В одну из мартовских ночей в волости Пийвамяэ была совершена дерзкая кража.

Александер Тоотс подробно описал это происшествие в газете.

В волости жил владелец двух больших, слившихся воедино хуторов Юхан Леэк. Ему, кроме того, принадлежали еще ветряная мельница и лавка, стоявшая у большака.

Леэк слыл одним из самых богатых людей в округе. Воры, по-видимому, дознались, что он держал дома крупную сумму денег, которую собирался на днях отвезти в город. Кроме того, преступники, судя по всему, знали, что в эту ночь хозяин с женой, дочерью и жившей у него теткой уехали на свадьбу к мельнику Сейбергу, в соседнюю волость.

Хутор Юхана Леэка стоял не где-нибудь на отшибе, а, как уже сказано, был расположен на самом большаке. И ночи были уже не такие длинные и темные, приходилось только удивляться наглости, с которой грабители проникли в дом и лавку. Осталось невыясненным, было ли им известно, что хозяин оставил дома надежных сторожей, старого верного батрака и пожилую девицу, сестру хозяйки. Если злодеи знали это, то, очевидно, считали, что караульщики спят, или же явились с твердым намерением совершить свое темное дело, несмотря ни на что. Они схватили работника Марта и девицу Юулу, связали им руки и ноги, заткнули рты. Ловко взломав несколько замков, они наконец добрались до внутренних комнат и того шкафа, в котором хранилось пятьсот рублей. Кроме того, воры унесли деньги, находившиеся в кассе, и прихватили еще товары из лавки.

По весьма подробному и заслуживающему доверия сообщению Александера Тоотса, все это произошло следующим образом.

Было, вероятно, около половины первого ночи, когда Март лег спать в людской, а Юула улеглась в комнатушке рядом с лавкой. День был воскресный, и работники помоложе отправились на семейный вечер с танцами, устроенный местным певческим обществом.

Не успела Юула сомкнуть глаз, как ее разбудил какой-то странный стук и возня. Она сперва не могла разобрать, откуда доносятся звуки. Прислушалась, решила, что это, наверно, разбушевавшийся ветер качает ворота, и собралась было снова уснуть. Но вдруг раздался громкий треск, лязг железа, и Юуле стало ясно, что дело нечисто. Она поднялась, торопливо прошла в людскую и разбудила сладко спавшего Марта. Тот спросонок стал уверять Юулу, что все это ей приснилось, но потом согласился пройти с ней в комнатку.

Они остановились у двери, ведущей из комнатушки в лавку. В эту дверь было вделано маленькое круглое оконце. В лавке было темно, но оттуда явственно доносился шум. Кто-то дернул дверь комнаты и, убедившись, что она заперта, стал сильно трясти ее. Теперь не оставалось сомнений в том, что в лавку забрались воры. Март и Юула онемели от испуга и уставились друг на друга, разинув рты. Вдруг в лавке вспыхнул свет. Храбрые караульщики не двинулись с места. В дверь продолжали ломиться. Но вот в замке повернулась отмычка, дверь приподняли, и прежде чем Март и Юула успели крикнуть, она распахнулась настежь.

Только теперь к ним вернулся дар речи — они начали звать на помощь и, увидев несколько незнакомцев, попытались спастись бегством.

Но тут железные руки схватили их, повалили на пол, заткнули им рты тряпками и связали веревками руки и ноги. В смертельном страхе несчастные пытались сопротивляться, особенно сестра хозяйки, — она стала кусать злодеям руки. Но грабители оказались сильнее, к тому же их было несколько.

Теперь злодеи могли свободно орудовать в лавке и в доме. Они действовали быстро, спокойно и так уверенно, словно расположение комнат было им хорошо известно. Их было не то четверо, не то пятеро. Тонкая восковая свеча светила слишком тускло, чтобы связанные караульщики могли разглядеть лица воров, к тому же еще вымазанные сажей. Своих пленников злодеи сторожили поочередно. Они спрашивали, где лежат деньги, и угрожали несчастным смертью, если те не скажут им правду. Чтобы жертвы могли отвечать, грабители вынимали у них на минуту-другую тряпку изо рта, но предупреждали, что, если только они осмелятся крикнуть, их немедленно прикончат. Перед угрозой смерти первой сдалась свояченица купца. Она указала рукой на большой двустворчатый ольховый шкаф, ключи от которого хозяин увез с собой. Да какое значение имеет прочность шкафа и замка, если против отмычек не устояли и более крепкие запоры. Шкаф был взломан, и воры самым наглым образом стали в нем рыться, пока наконец бумажник с деньгами не оказался в их руках.

Они еще немного повозились в лавке, причем в каморке было явственно слышно, как они там лазили, бросали вещи, очищали полки и выносили товары на улицу. Понимая друг друга без слов, они делали это молча, ловко и быстро. И вдруг — словно сквозь землю провалились. Пленники, охая, извивались на полу. Воры бросили наружную дверь открытой, холодный ветер свободно гулял по комнатам, и несчастные жертвы, которых связали полураздетыми, начали дрожать от озноба.

После отчаянных усилий Марту удалось наконец ослабить веревки, и он смог высвободить одну руку. Вынув тряпку изо рта, он освободил другую руку и ноги, на которых остались глубокие красные рубцы. Потом батрак снял путы с едва не помешавшейся от страха старой девы. И лишь теперь — два часа спустя — оба, словно сговорившись, начали звать на помощь…

Из деревни никто на их крики не прибежал, но к тому времени возвратились с вечеринки работники и служанки. Выслушав страшную историю, они не догадались тотчас же броситься в погоню за ворами, а стали подробно обсуждать столь интересное происшествие. Они осматривали и ощупывали взломанные двери, очищенные полки в лавке и открытый шкаф в комнате, судили и рядили. Юула плакала и кричала, размахивая руками, Март кому-то грозил; он, казалось, помешался. Парни, как видно, изрядно трусили и с большой неохотой послушались наконец Юулу, которая велела им запрячь лошадей и, попросив в деревне подмоги, пуститься в погоню. За хозяевами послали младшую работницу. Ей предстояло пройти пешком верст десять.

Воры как сквозь землю провалились, не оставив ни малейшего следа. Стояла гололедица, поэтому невозможно было даже определить, на лошадях были грабители или пешие. Невдалеке от лавки дорога разветвлялась в разных направлениях. В погоню нужно было снарядить много людей, чтобы искать воров на всех дорогах. Но для того, чтобы добудиться сладко спавших хуторян и волостного старшину с помощником, к счастью для воров, потребовалось немало времени. Только на рассвете началась погоня. А хозяин вернулся домой лишь к обеду — перепуганная девушка, умышленно или нечаянно, сбилась с дороги и только к утру принесла весть на хутор, где играли свадьбу.

Но ни в этот день, ни в последующие поиски не дали результатов, хотя полиция, как того и требовали размеры преступления, действовала весьма энергично, особенно в окрестностях Пийвамяэ. Взломанные двери, лавку и весь дом тщательно осмотрели в надежде обнаружить хоть какие-нибудь приметы воров, но, кроме веревок, которыми были связаны работник и старая дева, те ничего не оставили. Рассказы Марта и Юулы о происшествии были сбивчивы и противоречивы: то, что утверждал один, другая отрицала. Полиции не за что было ухватиться. По рассказу караульщиков нельзя было определить даже, сколько было воров — четверо, пятеро или всего трое. Март говорил — несколько, Юула — четверо или пятеро. Однако приметы двух грабителей в их описаниях вполне совпадали, так что полиция получила кое-какие нити для розысков. Эти люди и без того были на подозрении у окрестных жителей и уже раньше отбывали наказание за воровство, поэтому никто не удивился, когда в один прекрасный день, после довольно долгих поисков, в какой-то корчме были задержаны Каарель Холостильщик и Юку Кривая Шея, или, точнее, Каарель Линд и Юхан Мельберг.

Так как ни тот, ни другой не имели постоянного места жительства, там, где они нередко останавливались на ночлег — прежде всего в бобыльских лачугах, — был произведен обыск. Но ничего из украденного имущества обнаружено не было. Не нашли и денег, не считая нескольких рублей, оказавшихся при арестованных. Оба они в один голос утверждали, что в ту ночь, когда была совершена кража, они находились в пути, направляясь в город. Правда, они не могли назвать никого, кто бы их встретил в ту ночь. Удалось лишь установить, что вечером накануне грабежа они с двумя неизвестными пьянствовали в корчме Лехтсоо. Кто были эти неизвестные, полиция так и не дозналась. Каарель и Юхан утверждали, что они с ними встретились случайно и разговорились, а корчмарь заявил, что эти люди ему незнакомы.

Ясно было, что расследование необходимо продолжать. Каареля Линда и Юхана Мельберга отправили к следователю в город, а полиция стала искать их неизвестных приятелей.

У Яана имелось достаточно причин беспокоиться, что вот-вот и его вызовут на допрос. Ведь в последнее время его не раз видели в обществе арестованных — факт, отрицать который не имело смысла.

И опасения Яана оказались не напрасными.

Однажды к нему в лачугу явился младший помощник уездного начальника полиции в сопровождении урядника и прочих волостных властей. Это был энергичный человек, видно, лишь недавно поступивший на службу. Он с рвением нового начальника управлял своим участком и любил лично руководить расследованием крупных преступлений. В числе сопровождавших его был и волостной старшина.

Кай обомлела, когда в низкую, тесную лачугу неожиданно вошла группа чиновников. Беззвучно шевеля губами, она смотрела то на мясистый нос Андреса, то на блестящие пуговицы важного полицейского. В крошечной каморке, схватившись рукой за щеку, замер Яан. Минуты за две перед тем он смотрел в окно, но вдруг быстро прошел к себе, ничего, однако, не сказав матери о том, что к дому идут люди. Яан выпрямился и с бледным, но спокойным лицом вошел в переднюю.

— Где был твой сын в ночь на позапрошлое воскресенье? — резко, словно стукнув по голове, спросил у матери помощник уездного начальника.

Женщина все еще не могла вымолвить ни слова.

— Господи, да не знаю я, — прошептала она наконец.

— Не знаешь?.. Значит, дома его не было?

Кай беспомощно взглянула на сына.

— Я был дома, — ответил Яан.

— Ты будешь отвечать, когда тебя спросят, — строго оборвал его чиновник и подошел ближе к матери, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Значит, твоего сына дома не было? Где же он был?

— Он был дома, — ответила Кай.

— Врешь!

— Я не вру, ваше благородие.

— Ты, может быть, забыла? Вспомни!

Но Кай повторяла, что Яан всю ночь был дома, что теперь она вспомнила. Она дрожала как осиновый лист, но показания ее становились все увереннее, все определеннее, так что чиновник решил оставить ее в покое.

Неожиданно он повернулся к Яану, схватил его за правую руку, кисть которой была обвязана тряпкой.

— Что с рукой?

— Собака укусила.

— Развяжи!

Яан снял повязку. На мякоти ладони оказалась полукруглая, довольно большая, но неглубокая рана, которая начала уже заживать.

— Когда тебя собака укусила?

— В позапрошлую субботу.

— Чья собака?

— Собака Яака Лутса.

— Как это случилось?

Яан рассказал, что вечером, когда уже было темно, он шел мимо хутора Лутса, ударил ногой бросившуюся на него собаку, и та укусила его в правую руку.

На вопрос чиновника, действительно ли собака Лутса такая злая, его спутники вынуждены были подтвердить, что это верно. Когда Жулика — так звали собаку — раздразнишь, он сразу бросается на людей. Это случалось и раньше.

— Куда ты ходил в тот вечер, когда собака тебя покусала?

Яан ответил не сразу.

— Так, просто гулял, — сказал он, подумав.

— Как это — так просто?.. Без всякого дела?

— Да.

— Весьма странно!

— У меня болела голова, — добавил Яан, — вот я и вышел пройтись.

— В котором часу?

— Я уж не помню… Темно было…

— А ты заходил на хутор Лутса сказать, что его собака тебя укусила?

— Нет.

— Почему же?

— А что толку-то?

— А разве тебе не нужно было перевязать рану?

— Я думал, что она пустяковая… Дома перевязал.

— Ты перевязывала ему рану? — вновь обратился чиновник к матери.

— Я, я, ваше благородие, я сама!

— Когда это было?

— В воск… в субботу ночью!

— Ночью? Твой сын сказал — вечером.

— Ваше благородие, я уж и не помню, голова у меня такая стала, что я и вчерашнего дня не помню… Ночью или когда там — знаю, что темно уже было и что я тряпицей ему рану перевязала.

— Оба вы врете! — резко оборвал ее молодой чиновник. Мне все известно — запомните это!.. Я могу рассказать тебе, Яан Ваппер, когда и как тебя ранили: свояченица купца Леэка, девица Юула, укусила тебя в руку, когда ты со своим приятелем ее связывал! Яан Ваппер, в ночь на позапрошлое воскресенье, двадцать четвертого марта, ты участвовал в ограблении дома и лавки купца Леэка из Пийвамяэ.

На Кай эти слова подействовали ошеломляюще — ее словно ударили по голове. Раскрыв рот, она тупо посмотрела на молодого чиновника и как подкошенная упала на кровать. Яан старался держаться спокойно, с напускным равнодушием глядя на допрашивающего, однако лицо его побледнело.

Он заложил раненую руку за спину — желая то ли спрятать ее, то ли опереться на что-нибудь. Губы его беззвучно шевелились.

Начальник, казалось, был доволен впечатлением, которое произвели его слова. Он обернулся к своим спутникам и заметил, указывая на Яана:

— Посмотрите на его лицо, посмотрите, как он дрожит!.. Мы на верном пути — я сразу догадался.

— Это неправда, я никого не грабил! — собравшись с силами, гневно крикнул молодой бобыль. — И дрожу я не от страха, а оттого, что зло разобрало! Как вы смеете на неповинного человека взваливать такую тяжкую вину… Я буду на вас жаловаться, я этого так не оставлю, я чист, я никого не грабил… Я поклясться могу в этом… Хоть сейчас поклянусь…

Яана все сильнее охватывала ярость, он словно загорался от собственных слов. Голос его оборвался на высокой ноте и перешел в хрип. В глазах Яана горела дикая злоба, злоба загнанного, смертельно раненного зверя.

— Яан Ваппер, — сказал чиновник серьезно и наставительно. — Я от души советую тебе немедленно признать свою вину — это облегчит твою участь. Уверяю тебя — мне все известно: твои арестованные приятели во всем признались.

— Это неправда! — хрипло крикнул Яан. — Нет у меня приятелей, и никогда я не крал. Оставьте меня в покое, я честный человек, на меня никто никогда не указывал пальцем…

— Ах, вот как, сынок! — вмешался Андрес. Ему давно уже хотелось заговорить, но он сдерживался из уважения к начальству. — Ах, ты, значит, честный, ничем не запятнанный человек, однако завел горячую дружбу с известными мошенниками — Каарелем Холостильщиком и Юханом Мельбергом…

Он хотел продолжать, но помощник уездного начальника взглядом остановил его: одно лишнее слово несведущего человека могло испортить все дело.

— Яан Ваппер, — вновь обратился он к допрашиваемому, — напрасно ты отпираешься. В ночь на позапрошлое воскресенье тебя видели далеко от дома, у меня есть на то свидетели. Что ты на это скажешь?

— Я был дома!

— А ты, Кай Ваппер? Скажи правду! Ответь еще раз, где был твой сын в ту ночь?

Женщина уже успела прийти в себя. Решительность, с которой защищал себя Яан, как видно, разогрела кровь в ее жилах. Она сказала:

— Ваше благородие, если мой сын говорит, что был дома, значит, он был дома. Яан не врет.

Андрес и урядник зло усмехнулись.

— Я тебя спрашиваю, был твой сын дома или нет? — повторил внушительно начальник.

— Он был дома.

Когда допрос был занесен в протокол, начальник приказал приступить к обыску.

Весь жалкий скарб, весь хлам, который находился в лачуге, чулане, хлеву и на чердаке, разворотили и тщательно осмотрели. Перебрали даже прокопченную кровельную солому. Заглянули в картофельные ямы. Особенно большое усердие проявил при обыске волостной старшина. Он умудрялся находить все новые закоулки и щели, на которые и указывал чиновникам. Но, к его великому изумлению, ничего подозрительного обнаружить не удалось. Это казалось просто чудом. Лицо Андреса все больше вытягивалось, в выпученных глазах отражалась досада.

Обыск окончился ничем — ни в одежде бобылей, ни в их лачуге не нашли ни денег, ни чего-либо другого.

Несмотря на это, помощник уездного начальника, как видно, решил, что у него имеется достаточно улик против юноши; он объявил Яана Ваппера арестованным и велел отвести его в волостное правление.

Пока тянулся обыск, на Яана нашло какое-то холодное отупение. Приказ чиновника он встретил с безмолвным спокойствием. А несчастная мать принялась голосить. Когда в сопровождении урядника и десятского сын пошел из избы, Кай схватила его за руки и с отчаянными рыданиями стала тащить к себе.

— Тебя ведут в тюрьму! — вопила она. — Что будет с нами, несчастными, — со мной, с детьми! Ваше благородие, не сажайте моего сына в тюрьму, он наш кормилец! У нас нет ни крошки хлеба, ни копейки денег, мы с голоду помрем…

Теперь и у сына показались на глазах слезы. Он обнял узкие, острые плечи матери и, стараясь утешить ее, стал гладить по волосам и по лицу.

— Успокойся, — сказал он. — Я скоро вернусь. Не говори детям, что меня арестовали…

Они вышли из лачуги и повернули на улицу, ведущую к волостному правлению, а Кай все еще продолжала ковылять за ними, плача и умоляя отпустить сына, словно все еще надеялась, что их только испытывают и что сына ее освободят. Только после того, как чиновник прикрикнул на нее, она отстала. Воротившись домой, Кай села на пороге и горько заплакала.

Там, где проводили арестованного, люди выбегали из домов и лачуг и останавливались в воротах, с любопытством тараща глаза.

— Кого это редут?

— Гляди-ка, вельяотский Яан!

— Что он наделал?

— Да украл, наверное, что ж еще… На что он жил-то всю зиму? Надо ведь мать кормить, сестру с братом, да и болезни в доме не переводились…

— Это верно, до точки дошел. Все давно продал — и корову, и овец, и поросенка…

— Чей же это он амбар очистил?

— Узнаем!

Какая-то девушка, смеясь, крикнула:

— Вот потеха-то! Тесть повел зятя в кутузку!

— Да! — подхватила другая. — Гляди-ка, святой старик так и сияет от радости! Бедная Анни! Каково ей будет, когда узнает об этом…

— Сейчас и узнает — ведь они мимо хутора Виргу пройдут… Давай побежим за ними!

И обе девушки бросились догонять шедших по улице.

Их надежда сбылась: Анни увидела, как Яана ведут в тюрьму. Она стояла в воротах своего дома, когда те подходили, стояла и ждала. Девушка не испугалась и не застыдилась. За ее спиной, разинув рты, выстроились любопытные парни и девушки.

Андрес, казалось, должен был бы радоваться, что дочь своими глазами видит арестованного Яана. Однако, поравнявшись с ней, старик нахмурился и сказал сердито:

— Ты что — другого места не нашла? Чего в воротах стоишь? Постыдилась бы!

— Я могу стоять, где мне хочется, — ответила непокорная дочь.

Она держалась совершенно спокойно. Правда, щеки ее были бледны и глаза лихорадочно блестели, но больше ни в чем не выражалось ее душевное состояние. Она старалась увидеть лицо Яана. Тот шел с опущенной головой. Как видно, он и не замечал, что его ведут мимо Виргу. Но вдруг он поднял глаза, увидел хутор, Анни у ворот — и невольно остановился. Их взгляды встретились. Яан закрыл лицо руками и зашагал дальше…

Анни стояла, прислонившись к воротам. Она словно не замечала девушек, которые оживленно болтали и толкались, не видела сопровождавших Яана чиновников, — устремив глаза в пустоту, она была глубоко погружена в свои мысли. Когда шествие приблизилось, Анни поплотнее укуталась в шерстяной платок и пошла вдоль улицы в ту сторону, откуда пришли полицейские.

Она направилась к лачуге Вельяотса.

Измученная мать выбежала ей навстречу, прижала руки девушки к своему лицу и зарыдала.

— В тюрьму! — всхлипнула она. — Моего сына в тюрьму!

Анни, как ребенка, повела ее за руку в дом.

— Ведь у вас ничего не нашли, — сказала она после того, как ей удалось немного успокоить Кай.

— Ни зернышка, ни пылинки, а все-таки увели его!

— И не сказали — почему?

— Их благородие сказал, будто Яан ограбил купца из Пийвамяэ. Это наш-то Яан — вор!

Анни с улыбкой покачала головой.

— Мало ли что можно наговорить! А что Яан ответил?

— Что он ответил? Он сказал, что никого не грабил.

— Само собой ясно. А какие у них были улики против Яана?

— Их благородие сказал, будто бы в ночь на позапрошлое воскресенье Яана видели на улице и что какие-то его приятели во всем признались.

— Так. А Яан?

— Яан сказал, что он был дома, и я это подтвердила. А приятелей у него никаких нет, сказал еще Яан.

— Значит, он был дома?

— Да, видишь ли, доченька, этого я не помню, — ответила Кай испуганным шепотом. — Мне кажется, будто в ночь на позапрошлое воскресенье он и впрямь уходил из дому. Он ушел после полудня и сказал, что, может быть, вернется поздно — далеко идти. Где-то, мол, сдается бобыльская лачуга… Но если Яан говорит, что был дома, может быть, я ошиблась.

Анни задумалась.

— Что бы там ни было, — сказала она, — в грабеже он все-таки не участвовал. Если его и не было дома, а он сказал, что был, значит, так и надо было сказать. А вернее всего, что ты, бедняжка, просто забыла — он и вправду был дома.

Тогда Кай рассказала ей о ране на руке сына и о том, какие странные догадки высказал по этому поводу полицейский начальник.

А ведь она хорошо знает, что Яана укусила собака Лутса: воротившись домой, он сразу рассказал ей об этом и попросил перевязать руку.

Но и это известие не поколебало спокойствие Анни. Она продолжала утешать и уговаривать бедную мать.

— Вот увидишь, — почти весело сказала девушка, — он скоро вернется и подымет их всех на смех. Не грусти, не плачь! Я знаю Яана.

По тону девушки было ясно, что она не просто говорит слова утешения, а сама твердо и непоколебимо верит в сказанное. Самая мысль о том, что Яан может оказаться замешанным в воровстве, казалась ей нелепой. В ее душе не было места таким подозрениям. И поэтому она даже не старалась вдуматься в то, что произошло. Она могла смело утверждать, что хорошо знает Яана. Они выросли вместе, она столько раз имела возможность заглянуть в его чистую, честную душу. Она не помнит ни одного случая, ни одного слова или поступка Яана, которые можно было бы назвать злыми плевелами в добрых всходах его души.

Долго просидела Анни у опечаленной матери, держа ее худую руку в своей теплой ладони, и они говорили о Яане, только о Яане.

— Увидишь, мать, Яан скоро вернется домой, — повторила девушка, перед тем как уйти.