторву!

– Кому?

– Обоим. А ему – не только голову…

 

Глава 6

1

Во сне он опять блуждал по катакомбам. Бесконечно долго спускался по гладкому покатому полу, пока вдруг не понял, что остался совершенно один.

– Эй!

Звука не было. Вместо него изо рта, как если бы он находился в воде, выплеснулся рой крохотных воздушных пузырьков. Он повернулся, попытался броситься обратно, но покатый пол опрокинулся, превратившись в немыслимо крутой, почти отвесный спуск.

– Нет!

Ноги скользнули в пустоту, но ощущения падения не было. Он словно плыл или летел, всем телом опираясь на плотный упругий воздух.

Впереди показался свет. Круглое пятно далекого выхода, забранного толстыми тюремными прутьями.

– Нет!..

Просыпаясь, Жан резко оттолкнулся обеими руками от подушки, рванулся назад, ударился затылком о стену, и замер, бессмысленно моргая склеенными вином ресницами.

– Доброе утречко, – издевательски пропел рядом чей-то сладенький голосок.

– Какого черта… – Жан машинально потер ладонью ушибленный затылок.

– Что, во сне муж на своей жене застукал? – участливо поинтересовался тот же голос, – поделом тебе…

Сообразив, наконец, где он находится, Жан потянулся вперед и заглянул за стол.

– Брюки пока мои одевай. И халат, – мужчина затолкал кучку щепок внутрь небольшой печки-буржуйки, захлопнул дверцу, встал и старательно отряхнул колени, – ваше хозяйство Клод позже принесет.

Жан тревожно оглянулся на кровать.

– Спит она… есть будешь?

– Ещё бы не буду! – Жан единым духом влетел в брюки, – здравствуй, Рене.

Маленький круглый Рене довольно ухмыльнулся.

– Пошли, солью.

Поднимая со стола кувшин, поманил его в угол, к водруженному на табурет тазу.

Жан намылился, согнулся над тазом, подставил под струю воды сложенные лодочкой ладони.

– Давай… Ох! – от ледяной воды на мгновение занялось дыхание, – ещё! – с наслаждением вымылся, потом стянул с плеча Рене полотенце и растерся.

– Халат…

Сзади послышался кашель.

– Этьена! – как был, полуодетым, Жан метнулся к ней, помогая перебороть приступ, приподнял ей голову, платком вытер губы, и растерянно уставился на розоватое пятно на ткани.

– Да вино это! Вино, – Рене отобрал платок, бросил обратно на табурет, – всю ночь, пока ты дрых, отпаивали… Простуда у неё, понял? Потому и кашель. Ещё и сопли будут… иди жрать, наконец.

Доре опустил девушку на подушку, подоткнул одеяло.

– Халат надень, ещё твоих соплей тут не хватало…

Чуть ли не насильно подняв с кровати, Рене натянул на него халат, прищурился и насмешливо фыркнул:

– Ну и видок у тебя!

Жан обвел себя взглядом.

– Да уж, пугало…

(Ещё бы не пугало, если чужие брюки свободно сидели у него на талии, но далеко не доходили до лодыжек, а из широких рукавов халата почти по локоть торчали голые мускулистые руки.)

– Кто бы мог подумать, – не выдержал и ехидно добавил Доре, – что на твой скелет когда-нибудь нарастет столько мяса.

– Не больше чем на твой, только у меня места меньше… – беззлобно отшутился Рене, – ну, за встречу, – он расставил на столе кружки и разлил по ним темно-вишневое домашнее вино.

– Ты меня, – покосившись глазами на кружку, смущенно произнес Доре, – извини за вчерашнее. Я не должен был…

– Ладно, проехали, – отмахнулся Рене.

– Твоя жена, наверное, черт знает что обо мне подумала?…

– Да уж, было на что посмотреть… – не смущаясь, подтвердил Рене, – темпераментно сыграл, мерзавец…

«Кретин – я!..»

– Ладно, не переживай. Она у меня классная девчонка, и всё прекрасно понимает. На самом деле, это я сглупил. Видел же, что у тебя нервы на пределе, и всё-таки не удержался… Ладно, за встречу!

Мясо, сыр, толстые ломти ноздреватого хлеба, примятые соленые огурчики… Они оторвались от еды, только вылизав всё дочиста.

– Да, ну и ночка, – отвалившись от стола, Рене оперся спиной о стену, – откуда вы взялись?

– Долгая история.

– Ничего, время терпит.

Жан задумчиво взял в руки пустую кружку.

– Я сам мало что знаю, – он поставил кружку обратно на стол, – а понимаю ещё меньше…

– Ну, подцепить девчонку тебе это не помешало, – не удержался, чтобы не поддеть Рене, – везет же некоторым.

– Скорее уж, она меня подцепила, – взгляд непроизвольно метнулся к кровати, – я напился, подрался с офицером, потом попытался удрать от патруля. Ну и… она перестреляла половину солдат и притащила меня к себе.

– С огоньком девчонка… Это оттуда? – посерьезнев, Рене указал глазами на его грудь.

– Да.

– А сейчас?

– Вышли прогуляться, ну и… напоролись.

– Случайно?

– Не знаю… – Жан невольно опустил глаза, мысленно обругал себя трусом, вскинул голову и четко произнес, – нет. Её искали. Возможно, нас обоих, но её – точно искали.

– Да, веселенькое дело… Она в Сопротивлении?

– Да, – кивнул Доре.

– Ясно, – протянул Рене, – значит, ищут и те, и эти. Знаешь, с кем она связана?

– Нет.

– Значит, не дураки.

– В последнее время дураком обычно оказываюсь я, – невесело усмехнулся Доре.

– Ты – везунчик, – рассмеялся Рене, – сцепиться с патрулем, познакомиться с такой милашкой и заплатить за всё одной маленькой дыркой. Везунчик, и всегда им был.

– Да ну тебя, – Доре встал и нервно закружился по подвалу, – я серьезно. Нам надо убираться из города, и как можно быстрее.

– Ладно, что-нибудь придумаем…

Доре раздраженно отмахнулся.

– Сядь, – жестко приказал Рене. Жан автоматически сел, – если серьезно, то ты и так, похоже, наломал дров. Так что сиди и не рыпайся.

– Рене, у вас с Клод могут быть из-за нас очень крупные неприятности.

– Дурак. Этот подвал я для своих интимных встреч оборудовал, что ли?…

– Я действительно, идиот, – с изумлением глядя на этого нового, незнакомого ему Рене, медленно протянул Доре.

– Везунчик…

2

Наверху дважды стукнули по крышке люка.

– Не волнуйся, – не давая ему испугаться, успокоил Рене, – свои.

– Добрый день.

Оказавшись внизу, Клод разложила на кровати вынутую из корзины одежду.

– Это ваше.

Рене встал.

– Пошли, погуляем…

Жан нерешительно провел ладонью по халату.

– … пошли, пошли, там переоденешься.

Клод села на табурет у кровати. Рене собрал с его постели одежду и подтолкнул Жана к лестнице.

– Давай, не задерживай.

Наверху он сложил одежду на бочку.

– Одевайся.

Жан быстро переоделся.

– Значит, так, – Рене оперся спиной о дверцу автомобиля, закурил и выпустил в воздух идеально круглое колечко сизого дыма, – без меня из подвала ни шагу, – кивком головы он указал на сдвинутую бочку, – вздумаешь сам крышку поднимать, потом хлопот не обберешься. Ясно?

– Да.

Жан подошел к небольшому подслеповатому окну, с удовольствием вдохнул пахнущий зимним солнцем, влажным цементом и яблоками воздух.

– Сколько же мы не виделись?

– Ну, – мысленно подсчитал Рене, – почти семь лет.

– Ничего себе!.. Ты давно женат?

– Весной шесть лет стукнет. У нас с Клод уже двое пацанов.

– Ого!

– Вот тебе и «ого»… А ты? – Жан неопределенно повел плечами, – всё ищешь?

– Не знаю… – говорить об этом не хотелось, – странно как-то… в нашей пещере всё по-прежнему, и фонарь цел, и всё остальное… Помнишь, как я его у сторожа стащил?… – отрешенно провел пальцем по кладке, попытался отковырять кусочек цемента, – у тебя дети, Я, ну… в общем… тоже… А ему так и осталось пятнадцать…

Рене опустил сигарету:

– Ты был там, где его…

– Нет… Там новый обвал…Я думал, что после того больше никогда не смогу заставить себя спуститься вниз…

Рене понимающе кивнул. Долго стояли молча.

Из люка показалась голова Клод.

– Ну, как? – живо обернулся к ней Доре.

Полностью поднявшись на поверхность, женщина оправила юбку и неторопливо пожала плечами.

– Она спит. Это очень хорошо. Во сне на болезнь тратится меньше сил. Я приготовила морс – поите её почаще.

– Хорошо.

– Всё, – Рене решительно загасил окурок, – прогулка окончена. Спускайся вниз и сиди тихо.

Жан послушно шагнул на ступеньки.

– Да, как её зовут? – когда над полом остались только голова и плечи, спохватился Рене.

– Этьена.

– Этьена?

– Антуанетта, – поправился Доре.

– Антуанетта… а дальше?

– Не знаю.

– Хорош. Адрес-то хоть знаешь? – Жан назвал адрес, – и то хлеб. Ладно, спускайся.

Над головой захлопнулась крышка люка, потом заскрипела бочка.

Задумчиво постояв на последней ступени, он прихватил табурет и осторожно поставил его рядом с кроватью.

«Вот мы с тобой и поменялись местами», – садясь на табурет, невесело подумал Доре.

Этьена по-прежнему спала. Подрумяненное жаром лицо казалось полупрозрачным и, в то же время, словно светящимся изнутри. («Это душа, милок, наружу просвечивает», – почему-то вспомнился бабкин голос.) Кожа на висках подтянулась, от крыльев носа к губам наметились тонкие морщины.

«Кто же ты такая? Ворвалась в мою жизнь, перевернула душу, а я так ничего о тебе и не знаю. Почему мне всё время кажется, что я тебя уже где-то видел? Где-нибудь на улице? Или в кафе? Не знаю. Раньше постеснялся спросить, а теперь… Телепортация… – незнакомое слово оставило на губах тонкий горьковатый привкус, – может, ты – ведьма? Или… не знаю. Знаю только, что не хочу, нет, не могу тебя потерять».

 

Глава 7

1

Так прошло три дня.

К концу первого дня жар спал, и Этьена погрузилась в странное полулетаргическое состояние, балансируя на зыбкой грани между смутной явью и полным бесчувствием. (Она не реагировала ни на какие внешние воздействия, но исправно жевала и глотала то, что попадало ей в рот.)

Крышка люка регулярно поднималась и по ступенькам спускалась Клод. Тогда Жан выходил наверх размяться.

Спал урывками, да и снилась какая-то непонятная, не запоминающаяся, но навязчивая дребедень. Что-то похожее на едва слышный стук где-то в дальней комнате огромного гулкого дома. Просыпался с раздражающе острым чувством неудовлетворенности, ополаскивался ледяной водой и садился к кровати.

Или начинал мерить шагами повал. Хотя, что там было мерить! В узенький проход между койками едва вмещалось четыре его шага, да и то четвертый приходилось сильно укорачивать, чтобы на полном ходу не влететь коленом в стол.

Казалось бы, за три месяца болезни он передумал всё, что мог. Оказалось, что нет. О главном-то он и не подумал. Не удосужился. Он переворошил своё прошлое, вдосталь намечтался о будущем, том, которое настанет после войны и в котором будут и новые роли, и новые встречи.

Вот только с настоящим-то он и не разобрался. Жил, словно попав между страницами. А на страницах была война, которую он, перескакивающий от съемок к репетициям, а от репетиций обратно к съемкам, уже научился не замечать. Принимать, просто как существующую независимо от него часть действительности.

В тридцать восьмом он, как и большая часть других военнообязанных мужчин, пришел на сборный мобилизационный пункт и был приписан к воинской части, в которой, занятый съемками, так и не появился. Потом повредил ногу и всё время, от начала до окончания этой выморочной войны, провалялся на больничной койке. Там же и узнал, что он уже демобилизован и по выздоровлению может опять возвращаться на киностудию.

До сих пор именно здесь была настоящая его жизнь. Съемки забирали его всего, без остатка. Все его душевные и физические силы. Создавали иллюзию полноценного существования, зачастую полностью заменяя собой существующую вокруг реальность.

Он привык жить среди таких же увлеченных людей, для которых трагедия несчастного царя Эдипа казалась более близкой и реальной, чем трагедия размолоченной танковыми гусеницами Польши.

Здесь была другая, абсолютно незнакомая ему порода людей, которых ему приходилось играть, но с которыми почти не доводилось сталкиваться в реальной жизни.

Пожалуй, больше всего его поразил Рене. Его он знал с детства, знал все его слабости. Рене, который, с его точки зрения, всегда был трусоват, застенчив и нерешителен. Теперь от этого Рене зависела его жизнь.

Он был героем на съемках, не боялся рискованных трюков. Но Рене оборудовал этот подвал.

Мысли, мысли, мысли. Никогда ещё за всю свою жизнь он столько не думал. И о себе, и о людях, прошедших сквозь его судьбу.

Никогда ещё он не думал о себе так много и так плохо. Доре и раньше-то привык себя сильно не баловать, считая, что лучший критик для актера – сам актер. Но теперь его самокритика достигла стадии самоуничтожения.

На четвертый день в подвал заглянул Рене.

– Заставил ты нас побегать… – Жан выжидающе замер, – пошли, тебя ждут.

Машинально проведя рукой по волосам, Жан прихватил с вешалки пиджак, и быстро взбежал по ступенькам. Рене поднялся следом, опустил люк.

– Туда.

Крытым переходом прошли в дом.

– В кабинет.

2

В небольшой, отделанной под дуб, комнате с кресла перед горящим камином поднялся Жерар.

– Вы?!

Стоя перед ним, Жан почувствовал себя настолько виноватым, что уже и не знал, рад ли он этой встрече. Всё время, пока он мерил шагами тесный подвал, он добрую сотню раз пытался представить себе эту минуту. Странно, он был абсолютно уверен, что придет именно Жерар, и, в то же время, увидев его сейчас, испытал настоящий шок. Этот, настоящий Жерар разительно отличался от того, с которым на протяжении последних трех дней он вел постоянный диалог. В их беседах Жерар становился как бы проще, понятней. Можно сказать, что тот человек, которого мысленно воссоздавал Доре, был легче. Рядом с ним Жан начинал чувствовать себя почти на равных.

Настоящий Жерар подавлял.

Но именно настоящий был искренне рад их встрече. (Уж тут-то актера не обманешь.) Жерар не играл, он, действительно, был рад.

«Ещё бы не рад, – ревниво изучая его лицо, подумал Доре, – рад, только не мне».

Он ревновал. Отчаянно ревновал. Ревновал, прекрасно понимая, что, в сущности, даже не имеет права на ревность. Глупо ревновать не принадлежащую тебе женщину к другому мужчине. Ещё более глупо ревновать мужчину к случайно встреченной тобой женщине.

– Рассказывай, – словно уловив его состояние, лаконично потребовал Жерар.

– Я… – Жан сел на жесткий стул напротив, положил руки на стол, сцепил пальцы, на минуту задумался и начал, – из дома мы вышли в тринадцать тридцать…

Говорил четко, холодно, обходясь без эмоций и комментариев. Только факты, даже самые малозначащие – всё, вплоть до проекции на поверхность перекрытого решеткой участка.

– Я знаю, – коротко кивнул головой Жерар, – там ещё в начале оккупации боши устроили подземные склады. Дальше.

Теперь уже вкратце он описал оставшийся путь от перекрытого тоннеля до колодца под Цветочным рынком.

– Это всё?

– Да.

«Или почти всё, – Жан намеренно опустил как телепортацию, так и эпизод с крысами, – всё равно не поверит… или решит, что я рехнулся. Похоже, Этьена не сочла нужным ему что-то рассказывать».

Только сейчас он понял, что знает об Этьене то, о чем Жерар даже не догадывается. Значит, что бы их ни связывало, но до конца откровенной с ним она не была. Она намеренно спрятала от этого мужчины часть себя. Возможно, самую важную свою часть. От того ли, что боялась непонимания, или не считала их отношения настолько серьезными, чтобы выкладывать все свои тайны.

Такой вывод ошеломил его настолько, что Доре невольно сбился с взятого им тона бесстрастного комментатора.

– … моя глупость, – боясь, что Жерар заметит его состояние, он торопливо закончил рассказ и настороженно скосил глаза на свои ботинки.

– Так, – Жерар встал, прошелся по комнате, – возможно… хотя именно твоя глупость вас и спасла, – он дождался, пока мужчина поднимет голову, и выложил, – сначала вас искали дома.

– Что?! Но как?…

– Не знаю… Информация поступила не через мою службу, – Жерар остановился у выходящего во двор окна, – всё прошло по первой категории секретности.

Жан мало что понял, кроме главного, что дело – дрянь.

– И ещё какая, – подтвердил Жерар, – очень похоже на работу хорошо внедренного провокатора. Вот что, – Жерар вернулся к столу, отодвинул стул и сел напротив, – тебе надо уезжать. У меня есть возможность переправить тебя в Швецию.

– А её?

– Сейчас её нельзя трогать. После, когда поправиться, может быть. Ни ей, ни тебе в городе оставаться больше нельзя.

Жан покачал головой.

– Я не хочу уезжать из страны… есть возможность попасть к партизанам?

– Есть… Вот твои новые документы, – Жерар выложил на стол бумаги, – и билет. Поезд через, – мельком взглянул на часы, – семьдесят пять минут. На вокзал тебя отвезу я. На месте тебя встретят. Человек назовет тебя твоим новым именем.

«Знал, – понял Доре, – и это он знал».

– Ясно. Я могу… – засовывая документы во внутренний карман пиджака, Доре встал.

– Да. У тебя десять минут.

Целых десять минут, восемь из которых он просидел, молча держа её за руку.

Девушка спала. Возможно, так было лучше. Он никогда не любил прощаний. Не любил нервной суеты, дежурных фраз, томительного состояния, которое неизбежно возникает при расставании даже между очень близкими людьми. Не любил скомканных объяснений, почти насильно вырванных признаний.

Что бы он решился сказать Этьене, если бы она могла услышать?

Возможно, ничего.

Что бы она могла ему ответить?

Возможно, тоже ничего.

Нет! Так было лучше.

– Этьена… – он прижал её ладонь к своей щеке, – мне пора… я вернусь и найду тебя, обещаю.

Конец первой книги.