Глава 1 В больнице

Обитая железными листами дверь с облупившейся местами масляной краской отворилась с противным скрипом, и в дверном проеме показалась голова медсестры в белой накрахмаленной шапочке.

– Фрау Якоб, Вас ждет доктор. Собирайтесь.

Пациентка, к которой обращены были ее слова, с трудом разлепила сонные глаза – уснуть ей удалось лишь под утро – и начала натягивать прямо на ночную рубашку казенный застиранный халат.

– Что, опять всю ночь кошмары снились? – не без злорадства поинтересовалась медсестра и исчезла в длинном темном коридоре.

Нетвердой походкой молодая женщина проследовала к кабинету врача. Она шла, стараясь не слышать истошные вопли, доносившиеся из палаты через две от нее – это кричала Паула Буш, циркачка, как ей сказали. Она не раз видела ее худое, изможденное, прикованное к кровати тело и непрестанно качающуюся из стороны в сторону голову.

– Ну что, фрау Якоб? – спросил доктор, когда она вошла. – Ложитесь.

И он повелительным жестом указал на уже знакомую ей кушетку. Женщина обреченно села и, послушно вытянув ноги, легла. После обезболивающего укола помощница профессора зафиксировала ее ремнями и вставила в рот резиновый кляп. Затем обильно смазала виски мазью и надела наушники с электродами, по команде врача повернув рукоятку прибора, похожего на радиоприемник. Тело пациентки пронзила страшная судорога, она забилась в конвульсиях и через несколько секунд безвольно обмякла.

– Следующий! – крикнул медсестре доктор.

* * *

Первое, что увидела фрау Якоб, открыв глаза, – свет, лившийся из зарешеченного окна.

– Боже, где я? Что это со мной? – промелькнули мысли в ее раскалывавшейся от дикой боли голове.

Она попыталась пошевельнуть ногой, но не смогла – мешали ремни. Удивленно пытаясь вспомнить, кто она и где находится, женщина с трудом оглядела маленькое помещение – стол и стул, лишенные острых углов и привинченные к полу, глазок в двери, почти под потолком – зарешеченное окно, на ржавой раковине – тоже решетка – все это не оставило сомнений: психушка. Память после электрошока возвращаться совсем не хотела, но уже через несколько минут фрау Якоб вспомнила свое имя – Хелена. Да, Лени. Усилием воли она сделала попытку восстановить события последних дней, но в памяти словно зияла черная дыра.

– Нет, нет, я не могу – твердила Лени, едва шевеля губами и проваливаясь в забытье. Она очутилась вдруг на лестничной площадке дома на Херманнсплац, где повернувшись к ней спиной, стоял мужчина и неотрывно смотрел в вечернюю темноту окна. Маленькая Лени, которую отец послал в пивную, находящуюся в нескольких минутах ходьбы, от ужаса до боли сжала руки, вцепившись в большую белую эмалированную кружку с пивом. Девочка краем уха слышала, как родители обсуждали сообщение из газеты о появившемся в Берлине маньяке, который вспарывал детям животы. Она животным чутьем поняла, что этот зловещий незнакомец и есть тот самый садист. Лени несколько секунд помялась на площадке, не решаясь пройти мимо и мучаясь от обжигающего страха, но потом все же рискнула и помчалась, перескакивая сразу через несколько ступенек мимо мужчины, все также стоявшем, широко расставив ноги и уставившись в темноту. Сердце ее бешено колотилось, и тут убийца схватил ее за воротник и принялся душить. Кружка с пивом выпала из рук девочки, разбившись вдребезги. Рука мужчины все сильнее сдавливала Лени горло, но она смогла закричать, что есть мочи. На ее исступленный вопль несколько жильцов, услышавших подозрительный шум, сразу же распахнули двери. Маньяк мгновенно выпустил девочку из рук и растворился в темноте лестничного пролета. В ушах Лени еще долго отдавались эхом его страшные шаги, вплетавшиеся в стук ее сердца каким-то яростным, сатанинским ритмом.

– Фрау Якоб, фрау Якоб, очнитесь! – за плечо ее трясла уже сменившаяся на посту сестра, более дружелюбная, чем утренняя. Лени вырвалась из полусна и бессмысленно посмотрела на немолодую женщину в белом халате и накрахмаленной белой шапочке, которая небрежно высвобождала ее из плена фиксационных ремней.

– Время ужина, фрау Якоб, – сказала медсестра и удалилась, громко топая по коридору тапочками без задника. Звуки шагов гулко отскакивали от пустых больничных стен.

Лени медленно поднялась и натянула халат. Неужели она провела в отключке полдня? Раньше электрошок на нее так никогда не действовал. Она вяло проследовала в уже заполненную больными столовую и с отвращением, стараясь не глядеть по сторонам, встала в очередь на раздачу. Лени не могла выносить царящее вокруг уродство – уродство духа и тела. Ее затуманенное сознание даже сейчас противилось всему некрасивому. Она молча дождалась, пока кухарка шмякнет на ее тарелку жидкое, цвета бумаги, картофельное пюре и кусок вареной рыбы, взяла чай и пошла между рядами искать свободный столик. Лени села и, глотая пресное пюре, уставилась в свою тарелку, не в силах оторвать от нее взгляд и оглядеться по сторонам. В этом мерзком и ужасном месте ее пугало все – особенно пациенты. Им, впрочем, она была совершенно безразлична – некоторые из них сосредоточенно ели руками, облизывая пальцы, кто-то громко давился и отплевывался, кто-то рисовал ложкой причудливые узоры из картофеля, вываливая его прямо на стол. Похоже, она была здесь единственным нормальным человеком. Она на минуту представила себя отгороженной от этих людей шалашом из соломы – таким способом она любила иногда спасаться от преследующих ее неурядиц. В Цойтене, на полуострове Раухфангсвердер, к юго-востоку от Берлина, ее родители купили участок, выходящий прямо к озеру. Недалеко от великолепного залитого солнцем луга, заросшего травами, маленькая Лени соорудила себе шалаш, посадив вокруг него стену из подсолнухов, вымахавших в человеческий рост. Там девочка предавалась мечтам, думая о том, как было бы прекрасно стать монашкой – гулять в монастырских садах и прятаться от зноя в прохладных стенах церкви! Как хорошо быть одной и ни от кого не зависеть! Никогда! Никогда не слышать, как из-за перенакрахмаленного воротничка устраивается грандиозный скандал с криками и руганью – что частенько бывало у ее родителей – как отец снова и снова поносит мать, когда та нечаянно пересолила обед. Нет, в ее жизни никогда не было и не будет священного немецкого триединства – киндер, кюхе, кирхе.

Лени, впрочем, всегда любила отца, несмотря на его взбалмошный, желчный характер и свои частые наказания из-за проказ и шалостей, которыми полно было ее детство девчонки-сорванца. Отец часто приходил домой уставший и раздраженный, мог запросто вспылить из-за любой ерунды, остервенело швырнуть в стену дорогой фарфор, затопать ногами и закричать на всегда послушную ему кроткую жену, но она знала, что он очень много работает и любит ее и мать, и маленького Гейнца. Однажды отец жутко на нее обиделся из-за того, что девочка выиграла у него партию в шахматы, и не пустил на бал-маскарад, который она с нетерпением так долго ждала. Но Лени все равно любила его.

Родители Альфреда Теодора Пауля Рифеншталя происходили из Бранденбургской марки: дед был слесарем, а обе бабушки – скромные и тихие домохозяйки. Кроме сына в семье было еще три брата и сестра. Альфред владел крупной фирмой по продаже и монтажу отопительных и вентиляционных устройств, позже ему помогал в бизнесе и младший брат Лени Гейнц, бывший полной противоположностью сестре – застенчивый и робкий мальчик, не имеющий сил противостоять воле отца. Родители матери, Иды Берты Шерлах, родом из Западной Пруссии, переселились в Польшу, где дедушка работал строителем. После смерти своей первой жены в родах восемнадцатого ребенка он женился на няньке, заботившейся о его детях, которая ему родила еще троих. Семья не приняла российского подданства во время завоевания Польши Россией и переехала в Берлин. Альфред Рифеншталь познакомился с 22-летней Бертой Шерлах на костюмированном балу. Крепкий и статный голубоглазый блондин сразу привлек внимание тихой скромницы. Он надеялся, что первенцем будет, конечно же, сын, которому можно будет передать семейный бизнес, но первой на свет появилась Лени. Произошло это в 1902 году 22 августа. В этот же год в Берлине зимой открыли первую ветку метро, соединившую между собой Штралауэр Тор и Зоологический сад. Отец Лени, замечая за ней уже в детстве железную волю и упрямство, энергичность и организаторские способности, не раз жалел, что она не родилась мужчиной. Он даже однажды сказал об этом самой Лени, когда вдруг застал ее за расчетами, склонившую голову над тетрадкой и сосредоточенно что-то рисующую. Школьница проделала огромную работу, составив смету расходов по изготовлению лайнеров гражданской авиации – тогда, в 1917 году, самолеты использовались в основном в военных целях. Она нарисовала планы лайнеров, рассчитала необходимый расход топлива и даже стоимость билетов и точное расписание рейсов. Действительно, странное занятие для пятнадцатилетней девочки, но такая уж она была – мечтательница, но не праздная, а деятельная. Она с упоением занималась тем, что ее привлекало, было созвучно ее душе, погружалась в это с головой и неизмеримой глубиной страсти. Да, страсть – вот чем была ее жизнь! Страсть самозабвенная, страсть во всех ее проявлениях, страсть всепоглощающая – только это двигало ее вперед!

– Фрау Якоб, фрау Якоб, – кто-то тряс Лени за плечи. – Идите в палату, фрау Якоб.

Невидящим взором она уставилась на склонившуюся над ней с обеспокоенным видом медсестру, потом обвела взглядом просторную, залитую пугающим желтым светом столовую, в которой уже никого не было, даже уборщиц, и медленно, словно во сне, пошла по коридору. На сестринском посту остановилась на минуту, выпила выданные ей в стаканчике разноцветные таблетки, и как лунатик пошла дальше.

Зайдя в палату, она с ужасом услышала за собой звук поворачивающегося в замке ключа и лязг засова – на ночь запирали всех.

«Я в шалаше, меня никто здесь не найдет, тут больше никого нет, кроме меня», – промелькнуло в ее голове. Садясь на угол вновь заправленной сестрами кровати, она продолжала себя утешать: «Здесь я в безопасности, я – одна».

В сущности, это место – эта больница, психиатрическое отделение клиники Фрайбурга – где ее по каким-то неизвестным причинам закрыли, и была для нее соломенным шалашом из детства – островком безопасности, хотя и зыбким. Расшатанным нервам требовался покой. Она – сильная, она все выдержит – только бы все вспомнить!

Лени сунула холодные ноги под одеяло и вытянулась на кровати, уставившись в потолок. Несмотря на красочный коктейль из пилюль сон все не шел. Уже выключили во всех палатах свет. На кремовой, ставшей в вечерней темноте кофейного цвета, стене беспокойно колыхались какие-то тени. У Лени сжалось сердце, и она, преодолевая липкий и сковывающий страх, посмотрела на их источник – в маленьком окне сквозь решетку виднелись качающиеся на ветру верхушки деревьев. «Наверное, граб», – подумала она, проваливаясь в сон. – «Да, он как раз стоит в саду напротив моего окна».

Внезапно она очутилась в лесу с высокими разлапистыми елями. От запаха хвои вдруг стало так покойно, так хорошо – она стояла в тишине деревьев как зачарованная, не в силах двинуться с места. Вдруг на усыпанной пожелтевшими опавшими иглами тропинке показалась сгорбленная фигурка сухой старушки в изодранном платье. Она ступала с огромным трудом, опираясь на длинный сучковатый посох. Лени не могла оторвать взгляд от ее ног – из них сочилась кровь. Башмаки старушки совершенно истерлись, и ноги были покрыты кровоточащими мозолями. Увидев Лени, ее лицо озарила тень облегчения. Лени, ни секунды не раздумывая, разодрала на себе платье и бросилась к старушке. Она перевязала ее израненные ноги и повела заблудившуюся женщину к ее хижине. Лени безотчетно, как это часто бывает во снах, знала, где находится дом старушки. Вскоре они пришли к небольшой избушке, крыша которой поросла мхом, а маленький садик отделен был от леса можжевеловыми кустами. Старушка, не говоря ни слова, высвободилась из рук Лени и заковыляла вверх по лесенке. Через секунду она вернулась и с улыбкой протянула Лени три грецких ореха. Лени поблагодарила женщину и, найдя камень, стала тут же, на пеньке, колоть подарок. В первом орехе она нашла тонкое серебристое дивной красоты кружевное покрывало. Она дотронулась до него, и ткань превратилась в сияющее платье молочно-серебристого цвета лунного света. Во втором орехе было покрывало, еще красивее первого, излучающее звездный мерцающий хрустальный свет, а из третьего ореха вырвался золотистый сноп солнечных лучей, заливший лицо Лени. Он был такой теплый и наполнял безмерной, неземной и невыразимой радостью. На пике блаженства глаза Лени открылись, и она проснулась. По ее лицу блуждала тихая счастливая улыбка, а в лицо слепил из окна утренний солнечный свет. «Ах, какой сон! Просто чудесный!» – подумала Лени, сладко потягиваясь и зажмурившись от удовольствия. Это была ее самая любимая сказка – про девочку и три ореха – она перечитывала ее бесчисленное количество раз и в детстве, и в юности, и всегда ее настигал в конце, после прочтения, маленький кусочек необъяснимого счастья. Такое она испытывала только когда стояла на сцене или смотрела на себя на экране.

Артистизм Лени проявился еще в раннем детстве. Одно из ее самых первых воспоминаний о себе – это возвращение родителей домой, когда четырехлетняя Лени и двухлетний Гейнц остались дома одни. Гейнц был намертво завернут в пеленки, как египетская мумия – сестра постаралась на славу, чтобы брат не мешал ей, а Лени, похожая на привидение, в это время медленно извивалась в причудливом танце с белой тюлью и в длинных лиловых перчатках матери. Родители на мгновение застыли, растерянно разглядывая детей, но сильно ругать не стали. Позже мать признавалась Лени, что сама мечтала стать актрисой, но вышла замуж, и надежды пришлось оставить. Будучи беременной, Берта молилась Всевышнему, чтобы тот послал ей дочь дивной красоты, которая бы смогла стать знаменитой актрисой, но впервые увидев Лени после родов, она разрыдалась – младенец, как ему и положено, был сморщенным, страшненьким и взъерошенным кричащим куском мяса. Альфред Рифеншталь в молодости тоже увлекался театром и хорошо пел. Вместе с женой они оставались заядлыми театралами, хотя Альфред считал актрис дамами «полусвета», делая, впрочем, исключение для большеглазой и волоокой сопрано Фритци Массари, премьеры которой он никогда не пропускал. Однако Альфред и подумать не мог, чтобы дочь его вдруг оказалась на сцене и стала одной из этих «падших» женщин. Как и все девушки, после школы она должна была отправиться в хороший пансион, учиться домоводству и бухгалтерии, чтобы впоследствии помогать ему в конторе, ну и потом выйти замуж за приличного человека конечно. В планы Лени такая жизнь никак не входила. Сценой она бредила с тех самых пор, как побывала в канун Рождества в одном из театров Берлина на «Снегурочке». Волшебство театра так поразило маленькую Лени, что по пути домой она взахлеб рассказывала матери о своих впечатлениях, а пассажиры электрички в ужасе просили угомонить ребенка хотя бы на несколько минут. Несмотря на свою мечтательность и экзальтированность в детстве она слыла отчаянным сорванцом и заводилой. В школе у нее единственной из девочек были самые плохие отметки за поведение. Вместе с соседскими детьми она любила красть яблоки на овощном рынке, опрокидывая корзину отвернувшейся на миг торговки и подбирая укатившиеся плоды. Для нее не существовало никаких опасностей! Вместе с другими детьми она ходила под парусами, гребла, лазала по деревьям. Казалось, она не могла остановиться ни на минуту. О, как она любила движение! Ей нравилось ощущать свое тело, силу его мышц, выносливость – это было так красиво! В двенадцать Лени вступила в спортивный клуб по плаванию «Русалка» – плавать ее «научил» еще отец в пятилетнем возрасте: надев девочке нагрудный жилет из связанного тростника – подарок на день рождения – он просто бросил ее в воду. Потом она уже сама могла бесстрашно переплыть озеро, и в клубе стала одной из лучших, участвуя в соревнованиях и получая призы. Затем Лени без разрешения отца вступила в гимнастический союз и «заболела» параллельными брусьями и кольцами, однако занятия прервал несчастный случай: пытаясь сделать стойку на руках вниз головой, она упала – отвязались закрепленные на потолке канаты. Лени полетела вниз и больно врезалась в пол, едва не откусив себе язык. Итогом стало сильное сотрясение мозга. Отец, узнав обо всем, конечно же, сразу запретил дочери опасные занятия, но Лени не могла сидеть на месте и вскоре уже вовсю увлекалась катанием на роликах и коньках.

Были у нее способности и к музыке: пять лет отец возил ее два раза в неделю на Гентинерштрассе к учительнице по фортепиано. Однако девочка, несмотря на огромную любовь к музыке, готовилась к урокам с неохотой. Как-то ее даже выбрали для участия в концерте школьников в филармонии, где она великолепно отыграла Бетховена. Но все же главной ее страстью оставался танец.

Как-то в музыкальном салоне семейства Баумбах, где раз в неделю собирались люди искусств, выступал гениальный итальянский пианист и композитор Ферруччо Бузони, дебютировавший на сцене в семилетнем возрасте. Оказалась на вечере и Лени с матерью. Бузони играл что-то ритмичное, и музыка настолько захватила девочку, что она вдруг закружилась в самозабвенном танце. После своего выступления пианист подошел к маленькой Рифеншталь и, погладив ее по голове, похвалил: «У вас талант, фройляйн. Когда вы станете известной танцовщицей, я сочиню для вас что-нибудь». Со всех сторон послышались одобрительные аплодисменты. Однако маэстро не заставил себя долго ждать: уже через несколько дней Лени передали от него письмо. С замиранием сердца она открыла конверт – там оказались ноты и маленькая записка: «Танцовщице Лени Рифеншталь – от Бузони». Позже, когда она действительно стала знаменитой, «Вальс-каприс», подаренный пианистом, стал одним из самых популярных ее номеров.

В школе Лени отлично успевала по математике, физкультуре и рисованию, а вот пение и история ей давались тяжело. По поведению у нее тоже были плохие оценки – давал знать о себе озорной и авантюрный характер. Как-то они вместе с подругой забрались на крышу в день рождения кайзера и утащили оттуда флаг, а затем в обычный непраздничный день водрузили его обратно, решив таким образом обмануть взрослых – пускай подумают, что сегодня праздник и тогда уроков не будет! В другой раз Лени нарисовала подруге на шее, руках, лице красные точки, чтобы та под видом болезни могла пропустить школу. Как раз в это время была эпидемия краснухи, и учительница отправила ее домой. Правда, через два дня подруга заболела краснухой уже по-настоящему.

Лет в пятнадцать Лени уговорил сняться в эпизоде один из режиссеров, заметивших юную красотку в кафе «Романское», напротив церкви кайзера Вильгельма, месте ее тайных свиданий. Ему и его жене стоило немалых трудов, чтобы уговорить Лени – она так боялась гнева отца! Наконец, поговорив с матерью, она дала согласие и сыграла в фильме роль молодой неопытной девушки. Единственным ее условием была маскировка – если вдруг отец увидит ее на экране, то не должен узнать! Режиссер сдержал свое обещание, и Лени сама с трудом узнала себя в зеркале в черном парике.

После окончания школы отец Лени настоял на том, чтобы она поступила в престижную берлинскую школу домоводства – Дом Лете, после чего девушка должны была отбыть в пансион. Эта идея очень пугала ее – она так не хотела уезжать из Берлина, родного и любимого города, с которым столько в ее жизни было связано! Кроме этого, она так мечтала танцевать, а не проводить дни в обучении скучнейшему процессу стряпни, штопанию мужских рубашек и искусству консервирования продуктов. Нет, не для этого она появилась на свет с таким характером, волей к борьбе и такой жаждой жизни!

Однажды в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» Лени прочла объявление о наборе двадцати молодых девушек для съемок в фильме «Опиум». Соискательницам предлагалось записаться в школу танцев фрау Гримм-Райтер на Будапештерштрассе. «Вот и отличный шанс проверить себя!» – подумала тогда Лени и, не раздумывая, пошла на просмотр. В конце длинного светлого зала, сплошь увешанного зеркалами, за столом сидела сама фрау Гримм. Несмотря на возраст – 40 с хвостиком – ее идеально прямая спина и точеные плечи сразу приковывали к себе взгляд. Девушки по очереди подходили к преподавательнице, она внимательно их рассматривала и проставляла напротив фамилий понравившихся претенденток крестик. Рядом с именем Лени фрау Гримм тоже проставила крестик и спросила ее адрес. Итогов просмотра она не объявила, сказав, что сделает это позже. Разочарованная этим обстоятельством, девушка вышла из зала, но вдруг услышала мелодичный, глухо доносившийся откуда-то, вальс. Оглядевшись, она увидела приоткрытую дверь и заглянула в щелочку, стараясь, чтобы ее не заметили. Грациозные девушки в летящих невесомых хитонах отрабатывали движения. «Раз-два-три! Раз-два-три!» Как ей захотелось там оказаться! Нет, она обязательно должна стать одной из них! Чего бы это ни стоило! Лени задумчиво спускалась вниз и уже на выходе вдруг резко повернула назад. Она взлетела по лестнице в зал, где проходило прослушивание, и чуть не сбила с ног фрау Гримм.

– Фройляйн, осторожнее! Вы же не скаковая лошадь! – одернула ее классная дама.

– Фрау Гримм, я должна знать об условиях поступления! Я хочу заниматься у вас! На любых условиях! – выпалила девушка.

Женщина внимательно посмотрела в глаза Лени и строго произнесла:

– Приходите в пятницу. Курс для начинающих я как раз только набрала. Занятия – два раза в неделю.

О, не может быть! Она будет танцевать! Лени не чувствовала под собой земли, переполняемая счастьем. Она даже не думала, что скажет отцу. Главное, что ее мечта наконец-то сбудется!

* * *

– Лени, Господи, ты подумала об отце? Ты представляешь, что будет, когда он узнает? Лени, я даже боюсь представить, что он скажет! – Берта Рифеншталь совсем не разделяла восторгов дочери.

– Но, мамочка, ты же знаешь, как я хочу танцевать! Это – моя жизнь! – увещевала ее Лени, чуть не плача. – Вспомни, ты же сама столько раз говорила, что мечтала быть актрисой! Ну, пожалуйста, помоги мне! И потом – я ведь буду брать уроки для себя. Профессиональной танцовщицей мне быть уже, увы, поздно, – ухватив мать за локоть, лукаво убеждала ее девушка.

– Ох, Лени, Лени! Хорошо, что-нибудь придумаем.

– Мамочка, ты просто прелесть! – Лени довольно чмокнула мать и упорхнула к себе в комнату. Ночью она долго не могла уснуть, в предвкушении завтрашнего дня девушка лежала неподвижно на кровати вся во власти грез и представляла себя великой танцовщицей, у ног которой будет весь мир.

На следующий же день она внесла деньги за обучение и приступила к занятиям. Мысль о том, что уроки придется брать втайне от отца, приводила ее в восторг. Унаследовав упрямство и силу воли Альфреда Рифеншталя, Лени не собиралась ему подчиняться. Поначалу танцы давались с трудом, несмотря на детское увлечение спортом, ей не хватало гибкости и раскованности, но уже через месяц Лени уверенно двигалась под музыку, самозабвенно отдаваясь в ее власть. Успехи так ее воодушевили, что она решила непременно брать уроки классического балета. Теперь четыре раза в неделю она на роликах лихо катила по Йоркштрассе на занятия. Желая полностью подчинить себе свое тело, Лени с фанатизмом занималась каждый день по нескольку часов. Девушка кусала губы от боли, но продолжала растягиваться на полу или на перилах, выгибая тело в немыслимых позах. Вскоре она уже встала на пуанты и могла танцевать на пальцах.

– Девушки, в мае состоится ежегодный итоговый концерт, в котором примут участие наиболее способные из вас, – важно чеканила фрау Гримм-Райтер, строго обводя взглядом застывших в безмолвии учениц в белых трико, жадно ловящих каждое слово классной дамы.

– Также в нем примет участие приглашенная звезда – несравненная Анита Бербер, с которой я имела честь работать ранее и работаю сейчас! – продолжала фрау Гримм. – Можете пригласить всех своих друзей и родственников…

– Ах, Анита Бербер! Как это чудесно! – прервали ее восхищенные возгласы юных танцовщиц. Девушки радостно запрыгали и захлопали в ладоши.

– Так, так, тихо, фройляйн! По местам! `A vos places! Аllons-y! Первая позиция! – грозно постучала указкой преподавательница, вернув воодушевленных новостью балерин к реальности.

Лени не сомневалась, что примет участие в этом концерте – она пришла в класс позже всех, но бесспорно выделялась среди других девушек своим упорством. Каждую минуту она использовала с пользой – отрабатывала прыжки, разучивала экзерсисы, просила подруг помочь в растяжке мышц.

За три дня до торжества стало известно, что Бербер выступать на концерте не сможет – она, де, больна гриппом и очень сожалеет, но приехать не получится. Фрау Гримм ходила чернее тучи, ей хотелось похвастаться своей именитой ученицей, которая хотя и имела весьма скандальную репутацию за свои эротические танцы обнаженной на сцене и чрезвычайно бурную личную жизнь, но имя ее гремело на всю Германию. Лени тоже нравилась Анита: хрупкая, с маленькой грудью и стройным мальчишеским телом, она просто излучала секс, но все ее движения были настолько отточены и совершенны, что ее нагота на сцене никогда не казалась Лени непристойной. Девушка часто наблюдала за танцовщицей, когда та разучивала новые номера с фрау Гримм, и дома старательно повторяла увиденное. Узнав о том, что концерт находится под угрозой срыва, ей вдруг пришла в голову совершенно безумная идея: «А что если она заменит Аниту Бербер?!» Часами, как загипнотизированная, изучавшая движения Аниты, Лени знала наизусть оба ее танца. Девушка стремглав помчалась к фрау Гримм и огорошила ее своим предложением. Преподавательница недоверчиво смотрела на Рифеншталь, не сразу понимая, о чем говорит ее бойкая ученица.

– Фрау Гримм, пожалуйста, разрешить мне показать Вам два номера, которые Вы разучивали с фройляйн Бербер! – настойчиво умоляла Лени. – Я очень хорошо знаю оба ее номера, вот увидите! Пожалуйста, пожалуйста, фрау Гримм!

– Хорошо, хорошо, давай посмотрим, а то ты от меня не отстанешь, – устало отмахнулась женщина.

Все внутри Лени торжествовало. Она сделала глубокий вдох, выпрямила спину и закружилась по залу в танце, изящно изгибаясь и вибрируя всем телом. Чем дальше она танцевала, тем в большее изумление приходила классная дама. Конечно, Лени была одной из лучших в классе, но, Боже, как она двигалась! Не хуже самой Аниты Бербер! «Нет, у этой дерзкой девицы определенно есть талант!», – хмыкнула про себя фрау Гримм.

Когда Лени закончила, она с победной улыбкой подбежала к наставнице. У нее не было сомнений в том, что фрау Гримм ею довольна. Женщина стояла, скрестив руки, и по ее горделивому взгляду трудно было определить, что же она думает.

– Да, я должна сказать, что танцевала ты отменно, Хелена.

Лени облегченно выдохнула.

– Но это же сцена! Ты ведь никогда не танцевала на сцене! Волноваться нельзя ни на мгновение – публика сразу это почувствует! И потом – у тебя ведь нет костюмов!

– О, фрау Гримм, разрешите мне взять костюмы из вашей гардеробной! Там их целая комната! Обязательно найдется что-нибудь подходящее! А волноваться я не буду, если только совсем чуть-чуть! Я станцую лучше всех, вот увидите!

– Ну что же, попробуй. Даю тебе карт-бланш, – наставница резко повернулась на каблуках и удалилась. Звуки ее шагов гулко отскакивали от стен коридора.

Лени неподвижно стояла на своем месте и невидящим взглядом смотрела вслед уходящей наставнице. В ее голове пульсировала только одна мысль – она будет танцевать на сцене! Через несколько минут она вернулась из своих грез на землю и стала думать, как же сделать так, чтобы о выступлении не узнал отец. «Ах, все утрясется!» – отмахнулась она тут же от тяжелых мыслей и побежала домой, спеша обрадовать известием мать. В руках она держала охапку выбранных ею танцевальных костюмов – нужно было еще раз все примерить и подогнать точно по фигуре.

Наступил день концерта. Родители Лени в этот день отправились по случайному стечению обстоятельств к друзьям на игру в скат. Все устроилось так чудесно, что на выступлении должен был присутствовать только брат Гейнц. В зале уже собрались многочисленные родные и друзья учениц школы Гримм-Райтер. Лени немного трясло, но не от волнения, а от нетерпения – она стояла за кулисами, гордая и счастливая с чувством, что вот, наконец, сбывается ее мечта! Когда подали знак выходить на сцену, она с достоинством поплыла под музыку, словно делала это всегда. Номера были короткие, но девушка выложилась по полной. Кружась в танце, она ничего не видела вокруг и даже не слышала музыки, двигаясь по сцене по какому-то наитию. Только после того, как раздались оглушительные аплодисменты, она, опьяненная счастьем, немного протрезвела. Отовсюду неслось: «Бис! Бис! Браво!». Лени выдержала паузу и повторила последний номер. Теперь она точно знала, что весь мир будет у ее ног!

Скандал пришел оттуда, откуда его совсем не ждали – знакомый Альфреда Рифеншталя оказался на концерте в зале Блютнера среди публики. Естественно, как только он с ним встретился, то не преминул поздравить со столь талантливой дочерью. Реакция отца была предсказуемой и страшной – он тут же нанял адвоката по разводным делам. Как и всегда, мать, будучи ее сообщницей, тоже попала под раздачу. Лени не могла видеть ее страдания и унижения. Часами плача по ночам в своей комнате, она приняла решение отказаться от своей мечты о сцене. Лени считала, что не вправе делать несчастными маму и брата – ставить под удар жизнь всей семьи. Отец все это время хранил молчание, игнорируя ее присутствие – он часто так делал, когда-то что-то было не по его. Наконец, не выдержав гнетущей тишины, она заговорила с ним сама, умоляя забрать заявление о разводе и дав клятву, что никогда больше не выйдет на сцену.

– Поедешь в Тале, это в Гарце. Там пансион. Решение окончательное и обсуждению не подлежит.

Слова Альфреда Рифеншталя оглушили Лени. Она с ужасом представила, как будет страдать в этом живописном захолустье, вдали от всего и всех. Ее вдруг пронзила ужасная боль в правом боку, она не могла сделать вдох и разогнуться. Схватившись за ребра, Лени с трудом доползла до кушетки и легла. Новый приступ боли заставил ее прижать коленки к подбородку. Несколько минут она стонала, затем впала в забытье. Приступы продолжались несколько дней – желчными коликами Лени страдала уже несколько лет. Видя физические страдания дочери, еще более усугублявшиеся духовными страданиями из-за отказа от сцены, отец тоже страдал, но решил стоять на своем – нет, он не позволит собственной дочери стать одной из этих падших и развратных созданий! Когда Лени в страхе от перспективы быть запертой в пансионе дрожащим голосом со слезами на глазах сообщила отцу, что желает учиться живописи, он несколько смягчился. Уже на следующий день его стараниями Лени была записана на приемный экзамен в Государственную школу прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе. Конечно, Лени совсем не о том мечтала. Глядя на толпу пришедших поступать вместе с ней, она без энтузиазма прошла в класс. Задание состояло из нескольких рисунков обнаженной натуры, портрета и рисунка на свободную тему. Имея еще со школы отличную оценку по рисованию, Лени без труда прошла испытание. Кроме нее, только один человек справился с экзаменом. Однако никакой радости от того, что ее приняли, девушка не испытывала. Она с тяжелым сердцем ежедневно ходила на уроки, даже не подозревая, какой еще более неприятный сюрприз готовит ей отец. Уже весной 16-летняя Лени оказалась в ненавистном ей пансионе, заботливо выбранном Альфредом Рифеншталем из вороха рекламных проспектов. В заведение «Ломанн» в Тале отец сдал ее директрисе со словами: «Прошу отнестись к моей дочери со всей строгостью. Видите ли, она приехала сюда, чтобы избавиться от глупых фантазий и стремлений стать актрисой. Думаю, здесь она забудет об этом, и Вы, фройляйн Ломанн, всеми силами будете способствовать этому». Лени была не единственной девушкой в Германии, мечтающей стать актрисой, и желанию которой препятствовали родные. Уже скоро Лени свела дружбу со своей соседкой по комнате Гелой Грюэль, дочерью сенатора, сосланной в пансион с той же целью – навсегда забыть о сцене. Впрочем, в заведении, как и в других ему подобных, достаточное время отводилось театру – девушки сами ставили пьесы и сами в них играли. Лени, конечно же, сразу стала звездой – ей все равно было в кого перевоплощаться: в горбунью ли в «Крысолове из Гаммельна», в Фауста в «Сошествии в ад доктора Фауста» или в главную героиню в «Прекрасной Галатее». Кроме того, каждое воскресенье воспитанницам разрешалось ходить в городской театр под открытым небом – там ставился в основном классический репертуар вроде Шиллеровских «Разбойников», «Минну» Лессинга или Гетевского «Фауста». Для Лени и Гелы эти походы были самым желанным, что удерживало их в пансионе. О сцене девушки не только не забыли, но, наоборот, каждое представление с еще большей силой распаляло в них желание стать актрисами. Лени взяла с собой в пансион балетки – она не собиралась терять форму из-за отцовской дури, поэтому ежедневно, с 5 утра до 8, занималась в своей комнате, стараясь, чтобы об этом никто не знал, кроме Гелы. Между тем, день окончания обучения приближался, и девушка вскоре должна была решить, что она будет делать дальше. Все, что она хотела в жизни – танцевать. Ее не прельщали научные исследования, хотя она проявляла живой интерес и к химии, и к астрономии, и к философии, однако смысл для нее был только в танце. Постепенно в ее голове созрел хитроумный план, и она отправила родителям письмо:

«Милые папа и мама! Надеюсь, вы пребываете в добром здравии. Важные обстоятельства вынудили меня написать это письмо. Нет, я здорова и весела, однако, помня обещание, данное тебе, папа, по поводу моей дальнейшей жизни, сообщаю, что приняла наконец-то решение. Прошу тебя отнестись к нему со всей серьезностью. Я знаю, что ты желал бы видеть меня своим доверенным лицом, посему говорю, что я, конечно же, согласна исполнить твою волю и готова стать твоим личным секретарем. Я обещаю, что буду с величайшим рвением исполнять свои обязанности. Однако у меня есть к тебе маленькая просьба, в которой, я, смею думать, ты мне не откажешь. Без танца моя жизнь видится мне горьким бессмысленным существованием, поэтому я молю тебя позволить мне посещать уроки танцев. Я клятвенно обещаю, что никогда больше не выйду на сцену и забуду совсем думать о ней. Уповаю на твою сердечность и доброту.

Горячо любящая вас дочь, Лени».

Теперь оставалось только ждать. Тянулись долгие дни ожидания, пока, наконец, директриса не передала Лени заветный конверт. Дрожащими руками девушка забрала письмо, заперлась в своей комнате и вскрыла его. Пробежав глазами первые строки, у нее перехватило от радости дыхание – отец дал согласие! Да!

Лени считала каждый час до выпуска из пансиона – она радостно просыпалась и так же радостно засыпала, мечтая снова вернуться в танцкласс. Вскоре обучение было закончено, и она с чемоданом стояла на перроне вокзала. Суматоха, толчея, протяжные гудки поездов, носильщики – Берлин оглушил своим ритмом Лени, проведшую целый год среди высокогорья и зеленых виноградников. На следующий день после возвращения она уже была на работе – на столе ее ждали увесистые тома кассы почтовых сборов. Девушка научилась стенографии, бухгалтерии и машинописи. Отец не мог нарадоваться на дочь – он не только позволил трижды в неделю посещать уроки танцев, но и разрешил участвовать в вечере танца в школе фрау Гримм-Райтер, в зале Блютнера, в том самом зале, с которого и начались неприятности Лени с отцом. В 1921 году имя 19-летней Лени Рифеншталь впервые было официально заявлено в программке выступления, которую она потом хранила у себя до самой смерти. У нее было четыре номера, причем в одном из них она выступала солисткой, исполняя «Вальс-минор». Помимо этого великодушного жеста, Альфред решил поощрить усердно работавшую дочь и записал ее в школу тенниса при Берлинском конькобежном клубе. Она проводила на кортах многие часы и вскоре стала делать первые успехи. В это же время произошла одна судьбоносная встреча, определившая многое в жизни девушки. Как-то перед тренировкой она сидела в дамском гардеробе, уже одетая в форму: легкое белоснежное платье из хлопка, доходившее до колен. На голове ее была повязана атласная блекло-синяя лента, цвет которой очень шел к ее пышным медным волосам. Неожиданно дверь отворилась, и в проеме показался широколицый симпатичный мужчина. Он надолго задержал взгляд на Лени, бесстыдно рассматривая ее ноги. Девушка слегка смутилась, но мужчина продолжал гипнотизировать своими большими и серыми, с поволокой, глазами. Затем дверь так же внезапно захлопнулась. Лени почувствовала огромное облегчение, хотя возникшее напряжение не исчезло и жгло ее изнутри, доселе неизвестным ей огнем.

Однажды на корте клуба во время заключительной игры лучших теннисистов Германии она узнала в одном из них – Отто Фроитцгейме, многократном чемпионе – того самого человека, приведшего ее в гардеробе в такое замешательство. Лени уже была наслышана о нем – в клубе часто говорили о его бесчисленных любовных похождениях, настолько же часто, насколько говорили о его великолепной игре. Девушка решила избегать общения с ним – шлейф славы распутного ловеласа пугал ее.

Лени продолжала заниматься теннисом. Летом семья выехала в Бад-Наухайм, куда отец обычно ездил один лечить сердце. В этот раз было решено посетить курорт всем вместе. В Бад-Наухайме не оказалось бального зала, зато был теннисный корт, так что единственным развлечением Лени стал теннис. Во время одной из игр она вдруг присела на землю от дикой боли, скрутившей тело, и упала навзничь. Приступ был настолько сильным, что девушка каталась по земле, бессвязно мыча, и вскоре потеряла сознание. Ее партнер по игре на некоторое время растерялся, а затем бросился со всех ног к административному зданию за помощью. Лени пришла в себя в больничной палате. Сознание было слегка затуманенным, но к ее удивлению жгучая боль в боку ушла. Она даже пощупала свои ребра, желая удостовериться в том, что боли больше нет. Ее рука скользнула по рубашке и нащупала бинты. Лени оторопела. На краю кровати сидела обеспокоенная мать с нервно зажатым в руке носовым платком.

– Мамочка, ну что ты?! Не плачь! Со мной же все в порядке! Ведь правда?! – спросила Лени.

– Да, дорогая! Прости, прости! Вот, смотри! – и она указала на прикроватный столик. Лени увидела горстку гладких, словно отполированных, желто-зеленых камней, похожих на самоцветы. Два из них были величиной с грецкий орех.

– Тебе удалили желчный пузырь, милая, – со слезами на глазах проговорила Берта.

– Мамочка, ну и здорово! Значит, он у меня больше никогда не заболит! – приободрила ее Лени. Тут ее взгляд упал на стул, стоящий неподалеку от входной двери. Она приподнялась с подушек, чтобы получше разглядеть сидящего на нем человека, и, узнав, обомлела – это был Вальтер Лубовски! Уж кого, кого, но только не его ожидала здесь и сейчас увидеть Лени! Вальтер, с которым Лени познакомилась на катке на Нюрнбергштрассе, был в нее чрезвычайно влюблен. Иначе, как объяснить, что он согласился участвовать в дерзкой шутке, стоившей ему отношений с отцом. Как-то раз Лени и ее подруга Алиса уговорили Вальтера придти на урок физкультуры в женском наряде. Юноша раздобыл светлый парик, платье, нацепил серьги и в таком виде отправился в школу. Новая учительница физкультуры подвоха не заподозрила, удивляясь лишь силе ученицы, которая лихо упражнялась на перекладине. Подружки еле сдерживали смех. После уроков они, взяв под руки Вальтера, отправились с ним в таком виде в кафе «Мирике», что на Ранкештрассе, рядом с церковью. Девушки заказали мороженое, однако случилась неприятность – когда Вальтер решил рассчитаться с официантом за заказ, то машинально полез в карман брюк, подняв при этом подол своего платья. Взору официанта предстали волосатые ноги юноши. Несколько секунд все молчали, а затем Вальтер и девушки бросились врассыпную, так и не заплатив. Официант растерянно смотрел вслед убегавшим, и даже не смог закричать, чтобы их остановили – настолько выходка молодежи поразила его. Позже Вальтер рассказал, что отец нашел в его спальне парик и платье и, решив, что он трансвестит, с позором прогнал непутевого отпрыска из родительского дома. Теперь Лубовски сидел в палате Лени, которая чувствовала некоторую вину перед ним за детскую шалость, за которую Вальтер заплатил весьма высокую цену. Влюбленный юноша приходил навещать идущую на поправку больную ежедневно и подолгу сидел, шепча ее имя. Девушку такая настойчивость, не подкрепленная никакими намеками или обязательствами с ее стороны, начинала понемногу раздражать. Она с нетерпением ждала выписки. Ее забрали домой через неделю. К удивлению Лени они поехали не на Йоркштрассе, а в Цойтен, где отец купил особняк с садом. Участок выходил на Цойтенское озеро, так что восторгу девушки не было предела – она так любила грести на лодке! И даже то обстоятельство, что до Берлина теперь приходилось добираться по два часа, никак не умаляло достоинств отцовского приобретения.

Между тем, тучи в семейном гнезде сгущались. Альфред Рифеншталь день ото дня становился все мрачнее и вскоре и вовсе перестал разговаривать с родными. Одним тихим вечером стала ясна причина его недовольства – отец закатил грандиозный скандал, крича на весь дом о том, что Лени его обманывает, что она работает его помощницей только для того, чтобы ввести его в заблуждение, что она не оставляет надежд выйти на сцену. Ах, как же он был страшен в гневе!

Он кричал и не мог остановиться, распаляя сам себя. В конце концов, он яростно изрек: «У меня больше нет дочери!». Уже в следующую секунду Лени, возбужденно слушавшая его ругань, сорвалась с места и бросилась в комнату. Ее попыталась удержать плачущая мать, но девушка вывернулась из ее объятий, мгновенно собрала вещи в чемодан и побежала на вокзал. На станции Лени с некоторым облегчением удостоверилась, что за ней нет погони, и поехала к бабушке в Берлин-Шарлоттенбург. Та приняла ее с пониманием. Лени лежала ночью в кровати с открытыми глазами и лихорадочно представляла, как она будет сама теперь зарабатывать, не будет зависеть от отца и все же докажет ему, что из нее получится великая танцовщица. Между тем, отец, увидев такую решимость дочери – она готова была уйти из дома, только чтобы быть на сцене, и даже не бросилась умолять о прощении – принял весьма разумное решение. Уже на следующий день Лени вернулась с посланным за ней слугой домой. Отец встретил ее с грозным видом, сказав:

– Твое упрямство, Лени, похоже, перешло тебе в наследство от меня. Учти, я только ради твоей несчастной матери соглашаюсь на эту авантюру.

У девушки сильнее застучало сердце, она нетерпеливо ловила каждое слово.

– У тебя нет никакого таланта и тебе никогда не быть звездой, но я позволю тебе учиться танцам, чтобы ты потом не говорила, что я испортил тебе жизнь. Ты будешь учиться у лучших педагогов, и … Посмотрим… Затем отец сдавленным голосом произнес:

– Надеюсь, мне не будет стыдно за твое имя на афишах.

С этими словами он велел Лени собираться, и уже через несколько минут отец и дочь ехали в электричке к Евгении Эдуардовой, знаменитой солистке из Мариинского театра, преподававшей тогда в Берлине.

Лени добилась своего – теперь она могла заниматься балетом с разрешения отца, не таясь. И хотя в 19 лет уже довольно поздно было начинать карьеру балерины – в классе Эдурдовой все девушки, как и положено, занимались с 6-7 лет – Лени бросила все силы и рвение на то, чтобы уже через несколько месяцев танцевать на пуантах, а уже через год стать одной из лучших учениц. Ранним утром она вставала и ехала вместе с отцом в Берлин, занималась в балетном классе, затем обедала у дяди, спала два часа и ехала в школу немецкой танцовщицы и педагога Ютты Кламт на уроки характерного танца, а вечером вместе с отцом возвращалась в Цойтен. Во время этих поездок Лени стал вдруг преследовать невесть откуда узнавший о ее переезде в Цойтен Вальтер Лубовски. Он садился в купе прямо напротив Лени – весь в черном и в солнцезащитных очках в придачу – и безмолвно смотрел на нее. Альфред Рифеншталь не был с ним знаком, но от его внимания не ускользнул странный юноша, садившийся всегда в купе, в котором он ехал вместе с дочерью. Лени назойливый поклонник начал надоедать. Напряжение, росшее с каждым днем, разрешилось однажды зимним холодным вечером. У Рифеншталей гостила подруга Лени Герта. Отец и дочь играли в бильярд, а Герта беседовала с матерью. В одиннадцатом часу родители, пожелав подругам спокойной ночи, поднялись к себе в спальню. Герта с Лени решили еще немного поболтать у камина, который так уютно потрескивал. За окном свистела дикая метель. Внезапно в дверь постучали. Девушки испуганно переглянулись. Стук повторился.

– Лени, давай откроем!

– Герта, я лучше позову отца. Бог знает, кто это может быть!

– Лени, открой, пожалуйста, это я, – донесся с той стороны жалобный голос.

Подруги тотчас же распахнули дверь и закрыли лицо руками от ворвавшегося в теплый дом леденящего ветра. Лени приоткрыла глаза и с ужасом увидела стоящего перед ней в снежном облаке Вальтера Лубовски. Он был весь синий от холода и с трудом мог говорить. Сколько же он простоял под дверью?! Девушки втащили юношу в дом.

– Что же делать?! Если отец узнает – он меня убьет!

– Лени, но ведь на улице такая стужа! Он же погибнет! Давай его спрячем! – придумала Герта.

– Ах, какой же дурак! – шепотом восклицала Лени. Вместе с Гертой они повели незадачливого поклонника в спальню, где раздели и укрыли одеялами.

– Подожди, я сейчас сделаю чай, – Герта вернулась со стаканом и медленно вливала горячий чай в рот Вальтера. Сам он не мог ни пить, ни говорить, только стонал и метался по кровати. Через некоторое время наступила тишина.

– Кажется, уснул, – прошептала Герта. – Что же дальше делать?

Девушки перешли в соседнюю комнату, чтобы ненароком не разбудить Вальтера. Тут из спальни снова послышались стоны.

– Ох, ну вот опять! Сейчас точно отец услышит!

– Ах, Лени, что это?! Кровь?! – в ужасе спросила Герта. По белоснежному одеялу, которым был укрыт Вальтер, быстро расползалось ярко красное пятно. Правая рука его безвольно висела и с нее тонким ручейком стекала кровь. На полу уже образовалась небольшая лужица. Вальтер вскрыл себе вены и потерял сознание.

– Идиот! – в ярости шептала Лени, перевязывая юноше руку разорванным полотенцем.

– Вот это чувства! – усмехалась Герта, прикладывая к груди и лицу Вальтера холодные компрессы.

– Герта, прекрати издеваться надо мной! – зашипела на нее Лени. – Я уже не знаю, как от него отвязаться!

Подруги, не смыкая глаз, до самого утра не отходили от кровати безумца, время от времени продолжавшего стонать. Утром они перетащили его в соседнюю комнату, спрятали под кушетку и вытерли все следы крови. Лени подождала, пока встанет отец и начнет собираться на работу. Ему она сказала, что они поедут в Берлин вместе с Гертой. Когда он уехал, она помчалась к матери с рассказом о ночном происшествии. Опаздывающая на уроки девушка попросила мать вызвать врача и отвезти Вальтера в больницу, а сама вызвалась сообщить об инциденте его братьям и сестрам. Вальтера увезли. Он поправился. Лени видела его потом лишь несколько раз, уже после войны.

Пылкие чувства Вальтера не смогли растопить сердце Лени. Как правило, объект для своих воздыханий она выбирала сама. Вообще же, воспитывалась она в пуританских правилах и страшной строгости. В семье не то, что о сексе, даже о физиологии запрещалось говорить! Девушка долгое время не знала, что после поцелуя не бывает детей, и обо всех тонкостях этой сферы жизни она услышала от своей школьной подруги Алисы, дочери владельца ресторана «Красный дом» на площади Ноллендорфплац. Между тем, по мере взросления Лени замечала, что мужчины смотрят на нее с интересом. Отец свирепел от ярости, когда некоторые из них провожали миловидную и безупречно одетую Лени взглядом. Однако любовные переживания не так сильно ее увлекали. Нет, конечно, она влюблялась, но чувства эти были исключительно платонические, и, конечно, девушка была не готова запятнать честь семьи сомнительными связями. До 21 года – того момента, как ей было разрешено выходить в свет и жить отдельно от родителей – ее увлечения можно было пересчитать по пальцам. Знакомиться с молодыми людьми ей категорически запрещалось. Юная Лени целых два года украдкой боготворила одного молодого человека, которого увидела случайно на оживленной Тауэнцинштрассе. Объект желаний никогда так и не узнал о чувствах девушки, а она каждый день после уроков проходила по улице от площади Виттенберга до церкви кайзера Вильгельма в робкой надежде на встречу.

Еще одним увлечением Лени стал известный в Берлине жокей Отто Шмидт. Альфред Рифеншталь редко пропускал бега и с удовольствием играл на скачках. Иногда Лени позволялось вместе с матерью сопровождать отца в Груневальд. Так как ставки делать девушка не могла, да и не хотела, то все внимание устремляла к лошадям и жокеям. Отто в своей форменной рубашке в белую и голубую полоску часто смотрел на старте, где толпилась шумная и возбужденная публика, на зачарованно глядящую на него снизу Лени. Она несколько раз пытала подругу Герту, с которой иногда отправлялась на ипподром, действительно ли Шмидт смотрит на нее или же она выдает желаемое за реальность. Герта утвердительно кивала в ответ – она тоже видела, как жокей устремлял благосклонный и пристальный взгляд на ее хорошенькую подругу. Лени боялась поверить Герте, да и самой себе, однако решила действовать наверняка. Ей очень хотелось понравиться Шмидту, хотелось, чтобы он оценил ее красоту и ум. Она даже изучила родословную всех хороших скакунов, а также историю конных заводов – в специальной тетрадке Лени составила кучу таблиц и знала все наизусть. Набравшись смелости, девушка решила познакомиться со Шмидтом сама. Несколько раз она пыталась с ним заговорить, но он был смущен таким дерзким напором со стороны юной прелестницы, поэтому предпочитал отмалчиваться. Тогда Лени решила взяться за дело с другой стороны. Еще один популярный жокей – Растенбергер – не в пример Отто был очень общительным и открытым, а, кроме того, он тоже заметил хорошенькую фройлян, восхищенно смотрящую на лошадей. Лени заговорила с ним о животных, их родословной, чем повергла жокея в подлинное изумление. Девушка с невозмутимым видом перечислила всех родителей и прародителей лошадей, на которых он выступал. Такой блестящий ход не мог не произвести на Растенбергера впечатление, и он пригласил Лени на свидание. После обеда девушка пришла на место встречи в ресторан на Фридрихштрассе. Растенбергер уже ждал ее, он проводил Лени наверх по узкой лестнице в отдельный кабинет. Смутные подозрения стали ее одолевать уже на пороге комнаты. Когда они вошли, сомнений у нее не осталось – все в кабинете, включая ковры, скатерть, шторы, было красного цвета. Лени, впрочем, решила не отступать от намеченной цели – познакомиться с Отто через Растенбергера – и подумала, что сможет выпутаться. Жокей не стал откладывать то, зачем позвал девушку, в долгий ящик, и, чокнувшись с ней бокалом, попытался ее приобнять. Лени опешила от такой скорости развития событий и громко выпалила:

– А знаете, ведь я кузина Отто Шмидта! Представляете, какой бы был для него сюрприз, если бы вы провели меня к нему!

Но Растенбергер, распаленный присутствием молодого семнадцатилетнего тела, не обращал никакого внимания на ее слова, он настойчиво притянул ее за плечи и попытался поцеловать. В планы Лени такой поворот событий никак не входил, поэтому девушка отчаянно вырвалась из цепких объятий мужчины и бросилась на улицу. Растенбергер бежал вслед за ней. Она приостановилась на пороге ресторана, соображая, как же бежать дальше по улице – ведь начавшийся неожиданно дождь шел стеной, но тут на нее с кулаками набросилась какая-то женщина, оскорблявшая и поносившая ее на чем свет стоит. Видимо, это была фрау Растенбергер, которой рассказал о свидании мужа какой-то «добрый» человек.

В 21 год Лени получила предложение руки и сердца. Дело обстояло так: в июле 1923 года девушка с позволения родителей поехала вместе с Гертой в летний лагерь школы танцев Ютты Кламт. Предполагалось, что занятия будут проходить в каком-нибудь из городков на живописном Боденском озере. Лени впервые ехала куда-то одна, поэтому радости ее не было предела. Впереди маячили увлекательные приключения самостоятельного путешествия, но с самого начала что-то не задалось: на перроне в Ульме некая дама сообщила подругам, что фрау Кламт заболела, поэтому занятий не будет. Девушки очень огорчились, но решили все же не упускать возможности покататься одним и остановились в Линдау, сняв у некоего профессора комнату. Родителям решили об отмене курса танцев не сообщать. Между тем, на следующий день в Германии произошла денежная гиперинфляция. Деньги обесценились. В магазинах по несколько раз на дню менялись цены, а за два-три дня они вырастали вдвое. Профессор разрешил девушкам не платить за жилье, однако Лени с Гертой нужны были деньги – у родителей они решили помощи не просить, опасаясь, что придется вернуться домой. Как-то на улице подруги встретили знакомых художников Вилли Иеккеля и Нушку, заехавших в Линдау на пару часов в поисках денег. Они пригласили девушек с собой на дачу в Гунцесриде в Алльгойских Альпах, где все вместе провели несколько сказочных дней. Там же они познакомились с каким-то торговцем, у которого был автомобиль. Мужчина как раз собирался ехать в Штутгарт. Лени упросила его научить ее водить машину и вместе с Гертой они поехали на его автомобиле, несмотря на то, что обратные билеты на поезд были со станции в Линдау, а денег у них не было.

Не доехав до Штутгарта, машина под управлением Лени попала в аварию. К счастью, никто не пострадал, правда, деньги на обратный путь пришлось занимать у торговца. Когда девушки вернулись домой, то обнаружили, что их родители до сих пор в отъезде – не долго думая, они решают поехать отдохнуть на Балтийское море. Девушки много купались и загорали, Лени каждый день тренировалась на пляже, чем несомненно привлекала внимание отдыхающих. Одним из наблюдателей за ее экзерсисами на пляже стал некий молодой темноволосый человек. Он представился Лени Гарри Зокалем из Инсбрука и сделал ей несколько комплиментов по поводу танцев. Гарри вызвался предложить девушке помощь в организации ангажемента в городском театре Инсбрука, сообщив, что является в некотором роде продюсером – просто у него есть деньги. Лени уклончиво ответила, что для того, чтобы выступать, ей еще нужно много учиться. Мужчина же решил воспользоваться моментом знакомства и пригласил обеих девушек в рыбный ресторан. Гари галантно вел себя с подругами, одинаково оказывая им внимание, и с тех пор они стали закадычными друзьями. Одно время Герта, было, им увлеклась, но скоро стало ясно, что он предпочитает Лени, которой он и сделал предложение в последний день перед ее отъездом. Девушке он нравился, однако взаимностью она ответить не смогла бы, о чем прямо и сообщила опечаленному Зокалю. Впрочем, от ворот поворот такому поклоннику, который мог бы пригодиться ей в будущем, Лени тоже, видимо, давать не стала, поэтому твердого «нет» не сказала, чем дала ему надежду добиваться ее и дальше. Похоже, Лени любила мужчин, которые чего-то достигли в жизни, а не просто, подобно Зокалю, имели счет в банке. Например, 39-летний теннисист Отто Фротцгейм казался девушке удачной кандидатурой, несмотря на то, что она прекрасно знала о его славе победителя на амурном фронте. Лени решила во чтобы то ни стало расстаться с невинностью, которую до сих пор благоразумно хранила и которая начинала ее понемногу тяготить, в объятиях Фротцгейма – олимпийского чемпиона 1908 года по теннису, с которым она в дамском гардеробе обменялась лишь мимолетным взглядом. Девушка всегда напролом шла к поставленной цели, и, как правило, всегда добивалась того, чего хотела. Итак, Лени решила пойти по уже однажды испробованному ею пути и завязать знакомство через друга Отто Гюнтера Рана, питавшего, ко всему прочему, пылкие чувства к хитрой чаровнице. От него она узнала, что Фротцгейм теперь живет в Кельне, где занимает пост заместителя начальника полиции города, однако бывает в Берлине дважды в месяц. Лени упросила Рана поговорить с Фротцгеймом и устроить им свидание. Через несколько недель от теннисиста пришел положительный ответ с предложением нанести ему визит в его квартиру на Раухштрассе. Предложение, надо заметить, недвусмысленное. Лени посоветовалась со своей подругой Алисой, давно искушенной в любовных делах, да и давно уже замужней. Решено было отправить Лени на свидание в красивом нижнем белье, и Алиса одолжила ей свой черный кружевной гарнитур из тонкого шелка. Во всеоружии Лени поднялась по мраморной лестнице и позвонила в дверь. Дверь открыл Отто, он был все так же хорош, как и два года назад, когда она его видела. Те же огромные глаза с тяжелыми веками, делающими взгляд таким загадочным и гипнотизирующим. Он протянул ей руку:

– Фройляйн Лени, входите, рад знакомству. Позвольте помочь, – он снял с нее черное бархатное пальто с опушкой из искусственного горностая и проводил в комнату.

– Чай, кофе?

– Чай, пожалуйста, – тихо произнесла смущенная Лени. Она опустилась в удобное мягкое кресло и оглядела комнату. Посредине стоял большой круглый стол из темного мореного дуба и четыре кожаных стула. Рядом с ее креслом возвышались книжные шкафы со стеклянными дверями, тут же стояла небольшая кушетка с кучей подушек и тумбочка с граммофоном. На стенах – обои с крупными серо-голубыми цветами. Мягкое приглушенное освещение создавало весьма интимную обстановку. Напряжение Лени немного поутихло. Отто неслышно вошел и подал девушке чашку свежезаваренного чая. От его пристального взгляда сердце ее вновь затрепетало, и она решила нарушить молчание первой:

– Я так рада, что вы согласились встретиться со мной. Я давно хотела с Вами познакомиться. Вы не представляете, как я обожаю теннис! – с улыбкой проговорила Лени.

– Правда? Да, я тоже очень его люблю, – засмеялся Отто. – Очень польщен Вашим вниманием – всегда приятно, когда к тебе проявляют интерес такие красивые женщины, – и он многозначительно оглядел ее, от чего у Лени сердце в груди замерло на мгновение. Мужчина удовлетворенно улыбнулся, остановив взор на ногах девушки, которые не скрывало модное изумрудное платье.

– А чем вы занимаетесь?

– О, я собираюсь стать танцовщицей. Сейчас я учусь у русской балерины Эдуардовой – она просто прелесть!

– В таком случае, может быть, Вы любезно продемонстрируете свое умение прямо сейчас? – мягким глухим голосом спросил Отто, направляясь к граммофону.

Лени как сомнамбула повиновалась его пригласительному жесту, и они начали двигаться под музыку танго. На повороте Отто внезапно поднял ее вверх, и в следующее мгновение она уже оказалась на кушетке. Мужчина проворно стянул с нее трусики и стремительно овладел, не размениваясь на сантименты. Лени представляла себе все совсем иначе. Трудно вообразить, какое ее постигло разочарование, когда после нескольких минут соития, Отто бросил ей полотенце со словами:

– Ванная там. Можешь помыться.

Лени, едва сдерживая слезы, пошла в ванную и разрыдалась там. Вернувшись, она застала Отто уже одетым.

– Так, у меня встреча. Вот тебе деньги, на случай если забеременеешь.

Лени обескуражено смотрела на его протянутую руку и вдруг вырвала банкноту из рук и разорвала ее в клочья, отчаянно закричав:

– Ты – чудовище! – и выбежала за дверь, сотрясаясь от рыданий. Девушка долго и бесцельно блуждала по улицам туманного Берлина. От унижения ей не хотелось дальше жить. У канала Ополчения она неподвижно простояла несколько часов, пока в ее голове не созрела идея написать обидчику гневное письмо о растоптанной любви и предательстве. Вернувшись домой, она села за стол и тем же вечером отправила Фротцгейму послание о том, как цинично, всего за несколько минут, он погубил ее любовь и невинность. В тишине комнаты раздавался яростный скрип ее перьевой ручки, которой она писала письмо на бумаге с вензелем. Как он мог?! Да кто он такой, что позволяет себе так с ней обращаться?! От переполняющих ее эмоций у нее разболелась голова, она небрежно запечатала конверт и быстрыми шагами спустилась по лестнице в прихожую. Там она оставила его на подносе для почты – утром письмо должна была забрать прислуга. Лени обессилено легла на кровать и тотчас же провалилась в тяжелый сон.

– Фрау Якоб, Вы меня слышите? Пора на прогулку! – донесся откуда-то издалека, словно сквозь пелену, мелодичный женский голос. Лени, неподвижно застывшая на своей кровати, даже не шелохнулась. Вновь и вновь она вспоминала свою неудачную первую любовь, и, казалось, это было для нее своеобразным изощренным удовольствием. Снова и снова она перебирала в памяти эти долгие часы отчаяния и душевной боли, которые доставил ей Отто Фротцгейм. Ее руки, что есть мочи, сжимали край одеяла. Медсестра остановилась перед ней на мгновение, затем сочувственно покачала головой, нагнулась и попыталась разжать посиневшие от напряжения пальцы. Лени вдруг сделала глубокий судорожный вздох, как будто долго находилась под водой, и уставилась непонимающим взглядом на склонившуюся над ней женщину.

– Все хорошо, фрау Якоб. Не волнуйтесь! Все хорошо. Пожалуйста, идите в парк. Пора на прогулку, – и ласково взяв Лени под локоть, она повела ее к двери.

Лени нехотя повиновалась сестре, хотя сейчас больше всего ей хотелось куда-нибудь спрятаться, забиться в угол, чтобы никто ее не беспокоил. От таблеток постоянно кружилась голова, и дико хотелось спать. Она прошла по усыпанной гравием и мягко шуршащей под ногами дорожке в парк, разбитый перед психиатрическим отделением клиники, и вяло опустилась на деревянную скамейку. Светило утреннее неяркое солнце, рисуя на земле причудливые пестрые тени. В воздухе разливалась прохлада и свежесть нового дня. За высаженным вдоль главной аллеи парка кустарником виднелись розетки нежно коралловых и кроваво-красных георгинов, чуть склонившихся к земле под тяжестью крупных резных цветков. Где-то высоко в серых, словно покрытых слоем пыли, стволах буков громко щебетали птицы. Чистый воздух помог Лени немного прийти в себя, сознание ее просветлилось. Воспоминания уже не так сильно терзали ее измученную душу. Устремив взгляд на георгины, она внезапно отчетливо увидела перед собой огромный букет пунцовых роз, которые прислал ей потом, после ее письма, Отто вместе с запиской, в которой просил прощения и признавался в любви. Лени, уже уехавшая к тому времени в Дрезден для прохождения курса танцев в школе фрау Мари Вигман, не думала, что мужчина, так глубоко ее задевший и обидевший, вновь появится в ее жизни. Девушка сняла в гостинице небольшой зал, где пробовала ставить танцы, родившиеся в ее душе под впечатлением печальных переживаний. Она пыталась с головой уйти в работу. Когда портье принес ей записку и букет, она несколько минут стояла, как громом пораженная, и, наконец, осознав произошедшее, бросилась целовать его письмо. Прижав к груди багряные розы, она заперлась в своей комнате и проплакала остаток дня. Он приехал через несколько дней и был таким кротким и нежным, умолял простить его, говорил, что ничего не знал о ее любви. Лени поверила ему, полностью отдавшись в его власть, но когда с каждым следующим визитом стала замечать все чаще и чаще появляющееся у Отто пренебрежение к ее свободе, к ее желаниям и стремлениям, то ее начали посещать мысли о разрыве отношений. Мать, узнав о ее связи с Фротцгеймом, такой выбор не одобрила, но виной тому была большая разница в возрасте, а не тянущаяся за теннисистом слава покорителя женских сердец – этого Берта Рифеншталь, к счастью, не знала. Кроме того, теперь Лени решила более серьезно заняться своей карьерой и, отказавшись от занятий в Дрездене, снова вернулась в Берлин к Эдуардовой. Она не пропускала ни одного выступления тогдашних звезд сцены Нидди Импековен, Мари Вигман или Валески Герт, старалась часто посещать Дворец кронпринца с выставленными там современными художниками и скульпторами. Интересовалась живописью Кандинского, Франца Марка, Сезанна, Дега и, конечно, Ван Гога. Ее репетиции становились все продолжительнее и напряженнее – ежедневно она занималась по нескольку часов, к вечеру падая в изнеможении. Очень кстати на горизонте снова появился Гарри Зокаль, который снова предложил Лени свою помощь в организации танцевального вечера с ее участием – на этот раз она решила воспользоваться его услугами. За один доллар он арендовал помещение в Мюнхене и оплатил рекламу – этот вечер должен был стать как бы репетицией к главному событию: выступлению в Берлине, которое финансировал сам Альфред Рифеншталь. Да, да, ее отец, так не веривший в нее, самолично договорился об аренде зала Блютнера!

23 октября 1923 года Лени вышла на сцену в Мюнхене. Зрителей было совсем немного, да и те пришли по контрамаркам, так что в финансовом отношении концерт был провальным, однако девушка была счастлива танцевать и перед такой малочисленной публикой. Сбывалась ее мечта! Она с трудом дождалась первых звуков музыки и мгновенно выпорхнула на сцену. Лени исполнила несколько номеров – «Вальс-каприс» «Летний танец», «Этюд, навеянный гавотом» – в конце зрители уже пересели со своих мест на первые ряды и шумно аплодировали. На следующее же утро в городских газетах появились первые заметки о восходящей звезде Лени Рифеншталь, пророчившие ей грандиозный успех.

27 октября состоялся концерт в Берлине. В качестве одного из гостей на нем присутствовал Макс Рейнхардт – известнейший театральный режиссер и продюсер. В этот раз зал был полон, хотя Лени волновал лишь один зритель, сидевший в 7-м ряду – ее отец. Только для него одного она танцевала сегодня. Танцевала, как никогда до этого. На черном фоне сцены она, в серебристом трико и накинутом на плечи шифоновым бирюзовым отрезом, повторявшим ее малейшее движение, казалась фантастическим созданием. Закончив выступление, Лени вышла на поклон и обомлела – ей стоя аплодировал весь зал. Оглушительными овациями публика проводила ее за кулисы. Лени торжествовала. Через некоторое время в гримерку к ней постучался взволнованный отец. Девушка, несмотря на адскую усталость, встретила отца в радостном возбуждении, ей не терпелось знать его реакцию.

– Лени, ты была чудесна! Теперь я в тебя верю, – растроганно произнес Альфред Рифеншталь и крепко поцеловал упрямую дочь, обняв за плечи. Лени спрятала за его спиной довольную улыбку:

– Да, папа, теперь ты можешь мной гордиться, правда?

В машине по дороге домой Лени ехала с закрытыми глазами. Перед ее внутренним взором стояла сцена, где она кружилась, чуть ли не паря в воздухе, в танце. В ушах не стихал звук аплодисментов, а по лицу блуждала тихая счастливая улыбка. Да, теперь она была по-настоящему счастлива!

Берлинские газеты наутро пестрели восторженными заметками о новом открытии – фройляйн Лени Рифеншталь. Была в статьях и критика ее выступления, отмечалось, что пыл и амбиции, с которыми танцовщица бралась за номера, не всегда соответствовали ее техническим возможностям. Впрочем, Лени выхватывала из череды букв только те абзацы, где строгие критики пели ей дифирамбы, сравнивая ее стиль с откровением и называя ее великой танцовщицей, рождающейся раз в тысячу лет.

Со всех сторон сразу посыпались многочисленные предложения ангажемента. Окрыленная успехом девушка без разбора соглашалась выступать в любых городах и на любых сценах. Теперь на нее приходили полные залы почитателей. Шесть вечеров она танцевала по приглашению Рейнхардта в его Немецком театре, и несколько выступлений состоялось в его же Камерном театре. Затем весь ноябрь, декабрь и январь Лени вместе с матерью провела на гастролях в Германии – Франкфурт, Кельн, Лейпциг, Дрезден, Дюссельдорф, Штеттин, Киль; в Швейцарии, Австрии и Чехии – и везде ее ждало признание и шквал заслуженных аплодисментов. За каждый концерт она получала 500—1000 новых марок, что по тем временам было огромной суммой. Жизнь ее завертелась как в калейдоскопе. Фантастический ритм работы заставлял выкладываться на репетициях между выступлениями, а на сцене она танцевала одна, исполняя подчас по 14 номеров. В антракте Лени в полном изнеможении и, обливаясь потом, падала на кушетку, не в силах издать ни звука. Но, как и прежде, все, что она хотела дальше в своей жизни – это танцевать. Ее не смогли прельстить даже предложения сняться в кино, хотя девушка была очарована кинематографом с 10 лет. Отвергнуть, однако, одно из предложений было особенно трудно: Артур Робинсон видел ее в главной роли – танцовщицы – в фильме «Пьетро-корсар». За роль предлагался сумасшедший гонорар в 30 тысяч марок. Лени согласилась сняться в пробной сцене, но потом с тяжелым сердцем все же сказала «нет».

В феврале 1924 года поступило предложение о гастролях в Цюрихе, Париже и Лондоне. Мать не смогла сопровождать дочь, и Лени отправилась в поездку вместе с подругой Гертой. В Цюрихе объявился Гарри Зокаль, предложивший встретиться. Его номер в гостинице оказался по соседству с номером Лени. Однажды поздно вечером Гарри постучал в ее дверь.

– Лени, нам нужно поговорить.

– Ах, Гарри. Я совершенно выбилась из сил. Твой разговор не может подождать до завтра?

– Лени, нет, мне нужно с тобой обязательно поговорить, – все настойчивее стучал Гарри.

– Гарри, я, правда, очень устала. Поговорим завтра, хорошо?

– Черт возьми, Лени! Я больше не могу! – внезапно он яростно забарабанил кулаками в дверь. – Ну, просто посиди со мной в номере!

– Гарри, пожалуйста, будь благоразумен, я ведь никогда не смогу сделать тебя счастливым!

– Ты должна-должна открыть мне! – срывался он на крик. – Я хочу поговорить! Если ты не откроешь мне, я… я не знаю, что сделаю! Я застрелюсь! Лени!

Девушка в ужасе молчала, боясь, что любое ее слово только сильнее распалит охваченного страстным желанием обладать ею Зокаля. Он еще несколько минут стучал в дверь, уговаривая ее открыть ему, но она осталась непреклонной. Когда в коридоре воцарилась тишина, Лени осторожно повернула замок и выглянула – Зокаля нигде не было. На цыпочках она спустилась вниз, в номер Герты, и осталась там до утра. В 11 в дверь снова постучали – швейцар принес записку с извинениями от Гарри: «Обещаю впредь больше не досаждать своим назойливым вниманием. Все, что я хочу – это доставлять тебе радость, подтверждением чему служат твои гастроли в Париже и Лондоне…». У Лени потемнело в глазах. Значит, все эти приглашения выступить – всего лишь услуга со стороны Гарри?! Значит, вся ее гордость от того, что она станет первой немецкой танцовщицей, выступающей после войны в Париже, беспочвенна?! Боже, какое разочарование! Девушка дрожащими от возмущения руками продолжила читать сообщение Зокаля: «Так как у тебя нет одежды, чтобы достойно выглядеть, я распорядился доставить несколько вещей сегодня в гостиницу. Выбери то, что понравится…». И словно по мановению волшебной палочки в дверь снова постучали и посыльный внес полную охапку меховых манто. Лени стояла в совершенном изумлении. Квитанции пришлось подписать Герте. Глядя на сказочные меха, Лени с отвращением представляла, что если она примет предложение Зокаля, ей придется прикидываться влюбленной. Нет, этого она не могла вынести!

– Герта, мы едем в Берлин!

Подруга удивленно посмотрела на нее, но допытываться о причинах такого поспешного решения не стала. На прощание Лени оставила Зокалю записку: «Гарри, большое спасибо за все, что ты сделал для меня. Я очень тронута. К сожалению, не могу принять твое предложение. Надеюсь, это не обидит тебя, и мы сможем остаться хорошими друзьями. Лени».

С облегчением Лени покинула гостиницу и уже в поезде призналась до сих пор молчавшей Герте:

– Ты не представляешь, какое счастье снова стать свободным человеком!

Из Берлина Лени поехала в Прагу. Там, в зале, где до нее танцевала только русская жемчужина балета Анна Павлова, – должен был состояться ее концерт. Билеты раскупили все до единого. Выступление, как и везде, произвело фурор. Лени была в ударе. Выполняя высокий прыжок, она вдруг почувствовала натяжение и резкую боль в колене, кое-как дотанцевав до конца представления, девушка в ужасе ощупывала ногу. Не хватало ей еще травмы! Сделав на ночь солевую ванну, она легла спать. Раньше Лени уже несколько раз ломала лодыжки – поскользнулась на улице, а в другой раз – дома, неудачно оступилась. Но она быстро вернулась к репетициям и тренировкам, с трудом перенося вынужденный простой.

Наутро колено почти не болело, так что обрадованная Лени к концу дня и вовсе о нем забыла. Однако в этот вечер у нее тоже было запланировано выступление, и боль вернулась. Снова, делая на сцене тот же прыжок, Лени, едва сдерживаясь, чуть не закричала. На следующий день все повторилось. Невыносимая боль стала преследовать ее постоянно. Лени пришлось отменить концерты и поехать к врачу. Она консультировалась у знаменитых ортопедов – профессора Лексера во Фрайбурге и доктора Ланге из Мюнхена – их диагноз прозвучал как приговор: растяжение связок – операция невозможна. Ей прописали покой. Но, позвольте, какой покой? Какой покой, когда она только сейчас вошла во вкус своей зарождающейся славы?! Какой покой, если она всю жизнь мечтала танцевать и положила на это столько сил?! Покой, покой и еще раз покой – словно сговорившись, повторяли и другие врачи, которых она посещала. При этом никто не мог сказать, сколько должен продлиться этот покой и наступит ли выздоровление. Лени ничего не оставалось больше делать, как ждать.

Дома о Лени очень заботился Отто, который уже успел к этому времени представить ее своей матери и настоял на официальной помолвке. Впрочем, Лени уже давно чувствовала нарастающее к нему отчуждение – ее постоянные гастроли только усилили возникшую в их отношениях холодность. Она твердо решила не выходить замуж.

В июне боли не прекратились. В качестве последней надежды было решено отправиться на прием к другу отца – блестящему специалисту по внутренним болезням. Лени стояла на станции метро Ноллендорфплац и ждала поезд, который все никак не появлялся. Ее взгляд лениво скользил по плакатам, развешанным на противоположной стене платформы: портрет унылого Бастера Китона, похожего на какую-то собаку, профиль Греты Гарбо… И вдруг – мужская фигура, покоряющая горную вершину. Лени, сама не зная почему, не могла оторвать от афиши глаз. Она медленно перевела свой взор вниз, на название фильма – «Гора судьбы» – фильм о Доломитовых Альпах режиссера Арнольда Фанка». Лени стояла, как загипнотизированная, и только шум уже отъезжающего поезда вернул ее к реальности. Девушка посмотрела ему вслед и, махнув рукой на визит к врачу, перешла на другую сторону площади в кинотеатр. Впервые она увидела кино, когда ей было 10 лет. Девочка, как и многие ее сверстницы из первого поколения зрителей, была без ума от Мэри Пикфорд, Чарли Чаплина, Дугласа Фэйрбанкса, Рудольфа Валентино. Популярность кинематографа росла, превращаясь из «театра для бедных» в массовую привычку. «Гора судьбы» покорила Лени с первых кадров – скалистые завораживающие горы, густые леса и пышные склоны альпийских лугов, облака, до которых, казалось, можно дотянуться рукой. Фильм повествовал о судьбе отважного мужчины, вновь и вновь пытающегося покорить неприступную скалу. Эта лента стала одной из первых в своем жанре, который сам и создал увлеченный альпинизмом режиссер Арнольд Фанк, – горный фильм. Пейзажи были столь пленительны, что Лени непременно захотелось побывать в этих местах. Она уже забыла о своей боли, травме и туманном будущем. Словно под гипнозом она ежедневно в течение недели вновь и вновь пересматривала «Гору судьбы». Спустя некоторое время она позвонила Зокалю и восторженно рассказала о своих впечатлениях от фильма, предложив съездить на места съемок. Вместе с братом, помогавшим ей передвигаться, она поехала в альпийский рай и остановилась в гостинице у озера Карерзее, безотчетно надеясь встретить там актеров или создателей фильма. Она все не могла понять, заворожила ли ее красота природы или же то, как эту красоту в фильме показал режиссер. Пейзаж не обманул ожиданий и действительно был фантастическим – среди серых хребтов и снежных вершин горной гряды стоял чудесный лес из тонких ярко-зеленых лиственниц, а под ним покоилось хрустальной чистоты озеро с изумительного бирюзового цвета водой. Девушка провела в этом раю целый месяц, и по счастливому стечению обстоятельств в день своего отъезда повстречала исполнителя главной роли фильма Луиса Тренкера, который должен был присутствовать на демонстрации киноленты в гостинице.

После конца сеанса Лени подошла к кинопроектору, рядом с которым стоял Тренкер. Суровое, грубо вылепленное лицо, волевой подбородок и выразительные глаза, в которых, когда он улыбался, мерцал лукавый огонек. Недолго думая, девушка поинтересовалась:

– Господин Тренкер?

– Да, что вам угодно? – немного удивленно ответил актер, обернувшись и бегло оглядев элегантный костюм Лени.

– Я должна Вам признаться, что ничего более захватывающего, чем этот фильм в жизни не видела! Это просто волшебное зрелище! Я специально приехала сюда, чтобы воочию увидеть всю красоту. В следующем фильме я обязательно буду играть вместе с Вами!

Тренкер опешил от такой наглости и вдруг громко захохотал:

– А Вы умеете лазать по скалам? Такой девушке, да в горах, вовсе не место!

– Ничего, – смело заявила Лени. – Я быстро научусь. Я очень способная и могу научиться всему, чему захочу!

Мужчина иронично улыбнулся и, отвесив поклон, отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

– Куда Вам написать? – покидая его, спросила Лени.

– Тренкер, Боцен.

* * *

Уже в Берлине она вложила в конверт свои фотографии и вырезки из газет с заметками о своих танцевальных успехах и с надеждой отправила в адрес актера, но ответа так и не приходило.

От своего друга и по совместительству тренера по теннису Гюнтера Рана Лени узнала, что в столицу вскоре приедет сам Фанк. Ран через своих знакомых умудрился устроить постоянно теребившей его девушке встречу с режиссером в кондитерской «Румпельмайер» на Курфюрстендамм. Арнольд Фанк оказался весьма симпатичным коренастым мужчиной с решительным лицом и ямочкой на подбородке. Лени восторженно поведала ему о своих впечатлениях от фильма и сообщила, что с превеликой радостью приняла бы участие в его фильме в любом качестве. Фанк ничего толком не ответил, лишь попросив прислать ему фотографии и газетные статьи.

Внезапно обострившаяся в этот день боль в колене вынудила Лени поехать сразу же после встречи с Фанком к доктору Прибраму. Договорившись о визите из телефонной будки рядом с кондитерской Лени уже через несколько минут ехала в больницу. Там ей сделали рентгеновский снимок и поставили окончательный диагноз – в мениске образовалась трещина, а затем хрящевой нарост величиной с грецкий орех. Необходимо было делать операцию. В то время такая практика не была распространена, и девушке стоило немалых усилий уговорить врача прооперировать ее уже завтра. Доктор долго не давал согласия, но потом все же велел ей приехать ночью в клинику, чтобы подготовиться к операции. При этом он сказал, что гарантировать благоприятный исход, к сожалению, не может. Но Лени его слова не остановили, и уже в восемь утра она лежала на столе. О том, что девушка в клинике, знал только Фанк, которому она сообщила про операцию в письме, приложив свои вырезки из газет и снимки.

На третий день после операции к Лени в больничную палату пришел Фанк. Вид у него был усталый и бледный. Он протянул ей какой-то рулон бумаги.

– Что это, Арнольд?

– Это для Вас. Я писал последние три дня.

Дрожащими руками Лени развернула рукопись и на первой странице прочла: «Святая Гора». Написано специально для танцовщицы Лени Рифеншталь». Ей захотелось плакать и смеяться.

– Ах, Арнольд, я не знаю, как Вас и благодарить! Спасибо! Вы делаете меня такой счастливой!

– Вам не стоит сейчас волноваться, – пробормотал смущенный Фанк. – Давайте, я приду завтра, и мы с Вами начнем репетировать?

– Да, конечно! Спасибо! Вы так добры! – благодарности так и сыпались с ее уст. Она не могла поверить, что ее мечта так быстро исполнилась. Все происходило словно в сказке.

Фанк приходил почти каждый день. Три месяца Лени лежала в больнице, так и не зная, сможет ли она нормально ходить. Фанка эта неизвестность ничуть не смущала ее. Казалось, он наконец-то нашел свою музу, поэтому все должно было получиться. Спустя тринадцать недель Лени разрешили встать. С помощью врача и медсестры она поднялась с кровати и сделала несколько шагов – колено сгибалось и не болело. Счастливая Лени отправилась домой. Ее встретил Отто с большим букетом цветов, целый вечер они провели вместе. На следующее утро зашла Герта, которая осторожно, стараясь не волновать подругу, рассказала ей, что у Отто, пока она лежала в больнице, была во время турнира в Мерано интрижка с теннисисткой. Они даже вместе жили в номере. Лени встретила это известие достаточно спокойно, если не сказать, холодно. Она уже давно не чувствовала между ними душевной близости, а после измены Отто могла с чистой совестью послать его подальше. Девушка решила больше не принимать его у себя. Фротцгейм оказался настойчивым – обычно женщины его не бросали – каждый день он упорно посылал букеты и записки. Однажды даже сам пришел, умоляя его простить, но Лени была непреклонна. После его визита она еще долгое время проплакала, но неожиданно появился Фанк. Сегодня они должны были репетировать. Увидев ее печальное лицо, режиссер засыпал девушку вопросами. Лени долго отшучивалась, пока, наконец, не поведала ему свою историю отношений с Фротцгеймом. Фанк слушал ее очень внимательно, пристально глядя в глаза и ловя каждый вздох. Когда она закончила, он немного помолчал, а потом ласково притянул к себе за плечи и робко попытался коснуться ее губ. Его горячее и шумное дыхание она ощущала у себя на шее. Лени немного опешила и постаралась мягко ускользнуть из его объятий, давая понять, что сейчас она к новым отношениям не готова. Когда Фанк ушел, она осознала, что на этом он вряд ли остановится. Девушку пугало, что отсутствие взаимности с ее стороны приведет к неизбежному разрыву. Она могла надеяться только на то, что все это произойдет не скоро, а пока она успеет сняться в его фильме и, может быть, стать звездой.

В декабре были намечены пробные съемки в павильоне во Фрайбурге. Лени снялась в одной из сцен. Когда она впервые увидела себя на экране, то ужаснулась – на нее смотрело чужое лицо с близко посажеными глазами и тяжелой линией подбородка. Пробы, к тому же, снимались без грима. Ей стало страшно, что роль она теперь не получит. Фанк, между тем, совершенно спокойным тоном попросил переснять кадры, и уже в этот раз, когда к ее лицу умело подобрали освещение, пробы удались. Результат его устроил. Лени получила договор на три месяца с гонораром в 20 тысяч марок. Кроме того, она смогла выбить себе пианиста с инструментом, чтобы продолжать танцевальные репетиции в горах. После операции она ни на секунду не собиралась оставлять танцы.

Лени хотела вернуться в Берлин до начала съемок, но Фанк, пока не приехал главный исполнитель мужской роли, уже знакомый Лени, Луис Тренкер, уговорил ее остаться и погостить в доме своей матери. Его попытки сблизиться с Лени становились все настойчивее. У семьи, рано потерявшей главу – отца Арнольда, была превосходная библиотека и великолепная подборка гравюр и живописи, например Кете Кольвица и Георга Гросса. Фанк рос болезненным мальчиком – страдал от астмы и туберкулеза. Когда ему было одиннадцать, его отправили по настоянию врачей в горы, в Давос, где он удивительно быстро выздоровел. С тех пор, он стал одержим горами. Фанк приехал в Цуоц и стал учиться в местной школе. В свободное время занимался скалолазанием, лыжами и фотографией. Затем поступил в университет в Цюрихе, где учился в одно время с Владимиром Ильичом Лениным. Как-то он упомянул, что даже был с ним знаком. Во время Первой мировой Фанк служил в контрразведке, где сотрудничал с известной немецкой шпионкой «Мадемуазель Доктор», а после войны начал снимать первые документальные фильмы о горах, положив начало целому течению в кинематографе. Ленты его популярностью у прокатчиков не пользовались – несмотря на прекрасные пейзажи в кадре, сюжета у фильмов, как такового, не было. Тогда Фанк на свои деньги арендовал залы и демонстрировал свои картины сам. Успех Фанку принесли зрители – они от его кадров были в полнейшем восторге. Теперь Фанк снимал художественный фильм о горах с сюжетом – это и была «Святая гора».

Лени восхищалась режиссером, его упорством и уверенностью в том, что он делает – ведь он был пионером кино этого жанра. Однако больше своего интеллектуального восторга девушка предложить ему не могла. Фанк задаривал ее уникальными изданиями Гельдерлина и Ницше, оригинальными гравюрами Кете Кольвица и графикой современных художников, однако девушка оставалась холодна к его пылким чувствам. Возможно, тому виной было строгое воспитание Лени, полная ее изоляция от чувственного физического мира в юности, запреты на любые отношения с мальчиками. Скорее всего, плотская сторона любви пугала ее, и только такое грубое проявление вожделения, какое ей впервые в ее жизни показал Отто Фротцгейм, могло возбудить в ней хотя бы кратковременное ответное желание.

Более решительным, чем Фанк, неожиданно оказался Луис Тренкер. Когда он приехал во Фрайбург, Лени нашла его очень живым, общительным, остроумным, совсем не таким надменным и отстраненным, каким он показался ей тогда у озера, в гостинице «Карерзее». Арнольд принес по случаю встречи несколько бутылок редкого вина из своих подвалов. Лени, с трудом переносившая алкоголь, все же согласилась распить их вместе со всеми на волне какого-то возникшего единения, разговоров о будущем фильме, приятного общения. Оживленные и раскрасневшиеся от вина, они болтали о предстоящих съемках и обсуждали сцены из «Святой горы». Арнольд предложил сбегать в подвал еще раз, за шампанским, и выпить за удачу фильма на брудершафт. Лени осталась сидеть на барочной софе, обитой красным шелком, с Тренкером. Внезапно он грубо навалился на нее и поцеловал. Девушка не пыталась отстраниться – ей были приятны прикосновения рук актера, жадно скользивших по ее телу. Она впервые испытывала удовольствие в объятиях мужчины. Лени, не думая ни о чем – ни о Фанке, ни о своей дальнейшей судьбе – вся отдалась во власть Тренкера, хищно мявшего ее молодую плоть. Тут ей показалось, что в дверях кто-то стоит. Она мгновенно отшатнулась от Луиса и тут же стыдливыми неловкими движениями стала оправлять расстегнутую блузку. На пороге комнаты безмолвно с двумя бутылками шампанского в руках застыл Фанк. Воцарилась невыносимая тишина – прошло всего несколько секунд, но для Лени они показались часами.

Тренкер быстро сориентировался и вскочил с дивана:

– Уже поздно, Арнольд. Мы пойдем. Я провожу Лени до гостиницы.

– Нет, я сам, Луис, – прерывистым голосом возразил побледневший Фанк, в глазах которого поблескивали слезы.

Лени испытывала вину за произошедшее – ей было так неудобно уходить после этой некрасивой ситуации, что она не стала возражать, когда Тренкер с ней попрощался, пообещав зайти к ней утром перед отъездом. Как только дверь за ним захлопнулась, к ногам Лени бросился сотрясающийся от рыданий Арнольд. Он громко, как ребенок, судорожно всхлипывал, что-то бессвязно бормоча и уткнувшись в колени девушки:

– Ты ведь муза! Я все уже придумал, Лени! Ты… Я так тебя люблю! У нас все получится! Ты – моя Диотима! Лени! Лени – ты восхитительна! А этот Тренкер вечно все портит! – его голос изменился. – Лени, услышь меня! Что со мной творится?!

– Арнольд, пожалуйста, успокойся. Ты мне очень дорог. Ты – прекрасный режиссер, и конечно, твой фильм будет иметь колоссальный успех. Пожалуйста, будь благоразумен. Ну же, успокойся!

Понемногу его плач стихал. Внезапно он резко встал и решительно произнес:

– Пойдем, я провожу тебя до гостиницы. Прости за все это… Так глупо…Тебе нужно отдохнуть.

Она накинула поданное им пальто, и они молча побрели в темноте. Воздух был холодный и влажный. В низинах собирался туман. Проходя мостик, Фанк вдруг рванул вниз по склону, к реке. Через несколько секунд за ним бросилась и Лени, осознав, что безумец собирается броситься в воду. Девушка догнала его и мощным рывком схватила Фанка, вцепившись в его одежду. Он тянул ее вниз, она отчаянно сопротивлялась, пытаясь удержать его, уже по пояс оказавшегося в воде. На их счастье, по дороге кто-то проходил, их заметили, и вот уже Лени помогали вытаскивать страдальца из реки какие-то мужчины. Фанк весь дрожал, у него стучали зубы. Лени на такси отвезла его в больницу, где осталась у его постели до утра. Фанк бредил, у него началась горячка. Лени с ужасом смотрела на его метавшееся по белым простыням изможденное лицо и не понимала, как она могла вот так, одним мгновением, испортить все. Это ведь была ее мечта – сниматься в кино, и вот теперь… Что же делать?! Как убедить его, что она должна там играть во чтобы то ни стало?! Что она ему скажет?!

Эти лихорадочные мысли мучили Лени до рассвета, а потом она, убедившись, что Фанк спит, поехала к себе в номер – к ней ведь обещал зайти попрощаться Тренкер! Не успела она раздеться и обессилено упасть в кресло, как в дверь постучали – на пороге стоял Тренкер. Они обнялись, и Лени со слезами на глазах поведала о случившемся ночью.

– А, вот он, безумец! – отмахнулся мужчина. – Всегда одно и то же. Не волнуйся, скоро он успокоится. Так уже было на съемках.

– Луис, а как же фильм? Что теперь будет? – взволнованно воскликнула девушка.

– Да ничего, все утрясется, – равнодушно пожал плечами Тренкер. – Он успокоится, и все утрясется.

Лени хотела бы в это поверить. Задумавшись, она сидела в кресле, как вдруг в номер как вихрь ворвался разъяренный Фанк. Как он здесь оказался?! Лени перевела взгляд на дверь и вспомнила. Да, конечно, она забыла ее закрыть! Фанк в мгновение ока налетел на Тренкера и вцепился в него, тот схватил режиссера за руки и старался удержать. Фанк попытался вырваться – ему это удалось, и с новой силой он набросился на Тренкера. Лени осмелилась подойти к мужчинам и начала их разнимать, но они в пылу драки ее не замечали. Тогда девушка открыла окно и вскочила на подоконник, как будто собираясь прыгнуть вниз. Ее угроза подействовала, и Фанк, наконец-то, ушел. Лени стояла в полной растерянности. Что теперь? Какова судьба ее участия в фильме Фанка? На эти вопросы у нее ответа не было.

Вскоре посыльный принес букет и записку от Фанка. Он извинялся и просил прощения за устроенный дебош. Похоже, все действительно утряслось, как и предполагал Тренкер. Успокоившись насчет инцидента с Фанком, Лени стала раздумывать, как бы взять уроки спуска с гор на лыжах до начала съемок в январе. Тренкер и оператор Шнеебергер хорошо владели этим искусством, и, конечно же, были рады ей помочь. Девушка приехала к ним в Кортину. Сначала у Лени ничего не получалось, но потом она уже могла выполнять повороты. Ей разрешили проделать короткий спуск. Она смело встала на лыжи и махнула вниз, наслаждаясь чувством полета. Между тем, скорость все нарастала, а крутому склону не было видно конца. Все быстрее, быстрее, быстрее – и вот она уже в снегу! Тут же Лени почувствовала острую боль в левой ноге. Она попыталась встать, но не смогла и снова упала в снег. Видимо, это был перелом. Первой ее мыслью было, что же теперь скажет Фанк. Если нет главной героини, то нет и фильма. Лени была в ужасе. Тренкер пошел вниз, чтобы найти сани и перевезти пострадавшую в деревню. Шнеебергер остался вместе с девушкой. Уже прошло много времени, стало темно и похолодало, а Тренкер все не возвращался. Шнеебергер взвалил Лени на плечи и пошел по сугробам вниз. Начинался буран. От тяжести идти было практически невозможно – постоянно проваливался снег, так что путникам пришлось сдаться и сидеть, дожидаясь, когда же появится Тренкер с санями. Наконец, он пришел, и Лени отвезли в больницу. Наутро на переломанную в двух местах лодыжку наложили гипс. Фанку обо всем сообщили только на вокзале. Он, конечно, был в шоке. В Швейцарии, где должны были проходить съемки, уже стояли готовые декорации, на которые ушла треть сметы. Через неделю подул фен, и весь дворец изо льда, сооруженный по замыслу Фанка и возводимый полтора месяца, растаял в два счета. Вдобавок, три члена съемочной группы получили травмы: один из актеров упал на лыжах и получил перелом бедра, другой актер и племянник Фанка тоже упал с лыж, сломав ногу, и в довершение ко всему травму позвоночника получил Шнеебергер, который принял участие в первенстве по скоростному спуску и неудачно приземлился. Казалось, сама судьба противостояла съемкам этого фильма! Шесть недель вынужденного простоя!

Вскоре подул северо-восточный ветер, и рабочие приступили к восстановлению ледовых сооружений. В это же время Лени сняли гипс, и она смогла ходить. Наконец-то, прошли первые съемки. Действие разворачивалось ночью на озере в Ленцерхайде. Было очень холодно, и техника часто выходила из строя, но Фанк ни на секунду не терял самообладания. Лени очень заинтересовал режиссерский процесс, и Фанк позволял ей смотреть в видоискатель. Он учил ее искать интересные кадры, рассказывал про цветные фильтры и объективы, но главное он учил ее, что одинаково хорошо нужно снимать все: и лед, и горы, и людей, и животных.

Через две недели было решено сделать перерыв, а потом отправиться на новое место – Зильс-Марию в Энгадине. В начале апреля там было совсем безлюдно, но постоянно продолжал приезжать Гарри Зокаль. Еще до начала съемок Лени узнала, что Зокаль участвует с долей в 25 процентов в финансировании «Святой горы» и выкупил общество «Берг унд шпортфильм гезелльшафт» Фанка, а также его копировальную фабрику во Фрайбурге. Как-то в один из его приездов на съемки Лени спросила:

– Гарри, ты сменил профессию? Или это очередное увлечение?

На что он ответил:

– Съемка одного фильма в тысячу раз интереснее, чем все банковские операции.

Для себя она решила, что он приезжал, чтобы чаще ее видеть. Впрочем, бывший банкир, видимо, всерьез решил заняться кино.

Лени в это время увлеклась Тренкером. Ей нравилась его грубость и простота. Они пытались скрывать свои отношения от ревновавшего Фанка, но это было трудновыполнимо. Когда Тренкер и Зокаль уехали, режиссер заметно повеселел. Теперь их оставалось всего семеро.

Лени же предстояло научиться кататься на лыжах по-настоящему, и хотя перелом вселил в нее неуверенность, Шнеебергер, по кличке «Снежная блоха» за свои феноменальные спуски и прыжки, ставший наставником, был с ней весьма терпелив. В первую свою вылазку в горы Лени шла с Фанком, вернувшимся из Боцена Тренкером, Шнеебергером и носильщиком. Подъем был довольно сложный – бесчисленные серпантины, крутые склоны. После отснятых кадров группа стала спускаться в долину. Первым отправился вниз Тренкер. Шнеербергер с Фанком тем временем укладывали аппаратуру. Лени сидела в перевалочной хижине и ждала команды на спуск. В следующую минуту погода вдруг резко поменялась, и начался буран. В такой ледяной ураган спускаться с неопытной лыжницей было нельзя. Лени, Фанк и Шнеебергер остались ждать улучшения погоды, но буря и не думала утихать. Прошло уже двое суток – у них уже заканчивался провиант и дрова, надо было что-то решать. Когда еды совсем не осталось, Фанк и Шнеебергер посоветовались и решились спускаться. Фанк с носильщиком поехали вперед, а Шнеебергер схватил Лени за руку и повел сквозь непроглядную белую пелену. Было холодно. Они с бешеной скоростью летели со склона вниз в неизвестность. Вдруг Лени оторвало от Блохи, и она кувырком полетела в снег. Приземлившись, она почувствовала, как начинает съезжать вместе с огромной массой снега. К счастью, это оказалась не лавина, а лишь оползень. Шнеербергер пробрался к ней навстречу и начал откапывать из сугроба. Лени не хотела дальше спускаться, тогда Блоха крепко схватил ее за руку и потащил за собой вниз в снежную завесу. Они снова заскользили и через некоторое время неожиданно въехали в лес. Буран уже был позади.

Следующие съемки были запланированы в Интерлакене. Фанка отозвали в Берлин для отчета по фильму – студия УФА не намеревалась оставлять группу на вторую зиму в горах. Первая зима пропала из-за травмы Лени. Она чувствовала вину за нависшую над фильмом угрозу срыва и решила помочь. Оставалось еще 600 метров пленки для съемки весенних лугов, и девушка на свой страх и риск начала снимать сама. На кадры усыпанных цветущими белыми нарциссами лугов, застилавших землю словно снег, ушло три дня. Материал был отправлен Фанку в Берлин. Лени с тревогой стала ждать приговор режиссера. Вскоре от него пришла телеграмма, в которой он поздравлял ее и сообщал, что руководство УФА в восторге от материала, так что фильм будет сниматься до конца. Вся съемочная группа была на седьмом небе от счастья.

Когда от студии пришли долгожданные деньги, Лени арендовала во Фрайбурге мансарду, откуда ежедневно ездила на копировальную фабрику, где Фанк просматривал отснятую пленку. Девушка с большим увлечением наблюдала за процессом проявки и монтажом, приходя в восторг, как много всего можно было сделать, собрав кадры из разных сцен. Созерцание этого творческого процесса захватило ее с необыкновенной и неодолимой силой. После перелома тренироваться во время съемок было тяжело – пока она поднималась на горы, то так изматывалась, что танцевать уже не могла. Но отказаться от карьеры танцовщицы Лени еще была не готова. Как только в съемках наметился перерыв, она тотчас же попросила сопровождавшего ее обычно на гастролях пианиста приехать к ней во Фрайбург. Там она, стиснув от боли зубы и едва удерживаясь, чтобы на застонать, разрабатывала сломанную лодыжку. Зная фанатизм Лени, можно представить, что первые успехи в репетициях не заставили себя долго ждать, однако снова последовал вызов на съемки. В одной из сцен девушка должна была танцевать на утесе. Над бушующим морем она, по замыслу Фанка, должна была двигаться под Пятую симфонию Бетховена в такт со стихией. В эру немого кино синхронизации движений и музыки достичь было трудно, поэтому режиссер пошел на немыслимое ухищрение: со скалы на канате спустили привязанного к веревке скрипача, который играл для Лени. Шум прибоя был такой оглушающий, что девушка часто вообще ничего не слышала, не говоря уже о том, что сильные волны несколько раз сбрасывали ее со скользких камней в воду. Когда съемки закончились, она вздохнула с облегчением. Впрочем, она еще не знала, что за испытания ждут ее впереди.

Затем последовали съемки в павильоне в Берлин-Бабельсберге и в горах в Церматте. Все это время Лени продолжала встречаться с Тренкером. Первый игровой фильм, в котором принимал участие тиролец Тренкер, несколько лет занимавшийся то одним, то другим, конечно, вскружил ему голову. Он, служивший в войну горным инструктором, наконец, мог получать за свою неизбывную, родом из детства, любовь к горам, деньги, поэтому вскоре стал одержим тщеславием. Лени всегда привлекали мужчины, похожие по характеру на нее саму, но, как известно, два амбициозных человека не могут сосуществовать вместе, так что у нее с Тренкером вскоре начались проблемы. Девушку стала раздражать ревность актера к ее работе, то, что он волновался не на шутку, если Фанк снимал с Лени одним метром пленки больше. Она поняла, что период влюбленности прошел, и теперь перед ней не любовник, а соперник.

Между тем, снова настал перерыв в съемках, и Лени не преминула им воспользоваться для продолжения танцевальных репетиций. Каждый день она терпеливо, превозмогая боль, растягивалась, отрабатывала прыжки, танцевала. Ее левая лодыжка после того, как сняли гипс, была одеревеневшей, но сейчас девушке удалось вернуть ей былую гибкость. Конечно, она не могла превзойти саму себя, но достигла уровня, на котором и была до травмы. Спустя полтора года она снова стояла на сцене. Сначала Дюссельдорф, затем Берлин, Дрезден, Лейпциг, Кассель, Кельн. Раз от раза Лени чувствовала, как становится все пластичнее и раскованнее, как легче кружится и прыгает. Но контракт с Фанком снова призвал ее на съемки.

Январь 1926 года. Снова горы, снова снег и леденящий холод. Кадры давались трудно – иногда по нескольку недель приходилось ждать подходящей погоды. В фильме была сцена, где героиню засыпает лавина. Фанк в это время задержался на Фельдберге, что-то доснимая, а Лени со Шнеебергером отправилась в Цюрс на Флексенштрассе. Уже пятый день, не переставая, шел снег, гора стала лавиноопасной – то, что и было им нужно, но носильщиков было не найти – люди крутили пальцами у виска, считая «киношников» сумасшедшими. Лени не привыкла отступать, поэтому решено было идти одним. Шнеебергер нес кинокамеру со штативом, а девушка – чемодан с оптикой. Мел сильный снег, видимость была нулевая. С гор то и дело срывались лавины – оставалось найти подходящий навес и снимать. Они нашли утес, установили камеру и стали ждать. Было так холодно, что ноги уже онемели, а ресницы и волосы заиндевели, делая их похожими на Санта-Клаусов. Прошло полчаса и ничего. Прошел еще час. И еще полчаса. Наконец откуда-то сверху донесся глухой гул – лавина! Блоха бросился к камере, а Лени к выступу горы. Она крепко вцепилась руками в скалы и закрыла от страха глаза. Вдруг она почувствовала, как вокруг потемнело, и следом тяжело навалился снег. Ее целиком засыпало. Стало страшно, она пыталась расталкивать ком плечами, головой, но он поддавался с трудом. Девушка сильно испугалась. Что если она не сможет отсюда выбраться?! Но тут Лени почувствовала, как Ганс разгребает над ней снег. Спасена!

Сцену пришлось повторять еще несколько раз – нужны были крупный и общий планы. Блоха с трудом уговорил Лени на такой подвиг. Впрочем, вскоре ей представилась возможность доказать и свой авантюрный характер.

Отъехавший по делам Фанк поручил Лени снять сцену с лыжниками в лесу при свете факелов. Шнеебергеру пришлось за малым количеством актеров также поучаствовать в роли лыжника. Лени крутила ручку кинокамеры сама. В сумеречном еловом лесу снег на деревьях от дрожащего света огня поблескивал словно бриллианты. Вдруг раздался громкий треск, а затем все вспыхнуло и взорвалось. Стоявший рядом с Лени и державший в руке магниевый факел деревенский мальчик кричал, корчась от боли – взорвался его факел. В следующее мгновение девушка почувствовала, как горит и ее лицо. В азарте съемки она гасила пламя левой рукой, а правой продолжала неистово крутить ручку камеры. Когда пленка закончилась, Лени оглянулась, но мальчика нигде не было. Она побежала в дом к зеркалу и обомлела – черная кожа, сожженные брови и ресницы, подпаленные волосы. В ужасе девушка помчалась искать ребенка – он лежал в соседнем доме. Его багровое тело было сплошь обожжено. Лежа неподвижно, он дико кричал. Лени никогда не слышала таких звуков, похожих на стон животного. Эти страшные вопли заставили Лени забыть о своей боли. Пришел местный врач, но помочь ничем не смог. Тогда крестьяне сбегали за какой-то старушкой, оказавшейся колдуньей, наступило облегчение. Она тихо подошла к кровати, где лежал несчастный мальчик, и что-то зашептала. Затем наклонилась над ним и подула – через несколько минут ребенок затих и уснул. Лени была в шоке. Оправившись через несколько минут от глубокого изумления, она вновь почувствовала свою боль, которая становилась все нестерпимей. В отчаянии девушка выбежала на улицу и стала яростно загребать руками снег, прикладывая его к своему лицу. Боль стала только сильней. Лени бросилась назад в дом, чтобы попросить помощи у колдуньи, но она уже ушла. Спросив у крестьян, оставшихся в доме с мальчиком, где можно найти старушку, Лени стремглав рванула на окраину Санкт-Антона. Женщина почему-то категорически отказывалась проявить свое чудесное умение еще раз и исцелить Лени. Девушка громко рыдала под ее дверью, моля старушку о помощи. Наконец, колдунья смягчилась и впустила девушку. Она снова что-то пробормотала и дунула на Лени. Боль сейчас же исчезла. Девушка не могла поверить сама себе. На следующий день она с самого утра поехала в Инсбрук к дерматологу. Врач ужаснулся тому, как же она вытерпела боль от ожогов третьей степени, и не поверил рассказу девушки про старушку. Обработав раны, он заверил Лени, что после таких сильных ожогов обязательно останутся шрамы. На выздоровление ушло несколько месяцев, все это время Лени ежедневно ездила на перевязку и со страхом думала о том, что же делать, если на лице действительно останутся шрамы. Значит ли это, что она не сможет сниматься дальше? Однако когда повязки сняли, Лени с не меньшим изумлением увидела, что рубцов на ее лице нет. Мальчик, у которого обожжено было все тело, тоже чудесным образом выздоровел.

За день до премьеры Фанк пригласил всю съемочную группу на ужин. Вечер в предвкушении завтрашнего показа обещал быть приятным. Коллеги решили пройтись мимо Дворца киностудии УФА, чтобы полюбоваться на рекламу «Святой горы». Они столпились перед главным входом и, задрав головы вверх, смотрели на светящиеся синие буквы. Сразу под названием красовалось имя Лени Рифеншталь, затем Тренкера и остальных. Внизу также было написано, что перед каждым показом Лени будет танцевать на сцене.

– Вот черт! – прошипел Тренкер так, что все обернулись. – Я научил всему эту вздорную бабенку, а ее имя стоит перед моим! Вот черт! Черт, черт, черт! Нет, вы только посмотрите на это!

Лени на мгновение застыла в удивлении, а затем незаметно покинула стоящих мужчин и медленно пошла к дому, находившемуся неподалеку. Настроение у нее было испорчено. Нет, конечно, Луис очень ей помог, но он был никем. До этого он снимался только в документальных фильмах – «Святая гора» стала его дебютом в игровом кино. Она же была уже известна, ее концерты проходили с аншлагами. Да, она благодарна ему, что он научил ее кататься на лыжах. И да, она не очень-то и возражала бы, если бы ее имя стояло после его имени. Но так решила киностудия… Ах, вот так легко люди становятся врагами. Ход ее мыслей прервал запыхавшийся Фанк, который догнал ее почти у самого подъезда. Он был разозлен ситуацией, поскольку имел в планах еще один фильм, где играли бы и Лени, и Тренкер. Он уже подписал договор со студией на производство «Зимней сказки». Режиссер попросил ее не обращать внимания на актера и не утрировать конфликт.

14 декабря 1926 года состоялась премьера фильма. Вся съемочная группа сидела в ложе во Дворце УФА «Паластам-Цоо». Перед началом картины Лени вживую исполнила «Танец Диотимы» из «Святой горы» и танец, поставленный ею на музыку «Неоконченной симфонии» Шуберта. Когда аплодисменты после ее выступления затихли, в зале медленно погас свет. Лени с замирающим сердцем смотрела на экран. Это было что-то особенное! Она смотрела и не могла на себя наглядеться. То тут, то там периодически раздавались восторженные возгласы – публике фильм несомненно понравился. После окончания картины сидящих в ложе актеров и режиссера зрители приветствовали бурными овациями. Смущенные, они несколько раз выходили на поклон. На следующий день телефон Лени буквально разрывался от звонков – столько поздравлений она еще никогда не получала. Это был успех! Лени вышла на улицу и скупила все утренние газеты. Дома она, не раздеваясь, села в кресло и с упоением начала читать отзывы критиков, неустанно хваливших актерскую игру девушки и талантливого режиссера. В газете «Вельтбюне» фильм назвали «в высшей степени порочным холмом, точнее сказать, пошлой кучей банальностей и опасных недоразумений». Лени не стала читать дальше и выбросила газету в мусор. Ну и вздор! Впрочем, эта рецензия не испортила ей чудесного настроения – все ее существо торжествовало.

«Зимней сказке» – новой идее Фанка – к сожалению, студия не дала ход. Только что руководство подписало контракт на производство самого дорогого за всю ее историю существования «Метрополиса». Но Фанк нашел выход из положения – буквально за ночь он написал новый сценарий под заглавием «Большой прыжок» или «Гита – девушка с козами». Это был фарс, даже самопародия режиссера, представляющий в смешном виде неопытных туристов в горах. Главная роль, конечно же, предназначалась Лени. Она с радостью согласилась сниматься. Уже довольно давно она решила для себя, что с танцами покончено. Да, ей уже 24 года, позади у нее пять переломов, вынужденный перерыв в репетициях отбросил ее далеко назад в профессиональном плане. И потом – она ведь теперь может сниматься в кино. Теперь, когда кино всерьез занялся Зокаль, она всегда может рассчитывать на его помощь… К этому времени он уже основал свою собственную фирму и выпустил несколько фильмов, помимо кинолент Фанка.

Лени переехала в новую квартиру в одном из районов Берлина – Вильмерсдорфе. На крыше у нее был свой сад. На этом же этаже квартиру снял и Зокаль.

В «Большом прыжке» главную мужскую роль должен был сыграть Шнеебергер – только он с его мастерством великолепного лыжника мог исполнить все те акробатические трюки, что запланировал для съемок Фанк. Блоха в резиновом костюме «мишленовского» человечка, раздувавшего его вдвое, должен был совершать немыслимые кульбиты в воздухе или, например, в одной из сцен в прыжке приземляться на одетую в резиновый костюм корову. Лени, в новой картине игравшей пастушку, предстояло научиться взбираться по скалам босиком и без страховки. Таков был замысел режиссера. Обучить ее этому мог только Блоха, поэтому перед съемками летних сцен в Арльберге Фанк отправил их вдвоем в Доломитовые Альпы. Шнеебергер давно нравился Лени, но он был довольно скромным и застенчивым – совсем не в ее вкусе. Однако его сила и мужество, с которой он взбирался на неприступные вершины, его отвага и готовность всегда прийти на помощь – он уже столько раз спасал Лени в горах – постепенно сблизили их. Это не было любовью с первого взгляда, но девушка вдруг заметила, что ей очень хорошо с Гансом. Она чувствовала себя защищенной с ним, к тому же, он никогда не претендовал на роль звезды. Так что предложение Фанка Лени обрадовало. Вместе с Гансом они отправились в хижину в седловине Зелла. Сначала девушка обучалась взбираться на скалы в ботинках. Танцевальные тренировки помогли развить ей хорошую координацию, так что она уже очень скоро стала делать первые успехи. Решено было совершить скалолазную экскурсию на башни Вайолетты. Осторожно и медленно они карабкались вверх, нащупывая выступы и балансируя на узких карнизах, вбивая, где это нужно было, крюки и преодолевая расщелины. Лени так нравилось взбираться, ее раздирал какой-то детский азарт, с которым раньше она бесстрашно лазала по деревьям. Когда они добрались до вершины, она была просто счастлива. Такие просторы вокруг! Вот и облака совсем рядом, нахлобученные на самые пики скал. А воздух! Казалось, воздух можно осязать пальцами – такой чистый и прозрачный! Лени не боялась высоты – она с наслаждением спускалась вниз, скользя на канате. Но боли она боялась, и когда пришло время тренировок босиком, ей становилось страшно. Ежедневно она ходила по осыпавшейся под горами доломитовой крошке, но кожа ступней не могла свыкнуться с таким издевательством. Снова и снова лилась кровь из ее расцарапанных подошв.

По сценарию она должна была карабкаться по скалам Фенстерле, которые хотя и были невысокими, но здорово осыпались. Также Фанк задумал сцену купания пастушки в горном озере Карерзее с ледяной водой. Протестовать и ругаться с ним был бесполезно – его требовательность не знала границ. Делать нечего, Лени часами барахталась в шестиградусной воде в одной тонкой ночной сорочке, когда снимали дубли.

– Лени, перестань кричать! От твоих воплей уже голова пухнет! – с досадой отчитывал ее Фанк, когда она в очередной раз отказалась залезать в воду. – Лени, ну послушай, ты сама потом увидишь, какие кадры получатся! Тебе понравится, обещаю!

Вода в этом зелено-бирюзовом необыкновенном озере была кристально чистой. На глубине нескольких десятков метров можно было видеть каменистое дно. Чуть позже Лени оценила замысел режиссера – сквозь эту воду, как сквозь стекло, проглядывало ее молодое крепкое тело в одной лишь полупрозрачной белой рубашке. Девушка была в восторге.

«Большой прыжок» вышел на экраны в конце 1927 года. Сюжет был весьма гротескный, поэтому отклик среди зрителей был не такой большой. Но все же для Лени это были уже два фильма, в которых она снялась, которые хотя и наградили ее амплуа «скалолазки» и альпинистки, но с которыми не стыдно было заявиться на кинопробы.

В это время она и Блоха уже живут вместе. Шнеебергер не погнушался оказаться в тени «звезды», поэтому девушке с ним было очень удобно и уютно. У них было много общего – кино, скалолазание, любовь к природе. Кроме того, судьба Блохи удивительно перекликалась с жизнью Тренкера. Он так же как и Тренкер был тирольцем, также изучал архитектуру, перед тем, как стать проводником, также служил в Альпах в Первую мировую. Правда, в отличие от Тренкера, в этом темноволосом загорелом сухощавом мужчине была не поражающая при первом взгляде, а скрытая, но оттого не менее заметная, харизма.

Следующий фильм Фанка снова был документальным, поэтому актеры ему не требовались. Он забрал с собой на съемки Олимпийских Игр Шнеебергера и Лени осталась одна. Девушке, оставшейся не у дел, пришлось заняться поиском ролей самостоятельно. В 1928 году на экраны вышел австрийский фильм «Die Vetsera» (в английском прокате: «Судьба дома Габсбургов»), где она сыграла главную роль. Съемки проходили во дворце Шеннбрунн в Вене. К несчастью, Лени заболела дифтерией и, решив как-нибудь справиться с высокой температурой, все же отправилась в Вену, прихватив с собой мать. Состояние ее с каждым днем становилось все хуже и хуже, так что режиссеру пришлось, в конце концов, урезать роль, пока от нее не остался лишь один эпизод.

Вскоре Фанк сообщил, что написал новый сценарий. Снова горы, снова трюки, снова снег и холод. Продюсером стал в который раз Зокаль. Действие картины происходило в швейцарских Альпах, кантоне Граубюнден, неподалеку от итальянской границы. Героиня Лени проводила вместе с женихом медовый месяц в Альпах, и пара планировала подняться на вершину горы Пиц Палю. В их хижину у подножья горы приходит и доктор Йоханес Крафт, скитающийся по вершинам и получивший прозвище «призрак горы». Два года назад жена Крафта погибла в их медовый месяц, но тело ее не было найдено. Доктор решил отправиться по тому же маршруту и найти тело жены. К нему присоединяется героиня Лени с женихом. За съемки Зокаль предложил девушке лишь 2 тысячи марок. Это было уж слишком! Лени, выполнявшая без дублеров все сцены, достойна была большего! Она яростно отвергла такое предложение, лелея надежду, что Зокаль все же сжалится и повысит гонорар.

В это время Лени познакомилась с режиссером Георгом Пабстом, фильмы которого много раз пересматривала. Ей очень хотелось сыграть в одной из его картин, поэтому она упросила Зокаля дать Пабсту возможность снимать игровые сцены, а Фанк бы снимал натурные, которые у него получались просто великолепно. Зокаль посчитал, что фильм от этого только выиграет, и дал свое согласие. При этом он повысил гонорар Лени еще на 2 тысячи за счет Фанка, о чем она узнала гораздо позже.

Девушка была в восторге: съемки нового фильма «Белый ад Пиц Палю» обещали быть захватывающими!

Эрнст Удет был выдающимся асом Первой мировой войны и принадлежал к элите истребителей – «ягдгешвадер» – самого барона фон Рихтхофена. Он одержал в воздухе 62 победы, став самым молодым из доживших до заключения мира летчиков с таким количеством сбитых самолетов. Как и Германн Геринг, после войны Удет стал воздушным трюкачом и выступал со своим авиашоу. Публика была очарована этим бесстрашным и авантюрным голубоглазым героем.

Однажды Лени стояла перед киностудией на Цицероштрассе, неподалеку от Курфюрстендамм, и ловила такси. Шел проливной дождь. Зонта у нее не было.

– Фройляйн Рифеншталь? – вежливо спросил ее невысокого роста мужчина.

– Да, – удивленно ответила Лени.

– Эрнст Удет. Позвольте Вам предложить мой зонт и великодушно разрешить подвезти Вас домой?

– Спасибо, очень мило с Вашей стороны. С удовольствием, – улыбнулась Лени. Уже дома она предложила Удету, имя которого у нее, конечно же, было на слуху, выпить немного коньяка, чтобы согреться после промозглого ливня. Пилот оказался очаровательным и легким в общении весельчаком. После пяти минут общения с ним, казалось, что знаешь его всю жизнь. Между ним и Лени шла оживленная беседа, и тут ей пришла в голову внезапная идея:

– Эрнст, а что если Вы согласитесь сниматься в моем фильме про спасение в горах?

– Хм, звучит интересно. Это было бы здорово!

– Да? Тогда Я вас познакомлю с режиссером – доктором Фанком – думаю, он быстренько напишет для Вас сцены.

Лени была счастлива, что Удет согласился. Теперь в фильме будет что-то, что является только ее идеей! Это же великолепно!

Удет познакомился со Снежной Блохой – у молодых людей обнаружилось много общего. Впрочем, летчика почему-то стала раздражать влюбленность Шнеебергера в Лени.

В конце января 1928 года начались съемки. Съемочная группа расположилась у глетчера Мертератч в горах Ангадена. Морозы тогда стояли тридцатиградусные. Сначала Пабст должен был в короткий срок отснять все свои игровые сцены. Неподалеку от гостиницы он нашел огромную отвесную глыбу, которую пришлось поливать до обледенения. На ее подножии и снимались основные сцены. Актерам приходилось часами сидеть в снегу. Одежда промерзала насквозь и деревенела. От ледяного ветра лицо покрывалось глубокими морщинами. В перерывах люди бежали к печкам, стараясь отогреться горячим вином, пуншем или коньяком. Большинство киногруппы заболело пневмонией, Лени отморозила бронхи и мочевой пузырь. Всю оставшуюся жизнь ее будет преследовать цистит. Но она вела себя очень мужественно и почти не жаловалась – работала сутками напролет и больше всех. Даже Пабст ею восхищался: «Немыслимо! Вот это женщина»! Четыре долгих недели продолжались съемки во льду. Это был настоящий подвиг! Лени, несмотря на тяжелейшие испытания, восхищалась работой Пабста. Не Фанк, видевший в ней только мягкую и преданную Гретхен, а именно Пабст раскрыл ее драматический талант, за что она была ему безмерно благодарна.

После месяца мучений на морозе последовал перерыв. Из-за обморожений многим участникам фильма потребовалось лечение. Пока же решено было отснять сцены с Удетом, который предложил разместить Шнеебергера с камерой вместе с ним в самолете. Ас выделывал совершенно фантастические трюки, и вся съемочная группа, затаив дыхание, следила за его самолетом, чуть не задевавшим крылом ледник или гору. На съемках Удет очень сблизился с Блохой. Он добился у Зокаля, чтобы Шнеебергера разместили не в гостинице со всеми, а вместе с ним в Санкт-Морице в шикарном отеле. Герой войны очень раздражался, когда видел проявление любви между Лени и Блохой. Он называл их репейниками, прилепившимися друг к другу, и всячески старался их разлучить, советуя не быть такими зависимыми друг от друга. Удет был завсегдатаем казино и ночных клубов, много пил и принимал наркотики. До Лени часто долетали слухи о том, что творилось в отеле в Санкт-Морице – бесконечные оргии и дебоши. Она надеялась лишь на то, что Шнеебергер, попав в мир красивых женщин и дорогих удовольствий, не пленится всей этой мишурой. Когда съемки с Удетом закончились, Шнеебергера отозвали в Берлин на киностудию УФА. Так что Лени с ним толком-то и не успела увидеться.

Теперь киногруппа перебазировалась в Боваль, а затем в старые альпинистские хижины Дьяволеццы, рядом с Пиц-Палю. Световые дни были короткие, поэтому приходилось работать ударными темпами, да еще и без страховки, на закрепление и отцепление которой уходило много времени. Одним из ключевых эпизодов с участием Лени была сцена, где в момент, когда ее втягивают по веревке на утес, на нее обрушивается снежная лавина. Она с ужасом ждала съемок, наблюдая за тем, как в течение нескольких дней рабочие наваливают снег на вершину огромного утеса. Фанк утешал ее, втайне злорадствуя, – уже давно многие замечали, что ему доставляло садистское удовольствие заставлять актеров страдать на съемках. Лени обвязали веревкой и начали тянуть наверх по команде «Мотор!». Спустя несколько секунд на нее обрушили созданную лавину – она почувствовала знакомую тяжесть. Рот, нос и глаза были забиты ледяной крошкой. Теперь можно выдохнуть – сейчас ее опустят, и этот кошмар закончится! Но что это? Ее опять тянут наверх?! Черт, мы так не договаривались, Фанк! Лени вопила, что есть мочи, хотя из-под толщи снега доносились лишь глухие стоны. Ее крик разнесся далеко в горах только когда ее наконец-то протащили сквозь ледяную массу и поволокли наверх, на вершину утеса. Все лицо ее было расцарапано крошкой льда. Женщину перевалили через острый выступ вершины, и она, как пойманная рыба, распласталась наверху. Лицо все горело. Она в ярости посмотрела вниз на Фанка – он хохотал во весь голос. Как же она его ненавидела!

В фильме состоялась еще одна сцена с риском для жизни, правда, инициированная на этот раз самой Лени. По сюжету еще одна исполнительница женской роли, на которую Фанк взял дочь хозяина гостиницы, где они остановились, должна была на канате упасть в ледниковую расселину. Девушка рисковать не хотела, а Фанк, снимая всегда только без дублеров, не хотел использовать манекен. Режиссер предложил Лени упасть вместо девушки, предложив за этот эпизод пятьдесят марок. Только непомерное тщеславие могло заставить Лени совершить такую глупость! Она переоделась в одежду героини и обвязалась канатом. Падать нужно было всего пару метров. Когда включили камеру, Лени встала на край трещины и шагнула назад. Летела она не меньше пятнадцати метров, ударяясь головой об острые края ледника и сосульки. Наконец, веревка закончилась, и ее подбросило слегка вверх. Канат чудовищно врезался в ребра так, что Лени с трудом могла дышать. Она посмотрела наверх и увидела маленькое отверстие, через которое упала, – сквозь него лились слабые лучи света. Под Лени журчал ледниковый ручей. Ей вдруг стало невыносимо страшно. Когда ее, наконец, подняли наверх, он не могла пошевелиться. Больше в таких сценах она не участвовала.

Через несколько дней съемки закончились, и спустя пять месяцев бесконечного льда можно было вернуться к нормальной жизни. Лени так соскучилась по Блохе, который был в это время на съемках в Венгрии. Она давно уже не слышала его голоса, не гладила его красивое загорелое лицо. Приехав в Берлин, она тотчас же отстучала ему телеграмму: «ЛЮБИМЫЙ ЗПТ ЕДУ К ТЕБЕ ТЧК». Вскоре ей пришел ответ: «НЕ ТОРОПИСЬ ТЧК ДОЖДИСЬ МОЕГО ПИСЬМА ТЧК». У Лени внутри все похолодело, она не знала, что и думать. Ей показалось, что это конец. Дни потянулись в мучительном ожидании. Через три дня пришло письмо от Блохи.

Она смотрела на конверт и боялась его открыть, словно зная, что там написано. Руки ее дрожали, сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Она разорвала конверт и увидела такой дорогой ее сердцу почерк: «Мне жаль, что приходится писать тебе об этом, но я здесь познакомился с женщиной. Я ее люблю, и мы живем вместе. Пожалуйста, не приезжай. Это ничего не изменит. Видеть тебя я бы тоже не хотел. Снежная Блоха». Несколько раз она пробежала глазами это коротенькое письмо, и глаза ее наполнились обжигающими слезами. Она не могла дышать, из груди ее вырвался громкий стон. Беспомощно оглядевшись вокруг, она рухнула на кушетку как подкошенная и закричала в подушку. Ей казалось, что мир ее рухнул, что никогда в ее жизни больше не будет счастья, что вокруг нее всегда будет зияющая чернота и пустота. Слезы катились градом по ее лицу, а с шепчущих губ срывался только один вопрос: «Как же он мог?». Ей хотелось забыться, кануть в небытие, исчезнуть. Она так его любила – больше всех в жизни! Она так была счастлива с ним! Почему это все закончилось? Им было так хорошо вдвоем! Она сотрясалась в бесконечных рыданиях, вспоминая их ночи любви, полные нежности и ласки, как они вместе чистили зубы по утрам перед зеркалом и смеялись, как они прыгали как сумасшедшие посреди заросшего тюльпанами луга, как он раскачивал ее на качелях, что ноги ее улетали в облака, как он не раз спасал ее в горах, вызволяя из объятий холодных гор… Воспоминания сменяли друг друга быстро, как в кино, но это был только ее фильм. Только ее одной. Она пообещала себе, что никогда, НИКОГДА больше не будет никого так любить! Никогда!

Как-то Лени увидела фильм «Доки Нью-Йорка» 1928 года Иозефа фон Штернберга, который произвел на нее сильное впечатление. В последнее время она много времени проводила в кинотеатрах, стараясь забыться после разрыва с Блохой. Новая картина так ее поразила, что она непременно решила предложить свои услуги для следующей картины режиссера и сделала это, как всегда, весьма самоуверенно. Одев одно из своих лучших платьев – шелковое, глубокого зеленого цвета, зеленое пальто, отороченное шикарным рыжим лисьим хвостом, и зеленую фетровую шляпку, Лени отправилась на киностудию УФА, где, как ей сказали, в данный момент происходило обсуждение новой картины Штернберга. Она немного потопталась перед входом в конференц-зал, откуда доносились громкие голоса и запах сигарного дыма, и решительно постучала.

– Кто там? Что Вам угодно? – спросили из-за двери.

– Я бы хотела поговорить с господином фон Штенбергом.

– Он занят.

Лени стояла в растерянности. Это оказалось не так уж просто. Неожиданно дверь распахнулась и показалась голова самого Штернберга. Он был чем-то неуловимо похож на Эйнштейна – те же грустно опущенные уголки глаз, мягкие черты лица, пышные усы.

– Так, и что Вы хотели, фройляйн? – задал он вопрос, уставившись на нее своими светло-серыми глазами.

– Мне хотелось бы поговорить с Вами. Мне очень нравятся Ваши фильмы, а «Доки Нью-Йорка» – просто фантастическая картина.

– Так, значит, Вам понравился мой фильм, – с иронией произнес режиссер, скользя взглядом по фигуре Лени. – Это замечательно.

Казалось, он не знал, что дальше сказать. Еще несколько секунд он задумчиво смотрел на молодую женщину и, наконец, с иронией сказал:

– Приходите в два часа в гостиницу «Бристоль», и мы вместе пообедаем.

Лени была на седьмом небе от счастья. Она побежала домой, чтобы переодеться и уже за час до назначенного времени сидела в ресторане гостиницы в светлосером платье с серебристым отливом и ниткой жемчуга. Штернберг пришел вовремя. Его очень заинтриговала эта загадочная женщина, осмелившаяся прервать важные переговоры ради встречи с ним. Лени рассыпалась в похвалах режиссеру, и он охотно слушал ее, не прерывая, впрочем, ни словом. Восторженные отзывы о своих работах ему были не внове. Что от него хочет эта… Позвольте, как она представилась? Актриса и танцовщица? Внезапно его слух уловил что-то интересное в ее словах, он внимательно смотрел на Лени.

– …Да и еще Вы так снимаете, что чувствуется в каждом помещении воздух.

– Воздух? Хм, а Вы правы. Странно, что никто из критиков этого никогда не замечал. Мне нравится Ваша наблюдательность.

Лени внутри торжествовала. Наконец, ей удалось хотя бы чем-то его зацепить!

– А что Вы сейчас снимаете? – спросила она.

– О, сейчас мы приступим к съемкам фильма по роману Манна. «Голубой ангел». Представляете, никак не могу найти никого на роль Лолы!

– Боже, я могу прийти на пробы? – тотчас же воскликнула Лени. – Позвольте мне прийти!

Она посмотрела на него умоляющим взглядом.

– Да, почему бы и нет, – пожал плечами Штернберг. – Кстати, может, поднимемся ко мне в номер? Продолжим наше обсуждение? Режиссер таинственно улыбнулся и одарил молодую женщину страстным взглядом. Лени, не долго думая, выпалила:

– Конечно, мне еще столько нужно Вам сказать!

* * *

На следующий день Штернберг прислал ей букет ландышей, перевязанных белыми шелковыми лентами, и записку «Ду-Ду от Джо». С этого момента они виделись ежедневно, и режиссер называл ее не иначе как ДуДу – каждый вечер он ужинал у нее дома, и они часто вместе выезжали в окрестности Берлина на пикник. К отчаянию Лени, кинопробы на роль певички кабаре она не прошла. О, как она злилась! Эта роль была будто специально написана для нее! Но ничего, может, она еще уговорит Джо?

Штернберг терпеливо отвечал на все ее вопросы, связанные со съемками «Голубого ангела». Лени хотела знать все, и особенно, конечно, ее интересовало, как обстоят дела с поиском актрисы на роль Лолы. В один из дней Штернберг сообщил ей, что завтра пробоваться будет некая Марлен Дитрих, уже снявшаяся в семнадцати эпизодических ролях до этого. Лени ушам своим не могла поверить. Эта вульгарная девка?

Лени жила с ней в одном доме, но они никогда не пересекались. Как-то еще давно Лени зашла в артистическое кафе «Лебединый уголок» на Ранкештрассе, где среди присутствующих увидела Марлен. Ее привлек низкий, с хрипотцой, грудной голос актрисы. Лени заметила, что Марлен, сидевшая в окружении молоденьких то ли поклонниц, то ли коллег, явно пьяна. Да, выглядела она очень сексуально. «Интересно, правда ли все, что про нее говорят?» – подумалось Лени, и тут она услышала, как Марлен громко, явно с вызовом, спросила: «Почему у нас у всех обязательно должны быть красивые сиськи? Разве они не могут немного висеть?». И она вытащила из платья свою левую грудь и поиграла ею, повергнув в легкий шок публику в кафе.

И что же? Теперь эта мерзкая отвратительная девка может получить главную роль? Лени начала упорно и яростно отговаривать Джозефа от просмотра Дитрих, но тот отмахивался от ее нападок:

– Ду-Ду, ну это же всего лишь пробы! С чего ты взяла, что она их пройдет?!

Но Лени было не остановить. Она не могла позволить, чтобы эта Дитрих блистала на экране в ее, Лени, роли!

Через несколько дней к Лени на ужин был приглашен редактор журнала «Фильм-Курьер» Ханс Фельд. Она готовила на кухне гуляш, пока гость расположился на диване. Внезапно зазвонил телефон. Лени, спешно вытирая руки о фартук, взяла трубку.

– Алло, да. Здравствуй. Что ты сказал? Ты нашел кого-то? Подожди, плохо слышно, – торопливо затараторила Лени. – Ах, ты нашел кого-то на роль Лолы! И кто…

Тут Фельд увидел, как медленно бледнеет ее лицо и с яростью сжимаются кулаки, тон ее при этом оставался вполне дружелюбным:

– Да, я поняла. Что же, поздравляю! Дитрих – чудесна! Хорошо, давай поговорим позже. Я занята сейчас. Пока.

Она положила трубку и погрузилась в молчание и неподвижность, все это время как бы не замечая сидящего на диване гостя, и вдруг, словно очнувшись, накинулась на него:

– Слушайте, Фельд, у меня появились срочные дела. Я извиняюсь, но не смогу Вас сегодня принять. Я должна бежать. Давайте договоримся на другой день.

Не успевший опомниться Фельд вдруг увидел дверь, уже захлопнувшуюся у него перед самым носом. Выпроводив гостя, Лени бросилась на кровать и отчаянно зарыдала в подушку.

Это должна была быть ее роль!

На следующий день она непременно захотела посмотреть на Дитрих на съемках сама и заявилась в павильон. Когда Лени увидела Марлен, то внутри себя вынуждена была согласиться, что роль Лолы действительно актрисе подходит. Да, очень жаль, что она не смогла уговорить Джо отдать роль ей.

Со Штернбергом они продолжали ежедневно встречаться, Лени часто приходила на съемки «Голубого ангела» – ее так и тянуло показать, кто же здесь главный. Однако вскоре она начала замечать, что Штернберг сам увлекся Дитрих, все это время оказывавшей ему внимание. Теперь стоило Лени появиться на съемочной площадке, как Марлен устраивала скандал. После одного такого скандала Лени пришлось по просьбе Джо больше не приходить. Снималась сцена, когда Лола сидит на бочке, прижав к груди согнутую в колене ногу, и поет известный шлягер Фридриха Холлендера. Дубли повторялись и повторялись. Штернберга все что-то не устраивало. Марлен чувствовала себя явно неуютно. Ее раздражало присутствие Лени. Тут она вдруг начала теребить свои кружевные трусики и при этом села так, что все ее прелести были на виду. Штернберг взбесился так, как никогда. Он громко заорал:

– Марлен, веди себя прилично!

После этого актриса капризно одернула белье и проба продолжилась. Вечером за ужином Штернберг рассказал, что актриса устроила ему дикий скандал, сказав, что не появится больше на сцене, если еще раз увидит эту ядовитую змеюку Рифеншталь на съемках. Лени пришлось отступить.

* * *

Намечалась премьера фильма «Пиц-Палю». Лени уже одела струящееся длинное серебристое платье, словно из кольчуги, которое подчеркивало все волнующие изгибы ее тела, как вдруг зазвонил телефон:

– Ду-Ду, это я.

– Привет, Джо. Ты уже собираешься? Во сколько ты заедешь?

– Понимаешь, тут такое дело, Ду-Ду… Не знаю, как тебе сказать…

Лени почувствовала неладное:

– Ну говори же, Джо. Что стряслось?..

– Марлен вчера угрожала, что покончит с собой. В общем, я не смогу быть на премьере. Прости, – выдохнул Штернберг.

Лени помолчала, ошарашенная известием, и выдавила:

– Хорошо, Джо. Тогда увидимся позже?

– Да, да, конечно. Пока, Ду-Ду, – с облегчением залепетал Штернберг.

Лени положила трубку и неподвижно застыла. Вот черт! Эта Дитрих – что-то невероятное! Придется идти на премьеру в гордом одиночестве!

Со Штернбергом Лени еще виделась несколько раз. Потом он уехал в Голливуд вместе с Марлен.

«Пиц-Палю», меж тем, оказался самым успешным из всех горных фильмов Фанка. Публика приняла его с восторгом. О ленте кричали на всех перекрестках как о лучшем немецком фильме года. Да что там, картина произвела впечатление даже на серьезных критиков. От обрушившегося на нее успеха Лени была на седьмом небе от счастья. Этой ролью она гордилась! Именно здесь она показала себя как настоящая актриса! Теперь путь в кино был для нее открыт!

Успех «Пиц-Палю» убедил Зокаля вложиться в еще один фильм Фанка, который должен был называться «Черная кошка». Главная роль в нем снова досталась Лени. Подготовка шла спокойно, когда Фанк вдруг узнал, что Тренкер снимает что-то похожее, по тому же сюжету – в основу сценария и Фанка, и Тренкера была положена история, произошедшая в горах со Шнеебергером, в то время как он служил проводником в Первую мировую. Но Тренкер оказался умнее и заранее объявил о своих намерениях, поместив заметку о будущей картине в «Фильм-Курире». Зокаль был в ярости. Он привлек Тренкера к суду за плагиат и выиграл дело. Однако Тренкер подал апелляцию и уже на этот раз выиграл.

Этот случай не выбил у Фанка почвы из-под ног, и уже через некоторое время у него был готов еще один сценарий. В «Бурях над Монбланом», действие которых происходило на богом забытой метеостанции на высочайшей вершине Альп, Лени снова предстояло выполнять опасные трюки. Снова горы, снова льды…

Этот фильм уже был звуковым. Для многих актеров эра звукового кино стала началом конца их карьеры – в немом кино неприятный голос был не слышен, а вот с появлением звука голос актера стал играть неотъемлемо важную роль. К счастью, у Лени оказался приятный голос. Она даже пригласила педагога для постановки речи – господина Кухенбуха, сухого мужчину, похожего на птицу. Лени занималась каждый день по часу, тренируя дыхание и отрабатывая раскатистое «р».

Лени устала от Фанка – в художественном плане он ее больше не устраивал. Ей не нравилась ее последняя роль, которая снова свелась к напряжению сил и преодолению препятствий. Она устала от вечного льда и снега. Она знала, в каком фильме хотела бы сыграть – это была бы картина о прекрасной девушке, «дите природы», взбирающейся сквозь туман по скалам и парящей в луной дымке, преследуемой и погибающей в пропасти. Свои фантазии и видения Лени записала на бумаге. Получившийся на восемнадцати страницах синопсис она назвала «Голубой свет». Она показала рукопись друзьям – они были в восторге, затем – продюсерам, но те посчитали сюжет довольно скучным. Лени решилась представить свой сценарий Фанку. Его мнение было ей важно. Режиссер заявил, что история неплохая, но производство такого фильма обойдется в кругленькую сумму. Лени была с ним не согласна – да, это фильм-сказка, но ведь все съемки можно было бы снять на натуре и задействовать мало актеров. Ей казалось, что картину можно снять именно так, как она видит ее перед своим внутренним взором. Теперь мысли о «Голубом свете» преследовали ее постоянно. Первым делом она, конечно же, бросилась к Зокалю, однако продюсер хотя и верил в ее способности, рисковать и вкладывать деньги в фильм не стал. Тогда Лени решила искать деньги сама. От своего гонорара она была готова отказаться, Шнеебергер, с момента разрыва с которым уже прошло два года, любезно согласился ей помочь в качестве оператора. Лени не знала лучшего профессионала в своем деле, поэтому ее фильм должен был снимать только он. Женщина колебалась некоторое время, задумавшись, как они будут вместе работать после всего того, что между ними было, но прошло уже много времени, и боль ее уже давно притупилась. Блоха был готов получить гонорар с отсрочкой, после кассовых сборов. Оставалось найти сценариста. Лени отправила рукопись одному из лучших сценаристов того времени – венгру и марксисту Беле Балашу, который к ее радости ответил, что «Голубой свет» – очаровательная вещь, с огромным кинематографическим потенциалом, поэтому он будет рад помочь. Лени была на седьмом небе от счастья. Балаш так загорелся идеей, что тоже согласился на гонорар с отсрочкой.

Лени села за составление сметы. Внимательно, деталь за деталью, она пыталась сократить расходы, что-то вычеркивала, что-то переписывала, однако сумма, которая нужна была для производства ее первого фильма, оставалось неизменной – 90 тысяч марок. У нее таких денег не было.

В это время Фанк снимал в Санкт-Антоне свой очередной фильм о горах и снеге – «Белое упоение». Для Лени там тоже была роль – молодой лыжницы, приехавшей из города учиться мастерству у многоопытного тренера. Раньше Лени запрыгала бы от радости, но теперь роль казалась ей примитивной, а все мысли крутились только вокруг «Голубого света». Стиснув зубы, она согласилась сниматься, решив 20 тысяч от своего гонорара пустить на свой фильм. Ее приводили в бешенство смешки Фанка, придумавшего для нее очередную роль идиотки, которая должна была восклицать по любому поводу: «Ух, здорово!».

Единственным радостным событием за все пять месяцев съемок стал приезд Балаша. Вместе с Лени они сели за сценарий и через четыре недели он уже был готов.

В мае Лени вернулась в Берлин. Ей необходимо было еще где-то найти 70 тысяч марок. Она старалась жить очень экономно, иногда даже отказывая себя в новых чулках. Ради своей цели эта женщина была готова на все. Лени связалась с фирмой АГФА и заказала пленку с эмульсией, которая бы изменяла цветопередачу. Для фильма-сказки необходимо было добиться иррациональности изобразительных эффектов. АГФА разработала специально для Лени новую пленку, а в благодарность за идею предоставила ее бесплатно. Это было очень кстати!

В главной роли Лени видела Матиаса Вимана. В этом белокуром красавце чувствительность уживалась с суровостью, что создавало тот самый нужный образ художника Виго. Поразмыслив и взвесив все «за» и «против», Лени решила рискнуть: она заложила свою квартиру, продала украшения и оригинал гравюры, подаренной Фанком. Так появилась кинокомпания «ЛР Студия Филмз-ГмбХ». В июне Лени уже искала места для натуры. Поскольку денег едва хватало, режиссуру она тоже решила взять на себя.

Вместе со Шнеебергером они целый месяц искали в Альпах подходящие пейзажи. Деревня Форольо в швейцарском Тесине с бурным водопадом у подножия стала прообразом деревни Санта-Мария из сценария. Роль Хрустальной горы исполнила вершина Кроццон ди Брента, на западе Доломитовых Альп в Трентино. Оставалось самое сложное – найти крестьян. Казалось бы, в чем же проблема найти в горах крестьян, но Лени, конечно же, нужны были особенные крестьяне – с суровыми, аскетичными лицами, самодостаточные и гордые, словно сошедшие с гравюр Дюрера. В поисках Лени и Шнеебергер мотались по самым отдаленным альпийским долинам, но везде все было не то. Уже отчаявшись, в Боцене им вдруг встретился знакомый Лени художник, у которого она решила спросить совета.

– О, Лени, я знаю, о чем ты говоришь! Есть такие люди. Они живут в долине Зарна. Знала бы ты, какие же они упрямые! Я столько времени пытаюсь уговорить их попозировать мне, но они – ни в какую! Ни подарки, ни деньги их не интересуют. Попробуй, но вряд ли они согласятся сниматься.

В сердце Лени вселилась надежда. Главное, чтобы они оказались именно такими, какими она их себе представляет, а уж там как-нибудь уговорит!

В воскресенье Лени и Шнеебергер спустились в долину и пошли к церкви в деревушке Сарентино. Богослужение только закончилось, и из дверей начали выходить первые крестьяне. Лени с замиранием сердца взглянула на них и обомлела. Вот же они! Вот ее крестьяне, которые должны быть в ее фильме! Одетые во все черное, со строгими лицами! «Прямые потомки вестготов» – как сказал друг-художник. Она радостно схватила фотоаппарат и побежала к уже собиравшимся перед церковью группам людей. Однако те на ее приветствие отвернулись дружно, как по команде. Хозяин местной гостиницы тоже не сильно ободрил Лени, сообщив, что крестьяне эти живут в своих хуторах очень замкнуто, настолько, что даже никогда не видели себя на фотографиях. Эти слова Лени запомнила. Может, так удастся их заинтересовать? Она незаметно сделала несколько снимков и в следующее воскресенье, когда мужчины-горцы сидели в трактире за кружкой вина, подкралась к ним сзади и выложила на стол снимки. Спустя некоторое время один из них взял в руки фотографию и стал ее рассматривать, потом засмеялся. Другие тоже заинтересовались, и за столом возник разговор. Лени тут же велела подать красного вина. Уже вскоре Лени сидела среди них и пыталась уговорить их на съемки. Эти люди даже и не подозревали о существовании кинематографа. Между тем, они все же согласились помочь странной молодой женщине, но только после августа – в сентябре у них сбор урожая.

Воодушевленная, хотя и немного опасавшаяся за успех предприятия с крестьянами, Лени вернулась в Берлин за своей командой. Уже через несколько дней она и еще пятеро ее помощников поехали в Боцен: Шнеебергер, Карл Буххольц – администратор, Вальтер Римль – гамбуржец из лыжного дуэта в фильме «Белое упоение» – фотограф, Вальди Траут – бухгалтер и Гейнц фон Яворски – ассистент Шнеебергера.

Съемочная группа обосновалась в деревушке Форольо, где на все поселение приходилось лишь девять взрослых и несколько детей. Многие жители уехали в Америку, поэтому большинство домов пустовало. Таким образом, каждый из киногруппы мог занять отдельный дом. Телефона, почты и газет здесь не было. Это был настоящий рай. А уж как было приятно работать, зная, что никто не стоит за спиной и не подгоняет съемки! Погода стояла отличная – светило солнце. Все занимались общим делом – снимали, каждый день проявляли небольшой кусочек пленки, чтобы посмотреть, что получилось, а вечерами сидели у полуразрушенного камина в одном из домов и обсуждали планы на завтрашний день.

Операторы снимали на новую пленку АГФА с низкой синей и высокой красной и зеленой чувствительностью – это создавало весьма романтический эффект, дополнявшийся сюрреалистическим оттенком при использовании цветных фильтров. Например, красный фильтр не пропускал синие лучи, поэтому на пленке производился драматический эффект затемнения. Лени убедила Шнеебергера совместить при съемках леса зеленый и красный фильтры. Блоха попытался протестовать, заявив, что от этого образ будет окончательно утерян, но Лени упрямо стояла на своем. Впоследствии оказалось, что она уперлась не напрасно: получилось, что все зеленые листья оказались белыми. Выглядело просто волшебно – то, что и нужно было!

Через месяц съемок пленка была отправлена в Берлин на проявку. Лени ждала с замирающим сердцем. Момент истины!

Вскоре пришла первая телеграмма – от Фанка. Трясущимися руками Лени открыла ее: «ПОЗДРАВЛЯЮ РЕЗУЛЬТАТАМИ ТЧК МАТЕРИАЛ ВЫШЕ ВСЯКИХ ПОХВАЛ ТЧК ТАКИХ ОБРАЗОВ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ТЧК АРНОЛЬД». Лени аж подпрыгнула от радости. Все внутри нее ликовало. Через некоторое время пришла вторая телеграмма – на этот раз от Зокаля. Он деловито, без лишних восторгов, сообщал, что готов принять участие в дальнейшем финансировании проекта с условием, что Лени возьмет на себя издержки по съемкам.

Вся группа плясала как сумасшедшая, это было настоящее единение. После таких воодушевляющих посланий все стали работать с еще большей страстью. Лени же вообще ничего не видела вокруг – для нее существовал только ее фильм. Все они были как одна большая семья – почти не ссорились, платили за все из общей казны, работали не покладая рук. В августе к группе присоединился Матиас Виман – исполнитель главной мужской роли, а спустя две недели приехал Балаш. Начались съемки у Хрустальной горы. Съемочная группа перебазировалась в хижину высоко в горах, ежедневно довольствуясь лишь хлебом и сыром. Каждый день двоим из группы приходилось спускаться вниз и проявлять кусок пленки – в пять утра Лени уже должна была их просматривать.

Затем настал черед съемок в Сарентино. В семь утра на площадь были приглашены все крестьяне, отобранные по фотоснимкам. Придут ли они? Лени не спалось, она очень переживала – да и нельзя было терять ни дня, поскольку Вимана уже ждали в театре. Ночью лил дождь, Лени уже была готова к провалу – разве в такую погоду придет кто-нибудь? Однако на часах еще не было семи, а на площадь начали подтягиваться первые жители, потом еще и еще. Пришло даже больше, чем она просила. Лени выбежала на улицу и подошла к каждому из них, пожала всем руки. Крестьян усадили в машины и увезли к подножию разрушенного замка Рункельштейн. В тени раскидистых буков уже стояли приготовленные деревянные столы и вино. Первым делом крестьянам налили вина – они сразу же перестали стесняться, так что Лени, сняв первые легкие сцены, уже могла переходить к более трудным. Вечером крестьян отвезли обратно в деревню – так продолжалось около недели. В последний день съемок оставалась еще сцена большого сельского праздника, однако на часах уже была полночь. Горцы устроились спать за столами и под деревьями. Лени была в ужасе – всю неделю она почти не спала, а поесть иной раз и некогда было – и вот теперь это… как же их разбудить?! Помощники подтаскивали к спящим скамьи, бочки. И тут пришли музыканты и грянули польку. Спящие крестьяне мгновенно проснулись – теперь можно было снимать. С помощью вина обстановка оживилась. Крестьяне пустились в пляс. В два часа ночи съемка уже закончилась. Пленку быстро запаковали и отправили в Берлин. Утром жители попрощались с Лени, пропев ей под окнами серенаду, а одна старушка подарила ей букет из восковых цветов.

На дворе стояла середина сентября. Предстояло отснять сцены на Бренте, когда Юнта забирается на Хрустальную гору. Хотя кое-где уже лежал снег, стояла солнечная погода, так что съемки закончились быстро, и уже через 10 недель все вернулись в Берлин. Лени, затаив дыхание, просматривала на проекторе проделанную ими работу – получилось очень даже неплохо. Теперь оставалось провести два дня съемок в павильоне с единственной в фильме декорацией – хрустальным гротом, стоившим 10 тысяч марок и сооруженным из осколков стекла. После этого Лени приступила к монтажу – за экономией средств монтаж пришлось осуществлять самостоятельно. Она часами сидела и меняла местами то одни кадры, то другие, но что-то все не получалось. Тогда она решилась просить помощи Фанка. На следующий день Фанк сообщил ей, что все готово, он все смонтировал – поменял местами почти все сцены. Лени от ужаса не могла вымолвить ни слова, потом закричала:

– Как? Ты порезал без меня весь фильм?

– Хм, ну ты же сама просила помочь смонтировать.

– Но не вместо меня!

Лени от потрясения даже лишилась чувств. Прямо на месте, в доме Фанка. Очнувшись, она забрала копию своего фильма и ушла. Дома она решилась посмотреть, что же натворил Фанк – вдруг все не так плохо, как она думает. Но то, что она увидела на экране, повергло ее в настоящий шок. Это было просто ужасно. Может, Фанк нарочно это сделал? Это полный провал!

Лени пришлось заново монтировать фильм из тысячи рулонов пленки. Она неделями не выходила из дома, собирая, как мозаику, будущий фильм. Наконец, 24 марта 1932 года картина была готова. На этот день была назначена премьера во Дворце УФА.

Публика встретила фильм восторженно. Многие критики рассыпались в похвалах. Впрочем, в своих воспоминаниях Зокаль писал, что «Голубой свет» получил плохие отзывы только в «левых» демократических газетах, считающихся проеврейскими. Они называли фильм глупой романтической пустышкой. Когда Лени пришла к Зокалю расстроенная такими отзывами, она сказала: «Что эти еврейские критики понимают в немецкой ментальности? Они не имеют права так говорить». Лени, впрочем, забыла, что среди ее помощников тоже были евреи – например, Бела Балаш. Как говорил Зокаль, плохие рецензии от критиков-евреев так повлияли на Лени, что она не преминула примкнуть к лагерю «коричневых». Между тем, премьеры фильма прошли в Париже, Лондоне и даже на фестивале в Венеции, где картина получила серебряную медаль. Лени объездила с «Голубым светом» всю Германию.

Ей все чаще стали задавать вопрос о том, что она ждет от Гитлера. Имя Адольфа Гитлера в 1932 году стало звучать из каждого угла, о нем говорили все, на это новое в политике имя возлагались большие надежды – люди верили, что он спасет их от безработицы и нищеты. Лени много слышала о Гитлере, но оценку его суждениям пока давать не пыталась. Она даже прочитала его труд «Майн Кампф». Как-то она ехала в одном вагоне поезда вместе с Зокалем и восторженно порекомендовала почитать ему книгу Гитлера, заявив, что ее написал выдающийся человек.

Вернувшись из турне со своим фильмом, Лени увидела расклеенные повсюду плакаты, сообщавшие о выступлении Адольфа Гитлера во дворце спорта. Ее так интриговала возможность вживую увидеть того, о ком говорят все вокруг! Лени, ни секунды не сомневаясь, отправилась на мероприятие.

Дворец спорта был переполнен, свободных мест не было. Лени удалось втиснуться между двумя мужчинами. Публику в ожидании оратора развлекал духовой оркестр, играющий марши. Наконец, с большим опозданием появился Гитлер. Люди тут же повыскакивали со своих мест, скандируя: «Хайль, хайль, хайль!». Лени удивленно озиралась. Казалось, публика не замечала ничего и никого вокруг кроме этого невзрачного человека на трибуне. Гитлер начал речь. Лени мало, что понимала в его словах, с удивлением отмечая, какое действие его речь оказывает на нее и на зрителей. Они все словно были в его власти. Лени вдруг явственно увидела перед собой земной шар, который раскололся надвое, и из недр вырвалась гигантская струя воды, касающаяся небес.

Когда собрание закончилось, Лени еще долго находилась под впечатлением от выступления Гитлера. Его образ все никак не выходил из ее головы. Несомненно, этот человек имел гипнотическую натуру. Как он держал публику?! Все вокруг были словно ручные – казалось, если он сейчас прикажет им броситься в огонь, они с радостными криками туда побегут. Это было похоже на всеобщее помешательство! И во главе его стоял лишь один человек! Вот это власть!

На следующий день Лени спросила мнения о Гитлере у Манфреда Георге, своего друга, редактора берлинской газеты «Темпо», еврея. Тот поставил политику такой диагноз: гениален, но опасен. Лени стало мучить непреодолимое желание познакомиться с Гитлером лично – было все же совершенно ясно, что этот необыкновенно харизматичный человек совершенно уникален!

Между тем, голливудская «Юниверсл Филм» прислала новоиспеченному режиссеру телеграмму, в которой предлагала ей главную роль в новом фильме Фанка в немецкой и американской версиях. Съемки должны были проходить в Арктике. Лени была в замешательстве: с одной стороны, ей было очень интересно побывать в Гренландии, с другой стороны, она только-только сделала свой фильм, который стал успешным и открыл ей дорогу как режиссеру. Казалось бы, теперь надо снимать свой следующий фильм. По горячим следам, так сказать. Кроме того, Лени не очень хотелось снова работать под началом Фанка, отношения с которым после его неудачного монтажа «Голубого света» сильно испортились. Лени с некоторым сомнением, но все же отклонила приглашение. Однако в «Юниверсале» решили настоять на своем и сделали еще одно предложение, от которого уже невозможно было отказаться – совершенно фантастический гонорар. Эх, была – не была, решила Лени. Может, этот фильм поможет ей стать известной и в США? Почему бы и нет?

Перед отъездом Лени написала Гитлеру письмо, отправив его 18 мая 1932 года в Коричневый дом, адрес которого она нашла в газете «Фелькише Беобахтер». Она хотела выразить свое восхищение, переполнявшее и терзавшее ее до сих пор. Ей не терпелось признаться в своем восторге и хотелось бы, чтобы он знал о ее чувствах.

Танцовщица, актриса и теперь уже режиссер писала:

«Уважаемый господин Гитлер, Я впервые в своей жизни посетила политическое собрание. Вы выступали с речью во Дворце спорта. Вы и энтузиазм Ваших слушателей произвели на меня очень сильное впечатление. Я бы хотела лично познакомиться с вами. К сожалению, я должна в ближайшее время покинуть Германию для съемок фильма в Гренландии, поэтому наша встреча до моего отъезда вряд ли возможна. Да к тому же я не знаю, попадет ли Вам в руки это письмо. Была бы очень рада получить от Вас ответ. Вас приветствует Ваша Лени Рифеншталь».

Лени, конечно же, не сомневалась, что Гитлер захочет с ней встретиться, и тогда она сможет его очаровать своей силой, напористостью, целеустремленностью. Ей казалось, что именно таких женщин он ценит и хотел бы видеть рядом с собой. В доме Фанка «Юниверсал» устроила прощальный вечер для прессы и всех участников экспедиции. Выяснились и некоторые подробности предстоящих съемок: киногруппу высадят на леднике, а потом заберут, жить придется в палатках и с двумя дрессированными медведями в придачу, передвигаться будут на двух моторных ботах. То еще приключение!На завтра был назначен отъезд. На Лертовском вокзале группу ждал вагон поезда в Гамбург, откуда бы члены экспедиции отплыли на пароходе. Лени начала собирать чемоданы. Упаковала свой летный костюм, теплое белье. Ах, да! Еще же нужно попробовать уместить меховой костюм! Она полезла в шкаф и услышала телефонный звонок.– Добрый вечер, с Вами говорит Брюкнер, адъютант фюрера.Не может быть! Так быстро?! Лени с замирающим сердцем ждала продолжения.– Фюрер прочел Ваше послание и поручил спросить, сможете ли Вы приехать завтра в Вильгельмсхафен. Вас встретят на вокзале и доставят в Хорумерзиль, где сейчас находится фюрер. Можете сесть на утренний поезд из Берлина и в четыре часа будете на месте.– Да, я приеду, – заплетающимся от волнения голосом сказала она.– Спасибо, я передам фюреру.Лени стояла, держа телефонную трубку, разрывающуюся частыми надрывными гудками, и не могла двинуться с места. Этого не может быть! Неужели она опять добилась своего и теперь увидит Гитлера? Она расскажет ему, какой чудесный переворот он совершил в ее сердце, и это пленит его! Неужели она окажется рядом с таким влиятельным человеком, которого слушают многотысячные толпы?!Черт, как же только быть с интервью, которое она должна была дать завтра на вокзале перед отъездом? А, что-нибудь придумаю!Она черкнула несколько строк Фанку, объясняя, что не сможет быть на вокзале, но пообещав непременно успеть к отплытию, и стала продолжать укладывать вещи. В ее голове снова зазвенел голос Гитлера, раскатисто несущийся по сводам Дворца спорта. Так, она слышала, что он терпеть не может женщин, лезущих в политику – значит, надо быть поосмотрительнее… Не ляпнуть бы чего лишнего…На следующий день ровно в четыре часа дня она стояла на вокзале Вильгельмсхафена и оглядывалась в поисках встречающих. К ней подошел высокий незнакомец в костюме, который представился Брюкнером, адъютантом фюрера. Он проводил ее до черного мерседеса, где сидели еще несколько мужчин в штатском – Зепп и Отто Дитрихи.Когда машина тронулась, Лени поинтересовалась у Брюкнера, как же так быстро получилось у нее встретиться с Гитлером. Адъютант ответил, что по случайному стечению обстоятельств до ее письма он прогуливался вместе с фюрером по пляжу, они говорили в том числе и о кино. И Гитлер признался, что самое прекрасное, что он когда-либо видел в фильме, это танец Рифеншталь у моря в «Святой горе». Позже, когда Брюкнер получил почту из Мюнхена и разбирал ее, то наткнулся на ее письмо и тотчас же отнес его фюреру. Гитлер попросил немедленно связаться с Рифеншталь.Дорога заняла около часа. Машина остановилась неподалеку от пляжа. Лени увидела группу мужчин, от которой отделился довольно высокий мужчина и подошел к ней. Это был фюрер. Он был в темно-синем костюме и белой сорочке. Гитлер вежливо с ней поздоровался и предложил прогуляться вдоль кромки моря. Неожиданно один из стоящих позади мужчин подбежал к ним с фотоаппаратом, собираясь сделать снимок, но Гитлер махнул на него рукой.– Не надо, Хоффман. Это может повредить фройляйн.Гитлер взял Лени под руку и пошел по пляжу. Море было спокойным, погода стояла теплая. Фюрер казался совершенно обычным человеком, расслабленным и естественным. За ними следовали поодаль Брюкнер и Шауб. Гитлер рассматривал корабли в бинокль и подробно рассказывал Лени о каждом типе судна. Потом разговор зашел о кино.– Фройляйн Рифеншталь, мне нравятся Ваши работы в кино. Я смотрел все фильмы с Вашим участием. «Танец у моря» был просто чудесен! Самый лучший фильм – это конечно «Голубой свет». Он произвел на меня очень сильное впечатление, еще и потому, что молодая женщина смогла пойти против продюсеров и режиссеров. И сам фильм снят просто великолепно!– О, спасибо! Я счастлива слышать эти слова! Когда Вы придете к власти, то буду снимать фильмы о Вас!Гитлер удивленно посмотрел на нее.– Мне казалось, Вы не интересуетесь политикой.– Да, Вы правы. Больше того, я бы никогда не смогла стать членом вашей партии, например.– Хм, вы еще достаточно молоды, фройляйн Рифеншталь. Кроме того, я никого не принуждаю вступать в мою партию, – произнес фюрер немного раздосадовано. – Когда вы станете старше, то многое поймете, в том числе и мои идеи.– Да, может быть, мой фюрер, – поспешила с улыбкой сказать Лени.Тут к ним в который раз приблизились Брюкнер и Шауб и снова напомнили о том, что пора ехать на предвыборное собрание.– Как бы мне ни было приятно с Вами общаться, но мне пора, – объявил Гитлер, пожимая ей руку.– Да, мне тоже пора. Я еще ночью должна была быть в Гамбурге, правда, не знаю, как теперь успею… Спасибо…– Как? Вы уже уезжаете? Когда Вам нужно быть в Гамбурге? Я организую для вас самолет.– Завтра, – немного неуверенно ответила Лени.– Вот и отлично.Не успела она что-то еще сказать, как Гитлер поспешил сесть в машину и уехал. Лени отвезли в гостиницу Хорумерзиля, в которой остановился фюрер. Все номера там были заняты его людьми. Шауб поискал свободный, но за неимением такового ему пришлось отдать Лени свой номер.Вечером с собрания вернулся Гитлер. Машины все сплошь были забиты цветами, которые преподносила фюреру восторженная публика. За ужином царило приподнятое настроение. Лени оказалась единственной женщиной среди сидящих за столом. После ужина все направились к морю. Гитлер вновь предложил Лени сопровождать его. Они пошли по пляжу, на некотором отдалении за ними также следовали его адъютанты. Фюрер много говорил об архитектуре и музыке, рассказывал о своем восхищении Вагнером. Потом вдруг изменившимся голосом он страстно произнес:– Но больше всего меня занимает моя политическая миссия. Я чувствую, что призван спасти Германию, и не имею права уклоняться от этой миссии!На этих словах мышцы на его лице напряглись. Глаза его горели, и казалось, что мыслями он был где-то совсем далеко.Уже стемнело. Лени медленно брела по песку и молчала. Сейчас был самый подходящий момент, чтобы показать ему свои чувства. Когда она ждала в гостинице его возвращения с собрания, то осознала, насколько он привлекает ее. Его власть над людьми, его речи, его пронзительный и обжигающий взгляд, его закрытость и углубленность в себя…Внезапно она остановилась и взволнованно посмотрела на фюрера. Тот тоже остановился и, казалось, изучал ее. Затем она приблизилась к нему, страстно обняла и притянула к себе. Гитлер, похоже, не ожидал такого быстрого поворота событий, да еще и со стороны женщины. Он инстинктивно напрягся и немного отшатнулся. Лени поняла, что совершила ошибку и в смущении мгновенно разжала руки.– О, нет, мне нельзя любить женщину до тех пор, пока я не закончу дело всей своей жизни! – воскликнул Гитлер, воздевая руки к небу. Похоже, он решил сгладить неловкость.Лени осознала, что совершила, возможно, самую большую глупость в своей жизни.Они пошли обратно к гостинице. Никто из них не проронил ни слова. Лени была очень смущена и раздосадована на себя. Не будь она такой настырной упрямицей, он бы не отскочил от нее с такой скоростью. Похоже, ее настойчивость отпугнула его. Ах, если бы можно было отмотать прошлое назад, как пленку на кинокамере. Что же дальше? Может, еще не все потеряно?В холле Гитлер несколько холодно с ней попрощался и пожелал спокойной ночи. Лени была в замешательстве. Она так жаждала этой встречи… Наконец, все так быстро получилось, и что теперь? Неужели она сама все испортила?Утром все вместе сели завтракать. Гитлер выглядел хорошо отдохнувшим. Он держался отстраненно. Спросил Лени, как ей спалось, но тон у него был очень формальным. Он много молчал, затем спросил у Брюкнера про самолет и проводил Лени до дверей. Фюрер взял ее руку и поцеловал со словами:– Возвращайтесь здоровой. Потом расскажете о своих приключениях в Гренландии.– Да, конечно, я дам о себе знать сразу, как только вернусь, – пролепетала Лени. – Берегите себя от покушения.– В меня никогда не попадет пуля негодяя, – пронзительно ответил он.

24 мая 1932 года Лени уже была на палубе английского судна «Бородино». Корабль отплыл на день позже, чем планировалось. Лени не терпелось рассказать, почему она не могла приехать на вокзал вместе со всеми. Она восторженно поведала таинственную причину своей задержки, вызвав у членов съемочной группы неоднозначную реакцию: кто-то порадовался за нее, а кто-то отнесся скептически. Директор картины Пауль Конер, ставший агентом голливудских звезд, так никогда и не простил Рифеншталь ее симпатии к фюреру.

Через одиннадцать дней плавания показалась земля. Громадная скала высилась над морем не менее чем на тысячу метров. У подножия расположился небольшой поселок. Все тридцать семь членов экипажа, включавшего не только актеров и киногруппу, но и ученых, вышли на сушу. Казалось, запах рыбьего жира пропитал все вокруг. Началась разгрузка багажа, занявшая целых восемь дней. Все это время новоприбывшие жили на судне. Когда корабль отплыл, Лени с некоторыми сомнениями провожала его. Что если кто-нибудь заболеет? Здесь ведь даже нельзя принять горячую ванну.

Люди принялись разбивать лагерь – поставили палатки, соорудили подобие столов и стульев. В двух палатках устроили монтажную, в двух других – столовую. Лени повесила в своей палатке портрет Гитлера. С собой она также прихватила зачитанный до дыр экземпляр «Майн Кампф».

Следовавшим вместе с киногруппой белым медведям построили вольер, имевший открытый выход к морю, который загородили проволочной сеткой. Однако один из зверей быстро нашел выход и подплыл под сетку, вырвавшись на свободу. Медведя удалось загнать на берег обратно, но в вольер заманить его было нереально – даже кусок тюленины не соблазнял беглеца. На четвертый день зверь все же зашел в клетку, и дверь за ним захлопнули. Больше медведей на прогулки решили не выпускать.

Все сцены проходили на ледниках и айсбергах. Тут встала первая проблема – айсберги неслись с огромной скоростью, а ведь снимать нужно было в течение нескольких недель. Фанк посоветовался с учеными и сообщил, что лагерь будет перенесен внутрь фьордов – там айсберги только откололись от ледника, поэтому более устойчивы. Кроме того, он надеялся отыскать айсберг, севший на мель у берегов, чтобы вести съемки на нем. Вместе с Фанком поплыли на разведку двенадцать человек.

Лени в первой половине съемок наслаждалась свободой – ее сцен пока не снимали. Она часами загорала под арктическим солнцем, как ни странно, в купальнике было не так уж и холодно. Иногда брала свою байдарку и отгребала в море, отдаваясь на волю волн. Как-то вместе с ней отправился и один из горных проводников, которого прихватил с собой в экспедицию Фанк, Ганс Эртль. Лени его зеленые кошачьи глаза и бурный темперамент уже давно приглянулись. Она уже несколько раз старалась обратить на себя его внимание и как-то не выдержала и подкараулила Эртля у его палатки.

– А ты здорово гребешь. Когда нагибаешься, весь торс у тебя изгибается, как у танцовщика. Может, научишь меня также?

– Хм, давай попробуем.

– Хорошо, подожди меня, я мигом. Только переоденусь, – обрадовалась Лени и побежала к себе. Вернувшись, она предстала перед Эртлем во всей красе – в рубашке-безрукавке и коротких шортиках цвета хаки, открывавшими ее длинные стройные ноги.

Как только они отплыли подальше от берега, Лени жадно набросилась на него с поцелуем. Он чувствовал ее горячее дыхание на своей шее. Она расстегнула его брюки, уселась на него верхом и закрыла глаза, запрокинув голову назад и забыв обо всем на свете. После они еще долго лежали, обнявшись, а лодка медленно и мерно покачивалась на волнах. С этого дня они стали неразлучны – вместе охотились и ходили на рыбалку. Ганс, прекрасно умевший готовить еще со времен обучения в монастырской школе, готовил великолепные блюда из рыбы и даже тюленины с ее специфическим запахом: он придумал мариновать мясо несколько дней в уксусе с зеленым луком и лавровым листом и приправлял потом соусом из консервированных сливок. Частенько Лени сбрасывала с себя надоевшие грубые ботинки и медленно танцевала на берегу для него одного. Она была счастлива и беззаботна, впервые за долгое время.

Вскоре Фанк отправил Ганса разбивать новый лагерь дальше на севере, а Лени осталась с остальными в базовом. Связь между лагерями поддерживали с помощью Удета. Летчик взял с собой в экспедицию целых три самолета, но так как они не могли нигде приводниться из-за айсбергов, то ему пришлось остановиться далеко от основной стоянки киногруппы в Иглосвиде. Теперь друг с другом они общались посредством писем – если нужно было взять письмо, то оно в почтовом мешке прикреплялось к длинному шесту, с которого его прямо на лету подхватывал Удет, а когда было нужно, письма он сбрасывал тоже на лету с самолета. Вскоре Фанк сообщил, что их группа углубилась во фьорд, где очень опасно, поскольку с двух сторон залив обнимали два ледника. Но плыть к нему все же надо было.

Лени села в лодку, где, помимо нее, находился Краус, еще одна женщина – супруга одного из участников экспедиции Зорге, два медведя и провиант, и они отправились в путь. Плыли они много часов: сначала в молочно-туманных сумерках, затем при ярком солнце. Вокруг возвышались угольно-черные скалы, а вся вода настолько промерзла, что была похожа на вязкую ледяную крошку. Все это великолепие застилал нежно-голубой туман. Через некоторое время Краус сообщил, что продвигаться дальше будет невозможно, и действительно, скоро катер встал – вокруг были одни льды. Лени и фрау Зорге пришлось вылезать, и, рискуя, перебираться с льдины на льдину, пока они не дошли до фьорда, где обитал Фанк. Краус вместе с медведями остался ждать помощи, однако уже на следующее утро течение разогнало ледники и освободило байдарку.

Начались съемки. Как и всегда, если за дело брался Фанк, значит, жди опасностей! Льдины частенько разламывались, и актеры оказывались в ледяной воде, но режиссера это только подзадоривало. Каждый день он стоял с биноклем, высматривая подходящий, как ему казалось, для съемок айсберг. В один из дней он победоносно воскликнул, что вот и он. На айсберге должны были сниматься сцены с участием Лени. Она вместе с остальными взобралась на самую высокую точку ледяной глыбы и осмотрелась. Этот кусок льда был просто огромен. Вдруг все услышали небольшой глухой гул под ногами, Лени обернулась и с ужасом увидела, как под ногами начинает разбегаться глубокая трещина. Она отпрянула, а четверо стоявших рядом с ней мужчин, среди которых был и Эртль, рухнули в море с отчаянным криком. Лени с ужасом подползла к кромке айсберга – внизу болталась на волнах их лодка, а в ледяной воде барахтались люди. К счастью, удалось зацепить всех тонущих длинным шестом, и все были спасены, однако это приключение очень сильно всех напугало. Настроения сниматься дальше уже ни у кого не было. Погода ухудшалась, полярное лето кончилось, а еще не было отснято ни метра пленки.

Стало холодать. Две недели стояла отвратительная погода, а потом наступила полярная ночь. Фанк провел первые съемки с дрессированным медведем. Зверя выпустили на вершину айсберга, откуда он не захотел спускаться, а потом вдруг сиганул в воду и поплыл. Лени вместе с другими актерами пришлось его догонять, так как на волю его отпускать было нельзя. Датское правительство считало, что у животных из Европы могли быть трихины, и если бы этого медведя убили и съели эскимосы, то это могло бы иметь роковые последствия. За несколько часов плавания в воде Лени сильно простудилась. У нее началась горячка. Фанк принял решение отправить ее в Уманак, где была небольшая детская больница. У экспедиционного врача не оказалось никаких болеутоляющих, даже морфия. Эртль преданно собирал для нее семена мака и ромашки и готовил из них настои. Позднее он вспоминал, как тяжело ему было смотреть на это жизнелюбивое существо, которое мучилось от боли. Лени полетела в поселок на самолете с Удетом, но неожиданно поднялся шторм, и приводниться не получилось. Пришлось возвращаться назад. Лени страдала от сильных болей, лихорадка все нарастала, а нужно было еще отснять сцены с Удетом. Она боялась, что если сейчас вернется домой, то ей найдут замену. Вспомнила, как Фанк с гриппом и высокой температурой покорял Монблан, и, стиснув зубы от боли, приняла решение остаться.

Предстоял самый важный и самый трудный по исполнению эпизод: Лени в роли пилота должна была врезаться в отвесную ледяную глыбу и выпрыгнуть из горящего самолета. О дублерах не могло быть и речи, ведь это был Фанк! Лени со страхом ждала съемок, Удет тоже заметно нервничал, поскольку он должен был во время полета сидеть за штурвалом, скорчившись, чтобы его не было видно. Самолет же при этом он должен был не разбить, а лишь повредить, чтобы получился взрыв. Удет, к тому же, очень плохо плавал.

Застрекотала камера, Удет сделал с Лени на борту несколько «мертвых петель», а затем направил самолет прямо на ледяную глыбу. Она с ужасом закрыла на мгновение глаза, ей показалось, что в следующее мгновение айсберг обрушится прямо на нее. Послышался оглушительный треск, самолет загорелся, и она мигом прыгнула вниз, в ледяную воду. Удет прыгнул чуть позже – ему нельзя было показываться в кадре.

Следующей сценой с участием Лени стала съемка ее спуска на канате. Лодку зацепили крюком за айсберг. Лени готовилась обвязать себя канатом, как вдруг услышала пронзительный вопль: «Заводи мотор!». Основание айсберга, спрятанное под водой, стало внезапно подниматься, увлекая за собой лодку и уже вбивавших в глыбу крюки Эртля и Цогга. Лодку удалось оттолкнуть, и она соскользнула с ледника, но на айсберге остались Цогг, не умевший плавать, и Эртль. Ганс, не раздумывая, прыгнул в воду. Его затащили в лодку. Цогг стоял в нерешительности. Ледяная глыба качалась то вверх, то вниз. Он пронзительно закричал и «рыбкой» прыгнул прямо в лодку. Вот был ужас! После инцидента съемки были приостановлены на несколько дней.

Когда Фанк узнал, что в Уманак прибывает грузовое судно, то нехотя отпустил Лени домой. Все игровые сцены с ее участием теперь должны были сниматься в Швейцарии. На борту датского «Диско» у Лени началось обострение цистита, а также сильно воспалился вросший ноготь на большом пальце ноги. Капитан судна распорядился отправить ее в урологическую клинику в Стокгольме. Врач, осмотрев женщину, сказал: «У Вас настолько сильно поврежден мочевой пузырь, что Вы уже никогда не избавитесь от цистита».

Вернувшись в Берлин, Лени немедленно обратилась к домашнему врачу. Две недели ей пришлось соблюдать постельный режим. Ежедневно ее навещали друзья, рассказывая последние новости: Гитлер еще не у власти, скоро во Дворце спорта пройдет еще одно его выступление. Лени решилась ему позвонить, памятуя о данном обещании рассказать про съемки в Гренландии. Трубку взял Шауб, разговаривавший с Лени довольно сухим тоном. Она попросила передать фюреру, что уже возвратилась из поездки. Через несколько часов зазвонил телефон. Голос Брюкнера на том конце провода безучастно осведомился, согласится ли фройляйн Рифеншталь выпить с фюрером чаю завтра после обеда. Они договорились на пять часов.

Без пяти минут пять Лени зашла в лифт отеля «Кайзерхоф», где жил Гитлер со своей свитой. Вместе с ней вошел невысокий мужчина с широким лбом и узким подбородком, делающими голову похожей на луковицу. Он чуть прихрамывал. Войдя в лифт, незнакомец бесцеремонно уставился на Лени. Взгляд у него был мечтательный и завораживающий и одновременно жесткий. Лени вышла на том же этаже, что и мужчина. Брюкнер поприветствовал незнакомца:

– Доктор, фюрер пока занят. Посидите в салоне.

Лени Брюкнер проводил сразу в комнату к Гитлеру.

Фюрер вышел ей навстречу, улыбаясь:

– Ну? что Вы там видели в Гренландии?

Казалось, он снова рад ей, и инцидента между ними на пляже не было. Лени разволновалась. Она восторженно взахлеб рассказывала обо всех своих приключениях, не умолкая ни на минуту, показывала многочисленные фотографии, которые захватила с собой, сопровождая каждый снимок подробным рассказом. Гитлер молча, не перебивая, слушал ее. Вошел Брюкнер и сообщил, что доктор Геббельс ждет его в салоне. Фюрер ответил, что скоро освободится, и продолжал слушать Лени. Ее энтузиазм все нарастал, она говорила все возбужденнее, стараясь понравиться. Ей хотелось на этот раз произвести приятное впечатление. Рядом с ним она испытывала какой-то священный трепет. Все тело ее и голос подрагивали.

В кабинет снова вошел Брюкнер и напомнил, что пора идти. Гитлер вежливо извинился и отбыл на предвыборное собрание, предварительно отдав адъютанту распоряжение подвезти фройляйн Рифеншталь в своей машине. Лени оторопела. Она нетерпеливо спросила у Брюкнера:

– А куда меня должны подвезти?

– Фюрер подумал, что Вы тоже направляетесь на собрание, но можете опоздать, поэтому я подвезу Вас. Подождите, я сейчас вернусь.

Лени не собиралась посещать это мероприятие, но была не против еще раз увидеть то гипнотическое воздействие, какое Гитлер оказывал на толпу. Все повторилось, как и в первое его выступление во Дворце спорта, на котором она присутствовала. Фюрер много и страстно говорил, речь его медитативно лилась, погружая слушателей в некое подобие транса. Лени пугало то, как люди запросто подчинялись этому невзрачному на вид человеку. Она боялась стадного чувства, зависимости. Может быть, именно поэтому она никогда не вступит в партию. Лучше уж самой по себе! Когда выступление закончилось, у нее было единственное желание – улизнуть побыстрее домой.

На следующий день она с удивлением обнаружила приглашение от фрау Геббельс, которой еще даже не была представлена, на вечеринку. Магда Геббельс часто вместе с мужем устраивала подобные мероприятия, чтобы помочь фюреру расслабиться в приятном обществе. На вечеринках всегда было много красивых киноактрис, певиц, танцовщиц. Лени почувствовала не без гордости, что потихоньку входит в близкий круг Гитлера. Ей это очень льстило, она еще надеялась вновь очаровать политика и заполучить его, как и всегда она получала того, кого хотела. Конечно же, она надеялась, что у Геббельсов обязательно его встретит. Она – такая красивая, очаровательная, способная, обворожительная, умная, приятная и легкая – непременно его увлечет!

Лени оказалась права – среди примерно сорока гостей она вскоре заметила фюрера, увлеченно беседующего с Гретль Слецак, молоденькой певицей, пухленькой блондинкой. Впрочем, Гитлер Лени как будто не замечал, обменявшись с ней лишь парой слов. Она была в отчаянии. Ей так хотелось обратить на себя его внимание.

Магда Геббельс оказалась довольно милой женщиной с хищным носом и выразительными глазами. Лени никак не могла понять, что она нашла в этом странном докторе Геббельсе. В разговоре Геббельс показал себя блестящим и очень остроумным собеседником, хотя от его отуманенного неотрывного взгляда было не спрятаться. Лени чувствовала себя в его компании неуверенно. Среди гостей был и Герман Геринг. Лени с радостью рассказывала ему о своих полетах над Гренландией с Удетом. Весь вечер она тщетно пыталась заговорить с фюрером – он не покидал компании Слецак ни на минуту. Отчаявшись, Лени подошла к нему попрощаться и вдруг дерзко спросила:

– Мой фюрер, не согласились бы Вы вместе с господином Хоффманом посетить мою квартиру? Я знаю, как Вы любите «Голубой свет» – так вот у меня есть серия уникальных фотографий со съемок. Думаю, Вам было бы любопытно взглянуть на них.

Гитлер некоторое мгновение молчал, а потом произнес:

– С удовольствием, фройляйн Рифеншталь. Вам удобно будет завтра?

Лени не ожидала такого ответа, но мгновенно ответила:

– Конечно, мой фюрер. Буду ждать вас.

И улыбнувшись своей самой обворожительной улыбкой, она покинула дом Геббельсов.

Накануне встречи с Гитлером Лени долго не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок в кровати и молила, чтобы поскорее настал завтрашний день. После нескольких часов мучений сон, наконец, сморил ее. Ей снилось, как она вместе с фюрером идет по песчаному пляжу, взявшись за руки. Как он долго смотрит в ее влюбленные глаза и тянется навстречу к ней. Их дыхания переплетаются… Потом ей вдруг стало сниться, как она в своем серебристом трико и фиолетово-серебристом шелковом платке стоит на кромке пляжа, где на песок набегают мягко шуршащие волны, и начинает медленно танцевать в такт движению моря. В лунном сиянии она кажется волшебным цветком, качающимся в тумане. Гитлер заворожено смотрит на нее, а она все танцует, танцует… На этом месте Лени проснулась. На часах было уже 10 утра.

Отряхнувшись от остатков сна, Лени встала и побрела на кухню, где уже хозяйничала служанка. Лени отдала ей распоряжения по поводу сегодняшнего чая и пошла в ванную. Да, сегодня будет ее день!

В пять часов в дверь позвонили. На пороге стояли улыбающиеся доктор Геббельс, Хоффманн, сам Гитлер и Эрнст Ханфштэнгль. Лени вся сияла от счастья. Она была в черном шелковом платье, отделанном кружевом и скульптурно очерчивающим все ее прелести. Проводив гостей в свою студию, она предложила им сесть. Горничная принесла чай и только что испеченный торт. Все сели. Взгляд Гитлера вдруг упал на рисунки Кете Кольвица углем, подаренные Лени Фанком. Он удивленно вскинул брови и спросил:

– Вам это нравится?

– Да, фюрер. А Вам?

– Нет, мне рисунки кажутся очень пессимистичными.

Повисла неловкая пауза. Затем Гитлер произнес:

– Ну что же, фройляйн Рифеншталь? Может, покажете то, ради чего мы собственно сюда и пришли?

Все засмеялись.

Лени, покрасневшая от смущения, тотчас же засуетилась:

– О, да, конечно. Сейчас я принесу фотографии.

Тем временем Ханфштэнгль сел за рояль и стал что-то играть. Лени принесла заранее отобранные фотографии и передавала их Гитлеру, сопровождая каждую рассказом. Когда снимки в руках Лени закончились, Геббельс вместе с Хоффманном встали и подошли к все еще продолжавшему играть Ханфштэнглю. Мужчины о чем-то заговорили, оживленно смеясь. Лени воспользовалась моментом и предложила Гитлеру взглянуть на коллекцию ее книг. Он встал и подошел к книжной полке. Начал молча перебирать названия корешков. Казалось, ему было неловко остаться с ней наедине. Лени стояла рядом с ним, почти касаясь его локтя. Она двигалась в такт музыке, которую играл Ханфштэнгль. Фюрер в это время заметил лежащую на столе «Майн Кампф», всю испещренную пометками, и стал ее перелистывать. Лени очень смутилась – на полях книги она почти каждому суждению дала свою оценку: «Неверно», «Хорошо», «Заблуждение». Гитлер листал книгу и улыбался. Музыка вдруг прекратилась. Лени краем глаза увидела, как за дверь ее квартиры тихо выходят Геббельс, Хоффманн и Ханфштэнгль. Это ее шанс! Перед ней стоял предел мечтаний десятков тысяч женщин Германии и был в полном ее распоряжении.

– Вот уж не ожидал таких критических суждений от актрисы, – улыбаясь, произнес Гитлер.

– Ну, я не только актриса, фюрер.

– Да, еще вы – альпинистка.

– И не только это, фюрер, – сделала многозначительную паузу Лени. Она стояла совсем рядом с ним и незаметно попыталась прижаться к его ноге. Сквозь тонкий шелк платья пылало его горячее тело. Он несколько секунд неподвижно стоял, потом вдруг резко повернулся и подошел к дивану, сел и сменил тему разговора.

Оставшиеся полчаса до возвращения Геббельса и остальных Лени помнила смутно. Кажется, они много говорили о кино, живописи, политике. Больше попыток сблизиться с ним она в этот вечер не предпринимала. В глубине души ее жгло разочарование. Она чуть не плакала от досады, искренне не понимая, что же делает не так.

6 ноября 1932 года Лени получила приглашение от фрау Геббельс. Как всегда она сильно опоздала – тем сильнее было ее удивление, когда она увидела малочисленных гостей. В этот день проходили выборы в рейхстаг – их исход решал судьбу Гитлера как политика. Было уже поздно. Шел подсчет голосов. В воздухе было разлито тяжелое молчание и напряжение. Когда по радио объявили о новых потерях партии Гитлера – НСДАП – лицо Геббельса окаменело. Он быстрыми шагами пошел в соседнюю комнату. Оттуда было слышно, как он звонит фюреру в Мюнхен – до Лени долетали обрывки фраз, которые нельзя было разобрать. Около полуночи были оглашены предварительные результаты – НСДАП потеряла 2 миллиона голосов. Геббельс немного помолчал, а потом безжизненным голосом сказал жене: «Впереди нас ждут тяжелые времена. Но мы преодолевали и худшие». Лени показалось, что он сам не верит в свои слова.

На следующий день она поехала в Мюнхен, где должен был состояться повторный показ ее «Голубого света». В поезде она вдруг увидела Геббельса, который направлялся к Гитлеру. Он попросил разрешения войти в ее купе на минутку и начал озабоченно рассказывать о том, что происходит сейчас в партии. Через некоторое время он понял по лицу Лени, что политика не только не интересует ее, но и мало привлекает. Тогда он сменил тему и почему-то заговорил о гомосексуализме. Геббельс сказал, что Гитлер испытывает к таким людям отвращение, хотя сам он более терпим к ним. Лени же высказалась, что если это явление и встречается чаще у артистов и художников, то в любом случае не имеет отношения к неполноценности. Доктор неожиданно согласился с ней.

Днем ей в гостиницу позвонил Геббельс и предложил вместе с ним пойти к Гитлеру. Лени засомневалась, ей было непонятно, что чувствует по отношению к ней фюрер: почему он вроде бы ищет с ней встреч, но не переходит определенных границ. Ей казалось, что он желает ее, но что-то его останавливает. Впрочем, она сразу же согласилась пойти. Зачем упускать свой шанс лишний раз его увидеть?

Среди около десяти сидевших за столом в ресторане «Штернеккер» мужчин она оказалась единственной женщиной. Несмотря на ситуацию с выборами Гитлер не выглядел удрученным. Он приветствовал вошедшую Лени, поцеловал ей руку и продолжил свои пламенные речи, прерванные ее приходом. Расстроенные лица его соратников с каждым его словом заметно светлели. Он убедительно говорил о том, что вскоре они будут у власти. Лени удивленно смотрела на сидящих, недавно еще таких удрученных проигрышем, а теперь сияющих в надежде на победу, и снова изумлялась силе его гипнотической власти.

8 декабря 1932 года Лени, возвращаясь с концерта, услышала выкрики газетчиков: «Грегор Штрассер покидает Гитлера!», «Звезда Гитлера закатилась!». Обеспокоенная, она скупила все газеты и поехала в «Кайзерхоф», надеясь попасться на глаза Брюкнеру или Шаубу. Она не понимала, что происходит, но из заголовков было понятно, что Гитлер переживает сейчас тяжелые времена. Ей очень хотелось быть с фюрером в такой тяжелый момент, поддержать его, утешить, если нужно. Лени села в холле, и уже через несколько минут на нее наткнулся Брюкнер.

– Что вы здесь делаете?

– Это правда, что пишут? – спросила Лени, показывая стопку газет.

– Кампания в прессе. Не более, – отмахнулся адъютант.

– Узнайте, пожалуйста, захочет ли фюрер меня увидеть, – умоляюще спросила Лени.

– Хм, в такое время? Хорошо, сейчас узнаю.

Лени углубилась в чтение: 7 декабря рейхсканцлер Германии Курт фон Шлейхер предложил Штрассеру, давнему противнику Гитлера, занять пост вице-канцлера и госсекретаря Пруссии. Гитлер на эти посты прочил Геринга, поэтому пришел в ярость. Фюрер встретился в Кайзерхофе со Штрассером и обвинил его в попытке шантажа и расколе партии. Штрассер в ответ заявил, что он хочет сохранить партию, а Гитлер наносит ему удар в спину. 8 декабря оскорбленный Штрассер оставил свой пост и уехал отдыхать в Италию.

Теперь перед ней вырисовывалась картина того, о чем ей пытался втолковать Геббельс в купе поезда. В коридоре снова появилась долговязая фигура Брюкнера.

– Идемте, фюрер хочет Вас видеть.

Они поднялись по лестнице, устланной ковром, и оказались в салоне Гитлера. Адъютант вышел. Фюрер, выглядевший изможденным, нервно поприветствовал Лени и принялся ходить по комнате взад и вперед, чем он, видимо, и занимался до прихода Лени.

– Предатели! И это незадолго до победы! Мы боролись тринадцать лет, отдавали все и вот награда – предательство!

Он ходил из угла в угол и разговаривал сам с собой:

– Если партия развалится, я покончу с собой! Нет, я не могу так поступить! Пока рядом есть Гесс и Геринг – я не могу оставить их в беде!

Он все говорил и говорил, не замечая Лени, пока, наконец, его речь не стала более спокойной. Он вдруг метнул взгляд на Лени, подошел к ней, взял ее руку и промолвил:

– Благодарю вас, что пришли.

Лени молча улыбнулась и вышла из комнаты. Она была так взволнована, что стала свидетельницей такого момента в жизни Гитлера, и была рада, что хотя бы чем-то, как ей показалось, смогла ему помочь. Ей так хотелось хотя бы на минутку стать частью его жизни, почувствовать хотя бы на минутку такое же слепое обожание огромной толпы… Она знала, что его ждет большое будущее…

Перед Рождеством неожиданно из Голливуда приехал Штернберг. Лени обнаружила дома букет цветов с запиской: «Ду-Ду, я остановился в гостинице «Эден». Они не виделись три года.

Увидевшись, первым делом Лени рассказала Джо о том, что уже несколько раз встречалась с Гитлером.

– Гитлер – настоящий феномен, – сказал Штернберг. – Жаль, что я еврей, а он антисемит.

И он расхохотался.

Лени не терпелось показать Джо «Голубой свет», поэтому она радостно потащила его в Нойкельн, на копировальную фабрику Гайера, где хранилась пленка. Фильм ему очень понравился, и он несколько раз похвалил Лени. Она очень рада была его видеть. Они проболтали до поздней ночи – скоро он снова уезжал в Америку.

На следующее утро Лени начала паковать вещи – в Швейцарии вот-вот должны были начаться съемки «SOS! Айсберг». В дверь постоянно звонили, и Лени приходилось то и дело открывать посыльным – перед праздником ей приносили кучу подарков.

Снова раздался очередной звонок. Лени раздраженно оторвалась от чемоданов и пошла открывать дверь. На пороге стоял смущенный и улыбающийся Геббельс.

– О, простите, фройляйн Рифеншталь. Я только хотел пожелать вам хороших праздников и передать небольшой подарок.

Она молча впустила его и ждала, что же будет дальше. Он был ей не слишком приятен. Геббельс увидел чемоданы и удивленно спросил:

– Вы уезжаете?

– Да, как видите.

– Надолго?

– Да. Думаю, на несколько месяцев.

– Когда же вернетесь?

– Пока не знаю. Сначала покатаюсь на лыжах, а потом поеду на съемки. Не знаю…

– Можно я Вам позвоню? – не дожидаясь ее ответа, он продолжил. – Моя жена Магда, она сейчас очень больна. Мне так тяжело и одиноко. Я ее очень люблю.

Голос у него стал очень расстроенным. Лени сочувственно посмотрела на него и сказала:

– Вы сейчас должны быть с ней. Вы должны быть с ней каждую свободную минуту.

Геббельс, не меняя подавленного тона, продолжал настаивать:

– Куда же Вам можно позвонить?

– Я, право, не знаю. Я все время буду в горах. Понятия не имею, где я буду.

На этих словах лицо его вновь стало каменным, и он протянул ей два пакета:

– Мое поздравление с Рождеством.

Когда за ним закрылась дверь, Лени осторожно развернула подарки. В одном пакете лежал экземпляр первого издания гитлеровской «Майн кампф», переплетенный в красную кожу, с дарственной надписью Геббельса, а во втором – бронзовая медаль с рельефом его головы. Лени не знала, что и думать. Наверное, он просто расстроен болезнью жены.

Ей льстило, что они часто вместе ужинали или смотрели фильмы. Возможно, несмотря на свою увлеченность Гитлером, где-то в глубине души она хотела, чтобы Геббельс за ней приударил. До ее ушей часто долетали слухи о забавах партийной верхушки – не зря же вокруг всегда крутились молодые и готовые на все актрисы. Однако Геббельс до сих пор пока так и не проявлял к ней интереса как к женщине, ограничивая отношения рамками приличий. Скорее всего, его, как и многих мужчин, тянуло к мягким, уступчивым, немного романтичным девушкам. Лени ни одним из этих качеств не обладала.

После Рождества она уехала в Санкт-Антон, где снова стала на лыжи. Наконец, она могла отдохнуть после всех приключений и потрясений. Затем она укатила в Давос, где днями напролет спускалась по многокилометровым трассам с великолепными видами, наслаждаясь пьянящим ощущением полета. Здесь она встретила Вальтера Прагера, с которым познакомилась еще на съемках «Белого упоения» в Арльберге. Этот лыжник-чемпион ей очень нравился. Лени не стала откладывать в долгий ящик возможность сблизиться с ним, и уже в первый вечер страстно отдалась ему. С этой минуты они не расставались.

В начале февраля начались съемки в приюте «Бернина». За Лени на самолете прилетел Удет и отвез на площадку. Вскоре лед начал таять и пришлось перебазироваться выше, в Альпы, в седловину Юнгфрау. В середине мая все уже было отснято.

Тем временем в Германии происходили серьезные события.

30 января 1933 года президент назначил Гитлера рейхсканцлером. Развернулась обширная антисемитская кампания. 10 мая 1933 года в Берлине произошло публичное сожжение произведений еврейских авторов и антинацистских книг в Германии.

Еще в Давосе Лени получила письмо от Манфреда Георге из Праги, в котором он сообщал, что ему пришлось эмигрировать из Германии. Похожее письмо прислал и Бела Балаш, уехавший в Москву. Во Францию сбежал и Зокаль, оставив при этом Лени без денег. Все дела по «Голубому свету» находились в ведении Зокаля, как и вся прибыль от проката. Лени он не передал ни копейки. Напрасно она пыталась его разыскать.

Лени, получая все более тревожные известия из Берлина, возвращается домой. 17 мая ей приходит приглашение от Магды Геббельс. Лени не нравилась Магда – всегда спокойная, уравновешенная, уверенная в себе синеглазая блондинка возбуждала в ней легкое чувство ревности.

За ужином Лени с упоением рассказывала о своих лыжных прогулках и о съемках в Швейцарии и Австрии. Разговор, конечно, коснулся и последних происходящих в стране событий:

– Знаете, очень многие мои друзья эмигрировали из Германии, – с некоторым недовольством отметила Лени. – А ведь среди них немало великолепных артистов, например, Элизабет Бергнер. Уехали Манны, Цвейги, Баум, Эрих Мария Ремарк, Брехт… Разве это не ударит по имиджу Германии, если отсюда будут уезжать талантливые люди?

– Вы заговорили об имидже и талантливых людях очень кстати, фройляйн Рифеншталь, – вытирая рот салфеткой, произнес Геббельс. – У меня есть к Вам одно очень интересное предложение: что Вы думаете, если Вам доверят снимать для нас фильм?

У Лени перехватило дыхание и замерло сердце:

– О, это была бы великая честь для меня!

– Вот и прекрасно! Устрою Вам встречу с фюрером. Обговорите детали.

Лени была вне себя от счастья. От таких предложений не отказываются! Это же будет ее звездный час! Никогда еще ни одна женщина не снимала фильм о политиках такого масштаба! К тому же, это будет фильм о Нем! Уж после такого она точно его очарует!

26 мая Лени была приглашена в летнюю резиденцию Геббельсов в Хайлигендамме. Супружеская чета устраивала пикник. К отдыхающим присоединился и фюрер. Он был приветлив и учтив. Лени много болтала с Магдой Геббельс – женщины обсудили последнюю моду, киноартистов, поговорили о косметике. Неожиданно фрау Геббельс призналась, как будто по секрету, что одна из покровительниц Гитлера фрау фон Дирксен, устроила этот пикник, чтобы познакомить фюрера со своей племянницей – молодой красоткой, баронессой фон Лафферт. Лени поняла, что в окружение Гитлера попала тем же путем – Геббельсы непременно хотели сосватать рейхсканцлера после трагической гибели его любовницы и племянницы Гели Раубаль в 1931 году. Сама Магда, похоже, была влюблена в фюрера как дикая кошка. Она смотрела на него преданными влюбленными глазами и ловила каждое его слово и движение. Это дико раздражало Геббельса. Видимо, он сильно любил Магду и жутко ее ревновал. И словно в подтверждение этого наблюдения фрау Геббельс поведала Лени историю трагической любви фюрера и его племянницы, мимоходом сообщив, что она только из-за Гитлера устроилась работать к нему секретарем, но после того, как поняла, что ему никто не нужен, кроме Гели, вышла замуж за доктора Геббельса.

Лени это признание сильно задело. Если он до сих пор так страдает после гибели племянницы, тогда неудивительно, что он не повелся на ее чары. Поговаривали, что фюрер застрелил Гели из ревности, что ее комната после смерти осталась в первозданном виде и что он украшает в комнате ее портреты цветами в годовщину смерти. Может, в этом все дело? Он все еще страдает, поэтому не отвечает взаимностью?!

Но упрямство Лени границ не знало. Она почему-то была уверена, что рано или поздно сможет добиться фюрера. Ничего, у нее все получится! Если не она, то кто?! Ведь она – самая лучшая!

Вскоре Лени представилась возможность обсудить свою работу над будущим фильмом с самим Гитлером. 14 июня в четыре часа солнечного и теплого дня Лени стояла на пороге рейхсканцелярии. Она облачилась в простое белое платье и скромно подкрасилась. На террасе, выходящей в сад, был накрыт стол к чаю.

– Садитесь, фройляйн Рифеншталь, – подвинул ей стул Гитлер. Сам он сел напротив.

– Как вы знаете, доктор Геббельс, рейхсминистр пропаганды, отвечает не только за прессу и театр, но и за кино. Он решил, что Вы как человек незаурядных способностей могли бы ему помочь в создании фильма о нашей партии.

– Да, фюрер, я сама предложила доктору Геббельсу эту идею. Помните нашу первую встречу? Тогда я Вам обещала, что если вы придете к власти, то я буду снимать фильмы о вас. Так что, я с радостью готова начать съемки.

– Замечательно. На Вас возложена ответственная миссия. Не подведите! Съезд пройдет в Нюрнберге.

Партийные съезды стали неотъемлемой частью политической жизни Германии. И Геббельс, и Гитлер признавали важность управления массами путем пропаганды и речей с трибун, причем не гнушались любыми спецэффектами и трюками, поэтому так было важно, чтобы съемка подобного события была строго срежиссирована и проконтролирована. Никому, кроме аккредитованных операторов, не дозволялось делать снимки или ролики.

В программу масштабного события, получившего по предложению Гесса название «Партийный съезд победы», должно было войти «освящение» Гитлером 316 знамен, приветствие миллиона соратников и речь фюрера перед 60-тысячным отрядом гитлерюгенда.

Лени получила приглашение в Нюрнберг из отдела кино и поехала на место съемок. Договора из Министерства пропаганды до сих пор не приходило. «В чем же дело?», – гадала Лени. Может, Геббельс узнал, как я сказала Гитлеру о том, что это была моя идея? Но ведь это и впрямь была ее идея – Геббельс сначала предложил ей снимать фильм о прессе, однако Лени эта тема показалась неинтересной. Она высказалась за то, что, скорее бы, стала снимать фильм о партии. В любом случае Геббельс наверняка подумал, что она метит «в дамки». С ее-то характером и железной волей – неудивительно, что рейхсминистр немного струхнул, опасаясь за ослабление своего влияния.

В Нюрнберге Лени встретила молодого архитектора Альберта Шпеера, проектировавшего здания для партсобраний. Он помог Лени найти кинооператора – Вальтера Френтца. Также был приглашен Зепп Алльгайер, снимавший первые горные фильмы Фанка. Лени получила кинопленку от АГФА, с которой сотрудничала со времен «Голубого света», и приступила к съемкам. Возникли трудности – у Лени из-за отсутствия договора с Минпропом не было пропусков, поэтому везде, куда бы она не пришла, ее прогоняли штурмовики. Кое-как отсняв мероприятие, Лени в октябре вернулась в Берлин. Ее сразу же вызвали в рейхсканцелярию к Гитлеру.

Лени смело вошла в комнату, уже ни секунды не сомневаясь, что она обязательно расскажет обо всех проблемах, с которыми ей пришлось столкнуться. Однако, кроме фюрера, в зале оказался и Геббельс. Лени опешила – она планировала, что будет одна.

– Расскажите, как обстояли дела в Нюрнберге? – спросил Гитлер.

Лени внимательно поглядела на Геббельса и решила идти ва-банк:

– О, это было ужасно! Вы не представляете, что мне пришлось пережить! – она с трудом сдерживала слезы. – Это такое унижение!

Она в подробностях красочно описала, как ей препятствовали в съемках, и как ей было тяжело. Геббельс не проронил ни слова – он никак не ожидал от нее такого хода. Лени же упивалась своим мнимым страданием и вошла в раж – тут ей пригодился ее актерский дар.

Гитлер слушал ее, и лицо его багровело на глазах. Внезапно он закричал:

– Доктор, это ваша вина! Чтобы этого больше не повторилось! Фильм делает фройляйн Рифеншталь и больше никто!

Затем он уже более спокойным тоном извинился перед дрожащей Лени:

– Очень сожалею о том, что вам пришлось пережить. Этого больше не повторится.

И вышел.

Геббельс стоял как громом пораженный. Он ледяным тоном попросил Лени заехать к нему в Министерство пропаганды. Когда она явилась и вошла в кабинет, он с искаженным от ярости лицом захлопнул с силой за ней дверь и вдруг заорал:

– Что вы себе позволяете? Если бы вы не были женщиной, я бы спустил вас с лестницы! Как вы смеете очернять моих людей перед Гитлером?! Кто ваш начальник?! Я! Извольте обращаться ко мне!

Лени попыталась прикинуться дурочкой:

– Но ведь вы слышали, доктор Геббельс, фюрер сам просил меня рассказать о моей работе в Нюрнберге…

Тут Геббельс бешено захохотал:

– Да, я, похоже, недооценил вас, маленькая доносчица! Вы опасны! Убирайтесь!

Теперь Лени не знала, что ее ждет, но почему-то была твердо уверена в своих силах. Она уже успела заметить, что фюрер, несмотря на то, что они не близки, покровительствует ей и благоволит. Этим надо было пользоваться, пока она добилась от него этого кусочка власти! Причем, власти над ним самим!

Через несколько дней ей выделили монтажную на копировальной фабрике и ассистентку Эрну Петерс. Лени пыталась что-то собрать из отснятого материала, часами компонуя кадры, но у нее ничего не получалось. В итоге она все же склеила пленку. Получился часовой фильм под названием, предложенным самим Гитлером, «Победа веры». За работу Министерство пропаганды выдало Лени 20 тысяч марок. 1 декабря 1933 года во Дворце киностудии УФА состоялась торжественная премьера картины. В художественном плане фильм был, конечно, провальный – сказывалась неопытность Лени как режиссера, все было сыро и поверхностно. Однако это не остановило Гитлера от последующего предложения. Он ждал от Лени Рифеншталь лучшей и более масштабной картины о съезде 1934 года. Он верил, что ей эта задача по плечу.

Покончив с «Победой веры», Лени с облегчением укатила вместе с Прагером в Давос, где сняла небольшую квартиру. Неожиданно ей позвонили с киностудии «Терра-фильм», предложив возможность не только сыграть главную роль, но и стать режиссером в фильме «Долина». Проект очень заинтересовал Лени, и она снова вернулась в Берлин. Переговоры с «Терра-фильм» продвигались быстро. Ей предоставили широкие полномочия в принятии решений по художественным и организационным вопросам. Она не могла разорваться на два фильма, поэтому придумала особую схему. Киностудии «УФА» проект картины о всегерманском съезде тоже понравился, и вскоре фирма Лени подписала с ней договор на 300 тысяч марок. Теперь Лени вольна была нанять другого режиссера – Вальтера Руттмана – в качестве субагента, который бы и занимался съемками партийного съезда.

Довольная своей придумкой, Лени уехала по приглашению в Лондон, где прочитала лекции о своей работе в кино и путешествии в Гренландию. Руттман, тем временем, начал съемки в Германии.

Вернувшись из Англии, Лени направилась в Испанию на поиск сюжетов и местных актеров. Там она подыскала все декорации и объекты для съемок и стала ждать прибытия из Германии остальных своих сотрудников. А те все не ехали. Лени вся извелась и была на грани нервного срыва. Вскоре позвонил директор картины и сообщил, что начало съемок придется отложить на две недели. Лени, услышав эти слова, рухнула как подкошенная. Она так и знала, что что-то произойдет!

Очнулась она в Немецкой больнице Мадрида. Фильм, как и предполагалось, закрыли. Ах, что за напасть!

Лени пролежала в больнице две недели, и еще на месяц ей был предписан покой. В больнице ее навестил Руттман. Лени старалась не волноваться, но все же поинтересовалась ходом его работы:

– Ну как там продвигаются съемки?

– О, все отлично! Я доволен! И оператор у меня просто чудо!

– Когда планируешь закончить?

– Э, ну, я думаю, что когда ты вернешься, то уже смогу показать тебе большую часть.

Что-то в его голосе показалось Лени подозрительным. Она гнала от себя эти мысли, но они сверлили ее мозг непрестанно. Да и взгляд у него был какой-то беспокойный! Наверное, снова что-то не то!

Она вернулась из Испании в середине августа. Дома ее ждала куча неразобранной почты. Среди конвертов обнаружилось письмо из Коричневого дома. Заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс просил ее связаться с ним. Гитлер настаивал на том, чтобы фильм о съезде снимала сама Лени. Перед тем, как ехать к Гессу, Лени решилась посмотреть, что же успел снять Руттман, который к этому времени уже израсходовал треть всего бюджета – 100 тысяч рейхсмарок. То, что она увидела, повергло ее в ужас. Этого нельзя было никому показывать. Фюрер, меж тем, уже рвал и метал, что Лени до сих пор не начала подготовительные работы, ведь съезд должен был состояться уже через две недели.

Собравшись с духом, Лени позвонила Гессу и попросила устроить встречу с Гитлером. Только она могла убедить фюрера, что еще не все потеряно, и что она сможет все исправить. Он будет к ней благосклонен, она уверена!

Гитлер находился в Нюрнберге – там его и нашла Лени. Он инспектировал место будущего съезда. Увидев Лени, он приветствовал ее довольно дружелюбно:

– Товарищ по партии Гесс сказал, что вы поручили снимать фильм другому режиссеру. Могу вас заверить, что ваши опасения напрасны, в этот раз трудностей не будет.

– Да, мой фюрер. Я боялась не справиться с этим фильмом. Я даже сейчас не могу отличить СА от СС! Поэтому передала фильм Руттману. Он – прекрасный режиссер! Я снимала только художественные фильмы. Я…

– Это как раз то, что нам нужно, фройляйн Рифеншталь! – настойчивым тоном перебил Гитлер. – Нам не нужны хроники, нам нужен художественный фильм! Не заставляйте меня упрашивать вас! Вы ведь можете подарить мне шесть дней? Всего лишь шесть дней! Фройляйн Рифеншталь, вы можете справиться и справитесь с этой работой! – заявил он безапелляционным тоном.

– Хорошо, мой фюрер. Могу я просить вас о полной свободе действий? Или же доктор Геббельс будет давать мне указания? – решилась вставить Лени.

– Не волнуйтесь, партия не будет влиять на вашу работу.

– Могу ли я просить вас об одолжении, мой фюрер?

– Да, конечно.

– Я бы хотела после этого фильма снимать свои картины, а не заказные.

– Хорошо, фройляйн Рифеншталь! После фильма о Всегерманском съезде партии вы можете снимать такие картины, какие только вам заблагорассудится.

Лени могла выдохнуть с облегчением – она не только утрясла ситуацию, но и выторговала для себя свободу действий во время и после съемок. Теперь она подчинялась только фюреру. Вот и следующая ступенька на пути к нему преодолена! Теперь между ними никто не стоит, она стала его подругой. И стоит ей только сделать один шаг и…

27 ноября Лени приехала в Нюрнберг и через три дня приступила к работе. Киногруппа разрослась на этом съезде до 170 человек. Людям выделили отдельный дом, где Лени собирала всех по утрам и вечерам, чтобы обсудить предстоящие планы. Для получения особых спецэффектов Альберт Шпеер сконструировал крохотный подъемник к флагшток высотой в 38 метров, куда залезал оператор. Возле трибуны, с которой должен был произносить речь Гитлер, уложили рельсы, благодаря чему возникали новые, живые кадры. Кроме того, производились воздушные съемки с аэропланов и дирижабля. В картине были задействованы около тридцати операторов со студии «Тобис» и других студий. Сотрудники освоили даже съемку на роликовых коньках. Все работали очень слаженно и не покладая рук. Особых препятствий, как в прошлый раз, Лени не встретила. Вскоре съемка была закончена.

Самая трудная часть работы, как и прежде, теперь заключалась в монтаже. Было отснято 130 тысяч метров пленки, из которых планировалось использовать примерно 3 тысячи. На все про все у Лени было пять месяцев.

Она засела в монтажной и перестала кого-либо видеть. Ежедневно в 5 утра она вместе со своей помощницей ехала на копировальную фабрику и по двенадцать, а то и по шестнадцать, часов в день компоновала и склеивала кадры. Работа не прекращалась ни в выходные, ни в праздники.

Как-то в один из декабрьских дней к ней пришли.

– Вальди! Я же просила никого не принимать! – раздраженно закричала Лени.

– Я знаю Лени, но там пришли те, кого принять нужно… – попытался оправдаться Вальтер Траут.

– О, Боже! Кто там еще? – тревожно спросила она.

– Генерал фон Рейхенау.

– Хорошо, я жду, – обреченно произнесла Лени.

Осталось так мало времени, а нужно еще распыляться на визиты каких-то генералов. Интересно, что ему нужно?

– Фройляйн Рифеншталь! Как поживаете? Как продвигается работа?

– Спасибо, все замечательно, генерал.

– Я уверен, это будет грандиозный фильм!

– Да-да.

– Мы бы хотели взглянуть на кадры с вермахтом.

– О, с вермахтом? Да, но… Мне пришлось их не включать в фильм – съемки шли в дождь, поэтому не совсем получились…

На ее словах лицо генерала то бледнело, то багровело. Лени никак не могла понять, в чем же дело, в чем причина такой бурной реакции. Она замолчала. Рейхенау тоже молчал, ошеломленно глядя на нее:

– Но Вы же не можете убрать вермахт из фильма совсем! Как вы это себе представляете? В этом году вермахт впервые участвовал в партийном съезде!

Лени не знала, что ему сказать. Режиссером была она, фюрер обещал, что в ее работу никто не будет вмешиваться…Неуверенно она произнесла:

– Кадры получились совсем неважные, серые. Их нельзя включать в фильм…

– Можно взглянуть?

– Да, конечно.

Лени нашла среди рулонов пленки нужный фрагмент.

– Но они же великолепны! Чем же вы недовольны?! Не знаю… Эти кадры обязательно должны быть в фильме!

– Нет, генерал. Я не могу их вставить.

– Сожалею, тогда мне придется обратиться к фюреру, – с каменным лицом произнес генерал и ушел из просмотрового зала.

Лени, хотя и торжествовавшая, что одержала победу и отстояла свое режиссерское мнение, задумалась. Похоже, теперь у нее появятся новые враги. Это было совсем некстати.

Через несколько недель ей позвонил Брюкнер: Гитлер просил Лени приехать в Мюнхен в первый день Рождества. Ее будут ждать к чаю в четыре часа на вилле у Гесса.

Лени разволновалась. С фюрером она уже целый месяц не виделась. Что же он скажет? Она долго думала, что же одеть – Гитлер не любил ярко-накрашенных и вычурно одетых женщин. Так, возьму-ка я вот это платье… Да, вот это, светло-кремовое, отлично подойдет!

Лени доставили на виллу семейства Гесс в Мюнхен-Харлахинге. Она, как и всегда, немного опоздала – долго прихорашивалась перед зеркалом. Гитлер был уже здесь. Он был настроен доброжелательно. Лени была очень рада снова его видеть.

– Как ваша работа, фройляйн Рифеншталь?

– С каждым днем все интереснее, мой фюрер. Сейчас, например, занимаюсь проблемами монтажа. Даже не представляете, как трудно уместить вашу двухчасовую речь в две минуты! И еще, чтобы при этом не изменилось ее значение!

Гитлер понимающе кивнул. Помолчав, он немного нагнул голову и сказал:

– Я обещал вам полную свободу в съемках фильма о съезде партии…

Лени замерла в ожидании продолжения его слов.

– … и хочу сдержать это обещание, но, прежде всего, я бы хотел, чтобы у вас не было никаких неприятностей. Я бы хотел только попросить вас пойти на один-единственный компромисс…

Лени уже, кажется, начала понимать, в чем дело.

– Ко мне пришел генерал фон Рейхенау. Он очень жаловался на вас. Он требует, чтобы кадры с вермахтом вошли в фильм. Я поразмыслил над тем, как вам можно помочь в этой ситуации, и как, не меняя монтаж и не идя на творческие компромиссы, вставить в фильм всех заслуженных людей нашей партии. Предлагаю вам следующее: пусть все генералы и руководители партии придут в какую-нибудь студию, я тоже приду, мы встанем в ряд, а камера будет медленно двигаться – так можно будет кратко рассказать о заслугах каждого. Можно эти кадры вставить в начало…

Гитлер воодушевленно продолжал свой монолог, не глядя на Лени. Она же была на грани отчаяния. Ее фильм, ее задумку перечеркнуть вот так, одним махом?! Какие лица в начале?! В начале фильма должны быть облака! И крыши Нюрнберга! Она не будет вставлять эту пошлую банальщину – лица! На глазах у нее выступили слезы. Тут Гитлер заметил, что она все время молчит, и, наконец, посмотрел на нее:

– Бога ради, да что с вами? Успокойтесь! Это отличная идея…

– Нет, я не могу этого сделать! – не выдержала Лени и вскочила со стула. Она стояла в полнейшем возбуждении, раскрасневшаяся и со сверкающим от слез лицом.

В следующую секунду Гитлер рассвирепел. Он еще никогда на нее так не кричал:

– Вы упрямы, как ослица! Не хотите – оставьте все как есть!

Слезы у Лени потекли ручьем. Несколько секунд она лихорадочно соображала, как же теперь выкрутиться. Внезапно ее осенило:

– А что если в следующем году я сниму короткометражный фильм только о вермахте?

– Делайте, что хотите! – устало отмахнулся от нее фюрер и вышел из комнаты.

Лени снова почувствовала горький вкус своей маленькой победы. Не хватало еще портить отношения с ним! Это, в конце концов, просто опасно! Надо быть осторожнее! Он и так слишком добр к ней – она, например, до сих пор не состоит в партии… И потом, ее упрямство может, в конце концов, окончательно отвратить его от нее… Нет, так больше нельзя!

Лени вернулась к изматывающей работе в монтажной – теперь ей едва удавалось найти на сон 5-6 часов. Ассистентка переехала к ней домой для удобства. Лени так погрузилась в работу, что уже не могла объективно ее оценить. Получается ли фильм? Целыми днями она меняла местами кадры, вводила новые, вырезала, сокращала, удлиняла… Ее вскоре было трудно узнать – так она побледнела и похудела.

Все это время Лени думала, как бы загладить перед Гитлером вину за свою настырность. Последняя встреча вышла некрасивой. Ей хотелось встретиться с ним уже при других обстоятельствах. Она не желала, чтобы он помнил этот инцидент.

Лени договорилась встретиться со Свеном Нольданом, делавшим титры для фильма, в отеле «Кайзерхоф». Конечно же, там она непременно должна встретить фюрера. Да, вот и он! Он сидел вместе с несколькими мужчинами в вестибюле гостиницы и приветливо помахал ей рукой, подзывая к столику. Бессонные ночи и постоянная работа сделали свое дело – Лени выглядела изможденной и неухоженной. Фюрер внимательно поглядел на нее и сказал:

– Вы, слишком много работаете. Поберегите свое здоровье.

– Извините, пожалуйста, – смущенно пролепетала Лени.

Она была счастлива, что он рад ее видеть, что он заметил, как она много и усердно работает. Лени поняла, что он на нее совсем не сердится за выходку с кадрами вермахта. Значит, все не совсем еще потеряно!

* * *

После завершения монтажа необходимо было синхронизировать ролик. На эту работу отводилось два дня. И тут возникли трудности: марш войск никак не удавалось синхронизировать с музыкой, специально написанной для фильма композитором Гербертом Виндтом. Съемки велись разными операторами, которые снимали происходящее с разной скоростью – ведь камеры крутились вручную. Поэтому получалось, что на одних кадрах люди идут быстрее, на других – медленнее. Когда после многочасовых попыток ни дирижер, ни композитор не смогли записать музыку синхронно с кадрами, за дело взялась сама Лени. Она знала ролик наизусть, так что прекрасно понимала, где нужно дирижировать быстрее, а где медленнее – и тут ей все удалось.

До премьеры во Дворце киностудии УФА оставалось всего несколько часов, а работа в студии еще кипела. Такого еще никогда раньше не было. Фильм даже не проходил цензуру!

Лени не успела сходить к парикмахеру и надела вечернее платье прямо в монтажной. Она снова опоздала. Гитлер и все гости уже сидели в празднично украшенном кинозале. Наконец, все уселись, и свет погас. Лени так устала от всего за последние месяцы, что сидела с закрытыми глазами. Нет, она была уверена в себе и знала, что у нее все получится, но все же момент был очень ответственный… Немного все же было страшно: как примут фильм зрители, Гитлер? Неожиданно, то тут, то там стали раздаваться аплодисменты, а в конце картины они уже не стихали. Лени встала и раскланялась. Внезапно сбоку от нее выросла фигура фюрера с огромным букетом пушистой сирени. Она поблагодарила Гитлера одной из своих самых лучезарных улыбок, и вдруг перед глазами у нее все потемнело, и она на несколько секунд потеряла сознание. Ее тотчас же подхватили под локти. Да, ей нужен был отдых.

Дома она несколько раз забывалась в мечтах, вспоминая сияющую улыбку фюрера, то, как он склонился к ее руке, поцеловал, восторженные аплодисменты со всех сторон… Она посмотрела на букет сирени, стоящий в вазе на столе, и на нее накатила волна блаженства. Это был триумф ее воли.

Решив отдохнуть после напряженной работы, Лени отклонила пожелание студии УФА представлять фильм публике в городах Германии, посетив только Нюрнберг, и уехала в горы.

В Давосе первую неделю Лени просто лежала в шезлонге на балконе, укутанная одеялами, и дышала чудесным и свежим зимним воздухом. Потом она смогла выходить на прогулки, а позже вновь встала на лыжи. Горы начали возвращать ее к жизни.

Здесь Лени узнала, что ее любовник Вальтер, пока она делала фильм, жил с другой девушкой. Оказалось, что он бы не против был возобновить их отношения, однако сил простить предательство у Лени не нашлось.

1 мая 1935 года Лени получила множество поздравительных телеграмм – фильм «Триумф воли» получил Национальную премию по кинематографии. Свое поздравление прислал и Гитлер, сопроводив телеграмму огромным букетом из ста кроваво-красных роз. Лени была на седьмом небе от счастья, получив цветы. Она уткнулась лицом в букет и сделала глубокий вдох. Ах, какие прекрасные розы! Она вдруг вспомнила их прогулку у моря и мечтательно закрыла глаза. Как же они давно не виделись и не говорили запросто – последнее время только работа была причиной их встреч. Вот было бы чудесно оказаться сейчас рядом с ним…На волне поглотившего ее блаженства Лени отправила Гитлеру ответную телеграмму:

«Пожелания, которые посылает мне мой фюрер, могут исполниться: поэтому мое сердце преисполнено благодарности. Сегодня я прижимаю к себе розы, которые такие же пунцовые, как горы вокруг меня, тронутые лаской последних лучей солнца. Я смотрю на розовый сад, на его светящиеся башни и стены, глажу красные лепестки и знаю только, что я невыразимо счастлива. Ваша Лени Рифеншталь».

Здоровье Лени потихоньку восстанавливалось, она снова начала спускаться с лыжных трасс. Снег уже таял, поэтому на вершины гор надо было забираться с самого утра. Однажды она, съезжая вниз по крутой трассе, зацепилась ногой за спрятавшийся под снегом камень и упала. Оказалось, что правая рука вывихнута. Вот несчастье! Руку быстро вправили, и Лени с перевязью все еще ходила на лыжах, пока снег в мае не стал совсем рыхлым.

Вернувшись в Берлин, Лени через день начала ходить на стадион в Груневальде. Как-то, когда она отрабатывала прыжки в высоту, к ней подошел мужчина и представился: «Дим». Это был профессор Карл Дим, генеральный секретарь Организационного комитета XI Олимпийских игр, которые должны были состояться через год на этом стадионе.

– Фройляйн Рифеншталь, я собираюсь покуситься на вас! – улыбнулся он.

– Покуситься? Что вы имеете в виду?

– В следующем году будет Олимпиада. Я хотел бы начать ее большой эстафетой олимпийского огня через всю Европу – из Греции до Германии. Это будет впечатляющее зрелище! Очень жаль, если оно не будет зафиксировано на кинопленке. Вы должны, как большой художник, быть заинтересованы в том, чтобы снять Олимпиаду!

– Хм, а как вы себе это представляете? – удивленно возразила Лени, с трудом представляя, как можно вместить несколько сотен соревнований в один фильм. – Американцы, насколько я помню, пытались снять Игры 1932 года в Лос-Анджелесе, но у них получился обычный учебный фильм на тему спорта. Притом, что снимал сам Дюпон. Кроме того, все опять будет зависеть от доктора Геббельса…

– О, нет, на этот счет можете быть спокойны – быстро подхватил паузу Дим, почувствовав, что Лени готова уже сдаться. – На Олимпийских играх хозяин – МОК, и без его разрешения никому не позволено появляться на соревнованиях и в Олимпийской деревне. Я пришлю вам материалы, чтобы вы составили себе представление о будущих Играх, и познакомлю вас с Генеральным секретарем МОК, который скоро приезжает в Берлин.

– Хорошо, – согласилась Лени. В конце концов, она ничего не теряет – наоборот, только выиграет, заведя еще одно полезное знакомство.

После встречи с Генеральным секретарем МОК и Димом в ресторане поблизости от церкви кайзера Вильгельма Лени задумалась над предложением. Идея показалась ей довольно интересной, а сама возможность попробовать снять фильм такого масштаба – заманчивой. Правда, пока она не могла сообразить, как же уместить все в одном фильме, какую концепцию придумать. Она решила спросить совета у Фанка, снимавшего в 1928 году в Санкт-Морице фильм о зимних Олимпийских играх. Фанк заявил, что это гиблое дело, но Лени уже заразилась идеей и сдаваться была совсем не готова.

– Ну, представь, что тебе поручили снять этот фильм. Чтобы ты сделал? Как снимал?

Фанк призадумался. Спустя некоторое время он изрек:

– Я вижу три варианта: либо это будет полнометражный фильм, построенный только на эстетических и художественных принципах движений и самого вида спорта. Можно снять шесть удлиненных полнометражных фильмов, а можно – настоящие документальные фильмы, хронику.

– Хм, ну спасибо за совет.

Лени снова погрузилась в думы: если снимать все, то получится картина в десять раз длиннее, чем продолжительность самого длинного фильма. Это будет непросто… Значит, Греция – Германия… Греческие храмы, раскаленный песок, белый мрамор, скульптуры, древние руины Олимпии выплывают из тумана. Греческие боги и богини: Ахилл, Зевс, Афродита, Апполон… Точно! А затем появляется дискобол Мирона и медленно превращается в настоящего человека. Медленно размахивает диском… Олимпийский огонь из храма Зевса доставляют в Берлин – мост от античности к современности. Вот и пролог готов! Уже не сомневаясь ни в чем, Лени решила взяться за съемки.

Чтобы делать фильм в условиях полной независимости, она предприняла попытку найти финансирование у киностудий – сначала УФА, потом «Тобис». Первая отказала сразу, узнав, что фильм будет документальный, во второй продюсер Фридрих Майнц заинтересовался предложением. Вскоре фирма Лени заключила с «Тобис» контракт на производство стоимостью 1,5 миллиона марок.

Об этом, конечно же, узнал Геббельс. Через несколько дней Лени уже была у него в кабинете. Он холодно, чуть насмешливо, спросил:

– Вы, правда, считаете, что кто-то захочет смотреть фильм об Олимпиаде два года спустя после ее окончания?

Лени отвечала с улыбкой:

– Да, конечно. Это же будет не просто фильм об Олимпиаде, а художественный фильм. Такой, который будут смотреть многие годы спустя.

– Но это 1,5 миллиона марок. Вы понимаете, что еще никто и никогда не выделял столько денег на документальный фильм?! Это вам не шутки!

– Да, я понимаю всю ответственность, но обещаю подумать над всеми рисками.

Лени поняла, что Геббельса зацепила сумма контракта. Ну и, конечно же, то, что идея снова принадлежала не ему. Может, он и сам хотел снимать этот фильм? Со своим режиссером? Наверное, он просто завидует ее успеху и тому, что теперь она на короткой ноге с фюрером…

Впрочем, некоторые сомнения этот разговор с рейхсминистром все же зародил в ней. Она бросилась перечитывать все книги, которые только могла найти об Олимпийских играх, часами раздумывая, как же воплотить в жизнь этот проект. Она должна была знать об Олимпийских играх все, если хотела заполучить эти съемки!

Так, если на каждый вид спорта выделить по 100 смонтированных метров, то при 136 состязаниях получится 13 600 метров… это пять полнометражных фильмов… Не считая пролога, сцены с передачей и доставкой огня, открытия и закрытия Игр… Хм, а как же понять, какие соревнования снимать, а какие нет? Вдруг в какой-то дисциплине будет установлен мировой рекорд? Значит, снимать придется все… Значит, предстоит каторжный труд при монтаже… Ну, Лени Рифеншталь не привыкла бояться и отступать. Так что, вперед!

Она взяла трубку и набрала Шаубу.

– Это фройляйн Рифеншталь, – проговорила она победным голосом. – Узнайте, не примет ли меня фюрер.

Да, она и только она должна снимать этот фильм! Она сумеет убедить Гитлера, что только она знает, как его сделать! Неважно, чего это будет стоить!

В одиннадцать часов утра, теперь точно вовремя, Лени стояла на углу Принц-регентенплац, 16. Она поднялась на третий этаж и позвонила. Дверь открыла женщина, экономка фрау Винтер, и провела ее в просторную комнату. Гитлер был уже там. Лени огляделась: круглый стол с кружевной скатертью, большая книжная полка, несколько стульев. Заметив ее взгляд, он сказал:

– Как видите, фройляйн Рифеншталь, я не придаю значения комфорту, предпочитая все свое время использовать для решения проблем моего народа. Всякое имущество – обуза для меня. Даже моя библиотека крадет у меня время, а ведь мне приходится очень много читать.

Он вдруг прервал свой монолог:

– Выпьете что-нибудь?

– Да, яблочный сок, пожалуйста.

– Фрау Винтер, принесите пожалуйста, фройляйн Рифеншталь яблочный сок.

Когда экономка ушла, он продолжил:

– Мне нужно еще много прочесть. Я не имел средств для хорошего образования в юности. Поэтому теперь каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже если поздно ложусь.

– А что вы обычно читаете?

– Шопенгауэра – он был моим учителем.

– Шопенгауэра? – удивленно спросила Лени. – Не Ницше?

– Нет, он, скорее, художник, чем философ, – улыбнулся Гитлер. Рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра. Ницше, безусловно, гений, но он не мой идеал. Ладно, оставим эти разговоры. Вы же пришли за чем-то?

– Да, фильм об Олимпиаде. Я хотела бы его снимать.

– Ах, это. Да, доктор Геббельс говорил мне об этой идее, но мне казалось, был заявлен другой режиссер. Вы же говорили мне, что больше не хотите делать документальные фильмы, а только сниматься как актриса.

– Да, – пролепетала Лени. – Но это редкий шанс снять что-то грандиозное. Германия потом долго не увидит Олимпиаду. Потом… это очень интересный проект, я пока даже до конца не знаю, как это нужно снимать. Я бы очень хотела попробовать свои силы.

– Ну, тут вы не правы. Верьте в себя. Кто, кроме вас, сумеет снять фильм об Олимпиаде? Хотя я не очень заинтересован в Играх… Медали все равно достанутся американцам – у них так много чернокожих спортсменов. Не хочу на это смотреть. Но я уверен, что вы снимете прекрасный фильм.

– Да, мой фюрер, но доктор Геббельс, похоже, не слишком разделяет мой энтузиазм, – осмелилась вставить Лени.

– Да, почему же? Мне кажется, Вы его недооцениваете. Он – замечательный человек. Разве может человек способный смеяться так искренно, как доктор, быть плохим? Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим.

Он помолчал, потом произнес:

– Ну что же, мне пора. Был рад Вас видеть.

Лени этот разговор немного озадачил: так и неясно было, смогла ли она убедить фюрера, что фильм должна снимать она…

Осенью 1935 года Лени приехала в Нюрнберг, чтобы побыстрее отвязаться от съемок фильма о вермахте. С ней поехали пять операторов, трое из которых уже работали над «Триумфом воли» – Френтц, Лантчнер и Клинг. Также добавился Вилли Цильке и ее бывший любовник Ганс Эртль, которого она околдовала в Гренландии и который после съемок «SOS! Айсберг» вдруг решил заделаться кинооператором.

Весь фильм отсняли за пару дней, немного времени Лени возилась и с монтажом. Получился 25-минутный фильм под названием «День свободы». Премьера ролика должна была состояться в рейхсканцелярии – на восемь часов вечера был назначен прием, куда были приглашены генералы вермахта. Лени появилась в который раз с опозданием. Войдя в зал, она увидела, что Гитлер стоял с бледным лицом, а Геббельс язвительно усмехался. Двести гостей встретили ее каменными лицами и вязкой гробовой тишиной. Начался фильм. Через полчаса, когда включился свет, к Лени подошел улыбающийся Гитлер и поздравил с успехом. Снова победа! У нее все получилось! Она видела, как постепенно вытягивалось лицо у Геббельса, ревновавшего ее к фюреру.

Лени с энтузиазмом приступила к съемкам «Олимпии». Вся съемочная группа поселилась в замке Рувальд, где дважды в день, как и при съемках «Голубого света», Лени проводила «летучки», внося в свои малопонятные кому-либо еще заметки, которые она называла «манускриптом», многочисленные изменения. По окончании дня она, не жалея сил, садилась разбирать фотографии, диктовать письма помощникам, записывала пришедшие в голову идеи. Ее работоспособность поражала абсолютно всех. Лени сама решала, где будут стоять камеры, звукозаписывающие аппараты.

Вскоре предстояла съемка первой сцены с эстафетой факела. Ее снимали в Афинах. Когда Лени увидела алтарь, на котором должен был зажигаться Олимпийский огонь, то пришла в ужас – он выглядел очень примитивным, к тому же вокруг была куча машин и мотоциклов, что совсем не было похоже на Древнюю Грецию. Пока Лени давала команду операторам, как же снять злосчастный алтарь, повсюду уже раздавались восторженные возгласы – сквозь толпу пробирался первый бегун с факелом. Его сопровождали автомобили, что делало съемку невозможной. Лени поняла, что если сейчас они будут просто снимать эстафету передачи огня, то это будут документальные кадры. Тогда она решила организовать постановочную съемку на стадионе, выбрав для этой цели одного из бегунов по имени Анатоль, оказавшегося русским. Лени он показался чрезвычайно симпатичным и, как она считала, именно так должен выглядеть греческий атлет. По окончании съемок с огнем киногруппа вернулась в Берлин.

Олимпийские игры открылись 1 августа 1936 года. В шесть часов утра вся съемочная группа уже была на ногах и знала, что делать. В первый день Олимпиады должны были быть отсняты торжественное вступление делегаций на стадион, прибытие бегуна с факелом, приветственная речь Гитлера, сотни взлетающих в небо голубей. Съемки соревнований велись с аэростата, с надувных лодок, были построены рельсовые дорожки для операторов, участникам конного многоборья привязали к седлам небольшие камеры, заряженные пленкой длиной всего в пять метров, во время тренировок бегунам привязывали на шею корзинку с камерами. Лени не успевала за всем следить, Игры она так и не видела. Она бешено носилась от одного оператора к другому и, если ей казалось, что что-то снимается не так, кричала на весь стадион – в этом была она вся.

За Олимпиаду немецкие спортсмены выиграли 33 золотые, 26 серебряных и 30 бронзовых медалей. Все шло отлично, пока вдруг судья в соревновании метателей молота не решил отозвать оператора, снимавшего спортсменов в движении на специально построенных для этого рельсах. Ему показалось, что съемка мешает спортсменам. Согласие на прокладывание рельсов для камеры дал Организационный комитет, да и сами метатели не возражали. Лени не могла смириться с потерей ценных кадров в драматической дуэли между Бласком и Хейном, и яростно, словно фурия, отшвырнула судью, назвав его скотиной. Она часто страдала неконтролируемыми припадками злости, доставшимися ей по наследству от бешеного отца. Судья немедленно побежал жаловаться начальству. Конечно, тут же на горизонте появился и Геббельс, довольный, что наконец-то произошел инцидент, из-за которого Лени можно отстранить от работы. Ледяным тоном он запретил ей появляться на площадке. Когда же она невозмутимо пригрозила, что пожалуется Гитлеру, то он прошипел:

– Вы в своем уме?! Хотите, чтобы дело дошло до международного скандала?! Я вам приказываю сейчас же извиниться перед судьей!

Лени пришлось, скрипя зубами от злости, разыскать судью и попросить у него прощения. Тот в ответ лишь кивнул головой.

Вскоре Игры закончились, однако работа над фильмом еще продолжалась: Вилли Цильке предстояло отснять заключительную сцену. Он нашел в Греции так называемую «Долину молчания», где планировалась съемка обнаженных храмовых танцовщиц.

Когда на копировальную фабрику был сдан последний материал, оказалось, что всего отснято более 400 тысяч метров пленки. Теперь необходимо было смонтировать ее. Между тем, гигантский труд заключался уже в возможности отыскать необходимые сцены. Для этого Лени разработала особую номерную схему, с помощью которой можно было рассортировать кадры и затем быстро искать нужные. Даже Гитлер, единственный раз посетивший монтажную, изумился, что Лени смогла найти и показать все фрагменты, которые он хотел увидеть.

Осенью 1936 года Геббельс распорядился не давать никакой информации об «Олимпии» в прессе и упоминать имя Лени Рифеншталь. Это было его месть за приближенность Лени к фюреру, за ее несговорчивый характер, за то, что она часто «прыгала через голову». Этого рейхсминистру показалось мало: через своего секретаря Ханке он передал Лени требование сократить фильм об Олимпиаде до одной серии и урезать число сцен с чернокожими спортсменами. Лени проигнорировала это распоряжение, не осознавая, что сама себе уже давно вырыла могилу. Еще через несколько дней Минпроп потребовал от Лени немедленно уволить ее пресс-секретаря Эрнста Егера за брак с еврейкой. И этот приказ Лени проигнорировала. Она понимала, что Геббельс долго терпеть это не будет и вскоре взорвется. Однако она была убеждена, что ее близость к Гитлеру защитит ее. Между тем, 6 ноября Геббельс отдал распоряжение не выдавать дополнительных ссуд на фильм, хотя выданные 1,5 миллиона марок уже были израсходованы, а работа над картиной еще не закончена. Этого Лени уже не могла выдержать и немедленно обратилась за помощью к Гитлеру.

11 ноября, в день рождения жены Геббельса, Лени явилась к 17 часам в рейхсканцелярию. Она так хорошо вошла в образ обиженного Геббельсом режиссера, что уже с порога залилась слезами.

Гитлер совсем не удивился такой реакции – о Лени уже давно поговаривали, что она истеричка – и мягко спросил:

– В чем дело, фройляйн Рифеншталь?

Лени не нашла ничего лучше, чем выпалить:

– О, мой фюрер! Это ужасно! Меня ненавидит доктор Геббельс!

Дружелюбность Гитлера мигом исчезла, он мгновенно взбесился:

– Что за чушь?! С чего это доктор Геббельс должен вас ненавидеть?!

Лени постаралась как можно более связно рассказать фюреру обо всех препонах, чинимых Геббельсом.

Гитлер выслушав ее, успокоился:

– Вы устали и перенервничали. Сами подумайте: зачем министр будет предпринимать что-то против вас?

Лени с ужасом понимала, что Гитлер настойчиво защищает своего соратника и ничего не хочет слышать о нем плохого. Черт, тогда придется предъявить протокол! Это был ее последний козырь! Слезы уже не помогали.

Лени вытащила бумагу из сумочки и протянула Гитлеру. Тот пробежал ее глазами и надолго замолчал.

Этот протокол был получен в полицейском участке, когда операторов Лени засунули в кутузку после того, как они отказались снимать для Вайдеманна, который в это время делал по приказу Геббельса фильм о партийном съезде, намереваясь перещеголять «Триумф воли».

Наконец Гитлер произнес:

– Хорошо, я поговорю с доктором Геббельсом. Больше пока ничего не могу сказать.

Спустя несколько дней Лени позвонил Брюкнер и сообщил, что с этого дня она будет подчиняться не министру Геббельсу, а Рудольфу Гессу и Коричневому дому. Очередная победа над Геббельсом! Как она здорово утерла ему нос!

* * *

Четыре месяца потребовалось на просмотр и архивирование отснятого материала. К монтажу Лени приступила в феврале 1937 года. Из 100 тысяч пленки нужно было склеить лишь 6 тысяч.

В один из дней, когда Лени, как обычно, корпела в монтажной, Вальди Траут сообщил ей, что ее ждут в рейхсканцелярии. Лени немедленно поехала к Гитлеру прямо в том, в чем была, – юбке и свитере.

Фюрер приветливо поздоровался и сказал:

– Очень сожалею, что оторвал вас от работы, но дело – неотложное. Пригласите к себе завтра домой на чашку чаю доктора Геббельса и меня.

– Мой фюрер, но мой дом еще не готов, – произнесла Лени, не найдясь, что сказать. Эта просьба ее изумила.

– Да? Вот и отлично, – радостно потирая руки, произнес он.

Лени не могла понять, в чем дело. Гитлер взял со стола газету и протянул ей. На первой полосе швейцарской «Вельтвохе» было напечатано: «Падший ангел Третьего рейха». Она пробежала глазами статью, в которой сообщалось, что Лени Рифеншталь впала в немилость в Германии после того, как попыталась пожаловаться Гитлеру на выходку, учиненную Геббельсом. Рейхсминистр во время праздничного ужина демонстративно встал из-за стола и потребовал фройляйн Рифеншталь покинуть мероприятие в связи с тем, что у нее обнаружилось еврейское происхождение. Теперь она, якобы, пребывала где-то в Швейцарии.

– Нужно опровергнуть эту чушь! – заявил Гитлер. – Поэтому завтра господин Хоффманн сфотографирует нас вместе с доктором Геббельсом, который в знак завершения строительства вашего дома подарит вам букет роз.

На следующий день к Лени пришли Гитлер, Геббельс и фотограф Генрих Хоффманн. На чай она также пригласила маму, брата и некоторых своих знакомых. Улыбающийся Геббельс вручил Лени большой букет красных роз, что и запечатлел на снимке Хоффманн.

Тем временем, студия «Тобис» пригласила Лени в Париж для вручения золотой медали за «Триумф воли». На обратном пути она решила заехать к Гитлеру в Бергхоф, чтобы поделиться своими впечатлениями о Франции. Впечатляющее расположение Бергхофа на горной вершине поразило Лени. Адъютант провел ее в пустой вестибюль, в котором шел фильм с Марлен Дитрих, зрителей при этом не было. По лестнице спустился Гитлер и проводил ее на терассу, где уже стоял чайный сервиз. Проходя через просторную и светлую гостиную с мраморным камином и клетками с желтыми канарейками, Лени ахнула от восторга – во всю стену располагалось огромное панорамное окно с видом на горные пики. Лени села за столик, ей принесли кофе с пирожным. Гитлер, как всегда, пил минеральную воду.

– Как вам понравился Париж? – был его первый вопрос.

– О, мой фюрер, я совсем мало его видела. Так устала, что проспала все на свете.

– Хм, жаль, я бы многое отдал, чтобы увидеть Париж! – восторженно воскликнул фюрер.

– Моя гостиница была неподалеку от Елисейских полей. Это удивительно красивая улица. А еще я видела площадь Согласия и церковь Мадлен и Сакре-Кер.

– О, Париж, – мечтательно произнес он. – Самый красивый город на земле! А Елисейские поля – красивейшая в мире улица! Величественные колонны церкви Мадлен, потрясающая роспись. В сравнении с ними Берлин безобразен! Я досконально изучил все исторические здания Парижа, к сожалению, только по чертежам. Обязательно вернитесь туда, чтобы полюбоваться на город.

– А как вам французы, мой фюрер?

– Этот народ мне симпатичен, – важным тоном отвечал он. – Когда я был солдатом, то познакомился с несколькими местными жителями и с удовольствием общался с ними. Однако я считаю, что эта нация, создавшая одну из величайших культур, в упадке. Похоже, что время ее расцвета прошло, и теперь она будет медленно гибнуть. Ее может спасти только крупный политический деятель. Был бы рад, если бы на моей стороне был здоровый и сильный сосед.

Затем Гитлер предложил пройтись по окрестностям виллы. По дороге он остановился и вдруг указал Лени на едва видневшиеся в облаках горы:

– Видите там Австрия. Я каждый раз смотрю туда и взываю к Всемогущему, чтобы он дал дожить до того дня, когда Австрия и Германия объединятся в великую империю. Я ведь выкупил этот дом только потому, что отсюда могу видеть и Германию, и Австрию.

И он устремил мечтательный взор в туманные дали.

– Вы верите в Бога?! – осмелилась прервать его задумчивость изумленная Лени.

– Да, я верю в божественную силу, в Бога и в Божественное провидение, но не в церковные догмы. Когда наступит время, придет новый мессия – не Христос, нет! Основатель новой религии, которая изменит человечество!

По дороге назад к вилле он еще много говорил о католической церкви, о кострах инквизиции и преступлениях, совершавшихся осененными крестным знамением. После этого фюрер попрощался с Лени, распорядившись отвезти ее в гостиницу.

После визита в Бергхоф Лени отправилась в Альпы. Ей следовало отдохнуть – только горный воздух мог помочь ей восстановить свои силы. Будто заново родившись, она вернулась в Берлин, где с новым пылом продолжила изнуряющую работу над монтажом фильма. Вторая серия картины давалась легче – вместо пяти месяцев работа была закончена за два. После склеивания пленки предстояла работа в звукозаписывающей студии. Были приглашены дикторы и артисты, озвучивающие роли, спортивные комментаторы. Здесь Лени познакомилась со звукоинженером Германом Шторром, ставшим на два года спутником ее жизни. Как и всегда, это просто была ни к чему ни обязывающая приятная любовная связь и не больше.

Перед Рождеством 1936 года все ленты со звукозаписями были смонтированы. В январе планировалось закончить с записью музыки к фильму и микшированием. На праздники Лени благодушно решила распустить команду. Сама же она встретила Рождество нового 1937 года в шале Фрица фон Опеля в Санкт-Морице.

Перед премьерой Лени сняла в Кицбюэле небольшой домик в горах и пригласила туда всех своих сотрудников. Неожиданно пришло известие: Министерство пропаганды перенесло дату премьеры на неопределенное время. 12 марта в Австрию вступили немецкие войска, и Гитлер объявил в Вене о присоединении Австрии к Германскому рейху. Лени была вне себя от ярости. Она полтора года угрохала на то, чтобы в одночасье ее фильм канул в лету?! Этого просто не может быть! Над ней и так уже многие смеялись – все забыли про Олимпиаду, а Лени все кропает какой-то фильм. Она никому не позволит сделать из себя посмешище! Нет, она добьется премьеры в ближайшее время! Пойдет ради этого на все! Лени немедленно выехала в Инсбрук, где ожидали Гитлера. Прорвавшись через оцепление у гостиницы «Тиролер Хоф», она села в вестибюле и стала, грозно посверкивая глазами, выискивать в толпе кишащих людей кого-либо из адъютантов.

– Что это вы здесь делаете? – внезапно прямо над ухом она услышала неприветливый голос Шауба.

– Узнайте, примет ли меня фюрер, – вцепившись в его локоть, попросила Лени.

– Сегодня он не принимает. Посмотрю, что можно сделать, – раздраженно ответил Шауб и высвободился из ее цепких рук.

Через некоторое время он вернулся, уже более дружелюбно настроенный, и пригласил Лени пройти к Гитлеру. Она приготовилась излить ему свои проблемы, и уже слезы показались в ее глазах, как фюрер встретил ее с распростертыми объятиями:

– Какая радость, что мы вместе переживаем великие часы! Я так счастлив!

Похоже, он пребывал в эйфории. Слезы из глаз Лени так же мгновенно исчезли, как и появились. Несколько секунд она пребывала в замешательстве – сказать сразу или попозже. Пока она думала, работа ее мысли отразилась на лице. От фюрера не ускользнула напряженность, с которой она нахмурила брови, и он сразу же спросил:

– Я смотрю, вас что-то привело сюда. Какие-то проблемы?

– Мой фюрер, – картинно заломив руки, залепетала она, – мне так неловко отвлекать вас!

– Ничего, говорите!

– Премьера «Олимпии»… Она должна была состояться в марте, но Минпроп перенес ее… Это просто катастрофа! – и она зарыдала. – Надо мной подшучивают уже все, кому не лень! Что если картина выйдет только осенью?! Ужасно!

Гитлер задумчиво проговорил:

– Ну, подумайте, ведь если премьера будет сейчас, то попадет в тень политических событий. Я считаю, она должна состояться в удобное время, хотя до осени таковое вряд ли предвидится.

Лени отчаянно стала соображать, как же убедить его. Внезапно она выпалила:

– Может, тогда двадцатого апреля?

– Хм, прекрасная дата, – удивился Гитлер. – Однако у меня в день рождения назначено очень много дел: парад, поздравления гостей. Вряд ли я смогу успеть на премьеру.

– О, мой фюрер, но что же делать?! – воскликнула Лени умоляюще, все еще со слезами на глазах. – Я столько времени готовила для вас эту картину! Неужели, все было зря?!

– Знаете что, пусть премьера будет 20 апреля. А я приду, обещаю вам, – с улыбкой ответил он, мягко взяв ее за локоть.

Лени вышла из номера, как во сне. Она не могла поверить, что с такой легкостью добилась того, чего хотела! Вот она, победа!

Ее мысли прервало чье-то бурчание. Она подняла мечтательный взгляд наверх и увидела Шауба:

– Фюрер велел передать вам, что после премьеры предусмотрен прием в зале Министерства пропаганды. Приглашены вы и все ваши сотрудники.

* * *

20 апреля 1938 года состоялась премьера во Дворце УФА. Несмотря на протесты Лени, прокатчик показал сразу две серии с получасовым перерывом – все действо шло целых четыре часа. Лени волновалась, как никогда. Сейчас все увидят, на что она способна! Что за шедевр она сняла! По возгласам «хайль!» она поняла, что прибыл Гитлер. Он вместе со свитой разместился в центральной ложе. Погас свет, заиграл оркестр, открылся занавес и на экране засветились большие буквы: «ОЛИМПИЯ». Лени закрыла глаза и вдруг расплакалась. За два года напряженной, сложнейшей и высокохудожественной работы она могла теперь расслабиться. Вот ее детище! На экране! Лени знала, что «Олимпия» заткнет рот всем! Уже в прологе картины послышались первые аплодисменты. Лени задрожала. Когда закончилась первая серия, аплодисменты переросли в нескончаемые овации. В зале зажегся свет, она быстро вытерла растекшуюся тушь и приготовилась к триумфу победительницы. Сияющий Гитлер подошел к ней и величественно сказал:

– Вы создали шедевр, за который вам будет благодарен весь мир!

Когда закончилась вторая серия, уже после полуночи, овации переросли в какой-то всеобщий экстаз. Лени снова подвели к Гитлеру, который поздравил ее еще раз. Она не чувствовала под собой ног от счастья, ей казалось, она парит над землей. Внезапно к ней подошел Геббельс:

– От имени фюрера должен передать, что за такое достижение Вы можете что-нибудь попросить.

Лени, не раздумывая, заносчиво сказала:

– Примите снова в Имперскую палату бывшего главного редактора «Фильм курир» господина Егера, и пусть он сопровождает меня в турне по США.

Геббельс раздраженно, сквозь зубы, произнес:

– Что вы в самом деле?! Как вы себе это представляете?! Мне что, придется возвращать и других, исключенных из палаты по тем же причинам?!

– Но пожалуйста, исполните мою просьбу! Я ведь могу попросить все, что хочу? Господин Егер – очень талантливый журналист.

– Хорошо, как угодно. Но предупреждаю, что с этим Егером вы наживете себе кучу проблем.

– Это мое дело.

После премьеры Лени и вся съемочная группа отправились на прием в Министерстве пропаганды. Гитлер лично пожал руку каждому из сотрудников. Уже поздно ночью Лени вернулась домой. Она распахнула дверь, сняла надоевшие каблуки и босиком прошла в гостиную. Голова у нее кружилась и от выпитого шампанского, и от обрушившегося успеха. Она стянула с себя платье и бросилась на кровать. Ни о чем она не могла думать больше. Ее наполняло безмерное блаженство. Она потихоньку заснула. Эта ночь была самой счастливой в ее жизни.

Первая премьера фильма прошла в Вене – туда Лени приехала вместе с несколькими своими сотрудниками. Публика восторженно встретила прославленного режиссера морем цветов. Затем показ фильма с успехом прошел в Париже, Стокгольме, Хельсинки, Осло. Всюду, где бы Лени ни появлялась, ее встречали с пылким воодушевлением.

После утомительного турне по Европе она все же решила отдохнуть. Вместе с Германом Шторром они уезхали в маленькую рыбацкую деревушку, недалеко от Венеции, где успех «Олимпии» и достиг своей кульминации. Фильм получил «Золотого льва», обойдя картины Уолта Диснея и Марселя Карне.

Набравшись сил под мягким южным солнцем Италии, да еще в объятиях любовника, Лени отправляется в тур по США. В поездке ее сопровождают Вернер Клингенберг, работавший в немецком Олимпийском комитете секретарем доктора Дима, и небезызвестный пресс-секретарь Эрнст Егер, на счет которого Лени предупреждал Геббельс.

7 ноября 17-летний польский еврей немецкого происхождения застрелил секретаря немецкого посольства в Париже Эрнста фон Рата. Гитлер, узнав об этом, выступил в Мюнхене с речью, потребовав мести за убийство. В Берлине Геббельс обратился к партийным функционерам с подстрекательской антисемитской речью. Повсюду в Германии начались еврейские погромы, так называемая Хрустальная ночь – немцы жгли синагоги, разрушали принадлежащие евреям магазины, лавки, школы, больницы. Началась массовая ссылка в концлагеря.

Антифашистская лига и комитет актеров США немедленно отреагировали на события в Германии. Повсюду в прессе появились статьи, в которых призывали объявить бойкот нацистскому режиссеру – Лени Рифеншталь. Повсюду в Голливуде были развешаны транспаранты: «Лени Рифеншталь, убирайся домой!», «В Голливуде нет места для Лени Рифеншталь!». Лени попала под раздачу – в ней видели представительницу ненавистного рейха. В таких условиях турне продолжать было невозможно, поэтому, убитая такой встречей американцев, Лени стала собираться обратно в Берлин. Она, конечно, была очень расстроена таким приемом. Ей так хотелось, чтобы оценили ее работу, а не ее приверженность к какому-либо из режимов, но делать нечего…

За несколько часов до отхода поезда Лени позвонила взволнованная Мария Ерица – австрийская оперная певица, вышедшая замуж за голливудского магната. Лени была у них в гостях несколько дней назад. Женщина сообщила ей, что Егер, за которого так хлопотала Лени и которого она знала уже 15 лет, является шпионом и передает о ней сведения заинтересованным лицам за деньги. Кроме того, он не собирается возвращаться в Германию, а намерен остаться в Америке, чтобы вызвать потом туда свою жену и дочь. Также Ерица сообщила, что Егер планирует выпускать вместе с режиссером Дюпоном газету, в которой будут публиковаться скандальные статьи о Лени Рифеншталь. Чем больше Ерица говорила, тем сильнее у Лени вытягивалось лицо, и тем бледнее она становилась. Она поверить не могла своим ушам. Егер, ее столетний знакомый Егер, так ее подставил! Зачем он ее скомпрометировал?! Она ведь помогла ему восстановиться на работе! Да, он правда ненавидел Гитлера – даже отговаривал ее идти на его выступление в 1932 году, но… Черт, что же она скажет теперь Геббельсу?!

На следующий день она стояла на палубе «Ганзы» и ждала Егера. Уже прибыли первые приглашенные журналисты, а его все не было. Когда пароход прогудел, Лени разрыдалась. Что же теперь будет?!

Вернувшись в Берлин, она через некоторое время получила из Америки бандероль из немецкого посольства в Вашингтоне – письмо и пачку газет. Когда она прочла и то, и другое, то в глазах у нее потемнело. Егер вместе с Дюпоном действительно начал издавать в Голливуде «желтую» газету о ней, где Лени представала любовницей Гитлера, а также подругой Геббельса и Геринга. Описывались интимные подробности из писем Лени, которые Егер скопировал, все это переплеталось с его изощренным вымыслом. Некоторые высказывания Лени о Геббельсе Егер также записал и прибавил что-то от себя. Лени была в ужасе – если об этом узнает Геббельс, то в лучшем случае ее ждет высылка из страны!

По случайному совпадению в это время она получила приглашение в Мюнхен на День немецкого искусства. Лени поняла, что там обязательно встретит Геббельса. Что же делать? Может, опередить его? Рассказать ему об этой газетенке раньше, чем он о ней узнает от каких-нибудь ее недоброжелателей? Что же, будь что будет!

Лени отправилась в Мюнхен. На месте выяснилось, что ее соседом по столу будет Геббельс, напротив сядет Гитлер, а справа – доктор Дитрих, глава имперского ведомства по делам прессы. Да уж, нелегкая ей предстоит задача!

Геббельс вошел в зал. Заметив Лени, он демонстративно холодно ее поприветствовал. Знает? Или еще нет? Тут Лени, надув губки, протянула виноватым голосом:

– Доктор Геббельс, я должна вам кое в чем сознаться.

В его глазах засветился огонек недоверия:

– О чем вы?

– Вы оказались удивительно правы насчет Егера. Помните, вы предупреждали меня на его счет?

– Да, и что? – раздраженно спросил Геббельс.

– О, произошла неприятность! Господин Егер опубликовал в Голливуде скандальные истории обо мне. Вы читали?

– А, оставьте! Я же вам сразу сказал, что не стоит ему доверять! – отмахнулся Геббельс.

Ох, повезло! Как удачно она подобрала момент! Просто молодец! Сейчас Геббельс явно в расстроенных чувствах – кажется, Гитлер приказал ему оставить эту чешку, его любовницу, актрису Лиду Баарову, и примириться с Магдой. Так что ему сейчас ни до кого нет дела! У Лени словно гора с плеч свалилась.

После «Олимпии» Лени непременно хотела заняться собственным фильмом, идею которого вынашивала уже несколько лет. Для производства «Пентесилеи», картины повествующей о трагической любви амазонки к Ахиллу, она основала фирму «Лени Рифеншталь-фильм-ГмбХ». Идея киноленты получила одобрение Министерства пропаганды. В фильме она должна была исполнить главную женскую роль, поэтому приступила к занятиям с персональным тренером – он должен был превратить ее фигуру в фигуру амазонки. Кроме того, Лени решила брать уроки верховой езды. Днем она занималась сценарием и подбором сотрудников для будущих съемок и актеров. В качестве режиссера Лени выбрала Юргена Фелинга – одного из крупнейших театральных режиссеров Германии, работающего в Прусском государственном театре на Жандарменмаркт – лучшим театром страны того времени. Естественно, положительный ответ не заставил себя долго ждать – не часто выпадала возможность поработать с самой Лени Рифеншталь, снявшей такие шедевральные картины, шедшие с поистине триумфальным успехом. Уже скоро она получила телеграмму: «Вскакиваю на лошадь. Фелинг». Часть сцен – например, сражение амазонок, должна была сниматься в Ливии. Лени считала, что лучшего пейзажа, чем в вечно солнечной стране не найти. Ей виделось нечто эпохальное.

Перед тем, как отправится в Ливию, Лени решила запастись энергией перед трудной работой в горах и поехала в Доломитовые Альпы. 30 августа вместе с Гансом Штеггером они остановились у хижины Зелла, откуда они взобрались на Химмельсшпитце. Лени стояла на вершине и ощущала, что весь мир лежит у ее ног. Сбылась ее детская мечта! Вдали в голубоватой дымке облака вспарывали резные пики гор, легкие пронзал чистый и свежий воздух. Лени зажмурилась от наслаждения.

В полдень они уже спустились обратно к хижине, где их ждала взволнованная Паула Визингер, подруга Штегера. Прерывистым голосом она возбужденно затараторила:

– Война! Война началась! Лени, немедленно возвращайся в Берлин, тебе звонил твой друг Герман! Он уже в казарме, как и Гуцци, и Отто, и другие сотрудники! Мобилизация!

Лени не поверила свои ушам. Война?!

Возле рейхстага собрались толпы народа – Гитлер выступал с речью. С 5.45 утра немцы и поляки «обменивались выстрелами», а к 6 утра нацисты уже бомбили Варшаву. В Данциг отправлены более миллиона солдат.

В порыве патриотизма Лени вызвалась создать киногруппу для военных съемок. Конечно, о «Пентесилее» теперь придется забыть. Да, она будет снимать войну. Как еще она может помочь фюреру?

Лени составила список подходящих сотрудников – Траут, Алльгайер, Гуцци и Отто Ланчнеры, и поехала в рейхсканцелярию. Там царило такое возбуждение – офицеры то и дело сновали взад-вперед, постоянно крича и переговариваясь. Лени пришлось долго ждать, прежде чем она смогла изложить свою идею одному из высших офицеров вермахта. Тот пообещал передать бумаги начальству. Уже на следующий день план Лени был одобрен. Киногруппу собрали в Груневальде, выдали серо-голубую форму, наспех обучили, как пользоваться противогазом и оружием, и уже 8 сентября они выехали из Берлина на восток. В полдень операторы во главе с Лени явились в штаб-квартиру командующего Южной группой армий генерал-полковника фон Рундштедта, указавшему отправляться к генерал-полковнику фон Рейхенау, командный пункт которого располагался дальше, близ польского городка Коньске.

Увидев Фон Рейхенау, Лени узнала в нем того самого генерала вермахта, пожаловавшегося на нее из-за отказа включить в фильм кадры с его офицерами. Приветствовал он киногруппу коротко, но любезно. Правда, не знал, где их разместить. Весь город был запружен солдатами. Лени и ее сотрудникам пришлось ночевать в машинах. Уже стемнело, когда послышалась орудийная канонада, а в какой-то момент над палаткой, которая нашлась в багажнике Лени и в которой она решила провести ночь, просвистело несколько снарядов. Ей стало немного страшно. Она очень часто оказывалась на волосок от гибели и много раз рисковала, находясь в горах, но ей, наверное, впервые за всю ее жизнь стало страшно. Война казалась ей огромной махиной, перемалывающей в своем нутре все и вся. Ладно, будь что будет!

На следующий день в район боевых действий вызвался ехать Гуцци. Остальные пошли на рыночную площадь. Там собралось множество военных. Оказалось, что позавчера поляки убили немецкого офицера и четверых солдат, изуродовав их трупы, а до этого польские партизаны убили шестерых солдат и тоже изуродовали. На площади насмерть перепуганные польские евреи обреченно копали себе могилу. Немецкие солдаты, стоявшие над ними, были перевозбуждены, чувствовалось, что они на грани. Появившийся офицер полиции попытался успокоить собравшихся, призвав немцев не отвечать местью на месть. Он приказал отослать поляков по домам и самим похоронить мертвых. Когда офицер отошел, солдаты стали раздавать полякам пинки, толкая их снова в яму. Лени это возмутило:

– Эй, вы, что, не слышали, что вам приказал офицер?

– Что?! – заорали вокруг. – Уберите отсюда эту шлюху!

– Пристрелить ее! – прокричал один из солдат и направил на Лени оружие.

Ее перекосило от ужаса. Она поняла, что здесь, где даже солдаты не подчиняются офицерам, ей делать нечего. Фюрер ей здесь не поможет. В этот момент ее кто-то сфотографировал. Друзья Лени оттащили ее от дула автомата, как вдруг раздался выстрел и еще один, и еще. Лени с ужасом стояла и смотрела, как за несколько секунд над ямой образовалось облако дыма. Когда оно рассеялось, она поняла, что все пленные застрелены, полегли там, прямо в этой яме. Страх и безысходность сковали ее. Нет, на войне ей делать нечего. Это слишком ужасно! Сердце не выдержит. Она немедленно отправилась к генералу и попросила разрешить ей сложить с себя обязанности кинорепортера, отправив ее в Берлин. Фон Рейхенау проявил понимание.

Вернувшись в Берлин, Лени, к своему удивлению, обнаружила, что кинопромышленность, несмотря на войну, работала почти в том же режиме, что и в мирное время. Стало сниматься много пропагандистских фильмов о войне, а также развлекательных. Нет, о войне она снимать никогда и ничего не будет. Она любила создавать и не смогла бы делать фильм о разрушениях, бессмысленных смертях, даже во имя великой цели. Пусть война идет без нее. В конце концов, она – художник, а не документалист!

О «Пентесилее» Лени, конечно, уже не думала – этот проект был слишком дорогостоящим – декорации, костюмы, съемки в Ливии. Оставалась незаконченная «Долина». Лени решила продолжить работу над ней. Да, прекрасно, никакой политики, никакой войны.

Съемки, казалось, займут лишь несколько месяцев. Для работы над сценарием был приглашен Рихард Биллингер. Лени хотелось снять что-то напоминающее полотна Гойи и Эль-Греко. По сюжету между пастухом Педро и маркизом доном Себастьяном разгорается нешуточная борьба за красивую цыганку Марту, приемную дочь бедного цыгана. Пастух убивает маркиза как волка, ворвавшегося в стадо овец. После смерти дона Себастьяна начинается долгожданный дождь. Крестьяне счастливы, а Педро и Марта уходят в горы. Однако сценарий Биллингера глубоко разочаровал Лени. Не так она видела «Долину». Что же, попробуем пригласить Франка Визбара. Нет, снова не то! Лени сама решает взяться за сценарий.

Она сняла небольшую горную хижину на Петушином Гребне в Кицбюэле и начала писать. Работа шла с трудом – рядом располагалась трасса «Лента», и ей приходилось серьезно себя мотивировать, чтобы не выскочить на улицу и не съехать лихо на лыжах вниз, с гор. Случайно в Кицбюэле ей встретился Гаральд Рейнль, снимавшийся в качестве лыжника у Фанка будущий юрист. Лени пригласила его помочь ей, и он дал положительный ответ. Теперь работа пошла быстрее. Уже через шесть недель сценарий был готов.

Съемки планировалось провести в Испании, в тех же местах, что шесть лет тому назад. Весной туда отправился оператор, декораторы и художник-костюмер, в то время как Лени в Берлине занималась поиском актеров.

Между тем, шла война. 10 мая 1940 года немецкие войска на Западном фронте предприняли успешное наступление на объединенные силы союзников. Быстрые победы восторгали и изумляли людей в Германии, которые думали, что предстоят многолетние сражения, как в Первой мировой. Голландия капитулировала уже через пять дней после вступления немецких войск, спустя две недели сдалась Бельгия, еще через 17 дней – Франция. Когда 14 июня пал Париж, по всей Германии три дня звонили колокола, а тысячи людей на улицах с ликованием приветствовали Адольфа Гитлера. Лени, памятуя о мечте Гитлера побывать в Париже, послала ему поздравительную телеграмму: «С неописуемой радостью, наполненные жгучей благодарностью, мы разделяем с вами, мой фюрер, вашу победу и величайшую победу Германии над Парижем. Вы превзошли все, что только может представить человеческое воображение, достигая целей, не имеющих аналогов в мировой истории. Как мы можем отблагодарить вас?». Она продолжала восторгаться гениальностью этого человека, несмотря ни на что. Она его боготворила… В ее глазах он был фантастическим примером триумфальной победы одного человека над всем миром.

Тем временем, Рейнль отправился на поиски цыганской массовки для фильма. Молодых мужчин и девушек, а также детей он нашел в лагере Максглан, неподалеку от Зальцбурга. Сюда цыган ссылали с началом антисемитской кампании. Лени отобрала на съемки 60 статистов.

Пока в Крюне заново возводили декорации для «Долины» – предыдущие Лени не понравились – она отправилась в Доломитовые Альпы на поиски натуры. В купе поезда «Миттенвальд – Боцен» ей повстречался незнакомец, довольно нагло рассматривающий ее из коридора. Лени понравилось его грубое мужественное лицо, сплошь в шрамах, и пронзительный прямой взгляд. Он постоял несколько минут, прислонившись лбом к стеклу двери, а потом исчез, также внезапно, как и появился. Каково же было удивление Лени, когда она снова его увидела на съемках сцен с верховой ездой в Миттенвальде. Лени требовалась лошадь и наездник-дублер, и генерал Дитль любезно предоставил в ее распоряжение старшего лейтенанта горнострелковых войск Петера Якоба, находившегося в данный момент в отпуске. Лени как молния поразила. В его присутствии она трепетала. Офицер каждый день приходил на площадку и каждый вечер сидел со съемочной группой в одном ресторане, он даже снял комнату в той же гостинице, где остановилась Лени.

Как-то раз Лени вернулась в свой номер, рядом с которым располагалась и костюмерная, и обнаружила лежащего на кушетке в полном обмундировании Якоба. Он спал. Когда Лени вошла в комнату, в дверь постучали.

– Кто там?

Тишина. Снова стук.

– Да кто там? – раздраженно спросила Лени.

В дверь забарабанили.

– Да, в чем дело?! – оскорблено закричала она и слегка приоткрыла дверь. В следующую же секунду в щель просунулся грубый сапог, а затем протиснулся и весь его владелец. Якоб захлопнул за собой дверь и, схватив Лени за плечи, с силой бросил ее на кровать. Он навалился на нее, задрал халат, раздвинул ее бедра и овладел ею. Лени, ошалевшая от такого напора, не сопротивлялась. С такой страстью еще никто ее никогда не любил. Сама она, как человек страсти, мечтала встретить кого-нибудь похожего на нее, с таким же накалом, и вот, кажется, это он.

Лени влюбилась. Теперь парочка не расставалась ни на секунду, лелея каждое мгновение, оставшееся до окончания его отпуска и возвращения на фронт. Вскоре он уехал.

Между тем, наступила зима. Натурные съемки в Крюне пришлось перенести на следующее лето. В Бабельсберге художники уже закончили декорации замка, так что решено было ехать туда. Не успела Лени перед первым съемочным днем осмотреть помещение, как пришло сообщение из Министерства пропаганды – павильоны нужны для съемки других фильмов, декорации приказано разрушить. Это что еще за черт?! Геббельс совсем сошел с ума?! Ну и что, что она уже потратила более 5 миллионов марок?! Лени, не медля ни секунды, позвонила в Министерство, однако с Геббельсом ее соединить не смогли. Разъяренная Лени беспомощно смотрела на полученный в тот же день письменный приказ Фрица Хипплера, рейхсфильминтенданта. Конечно же, это была месть Геббельса за то, что она отказалась после польской кампании делать фильм «Западный вал»! Да, она испугалась! Ей хватило и дня на войне! Какая гнусная и дешевая месть! Он ведь знает, что сейчас Лени пожаловаться фюреру никак не может – у него же более важные дела, война!

У Лени возобновились приступы цистита на нервной почве. Она легла в больницу, где ей ничем не смогли помочь, посоветовав поехать в горы. Да, отлично! Горы всегда ей помогали! Однако еще в поезде у нее начались такие острые боли, что ее немедленно доставили в мюнхенскую клинику профессора Киллейтнера. Врач, осмотрев ее, покачал головой. Нет, операция бесполезна. К сожалению, ничем нельзя помочь. Попробуйте съездить в горы. Ну, вот опять! Лени ничего не оставалось делать, как запастись обезболивающими и поехать в Кицбюэль. Тут ее настигло радостное известие – на Рождество в отпуск приедет Петер. Лени сразу стало лучше. Он теперь часто писал ей, и его письма стали для нее настоящей отдушиной. Он так красиво писал о любви. Когда он приехал в Кицбюэль, она была на седьмом небе от счастья, они теперь целиком и полностью принадлежали друг другу, однако Лени нередко овладевало беспокойство – Якоб был очень взрывным и так же легко изливал на нее, как свою страсть, так и недовольство. У них часто возникали ссоры на пустом месте. Что же дальше будет?! После праздников он вернулся в часть, а Лени – в Берлин на съемки.

Однако через несколько дней приступы ее болезни снова повторились. На площадке после уколов камфары ее укутывали в одеяла, обкладывали грелками, но ничего не помогало. Она снова попала в больницу. Врачи предложили ей лечение грязями в санатории, однако через месяц Лени уехала оттуда такой же больной, как и приехала. Профессор Киллейтнер намеревался еще раз обследовать ее. В ожидании его приема Лени жила в гостинице «Рейнишер Хоф» в Мюнхене. Неожиданно ее навестил Гитлер. Да, она ведь разговаривала с его экономкой Винтер…

– Ну, что-то вы совсем не тем делом занимаетесь, фройляйн Рифеншталь! – улыбаясь, сказал фюрер, вручая ей букет орхидей. – Не падайте духом! У меня есть очень хороший врач – доктор Морелль. Покажитесь ему.

– Спасибо за беспокойство, мой фюрер. Вы так добры, что пришли навестить меня. У вас ведь сейчас совсем другие заботы!

– Здоровье такого режиссера, как вы, тоже моя забота. Когда война закончится, приглашаю вас в Бергхоф писать киносценарии. У меня есть несколько идей. Представляете, какое будет сотрудничество! Если фильмы будут сняты действительно гениально, то смогут изменить мир! Жаль только, что пленка так уязвима. Было бы потрясающе, если бы можно было сегодня смотреть фильмы, снятые в далеком прошлом. Когда вы выздоровеете, фройляйн Рифеншталь, окажите услугу, свяжитесь с институтом имени кайзера Вильгельма и обсудите там эту проблему с учеными. Необходимо создать киноматериал, который не исчезнет ни со временем, ни из-за погоды и выдержит столетия. Люди должны и через много веков видеть, что мы создали!

Его речь, как и всегда, была пламенной и внушила Лени оптимизм. Она, конечно, не преминула воспользоваться возможностью и пожаловалась Гитлеру на Геббельса. Фюрер пообещал ей решить вопрос с «Долиной». Лени очень рада была его видеть. Хотя последнее время она оставила мысли, что когда-нибудь его завоюет, ей было приятно общество этого обаятельного, учтивого и такого гениального человека. Она не переставала поражаться его величию.

Болезнь, впрочем, отступать не думала. Через Рудольфа Гесса Лени попала к гомеопату из Мюнхена доктору Ройтеру, облегчившему ее страдания. Лечение требовалось продолжительное, однако Лени, как только приступы прошли, рванула в Берлин. Город бомбили, и уже в первую же ночь Лени пережила интенсивный авианалет. Дом ее содрогался в грохоте разрывающихся снарядов и свете бесчисленных прожекторов, ощупывающих небо. С каждым днем налеты учащались, кругом под развалинами гибли десятки людей, ожесточенные бои шли и на фронте. Петер не писал уже 18 дней. Что, если он погиб?! Нет, она не переживет этого! В один из дней по радио она вдруг услышала его имя. За особую храбрость, проявленную при прорыве линии Метаксас в Греции, его наградили Рыцарским крестом. Слава богу, он жив! Вскоре Петер прислал телеграмму, предупреждая о своем отпуске. Это был приятный сюрприз! За участие в тяжелых боях в Греции и в связи с предстоящей отправкой на фронт в Россию ему дали несколько дней. В письме, которое пришло на днях, он предложил ей выйти замуж. Лени, хотя и с некоторыми сомнениями, согласилась. Она видела, что ее похожесть с Петером иногда делает их совместное пребывание невыносимым. Мелкие разногласия сейчас в будущем перерастут в скандалы… Хотя предложения стать женой ведь не каждый день поступают…

Долгожданный отпуск у них не получился. Лени продолжала работу над «Долиной», где была и продюсером, и режиссером, и исполнительницей главной роли. А вот роль карьеристки и любящей женщины у нее совместить не получилось. К счастью, Петера это не особо заботило. Вскоре он снова уехал, и Лени нашла утешение в работе – предстояли съемки сцен в Доломитовых Альпах.

Между тем, война продолжалась. В 1941 году немецкие войска заняли большую часть Европы, а теперь стояли в 30 километрах от Москвы. В Азии и Африке тоже шли бои. Лени вернулась в Берлин, собираясь, наконец, закончить «Долину». Приступы благодаря чудесному доктору Гесса больше не повторялись. Однако Лени начали преследовать по ночам ужасные кошмары. Видя свой любимый и родной город в огне, она уже начала сомневаться в победе Германии. Ей вдруг стало страшно. Ночами ей снились кресты, кладбища, горы людских трупов, снега и льды. Как-то из такого кошмара ее вырвал телефонный звонок. Она несколько секунд не могла сообразить, где находится.

– Алло, – сонным голосом сказала Лени.

– Алло, я слышал, вы хотели бы знать, где сейчас Петер Якоб?

– Да, а что с ним?

– Несколько дней назад мы были вместе с ним.

– Правда?

– Да. Мы с ним хорошо посидели за столом, немало выпили.

– А где он сейчас?

– Наверное, еще в Берлине.

– Как?! В Берлине!?

Лени оторопела. Почему же он не увиделся с ней?! Что-то случилось?!

– Да, в Берлине, он неделю жил в гостинице «Эдем» с одной красоткой. Да, вы ее знаете.

Лени не могла больше вымолвить ни звука. Трубка выскользнула у нее из рук, разрываясь гудками. Она лежала не в силах пошевельнуться. Как это могло случиться? Нет, не может быть! Это неправда!

Петер 18 дней не писал. Лени забеспокоилась и обратилась с просьбой разыскать его в вермахт. И вот его нашли…Так вот почему он не смог к ней приехать…У Лени снова начались колики. Пришлось ехать в клинику Шарите. У нее пропал сон, аппетит, началась горячка. Она металась по кровати, изможденная и высохшая, повторяя только: «Это неправда, он не мог». Мать привезла ее к профессору Иоханнесу Шульцу, лечившему с помощью аутогенной тренировки.

Светило науки развел руками, дав лишь совет, как можно быстрее расстаться с мужчиной, ставшим причиной таких бед. Лени не могла этого сделать, по крайней мере, сейчас. Она была слишком привязана к нему и уверена, что своей любовью изменит его. У нее началась депрессия. Письма от Петера продолжали приходить – он писал, что, хотя и был в гостинице «Эдем» в Берлине, но жил один. Он писал, что не прикасался к другой женщине, что она просто ревнует его, что не стоит из-за этого расставаться, что он ее любит. Лени читала и верила. Впервые в жизни она подчинилась своим чувствам. Это была какая-то болезненная любовь, причинявшая боль каждую минуту и низвергавшая в пропасть отчаяния и сомнений, но окрыляющая пустыми надеждами и иллюзиями. Когда он написал, что приезжает в отпуск, то произошло чудо – Лени в один миг встала на ноги. Врачу оставалось только в глубоком изумлении покачать головой.

Через несколько недель она продолжила прерванную работу над «Долиной» в Альпах. В первый же день съемок появился счастливый Петер. Однако отпуск снова оказался небезоблачным. Лени разрывалась между ним и работой, считая, что проблемы в их отношениях из-за того, что она не может полностью отдаться любви. Однако она все отчетливее стала видеть, что Петер, писавший ей проникновенные письма о любви, и Петер, стоящий перед ней, – это абсолютно два разных человека. В последний день своего отъезда, совпавший с днем рождения Лени, он надел на ее палец тоненькое золотое колечко со словами: «Теперь ты официально моя невеста». Лени удивленно на него посмотрела и вдруг заметила, что у него на пальце кольца нет.

– Хм, а где же твое?

Петер, изобразив удивление и забывчивость, ответил:

– А мое еще нужно купить, – и беззаботно улыбнулся.

Что-то в этом «подарке» и то, как его подарили, покоробило Лени. А когда они поднялись к горной хижине, чтобы отдохнуть, Петер пренебрег новоиспеченной невестой, весь вечер проболтав с незнакомым ему хозяином лачуги и распивая с ним пиво. Такое поведение глубоко ее ранило.

Для фильма Лени оставалось снять кадры с боевыми быками. Союзнические отношения с Испанией позволяли провести съемки близ Саламанки, однако Министерство экономики запретило любые командировки, в которых «не было необходимости». Да что же это такое?! Ей дадут, наконец, снять этот фильм или она будет постоянно обращаться к фюреру?! Через Мартина Бормана Лени получила необходимое разрешение, и собралась ехать в Испанию. Пока же в Берлине она видела войну во всей ее безжалостности. Авианалеты, бомбежки, сотни убитых. Начались бои за Сталинград. Петер писал удручающие письма о гибели немцев в России. Ее браг Гейнц тоже сражался на Восточном фронте и даже оказался в штрафной роте. Его друг донес, что Гейнц, якобы, покупал мясо на «черном» рынке и пренебрежительно отзывался о фюрере. Ожесточенные бои с русскими не давали никакой возможности увидеться с Гитлером. Лени была в таком отчаянии, что могла бы помочь брату, но не в состоянии этого сейчас сделать, что снова заболела. Надеясь прийти в себя в горах, Лени получила отказ в Министерстве пропаганды, который выдавал разрешения теперь на такие поездки. Беспомощная Лени осталась в Берлине.

1 марта 1943 года на дом Лени обрушились авиаудары. Дверь сорвало с петель, были разбиты все окна, некоторые снаряды попали во двор. Когда налет кончился, все вокруг полыхало в огне, а на дереве, неподалеку от балкона, висели остатки тела, принадлежавшие английскому летчику. Лени была в панике. Нет, хватит с нее! Она уезжает из Берлина!

Альберт Шпеер нашел для нее в Кицбюэле комнату в «Доме Тодта», куда она и уехала вместе со всей съемочной группой.

Вскоре можно было отправляться в Испанию. Неожиданно после того, как были отсняты почти все сцены, появился Петер. Это казалось невозможным. Война в разгаре, бои в России, а немецкий офицер стоит перед ней в Испании. Оказалось, что он за тяжелые бои снова получил в награду краткосрочный отпуск и тут же помчался к Лени. Она была сражена таким поступком.

После Испании в ноябре 1943 года Лени переехала в дом Зеебихлей в Кицбюэле, прихватив с собой все негативы, позитивы и копии всех свои фильмов. Она намеревалась продолжить работу над «Долиной», но не смогла – снова обострился цистит. Уже дважды она ездила к личному врачу Гитлера, но и тот ничем не смог ей помочь.

21 марта 1944 года в Кицбюэле Лени стояла вместе с Петером, получившему к этому времени чин майора и находящимся в отпуске перед служащим бюро загса. Невеста была в скромном белом платье, жених – в военной форме. На церемонию в Кицбюэль приехали родители Лени, не одобрившие выбор беспутной дочери. Альфред Рифеншталь последнее время тяжело болел. Оставшись с Лени наедине, он растроганно, со слезами на глазах, пожелал ей счастья. Ужин заказали в «Гранд-отеле». Праздник омрачил неприятный инцидент: в ресторане какой-то пьяный офицер набросился на Лени с объятиями и закричал:

– Лени, помнишь наши бурные ночи – ты была ласковая как кошка?!

Пьяницу быстро успокоили друзья, а Петер, подскочив к нему, ударил его в лицо. Все сделали вид, будто ничего не произошло.

Когда отпуск Петера заканчивался, Гитлер прислал корзину цветов с приглашением посетить его 30 марта в Бергхофе. Лени разволновалась, она уже давно с ним не виделась, а вот теперь еще и вышла замуж… За столько лет дружбы с ним Лени была ему очень благодарна: за то, что он покровительствовал ей и всегда защищал от недоброжелателей, за то, что никто так высоко, как он, не ценил ее киноискусство, за то, что дал ей свободу и поверил в нее как в художника, за то, что благодаря ему на Лени обрушился триумф и всевозможные почести, наконец, за то, что позволял ей быть рядом с ним и вот так запросто с ней общался…

Гитлер, как обычно, с улыбкой поздоровался и поцеловал ей руку, коротко бросив пару приветственных слов Петеру, которого потом, казалось, и вовсе не замечал. Фюрер очень изменился: он сильно постарел, как-то осунулся, немного обрюзг, но от него исходили все те же гипнотические волны магнетизма, что и всегда. Он начал говорить о восстановлении Германии после войны, предвидя ее скорое окончание:

– Я поручил фотографам и специалистам сделать снимки всех произведений искусства, церквей, музеев, исторических зданий, чтобы потом они смогли воссоздать их точные копии. Германия восстанет из руин еще более прекрасной, чем раньше.

Затем он обвинил Италию в том, что Германия проигрывает войну:

– Нет, Муссолини, хотя и итальянец, но является среди них исключением – его качества значительно выше среднего уровня. Итальянцы, также как и балканцы, всегда проигрывают войны. Вступив в войну, Италия только испортила все. Если бы они не напали на Грецию, призывая нашу помощь, то война пошла бы совсем по-другому! Мы бы успели начать наступление на Россию до холодов и захватили бы Ленинград и Москву! Тогда не было бы и Сталинградской битвы! Итальянский народ позорно предал не только Муссолини, но и всех нас! Нам следовало нести все бремя войны одним!

Гитлер возбужденно ходил из угла в угол и дрожал от ярости. Он разразился гневной тирадой в адрес Англии, заявив, что не сойти ему с места, если когда-нибудь нога англичанина ступит на немецкую землю. Он все говорил и говорил, пока, наконец, внезапно не остановился и не сделал недвусмысленный жест рукой, из которого стало ясно, что визит закончился. Он попрощался и проводил молодоженов к выходу. Лени была немного удручена, увидев, что он, похоже, тоже сдался в этой войне, но никак не думала, что видит его в последний раз.

20 июля 1944 года, в тот самый момент, когда в Рангсдорфе было совершено покушение на Гитлера, Лени стояла на Лесном кладбище в Далеме, где хоронили Альфреда Рифеншталя. Он прожил всего 65 лет. Узнав о покушении, Лени была в ужасе. Она бросилась к радиоприемнику и с облегчением вздохнула, когда передали, что оно закончилось неудачей, и фюрер не пострадал. Она рванула тут же в Кицбюэль, чтобы увидеться с Гитлером. Однако по приезде ее ждало еще одно страшное известие – ее брат, воевавший в России, погиб от взрыва гранаты. По случайности, это произошло в тот же день, 20 июля. Лени не могла себе простить, что не поговорила с Гитлером о переводе брата из штрафбата. Его смерть тяжким грехом осталась лежать на ее душе до конца ее жизни.

* * *

Осенью в Праге закончились съемки «Долины». Лени забрала к себе племянников после смерти брата, и, будучи в Чехии, узнала, что их похитила бывшая жена Гейнца. Лени являлась официальным опекуном детей, однако суд вернувшейся в Кицбюэль Лени не помог. Ее снова настигла болезнь, и монтаж фильма пришлось прервать. Еще и от Петера не было никаких известий. Боясь потерять, кроме брата и отца, еще и мужа, Лени поехала в Мерано. Там после недельных поисков на линии фронта она нашла Петера в местном полевом госпитале – у него в который раз обострился мучивший еще с Северного фронта застарелый ревматизм.

В феврале 1945 года англичане и американцы разбомбили Дрезден. Погибли несколько десятков тысяч человек, город стоял в руинах. Все жили в постоянном страхе. Неожиданно в Кицбюэль приехала мать Лени, которая с трудом выбралась из Берлина. Не получая известий от дочери, она пошла к Шпееру, который и подвез ее на машине. Тем времени, Петера откомандировали в пехотную школу в Деберице под Берлином. В письмах он писал, что население города роет окопы и сооружает баррикады. Лени очень переживала, чувствуя, что муж, да и Берлин, находятся в большой опасности.

Неожиданно Лени позвонил Шнеебергер, Снежная Блоха, и сообщил, что его жену, Гизелу, наполовину еврейку, долго проработавшую у нее фотолаборанткой, арестовали в идущем в Кицбюэль поезде. Теперь она находилась в тюрьме в Инсбруке. Оказалось, что она в купе, увидев раненых немецких солдат, прокричала: «Свиньи, и зачем вы сражались за Гитлера?!». Лени пришлось лично поехать в Инсбрук и уговаривать гестаповцев отпустить женщину. Лени наплела, что Гизела не в себе из-за бомбежек и несет всякую чушь. После того, как Гизелу выпустили, Лени приютила их вместе с Блохой в доме Зеебихлей.

25 апреля к Берлину подошли советские войска, 28 апреля они уже вошли в район рейхстага. В Кицбюэле уже появились транспаранты, приветствующие «освободителей». Судьба Берлина уже была предрешена – это был вопрос времени. Шнеебергер с Гизелой собирался на Тукскую седловину к одному из двоюродных братьев. Лени, боясь оставить мать одну и не зная судьбы мужа, ехать вместе с ними не решилась. Гизела предложила Лени приехать в Майрхофен, где она встретит ее позже, прихватив ценные вещи: меха, фильмы, драгоценности.

30 апреля 1945 года Лени все же приняла решение уехать из Кицбюэля. 30 апреля она была в Майрхофене в Тироле и остановилась в гостинице. 30 апреля к ней зашла Гизела Шнеебергер. 30 апреля… Жизнь Лени трагически разделилась на «до» и «после» 30 апреля 1945 года.

30 апреля 1945 года в окруженном советскими войсками Берлине Адольф Гитлер вместе со своей супругой Евой Браун покончил жизнь самоубийством, предварительно отравив любимую овчарку Блонди. 30 апреля 1945 года Адольф Гитлер взял в рот ампулу с цианистым калием, раскусил ее и в эту же секунду выстрелил в себя из пистолета…

30 апреля 1945 года стал днем смерти режиссера Лени Рифеншталь…

– Ну что, ты все-таки явилась? – очнулась Лени от голоса наклонившейся к ней Гизелы. Ее рыжие волосы свисали, касаясь головы Лени.

– А? Что? Я, кажется, заснула, – промямлила Лени, вставая с кровати.

– Это весь твой багаж? – надменно спросила Гизела.

Лени смотрела на нее и не могла поверить своим глазам. Почему она так по-хамски с ней разговаривает? Что случилось?

Вдруг внизу раздался какой-то шум. Гизела тут же выбежала из комнаты, однако через секунду вернулась и вдруг пустилась в пляс. У Лени округлились глаза от удивления. Что за глупые танцы?!

– Аааааа, Гитлер – мертв! Гитлер – мертв! Ты слышишь, Гитлер – мертв! – прокричала она, заливаясь истерическим смехом. – Он мертв!

Гизела выбежала из комнаты, продолжая хохотать. Ее смех все еще звучал в ушах Лени, когда Гизела спустилась вниз. Гитлер – мертв! Гитлер – мертв! Гитлер… Эта фраза молотом звучала у нее в голове. Она не могла осознать происходящее, понимая лишь, что случилось что-то невообразимо страшное. Лени села на кровать и вдруг ее начали сотрясать дикие конвульсивные рыдания. Она зарылась головой в подушку. Что теперь?! Что теперь?! Гитлер – мертв! Всю ночь Лени проплакала, не представляя, какие страдания ждут ее в будущем.

Утром она обнаружила, что Гизела ушла, не оставив записки, в Тукскую седловину. Лени подозревала, что поведение жены Шнеебергера связано со смертью Гитлера, однако она надеялась, что Снежная Блоха не даст ее в обиду. Она ведь помогла ему избежать фольксштурма, а Гизелу вытащила из тюрьмы! Лени решила идти в Тукскую седловину. Она не знала, что делать дальше и куда еще ей идти.

К вечеру Лени добралась до гостиницы «У барашка». Позвонила в дверь. Никого. Позвонила еще раз. Снова тишина в ответ. Тут Лени отчаянно забарабанила кулаками, налегая всем телом на дверь, и чуть не упала, когда та внезапно отворилась. На пороге стоял какой-то пожилой мужчина.

– Я – фрау Рифеншталь, господин Шнеебергер просил меня приехать.

– Ноги вашей в моем доме не будет, – закричал мужчина.

– Я поживу у вас две недели. Вы ведь двоюродный брат Ганса?

– Нет, в моем доме вы жить не будете!

Лени стояла в ужасе. В следующее мгновение она оттолкнула старика и вихрем пронеслась по комнатам, разыскивая Ганса или Гизелу. Они сидели на кухне, в самом конце дома. Увидев ее, Гизела заорала:

– Ты, что совсем с ума сошла?! Зачем ты пришла?! Ты думаешь, ты нужна нам?!

Ганс сидел за столом, молча, насупившись. Его взгляд был устремлен в стену.

– Ганс, но как же так?!

– Пошла вон, нацистская шлюха! – вдруг завопила Гизела, чуть не набросившись на Лени.

Ганс продолжал молчать.

– Вон! – зарычала Гизела.

Лени стояла, как громом пораженная, и не могла вымолвить ни слова. Сердце ее изнутри пожирал огонь. В горле пересохло, а ноги одеревенели. Не соображая и не видя ничего вокруг, она бросила багаж и вышла на улицу. Она брела как во сне. Ее всю трясло.

На следующее утро она отправилась в Майрхофен, откуда собиралась отправиться в Кицбюэль, к матери. По дороге повозку, на которой она ехала вместе с другими крестьянами, остановили американцы, попросив предъявить документы. Потом всем приказали слезть и идти за ними. Лени арестовали. В лагере дружелюбно настроенные коммунисты поделились с Лени едой и показали дыру в ограждении, через которую можно было бы убежать. На следующее утро Лени совершила свой первый побег. Однако уже через несколько часов ее поймали и поместили в другой лагерь. Здесь охрана тоже была никудышней, и Лени снова удалось бежать. Неподалеку от Куфштайна ее снова захватили в плен. И в третий раз Лени смогла сбежать. Она шла пешком, стерев ноги в кровь. За крокодиловую сумочку Лени выторговала у крестьянки велосипед и оставшийся путь уже проделала на нем. Все эти дни, прошедшие после смерти Гитлера, она жила как во сне. Она не осознавала, что происходит, не ощущала себя… Ее мир рухнул за несколько секунд.

В доме, где она жила последнее время, расположились американцы. Лени помедлила, заметив флаг на крыше, но потом все же решилась войти. Ее встретил офицер Меденбах, заявивший, что хотя ее дом и конфискован, но все вещи находятся в целости и сохранности. Лени облегченно вздохнула. Американец также сообщил, что ее мать, а также всех, кто жил в доме, разместили в усадьбе Риббентропа неподалеку. Эти слова заставили Лени разрыдаться. Она была счастлива, что с матерью ничего не случилось.

– У нас есть еще одна хорошая новость, – продолжил Меденбах. – Ваш муж тоже жив. Я устроил его к себе шофером.

Лени на миг перестала рыдать, а потом слезы так и хлынули у нее из глаз. Меденбах отвез ее в дом Риббентропов, где не прекращающая всю дорогу рыдать Лени бросилась в объятия мужа и матери. Неужели все закончилось?! Неужели теперь настанет мирная жизнь?!

Через несколько часов в ставни застучали – снова приехали американские военные. Лени и Петера арестовали. Супругов привезли в Кицбюэль и разместили в доме, уже наполненном множеством людей. Проведя ночь на полу, утром они узнали, что им разрешают уйти. Никаких допросов, никаких побоев. Лени была вне себя от радости. Впрочем, счастье длилось недолго.

Через несколько дней снова приехали американцы и арестовали Лени уже в пятый раз. Петер был в поездке с Меденбахом – попрощаться она с ним так и не успела. К вечеру ее привезли в тюрьму в Зальцбурге. Пожилая надсмотрщица отправила Лени в камеру грубым пинком. Она упала на пол, а когда поднялась с колен, увидела, что в камере была не одна. Там были еще две женщины: одна из них ползала по полу и что-то бормотала, а потом вдруг начала кричать и забилась в истерике, а вторая сидела, уткнувшись носом в колени, и плакала.

Лени забарабанила кулаками в дверь и пронзительно закричала:

– Выпустите меня! Я ничего не сделала! Я ни в чем не виновата!

Она стучала и стучала, пока не вогнала себя в истерику. Рыдая и сотрясаясь, она всем телом бросалась на железную дверь. Руки ее покрылись ссадинами, а голова была в крови. В изнеможении она сползла по двери на пол и забылась на некоторое время. Затем встала и повалилась на нары. Спать было невозможно – всю ночь напролет кричала одна из ее сокамерниц, а со двора доносились нечеловеческие вопли арестованных, которых пытали. Ее наполнял безысходный и леденящий ужас. Что если ее ждет та же участь?! Нет, уж лучше умереть!

На следующее утро ее перевели в другую камеру, заставив раздеться догола, чтобы охранница могла ее осмотреть, а затем увезли в грузовике в штаб-квартиру 7-й американской армии и лагерь для пленных. Лени поместили в комнате на первом этаже вместе с тремя другими женщинами – первой секретаршей Гитлера Йоханной Вольф, секретаршей венского гауляйтера фон Фрауэнфельда и француженкой-шпионкой из Эльзаса. В окно Лени случайно увидела, как на прогулку вывели Германа Геринга, Зеппа Дитриха, Франца Ксавера Шварца, а также хорошо знакомых ей адъютантов Гитлера Юлиуса Шауба и Вильгельма Брюкнера. На второй день пребывания Лени в «Медвежьем подвале» – так прозвали этот лагерь – начались допросы.

* * *

Фотографии. Повсюду на стенах от пола и до потолка фотографии заключенных концлагерей. Трупы, скелеты, сваленные в кучу, огромные горящие огнем смертельного ужаса глаза пленных, крематории, кадры с опытов и пыток. Лени закрыла глаза.

– Знаете, что это?

– Нет.

– Никогда не видели?

– Нет.

– Это снимки из концентрационных лагерей. Никогда не слышали что это?

– Слышала.

– О каких лагерях слышали? Бухенвальд?

– Нет.

– Дахау?

– Дахау – это лагерь для политических заключенных, государственных изменников и шпионов.

– Да? – осклабился в издевке офицер. – Что еще?

– Мне говорили, что дело каждого заключенного рассматривают в суде и смертную казнь понесет только тот, чья вина в тяжкой государственной измене будет абсолютно доказана.

– Какие еще концлагеря знаете?

– Терезиенштадт.

– Что вы о нем знаете?

– Я слышала, что там были интернированы евреи, не выехавшие из страны.

– Что еще?

– Филипп Боулер из рейхсканцелярии рассказал мне, что евреев пришлось там интернировать, поскольку Германия находится в состоянии войны, а они могли быть шпионами.

– Вы этому поверили?

– Да.

– У вас были друзья среди евреев?

– Да.

– И где они сейчас?

– Не знаю. Бела Балаш уехал в Москву, врачи, которые меня лечили, – в Америку, Манфред Георге уехал в Нью-Йорк, а Стефан Лоран – в Лондон.

– Эти фотографии сделаны американскими военными при наступлении по территории Германии в освобожденных концентрационных лагерях. Вы верите в это?

– Непостижимо, – пробормотала Лени.

– Ничего, у вас будет много времени впереди, чтобы это постичь. Целая жизнь!

В камере Лени не могла сомкнуть глаз. Перед ее глазами стояли жуткие кадры заключенных. Пока она радовалась своим успехам, пока она снимала фильмы о партийных бонзах, о Гитлере, пока она приезжала к нему в резиденцию, пока они встречались на приемах, и он целовал ей руки, пока она восхищалась его гениальностью и бесстрашием, в Германии происходило то, что запечатлели чьи-то суровые фотокамеры. Это было не в ее жизни, не с ней… В ее жизни были только улыбки и комплименты, цветы и красивая одежда, танцы, фильмы, любовь, всегда приветливый фюрер… В ее жизни не было места чему-то уродливому, ужасному и страшному. Да, она слышала о концлагерях, о том, что там творится, но это было так далеко от нее… Это была совсем другая жизнь…

Допросы повторялись ежедневно и длились по нескольку часов. Лени каждый день смотрела на фотографии миллионов искалеченных людей – и чем дольше она смотрела на снимки, тем сильнее ее разум и душа старались отторгнуть осознание происшедшего. Да, про концлагеря слышала, да, да, нет, нет, нет, не знала, нет, не слышала… Я в шалаше, я снова в своем уютном шалаше. Меня никто не посмеет тронуть. Мне здесь хорошо и спокойно…

Через некоторое время к ее допросам присоединился врач:

– Вы должны сообщить мне некоторые интимные подробности о Гитлере.

– Хм, а что вы имеете в виду? Я ничего «интимного» о нем не могу сказать.

– Фрау Рифеншталь, я понимаю, что вы не хотите говорить об этом, но я врач, можете довериться мне. Если вы спали с Гитлером, это останется только между нами. Мы просто хотим знать, был ли он нормальным в сексуальном плане? Может, он был импотентом? Вы можете сказать, как выглядели его половые органы? Нам это важно для оценки его характера.

– Вон! – заорала, что есть сил, Лени, будучи не в силах больше сдерживаться. – Вон отсюда! Ее крик перешел в отчаянный хрип. Она вцепилась в доктора и вытолкнула за дверь. Закрыв лицо руками, Лени бросилась на кровать и затряслась в беззвучном плаче.

Через несколько недель, 3 июня 1945 года, ее выпустили. Однако свобода длилась недолго – вскоре французы арестовали ее и увезли в тюрьму в Инсбруке. В камере у Лени начались сильнейшие колики. Она каталась по полу, подогнув колени, и держалась за живот, громко крича от боли. Позже она потеряла сознание. Очнулась уже в тюремной больнице, где пролежала еще некоторое время, пока ее мать не вызволила ее оттуда. После этого Лени арестовывали еще дважды, затем ее как пленную держали под домашним арестом вместе с мужем и матерью. Их перевозили с места на место, из одного дома в другой.

Как-то проезжая из Тироля через Санкт-Антон, Лени узнала, что в горах снимают кино ее знакомые – Гаральд Рейнль, Вальди Траут, Франц Эйхбергер. Она захотела с ними увидеться, но никто, кроме Эйхбергера, «Педро» – главного действующего лица «Долины», не вышел ей навстречу. Попав во Фрайбург, Лени позвонила Фанку, но тот ледяным тоном попросил ее больше никогда ему не звонить. От нее отвернулись все ее друзья и коллеги. Ее предали. Она была им нужна, только когда ее окружал успех…

В Брейзахе Лени разместили в полуразрушенном отеле. У нее началась сильнейшая депрессия, снова обострился цистит. Ее мучили страшные кошмары – каждую ночь снились горы черепов, мухи, ползающие по обезображенным трупам. Иногда она с криком просыпалась от запаха горелого человеческого мяса и еще долго не могла прийти в себя. С Петером случались постоянные скандалы. Лени решила развестись и подала документы на развод.

В мае 1947 года около ее дома остановилась французская военная машина, ей было приказано ехать в санаторий. Когда за ней закрылась дверь в палате с зарешеченными окнами, она поняла, что это не санаторий, а психиатрическая больница. На нее накатил животный ужас. В истерике она билась и кричала, ломилась в дверь, пока санитары не сделали ей укол.

Через три месяца в больнице, где ее ежедневно допрашивали врачи о сексуальных отклонениях Гитлера, и где она прошла электросудорожную терапию, Лени отпустили. Она вышла совершенно обессиленной, с выжженной изнутри пустыней вместо сердца. Ее разум отказывался верить в то, что видели ее глаза.

Из клиники ее встретил муж, но она не дала ему ни единого шанса вернуться. В той, в другой, жизни она бы, возможно, его простила, но сейчас у нее была новая жизнь, в которой никаким чувствам больше не было места.

Ей предстояли еще долгие минуты, часы, дни, недели и года отчаяния и унижения, позора и оскорблений, но она так и не смогла отказаться от той Лени Рифеншталь, восхищающей Гитлера и восхищающейся фюрером. Она спрятала ее ото всех, скрыла в уютном соломенном шалаше, где никто не смог ее найти.

В декабре 1948 года Лени прошла свой первый процесс денацификации. Слушание проходило в Филлингене, в Шварцвальде. После многочасовых дискуссий ей выдали свидетельство о том, что она принадлежала к группе «не нарушивших закон», поскольку не являлась членом НСДАП и не числилась ни в одном из ее филиалов. Уже в мае 1949 года против нее были выдвинуты новые обвинения в пропаганде нацизма – журнал «Ревю» опубликовал статью, в которой утверждалось, что цыган, которых она отобрала для съемок в фильме «Долина», насильно забирали из концлагерей и заставляли сниматься по ее требованию. В июле 1949 года Лени прошла еще одну унизительную процедуру денацификации, на этот раз в Судебной палате Государственного комиссариата по политической чистке Бадена во Фрайбурге. Итогом стал приговор: «Не нарушившая закон». В 1950 году французская военная администрация снова выдвинула протест против вынесенного приговора, заявив о своем несогласии с зачислением Рифеншталь в группу «не нарушивших закон». Однако на третий раз Государственный комиссариат Бадена определил ее статус как «сопутствующая» фашистскому режиму.

Все имущество Лени оставалось конфискованным. Денег у нее не было, работы тоже. Ее клеймили все, кому не лень. Каких только гадостей и оскорблений она о себе не слышала: и то, что танцевала голой перед Гитлером, и то, что приказала доставить цыган для съемки из концлагерей, и то, что прекрасно знала об убийствах евреев, которые происходили на ее глазах, и то, что являлась подстилкой для всей нацистской верхушки. Многие известные, да и неизвестные, личности считали своим долгом унизить ее, обозвать, выразить свое презрение лично, в письмах к ней, в журналистских статьях. Везде и всюду теперь за ней тянулся кровавый шлейф гитлеровского покровительства. Ее жизнь превратилась в ежедневную борьбу за существование, и только мать держала ее на плаву – ее она не хотела больше расстраивать, и только из-за нее не свела счеты с жизнью в те трудные времена.

После денацификации Лени начала жизнь сначала, пытаясь реализовать новые кинопроекты в Италии и Испании («Красные дьяволы», «Черный груз», «Голубой свет»), но из-за большого бюджета и нехватки средств, ей это не удалось. Кроме того, конечно, работе не способствовала слава нацистского режиссера, и многие проекты замораживались по политическим мотивам. Вскоре она полностью отказалась от идеи заниматься кино и увлеклась фотографией.

В 1956 году она впервые посетила Африку. Ее путевые заметки-фотографии опубликовали ведущие глянцевые журналы по всему миру. В 1962—1977 годах она несколько раз приезжала в Африку, чтобы запечатлеть на снимках жизнь нубийских племен, не знавших цивилизации. Она открыла нубийские племена центрального Судана для широкой публики, после чего ими заинтересовались антропологи и историки. В 1973 году Лени выпускает фотоальбом «Нуба – люди, будто пришедшие с другой звезды», а в 1976 году – «Нуба из племени Кау». Многими критиками ее работы были приняты с восторгом, а некоторые углядели в них след нацистского прошлого.

Так, Сьюзен Зонтаг утверждала, что этими альбомами Рифеншталь «возрождает некоторые темы нацистской идеологии: противопоставление чистого и нечистого, неподкупного и продажного, физического и духовного, светлого и темного». Все эти годы в газетах регулярно появлялись очерняющие ее статьи, издавались книги, якобы, раскрывающие ее тайны отношений с нацистами. Казалось, что уже не оставалось ничего ужасающе неприличного, чего бы ей не приписывали.

В 1967 году в путешествие в Африку она отправилась с ассистентом Хорстом Кеттнером, ставшем ее спутником до конца жизни. Разница в 41 год не помешала этим двумя людям прожить вместе много лет. Хорст стал ее сыном, мужем, секретарем и помощником в одном лице.

В 71 году Лени, подделав свидетельство о рождении и убавив себе двадцать лет, впервые погрузилась в Индийский океан с аквалангом и камерой для подводной съемки. За тридцать лет она совершила более двух тысяч погружений, в результате издав фотоальбомы «Коралловые сады» и «Чудо под водой», а также документальный фильм «Коралловый рай».

В 2002 году Лени отпраздновала свой столетний юбилей, а 8 сентября 2003 года, спустя две недели после своего 101-го дня рождения, Лени Рифеншталь лежала в своей кровати в доме на Штарнбергском озере. Ей снился хрустальный грот, переливающийся всеми цветами радуги. Цветные блики кружились вокруг нее как в калейдоскопе. Но ярче всех в гроте сиял голубой кристалл. От него шел такой умиротворяющий и спокойный свет, прохладный, легкий, неземной. Лени подошла к нему, дотронулась до чудесного камня и зажмурилась от пронзившего ее яркого синего луча. Лени легонько вздохнула, голова ее закружилась, и она улетела в ослепительную бездну. 61-летний Хорст Кеттнер не отходил от нее до самой последней секунды.