Роман первый

Неизвестная сигнатура

Изображение на обложке, с лицензией на использование и изменение находится на сайте:

— https://www.flickr.com/photos/glennbatuyong/38613219932

 

1. Свободный охотник

На той части планеты, которая была обращена к звезде Урса, был день. Террасаконтера Альянса Свободных Миров, «Дева Марина», висела на орбите этой планеты, подрабатывая двигателями и корректируя своё положение. Она подходила всё ближе к глобусу чужой планеты, она была уже настолько близко, что стала видна тонкая, нежная, прозрачная атмосфера планеты. На синем фоне океанадва небольших материка чем-то напоминали двух дельфинов, обращённых своими весёлыми мордами друг к другу. Хубертус Кассадор, командир звена свободных охотников террасаконтеры, подходившей к планете, любил дельфинов, этих священных животных, к которым на Старой Земле и терраформированной Венере, его родной планете, было особое отношение.

Три материка Венеры — Земля Афродиты, Земля Иштар и Земля Фебы, совсем не напоминали эти два, называемые на местном языке Империи Сапиенс «Die Länder der Dioskuren». Но само имя Диоскуров напоминало Хубертусу обычаи его родной планеты. Планета, величественно плывшая в огромном бортовом экране взлётной палубы террасаконтеры, называлась Остзее на местном имперском языке, и «La planedo de la fratoj» на интерлингве, родном языке Хубертуса. Остзее находилась в 27 световых годах от Венеры. Недостижимое расстояние, если бы не точки перехода, тайна установки которых всё ещё находится в руках у имперцев и их сумасшедшего кайзера. Город, расположенный на планете, назывался Кёнигсберг и был последней точкой сопротивления в том коротком конфликте, что чуть было не перерос в Первую Галактическую войну.

Хубертус верил, что когда-то и на этой планете наступит Счастье Свободного Выбора. Люди заговорят на одном языке и познают истинную свободу, измеряемую простыми словами: «Я делаю, что хочу и не делаю, чего не хочу». Не все, конечно, изберут нелёгкий путь «слуги народа» и будут призваны Серапеоном служить ему. Большинство останется в двух высших кастах — Исиды и Диониса, чтобы «черпать радость жизни полной чашей», как сказано в «Kodo de la plej bonaj», «кодексе наилучших». Для себя Хубертус Кассадор избрал другой путь. Нести счастье туда, куда бежали sapiens, не принявшие совершенства, не взявшие гордое имя «homo praeteris».

Команданто Хубертус Кассадор — командир звена свободных охотников террасаконтеры смотрел на узкую полосу в той части планеты, где наступало утро. По местному времени было тоже утро, и техники проверяли готовность «мачете» к вылету. Сорок машин стояло на взлётной палубе. Среди них была и его «мачете», и ещё две машины его звена.

Шёл уже шестой день операции, успешной операции Альянса Свободных Миров. Осадой Остзее, или «Планеты Братьев», если использовать правильное название на интерлингве, командовал капитан-навигатор, дон Мариано Франциско. У него, бывшего «Четвёртого адмирала» Ганзейского Союза были свои счёты с теми, кто всё ещё руководил сопротивлением на этой планете. И задание, которое вчера вечером получил Хубертус Кассадор, было напрямую связано с человеком, лично известным как дону Мариано, так и самому Хубертусу.

— Вы ведь помните капитана фон Касселя, комманданте? — спросил дон Мариано, — Этого чертова остзейца?

Хубертус кивнул. Как не помнить. История нашумевшая, стоившая Мариано Франциско его поста «четвертого адмирала» Ганзейского союза.

Шла речь о продаже герцогством Остзее очень крупного астероида, по сути, небольшой планеты неправильной формы, с невероятно высоким содержанием сверхредких металлов, применявшихся для производства «контурных» двигателей, позволявших перемещаться внутри планетных систем. Герцог Остзее Фридрих, находящийся сейчас, вместе с фон Касселем, в бункерах своего осаждённого дворца «Фридрихсхалле», под давлением Альянса продавал и уступал Альянсу Свободных Миров, всё, что можно, надеясь избежать войны и справедливого возмездия. В тот день герцог Фридрих фон Цоллерн прибыл на астероид со своим личным эскортом из ветеранов-остзейцев, которым командовал тогда ещё оберлейтенант Франц фон Кассель. Альянс представлял один из «скрытых» членов Верховного Совета миров homo praeteris, «преданный слуга народа», дон Фернандо Мигель Спарта, в чей эскорт входил Хубертус. Мариано Франциско представлял якобы незаинтересованную сторону — Ганзейский Союз, тогда ещё державший полный нейтралитет. С точки зрения остзейцев, игра была нечестной, так как представитель Ганзы играл на руку соотечественникам из Альянса. Но на стороне Альянса были Добро и Справедливость, вера в лучшее будущее человечества, поэтому дон Мариано не чувствовал себя неправым. Переговоры завершились, документы были подписаны и переформатированы в соответствующие файлы, обеспечивавшие юридическую весомость в пространствах интерсети обоих миров.

Астероид был продан почти задаром, благодаря вмешательству истинного терриса, представлявшего, по счастливому совпадению, Ганзейский союз, находившийся всё ещё под контролем тупиковой ветви человечества.

Всё, что произошло потом, можно было бы отнести к досадным недоразумениям, если бы масс-медиа ресурсы Империи, а следом и все остальные, включая представителей свободной журналистики, не устроили из этого настоящую травлю дона Мариано.

Герцог Фридрих с частью эскорта отбыл на свой личный рейдер, эту проклятую «Серебряную тень», двойник личного корабля кайзера Вильгельма «Erfinder», чьи технологии и свойства были предметом заслуженного опасения Серапеона. Оберлейтенант фон Кассель остался, по поручению своего герцога, уладить мелкие формальности.

Бывшие совладельцы астероида, какая-то семья, то ли русских то ли имперцев, имевшая подданство Остзее, проникла в помещение для переговоров с просьбой не оставлять их на астероиде, ставшей частью Свободных миров, и эвакуировать их на планету в системе Урса, в Кёнигсберг, отказываясь от своей доли собственности. Ситуация становилась неприятной, учитывая тот факт, что в помещении находились представители прессы.

По законам как Империи, так и Альянса эти люди имели на это право. Но шла прямая трансляция события в интерсеть и выходило так, что кучка ненормальных сапиенс, не понимая своего счастья, требовала вернуть их во тьму неомонархического, неофеодального мира. Кроме того, среди людей, сделавших заявления на камеры, были женщины и дети, а у сапиенс рудимент такого общественного института, как семья, всё ещё существовал в совсем архаичном виде. Архаичном с точки зрения нормального, современного человека. Личные привязанности всё ещё больное место сапиенс. Они всё ещё недостаточно индивидуальны. И это делает сапиенс ещё более уязвимыми, чем они есть.

— Я, оберлейтенант Имперского флота, Франц фон Кассель, забираю этих людей, — сказал тогда этот чёртов остзеец перед камерами, поднимая свою руку в латной перчатке в знак того, что он принимает на себя всю ответственность за принятое решение и его последствия.

Дон Фернандо Мигель Спарта, «преданный слуга народа», просто поднял руки, «отпуская» щекотливую ситуацию. Зачем Мариано Франциско сделал то, что он сделал, не было понятно Хубертусу до сих пор. Но опрометчивый шаг был совершён.

— Ганзейский Союз требует согласования, — вдруг громко произнёс целый адмирал Ганзы дон Мариано, оказавшись один на один с остзейским оберлейтенантом, перед камерами журналистов. Фон Кассель махнул рукой и остзейский эскорт в тяжёлых, чёрно-белых имперских доспехах, взяв на изготовку стрелковое оружие ближнего боя, спрятал за своими спинами людей, просивших убежища.

— Именем герцога! — сказал фон Кассель, — эти люди подданные Империи Сапиенс и заявили о своём желании сохранить гражданство.

— Ганзейский союз возражает и требует согласования, повторил дон Мариано бескомпромиссным голосом.

— Даже двуличные ганзейцы не стали бы принуждать людей к смене видовой принадлежности. — ответил на это фон Кассель. — А этот человек, представляющий в Ганзе Альянс, нарушил принцип дипломатического невмешательства и потерял честь. — Какой же ты террис, — сказал дону Мариано остзеец, — если тащишь в свой счастливый мир людей, против их воли?

— Я следую интересам Ганзы, чьи интересы я представляю. — пробовал настаивать Мариано.

— Я полагаю, что ты лжёшь, — громко сказал остзейский офицер, у тебя какие-то личные мотивы, и я вызываю тебя, если ты не заберёшь свои слова обратно.

— Do estu! — ответил дон Мариано, начиная боевые метаморфозы.

— Если ты представляешь Ганзу, дерись, как ганзеец, — сказал Франц фон Кассель, вытаскивая спаду, — не пугай детей, не превращайся в жабу.

Фраза была верхом неполиткорректности, осуждаемой обоими видами человечества.

И здесь Мариано Франциско сделал вторую ошибку. Он не мог её не сделать, несмотря на свой высокий статус.

— Я буду драться с тобой, как солдат Альянса, — сказал он продолжая менять облик. Выйдя из себя, он нарушил дуэльный кодекс, не прореагировал на предупреждение его противника об этом, и развязал фон Касселю руки.

После этого и произошла сцена, облетевшая все медиаресурсы обитаемых пространств.

Фон Кассель ещё раз поднял руку, подавая знак своим людям, раздался щелчок, и управляемая сетка V-5, из мелаллических микроволокон, применявшаяся имперцами для очистки экзопланет от опасных хищников, плотно прилипла к телу дона Мариано.

— Заберите это животное, я предлагал благородную дуэль на спадах уважаемому «Четвёртому адмиралу» Ганзейского союза, — кивнул оберлейтенант дону Фернандо Спарта, напрямую представлявшему Альянс и получившему только что богатейший астероид известного сапиенс и террисам мира, — Повторяю, как офицер Имперского флота, я забираю этих людей, — ещё раз громко, так чтобы все хорошо услышали, сказал Франц фон Кассель.

— У Альянса нет претензий — поспешил заверить дон Фернандо перед камерами, не зная, чем обернётся такая история, обещавшая стать громкой.

— А Ганза, я думаю, на этот раз промолчит — ответил за дона Франциско оберлейтенант. — Я сделал это не из вражды к хомо претерис, но только защищая своих людей и выполняя свой долг.

Хубертус Кассадор и другие солдаты и офицеры Альянса, сопровождавшие дона Фернандо Спарта были готовы драться, и в клочки порвать этих остзейцев прямо тогда. Но дон Фернандо был опытен, опытен и рассудителен, поэтому все услышали осторожное:

— Нас рассудит время.

И время рассудило, подтверждая правоту и осторожность «слуги народа».

Сейчас, «Дева Марина» уже почти неделю висела на орбите Остзее. Однако, редко что-то проходит идеально и силы Альянса не смогли высадить десантпосле того, как планетарная противовоздушная оборона почти перестала существовать. Не смогли потому, что один из ганзейских союзных «кракенов» сел на планету и выгрузил кампфгренадирскую бригаду Ганзейского Союза в полном вооружении рядом с городом. Молча и ничего не объясняя.

На «кракене» находился новый «четвёртый адмирал» Ганзы, сапиенс, пришедший на место дона Мариано, из-за чего Альянс потерял перед самым конфликтом с Империей свою часть контроля над Ганзейским союзом.

Это факт затруднял позитивное общение между новым адмиралом — сапиенс и Мариано Франциско, для которого такое соседство было просто плевком в лицо. Нахождение молчаливых ганзейцев, которые официально считались союзниками Альянса, на планете, делало невозможным бомбардировку города с орбиты. Можно было высадить людей и технику, посылать подкрепления с орбиты, но покончить с городом одним ударом с орбиты — нет.

Приходилось использовать тактику истощения сил защитников дворца, «Фридрихсхалле», который был одним из архитектурных символов Империи.

Это не стало большой проблемой, и к тому же, давало возможность дону Мариано надеяться отомстить за тот самый случай на Тобаго лично, захватив живым и герцога Остзее Фридриха, что было чётко поставлено, как цель, Серапеоном, и заодно фон Касселя, ставшего после того случая героем светских хроник и получившего повышение до капитана. Общество Свободных миров должно получить виновных в разжигании войны и увидеть справедливый и заслуженный военный трибунал.

Всё это хорошо понимал комманданто Хубертус Кассадор, бывший свидетелем той самой сцены.

— Я хорошо помню капитана фон Касселя, дон капитан-навигатор, — ответил он.

— Я поручаю Вам взять его живым и привести ко мне. Это моя просьба. Личная. Понимаете, комманданте? — сказал дон Мариано.

— Нет ничего проще, — ответил Хубертус, — только мне понадобится моё звено. Мои Пуло и Дио, «мачете» номер сто двенадцать и сто тринадцать. Снимите их с плановых полётов.

— Это возможно, — сказал дон Мариано, — дела оборачиваются так, что завтра-послезавтра наша и ганзейская пехота уже смогут занять дворец.

Комманданте Кассадор не был так оптимистичен в своих прогнозах, остзейцы дрались очень неплохо, но возражать не стал.

— Если он утром выйдет в небо планеты, днём он будет пленником на Вашей террасаконтере, дон капитан-навигатор, — сказал Хубертус.

— Очень надеюсь, — кивнул головой дон Мариано, — но если что-то пойдёт не так, не убивайте его. Речь идёт о моей чести, понимаете?

Хубертус понимал. Дон Мариано стал посмешищем, несмотря на свои заслуги. Смешные люди не бывают адмиралами. Ему нужна его дуэль с этим остзейским выскочкой, отснятая на видео, где он растерзает своего оппонента и вернёт свою честь.

— Я окажу Вам эту услугу, дон Мариано, по милости Сераписа! — сказал Кассадор.

— Завтра у Вас свободная охота, Пуло и Дио Ваши, — махнул рукой Мариано Франциско, отпуская его.

Пуло и Дио, были друзьями Кассадора по фаланге. Они оказались в соседних регенераторах, переплавляя свои тела во славу Сераписа. Выйдя из них, и надевая новую форму, ощущая в себе новые, неведомые им силы, они решили держаться вместе. Все трое понимали, как им повезло. Близилась война с Империей и Альянсу нужны были новые бойцы, которые добровольно откажутся от «чаш удовольствий» и возьмут на себя нелёгкую ношу защиты и управления новыми планетами. Родители Пуло, что было видно из его имени, были, скорее всего из господской касты Исиды. Родители Дио, как можно было предположить, из высшей касты Диониса. Своих родителей Хубертус, у которого как-то получалось продвигаться быстрее по ступеням военного ремесла, не помнил. Да и мало кто, знал своих родителей. Человек бескрайний и совершенный не нуждается в животных привязанностях, свойственных виду сапиенс.

Команданте Хубертус Кассадор — командир звена свободных охотников террасаконтеры — смотрел на узкую полосу в той части планеты, где наступало утро. По местному времени было тоже утро, и техники проверяли готовность «мачете» к вылету. Сорок машин стояло на взлётной палубе. Среди них была и его «мачете», и ещё две машины его звена.

— Mia amiko, — сказал Пуло, подходя к нему, и касаясь ладонью плеча в знак приветствия, — нет ничего проще, чем задача, которую ты поставил.

— Estro nia, — сказал Дио, приветствуя Хубертуса, — нет ничего приятнее свободной охоты на чужой планете. Мне уже порядком надоело сбивать истрёпанные «гепарды» сапиенс, заходящие на посадку. Хоть посмотрим на эту планету прежде, чем дон Мариано уведёт нас отсюда.

— Ещё одна планета, подаренная ганзейцам, сказал Пуло, намекая на «кракен», гигантский силуэт которого они видели каждый день рядом с городом, над которым дрались, — Я хотел бы знать, зачем мы здесь?

— Почему наши союзники не хотят помочь нам, Хубертус? — прямо спросил Дио. — Неужели мы здесь только ради пленника, которого дон Мариано убьёт перед камерой, спасая свою честь?

— Серапеон принимает наилучшие решения, — ответил Хубертус фразой, в которой сам не очень был уверен, а мы исполняем их во славу высших каст.

Первые двадцать мачете в конфигурации штурмовки, под завязку гружённые тактическими бомбами, начали взлетать с палубы террасаконтеры парами. За ними, тоже попарно, потянулись машины прикрытия. Последними взлетели машины сто одиннадцать, которую вёл Хубертус и следующие два номера, на которых шли с ним на задание Пуло и Дио.

— Пойдём над морем, командир? — предложил Дио после того, как тройка «мачете» прошла плотные слои атмосферы, — оно здесь красивое, как у нас, на Венере.

— Только похолоднее, — добавил Пуло, в котором проявлялся, в последнее время, пессимизм по любому поводу.

— Пойдём, — неохотно согласился Хубертус, уводя своих друзей резко вниз — нам не нужны все сапиенс, их хорошо свяжут боем после бомбёжки. Нам нужен только Франц фон Кассель.

— Да знаем мы, командир, — проворчал Пуло, — сядем на хвост, может удастся даже посадить его, вместе с «гепардом».

— Было бы славно, — сказал Хубертус, не разделяя сейчас оптимизма своего друга.

Три «мачете» шли низко над морем туда, где на тактической карте был отмечен маркером дворец «Фридрихсхалле».

— Безнадёжно они дерутся, — сказал Дио. — Глупая храбрость.

— Но дерутся хорошо, — ответил ему Хубертус, — поэтому, будь осторожен, друг мой.

— Смотрите, киты! — сказал Пуло, глядя на спины и хвосты огромных, даже с высоты полёта их мачете, животных.

— Черная спина, красный плавник, — это остзейская касатка, — авторитетно заявил Дио, любивший знать всё о фауне других планет.

— Очень красивый хищник, — согласился Хубертус, засмотревшись на магию движения тел этих животных.

И с этого момента всё пошло не так.

— Я подбит, — вдруг закричал Пуло, уводя машину резко вверх, чтобы не рухнуть на воду, — повреждения средней тяжести!

— Вижу цель — сказал Дио, заметивший турель, случайно оставшуюся в неповреждённом состоянии, после подавления противовоздушной обороны города. Он развернул мачете так, чтобы прикрыть машину Пуло, представляя большую угрозу для турели ПВО, открывшей по ним внезапный огонь.

— Атакуем, — сказал Хубертус, ругая себя за «осмотр достопримечательностей».

И он и Дио перевели подачу энергии силового щита на переднюю полусферу своих машин, не оставляя никакой надежды противнику. Когда черно-белые доспехи фигурок, которые вели огонь, стали видны даже без визорного увеличения, оба мачете открыли огонь из кинетического оружия. Потом, когда результат не оставлял сомнений, взмыли вверх.

— Глупая храбрость, — повторил Хубертус слова Дио. — Сто двенадцатый, ты как?

— Средние повреждения, — ответил Пуло, — на сегодня я пас. На орбиту не поднимусь.

— Уходи к «кракену», — сказал ему Хубертус. — Пусть ганзейцы, наши «союзнички» — сапиенс хоть как-то помогут. Я сообщу на орбиту.

— Принял, — сказал Пуло, меняя курс на «кракен», хорошо заметный даже отсюда, — счастливой охоты!

Штурмовые «мачете», отбомбившись по дворцу, перестраивались, меняя конфигурацию. «Мачете» — охотники барражировали над местом боя.

Пробивая завалы, из ангаров под дворцом, начали вертикально взлетать «гепарды» сапиенс.

— Вижу маркер — сказал Хубертус, устремляя свою машину вертикально вверх за маркером, — преследую «гепард-один», по отчётам предыдущих боёв, машина фон Касселя, следуй за мной.

— Принял, — ответил Дио, направляя своё мачете за командиром.

— Счастливой охоты, — откуда-то издали, сквозь крики воздушного боя, прозвучал голос Пуло, — захожу на посадку на ганзейской базе, посадочная площадка рядом с нашей техникой.

Фон Кассель уводил свой «гепард» всё выше и выше, не сбрасывая скорость. Хубертус и Дио следовали за ним, не открывая огня.

— Я поведу его, — обозначил Дио понятным термином своё желание поиграть в жертву, — выведем его за поле боя, командир.

— Будь осторожен, — сказал ему Хубертус. Ему не нравилось, как начался бой.

«Гепард» фон Касселя ожидаемо «упал» на «мачете» Дио, обстреливая его. Хубертус тоже спикировал «на шесть часов» гепарду и открыл огонь. Три машины уходили в сторону морского побережья от дворца, где шёл жестокий воздушный бой с переменным успехом. Так прошло несколько минут.

— Хубертус, — сказал Дио, маневрируя под огнём «гепарда», смени меня, я выйду из-под огня, этот чёртов остзеец почти добрался до корпуса.

— Уходи влево-вверх, — только и успел сказать Хубертус.

Но было поздно. Дио совершил манёвр вверх, чтобы резко выйти из-под огня, и оставить целым корпус — силового щита уже почти не было. Внезапно, в тот же момент, остзеец перевёл остатки энергии на переднюю полусферу и таранил мачете Дио, целясь в капсулу пилота. Тот даже сказать ничего не успел, превратившись вместе с машиной в облако взрыва.

Зато, спасательная капсула везучего фон Касселя вылетела вверх из рыже-черного, огненного облака, и, включив ускорители, понеслась к побережью.

Спокойствие покинуло Хубертуса Кассадора. Теперь, он хотел убить этого остзейца сам. Кассадор не знал ни отца, ни матери. Как и должно совершенному террису, у него не было привязанностей, как он думал. Но внезапная, быстрая и нелепая смерть его друга Дио, в рыжем облаке взрыва, взорвала его самого яростью.

Упустив, на какое-то мгновение, траекторию полёта капсулы, Кассадор теперь догонял её, чтобы расстрелять прямо над этим красивым морем, где водятся касатки с красным плавником, поднимающимся над черной спиной. Но хитрый остзеец, желая сохранить свою жизнь, повёл свою капсулу среди такого лабиринта скал, что всего пилотажного опыта Хубертуса едва хватало на то, чтобы следовать за ним не отрываясь. Это было невероятно сложно, потому, что капсула была намного меньше, чем его корабль, а расстояния между скалами автопилот «мачете» не брал. Когда Хубертус Кассадор почти догнал капсулу убегавшего от него остзейца, чтобы превратить её в пыль одним залпом, его мачете задело правой стороной скалу и её разорвало на части, выбрасывая вверх уже Хубертуса в спасательной капсуле.

Лишь на секунду Хубертуса окатила новая волна ярости, но потом он понял, что всё почти так, как он и хотел. Теперь он возьмёт фон Касселя обязательно живым. Или полуживым. Нужно только отрезать этому сапиенс пути к отступлению. А потом — дуэль, в которой, у фон Касселя, одетого в костюм пилота, не будет шансов.

Остзеец сажал свою капсулу на небольшой карниз скалы над морем. Кассадор «воткнул» свою капсулу в горы с противоположной стороны. Предвидя действия своего соперника, Кассадор сразу покинул капсулу, которая загорелась, обстрелянная чем-то высокотемпературным.

Стрелковое оружие он не успел забрать из капсулы. А если честно, то и не собирался. Он возьмёт это остзейца, показав всю разницу между террисом — сераписом и убогим представителем вида сапиенс. Поэтому Хубертус начал боевые метаморфозы загодя, чтобы не попасть в какую-нибудь ситуацию, похожую на то, что случилось с доном Мариано Франциско. Он начал сближаться, используя рельеф и крупные камни, и к тому моменту, когда он сблизился с хитрым остзейцем, он ещё не утратил облик, похожий на сапиенс, но в его распухших плечах и набедренных мышцах, работало четыре дополнительных сердца, сформированных, чтобы быстро регенерировать повреждения. Остзеец несколько раз попадал в него, из своего мощного кинетического оружия, прицельными одиночными выстрелами. Было нестерпимо больно, но лишь на доли секунды. Несколько раз Хубертуса перевернуло ударной силой пули, но он даже не обратил на это внимания, движимый жаждой мести. Убить его могло только попадание в голову, но остзеец уже растратил свой боезапас и, встав в полный рост, отбросил автоматическую винтовку и вытащил спаду.

— Mia nomo estas Huberto, — сказал террис, ищущий мести, на интерлингве, улыбаясь, как будто встреча на обрыве у моря была случайной, — Hubertus Cassador. Он прищурился, внимательно разглядывая Франца фон Касселя. — Ni havos duelon, ne timu — он сделал жест рукой — Mi donos alvi komencon. Lasu mian venĝon por batalantaj amiko jesti bela. Ĉuvi havas glavon?

 

2. Бой над Фридрихсхалле

Сирены выли, а пневматические лифты, несли нас в ангар, где стояли боевые машины. Форма людей, решивших сегодня умереть, была разной. В лифте, залитым лиловым светом, куда попал я, больше всего было моих ребят из гвардейского эскорта герцога. Но рядом сидели и люди в форме космического десанта, и пограничного патруля, совсем зелёные, наверное, курсанты — недалеко было их училище. Их лица были бледны и растерянны. У кого-то из них юношеский румянец от волнения заливал всё лицо, у кого-то дрожали руки — то ли от нетерпения, то ли от страха. А может и от того и другого. Все, перед боем, уходят в небо по-разному. Напротив меня сидела девушка в форме канцелярии герцога. На форменной планке я прочёл имя — Elizabeth Souget. Мне показалось, что я где-то видел её раньше. Красивая. Синие-синие, почти васильковые глаза и золотая копна волос, стянутая на затылке в тугой узел. Шлем в руках. Зачем она с нами? Я кивнул ей.

— Капитан, — услышал я по коммуникатору, — я рада вас видеть…

Я даже улыбнулся. Наверное, в первый раз недели за две. Она меня рада видеть… Хоть кто-то рад видеть меня, человека, шесть дней подряд ведущего румяных мальчишек на верную смерть. Теперь вот и девушка… Броня на ней чистая, новенькая, понятия не имеет, что сейчас будет. Я кивнул ей ещё раз, прогоняя жалость. Она тоже ответила улыбкой, такой яркой, что на меня нахлынуло… Рядом со мной и напротив меня, заулыбались, хмурые прежде, лица людей, одевших на себя форму пилотов, возможно в первый раз. Отвечать ей словами не хотелось — я не знал, что сказать в такой безнадёжной ситуации. Дворец Фридрихсхалле штурмуют уже неделю. Нас всё меньше, и никто не верит в успех. Что сказать девочке — лейтенанту, уставшей от бомбёжек и постоянного страха?

Хорошо, что как раз тут лифт прибыл, двери разъехались, кресла выбросили нас, и мы побежали к «гепардам». По обычаю имперских пилотов, перед боевым вылетом полагалось написать что-то на стене. Гепарды, подсвечиваемые аварийным светом во мраке ангара, казались тоже лиловыми. Внутри машин — красная подсветка, которая потом станет зелёной, показывая готовность систем. Я черкнул пару строк на шершавой стене ангара — строки показались мне излишне мрачными. Ну и черт с ними. Я повернулся к своему Гепарду. Его активация была настроена на простой пароль.

— «Folge wie ein Schatten», — сказал я и забрался внутрь капсулы. Снял перчатки и сунул руки в приятный гель манипуляторов. Разбросал на экране тактические карты. Проверил оружейные системы. Вроде бы всё в полном порядке…

— «Гепард-один» требует рапорт готовности — сказал я.

По маске шлема побежал поток зелёных строк. «Гепард-два» — готов, «гепард-три» готов, «гепард-четыре» готов. «Гепард» номер тридцать три отметился красным. Я даже не сомневался, что увижу в красной строке имя новенькой. После гибели, в первый день, большей части опытных пилотов, у нас каждый день маленькие трагедии. Сегодня такую трагедию, будут звать, кажется, Элизабет Сугэ. Всю неделю, пока нас штурмуют, в рапортах появляется несколько красных строк. Перед боем — о неготовности вовремя, после боя — в отчете GVK. Я отправил ей простую инструкцию, надеясь, что она всё-таки не разберётся с управлением и останется в ангаре.

— Спасибо, капитан! — весело пропела она по голосовой связи.

— Пожалуйста — подумал я, вовсе не разделяя её веселья.

Сейчас нас будут бомбить… Силы Альянса, блокирующие дворец, могут позволить себе действовать по одной и той же простой схеме. Пробомбят, потом попробуют забрать воздух своими «мачете». До третьего этапа — зачистки штурмовыми группами у них пока руки не доходят. Но вряд ли потому, что наши «гепарды» помощнее. Нас просто медленно выбивают, машина за машиной. Хотя, герцогство Остзее, несмотря на свои малые размеры, всегда имело на вооружении лучшую технику. Здесь она появлялась даже раньше, чем Имперский Флот мог похвастаться аналоговыми образцами. Это не спасло, во дворце Фридрихсхалле блокирован сам герцог Фридрих и остатки его гвардии. Блокирован гвардейский эскорт, которым командовал я, и много мальчишек из военных училищ, которые толком не понимают, что происходит. Сейчас в ангаре осталось всего 34 машины, а противник каждый день обновляет паритет в небе ровно до того количества, чтобы иметь кратное превосходство, но, чтобы атакующие не мешали друг другу. Мы держимся неделю, вопреки собственным ожиданиям.

Непонятно почему, но десантная бригада Ганзейского Союза, пришедшая на планету на одном из ганзейских «кракенов», не участвует в штурме, соблюдая непонятный нейтралитет. Террасаконтера Альянса «Дева Марина» висит на орбите, оттуда же приходят десантные модули с планетарной техникой. Ганзейский «кракен» сел на посадочной площади космопорта Кёнигсберга— столицы нашего небольшого герцогства. Сел он, конечно, после того как с орбиты полностью подавили наше ПВО. Теперь террисам нужны наши головы. Герцог и все, кто с ним, нужны желательно живыми. Конечно, Альянс захочет предъявить виновников всего, что сам спровоцировал и натворил. «Ограниченная операция по спасению человечества», как говорят их медиа. Так что, пока нас штурмуют славные представители военной касты homo praeteris. Это — то ли военные, то ли полиция, то ли два в одном — у террисов всё запутанно. Ганза и Альянс — странный союз у наших противников — но от этого не легче не становится.

Ну вот, началось… я почувствовал, как всё вокруг вибрирует. Где-то наверху рвались тактические бомбы. Совсем скоро оставшиеся «гепарды» уйдут в небо, чтобы попробовать перехватить хотя бы часть штурмовых машин противника. Уже почти неделю они превращают один из самых красивых дворцов на планетах Империи в груду развалин. Наше сопротивление — действие довольно бессмысленное, как показали результаты нескольких дней боёв. Но альтернатива — это сдача в плен без условий, а против капитуляции были почти все оставшиеся защитники. Дерёмся мы хорошо — спортивный счёт был бы в нашу пользу. Реальная же картина нашего героизма больше похожа на медленное самоубийство.

Бомбы наверху всё еще сыпались снова и снова, а мы всё ждали момента для перехвата. Это отвратительное ожидание продолжалось невыносимо долго — может минуту, может две, может больше. Знать не хотелось. Всё время кажется, что одна из бомб всё-таки пробьёт толстый щит там, наверху, и ни я, ни мои ребята, уже никогда не взлетят. Казалось, что прошла вечность. Потом всё затихло. «Бомбардиры бомбардировали, бомбардировали да не выбомбардировали» — прожевал я русскую поговорку и отослал команду AIG. Взлетая, видел, что «гепард тридцать три» был всё ещё красным. Похоже, у нас минус одна машина в бою.

До войны, если эту неделю можно назвать войной, я пробовал уделять много внимания языку наших вероятных союзников. Искренне сожалел, что мы ими не успели стать. Кайзер Вильгельм и его брат, наш герцог Фридрих всё время шли на уступки, стараясь избежать войны между Альянсом Претерис и Империей Сапиенс. Альянс и Ганзейский Союз, в это время, душили русских санкциями. Империя, чтобы избежать или хотя бы отсрочить войну, подключилась к ним, хоть и формально, продолжая торговать и передавать русским технологии.

Поговаривали, что Ганза тоже саботирует санкции и как-то поддерживает нас, и Конфедерацию Русских Планетных Систем — но результаты поддержки не были видны простому солдату.

А между тем, русский президент Андреев был популярен даже у своих врагов. Послав к черту этикет и прочую дипломатическую ерунду, он носился между Кайзером, герцогом, Ганзой, вел переговоры с Серапеоном Альянса, пытаясь доказать, что война не нужна, а революции и хаос после них приведут к войне ещё худшей — без правил и переговоров до последнего человека. Даже врагов своих он упорно продолжал называть «наши партнёры». Но время слов прошло. Мир был невыгоден Альянсу. Слишком многое сложилось в жизни на его малых, но перенаселённых пространствах так, что привело к видимому техническому отставанию и от Империи с герцогством Остзее и от Конфедерации Русских Планетных Систем. Остановить отставание от сапиенс можно было только войной.

Малейший признак на дипломатический успех Альянс тут же разрушал своим давлением. Мы обещали русским, и снова и снова нарушали свои обещания. Я несколько раз, в знак протеста, подавал в отставку, но герцог не давал мне отставки.

— Франц — сказал мне тогда Фридрих фон Цоллерн, — позволь не объяснять тебе причины, по которым я принимаю то или иное решение.

Сказано было жестко, и моя дружба с герцогом дала тогда, вроде как трещину.

Впрочем, было не до того. Вскоре неожиданно отрёкся наш кайзер, и без единого выстрела капитулировал Империум Сапиенс. Русское Пространство разорвала на части революция между Центром, Окраиной, и прочими, более мелкими осколками этих самых пространств, к которым примыкали пиратские «серые» зоны. Но русские решили драться и дрались как с Альянсом, так и со своими революционерами, в требованиях и целях которых явно прослеживалось умелое участие дипломатов Альянса. Такую роскошь, как война «всех против всех» русские смогли себе позволить, исходя из космографии точек перехода к своим системам. Впрочем, на их пространствах был ад кромешный.

Но если бы не капитуляция нашего кайзера — объединённые флоты Империи и КРПС — вполне могли бы противостоять терассаконтерам Альянса.

Проблема же нашего маленького Остзее заключалась в том, что по большому счёту, у нас и флота-то не было. Корабли не больше рейдера. Герцог Фридрих фон Цоллерн был братом Кайзера. Наше герцогство было, по сути, частью Империи Сапиенс. Никому и в голову не могло прийти, что второй по мощи флот во Млечном пути сдадут без боя. Считалось, что силы Остзее являются частью Имперского флота. Наши медиа так и говорили о нем: «Наш флот». Когда «Наш флот» исчез из реальности и был уведён ганзейцами в неизвестном направлении, герцог Фридрих пытался отсрочить наше падение. Но без имперских ударных кораблей открытых пространств он был, как говорил когда-то наш древний философ Андерсен, «голый король» или «голый герцог». Именно так и стали его называть многие недовольные острословы.

Наше Остзее трусливо уступало, шаг за шагом сдавая свои базы, отказываясь от владений и спешно продавая, или даже передаваяих даром, Ганзейскому союзу.

— Всё лучше, чем Альянсу Претерис, — говорил Фридрих.

Ганзейский союз, объединение, неизвестно почему возникшее из кораблестроительной компании «Ганза», рос, как в сказке, поглощая бывшие имперские планетные системы. А неделю назад случилось то, что и должно было случиться: флот Альянса при поддержке Ганзейского союза, блокировал Кёнигсберг. Серапеон — высший совет Альянса — потребовал выдачи герцога Фридриха как военного преступника стоявшего, как было сказано в ультиматуме, «на пути прогресса человечества».

Совсем немногие решили остаться с герцогом до конца. Возможно, кто-то потом назовёт это глупым фанатизмом. Но я не люблю словоблудие. Верность — не самое плохое качество вида сапиенс. Сейчас уже, наверное, мы просто дерёмся за ещё один день того мира, в котором мы жили раньше. Так что всё логично.

Или нет. Логичнее было бы поступить так, как русские, которые, по слухам, несмотря на революцию и оккупацию, всё ещё оказывают полноценное сопротивление в больших секторах того, что называется у них ужасной аббревиатурой КРПС. Мне больше нравилось их выражение «Русское пространство», которое я слышал от русского президента Андреева, прекрасно говорившего по-имперски.

Мой «гепард» уходил в небо, легко пробив тонны обломков разрушенных строений над ангаром. Сразу пропала навигация, и появились помехи на тактических картах. Это сильно мешало в первый день, тогда из-за этого была потеряна сразу половина парка универсальных боевых машин. Тогда погибли почти все «тени» — так назывался гвардейский эскорт герцога Остзее. Почти все мои ребята ушли в небо пилотами. Но — как говорят имперцы: «Lerne leiden ohne zu klagen».

На второй день мы взлетали, заранее настраивая радиус автопилота на координаты дворца. Я ускорился как следует, до самых пределов красных линий гравикомпенсаторов — меня вынесло километров на 20. Даже показалось на миг, что я вижу терассаконтеру Альянса на орбите планеты. «Гепард-номер тридцать четыре», оказался тоже подсвечен красным. Так что у нас даже минус две машины. Если это мой друг ван Фростен, то совсем плохо. Один из немногих опытных офицеров оставшийся от моего эскорта. Оставайся живым, Адольф… — пожелал я ему.

Как только заработали атмосферные двигатели, я трансформировал «гепард» в штурмовую версию, и упална ближайший замеченный «мачете» Альянса. Он умело маневрировал, резко уходя вверх— вниз, влево-вправо, пытаясь резко сбрасывать скорость, чтобы я проскочил вперёд. Я обстреливал его плазмой и кинетикой, потом дал залп штурмовыми ракетами. Его активный щит был почти такой же мощности как у меня, он хорошо держал урон и конечно, почти мгновенно у меня «на шести» появился его коллега. Второе «мачете» принялось обрабатывать всем, чем можно мои щиты, с истощёнными уже запасами энергии. Пилот второго «мачете» бил меня так же упорно, как я проделывал это с его товарищем. Наносимый урон быстро съедал щит, быстро добираясь до уязвимого корпуса моего «гепарда».

«Прекрасный повод остаться остзейцем навсегда», — зло сказал я себе, наблюдая, как тают запасы энергии.

Всё потому, что противник «на шести» — в таких раскладах как сейчас — это малые шансы выжить. А точнее, никаких шансов вообще. Упал ли он мне на хвост с орбиты, или поднялся вверх, после штурмовки дворца Фридрихсхалле — всё это было уже для меня неважно. Не представлял себя никогда, модифицированного себя где-то в плену, до крайней степени. Не представлял себя никогда где-то в пространствах Альянса Претерис, в касте Исиды или Диониса, в вечном наркотическом или сексуальном трипе. Человек для меня кончался там, где Сапиенс превращался во что-то другое, виртуально-медитативное. Или извращённое до агрессивной боли, приносящей кайф, как это принято у касты Серапеуса.

Wann ich als Kind war, meine Mutti gesagt hat, sei braver Junge, sei braver Soldat… — прозвучала в голове кричалка, которую я придумал когда-то, ещё в летном училище в Марселе. Хорошо было. Раннее утро, и пробежать тебе 10 километров — как песню спеть. Странно, но сейчас, несмотря на безнадёжность ситуации, настроение моё было на подъёме, как когда-то, когда я был совсем зелёным курсантом.

— Будь честен, Франц, — сказал я себе. Ты устал от борьбы, и отсутствия логики в этой борьбе, хоть и не говорил никому об этом. Все шесть дней ты думал о том, как умереть быстро и красиво. Но главное быстро. Ты же давно к этому готов…Поэтому, пока в голову не стали приходить дурные мысли о том, как хочется жить, я переключил накопители энергии на скорость и щит и врезался в преследуемое «мачете».

Мне не повезло. Точнее повезло частично. Вражеская машина, которую я таранил, разлетелась в клочья, моя тоже. Пилот атакованной машины, вероятно, погиб во время столкновения. Только я наблюдал это все уже со стороны, высоко взлетев в спасательной капсуле над оранжево-чёрным облаком взрыва. Сначала мне показалось, что я мёртв и наблюдаю всё это из другого измерения.

Потом всё понял: Воин Михаил..! Я же не отключил спасательный модуль «гепарда», взлетая из ангара во Фридрихсхалле… Спасательную капсулу отстрелило. И в этот момент, вдруг, внезапное желание жить вернулось ко мне. Я включил ускорители, рассчитывая внезапным рывком оторваться от второго Мачете, всё ещё висевшего у меня «на шести часах». Однако, мой враг решил меня добить. Теперь, его машина резко сокращала дистанцию, а я уходил к земле от моря, над которым шёл бой.

Я бежал, как выдра бежит от остзейской касатки, которая гонит её под свою стаю. Я хотел, чтобы скалистые берега моря, с их сложным рельефом, уходившие к югу от города, прикрыли меня. Конечно, был риск разбиться о скалы, но я надеялся, как говаривал мой друг ван Фростен, на свои «превосходные боевые качества». Противник почти догнал меня, чтобы одним залпом превратить в тень, и тут ко мне пришло решение — резко посадить капсулу, чтобы выиграть хотя бы несколько минут для того, чтобы попытаться скрыться где-то среди скал. Я петлял в каменных лабиринтах, выбирая место для посадки, и чудом был ещё жив.

Наши машины шли над самой землёй, когда мой преследователь, вдруг, случайно, задел правым оружейным трансформером, за что, я не понял. Рухнула целая небольшая скала. Половину его машины внезапно вырвало, а остаток, взрываясь, расцвёл рыжим цветком. Я увидел, как теперь уже его спасательная капсула свечой полетела вверх. Передо мной завис и отстал, падая, фрагмент обшивки «мачете» с номером «сто одиннадцать».

Я резко затормозил, перекачивая всё, что можно, из хилогонакопителя щита капсулы на подушку посадки, но её не хватило надолго. Было слышно, как я торможу о поверхность. Торможу всем корпусом, тонким корпусом спасательной капсулы. Стало невыносимо жарко от разогрева, появился едва уловимый запах термопластика. Чтобы не задохнуться, не дожидаясь остановки, я отстрелил верхнюю панель и проехал остаток тормозного пути, как заправский гонщик на болидах. Наконец я остановился. Ветер… Запах моря, каменной пыли и сосен — этот коктейль чуть не порвал меня на части. От ощущения и счастья, что я всё-таки жив, на мгновение захотелось лечь и уснуть.

Осмотрелся. Место посадки оказалось не слишком удачным. Моя капсула приземлилась на каменный балкон скалы над морем. Вверх вел только один проход. Как раз туда, на моих глазах, метрах в 300 от меня, «воткнул» свою спасательную капсулу мой преследователь. Я дернул c оружейной панели стандартный «HK Gewehr 400» и залёг, оставив обрыв позади и прячась за капсулу. Понятно, что мой враг вряд ли свернёт себе шею от перегрузок. Он даже посадку свою сделал жесткой намеренно, чтоб не потерять время и не упустить меня. Сейчас он охотник, а я всего лишь дичь, особенно, если дело дойдёт до стадии боя лицом к лицу.

Homo praeteris потому и называли себя «бескрайними», что эта ветвь развития человека, давала, по сравнению с сапиенс, бескрайние возможности. Изменённый метаболизм, высокий процент неорганических соединений, возможности почти мгновенной метаморфозы и регенерации, предельно низкий болевой порог — все это сводило мои шансы, в столкновении лицом к лицу, просто к нулю. Я дал длинную очередь плазмой — на весь комплект — когда он сбрасывал входную панель, в расчёте застать его врасплох, сжечь его в капсуле и закончить бой сразу. Но расстояние было приличным — он успел выпрыгнуть и тоже спрятаться за капсулой. В плюс мне, что мой враг не успел взять стрелковое оружие — я всё-таки попал в его капсулу, и она теперь горела. Террис начал сближаться, используя, как прикрытие, крупные камни и рельеф. Я попадал в него кинетикой несколько раз, его отбрасывало и переворачивало, но он упорно продолжал сближение, на ходу регенерируя повреждения.

Кинетический боезапас закончился, я отбросил бесполезный теперь ствол, и встал в полный рост.

Всю жизнь мне фантастически везло. Потому, что родился в семье военных исследователей. Потому, что сразу из училища в Марселе меня перевели в Кёнигсберг, и я почти сразу попал в группу «Тень» — так назывался гвардейский эскорт герцога. Потому, что в каждой темной истории, о которой не сообщали медиа, я оставался живым, продвигаясь сквозь тени погибших друзей, от простого солдата до капитана эскорта. Повезло, что стал не только командиром, но и другом герцога Фридриха, спасая его жизнь и охраняя его тайны. Кажется, теперь везение кончилось. Мой враг тоже встал из-за камня, снял и отбросил шлем. Я увидел красивое лицо, слегка смуглое, он словно бы сошёл со старинных картин древней Италии.

— Меня зовут Хубертус, сказал он на интерлингве, улыбаясь, как будто наша встреча на обрыве у моря была случайной. — Хубертус Кассадор. Он прищурился, внимательно разглядывая меня. Пусть у нас будет дуэль, не бойся — он сделал жест рукой — я дам тебе фору. Пусть моя месть за боевых друзей будет честной. У тебя же есть спада?

Что ж, похоже, меня хотят взять в плен. Я отвёл руку за спину и ударил по сенсорам активации щита костюма пилота. Энергии не хватит надолго — но хоть что-то. Был бы на мне доспех кампфгруппы… Эта пародия на древнюю Италию не представляет, сколько таких как он я видел мертвыми — в кусках и кислотной слюне. Вытащил, переводя в боевой режим спаду— она вспыхнула красным светом. Хорошо, пусть будет дуэль.

— Моё имя Франц фон Кассель, — сказал я. — Откуда ты родом, Хубертус?

— Из Картахены… Я знаю, кто ты, капитан фон Кассель — сказал он, подтверждая мои догадки о том, что он и его убитый мной товарищ, охотились именно на меня. Его лицо стало меняться. Оно стало менять цвет, череп стал обрастать толстыми пористыми пластинами, похожими на чешую, руки удлинялись, становясь похожими на плети. Кисти рук превращались в лапы с длинными когтями похожими на жвалы огромного насекомого.

На крупный валун, стоявший неподалёку, сел альбатрос. Сильный ветер с моря чуть не сносил его с камня, а он разглядывал нас глупыми глазами, совершенно игнорируя опасность. Сначала меня. Потом его заинтересовали изменения, происходившие с Хубертусом.

Мы кружили друг против друга. Я — направляя «лезвие» спады ему в лицо, он — заканчивая боевые метаморфозы. Хубертус Кассадор, бескрайний из касты Серапеуса, касты солдат и правителей, хочет взять меня в плен. Что же тебе нужно, Кассадор, слава дуэлянта? Ты действительно охотник?

— Смотри — сказал я бескрайнему, указывая спадой на птицу. Ты сейчас так похож на рыбу, что она хочет тебя съесть.

Кассадор хотел ответить что— то, но не смог. То, во что он превратил себя, кивнуло головой и прыгнуло на меня. Я успел услышать, как альбатрос обиженно крикнул и улетел.

Я отступал, пытаясь отсечь ему хотя бы часть опорной конечности. Было бы хорошо, хоть на миг, вывести его из равновесия, чтобы сократить дистанцию. Но мой враг вёл бой умело, пропуская мои выпады, быстро расходуя запас моего силового поля и энергию компенсаторов равновесия. Я всё-таки несколько раз задел его по касательной — похоже, он даже не заметил. В тот момент, когда спасительное свечение моего доспеха исчезло — он оказался совсем близко и я отсёк ему руку-плеть по плечо. Он даже не прекратил движения, начиная на ходу регенерировать новую, и попал мне по предплечью. Спада улетела из моей почти надвое сломанной руки метров на двадцать в сторону — вверх, и в этот момент я пропустил обратный удар. Мой рот наполнился кровью, грудная клетка хрустнула, от болевого спазма мир вокруг меня исчез на мгновение. Он отбросил меня и снова прыгнул ко мне, превращая свои зубы в несколько рядов длинных рыбоподобных челюстей. И в этот момент его голова почему-то вдруг лопнула, тело рухнуло на меня, обливая кислотной кровью. Мир вокруг меня исчез снова.

 

3. Как исполнилось желание оберлейтенанта Адольфа Ван Фростена

Адольф ван Фростен, оберлейтенант личного эскорта его светлости герцога Остзее, Фридриха фон Цоллерн, сидел на бетонном полу дворцового стартового ангара боевых машин класса AuRa. Сегодня всё пошло не так. И он, потеряв себя, не знал, как быть дальше. Так, хорошая боевая машина, получив сбой в команде, становится бесполезной. Сегодня Адольфу надоело быть боевой машиной.

Кабина его «гепарда-тридцать четыре» была открыта, и он слышал всё, что проходило в эфир. Он слушал, не различая слов, находясь в странном состоянии оцепенения. Что-то надорвалось в нём ещё в тот момент, когда тактические бомбы Альянса рвались где-то далеко вверху, сносили остатки дворца, стремясь проникнуть туда, где был ван Фростен. Адольфу казалось, что он превратился в маленькую точку, в которую нацелено всё смертоносное, летящее из верхней полусферы боя над дворцом.

Когда шлюзы открылись и лиловые, в свете аварийного освещения, «гепарды», заблестели серебром, взлетая, разрывая барабанные перепонки характерным надсадным звуком, закачивая в ангар бетонную пыль из развалин — он открыл кабину и, как больной, сполз вниз. Пилот, один из лучших пилотов Остзее, чьё имя постоянно звучало рядом с именем его командира, капитана фон Касселя, сейчас просто сидел на бетонном полу, положив руки на колени, уткнувшись в рукав лицом. Хотелось исчезнуть волшебным образом из этой реальности, отмотать время на месяц, год, два года назад. Ему хотелось оказаться там, где хорошо, тихо и спокойно. Противная трусливая дрожь лихорадила его, он пропитался белой пылью и стал похож на одну из тех скульптур, что раньше украшали наземную часть дворца.

Пять дней назад, увидев в небе сотни боевых машин десанта Альянса, он записал в своём дневнике: «Я скоро умру». Он был в том первом бою над Кёнигсбергом, где погиб почти весь гвардейский эскорт из-за неожиданной потери связи. Связь и управление боем пропали после того, как с орбиты подавили планетарное ПВО. Но он выжил в этом бою, посадив свою разбитую машину прямо у посадочных шлюзов. Адольф хорошо помнил, как выпал из кабины на руки старине фон Касселю, ведомым которого он был, и Патрику Гордону, тоже живому и севшему парой минут ранее.

«Я скоро умру» — написал ван Фростен в своём дневнике, вернувшись в свою тихую офицерскую комнату в казармах дворца Фридрихсхалле. Его не радовал счёт сбитых им вражеских машин. Его не трогала похвала фон Касселя и обещания наград от герцога. Всё его безразличие, к которому терпким ощущением примешался растущий с каждым днём страх, уже были выражены в трёх словах: «Я скоро умру».

С тех пор каждый день эти слова росли в нём, заполняя каждую клетку его тела. С этими словами он просыпался, с ними же он засыпал тяжёлым сном, в котором снова дрался в синем небе над Кёнигсбергом, уходил от погони, прижимался к земле, просил поддержки, сам приходил кому-то на помощь, пролетая сквозь рыжие облака взрывов чужих боевых машин и их обломки, разлетавшиеся веером. Врагов не становилось меньше и на следующий день всё повторялось снова, превращаясь в нелепое дежа-вю, в страшный квест, который завершался у того же шлюза, в том же ангаре, со стенами, исписанными последними перед вылетом словами его друзей и соотечественников, уходивших в небо над дворцом, чтобы на следующий день всё повторилось снова. Противник каждый день выставлял паритетное количество машин, приходящих с орбиты, глушил сигналы навигации, защитники дворца дрались почти вслепую. Ходили слухи, что часть Имперского флота, интернированного Ганзой, прорвалась с боем и идёт на помощь, нужен ещё один, может два дня, чтобы шлахтшиффы пришли на помощь и свели счёты и с кораблями Альянса и с их союзниками. Однако, в это мог поверить кто-то другой, но не ван Фростен. Каждый день перед тем, как сделать себе инъекцию снотворного и заснуть, он думал о том, как найти выход из тупика, в котором оказался он и его друзья по несчастью. Каждый день это заканчивалось ничем, и он снова проваливался в мутный сон. Утром Адольф долго и тяжело просыпался и ждал, когда снова прозвучит сигнал тревоги.

Он сходил с ума от того, что того пути, которым их всегда вёл капитан фон Кассель — прорваться, пробиться, победить — не было теперь. «Солдат должен выжить, если это не несёт урон его чести». Этими словами начинался «Codex militaris», главный свод военных правил Империи и её союзников.

Первая часть максимы: «Солдат должен выжить…» — тоже постепенно росла в его голове, становилась больше второй, она казалась намного важнее, превращаясь в навязчивую идею. Выживший может бороться дальше. — Что толку в бесполезной смерти? — спрашивал он себя, одновременно понимая, что просто сломался. Ван Фростен был противен сам себе, презирая раньше таких людей, каким стал сейчас.

«Дружеский подзатыльник от нашего капитана всегда стоит доброго слова» — в шутку любил повторять весельчак Адам Вайде. И Адольф ван Фростен вчера честно обратился к своему другу и командиру, Францу фон Касселю в надежде, что тот скажет что-то такое, отчего всё вернётся на свои места. И тогда он, оберлейтенант особой штурмовой группы герцогства Остзее «Тени», Адольф ван Фростен, уйдёт в небо и честно погибнет в бою в небе над Кёнигсбергом так, как это сделали его друзья.

— Я хочу уйти, Франц, — сказал он, не глядя куда-то в сторону. Со мной что-то происходит… Мне кажется, я не смогу больше подняться в небо…

— «Один день, дружище, — ответил командир, — дай мне ещё один день и, быть может, многие наши проблемы решатся».

Капитан фон Кассель выглядел, как всегда, был бодр и подтянут, даже улыбался ровно настолько, насколько это было уместно в их безнадёжной ситуации, но на этот раз, ван Фростен заметил во взгляде своего друга что-то такое, чего раньше не было заметно.

Чуда не произошло. Трусость, как болезнь ван Фростена, не оставила его, продолжая расти где-то внутри, незаметно для окружающих.

Разговор случился после сеанса связи с представителями Ганзы, предлагавшим посредничество между Альянсом Претерис и той горсткой людей, которая всё ещё защищала дворец. Ганзейцев было шестеро. Черно-белая имперская форма без знаков различий выглядела на них так, будто была с чужого плеча. Переговоры с их стороны вёл офицер с русской фамилией, которую ван Фростен не запомнил. Посредники. Это их назначил Альянс разбирать все, что осталось от Империи.

Как понял Адольф, ганзейцев интересовала больше всего личность Фридриха. Судя по заявлениям Альянса в их медиа, именно герцог должен был стать главным военным преступником, оказавшим сопротивление. Ощущение брезгливости чернильной волной смешалось со всем, что испытывал Ван Фростен.

Ганзейцы, чистокровные сапиенс, служили Альянсу. Теперь им достанется то, что строил их герцог Фридрих и его брат, кайзер Вильгельм фон Цоллерн. То, что строили все сапиенс, навсегда уходя с когда-то общих с террисами планет. Проект кайзера Вильгельма назывался «Новый мир» в пику «Новому порядку» модифицированного человечества. Освоение планет. Много места для всех. Мир инженеров и навигаторов, архитекторов и медиков. Экзотическая фауна на планетах, пригодных для жизни и создание новой на тех, что подвергались ускоренному терраформингу.

— Один день, — сказал тогда командир, — дай мне ещё один день, Адольф, и наши проблемы решатся.

Ван Фростен так и не понял тогда, как решатся эти проблемы, но кивнул головой, доверяя своему командиру.

Вчерашний день отличился высокой облачностью, сменившимся почти черными грозовыми тучами и штормом с грозой, разразившимся над осаждённым дворцом Фридрихсхалле. Перед боем ганзейская пехота отвела оставшихся гражданских из кварталов, прилегающих к дворцовому комплексу. Потоки людей под потоками ливня потянулись к окраинам, в поисках укрытия и приюта.

Где-то, высоко над дворцом, висели «мулы» Альянса, не давая наводиться на цель, они глушили любые сигналы, маркеры целей то появлялись, то исчезали. На боевых экранах видно было то чёрное, рассекаемое молниями небо, то море и неясные очертания города где-то далеко внизу, то, внезапно, хищные силуэты чужих машин.

Это был второй раз, когда «гепарды» защитников начали бить прямо на взлёте, но остзейские машины взлетели и снова дрались, отчаянно пытаясь продать свои жизни подороже. Ван Фростену вспомнилось, как он с друзьями бегал в детстве на запрещённые состязания штральзундских боевых псов, дерущихся в яме, откуда нет выхода, пока у одного из бойцов не откажет сердце, или пока на его горле не сомкнутся челюсти противника. Вчерашняя посадка сопровождалась первой попыткой штурма самого дворца легионерами, тяжёлой пехотой Альянса, поддержанной шагающими боевыми машинами управления боем типа «Торо» и «Ягуарами» — боевыми машинами десанта. Атаку отбили, террисы отошли, понеся минимальные, совсем незначительные потери в несколько единиц техники. Становилось понятно, что времени до логического конца их сопротивления осталось совсем мало.

Где-то вверху, сейчас шёл бой, а оберлейтенант ван Фростен просто сидел на бетонном полу, обняв руками колени, уткнувшись в рукав лицом. Всё его безразличие, к которому терпким ощущением примешался растущий с каждым днём страх, были уже давно выражены в трёх словах: «Я скоро умру». Хотелось исчезнуть волшебным образом из этой реальности, отмотать время на месяц, год, два года назад. Он хотел оказаться там, где хорошо, тихо и спокойно. Противная трусливая дрожь лихорадила его, он пропитался белой пылью и стал похож на одну из тех скульптур, что раньше украшали наземную часть дворца. Сегодня он не прикрывал своего командира — последние дни показали, что это было бесполезно. Связь хорошо глушили, и остзейские пилоты дрались в одиночку.

Я хочу уйти, Франц… — повторял себе ван Фростен фразу, сказанную вчера капитану фон Касселю, — Я же говорил тебе, что хочу уйти. Со мной что-то происходит… Я не хочу в небо. Там так темно. Ты же знаешь, как там темно, Франц…

Всё ещё находясь в каком-то неприятном полусне, Адольф услышал сквозь своё отвратительное оцепенение характерные металлические звуки, как будто кто-то открыл кабину боевой машины. Этот «кто-то» выбрался из стоящего рядом «гепарда», спрыгнул вниз, после чего очень тщательно отряхнул себя, приводя в полный порядок. Ван Фростен услышал шаги — чьи-то гравиботинки легко и уверенно шлёпали по рифлёному полу ангара. Он медленно поднял голову. Девушка в костюме пилота присела рядом, протерла рукой в перчатке пластину с его именем на груди и прочитав, теперь внимательно смотрела на него. Её голубые глаза жёстко кололи взглядом, наверное, оценивая состояние Адольфа, золотые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Похоже, что костюм пилота она натянула в спешке, прямо на повседневную офицерскую форму.

— Дезертир? — спросила она с насмешкой, издевательски прищуривая глаза, и утирая высокий лоб.

— Вы тоже не в самой схватке — безразлично ответил ван Фростен, разглядывая, как помигивает красным индикатор сетевого подключения к боевым системам «гепарда» на рукаве её доспеха пилота.

— Нас уже двое, да? — спросила она, — приятно, что не ты один предал, правда?

— Всё равно — ответил Адольф и начал было снова опускать голову в исходное положение.

И как раз в этот момент ему прилетела звонкая пощёчина. Настолько приличная, что ван Фростен ударился виском о стену, почувствовал, как по виску побежал горячий ручеёк. Совсем тонкий, горячий ручеёк пробежал далеко вниз, до самого подбородка, и застыл внезапно где-то под нижней губой. Противная дрожь в ожидании боя, бившая его с самого утра внезапно прошла. Сознание понемногу прояснялось.

Оберлейтенант снова поднял голову и посмотрел сначала в её странные, слишком большие и слишком синие глаза, потом прочел имя на форме «Elisabeth Suget, Leutenant, Himmelskanzlei».

«Небесная канцелярия» — так у герцога Фридриха назывался отдел статистики и планирования. Много красивых девушек в форме, им принадлежало целое крыло дворца, вхож туда был только его светлость. Название канцелярии звучало всегда забавно, провоцируя шутки по этому поводу. А сейчас, «девушка из небесной канцелярии», появившаяся перед Адольфом выглядела вообще смешно. Как будто уже всему конец и это валькирия пришла за последним отчётом. Он так и спросил:

— Не можешь сама написать рапорт о потерях? Так и не научилась?

Сказано было обидно. С намёком. Ван Фростену почему-то казалось, что если сказать ей что-то обидное, то она исчезнет, как привидение. Но он ошибся.

В ответ прилетела ещё пощёчина. Не такая, как первая, но тоже весьма приличная. Девушка-лейтенант, которую звали Элизабет Сугэ, взяла его холодной рукой за подбородок, и, растирая пальцем в перчатке кровь на его лице, глядя ван Фростену в глаза, медленно, четко произнося каждое своё слово, сказала:

— Я не смогла поднять атмосферник. Мой тридцать третий «гепард» сильно повреждён. А маркер «гепарда-один» только что исчез на боевом экране моей машины. Твой командир, капитан Франц фон Кассель сбит. Разве ты не хочешь попробовать спасти его, если он ещё жив, или хотя бы забрать то, что от него осталось?

«Спасти или забрать то, что от него осталось» — чудно прошло бегущей строкой в сознании Адольфа ван Фростена. Речь шла о Франце. Капитан фон Кассель сбит.

— Перестань меня бить, — неожиданно грубо для себя, ответил девушке-пилоту ван Фростен, медленно поднимаясь на ноги, но всё ещё думая о своём. Теперь понятнее. Вот почему Франц просил ещё один день. Захотел красиво уйти. Думал ли он о том, что «Солдат должен выжить…»?

Элиза отступила на шаг. Оберлейтенант был выше её на голову. Шире в плечах раза в два. Ладонь в лётной перчатке, которой он вытер кровь с подбородка была тоже весьма и весьма внушительной.

— Перестаньте меня бить… — повторил ван Фростен, медленно приходя в себя и оглядывая девушку с ног до головы. — Чего Вы от меня хотите?

— Всё просто, военный, — тихо и зло сказала девушка, которую звали Элизабет Сугэ, — Начинай быстро думать. Я хочу спасти твоего командира. Понимаешь? Твоего командира, — повторила она ещё раз, отступая ещё на шаг, — Ты поможешь мне?

— Да, — ответил ван Фростен, в котором вдруг что-то резко «включилось», вытаскивая шлем из кабины и снова поворачиваясь к Элизе. — Да, — сказал он, всё ещё ощущая противную дрожь в коленях.

Понемногу, он снова возвращался в реальность. Он больше не трус. Он, оберлейтенант гвардейского эскорта Адольф ван Фростен, спасёт своего командира или сам превратится в тень.

Адольф сделал шаг и чуть не упал от непонятной слабости. Трусливая дрожь, бившая его несколько дней подряд, вынула из него все силы.

Элиза, быстро окинув его взглядом с ног до головы, похоже, поняла его состояние, положила его руку себе на плечо, обняла, как больного, за талию, и с неожиданной силой для красивой девушки, потащила по коридору к пневмолифтам, ускоряясь с каждым шагом.

— Слушай меня внимательно, оберлейтенант ван Фростен, — застучали в ушах у Адольфа её слова, — сейчас я возьму у Фридриха (она так и сказала про герцога фамильярно, но Адольф понял, что это «герцог Фридрих») рейдер «Серебряная Тень», — быстро говорила Элиза снимая его руку с плеча, — у тебя же есть допуск к пилотажу именно этого корабля?

— Да — снова сказал ван Фростен, ускоряясь и удивляясь, что его ноги больше не заплетаются и прекрасно слушаются его, — у меня и…

— У тебя и у твоего друга фон Касселя, — закончила за него фразу Элиза. Теперь, она уже просто толкала его в спину, и они почти бежали.

— Ты возьмёшь с собой несколько человек из гвардейского эскорта «Тени» и полетишь искать твоего капитана, — говорила ему настойчиво Элиза со стальными нотками, которыми Адольф сам умел говорить с людьми, отдавая приказы.

— Эскорта больше нет, — сказал ван Фростен, начиная впадать в прежнее безразличие и останавливаясь, — от кампфгруппы «Теней» осталось, вместе со мной, несколько человек.

— Плевать! — почти выкрикнула Элизабет, яростно толкнула его в спину и он опять побежал, — ты возьмёшь кого угодно, кто может носить оружие и пойдёшь за своим капитаном.

Адольф не знал, почему он выполняет то, что говорит ему эта девушка, но понимал, что это правильно. Всё правильно. Лучший «подзатыльник» не смог бы дать сам фон Кассель, хотя Франц был большой мастер поставить задачу кому угодно и в какой угодно ситуации.

— Как ты знаешь, Альянс глушит сигналы навигации вокруг дворца, — лихорадочно, но чётким голосом говорила Элизабет, — поэтому я поведу тебя «вручную», простой маркировкой, прямым сигналом из развалин на поверхности. У нас очень мало времени. Ты понял, Дольф?

Теперь они бежали изо всех сил. Рухнув в кресло пневмолифта, ван Фростен стирал со своего лица белую пыль, становясь снова похож на человека.

— Да, — ответил он ей уже совсем другим голосом. — Да.

Она разглядывала его, словно пыталась убедиться, пришёл ли он в себя окончательно.

— Кто Вы, лейтенант? — спросил Адольф. — Я никогда не видел Вас раньше.

Девушка из «Небесной канцелярии», которую звали Элизабет Сугэ, отрицательно покачала головой, как бы поясняя, что вопрос сейчас неуместен, и тоже упала в ложемент пневмолифта напротив. Она посмотрела на Адольфа ещё раз — глаза у ван Фростена были уже почти ясные. Удовлетворённо кивнув головой, она включила компенсаторы и нажала на панели пневмолифта горящую красным кнопку «Пуск». Капсулу лифта выстрелило, унося в извилистые развилки шахт, ведущие высоко вверх.

* * *

Лифт вынес их в центральный холл. Отсюда лучами расходились коридоры дворцового бункера, находившегося глубоко под наземной частью дворца Фридрихсхалле.

Они снова бежали, минуя, сидящих прямо на полу, пилотов, солдат лёгкой пехоты, и кампфгренадиров, в доспехах штурмовых групп. Регенераторов для раненных не хватало и несколько раз они пересекали коридоры, где рядами лежали солдаты, ожидавшие своей очереди. Везде царила растерянность и недоумение, близкое к отчаянию. Адольф старался не смотреть в лица раненных. Он знал, что он увидит там и не хотел, чтобы к нему снова вернулось это чувство. Он вспомнил нехитрый стих, который придумал его командир, капитан фон Кассель и каждый шаг, на бегу, отдавал в его мозг пару слов, которые отвлекали его от безнадёжного фона, окружавшего его со всех сторон. …Sei braver… Junge… Sei braver…Soldat…— повторял он себе до бесконечности.

По пути он поднял брошенный кем-то автомат, «HKGewehr 400», его тяжесть придала ещё больше спокойствия и уверенности. У входа на «ZK», как всегда сокращённо называли Центральный Пост Управления, вместо солдат своего гвардейского эскорта, он увидел несколько массивных фигур в тяжёлых, черно-белых имперских доспехах. Это показалось странным, но ван Фростену, на какую-то секунду, пришла в голову нелепая мысль, что мог прорваться кто-то, из союзников-имперцев. От мысли о том, что чудо случилось, что всё произошло так, как и говорил старина фон Кассель, сердце, на мгновение, взыграло радостью.

— Чудес не бывает, — урезонил он себя, когда увидел, что вместо черного имперского орла, на нагрудных эмблемах кампфгренадиров плыл, под полным парусом, древний как Галактика, и простой, как молекула водорода, корабль, почти лодка, под которым аббревиатура RSG «Hansе» не оставляла никаких сомнений. Ганзейская стража, массивные безликие фигуры в тяжёлых доспехах имперского десанта, молча подняла оружие так, что ван Фростен увидел аккуратные отверстия стволов, направленные ему и Элизе прямо в лоб.

Их командир, громадный, как гора, в своём доспехе, сделал шаг вперёд и протянул руку, как бы предлагая Адольфу сдать оружие. Ван Фростен видел перед собой только черное блестящее забрало его шлема, и вдруг, ему очень захотелось выстрелить туда, потом попытаться срезать ещё тех двоих, стоявших за ним. Эти люди, без сомнения, уже арестовали герцога.

— Адольф, отдай оружие, — вдруг подала, откуда-то сбоку, голос, лейтенант «Небесной канцелярии» Элизабет Сугэ.

Как раз в этот момент двери открылись и внезапно появился герцог Фридрих фон Цоллерн.

— Спокойно, ван Фростен! — сказал он, — Спокойно. Отдайте оружие. Это друзья.

 

4. Адмирал Головин

Кроме его светлости герцога, в дверях, Адольф ван Фростен увидел ещё одну фигуру. Того самого офицера с русской фамилией, которого видел раньше, на переговорах, в качестве посредника. Имя которого он не запомнил. На нём был такой же чёрно-белый доспех, как на страже, охранявшей вход. В этот раз, на рукаве над латной перчаткой, ван Фростен заметил широкий, золотой адмиральский шеврон с цифрой «четыре». Адольфа неприятно поразило то, что именно незнакомец, а не Фридрих, сделав знак рукой, приказал убрать оружие ганзейским солдатам.

Но герцога Фридриха, казалось, это нисколько не волновало. Он был внешне спокоен и вел себя так, как будто бы ничего необычного не происходило.

— Адмирал, — обратился к незнакомому человеку герцог, бегло кивнув Адольфу и внимательно посмотрев на Элизу, — вернёмся же обратно, у моих людей что-то срочное.

Незнакомец, которого герцог Остзее называл «адмирал», был без шлема, как и герцог, его можно было хорошо рассмотреть. Ван Фростен сказал себе, что это точно тот человек, которого он видел на переговорах. Внешность его была довольно яркая, он выглядел моложе герцога, волосы русые, глаза серые. Герцог Фридрих был могучего, крупного сложения, он всегда, даже среди своего эскорта, казался выше на голову. Его коротко стриженый спутник, представлявший Ганзу, и бывший её «четвёртым адмиралом», как понял ван Фростен, несмотря на тяжелый доспех, выглядел гибким, проворным, взгляд внимательный, даже немного тяжёлый. Кошачью внешность ганзейца дополняли русые усы, и заметные щёки с румянцем, тогда как крупное, скуластое лицо Фридриха, похоже, было выточено из скальных пород его родной планеты. Так, по крайней мере, казалось ван Фростену. Конечно, трудно в наше время угадать возраст человека — тело sapiens обновляется с каждой регенерацией, но то, что этот ганзеец был одним из адмиралов Ганзейского Союза, бесспорно, говорило о его высоком положении и, конечно, указывало на опыт, без которого достижение адмиральского звания было бы просто невозможным.

Они снова зашли внутрь Центрального поста, где ван Фростен бывал много раз, и он увидел ещё несколько групп, по 3–4 солдата. Эти небольшие отряды тяжёлой пехоты с эмблемами Ганзы стояли у каждого входа огромного зала, раньше всегда заполненного офицерами связи. Чужая стража в самом сердце его родного Остзее показалась Адольфу не просто нелепой. Это было похоже на арест. А сам зал Центрального поста управления — то самое сердце герцогства — напоминал, скорее, пустую аудиторию Военной Академии после лекций. Адольф никогда ещё не видел его таким пустым и неживым. Работал только центральный экран, да ещё, над их головами светилась, вращаясь медленно и спокойно, огромная голографическая проекция Млечного пути.

— Ваша светлость, — не выдержал ван Фростен, обводя глазами зал — где же Ваш гвардейский эскорт?

— Адольф, — ответил ему герцог, протирая пальцами глаза, красные от усталости и бессонницы, — Вы пришли только, чтобы спросить меня, где Ваши солдаты?

Герцог Фридрих подчеркнул слово «Ваши», и это звучало почти, как обвинение в дезертирстве.

Ганзеец вроде как усмехнулся в свои кошачьи усы, что вызвало злость и раздражение у ван Фростена. Но больше удивило его то, что Элизабет, как ему показалось, тоже знала этого ганзейца в чине адмирала. Он успел заметить, что они обменялись взглядами, как люди, давно и хорошо знавшие друг друга.

Ещё можно было сказать, что Элиза сейчас выглядела взволнованной. Это было непонятно ван Фростену. Она хочет спасти его капитана чуть ли не больше, чем он сам. Почему? Это можно бы было объяснить делами амурными, но Адольф никогда не видел этой девушки раньше, хотя Франц фон Кассель был не только его командиром, но и другом. Они часто, вместе проводили время в компании бескорыстных подружек и, насколько ван Фростен успел узнать Франца, не в его правилах было заводить служебные романы. Однако, простая логическая последовательность событий двадцатиминутной давности показывала, что его друг Франц фон Кассель почему-то важен для этой девушки-лейтенанта, точно знавшей заранее, что она свободно и легко попадёт к герцогу. Ван Фростен даже подозревал, что она могла знать о наличии здесь ганзейского адмирала, так тепло они обменялись друг с другом взглядами.

— Ваша светлость, у меня приватное сообщение чрезвычайной важности, — настойчиво сказала Элиза.

Теперь ван Фростен обратил внимание на то, как по-особенному, с нежностью и даже любовью их герцог посмотрел на Элизу, потом кивнул ей, и они отошли в сторону. Рядом остался только ганзеец, с широким, золотым шевроном на рукаве. Его общество было неприятно Адольфу. Ганзейцы — союз, созданный Альянсом вместо Империи, считал ван Фростен, а значит враги. Кроме того, этот человек — адмирал, с кошачьими усами, был намного старше его по званию. Всё это давало повод ван Фростену молчать.

Он и молчал, наблюдая издалека, как происходила беседа между герцогом Фридрихом и Элизой. Началась беседа тихо и спокойно, как это бывает у людей, хорошо знающих друг друга. Девушка говорила много, эмоционально, герцог сначала кивал, соглашаясь, потом резко качнул головой, возражая на что-то, или даже категорически запрещая. В этот момент Элиза привстала на цыпочки, положила ему обе руки на плечи, и, глядя прямо в глаза, начала быстро-быстро что-то говорить. Только сейчас ван Фростен заметил, как она потрясающе красива, доказывая нечто, в своём порыве, их герцогу. В их беседе было что-то интимное и близкое, только какого рода эта близость, Адольф не понял.

Ганзейцу с кошачьей физиономией то ли просто надоело молчание, то ли он просто хотел отвлечь Адольфа от слишком невероятной сцены такого совсем уж неформального общения простого лейтенанта канцелярии и целого герцога, только он повернулся к ван Фростену, и, загораживая главу государства и младшего офицера, которые в этот момент выглядели просто как мужчина и женщина, сказал на хорошем немецком:

— Нас не представили, а это неловко: адмирал Ганзейского союза Фёдор Головин, — адмирал Головин говорил мягко, негромко, ещё больше напоминая своей манерой вести беседу крупного, опасного хищника.

— Оберлейтенант гвардейского эскорта его светлости герцога, ван Фростен, — щелкнув каблуками гравиботинок, ответил Адольф.

За время своей службы, ему довелось повидать разных людей, разные манеры и обычаи. Но этот человек имел странную особенность и быть интересным и, одновременно, окружать себя ощущением внезапного, постоянного чувства опасности, исходящего от него.

— Я слышал о Вас, и о Вашем капитане, кажется его имя фон Кассель, — продолжил человек, назвавшийся адмиралом Головиным, — много хорошего от его светлости герцога.

— А я о Вас никогда не слышал, адмирал, — отрезал ван Фростен. Конечно, это была дерзость с его стороны, но он действительно нигде и никогда не слышал об этом человеке, хотя сопровождал герцога в составе гвардейского эскорта всегда и везде. Несоответствие в званиях его сейчас не очень волновало. Беседа частная, её никто не слышит, а всё вокруг летит в такие пропасти безнадёги, что сейчас ему приходится беседовать с ганзейцем, находящемся в «святая святых» герцогства Остзее, в самом сердце второго по значению имперского города. Не будь рядом герцога, Адольф бы охотно вызвал этого выскочку на дуэль, как сделал бы это, наверное, не только имперец, но и любой честный русский на его месте.

— Я и адмирал недавно, — никак не отреагировал на его дерзость ганзеец. Он продолжал беседу на прекрасном немецком, — Меня только недавно удостоил этой чести совет капитанов нашего флота.

— В совет флота входят ваши, уж точно не могу сказать — наши, новые хозяева-террисы? — снова резко спросил ван Фростен.

Адольфа понесло; его раздражала и спокойная манера этого человека держаться, и то, что адмиралом он стал уж точно с разрешения, а может и по прямому указанию лидеров Альянса, и то, что этот русский, что видно из его имени, одел на себя ганзейскую форму в то время, когда его мир разрывала на части гражданская война, наверняка спровоцированная Альянсом. Даже то, что он говорил сейчас на имперском немецком, а не на интерлингве, как думал Адольф, было не дипломатическим этикетом и не проявлением вежливости, а примитивным расчётом на древнюю имперскую сентиментальность. Кто не знает, что стоит заговорить на Высоком Немецком чисто и любой имперец тут же почувствует родство и расположение к такому человеку.

— Только сейчас это у тебя не пройдёт, — подумал ван Фростен.

— Конечно, несколько представителей Альянса Претерис входят в состав совета, — спокойно ответил Головин, прекрасно понимая, что, на самом деле, хотел сказать Адольф, — иначе и быть не может. Вы же и сами это понимаете, друг мой.

Это «друг мой» было для ван Фростена слишком.

— Я не Ваш друг, адмирал, — сказал ему Адольф. — Ваши друзья — мои враги. Мой друг, капитан фон Кассель, только что сбит над дворцом пилотами Альянса. Возможно, погиб.

Головин снова, по какой-то причине, пропустил дерзость и повёл беседу ещё мягче.

— Wendet sich wie ein Aal — подумал Ван Фростен, совсем забывая, что ещё недавно Головин напоминал ему кота, — und ist glatt wie ein Aal…

Уже потом, спустя много дней, он понял, что был неправ в этот момент, но сегодня был тяжёлый день для оберлейтенанта ван Фростена.

— Всё же, боюсь, Вы немного преувеличиваете, говоря насчёт «наших», как Вы изволили выразиться, «хозяев», — сказал Головин. — Как у нас говорят, «Ганза владеет всем». Впрочем, я не хотел бы Вас переубеждать.

Ван Фростен хотел что-то сказать в ответ, на тему, чем и как владеет, по его мнению Ганза, и возможно, уж тут ему удалось бы вывести из себя этого спокойного русского, но в этот момент герцог снова подошёл к ним, а Элиза опустилась в одно из кресел в зале, рядами стоявших неподалёку. Похоже, их разговор был непростым и тяжёлым. Лицо Элизы было красным, почти пунцовым. Ей это чертовски было к лицу, хоть и было следствием каких-то неприятных волнений.

«Вообще, блондинки легко краснеют…», — подумал ван Фростен, словив себя на мысли, что он разглядывает эту девушку с удовольствием.

Лицо Фридриха было мрачным. Он помедлил немного, собираясь с мыслями, как будто то, что он скажет, было для него непростым и тяжёлым решением. Он неспешно и молча посмотрел на Адольфа, потом перевёл взгляд, глаза в глаза — на Головина. Потом ещё раз словил взгляд Элизы, который почти кричал, умоляя о чём-то.

— Я не буду спрашивать, почему Вы сейчас не в бою, рядом с вашим капитаном, ван Фростен, — отстранённо и легко, как будто о какой-то мелочи, сказал герцог, хоть эта фраза и её тон никак не соответствовали выражению его лица. — Но я прикажу Вам, если Вы всё ещё мой офицер, найти Вашего и моего друга фон Касселя, или его тело, или то, что от него осталось. И, конечно, — он посмотрел на Элизу и кивнул ей головой, вероятно соглашаясь на что-то, о чём они только что говорили, — Вы возьмёте «Серебряную Тень», чтобы сделать это.

Если бы Адольфу сказали, хотя бы днём раньше, что такое возможно — он бы не поверил. «…Я возьму у Фридриха рейдер „Серебряная тень“», — вспомнил он слова Элизы. Сейчас он охотно бы ущипнул себя, чтобы убедиться в реальности происходящего.

Определённо, сегодня всё шло не так. Сначала ван Фростен почти дезертировал, но неожиданно для себя, снова оказался в гуще событий, потом эти чужие ганзейские солдаты в Центре управления, о которых говорят, что это друзья. И, наконец, эта синеглазая девушка-красавица, в форме лейтенанта «Небесной канцелярии», взявшая «покататься» корабль класса «Эрфиндер»…

— Ваша светлость, — неожиданно вступил в разговор Головин, выражая всем своим видом недоумение и даже возмущение, — это меняет все наши планы, это просто перечёркивает цель моего визита… Подумайте, как много поставлено на карту…

— Что поделаешь, адмирал, — сказал Фридрих, — иногда обстоятельства в жизни складываются так, что даже против нашего желания остаётся только один вариант действий. Теперь герцог говорил быстро, он явно торопился, или хотел показать собеседнику, что дальнейшее обсуждение этой темы для него нежелательно.

— Фридрих, друг мой, послушайте, — ганзеец так волновался, что перешёл на фамильярный тон, не обращая внимания на присутствие ван Фростена и Элизабет, — у нас и так был только один вариант. Только один вариант.

Герцог Фридрих посмотрел на Головина и в первый раз за всё время, широко и уверенно, как в прежние времена, улыбнулся. Герцог улыбался сейчас как человек, который уже принял важное решение, и все его тревоги и сомнения остались далеко позади.

— Дорогой Фёдор, — сказал он твёрдо, — если бы я мог поступить иначе, я бы это сделал.

— А она знает, что будет, если… — продолжал Головин.

Фридрих повернулся к ван Фростену, прерывая адмирала Головина и сказал уже совсем другим голосом. Голосом, которым он отдавал приказы:

— Оберлейтенант, возьмите, сколько нужно солдат из тех, что находятся в коридорах бункера, обязательно заберите с собой лейтенантов, Патрика Гордона и Адама Вайде, сегодня их вахта на «Серебряной Тени». Наводить Вас на цель буду я сам. Теперь самое главное. После выполнения задания и при любом его исходе, Вы не вернётесь сюда, а попытаетесь уйти с планеты и проскользнуть куда-то в пространства, контролируемые сейчас Ганзой. Это могут быть планеты Лондон, Гамбург, Новый Амстердам, а лучше всего Женева.

— Разрешите, Ваша светлость, — сказал взявший себя в руки, адмирал Фёдор Головин, — предложить факторию Архангельск. Там теперь Ганзейский Союз представляет адвокат Гутман.

Это же дыра на границе с «серыми» зонами, — подумал ван Фростен, много слышавший об Архангельске и его окрестностях, — там даже в лучшие времена из всех законов действовало только призовое право!

— Благодарю Вас, адмирал, — кивнул ганзейцу Фридрих, — спасибо, Фёдор, это вообще наилучший вариант. Рассматривайте его в первую очередь, Адольф, — приказал он ван Фростену.

— Верно ли я Вас понял, ваша светлость, — уточнил ван Фростен, не веря своим ушам, — что я должен бежать с вашим личным, новейшим кораблём, содержащим уникальные на сегодняшний день технологии, забрав остатки Вашего гвардейского эскорта и бросив Вас?

Произнося эти дикие для себя самого слова, ван Фростен увидел, что адмирал Головин, стоявший сбоку от герцога, едва заметно кивал Адаму, поддерживая его сомнения в правильности решения.

Герцог Фридрих мельком взглянул на Головина и сделал шаг к ван Фростену.

— Знаешь, друг мой Адольф, — тут герцог положил руку ему на плечо, как боевому товарищу, — наши друзья из Ганзейского Союза смогут защитить меня гораздо лучше, чем твоя гибель. Кроме того, мне очень нужен мой капитан фон Кассель, если он ещё жив. И не только мне, — добавил он в раздумье. Потом, на секунду, по его лицу пробежала гримаса, словно бы он сожалел о том, что сказал.

Ван Фростен чуть не прикусил нижнюю губу от злости, услышав это «наши друзья из Ганзейского Союза», но заметил, что Элизу едва заметно «дернуло» на словах о том, что фон Кассель, может быть, уже мёртв.

— Позвольте мне не объяснять мотивы моих поступков сейчас, — продолжил Фридрих фон Цоллерн. — Если противник знает, кого сбил, он может попробовать взять Франца живым… — Элиза! — почему-то по имени позвал герцог. — Ко мне! Девушка почти мгновенно оказалась рядом. — Также Вы заберёте с собой лейтенанта Элизабет Сугэ, — снова приказал он Адольфу. Вы будете относиться к ней, как к равной по званию. Она примет команду в случае Вашей смерти, — удивил герцог Адольфа ещё раз. — Времени у вас мало. Исполняйте и прощайте.

* * *

После того, как шлюзы дверей закрылись за Элизой и ван Фростеном, герцог подошёл и сел возле панели управления центром связи. Головин сел рядом. Фридрих настроил часть окна экрана на маяки Элизы и Адольфа, и смотрел, как две точки приближались к ангару, где стояла «Серебряная тень». Его личный рейдер. Подарок брата Вильгельма. Один из двух экспериментальных кораблей типа Erfinder.

— Как же мы были наивны, — думал он, — когда верили в то, что два человека и хорошее изобретение может изменить мир.

Головин молчал. Покусывая ус, он думал о том, как часто благородство того человека, который может его себе позволить, ломает, порой, почти идеальные планы тех, кто уже заплатил за них слишком высокую цену.

 

5. Спасение капитана фон Касселя

Ван Фростен привык не удивляться за время службы в гвардейском эскорте. Но всё было не так, даже совсем не так, как он привык. Кто эта девушка из Небесной канцелярии? Почему ганзеец, чьи корабли вместе с Альянсом блокировали Кёнигсберг, такой друг герцогу? Что теперь будет с Остзее, если герцог арестован? А он арестован? Все эти вопросы вихрем проносились в его голове, и он едва поспевал за Элизой, которая сама неслась по коридорам, как вихрь. Было понятно, что девушка-лейтенант, которую ван Фростен видел в первый раз в своей жизни, прекрасно ориентируется в сложных лабиринтах коридоров бункера управления флотом под дворцом Фридрихсхалле. Это рождало новые вопросы, такие же бессмысленные, как и предыдущие потому, что ответов на них не было. Ван Фростен гнал их прочь, прочь из своей головы, но они настырно появлялись снова и снова.

По пути, они ненадолго останавливались около солдат-остзейцев, стоявших в коридорах и сидевших прямо на полу. И тогда ван Фростен достаточно долго, относительно вихря спешки, охватившего их с Элизой, молча разглядывал одного или другого солдата, но что-то ему не нравилось. То растерянность, и даже паника глазах, то слишком повреждённые доспехи. Он и сам совсем недавно, каких-то двадцать-тридцать минут назад, был таким же. Он хорошо понимал, глядя на того или иного солдата, что у него в душе. Вспоминая себя и проецируя своё недавнее состояние на нового кандидата, ван Фростен снова и снова приходил к выводу, что тот бесполезен. В конце концов, постоянно подгоняемый тревожными взглядами Элизы, он понял, наконец, что он зря теряет время.

— Мы и вчетвером хорошо справимся, — сказал он вслух, отбросив мысли о том, что нужно дополнить экипаж парой пехотинцев.

Неожиданно для него, девушка-лейтенант, которая совсем недавно привела его в чувства таким странным способом, как хорошие затрещины, а теперь снова тащившая его за собой, остановилась, как вкопанная.

— Оберлейтенант, — остановила Элиза Адольфа. — Возьмём этих, — она указала на пару почти мальчишек, сидевших на полу в одном из лифтхоллов. На них была форма какой-то кампфгренадирской остзейской дивизии, но форма была сильно повреждена и явно не по размеру, как с чужого плеча. Вид у мальчишек был какой-то потерянный, оба были чем-то похожи на двух подранков, забившихся в угол и ожидавших чего-то страшного.

— Форму у своего дедушки взяли? — спросил их ван Фростен, — echte Glücksritter, wie ich es sehe?

Он посмотрел на Элизу, хотел сказать ей, что сейчас не время возиться с детьми. Но, немного подумав, кивнул, соглашаясь. Кажется, он ни в чем не сможет отказать этой девушке. Сейчас как раз время забрать этих двоих отсюда. Как раз самое время.

— Именем герцога, — сказал он, указывая рукой в боевой перчатке на одного и второго, — пойдёте со мной. И добавил, посмотрев на Элизу, чтобы она подыграла ему: — Задание исключительной важности!

Сказано было, как для детей. Да они и были почти дети, эти двое совсем неоперившихся мальчишек, которых судьба занесла не в то место, и совсем не в то время. Почему бы не дать этим, наверняка ещё курсантам, шанс. Может, ему где-то и зачтётся. Нет, он не верил, как террисы из касты Диониса в бесконечную цепь перерождений, он не верил, как адепты Исиды, в божественную красоту, которая спасёт мир. Даже идеальный замысел Единого и неназываемого, кем был для всех террисов Серапис, был для него и его друзей чем-то вроде детской сказки для умственно отсталых. Но если профессия солдата — быть Спасителем, спасать людей, то почему не сделать это прямо сейчас.

Он даже имён не спросил. Зачем?

Двое мальчишек вскочили, подбирая шлемы и оружие. Дальше, они бежали уже вчетвером. Было слышно, как Элиза по дороге говорила с ними о чём-то, спрашивала, ей радостно отвечали в два голоса. Голоса почти детские, но уже с подростковой, басовой ноткой. Ван Фростен словил себя на том, что он думает об этих мальчишках. Ладно. Их судьбой он займётся. Потом, если им повезёт выжить вместе с ним. А сейчас — Франц фон Кассель. Спасти капитана фон Касселя. Вырваться отсюда. Дойти до Архангельска, как приказал герцог. Там можно подумать и разобраться, что делать дальше. Ко всем действиям, во всей их последовательности, можно было смело добавить фразу «если повезёт». Правда, возможности «Серебряной тени» многократно усиливали это «если».

Фраза «если повёзёт» была кодовой в их разговорах с фон Касселем. Она напоминала об их первой встрече очень давно, если учитывать, как быстро пошло время и ускорились события, в которых Адольф принимал участие под командой фон Касселя. Путь Адольфа ван Фростена в гвардейский эскорт герцога был нестандартным, если не сказать — необычным. Адольф не вырос, как остальные гвардейцы на пространствах Империи Сапиенс. Его родиной была планета Мартиника, с единственным стандартным городом, как везде, где побывал в своё время «Эрфиндер», расставляя точки перехода. Мартиника находилась в «серой» зоне, доступной из «пояса Златовласки», как картографы называли пространство террисов: Венера-Земля-Марс. Находясь слишком близко к Альянсу Претерис, «отцы» его родного города не пожелали присоединиться к Империи, хоть планета и была населена сапиенс. Война казалась тогда чем-то невероятным. Но прошло время и в Вильямштадте, а именно так назывался единственный на планете крохотный город, где вырос ван Фростен, начали поговаривать о том, что террисы готовятся к войне. А готовясь к ней, резко увеличивают количество своих граждан, для контроля захваченных в будущем планет, проплачивая пиратские нападения на «серые» зоны, откуда пленных сапиенс можно было доставить к регенераторам, на военных базах в Картахене на Марсе. На выходе получались террисы, размещаемые в касты Исиды или Диониса.

Сам ван Фростен, тогда работавший в одном из отелей планеты инструктором фехтования и подводного плавания, в эти слухи не верил, полагая, что это очередная жуткая сказка, которую медиаресурсы интерсети используют для роста интереса к их изданиям. Работа его ему нравилась, и он думать не хотел ни о чём другом.

Но однажды, на планету пришёл пиратский рейдер с романтическим названием «Робин» и эмблемой бойцового петуха на рубке управления. Следом сел старый, видавший виды рудовоз, переоборудованный под перевозку людей. Судьба жителей Виллемштадта могла быть совсем печальной, если бы не, тогда ещё оберлейтенант, фон Кассель. Командовал он в то время остзейским рейдером «Кёнигсберг». Появившись внезапно, остзейская абордажная группа разоружила «джентельменов удачи» и освободила захваченных пленных, предназначенных для переправки на Марс. Среди освобождённых пленников пиратов был, избитый до неузнаваемости, ван Фростен — единственный, кто оказал сопротивление «джентельменам удачи». Остзейцы сразу отделили в команде пиратов-террисов от сапиенс, «одели» их в сетки «Фау-5» и отвели на пиратский «Робин». Тихо прозвучало несколько выстрелов, хорошо слышных как разоружённым пиратам, так и группе их бывших пленников, которую остзейцы удерживали от самосуда над сапиенс, входивших в команду «Робина».

Фон Кассель, который не был тогда ещё такой узнаваемой фигурой, как после истории с астероидом Тобаго, с интересом рассматривал сине-черного от побоев и ссадин Адольфа ван Фростена, потом указал на него рукой своим людям. Двое остзейских солдат тут же подбежали к нему, подняли к себе на плечи и потащили к стоявшему напротив Францу. Ван Фростен застонал от боли, как выяснилось потом, у него были переломаны все рёбра, но один из тащивших солдат сказал ему: — Ruhe, Kerl, ruhe.. Jetzt wird es bei dir alles gut. Адольфа положили рядом с капитаном остзейского рейдера.

— Теперь заминируйте корабль этих клоунов, — сказал своим людям фон Кассель, и присел рядом с Адольфом. — Твоя планета очень красивая, парень, — сказал капитан остзейцев ван Фростену, — но тебе, теперь, нельзя здесь оставаться.

После чего Франц быстро и кратко изложил перспективы службы в имперском флоте.

— Если повезёт, — сказал он ван Фростену, — будешь служить со мной. Мне кажется, ты правильный человек.

В это время вернулась команда, минировавшая пиратский «Робин». Франц кивнул головой солдату, державшему в руках дистанционный пульт подрыва взрывных устройств пиратского рейдера, скрывающего в себе тела казнённых террисов. Направленный термовзрыв в одно мгновение оплавил корабль внутрь самого себя, превращая его в длинный слиток неправильной формы. Стало жарко.

Среди разоружённой пиратской команды послышался возмущённый ропот. Рейдер, превратившийся на их глазах, в кусок расплавленного металла, был источником их существования. Как раз в этот момент вернулась группа остзейцев, зачищавшая город, привезя с собой ещё несколько искателей приключений, бывших почти в таком же состоянии, как ван Фростен. С тем только отличием, что ходить они могли самостоятельно.

Франц фон Кассель приказал своим солдатам подвести всех пленных пиратов ближе.

— Вашего рейдера больше нет, — сказал он им спокойно, как будто говорил о погоде, — но я оставил вам транспорт, который вы привели сюда. Условия путешествия в нем некомфортные, но люди вы, как я знаю, ко всему привычные, и сможете добраться, куда сочтёте нужным. Я дарю вам ваши паршивые жизни, а это главное. Все возможные претензии предъявляйте к оберлейтенанту Имперского флота Францу фон Касселю, капитану рейдера «Кёнигсберг», герцогство Остзее, это я. Вторая наша встреча закончится для вас настолько плохо, насколько это возможно. Надеюсь, вы понимаете, что я не шучу. Это всё. Грузитесь на ваш транспорт, его я вам тоже дарю. Через пару недель будете дома, если повезёт.

— Если тебе повезёт, — сказал вдруг один из пиратов, цитируя это «если повезёт», — ты проживёшь год, я тебя запомнил! — вдруг, голосом на грани истерики, заговорил один из пиратов. — Это был мой рейдер! Это были наши общие деньги! Я найду тебя!

Фон Кассель грустно вздохнул, как будто слышал подобное уже много раз и снял с плеча автоматическую винтовку «Heckler-Koch».

— «Если повезёт» — отменяется, — сказал Франц. Потом, передёрнул затвор. — Объявляется забег на скорость! Победит дружба. Повезёт всем, без исключения. — После чего он дал длинную очередь, поверх голов искателей приключений.

В придание ускорения включились остальные солдаты из экипажа остзейского рейдера, гнавшие обезоруженных пиратов очередями до самых шлюзов транспорта.

С тех самых пор, фраза «если повезёт» содержала в разговорах Адольфа ван Фростена и Франца фон Касселя гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. И сейчас, пробегая по длинным коридорам и вспоминая своё знакомство с Францем, Адольф сказал себе: «пусть этим мальчишкам повезёт». И довольно кивнул головой.

* * *

Вот и ангар. Фиолетовое свечение силовых щитов. Силуэт боевого рейдера. Надпись по корпусу древней готикой: «Folge wie ein Schatten». Небольшой отряд — четыре человека с ним вместе — застыл в ожидании.

Когда-то, кайзер Вильгельм фон Цоллерн подарил этот корабль герцогу Остзее Фридриху, своему брату. Это был жест доброй воли и символ единства просвещённых пространств «Нового мира». «Империя Сапиенс», как название, звучало не всегда уместно, подвергаясь критике со стороны медиа Альянса Свободных Миров — системы иерархически очень жёсткой, но со всеми видимыми признаками демократии. «Новый мир» возник, как альтернатива «Новому порядку» Альянса. Свободе распоряжаться своим телом и желаниями в тесном мире перенаселённой Солнечной системы Империя противопоставила свободу поселиться на любой подходящей планете, за её пределами и жить так, как хотела община этой планеты. «Эрфиндер» — корабль Вильгельма фон Цоллерна, расставлявший точки перехода во Млечном пути, был символом этого «Нового мира».

«Серебряная тень» — корабль-близнец «Эрфиндера». Наверху, похожий на китовую голову, отсек навигации. Там, чуть дальше, оружейные трюмы. Ещё дальше, глубоко внутри, рядом с 4 отсеками для «гепардов», каюты и конференц-зал — трансформер на 40 человек экипажа. Экипаж полностью превращался, во время абордажа, в кампф-группу.

Ван Фростен провёл рукой по панели доступа на доспехах, подошёл ближе и произнёс: «Ich bin auch ein Schatten». Корабль узнал его и тембр его голоса. Фиолетовое свечение щитов вокруг корабля исчезло, он заблестел серебром. Ван Фростен продолжал принимать управление на себя. Элиза тоже включила нарукавную панель и, как помощник капитана, принимала от ван Фростена коды доступа к управлению. На секунду мелькнула мысль, что делает она это не в первый раз. Корабль ни разу не отказал и не просил доказательств допуска. Ван Фростен устал удивляться и просто принял всё как есть. Девушка что-то знает. Ведёт себя уверенно и даже властно. Приказ от герцога в её отношении получен. Он рядом. Ситуация под контролем.

С характерным, тихим жужжанием опустился грузовой задний пандус, под ноги маленького отряда съехал пассажирский трап.

— Команде занять места, согласно боевого расписания, — сказала Элиза, заявляя этой фразой свои права старшего помощника, и посмотрела на оберлейтенанта. Тот, даже не повернувшись, пожал плечами:

— Командуйте.

Звуки работы механизмов корабля внесли какое-то спокойствие и мир во всё ещё растерянное состояние Адольфа. Это был его дом и дом капитана фон Касселя, которого они летели спасать. Это был дом всех членов экипажа тех «теней», кто был ещё жив и тех, кто превратился в тени навсегда.

Двое мальчишек-остзейцев, которых Фростен подобрал по пути, застучали гравиботинками, поднимаясь по трапу. В этот момент, со стороны внешнего шлюза, подбежали ещё две знакомые фигуры. Обе были без шлемов, в лёгких доспехах гвардейского эскорта.

— Лейтенант Гордон.

— Лейтенант Вайде.

Как же было круто было то, что они улыбались! Даже когда вокруг рушились миры и переставали существовать пространства.

— Здорово, черти — сказал ван Фростен. — Почему бросили пост?

Сказано было от всего сердца. Просто, чтобы не расслаблялись. Как напоминание — командир вернулся. Это были его старые друзья, рядом стоял его корабль. Жизнь становилась проще, понятнее, а на душе радостно. Адольф представил себе, что всё, как всегда. Они уходят на задание. Впереди — обычные девяносто дней рейда.

— Привет Дольф, — сказал Патрик Гордон. — Я тебя не обрадую. Шлюз повреждён, во время последнего налёта. Пробовали настроить — никак.

— Плевать, — зло и радостно сказал ван Фростен. Давайте на корабль, коллеги. Дело будет весёлым. Наконец-то он почувствовал, как по каждой его мышце шла та веселая дрожь, которая предвещает драку.

— А что со шлюзом и почему с нами барышня? — спросил Адам Вайде, оглядывая Элизу с ног до головы.

— Именем герцога, я — старший помощник, — отрезала Элиза. — Считай, твой командир, пока не вернёмся или пока нас не разнесут в клочья — Элиза говорила так, как будто она всю жизнь командовала остзейским десантом. — Капитан Франц фон Кассель сбит недалеко от дворца. Наша задача — спасти его или забрать тело, если он стал тенью. Вопросы?

— Вопросов нет, — сказал Патрик Гордон. Но оба остзейца всё ещё смотрели на ван Фростена, ожидая подтверждения.

Ван Фростен кивнул, подтверждая слова Элизы, и игнорируя недоуменные взгляды Патрика и Адама. Тихо проворчал, поднимаясь по трапу:

— Только кто вам сказал, что мы вернёмся?

* * *

«Серебрянная Тень» взлетела красиво и быстро, разнеся орудиями ближнего боя шлюз. Добротный дворцовый шлюз, с внутренней стороны которого не было ни силового щита, ни бронированного покрытия.

— Хороший шлюз из старой, доброй, остзейской термостали, — подумал ван Фростен.

— Теперь он больше не нужен, — угадав его мысли, немного извиняясь за хулиганство, сказала Элиза, занявшая место GFL.

Она дала залп плазмой, сначала по повреждённому бомбёжками шлюзу, а затем, как только корабль вышел наружу и начал набирать высоту, по скальным породам сверху, заваливая зияющую дыру, сплавляя камень и металл вместе.

— Хоть как-то прикроем вход, — снова почти извинилась она, взглянув на ван Фростена.

Пока взрывы создавали помехи, Элиза перевела корабль в атмосферный US режим. Сейчас тот, кто искал его оптическими визорами, мог едва различить плоскую, ставшую почти двухмерной, проекцию трапеции корпуса. Следом, она включила систему Vogelfänger, для открытого космоса, затрудняющую определение корабля по его гравитационным параметрам.

— Теперь почти полная невидимость, — сказала она удовлетворённо.

— Лейтенант Суге, — ван Фростен сделал паузу. — Вы бывали раньше на этом корабле?

— Да командир, как гость герцога, — ответила Элиза. — А ещё, я проходила полугодичную практику на имперском «Erfinder», — сказала она, глядя Адольфу прямо в глаза.

Имперский «Erfinder» был личным кораблём кайзера, двойником «Серебряной Тени». Даже ван Фростен с фон Касселем принимали и осваивали свой корабль уже здесь, в Кёнигсберге, под руководством герцога Фридриха и его брата, пригнав из Потсдама корабль под страшным секретом.

Но девушка не врала, она была так хорошо знакома с двойником Эрфиндера, что, казалось, была здесь всегда. Интерфейсом корабля она пользовалась без задержек. Кроме того, было видно, что её тело помнило расстояния между креслами и мелкими препятствиями довольно тесного отсека управления. Фон Кассель часто называл этот недостаток, по мнению Адольфа, уютом. Корабль был самой большой любовью в жизни их капитана.

— Вы меня удивили за сегодня много раз, — промычал Адольф, вспоминая первую фазу их встречи.

— Поверьте, мне очень этого не хотелось, — ответила Элиза, поворачиваясь к тактическому экрану и прочёсывая сенсорами поиска всё что было в радиусе воздушного боя вокруг дворца. Просто Вы сегодня мне всё время не оставляете выбора.

Элиза сняла перчатки боевого доспеха. Длинные, тонкие, белые пальцы девушки скользили по панели управления. Ван Фростен заметил, что они дрожали. Адольф вспомнил, как она говорила с герцогом. — Интересно, кого она любит больше, — мелькнуло в голове у Адольфа, — герцога Фридриха или Франца фон Касселя?

— Вот он, — вдруг закричала Элиза. — Вот он!!!

Ведет девушка как-то себя совсем не по-остзейски, так резко проявляя эмоции, сказал себе ван Фростен, пока корабль резко набирал высоту, чтобы сразу упасть в нужную точку.

Он тоже увидел три маркера разного цвета. Первый был радиусом, разлетевшегося на части, «гепарда-один», машины, на которой сбили Франца. Второй маркер — маленькая точка — это спасательная капсула. Рядом пульсировал личный маркер фон Касселя. Франц был ещё жив. Он был совсем рядом.

Элиза включила визоры, они увидели капитана Франца фон Касселя и его противника, кружащими друг против друга. У Франца была в руках офицерская спада, его противником был какой-то террис, который быстро себя модифицировал, готовясь к схватке. Франц включил свой щит доспеха пилота…

Слабый щит, — подумал Адольф, — на доспехах пилотов щиты слабые… — Ван Фростен отдавал себе отчёт в том, насколько мало шансов у его друга и командира, — …Как же ты так влип, дружище фон Кассель, тебе же всегда везло…

— Это дуэль… — безнадёжно сказала Элиза, — я не понимаю почему, но это дуэль…

Дважды за сегодняшнее утро ван Фростен видел её, чрезмерно фамильярное для офицера, проявление чувств, которое удивило его не меньше, чем само необычное появление этой девушки в жизни Адольфа. Сперва, она недопустимо сократила дистанцию с герцогом Фридрихом. Это могло быть обусловлено близостью Небесной канцелярии и неформальными отношениями, которые часто случаются даже на службе. Особенно учитывая то высокое положение, которое занимал герцог в системе их мира и заметную красоту девушки. Второе такое же необычное проявление чувств, почти потерю самоконтроля, он наблюдал сейчас. Элиза сама готова была прыгнуть туда, где сейчас начиналась неравная дуэль — бой между капитаном Францем, который не имел правильного снаряжения для рукопашного боя с террисом, и его противником, который через несколько секунд станет для их командира практически неуязвим. Франц фон Кассель не был знаком близко с девушкой, которую звали Элизабет Сугэ — в этом ван Фростен был почти абсолютно уверен. И поэтому, он не мог объяснить себе её эмоции.

Похоже на детский виртуальный тренажёр рукопашного боя, где хулиган спасает принцессу, — сказал про себя.

— Элиза, вы сможете посадить, или повесить корабль, вот здесь, — показал рукой в боевой перчатке ван Фростен, включая сигнал готовности для кампфгруппы, — метрах в 700, или километре, не дальше километра? Нам нельзя обнаружить себя раньше, чем я убью этого урода, он без шлема.

— Выполняю, — сказала Элиза, указывая точку в навигаторе 850 метров. — Снимаю поле… нас видят.

— Откройте люк, лейтенант, — попросил Адольф, подходя к люку и включая питание своего «HK Gewehr 400», — попробуем подышать морским воздухом.

Люк открылся, в корабль ворвался характерный морской воздух.

— Так пахнет только наше Остзее, — сказал сам себе Адольф, вдыхая полной грудью запах воды, соли, йода и хвои. Он вставил в паз и включил питание оптического прицела. Перевёл оружие в положение «кинетика». Ван Фростен не спешил, действуя, как человек, знающий хорошо, что такое «последний шанс». Он понимал, что сейчас его командира спасёт только везение. И его точный выстрел. Две фигуры внизу-справа двигались, мешая целиться. Их лица ван Фростен хорошо видел сквозь прицел, не обращая внимание на то, что Элиза буквально «прожигала» его спину своим взглядом, ожидая его точного выстрела, который спасёт фон Касселя. Адольф также видел, что дуэлянты даже говорили о чём-то, кружа друг против друга. Он задержал дыхание, выбирая правильный момент для выстрела. Когда бескрайний, быстро превращавшийся в мерзкую тварь, прыгнул на его командира, ван Фростен спокойно спустил курок, с удовольствием вгоняя пулю в её череп.

— Минус один террис в стадии боевой метамофозы, — сказал он, выдохнув и поворачиваясь к Элизе. — Но, кажется, я опоздал.

 

6. Пробуждение капитана фон Касселя

Я видел сны. Очень разные сны. Я был снова ребёнком на родной планете, на всех картах она называлась Женева. Но, очень часто колонисты, живущие на нашей планете, звали её Генуя, или Дженова, часто просто Генф. Колонисты прибыли, когда-то, на планету из очень разных частей Старой Земли и, наряду с Высоким Имперским наречием, вовсю использовали свои родные языки. Мне это очень нравилось. Она была такая красивая, моя родная планета.

Море около города называлось Лигурийским. На нём было много островов, искусственных и естественных. Искусственные острова геологи-терраформеры создали неотличимыми от тех, что возникли на планете в результате вулканической деятельности. Наша звезда, Регина была чересчур жаркой, и на орбите планеты постоянно находились десятки тысяч управляемых отражателей, контролировавших излучение. Зрелище с поверхности планеты было величественным, похожим на «короны» Венеры и Марса.

Снились мой отец и мама, потом кадетский корпус в Риге, куда я попал, когда вырос.

Родную планету покидать не хотелось. Было так хорошо и спокойно дома. У отца был прекрасный катер, с опцией подводного погружения, и мы часто ходили на нём, к одному или другому острову, разглядывая невероятно богатую подводную фауну Женевы. Океан на планете изобиловал осьминогами, каракатицами и прочими похожими существами, причудливо менявшими цвет. Существа эти меняли свою окраску в зависимости от места, где их находили. Но иногда мне казалось, что цвет они меняли от простых чувств, переполнявших вдруг этих моллюсков, чем-то напоминавших мне людей. А ещё, мы много плавали в прозрачной, тёплой, солёной на вкус воде и загорали.

Когда катер подходил к берегу, я знал, что сейчас начнётся самое интересное. Я садился где-то на краю пляжа и строил замки из песка. Мой отец садился рядом, помогая строить башни и стены. Мы были черны от загара, пропитаны и промыты солью. Но самое главное, что я ожидал, были его чудесные рассказы и сказки, которые он выдумывал на ходу, а я был в них главным героем.

Сказочные события переносили меня, чаще всего, на Старую Землю ещё той, первой эпохи человечества, неразделённого на сапиенс и претерис. Я сам уносился, в этих сказках, на ту самую Землю, которая и сейчас мчалась, вращаясь, по своей орбите, вокруг звезды по имени Солнце, в сотне световых лет от нас. А мы с отцом всё сидели на берегу моря, и строили замки из песка, как наши предки в то время, когда Земля была их единственным домом и говорили, говорили… Жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

Но больше всего, я любил отцовские рассказы о далёких русских пространствах. Там, по словам моего отца, жили люди, чьё прошлое и будущее было всегда неразрывно связано с нашим. Герои таких историй, русоволосые гиганты, терраформирующие негостеприимные планеты, капитаны, открывающие новые планеты и преследующие пиратов, со временем стали мне как друзья. Я представлял себе их лица, манеры, голоса. Даже лицо на скульптуре Навигатора Андреаса, которая стояла на одной из центральных площадей Женевы, казалось мне похожим на лицо первого в мире пилота, вышедшего в космос. Его звали Гагарин. Юрий Гагарин, его имя было русским вариантом Всадника Йорга — идеального прототипа имперского офицера.

Часто героями отцовских сказок были кавказские сепаратисты, жители системы, граничащей с зоной космоса, где количество точек перехода резко сокращалась и начинались переселённые планеты, говорившие на энглезе, — варианте Имперского английского, но со своими особенностями. В историях отца жители систем «Большого Кавказа» были стражами врат в ту часть космоса, за которым начиналось неизведанное… Капитанов кораблей и их экипажи поджидали представители неизвестных цивилизаций и отклонения от законов физики, известных нам. Стражи врат то бунтовали, то приходили на помощь русским братьям, когда помощи, казалось, ждать было неоткуда. Сказки всегда хорошо заканчивались. Приходил я и всех спасал.

От отца пахло морем и чем-то родным. Мы ныряли и плавали, наматывая километры вокруг островов, чувствуя себя дельфинами.

Когда я был ещё совсем маленьким, отец спросил меня, кем я хочу быть? Я посмотрел на море и сказал, что хочу быть дельфином. Мама подхватила эту шутку. Выражение «когда ты станешь дельфином, сынок», стало означать в нашей семье: «когда наш Франц вырастет».

Я не хотел покидать свою планету. Но время пришло. Мать гладила меня по голове, мы сидели в саду нашего дома и слушали что-то из неоклассической музыки.

— Франц, — сказал мне отец, положив свою ладонь на мою. — Я не смогу помочь стать тебе дельфином, — тут он улыбнулся, — но я помогу тебе стать хорошим человеком. Нет выше чести, чем защищать тех, для кого ты единственная надежда. Я хочу, чтобы ты был военным, Франц. Просто верь мне, как ты делал это раньше. Подумай о кадетском корпусе, как о путешествии за счёт Империи.

Я часто приезжал домой в отпуск, рассказывая о своих успехах и неудачах. В таких снах было хорошо и спокойно. Небо сливалось с морем где-то вдали, пока мы с отцом снова плыли в закат. Дома нас ждала мама и ужин.

Иногда сны были тяжёлые. В тяжёлых снах всё тоже было похожим — это была служба у герцога Остзее Фридриха фон Цоллерна. В тяжёлых снах я подробно и часто, снова и снова, дрался с солдатами человеческой расы homo praeteris — «бескрайними», как они себя называли. Я не испытывал к ним прирождённой враждебности — это были люди как мы, просто другие. Другая ветвь, живущая по своим законам и представлениям о том, каким должен быть человек, в век колонизации галактики Млечный Путь. Этот путь оказался разным у sapiens и praeteris. Но пути этих двух видов пересеклись, чтобы вспыхнуть межзёздным конфликтом.

А ещё я капитан. Неплохой капитан. Вот моя «Серебряная тень» торпедирует фрахтер Альянса, подавив сигналы о помощи — а вот абордаж яхты «Светоч» — тот самый, когда бесследно исчез, как очередной духовный лидер фаланги «Совершенства и Равенства», так и его корабль. Вот я отдаю приказ уничтожить его спасательный бот.

В последнее время сны стали повторяться. Пневмолифт. Подземный бункер дворца в Кёнигсберге. Напротив — улыбающаяся красавица. Я всё время хочу прочесть на форменной планке, как её имя, но оно размыто. Я хочу спросить её о чем-то, но почему-то не могу — ни я ни она не слышим моего голоса. И оттого девушка смеётся ещё сильнее. А вот я веду бой в атмосферес двумя «мачете». Сначала хочу, чтобы всё кончилось, а потом очень хочу жить. Дуэль. Меня вызывает на дуэль слишком красивый человек, чтобы им быть. В какую-то минуту я думаю, что мы могли бы быть друзьями… Хотя нет — он превращается в отвратительного монстра, а я достаю спаду. Альбатрос. На нас смотрит удивлённо большая птица. Взлетает.

Я снова вижу, как говорю с отцом в детстве, марширую в кадетском корпусе, Военная Академия, учёба и военные игры. Вот моя новая Родина, Остзее. Служба у герцога. Он путешествует инкогнито в одном из отсталых миров далеко за «Большим Кавказом», в моём сопровождении. Здесь живут люди, которые выбрали путь сапиенс, но их мир деградировал под влиянием Альянса. От планеты к планете, от системы к системе одно и то же. Здесь нет регенераторов. «Миры грёз» и «миры вечного счастья», относительно безопасные для адептов Диониса и Исиды в пространствах Альянса Претерис, не сулят ничего, кроме примитивных болезней и сумасшествия. Нас раскрыли и по нашим следам идут агенты Альянса Свободных Миров и местные фанатики, существующие на деньги террисов. Герцог ранен, у него лихорадка и он тает прямо на глазах. Я прохожу по трупам, чтобы угнать корабль и вернуть герцога домой. На помощь приходят три англичанина-имперца из Лондона. Милые джентельмены, изучающие местные диалекты энглезы. Никогда не видел более «бескрышных» солдат. После помощи нам, вынуждены бежать вместе с нами. Совсем не похоже на отцовские сказки. Хочу обратно в Женеву. Помоги мне, папа.

Сегодня сон был необычный и прервался он в самом начале. Диковинные шмели, большие и весёлые, кружившие вокруг гигантских гиацинтов моей родной планеты вдруг исчезли. Мне стало больно, как будто я тону. Я проснулся, кашель рвал меня на части, зеленый гель биораствора летел из моих легких. Мне холодно. Тихий, похожий на жужжание гулмикропомпы. Я голый. Рука, моя сломанная надвое рука цела, моё тело лежит в зелёном, полупрозрачном желе. Нужно открыть крышку регенератора. Большая панель с кнопками. Крышка моего прозрачного саркофага отошла с характерным шипением вверх. Нужно сесть.

Регенерационная капсула — я жив! Я всё-таки жив. А может, так выглядит жизнь после смерти? В помещении квадратов на 20 нет ничего, кроме самого регенератора, сменного бака с биогелем и дополнительного пульта управления. В нём не только управление регенератором, но и связь с внешним миром. Похоже, мои сны были не просто так, их читали. А вот лежит полотенце и госпитальный комплект одежды из стерильной бактерицидной ткани. Комплект слишком простой. Это тюрьма? Я вытираюсь, чтобы одеться. Координации никакой. Даже натянуть одежду, сейчас для меня проблема. Немного шатает, но чувствую себя свежо. Интересно, сколько дней я провёл в «аквариуме»?

Вот и гости. Точнее гость. Имперская форма, на ней эмблема Ганзы. Кораблик под парусом. Ганзеец. Непонятно, друг или враг. Ганза — она такая. Разная. «Плыви кораблик…».

— Капитан Питер Брюс, — представился он. — Я не совсем юрист, но представляю Ганзейский Союз в Вашем деле.

У вошедшего была ничем не примечательная внешность, кроме того, что взгляд был очень цепкий, даже неприятный, как мне показалось. Хотя нет, непримечательная внешность очень напомнила мне русского президента Андреева. Такой же спокойный взгляд и совершенно военная выправка.

— Вы не родственник русского президента? — попробовал я пошутить, настолько сходство, сразу едва заметное, теперь бросилось мне в глаза.

— Скорее коллега, — ответил шуткой Питер Брюс, — Андреев, как Вы знаете, тоже в некотором роде юрист. Но представляю Ганзу в Вашем деле я, — постарался он ещё раз донести до меня свою мысль.

— В каком деле? — спросил я. — И вообще, где я нахожусь? В пространстве Ганзы? — Я осмотрелся еще раз. Бокс, в котором я оказался, мог быть как палатой военного госпиталя, так и тюремным изолятором. Стерильно, ничего лишнего.

— Как бы сказать, — ответил Питер, — прямо и просто….

— Вы уж потрудитесь, как-то, капитан, — сказал я, присаживаясь на край регенератора и предчувствуя какую-то гадость.

— Вы сейчас в статусе заключённого, — сказал Брюс, глядя на меня и прощупывая своим неприятным взглядом.

— Почему? — наивно удивился я, пытаясь быстро привести в порядок своё всё ещё рассеянное сознание. Как я понял, предчувствия меня не обманули.

— Дело в том, что герцог Остзее Фридрих капитулировал и арестован, — сказал Питер. — За то время, что вы провели здесь, — он указал на регенератор, — поверьте мне, многое изменилось. — И он положил на пульт регенератора голографический проектор. Совсем маленький, чем-то страшно похожий на пульт управления сеткой «Фау-5».

Какое ты мне кино покажешь, ганзеец? — спросил я про себя, ещё раз оглядывая помещение, в котором был, на предмет наличия тяжёлых предметов, пытаясь придумать хоть какой-то способ бежать отсюда. Мой собеседник, кажется, понял мои мысли и, улыбнувшись, положил перед собой парализатор.

— Вы ведь помните некую Элизабет Сугэ, — продолжал он. — В каких Вы были с ней отношениях?

Речь, похоже, шла о той девушке из лифта, что я видел перед вылетом. Основательно эти ребята покопались в моём сознании… Но я сейчас даже её имени не вспомнил бы.

— Пока я был в регенераторе, — ответил я прямо, — всё время пытался вспомнить её имя. Вот Вы и напомнили, капитан. Точно! — я кивнул головой, — именно так и было написано на её форменной планке. А что, преступница? Бабахнула кого-то по кумполу и сделала ноги? Её нужно срочно найти и нужна именно моя помощь?

Конечно, я валял дурака. Если меня захотят убить — убьют. Конечно, я не из тех, кто уповает на «не будут же они…», но время, чтобы попробовать вырваться отсюда, у меня точно есть.

Питер Брюс посмотрел на меня с недоверием: в себе ли я? Мало ли что случается с человеком, у которого наверняка хорошо покопались в памяти, после регенератора, потом спросил:

— Капитан Франц фон Кассель, Вы понимаете, как попали сюда?

— Могу предположить, — ответил я с милейшей улыбкой. — Мой герцог капитулировал, теперь он виноват во всём, что можно на него повесить. Виноват в подлой войне, которая была выгодна только Альянсу, во взрыве любой сверхновой, в некачественном экспорте сырья для культа Диониса. Даже в том, что кого-то в Серапеоне, управляющим Альянсом, девушки не любят. Или кто там у них? Ну а я, командир гвардейского эскорта герцога. Меня, вероятно, осудят вместе с ним. Можно представить как преступную организацию, где всё замышлялось. Альянсу нужен показательный процесс, верно? Ганзейцы-sapiens нужны, чтобы Добро победило Зло. Хорошие сапиенс накажут плохих, перед тем, как избрать правильный путь в свободном мире Альянса Претерис, полном «чаш удовольствий». Я правильно понимаю?

— Нет, Вы не поняли меня, — сказал Брюс. — Здесь, — он указал на голограф, — записи ваших снов. Мы знаем о Вас почти всё. Нужно уточнить только детали. Вы ведь хорошо помните свой последний бой?

Я кивнул.

— У меня вообще хорошая память, капитан Питер Брюс.

— Как Вы попали с места дуэли сюда, в регенератор, представляете?

Этого я себе совершенно не представлял. Последние картинки, которые я ярко помнил, был глупый, возмущённый взгляд, перепуганного альбатроса и прыжок на меня терриса, которого звали Хубертус Кассадор. Всё это наверняка уже «вынули» из моей памяти. Что же они ищут?

— Это вы, ганзейцы, контролировали почти всю планету, — ответил я Брюсу. — Могу только предположить, что патруль Ганзы подобрал меня, — сказал я, — и, конечно, из соображений гуманности привёз сюда и сунул в регенератор. Чтобы я потом выбирал, как человек доброй воли, между инъекцией, как это принято у homo praeteris или прыжком в пламя атмосферного двигателя, как это принято у военных Империи. Бывшей Империи. Кстати, просто ради любопытства, Вы служили Императору? Принимали присягу?

Брюс продолжал спокойно разглядывать меня.

— Спрошу ещё раз, — сказал он, не отвечая мне. — Знакомы ли Вы с лейтенантом Небесной канцелярии Остзее, Элизабет Суге, и оберлейтенантом Адольфом ван Фростеном, забравшим Вас с места дуэли?

Вот. Уже интересно. Ван Фростен забрал меня с места дуэли. Скорее всего он и грохнул этого терриса, Хубертуса Кассадора, прыгнувшего на меня. Какого чёрта он взял с собой эту девчонку, было совершенно непонятно. Я её видел в первый раз. Но ван Фростен тоже пользовался приличным успехом у женщин. Может, завёл роман с канцеляристкой. Хотя, это было не в его правилах.

— О, — ответил я на поставленный мне вопрос, — конечно, я знаю оберлейтенанта Адольфа ван Фростена, это мой друг и мой офицер. Когда-то я сам подобрал парня на одной из планет серой зоны. Можете записать куда-то, что да, знаю. Я почти его второй папа и воспитатель, хоть мы и ровесники. А что? — тут я проявил наигранную заинтересованность, — он тоже натворил что-то?

Питер Брюс спокойно слушал всё, что я говорил. Терпеливо слушал. Но я заметил, что ему совершенно не интересно то, что он слышит от меня.

— Что Вам известно о лейтенанте «Небесной канцелярии», которую зовут Элизабет Сугэ? — настойчиво повторил он.

У меня появилось ощущение какого-то нелепого театра. Это не был допрос. Так не допрашивают, когда информации из подсознания не хватает. Да если бы они как следует поковырялись в моём сознании, когда я был в регенераторе, то я бы сидел сейчас, как овощ, пускал слюни. Вместо этого меня допрашивают, как в кинофильме трехсотлетней давности. А я даю простые ответы на вопросы, не имеющие никакой ценности. Значит, информацию пытаются передать мне?

Что ж, прозондируем этого Питера Брюса. Если не прореагирует, — значит мой допрос формальность, и есть надежда на то, что среди моих тюремщиков есть друзья. Или наоборот, решение о том, чтобы меня убить, уже принято, а допрос — просто штатная процедура. Сейчас я попробую послать этого капитана Брюса ко всем чертям.

— Что Вам известно о лейтенанте «Небесной канцелярии», которую зовут Элизабет Сугэ? — настойчиво повторил Питер Брюс.

— Что касается офицера Элизабет Суге, — сказал я, переходя на категоричный тон, — и прочей бесполезной болтовни, я скажу Вам вот что, господин дознаватель: учитывая неизбежность моей дальнейшей судьбы, и особенно наличия там, — я кивнул на голограф, — моих снов, идите— ка Вы к черту.

Я встал, показывая, что разговор окончен. Ну, ганзеец, как прореагируешь?

— Секунду, — тяжело вздохнул Брюс и включил голограф.

Я сел. Беспомощно и растерянно.

Я увидел отца и маму. Звука не было, отец бодро подмигнул мне и махнул рукой. Мама тоже помахала рукой и послала воздушный поцелуй. Было похоже на связь. Какой же мерзкий шантаж! Настолько отвратительный и простой, что застал меня совершенно врасплох.

Я сдался. Или почти сдался.

— Можно поговорить? — спросил я.

Брюс посмотрел на меня внимательно, мне показалось, что в его взгляде промелькнула нотка сочувствия.

— К сожалению, это только запись, капитан, — сказал он. — Вчера ваши родители были похищены из их дома в Женеве, на берегу Лигурийского моря. Во время похищения было убито несколько ганзейских стражей. Апартаменты в самом городе оказались пусты, без следов проникновения посторонних. К нам попала запись без звука. Можете что-то сообщить по этому поводу?

Изображение шло дальше, отец что-то весело рассказывал мне. Моя красивая мама смеялась, поглядывая то на отца, то на меня, в камеру передачи сигнала.

— Вы же знаете, сказал я, — что я только что из регенератора. Я действительно не могу что-то знать. Что с моими родителями? Они тоже были под стражей? Я чувствовал, как начинаю выходить из себя.

— Похитители почти не оставили следов, — сказал Брюс. — Поиск идёт, данных, что они покинули планету, нет. Могу даже сказать, по секрету, что планету они точно не покидали. Есть ли связь между Вами и их похищением, вот в чём вопрос.

Ну да, «по секрету». Добрый следователь. Я почти не слушал то, что говорил этот ганзеец. Сейчас я хотел, больше всего, чтобы отец и мать были живы. Я смотрел на видео, шедшее без звука, понимая, что возможно, я никогда больше не услышу голосов самых близких мне людей…

Видео кончилось. На экране на какое-то мгновение застыл крупный план моего отца, махнувшего мне рукой. Потом экран погас.

— Это всё? — спросил я хрипло. Почти потерял самообладание. Хороший ход с их стороны. Простой, бесчестный, но чего ждать от союзников террисов?

— Нет, — ответил Питер Брюс. — Пока непонятно, что делать с Вами. С одной стороны, Вы военный преступник, и сподвижник герцога Фридриха фон Цоллерна. В то же время, возможно, Вы пока ценный свидетель. Но завтра Вы предстанете перед трибуналом.

— К чему формальности, — спросил я, — может убить меня просто так?

— Вы знаете, что это невозможно, — ответил Питер Брюс казённой фразой. — Вы предстанете завтра перед трибуналом и понесёте наказание, согласно тяжести Ваших преступлений, если Вы их совершали.

— Невозможно? — не выдержал я, — Вы хотите рассказать мне, что все те транспорты с сапиенс, шедшие на Марс к регенераторам, которые мне лично приходилось отбивать у террисов и пиратов, были по закону?

— Хочу предупредить Вас, — холодно сказал Питер Брюс, — что наша беседа фиксируется. Любые Ваши слова могут свидетельствовать против Вас.

— Да плевать я хотел, на всё, что будет свидетельствовать против меня, — ответил я ему, — Я жил, как считал должным и правильным. Спасал и защищал тех, кто в этом нуждался. Жил в мире, который не разделял людей на лучших и худших. И да, мне жаль, что так всё быстро кончилось. Если бы всё повторилось, я выбрал бы снова эту же сторону. Сторону мира, где нет низов общества. Где отбросы, несчастных глупцов, считающих себя элитой, не пережигают в низших кастах, как мусор, «слуги народа». Где мир не замыкается в трех планетах и одном языке, обглоданном его создателями ради удобства примитивных особей, живущих в мире примитивных же инстинктов, угнетающих их сознание так, что суффикс или префикс слова кажется излишней подробностью. Умение видеть подробности и детали вывело нас к звёздам. Та отрава, которою ваши хозяева называют «чашами удовольствий» приковала террисов и их мир к трём планетам и заставила жадно ждать момента развязать войну, чтобы прийти на готовое, украсть чужие изобретения и достижения, выдавая их за свои. Только кончится это, всё равно, деградацией потому, что кража — будь это кража изобретения или имущества — обесценивает творца. Вы все подохнете, как примитивные рабы своих отупевших хозяев. Хотите получить точки перехода? Чтож, они дадут Вам отсрочку. Только отсрочку. Потому, что у вас никогда не появится желания создавать что-то самим, а значит, никогда не появится свой Вильгельм фон Цоллерн. Инженер, ставший императором благодаря своему стремлению к созиданию.

Ого, как меня занесло. Зачем это всё? Вроде я не замечал за собой раньше такой особенности — толкать пламенные речи.

— И последний вопрос, — сказал Питер Брюс, игнорируя мои эмоции, и, конечно, не обращая внимания на содержание моего пламенного спича, — Вы знаете, что случилось с «Серебряной тенью»?

Я допустил ошибку. Он всё-таки вывел меня из себя ещё больше.

Это действительно будет последний вопрос, и знаешь, что, ганзеец? — сказал я, думая об отце с матерью. — Пошёл вон. Желаю тебе долго гнить в наркотрипе касты Диониса, или стать послушницей в касте Исиды у твоих новых друзей. Там ты получишь всё, за что боролся. Пошёл вон, мразь.

Он ничего не ответил, посмотрел на меня ещё раз внимательным, ничего не выражающим взглядом, аккуратно выключил и положил в карман голограф. Сухо кивнул головой, прощаясь, и вышел.

 

7. Трибунал

Я остался в боксе один. Это моя тюрьма. Я, как мне дали понять, военный преступник. Хотелось прилечь, чтобы собраться с мыслями, но лечь было негде. В боксе — только регенератор и пульт управления к нему, с манипуляторами. Вполне можно использовать для пыток, или чтобы снова покопаться в моём сознании. Хотя — была бы такая цель — это бы уже случилось. Снова лежать в зелёном желе не хотелось. Я прислонился к стене. Потом медленно съехал по ней и сел на пол. Закрыл глаза.

Минут через десять, стена снова ушла в сторону и двое ганзейских солдат втащили армейскую кровать-трансформер, она проплыла на антигравитационной подушке и стала в угол. Эти же солдаты поставили в угол утилизатор, с умывальником и душем. Ещё через пару минут один из них принес пакеты с армейским пайком.

— Жалобы, согласно положению о военнопленных есть? — спросил он.

— Есть, — сказал я. — Не присылайте ко мне больше дознавателей-кретинов. Это бесчеловечно.

Солдат кивнул головой и, усмехнувшись, вышел.

Итак, я военнопленный. Прекрасно… Прекрасно, что теперь есть кровать.

О чем подумать было. Самое скверное, что что-то случилось с отцом и матерью. Действительно ли их похитили? Живы ли они? Если живы, то тогда надавить на меня элементарно. Уже надавили. Я скажу и подпишу всё, что предложат. Учитывая намерение сделать из меня одного из военных преступников — это как раз то, что нужно моим тюремщикам. Сломать.

Но, может быть, моих родителей у них в руках действительно нет. Врал этот ганзеец, Питер Брюс, или не врал? Нужно было поговорить с ним подольше. Чертов я истерик. Но если с головы моих родителей хоть волос упал, если отца с матерью убили — я узнаю, кто это, и найду убийцу, где бы он ни был. И потом — тот, кто попадёт мне в руки, как убийца моих родителей, позавидует всем террисам, павшим от моей руки. Выбраться бы отсюда.

Что-то случилось с моим кораблём. Они его хотели. Сильно хотели и хотят сейчас. Наверное, Кёнигсберг силы Альянса и Ганзы блокировали, не в последнюю очередь, чтобы получить «Серебряную тень». И штурмовали долго, брали измором вместо того, чтобы уничтожить всех сразу. Наше «героическое сопротивление» было нелепым, ребёнку понятно. Вот почему их интересую я, и может так интересовать ван Фростен — доступ к управлению корабля был только у герцога, у меня, у Адольфа. Судя по вопросам, заданным мне, «Серебряной тени» у них нет. Куда же она исчезла, если герцог их пленник? Увёл ван Фростен? Почему тогда он бросил старину Фридриха? Если «Серебряной тени» у них нет, может ли это означать, что пока корабль не найдут, нас троих не тронут? И вообще, чьи мы пленники? Альянс — это одно, Ганза — совсем другое. Террисы всё, что может вызвать негатив в общественном мнении своего сжатого до предела, перенаселённого общества, предпочитают делать руками Ганзы. Хрупкость общественного строя, так сказать… Как далеко зайдут ганзейцы, добывая из нас сведения?

Элизабет Сугэ… Кто она вообще, и какое отношение ко мне она имеет? Питера Брюса она интересовала наравне с нами тремя. Да, девушка присутствует в моём сознании. Пневмолифт, улыбка, «Капитан, я рада Вас видеть…» Но при чем здесь я и «Серебряная Тень»?

Что касается моего оберлейтенанта, то мы говорили с ним, перед моим последним боем. Мой друг Адольф был предельно откровенен.

— Франц, сказал мне ван Фростен, — я ухожу. Я устал. Я не верю в победу. Я говорил с герцогом, он вполне отдаёт себе отчет о безнадёжности нашего положения. Он отпустил меня. Старина Фридрих считает, что мы, как бывшее пространство Империи, войдём в Ганзейский Союз.

Это была сказка, в которую верили все защитники «Фридрихсхалле», блокированные в каменных мешках дворцового бункера.

— Есть вероятность, что исчезнувший флот Империи попал как раз в руки Ганзы, — сказал я, повторяя то, во что так хотелось верить нам всем. — Кроме того, у ганзейцев есть собственный флот.

— Два «кракена» — не один «кракен», — ответил мне ван Фростен, пиратской присказкой о мощи ганзейских кораблей. — Герцог Фридрих говорил мне, что, по его мнению, интересы Альянса и Ганзы скоро пересекутся. Уже пересеклись. Борьба продолжится с новой силой и смысл её будет всё тот же — поиск компромисса между praeteris и sapiens — или уничтожение одного из видов.

— Или взаимное уничтожение и деградация, — выразил я своё мнение.

— Только я думаю, — продолжал ван Фростен, — что Ганзейский союз просуществует ровно столько, сколько нужно для демонтажа всего, что создала Империя. Альянс не выпустит Ганзу, если ты понимаешь, о чем я. Ты же сам знаешь, что Ганзейский союз — переходная, мягкая форма превращения общества sapiens. Мы биты, Франц. Нас ждут касты миров homo praeteris. Я не хочу себя модифицировать. Не хочу, чтобы во мне жило что-то чужое, или его часть. В прямом или переносном смысле. А может я женюсь когда-то, — тут он сам усмехнулся своей невероятной, в нашей ситуации, мысли, — и у меня будут дети, — он посмотрел на меня. — Я хочу, чтобы они оставались людьми, пусть мы и смертная старая раса без будущего.

— От себя не убежишь, Адольф, — ответил я. — Ты видел, какую награду назначил Альянс за твою и мою голову?

— Я бы столько не дал, ни за твою, ни за мою, — мрачно сказал ван Фростен. — Но выход есть, я сменю с помощью регенератора внешность и отпечатки пальцев, поставлю новые идентификаторы личности и уйду к русским.

— Ты с ума сошёл, — сказал ему я. — У русских гражданская война, это ад, хуже нашего, Адольф. Это когда свои убивают своих. А ты приедешь, как чужой.

— Найдутся планеты, на которых спокойно, — упрямо отвечал мой друг. — Когда ещё туда дойдёт Альянс, и дойдёт ли?

— Гражданская война у русских — это и есть дело рук Альянса, — возразил я. — Как раз потому, что они далеко. И деньги, где ты возьмёшь деньги, Адольф? — спросил я его. — Со сменой личности ты потеряешь доступ ко всем своим счетам.

— И черт с ними, — сказал ван Фростен упрямо. — Начну всё сначала.

— Ты же офицер, — привёл я последний аргумент. — Хорошо подумай, Адольф, можешь ли ты превратиться в фермера, или в ещё что-то гражданское. Ты, Адольф ван Фростен, оберлейтенант гвардейского эскорта.

— Я думал об этом, — ответил ван Фростен. — Подумай и ты, Франц. Хорошо подумай. Империя капитулировала, наше Остзее не выстоит, это понимаем и ты, и я. Это наши последние дни. Хорошо было строить то, что мы называли «Новым миром». Но теперь не будет ни Империи, ни нас, остзейцев. Ты надеешься на то, что Ганза — это общество сапиенс?

Я не знал, что ему ответить. Я не мог сказать самому себе, почему горстка наших людей дерётся и умирает за маленький клочок планеты. Наших имён никто не узнает, а если и узнает, то победители объявят нас преступниками и припишут свои преступления, запретив всякие рассуждения на эту тему. Для меня был выход, но думать я о нём не хотел. Всё, о чём говорил ван Фростен — сбежать, стать другим, — точно не для меня.

— Может, я просто тихо проживу на новой планете, — горячо продолжал Адольф, — а может, там произойдёт что-то такое, что даст нашему миру шанс. Хотя бы один шанс, который нужно не упустить. И за который можно умереть. Искусственные светила, отсутствие экстремальных климатических зон. Много места для всех. Планеты под ключ. Сохранение культурного разнообразия вида сапиенс. «Планеты для тех, кто на них живёт». Так видели мы наш «Новый мир». Таким мы его создавали. Но теперь всё это достанется победителям. Победитель — это Альянс, а не Ганза, Франц! Террисы построят своё общество на наших планетах. Это надолго. Ты же понимаешь, что это хороший способ продлить социальное спокойствие и благополучие на их планетах, решить проблему перенаселённости не сокращением личного пространства, а простой экспансией. А тебя превратят в военного преступника, чтобы развлечь толпу твоей смертью. Или превратят в образцового члена их мира, чтобы сказать — смотрите, как даже такой представитель сапиенс «одобряет и поддерживает». Представь только — ты с новым модным хвостом, жабрами, или крыльями… С красивой длинной клешнёй, растущей из шейного позвонка. Красота!

Адольф, конечно, был прав. Он преувеличивал, рисуя портрет уж совсем откровенного «freneza» из касты Диониса, но в общем был прав.

Все проще, — подумал я тогда. — Для меня всё намного проще.

— Ван Фростен, сказал я ему, — дай мне ещё один день.

— Что даст нам ещё один день, Франц? — с сомнением спросил Адольф, но протянул мне руку. — Хорошо, командир, завтра я с тобой. Но через день… через день ищи меня в русском аду.

* * *

В бокс снова вошли. Мне принесли мою форму, суд наверняка будут фиксировать. Народ должен видеть, что судят человека в остзейской форме. Это суд не только надо мной. Ярлык повесят на всех, кто в такой же форме совершал открытия, колонизировал планеты, спасал людей. Люди не поверят, но будут молчать. Суд надо мной, а потом, возможно, и над герцогом, и над кайзером, и над имперскими офицерами флота, даст лишний рычаг Альянсу для давления на союзника. На нас, военных, будут лепить ярлыки убийц. Зритель возможно, запомнит какие-то лица. Но гораздо лучшим маркером причастности, к сфабрикованным доказательствам наших преступлений, будет имперская форма. Узнаваемая, характерная. Предмет гордости имперцев и олицетворение наших технических достижений, которые можно будет украсть и выдать за свои. Это ударит хорошим рикошетом по Ганзейскому союзу — их солдаты носят такую же имперскую форму — только эмблема другая. Как ни крути, а Ганза наша наследница. А если вспомнить, что кайзер Вильгельм когда-то был её простым инженером, то и предшественница. Что же вы наделали, ганзейцы?

Офицер Ганзы положил и активировал голограф.

— У Вас 5 минут, капитан, — сказал он. — Потом включение судебной комиссии. Это военный трибунал, поэтому адвоката — не будет. Жалобы есть?

— Есть, — сказал я. — Я офицер герцогства Остзее, неотъемлемой части Империи Сапиенс. Если вы судите меня как офицера, дайте мне спаду — символ офицерской чести.

Мой совсем слабый расчёт на наивность моих врагов не оправдался. Достойно умереть на людях со спадой в руках, или хотя бы испортить им хорошее рекламное видео, о том, как справедливые победители карают подлых военных преступников, мне не дали.

— Пленным оружие не положено, — сухо пожал плечами ганзеец и вышел.

Я переоделся, даже успел поесть немного. Прошло минут двадцать, целая вечность, потом началось:

— Именем Альянса Претерис!

— Именем Ганзейского союза!

Их было трое. Два ганзейца и один террис, прекрасно узнаваемый по слишком идеальной внешности, присущей их касте Серапеуса и по дурацкому сходству с персонажами древних итальянских картин. Я понимал, что суд — это формальность, у них уже есть решение, поэтому держался достойно и просто, отвечал односложно.

Вопросы, в основном, задавал террис — представитель Альянса, возглавлявший трибунал. Сначала всё было стандартно. Имя, звание, род войск, воинское подразделение. Потом, он задал несколько, бессмысленных с моей, но, вероятно, важных, с его точки зрения, вопросов. Его интересовало, какое отношение к герцогу я имею, как я отношусь к трансформациям тела, как я понимаю перспективы дальнейшей эволюции человека. Последний, из этой серии, вопрос был: «Как Вы, как офицер Остзее, относитесь к понятию „Свобода?“».

— У меня протест, — сказал я, обращаясь к двум ганзейским офицерам, сидевшим слева и справа от терриса.

— Какой? — удивлённо поднял бровь один из ганзейцев.

— Я не хочу отвечать на кретинские вопросы этого существа, — я указал на терриса.

Бескрайнего передёрнуло от злости. Трибунал, вероятно, транслировался на широкую аудиторию. Компания, сидевшая за столом, быстро посовещалась.

— Вас устроят вопросы от офицера Ганзейского Союза? — спросил ганзеец, поднимавший бровь.

Я кивнул, соглашаясь.

По сути, изменилось мало что. Террис перебросил через спецсеть заранее заготовленные вопросы ганзейцу и тот зачитывал их со служебного планшета.

Меня спросили — знаю ли я, кто принимал решение об обороне дворца, сколько я лично сбил атмосферников Альянса и Ганзы, во время обороны Фридрихсхалле. Потом, другой ганзейский офицер спросил меня, не привлекался ли я к работе имперской службы техподдержки точек перехода.

Вопрос был необычный. Для меня неожиданный. Но я быстро нашёлся.

— Меня бы не взяли, — сказал я, — там всегда работали одни идиоты, вроде этого, — я снова указал на терриса. Его снова передёрнуло от злости, но он взял себя в руки. Мне было нечего терять, со мной всё понятно. Поэтому, я не отказывал себе в удовольствии потролить гада. Но вопрос был интересный.

Как работали точки перехода не знал никто. Об этом будущий кайзер, а тогда просто ганзейский инженер, Вильгельм фон Цоллерн, объявил сразу, ещё афишируя своё открытие больше ста лет назад. С непонятной периодичностью точки перехода меняли маршруты переброски кораблей в различные сектора Млечного пути и навигационные карты приходилось снова переделывать. Сама идея создать службу техподдержки устройств с непонятным принципом, вызывала много шуток. В последний раз точки поменяли маршруты перед самым конфликтом с Альянсом. Теперь, они пропускали корабли последовательно, реальные расстояния стали намного длиннее. Появились «границы» пространств, которые можно было отобразить на навигационных картах, даже в двухмерной плоскости. Это существенно спутало планы Альянса Претерис и, вероятно, вынудило его пригласить Ганзу в компаньоны для раздела Империи, чей флот выглядел, в начале конфликта, серьёзной проблемой для нападавших, с учётом возросших расстояний перехода от системы к системе.

— Ещё раз повторю, — сказал я, — что у Вашего коллеги, этого существа, сидящего между вами, были бы неплохие шансы попасть в имперскую службу техподдержки точек перехода. То, что он кретин из кретинов, доказывает тот факт, что он сейчас пытается увязать изменения в работе этих устройств с герцогом Остзее Фридрихом, или со мной, чтобы сделать из нас виновников катастрофы галактического масштаба. На самом деле, это идиотизм. Нестабильность работы точек была заявлена, ещё во время обнародования открытия, его автором, Вильгельмом фон Цоллерном. Это общеизвестный факт, который интерпретировать иначе могут попытаться только такие вот недоумки, неспособные ничего создать сами и паразитирующие на открытиях тех, кого пытаются сделать преступниками в глазах человечества.

Я несколько раз назвал терриса «существом». Этого было достаточно, чтобы представить меня ксенофобом. Что ж, представитель Альянса получил, что хотел.

Последний вопрос, который мне задали, был, — знаю ли я девицу Элизабет Сугэ? Они так и сказали — «девица».

— Да, — ответил я. — Мы с ней в лифте познакомились. У вас всё?

На чем всё и закончилось.

Совещались они недолго, не выходя из комнаты, где сидели.

Когда снова включили звук, оскорблённый террис, огласив ряд стандартных для Альянса обвинений в преступлениях против человечества, потребовал исключительной меры. Впрочем, наверняка, это у них было запланировано заранее.

Я не ожидал ничего другого. Исключительная мера. А как иначе? «Плыви, кораблик…»

Но тут, пришла пора удивляться мне.

Один из ганзейцев внезапно сказал: «Ганза просит передать этого человека в юрисдикцию нашего Союза». Террис посмотрел на него вопросительно, но, неожиданно для меня, сухо кивнул головой, соглашаясь.

— Франц фон Кассель, — произнёс террис, до конца исполнявший роль главы трибунала, — Вас освободят до особого решения суда, который пройдёт на территории Ганзейского Союза. Ваше перемещение ограничено планетой Кёнигсберг. Ваши звания, выплаты и наличные средства аннулируются и конфискуются. Исполнительная служба примет необходимые меры. Трибунал завершил работу. Изображение исчезло. Я остался один в боксе.

Мне показалось, что свою речь он произнёс с ноткой обиды.

* * *

Прошли, наверное, почти сутки. Я ел, спал. Мне поставили в бокс транслятор — сеть работала только в одну сторону. От безделья, я просматривал сетевые новости, чтобы понять, что изменилось там, во внешнем мире. Меня показывали часто, но без звука. Только в официальных ресурсах Альянса, с их привычной болтовнёй о торжестве справедливости и том, что пал Кёнигсберг — последний оплот Империи Сапиенс. Все задержаны и посажены, их постигнет заслуженное наказание и так далее. Несколько раз показывали арест герцога Фридриха, но материал был порезан и смонтирован так, что это было неприлично даже для медиаресурсов Альянса. Бредовая, слащавая пропаганда.

Перемена моей судьбы была для меня неожиданной. Не скрою, жить хотелось. Моя бравада на трибунале была, конечно, следствием безнадёжного положения.

Потом, ко мне снова пришел знакомый мне ганзеец.

— Капитан Питер Брюс, — снова представился он.

— Бывший капитан, Франц фон Кассель, — ответил я.

— Кажется, у Вас не всё так трагично, как могло быть, — улыбнулся Брюс. Казалось, что он раздумывает, подать ли мне руку.

— Вы думаете? — спросил я, убирая руки за спину.

— Вас хочет видеть один человек, — не стал продолжать тему Брюс.

— Как я понимаю, я не могу ответить «нет»? — я скорее констатировал своё положение, чем спрашивал.

— Можете… Но мой совет — согласиться. Прислушайтесь к нему, капитан, — кивнул Брюс.

— Черт с вами, куда идти? — спросил я безразлично.

— Минуту, капитан, — с ноткой весёлости сказал ганзеец. Маленькая формальность. Вы, всё-таки, пока под арестом. Вдруг Вам захочется свернуть мне шею?

Он вызвал конвой, вошло ещё два стража, меня повели по длинному коридору. Брюс выглядел странно.

— Похоже, что Вы рады, что меня не убили, — сказал я ему.

— А почему я должен быть рад Вашей смерти? — спросил он, и добавил тихо — Я рад, что Вы живы, капитан.

Ну ладно, — подумал я, — рад, так рад.

Потом мы остановились, Брюс провел рукой по стене. Стена пошла вверх, открылся бокс — очень похожий на тот, в котором я был раньше. В центре бокса меня встречал человек, которого я сразу узнал. Это был герцог Фридрих.

— Приветствую тебя, Франц, — сказал герцог.

— Фридрих! — ответил я, мы были давно друзьями и давно говорили друг другу «ты» в неформальной обстановке.

Стена за нами закрылась, герцог окинул комнату взглядом, а потом внимательно посмотрел на меня, и, едва заметно, отрицательно покачал головой, показывая, что нас могут видеть и слышать.

— Ну вот, Франц, — слишком бодро сказал он, пожимая мне руку, — я уже не герцог, а ты уже не капитан моего гвардейского эскорта.

— Ну да, — невесело усмехнулся я, — но повесить тебя попробуют именно, как герцога.

— Ещё поживём, фон Кассель, — сказал уверенно Фридрих, — и давай, не будем пока о грустном.

— Скажи-ка мне лучше, — он указал рукой на неплохие для тюремного бокса кресла, пленник он всё-таки статусный, — ты уже придумал, на какой планете Альянса Претерис ты потратишь свои деньги? Новая жизнь, знаешь ли, новые доступные удовольствия. Или снова Большая игра, только теперь уже как капитан Ганзы? У тебя ведь хватит денег на приобретение хоть майнера, хоть транспортера, хоть круизного лайнера. Говорят, у Ганзы сейчас скидки на проход точек доступа к планетам? «Самое время, чтобы стать другим» как говорят наши новые партнёры из Альянса.

— «Другим», значит отрастить хвост? — улыбнулся я, садясь в кресло и вспоминая картины будущего, нарисованные мне ван Фростеном.

Фридрих говорил что-то не то. И пока, я не понимал, почему.

— Ну зачем ты так, ведь никто не принуждает тебя к модификации, — продолжал он. — Хотя модификация, это маркер «Нового Порядка», не так ли?

— Мне больше нравился имперский «Новый Мир», Ваша светлость. Поэтому, я хотел бы остаться с тобой, командир. Что касается моих денег — их конфисковали решением трибунала.

— Жаль, — вздохнул герцог. — Но я очень рад, что ты жив и свободен, это главное, Франц.

— Да уж, — сказал я, — живому всё хорошо. — А насчёт хвоста — это шутка нашего ван Фростена — где он сейчас? И кто меня спас, Фридрих? Как я остался в живых после боя с этим…. ты знаешь как его звали?

Фридрих кивнул головой и сказал так, чтобы я сразу понял, что он врёт:

— Я ничего не знаю, ни о судьбе ван Фростена, ни о судьбе нашего корабля, Франц. — Фридрих даже не назвал «Серебряную тень», где я был капитаном, по имени. «Наш корабль», и точка. — Всё, что я знаю о твоём подчинённом, — продолжал Фридрих, это то, что он исчез, вместе с кораблём.

Теперь я что-то начинал понимать. Фридрих попытается сказать мне что-то, только не прямо, а в виде какой-нибудь загадки. Такое было у него развлечение, в былые времена.

— Не думаешь ли ты, — подыграл я герцогу, — что он угнал корабль, чтобы сдать его Альянсу?

— Всё может быть, в такие неспокойные времена, — сказал Фридрих, — но пока корабля нет, я думаю, что ни меня, ни тебя не тронут.

— «Серебряная тень» — лакомый кусок, — согласился я. Было такое чувство, что Фридрих вот-вот скажет мне что-то очень важное.

— У тебя сейчас больше возможности узнать и о том, что случилось с «Тенью», — продолжал герцог, — и о том, где наш оберлейтенант. Я тут на досуге, твои стихи вспоминал, — вдруг сказал Фридрих, посмотрев на меня внимательно, — ты же знаешь, как я люблю поэзию.

Вот, началось, — подумал я. Фридрих не просто не любил стихов, предпочитая списки последних научных релизов. Всякий раз, когда на светских приёмах кто-то заводил об этом разговор, обещая прочитать что-то своё он, шутя, говорил мне: «Этот человек меня пугает», а после старался уйти, если это было возможно. Я как-то спросил его:

— Вы не любите поэзию, Ваша светлость?

— Хорошие стихи написаны давно, а в новых нет толку, с тех пор, как люди научились читать и писать, — ответил он мне.

А сейчас Фридрих сам завел разговор о стихах.

— Недавно мне вспомнилось, — сказал мне герцог, — вот это, помнишь?

Это было полушутливое стихотворение, которое я написал после самостоятельного выхода ван Фростена на «Серебряной тени». Тогда ещё предполагалось, что мы оба можем быть её капитанами. Адольф вернулся в полном восхищении, его переполняли чувства. Я написал на стене ангара, под влиянием момента. Возможно, Фридрих хочет сейчас сказать мне что-то о судьбе корабля.

— Конечно помню, — ответил я герцогу, и продолжил:

— Да, — сказал Фридрих, напоминая мне всем своим видом, что стихи — пытка для него, вроде зубной боли, — какая прекрасная строка: «Глаза гиен укажут им путь», ты не находишь?

— Ребята из эскорта потом пели её, на утренних пробежках, — сказал я. — Получилась неплохая кричалка. Ван Фростен страдал немного от того, что корабль, в конечном итоге, достался мне. Рефреном там было:

— Помню, помню, — сказал герцог, морщась, как от головной боли, — но мне больше по душе о гиенах, понимаешь?

— Да, — сказал я, не понимая пока ничего, кроме того, что разгадку нужно искать в последней строке первой строфы, если окажусь на воле.

— У нас мало времени, Франц, — продолжал герцог, — наша встреча, как ты понимаешь, стоит нашим друзьям весьма прилично.

— Я тоже рад, что мы живы, и ты, и я, — ответил я ему, — и что у нас есть немного времени впереди. Мы ведь ещё сыграем нашу игру в Ганзе, не так ли?

В это время двери открылись, и вошёл Питер Брюс.

— Ваша светлость, — сказал он, — обещанное время истекло.

Мы встали.

— Ещё секунду, — сказал Брюсу Фридрих и повернулся снова ко мне, говоря почти шёпотом, как если бы, это могло спасти от прослушивания:

— Франц, ни мне ни моему брату Вильгельму больше никто не даст Большой игры. Даже если я останусь в живых сейчас, я думаю, что лет через 5 я тихо исчезну. Меня обнулят громко и почётно, или я паду жертвой какой-то пагубной страсти, чтобы публике было смешно. Монарху, в эпоху победившего «Нового порядка», положено быть смешным и глупым. Остаться со мной и служить мне дальше нельзя, Франц. Я теперь не только бесполезен, но и опасен для всех, кто находится со мной рядом. — Фридрих помолчал немного. — А теперь иди и прощай. Начни новую жизнь потому, что старого мира, который назывался «новым», больше нет.

Последние слова он произнёс довольно громко.

Я пожал ему руку. Нашу судьбу пишем только мы сами.

 

8. На «Святом Андрее»

Ещё через сутки, меня отпустили. Хотя, точнее было бы сказать — передали из рук в руки. Три ганзейских стража посадили меня в десантный бот и доставили в космопорт Кёнигсберга. Сначала, на меня надели мешок, но как только я оказался в кресле внутри средства доставки, его сняли.

— Простите, капитан, — сказал один из десантников. — Такой был приказ.

Пока боевая машина десанта типа «мардер» шла в космопорт, я разглядывал людей и улицы города, который я так любил и за который дрался.

Город почти не пострадал, жизнь в нём кипела снова, но теперь — над ним высились руины Фридрихсхалле, бывшем когда-то, одним из самых красивых архитектурных сооружений Империи Сапиенс. Лица горожан, которые я успел рассмотреть по пути, были самыми обычными. Казалось, что ничего не случилось. Не было штурма. Не погибали мои друзья. Жизнь вступила в свои права и текла своим чередом. На улицах появилась реклама Альянса. «Самое время, чтобы измениться!» на фоне портрета явного фрика с размытыми половыми особенностями. Пару раз я заметил смешанные патрули из ганзейцев и террисов.

Я не знаю, почему «мардер» не пошёл над городом. Быть может, это был план ганзейцев — показать мне, что они контролируют ситуацию, а может нет. Спрашивать я не стал. Мы летели через средние и нижние уровни. Работали фонтаны и торговые центры, даже огромные омнибусы плавно взлетая, отвозили людей в пляжные комплексы, как всегда, в это время года. Светлые волосы женщин развевались на верхних открытых палубах, они улыбались. Мне даже показалось, что я слышу счастливый смех сквозь визоры БМД.

Первое, что я увидел, выйдя наружу в комсопорте, была громада универсального корабля типа «кракен». «Кракены» редко садились на планеты. Этот назывался в честь вечного образа Навигатора — «St. Andreas» и занимал почти всё посадочное поле. Мы пересели в багги, он юркнул через пандус в шлюз, и меня повезли по кораблю. Очень скоро я оказался перед апартаментами, где один из моих стражей сказал кратко: «Вам сюда, капитан».

Я удивился — меня вроде как разжаловали, но против привычного обращения «капитан» не возражал.

Герметичные двери помещения открылись с характерным жужжанием, я зашёл внутрь. Апартаменты были внушительными, почти сибаритскими. Человек в каюте резко контрастировал с обстановкой. На нём был одет, почему-то, тяжёлый доспех ганзейской пехоты, несмотря на который двигался он легко, как-то по кошачьи. Он носил усы, которые усиливали его сходство с котом ещё сильней.

— Адмирал Ганзейского Союза Головин, — человек внимательно посмотрел на меня. — Представить себе не можете, как я рад Вас видеть живым.

Адмирал говорил на хорошем имперском языке. Таком хорошем, что я почувствовал себя комфортно. Груз того, что я всё ещё военнопленный, висел на мне.

— Капитан Франц фон Кассель, — представился я в ответ. — Благодарю Вас, адмирал. Наверное, я тоже этому рад.

— Здесь, на моём корабле, мы можем говорить свободно, без риска быть услышанными нашими «союзниками», — сказал человек с кошачьими усами. Слово «союзники» он произнёс с едва заметным пренебрежением. — Я понимаю, что вопросов у вас много, капитан фон Кассель, — продолжал Головин. — Прошу Вас, — указал мой визави на кресла за столом, в одно из которых сел сам. Далее, он посмотрел на меня, подняв брови, как бы приглашая начать беседу.

Честно говоря, я не знал с чего начать. К разговору я готов не был, я вообще видел этого человека в первый раз, но чётко понимал, что существуют две нежелательные темы. Судьбы Фридриха и проблема сотрудничества с Альянсом.

— Тогда начну с прямого вопроса, — сказал я. — Почему я всё ещё жив?

— Наверное потому, что Ганзейском Союзу нужны капитаны, — ответил мне Головин. — А ещё потому, что ваш герцог — мой друг. Вы ведь хотите его спасти, капитан?

Он сказал это таким непринуждённым, мягким и дружеским тоном, что я немного расслабился. Всё ещё, я не знал с чего начать. Но тема пришла легко. Возможно, самая для меня важная.

— Больше всего, — сказал я, — мне хотелось бы сейчас найти человека, который знает что-то о моих отце и матери.

— Вы его уже нашли, — сказал Головин. — Потому, что это мои люди эвакуировали их, по моему приказу.

Вот как всё, оказывается, просто.

— Где они? — спросил я, не зная ещё, верить ли этому человеку.

— Я не скажу Вам, чтобы не было случайной утечки, — ответил Головин, — не возмущайтесь. Отвечу только, что они в полной безопасности, ни в чем не нуждаются, находятся на одной из планет, контролируемых Ганзейским Союзом, под чужими именами. О том, что Вы живы, им уже известно. Я не хотел, чтобы на Вас давил Альянс с их помощью.

— Чтобы давить самому? — спросил я.

— Капитан фон Кассель, — спокойно парировал Головин, — Вам бы было легче, если бы Ваши родители погибли, из-за несчастного случая?

Я промолчал.

— Вечером, — продолжал Головин, — Вы получите от одного из моих офицеров видеописьмо от отца с матерью. Разве Вы ещё не поняли, что Ганза на Вашей стороне настолько, насколько это возможно?

— Пока не успел, — ответил я ему.

Рычаг, для давления на меня, у них есть, — сказал я себе, — посмотрим, что будет дальше.

— Перейдём к делу, — предложил Головин.

Какие это у нас дела, ганзеец? — подумал я и решил зайти издалека.

— Знаете, адмирал, — начал я, — за те годы, что я служил герцогу, я так и не понял до конца, что такое Ганза.

Он удивлённо поднял брови.

— А как Вы её себе представляете? — похоже, он понимал моё состояние, давая мне возможность выговориться.

— Очень в общем. Я представляю себе карту, районы галактики, ранее бывшие Империей. Сотрудничество с Альянсом. Я могу откровенно?

Он кивнул. Смотрел на меня серьёзно, даже как-то по-дружески.

— Знаете, фон Кассель, путь ганзейца прост. Мы строим корабли, продаем корабли, сопровождаем корабли. Находим планеты, зачищаем планеты, защищаем планеты. Иногда продаём планеты. Всё решает Кёльн и сотня капитанов универсальных кораблей класса «кракен», 4 адмирала и гросс адмирал. Это и есть Ганза.

На самом деле, систему Ганзы я знал хорошо. Мой пассаж был попыткой дать себе больше времени на раздумья. Четыре ганзейских адмирала символизировали 3 основных потока денег и инвестиций в Ганзу и из неё. По одному адмиралу давали Империя, Альянс, и Конфедерация Русских Планетных Систем. Должность четвёртого адмирала давала возможность одной из трёх сторон получить больше влияния, получить больше от Ганзы, но и отдать ей потом сторицей. Гросс адмирал выбирался этой четвёркой.

— Я не это имел в виду, — сказал я.

— Можете звать меня Фёдор. Я ведь Адмирал недавно. А с Вашим герцогом, мы были на «ты», — сказал Головин, не желая поддерживать острую тему далее.

Во как! Даже можно на «ты».

— Я попробую звать Вас Фёдор, — сказал я, — но знаете что? Я командовал личным эскортом герцога последних несколько лет, я был в курсе многих дел, а вот Вас не помню.

— Я мог бы сказать, что у Вас послерегенерационная амнезия, — пошутил Головин, — но не буду. Это и не важно, фон Кассель. Зато, я знаю Вас заочно очень хорошо, — тут он лениво, по кошачьи размял шею, как боксёр, перед боем. — И поверьте, Ганза сделала много, чтобы спасти Остзее и Фридриха. И Вас тоже, — добавил он.

— Неужели? — ответил я ему. — И, конечно, из соображений дружбы и гуманности?

— Что касается меня — да, — твёрдо сказал Головин. — Фридрих мне друг. Я знал его, довольно близко, много лет.

— Но…? — спросил я. Адмирал-ганзеец явно хотел сказать «но», а кто из нас не знает, что всё, что было до слова «но», можно не брать в расчёт.

— Но для Ганзейского союза также огромную роль играет Ваш допуск и допуск моего друга Фридриха к «Серебряной тени», — высказал своё «но» Головин. — Ваш корабль создан так, что его искусственный интеллект настроен только на определённых лиц. Кто-то другой просто не сможет его пилотировать.

Это была правда. Чистая, как воды Остзее. «Серебряную тень», насколько я знал, могли пилотировать только Фридрих фон Цоллерн, я, и ван Фростен.

— Вы же понимаете, продолжал Головин, насколько важен контроль над возможностью ставить точки перехода. Особенно в сложившейся ситуации. Мы же до сих пор не понимаем, как работают эти чёртовы точки. И Вы хорошо понимаете, что раньше или позже, наш конфликт с Альянсом неизбежен. Мы разные и у нас разные цели. Даже сейчас мы не союзники, а скорее…

— Попутчики? — закончил я за него фразу. — Правда?

— Если Вы хорошо проанализируете действия Ганзы, Вы со мной согласитесь, — проворчал Головин.

— Ещё есть «Эрфиндер», — сказал я. — Он тоже ставит точки перехода. А что касается конфликта с Альянсом, то мой друг ван Фростен считал, что Ганза просуществует ровно столько, чтобы её руками разобрать наследие Империи.

— Вряд ли Ваш друг представляет себе реальную расстановку сил внутри Ганзейского союза, — поморщился Головин. — Хотя возможен и такой вариант. Борьба есть борьба. Победит тот, кто сможет получить явное преимущество. В том числе, с помощью технологий Вашего корабля.

— Но ещё есть «Эрфиндер», — повторил я.

— Да, есть ещё «Эрфиндер», — в раздумьи сказал Головин. Он снова помолчал немного, потом поднял на меня глаза: — «Возможно, Вы не в курсе, но кайзер Вильгельм, которого после отречения сослали на Старую Землю, сошёл с ума».

— Что? — опешил я. — Но это не в стиле кайзера. Это был волевой человек со здравым рассудком.

— Я тоже так думаю, — сказал Головин. — Однако это правда. Он или сошёл с ума, или искусно симулирует сумасшедшего. А может, он свёл себя с ума — это больше в его стиле. Очередная сверхзадача, которую старина Вильгельм себе поставил. Дешифраторы мозговых излучений фиксируют прогрессирующее раздвоение личности. Но, насколько я располагаю информацией о нём — похоже, что сумасшествие управляемое.

— И кем ещё считает себя кайзер Вильгельм? — спросил я. Управляемое сумасшествие — шутка вполне в духе хоть кайзера Вильгельма фон Цоллерна, хоть хорошо знакомого мне его брата Фридриха фон Цоллерна.

— Он пишет музыку, как один из его официальных далёких предков, — уклонился от прямого ответа Головин. Вся проблема в том, что про «Эрфиндер» можно забыть, пока не удастся вернуть кайзера в нормальное состояние. Поэтому, как я понимаю, он и свёл себя с ума. Сейчас этим пытается заниматься Альянс. Пока безуспешно. Второй корабль, с теми же возможностями — это «Серебряная тень».

— Что значит: «Этим занимается Альянс»? — спросил я. В голове понеслись картинки последней дуэли, отвратительных и страшных метаморфоз терриса, которого звали Хубертус Кассадор, — меня передёрнуло от мыслей о том, какими методами Альянс мог копаться в памяти кайзера Вильгельма.

— Всё-таки, Вы неисправимый ксенофоб, как о Вас и говорили представители Альянса, — рассмеялся Головин.

— Я человек, — сказал я.

— По нынешним временам звучит слишком пафосно, и даже недопустимо, — грустно пошутил Головин. — Не волнуйтесь, мы держим ситуацию под контролем, Франц. Не Вам одному дорог проект кайзера «Новый мир».

— Вам тоже? — удивился я. — Так Ганзейский Союз снёс, вместе с Альянсом, дворец Фридрихсхалле ради этого?

— Не злитесь, фон Кассель, — махнул рукой Головин. — Просто подумайте, чтобы было, если бы Кёнигсберг штурмовал только Альянс? Вы же знаете, что случилось с Аахеном?

Я знал. Кто этого не знал. Небольшая красивая планета с экзофауной — приют туристов, не имевшая вообще военной промышленности, оказала неожиданное сопротивление, уничтожив небольшой десант Альянса. В ответ, висевшая на орбите терассаконтера произвела планетарную бомбардировку. В медиа Альянса всё подали, как отвратительное нападение местных, фанатичных сторонников Империи, на гуманитарную миссию одной из благотворительных организаций Свободных Миров. Тогда ещё было неизвестно, что случилось с Имперским флотом и мы, офицеры Остзее, ощутили этот позор, от неспособности защитить мирную планету, как свой.

— Кто не знает, что случилось с Аахеном, — сказал я. В словах адмирала был резон.

— Да, мы союзники Альянса. Сейчас… — сказал Головин. — Я не знаю, как повернётся ситуация в будущем, это не всегда зависит от воли одного человека. Но мы, Ганза, еще будучи просто верфями — создали кайзера. Это значит, что за проект «Новый мир» сейчас несём ответственность тоже мы.

— Я как-то не привык быть таким многовекторным, — сказал я. Мне очень не понравилось это «мы». — Имперские правила хорошего тона учат говорить от себя. Это предполагает прямую личную ответственность.

— Это тяжело, — согласился Головин, — Я хочу сказать, что нас, как корабелов, очень интересует возможность контроля и освоения новых миров, в свете сложившейся ситуации. А доступ к Тени имеете только Вы, Фридрих, оберлейтенант ван Фростен, и некая Элизабет Сугэ.

— Элизабет кто, простите? — удивился я, снова услышав имя этой девушки, на этот раз от ганзейского адмирала с русским именем. — И что с ван Фростеном, если Вам об этом что-то известно?

— Вы действительно не знаете, кто такая Элизабет Сугэ? — спросил Головин, прищуриваясь и глядя мне в глаза.

— Адмирал, — сказал я, — мне слишком часто стали задавать этот вопрос: «Кто такая Элизабет Суге?». Я действительно видел эту девушку в день, когда меня сбили. Я прочёл её имя на её форме. Кто это — не представляю совершенно. Что она имеет доступ к Тени — не верю. Корабль слишком уникален, чтобы простой офицер канцелярии…

— Вашим спасением руководил лично герцог, — прервал меня Головин. Герцог Фридрих фон Цоллерн дал свой личный корабль, отказавшись от личного спасения и компромисса с Альянсом, ради Вас. В операции принимал участие ещё Адольф ван Фростен — это он убил Вашего метаморфа. Офицеры Патрик Гордон и Адам Вайде были с ним. Я был рядом с герцогом, придя туда со своим гвардейским эскортом, как переговорщик. На самом деле, моей целью было — вывезти Фридриха в безопасное место. Это Вы спутали мне все планы. Вместо герцога, по его приказу, мы стали спасать Вас. Таким образом — всем нам Вы, фон Кассель, обязаны своей жизнью. А Вашу «Серебряную Тень» вела, как раз, Элизабет Сугэ.

— Ничего не понимаю, — признался я, — Кто она такая и откуда у неё доступ к кораблю?

— Возможно, она сама расскажет Вам об этом, — ответил Головин. — Если будет случай.

— И где они теперь? — спросил я.

Головин поднялся и начал расхаживать по каюте.

— Приказ герцога был, — рассказывал он мне, — прорваться в приграничные с Русским Космосом пространства и попробовать потеряться там. Но Вам, после боя, нужна была очень серьёзная, глубокая регенерация. Возможно поэтому, лейтенант Сугэ приняла решение вернуться в бункеры дворца, где вероятности, что Вы выживете, было больше.

Эта незнакомая девушка ещё и спасла мне жизнь, — пронеслось в голове. — Что ж, спасибо, Элиза…

— Почему решение принимал не ван Фростен? — спросил я.

— Это, возможно, расскажет Вам сам ван Фростен. Если будет случай, — отмахнулся Головин. — После, корабль ушёл в невидимость и исчез. Скорее всего, Вашим друзьям удалось покинуть планету.

— Почему герцог не ушёл с ними? — раздумывая, сказал я.

— Ну вот, — сказал Головин, останавливаясь, — теперь касательно того, что Вы чуть не назвали предательством в начале нашего разговора. Вы же это имели ввиду?

— Да, открыто сказал я, — именно это.

— Тут всё не просто, — адмирал снова начал ходить по каюте. — Начну издалека, — сказал он наконец. — Как вы думаете, почему Кайзер отрёкся?

— Вот уж, не знаю — ответил я. — Может заговор? Когда герцог наносил ему визит перед конфликтом — его брат выглядел вполне уверенно. Я, естественно, сопровождал герцога во время его визита. Флот Империи — это была, знаете ли, внушительная сила. Его капитуляция без единого выстрела была для нас полной неожиданностью.

— Просто Его Величество всегда умел держать себя в руках, — сказал Головин. Слово «величество» он произнёс с каким-то странным, неприятным для меня оттенком. — Вильгельм фон Цоллерн также всегда хорошо представлял себе рамки того мифа и декораций, которым был обставлен проект.

Головин сделал ещё несколько шагов, — теперь он стоял, разглядывая скульптуру всадника с копьём, стоявшую у него на столе. Под копытами коня бился, в предсмертной агонии, дракон.

Да, флот Империи — внушительная сила, — продолжал он. — Но почему Вы говорите: «был»? Он есть.

— Он есть у Ганзы, — сказал я, — а Вы сами сказали, что внутри неё существуют разные течения, в том числе враждебные сапиенс.

— Я сказал не совсем так, — мягко парировал Головин. — Хорошо, если бы флот остался у Вас, у Империи, и началась война?

— Это и было его прямой Имперского флота, — сказал я.

— Конечно, это и было прямой обязанностью, — согласился Головин. — Но даже при удачном течении войны, а Имперский флот, несмотря на свою мощь, был только флотом номер два после эскадр Альянса, ему пришлось бы штурмовать планеты противника. Победа в пространстве всегда заканчивается штурмом планеты, не так ли?

— Смешанное население, — кивнул я, — эта проблема часто обсуждалась во Фридрихсхалле перед началом конфликта.

— Да, — кивнул Головин. — И это только малая часть проблемы. Одним из орудий многолетнего соперничества была пропаганда и агитация за два разных пути развития человечества, за понимание разных прототипов образа такого человека и его качеств. Начни флот Империи войну — были бы колоссальные жертвы, не только среди хомо претерис, но и среди сапиенс.

— Кайзер решил заморозить конфликт таким образом? — догадался я.

— Мне сложно сказать, кайзер ли это был, или другие обстоятельства. Кроме того, — продолжал Головин — Ганза, к началу конфликта, уже тоже превратилась в реальную силу с собственным флотом. Это силой стали наши «кракены».

— Ваши медиа всегда позиционировали их, как исследовательские корабли для быстрой колонизации планет, — сказал я. — «Общество Ганза — планеты под ключ», — процитировал я известный всем рекламный слоган. — Но кто не знает мощь «кракенов».

— Когда Альянс, я конечно же имею в виду не их безмозглое общество, а высшую его касту, сераписов, — сказал Головин, — поняло, что мощь «кракенов» и их количество, немногим уступает терассаконтерам террисов — было поздно. К тому же, мы долго занимали нейтральную позицию, представляя себя исключительно промышленной группой.

— И теперь…? — спросил я с интересом.

— Теперь ситуация патовая, как Вы догадываетесь, — сказал Головин.

Я догадывался. Чисто арифметически, «Имперские Эскадры Открытых Пространств», как они назывались, плюс сотня ганзейских многоцелевых монстров, называемых «кракенами» — давали численный перевес над флотом Альянса. Но экипажи Имперского флота находятся сейчас в том же положении, что и я. Офицерский корпус флота не попал в руки Альянса, но ганзейцев он тоже считает врагами, а себя — военнопленными. Когда, при необходимости, Ганза сможет использовать в своих целях Имперский флот, если он действительно попал к ней — большой вопрос.

Со своей стороны, Альянс использует Ганзу для захвата и оккупации имперских планет, создавая ганзейцам репутацию ренегатов и подрывая её репутацию в глазах бывшего имперского населения. Ганза надеется получить своё в виде производственных мощностей, рассчитывая найти компромисс с населением попавших к ним систем, на той основе, что они тоже — сапиенс. Ситуация оставляет пространство для игры и стороны будут в ближайшее время «мягко» гнуть друг друга, стараясь избежать прямого конфликта.

Всё это я и изложил Головину, в виде догадок и размышлений. Должен же я понимать, куда попадаю?

— Всё верно, — глядя мне в глаза, с интересом, сказал Головин, — но это не вся проблема.

— Точки доступа, — кивнул я ему в ответ. — Ваши друзья, допрашивая меня, интересовались, имел ли я отношение к службам техподдержки.

Головин улыбнулся в ответ, показывая знакомство с проблемой. Одновременно очень серьёзной, но и близкой к анекдоту.

— Несмотря на нелепость ситуации, несмотря на наши инженерные и производственные традиции и опыт — ганзейцы бы задали Вам те же самые вопросы, фон Кассель, — сказал он.

— И, честно говоря, я точно так же не смог бы ответить по существу вопроса, — сказал я ему. — Я не знаю никого, кто бы смог объяснить, как работают точки перехода. Ни я, ни герцог ни разу не ставили их сами.

— Всё потому, — поддержал меня Головин, — что производством, продажей и установкой точек доступа занималась только Империя. Несмотря на все свои возможности — мы получили на эту тему ноль информации. Доступ к производству имела только семья кайзера — он сам и его пропавшая дочь. Вы ведь знаете эту грустную историю? — Головин снова посмотрел на меня внимательно.

— Что-то слышал, — ответил я рассеянно.

— Странный Вы человек, фон Кассель, — сказал Головин, — Вы что-то слышали о том, что в течении нескольких лет было основной темой масс-медиа.

— Служба, знаете ли, — сказал я. — Не до того было. Я не был настолько близок к кайзеру, я остзеец, как Вы знаете. А Фридрих не всегда делился со мной новостями семейного характера.

— Жаль, — продолжал Головин — а между тем, человеку с Вашим положением было просто необходимо быть в курсе таких историй.

— Никогда не интересовался. Давайте вернёмся к ситуации, с которой мне, возможно, придётся столкнуться, — сказал я.

Головин кивнул:

— Мы остановились на том, что сейчас у Ганзы, учитывая наличие в её руках Имперского флота с экипажами, превосходство. Альянсу пока хватит чем заняться на планетах, полученных в результате капитуляции. Кайзер и Ваш герцог будут жить, пока у хомо претерис не появится доступа к «Эрфиндеру» и «Серебрянной Тени». Вероятно, поэтому Его Величество и свёл себя с ума.

— А что же будет с герцогом? — спросил я. — Фридрих не только Ваш друг.

— С герцогом сложнее, — ответил Головин. — Но напомню, всё случилось из-за того, что в историю вмешались Вы.

— Каким образом? — спросил я. — Я помешал Вам в качестве полутрупа?

— Возможно, я расскажу Вам об этом позднее, — сказал Головин, — или Вы сами поймёте.

— Если будет случай? — не удержался я.

— Да, — ответил Головин, не поддерживая моей шутки, — пока это не Ваша забота. Хочу напомнить, что мне Вы обязаны жизнью. В том числе мне. И поэтому, Вы переходите в моё распоряжение. То, что ускоренное судопроизводство в отношении Вас окончилось так… — тут он сделал паузу, — неожиданно — тоже не случайно.

— У вас большие возможности, адмирал, — сказал я. — Но почему было не освободить герцога Фридриха?

— Потому, что герцог приказал мне заняться Вами, — отрезал адмирал Головин. — Служить будете здесь, на «Святом Андрее». Осваивайтесь пока. Ключи от каюты получите у моего адьютаната. Зовут его Андрей Матвеев.

— Святой? — не удержался я, намекая на название корабля.

— Отнюдь, — усмехнулся Головин. — Но очень полезный и честный человек. Доверяйте ему как мне.

— Знаете, адмирал, — сказал я, подытоживая услышанное, — мне нужно подумать.

— О чем? — Головин устало вздохнул, — не вернуться ли в тюремный бокс? Не ведите себя хоть Вы, как офицер Имперского флота.

— Адмирал, — я посмотрел на него, — но я офицер Имперского флота!

— Теперь Вы капитан Ганзы, — как больному, сказал Фёдор Головин. — Так хотел герцог Фридрих. В Ганзе, «капитан» — это даже не звание, это статус. Пока без корабля, конечно. Осваивайтесь на этом. За пределы не выходите. Матвеева найдёте в отсеке управления — сегодня как раз его вахта. И возможно, через пару дней мы увидимся снова.

 

9. Адьютант Матвеев

Коридоры ганзейского многоцелевого корабля типа «кракен», если их можно так назвать, были огромны, почти как улицы небольшого города. Я с удовольствием разглядывал корабль, который был красив своим совершенством. Ганза умела строить, а гений создателя всегда восхищает. Дизайн «кракенов», с преобладанием прямоугольных линий, неуловимо воплощал несокрушимую мощь. Это было чудно — слишком много ровных линий. Я как будто уговаривал себя, что мне здесь нравится. Неспешно шел по кораблю, равному и по размерам, и по своим боевым способностям, имперскому шлахтшиффу или терассаконтере Альянса. Вёл меня зелёный маркер, весело мигавший, на контактном экране моего левого рукава. Маркер вёл меня в направлении отсека управления, когда около меня остановился двухместный малыш-багги, с ганзейским лейтенантом, сидевшим за рулём.

— Имею честь видеть капитана фон Касселя? — спросил ганзеец-лейтенант бодро и весело. Глаза его были спокойные, серые и внимательные. Он сдержанно улыбнулся.

— Вы, наверное, офицер Матвеев, — легко догадался я. — Андрей Матвеев, это о Вас мне говорил адмирал Фёдор Головин.

— Так точно, лейтенант Андрей Матвеев, — уточнил Матвеев. — Адмирал просил показать Вам корабль и помочь с размещением. Так что, я к Вашим услугам. Добро пожаловать на «Святой Андрей».

Я сел в багги, и он зашуршал своими небольшими колёсами по рифлёной поверхности «кракена».

— Благодарю вас, — сказал я, чтобы избежать молчания.

— Не за что, — снова улыбнулся Матвеев. — Адмирал сказал, что будем служить вместе, а я много о Вас слышал.

— Мне как-то неловко, — сказал я. — Вы уже второй, кто говорит мне, что много обо мне слышал. Учитывая то, что «первое качество офицера — скрытность».

— «Codex Militaris», — кивнул головой лейтенант, показывая знакомство с источником цитаты. — У нас намного свободнее чем у вас, имперцев. Я о том, что дистанция между офицером и солдатом, и вообще между старшим и младшим по званию, не такая большая. Кроме того, Вы же всегда были рядом с герцогом, а он фигура заметная.

— Вы так хорошо говорите на Высоком Имперском, — сказал я ему, — что я забываю о том, что это корабль, где служат русские.

— Ну, это не совсем так, — ответил Матвеев. — Ганза объединение, говорящее минимум на трех языках. Большое количество моих соотечественников, которых Вы встретите здесь, объясняется, скорее, личностью адмирала… И гражданской войной в пространствах Русского Космоса, — сказал он, чуть погодя.

— Здесь те, кто не выбрал свою сторону? — осторожно спросил я его.

— Нет, — покачал головой Матвеев, — скорее те, кто понял, что и одна и другая сторона, я имею в виду как «Центр» так и «Окраину» — инспирируются извне. — Так что, мы с Вами, в некотором смысле, собратья по несчастью.

— Непонятно, с кем драться? — посмотрел я на него.

— Непонятно за что, — ответил Матвеев. — Если бы я не оказался, благодаря адмиралу здесь, на «Святом Андрее», я наверняка бы был где-то в ополчении, понимая, что драться нужно, но что победа приведёт только к усилению влияния тех, кто дёргает нас сейчас, за невидимые нити.

— А здесь, вы дёргаете за эти нити сами? — не удержался я, но тут же пожалел о своей резкости.

— Ничего, капитан, — Матвеев примирительно посмотрел на меня. — Я вёл себя так же, в первые свои дни, на этом корабле.

— Как? — спросил я. Наш разговор не очень-то клеился, но лейтенант был человек очень сдержанный и тактичный.

— С недоверием, — ответил Матвеев. — Но я понимаю Вас. А капитана Франца фон Касселя я знаю не только по Вашим старым делам, — багги свернул с основного, магистрального коридора. — Я видел запись, со спутника, Вашего боя над дворцом против двух «мачете» Альянса. И потом дуэль. Хорошая дуэль, если учесть, что Вы были без тяжёлого доспеха. Чемпионили где-нибудь по спада-фехтованию?

— Да, я люблю спаду, — просто и искренне сказал я.

— Браво, капитан. Я бы взял у Вас пару уроков. — Было непонятно серьёзно ли он, или это обычная дань вежливости.

— С удовольствием, — ответил я ему, — если у нас будет время.

Багги остановился около очередного «проулка», мы вышли. Вдоль коридора, в два яруса, были видны двери шлюзового типа.

Вот и Ваша каюта, — показал рукой Матвеев, останавливаясь около одной из дверей первого яруса. — Открывайте…

— Как? — спросил я. — Я в первый раз на «кракене».

— О, — улыбнулся Матвеев, — просто приложите руку к двери, — сказал он, задерживаясь у входа. — Осваивайтесь, а вечером я заскочу, если не возражаете. — До встречи, капитан! — махнул он мне рукой, уходя.

Каюта была довольно скромной, чем-то похожей на регенерационный бокс, где я недавно был. Но всё то, что мне сейчас предстоит и есть что-то вроде регенерации, только внутренней. Начать новую жизнь, как сказал герцог Фридрих. Пока я не представляю как это. Я чувствую, что я совсем один и это чертовски некомфортно. Остался ли кто-то в живых сейчас из моего эскорта? Живы ли сейчас ван Фростен, Гордон, Вайде? Как быть с Фридрихом? Головин сказал, что я помешал его спасению, или какому-то компромиссу в его судьбе. Как я понял, все эти люди спасали меня, хотя были, казалось бы, и более важные задачи. Неужели моя жизнь простого солдата, в какой-то момент, так поднялась в цене? Головин говорил, что старина Фридрих приказал спасти меня вместо себя. Вряд ли это из-за дружбы. Здесь какая-то другая причина. И дело не в том, что я не верил в человеческие качества герцога. Он переносил многие тяготы жизни военного наравне с нами и я не сомневаюсь, что он мог бы, под влиянием минуты, отдать свою жизнь за любого из своих солдат. Но тут что-то другое, я пока не понимаю, что.

Думать много — вредно, — сказал я себе. Я принял душ, отодвинул панель гардероба. Меня ждала свежая одежда и новенький учебный доспех — непременный атрибут офицерских кают. Страшно хотелось есть, поэтому, такое приглашение в спортзал я оставил на потом. Я поискал синтезатор пищи, или запасы сухпайка, но не нашёл ничего, кроме кнопки с изображением ножа и вилки. Я нажал — но ничего не произошло. Я повторил ещё несколько раз — результат был всё тот же. — Ладно, сказал я себе, — с едой мы как-нибудь разберёмся. А сейчас посмотрим, чем занимаются господа ганзейские офицеры в дневное время. Поищу-ка я симуляторы абордажа или что-то в этом роде. Но как только я начал подгонять под себя пластины учебного доспеха, скрепляя вместе узлы экзоскелета, на сенсорном пульте, справа от двери зажглось «разрешите войти». Я успел только защёлкнуть имитант «раковины» на поясе и открыл двери.

На меня смотрела смуглая брюнетка такой красоты, что есть расхотелось. Раскосые серьёзные глаза и острые, широкие скулы делали её ещё красивее. Внешность её выдавала происхождение из той части русского пространства, что называлась «Памирские автономные планетные системы».

— Обермаат Туяна Сымбелова, — представилась она.

Звание обермаат, ликвидированное в имперском флоте и оставшееся в ганзейской системе рангов, было промежуточным званием между старшим матросом и офицером. Его носили, обычно курсанты — выпускники, проходящие практику, свои первые девяносто дней службы, на реальном боевом или гражданском корабле. Судя по возрасту, девушка и была вчерашним курсантом.

— Капитан фон Кассель, — представился смущённо я в ответ, думая о том, как хорошо, что я хоть штаны успел надеть. — Прошу прощения за свой внешний вид.

Она слегка улыбнулась и кивнула головой, принимая мои извинения.

— Я тоже осваивалась на корабле с курьёзами. Я здесь по Вашему вызову. Что будете есть?

— Вообще то, мой расчёт был на синтезатор пищи, или что-то в этом роде, — сказал я. — Мне неловко, что будущий офицер пришёл обслуживать меня.

— Будущий офицер пришёл не за этим, — усмехнулась обермаат Сымбелова и вкатила тележку с едой. — Честно говоря, Вам, как капитану, полагается или персональное обслуживание, но обычно этим занимаются матросы, или приём пищи в кают-компании корабля. Адмирал считает, что это сближает. Поэтому, в Вашей каюте синтезатора пищи нет. Только кнопка вызова. Я здесь по другому поводу.

Я слегка насторожился. Я привык к тому, что от красивых девушек может исходить опасность. Внезапная и неожиданная.

— И по какому же поводу? — спросил я.

— Вы совсем не помните меня, капитан? — спросила она.

Я не боялся услышать одну из историй о том, что мы виделись где-то на пляже или в развлекательных заведениях. Этой девушки, с такой необычной и яркой внешностью, среди моих случайных знакомых точно не было.

— Простите, — сказал я ей, разведя руками, — но я Вас не помню.

— Вы сняли меня, вместе с другими пленниками, два года назад, с малого рейдера «Адлер», — сказала она мне.

Теперь всё стало ясно. Два года назад, капитан Жюслен Латрек поднял мятеж на своём корабле, желая уйти в пространства Альянса. Причины оказались самыми прозаическими. Сознание капитана, побывавшего несколько раз, с дружескими миссиями, на территории Альянса, не справилось с обилием психотропных веществ. Регенераторы, с помощью которых он очищал своё тело, ничего не смогли поделать с тем ощущением счастья, которые давали ему видения, источниками которых были продвинутые вещества, доступные адептам касты Диониса. По пути в «пояс Златовласки», он набирал пленных, абордируя гражданские суда Империи. Я перехватил его тогда, совсем недалеко от последней точки перехода к Марсу. Всё закончилось дуэлью, на которую неожиданно согласился Жюслен. Выходя на бой, он был в таком состоянии, что убивать его было бы просто подло. Парень, бывший в недавнем прошлом, прекрасным капитаном, стоял на ногах еле-еле. Поэтому, я просто выбил у него спаду, сбил с ног, привёз на первую же ближайшую военную базу и отправил под следствие. Освобождаемых пленных тогда я видел мельком — ими занимался ван Фростен.

История была громкая, Альянс подключил все медиаресурсы, которые только были в его руках. Шла речь, о якобы присущей Империи франкофобии, что было полной чушью, так как пространства, у которых божественный французкий язык был родным, составляли важную часть инженерного и офицерского корпуса наших пространств. Латрека, кажется, просто разжаловали и уволили со службы, с запретом служить во флоте. По моему мнению, это было даже слишком мягко.

— Историю с «Адлером» я помню, — сказал я Сымбеловой.

— А меня — нет, — с сожалением сказала девушка. — Всё равно, я зашла, чтобы высказать личную признательность. Спасибо Вам, капитан. Если смогу чем-то помочь Вам, буду рада.

Честно говоря, я не знал, что ответить. Обермаат Сымбелова улыбнулась и аккуратно толкнула тележку с едой ко мне.

— Приятного аппетита, капитан фон Кассель, — пожелала она мелодичным голосом и вышла. Двери за ней закрылись.

Я поднял блестящую крышку, накрывавшую блюдо. Типичный «капитанский» завтрак, как в Имперском флоте. Только вместо красной икры — чёрная. Русский обычай.

Снова захотелось есть, и я отдал должное всему, что привезла Туяна Сымбелова. Завтрак был лёгким и вкусным.

После завтрака, я всё-таки переоделся, активировал с учебного доспеха внутреннюю связь и навигацию. Посмотрел, как настроены силовые компенсаторы. Выпил спортивный коктейль. Ну, и где же здесь спортзал? — спросил я себя. Если есть много вопросов, на которые нет ответа — лучше поискать их позже. А сейчас поищем, где тренируются здешние господа офицеры. Я вышел и вызвал багги. Нашёл в меню маршрута: «Комплекс боевого тренинга для офицеров». Выбрал. Багги зашуршал по адресу. Приложим руку, — сказал я себе, подходя к шлюзу.

Я не пошёл ни в симулятор абордажных команд, ни в симулятор боя открытых пространств. Штурманская меня тоже не привлекала. Не хотелось ни тупой драки, ни нагрузки мозгов по быстрой симуляции эскадренного боя в космосе. Голова и так кипела. Лучше всего — отпустить рефлексы. Значит — сначала фехтование — потом поплаваем. Бассейн тут тоже, конечно, есть.

В зале для спада-фехтования тренировались человек десять ганзейцев. То, что на этом корабле много русских — чувствовалось во всём. Например, среди офицеров было несколько девушек. Я не знаю почему, но на территории Империи девушки в армии были скорее экзотикой. Над «Небесной канцелярией» нашего герцога всегда подшучивали. В стиле эротических фантазий новичков — курсантов. Наверное, здесь по-другому. Те несколько девушек, которых я видел сейчас в зале, рубились вполне сносно. Эротики в помине не было. Просто упорный труд.

Я, естественно, не знал никого из тех, кого я видел в зале. Группа упорно работала, команды отдавал крепкий по виду человек. То по — имперски, то по-русски. Он окинул меня беглым взглядом, кивнул и отвернулся, продолжая заниматься со своими людьми.

Я выбрал учебную спаду себе по руке, одел шлем — симулятор и провёл по виску, включая режим виртуальной тренировки. Сразу выбрал режим максимум — чтобы понять, насколько всё со мной плохо, после регенерации.

Но виртуальные бои пошли на удивление легко, хоть я и менял режимы. Один на один. Несколько соперников. Виртуальные ганзейцы, имперцы, солдаты-метаморфы Альянса. Слишком легко. Слишком быстро.

Вообще-то, я всегда был за быстрый и экономный бой. Не отбить клинок, а пропустить. Потом клинч и следующий противник. Тактика в реальном бою опасная, но максимально неприятная для соперника. Она требует много практики, поэтому, даже после небольшого перерыва, ты начинаешь подниматься вверх по уровням медленно. Пропускаешь смертельные удары виртуальных противников — начинаешь заново. Пропускаешь от них лёгкие ранения — начинаешь заново. Ты не сможешь позволить себе пропустить удар, когда ты один и нужно выжить. Такой подход возможен только, если очень любишь спаду. Спада-фехтование и было моим хобби — оно помогало заставить себя не думать, отдавшись во власть рефлексов.

Повторяю, сегодня проходило всё слишком легко и быстро, даже с виртуальными противниками-метаморфами. Наверное, — подумал я, — это или сбой программы, или какие-то проблемы в подаче сигнала на виртуальную спаду. Я остановился и снял шлем, чтобы понять, что происходит.

В зале было тихо. Вокруг меня стояли ганзейцы. Смотрели с интересом.

— Майор Рязанцев, — представился один из них. Тот, кто вёл тренинг, когда я вошёл в зал. — Давно фехтуете?

— Капитан Франц фон Кассель, — представился я в ответ. — Фехтовать люблю. Это моё хобби и, — я не нашёл подходящего русского слова, — утешение.

Я хотел сказать что— то другое, но сказал так. По улыбкам я понял, что не совсем правильно.

— Интересно Вы утешаетесь, — сказал тот, кто назвал себя Рязанцевым. — Если Вы тот самый фон Кассель, то я уже слышал о Вас от нашего адмирала.

— Тот самый, — сказал я с досадой. — Мне кажется, в ваших учебных программах есть сбой. Как это можно проверить? Я недавно у вас.

— Да нет, — с прищуром ответил Рязанцев. — Сбоя нет. За программами тренировок слежу я сам. Позвольте учебный бой, капитан?

Я кивнул. Почему нет?

— Включим парализаторы? — спросил Рязанцев показывая своим, чтобы те стали вокруг, — пофехтуем с чувством боли?

Я снова кивнул. Приблизим тренажёр к реальности.

— Всем смотреть, — крикнул Рязанцев, надевая шлем.

Он шёл на меня уверенно, как человек, для которого счёт боёв давно стал будничной статистикой. Свою учебную спаду он включил на ходу — лезвие моей вспыхнуло отражением на маске его шлема в ответ.

Русский майор быстро атаковал меня — сверху — сбоку — имитация снизу — прямой сверху. Я заставил его провалиться, и уже на третьем элементе был рядом. Виртуальное лезвие моей спады вошло ему под рёбра. Его тряхнуло разрядом. Падая, он закричал, и крик его превращался в хрипение: «Все вместе!»

Его люди мгновенно атаковали меня, по его приказу. Но, как мне казалось, двигались они настолько медленно, что я даже не стал пробовать вытянуть их в линию, отступая. Я пошёл на них. В первой фазе атаки их было так много, что один из нападающих, атакуя меня, попал в своего. Едкое чувство победы — знакомое всем, кто хоть когда-то дрался лицом к лицу, сладко кольнуло меня, где-то в груди. Последней оставалась, судя по особенностям доспеха — девушка, я метнул в неё спаду. Конечно, она уклонилась, но я был уже в подкате под ней. Сбил, поймал ногу на болевой и провернул себя в сторону её головы, имитируя перелом спины. Компенсаторы спасли её, но учебный доспех засчитал как повреждение, несовместимое с жизнью. Я почувствовал, как соперницу тряхнуло, парализуя.

Всё.

Я сел и снял шлем. В висках слегка стучало. Вокруг приходили в себя мои спарринг-партнёры. Я посмотрел на лежащую рядом. Успел разглядеть на спине, между лопатками, эмблему. Что-то вроде уродливой собачьей головы и девиз: «Sogar Hyänen haben ihre Ehre».

Герцог Фридрих что-то говорил о гиенах.

Я осмотрелся и посмотрел на таймер — меньше минуты. Слишком быстро. Слишком легко. Неправильно легко.

Рязанцев полулежал метрах в пяти от меня, я посмотрел ему в глаза.

— Я так и предполагал, — кивнул головой он.

— Это позор какой-то, — пришла в себя девушка рядом. Она сняла шлем, по плечам рассыпались, светло-рыжие, волосы. — Что ты предполагал, Пауль? — спросила она по-русски, с сильным акцентом.

А что Вы сами думаете, капитан? — спросил Рязанцев, переадресуя мне её вопрос.

— Слишком быстро. Слишком легко. Неправильно легко, — повторил я свои мысли.

— Мне тоже кажется всё странным — сказал Рязанцев. — Повторим?

Мы повторили несколько раз, отключив парализаторы. Потом снова включив их. Его люди были азартны и осторожны, но картина была та же. Рязанцев несколько раз перестраивал своих людей. Меня атаковали поодиночке и вместе, со всех сторон. Картина была та же. Нападавшие двигались слишком медленно. Рязанцеву, впрочем, удалось меня задеть несколько раз — но это было на уровне погрешности на виртуальном тренажёре до того. Я не понимал, что происходит.

— Майор, — сказал я ему, после очередной пробы, — может найти кого-то поопытнее? Какой уровень, именно этих, Ваших людей?

Среди лежащих фигур пробежало что-то, похожее на ропот.

— Мои люди достаточно опытны, капитан, — сказал мне русский майор. — Все свободны, — сказал Рязанцев своим людям.

В это самое время, в зале появился Матвеев.

— А вот и я! — сказал он весело. Как я понял, он всегда позитивен. — «Ганза владеет всем!» — произнёс он стандартное, ганзейское приветствие. При этом, Матвеев внимательно посмотрел на бойцов Рязанцева, выходящих в раздевалки. В их взглядах смешивалась спортивная злость и явный интерес к тому, что случилось. Последней выходила рыжеволосая, на спине которой я прочел о том, что «даже у гиен есть честь». Она бросила шлем и спаду на полку, посмотрела на нас, и, тряхнув своей рыжей гривой, тоже ушла.

— Что случилось, Павел? — спросил Матвеев подходя и подавая руку сначала Рязанцеву, потом мне. — Что Вы успели натворить, капитан фон Кассель? — спросил он у меня.

— Наш новый друг, только что, несколько раз подряд положил, в рукопашном бою, первое отделение, первого взвода, первой роты моих «гиен», — подробно ответил ему Рязанцев. Матвеев удивлённо вскинул брови. По порядковым номерам и по реакции лейтенанта я понял, что это были инструкторский состав здешних штурмовых групп.

— В этом есть определённая доля комплиментарного преувеличения, — сказал я, постукивая эфесом спады о шлем. — Стоит ли такое значение придавать рукопашному бою?

— Речь идёт не о Вашем превосходстве, капитан, а о Вашем состоянии, — спокойно ответил мне Рязанцев. — В своих людях я уверен, — продолжал он, — это лучшие бойцы из всех, кого мне удалось встретить и пригласить на службу. Я же изучал записи боёв эскорта остзейского герцога «Тени» и ваших абордажей из тех, что были доступны. Всё было на должном уровне, но совсем непохоже на то, что мы видели сегодня.

— Что ты хочешь сказать, Павел? — спросил его Матвеев.

— Нужно точно знать о причинах невероятной реакции, — ответил Рязанцев. — Понять, почему так случилось. Если до этого уровня ведения боя нельзя подтянуть группу специалистов — сапиенс, бесспорно являющихся мастерами в данном деле, то изменения, произошедшие с капитаном фон Касселем, могут оказаться опасны для него самого.

— Я очень рад, — сказал я, с досадой соглашаясь с ним. — Очень рад Вашему «диагнозу», майор. У меня так мало проблем, что ещё одна — просто сущий пустяк для меня.

— Могу сказать, что я тоже рад. Рад, что мы ещё встретимся с Вами, капитан фон Кассель, — сказал мне Рязанцев, подавая руку и поднимаясь, чтобы уйти. — Мне бы было интересно поговорить с Вами. А что касается Ваших аномальных способностей — поверьте, мы с ними разберёмся.

— Хорошо бы, — сказал я. — Для меня тоже, всё как-то внезапно.

Рязанцев ушёл. В зале остались только мы с Матвеевым.

— Я вот думаю, — с искорокой в глазах, сказал он мне, — может и мне попробовать? А вдруг я Вас превзойду?

Матвеев пытался «превзойти» меня несколько раз. Драться с ним было весело. Человек он был лёгкий, но обнаруживал приятную рассудительность. Дрался хорошо. Кажется мы с ним поладим. Жаль, что знакомство с Рязанцевым началось так. Как правило, люди плохо переносят чьё — либо превосходство, воспринимая его сродни унижению. Хотя — Рязанцев не тот человек. Моё тщательное увлечение русским языком тоже сослужило мне хорошую службу. Эти люди невероятно сильно похожи на нас, но их нужно понять. Понять с их точки зрения.

Я провёл быструю атаку, и у Матвеева не получилось «превзойти» меня в очередной раз.

— Всё, — сказал он. — Благодарю Вас, капитан. Теперь я хорошо понимаю Рязанцева и его людей.

— Скажите лучше, где у вас на «кракене» бассейн? — проворчал я, подавая ему руку и помогая подняться.

* * *

— Знаете, капитан, — сказал Матвеев, когда мы сидели с ним на краю бассейна, — «гиены» — это личный эскорт адмирала Головина. Рязанцев — их инструктор и командир, я бы даже сказал — вожак. Он старый друг Фёдору Алексеичу. Я заметил, что многие русские произносят именно так отчество своего адмирала: «Алексеич». Очень красивый, но архаичный обычай упоминать рядом со своим именем имя своего отца. — В прошлом, Павел легенда абордажных команд Русского Космоса, — продолжал Матвеев, — Ваша многократная победа над «гиенами» невероятна. Вы не метаморф?

В лица нам дул искусственный морской ветер. «Победа над „гиенами“». Что там герцог Фридрих говорил о гиенах? Или это не те гиены?

— Не знаю … А вдруг мы все немного метаморфы? — пошутил я, глядя на рябь, покрывавшую водную гладь, приличного по размерам, бассейна. — Пройду обследование. Завтра же.

Я наклеил одноразовые линзы для плавания и сделал инъекцию, увеличивающую объем легких.

— Давайте поплаваем, Андрей, — сказал я и бросился в воду, которая смоет с меня ненужные раздумья.

 

10. Поездка в город

Прошла почти неделя с тех пор, как я оказался на «Святом Андрее». Не то, чтобы я чувствовал себя несвободным. Но со мной рядом почти всегда кто— то находился. Или Андрей Матвеев, или Павел Рязанцев или Гюнтер Лютьенс. Гюнтер был командиром первого взвода личного, специального подразделения адмирала Головина, называемого «гиены». Среди них постоянно присутствовала эта девушка, с необычной внешностью, которая Сымбелова. Всё это чем-то напоминало мне домашний арест. Формально, ко мне не проявляли недоверия, но пристальное внимание было. Пристальное настолько, что стоило мне выйти из своей каюты, как со мной тут же оказывался кто-то, из этих четверых. Надо полагать, совершенно случайно.

Матвеев постепенно знакомил меня с особенностями корабля, на котором я оказался. «Святой Андрей» был одним из сотни универсальных исследователей дальнего космоса типа «кракен» — лучшим и наибольшим типом корабля из всех, на которых ходят ганзейцы. Восемьсот метров длины, триста человек экипажа, шесть тысяч человек десантного лимита, грузовые отсеки под атмосферную и планетарную технику, или научно — технический груз, шесть охотников и один рейдер на внешнем подвесе. «Кракены» были, конечно, послабее, чем «Ударные Корабли» Империи или террасаконтеры Альянса, но, как одиночки, были вполне. Кроме того, они не требовали прикрытия. В отсек управления меня пока не пускали — это было ожидаемо — а вот с управлением боевой частью знакомили подробно и обстоятельно. Уничтожение орбитальных баз и прикрытие высадки на планеты, охота за пиратами — для этого и создавались суда этого типа. Как я уже говорил, Матвеев был человек лёгкий, но за его лёгкостью чувствовался хороший специалист. Он был компетентен во всём — от мелочей в устройствах корабля — до разъяснения истинного смысла последних политических новостей.

Гюнтер Лютьенс был родом из Бременхафена — планеты, где находились самые крупные ганзейские верфи. Его мать, по его словам, была русской, с планеты Севастополь. Гюнтер был билингвом от рождения, и разбирался прекрасно в том, что происходило в Русских Планетных Системах, часто рассказывая мне, что послужило спусковым крючком гражданской войны между русскими центральными пространствами и Окраиной, с каждым новым переворотом менявшей своё название. Я чувствовал, что это волновало его так же сильно, как всё что случилось с Империей. Иногда, он деликатно уточнял мои нелепые ошибки в русском произношении, или идиоматике. Так я узнал, допустим, что наши «богемские деревни» — для русских звучат, как «китайская грамота» — выражение из прошлого, ещё до начала колонизации, и напоминание о Китае — мощнейшей когда-то культуре, деградированной, смешанной и растворённой Альянсом среди латиноговорящих граждан его низших каст. История грустная и жестокая, как многое из того, что Альянс сделал под лозунгами Справедливости и Равенства. Нужно признать, что я знал об этом гораздо меньше, чем Гюнтер.

В следующий раз меня поразила русская фраза «они убили друг друга». Я воспринял её, как «друг убил друга» прежде, чем Гюнтер объяснил мне правильный смысл. Тут я словил себя на мысли, насколько у русских правильное и благородное сознание истинных военных. То самое чувство, когда ты с кем-то лицом к лицу, он совсем незнаком тебе, но в живых из вас останется только один. Хоть Гюнтер после и сказал, что выражению не придают такого значения, как я нарисовал себе — я остался при своём мнении.

А ещё было похоже, что Лютьенс имеет доступ к местонахождению моих отца с матерью. Именно он передавал мне регулярно новости о них, а пару раз даже новые видео, за что я был ему очень благодарен. Я был спокоен, хотя бы в этом отношении, хоть чувство и понимание того, что теперь Ганза крепко держит меня за горло, маячило где-то сзади неприятной тенью. И всё же, пока это был для меня наилучший вариант из всех остальных возможных, о которых даже не хотелось вспоминать.

Чтобы меньше думать о плохом, я занял себя тренировками с «гиенами» — они все оказались славными ребятами. Судьбы их были очень разные, происхождение пёстрое. В первый раз я столкнулся с ситуацией, когда людей объединяет не имперский, а русский язык. Это было для меня новым ощущением, но я начал работать над своим русским ещё больше.

Что касается моих странностей, заметных в рукопашных и боях на спадах, ситуация повторялась, даже усугублялась. Тут я сходил с ума, пытаясь понять причину. Вместе со мной, сходил с ума командир «гиен» — Павел Рязанцев.

— Растянитесь в линию, вашу мать, — приказывал он снова и снова своим людям. — Теперь все вместе, — когда я проходил за спины, разрывая тонкую цепь атакующих. — Всё сначала, двойное кольцо.

Мы дрались в доспехах, без доспехов, я выключал видимость в тренировочном шлеме, заклеивал глаза непрозрачными линзами. Картина оставалась прежней. Я каким-то образом чувствовал их движения, от самого начала, до конца. В «слепом» режиме, мне даже казалось, что я вижу что-то, похожее на их тени. Личный эскорт адмирала Головина всё так же ложился в течении минуты. Включая Павла Рязанцева. Вначале это их бесило — потом они начали с азартом использовать меня, как живой тренажёр.

Несмотря на мои опасения, моё превосходство в узкоспециализированных единоборствах не вызвало ко мне неприязненного отношения. «Гиены» оказались профессионалами очень высокого класса, прекрасно понимавшими, в отличии от простых десантников, что рукопашный бой или фехтование — это просто способ научить человека быстро думать, и быстро, на инстинктах, принимать правильные решения. И не более того. Я имел дело в своей жизни с коллегами, которые считали, что фехтование или рукопашный бой делает их чуть ли не сверхлюдьми, давая какие-то преимущества. Обычно это были люди, злоупотреблявшие дуэлями и на них же погибавшими. У «гиен» Рязанцева, прошедших с ним, по его русскому выражению, «Крым, Рим и медные трубы», я встретил совсем другое отношение. Понимая, что боевое столкновение — это совсем другой вид драки, чем «один на один», они тщательно исследовали мои возможности, спокойно и упорно, без злости и глупой зависти, повышая свои.

Однако, мне это не помогало разобраться в себе и не приближало к разгадке того, что со мной происходит.

Под подозрением у меня был регенератор, куда меня бросили, подобрав после дуэли. В неразберихе последних дней обороны Фридрихсхалле, могло случиться что угодно. Состав регенерационного геля ты сам можешь регулировать, как ты хочешь. А я даже не представлял себе, кто конкретно включил регенерационный цикл в тот день, когда меня сбили над дворцом в Кёнигсберге. Рязанцев помогал мне, как мог. Чтобы попробовать понять, что же со мной такое, стабильно ли моё состояние, или я продолжаю во что-то превращаться, я прошел все возможные обследования состава крови, нервных реакций, проверил, не произошло ли какого-то дефекта клеточного строения при регенерации. Аномалий или отклонений, свойственных метаморфам, не обнаруживалось. По всем показателям я был нормален.

— Не переживай так, — в конце концов, хлопнув меня по плечу, как-то сказал Павел. — Я знавал одного парня из Русского Космоса — так он после регенерации, неделю запахи слышал, как кошка. На пару километров вокруг. От чего тошнило и рвало беднягу не по— детски. Потом всё прошло.

Я рассмеялся. Он тоже. С Рязанцевым и его «гиенами» мы стали за это время почти друзьями.

* * *

Как-то раз, я и Матвеев попробовали выехать в Кёнигсберг. То есть — я-то хотел давно, но Матвеев всё откладывал, ссылаясь на осторожные запреты Головина. У того каждый день шли тяжёлые переговоры о судьбе города и герцога, как бывшего владельца, с его бывшим коллегой по Ганзе — доном Мариано Франциско. Дон Мариано, как это было мне известно, был капитаном террассаконтеры «Дева Марина», висевшей на орбите Кёнигсберга.

Ситуацию усугубляло то, что дон Мариано во время конфликта между Альянсом и Империей был тем самым адмиралом Ганзы, который представлял влияние Альянса в этой организации. Шла речь о разделе флота, насколько я помню.

Ганза отказывалась делиться, мотивируя это тем, что большая часть кораблей Империи, а это были в основном корабли класса «шлахт— шифф», были заказаны на её верфях — или построены на имперских вефях, с использованием ганзейских технологий. Следовательно, по мнению Ганзы, это было её имущество.

Альянс попытался шантажировать — угрожая отозвать своего представителя из адмиральской четвёрки Ганзейского союза. Расчёт был, вероятно, на то, что Ганза «прогнётся», опасаясь конфликта с Альянсом. Но случилось то, что герцог Фридрих назвал «неумением считать до трёх».

Ганзейский Союз сразу же, неожиданно для Альянса, удовлетворил его просьбу, сняв с адмиральской должности представителя террисов и введя, вместо дона Мариано Франциско, неожиданно для всех, ещё одного русского адмирала.

Конфликт между Альянсом и большими пространствами Империи, с ещё не приведёнными в подчинение планетами, создал ситуацию, когда баланс сил внутри Ганзы резко изменился. Теперь её представляли два русских и два имперских адмирала. Альянс проглотил этот удар молча. Конфликт с Ганзой в то время, когда не были подавлены все очаги сопротивления в Империи, был совсем неразумной идеей. Я тогда не обратил внимания на имя, но теперь знаю, что это был Федор Головин. Фёдор «Алексеич». Причины резкой неприязни между Головиным, представлявшим Ганзу и доном Мариано, представлявшим Альянс — были вполне понятны.

Именно с террассаконтеры «Дева Марина» приходили в дни штурма те, кого сбивали мои люди, защищая дворец. Почему конфигурация штурма была именно такой — «кракен», сидящий на планете с целым полком ганзейской пехоты и огромный линейный корабль Альянса, вынужденный каждый раз десантировать силы штурмующих, я не знал. Хотя догадки, уж слишком не мой взгляд невероятные, у меня были. Спрошу у Головина, «если будет случай», как он любит говорить. Зачем ставить телегу впереди лошади?

— А давайте, сегодня оставим наш «Святой Андрей» и попробуем вырваться в город, Франц? — сказал, зайдя ко мне как-то утром, Матвеев.

— Давайте оставим сегодня «Святой Андрей», Андрей! — сказал я шутливо в ответ. — Всё не могу привыкнуть, что Вас зовут, как корабль.

— Крррасиво! — весело прорычал Матвеев в ответ. — Да, меня зовут так же, как наш корабль. Родители назвали меня в честь Навигатора, — его настроение было на подъёме, и он декламировал как стихи всё, что говорил. — Посмотрите, какое утро, фон Кассель!

Утро было действительно потрясающим. Мы взяли один из «Мардеров» — боевую машину десанта, состоявшую на вооружении как у Империи, так и вовсю использующуюся Ганзой, как я заметил.

— Вы завтракали, Андрей? — спросил я у Матвеева.

— Позавтракаем в городе, — ответил от мне, так же декламируя длинное русское слово. У него получилось: «По-зав-тра-ка-ем». Такие слова были, всё ещё, для меня слишком длинным и тяжёлыми.

Мы оба плюхнулись в ложементы Мардера, Матвеев резко поднял БМД вверх — настроение было синхронным — я и он почти одновременно включили режим прозрачности.

— Черт, как красиво здесь, — не выдержал Матвеев.

Было действительно красиво. Справа зелень леса, слева Вестфальский залив, Остзее и Западные Пади, сходящие к морю. Андрей добавил ещё высоты и включил музыку — это была «симфония номер три ре — мажор», древнего прусского короля Фридриха Великого. Знал ли Матвеев, как я люблю музыку этого человека, жившего давным-давно на Земле. Говорят, что этот великий король одним из первых сказал, что «жизнь всего лишь имитирует искусство», создавая проект собственного государства по своим замыслам и фантазии, а после, представив их, как великие традиции предшественников.

Мы поднимались вверх, и музыка Фридриха Великого несла нас. Гениальная, вечная. Казалось, что нет ни смерти, ни конца и что бы не случилось с нашим миром, какие бы тяжёлые испытания нас не ждали, мы восстанем, как феникс из пепла.

— Жаль, что у вас, у имперцев, так много Фридрихов, — сказал Матвеев, — без привычки можно запутаться. Куда полетим завтракать, капитан?

Насчёт Фридрихов я был с ним согласен — наши предшественники могли быть и поразнообразнее.

— Спускайтесь к морской окраине, — сказал ему я, — там, до войны, было много прекрасных мест.

— Франц, — сказал мне Матвеев, — давайте на «ты»?

С удовольствием, — сказал я. — Это на тебя пейзажи подействовали, или любимая музыка гениального композитора?

— Не — а, — засмеялся Андрей, — я столько раз получил от тебя по голове в тренировочном зале, за эти дни, что кажется, мы знакомы сотни лет.

Сотни лет… Я прилетел в Кёнигсберг когда-то, после Имперской Военной Академии в Потсдаме, и сразу влюбился в Остзее и улицы города, манившие меня своей красотой и фонтанами, пляжными площадями и неповторимым запахом хвои, кофе, и мягкого, не обжигающего солнечного света, который давала Урса — тройная звезда, висевшая в небе над морем. Каждая девушка, которую я видел, казалась красавицей, маня к себе, вызывая прекрасные фантазии. Мои фантазии были настолько прекрасны, что ради них я не раз разрывался между белокурыми остзейскими богинями и службой. Оглушённый и опустошённый красотами города и всем, что он таил в себе, каждое утро я возрождался снова и это счастье кружило меня, пока я не стал капитаном гвардейского эскорта герцога Остзее.

Мы спустились на уровень нижнего города и полетели вдоль набережных, украшенных скульптурными группами, барельефами и мозаиками на тему вечной Империи — от Римской, на Старой Земле, теперь находящейся в руках Альянса, — до нашего «Imperium Sapiens», в скоплениях звёзд и планет Млечного пути.

Я не видел Кёнигсберг с того самого дня, когда меня везли на «кракен». Внешне ничего не изменилось. Если честно, то я был рад, что мы не поехали в многолюдный центр и меня не видит никто, из наших добрых имперцев — жителей города. Имперский флот и гарнизон Остзее не сумели защитить их. Что их теперь ждёт? Сможет ли Ганза забрать планету себе — или она достанется Альянсу Свободных Миров? Я не знал…

Матвеев, словно бы чувствуя моё настроение, нашёл прекрасное, почти пустое кафе далеко от города, с прекрасным видом, и интерьером «a la Friedrich der Große». Мы с аппетитом позавтракали, вдыхая морской воздух и подставляя лица лёгким порывам свежего ветра. Меня никто не узнал, и я был рад этому. Разве что девушка — официант, стреляла на нас с Матвеевым своими глазками, но, скорее всего, это было у неё мимоходом, для практики.

Самое время было вернуться, хоть возвращаться очень не хотелось. Уж слишком красивое место на побережье и слишком вкусная еда. Но всё хорошее заканчивается быстро. Счастье мимолётно, как сказал кто-то их великих. Нас ждал «мардер» и возвращение на «кракен».

— Скажи, Андрей, — я отвернулся от экрана боевой машины десанта, на которой мы прилетели сюда, — что с герцогом Фридрихом?

— Какое красивое море у вас здесь, на Остзее, — Матвеев весело посмотрел на меня, не отвечая на мой вопрос.

— Андрей, снова повторил я, — скажи, что с герцогом?

Матвеев помрачнел.

— Понимаешь, Франц, — нехотя ответил мне он. Лучше нам пока, не касаться этой темы. Я знаю так — же мало, как и ты. Герцог под следствием. Альянс, я думаю, захочет устроить образцово — показательное судилище. Ганза попробует его защитить, но насколько это получится — не знаю. Пока — ситуация такая, что войну начинает и выигрывает Альянс. Как всегда, в таких случаях, виновным во всём назначат проигравшую сторону. Ты представляешь себе сегодняшнюю медиа-картину?

— Нет, — сказал я, — пробовал выйти в интерсеть, но от всего, что говорят и пишут ганзейские и медиаресурсы Альянса, просто с ума сойти можно. За всю жизнь не могу припомнить таких случаев потери всяких остатков стыда и чести.

— Согласен с тобой, — сказал Матвеев, направляя машину перпендикулярно вверх по улице.

— Я давно привык, что новостные ленты Альянса ставят всё с ног на голову, — продолжал я. — Но за пару дней заметил, что ганзейская позиция мало чем отличается.

— Ну, — сказал мне Матвеев, — ты как маленький. Официально, мы союзники Альянса.

— Это мне и не нравится, — я отвернулся к окну. — И сказать, что это мне не нравится — совсем ничего не сказать.

— Скажи мне честно, Франц, — Матвеев притормозил и боевая машина десанта, в которой мы сидели, замерла где-то на средних уровнях жилых башен города, возвышавшихся над морем, — тебе очень хотелось бездарно погибнуть там, во дворце? Зная, что флот Империи не придёт, а оставшихся сил Остзее не хватает даже на защиту вашего дворца?

— Да, — честно ответил я. — Мы все были готовы умереть. Это казалось простым и правильным решением.

— А сколько людей пришло, вместе с тобой, к такому решению? — спросил Матвеев. Сколько из твоих людей оказались там не случайно, из-за блокады, а осознанно?

— Не могу сказать, — честно ответил я. — Да и не хочу. Каждый сам измеряет и исполняет свой долг.

— «Солдат должен выжить, если это не несёт урон его чести», — так у вас говорят? — задал Матвеев риторический вопрос. — Знаешь, Франц, — тут БМД снова тронулась, — Давай пока не будем о герцоге. Об этом лучше с адмиралом Головиным. Он сам скажет, что посчитает нужным. Или не скажет. У тебя теперь новая жизнь. И свобода. И больше возможностей, чем если бы ты остался с Фридрихом.

В этот момент мы как раз оказались над дворцом Фридрихсхалле. Андрей посмотрел на меня и посадил «мардер» среди обломков когда-то самого красивого архитектурного комплекса Кёнигсберга, мало чем уступавшего Берлинскому Дворцу или Сан-Суси в Потсдаме.

— Зря ты думаешь, что мы просто марионетки этих уродов, — сказал он совсем откровенно. — Давай выйдем, разомнём ноги. Мне всегда нравился этот дворец. Я часто смотрел видео и виртуальные экскурсии по вашему Фридрихсхалле. Посмотреть вот, вживую, не успел, — добавил он. — Ну, Франц, бодрее, — сказал он, увидев, что я не особенно тороплюсь на выход. — У тебя удивительное свойство портить себе настроение.

Пыль. Обломки прекрасных когда-то скульптур и декора. Почти всё в мелкие фрагменты. И потрясающий вид на наше море, «grün-blaue Ostsee».

— Я здесь был, несколько дней назад, — сказал я рассеянно Матвееву. — Мне тогда тоже очень хотелось поднять себе настроение.

— Получилось? — сочувствующе спросил Андрей.

— Получилось, только не здесь, а в другом месте, недалеко отсюда. С помощью дуэли, и то — ненадолго, — сказал я. — Представь себе, чтобы ты чувствовал, если бы твой дом, где ты прожил много лет, стёрли с лица земли?

— Прости Франц, — ответил Матвеев, понимая, что место для того, чтобы подышать свежим воздухом, он выбрал не лучшее. — Всё моё проклятое любопытство. — Посмотри-ка, — сказал он, глядя на гранитную стену, из которой уходили вверх ступни гигантской скульптуры, некогда украшавшей дворец. — Эта, кажется, была скульптурой Клауса Штёртебеккера, — сказал он, обнаруживая неплохое знакомство с имперской мифологической историей.

Если честно, то я не помнил, к стыду своему, где, черт возьми, стояла фигура Клауса, отдавшего жизнь за своих друзей, но подошёл ближе к гигантской металлокерамической ступне, одетой в примитивно сшитый, «под старину», башмак с мягкой подошвой. Второй башмак смотрел тоже в сторону моря.

— Да, сказал я, — разглядывая надписи на стенах, — это была, скорее всего, скульптура Штёртебеккера, корабль которого, когда-то, назывался «Друг всех людей».

— Расскажи эту историю, — внезапно попросил Матвеев.

— История длинная, расскажу когда-нибудь после, если тебе будет ещё интересно. Но если коротко, то, назывался он так потому, что себя он звал «Враг господа и друг всех людей», — сказал я, продолжая разглядывать надписи.

Всё, что можно было, исписано штурмовиками Ганзы и Альянса, побывавшими здесь:

«30 гренадёрский полк ганзейского союза», — по-русски.

«Ich bin da. So hat unsre Hansa beschlossen». — На имперском.

Что-то трудноразличимое было написано на языке Альянса, давно превратившемся у некоторых террисов в полуиероглифы.

— Смотри, — сказал Андрей, — кто-то из наших не удержался. Даже стихи.

Я подошёл ближе и прочёл: «Augen der Hyänen zeigen den Weg».

— Странно, — Матвеев посмотрел на меня, — наверное, кто— то из «гиен» адмирала добрался. До чего проворны ребята Рязанцева.

Я не ответил. Это были мои стихи. Я написал их давно. Почерк тоже узнал. Только один человек, из моего окружения, был немного художник. В красивой, древней готике, я узнал руку ван Фростена.

 

11. Бегство

Это была рука ван Фростена, ошибки быть не могло. Я посмотрел на Матвеева — случайно ли он меня сюда привёз? Я почти захотел спросить его об этом, но тут, в прозрачном небе над дворцом, появилась яркая точка, на глазах превращающаяся в патрульный «Шилонен» Альянса. Он падал на нас прямо с орбиты. Зрелище завораживало, словно бы я видел такое в первый раз.

— Давай убираться отсюда, Франц, — сказал Андрей, спрыгивая с разрушенной стены к «Мардеру». — К чёрту эту поэзию и экскурсии.

Убираться — так убираться. Матвееву виднее, почему так быстро у нас нарисовались возможные неприятности.

— Боишься союзников? — спросил я, забираясь в боевую машину десанта. Люки со свистом закрылись, совершенно герметизируя «мардер». Я нагнал щит на полную мощность. Синее, с фиолетовым оттенком свечение щита, было заметно теперь, даже сквозь визоры переднего вида.

— Могу сказать тебе только, — сказал Матвеев, поднимая машину, — что интерес к тебе у наших «друзей» не ослабевает. Не знаю, как удалось нашему адмиралу забрать тебя к нам на корабль. Но, похоже, террисы жалеют о своём решении передать тебя Ганзе. Очень жалеют.

«Мардер» рванул от дворца в сторону космопорта, туда, где синел Вестфальский залив.

— Не набирай скорость, Андрей, — сказал я, — не провоцируй погоню.

— Да, ты прав, убегающего догоняют, — согласился Матвеев, немного сбрасывая скорость. — Но, по-моему, к нам интереса нет, — сказал он довольно, прокачав ситуацию. — Они просто кружат над дворцом.

Андрей пытался обмануть себя, как это часто бывает в подобных случаях. Но я давно не верил в случайности.

— Смотри, — показал я на панель радара, — это второй. — Кажется, я спровоцировал их на погоню уже тем, что дал полный щит, если они заметили это.

Второй «Шилонен» падал из стратосферы, четко по нашему следу, стараясь отсечь нам путь к возможному бегству.

— Придётся ускориться, — сказал Матвеев, резко набирая скорость и меняя курс. — Черт! Они нас вызывают.

На дисплее связи появилось, характерное для терриса, идеальное до отвращения, лицо офицера Альянса.

— Лейтенант Серхио Кецаль, — сказало это лицо. — Прекратите движение и подготовьте вашу машину к досмотру.

— Причина? — спросил Матвеев спокойно, как ни в чём не бывало, совершенно беззаботным голосом. Кто же не совершает экскурсии, на боевых машинах десанта, на развалины резиденций вероятных военных преступников, по воскресеньям?

— Патруль полагает, — ответил Кецаль, — что у Вас на борту подозрительное лицо.

Это у тебя подозрительное лицо, метаморф чертов, — подумал я. Возможность услышать от терриса, который мог изменить себя до неузнаваемости, о том, что чьё-то лицо может быть подозрительным, меня веселила, несмотря на всю серьёзность ситуации.

— На борту два офицера Ганзы, — преувеличенно-беспечно ответил Матвеев, увеличивая скорость. — Ваш запрос необоснован и отклоняется.

— Вызываю помощь… — Невозмутимо ответило лицо, представившееся Кецалем. — Открываю огонь на поражение.

Ого! — подумал я, — как всё серьёзно…

— Уходи в кварталы, — сказал я Матвееву, — не будут же они открывать огонь в жилых кварталах?

— Почему ты думаешь, что не будут? — ответил Андрей, и — резко спикировал в городскую застройку. — Вызывай Головина, — сказал он мне. — Второй патруль тоже пошёл за нами. Это точно по твою душу, Франц! По наши души!

Вызывать адмирала не хотелось. Хотелось сесть за заднюю турель и хорошо врезать, сначала по одному преследователю, потом по другому.

Вероятно, у террисов были похожие чувства. По нашей машине открыли огонь. Андрей Матвеев кусал губы и маневрировал, просто мастерски, удивляя меня. Я не предполагал в нём такого хорошего пилота. На дисплее появилось лицо адмирала Головина.

— Фёдор Алексеич, нас преследуют два патруля союзников, — сказал Матвеев. — Пробуем пройти через кварталы города к космопорту. Прошу прикрытия.

Я давно заметил, что обращение по имени-отчеству, у русских, иногда используется для «удлинения», а иногда для «сокращения» дистанции, между участниками диалога. Сейчас обращение «Фёдор Алексеич» выглядело, почти как, «папа, мне крышка».

— Уже вижу, — ответил Головин и нервно пошевелил кошачьими усами. — Я уже послал ноту протеста на террасаконтеру, их капитану-навигатору. «Святой Андрей» в режиме боевой готовности. Корабль сейчас поднимут над городом, заходите сразу в открытый шлюз.

— Можем не долететь. По нам ведут огонь два «Шилонена», — сквозь зубы сказал Матвеев. — Запустите охотников, Фёдор Алексеич. Пугните этих идиотов.

— Нет, — ответил Головин, — нам не нужны неприятности с союзниками. Просто уходите оттуда. Увидите «Святой Андрей» — заходите в шлюз. Сами огня не открывайте. Всё.

Дисплей отключился.

— Ну на хрена нам такие союзники… — сказал Матвеев в пустой экран.

Головин очень вовремя запретил открывать огонь потому, что я уже сел за турель, включил целеуказатель, и даже захватил цель. Теперь по нам огонь вели оба патрульных корабля, чьи пилоты показывали отменное пилотажное мастерство. Матвеев маневрировал в самых нижних уровнях башен городских кварталов. Обе машины Альянса лупили по нам от души, попадая пока, больше не в нас, а во всё, что нас окружало. И хотя Андрей маневрировал очень умело — наш «мардер» уже получил пару несерьёзных попаданий, по касательной.

— Всё, — сказал Матвеев скорее себе, чем мне, — уходим вверх.

Он резко сбросил скорость, пропуская мимо себя патрули Альянса, и резко взмыл туда, куда и сказал — вверх. Это было рискованно и неприятно. На мгновение, мы оказались среди силуэтов наших преследователей. Была какая-то вероятность, что все три машины столкнутся, превратившись в огненный шар. Но — как всё ещё говорят русские: «Бог миловал». До пространства над городом оставалось всего-то метров пятьсот — шестьсот, мы проскочили это расстояние почти мгновенно. Здесь Матвеев резко развернул и повёл БМД в сторону моря — туда, где был космопорт.

Один из наших преследователей вынырнул за нами почти сразу, упрямо не желая отпускать свою добычу. Второй — потерялся где-то внизу. Можно было предположить, что он попытается как-то сократить путь, чтобы перехватить нас наверняка. Наш курс был слишком простым и понятным — космопорт.

— Франц, я его не вижу, — почти прокричал мне Матвеев. — Я не вижу, куда пошла вторая машина этих гадов. Наши сенсоры кто-то глушит!

Кто-то… Очень даже понятно, кто. Высоко вверху, над нами, едва различимая, висела командная машина управления боем Альянса. Я развернул на неё турель и в экране прицела увидел, характерные для этой модификации, излучатели помех, раскрытые с обоих бортов.

— Андрей, — ответил я Матвееву, — над нами «Мул», поэтому мы ослепли.

Хоть Матвеев, своим сумасшедшим манёвром и разорвал дистанцию, оставшийся у нас на хвосте, патрульный «Шилонен» Альянса активно пытался её сократить, чтобы снова выйти на расстояние ведения прицельного огня. Я, сидя за задней турелью, снова захватил преследующую нас вражескую машину в целеуказатель. Её порядковый номер «триста пятнадцать», красного цвета, был хорошо различим. Догнать наш «мардер» у него не получалось, но он упорно, как будто его связывал с нами трос одной и той же длины, следовал за нами в лабиринте улиц и параллельных прямых креплений башен города. Все попытки Матвеева оторваться от преследования ни к чему не приводили. Было похоже, что пилот «Шилонена» загоняет нас, как дичь, под своего друга. Тот наверняка попробует перехватить наш «мардер», где-то ближе к космопорту.

Почти так и случилось. Вторая боевая машина Альянса вынырнула совсем рядом, когда до края города оставалось ещё приличное расстояние, чуть не протаранив нас. Я крутанул турель, захватывая программой наведения более опасную цель. Однако, у противника было гораздо больше шансов расстрелять нас, в упор, более крупным калибром курсовых установок. Что он, клянусь Всадником Георгием, и собирался сделать. Но было поздно…

Я вздрогнул, когда вдалеке, над башнями кварталов и секвойями парков Кёнигсберга, показался огромный, трапецевидный силуэт «Святого Андрея». Ганзейский дизайн — quadratisch, praktisch, groß. Корабль медленно поднимался над городом, обнаруживая всю свою мощь. Открылись башенные колпаки, в нашу сторону развернулись орудия малого калибра. Было видно, как от корабля отделились, собрались в широкий ордер, и пошли к нам сразу все 6 охотников — «гепардов».

«Шилонены» Альянса сразу разошлись в стороны, выходя из-под вероятного удара. Сразу появилась связь, заработала автоматическая навигация. «Мул», висевший где-то высоко вверху, прервал свою работу и лениво стал уходить на более высокую орбиту.

Матвеев довольно хмыкнул и тихо пробормотал что-то. Мне показалось, что это были русские ругательства. И хотя я убеждён, что офицер должен всегда держать себя в руках — я решил возобновить свои занятия русским языком. Просто на всякий случай.

Наш «мардер» шёл, не сбавляя скорость. Громада «кракена» быстро росла в визорах. Когда силуэт заполнил весь экран, Матвеев передал внешнее управление. Швартовы «Святого Андрея» захватили нас и плавно потянули внутрь.

— Мне кажется, нам повезло, Франц, — сказал Андрей, поворачиваясь ко мне. — Ты вообще везучий, капитан фон Кассель?

— Лейтенант Матвеев, — спросил я, глядя ему прямо в глаза, — а зачем мы устроили себе это приключение?

* * *

В огромном ангаре шлюза, куда нас принял «Святой Андрей», стояли сразу пять БМД типа «мардер», набитые «гиенами» под завязку и готовые к вылету. Раньше, повидать их в полном составе как-то не доводилось. Майор Рязанцев и лейтенант Мари Гамильтон ждали нас около штабной машины. Рыжие волосы лейтенанта сверкали, даже в искусственном свете освещения ангара. Её пальцы, в латной перчатке, нервно отстукивали что-то по броне. Увидев меня, она радостно заулыбалась и помахала рукой. Рязанцев, как всегда, смотрел с прищуром и улыбкой хищника. Из «мардера» с эмблемой первого взвода, выглядывал невозмутимый Гюнтер Лютьенс, резко и отрывисто сказавший что-то экипажу внутри машины.

— Ну, здравствуй, фон Кассель, — сказал Рязанцев, протягивая мне руку. — Привет, Андрей! — сказал он Матвееву и добавил: — Ну ты ас!

По оттенкам голоса Рязанцева нельзя было точно понять, это одобрение — или поддёвка. У меня лично, было чувство, что прогулка наша в город получилась какой-то глупой. Однако, Матвеев вовсе не был похож сейчас на курсанта, пойманного в самоволке. Из нашей машины он вышел с самым что ни на есть деловым видом.

— Здорово, Павел, — ответил Матвеев, — нам сразу к Фёдору Алексеичу?

— Тебе сразу, — сказал, отчеканивая свои слова Рязанцев. — А Франца, на всякий случай, спрячем на рейдере. Приказ адмирала.

— Адмирал позволит досмотр корабля? — удивился Матвеев.

— Мы же знаем с тобой, что адмирал всегда решает всё сам, — отрезал Рязанцев. — Машуня, — повернулся он, к своей солнечноволосой коллеге, всё ещё барабанившей своей латной перчаткой по «мардеру», — отвезите капитана фон Касселя на рейдер.

— Jawohl, Herr Major, — ответила та и, кивнув головой, радостно заулыбавшись, во все свои тридцать два жемчужных зуба, пошла, я чуть не сказал — «побежала», к багги, снова махнув мне рукой.

— Кажется, — сказал мне тихо Матвеев, — награда найдёт сегодня своего героя.

— Андрей, — так же тихо возмутился я, — что Вы хотите сказать? К чему эти намёки на меня и лейтенанта Гамильтон?

— Спокойно, спокойно, — Матвеев примирительно поднял обе руки, — я твой друг, Франц. Просто все рады, что мы вернулись в целости и сохранности. А то ещё ты меня на дуэль вызовешь.

* * *

— Может, я что-то упустил? — спросил я лейтенанта Мари Гамильтон, когда мы сели в багги. — Может, Матвеев и Рязянцев знают что-то, чего я не знаю?

— Нет, не думаю, — ответила Мари и покраснела. — Так странно, — сказала она мне, не глядя на меня, — вчера Вас не было рядом, но я думала о Вас, а сегодня, Вы со мной, а я должна думать о чём-то другом…

Машуней лейтенанта Мари Гамильтон называли все русские на «Святом Андрее». Её это раздражало, она злилась — ей не нравилось звучание русских уменьшительных суффиксов. Но имя Машуня, вместо Мари, приклеилось намертво. Её земляки — имперцы, у которых она стала искать сочувствия, тоже, в конце концов, стали называть её Maschchen. А ещё Машуня, как все блондинки и рыжие, заметно краснела. Её белую, как сметана, кожу просто заливал румянец, обнаруживая иногда совсем неуместные мысли. Это вовсе не означало, что Мари Гамильтон была дурой. Попасть офицером в группу боевого, гвардейского эскорта адмирала Ганзы — задача не для всех. Просто, как говорили среди «гиен», стальную во всех отношениях, Машуню «накрыло».

С момента моего появления на «Святом Андрее», точнее с того дня, когда я встретился с группой «гиен» в тренировочном комплексе, Машуня краснела каждый раз, когда меня видела. Сначала я думал, что это от злости поражения в тренировочных поединках. Но с каждым днём, это всё меньше напоминало спортивную злость.

— Кажется, Машуня тебя скрадывает, — поддел меня, пару дней назад, Рязанцев.

— Что значит, «скрадывает»? — не понял я смысл, очередного, сложного, русского слова.

— Как хищник добычу, — пояснил Павел. — А что, — сказал он мне, полушутя, — она красивая, рыжая, надёжная, как ганзейский сканер.

— Я не хочу, чтобы меня скрадывали, — возмущённо хмыкнул я… — И сравнение Мари со сканером было так себе…

Но было похоже, что Рязанцев прав. Машуня «скрадывала» меня в офицерской столовой, в бассейне, после абордажных тренажёров, успевала самым невероятным образом в тот же лифт, в котором был я. «Случайно» встречала, когда я выходил из каюты. Каждый раз, когда я попадался ей — пунцовая волна заливала её белую кожу. Чувствуя это — она отворачивалась. Ей казалось, наверное, что это как-то сможет скрыть её реакцию.

И сейчас, она молча вела багги к стыковочным шлюзам кораблей поддержки, красная, как рак. Я боялся, что она начнёт, как всегда, в таких случаях, отворачиваться и мы врежемся во что-то.

— Вы откуда родом, Мари? — спросил я, чтобы как-то разрядить обстановку.

— Я из Эдинбурга, — сказала она, краснея еще больше. Ситуация с девушкой обострялась.

Эдинбургом называлась вторая планета в системе звезды Леа. Первая называлась Лондон. На обоих планетах говорили на английском диалекте имперского языка. Система обладала в Империи политической автономией, гораздо большей, чем, например, наше Остзее. Эти две планеты содержали собственную эскадру, входившую, как отдельное подразделение, в состав Имперского флота. Один из адмиралов Ганзейского союза, насколько я знал, всегда был из Лондона. Некоторые слова их диалекта иногда напоминали мне интерлингву Альянса, что вызывало, у меня лично, неприятные ассоциации. Но к Мари мои ощущения, конечно, не имели никакого отношения.

— Я несколько раз бывал на Эдинбурге, — сказал я, пробуя найти нейтральную тему, чтобы притупить слишком уж чувственное восприятие этой девушкой моей хрупкой персоны, — у вас прекрасная Военная академия.

Уж если она покраснеет от разговора на тему Военной академии — тогда твои дела совсем плохи, Франц, — сказал я себе.

— Я училась там, — живо откликнулась Мари. — Было удобно, дом рядом, у моих родителей был частный дом, папа работал астрофизиком при академии.

Мари никогда при мне так много не разговаривала, а сейчас щебетала, как птица. Нужно признать, что голос у неё был приятный. С низким тембром, но приятный. Низкие, бархатные, грудные звуки её голоса завораживали — я тряхнул головой, чтобы снять наваждение.

— Мне следовало сразу, по Вашему имени и манере говорить, угадать, что Вы откуда-то из системы звезды Леа, — поддержал я, вроде бы безопасную, тему разговора. — У Вас очень красивый голос, — добавил я, запоздало пожалев об этом. Мне нельзя говорить Мари приятные вещи.

Машуню накрыло от безобидного комплимента очередной красной волной, внезапной, как цунами.

— Отец родился в Эдинбурге, — сказала она, отводя от меня взгляд, как она всегда делала, когда краснела. Мама — француженка, из Нового Орлеана. Она эмигрантка, из тех, что бежали от Альянса, — продолжала она.

— Моя бабушка была тоже француженкой — эмигранткой, — сказал я.

Тема Новой Франции была мне необыкновенно близка. Этот мир, с двумя главными планетами, суровым столичным Реймсом и самым большим из новых имперских городов — Бордо, сильнее всего затронула трагедия разделения человечества на два вида.

В этот момент мы, наконец-то, добрались до места назначения. Наша маленькая, управляемая транспортная тележка остановилась.

— А где Ваш дом, капитан? — спросила она, выходя из багги и направляясь к шлюзу, за которым открывался вход в пристыкованный штатный рейдер нашего «кракена». Я действительно, так и сказал себе: «наш кракен», хотя ещё недавно считал всех ганзейцев почти врагами. Название здешнего рейдера всё время вылетало у меня из головы. Оно было, какое-то чересчур имперско-русское.

Мари шла чуть впереди, оборачиваясь с такой тревогой, словно бы я мог потеряться в прямом коридоре.

— У меня нет дома, Мари, — честно сказал я, следуя за ней. — Последние годы им был эскортный рейдер его светлости герцога. Так что сейчас, видите, — я попытался пошутить, — я меняю рейдер на рейдер. Прозвучало это, тоном какого-то Вальтера Скотта. «Рыцарь, лишённый наследства». Ещё одна моя ошибка.

Мари не могла не отреагировать.

— Всегда мечтала побывать на личном корабле герцога, — сказала она, уже у самого шлюза, и снова покраснела.

Теперь нужно совсем осторожно, — сказал я себе — девушка пошла ва-банк. — Зачем я тебе нужен, Мари, — подумал я про себя, — у нас же были такие хорошие дружеские отношения? Но вслух, я сказал другое.

— Мой пропуск, наверное, ещё действителен, — ответил я ей. — Если бы мы встретились, хотя бы пару месяцев назад, я бы обязательно пригласил Вас.

— Вы водили девушек на «Серебряную тень»? — спросила она удивлённо.

— Офицеров, Мари, — сказал я, назидательно и строго. — Только офицеров, и только с ведома его светлости герцога.

Мари посмотрела на меня слишком широко раскрытыми серыми глазами и провела рукой по панели доступа. Трап подъехал к нашим ногам.

— Рейдер «Барон Врангель» к нашим услугам, — сказала она. — Прошу Вас, капитан.

Ну не могла же она сказать иначе, чем «рейдер к нашим услугам», — успокоил я себя.

— О, у Вас личный доступ, Мари, — деланно восхитился я.

— Это рейдер «гиен», — ответила мне она. — Я здесь первым помощником у Рязанцева. Я ведь хорошо училась. Как Вы знаете, иногда меня называют на «Святом Андрее» «стальная Мари», но мне это не очень нравится. Не люблю ярлыков на людях.

Вот как, — подумал я, — она ещё и навигатор на этом рейдере…

Мари зашла внутрь, красивая и рыжая. Я — следом за ней, повторяя себе, что это был приказ Головина — спрятать меня на рейдере. Мари Гамильтон протянула мне руку:

— Давайте на «ты», Франц?

— Давай, — сказал я, всё-таки поддавшись очарованию её голоса, но пытаясь уцепиться за какую-то нейтральную тему. — А почему «Барон Врангель»?

— Не знаю, — покачала она головой. — Название давал адмирал. У русских что-то очень сильно связано с этим именем. Какая-то часть героической русской истории. Кажется, они с боями отступали с какой-то планеты, и барон ушёл последним, убедившись, что планета пуста.

Мари путала эпохи, но теперь я вспомнил, кто такой Барон Пётр Врангель, о нём рассказывал мне когда-то отец. Сила этого исторического образа для русских была приблизительно такой же, как личность спартанского царя Леонида для древних эллинов. Но сейчас, это было совершенно не важно. Дело шло к развязке. На рейдере, кроме нас, никого не было.

Она подошла совсем близко ко мне, и закрыла шлюз за моей спиной.

— Может, мы просто выпьем чего-нибудь? — чуть не спросил я.

Но Мари заговорила первая.

— Хочешь, я покажу тебе корабль? — спросила она и я сдался.

Деваться было некуда. «Рейдер к нашим услугам».

— Потом покажешь, — сказал я, обнимая её. — Всё потом.

 

12. Старый пластик

С тех пор, как ещё на Старой Земле стало известно, что достижимо не более 1/3 световой скорости, а повышение порога приводит к потере межатомных связей и разрушению материи, появилось два концепта дальнейшего развития человечества. Осознание невозможности выйти за границы Солнечной системы, бывшей колыбелью обоих видов современного человека, привело к резкому росту социального напряжения старого, доколониального общества.

Ускоренная роботизация с одной стороны и проблемы демографического роста с другой, неравные условия доступа к социальному лифтумалого процента фантастически богатых людей, владеющих Старой Землёй c одной стороны и её нищим и фактически бесправным, но внешне благополучным большинством, с другой, показала всю выгодность эксплуатации, в сложившейся ситуации, политического мема «Свобода выбора».

Я читал, неизвестно как попавшую сюда, старую пластиковую брошюру для курсантов военных училищ. В кают-компании я был почти один — только за барной стойкой, в полумраке, едва было можно различить фигуру вахтенного матроса. Я перевернул ещё несколько страниц.

Многие полагают, что духовными предтечами новой общественной философии, приведшей к появлению homo praeteris, были многие прежние, часто копировавшие друг друга по своей сути, религии доколонизационной эры, направленные на получение рабочей силы, чьи амбиции не имели прикладного вектора. Направленные на получение такого человеческого материала, который бы сознательно исключал себя из конкурентной части общества.

Ну, поиски «духовного развития внутрь», «взгляда в себя», «духовного» богатства, в сочетании с отказом от борьбы за материальное благополучие и политическое влияние — уловка старая, но работает всегда. «В себя смотря, узоры вить ужаса…» — сказал кто-то из поэтов той эпохи. Пока он, бедняга, «вил узоры ужаса» и работал над своей «духовностью», его «бездуховные» конкуренты приобретали целые состояния, прогибая мир под себя. И искали выход из клетки Солнечной системы — будь это террисы или сапиенс.

Кроме того, как мы теперь понимаем, философия общества homo praeteris и разделение его на 3 касты — наследница так называемого «исторического мифа» Старой Земли, и псевдокультур, родившихся в процессе политической борьбы накануне конечного этапа того процесса, который назывался на Старой Земле «глобализация».

Как всегда — выживет только один хищник, но и у него есть риск умереть в одиночестве, в той пустоте, в которой он остался. Когда-то, ещё в кадетском корпусе, мы проходили эту брошюру много раз, обсуждая её с друзьями и наставниками, проговаривая пути возможного выхода из сложившейся тогда ситуации. Сейчас я читал бездумно, глядя в знакомый мне текст, а в голове был разговор, только что состоявшийся с моими новыми коллегами, которых, как я понял, связывает нечто большее, чем просто совместная служба и военная иерархия.

Движение «Новое человечество» походило на секту отверженных, в своих истоках, и было, поначалу, скорее темой топ-новостей желтой прессы, использовавший инстинкт реакции на опасность, вида sapiens, для роста популярности своих медиа-брендов.

Культурные традиции и дальнейшая естественная эволюция homo sapiens, объявлялись тормозом на пути развития человечества. Появился термин homo praeteris — как образ человека будущего. Стало популярным все, что могло стимулировать желание человека изменить своё изначальное состояние. Модное направление поп-культуры превратилось в маркер самоопределения как личности.

На начальной стадии себя модифицировали, в основном, люди с разной степенью уродства, психических отклонений, тяжёлых заболеваний. Опасно малый процент сверхбогатых людей, впоследствии ставший основой касты Сераписа, продвигал через подконтрольные ресурсы разные варианты версий того, что реклама подобных общественных течений может сделать подобных людей полноценными членами общества, подлежащими эксплуатации, а значит и разделу материальных благ, наравне со всеми, а отношение к ним, более толерантным, сокращая расходы на их охрану, лечение, изоляцию, что должно быть выгодно перенаселённому обществу. Слова «уродливый», «опасный», «умственно неполноценный», как характеристики, попадали под юридический запрет и заменялись сначала на нейтральный термин «другие», а затем на позитивный «бескрайние».

Однако, свойственное этим категориям sapiens, асоциальное поведение и мода на внешний вид, прижилось среди их симпатиков, лишённых качеств — или недостатков — «новых людей», остававшимися стандартными представителями вида. Идея избранности подобных представителей вида, культивируемая масс-медиа современного им мира, основанном исключительно на частной собственности, и достигшей критической точки концентрации, закрепилась в термине «каста».

Модификация стала маркером себе подобных. Необычных. Бескрайних. Новая общность требовала юридического закрепления себя, как нового вида человека. Хотя, следует признать, что физические возможности прототипов homo praeteris действительно расширились. Человек, которому безразлична смена пола, публичное заявление о гомосексуальности, охотно продолжит изменять состав крови, температуру тела, строение кожи, эксперименты с типами конечностей.

Ну да — сказал я себе — началось с того, что «другие тоже люди», они внутри добрые и давайте не будем содержать их на своей шее — пусть работают, раз они такие, как мы! Закончилось ожидаемо. Раз мы жестокие и слишком красивые — будем что-то с этим делать… Сначала уберём образец идеального и совершенного, потом поменяем его на противоположность. Идеал и совершенство превращается в уродство, оно станет образцом для подражания новому идеалу и совершенству. А старые «несовершенные» нормы можно оставить правящему классу — они же «несовершенные слуги» «идеального» большинства.

Роботизация, как естественный ход научно — технического прогресса, и гарантированный доход, как его следствие, не решили, как предполагалось, а обострили социальные трения и потребовали формальной занятости ни в чём не нуждающихся, но бесправных и «лишних» слоёв общества Старой Земли, оставшихся не у дел. Ощущение вечного счастья для низших каст, чьи названия «Дионис» и «Исида» стали маркером целевых ощущений адептов, и четкое оформление касты Сераписа, как слуг, а в полученной системе — безграничных хозяев над «лишними людьми» сформировали безальтернативный вариант общества, возможный в замкнутом пространстве трёх обитаемых планет звезды Солнце.

Культурную победу Нового порядка закрепила интерлингва — искусственный, плановый язык, созданный на основе языков самых крупных, но имущественно беднейших и самых слаборазвитых в техническом отношении этносов Старой Земли. Новый язык — Linguapraeteris, или интерлингва, включавший в себя 16 чётких правил грамматики и простые правила чтения, внедряемый через интерсеть Альянса Свободных Миров, окончательно провёл черту между двумя видами современного человечества.

Следует помнить о том, что термины «высшая» и «низшая касты» в литературе видов homo sapiens и homo praeteris имеют зеркальную трактовку. Современные источники Альянса Свободных Миров называют касты Исиды и Диониса высшими, а касту Сераписа — низшей, демагогически позиционируя её, как слугу и защитника первых двух. В то же время, на территории «Imperium Sapiens» используется обратный порядок, исходя из распределения концентрации власти и влияния, свойственных этим сообществам, данного вида человека.

Стремление человека сделать диапазон своего существования шире, было удобным для формирования новой общности. Человек бескрайний. «Один язык, один народ, одно пространство».

Ещё в кадетском корпусе я обратил внимание, что за право применить эту формулу на деле, боролись все лидеры цивилизации Старой Земли, на протяжении всей её короткой истории. Сказать по совести, сейчас она тоже не устарела.

Имя самого известного духовного лидера, призвавшего бескрайних на деле доказать свои возможности и ставшего отцом новой эпохи ксенофобии между двумя видами — Гаспар Коломбо. Есть свидетельства, что даже такая компания, как «Ганза» поддерживала взгляды этого человека и вкладывала немалые суммы в объявленную им программу «Мир бескрайних», направленную на пропаганду неполноценности вида sapiens и спасении представителей этого вида, путём превращения в praeteris в кастах Диониса и Исиды.

«Бескрайние» начали заселять пространства Старой Земли с экстремальным климатом. Когда началась колонизация Марса — сверхкомпаниям оказалось удобнее и дешевле использовать, как колонистов, именно их. Постепенно возникла ситуация, когда 2/3 населения Старой Земли составлял Хомо Сапиенс, а 2/3 Марса — Хомо Претерис. Соотношение приблизительное.

Homo sapiens продолжал развиваться по другому пути, совершенствуя разновидности внешнего скелета, внешние технологии, не пренебрегая имплантами и геномодификацией, если это не приводило к изменению sapiens, как вида.

К тому моменту, когда была изобретена и пущена в производство точка перехода, чувство ксенофобии между двумя видами достигло опасного уровня. Представители homo sapiens и homo praeteris жили в разных кварталах, избирали свои органы управления, говорили на разных языках, сформировалась разная пищевая база. Институт семьи у praeteris был объявлен позорным рудиментом животной стадии развития человека и практически исчез, усиливая мобилизационные возможности этого вида.

Информационная война и ненависть между двумя видами достигла уровня крайней конфронтации к тому моменту, когда никому не известный инженер кораблестроительной компании «Ганза» обнародовал своё открытие.

Благодаря точке перехода фон Цоллерн и стал императором. Как она работает, непонятно до сих пор. Сам Вильгельм фон Цоллерн утверждал, что открытие случайное и принцип работы устройства непонятен ему самому. Через первую точку, Пункт 0 установленную им самим, изобретатель прошёл на своём корабле «Erfinder», который он сам собрал на верфях судостроительной тогда компании «Ганза». Как оказалось, он попал в систему с двумя экзопланетами, в начале соседнего рукава нашей галактики Млечный Путь. Одна была с пригодной для жизни атмосферой, другая была пригодна для терраформирования. Пока технология создания точек была эксклюзивной — Цоллерны объявили уже открытые, и те, которые откроют в будущем, с помощью их технологии, планеты, своей собственностью и объявили о новой концепции развития. Так возник «Новый Мир», объявивший, в своих пространствах, запрет для любых разновидностей «homo praeteris».

В этот моменткто-то положил руку мне на плечо. Рука была нежной, тёплой и знакомой. Я поднял глаза. Это была Мари.

— Франц, — сказала она, — ну почему так? Почему у меня забирают мой корабль? — Такой злой я увидел её в первый раз. Похоже, она уже побывала сегодня у Головина и тоже в курсе всех дел.

— Почему у меня забирают мой корабль, отдают его тебе и почему мне нельзя с тобой? — повторила Мари.

Всё познаётся на контрастах — вчера она была совсем другая. Хотя злостью то, что сейчас с ней происходит не назовёшь. Кажется, ей плевать на корабль. И разговор будет не о том.

— Милая Мари, слишком много «почему», — ответил я. — Но вопрос риторический, правда? Корабль забирают не только у тебя, но и у Рязанцева. Скажу тебе только, что не знаю и сам, рад я этому, или нет.

— Ты не рад тому, что снова капитан? — она на ходу искала, как правильно сказать мне всё то, что она хотела.

— Дело не в этом, — ответил я, глядя на девушку, которая сейчас предложит мне всё, что у неё есть. И ближе которой, сейчас, у меня никого нет.

— А в чём же тогда Франц? — спросила она, с нотой отчаяния, своим бархатным голосом — а я не люблю эти ноты в людях — они делают их слишком предсказуемыми. Военному хватает предсказуемости на службе, чтобы искать её среди женщин. Что остаётся теперь, когда Мари предпочла нашей возможной дружбе теплоту и пылкость?

— Самое хорошее, из того, что случилось со мной в последнее время, — сказал я чистую правду, которая прозвучала, как банальность, — это ты.

— Тогда почему мне нельзя с тобой? — упрямо повторила она.

— Потому, что наша дорога часто бывает дорогой в один конец. Я привяжусь к тебе — ты ко мне…

— Ну и что? — спросила она…

— Разве ты не знаешь, что прогрессивные философы Альянса считают человеческую привязанность позорным рудиментом животного состояния человека? — пошутил я. — Вот, в брошюре написано, — я показал ей пожелтевший, пластиковый лист.

— Не шути, Франц, — сказала она, — я почти уверена, что у тебя скоро будет свой корабль и своя команда. Она говорила так, будто набрасывала план на тактической карте. — Я подам рапорт и перейду в команду твоего корабля или в состав любого подразделения, которое ты поведёшь в бой. Я люблю тебя, Франц. Я пойду за тобой куда угодно.

— Милая моя Мари… — я встал и погладил её восхитительные рыжие волосы. — Я даже не знаю, за кого и за что я сейчас воюю, даже не знаю против кого — сказал я, и это была чистая правда.

Я действительно ещё не решил, что делать дальше. Мир, в котором я жил раньше, рухнул, и под его обломками погиб Франц фон Кассель. Объяснять всё это Мари не хотелось, попахивало поэзией, а я, кажется, её разлюбил. Поэзию. Что касается милой, хорошей и честной Машуни — мне хорошо, божественно хорошо с ней. Но пока места для неё в моей жизни точно нет.

— О чем вы говорили с адмиралом? — спросила она.

Вместо ответа я только покачал головой.

Я не могу ответить тебе, Мари — подумал я — потому, что всё совсем не так, как должно быть в жизни правильного остзейского капитана. Я не знал, что ответить. Она сказала мне так много, а я ответил ей так мало. По-свински мало. «Ты свинья, фон Кассель», сказал я себе, но продолжал молчать.

Она топнула ногой, от злости, и ушла. Я попробовал читать брошюру дальше, но получалось, что я просто смотрел сквозь буквы. Вместо знакомого мне чтения о дальнем космосе, новых мирах и величии человечества, мысли мои кружились вокруг последней беседы с Головиным.

* * *

Матвеев сегодня попал к адмиралу первым — меня вызвали через час после него. Прошли всего сутки после инцидента с патрулём Альянса. Прошла, кажется, целая вечность с того момента, когда капитан фон Кассель ушёл в небо над Фридрихсхалле в одной реальности, а очнулся, в плену, в другой.

Адмирал Фёдор Головин был зол, его кошачьи усы топорщились во все стороны. Матвеев, как мне показалось, был растерян. На диване сидел невозмутимый майор Рязанцев. На столе стояла слегка начатая бутылка коньяка — этот архаичный напиток русские привозят из системы звезды Кубань.

— Ганза владеет всем, — вспомнил я ганзейский пароль, произнеся его вслух.

— Так будет вечно, — ответил мне Павел Рязанцев за всех троих.

— Вот и наш фон Кассель, — сказал Головин, — присоединяйтесь, капитан.

Я сел за стол напротив Матвеева. Андрей молча поставил передо мной коньячный бокал. Я отпил немного — приятно обожгло язык и нёбо — посмотрел вопросительно.

— У Вас ведь есть вопросы ко мне? — спросил Головин. Было видно, что он готов к разговору, который назревал. — Здесь, — он сделал жест рукой, — мы можем обсуждать любые темы без риска утечки информации.

— Вопросы есть, — кивнул я головой в ответ. Вопросы у меня были не только к нему, но и к самому себе. И если этот ганзеец, или русский, я уж не знаю, кто он больше, думает, что сейчас прояснит мне всё, так как ему нужно, а после получит в свои руки хороший козырь в своей игре с конкурентами-то он ошибается.

— Задавайте, — сказал Головин, тоже отпив из бокала и пошевелив усами.

— Что это было? — спросил я, желая сразу расставить все точки над «и». Ощущение, что я, попав в руки газейцев, стал куклой, манекеном, приманкой для их врагов, не давало мне покоя.

— Андрей, — обратился Головин к Матвееву, — можете объяснить нашему коллеге?

Я — коллега? Так сразу? Коллега этой странной троицы, которая невзирая на звания и ранги обсуждает втроём то, что должен обсуждать, по крайней мере, совет капитанов. Адмирал, майор и лейтенант. Ладно, говорите, господа ганзейские офицеры, посмотрим, что будет дальше.

— Франц, — сказал Матвеев прямо, глядя мне в глаза, — мы искали маяк. Маяк прямой связи, который оставила твоя «Серебряная тень», когда уходила с планеты.

— «Серебряная тень» всё-таки ушла с планеты… — сказал я вслух. Это был для меня приятный сюрприз. Значит, последние, из оставшихся в живых моих людей, там. По крайней мере, ван Фростен. А «Тень», моя «Серебряная тень» — это, всё — таки, маленький кусочек Остзее. Ему я служил всю свою жизнь.

— Ушла, — сказал Головин, — но мы не знаем куда, и где она сейчас. Не знает и Альянс.

— Я — ключ? — мой вопрос повис в воздухе, но ненадолго.

— Да, — сказал Головин. — Как Вы понимаете, ставки очень высоки. «Тень» выходила из скрытого режима, во время установки маяка. Я знаю, что активация маяка настроена на Вас. Ваши стихи про «гиен» оберлейтенант ван Фростен оставил, чтобы мы поняли, куда Вас везти.

— Почему? — спросил я.

— Герцог Фридрих настаивал на Вашей эвакуации с планеты, — сказал Головин, правильно истолковав мой вопрос. — Но Вы были в таком состоянии, что это было невозможно. Против того, чтобы я забрал Вас к себе, Альянс не возражал — это не мешает отследить Ваши перемещения и, при случае, получить компромат на меня.

— А Вы при чем? — спросил я, пробуя получить как можно больше информации, чтобы разобраться в этом чёртовом клубке и перестать быть, в конце концов, пешкой в игре этих людей. Своей цепкой манерой они напоминали мне осьминогов.

— Ганза — это союз, — казалось, что Головин открыто и прямо отвечает на мои вопросы. — В нём есть несколько течений. Вероятно, у Альянса есть основания подозревать меня в симпатиях к Империи. Разумеется, бывшей Империи, — поправил он себя.

— Или Русскому Космосу, — подал голос Рязанцев, — разумеется бывшему, — ехидно вставил он.

— А Вы? — спросил я, тихо завидуя своей прежней, простой жизни капитана гвардейского эскорта.

— Вы же знаете, что Фридрих мне друг, — ответил Головин. — И Вы сами видите настроения моих офицеров. Но ценность доступа к технологиям «Эрфиндера» слишком велика и для Альянса, и для Ганзы. Империи больше нет. Кайзер сошел с ума. Или говорят, что сошёл, но системы «Эрфиндера» не опознают его личность. Остаётся только «Серебряная тень», как ключ к разгадке технологии точек перехода. Доступ к ней имели Вы, как капитан, ван Фростен, как Ваш старший помощник, и герцог Фридрих. Фридрих в руках Альянса. Если получить «Тень» обратно — герцога можно подвергнуть соответствующей обработке, и тогда установка точек перехода, а может и производство однотипных кораблей станут доступны.

— А я в Ваших руках, — добавил я. — Ваш друг Фридрих, адмирал, ещё жив только потому, что «Тень» ушла с планеты. Я жив, наверное, тоже только поэтому?

В отсеке повисло молчание. Потому, что попал в точку, или потому, что мимо?

— Зря ты так, Франц, — сказал, наконец, Рязанцев. — Ты же теперь наш. На «Святом Андрее». Мы своих не бросаем.

С рациональной точки зрения — аргумент слабый. Но сказал Павел Рязанцев искренне. Головин и Матвеев молчали. Матвеев разглядывал бокал.

— Не люблю, когда меня используют втёмную, — сказал я спокойно. — Если я «ваш».

— Да, я использовал Вас втёмную, — ответил мне Головин. — Но только потому, что времени прошло очень мало. Как бы Вы поступили, если бы ключом к решению проблемы был человек, которого Вы не знаете? Я ведь не знаю Вас, капитан фон Кассель.

Аргумент был простой и убедительный.

— И каков результат нашего цирка? — спросил я. — Покатались с толком?

— Мы зафиксировали, что маяк опознал Вас и подал сигнал на Тень, подтверждая, что Вы живы, — ответил Головин. — Теперь Ваши друзья могут быть уверены в том, что я не веду двойную игру.

— Были подозрения? — спросил я с невинным видом.

— Как Вы знаете, Ганза, которую я представляю, союзник Альянса Свободных Миров. И после того, как я вчера чуть не разнёс вдребезги, из-за Вас, их патруль, они требуют подтверждения Вашей лояльности, — тут он сделал некоторую паузу. — Раз уж я взял Вас на службу Ганзейскому союзу.

— Фёдор Алексеич, — встрял Матвеев, — да они ещё при передаче Франца нам требовали подтверждения его лояльности.

— Да, — согласился Головин. — Но сейчас, после утреннего инцидента, мой коллега, капитан-навигатор террасаконтеры Альянса, Мариано Франциско, снова потребовал этого — или выдачи Франца фон Касселя, во избежание возможных конфликтов между союзниками.

Я хорошо видел, как презрительно скривился Рязанцев от слова «союзники».

— И как подтверждается лояльность? — спросил я.

— Разумеется, — не отвечая на мой вопрос, продолжал Головин, — о Вашей выдаче переговоров я не вёл. Но, нужно что-то решать. Поэтому, мы приняли решение передать под Ваше начало мой рейдер, «Барон Врангель».

— Снова это «мы» — адмирал, майор и лейтенант, — подумал я про себя. Что ж, продолжайте, дальше, адмирал…

— Это повысит Ваш статус, — неторопливо, продолжая обдумывать свои слова, как будто он ещё сомневался в своём решении, говорил Головин — и, возможно, создаст на какое-то время иллюзию, что я Вас контролирую. Что касается подтверждения лояльности — тут всё очень просто. Франциско требовал Вашего участия в совместной карательной экспедиции.

Вот и докатился, — сказал я себе, после того, как уши резануло мерзкое словосочетание. «Карательная экспедиция».

— И кого я должен карать, — спросил я, — несчастных фермеров на переселённых планетах, которые Альянс забирает как свою долю в разделе бывших имперских пространств? Я же офицер Имперского флота, адмирал. Я не буду драться против sapiens. Отдайте меня обратно. Буду сидеть рядом с герцогом, пока Вы с Вашими хвостатыми друзьями из Альянса не найдёте «Серебряную тень». А пока выпейте ещё коньяку. Можно ведь и без повода, как сегодня?

— Сегодня Альянс провёл орбитальную бомбардировку планеты Екатеринодар, — еле слышно сказал Матвеев в тишине, повисшей в комнате. Это вторая планета, которую Альянс стирает вместе с людьми.

— Что, простите? — я был взбешён и не расслышал половину из того, что сказал Андрей.

— Русский Екатеринодар, как до того имперский Аахен, подвергся орбитальной бомбардировке с подошедшей терассаконтеры Альянса. — повторил Рязанцев чётко и медленно.

— Вы слышали что-то о восстании в системе звезды Кубань, Франц? — спросил Головин тихо и вкрадчиво.

— Что-то слышал, — сказал я, — даже смотрел видеорепортажи. Планета с местной экзофлорой и фауной на самой границе с серыми зонами Русского Космоса. Коньяк ведь оттуда? — я осторожно кивнул я на бокал.

— Оттуда, — снова подал голос Рязанцев. — Я тоже оттуда родом, Франц.

— Когда-то рай для туристов и гурманов, — вернул разговор в свои руки Головин. — После Русской Катастрофы туда уходили остатки, расколотого революцией и избиваемого Альянсом, русского флота.

— Ганза ведь тоже приложила к этому руку, — сказал я, уже понимая, что случилось и зачем был этот коньяк.

— Не более, чем пропагандистские слухи, распускаемые Альянсом, — сказал Головин. — Я сам был там, на Кубани. Мы пропускали моих соотечественников, как Вы могли бы догадаться. Их ремонтировали, как могли, в орбитальных доках Екатеринодара, и потом те, кто не остался в ресторанах и отелях планеты, те, кто решил драться, уходили дальше, в «серый космос» на окраины «рукава» галактики.

— И много тогда ушло? — спросил я.

— Много, — сказал Головин, — приблизительно процентов десять от флота. Суда в основном мелкие — типа фрегат, корвет, рейдер. Позже, Альянс потребовал, чтобы меня убрали — и меня убрали. Для обеспечения какой-то производственной деятельности, мы привели к власти на планете двух местных дельцов — один из них владел орбитальным эллингом «Новороссийск» — звали его Азамат Бехтееев. Второй — Торус Маринский — пришел на планету из серых зон, где занимался разборкой и переработкой повреждённых крупных кораблей, непригодных для пиратства. Это были не самые правильные люди, но они были способны к компромиссу. Кроме того, это были фигуры, на которые согласился Альянс.

— А потом появился Одинцов? — догадался я.

— Да, — сказал Головин. — Он-то и спутал все карты и нам и Альянсу.

— Так я должен принести Альянсу голову Одинцова? — слишком спокойно спросил я. — Правильно ли я Вас понял, адмирал?

— Не сомневаюсь, что капитан Мариано Франциско, хочет именно этого. Вы пойдёте на «Бароне Врангеле» с террасаконтерой «Дева Марина», которая висит сейчас на орбите этой планеты.

— Я не буду участвовать в карательной экспедиции против русских, — повторил я свою, ранее озвученную, мысль. — Довольно того, что Имперский Флот не оказал им поддержки ни в их гражданской войне, ни в их боевых действиях против Альянса.

— Как с Вами сложно, — поморщился Головин, словно бы у него заболел зуб. — Мы и не хотим, чтобы Вы на самом деле дрались против русских.

— Мы сами русские, Франц, — добавил с укоризной Рязанцев.

Я недоумённо посмотрел на всех троих. Которые «мы».

— Я хочу, просто, убрать Вас с этой планеты подальше, — пояснил Головин свою мысль. — Помогите нам решить хотя бы проблему с Вами. Достаточно того, что на планете Ваш герцог и мой друг, между прочим, у которого тоже доступ к «Серебряной тени», и которого тоже нужно куда-то деть.

— Только это посложнее будет, — сказал Матвеев и налил мне ещё коньяку.

 

13. Накануне

На самом деле, кто такой Одинцов знали все, хоть официально это и была фигура умолчания. Или почти все. В Ганзе, в Альянсе, во всех уголках бывшей Империи, в русском пространстве. Бывший полковник русской контрразведки, полгода назад он захватил недостроенный русский ударный корабль «Орёл», стоящий на орбите Екатеринодара. Потом Одинцов обратился ко всем, кто был на планете и желал драться. Драться он предлагал за новую «Российскую империю», провозглашения которой он желал на месте развалившейся, в результате гражданской войны, Конфедерации Русских Планетных Систем. КРПС, по его мнению, ранее управлялась президентами, назначаемыми или Империей, или Ганзейским Союзом, или даже Альянсом. Но из его слов было непонятно, кто может быть новым русским императором.

Масс — медиа, сначала, только смеялись над ним, или чаще умалчивали о нём. Но когда он, с небольшим отрядом десанта, поставил под свой контроль планету, принудив к бегству ставленников Альянса и Ганзы, отношение к нему изменилось. Для Альянса Свободных Миров Одинцов «сотоварищи», сразу стали террористами, взявшими в заложники, целую планету. А ещё, его почему-то называли пособником «сумасшедшего Кайзера», что меня совсем развеселило. Но именно тогда я в первый раз проникся к нему искренней симпатией. Кайзер Вильгельм в то время ещё не сошёл с ума официально и, возможно, Альянс сам подбросил ему эту идею. Ганза своё отношение к инциденту внешне не проявляла, просто подавая текущую информацию. После, якобы, по просьбе одного из русских правительств, а во время гражданской войны их появилось несколько, Ганзейский союз послал эскадру для блокады Кубани. Блокада получалась странной — часть русского флота свободно проходила в серые зоны и теоретически могла продолжать борьбу. Популярность Одинцова росла.

Пока корабли Ганзы изображали осаду Кубани — Одинцов успел превратить «Орёл» в орбитальный форт. Дело было в том, что на корабле из орудий былустановлен только противодесантный калибр, и только несколько орудий главного калибра, без накопителей энергии к ним. На корабль успели поставить силовую установку, питавшую щиты колоссальной мощности, и, к сожалению, только маневровые двигатели без ходовых, — шла подготовка к испытаниям. Как стало известно позже, из утечки информации и журналистских расследований, Ганза, будучи ещё в роли кораблестроительной корпорации, участвовала в проекте. Русские совместно с ганзейцами строили сверхкорабль в условиях надвигавшейся войны.

Альянс счёл действия Ганзы по осаде планеты неэффективными, несколько раз косвенно обвинил Ганзейский союз в пособничестве террористам и попробовал штурмовать планету сам. Местное ополчение Одинцова, поддержанное некоторыми капитанами пиратов, неожиданно пришедшими на помощь, несколько раз давало десанту Альянса начать высадку и уничтожало его почти полностью. Частично на земле — частично ещё в стратосфере, что привело к скандалам в медиапространстве и отставкам, среди флотского командования Альянса Свободных миров.

Террисы решили не дорожить планетой и провели бомбардировки, приведшие к большому количеству жертв, среди мирных жителей. И тогда масс-медиа интерсети Млечного пути, скорее всего, за щедрую плату марками Ганзейского союза, просто взвыли, сообщая о гибели уникальной флоры и фауны планеты. О людях, объявленных террористами, речь не шла. Дикторы лили слёзы о рыбках и зверушках, погибших от рук жестоких военных. Альянс, под влиянием хрупкого общественного мнения, бывшего поводом для жёсткой внутренней борьбы за власть среди членов Серапеона, отвёл свой флот и снова, временно, поручил блокаду ганзейцам. О гибели людей можно было узнать только из интерблогов частных лиц, или из блога самого Одинцова.

Популярность бывшего полковника русской контрразведки Одинцова продолжала быстро расти. Количество его сподвижников — тоже увеличивалось с каждым часом. Ещё больше, молча, сочувствовало ему и его борьбе, помогая оружием, деньгами, информацией. Получить самую нужную информацию он мог откуда угодно, удивляя своей осведомлённостью спецслужбы самых крупных игроков разгоревшегося конфликта. Русские, совсем как мы, имперцы, устали от постоянных отвратительных компромиссов, за той чертой, где компромиссов быть не может и не должно быть.

Полковника Одинцова теперь многие считали вождём русского сопротивления. И, хотя в гражданской войне он пока почти не участвовал, воюя против Альянса, он мог превратиться в значимую, в русских делах, фигуру. К нему начали присылать своих эмиссаров, как признанные полюсы силы, так и совсем внезапные объединения. Но полковник был невероятным идеалистом, по меркам нашего времени, что сослужило ему впоследствии хорошую службу. Людей двуличных он чувствовал каким-то уникальным, внутренним чутьём, безоговорочно вычёркивая таких из своего круга и из своих планов. Договориться с ним, на своих условиях, не смог никто. Одинцов занял максималистскую позицию — или Российская империя в том виде, в котором он её видел — или продолжение борьбы до полной победы.

Эмиссаров Альянса, и Ганзы подводило сначала именно то, что они не верили в искренность и твёрдость позиции русского полковника. Ему предлагали деньги, места в органах контроля и управления, предлагали создать собственную автономию. Игорь Одинцов не шёл на компромиссы ни с кем. Это создало для него патовую ситуацию. Ресурсов не хватало на что-то серьёзное, но получать их ценой сговора, который неизбежно приведёт к ревизии его проекта и предательству поверивших ему людей, он отказывался категорически.

Постепенно он превращался в живую легенду.

Многие, как это часто бывает в таких ситуациях, приписывали ему как заслуженные таланты, так и те, которых не существовало. Кроме того, историю освещала сеть видеорепортёровАнатоля Ришара, про которого поговаривали, что его финансирует наш герцог и Ганза. Сеть этого талантливого журналиста работала как в пространствах Альянса, так и пространствах Сапиенс.

После первой бомбардировкиЕкатеринодара, пираты эвакуировали с планеты всех, кто выжил и хотел уйти. Одинцов, как и обещал, в своих выступлениях на видео, решил остаться на «Орле» до конца. Ганзейцев он считал ничем не лучше Альянса.

К действиям повстанцев я относился, конечно, с сочувствием, ещё находясь на службе в Остзее. Пару раз мелькала мысль — бросить всё и поехать к полковнику простым солдатом — десантником. Действие лучше бездействия. Смотреть, вздыхая о высоком, как разваливается мир, в котором ты жил, и который ты обязан защищать с оружием в руках, было просто невыносимо.

Были в действиях русских повстанцев и откровенно смешные для меня моменты. Дело в том, что среди восхищённых соратников полковника Одинцова, как-то появилась мысль о том, что императором должен быть он сам. Сложно сказать, что и кого натолкнуло на эту мысль, то ли колоритная внешность русского полковника, носившего завитые усы, то ли что-то ещё, но идея зажила своей жизнью. На мой взгляд, это было просто глупо, и скорее, навредило образу того Одинцова, которого представляли себе люди, никогда не видевшие его. Ещё более неуместной была, по моему мнению, антикайзеровская риторика Одинцова. Я считал, что наши миры и культуры, такие близкие и похожие, просто обречены быть единым пространством, или уж, по крайней мере, братским союзом.

Хотя, если честно, я не верю в братские союзы и братские народы. Это совсем уж извращённая риторика Альянса. Дружат всегда против кого-то. И когда этот «кто-то» побеждён, союзники начинают дружить друг против друга. Так что, единое пространство, объединявшее бывшую Империю Сапиенс плюс русские пространства было для меня самым правильным планом, рецептом правильного и бесконфликтного существования наших миров.

Колонизация космоса, входившего, так или иначе, в «Новый мир», построенный кайзером, была, в общем, похожей у нас и у русских — освоение планет, торговля, борьба с пиратами. Об этом хорошо сказал Головин, когда вербовал меня на ганзейскую службу: «Находим планеты, зачищаем планеты, защищаем планеты. Иногда продаём планеты».

Но не все понимали, что Империю фон Цоллерны назвали Империей только по своей прихоти. Идеализированные принципы, одной из систем Старой Земли, оказались хорошими клише для создания новой системы. Противостояние с бескрайними — homo praeteris — кристаллизовали эти принципы, ускорили их воплощение на новой основе — только и всего.

Что касается русского пространства — или русского космоса, то он возник на точках перехода, поставленных Эрфиндером, это было бесспорно. Альянс часто использовал в своей пропаганде тот факт, что точки перехода в новых пространствах уступались русским общинам за символическую плату. Общим местом пропаганды террисов, направляемой внутрь имперских пространств, было то, что кайзер «продался русским», был «русофил». Я относился с иронией к этому, как все, кто слышал, докатившуюся до крайней нелепости и бесстыдства, пропаганду Альянса Свободных Миров. Млечный путь огромен настолько, что поражает воображение даже спустя столетие упорной картографии. Места хватало всем. Его и сейчас хватает всем. Мерзкая, отвратительная жадность Альянса, пытавшегося оторвать от бывшей Империи освоенные планеты, чтобы расселить свои полоумные низшие касты, слишком проста. Её не скрыть за потоками примитивной лжи.

Так что, антикайзеровская риторика Одинцова была излишней.

Признаюсь, я давно и несколько раз я говорил с герцогом о возможности поддержать — или спасти вождя русских повстанцев — настолько искренними и честными казались мне его поступки. Фридрих, в целом, соглашался с моими доводами. Мне осталось неизвестным, делалось ли что-то в этом направлении, но похоже, теперь у меня будет вероятность это узнать. Ведь, если отбросить всю лирику до сухого остатка, мне предлагают участвовать в экспедиции, чтобы убить Одинцова, ради того, чтобы сохранить жизнь себе. Даже если представить невероятное — я окажусь настолько гибким и трусливым, что соглашусь убить этого благородного офицера. Надолго ли меня оставят в покое?

Три дня на подготовку. Столько времени дал адмирал Головин. Он наверняка получил эту цифру от капитана-навигатора Альянса, дона Мариано Франциско. В качестве абордажной команды, со мной пойдёт первый, а значит, лучший взвод «гиен», что радует. Я уже хорошо знаю лично их всех. Их лица, поимённо каждого, биографии, привычки, как они дерутся и какие у них рефлексы. Взвод пойдёт под командой майора Рязанцева, а не лейтенанта Гюнтера Лютьенса, что вызывает недоумение, хотя Лютьенс идёт тоже с нами. Этому может быть много разных объяснений и одно из них — желание Рязанцева повидать родную планету. В то, что он преисполнится восхищением и любовью к террисам, бомбившим с орбиты его родную планету, его родной Екатеринодар, я не верю. Так не бывает. В первом взводе меня необыкновенно забавляет лейтенант — медик, Юкка фон Бём, ганзеец — доброволец из Гельсингфорса. Доктор философии, пишет музыку в стиле старой классики. Фанатично любит всё русское, но язык начал учить только на «Святом Андрее». Говорит протяжно, как принято на его родной планете. На первый взгляд тугодум, но это от особенностей диалекта Гельсингфорса. Опасное заблуждение. В первом взводе оказался по праву. У Рязанцева нет фаворитов.

В отсутствие Рязанцева, оставшимися «гиенами» будет командовать капитан Георг фон-дер-Остен-Закен, офицер из семьи, давно служившей как Ганзе, так и Империи, это он рекомендовал фон Бёма на «Святой Андрей». Кажется, они друзья с детства. Рязанцев и офицеры русского происхождения зовут его «за глаза» Гриша. В кают-компании, если по-русски, то он Георгий Александрович, симпатичный малый, я видел раньше его отца несколько раз, сопровождая герцога в Потсдам, в Сан — Суси, но близко познакомиться не довелось. Фамильярничать с собой «Гриша» не позволяет, к людям относится ещё жёстче, чем Рязанцев, любовь своих людей заслуживает тем, что является образцом всего, чего требует от подчинённых. Так что я уверен, что оставшиеся «гиены» будут в хорошем тонусе.

Мари Гамильтон снова просилась на свой, а теперь — мой рейдер «Барон Врангель». Головин отказал наотрез. До неё никому нет дела, все заняты подготовкой. Самое странное, что мне тоже. Бывшие, ближайшие друзья лейтенанта Гамильтон — Рязанцев и Матвеев — сейчас почти игнорируют её присутствие. Скорее всего, это из-за меня. Они снова что-то затеяли и боятся утечки информации, зная о чувствах Мари ко мне. Мари переносит ситуацию стойко, с достоинством. Вспышка слабости, свидетелем которой я был, ей, как я теперь понимаю, совсем не свойственна. Рязанцев говорил мне шутя, что, вроде как, мне «повезло с такой девушкой, а я не понимаю». Прости, Мари, но через тебя тоже может пройти утечка информации от меня самого. Я не уверен до конца, на чьей ты стороне. Прости, но пока, тебя не может быть там, где я. Ни в чём. Нигде.

Формально, теперь я капитан «Барона Врангеля», который будет давать террасаконтере «Дева Марина» противоминную и прочие виды защиты. Но только формально. Франц фон Кассель, то есть я, на этом рейдере человек новый, а «моя» команда живёт на нём не знаю, насколько долго. Твёрдое ощущение, что ситуация очень неправильная. Так экипажи не снаряжаются, а троица, которая беседовала со мной вчера, впечатление глупых людей не производит. Указал на несоответствие Головину, но тот отмахнулся, ссылаясь на специфику нашей «особой ситуации». Пробовал поговорить с Рязанцевым, он ответил типично русским «не волнуйся, всё будет хорошо». Я чувствую, я точно уверен — что-то снова затевается. Наверняка мне сказали не всё. Вернее, всего не сказали. Что ж, неискренность моих новых «коллег» уменьшает и мои обязательства по отношению к ним. Я всё ещё остзеец, до самых глубин своей души.

Два дня до выхода. «Гиены», почти всё время, на тренажёрах абордажа или планетарного боя. Я тоже прошёл несколько раз те и другие. На абордаже нормативы подхода и захвата цели у меня нормальные, даже немного выше среднего. Скорость личной реакции по-прежнему необъяснимо аномальная. Последний, кто пытался установить причины, был Юкка фон Бём. В конце-концов, даже этот сверхспокойный человек, как он сказал: «вышел из себя и не вернулся обратно». Я уже, почти, перестал думать об этом.

Что же касается «гиен», то они ребята отчаянные и невероятно упорные. «Накрутили» тренажёры на полную и не нарадуются, обливаясь потом или насилуя свою нервную систему до полуобморочного состояния. Взаимозаменяимость в боевом расписании — почти сто процентов. Капитан Остен-Закен, он отвечает за боевую подготовку роты, просто зверь, но все довольны. Фраза: «Сейчас придёт Гриша, закрутит гайки вообще по полной» — звучит почти с восторгом.

Разницы между имперцами и русскими в составе взвода нет никакой. Впечатление, что все десантники «первого взвода» — билингвы. Не замечая, переходят на русский или немецкий. Просто мечта кайзера, на отдельно взятом рейдере. Далёко не всё в Ганзе, с её смешанным человеческим материалом, так плохо, как иногда считалось у нас, в Остзее.

«Барон Врангель» Прекрасный рейдер. Чем-то похож на мою «Серебряную тень». Ганзейский дизайн чувствуется. Тактико-технические характеристики почти те же. Только не умеет сам невидимость и точки перехода. А так, чувствую себя совсем как дома. Если очень нужно, то режим невидимости можно с помощью маяков, но тогда есть, естественно, ограничение периметром расположения самих маяков. Они к тому же и пеленгуются, как любой источник энергии. Что касается установки точек перехода — сейчас совсем не до них.

Хотя, если честно, я сам узнал о возможности «Серебряной тени» ставить точки перехода в пространстве, незадолго до начала конфликта. Ни я, ни мой ближайший друг и помощник Адольф ван Фростен, не подозревали об этой особенности, принимая рейдер. Обучения и инструкций — устных или письменных — на эту тему тоже не было. Старина Фридрих рассказал об этой способности как-то невзначай, между прочим.

Я был удивлён и радовался тогда, как ребёнок. Но ожидаемого мной инструктажа не последовало. Я воспринял это, как желание герцога Фридриха оставить тайну государственной важности при себе.

Что я знаю точно — никто из нас троих, включая герцога, не поставили с «Тени» ни одной, так называемой, точки перехода. Я не видел это устройство ни разу в упакованном виде, пригодном для перевозки. Моё краткое знакомство с офицерами так называемой UDFP как сокращённо называлась «Служба поддержки точек пространственного перехода» принесло мне ещё больше недоумения и разочарования, чем до того. У меня возникло подозрение, что они вообще ничего не смыслят в том деле, котором занимаются. Не в том смысле, что они плохие специалисты, а в прямом. Никто не смог объяснить мне принцип действия или причины сбоя в работе. Никто не пытался что-то измерить, понять или исследовать. Ни один офицер из службы техподдержки даже не пытался распаковать оборудование, которое они возили с собой. Когда я пробовал поговорить об этом с герцогом, его ответ шокировал меня.

— Не спрашивай меня, Франц, о том, что знает только мой брат. Меня самого беспокоит эта проблема, — ответил мне тогда старина Фридрих.

Всё ещё непонятно, как быть с Фридрихом. Бросать его нельзя — это точно. Как помочь ему, кто бы дал мне ответ на этот вопрос, который приходил ко мне, по сотне раз в день? Это задача, по крайне мере, для группы надёжных людей с хорошим оборудованием для диверсионной работы. Но пока я один, совсем один, среди людей, которым хочется доверять, но нельзя этого делать ни в коем случае. Цена ошибки слишком высока для меня. Ладно, пусть будет сначала Одинцов. Нужно попробовать не допустить его смерти, если у меня есть такая возможность, а потом посмотрим, как сложится ситуация. Если он окажется на деле хоть на одну десятую таким правильным человеком, как его рисует общественное мнение, может появятся дополнительные возможности для сотрудничества. В любом случае, человеку нужно сначала посмотреть в лицо. Пока «Тень» не попала в руки Альянса, или Ганзы — герцогу, похоже, действительно ничего не угрожает. Головин уверяет меня, что он мой тайный сторонник, но лучше не давать ему в руки весомый повод для того, чтобы пересмотреть своё мнение. Я видел в своей жизни не много людей, устоявших перед соблазнами и искушением властью и силой.

День до выхода. Сегодня вечером прошла встреча с офицерами с террассаконтеры «Дева Марина» — представителями Альянса. Их трое. Принимали в кают-компании «Святого Андрея». Точнее — принимал адмирал Головин, все остальные создавали фон, необходимый для уверений в дружбе и сотрудничестве. Такая радость и теплота с нашей стороны, что я чуть не разрыдался от чувств. Террисы требовали 50/50 в абордажной группе и экипаже «Барона Врангеля». Головин был не против, на том почти согласились. Но Рязанцев, как старший представитель Ганзы на рейдере, указал на невозможность, сославшись на традиции и ещё на всякую ерунду. Меня, как капитана вообще никто не спросил. Игра.

Одного из офицеров-террисов зовут Герберт. Темнокожий бескрайний. Видимо, в касту военных попал снизу, чувствует себя не в своей тарелке со своими надменными, по отношению к нему, товарищами. Внешне модификаций не видно, хотя по бескрайним не поймёшь — их внешность обманчива и непостоянна. Вполне может быть, что он поменял цвет кожи. Мне стало искренне жаль парня. Относятся к нему просто по-свински, даже при нас.

Определилась диспозиция. В системе звезды Кубань, или как говорят русские, на Кубани, три ганзейских «кракена» с десантом. Три капитана дальнего Космоса (Kapitän zum Raum). Приказ — блокада планеты, до подхода террасаконтеры Альянса «Дева Марина», которую прикрывает мой «Барон Врангель». Всей операцией командует капитан — навигатор (Capitan de Navio) Мариано Франциско. Головин, потом, намекнул мне, что дон Мариано питает ко мне неприязнь. Что ж, я знал об этом. История давняя. Теперь, всё так перевернулось в моей жизни с ног на голову, что я не знаю, кто мне друг, а кто враг. А уж на дона Мариано я точно плевать хотел.

В моей капитанской каюте, перед сном, встретил Мари. Объясняла своё присутствие тем, что это её каюта и ей нужно забрать вещи. Уходить не хотела. Ушла только под утро, когда я спал. Прощай, Мари.

Выход завтра.

 

14. Звезда Кубань

Неделю назад мы прошли точку перехода «Z-4 — Е-50» звезды Кубань. Приближаемся к Екатеринодару. Название, по-русски, означает город, подаренный Екатериной. Была такая императрица, ещё до начала космической эры. Рязанцев, как комплимент, сказал, что её родной язык был имперский. Хорошо, пусть так. Я ответил ему, что ещё раньше, у многих приличных людей на Старой Земле, считалось хорошим тоном знать русский. Я не знаю, правда ли это, но что-то такое я слышал. Кроме того, как я сам считаю, это правильная вежливость на капитанском мостике. Хотя, в нашем случае, она указывает на некоторое двоевластие, что плохо в боевом рейде.

Около планеты — только терассаконтера «Дева Марина», Альянса Свободных Миров. Ганзейские «кракены» «Любек», «Лондон», «Реваль» на патрулях и разминировании. Их туда отправил сам капитан-навигатор, дон Мариано Франциско.

— Как ты думаешь, Павел, зачем отправлять союзные корабли от планеты, штурм которой планируется? — спросил я Рязанцева.

— Франциско наверняка захочет сначала сжечь «Орёл» на орбите, а потом хорошо врезать с орбиты по планете, — сказал Рязанцев, — но капитаны «кракенов» могут с этим не согласиться.

Меня поразило, насколько легко он это сказал. «Хорошо врезать по планете». Я-то помнил, что это была его родная планета. Что касается реальности планов орбитальной бомбардировки, очень верится, что это вполне возможно. Альянс вошёл во вкус, и Ганза на помешала ему ни после Аахена, ни после первой бомбардировки Екатеринодара.

Представители наших «союзников», по очереди, дежурят в отсеке управления, потом, наверняка, пишут рапорты. Их и трое поэтому — три разные точки зрения дают максимально объективную картину.

Никак пока не могу привыкнуть, что они рядом. Слишком отчётливо помню свою дуэль, едва не стоившую мне жизни. Бескрайние, похоже, о ней тоже знают. Не общаться со мной они не могут — я, пока, капитан на этом корабле, но показывают всячески — я враг, был врагом, и они об этом помнят.

Минные поля, а их много — вероятно, поставлены пиратской поддержкой повстанцев. Или людьми Одинцова. Ганзейские «кракены» предоставили отчёт о разминировании, но мой «Барон Врангель» всё равно прочёсывает сканерами всё, на миллионы километров вокруг нашего маленького корабля, идущего в точку встречи с террасаконтерой Альянса «Дева Марина». Франциско прошёл через другую точку перехода. Как объяснил Рязанцев, он не доверяет нам, опасаясь диверсий с нашей стороны. Ну ещё бы — он же сам бывший адмирал Ганзы.

Незадолго до выхода, Головин просил больше доверять Рязанцеву. Сказано было со значением, в присутствии офицеров представителей Альянса. Этой части «театра», разыгранной адмиралом при помощи Матвеева и Рязанцева, я не понял. Почему бы мне не сказать прямо, не в присутствии посторонних… «Доверяйте больше майору Рязанцеву» Головин повторил несколько раз. Я ему, вроде и так доверяю, насколько это возможно в моём положении…

— Не думай об этом, Франц, — ответил мне Рязанцев, когда я спросил его. Просто помни, что ты теперь ганзеец.

Ну, конечно, он многое прояснил своим ответом! «Просто помни, что ты ганзеец…» Проблема в том, что я не чувствую себя ганзейцем. Я не знаю, что это — быть ганзейцем. Во всяком случае, пока. На мне черно-белый имперский доспех, с эмблемой Ганзы. Эмблема — это когг с парусом, как в песне, «Плыви, кораблик». В таких доспехах все на моём рейдере. Да и моём ли? Временами кажется, что я сам остался где-то там, в бункере герцогства Остзее, а в «гепард», который ушел в бой над Фридрихсхалле, сел уже совсем другой человек.

Дни проходили быстро. Вечерами мы с Павлом Рязанцевым уходили в мою, или в его каюту. Болтали о том, о сём, коротая время. Я пытался говорить на тему нашего рейда, но Рязанцев всё время переводил тему разговора на что-то другое. В кают-компании, из сапиенс, по вечерам никого не было, что объяснялось тем, что там проводили своё свободное время наблюдатели Альянса, а наш экипаж их открыто игнорировал. Честно говоря, не ожидал, что между ганзейцами и террисами такая открытая неприязнь. Союзники всё-таки. Но может и прав был Головин, может и не хитрил, когда говорил о том, что союз временный.

В день выхода в точку встречи с террасаконтерой «Дева Марина» случилось нечто, что поменяло планы операции. Была вахта Рязанцева.

Я сладко спал, в первый раз за много дней, не чувствуя какой-то необъяснимой тревоги, когда меня разбудил, спокойный во всех ситуациях, Гюнтер Лютьенс — командир первого взвода «гиен», ушедшего с нами на «Бароне Врангеле».

— Капитан, — сказал он, — герр майор просит Вас в отсек управления.

Я посмотрел на дисплей связи — на нем мирно сияла большая белая четырёхконечная звезда Ганзы — меня никто не вызывал.

— Почему не по связи? — удивился я, понимая, что то-то произошло, предчувствия предыдущих дней меня не обманывали.

— Ситуация экстренная, — настойчиво сказал Лютьенс. — Герр майор Рязанцев просил лично пригласить Вас в отсек управления.

Герр майор Рязанцев не мог по-человечески передать то, что ему нужно, — подумал я. Всё время с этими русскими какие-то чертовы тайны.

— Хорошо, — сказал я Гюнтеру, — встал, взял спаду. — Ступайте, Лютьенс, я сейчас буду.

— Доспех, — сказал Лютьенс, оставаясь на месте и отрицательно мотнув головой. — Просьба надеть доспех.

— Что случилось, Гюнтер? — спросил я недоумённо.

— Если можно, быстрее, герр капитан.

В голосе Гюнтера Лютьенса проскальзывали тревожные нотки.

Я надел доспех. Лютьенс, называя меня «герр капитан», всё равно исполнял приказ Рязанцева, который по привычке, сложившейся за многие годы службы, оставался его командиром. Меня немного раздражало то, что он стоял, пока я одевался, как будто подгонял меня.

— Ступайте, лейтенант, — повторил я, — меня не нужно ждать.

Лютьенс, видимо вспомнив, что сейчас я капитан «Барона Врангеля», смущённо кивнул головой и вышел.

Через пару минут я уже был в отсеке управления, и Рязанцев, всегда спокойный, но сейчас имевший вид самый что ни на есть авантюрный, сказал:

— Кажется, у наших коллег неприятности.

Мне показалось, что он сказал это веселее, чем того требовала ситуация. Кроме него в отсеке, я увидел шесть «гиен» в «полном боевом». Они отдали мне честь, как положено, но это всё равно были «гиены» Рязанцева.

— Подробнее, Павел — попросил я.

— Взрыв на террасаконтере «Дева Марина». Капитан-навигатор Франциско подает сигналы «SOS». Пожары, высокий уровень радиации и очень тяжёлые повреждения.

— Причина? — спросил я. — Почему капитан-навигатор не связался со мной лично? Что происходит, Павел?

— По мнению Франциско — подрыв на мине, — ответил Павел невозмутимо и у меня снова мелькнула мысль, что он что-то не договаривает. — Моё мнение — диверсия, — продолжал Рязанцев таким весёлым тоном, как будто он был невероятно доволен происходящим, — дон Мариано пытался связаться с Вами, капитан, но у нас что— то со связью. Неполадки сейчас устраняем.

И только сейчас я заметил, что в отсеке управления нет офицеров Альянса. Это было странно — всю неделю, пока мы шли сюда от Кёнигсберга, их присутствие раздражало меня. Они встречались мне на каждом шагу.

— Что со связью? — спросил я, — хотя почти уже догадался, — и что о катастрофе думают наши союзники?

— Всё, больше не могу, — всё так же весело, но с облегчением сказал Рязанцев. — Спроси их сам, Франц, — и он открыл двери в инженерную комнату, в задней полусфере отсека управления.

Меня взяла оторопь.

Я увидел три тела. Три тела, в форме офицеров Альянса. В правой, грудной мышце каждого торчал датчик метаболизма, рядом сидел наш медик, лейтенант Юкка фон Бём, с чемоданчиком.

— Ганза владеет всем, — он произносил слова слегка протяжно, как уроженец Хельсингфорса, — и она, наверное, так решила. — Юкка вздохнул. — Я колю им, очень вовремя, кроме парализатора, ещё и стабилизаторы метаболизма, — он старался говорить чётко и быстро, но свойственные его планетной системе обороты речи, всё равно делали её протяжной и специфической на слух. Короче, превратил молитву в фарс.

Ганзейские десантники, находившиеся на капитанском мостике, были близки к тому, чтобы заржать от смеха.

Но ситуация мне смешной вовсе не казалась, я поражённо молчал, на зная, как мне правильно реагировать. С точки зрения Ганзы и Альянса — это был мятеж. С моей точки зрения — я даже не знал, что сказать. Мне и самому в голову приходили мысли, как бы сделать что-то подобное всякий раз, когда террисы попадались на моём пути. «Если бы со мной были мои люди» — говорил я себе много раз. Но почему Рязанцев ничего не сказал мне? Как мы теперь выкрутимся? Почему именно сейчас?

— Как Вы знаете, капитан, — продолжал Юкка фон Бём, — у наших друзей слишком повышенный уровень регенерации и метаболизма. Я не знаю, насколько хватит моего хорошего чемоданчика…

Он сосредоточенно вздохнул ещё раз, посмотрел на один из индикаторов на датчиках, торчащих в грудных клетках лежащих без движения офицеров Альянса, взял одноразовый инъектор — и аккуратно прижал его к шее одного из «бескрайних».

В тишине, царившей на мостике, отчётливо раздалось противное шипение инъектора, после чего его пустой корпус полетел в тот самый чемоданчик и упал с металлическим стуком.

— Решение за тобой, капитан, — сказал Павел, глядя мне прямо в глаза. Честно глядя.

— Какое решение? — ответил я ему, на скрывая своего раздражения. — Вы же всё за меня решили. Похоже, ещё в Кёнигсберге.

Рязанцев, подтверждая мою догадку, кивнул головой. Вот так. Меня опять сыграли втёмную. Нужно хоть разобраться, где мы и что делать с союзниками.

— Наш курс? — спросил я. — Какие корабли ещё находятся в системе кроме нас?

— Герр майор? — обратился за разрешением к Рязанцеву один из «гиен», сидящих за пультами управления.

— Капитан здесь я! — почти закричал я. — Какой у нас курс?

«Гиены»-десантники смотрели то на Рязанцева — то на меня. Если Рязанцев захочет открыто поднять мятеж сейчас — ему это легко удастся.

— Прости, Франц, — вопреки моим ожиданиям, сказал Рязанцев. — Ситуация экстренная — вот наши люди и нервничают. Докладываю. Три ганзейских «кракена», находящихся в системе, идут на помощь террассаконтере «Дева Марина», как союзники. До прибытия — предположительно около недели, поэтому надежд на их помощь мало. Наш рейдер, «Барон Врангель», держит курс на корабль союзников. Мы уже 3 часа как в зоне действия визоров. Если ты посмотришь на векторы курсов — он включил тактическую карту сектора в верхней полусфере отсека — ты увидишь, что мы почти равноудалены от террасаконтеры и русского, недостроенного, ударного корабля «Орёл».

— Почему ты меня не поднял раньше, Павел? — спросил я Рязанцева.

Рязанцев просто пожал плечами, потом кивнул на Юкку фон Бёма и три тела, лежащие с ним рядом. Такое вот, простое, объяснение.

— На «Деве Марине» ещё один взрыв, капитан — доложил один из ганзейцев, сидевших за пультом управления.

Рязанцев переключил тактическую карту на визоры, дал фокус, и мы увидели длинный силуэт террасаконтеры. Повреждения впечатляли. Нижняя часть — где швартовая палуба — была вырвана. Вместе с обломками «мачете» и рейдеров типа «Murena», а террасаконтера могла нести по три рейдера, это всё дрейфовало рядом с кораблём, терпящим катастрофу. По раскалённой и деформированной поверхности огромного боевого корабля было видно, что пожары бушуют рядом с отсеками боеприпасов.

— Очень хорошо, — довольно сказал Рязанцев, не скрывая своих эмоций. — Неделя у нас точно есть.

Слушая его, я переключился на изучение тактической карты, развёрнутой поверх апокалиптической картины погибающего сверхкорабля Альянса, подорвавшегося на чем-то ну очень серьёзном. Вряд ли это была простая мина с рейдера. Сомнений в том, что корабль будет потерян, что он уже потерян, у меня не было. Не могу сказать, что меня это как-то огорчило. Парализованые офицеры-наблюдатели Альянса сейчас меня вообще не интересовали. Отложу проблему не потом.

— Почему неделя? — спросил я. — И это что? — указал я на красную точку, идущую прямо на нас.

Я прекрасно понимал, что это. Вопрос, который я задал, был риторическим, но Рязанцев ответил на него с удовольствием.

— Предположительно, русский рейдер класса «Всадник» — сказал Рязанцев. Стартовал с «Орла» три часа назад.

Имперская поговорка «Vom Regen in die Traufe kommen» — по-русски звучала гораздо жёстче: «Из огня, да в полымя». Русский рейдер, идущий в точку пространства, где наши курсы пересекутся задолго до того, как мы войдём в зону действий орудий терассаконтеры. Он может принести большие неприятности. Но драться с ним вообще не входило в мои планы. Я не буду драться с сапиенс. Тем более с русскими.

— Установите связь с этими русскими. Приготовиться к бою, — на всякий случай приказал я. Я положил руку в поле сенсора, выбрал сигнал тревоги. Экраны замигали, освещение на корабле переключилось на красный, загудел зуммер алярма.

— Смена курса, — приказал я. — Держать на рейдер. Торпеды к бою. Главный калибр к бою.

Русский рейдер, в ответ, тоже скорректировал свой курс и сейчас шёл нам в лоб. Расстояние быстро сокращалось. Драться, всё-таки, придётся.

— Главный калибр готов, торпеды готовы, — сказал один из «гиен», сидевший за пультом боевой части. — Фокус главного калибра на цели. Время до входа в фокус активного поражения 30 минут.

— Дайте связь, — сказал я, надеясь выяснить намерения русского рейдера. Я не хочу драться с сапиенс, на стороне Альянса.

— Они отклонили связь, — услышал я голос Павла Рязанцева. Он переключил визоры на русский рейдер и его теперь было хорошо видно. Казалось, что он стоит в пространстве, но на дисплее тактической карты два наших корабля стремительно сближались друг с другом.

Русский рейдер первым открыл огонь, обозначая свои намерения и убивая мои последние, невероятные надежды на то, что боя с этими людьми, такими же как мы sapiens, удастся избежать.

— «Всадник» дал торпеду, — холодно сказал Рязанцев.

— Всё-таки будем драться, Павел? — я даже не спрашивал, а констатировал факт того, что очень скоро, в пространстве около звезды Кубань, останется на один экипаж рейдера меньше.

— «Надо — так будем», — как-то странно, глядя прямо перед собой, ответил Павел. Потом, покрутив головой, он размял шею, как боксёр, выходящий на ринг.

Слишком много рефлексий перед боем. Русский рейдер совсем близко, он уже открыл огонь, а боевой азарт, хоть и с опозданием, начал охватывать меня.

— Всем полный доспех. Подготовка к разгерметизации корабля, — с каждой командой уровень адреналина во мне становился выше. Я «накачивал» себя, как любой боец перед боем. Чувство схватки насмерть, чувство коллективного боя — оно особенное. Приём приказов тоже «качает» вверх уровень адреналина.

— Командный отсек — принято.

Выше…

— Абордажная группа — принято.

Ещё выше…

— Даю ложные цели, — сообщил офицер боевой части и корабль еле слышно тряхнуло.

Сейчас мы ответим.

— Залп — три торпеды, — приказал я, наблюдая, как ложные цели уводят в сторону от «Барона Врангеля» смертельную, серебристую «сигару», запущенную по нам русским «Всадником». Мой рейдер вздрогнул ёще раз.

— Торпеды пошли, — сообщили с пульта боевой части. — Противник дал ложные цели.

— Адмирал Франциско на связи, — откуда-то сбоку сказал Рязанцев, ломая упоение боем.

Пошел бы ты к чёрту… — подумал я, не желая выходить из того ощущения, которое дарила схватка.

Но в верхней полусфере, на общем дисплее, появилось лицо капитана-навигатора, дона Мариано Франциско. Он был в доспехе и шлеме, маска поднята, на броне хорошо видны следы пожара.

— Приветствую Вас, капитан, — сказал я сухо своему старому знакомому, разглядывая что-то похожее на копоть на его шлеме. Совсем плохи дела у дона Франциско.

— От лица Альянса, приветствую Ганзу, — сказал Франциско, глядя мне прямо в глаза. — Нам пока не удаётся локализовать пожар. Все наши системы выведены из строя. Палубы десантных и спасательных модулей уничтожены. На правах союзников прошу помощи…

В руках он себя держал прекрасно, казалось, что это не человек, хоть он и не был sapiens, а скульптура. Говорил он неспешно, словно бы и не было никаких пожаров и взрывов, с особым достоинством, чтобы случайно не уронить честь своей касты.

— Мы ведём бой, капитан, — сказал я подчёркнуто-равнодушно. — Вы не совсем вовремя. Прошу понять. Примем, сколько сможем Ваших людей, после боя.

— Связь стала прерываться, я увидел, что террис гордо кивнул — изображение пропало…

Торпедная дуэль рейдеров в таком режиме, когда противники ждут атаки, обычно заканчивается ничем. Об этом знает любой курсант флота. Это сейчас понимали и мы, и наш противник. Наш рейдер расстрелял все свои торпеды безрезультатно. Русские, похоже, тоже отстрелялись по нам, с тем же эффектом. Начиналась новая фаза боя — артиллерийская. На рейдерах — это почти в упор.

— Абордажная группа, подтвердите готовность, — сказал я, не желая думать о том, что если артдуэль окончится ничем, то русским десантникам и команде моего корабля, в которой половина русских, придётся столкнуться лицом к лицу в самой жестокой фазе боя.

— Абордажная группа к бою готова, — ответила группа голосом Гюнтера Лютьенса откуда-то из десантного отсека.

Я представил себе, как ганзейская пехота построилась сейчас, готовясь к десанту, или его отражению. Каждый солдат подогнал доспех, чтобы случайно не потерять силовой щит, который загорится фиолетовым светом в бою. Включая и выключая яркое лезвие, проверил спаду, на тот случай, если в бою станет слишком тесно и стрелять в противника будет опасно, из-за риска попасть по своим. Положил автоматическую винтовку рядом, чтобы начать бой, в первой фазе которого так тяжело не схватить пулю или плазменный заряд, которого хватит не только тебе, но и нескольким твоим друзьям. Боевые товарищи тоже опустили сейчас маски шлемов, чтобы проверить работу сканеров в масках, чтобы дать возможность глазам и нервной системе, принявшей боевые допинги, привыкнуть к другому количеству света.

Я представлял это так хорошо потому, что сам много раз проделывал это всё когда-то. Включать камеру десантного отсека смысла не было. На всех кораблях всегда одно и тоже. «Солдат должен выжить, если это не несёт урон его чести».

«Барон Врангель» сходился с «Всадником» встречными курсами, потом мы расходились бортами, снова сходились, обстреливая друг друга плазмой. На этой стадии, как всегда, всё зависит от правильного бортинженера. Системы корабля, конечно, распределяют автоматически энергию на орудия и генератор щитов, но только инженер с правильной долей риска экономит энергию, чтобы силовая установка корабля противника, подающая энергию на щиты, закончилась быстрее.

На этот раз за инженера сел Рязанцев. Неожиданно для меня, командир эскортных штурмовиков адмирала Головина управлялся с обязанностями инженера просто виртуозно. Он давал такие скупые, но такие точные лимиты энергии под каждый выстрел противника — что я просто диву давался. Однако, это имело свою степень риска — он полностью обнажал то свободный борт, то верхнюю полусферу.

Я сел в «дубль», чтобы подстраховать его, но он только сказал: — Не мешай, Франц!

Лучше бы я мешал! Лучше бы мешал потому, что мы получили заряд плазмы в ходовые двигатели, которые остались без щитов.

— Пожар в машинном отделении, — сказал Павел, откатываясь в кресле и запрокидывая голову, как человек, отдыхающий после тяжёлой работы, — Разгерметизации нет. Включаю системы тушения.

— Не всегда везёт, — подбодрил я его, включая боевой режим доспеха. — Команде к отражению абордажа!

В такие минуты меня всегда охватывало какое-то особое чувство. Особая дрожь. Наверное, так дрожат боевые собаки из новых пород — тех, что недавно вывели на Штральзунде. Я снова провёл рукой по зуммеру алярма. Он не ответил. Я нажал ещё раз — результат тот же.

В отсек управления, готовые к абордажу, вошли ещё пять «гиен».

Я посмотрел вопросительно на Рязанцева, который даже не поднялся с кресла оператора, в котором сидел. Он посмотрел на меня, потом отвёл взгляд в сторону, как бы раздумывая о чем-то, потом наши глаза снова встретились.

— Франц, — сказал мне Рязанцев, — согласно приказу адмирала Головина, я перевёл управление кораблём на себя. Просто, чтобы ты не наделал глупостей — драки не будет. Если ты будешь возражать — он кивнул в сторону Юкки фон Бёма, около которого лежали обездвиженные террисы, — я тебя арестую.

 

15. Стук в дверь

— Делай, что хочешь, Рязанцев, — я махнул на него рукой и снял шлем. Кровь ещё бурлила по венам и стучала в висках в ожидании боя, но если честно, то я был рад, что с русскими, всё-таки, не придётся драться. И всё ещё, не совсем понимал, как мы выкрутимся из сложившейся ситуации. — Чертов актёр, — сказал я Рязанцеву.

— Что-то не похоже, чтобы ты выглядел расстроенным, — прищурился Павел.

Он крутил себя в кресле туда-сюда, как будто не случилось ничего серьёзного. Не было у нас на борту трёх лежащих в беспамятстве офицеров, союзного Ганзейскому Союзу флота, всего в нескольких тысяч километрах от нас не горела, подорвавшись непонятно на чем, терассаконтера Альянса Свободных миров, к нам на абордаж не заходит русский рейдер, наверняка с хорошей абордажной командой на борту.

— Сыграем ёще немного, — сказал Павел, — Зайди за внутренний визор отсека, Франц, чтобы тебя не было видно.

— Что за игры в прятки, Павел? — устало сказал я, садясь на обшитый металлокерамикой бимс, проходящий над палубой через переднюю, крайнюю часть рубки, так, чтобы меня не брали камеры.

Я мог только слышать, но похоже, Павел вызвал террасаконтеру.

На дисплее, перед ним, появился адмирал Франциско.

— Адмирал, у нас проблемы, — услышал я голос Рязанцева.

— Почему снова Вы? — спросил дон Мариано. — Где капитан фон Кассель?

— Капитан фон Кассель находился с абордажной группой и, скорее всего убит, — не моргнув глазом доложил Рязанцев. — Ходовые двигатели «Барона Врангеля» выбиты. На нас заходит, предположительно с целью абордажа, русский рейдер класса «Всадник». Готовимся к отражению абордажа.

Как много людей хотят меня убить — подумал я. — Слишком много, за последнее время. А Рязанцев врёт, как поёт. И ходовые двигатели подставил сам. Точно сам. Меня опять втёмную сыграли. Но поверит ли ему дон Франциско?

— Наши данные совпадают, — сухо кивнул дон Мариано. — Почему не выходят на связь мои представители на Вашем корабле? — спросил он.

— Ваши офицеры находились с фон Касселем, в десантном отсеке, — сухо ответил Рязанцев. — Скорее всего, они погибли вместе с капитаном. Сожалею, но у меня всё.

— Я почему-то не верю Вам, — сказал дон Мариано презрительно. Так, как будто бы он разговаривал с опасным, но тупым животным. — Жаль, что мне сейчас не до Вас. Мы не можем локализовать пожары.

Он не жаловался, не просил о помощи, он просто снисходил до низшего существа, с которым свела его судьба. Когда-то, когда он ещё был адмиралом, а я — офицером герцогства Остзее, он очень разозлил меня своими манерами. Это чуть не стоило ему жизни.

— Вряд ли мы увидимся снова, адмирал, — сказал Рязанцев. — Русские уже отстрелили абордажные капсулы. Мы будем драться, но шансов мало.

— Думаю, русские возьмут Вас в плен, в случае неудачного для Вас исхода боя. Вы же sapiens как и они. — Капитан Франциско произнёс слово sapiens так, как бы он произнёс «Paramecium» [60]так, как бы он произнёс «Paramecium». — Парамеции , род инфузорий, здесь в значении — примитивные, одноклеточные.
. — Держитесь бодрее, майор, — сказал он, — Если через полчаса Вы не выйдете на связь, я попробую выбросить десант, с тяжёлой техникой, на планету. Вряд ли мы спасём «Деву Марину». На планете мы разобьём лагерь так, чтобы продержаться до подхода ближайших крупных ганзейских судов с десантом. Если окажетесь на планете и будет возможность — выходите на сигнал. Это всё.

— Принято, дон капитан-навигатор, — ответил Рязанцев.

Экран отключился.

В это время раздался стук — я чуть не сказал себе, «в дверь». Я даже подумал, что это стук по обшивке рейдера, настолько он был громкий и натуральный — но стук не мог быть слышен сквозь шумопоглощение внешних контуров.

— Вызов системы связи моего доспеха, — пояснил Павел, улыбаясь, убирая громкость и открывая шлюз, — Игорь шутит.

Я помнил, что Игорем звали лидера русских ирредентистов Одинцова. Вот как. Так они друзья?

— Ты знаком с полковником Одинцовым? — спросил я.

— Учились когда-то вместе, в Москве, в историко-архивном, — сказал Рязанцев. — Гражданская специальность, знаешь ли.

— Интересная история у нас получается, — сказал я, всё ещё сидя на металлокерамике бимса, — хоть кино снимай.

Индикатор кислородной насыщенности шлюза загорелся зелёным.

— Давай, — сказал я, — пускай своих друзей.

— Надеюсь, — ответил мне Павел серьёзно, открывая шлюз и внося необходимые изменения в систему «свой — чужой», — они станут и твоими тоже.

— Посмотрим, — только и ответил я. Отключил и отложил за спину автоматическую винтовку, сел в кресло, закинул ногу на ногу, и с большим интересом приготовился наблюдать за происходящим.

Шлюз открылся, в него ввалилось целая толпа десантников, похожих на ос. Такое сходство придавала широкая, жёлтая полоса, пущенная через устройство камуфляжа по черно-белому, имперскому доспеху. Получался черно-жёлто-белый флаг. За время, с момента захвата повстанцами «Орла», он стал прочно ассоциироваться с ними.

Из толпы, прямо к Рязанцеву, направился один из русских десантников, с большим, черно-желто-белым, угольным шевроном на рукаве. По пути он снял шлем — я узнал полковника Игоря Одинцова. Выглядел он совсем так, как его изображали медиа: лёгок, подтянут, мускулист, но не так, как принято в десанте. Он носил, как и Головин, усы. Как писали его поклонники и особенно поклонницы, эти усы придавали ему сходство с русскими деятелями далёкого прошлого. Вероятно, это ему льстило, хотя, на мой взгляд, выглядели эти усы, слегка закрученные вверх, глупо. Сам Одинцов нравился людям, и, как я ранее уже говорил, был лично мне симпатичен тем, что слова у него не расходились с делами. По моему личному мнению, это был, очень неплохой для русских, вариант нового военного лидера. Тот случай, когда умение нравиться людям, решительность и военная удача, сочетались в одном человеке. Время для Игоря Одинцова сейчас было тоже подходящее.

— Павел…, — с радостью и явным удовольствием от встречи, сказал Одинцов, подходя и обнимая Рязанцева, — это было грандиозно! Прими мои комплименты. Образцовый показательный бой, как на тренажёрах. Правдоподобность, азарт — всё на такой тонкой грани!

Русские вообще любят обниматься. Похоже, это ритуальный элемент их боевого братства. У имперцев — исключительно солдатский обычай. Офицер избегает этого.

— Игорь, — сказал Рязанцев, — хочу представить тебе: капитан рейдера «Барон фон Врангель», Франц фон Кассель.

— Рад видеть Вас, капитан, — сказал мне Одинцов, на хорошем имперском. Он подал мне руку и, по-имперски-же, щёлкнул каблуками десантных гравиботинок. — Полковник Одинцов, к Вашим услугам.

— Я немного говорю по-русски, — сказал я, отвечая на приветствие. — Могу сказать, что я Вас таким и представлял.

— Без хвоста? — пошутил Одинцов, и добавил, — У нас мало времени господа, нужно решать, как действуем дальше, не поменялись ли наши планы. Мы можем остаться втроём? — спросил он то ли меня, то ли Павла.

— Капитан? — посмотрел на меня вопросительно Рязанцев.

— Всем покинуть отсек управления, — приказал я, оглядывая капитанский мостик.

— Я не могу, — раздался голос Юкки фон Бёма из его ниши. — Я здесь не один.

Глаза Одинцова окинули пространство отсека и, увидев фон Бёма и «скульптурную» группу из лежащих бескрайних с ним рядом, заиграли весёлыми искорками.

— Наш медик, лейтенант фон Бём — пояснил Рязанцев.

— Разрешите полюбопытствовать, — сказал Одинцов, подходя к неподвижным телам офицеров Альянса, не подававшим никаких признаков жизни. — О! Вот как вы решили эту проблему. Остроумно. Ваш медик нам не помешает. А Вы не хотите выбросить этот мусор за борт, капитан? — спросил Одинцов, повернувшись ко мне.

Я не успел подумать об этом, — сказал я, — настолько я не был в курсе, как Вы сказали Павлу, «наших» планов, и вашей с ним спецоперации.

— Что Вы, капитан, — возразил мне Одинцов, — это ваша спецоперация. Он особенно продчеркнул слово «ваша». — Я имею в виду Ганзу, — пояснил русский полковник. — Как я понимаю, это очень большая спецоперация, по спасению некоего капитана фон Касселя. Причем, адмирал Ганзы Головин сильно рискует своей головой. Ведь так, Павел? — повернулся он к Рязанцеву.

Павел кивнул, с некоторой укоризной глядя на меня. Мы остались втроём, в отсеке управления, если не считать Юкки фон Бёма с его подопечными.

— А почему Вы участвуете в их… — я запнулся, — в ганзейской… в нашей, — наконец выдавил я из себя, — спецоперации?

— Тяжело Вам, капитан. — улыбнулся Одинцов, и плюхнулся в кресло, рядом с майором Рязанцевым. — Вы не возражаете, капитан? — спросил он у меня формальное разрешение.

Одинцов с удовольствием покрутил себя в кресле, оглядываясь по сторонам, оценивая новый для него корабль.

— Хороши ганзейские инженеры… — сделал он комплимент ганзейскому кораблестроению, обдумывая ответ, на, вероятно, непростой для него вопрос.

— Я участвую потому, что выбора у меня нет, — наконец, ответил он мне. — Помните поговорку, про то, что враг моего врага мне друг, капитан фон Кассель?

Я кивнул головой, оценивающе рассматривая его. Говорят, у русских это не принято, но мне было не до приличий и этикета.

— Мне, моим людям и идее, которой я служу это выгодно, — продолжал Одинцов, разглядывая снова тела трёх бескрайних, вокруг Юкки фон Бёма.

— А какой идее Вы служите, полковник? — спросил я.

— Чтобы не говорить долго сейчас, ведь у нас мало времени, — ответил Одинцов, и искорки снова мелькнули в его глазах, — считайте, что я гуманист.

Рязанцев хмыкнул. Мне стало интересно. Я-то думал, что Одинцов начнёт говорить о гражданской войне.

— Я абсолютно серьёзно, господа, — настойчиво повторил Одинцов. — Вы ведь знаете, что эти представители «Свободных Миров», — он кивнул на лежащих террисов, — устроили на нашем Екатеринодаре. И Вы ведь точно помните Ваш, имперский Аахен, капитан, — он посмотрел на меня. — Ведь хорошо помните?

— Да, — сказал я, — очень хорошо. Орбитальная бомбардировка.

— Города-побратимы, — зло вставил Рязанцев.

— Я думаю, мы испытываем те же чувства, — голос Одинцова стал жестче. — Впрочем, вам ещё предстоит увидеть то, что осталось от Екатеринодара. Бомбардировка-то была со «всячинкой». Я приблизительно понял смысл этого слова, но, по оттенкам я почувтвовал, что было что-то такое, чего я не знаю.

Мы помолчали, понимая, что времени у нас немного.

— Вы ведь уже слышали последние новости? — снова спросил Одинцов.

— Ты про десант на планету? — Рязанцев провёл тыльной стороной ладони по бритому подбородку там, где снова пробивалась щетина. — Хорошо у тебя работает перехват, Игорь.

— Я про десант, — подтвердил Одинцов, проверяя что-то на панели личного коммуникатора на предплечье. — Большой друг Ганзейского Союза, капитан-навигатор Мариано Франциско, начал эвакуацию экипажа своей террасаконтеры на планету, ещё когда мы подходили к вашему рейдеру. А сейчас на планету, — Одинцов ещё раз посмотрел рапорт, — пошла уцелевшая тяжёлая техника.

— Франциско говорил о своих планах, во время сеанса последней связи, — сказал Рязанцев. — Выглядел он хреново, но гордо. Так что ничего хорошего от него ждать не приходится. Но ты же эвакуировал гражданских?

— Ришара насмотрелся? — ехидно спросил Одинцов.

— Ну да, — сказал Павел, — он из немногих журналистов, кто отвечает за свои слова.

Одинцов поморщился.

— В общем да. Толик хороший парень и всегда проверяет, но… Но его инсайды на мою тему только от меня.

— Деза? — закусил нижнюю губу Рязанцев. — Это была твоя деза?

— Частично, — ответил ему спокойно Одинцов, — сам подумай, как я мог эвакуировать целую планету пиратскими рейдерами и шахтёрскими фрахтерами?

— То есть? — спросил Рязанцев.

— У меня, — пояснил полковник, — да что там у меня — у всей, оставшейся в живых, гражданской общины русской колонии Екатеринодара, на такой фрахт просто бы не хватило денег.

— А то ты платил когда-то, Игорь… — сказал Рязанцев с лихой весёлостью.

— Я и тут не мог платить, — серьёзно ответил ему Одинцов. — И дело вовсе не в том, что нельзя было захватить пару грузовых кораблей Альянса. Как ты, наверное, знаешь, мы захватили несколько, с оружием, боеприпасами, медикаментами и едой — без них на планете, после бомбёжек, начался бы хаос.

— А в чем же дело? — с некоторой иронией спросил его Павел. Я видел, что он говорил с Одинцовым действительно, как старый друг, не боясь задеть и обидеть того случайно брошенным словом.

— Всё просто, — ответил ему Игорь Одинцов, — русскую власть на планете представлял я. Если бы я взял деньги гражданских, переживших две орбитальные бомбардировки, потерявших близких в этом огненном аду, это было бы неправильно. Кубанцы, только что, успешно пережили несколько штурмов со стороны Альянса. Наверняка агенты Альянса воспользовались бы этим, чтобы дискредитировать ополчение. Представляешь себе сообщения в ресурсах интерсети: «Ополчение полковника Одинцова отбирает деньги, у только что переживших орбитальные бомбёжки, граждан русской колонии Екатеринодар?»

— Да уж, — сказал Павел, — таких бы нашлось много. Так, как тебя не любят официальные медиа ресурсы — мало кого не любят.

— Это точно, — сказал Одинцов, — только я плевать хотел. Один «кракен» — не два «кракена», так у вас говорят, капитан фон Кассель? — задал он мне почти риторический вопрос.

— И как же Вы вышли из ситуации? — кивнул я ему в ответ.

Я знал, что самые известные и мощные ресурсы интерсети, принадлежавшие как Альянсу, так и КРПС, разорванной сейчас гражданской войной на несколько частей, демонизировали полковника Одинцова одинаково сильно. Несмотря на то, что причины для этого у них были совсем разные. Ресурсы Альянса писали о нём и показывали репортажи о русских ополченцах много и часто. Началось это после того, как он со своим небольшим штурмовым отрядом захватил недостроенный «Орёл», а затем взял под контроль планету, на орбите которой стоял русский сверхкорабль, в состоянии пятидесятипроцентной готовности. Было понятно, что Альянс рассчитывает добраться до русского космоса, на революцию в котором он потратил столько денег и сил. Демонизацию «русских ирредентистов», как людей Одинцова, впервые начал медиаресурс «El MundoToday», подхватил «La Vanguardia». Их работа привела к росту популярности Одинцова на русских планетах, с одной стороны, но формировала образ врага, не менее сильный, чем президент Андреев, в пространстве Свободных миров. Медиаресурсы русской конфедерации, такие, как «Планеты 24», взорвались колоссальным количеством всевозможных ток-шоу, где Одинцова представляли то честным, но глупым патриотом русских пространств, то опасным и безответственным мечтателем-одиночкой, давшим Альянсу прекрасный casus belli, в то нелёгкое время, когда русский космос ослаблен гражданской войной.

Ганзейский союз игнорировал его в медиапространстве вообще. Впрочем, доверие к официальным ресурсам, за время периода скатывания миров sapiens и praeteris до стадии прямого вооружённого конфликта, упало на невиданно низкий уровень. Пропагада и контрпропаганда началась с хороших, продуманных, логичных, правдоподобных мифологем, но из-за перехода пропагандистской борьбы на уровень личного участия граждан в пропагандистской компании, материалы солидных ресурсов опустились до предельно низкого интеллектуального уровня, чтобы вбросы «материнских» издательств, формирующие мейнстрим, не «торчали» над любительским творчеством доверчивых граждан, хоть в «Imperium Sapiens», хоть в «Alianco de Liberaj Mondoj». Но произошло, на первый взгляд, нечто неожиданное. На фоне примитивной пропаганды, люди охотнее смотрели или читали частных журналистов — вроде Катарины Ралль, или Анатоля Ришара, а простой и понятный, честный и бескомпромиссный образ полковника русской контрразведки, несмотря на умолчание и многочисленные попытки изобразить его в чёрном свете, поднимался быстро в рейтингах популярности.

— Так как же Вам всё-таки удалось решить проблему, полковник? — спросил я Одинцова.

— Как во все времена, как всегда на войне, — ответил он, почти декламируя.

— Шантаж, — пояснил Рязанцев, с ухмылкой. — Это его любимый метод.

— Я не люблю это слово, — сказал Одинцов, поморщившись, — Павел преувеличивает. Мне больше нравится «ультиматум».

— И кому Вы поставили ультиматум? — спросил я, скорее для поддержания беседы.

Мне всё больше нравились эти двое русских, которые в короткой передышке спецоперации, остро ощущая временной лимит, вели, внешне неспешно, вполне светскую беседу.

— Сами подумайте, — ответил Одинцов — не мог же я запугать достаточное количество пиратских капитанов в «серой», пограничной с Кубанью, зоне?

— Да уж, не мог, — усмехнулся Рязанцев, — даже до Головина дошли слухи, как быстро из Екатеринодара исчезло Временное кубанское правительство.

— Об этих клоунах, решивших поиграть в русскую идею, я и говорить не хочу, — презрительно скривился Игорь Одинцов. — Но незадолго до моего прихода на Кубань, Фёдор Алексеич Головин, представлявший здесь Ганзу, пропустил такое количество судов русского флота, что я не мог не воспользоваться таким подарком… Я тогда сильно переменил своё мнение о Четвёртом адмирале Ганзы.

Похоже, что последняя фраза предназначалась мне.

— Так ты проводил эвакуацию планеты кораблями русского флота? — недоумённо спросил Рязанцев, — Ришар наврал в своих сообщениях?

— Ришар не врёт, — сказал Одинцов, — поэтому я и имею с ним дела. Приход осколков русского флота в серые зоны, резко изменил в них расклад сил. Некоторые русские капитаны, по моей просьбе, были более убедительны чем я, апеллируя к простым чувствам гуманизма людей, которые, в силу своей деятельности, вынуждены были о них забыть. Я же говорил, что я гуманист. Пиратские капитаны эвакуировали своих соотечественников, попавших в беду, по своей, доброй воле.

— Я бы много дал, чтобы увидеть, как их уговаривали, — покачал головой Рязанцев, улыбаясь.

— Я думаю, нам придётся многое увидеть в ближайшее время, — перевёл разговор в деловое русло Одинцов. — Так что у нас по спасению капитана фон Касселя?

— Остался последний пункт, — сказал Рязанцев.

— Даже два, — возразил ему Одинцов. — Что мы делаем с этими упырями? — он кивнул на террисов. — За борт?

Они оба посмотрели на меня.

— Я против, — неожиданно сказал я.

— Жаль, что Вы не убирали тела гражданских с улиц Екатеринодара, вместе с моими ребятами, — сказал Одинцов, — Вы бы не были таким гуманным.

— Я против, — повторил я. — Пока я капитан этого корабля. Это мои пленные. И это люди. Только другие люди. Вы же сами сказали, что Вы гуманист.

— Хорошо, — согласился Одинцов. — У меня есть комплекты имперских сеток Фау-5, как раз на этот случай. Вроде всё? — он посмотрел на часы. — По времени наш абордаж должен был завершиться.

— Недооцениваешь моих ребят, — обиделся Павел.

— Даже с твоими ребятами, — сказал Одинцов, — уже бы всё кончилось. Пора переходить на «Всадник». «Врангель отбуксируем на Орёл».

— Капитан, — обратился он уже ко мне, — вахту на рейдере оставим из Ваших или из моих?

— Господа, — сказал я, — к чему формальные вопросы? Признаться, с момента, когда я стал ганзейцем, я чувствую себя марионеткой, куклой какой-то. Вы же всё сами решили.

— Всё решил Фёдор Алексеич, — сказал Рязанцев, — Головин. Это его план, чтобы тебя спасти. А что касается «марионетки»… Ты не поверишь, Франц, но я давно чувствую себя точно так же.

— Самое странное, что я тоже, — сказал Одинцов. — Хотя, вроде бы не имел отношения к вашим, ганзейским, делам. Но хватит об этом. Если нет возражений, тогда на «Врангеле», для правдоподобности, останется моя вахта. И ваш медик, — он кивнул на фон Бёма.

— У Вас был ещё какой-то вопрос, — напомнил я. — Мы решили только с пленными.

— Торпеда? — спросил Рязанцев, глядя на Одинцова. — У тебя ещё осталась хотя бы одна торпеда, Игорь?

— Осталось две, — ответил тот. — Кстати, капитан, на Орле Вас ждёт сюрприз. Надеюсь, приятный.

— Не люблю сюрпризов — сказал я.

 

16. Террасаконтера «Дева Марина»

Русский рейдер «Всадник», имитируя успешный конец абордажа, швартовался к «Барону Врангелю». Сторонний наблюдатель, а в данном случае это мог быть капитан-навигатор, дон Мариано Франциско, должен был бы, с большой долей уверенности, сделать вывод, что команда ганзейского рейдера мертва, или взята в плен. На что, как становилось ясно, и был расчёт Рязанцева, или адмирала Головина, или их обоих. Русский рейдер правильно, с идеальной точностью, зашёл с правого борта, не теряя ни секунды напрасно, дал запрос на стыковку, и ещё до полной остановки, намертво «прилип» своим левым бортом, включив, на считанные секунды, свои маневровые двигатели.

В швартовом шлюзе «Врангеля», находились первый взвод гиен и человек пятнадцать русских десантников, пришедших с Одинцовым на «абордаж». Было похоже, что эти ребята пересекались уже много раз. По крайней мере, так мне показалось. Встреча незнакомых вооружённых людей — пусть даже и союзников — практически всегда сопровождается чувством настороженности. Оружие, в чужих руках, всегда рождает ощущение опасности. И если к своему оружию ты быстро привыкаешь, и оно становится скоро частью тебя самого, продолжением рук или внутренних чувств, то незнакомый вооружённый человек, поневоле, заставит тебя долгое время следить за направлением ствола его автоматической винтовки, или его персональным местонахождением. Даже гражданские инстинктивно не переносят нахождение, пусть и невооружённых, но незнакомых людей сзади, за спиной. Что говорить о тех, чья профессия — постоянное чувство опасности?

Но и «гиены» Рязанцева, и «осы» Одинцова, носившие название «Всадники», сейчас сидели группами на полу. Рядом беспечно лежали оружие и шлемы, никто и не подумал оставить включёнными защитные поля на доспехах. Я услышал смех, типичные армейские шутки и истории.

— Чистая правда! — услышал я, как один десантник, сидевший совсем близко у двери, говорил другому. — Мой первый день в училище, мы ещё совсем зелёные все, а препод наш выходит и говорит: «Будем знакомы, будущие господа офицеры, моя фамилия — подполковник фон Розенберг».

Я чуть усмехнулся. Такие подполковники, которые заговаривались иногда, от преподавательской работы, были, наверное, у всех. Только нашего подполковника звали Жюсслен де Фуа. Среди моих однокурсников он стал известен тем, что как-то заснул во время просмотра учебного фильма по какому-то классическому произведению, и когда главный герой закричал: «Командир, что делать?» — не просыпаясь, громко приказал: «Всем перестроиться и повторить атаку». В другой раз, отличники курса полетели с ним, для знакомства с английской эскадрой, в Лондон и в графе «ваш пол», что звучало по-английски, как всегда слишком кратко: «Sex», написали: «Natürlich, ja!». Он тогда собрал всех вечером и прочёл длинную и проникновенную лекцию о том, что он и его друзья, будучи курсантами, тоже озорничали, «и весьма», добавил он, но «офицер не может позволить себе то, что может простой солдат».

Прерывая мои быстрые воспоминания, Гюнтер Лютьенс, командир первого взвода «гиен», подбежал, и встретил нас почти у самых дверей отсека управления. Смотрел он вопросительно и весело — как и положено младшему офицеру во все времена.

Одинцов кивнул ему, как старому знакомому.

— Готовьте людей к переходу на русский рейдер, Гюнтер, — сказал я.

— «Ганза владеет всем», — громко сказал, кивнув мне и повернувшись к десантникам, Лютьенс.

— «Так будет вечно», — нестройно и многоголосо раздалось в ответ — солдаты стали подниматься, подбирая снаряжение.

— Как у вас манерно… — съязвил Одинцов, разглядывая открывшуюся нам картину боевого братства штурмовых команд двух рейдеров, ещё недавно готовившихся к абордажу друг с другом.

— Подготовиться к переходу через швартовый шлюз, — бодро приказал Гюнтер.

Загорелся зелёный свет, двери шлюза открылись перед строем солдат.

— ЗдорОво, «гиены»! — весело сказал кто-то из «ос» полковника Одинцова, оставшихся на русском рейдере. — Здорово, животные!

— От коней слышу! — не остался в долгу кто-то из «гиен».

— На русский рейдер — марш! — отдал команду Лютьенс, и наши люди, вперемешку с людьми Одинцова, потопали на «Всадник».

Рязанцев, Одинцов и я, уходили с «Врангеля» последними.

— Кони и собаки — друзья человека, — сам себе сказал Одинцов.

— Гиены — не собаки, — возразил Рязанцев, — они почти кошки.

— Все лучше, чем наши «друзья» — метаморфы, — сказал я.

Минут через пять, мы уже были в боевой рубке «Всадника». Русский рейдер был невероятно похож на ганзейский — то же расположение отсеков, та же внутренняя цветовая гамма сигналов. Только десантный отсек побольше, а системы управления попроще. Ганзейские корабелы наверняка и здесь приложили руку, хоть русские и любили повторять, что они сами, всегда всё сами.

Георг фон Менгден, навигатор «Всадника», которого, как я успел услышать, Одинцов и русские коллеги называли «Юра», отшвартовался от Врангеля.

— Приказы? — обратился он к Одинцову.

— Что с нашей террасаконтерой? — спросил Одинцов. — Эти «тоже люди», — тут он посмотрел на меня, — прореагировали как-то на абордаж?

Я не знаю, случайно или нет, но точки перехода, расставляемые Империей, делали и в лучшие времена русское пространство труднодоступным, практически изолированным от миров Альянса. Поэтому, всё с связанное с homo praeteris, было для русских, если в не в диковинку, то необычно.

— У них пожары — ответил Юра, — но они почти завершили эвакуацию. Уходили быстро. Почти бежали. Щиты террасаконтеры отключены.

— Они что-то транслировали? — спросил Одинцов.

— Передали два шифрованных сообщения, — сказал фон Менгден, — перехват мы сделали и передали на «Орёл». Наши люди над ними работают.

— Надеюсь, что капитан-навигатор Францискоуже вас похоронил, коллеги, — сказал Одинцов нам с Рязанцевым.

— Хорошо бы, — подал голос Рязанцев. — Как ему в глаза смотреть-то теперь?

— В глаза мы ему смотреть не будем, — сказал Одинцов. — А то вдруг они у него фасеточные?

Какое-то время он рассматривал обречённый, огромный корабль, уже брошенный командой. Тот плыл в темном пространстве, как диковинный морской зверь. Обломки его нижних палуб, дрейфующие вместе с ним, напоминали стайки мелких рыб-падальщиков, вокруг мёртвого хищника. Корабли Альянса, как все корабли на свете, обладали своей, особенной красотой. В них было что-то и от древних галер, бороздивших моря на Старой Земле, и от морских хищников, таких похожих друг на друга, на любой планете, где есть океан.

— Давай торпеды, Юра, — сказал Одинцов своему навигатору, выводя на дисплей чертёжи террасаконтер, и находя среди них «Деву Марину». — Давай торпеды, Георг, — повторил он, отмечая цель. — Одну в отсеки боеприпасов, вторую, куда хочешь, на свой вкус.

— Дайте чёткий приказ, капитан, — сказал фон Менгден бесстрастным голосом.

— Юра, — сказал ему Одинцов по-свойски, — дай просто одну торпеду туда, где ещё не горит.

Фон Менгден пожал плечами и включил инфракрасный режим на визорах, чтобы ещё раз определить очаги пожаров.

Рейдер еле слышно вздрогнул.

— Торпеды пошли, — невозмутимо сказал Георг, через несколько секунд.

— Не могу отказать себе в этом удовольствии, — сказал Одинцов, переключая экран на визоры, разворачивая картинки торпед и общего вида обречённой террасаконтеры. — Хоть это, конечно, и не вернёт тех, кто погиб в Екатеринодаре. Присоединяйтесь, господа, — сказал он нам, — редкое зрелище!

Я смотрел, как торпеды шли к цели. В рубке «Всадника» повисло молчание. Было слышно, как Одинцов постукивает перчаткой по панели пульта управления.

— Террасаконтера, как немая, — нарушил молчание Рязанцев. — Ушли наши «друзья», значит.

«Дева Марина» была, по сути, уже мёртва. Когда в ту часть, где находился отсек управления, как нож, вошла первая торпеда, стройное, красивое тело террасаконтеры деформировалось, и, вдруг, вспухло несколькими отвратительными «нарывами». Деформация поверхности корабля, распространяемая взрывными волнами, рвавшими переборки и плавившими сверхвысокими температурами отсеки, дошла и до огромной носовой скульптуры, стоявшей над отсеком управления. Прекрасная обнажённая девушка, выходящая из морской пены. Её фигура начала было тоже «опухать», но, внезапно, раскололась надвое. Гигантская, верхняя часть её удивительно красивого торса, с руками, державшими рукоять спады, закувыркалась в нашу сторону. Она казалась крохотной на фоне огромного корабля.

Вторая торпеда, поразившая отсек боеприпасов, дала «опухоли» ещё больших размеров, деформировавших корпус, с ещё большей скоростью. Внезапно, корабль «лопнул» большой, черно-оранжевой объёмной кляксой, закрывшей от нас бесконечные звёзды, чей рисунок так сильно менялся с каждой точкой перехода. Последний, большой взрыв превратил террасаконтеру в большое облако обломков.

— Вот так, — сухо и жёстко сказал Одинцов, глядя на море, дрейфующих в нашу сторону, обломков.

Было что-то чертовски грустное в картине гибнущего корабля, пусть даже это была террасаконтера террисов. Мы убили её, как когда-то китобой убивал кита, поражая его гарпуном с гранатой, которая взрывалась в теле огромного животного, ощущавшего приближение смерти. Я знал, что похожие чувства испытывают все, кто находился в рубке. Неожиданное для всех нас, неловкое молчание повисло в отсеке управления русского рейдера.

— Поздравляю Вас, полковник, — сказал я, снова нарушив тишину в рубке «Всадника». Нельзя было поддаваться эмоциям. Фокус только на успех.

— С чем? — не понял Одинцов, — он думал о чем-то, он был погружён в свои мысли, глядя куда-то мимо.

— Это первая, крупная потеря Альянса, с начала войны, — заметил я. Этого не смогла сделать ни Империя, ни мы. Сделай я такое, или кто-то из имперских капитанов — нас ждала бы крупная награда.

— Ну, — Одинцов повернулся ко мне, цитируя известную поговорку, — «Что адепт Серапеона сделает за идею, ганзеец сделает только за деньги…» — Не завидуйте мне так, фон Кассель, — добавил он, — Вы ведь тоже причастны. И гораздо больше, чем Вам кажется.

Я удивился. Молча. Но видимо, настолько выразительно, что Одинцов снисходительно улыбнулся.

— Видите ли, полковник, — возразил, я с ноткой некоей отстранённости, — я не совсем ганзеец. Я остзеец. Разницу понимаете?

— Простите, если обидел Вас, фон Кассель, — Одинцов хитро улыбнулся. — Разницу я понимаю. Уж поверьте человеку, до сих пор не выступившему ни на одной из сторон русской гражданской войны…

— Нынешняя гражданская война чем-то отличается от других в истории человечества? — спросил я, уже примирительным тоном.

— Трудно сказать, ответил мне бывший студент Московского Историко-Архивного Института, Игорь Одинцов. — Как говорил мой добрейший учитель, профессор Сергей Михайлович Половинкин: «учение о человеке до сих пор остаётся одним из наименее изученных аспектов деятельности самого же человека». Это вообще первая война за последние двести лет…

— Утверждение Вашего учителя так же парадоксально, как и первая война за двести лет.

— Не провоцируйте меня, фон Кассель, — вдруг сказал Одинцов. — Когда-нибудь потом, в другой обстановке, мы как-нибудь сядем и обязательно поговорим обо всём, может даже поумничаем и вспомним не только Сергея Михайловича, но и многих как русских, так и имперских мыслителей, которых заботили действительно серьёзные вещи. Гораздо более серьёзные, чем собственное выживание, или торжество над грудой обломков пустого корабля.

— Согласен с Вами, — ответил я. — Просто попал под впечатление того местного апокалипсиса, который мы тут с Вами устроили.

— Как Вы думаете, — спросил меня Одинцов, выдержав небольшую паузу, — почему мы торпедировали уже оставленный экипажем один их самых крупных кораблей Альянса?

— Подрыв на минах, пожары, — сказал я. — А ещё, вероятно, виртуозная работа Ваших минёров.

— Ни я, ни мои минёры, не заслужили Вашей похвалы, — покачал головой Одинцов. Всё время, пока я удерживал планету — мои ребята, конечно, ставили минные поля. Поставили мы мины и к подходу террасаконтеры, но безуспешно. Сенсорные поля «Девы Марины» зафиксировали их, потом вышли рейдеры просканировали и уничтожили всё, что мы поставили. Так что, это не мои минёры.

— Третья сила? — улыбнулся я. — Неведомый и таинственный союзник из глубин внешнего космоса?

Одинцов рассмеялся.

— Я, конечно, балуюсь литературой на досуге, и суеверен иногда, как любой человек нашей профессии, но в такие чудеса просто не верю.

— Тогда что было причиной? — удивился я.

— А вот не буду отвечать и всё, — сказал полковник Одинцов. — Я обещал Вам сюрприз на Екатеринодаре, и вы его получите. Юра — повернулся он к фон Менгдену, — давай быстро их рейдер на буксир, и пойдём домой.

— Я помогу? — спросил Рязанцев Одинцова — тот кивнул, соглашаясь, и добавил:

— Стыковка верхней плоскостью.

— Нет, так нет, — пожал я плечами. — Не отвечайте. Слишком много загадок. На Екатеринодаре так на Екатеринодаре. Совсем рядом. Полчаса хода.

«Всадник» взял нашего «Барона» на буксир довольно быстро. В том, как Менгден производил стыковочные манёвры, было что-то пиратское. Очень уверенно. Очень точные движения. Помощь Рязанцева оказалась почти не нужна.

— Буксировочная стыковка завершена. Стыковочные шлюзы открыты, — сухо доложил фон Менгден.

— Красавец ты, Юра, — сказал фон Менгдену Рязанцев, восхищаясь точностью его работы.

Фон Менгден только сухо кивнул головой в ответ.

— Передайте на «Барон» смирительные рубахи для наших пленных, — приказал Одинцов кому-то, через переговорное устройство. — Курс — на «Орёл».

Мы шли к «Орлу», ставшему домом для русских ирредентистов уже минут тридцать — сорок. Рязанцев, листавший сетевые новости, вдруг выругался.

— Мы становимся известными, — сказал он с досадой, — смотрите, друзья.

На голоэкране, в верхней полусфере капитанской рубки, появилось бородатое лицо известного журналиста.

— Приветствую, меня зовут Анатоль Ришар, я журналист, в меня стреляли, меня ловили, меня арестовывали…

— Секунду, — сказал Рязанцев, — я переключу тизер.

— Привет, дорогие друзья, — начал то же голос. — Когда мы с моей коллегой поняли, что произошло, мы поняли, что это надо показать! Об этом нужно говорить! Потому, что это неимоверно, на самом-то деле…

— Толик не удержался, — сказал Одинцов, — только слишком рано.

— Только что миротворческая миссия, — продолжал Анатоль Ришар, — блокирующая русскую ирреденту у планеты Ектеринодар, потеряла сразу два корабля! Предположительно, потерпела катастрофу или подорвалась на минах, террасаконтера сил Альянса Свободных Миров, «Дева Марина». Мы пока не знаем, что случилось с его командиром, капитаном-навигатором Мариано Франциско и всем экипажем. Кроме того, русскими ирредентистами взят на абордаж ганзейский рейдер «Барон Врангель», на борту которого находился всем известный, как говорят в пространствах «Alianco de Liberaj Mondoj», пособник остзейского герцога Фридриха, Франц фон Кассель. Как сообщают нам мои источники, которым я верю, команда рейдера, включая личный штурмовой отряд адмирала Ганзейского Союза Головина, погибли при абордаже.

— Вот и всё, фон Кассель, — сказал Одинцов, — Вы мертвы. С честью пали на поле боя, защищая прогрессивное человечество. Кстати, — добавил он, — давайте перейдём на ты, раз уж Вы всё равно пали от моей руки?

— Нет проблем, Игорь, — сказал я, — как говорят те из террисов, что являются адептами Сераписа, «у покойников нет выбора». К тому же, меня так много раз убивали в последнее время, что я уже как— то привык. C Павлом на «ты» мы перешли тоже, после того, как меня в очередной раз похоронили.

— Напиши что-нибудь, на тему: «Есть ли жизнь после смерти?», — в шутку порекомендовал Одинцов. — В твоём случае, она будет честной.

— Франц, ты уже придумал себе новое имя? — неожиданно для меня спросил Рязанцев.

— Зачем? — ответил я. Меня моё имя вполне устраивает.

— Тебя будут искать, Франц, — пояснил Одинцов. — Анатоль, конечно, пустит ещё много порций дезы про тебя, он человек правильный и честный, но тебя будут искать.

— У меня разве есть выбор? — ответил я им обоим.

— На «Орле» и на Екатеринодаре, насколько я знаю, есть хорошие регенераторы, — заметил Одинцов. — Мы сможем поменять твои отпечатки пальцев и поработать над твоей внешностью, заменить импланты и идентификаторы личности. Так хотел Головин, а я в долгу перед Фёдор Алексеичем, хоть он сейчас и ганзеец.

— Менять внешность, как будто я преступник, — пожал я плечами. — Я не жалею ни о чем, что я сделал в своей жизни, Игорь, — вдруг твёрдо сказал я. — Всё, что я хотел — это защищать то, что мне дорого. Сегодня я умер для всех, от твоей руки, как предатель. Мне не хочется начинать новую жизнь таким образом. Доброе имя — это так мало, но и так много из того, что может позволить себе человек.

— Я понимаю тебя, Франц, — сказал Одинцов, — но смена идентификаторов личности даст тебе какое-то время подумать, как быть дальше. Может быть, ты ещё послужишь своей Родине и своему миру, а может быть — тебе захочется просто частной жизни. Только повторяю, тебя будут искать, даже мёртвого. Я говорю лишь о том, что смена имени может дать, в твоём случае, лишь небольшой выигрыш во времени. Но и этого может оказаться вполне достаточно. Мне кажется, что тебе сейчас самое главное — найти себя в изменившемся мире. Выбрать путь, свой новый путь и сторону на которой ты будешь. Доступ к «Серебряной тени» и её технологиям — слишком лакомый кусок.

— Нужно подумать, — только и ответил я.

— Случайна ли смерть фон Касселя, — продолжал голос Ришара, и других гасконцев, что шли по душу полковника Одинцова — или это спецоперация руководства Альянса с целью заморозить возможный доступ к тайнам кораблей типа Эрфиндер? Вряд ли на этот вопрос ответят медиа Свободного Мира. Вы же знаете, как я его люблю всем сердцем. Но когда-то вполне приличные ресурсы, сейчас, как Вы знаете, превратились в дно донное. Обещаю, что мы, с моей коллегой, будем следить за ситуацией. Подписывайся, чтобы знать, что такое на самом деле правильная информация. Подписывайся, чтобы ничего не пропустить.

— Кто такие гасконцы? — спросил я. — Что-то из древней истории?

— Возможно у него хобби — древняя французская литература, — предположил Рязанцев. — Был когда-то такой писатель Дюма — кажется офицер, между прочим. Ты ведь тоже балуешься поэзией, Франц?

— Кстати о поэзии, — внезапно вмешался Одинцов. — Я читал некоторые твои стихи. «Глаза гиен укажут им путь». Так попасть в точку мог только хороший поэт.

— С ума схожу от ваших загадок, господа, — сказал я, — Поэты, писатели… Говорите прямо.

— Мы в зоне действия швартовых полей «Орла», — напомнил о себе фон Менгден. — Захожу на посадку. Передаю управление.

Швартовые поля громадного силуэта «Орла», надвигавшегося на нас, уже захватили «Всадник», к которому был прикреплён «Барон Врангель» и плавно тащили внутрь, прямо в открытый шлюз русского недостроенного сверхкорабля, висевшего на фоне синего глобуса планеты.

— Прекрасно, — сказал Одинцов. — Так вот о поэзии. У тебя был офицер — его звали Адольф ван Фростен. Хотел бы поговорить с ним?

Конечно, я хотел бы. Если бы только знать, где сейчас Адольф. По-настоящему, только сейчас, за эти несколько недель я почувствовал, как мне не хватает моих ребят.

— Да, — коротко ответил я Одинцову, — только где он?

В этот самый момент «Всадник» слегка вздрогнул всем своим корпусом.

— Посадка завершена, — снова подал голос фон Менгден. — Процентная смесь «кислород-азот» за бортом соответствует норме.

— Прекрасно, — снова сказал Одинцов, вид у него был загадочный.

Я посмотрел на Рязанцева — тот тоже состроил хитрую физиономию.

— Команде — разрешение покинуть корабль, — отдал приказ Одинцов. — Пойдём, Франц, — сказал он мне.

Коридоры «Всадника» показались мне длинными и бесконечными. Впереди меня топали своими гравиботинками, по рифлёному полу «Всадника», черно — белые «гиены» Рязанцева, вперемешку с черно-жёлто-белыми, как осы, русскими десантниками. Потом мы разделились. Основная масса солдат, тащившая использованное оборудование и пустые ящики-кофры для боеприпасов, пошла вниз, по широкому грузовому пандусу. Мы втроём, свернули влево и вышли, сквозь скромный, парадный выход рейдера.

В огромном, посадочном ангаре линкора «Орёл», внизу, у трапа рейдера «Всадник», ставшего вдруг совсем крохотным, я увидел несколько фигур. Они тоже казались совсем маленькими. Но я сразу узнал их.

 

17. На «Орле»

Я спустился по трапу, следом за Одинцовым. Трое из четверых, встречавших нас, просто молча обняли меня. Конечно, им было, что сказать мне — и Адольфу ван Фростену, и Патрику Гордону, и Адаму Вайде. Но мы вчетвером — всё, что осталось от гвардейского эскорта герцога Остзее — просто молчали. Обнялись и стояли нос к носу. Потом мои друзья расступились, и я увидел ту самую девушку.

— Лейтенант «Небесной Канцелярии» герцогства Остзее, Элизабет Суге, — сухо представилась она, и вдруг сказала, совсем как тогда, в пневмолифтах бункеров Кёнигсберга, перед боем. — Капитан, я рада Вас видеть!

Она подала мне руку. Я снял перчатку, и подал ей руку в ответ. Её рука была тёплой и непривычно нежной.

— Я тоже рад Вас видеть, лейтенант, — сказал я. — Искренне рад, что Вы живы. И благодарю Вас за всё, что Вы для меня сделали.

— Так ты уже знаешь, капитан? — удивился ван Фростен.

— Как не знать, друзья, — ответил я ван Фростену, не сводя глаз с Элизабет. — Благодаря вам я жив.

Глаза у Элизабет Суге были усталые, как у человека, который на допингах много дней. Так выглядят иногда десантники, после девяноста дней тяжёлого, боевого выхода. Сколько же ты дней не спала, лейтенант Сугэ?

— Гм, какие же вы, всё-таки манерные, остзейцы, — сказал стоявший рядом Одинцов. — Элизабет, давайте хоть я Вас обниму.

— Geh weg, Odintzoff, — сказала Элизабет, поморщившись в шутку и улыбаясь, — Я же говорила тебе, пошёл вон — kein Körperkontakt, keine Umarmung. — Улыбалась она красиво, но какой-то очень знакомой улыбкой.

— Ладно, ладно, — Одинцов сделал жест рукой, — и всё-таки, помните, как у Вас говорят, — Ich bin zu Ihrer Verfügung.

— Я говорила Вам, что Ваше гортанное «р» желает желать лучшего? — спросила Одинцова, шутя, Элизабет. — Всё потому, что вы недостаточно настойчивы.

«Р» Элизабет произнесла по-русски, от усталости получилось похоже то ли на рычание, то ли на урчание: «р-р-р…» Все, кто стоял рядом, заулыбались, глядя на неё. Кажется, у неё был дар превращать усталость в бодрость, а плохое настроение в хорошее.

— Это ничего, — ответил Игорь Одинцов, с удовольствием глядя на Элизу. Неожиданно для меня он превратился, на какое-то время, из полковника и грозы пиратов, в мальчишку — кадета. — У меня зато «р» наступательное, а у многих оно правильное, но отступательное.

— Элиза засмеялась и бросила в него своей перчаткой. Одинцов словил её, и, тоже смеясь, подал ей обратно.

В это время, на трапе, появились лейтенант фон Бём и Рязанцев. За ними, затянутые в сетки для пленных, шли три терриса, взятых Рязанцевым в плен. Павел пристегнул их контактным креплением с одной стороны к себе, с другой — к фон Бёму.

— Здравствуйте, Павел, — сказала Элизабет, помахав рукой Рязанцеву.

— Привет, принцесса, — махнул рукой Павел в ответ. — Видите, — он показал рукой в нашу сторону, — привёз Вам, что обещал.

Мне почему-то показалось, что речь обо мне. А Элизабет, которая лейтенант Сугэ, кажется, давно со всеми знакома.

— Не махайте так руками, — почему-то недовольно сказала Элизабет Павлу. — У вас же на руке крепление к «Фау — 5!» Если будете так изображать мельницу — сетка порвёт Ваших пленников в куски.

— Слушаюсь, принцесса, — согласился Рязанцев, но всё равно снова дернул руками.

Русские, в частности Рязанцев, часто называют всех подряд девушек принцессами. Как я понимаю, это что-то вроде нашего «Mein Schatz». Хотя, честно говоря, Элиза того заслуживала. Она говорила, как принцесса, смотрела, как принцесса. Даже кидалась перчаткой как-то по-особенному. Я не заметил этого тогда, во время осады Фридрихсхалле. А теперь — меня это приятно удивило, но не более потому, что…

Потому, что всё это время я молча смотрел в пространство за «Всадником». Там я увидел знакомый до боли, до мурашек по коже, до чувства, такого же сильного как любовь, силуэт корабля. Прожектор подсветки был направлен на рельефную, словно бы откованную простым молотом, надпись, древним, готическим шрифтом: «Folge, wie ein Schatten». Там стоял мой корабль. Моя «Серебряная тень», Mein «Silber Schatten».

— Я же обещал тебе сюрприз, Франц, — сказал, уловив направление моего взгляда, Одинцов.

— Спасибо, Игорь, — тихо и растроганно сказал я. — Я не люблю сюрпризов. Но это самый лучший сюрприз.

— Какие хитрые эти русские, — наигранно возмутился Патрик Гордон. Он забрался на несколько ступенек вверх по трапу, чтобы лучше всех видеть. — Кому спасибо? Капитан! Дорогой наш друг Франц, это мы поставили «Тень» так, чтобы ты не сразу увидел!

— По чести сказать, — согласился Одинцов, — террасаконтера «Дева Марина» — это работа Ваших людей и Вашего корабля.

Я не люблю сюрпризов. Но сейчас, сюрпризы были приятными. Надолго ли их хватит?

— Моего корабля? — спросил я, удивлённый до крайней степени.

— А кто ещё, кроме «Серебряной тени», мог так незаметно поставить мины прямо по ходу террасаконтеры, со всеми её системами обнаружения? — гордо сказал Ван Фростен, пожимая плечами. — Хотя, знаешь, Франц, команду над кораблём я уступил Элизабет.

— Как это могло быть? — спросил я Элизабет, вспоминая беседу с Головиным о том, что внезапно, есть ещё один человек, кому подвластен мой корабль — Разве у Вас есть доступ к «Серебряной Тени»?

Элизабет, казалось, не слышала мой вопрос. Она сейчас смотрела на меня так, как будто я был и Навигатор Андреас и Всадник Йорг и Воин Михель, все трое, в одном лице спустившиеся с небес.

— Потому, капитан, — ответила она, — что так хотел герцог Фридрих. Такой приказ он отдал мне ещё там, в бункере Фридрихсхалле, в Кёнигсберге. Но теперь это снова Ваш корабль.

Ван Фростен кивнул. — Теперь ты снова наш капитан, Франц!

— Ладно, — подвёл черту Одинцов. — Хватит, а то я не выдержу и пущу слезу. Вы все на моём корабле, я самый старший по званию и вообще… — он сделал паузу. — Подчиняетесь мне. Господа ганзейцы, на планете десант. Вы всё равно мертвы почти для всех, кто о вас знал. Вас всех убили мои бравые «Всадники». Посему, не откажитесь помочь мне. Павел — пленных в багги и отвезите в спецбоксы. У всех остальных часа три личного времени.

Сказано было с чувством. Возразить было нечего. Но очень хотелось есть и спать. Непонятно, чего больше.

За эти три часа мы даже толком осмотреться не успели. Драка на планете началась почти сразу. Я успел, разве что, быстро перекусить и принять душ, чтобы хоть как-то освежиться. Зато всё это — на своём корабле. Дома.

Военный совет перед боем Одинцов проводил прямо на палубе швартового ангара судов среднего класса. Всё так и было — несколько багги стояли между «Всадником» и «Серебряной Тенью». Вокруг стояли, сидели на самом багги и прямо на земле, офицеры «Всадников» Одинцова, командир первого взвода гиен Гюнтер Лютьенс, и мы впятером, всё, что осталось от гвардейского эскорта «Тени». Полевую автономную тактическую карту Одинцов повесил прямо на трап «Всадника».

Рядом с ним, в лёгкой форме кубанского ополчения стояли двое, с черно-оранжевыми, полосатыми, металлопластиковыми шевронами. Оба были среднего роста, и чем-то неуловимым очень похожие друг на друга. Тот, что повыше, носил усы, но не такие, как у Одинцова, а выбритые в тонкую полоску над верхней губой, его слегка вьющиеся волосы, угольно — черного цвета, были зачёсаны назад.

Второй был слегка ниже ростом, очень красивый, мужественно выглядящий человек, такой красотой, которую Рязанцев бы назвал «лихой». Такие экземпляры сразу заставляют женщин краснеть, а у мужчин вызывают всевозможные комплексы.

— Разрешите представить тем, кто не знаком, — сказал Одинцов, — Виктор Зиньковский, — хлопнул он по плечу того незнакомца, что был повыше, — выборный командующий кубанского ополчения, и Олег Касаткин, указал он рукой в сторону «лихого красавца», сотник роты специального назначения ополчения. К нам прибыли только что с планеты.

— Можно просто Алик, — сказал Касаткин, — всё равно воевать вместе.

Итак, — начал Одинцов, — с того, что было террасаконтерой «Дева Марина», на планету высадилась экспедиционная бригада «Ratoj de la dezerto», предположительно с тяжёлой техникой. На наличие ополчения на планете они не расчитывали — спасибо нашему другу Ришару за вовремя подброшенную дезу. Разведка — он кивнул на Зиньковского и Касаткина — сообщает, что противнику удалось посадить на планету десять боевых машин типа «мачете» — это аналоги имперских «гепардов», три шагающие боевые машины управления боем типа «Торо», около четырёх тысяч человек личного состава, 10–15 тонн боеприпасов.

И «нахуэли», — сказал Касаткин.

Мне показалось, что в конце предложения Алик Касаткин зачем-то, намеренно, поставил знак вопроса. Русские засмеялись — но я не понял, почему.

— Что смешного в слове «ягуар» на лингва астека? — тихо спросил я, стоявшего рядом Рязанцева.

— Непереводимая игра слов, — улыбнулся он.

— «Нахуэль» — означает «ягуар», на одном из диалектов окраинных планет Альянса, — зачем-то пояснил назидательно Одинцов, глядя на Касаткина.

Я заметил, что Элиза Сугэ, сидевшая на капоте одного из багги напротив карты, шутку поняла сразу — она смеялась вместе со всеми.

— Простите моих орлов, — сказал Одинцов Элизе, — это разрядка после боя на планете. — Господа, среди нас дама!

Элиза только махнула рукой:

— Бросьте, Одинцов, я теперь такой же солдат, как все, так что давайте без церемоний.

— Прошу прощения у дам, — спокойно сказал Касаткин, разведя руками, мол, «вот, уж такой я хам».

По-русски, как я заметил, Элиза говорила тоже превосходно, вообще без акцента. Возможно, она где-то неправильно ставила ударения, но мне это было пока незаметно.

— Как Вам угодно, — продолжал Одинцов, — можно и без церемоний. Так вот, у противника около пятидесяти — он сделал паузу, и снова посмотрел на Касаткина, — «нахуэлей» — это аналоги имперских или ганзейских «мардеров».

— Ну, — не удержалась Элиза, — имперские «мардеры» всё-таки получше.

— Перевесом «Крысы» не обладают, — продолжал Одинцов, кивнув головой в ответ на реплику Элизы, — это для них неприятный сюрприз. Скорее всего, их первоначальным планом была высадка и захват установок генераторов энергии, около самого Екатеринодара. Тут они понесли первые потери.

— Хотели получить много энергии, аж пищали, — сказал Олег Касаткин, — иначе быстро технику не распакуешь, щиты на полную не используешь.

— Террисы высаживались в аварийном порядке, а не в боевой готовности, — пояснил атаман Зиньковский. — Их «Мачете», кажется, вообще не были снаряжены. Нам удалось сбить несколько этих самых «нахуэлей» установками экстренной коррекции погоды, в них было полно десанта, как мы поняли по перехвату переговоров. После чего десант рассеялся по большой площади, чтобы избежать потерь. Зона рассеивания десанта — вокруг фермы производства питания.

Зиньковский подключил личную сеть к карте и сопровождал рассказ наглядной подсветкой и маркерами.

— Район рассеивания подсвечен красным, — продолжал он. — Нам удалось засечь, как они сразу поставили маяк пространственного сигнала, но сигнал «SOS» дать не успели. Алик, со своими ребятами, тут же накрыл их батареями залпового огня.

— Они поставили заграждение типа «купол» слишком поздно, — пояснил Касаткин. — Мы успели отстрелять кассеты и уничтожить маяк.

— Это из хорошего, — сказал Одинцов. — А из плохого, даже очень плохого, это то, что заграждение «купол» террисам всё-таки удалось поставить. Чуть позже. Подключили генераторы фермы, как я понимаю.

— Так что, теперь только рукопашная, — сказал Зиньковский.

— Сколько же наших людей ляжет… — вырвалось у Рязанцева.

— А пленные? У нас есть пленные, — быстро сказала Элиза. — Может, условия обмена?

— Вряд ли, — ответил ей Одинцов. — Насколько я понимаю, противнику нужен сам факт совместной операции Альянса и Ганзы против sapiens. Фон Касселя-то, — он кивнул на меня, — послали затем, чтобы было громкое имя. Sapiens против sapiens. Хотят показать, что эта война — не способ забрать пространства, освоенные чужими руками. Показать, что дело не в разнице видов и не в разных моделях общества.

— Всё хорошее против всего плохого. Всё светлое и прогрессивное против устаревшего и дикого. — Схема, старая как мир, сказал Рязанцев.

— Тогда логично, что Франциско будет ждать подхода ганзейских «кракенов» с десантом, чтобы вынудить их к совместным действиям против планеты, — предположил я. — Потом ещё можно будет разделить последствия кошмаров орбитальных бомбардировок Екатеринодара между Альянсом и Ганзой поровну. А через какое-то время приплести и Аахен. Зачем ещё нужны медиа-ресурсы в наше время?

— Согласен, — кивнул Одинцов. — Поэтому у нас неделя времени. Это максимум — до подхода «кракенов». Я думаю, что Альянс может перебросить сюда ещё одну террасаконтеру, или прислать целую эскадру — чтобы устроить какую-то жуть в качестве показательно — устрашающей мести.

— Нужно искать какой-то другой выход, — сказала Элиза, — кроме штурма в лоб. Как по первым контактам — террисы хотят драться?

— Они всегда хотят и всегда готовы, — ответил Зиньковский. — Десантные группы, с их сбитых боевых машин, пытались драться даже в местах вынужденной посадки. Дерутся они очень хорошо. В плен взять пока никого не удалось — да и ребята не брали — после орбитальных бомбардировок злые все стали, — сказал Зиньковский. Наши просто зажимали их прямо у машин. Помнишь, Игорь, нам попал груз с сетками «Фау»?

— Помню, — сказал Одинцов, — это когда транспорт «Новый Иерусалим» случайно прошёл кубанскую точку перехода. В описании груза стояло: «оружие» — мы и взяли. Триста тонн смирительных рубах, образца «Фау-5». Пакуются в капсулы — для борьбы с экзофауной.

Да уж, — сказал Рязанцев, — террисы ещё та экзофауна….

— Ну вот, наших-то, из ополчения, концентрировалось около мест вынужденной посадки их «нахуэлей» намного больше. Этими рубахами, «Фау-5», мы и пуляли в упор из подствольников, — сказал Зиньковский. — Зажимали их огнём у машин, а потом, когда они пытались в ближний бой — охотники их обстреливали. Маркер ставили на ноль — на максимальное сжатие сетки. Так что сразу всех в куски.

Меня передёрнуло от представленной картины.

— Сколько на планете гражданских? — задал вопрос невозмутимый Рязанцев.

— Женщин и детей почти нет, — ответил Зиньковский, — разве что по недогляду. Только ополченцы. «Под ружьём» — тысяч семь-восемь. Экипирована наша пехота нормально, много тяжёлого пехотного доспеха, техника есть хорошая. Тут Игорь Иваныч постарался, — он повёл рукой в сторону Одинцова.

— Ого, очень неплохо, — проявил интерес, молчавший до того Лютьенс, — а какая техника?

— Штук тридцать гепардов — реально в боевом состоянии девять-десять, остальные после орбитальных бомбардировок с разной степенью повреждений, — сказал Одинцов, — две командные шагающие машины типа «Рубеж», по боевым машинам десанта у нас приблизительный паритет — тридцать пять — сорок в строю. Мы можем предположить, что по расчётам Франциско «Крысам» нужно продержаться неделю. Нам же нужно уничтожить их максимально быстро. Ещё до подхода ганзейских «кракенов». Потом, будем уходить с планеты в серые зоны.

— Бросишь Кубань, полковник? — спросил Зиньковский грустно.

— Ты её тоже бросишь, Виктор — ответил ему Одинцов. — Кубань — это люди. Люди — это надежда вернуться.

Алик Касаткин сказал тихо по-русски что-то про мать, я опять не понял, что, но похоже, это было что-то крепкое потому, что Одинцов резко рубанул рукой по воздуху:

— Всё, я сказал. Мой план, исходя из того, что есть у нас и противника, следующий:

Зиньковский и силы ополчения имитируют атаку на контур «Купола». Под «Купол» не входить, врукопашную с террисами наших людей не пускать. Касаткин будет «рубежами» держать воздух — вряд ли они успеют снарядить «мачете» за пару часов в условиях дефицита энергии.

— Павел, — посмотрел он на Рязанцева, — тебе самое тяжёлое. Недалеко от фермы служебная вилла бывшего общественного управляющего фермы. Что с ним, мы не знаем — возможно он там, возможно вилла пуста. При доме находилась экспериментальная биолаборатория. У неё общий коллектор с фермой. Ты берёшь своих «гиен» и, если нужно, то моих «всадников». Твоя задача — попробовать пройти, во время боя, на ферму и нейтрализовать устройство «Купол». Так хоть у нас будет какое-то преимущество. Вряд ли они успели обнаружить общий коллектор. Пока они не распаковали и не снарядили приземлившуюся с орбиты технику, время работает на нас. Но если дать террисам время — они нас в порошок сотрут.

— Возможно, я и мои люди пойдут вместе с «гиенами»? — спросил я.

— Я просил бы, вместе с твоими людьми, пробомбить ферму, если удастся отключить «Купол», — сказал Одинцов. Всё-таки твои остзейцы, включая тебя самого, пилоты с именем.

— Только не на «Тени» — сказала Элиза тревожно, — только не на «Тени», полковник.

— Конечно, не на «Серебряной тени», лейтенант, — понимающе посмотрел на неё Одинцов. — Все мы понимаем, что если наш «уважаемый» дон Мариано Франциско хоть как-то поймёт и сообщит, что «Тень» здесь, то сюда придут не только ганзейские «кракены». Сюда бросят всё, что только можно. Я же понимаю, что от этого зависит жизнь Вашего…

— Моего герцога, — быстро сказала, не давая завершить Одинцову фразу, Элиза.

— Вашего герцога, — соглашаясь с ней, кивнул Одинцов.

— Мы это сделаем на «гепардах» — сказал я. — Только без лейтенанта Сугэ.

— Я тоже пойду с пилотами Остзее забирать небо, — сказала Элиза.

— Нет, — сказал я, — вспоминая бой над Кёнигсбергом. — Нет. Только я, оберлейтенант ван Фростен, лейтенанты Гордон и Вайде. Четыре «гепарда» вполне хватит, чтобы не оставить от фермы камня на камне.

— Четыре машины против десяти? — недоверчиво спросил Лютьенс. — Не мало ли, капитан фон Кассель?

— Вряд ли террисы успеют подготовить к бою все «мачете», учитывая их аварийную высадку на планету, — ответил я ему.

— Даже если четверо против десяти, — сказал задумчиво молчавший ван Фростен, — у нас хороший шанс. Мы хорошо знаем друг друга. Дрались вместе в небе над Кёнигсбергом против таких же. Не хочу обидеть наших русских коллег, — он кивнул Касаткину и Зиньковскому, — но, не разбавляйте нас новичками. Может случиться так, что они, скорее помешают нам, чем окажут реальную поддержку.

— Согласен, — кивнул Одинцов. — Но я буду держать наготове ещё пять-шесть машин, на всякий случай.

— А лейтенант Элизабет Сугэ поможет координировать ведение боя, — добавил я. — В конце концов, это и есть её военная специальность.

— А что будет, — подняла на меня глаза Элизабет, — если кто-то поймёт по переговорам в эфире, во время боя, что капитан фон Кассель жив? Это убьёт половину всего того, что я, — тут она запнулась, — что все мы проделали. Вы когда-нибудь видели молчащих в бою пилотов?

Это была правда. Молчащие пилоты в хорошей драке — происходит она в атмосфере, или в открытом пространстве, — это фантастика. Почище той, что писали когда-то все, кому вздумается, в двадцать первом веке, по отсчёту «Imperium Sapiens», на Старой Земле. Когда в небе над планетой, или в открытом пространстве, среди крупных кораблей, закручивается карусель боя на крохотных, по сравнению, даже с рейдером, «охотниках», молчать просто невозможно. Даже, если ты не делал инъекции боевых допингов.

— Ну… — возразил я, — драться мы будем под позывными…

Однако, мне самому было понятно, что Элизабет права. Она молча смотрела на меня своими синими глазами, ожидая, когда я сдамся.

— Франц, — полковник Одинцов хлопнул меня рукой по плечу, — а оставайтесь-ка со мной. Усилите, если что, ПВО. Я дам Вам один командный «рубеж». Оставайтесь.

У офицеров Остзее не принято хлопать друг друга по плечу. Но здесь, у русских, совсем другие порядки.

— Это разумно, командир, — сказал мне ван Фростен. — Я сделаю всё в лучшем виде. И трёх «гепардов» хватит, чтобы не оставить от фермы, где террисы готовятся к бою, камня на камне.

Я подумал, потом кивнул, соглашаясь — и подал Одинцову руку.

— Какие камни, — сказал Рязанцев, — там и камней-то нет…

 

18. Нерассказанная история о любви

Меридиан Екатеринодара как раз совпал с положением Орла на орбите, когда мы вошли в плотные слои атмосферы. «Барон Врангель» шёл, следом за «Всадником» Одинцова, к космопорту Екатеринодара. Туда, где находился штаб ополчения. Рейдеры были слишком крупными кораблями, чтобы использовать их в штурмовке наземных объектов. Элизабет зафиксировала несколько пусков по нам малых тактических ракет из-под «Купола» террисов над фермой — слишком «вкусной» целью были рейдеры, входящие в атмосферу. Но наземное ПВО повстанцев отработало чётко, Элиза, севшая за контроль боевой части, даже не напряглась.

Ферма, снабжавшая Екатеринодар продовольствием, была такой огромной, что тысяч с двадцати метров её можно было, наверное, рассмотреть без визорного увеличения. Казалась, что её прозрачный корпус, блестевший хрусталём, находился совсем рядом с городом. В принципе, так оно и было — масштабный маркер показал 50 имперских миль. Сам город Екатеринодар, пострадавший от орбитальных бомбардировок, был черней чёрного, повсюду торчали остовы жилых башен. Даже в разрушенном и оплавленном состоянии они сохраняли следы «русского стиля». Стремительные линии, летящие вверх, рвущиеся в небо. Вдоль города, от колоссальной гряды белоснежных гор, отороченных плотной, сочной зеленью леса, впадая в большой залив, бурля белым о многочисленные пороги, летела, пронзительно-синяя, как небеса, Кубань. Изумрудный лес сбегал по склонам и заканчивался, у самого моря, узкой полоской пляжей.

«Мардер», для первого взвода «гиен» лейтенанта Гюнтера Лютьенса, русские завели на «Барон Врангель», ещё пока мы совещались на «Орле». Его состоянием Рязанцев остался доволен. «Совсем новый», как сказал Павел. Когда-нибудь, хорошо бы поинтересоваться, откуда, у русского полковника Игоря Одинцова, появились совсем новые, имперские «мардеры». Майор Рязанцев, естественно, уходил на задание со своим первым взводом. Он отстыковался, не дожидаясь нашего приближения к космопорту Екатеринодара.

— «Ганза владеет всем, Франц!» — услышал я его голос.

— «Так будет вечно!» — ответил я, как будто я всю жизнь был ганзейцем, и добавил, глядя на уходящий «мардер», — удачи, Павел!

Вернись живым, друг, — подумал я.

— «Всё будет наше…» — непонятно к чему, зло ответил Павел, скорректировал курс и отключил связь.

Ганзейская боевая машина десанта резко упала вниз, набрала скорость, и, на бреющем полёте, уходила в сторону фермы, растворяясь в пёстром ландшафте планеты.

Наши рейдеры — русский «Всадник» и шедший за ним ганзейский «Барон Врангель» — были уже над пустынным космопортом, сожжённого флотом Альянса, Екатеринодара. Космопорт, казавшийся совсем небольшим в верхних слоях атмосферы, стал теперь огромным, занимая почти всю юго-западную часть города. Он примыкал своими окраинами к зелёной зоне, тоже носившей следы гигантских ожогов.

«Делай, как я», — пришёл мне сигнал от Одинцова. На тактической карте замигал мой маркер посадки, присланный «Всадником». Одинцов сажал мой «Барон Врангель», прямо у входов в технобункеры. Посадочное поле «провалилось» — вакуумные подушки парковки мягко приняли наши рейдеры на себя.

Я вышел, и по резкому запаху озона понял, что над нами тоже включён «Купол». Сами терминалы, насколько я мог видеть, носили следы сильнейших пожаров и оплавлений. Похоже, что Екатеринодар тщательно заливали какой-то разновидностью напалма. Мои оставшиеся в живых остзейцы, покинувшие корабль вслед за мной, тоже были шокированы открывшейся картиной. Разглядывали молча, ван Фростен, ругался тихо, на его родном наречии.

К нам подошёл Игорь Одинцов, посадивший свой рейдер парой минут ранее. Рядом с ним были уже знакомые нам усатый Зиньковский и красавец Касаткин. Мы все были под впечатлением, и никто из нас не решался задать Одинцову вопрос о судьбе города, однако, он сам решил прояснить картину.

— Все, кто приходит на планету, задают два одинаковых вопроса: «Как это было?» и «Как такое могло случиться?», — Одинцов говорил негромко, но даже слабый шёпот был слышен за много метров. — Акустика теперь здесь, как на кладбище, — повторил мою мысль Одинцов, — слышно хорошо, и, чтобы не было разных домыслов, снижающих наш бесспорно высокий боевой дух, я расскажу кратко.

Он перевёл дух, собираясь с мыслями.

— Террасаконтера Альянса в три часа утра вошла в верхние слои атмосферы, — пояснил Одинцов, — и почти до вечера сбрасывала сверхзвуковые штурмовые дроны. Сбить, на моменте подлёта, было почти невозможно. Дроны выходили в заданные точки и отстреливали кассеты…

Одинцов говорил медленно и тихо, снова переживая тот день.

— А чем это всё? — спросил, покрутив рукой Патрик Гордон, — почему так всё выгорело?

— Сначала равномерно вакуумные и фугасные бомбы, — чтобы пробить отверстия в жилых башнях, — пояснил Одинцов, разглядывая вместе с нами следы пожаров, — потом, по окраинам, зажигалки с какой-то токсичной дрянью, похожей на напалм — не встречал такой раньше. Город загорелся от краёв, и пожары распространялись к центру, выжигая кислород. Огненные смерчи, возникшие из-за разности температур, сметали и всасывали в себя людей, ищущих спасения. Многие прыгали в горящий ад с верхних этажей башен задыхаясь и испытывая недостаток выгорающего кислорода.

— Изощрённо, — сказала Элиза, слушавшая эту историю сжав скулы. — Точь-в-точь, как Аахен.

— Капитан-навигатор Франциско — большой выдумщик, — мрачно пошутил Касаткин. — Но у меня тоже всё в порядке с фантазией, сказал он, глядя на Элизу. — Когда я доберусь до него, он это прочувствует.

— Вас не поймёшь, Олег — осуждающе сказала ему Элиза. — То ли Вам больно и это скорбь, — то ли весело и это флирт. Не к лицу офицеру.

— Какой там флирт, лейтенант, — сказал Касаткин. — Я сам, со своими, сносил на площади города тела задохнувшихся и обожжённых до неузнаваемости, ещё при жизни людей. Потом ресурсы Альянса показывали видео с ними, обвиняя нас же в их гибели. Свой счёт Альянсу я выставлю, и уж поверьте, он его закроет… А Вы — чудо, какая хорошенькая, — добавил он с улыбкой, после секундной паузы.

— Ууу, — разочарованно сказала Элиза. — Вы так меня и не поняли. Она отвернулась от Олега Касаткина, как будто его не было и подошла ко мне, как если бы хотела говорить со мной о чём-то.

— Не прошло, — пожав плечами и глядя ей вслед, вздохнул Касаткин, как если бы он ничего не говорил.

— Хорош рефлексировать, — сказал Адам Вайде. — Ставлю ящик хорошего кубанского коньяка за голову той твари, что сожгла этот город. Он тут точно есть.

— Ты про коньяк? — спросил Патрик Гордон, без всякой улыбки, — или про дона Франциско?

— Я думаю, здесь найдётся и то, и другое, — ответил Вайде. — А ещё найдутся четыре остзейских аса, у которых свои счёты с террисами. Я не люблю жалость, — сказал он Элизабет. — Русским не нужна жалость. Они сильные. Им нужна наша помощь. Коньяк будет мой.

— Вы тоже ненормальные, — сказала Гордону и Вайде Элизабет.

— Уточните задачи, полковник, и мы ушли в небо, — делово подвёл черту ван Фростен. — Где наши машины?

Одинцов наблюдал, за этой сценой, без особых эмоций. Едва заметно усмехнулся, когда Касаткин отпускал неуместные комплименты Элизе.

— Ваши машины в соседнем ангаре, — Одинцов взглянул на часы. — Связь включена. Взлёт и подсветка целей — по маркеру. А задача простая: «забрать» и «держать» небо.

Мы быстро шли в соседний ангар за русским полковником, почти бежали. В соседнем ангаре, вместо «гепардов», стояли три русские «росомахи». Ван Фростен посмотрел вопросительно.

— Так даже лучше, — сказал Одинцов, своим видом показывая, что поэтому и вёл нас сюда. — Эти почти целые, — довольно добавил он, — из комплекта контроля атмосферного пространства космопорта.

— Мы их для себя снаряжали, — добавил Касаткин. Он, похоже, всегда был рядом с Одинцовым. — Два выхода всего-то и сделали, на зачистках, после последнего штурма.

— Какие-то проблемы? — глядя на моих остзейцев уточнил Одинцов. — Раньше на «росомахах» летали?

— Подойдёт, — сказал Патрик Гордон, присматриваясь и направляясь к машине, — это просто русская версия наших «гепардов».

Видно было, что Касаткин хотел возмутиться, но махнул рукой.

— Удачи, друзья, — сказал я вслед ван Фростену и Адаму Вайде.

— Она нам понадобится, — сказал ван Фростен, направляясь к третьей машине. — Берегите себя, капитан.

Мы остались впятером. Я, Одинцов, Касаткин, Зиньковский и Элиза.

— Куда мы сейчас, Игорь? — спросил я.

— Я в город, — сказал Зиньковский, — сейчас там точно снова начнётся.

— А мы пока, втроём, в центр управления, — кивнул Зиньковскому Одинцов, — а Касаткин к своей сотне.

Я покачал головой, остановился и повернулся к Одинцову. Какой от меня толк в центре управления. Я капитан без корабля. Командир эскорта без эскорта. Мои офицеры уходят в бой, чтобы драться, как простые солдаты.

— Я тоже буду драться как солдат, — сказал я твёрдо, глядя в глаза Одинцову. — Нельзя в небо, хорошо, я пойду с Касаткиным. Сегодня кто-то должен ответить за это — я сделал жест рукой, показывая на оплавленный потолок бункера.

Игорь Одинцов посмотрел на меня понимающе, подвигал усами и кивнул головой:

— Хорошо, с Касаткиным. Ложная атака на «Купол», — он повернулся к Олегу Касаткину. — Дай ему один «Рубеж», Алик.

— Тогда я тоже, — сказала Элиза.

— Нет, — почти хором сказали мы с Игорем.

— Тебе ж коньяк был не нужен, — поддел её Касаткин.

— Нет, — повторил я, аккуратно придержав её за предплечье. Оно было нежным и теплым, даже сквозь костюм пилота, бывший на ней. — Когда мы вернёмся, лучше скажи мне, как ты умеешь: «Капитан, я рада Вас видеть».

* * *

— Жена? — спросил Касаткин, когда мы вдвоём зашли в ангар, где стояли шагающие командные машины типа «рубеж», — девушка?

— Нет, — удивился я его вопросу, — просто коллега и соотечественница, виделись пару раз…

— Коллега, — ехидно потянул Касаткин, — соотечественница… Ладно, понимаю, говорить не хочешь, все вы, имперцы, такие. Тебя Франц зовут? — уточнил он, забираясь в кабину «рубежа», не дожидаясь моего ответа. С машиной справишься? — крикнул он, уже откуда-то сверху.

— Справлюсь, — сказал я себе, опуская кресло пилота. — Да, справлюсь, — крикнул я ему вверх.

* * *

— Была у меня, значит, девушка, — рассказывал Касаткин, пока наши машины, сотрясая каждым шагом пространство вокруг себя, выдвигались в сторону периметра блокады фермы «Овощ и фрукт». Туда, где находилась экспедиционная бригада Альянса «Ratoj de la dezerto», или то, что осталось от неё, после бегства с уничтоженной террасаконтеры Альянса.

— Как звали девушку? — спросил я, чтобы поддержать беседу. Перед боем, самая простая история об отце с матерью, или о любимой девушке, приносит спокойствие и смысл в бессмысленный ритуал убийства, или самоубийства, называемый войной, превращая солдата в защитника и спасителя.

— Звали девушку Оля, — ответил Касаткин, а я представил, как он, должно быть, улыбается в это время, в своей пятидесяти тонной боевой машине, топающей по улице, — Хельга по-вашему, по-имперски.

— Фамилия её была Меркулова, продолжал он, — родители её служили у нас на Кубани, в здравоохранении, а познакомились мы с ней на гонках болидов у вас, в Кёнигсберге. Романский цирк, что на берегу моря, ты ж бывал там?

Романский цирк был назван романским потому, что всё в нём указывало на преемственность имперского пути развития от Старой Земли до нашего времени. Архитектура и скульптура были свободным полётом фантазии нашего старины Фридриха, на тему идеального мира, который мы строим. Всё было красиво, но без излишеств, величественно, но без излишней гигантомании. Кроме того, напоминание о романских истоках имперской культуры льстило той части граждан Империи с франко-итало-испанскими корнями, кто выбрал путь sapiens.

— О! Ты тоже бывал в Романском цирке в Кёнигсберге, — сказал я восхищённо.

— А то! — гордо ответил мне Касаткин. — Олег Касаткин, Конфедерация Русских Планетных Систем!

Так объявляли участников, перед гонками болидов на магнитной подушке. Знаю по себе, как гордость от таких слов переполняла тебя, сидящего в тесной капсуле болида.

Раз в год, в ночь с тридцатого апреля на первое мая, Имперские гонки, в столице герцогства Остзее, собирали невероятное количество людей, как из Imperium Sapiens, так и из Русских Пространств. Разные команды болельщиков, приезжавшие отовсюду, подавали заявки на участие, потом тянули жребий среди своих. Те, кому повезло, сами же становились пилотами болидов. Силовые щиты боевых «гепардов», установленные на болиды, и на узкие, извивающиеся змеями трассы, делали заезды совершенно безопасными. Поэтому, в них участвовали все, «от мала до велика», как говорят русские.

Это потом военная пропаганда Альянса представит гонки, как военно-прикладной вид спорта, как доказательство подготовки Империи к войне. А тогда, самое массовое спортивное событие года транслировалось всеми медиаресурсами Альянса Свободных Миров, Империи Сапиенс и Конфедерации Русских Планетных Систем. Иногда, чтобы придать большую остроту борьбе, происходили так называемые «матчи чести», на которые приглашались команды Альянса. Впрочем, Альянс перестал участвовать за несколько лет до начала конфликта. На трибунах обязательно присутствовали герцог Остзее Фридрих и русский президент Андрей Андреевич Андреев. На «матчи чести» приезжали представители Серапеона из Альянса. Весна, ночь, запах моря над трибунами и веселье до самого утра. И ничто не предвещало войны.

Как давно это было. Даже лицо герцога Фридриха стало постепенно стираться в памяти и блекнуть.

Общие воспоминания, конечно, сближают. Мне нравилось, как этот парень рассказывает истории. Я люблю спокойных людей. С ними легко в трудных ситуациях.

— Так вот, — продолжал Алик Касаткин, под топот наших пятидесяти тонных «рубежей» по улицам Екатеринодара, — познакомились мы с Олей Меркуловой на гонках болидов у вас, в Кёнигсберге. Ты же знаешь, как это бывает — весна, ночь, девчонки в костюмах болельщиц, светящиеся фонтаны, вспыхивающие разными цветами на трибунах между заездами…

Как не знать, — подумал я. Кто тогда, весенними ночами, не знакомился у фонтанов с девушками?

— Ночь была прохладная, я был одет очень легко, всё шутил с девушками у фонтанов, замёрз, весь мурашках от холода. И лимонада ещё, холодного, сдуру напился, — увлечённо рассказывал Алик. — Смотрю, мне кто-то из девчонок на трибунах рукой машет, я подумал, может кто знакомый? Ну и подошёл. Но нет, девушка была незнакомая. И она мне вдруг, так внезапно, сказала: — Ты же из наших, из русских? — Ну да, отвечаю, а из каких же? А она меня — чмок в щёку, и говорит, — садись рядом, вон ты замёрз как. И так мне от этого тепло стало, — Алик рассказывал свою историю, как рассказывают о чём-то очень родном и близком. — А она села рядом, прижалась ко мне, а потом и спрашивает: — Так теплее?

— А ты? — спросил я, увлёкшись его рассказом о простой магии любви.

— А что я, — сказал Алик, — меня как в каком-то сладком сиропе растворило. Так мы до утра и просидели. Как сейчас помню, как кто-то подходил ко мне, говорил, что сейчас мой заезд. Только мне плевать на всё было. Хотелось, чтобы гонки никогда не кончались. Я тогда даже имени её не знал, представляешь?

— Не представляю, — ответил я ему, сам себе улыбнувшись, удивляясь такой открытости, в лучших чувствах, человека, с которым был едва знаком.

— А ещё, у неё брат был, — продолжал Алик Касаткин, его тоже, как меня, Олегом звали. Хороший был парень, дружили мы с ним. В школе вместе учились, в параллельных классах.

— Почему был? — спросил я.

— Да нет его больше, — сказал Алик и замолчал.

— Погиб в бою? — спросил я.

— Да нет, — ответил Касаткин, — Но ты слушай дальше. У меня тоже брат был, — продолжал Алик, — Мишка, мы сиротами росли, за счёт общины квартала Тихорецк. Военное училище, точные науки, космография — и всё такое… Было это перед самым исчезновением президента Андреева. Ты же в курсе про Андреева?

Честно говоря, я немного запутался в родственниках и друзьях Олега Касаткина, но последний вопрос был про русского президента, и он вернул меня, немного, в нормальное русло.

История с президентом Русских пространств была основой того, что журналисты, вроде Анатоля Ришара, называли «русской катастрофой». Конфедерация Русских Планетных Систем успешно ответила на нападение Альянса, русский президент был невероятно популярен среди своих и пользовался огромным уважением среди населения Империи. Более того, как об этом говорили и наши и медиаресурсы Альянса Свободных Миров, он был другом кайзера Вильгельма фон Цоллерна.

Но почти сразу, в самом начале конфликта, в Русских Планетных Системах произошёл путч, вероятно инспирированный Альянсом. Восстала эскадра «Петергоф», которой командовал адмирал Станислав Ручинский — человек известный во флоте, и вообще, бывший известной публичной фигурой. Биография его всегда казалась мне странной. Поведение и риторика, для такой известной и влиятельной персоны Русских пространств — недопустимой. Путчисты ставили в вину русскому президенту войну, которую можно было, якобы, избежать, падение уровня жизни на новых, недавно колонизированных планетах и эпидемии, возникшие как по команде, перед самым конфликтом, и унёсшие приличное количество жизней колонистов.

Самое начало, вполне успешной, войны Русских Планетных Систем с Альянсом прервалось сражением двух частей русского флота, в результате которого погиб и адмирал, командовавший эскадрой «Петергоф», Станислав Ручинский, и, как заявило командование русского флота, президент Андрей Андреев, делавший всегда всё сам — будь то постройка новой колонии, или подавление мятежа. Правда, некоторые поговаривали, что президент спасся, что он жив, и вернётся в самый важный и ответственный момент дальнейшей борьбы, чтобы победить. На мой взгляд, никаких оснований для подтверждения этих слухов не было. Слишком это всё было похоже на древнюю немецкую сказку о Фридрихе Барбароссе, спящим до поры, под горой Кюфхаузен, чтобы в нужный день встать и спасти мир.

Андреев, на мой взгляд, был не тот человек, чтобы бежать, исчезнуть с поля боя, по собственной воле, во время войны, решавшей судьбы нашего мира на ближайшие столетия.

— Конечно, я в курсе про вашего Андреева, — сказал я. — Мне очень жаль, Олег. Возможно, и наши судьбы были бы другими.

— Моя — так точно, — продолжал Касаткин. — Война с Альянсом тогда была где-то далеко. Самым большим событием на Кубани считалась постройка «Орла». Ходили даже слухи, что наш Андреев договорился с Кайзером о передаче технологии точки перехода. Наверняка это никому известно не было, но слухи-то очень вдохновляли…

— Твоя история про «Орёл»? — спросил я. Как любого военного, судьба «Орла» и обстоятельства его строительства, не могли меня не заинтересовать.

— Вовсе нет, — ответил Касаткин. Она про любовь. Или почти про любовь. Мы ж про девчонок говорили, Франц? А они хуже войны иногда.

— В смысле? — не понял я, настраивая компенсаторы моего «Рубежа».

— Я никому не рассказывал, а у нас эту историю все знают, — ответил Алик Касаткин. — Ты, вроде как новый тут. Не люблю недосказанности. Хочу, чтобы ты знал, кто я, раз мы вместе в бой идём. Знал от меня, а не от других.

Историю про любовь, романтик Касаткин, до конца, рассказать не успел. Нас вызвал Одинцов, как раз в тот момент, когда над нами прошла пара «росомах», раскрашенных в цвета русской ирриденты.

 

19. Сашка

Майор Павел Рязанцев давно не был таким злым. На службу к Ганзейскому Союзу он ушёл осознанно, после гибели президента Андреева, в битве с флотом «Петергоф», в Карельской туманности. Правительства всех независимых планетных систем, на которые распалась Русская Конфедерация, были для него совершенно одинаковыми, похожими друг на друга, примитивными революционными мерзавцами, бывшими результатом планомерного, обратного качественного отбора. Каждое из новых формирований — будь то Русский Центр, или Окраина, менявшая свои названия с каждым распиаренным, внутренним переворотом, Планеты Памирских Культур, или Русский Кавказ — все они, по мнению Павла, были жалкими марионетками Альянса.

Павел Рязанцев хорошо понимал, что зависимые от Альянса правительства, независимо от количества прорусской или антирусской риторики, существуют только с целями поддержания управляемого хаоса в одном из наибольших миров, населённых sapiens, а следовательно, являющихся вероятным противником, с целью медленной, незаметной смены имперского сознания, на что-то близкое к мирам homo praeteris.

Скандал, недавно разгоревшийся прямо на заседании Серапеона — Верховного Совета Альянса Свободных миров — наглядно показывал систему управления революционными пространствами. Основой этого позорнейшего, на первый взгляд, сугубо внутреннего скандала, который транслировался почему-то, самым подробным образом, всеми медиаресурсами Млечного пути, послужил «внезапно» открывшийся факт того, что каждый член «демократических» правительств пространств, охваченных революцией, получал содержание, якобы в два раза большее, чем любой член Серапеона.

Материалы скандала тут же подхватили русские информационные ресурсы, даже такие уважаемые, как «Планеты 24», потерявшие всякий вектор в революционном хаосе. Репортажи и аналитика, на тему «их нравы», «всё ложь», «мы им покажем», «они скоро сами развалятся», и даже на тему «вот как мы их сделали, потому, что они тупые», заполнили всё, что можно. Обыватели, ошарашенные сменой реальности на революционную, впитывали любую позитивную информацию. Но истинной целью акции была деградация активной части русского общества sapiens и повышение управляемости системой, полученной Альянсом, в результате революции. Главным в скандале было послание, которое с помощью всех возможных ресурсов доносили именно до той части общества, которая сразу могла понять это. Именно эта часть общества должна была увидеть картину полного финансового контроля, и разницу в цифрах содержания, хоть и неправдоподобного, но отражавшего степень зависимости новых, революционных образований, от Альянса.

Большое количество представителей офицерского корпуса, верного правительству павшей Конфедерации Русских Планетных Систем, а затем и научно-исследовательского и инженерного корпуса, постепенно понимая, что происходит, стали уходить или в пространства, контролируемое Ганзейским Союзом, или, представляя себе Союз, как союзника Альянса, в «серые» пиратские зоны на окраинах бывшей Конфедерации. Снова потоками рек потекли деньги Альянса — и вслед людям, не желающим участвовать в гражданской, братоубийственной, войне, полетели из всех возможных медиаресурсов обвинения в предательстве Родины и продажности.

Это было бы полбеды, когда бы не то факт, что в каждом из осколков, когда-то необъятных русских пространств, вовсю заработали регенераторы в военных училищах и академиях, формируя новые офицерские кадры, «вкачивая» в новых людей с оружием навыки обращения с ним, повышенные нервные реакции, а главное — обоснование своей, особенной правоты в гражданской войне. И так как деньги Альянса работали вовсю, в кровавом хаосе, созданном гражданской войной, во вновь созданные «революционные флоты» пришли новые люди. Их невероятная непримиримость подпитывалась оправданием своего места и карьерного пути в той системе, которая боролась за то, чтобы, в конечном итоге, стать на место бывшей Конфедерации Русских Планетных Систем. Старый офицерский корпус, последние двести лет игравший роль разведчиков ближайшего к той или иной системе космоса, или выполнявший спасательные миссии, все конкуренты объявили врагом, подлежащим уничтожению. Война разгорелась с ещё большей жестокостью. Остовы кораблей, разрушенные города, тела убитых офицеров флота и членов их семей везде, где их застигали их революционные оппоненты. Кровавый хаос лился каждый день мутным потоком из всех новостных сообщений.

Павел, проходя всё это, поначалу не спал ночами, он представить себе не мог, как же так могло случиться? Как произошло, что он, русский офицер, стал служить Ганзе? Он понимал разумом всё — каждый PR ход противника и всю убогость цирка, изображавшего «независимые русские правительства». Каждый репортаж, а он сначала слушал и смотрел всё, что хоть как-то касалось судьбы его Родины, плевал в него грязью тысячи обвинений, которые озвучивали люди его мира, на его языке или смешных языках — новоделах, созданных для обоснования независимости новых административных единиц, на развалинах Конфедерации. В некоторых осколках бывшей КРПС Альянс почти сразу начал процессы, старых как мир, попыток формирования новых наций. Новая порция мерзости, дискриминирующая людей по культурному принципу, полилась на Павла из глубин интерсети. В каждой капле этой мерзости, летящей с экранов, майор русского флота Павел Рязанцев винил лично себя.

Чем бы всё кончилось, если бы не «Четвертый адмирал», как сейчас называли в Ганзейском Союзе Фёдора Алексеевича Головина, бывшего тогда ещё просто капитаном флота одного из марионеточных правительств, на том пространстве, что называлось раньше Русской Конфедерацией, Рязанцев не знал. Несколько раз ему было так тяжело и тоскливо, что в голову приходили позорные мысли о суициде.

Он сразу понял и почувствовал, что творится в душе этого остзейского офицера, Франца фон Касселя, которого Головин подобрал, как когда-то Павла. Рязанцев тоже, пока не прошло время, пока он не понял больше, ненавидел каждого ганзейца. Ему казалось, что вокруг враги, он боялся оставить кого-то за спиной, вскакивал по ночам в поисках оружия, оставленного рядом с кроватью. Потом, немного придя в себя, он решил, что у него своя борьба, и свои счёты с Альянсом, а Ганзейский Союз — только прикрытие для него. Единственный человек, оставшийся на революционных пространствах, которому он верил, был Игорь Одинцов, с которым они вместе учились, получая гражданскую специальность, обязательную, для каждого русского военного.

Когда Павел впервые услышал про орбитальные бомбардировки Екатеринодара — его родной планеты — он снова чуть с ума не сошёл, виня во всём полковника Одинцова и его дикие мечты о возрождении русского пространства с новым уровнем суверенитета в единых границах. Потом он успокоил себя и понял, что жалкая кучка русских ирридентистов — ничто по сравнению с недостроенным, уникальным экземпляром русского ударного корабля «Орёл». Это суперкорабль и его технологии обошлись Екатеринодару так дорого.

Когда он представил себе, что бы случилось с жителями планеты, не организуй Одинцов Сопротивление, ему стало не по себе. И он простил своего друга и однокурсника Игоря.

Майор Павел Рязанцев давно не был таким злым. И сейчас, когда «мардер», с первым взводом «гиен», подходил к ферме натуральной и синтетической пищи Екатаринодара, где готовились к бою остатки одной из «самых-самых» десантных бригад Альянса, «Ratoj de la dezerto», он сказал себе, что как раз сейчас хороший шанс для мести. Это блюдо было уже давно холодным. Последние несколько месяцев Павел ждал удобного момента для хорошей драки с террисами, убивавшими людей его планеты. Он смирился с тем, что возможно, никто и никогда уже не скажет: «Я поехал домой, на Кубань». Но тех, кто в этом виновен, он сам себе обещал достать. Те, кто знал Павла ещё по службе в русском флоте, знали, что этого доброго и отзывчивого человека лучше не злить. И очень давно майор Павел Рязанцев не был так спокоен и зол, как сейчас.

Времени, как понимал Рязанцев, было очень мало. Его цель была — проникнуть в расположение «Крыс» и в худшем случае сорвать их атаку на Екатеринодар, а в лучшем — забрать себе тот самый ящик коньяка, на который поспорили на «Орле» и ганзейцы и остзейцы и русские. Самой «вкусной» целью, как говорили в Ганзе, был даже не капитан-навигатор Мариано Франциско. Для Павла такой целью был генератор фермы, от которого работало заграждение типа «Купол», уже развёрнутое «Крысами», над своей импровизированной базой. От этого же генератора, скорее всего, подзаряжались сейчас, до зелёных индикаторов, в ускоренном режиме, те «мачете» Альянса, которые террисам удалось эвакуировать с «Девы Марины». Рязанцев прекрасно понимал, что их сейчас развернут до штурмовой версии, нагрузят под завязку чем можно, после чего бросят на кубанских ополченцев Зиньковского и Одинцова.

Времени не хватало катастрофически. Счёт шёл, возможно, на минуты. Как только «мардер» подошёл к небольшому особняку, стоявшему неподалёку от кристального корпуса фермы, и ещё не коснулся земли траками, своих спрятанных, в режиме полёта, гусениц, из него начали прыгать «гиены», получившие короткий приказ Рязанцева: «Обыскать дом». Слово «быстро» произносить майору было излишне. Быстрее «гиен» Рязанцева, как он сам о них говорил, может быть только Франц фон Кассель, этот его новый друг-остзеец, всё ещё не доверявший ему, и смотревший на всех, такими же, как у него самого когда-то, тоскливыми волчьими глазами.

Обыск фермы не дал ничего, что искал майор Рязанцев. Вместо этого Рязанцев получил проблему в виде худого белобрысого мальчишки, которого Гюнтер Лютьенс нашёл в доме, принёс и поставил перед Павлом. На мальчике была странная рубаха с нелепыми длинными рукавами. Мальчишка совершенно не входил в планы операции.

— Ты кто, — спросил Рязанцев?

— Сашка, — пожав плечами, ответил мальчик лет тринадцати — четырнадцати, глядя на штурмовиков в чёрно-белых доспехах, окруживших, и разглядывавших его с интересом. Он посмотрел с недоумением, широко раскрытыми синими глазами и спросил:

— А вы имперцы, да?

— Русские мы, — ответил ему Рязанцев, и потянулся рукой, чтобы погладить мальчишку по белокурой голове, но мальчик отшатнулся, глядя с недоверием. — Меня, например, зовут дядя Павел, — сказал Рязанцев, с досадой раздумывая, как побыстрее завоевать доверие этого мальчика. Оставлять здесь его было нельзя, брать с собой — тем более.

— Кто-то из родителей дома есть? — снова спросил Рязанцев.

— Нет, — покачал Сашка своей головой и помрачнел, — как нас бомбили в последний раз, так они, наверное, в городе остались.

Рязанцев присел, чтобы не стоять горой над мальчишкой.

— Давно уехали родители? — очень осторожно продолжил Павел.

— Неделю назад, — сказал мальчик и опустил глаза.

Рязанцеву стало ясно — этот парень понимал, что родители «остались» в городе навсегда. Просто признаться в этом самому себе он не мог. Он сидел в своём доме и ждал родителей, как верный пёс ждёт погибших хозяев.

— А почему у вас доспехи черно-белые? — спросил недоверчиво Сашка.

— Маскировка, — ответил Рязанцев. — Вот смотри, — он поменял маркер камуфляжа, и по черно-белому доспеху побежала желтая полоса. Расчёт оказался правильный. Мальчишка отвлёкся на простой цветовой эффект.

— Давно ел? — спросил его Рязанцев.

Мальчик подумал немного и кивнул.

— Günter, kom her, — сказал Рязанцев Лютьенсу, разглядывая мальчика, — Gib diesem Kind etwas zu essen. Es scheint, er zu schwach ist.

— Ich verstehe Deutsch ganz gut, — быстро сказал Сашка, — und kann drauf ganz frei sprechen.

Лютьенс и Рязанцев переглянулись.

— Kannst du Deutsch? — удивился Лютьенс.

— Meine Mutti ist Deutsche, — пояснил Сашка, добавив ехидно, — Hier darf man aber auf Russisch.

Лютьенс усмехнулся, сбегал в боевую машину десанта, принёс и положил пластиковый «компакт», с едой на отделение.

— Здесь хватит на несколько дней, парень, — сказал он по-русски, по-доброму глядя ему в глаза. — Ты нас дождись, хорошо?

— Так вы всё-таки имперцы, или ганзейцы, — в общем правильно определил мальчик, услышав чужой язык и разглядывая эмблему с головой гиены на доспехе Павла. Тубус с едой он пока не брал, хотя было видно, что ему очень хочется есть. Но уже не смотрел, как волчонок.

— Саша, — Рязанцев внимательно посмотрел мальчику в глаза, — я должен открыть тебе одну военную тайну.

— Какую такую военную тайну? — недоверчиво спросил Сашка.

— Дай слово, что никому не скажешь, — посмотрев для убедительности по сторонам, продолжал свою нехитрую игру Рязанцев.

— Ну допустим… — сказал Сашка. Он прищурил свои синие глаза и всем своим видом попробовал выразить сомнение во всём, что услышит.

Ещё тот «кадр», — сказал себе Рязанцев. Мальчишка ему как-то сразу пришёлся по душе. В нём Павел увидел и почувствовал что-то похожее и на него самого, и на всех его «гиен». Бросать мальчишку просто так очень не хотелось. Но время неумолимо вело обратный отсчёт, после которого «Крысы» Мариано Франциско начнут свою атаку на кубанское ополчение. О боевых качествах и возможностях этого ополчения Павел знал очень мало. Ему очень не нравилось само слово «ополчение». Кроме того, капитан-навигатор Альянса был его личной целью. Он должен был попробовать свести с ним счёты сам. Поэтому, в разговоре с Сашкой, он решил зайти с козырей.

— Нас послал к тебе полковник Одинцов, знаешь такого?

— Это ж Игорь Иваныч! — сразу прореагировал мальчик, — Кто ж его не знает! — Сашкины глаза, было, загорелись восторгом, но он быстро одёрнул себя. — Прям так, ко мне? Он же меня не знает, — резонно заявил он.

Рязанцев и улыбался про себя, и ругал себя за такой примитивный обман, но больше всего думал о таймере, отсчитывающем время до возможной атаки террисов.

— Да, — сказал Рязанцев, — Игорь Иваныч. И именно к тебе. У нас очень-очень секретное задание.

— Почему ко мне? — по-взрослому, в лоб, спросил мальчик, игнорируя и слова «очень-очень», и даже слово «секретное».

— Знаешь, Саш, — сказал Рязанцев, — я простой солдат. Игорь Иваныч дал мне приказ, и вот я здесь.

— Вы майор. — Cказал Сашка, разглядывая знаки отличия Рязанцева. — «Sogar Hyänen haben ihre Ehre» — прочёл он, на правом плече его доспеха, разглядывая эмблему с головой гиены. — Игорь Иваныч здесь ни при чём, — сделал, через пару секунд, вывод мальчишка. Вы командир, а это, — он показал правой рукой, — Ваш отряд. Эмблемы у всех одинаковые, а Вы — старший по званию. И еду приказали принести мне Вы.

Лютьенс усмехнулся:

— Смышлёный парень, а, командир? — сказал он Рязанцеву.

— Kein Klein, — ответил Гюнтеру Лютьенсу Сашка.

— Ладно, сдаюсь, — махнул рукой Рязанцев, — припер к стенке. Да, это мой отряд, и я его командир, — Рязанцев сделал небольшую паузу, чтобы следующие его слова звучали убедительно. — Но здесь мы по приказу полковника Одинцова.

— Это из за десанта Альянса? — спросил Сашка. — Они были здесь, сказал он просто, — целый БМД. Он у них «нахуэль» называется, — уточнил он просто. Покружили и ушли к папиной ферме.

На слове «папиной» глаза мальчика снова заметно погрустнели.

— Где-то около фермы должен быть герметичный отстойник. Он есть, около каждой фермы, — настойчиво и подробно объяснял Рязанцев, глядя Сашке в глаза. Он нам нужен, чтобы пройти в коллектор, ведущий на ферму.

— Хотите выйти им в спину? — спросил мальчик. — А вы точно от Одинцова?

Время неумолимо уходило.

— Мы солдаты Ганзы, парень, — вступил в разговор Гюнтер Лютьенс. — Но сейчас мы точно, — он подчеркнул слово «точно», — мы точно здесь по приказу полковника Одинцова. Помоги нам, у нас мало времени. Ты же понимаешь, что может быть, если террисы атакуют город первыми?

— Вас так мало, — сказал Сашка, глядя на первый взвод «гиен», которые устали ждать, но терпеливо переносили педагогические «экзерсисы» своих командиров.

— Нас мало, — согласился с ним Рязанцев, — и шансов у нас мало. Но они есть. Подумай, что будет, если террисы придут сюда.

— А я готов, — сказал Сашка и поднял левую руку. На ней висел контактный браслет. — Я включил систему подрыва коллектора, — глядя мимо Рязанцева и Лютьенса, сказал мальчик. — Папа минировал его, когда началась осада Екатеринодара. Если карта покажет, что они там, я взорву гадов.

Тут Сашка не выдержал и заплакал.

На левой руке Сашки, вместо пальцев, была свежезажившая рана. Павла Рязанцева передёрнуло от злости, отчаяния и жалости. Время шло, но теперь он, ни за что не смог бы оставить мальчишку, просто так.

Повисло молчание.

— Что у тебя с рукой, парень? — спросил Павел осторожно.

— Пальцы оторвало дверью, когда прятался от боевой машины десанта Альянса, кружившей над домом, — сказал Сашка. Я очень испугался и торопился закрыть. А она такая тяжёлая. Было очень больно.

— У вас в доме нет регенератора? — спросил Рязанцев.

— Только инъектор, — сказал Сашка, — регенераторы на ферме. Я остановил кровотечение и делал себе уколы витаминов, чтобы зажило. А потом снова делал уколы витаминов, когда еда закончилась и есть хотелось.

Лютьенс подошёл, осторожно погладил мальчишку по голове. Сашка уткнулся головой ему в грудь.

А почему ты одел браслет на левую руку, Алекс? — спросил так же осторожно Лютьенс, проверяя свою догадку.

— Ты что, не понимаешь? — сказал ему, как маленькому, мальчик. — Если бы кто-то из террисов хотел захотел отобрать браслет, у меня было бы несколько секунд, чтобы активировать взрыв после того, как я покажу руку. Уродство пугает даже взрослых.

— Du bist ein geborener Soldat, Junge, — сказал Лютьенс растроганно и посмотрел на Рязанцева.

— Мы починим тебе руку, парень, когда вернёмся, — твёрдо сказал Рязанцев по-русски, глядя в синие глаза мальчика, — и я заберу тебя отсюда.

— Без мамы и папы не поеду, — сказал Сашка, правда, не очень уверенно.

— Хорошо, мы заберём твоих маму и папу, — Рязанцев не хотел спорить, хоть и понимал, что нет у парня уже ни отца, ни матери. — А сейчас скажи нам, где вход.

— Пошли… — сказал Сашка, махнув целой рукой и вытирая рукой с контактным браслетом лицо.

— И отдай браслет, — мягко сказал Рязанцев.

* * *

— Командир, если подорвать здесь, — Гюнтер Лютьенс указал на карту коллектора, — мы сможем провести внутрь «мардер», размеры шахты позволяют, это может дать нам больше шансов и времени.

— Или нас в нём прямо и зажарят, — ответил ему Павел. — Кроме того, взрыв заметят, да и обвалы…

— Не надо ничего подрывать, дядя Гюнтер, — сказал Сашка строго. — Папа оставил меня на ферме за старшего. — А коллектор сейчас вообще пустой.

— Что это значит? — быстро спросил Рязанцев.

— Я подниму крышку отстойника — и ваш «мардер» спокойно пройдёт.

— Я же говорил, что он умный парень, — Лютьенс одобряюще подмигнул Сашке. Тот впервые, за всё время, широко улыбнулся в ответ.

А вы возьмёте меня с собой? — спросил он.

— Как звали твоего отца, Саша? — спросил Рязанцев и осёкся — не заметил ли мальчик, что он говорил о его отце в прошлом.

Сашка, к счастью, не заметил.

— Даниилом, — просиял он, — Даниель по-вашему, — сказал он Лютьенсу.

— Спасибо тебе, Александр Данилович, — протянул ему руку Рязанцев. Но так как ты ранен, ранен при отражении атаки противника, — тут Рязанцев словил себя на мысли, что он не очень-то и преувеличивает, — я не могу взять тебя с собой. Теперь просто дождись нас. Если, — тут Рязанцев сильно замялся, не зная как объяснить мальчику, что они могут и не вернуться, — если мы сильно задержимся, я обязательно пришлю кого-нибудь, за тобой.

Но Сашка был вовсе не глуп и понимал о чём речь.

— Я дождусь вас всех, дядя Павел, — сказал Сашка, подчеркнув слово «всех». — Возвращайтесь скорей.

 

20. Штурм

Одинцов нас вызывал как раз в тот момент, когда над нами прошла пара «гепардов», раскрашенных в цвета русской ирриденты.

В уши прорвалась знакомая какофония боя. В эфире хорошо были слышны яростные крики на интерлингве и русский язык, в очень необычной версии, половины слов я не понимал. Моих остзейцев пока слышно не было, от слова совсем.

— «Стрелец» вызывает «Рубежи», — услышал я, — «Рубежи», вы тут?

«Рубежи» — это были мы с Касаткиным. Две пятидесятитонные шагающие машины управления боем.

— «Рубеж-один» на связи, — услышал я голос Касаткина, топаем вот, к площади, с капитаном на пару.

— «Рубеж-два» — тут, — сказал я.

— У нас проблемы, — сказал Одинцов, наш дражайший Мариано Франциско, бывший адмирал Ганзы, сумел поднять свои «мачете». Идёт драка за воздух. Я тоже поднял всё, что у меня может летать. Но мы уже потеряли два «гепарда», — в голосе Одинцова слышалась досада, — пилоты живы.

— Хорошие пилоты? — спросил я.

— Совсем зелёные, — с сожалением ответил Одинцов, — бывшие ополченцы.

— Пусти дурака богу молиться… — неожиданно разозлился Касаткин. — Так вот сразу слить две машины!

— Отсутствие опыта подводит, — сказал я. — Подними моих людей, они же наверняка у тебя на «росомахах» в ангаре сидят?

— Они ушли в небо со всеми, — сказал Одинцов. — Между прочим, твоя Элизабет тоже. Не уследил. Своего бы я, в таком случае, конечно, арестовал. Но это же ваша барышня. Остзейская. Она на «гепарде-семь», последи за ней Франц, ты же знаешь, кто она.

— А кто она? — спросил я недоумённо, найдя на тактической карте маркер «гепарда-семь».

— Не лучшее время шутить, — сказал Одинцов, — «Рубежам» — «один» и «два» — смена задачи.

— Полковник, — сказал Касаткин, — как Вы говорили, при встрече, этой красивой барышне, которая смылась от Вас драться в небо, — мы к Вашим услугам. Кстати, я тоже не знаю, кто она такая, — сказал он после паузы.

— Готовьтесь к отражению атаки, — ответил Одинцов. — Противнику удалось связать наши машины в воздухе боем. Думаю, сейчас Франциско бросит своих в атаку. Потом про барышень, Касаткин, потом.

— Как скажете, полковник, — сказал Одинцову Касаткин весело, и я увидел, как на его «рубеже» задвигались внешние «навесы» с оружием.

Я тоже проверил свои перед боем.

— Порядочек? — спросил меня Алик Касаткин, увидев, что я повторяю его манипуляции с навесным оружием боевой машины. — С управлением разобрался?

— Всё в полном порядке, — ответил я ему.

— Зиньковский на связи, — услышали мы в эфире прямым текстом. — Нас атакуют. Большое количество тяжёлой пехоты с боевыми машинами. Попытка прорваться в ближний бой. Даю маркеры.

— Сейчас поддержим, Виктор, — сказал Одинцов. — Сейчас поддержим. Убери своих в укрытие, как только заработают установки залпового огня. И продержись, пока мы их не порвём в воздухе.

— Я «Кубанец один», понял, — Зиньковский перешёл на позывной. — Только поддержите ещё чем-то. Нас прорывают.

— «Рубежи», выдвигайтесь в зону прорыва, — сказал Одинцов, — попробуйте отвлечь на себя «мачете». Как меня слышите?

— «Рубеж-один», принял — сказал Касаткин. — Выходим на западную окраину, к парку Лермонтова, — и его машина почти побежала по улице.

— «Рубеж-два», принял, слышим вас нормально, — сказал я, направляя свою машину за Касаткиным следом.

От ста тонн двух, бегущих по улице, боевых машин, обрушивались оплавленные конструкции кварталов, но мы уже видели секвойи парковой зоны, где шёл бой.

— Ты знаешь, кто такой Лермонтов, Франц? — спросил Касаткин, останавливая свой «рубеж» на выходе из квартала и опуская его на брюхо. Из тыльной части, из «спины» машины, выдвинулись пусковые установки.

— Русский поэт Михаил Лермонтов, из первой эпохи, — ответил я, сажая свой «рубеж» за ним так, чтобы нас слегка присыпало обломками зданий. — Погиб на дуэли.

— Офицер это, Франц! — весело возмутился Касаткин. — Наш офицер-кубанец, из первой эпохи. Вон там его скульптура — видишь эполеты?

— Забавная трактовка, — сказал я. Честно говоря, знаком я был с его творчеством слабо.

На окраине Екатеринодара, у входа в парк, стоял огромный обелиск, которому придали сходство с двуглавой горой. В верхней трети, глядя в небо, стояла фигура поэта. Она, чудом, почти не пострадала во время орбитальных бомбардировок. Эстетика памятника была вполне остзейской. Русские вообще очень похожи на нас. Если бы не язык — отличия едва можно было бы заметить.

Русский поэт Лермонтов, в военном мундире первой эпохи, стоял на фоне двуглавой горы и с надеждой смотрел в небо. Я, было, залюбовался грандиозным величием памятника, как вдруг, прямо из-за вершин «гор» вышли, спускаясь, чтобы высадить десант, две боевые машины, два «нахуэля» из бригады «Ratoj de la dezerto» Альянса. Пилоты уже отключили щиты, чтобы открыть шлюзы.

— Стану думать, что скучаешь, ты в чужом краю… — внезапно для меня, прочёл чьи-то стихи Касаткин. Может быть, даже, это были стихи русского офицера Лермонтова. После слов «в чужом краю», Касаткин дал ракеты по обоим «нахуэлям».

Пуск был неожиданным и обе ракеты попали в цель. Одна машина Альянса лопнула, и разлетелась на куски в воздухе. Пилот второй, которая, как было заметно, получила лёгкие повреждения, удерживая машину от падения, включил щит. Машину крутило в воздухе, но пилот упорно пытался посадить её, чтобы высадить десант.

— Сдублируй, Франц! — спокойно сказал мне Касаткин.

Я подождал, пока повреждённая машина сядет и дал ракету в её шлюз. Она попала как раз, когда шлюз открылся, и взорвалась где-то внутри. «Нахуэль» разнесло на части, разбрасывая обломки металла и фрагменты тел.

— Спи, малютка, будь спокоен, баюшки-баю, — довольно, почти пропел Касаткин. — Молодец имперец! Мне про тебя не наврали.

И тут же, сразу, откуда-то сверху, на нас упала пара, и сразу ещё пара «мачете», сбросив по кассете чего-то неуправляемого. Нас зафиксировали неточно, но за нашими «рубежами» «сложился» целый квартал. Сразу за «мачете», отбомбившимися по нам, прошла русская «росомаха» и имперский «гепард». Я посмотрел на тактическую карту — это был «Гепард-семь». На нем дралась Элизабет. На «Росомахе-четыре», вероятно, исполняя роль ведомого, за ней шёл ван Фростен.

— Я «Гепард-семь», — услышал я знакомый голос Элизабет. — Минус одно «мачете».

— Подтверждаю, — прорвался в эфир голос ван Фростена.

— Подтверждаю, — ответил эфир голосом Одинцова, — «Гепард-семь», будьте осторожны.

— Я — «Росомаха-четыре», сказал ван Фростен, — прикрываю «Гепард-семь».

— Веду бой над «Заставой один», — сказала Элизабет. — В парке много тяжёлой пехоты и боевых машин десанта противника.

— Алик, слышишь меня, Алик, — скороговоркой сказал кто-то Касаткину, — это «Застава один», даю маркер, нужен «зонтик», срочно нужен «зонтик», террисы сейчас попрут из парка.

— Отступаете, «Застава один»? — зло шутя, спросил Касаткин, — памятник охранять не хотите?

— Алик, дай «зонтик», — сказал тот же голос с «Заставы один», — дай «зонтик», Алик, — и ещё много слов на том, самом специфическом лексиконе русского языка, значение которого я пока не мог понять.

— Сейчас всё будет! — ответил Касаткин голосу с «Заставы-один». — Прекрати ругаться, над нами тут красивые девушки летают. — «Рубеж-два» — прикрывай, — сказал он мне.

Его машина поднялась, стряхнув с себя обрушенные конструкции зданий, в полный рост, и пошла через площадь, к проходу в один из кварталов. Касаткин вёл её по дуге, прикрываясь монументом, сокращая сектор, где он был крупной целью. «Зонтик», или устройство «Укрытие» работал, как «Купол» в миниатюре, не давая нападавшему использовать виды оружия с наведением.

Сразу несколько боевых машин десанта Альянса, в наземном и полётном режимах, попытались выйти из парка, чтобы пресечь попытку Касаткина пройти к своим. Но я тоже поднял свой «рубеж», и дал несколько залпов, с обоих боковых подвесов, кинетикой крупного калибра. Один из «нахуэлей» перевернуло взрывом, остальные, маневрируя и отсвечивая щитами, перевели огонь на меня, но это было почти бесполезно — мощные щиты моего «рубежа», машины, созданной для управления боем на линии атаки, заряжались под «Куполом» нашей базы удалённо. Алик перевёл огонь на окраину парка, туда, где могла собираться пехота противника и лёгкая тактическая артиллерия.

— Я «Стрелец», «Рубеж один и два», уходите с площади, — появился в эфире голос Одинцова, — Я «Стрелец», открываю огонь, «Рубежи», уходите с площади.

— «Рубеж два», давай отойдём ненадолго, — сказал мне Касаткин.

— Отступаешь, Касаткин? — ехидно спросили с «Заставы один».

— Мы не отступаем, мы атакуем в противоположном направлении, — хмыкнул себе под нос Олег Касаткин.

Но уйти совсем мы не успели.

Окраины парка накрыл огненный ад. Земля дрожала так, как будто вот-вот лопнет, разлетится мелкими брызгами. Огромные деревья выворачивало и уносило вверх, как щепки, наши пятидесятитонные боевые машины шатало взрывными волнами, как будто сильный ветер, ураган, шторм, дул с разных сторон с интервалом в секунду — две. Кроме того, в броню и щиты «рубежей» прилетали огромные осколки и фрагменты разорванной техники, деревьев, гранита, сотрясая корпус и оставляя вмятины.

— Пропал парк, — проворчал недовольно Касаткин самому себе. — Отходи в застройку, «Рубеж два», — сказал он мне, и как раз в этот момент, из ада на окраине парка, взрывной волной, как из катапульты, вынесло приблизительно половину, разорванного надвое, «нахуэля». Он пролетел под одной из «лап»«рубежа» Олега Касаткина и почти вырвал её. «Рубеж» Касаткина перевернуло, отбросив боевую машину к монументу.

— «Нахуэль» ты мой «нахуэль», — услышал я Касаткина. Он уцелевшей «ногой» перевернул машину и поставил её на брюхо.

Зрелище было неприятным. Машина Касаткина была теперь неподвижной и оставалась на острие новой, возможной атаки террисов.

— «Рубеж один», как ты? — спросил я.

— Хреново, — ответил Касаткин, поворачивая влево-вправо верхнюю боевую часть и проверяя целость механизмов поворота, — но жить можно.

Слово «хреново» было мне уже хорошо понятным…

— Я «Рубеж два», иду на помощь, — сказал я.

— Не дури, «Рубеж-два», — ответил Алик Касаткин бодро, — ты меня не починишь. Иди, дай «Заставе»«зонтик», — им обратка сейчас прилетит. Прикроешь меня оттуда.

— Внимание, группа «Сюрприз» на месте, — внезапно прорезался в эфире хорошо знакомый голос Павла Рязанцева. — Мы приступаем. Нужна поддержка. Вслед за этим звук взрыва, потом звук, похожий на звук открывающегося шлюза «мардера» «гиен», и снова голос майора Рязанцева, слегка хриплый, от предчувствия драки, — Вперёд, ребята. Всё будет наше.

Обстрел установками залпового огня закончился, пыль оседала, обнажая огромные воронки, и клочья земли с обломками техники Альянса, вперемешку с остатками тел пехотинцев-террисов. Несколько уцелевших, но заметно повреждённых «нахуэлей» уходили в сторону фермы. Я опустил свой «рубеж» на брюхо, около входа в квартал, держа под прикрытием сектор, где находилась повреждённая машина Касаткина. За мной теперь был целый импровизированный блокпост атмосферной ПВО, с укреплённым бункером. Пусковые установки были пусты, в бункере — только пехота ополчения в доспехах разного типа, да видно было ещё пару боевых машин поддержки.

— Вроде всё, — сказал Касаткин себе и добавил в эфир, — Спасибо, «Стрелец», снёс всё на хрен.

— Было бы вообще хорошо, если бы ты, Алик, не лез в самое пекло, — ответил ему эфир голосом Игоря Одинцова. — Террисы как-то поняли, что мы собрали группу штурма на «Заставе один». Помогите «Сюрпризу».

Конечно, нужно было срочно прийти на помощь майору Павлу Рязанцеву. Судя по тому, что было слышно по связи, дела у «гиен» и даже у «группы Сюрприз», как себя назвал Павел, шли не очень.

— «Рубеж два», — сказал мне Алик Касаткин, — давай, подходи ко мне, я пересяду вторым пилотом. Пойдём теперь, сходим к нашему Франциско в гости. На «Заставе-один» почти вся наличная на планете штурмовая техника.

Тон Касаткина не сулил Мариано Франциско ничего хорошего, при встрече.

— Тебе коньяку захотелось? — попробовал пошутить я.

— Коньяк поделим, — резонно ответил он мне.

— «Застава один» — «в ружьё», — приказал Одинцов. — Атака на ферму. Поддержу с воздуха. Я «Стрелец один», — продолжал полковник Одинцов, — «гепарды», «росомахи» — собраться по маркеру.

— Принято, — ответила «Застава один», — мы выдвигаемся. Пятиминутная готовность.

— «Гепард-один», принял, — ответили из эфира.

— «Росомаха-один», принял, — понеслось в эфир и началась привычная перекличка пилотов перед следующей фазой боя.

— Внимание, это «Гепард-семь», — услышал я голос Элизабет, — принять не могу, от фермы на бреющем, шесть «мачете» строем штурмовки. Только визуальная видимость. Атакую. Технику не выводите. Прикройте меня.

— Я рядом, — ответил ей ван Фростен. — Я «Росомаха-четыре», прикрываю и атакую следом. Сиди в бункере, пехота. «Гепард-семь», притормози, я совсем рядом.

— Я атакую, они тоже рядом, — звонко сказала Элизабет. — У противника минус один, рассыпались, меня атакуют.

В этот самый момент воздушный бой стал видимым, невооружённым глазом, с наших позиций.

У «Гепарда-семь» на хвосте сидело сразу несколько «мачете», сверху на них падала «росомаха» ван Фростена, ещё пара «мачете» тяжело и медленно заходила прямо на заставу, по горизонтальной параболе, справа от нас.

— Навигатор Андрей! Пилот Георгий! Воин Михаил! Вашу мать! — с досадой пробормотал Касаткин, разворачивая свою боевую машину в сторону заходящей пары штурмовиков, — «Рубеж два», поддержи, это по мою душу! — крикнул он мне, давая залп оставшимися ракетами и открывая заградительный огонь из всей кинетики, что только была на его машине.

Воздушный бой ушёл куда-то вверх. Была слышно только, как быстро-быстро говорили на интерлингве.

— Меня сбили, — раздался из пустоты голос Элизабет, — я падаю.

— Ты где, «Гепард-семь»? — прозвучал вопрос, голосом ван Фростена. — Я «Росомаха-четыре», не вижу твоего маркера.

— Машина сильно повреждена, я в капсуле, она тоже вот-вот… — Быстро, но чётко, с короткими паузами, говорила Элизабет. — Совершаю аварийную посадку около частного владения, рядом с фермой. Помощь по возможности.

— Атакую штурмовую пару, — сказал ван Фростен, открывая огонь из всего, из чего можно было, на наших глазах, по ведущему «мачете». Пара медленно шла, прямо на Касаткина, почти не реагируя на ведение огня. Я дал хороший залп по ведущему, ему быстро сняло щит и его добил Адольф. «Мачете», падая, зацепилось, разваливаясь, за двуглавую вершину на памятнике. Из него выстрелило капсулу, но взлететь и набрать скорость она не успела — Касаткин расстрелял её, на вертикали, почти в упор.

— Я «Рубеж-один», боезапас кончился, — сказал Касаткин, — покинуть машину не могу, катапульта не работает, дверь заклинило.

Казалось, что время замедлилось. А может и не замедлилось вовсе, просто всё вокруг стало каким-то вязким, чересчур чётким, и невыносимо подробным. Фантастически красивая, но почти пустая планета, бой на окраине сожжённого русского города, воздушный налёт, атака. Беспомощная, разбитая машина Алика Касаткина. И его крик:

— Ладно, черти! Когда-нибудь, это же должно было случиться! Живите, кубанцы!

Время снова ускорилось, потекло своим привычным потоком. Второе штурмовое «мачете», обстреливаемое мной и ван Фростеном, убрало скорость, зависло на мгновение, и аккуратно сбросило совсем небольшую, совсем маленькую термобомбу на машину Касаткина.

— Да хрен тебе, — успел сказать Касаткин, — и перевёл на критическую мощность накопитель энергии своей машины, следом рванул реактор. «Мачете» отбросило взрывной волной на громаду памятника офицеру Лермонтову, а ходовая платформа — все, что осталось от машины хорошего парня Алика Касаткина — расплавилась в ртуть, смешавшись с частью металломатериала из основания памятника, стекшего и оплавившегося, в малом радиусе высокой температуры.

Ван Фростен, избегая столкновения с памятником, взмыл вверх — но и его достало взрывной волной. Он сделал неловкий маневр, скорость резко упала, его «гепард», потрёпанный в воздушном бою, искря, проехал по металлокерамическому покрытию площади и остановился у бастиона заставы.

— Что у Вас там, черт возьми? — спросил Одинцов. — Что с «Росомахой-четыре»? «Рубеж-один», где ты?

— Алик погиб, — сказал кто-то с «Заставы» тихо, но так, что все услышали.

Я покинул свой «рубеж», и подбежал к повреждённой кинетическим оружием, во многих местах, оплавленной последним взрывом, «росомахе» ван Фростена. Тот сам открыл кабину, кресло пилота съехало вниз, я увидел моего друга Адольфа. Он даже не сидел — он висел или лежал в кресле. Излучатель индивидуального щита пилота, в верхней части его левого бедра, был оторван, как я понял, им самим. В бедре ван Фростена торчало несколько одноразовых инъекторов — от усилителей метаболизма до сильных обезболивающих. В левом глазу противно торчал осколок. Шлем он снял и лицо моего храброго друга было залито кровью.

— Jetzt, haben sie keine Jäger… Ich zittere aber am ganzen Körper… — сказал он мне и потерял сознание.

— Медика! — закричал я в устройство связи.

Медэвакуатор — а им была, видавшая виды, русская боевая машина десанта «куница» — нашёлся совсем рядом, в бункере «Заставы один». Медики оказались рядом мгновенно. Трое ополченцев вытащили тело Адольфа, положили на носилки, и они плавно въехали в камеру первой помощи, что была на эвакуаторе.

— Ничё, ганзеец, — хлопнул меня один из медбратьев по плечу, на ходу втыкая в плечо ван Фростена диагностер. Может и выживет. Регенерация-то совсем рядом.

Провожая взглядом, уходящий в рельефе разрушенного Екатеринодара, медэвакуатор, я забрался в кабину повреждённого «гепарда» и проверил системы. Было не до того, чтобы лишний раз восхищаться инженерным гением её создателей. Но машина ван Фростена всё ещё заявляла возможность взлёта.

— Я группа «Сюрприз», — вышла на связь группа Рязанцева, голосом Лютьенса. — Прорваться к генератору «Купола» не удалось. Прекратите атаку фермы. Их здесь очень много. Принимаю командование на себя. Наш «мардер» с командиром и остатками группы уходят. Командир тяжело ранен.

— «Сюрприз», — сказал Одинцов, — поясните.

— Поясняю — ответил Лютьенс голосом, в котором были слышны нотки какой-то особой, судьбоносной решимости человека. — Бывший управляющий фермы натыкал столько взрывчатки в коллектор, что её хватило бы, чтобы снести террасаконтеру. Коллектор оказался настолько широк, что мы провели в него «мардер». По пути к точке выхода на ферме, мы собрали, устройством разминирования нашей боевой машины, всю взрывчатку, потом сгрузили её кучей, четко под точкой входа на ферму. Это я настоял на том, чтобы заходить на ферму. Это было ошибкой, вход хорошо держали под контролем. Командир получил своё почти сразу. Остальные тоже легли почти все, отступая обратно. Дверь на ферму нам удалось закрыть за собой снова. «Мардер» с командиром и медиком я отправил обратно — он уже должен быть на поверхности. Наши «друзья» ко мне ломятся, но у меня теперь есть настоящий сюрприз.

— Поясните, — повторил Одинцов.

— «Сюрприз», — вмешался я. Я уже понял, что решил для себя молчаливый и рассудительный Гюнтер Лютьенс, — почему ты не ушёл с Рязанцевым?

Тогда бы они пришли к вам, а их много, — сказал Лютьенс, — а так они сейчас придут ко мне, а я не хочу их видеть. Они тут почти все. Пояснять времени нет, у меня много гостей.

Вслед за этим над пространством фермы поднялся огненный столб, потом нас накрыло взрывной волной.

 

21. Сашкин дом

Я поднял еле живую «Росомаху-четыре» ван Фростена, метров на пятьсот, над уровнем моря, и повёл её к краю огромной воронки, к тому самому месту, где я видел, спускаясь на планету, хрустальный корпус фермы. На её краю я рассмотрел частное владение, частично разрушенное теперь той самой взрывной волной, которая накрыла «Заставу-один» и неожиданно положила конец скоротечной схватке, в которой у нас, честно говоря, был очень малый шанс. Оберлейтенант Гюнтер Лютьенс не зря отдал свою жизнь — фрагменты техники бригады «Крыс Пустоты», Альянса Свободных Миров, валялись вперемежку с кусками конструкций, поддерживавших раньше тот самый «хрустальный» купол, который так поразил меня своим видом, при приближении к Екатеринодару с орбиты планеты. «Крыс Пустоты» больше не существовало. Они погибли все, вместе со своей техникой и капитан-навигатором, который привёл их сюда, на окраины пространства сапиенс. Возможно, о их гибели и не узнал бы никто, развязка наступила так быстро и неожиданно, но я уверен, что полковник Одинцов наверняка доведёт это до сведения как можно большего количества людей. Как у нас, так и у террисов. Конечно, получилось славно. Сначала террасаконтера, потом еще и сильно распиаренная десантная бригада Альянса. Что нам даёт эта победа, кроме самой победы, я не знаю. Но будь я на месте Одинцова, я не смог бы поступить лучше.

Справа сверкал синевой Таманский залив, в который впадала, одноимённая с местной звездой, река Кубань. Вдалеке виднелся, средних размеров, остров Тамань, бывший, как мне рассказывали, когда-то раем для гурманов и любителей поплавать и понырять. К счастью, остров не тронули бомбардировки и высокие сосны, pinus brutia, завезённые, в незапамятные времена, первыми колонистами, уцелели. Позади оставался, сожжённый орбитальными бомбардировками, мёртвый и почти пустой Екатеринодар, который, по словам Одинцова, теперь придётся бросить. Даже в таком виде та небольшая часть планеты, что я видел, была потрясающе красива. Я сказал себе, что когда-нибудь я вернусь, обязательно вернусь сюда. Хотя бы, чтобы увидеть, что здесь снова живут люди.

Большая трапеция приусадебного участка дома, прилегавшая когда-то к техническому периметру фермы, превратилась теперь в крохотный треугольник, обрывавшийся чернотой огромной воронки. На самом её краю я рассмотрел полуразрушенный дом и людей, копошащихся вокруг чего-то, что было похоже на боевую машину десанта.

«Росомаха», на которой я поднялся в воздух, спикировала к дому. Около домадействительно стоял «мардер», на котором уходил первый взвод гиен. Моя машина села рядом.

Я вышел и увидел, что задний пандус «мардера» «гиен» был открыт — в магнитном поле висели гравиносилки, на которых лежал, обожжённый и рваный, Павел Рязанцев. Возле носилок хлопотал кто-то в солдатской форме Ганзейского Союза, верхняя часть доспеха была снята, рукава нательной контактной рубахи были закатаны. Небольшой красный крест на деталях доспехачетко указывал на специальность. Солдату помогал белобрысый мальчишка лет тринадцати. Он мельком посмотрел на меня и, закусив губу, продолжил быстро раскладывать по телу раненого систему мобильного инъектора, помогая себе правой рукой. На левой не было пальцев, вместо которых зияла неприятная свежезажившая рана.

Что ж, Рязанцева я нашёл, он жив, и, если повезёт, выживет. Оставалась разыскать лейтенанта бывшей «Небесной канцелярии» герцогства Остзее, Элизабет Сугэ. «Принцесса», как её называл Рязанцев, лежавший сейчас на носилках полумёртвым, и просто «красивая девушка», как о ней говорил Олег Касаткин, ставший теперь одним целым со своим любимым поэтом.

— «Ганза владеет всем», — сказал я, как будто я всегда был стопроцентный ганзеец, и чувствуя, что звучат мои слова не совсем уместно.

— «Так будет вечно», — повернулся ко мне солдат и представился по-ганзейски чётко, — Сергей Межевич, ефрейтор первого отделения, первого взвода, «гиен», медик.

— Где остальные, «гиены», солдат? — спросил я.

— Первого взвода больше нет, — просто сказал ефрейтор Межевич. Всех почти сразу — там, — он кивнул головой в сторону воронки, на ферме.

— А что с майором? — спросил я, хотя и сам видел, Рязанцев совсем плох.

Медик ободряюще махнул рукой — «До регенератора довезём, а там ещё повоюет Рязанцев».

Мальчик посмотрел на меня вопросительно, когда я подошёл к телу Рязанцева слишком близко:

— Вы кто такой, дядя? — спросил он настороженно.

— Свои это, — сказала Элизабет, появившись в люке пилота стоявшей боевой машины. — Это, друг дяди Павла, Саша, капитан Франц фон Кассель.

Мальчик делово кивнул головой и продолжил помогать медику.

Вот и нашлась «принцесса». Цела и невредима. Отдаёт распоряжения. А могло быть и хуже.

Элизабет спрыгнула на землю и подошла ко мне:

— Капитан, — сказала она, своим звонким, мелодичным голосом, положив ладонь мне на плечо. — Я рада Вас видеть.

Я накрыл её ладонь своей, но она только тряхнула своей белокурой головой и пошла мимо меня, к носилкам, где лежал майор Павел Рязанцев.

— Вот, — сказала она, вставляя в одно из гнёзд инъектора крупную, блестящую капсулу, — теперь он точно доживёт до больших кораблей.

Рязанцев, наконец, пришёл в себя, увидел Межевича, перевел взгляд на Элизу, потом посмотрел на меня. Подмигнул. Медленно. По всему было видно, что досталось ему сильно.

— Как так случилось, Павел? — спросил я русского майора, ставшего мне другом, в быстро меняющихся обстоятельствах последних дней.

Он совсем не обратил внимания на мой вопрос. Возможно, не услышал его.

— Где Сашка? — спросил он у меня, облизывая пересохшие и обожжённые губы. — Мальчик, я обещал…

— Я здесь, дядя Павел, — сказал мальчик, подходя так, чтобы его было видно.

Рязанцев медленно перевёл на него глаза и кивнул.

— Франц, — Рязанцев говорил медленно, ему тяжело давалось каждое слово, — забери отсюда мальчишку, почини ему руку и отдай в кадетский корпус. Я обещал. Это он вывел нас в коллектор.

Павел сделал жест, чтобы я наклонился к нему.

— Родителей у него нет, — шёпотом, еле слышно, как мог, сказал мне Рязанцев. — А он наш. Кубанец.

— Сам и отдашь в кадетский корпус — ответил я. — Раскомандовался тут…

— Не все идеально спланированные операции хорошо кончаются, командир, — тихо сказал Павел.

Это был первый раз, когда он назвал меня командиром.

— Ещё повоюем, Павел, — ответил я ему.

Он кивнул и закрыл глаза.

— Шли бы вы отсюда, дядя, — испугался за Рязанцева мальчик.

— Не бойся, малый, — сказал Межевич Сашке, — довезём твоего дядю Павла. — Майор Рязанцев вне опасности, — доложил он мне следом.

— Пора, — сказала Элизабет. — Ефрейтор, забирайте мальчишку и везите раненных в город. Я сама свяжусь с Одинцовым.

Межевич посмотрел на меня, я кивнул.

— Лейтенант Сугэ полетит со мной, — приказал я. Так будет спокойнее.

* * *

Мы смотрели, как «мардер» с Рязанцевым, Межевичем и Сашкой уходит в сторону Екатеринодара.

— Ты-то хоть цел? — спросила меня Элиза. Было видно, что она невероятно устала, но спину держала подчёркнуто ровно, нос слегка поднят, ступни ног чётко в третьей позиции. Прям принцесса.

— Я так рад, что мы перешли на «ты», — внезапно для самого себя, сказал я.

— Перешли, — согласилась Элизабет, посмотрев на меня такими синими глазами, что в них можно было утонуть, — ты рад?

— Я рад, что ты жива, Элиза, — сказал я. — Кажется, Рязанцев тоже через недельку будет в норме. Я видел, как тебе досталось.

— Могло быть хуже, — повторила Элиза мои мысли десятиминутной давности. — Был очень страшно, Франц. Моя машина развалилась в воздухе, капсулу тоже повредили, я рухнула около дома, — она показала рукой на остатки спасательной капсулы. — На мне — ни царапины. — Что там с ван Фростеном? — спросила она меня, — он жив?

— В регенераторе сейчас, наверное, — сказал я. — Когда тебя сбили, ван Фростен сел на площади. Я прилетел на его «росомахе». Осколок в левом глазу.

— Бросил боевого товарища, — поддела она меня. И снова была права.

— Я полетел к тебе, как только понял, что ничем ему не могу помочь больше. — Я оправдывался, как мальчишка, перед девушкой — лейтенантом, с которой и знаком-то был всего ничего, если не считать дня, когда впервые увидел её в пневмолифте, мчавшего нас во взлётные ангары под Фридрихсхалле. — Ван Фростена увезли, в медэвакуаторе, в Екатеринодар, — наконец выдавил я из себя.

Она кивнула.

— Хорошо, что прилетел, — тихо сказала Элиза. Я хотела, чтобы ты прилетел.

— С тех пор, как я услышал в первый раз: «Капитан, я рада Вас видеть», я уже так привык к тому, что скоро это снова услышу, — пробовал пошутить я, но не знал, как закончить фразу. В таких случаях лучше всего что-то сделать. Я обнял её и погладил по солнечным прядям волос, собранных в тугой узел.

— Это значит, что я тебя приручила? — усмехнулась она, подняв голову и глядя мне в глаза. — Реагируешь на голос?

— Реагирую, — признался я. — И не только на голос, я же не террис, эмоциональные центры нервной системы не притуплял и не наворачивал. — Но, — сдался я, — да. Реагирую.

Я попробовал поцеловать её, она отодвинула меня рукой.

— Ты ещё хуже метаморфа, Франц.

— Почему? — спросил я, снова повторяя попытку.

— Потому, что, когда я была ещё совсем почти маленькая девочка, — сказала она, снова отодвигая меня рукой, — мне попался журнал, с твоей гнусной физиономией на первой странице. «Имперский еженедельник» — или что-то в этом роде.

— Подвиг капитана фон Касселя на планете Тобаго? — подсказал я ей, — да, это был я.

— Лейтенанта, — сказала она. — Лейтенанта фон Касселя. И с тех пор я, как дура, как дочь простого фермера, осваивала корабли, целые дни проводила в абордажных тренажёрах, а потом прорвалась во Фридрихсхалле, в «Небесную Канцелярию» на Остзее только потому, что ты был там, в Кёнигсберге.

— Ого! — сказал я, снова пробуя прорваться к её губам. — Вот, видишь, какой я хороший пример для молодёжи. А почему «дочь простого фермера», это так плохо? Кто у нас папа?

— У моих родителей интеллектуальная профессия, — ответила Элиза. И какая разница, кто у меня папа?

— Если честно, — сказал я, не думая в этот момент ни о чём, кроме неё, — никакой.

— Франц, — сказала она, снова отодвигая меня рукой, — во-первых, меня пугает эта воронка, — она показала на обрыв, начинавшийся метрах в двухсот от нас. — Здесь все пропахло смертью.

— А во-вторых? — спросил я, всё ещё не отпуская ее.

— А во-вторых, тебя вызывают, — она указала рукой на мигающий вызов дисплея нарукавного коммуникатора.

Это был Одинцов.

— Привет, Франц, — услышал я. На планете последняя стадия зачистки, это даже не зачистка, а проверка. Группа Рязанцева, похоже, уничтожила всех. Нам повезло. Так что можно открытым текстом.

— С ним был оберлейтенант Лютьенс. Гюнтер Лютьенс, — напомнил я.

— Да, — согласился Одинцов. — Когда мы победим, Кубань будет помнить его. Принцесса с тобой? — спросил он, как все русские, называя красивую девушку принцессой.

Какой же он оптимист, — подумал я, глядя сквозь открытый люк на дисплеи «росомахи», стоявшей рядом — большая половина показывала тяжёлые повреждения. «Когда мы победим…».

— Да, принцесса со мной. Даже не принцесса, а королева, — сказал я, отпуская подхалимский комплимент Элизе, стоявшей рядом.

— Игорь, зовите меня по имени, — вроде как подыгрывая Одинцову, сказала Элиза весело.

— Гм, — ответил Одинцов — я не вовремя?

— Игорь, Вы вовремя, — ответила Элиза. — Что случилось?

Похоже, есть много чего, чего я пока не знаю. Я ещё на «Орле» обратил внимание, как они разговаривали с этой девушкой-лейтенантом: и Одинцов, и Рязанцев, да в общем все. Что значит «Вы вовремя»? Почему лидер русских повстанцев, который даже Андрееву хамил в открытом эфире, разговаривает с этой девушкой, как с принцессой. Но, тогда я всё списал на русские обычаи, которых я, возможно, не знаю, и русский архаичный этикет — совсем, как у нас, на Остзее.

— Франц, ты нужен мне здесь, — сказал Одинцов. — К планете подходят две дружественные нам русские, пиратские бригады. Лидеры бригад — родом вроде бы с Кубани — они ведут с собой транспорты для полной эвакуации планеты. Хотят говорить только с преемником Касаткина.

— А я при чём? — не совсем понял я.

— Дело в том, что Олег Касаткин был непростой личностью, — сказал Одинцов. Его жизненный путь нельзя назвать простым. Он имел большой авторитет среди людей в «серых зонах». Долго рассказывать с чем это связано, но в его жизни были как хорошие поступки, так и такие, которые осудил бы любой русский колонист на Кубани. Его и осуждали несколько раз, насколько мне известно. Если до тебя уже дошли слухи о Касаткине, а он был личностью легендарной не только в определённых кругах, то я, придя на планету, вытащил его буквально из-под смертного приговора.

— Нет, — ответил я Одинцову. — Об Олеге Касаткине я не знаю ничего, кроме того, что он очень любил свою Родину, и погиб, как подобает истинному солдату, в бою, защищая друзей и забрав с собой не одну вражескую жизнь. А ещё он очень любил стихи поэта и офицера Лермонтова.

— Лермонтова любят все русские, — ответил мне Игорь Одинцов, — но на Кубани образ этого человека и его творчество — это почти религия.

Как странно устроен сапиенс, подумал я. Ещё утром, я вёл шагающую боевую машину в компании человека, которого совсем не знал, потом я терял в бою друзей и променял их всех внезапно на девушку, с которой был едва знаком. И вот, мы говорим о поэзии с бывшим полковником русской контрразведки, как ни в чём не бывало.

— Я тоже ознакомлюсь, обязательно, подробно с творчеством этого русского поэта, — сказал я. — Хотя бы в память об Олеге Касаткине. — Но и в моей жизни, не все люди, с которыми я общался, состояли целиком из имперских добродетелей.

— Именно с такими людьми тебе и придётся пообщаться завтра, — услышал я от Одинцова. — Меня они совершенно не любят. Впрочем, как и я их. Дело в том, — продолжал Игорь, — что Касаткин перед смертью, каким-то образом сделал тебя наследником своих немалых капиталов, равно как и весьма сомнительных знакомств. Мои люди перехватили короткое сообщение, в котором Алик пишет, что некий остзеец Франц, человек с большой буквы «ч», и в случае гибели Касаткина всё имущество переходит к тебе.

— Это как? — несколько озадаченно спросил я. История «наследства Касаткина» выглядела совсем нелепо.

— На этот вопрос мог бы ответить сам Алик, — ответил мне Одинцов. — Но спросить его об этом мы вряд ли сможем. Насколько я знаю, он сам не любил людей такого типа, хоть и имел с ними много дел. Но это, скорее, следствие его непростой судьбы.

Несмотря на всё уважение, которое Олег Касаткин вызвал у меня за время нашего короткого, но яркого знакомства, настроения разбираться в сложной судьбе человека, который вёл свои дела в «серых» зонах русского космоса, у меня не было. По крайней мере, сейчас. И вообще, офицеры имперского флота не унижают себя подобными делами.

— И велика ли сумма «наследства»? — спросил я.

— Достаточно велика, — сказал Одинцов. — Но о ней можно забыть.

— Почему? — снова задал я, до чёртиков надоевший мне вопрос, чувствуя себя до невозможности глупо.

— Первая причина заключается в том, как ты помнишь, что по замыслу одного нашего общего друга, ты должен исчезнуть на какое-то время. А ещё лучше совсем исчезнуть.

Я понимал, что «другом», о котором говорил Одинцов, был «Федор Алексеич» Головин.

— А вторая? — спросил я. — Обрадуй меня ещё раз, как ты умеешь, Игорь.

— Пожалуйста, — галантным тоном ответил мне Игорь. — Вторая причина, это то, что бригадиры, работавшие с Касаткиным, вряд ли захотят отдавать тебе его долю. Она всегда была львиной в их отношениях, насколько я знаю.

— А насколько хорошо ты знаешь? — снова спросил я.

— Друг мой, фон Кассель, — шутливо, менторским тоном спросил Одинцов, — скажи мне, я полковник чего?

— Ну да, ну да… — ответил я ему.

Игорь Одинцов был бывшим полковником русской контрразведки и доступ к информации любого рода у него оставался наверняка очень и очень приличный.

— Так что, если тебе всё-таки придёт в голову побороться за справедливость, — продолжил Одинцов свою мысль, — тебе придётся вести целые «войны за Касаткинское наследство».

— Ты поможешь, — пошутил я, но Одинцов не понял шутки.

— Франц, я бы таких людей, с которыми ты будешь говорить завтра, просто бы выбрасывал в открытый космос, — с чувством крайней брезгливости, сказал Одинцов. — Если честно, то мой русский мир, как я себе его представляю, очень похож на планы вашего кайзера.

— Если можно, дай мне побольше информации об этих людях, — сказал я, опуская всё лишнее.

— Давай сначала увидимся, — сказал Игорь. — Всё что у меня на них есть, ты получишь. Мы уже и так слишком много говорим. Эта линия связи хорошо защищена, но зачем лишний раз рисковать тем, что кто-то узнает, что фон Кассель находится на планете Екатеринодар.

— Фон Кассель исчезнет на планете Екатеринодар, — сказал я.

— Хорошо, что ты так решил, но всё равно, — ответил Игорь. — Давай поговорим, когда приедешь.

Пока я говорил с Одинцовым, Элиза уже забралась в битую «росомаху», на которой я прилетел за ней и привела в порядок системы, которые ещё могли работать. Уселась она на место пилота.

— Поговорили? — задала она риторический вопрос.

Я посмотрел не неё и ко мне опять вернулось хорошее настроение.

— Поговорили, ответил я. — И знаешь что? Мне открылись тайны пиратских сокровищ! Я добуду их, куплю весь мир и сложу к твоим ногам!

— Это не так просто сделать, — ответила она неожиданно серьёзно. — Одинцов рассказал тебе что-то об этом парне, Олеге Касаткине?

— Элиза, — расстроенным тоном, шутя, сказал я. — Ну откуда ты всё знаешь? Кто из вас полковник контрразведки — ты или Одинцов? Скажи честно.

— Ну, откуда бедной девушке всё знать, — поддержала она мой шутливый тон. — Особенно, про пиратские сокровища?

— Бедной девушке? — я скорчил скорбную гримасу. — Но ты же что-то там говорила о твоём папе?

— Франц, — снова серьёзно сказала Элиза, — я еще вообще ничего не говорила тебе о моём папе.

— Как не говорила? — сказал я, — а то, что он у тебя интеллектуал? Я ведь тоже не совсем тупой солдафон. Я интеллектуал, он интеллектуал, может мы и поладим.

— Может быть, — рассмеялась Элиза — Если ты не передумаешь. А что касается купить весь мир, то это более, чем возможно сейчас.

Вот так. От папы с интеллектуальной профессией к покупке мира по дешёвке.

— Ты это серьёзно? — спросил я изумлённо.

— Нет, конечно, — ответила Элиза вполне серьёзным голосом. И посмотрела на меня очень серьёзными глазами. — Но, если тебе придёт в голову такая глупая мысль ещё раз, то пиратские сокровища будут очень кстати. Денежные потоки серых зон сложно фиксируются. И, конечно, тебе понадобятся хорошие журналисты. Много журналистов, которые будут работать не только за деньги, но ещё и потому, что они видят наш мир так, как его видишь ты.

— Ты говоришь серьёзно. — Я смотрел ей в глаза и не видел в них ни капли иронии. Сейчас эта девушка излагала свои мысли так, как будто она всю жизнь только и занималась тем, что покупала и продавала планеты. Сколько же в тебе разных людей, Элизабет Сугэ, и что ещё кроется за твоей внешностью красавицы?

— Давай поговорим об этом позже, Франц, — сказала она, чем-то напомнив мне герцога Фридриха.

— Сегодня все хотят поговорить со мной попозже, — пожаловался я ей. — Что же мне делать?

Вместо ответа, Элизабет запустила двигатели «мардера» и посмотрела на меня с улыбкой, приглашая в машину. Место пилота она покидать явно не собиралась.

— Ты так любишь летать? — спросил я, занимая место рядом.

— Почти также, как тебя — сказала она и поцеловала меня. Это было очень вкусно, но продолжалось недолго. — Нам пора, Франц, — махнула она головой в сторону города и подняла машину.

 

22. Как Олег Касаткин превысил

— Ты уже придумал себе новое имя? — спросила Элиза. Я думал она шутит. Но она спрашивала серьёзно.

Я даже на заметил, как привык к тому, что всё, что делала эта девушка, получалось у неё мастерски и серьёзно. Например, сильно повреждённую машину ван Фростена, на которой я полетел её искать, забыв обо всём на свете, она повела обратно, по кратчайшему пути, несмотря на плохую работу автопилота. Высота была ровно такой, чтобы благополучно катапультироваться, в случае отказа двигателей, и не выше необходимого, чтобы перегрев двигателей и накопителей энергии, от набора и поддержания этой высоты, не давал о себе знать. Едва живая «росомаха», на которой мы добрались до космопорта, с синхронной точностью зависла над посадочным квадратом и мягко упала на приёмные магнитные подушки. Всё это Элизабет Сугэ проделала на внутреннем автоматизме, который мог быть обусловлен только многолетней привычкой. Ни я, ни Адольф ван Фростен не смогли бы проделать точно такое, с разбитой машиной, лучше. Её мастерство во всём рождало какое-то абсолютное доверие. И дело тут было вовсе не в том, что меня сейчас невероятно влекло к ней, как к красивой девушке.

— Хорошо приземлилась, — сказал я Элизе, уходя от ответа. Почему бы ей повторять слово в слово слова ганзейского «Четвёртого адмирала»?

— Успей подумать о том, что тебе нужно сменить идентификаторы личности и имя, Франц, — настойчиво сказала она, отключая системы боевой машины десанта.

Было нечто, что смущало меня, когда я думал об Элизабет. А думал я о ней всё время, вольно или невольно. Если я забывал о ней, мне напоминали или обстоятельства, или люди, как это было или на допросе, после дуэли в Кёнигсберге, или в разговорах с Одинцовым, Головиным, или людьми, которые окружали меня и её. Я много раз пытался поговорить напрямую о ней, или с ней, но она всегда неуловимо ускользала, как только представлялась такая возможность. Это было странно, девушки так любят поговорить. Как только она появлялась со мной рядом, обязательно появлялся кто-то третий, четвертый, пятый, а это исключало возможность задать какой-то вопрос личного характера, чтобы получить искренний ответ. Что касается разговоров о ней с людьми, которые, казалось, хорошо её знали, тут было всегда одно и то же. Любой, с кем я пытался говорить об Элизабет, менял тему нашей беседы, показывая нежелание продолжать.

Вот и сейчас у меня было чувство, что она снова исчезнет, при первой же возможности. Я ругал себя, что вместо того, чтобы задать ей несколько прямых вопросов, пока мы летели в Екатеринодар, я расплылся от её поцелуев, как мальчишка, пребывая в состоянии эйфории, свойственной разве что сильно влюблённому человеку, что было мне несвойственно.

В полумраке лабиринтов ангара космопорта, в боксе, куда села наша истерзанная боем машина, прорезанном прожекторами подсветки, нас уже ждал дежурный багги с техниками, сразу начавшими колдовать над потрёпанной «росомахой». Тут же нас ждал и Виктор Зиньковский, которого Одинцов представлял, как выборного главу местного ополчения, или что-то в этом роде. Насколько я помнил, Зиньковский не очень хорошо говорил по-имперски, или просто не любил этот язык, а на интерлингве, после тяжёлого боя с самыми яркими её носителями, говорить не хотелось. Поэтому, я легко и с удовольствием перешёл на русский, за что Виктор поблагодарил меня едва заметным кивком.

— Считайте, что я медик — сказал Зиньковский. — Повреждения, жалобы, имеются? Машинке-то, нашей, — он кивнул на «росомаху», — сильно досталось, почти новая была.

— Да нет пока никаких жалоб, — ответил я ему.

Снова третий человек, — подумал я. Какая честь, однако. Сам командир ополчения прибыл, как будто у него дел других нет. Или это действительно так, или у меня паранойя от переутомления.

— А у лейтенанта есть жалобы? — спросил Зиньковский, повернувшись к Элизабет.

— Нашим людям досталось, — сказала Элиза, ещё раз обнаруживая прекрасное владение своим русским, — а мы вот целы.

Это «мы» естественно, не было обобщением, свойственным для девушек, с которыми я знакомился в отпуске в своём родном Марселе или на пляжах Кёнигсберга. Её «мы» не означало: «Я и Франц, с которым мы целовались по дороге сюда в „росомахе“, с отказавшим автопилотом». Это было «мы» командира, который привык говорить: «Я и мои люди понесли потери» или «Я и мои люди одержали победу». Это никак не вязалось ни с её званием лейтенанта «Небесной канцелярии», лицо которого я, почему-то, не запомнил за годы службы не просто в гвардии, а в личном эскорте герцога Фридриха, ни с её относительно юным возрастом. Не могла же она родиться за пультом управления боевыми кораблями, причём такими, как моя «Серебряная тень», к которой у неё тоже был доступ. Она, конечно, благоразумно пыталась объяснить свои блестящие навыки тем, что её, дескать, сподвигла любовь, но это были, на мой взгляд, слабые объяснения.

— Ну, раз жалоб никаких, — сказал Зиньковский, — поехали к Игорю Иванычу. Меня Игорь послал. Говорит, Вам по статусу положено. Сам не смог, ждёт на Орле. Гостей встречать будем.

Интересно, подумал я, кому «по статусу положено»? Я бы не удивился, что Элизе, так её здесь все обхаживают.

— Кто, на этот раз, в гостях? — спросил я, из вежливости, хотя уже знал от Игоря, что приезжают какие-то боевые друзья погибшего Касаткина из той части его жизни, где он был не в ладах с законом.

Садясь в багги, я наблюдал, как привычно Элиза запрыгнула на заднее сиденье. Словно всю жизнь провела не в «Небесной Канцелярии», а хотя бы сотрудником техслужб космопорта.

— Помощнички, — сказал Зиньковский, поморщившись, — Альки Касаткина друзья — разбойнички, — добавил он. — Денег хотеть будут.

— И в чём проблема? — спросил я.

— Да проблемы вроде и нет, — ответил Зиньковский, — только Игорь очень их не любит. Они, для него, хуже террисов-метаморфов. Я вот думаю, как бы беды не вышло. С нашими гостями, конечно.

Я так и думал. Не представляю себе гражданского, настойчиво требующего денег у полковника русской контрразведки Игоря Одинцова.

— Горяч Одинцов? — подмигнула Элиза Зиньковскому. Тот, соглашаясь, только кивнул головой.

Зиньковский вёл багги очень быстро и уверенно, несмотря на резкие повороты в лабиринте вспомогательных ангаров. Элиза была совсем рядом и мне всё время хотелось повернуться к ней. Снова заглянуть в её синие глаза и там прочесть всё, о чем я думал и на что не находил ответа.

Багги вынырнул на поверхность, зашуршал колёсами по тесно, до миллиметра пригнанным друг к другу плитам космопорта, и через пару минут мы уже въезжали на пандус «Всадника», личного рейдера вождя русских ирредентистов.

Слева, по борту рейдера, стояли три регенерационные капсулы первой помощи. Около них находились уже знакомый мне медик Межевич и мой друг, лейтенант-остзеец, Патрик Гордон. Вид у них был усталый.

— Привет капитан, — сказал Патрик мне, одновременно невероятно галантно кивая Элизе.

Вот мне просто интересно, он так же, как с принцессой, раскланивался с ней, когда они несли службу совсем рядом, во Фридрихсхалле? Они вообще были знакомы? Все здесь с ума сошли от этой девушки. И, кажется, я тоже.

— Здравствуйте, лейтенант Гордон, — весело ответила ему Элиза.

Я подал Патрику руку, я был чертовски рад, что он цел и невредим, и показал своим взглядом на капсулы.

— Кто третий, Патрик? — спросил я.

— Адаму досталось, — буднично сказал Гордон. — Ему, тоже срочно, нужен мощный регенератор.

По рутинному тону его голоса, я понял, что жизни лейтенанта Адама Вайде уже ничего не угрожает. Ну и прекрасно.

— Повезём на «Орёл», — сказал Межевич. Теперь он был одет по всей форме. — В сознании — только Ваш оберлейтенант ван Фростен, можете поговорить.

Я подошёл к крайнему справа регенератору и положил руку на прозрачную часть капсулы на уровне глаз.

— Ты как, старина? — спросил я его. В ответ, Адольф сделал попытку улыбнуться и медленно моргнул здоровым глазом. В левом уже произошло отторжение осколка, и он лежал на щеке, рядом с развороченной раной. Она затягивалась, через пару недель глаз будет, как новый, но картина была ещё та.

— Выздоравливай, дружище, — сказал я Адольфу ван Фростену, кивнул всем, и мы прошли в отсек управления.

— Да уж, — проворчал Зиньковский, подытоживая увиденное и садясь в кресло пилота. — Влипли ганзейцы, на этот раз. А у ополчения потерь почти никаких. Блестящая победа. Только Алик Касаткин… — Зиньковский покачал головой и поднял «Всадник».

— Романтик, он так и не успел рассказать мне свою историю, — сказал я, почувствовав в своём кресле, как на доли секунды, заработали компенсаторы гравитации. Элиза, не успевшая сесть в кресло, слегка потеряла равновесие, и упала ко мне на руки. Она было начала подниматься, чтобы пересесть, но на ходу передумала и, как ни в чём ни бывало, плюхнулась снова ко мне на руки.

Виктор открыл рот, чтобы принести положенные в таких случаях извинения, но Элиза, с довольным видом, махнула ему рукой, положив другую мне на плечи.

— Мне так даже удобнее, — сказала она Зиньковскому.

— Алик был большой романтик, — согласился Зиньковский, посмотрев на моё ошалевшее выражение лица, и по-доброму улыбаясь, — таких жальче всех. Вокруг Касаткина вообще было много всяких историй. О нем рассказывали и сам он любил рассказать. — Ты какую слышал? — Виктор Зиньковский разговаривал степенно и как-то по-домашнему. Таким же голосом, когда-то, мой отец рассказывал мне сказки о манящих к себе Русских Пространствах.

— Про девушку Олю, — пробормотал я, глядя на Элизу. — Касаткин был прекрасным рассказчиком, и его история до мельчайших подробностей врезалась в мою память.

— Ну нет… — ответил мне Виктор, с внезапной оторопью. — Эту, если Одинцов захочет, пусть сам тебе расскажет. Алик Касаткин теперь герой, павший в битве за нас, за Кубань, за русские планеты. О нём теперь или хорошо, или никак.

— Такая страшная история? — спросила Элиза, заглянув мне в глаза, и слегка кивнув головой, чтобы я сделал лицо попроще. Просто девушка, просто села на руки после воздушного боя над планетой. Так как в имперском Codex Militaris ничего не говорилось про запрет брать на руки боевых друзей — я попробовал взять себя в руки.

— Начало истории было вполне приличным, — сказал я Виктору, глядя на Элизу.

— Так начинаются многие неприличные истории, — ответила беспечно Элизабет, поворачиваясь к Зиньковскому и изображая внимание и интерес.

— Про поножовщину на Тамани слышали? — спросил Виктор.

— Про что? — спросил я удивлённо, — слово было длинное, необычное, я никогда его не слышал ранее.

— Так говорят, когда несанкционированно дерутся, с применением холодного оружия, — пояснил Зиньковский. Не на дуэли. Алика из-за этого выперли из военного училища.

— Нет, про поножовщину мы не слышали, — сказала Элиза, и накрыла своей свободной ладонью мою. — Рассказывайте, Виктор.

— Если бы не эта история, — Виктор скорректировал курс, — быть бы Алику прекрасным боевым офицером. Характер у него был наш, кубанский. Храбрый был — до безрассудства.

— Но и хладнокровный, — поддержал я его, вспоминая последние моменты боя на площади.

— Об этом и говорю, — продолжал Зиньковский. — Я хорошо знал его, преподавал ему «Навигацию в открытых пространствах» в офицерском училище Екатеринодара.

— Тогда мы с вами коллеги Виктор, — вставила Элиза, — это моя основная специальность.

Вот, оказывается, какая у тебя основная специальность, навигатор, подумал я, — а всё остальное, так, по мелочам?

Зиньковский поблагодарил её кивком головы за проявленное корпоративное чувство и продолжил.

— А по совместительству, я преподавал методику ведения абордажного боя. Предмет был популярный, много наших с Кубани уходили во флот Русской Конфедерации. Вот, Павел Рязанцев, тоже мой ученик.

— Имел честь оценить и его искусство, и искусство его «гиен», — сказал я.

— И как Вам? — спросил Зиньковский?

— Выше всяких похвал, — честно сказал я ему. — Вполне в духе и на уровне офицеров Имперского флота.

— Приятно слышать, — сдержанно принял комплимент Зиньковский. — Хотя Павел мне показывал Ваш учебный бой с «гиенами».

— Это было что-то аномальное, — сказал я. — Причины тех чудес, что Вы видели на видео, мы с Павлом так и не установили.

— Всякое бывает в нашем солдатском ремесле, — резюмировал Виктор Зиньковский, но даже если замедлить Ваши движения относительно Ваших противников раза в два, всё равно, у Вас было бы много шансов. Похоже, что спада — ваше «второе я». Уж поверьте мне.

— Где же история про Касаткина, Виктор? — спросила Элиза, играя манжетом моей формы.

— Простите, сударыня, заболтался, — сказал Зиньковский.

— Вы тоже интересный рассказчик, — сказала ему Элиза, — поэтому, хочется услышать всю Вашу историю до того, как мы придём на «Орёл».

— Началось всё с того, что Екатеринодар тоже принял закон о запрете на любые виды ксенофобии. — Начал Зиньковский рассказывать историю заново. — В принципе, многим это казалось глупостью, но и не возражал никто. Туризм приносил планете хороший доход, нам вполне хватало туристов — sapiens, но Русская Конфедерация, перед самой революцией, ратифицировала этот договор и планета за планетой принимали его. На мой взгляд, ничего хорошего из этого не вышло.

— Как Вы это объясните? — спросила его Элиза.

— У нас отродясь не было ничего подобного, — ответил ей Зиньковский. — Мы же ещё совсем недавно, каких-то пятьдесят лет назад, были только что освоенной планетой. К нам приезжали все, кто хотел, и мы всем были рады. Отсутствие на Кубани представителей вида претерис было обусловлено действием законов, запрещающих сильнодействующие препараты, влияющие на психическое состояние человека. У нас было очень спокойно.

— Новое положение вещей принесло конфликты? — спросил я.

Зиньковский кивнул головой.

После ратификации договора к нам потекли туристы-террисы. А как Вы знаете, террисы странным образом понимают понятие «сверхчеловек», к которому стремятся.

— Ну, — возразил я, — в конечном итоге, идея развития, которую предложил кайзер, и то, что восприняла Русская Конфедерация как «Новый Мир» — это тоже идея сверхчеловека.

— Только путь разный — заметила Элизабет.

— Самые многочисленные туристы — террисы, — продолжал Виктор Зиньковский, — были, конечно, представителями их низших каст, Диониса и Исиды. Одни помешаны на искажённой психотропными веществами реальности, а вторые — на сексуальных ощущениях, с сильно действующими на нервную систему, биологическими стимуляторами. И те и другие почти не живут в реальном мире. Причём, как Вы знаете, в их обществе, их всячески убеждают, что они вершина, высшие касты, а «Сераписы» только их слуги и защитники.

— Это общее место, — сказал я, пожимая плечами. — Вы, вероятно, хотите сказать, что их появление создало предпосылки для появления чёрного рынка?

— Именно, ответил Виктор. — Представьте себе поток людей, с преувеличенным самомнением, редко видевших своих «слуг» и не представляющих свою жизнь без постоянного мощного воздействия на свою нервную систему.

— Куча невменяемых идиотов, — рассмеялась Элиза, — Вы это хотите сказать, Виктор?

— Эта куча невменяемых идиотов готова была платить невменяемую кучу денег, просто баснословные деньги за свои удовольствия. Это медленно создавало перекосы в сознании и воспитании кубанцев.

— Многие попробовали и понравилось? — с озорством спросила Элиза.

— Что вы! — сказал Зиньковский. — Мы же молодое и здоровое общество! Иногда мне кажется, что русские большие имперцы, чем сами sapiens, живущие в пространствах ImperiumSapiens, уж простите за тавтологию.

В принципе, Виктор высказал мысль, которой я сам, много раз, делился с герцогом Фридрихом. Но сейчас я просто не мог согласиться с Зиньковским.

— Почему Вы так считаете? — ревниво спросил я его.

— Потом, Франц, потом, — нежно положила мне Элиза на губы свою ладонь. Она была прохладной и, как мне показалось, пахла корицей.

Потом, так потом, — подумал я, вдыхая её запах.

— Дело не в том, что кто-то попробовал, — продолжал свою мысль Зиньковский, — а в том, что толпы озабоченных наркоманов, а они выглядели как толпы, хотя их приезжало не так уж и много, просто отличались резко, вызвали резкое чувство неприятия у большинства кубанцев. Стали происходить конфликты. Правительство Екатеринодара пробовало выделить для них отдельные зоны отдыха.

— Не прошло? — спросил я, вспоминая похожую историю с туристами из пространств хомо претерис.

— Прошло частично, — ответил Виктор Зиньковский. — Потому, что стали появляться лозунги, вроде «Кубань — для кубанцев» и всё прочее, что этому сопутствует. Пара отелей на Тамани стала местом, куда одни кубанцы перестали ходить из чувства брезгливости, а другие — наоборот, стали ходить из чувства противоречия.

— Что-то вроде: «Мы им покажем».

— Именно, — ответил мне Зиньковский. — На этом-то фоне Алик и влип.

— Вы его хорошо знали? — спросила Элиза.

— Ещё бы, ответил Виктор, — уж кто-кто, а я очень хорошо знал Алика Касаткина, и брата его, Мишку, оба учились в нашем училище, только Мишка на два года младше. Учились оба хорошо, но у Алика был особый дар к боевым искусствам.

— Да, бывают одарённые люди, — не выдержал я. — Бывало, дерёшься с человеком, и вроде у тебя и школа фехтования такая же, и тактики ты используешь правильно, а на чем он обыграл тебя, непонятно.

Ну, не скромничайте, фон Кассель, — попенял мне Зиньковский, — уж кому-кому, а Вам грех жаловаться. Боец вы очень даже.

Тут Зиньковский повернулся ко мне и шутливо поклонился. Хоть это и выглядело немного комично, с Элизой на руках, я ответил ему на поклон.

— Но, — продолжил он, — если не брать в учёт Вашу аномальную скорость, что, согласитесь, может быть явлением временным, то, сойдись вы в поединке с Касаткиным — я бы не знал на кого поставить.

— Охотно Вам верю, — сказал я.

— Так вот, на Тамани, — продолжал Зиньковский, — так называется остров напротив города, есть большой отельный комплекс, его хорошо видно. Назывался он «Чертова отмель», вода там такая прозрачная была, — Виктор даже зажмурился от удовольствия, — метров на десять. Любители подводной охоты там били кубанскую мурену — рыбину опасную, но хитрющую и невероятно красивую.

— Хотелось бы побывать там, — сказала Элиза.

— До войны «Чёртова отмель» работала, а сейчас закрыта, конечно. — Зиньковский еще раз скорректировал курс, небо быстро меняло цвет, темнея. — Туристы были там разные. Имперцы, русские, Альянс. Наши, кубанцы, тоже ездили туда, хоть и дороговато было. Место спокойное, море, как я сказал, прозрачное, подводная фауна опасная, но интересная, сосны по 30 метров реликтовые. Таких нигде нет.

— Ну, Вы преувеличиваете, Виктор, — сказала Элиза.

— Может быть, — у Зиньковского была какая-то очень добрая и располагающая к себе улыбка. — Кубанец я просто, понимаете, и у нас любовь к своей планете иногда приобретает забавные формы.

— Я слышал, — сказал я, — что звезду Кубань в народе называют — «Золотое дно», — снова отвлёкся я от темы, — почему?

— Это от восторга первых поселенцев, получавших на экзофлоре и фауне сверхприбыли, — улыбнулся Зиньковский. — Да и всегда жизнь наша была комфортна. Я помню, ещё моя мама, глядя на растущие счета в банке говорила: «Кубань — золотое дно».

— Почему дно? — рассмеялась Элиза.

— Не знаю, — улыбнулся ей в ответ Зиньковский, — так говорят, выражая специфическое, свойственное только кубанцем, чувство горячей любви к месту, где мы живём.

— И что же случилось в такой красоте? — спросила она, направляя рассказ снова в правильное русло, и усаживаясь поудобнее. Если честно, мои ноги к этому моменту затекли, но виду я не подавал.

— Как только попёрли туристы из Альянса, «Чёртова отмель» стала их излюбленным местом, — рассказывал Зиньковский. — Чтобы избежать конфликтов между этими «туристами» и местными sapiens, власти Екатеринодара провели целую медиа — компанию, на тему: «В „Чертову отмель“ нормальный человек не пойдёт». Но молодёжь продолжала ездить и для охоты на мурену, и, чтобы поглазеть на другой вид человека — это было как в зоопарк сходить. А кроме того, места там, ну фантастически красивые!

В один прекрасный день, Алик с однокурсниками сидели в баре отеля. Выпускной курс, красивый парень, трехдневная увольнительная за хорошую учёбу, коньяк, вино, туристки. А напротив, сидели туристы из Альянса. Часть из них была в обычном для них состоянии невменяемости, но среди них находились и несколько «сераписов» — метаморфов, приезжавших понырять и поохотиться.

Дело шло к войне, они вообще перед войной начали вести себя нагло. Кто-то из невменяемых отпустил пару шуток на тему несовершенства сапиенс. Это было явное хамство, и Алик попросил их быть посдержаннее. Так он сам говорил. Но я-то знаю, что парень он был горячий.

— Не совсем хорошее качество для офицера, — заметил я.

— Ну да, — согласился Зиньковский, — но он же тогда был ещё совсем зелёный курсант. В дело вмешался один из сераписов, находившихся рядом. Алик послал его.

— И началась банальная драка, — догадался я.

— И понеслась, — кивнул головой Зиньковский. — Конечно, наши легко раскидали представителей низших каст — их и бить то было жалко, — медузы мягкотелые. — Видно было, что Зиньковский сам «завёлся», рассказывая о драке.

— А служба безопасности? — спросил я.

— Какая служба? — сказал Виктор. — У нас она вообще-то была, но формальная. На Кубани бытовые конфликты случались редко. Жили мы хорошо. Любому чужаку драться с кубанцем — себе дороже. Почти все бывшие или будущие военные. У нас же почти вся молодёжь уходила на военную службу во флот. Те, кто возвращался — уже вёл себя сдержанно. Настрелялся, наполучал по голове так, что дурачится по пустякам не очень-то и хотелось. Но тут нашла коса на камень. Сераписы провели трансформации во время драки, полилась первая кровь.

Я вспомнил глупое лицо альбатроса, разглядывавшего меня и терриса-охотника, перед дуэлью в Кёнигсберге.

— Как же ребята выкрутились, — спросил я. — Шансов-то не было никаких. Сераписы в боевой трансформации и курсанты, одетые, в лучшем случае, в аквакостюмы.

— А они и не выкрутились, — ответил мне Зиньковский. Через пару минут, после начала драки, Касаткин остался один. Его однокурсники лежали на полу, залитые кровью. Алик, поняв, что дело приобретает нехороший оборот, взял свой гарпун с разрядником, лежавший под столом, ненадолго вырубил одного из нападавших и, пользуясь замешательством оставшихся двоих Сераписов, выпрыгнул в окно, благо этаж был первый.

И…? — спросил я.

Он ушел куда-то и вернулся минут через двадцать, со ШВАКом, — вздохнул Виктор.

— Это то, о чём я подумала? — спросила Элиза.

— Штурмовая винтовка автоматическая, Константинова, — пояснил я. — Оружие русских десантников, аналог нашего «Gewehr HK— 400».

— Наша даже получше будет, — сказал Зиньковский и, не давая мне вступиться за честь старого, доброго «Хеклер — Кох», продолжил, — Он вернулся и положил всех террисов, кто был в баре.

— Что значит «положил»? — ошарашенно спросила Элиза.

— Расстрелял, — расстроенно сказал Виктор.

— Жестоко, — заметил я. — Я, даже, что-то читал в медиа Альянса. «Жестокая смерть на курорте в пространствах сапиенс от рук русских нелюдей» — или что-то в этом роде.

— Да, — сказал Виктор, — конечно, Альянс воспользовался этим, что бы нагнетать, перед началом боевых действий. После, Касаткин сам вызвал представителей безопасности и сдался властям. Я тоже, узнав о случившемся, мгновенно оказался на месте, это же были мои курсанты и своими глазами видел «поле боя». Касаткин заявил о том, что это была самооборона, хотя всем было ясно, что он превысил.

— Разумно, с его стороны, — сказала Элиза. — Но это же не конец истории?

— Вы правы, Элизабет, — ответил ей Зиньковский. — Самым скверным в истории было то, что террисы в баре были уже другие.

— Другие? — удивлённо переспросила Элиза.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Да, — сказал Виктор. — Первая компания убралась, опасаясь задержания и преследования по закону Конфедерации Русских Планетных Систем.

— Простите, Виктор, история-то в общем скверная, — сказал я, пытаясь взять себя в руки. — Но для многих из нас все террисы на одно лицо.

— Согласен, — Виктор ещё раз сменил курс, планеты осталась под нами, далеко по нашему курсу был виден огромный силуэт «Орла», — история скверная. Но Алик Касаткин стал почти героем наших медиа. Общественное мнение было на его стороне. Его отдали под суд, но суд присяжных его оправдал, он же курсант был, присягу ещё не принимал, военному суду не подлежал. История была громкая. Всех террисов эвакуировали с планеты, президент Андреев лично осудил поступок Касаткина, но выдать его Альянсу отказался. Из училища его, конечно, выперли, но кто-то из наших дал парню денег — он же сиротой был — и Алик стал свободным капитаном. Если попросту — пиратом. Он и пропадал где-то у пиратов, привозил много и дёшево редкоземельные металлы. Поговаривали, что его деньги крутятся и в совсем нехороших делах. Благодаря лихости и отваге, он быстро заработал авторитет у пиратов. Это во многом, благодаря его связям, в первой фазе обороны Екатеринодара, удалось эвакуировать, частично, женщин и детей. У Одинцова вообще с пиратами был всегда разговор короткий — в сетку «Фау» — и в космос. А после встречи с Касаткиным они с ним, даже, вроде как друзья стали.

— Ладно, а почему Вы назвали историю поножовщиной? — спросила Элиза.

— Не знаю, — пожал плечами Зиньковский. — Так мы всякие безобразия называем.

 

23. Жемчуг Кортеса

Первое, на что я обратил внимание, когда мы спустились по трапу Всадника на палубу посадочного ангара Орла — была накрытая большим куском спецткани моя «Серебряная Тень». Я легко узнал её по очертаниям, проступавшим сквозь ткань. Выглядело это так, как на выставке инженерных достижений, в мирное время. Силуэт под тканью. И все. Далеко слева, на палубе, стоял рейдер, которого я не видел раньше. Рейдер был точно пиратский, с нестандартными контурами, собранный явно на какой-то ремонтной верфи «серых» пространств из повреждённых, однотипных кораблей разного происхождения. Хорошо узнавались большие отдельные части разных инженерных школ. Основой конструкции послужил «дромон» Альянса. Как простая, незамысловатая бравада, свойственная «серым» зонам, на пиратском рейдере была нарисована лежащая на спине блондинка, в коротком платье. Она улыбалась белоснежной улыбкой, красивые ноги подняты вверх, в руках — ШВАК. Чтобы не оставалось сомнений, рядом было написано название рейдера — «Красавица».

— Вот, видите, — пояснил Зиньковский, когда мы спускались по трапу «Всадника», — у нас гости. Вы с нами, Элизабет? — спросил он.

— Нет, — устало сказала Элиза. — Слишком много событий на сегодня. С разрешения капитана, я пойду на корабль. Хочу есть и спать. Раненых мы тоже перенесём туда, для начала, я думаю? — посмотрела она на меня.

— Только спецткань не снимайте, — на всякий случай сказал Зиньковский. — Как говорит наш Игорь Иваныч, «меньше будешь знать — лучше будешь спать».

— Совершенно с ним согласна, — сказала Элиза. — Сейчас я именно этого и хочу, меньше знать и больше спать.

Я не возражал. Элиза подошла ко мне и положила руки мне на предплечья. — Я же не нужна тебе?

— Не знаю, что ответить, — сказал я. — Скажу, что нужна, ты не выспишься. Скажу, что не нужна, обидишься.

— Офицер не обижается, он огорчается, — пыталась отшутиться Элиза бородатой присказкой. — Я просто пойду на корабль.

— Как у тебя просто, — не выдержал я, — «Я пойду на корабль». Когда ты мне скажешь, откуда у тебя доступ к «Тени»?

— Франц, — ответила она всё так же устало, — я совсем скоро тебе расскажу. Привет Игорю, — сказала она мне, и, она посмотрев на Зиньковского, добавила — Иванычу.

— Раненых на корабль, — приказала она, появившимся на трапе Межевичу и Гордону, — Сашку тоже. Виктор, — сказала она Зиньковскому — попросите биоимпланты для мальчика у Одинцова. Если он не возражает, конечно. И если нужно, разбуди меня, Франц, когда вернёшься, — махнула она мне рукой и пошла к покрывалу, под которым стояла «Тень». Моя «Серебряная тень».

— С чего бы Одинцов возражал, — пробубнел себе под нос Зиньковский, садясь в свободный багги, стоявший на палубе, и приглашая меня сделать то же самое. — Руку мальчишке починить — дело хорошее. Геройский мальчишка. Наш человек.

— Я заметил, что этой девушке вообще никто не возражает, — сказал я, стараясь не смотреть на стройную фигуру Элизы, уходившую в сторону «Серебряной тени».

Элизабет снова ускользала от меня, так и не дав ответа на мои вопросы.

— Ну, — улыбнулся Виктор своей доброй улыбкой, — Вы-то, похоже, не возражаете ей по совсем другой причине…

* * *

Бывший полковник русской контрразведки Игорь Иванович Одинцов встретил нас с Зиньковским, в шикарной кают-компании недостроенного корабля-гиганта «Орёл». Настроение было у него необычно весёлое, только я не понял сразу, почему. В кают— компании, кроме него, находились пара его «всадников», чьи лица мне были знакомы по прекрасно разыгранному русскими «абордажу» ганзейского рейдера «Барон Врангель», всё ещё остававшегося в порту Екатеринодара. Они радостно улыбнулись и кивнули мне.

Кроме них, в кают-компании находились две совсем незнакомых мне персоны — это и были, как я понял, капитаны пиратов, или «бригадные», как их называли русские на своём боевом сленге.

Первый был очень крупного сложения, просто гигант с торсом атлета и стальными, серыми глазами. Он мог быть русским, или имперцем, одет он был в простой лётный костюм, без доспеха и экзоскелета, вероятно подчёркивая свои мирные намерения. Второй был явно родом из тех мест, что русские называли Кавказской автономией. Он сидел слегка сбоку-сзади от первого, что позволяло думать о том, что он «номер два» в паре.

Как я сказал, у Игоря Одинцова было весёлое настроение. Глядя на него, можно было подумать, что до того, как я и Зиньковский зашли, он смеялся до слёз. Игорь постарался сделать серьёзное лицо, подавая мне и Виктору руку, и широким жестом указал на гостей:

— Разрешите представить, лидеры пиратских бригад, а попросту крупные жулики пиратских окраин, Илья Афанасьев и Иса, — тут Одинцов не сдержался и снова от души рассмеялся, — Сидоров.

— Ну ты нас представил, — сказал с неодобрением тот, кто вероятно, был Афанасьев — огромный рыжий парень со свежим шрамом через всё лицо.

— Э, — сказал второй, который Иса Сидоров, — ты давай за словами следи, зачем смеёшься?

Говорил он с заметным гортанным акцентом, что делало звучание непохожим на тот русский язык, к которому я привык. Но я так и не понял, почему «Иса Сидоров» — звучало смешно для Одинцова. Парень был красив, чем-то похож на бескрайних, но не с помощью модификаций, а от рождения. А ещё было похоже, что об Игоре он слышал мало и разговаривал сейчас удивительно бестактно и фамильярно, что могло кончиться для него плохо, насколько я успел узнать русского полковника.

— Ну какой ты Сидоров, — сказал Одинцов. Казалось, что ситуация его забавляет, и он совсем не обращает внимания на то, что тот, кого звали Иса, перешёл всякие дипломатические границы вежливости, совершенно не думая о своей собственной безопасности. — На какой планете системы Кавказ ты вырос?

— Я на планете Москва вырос. Совсем далеко от Кавказа. Университет окончил. Мой папа профессор в Грозном был. Русский филолог, — горячился Иса.

— Папа, если тебе можно верить, профессор, а ты жулик, — сказал ему в лоб Одинцов. — Попались бы Вы мне до войны, оба, — он показал на гостей пальцем, — выбросил бы в космос подыхать.

— Не попались, — сказал спокойно и рассудительно Афанасьев, — и пришли на помощь потому, что война с бескрайними. Потому, что Алик сказал. А ещё потому, что ты, Стрелец, вожак авторитетный.

— Я тебе не вожак, — сказал Одинцов, вытирая слёзы смеха. — Я русский офицер. Вообще, обращайтесь ко мне по званию и ты, Афоня, — сказал он рыжему и ты, — он посмотрел на Ису, — профессор Сидоров. Тут Игорь не выдержал и снова засмеялся, даже заржал.

— О деле говорить будем, полковник? — холодно спросил Афоня, спокойно принимая условия игры Одинцова.

— Я с ним не буду говорить, глядя на нас с Зиньковским, сказал Иса. От избытка эмоций он начал жестикулировать, что выдавало в нём выходца из русских особых планетных систем, хранящих свои традиции, это о них тоже рассказывал мне отец в детстве сказки. Они как кубанцы, только с другой «всячинкой», понял я. Одинцова, видимо, раздражали мелкие культурные различия, но я всё ещё не понимал, почему.

— Я ни с кем не буду говорить, продолжал Иса, размахивая руками. — Ни с тобой, ни с тобой, ни с тобой, — показывал он рукой по очереди на нас. — Хочу говорить с тем, про кого Алик Касаткин говорил.

Вечер переставал быть скучным. Как я понял, речь шла обо мне.

— Алик Касаткин погиб, — медленно и негромко сказал я, садясь напротив гостей и положив перед собой спаду. — Пару часов назад. Под термобомбой, на площади Лермонтова.

Афоня внимательно посмотрел на меня, на спаду, на Одинцова, потом снова на меня.

— А ты кто такой, ганзеец? — спросил он. — И где я тебя видел?

— Простите, я не представил, — быстро перебил меня Одинцов:

— Капитан Ганзейского Союза, Франц ле Форт. — Он просто перевёл фон Кассель на французский, и казалось, был очень доволен своей очередной шуткой.

Мне оставалось только кивнуть головой.

— И что ганзейцы делают у тебя, полковник? — снова принял правила игры Афоня. — Это их рейдер ты накрыл тентом на палубе?

— Дружественный визит, — сказал, уводя разговор в сторону от «Серебряной Тени» и, явно развлекаясь, Одинцов. — Враги моих врагов — мои друзья, вы слышали, наверное?

Оба гостя на какое-то время «зависли», вероятно продумывая сложность высказанной мысли про врагов и друзей. Первым «очнулся» Иса, оттого, что решил начать всё с чистого листа.

— Откуда про Алика знаешь? — спросил меня Иса Сидоров. — Он мне как брат был.

Похоже, что Афанасьев и он знали о гибели Касаткина, но до сих пор были неприятно поражены известием о его гибели.

— Мы дрались вместе, — глядя обоим в глаза, сказал я. — Я прикрывал Касаткина. Погиб он, как солдат. Спасти я его не мог. Атака пары штурмовых «мачете».

Афанасьев покачал головой и подвигал мышцами на бритом затылке.

— Всё так, как Алик и успел передать перед смертью. Только имя не сходится.

— А он, как и вы оба, в розыске, — сдерживая смех, предложил свою версию появления моего нового имени Одинцов. Поэтому, имя Алик дал вам, по каналу закрытой связи, подставное.

Я посмотрел, с некоторым возмущением, на Игоря, ставившего меня на один уровень с этими двумя «Glücksritter», рыцарями удачи, хоть слово рыцарь, насколько я мог судить, не очень подходило ни к одному, ни к другому. Повисла неловкая пауза. Гости не торопились говорить о том, что сказал им про меня Касаткин перед своей гибелью, а я совершенно не был уверен, нужно ли мне всё то, что Зиньковский называл «наследством Касаткина».

Как я и думал, гости решили пока сменить тему. Получилось это, на мой взгляд, не совсем удачно.

— Хороший человек Алик был, — сказал Иса. — Когда мой отец покупал для нашего ополчения у Алика оружие…

— Профессор, — не удержался снова Одинцов от смеха.

— Ну не профессор, — сказал Иса грустно, — и на планете Москва я никогда не был. И конечно, — он развёл руками, — не Сидоров я. Просто говорят, что ты кавказцев не любишь, а воюешь хорошо. Но я пришёл с кораблём и братьями, говорю тебе — хочу вместе с тобой воевать против террисов. Тебе мало?

— Стоп, стоп, — быстро сказал Афанасьев. — О войне вместе речи не было.

— Да знаю я кто ты, Иса, — не слушая Афоню, продолжал Одинцов. — И кто твой отец и деньги его откуда. И про Афанасьева тоже. Работа у меня была такая — всё знать.

— Если ты всё знаешь, — спросил Иса, — зачем это цирк? Вот я. Там стоит моя «Красавица». Братьев я взял с собой. Бригаду я оставил с эскадрой. Мы захватили у Альянса и ведём сюда транспорты для твоих людей. Илья ведёт своих. Мы пришли к тебе без оружия и охраны, предлагаем помощь. А ты говоришь со мной, как будто я шакал паршивый?

— О войне вместе речи не было, — снова холодно сказал Илья. — Речь была о том, чтобы забрать с Кубани людей и оружие и, — он посмотрел на меня тяжёлым взглядом, — о судьбе наших с Аликом, общих денег.

— Ладно, разбойнички — сказал Одинцов. — Настроение у меня такое. Сегодня. Поговорим о деле.

— Поговорим сначала о людях, — сказал я, не желая начинать с наверняка конфликтной темы.

— Правильно говоришь, — сказал Илья Афанасьев, разглядывая меня, и, видимо, понимая, что разговор о Касаткине откладывать до бесконечности не получится.

Однако, переговоры не клеились. Одинцову, как мне и говорили ранее, были откровенно неприятны эти люди. Он вообще, несмотря на своё огромное обаяние с друзьями, как я заметил, был плохим переговорщиком. От принципов своих он, по слухам, не отступал никогда, а его идея, как я понимал, в сложившихся условиях была делом почти безнадёжным. Впрочем, речь пока шла просто об эвакуации оставшихся людей из Екатеринодара, но с оружием, техникой, и возможным имуществом. Задача была непростой, учитывая, что женщины и дети были эвакуированы в «серые» зоны и пиратские системы заранее. Похоже было, что воссоединение семей, на чём настаивал Одинцов, было задачей почти невыполнимой. Проблема, на что будут жить ранее эвакуированные семьи, и что с ними делать, добавляла особой остроты. Кубань и Екатеринодар в частности, представлял Зиньковский. Он был более склонен к компромиссу. Одинцов, на мой взгляд, больше мешал. Зачем я был здесь нужен — сначала было вообще было непонятно. Но после того, как бригадные окончательно для себя уяснили, что я вроде как бывший побратим и наследник Алика Касаткина, и поэтому без пяти минут их возможный компаньон, раз прикрывал его в последнем бою — в особо спорных ситуациях они апеллировали ко мне. Понемногу, договорная инициатива перешла, таким образом, тоже ко мне.

— Задача и очерёдность теперь максимально понятны, — подытожил я, через приблизительно час беседы. Около десяти тысяч человек малыми партиями. Распределять по кораблям в соответствии с данными о нахождении их родственников. На всё про всё три дня.

— Отдельно распределить по кораблям тех, кто решил остаться драться в армии КРПС — тьфу ты — Русской Армии, — настаивал Одинцов. Вот теперь — на всё, про всё — три дня.

— Не всё пока, — заметил неспешно Афанасьев. — Чем платить будете?

— Насколько я понимаю, в сделке есть моя доля? — спокойно поинтересовался я. Мой расчёт был прост, поторговаться за величину своей доли, а затем, в той или иной форме, отдать её ополчению. Я был пока не в том положении, чтобы привязывать себя к деньгам и, хоть как-то давать возможность идентифицировать своё месторасположение. Но Илья Афанасьев оказался не так прост.

— Про тебя и Алика потом разговор будет, — сказал он, — когда вернёмся на Кушку. Если ты, конечно, пойдёшь с нами. Прости, но как бы ты крут не был, пусть тебя даже сам Касаткин вместо себя назначил, но я тебя не знаю. И никто из братвы тебя не знает. А у нас, на Кушке, почти всё, как в Ганзе, всё через совет капитанов. Речь идёт о больших деньгах, рисковать не будем.

— На Кушке, как в Ганзе, — с удовольствием повторил Одинцов. — Вот оно как, Франц!

Теперь я хоть знать буду, где я могу оказаться из-за Алика Касаткина. Надо будет хоть посмотреть, где это. Название я, когда-то, слышал.

— Ты прав, Илья, — сказал я Афанасьеву. — Я пока не знаю, пойду ли я с вами на Кушку. Поэтому, лучше, если мы вернёмся к поиску формы оплаты ваших услуг.

— А чем возьмёшь? — спросил Афанасьева, с издёвкой, Одинцов. — И как считать будешь — по головам?

— Не начинай, полковник, — сказал Афанасьев. — Операция дорогая, никто из братвы не взялся бы за это просто так. Не хотят портить отношения ни с Альянсом, ни с Ганзой. Вы вне закона. Мы тоже. Так что, не так уж мы и отличаемся.

— Ошибаешься, Афоня, — с внезапной яростью сказал Одинцов. — Я пришёл на планету, чтобы защищать свой мир и своих людей. Ты — пока Русские системы дрались со всем Альянсом, спокойно пилил свои деньги. Ты и сейчас пришёл только ради них.

— И ради них тоже, — спокойно ответил Афанасьев. — Я не понимаю, что такое твои «Русские системы», сколько это кораблей, людей и денег. Раньше, я доверял только Альке Касаткину. Возможно бы, поверил президенту Андрееву, если бы тот позвал. Но Андрей Андреич уже никого не позовёт, он погиб. К тебе вот пришёл, полковник Одинцов, а это тоже что-нибудь, да значит. Люди же, которых я вижу сейчас на руководящих постах в Русском Центре или на Русской Окраине, или в Союзе Памирских народов, или в Кавказской автономии — это клоуны, клоуны с разной формой шизофрении. Я бы им ни копейки не дал, не то, что хороший корабль. А ещё у клоунов всегда есть хозяева, а я не вижу хозяев этих клоунов. И это мне не нравится. Нельзя воевать, не зная ясной картины. И ты, насколько мне известно, того же мнения, поэтому, ты тоже здесь. У меня мои корабли и мои люди. Я их защищаю так же, как ты своих. Меня пока не трогали, но если засвечусь с вами, начнётся охота. Так что, давай будем что-то решать.

— Вот Франц, остзеец, — не унимался Одинцов, — их герцог точно также, как ты, пытался остаться в стороне, думая, что о нем забудут. Как считаешь, помогло?

— Я не герцог, — ответил Афанасьев. — Я не знаю, что там у них случилось. Я знаю только, что для войны нужны деньги, корабли, оружие и люди. Вот Иса и его братья, — показал он рукой на своего товарища, — думают, что смогут воевать без денег, только за идею. Не спорю, она благородная, но и корабль, забитый под завязку оружием и медицинскими спецсредствами, и деньги — всё это дал ему его папа — профессор.

— Э! — подал голос, активно жестикулируя, Иса. — Про папу моего не надо, да!

— Да я тебе не про твоего папу — такого «профессора», что появись он даже у нас Кушке — половину бы серьёзных людей заиками сделал, — отмахнулся от него Афанасьев. — Ты, Иса, пришёл к нам на Кушку с новеньким «серым» кораблём. Сказал, ищешь Алика Касаткина, а его и в живых-то уже, могло и не быть. Как нет сейчас. Алика! Который мог всегда сухим из воды выйти! Ты провисел со своим кораблём на орбите планеты неделю, пока я тебя не подобрал потому, что уходил на Кубань. И хорошо, что я, а то болтался бы ты, — он посмотрел на Ису с усмешкой, — студент, в космосе, в сетке «Фау». И корабль бы твой забрали, и братья бы пропали. Кушка не любит новичков.

— И я, и все мои братья знают, как должен вести себя мужчина! — резко выкрикнул Иса.

— Конечно знают, — кивнул головой Афанасьев. — Только Кушка не любит новичков. Но твоя удача или неудача, если бы тебе не повезло, касалась бы тоже только тебя. Но я уже тоже сделал свой выбор. То, что Алик выбрал свой путь — было его право. Он пришёл к вам, остался у вас и погиб здесь, на своей Родине. Я тоже отсюда родом, я — кубанец, но мне придётся не только эвакуировать ваших людей, но и вернуться самому. Выбор, который я сделал сам, коснётся теперь многих людей, которые стали пиратами по разным причинам, и самое ценное в их жизни было — свобода выбора. Я отобрал у них эту свободу. Альянс или Ганза не будут разбираться, кто такой Илья Афанасьев. Их флот просто придёт и сделает с Кушкой то, что он сделал с Екатеринодаром. Придя сюда, своим поступком, я вынудил каждого капитана «серых» зон, относившихся к Русской Конфедерации до революции, принять решение, на чьей он стороне. И мне это предъявят. Я хочу быть готов и выжить. А ты, полковник, — посмотрел он на Одинцова, — тычешь в меня пальцем, взываешь к моим чувствам русского человека, и несёшь всякую пургу, уж прости меня.

После такой речи Афанасьев не смог остановиться, сделал паузу и взялся за меня.

— А если ты пойдёшь на Кушку со мной, ле Форт, — сказал он мне, произнеся имя, придуманное мне, на ходу, Игорем Одинцовым, — нам предъявят обоим. Раньше всем распоряжался Алик Касаткин. Теперь пока я. Я не возражаю, чтобы ты был в доле, капитан Франц, раз так хотел Алик. Но учти, что как только мы придём на Кушку — тебе придётся пройти через то же самое, что и мне. Нам предъявят. И выживем мы или нет, зависит, если честно, только от случая, как я понимаю. Тебе решать.

На меня речь Афанасьева впечатление произвела. На Одинцова, похоже, тоже.

— Спасибо, Илья, — сказал я Афанасьеву. — Я подумаю.

— По обычаям свободных капитанов — у тебя три месяца, — ответил Илья и провел рукой по шраму на лице. — Думай. А пока, давайте поговорим о деньгах. Они мне нужны.

— Так я и спрашиваю, в чем возьмёшь, — повторил уже другим тоном Одинцов, — в имперских марках, в русских рублях — или в песо Альянса?

Илья Афанасьев отрицательно покачал головой.

— Электронные деньги вообще не подойдут. После того, что вы здесь устроили, а после ещё и террасаконтеру с десантной бригадой грохнули, Альянс и Ганза заблокируют любое подозрительное движение денег. Сейчас все только и говорят о самой крупной потере Альянса с начала войны.

— Так это всё бесплатно было, — снова поддел его Одинцов, — представляешь, Илья?

— Не так уж и бесплатно, — ответил Афанасьев, переставший вообще обращать внимание на шутки Одинцова. — Ты ведь задерживал все суда, проходящие через точку перехода «Кубань» — или конфисковал груз. Наверняка, попадалось что-то очень ценное.

— Вот в чём дело, — понял Одинцов, — пиратские байки. Кто-то сказал, что я захватил караван с палладием, или что— то в этом роде?

— Нам так не везло, — сказал я. — Груз с сеткой «Фау-5» вас устроит?

— Взяли бы и сеткой, но она не покроет расходы, ответил Афанасьев.

— «Жемчуг Кортеса», — вступил в разговор Зиньковский. — Вы прилетели за этим?

— Что это? — не понял Одинцов.

— Да, он самый, Pinctada maxima, — сказал Афанасьев. — Вы запретили на них лов, много лет назад.

— Но мы и сами не добывали, — сказал Зиньковский. — Так, разве что туристы находили раковину и провозили.

— Ничего, мы поныряем, — скромно сказал Иса. — Оборудование мы привезли.

— Да, — подтвердил Афанасьев, — всё наше, что мои люди добудут за время эвакуации.

— Ну вы и крохоборы, — покачал головой Одинцов. — Что ты об этом думаешь, Виктор? — повернулся он к Зиньковскому.

— Мы уходим с планеты, — сказал Виктор Зиньковский. — Плевать и на ракушки, и на жемчуг.

 

24. Коньяк «Князь Кропоткин»

Зиньковский ушёл с гостями, и мы остались с глазу на глаз с Игорем Одинцовым. Мне было непонятно, доволен ли он результатами переговоров. Хотя, общие цели были достигнуты, неопределённость, маячившая передо мной после ухода с планеты, откровенно раздражала.

— Как ты? — спросил Одинцов, — он опёрся локтями на стол и потёр ладонями уставшие от бессонницы глаза. — «Закружило» тебя?

Я сначала не понял, о чем он, потом кивнул, соглашаясь.

— Всё ещё некомфортно в новых обстоятельствах? — Одинцов открыл на столе панель управления составом воздуха и включил «Морской бриз». Свежий воздух был слегка прохладным и бодрил.

— Непонятно, — ответил я. — Нет плана. Меня именно «кружат», как ты сказал, обстоятельства. Не я влияю на них, а они на меня. Сплошная импровизация. От этого, наверное, и некомфортно.

— Значит, ты постепенно становишься русским, — засмеялся Игорь. — Это у вас, имперцев, все заранее. План А, если сбой — то план Б, если опять сбой — План Ц — если пошло что-то не так — возвращаемся к плану А. А если нет возможности поменять план, то беда, — он потёр руки.

— По плану — правильно, — сказал я. Офицер не может без плана. Вообще, человек не должен без плана — будь это сапиенс или террис.

— Франц, — сказал Одинцов, — всю мою жизнь я наблюдаю совсем другую картину. Это у вас, в Империи, всё было только по плану. И то, наверное, не всё и не всегда. Русские планетные системы — они немного другие, понимаешь? Вы беспомощны, если план ломается — что и доказывает история, хоть с кайзером, хоть с твоим герцогом Фридрихом. Если ты задержишься у нас, тебе придётся к этому привыкнуть. Если ломается план А — план Б мы придумываем на ходу.

— Я и так всё время к чему-то привыкаю, — сказал я. Сначала к мысли, что Империи больше нет. Потом я верил, как мальчишка, что наше Остзее каким-то чудом война обойдёт стороной. — Тут я словил себя на мысли, что частично повторяю рассуждения этого русского пирата, Афанасьева. Потом, я привыкал, к тому, что мы, из-за своей трусости, предали всех — и вас, русских, и своих граждан. И я не могу понять почему.

— Что «почему»? — не понял Одинцов.

— Ты прав, когда говорил про планы «А», «Б», и «Ц». И я знаю, уж поверь мне, что всё было готово. Империя была готова к войне! Я до сих пор не могу привыкнуть к такой нелепой сдаче Альянсу всего, во что десятилетиями вкладывалось столько ресурсов.

— Не говорил с Элизой по этому поводу? — спросил Одинцов.

— Зачем с почти девочкой обсуждать такие тяжёлые вещи? — сказал я. — Чтобы кому стало легче?

— Кажется, у вас говорят: «Mehr sein, als scheinen», — сказал Игорь, глядя на меня. — Мне кажется, что Элиза, это тот самый случай.

Он внимательно посмотрел на меня, как будто хотел сказать ещё что— то, но промолчал.

Я пожал плечами. Мысли мои текли совсем в другом направлении.

— Сейчас, я привыкаю к тому, что слова кайзера о «Новом мире» — бред сумасшедшего, — сказал я. — Но я вырос на этом бреду. Я и сейчас верю, что наша система развития — правильная. А больше всего я не могу привыкнуть к тому, что я ганзеец.

— Вот ты о чем… — Одинцов повернулся и вытащил из стола бутылку коньяка «Князь Кропоткин» и два бокала. — Когда-то я ненавидел Ганзу, — закончил он фразу, начиная расставлять натюрморт на столе.

— А теперь? — спросил я.

— А теперь, я очень на нёе надеюсь, — сказал Игорь.

Я посмотрел на него удивлённо.

— Я не шучу, — сказал Одинцов, протягивая мне бокал и нарезая розовые, почти красные, сладкие кубанские лимоны. — Понимаешь, Франц, ваш Новый мир появился как фантазия изобретателя точки перехода, Вильгельма фон Цоллерна, о чем-то идеальном. Представляешь, сколько лет старику?

— Может себе позволить, — сказал я. — Фантастически богат, деньги честные, происхождение понятное. Почему ты говоришь: «ваш Новый мир», — почти передразнил я его, — это «наш Новый мир».

Одинцов отрицательно покачал головой.

— Он ваш, Франц. Имперский. По идеальному плану. Поэтому очень хрупкий.

— Какой есть, — сказал я. — А какая альтернатива?

— Ганза старше кайзера, — продолжил Одинцов, — как совокупность верфей и инженеров — она строила корабли ещё на Старой Земле. Ещё те, что плавали по воде, понимаешь? Её деньги очень старые. Она видела людей до разделения на два вида. Но поддержала, тогда ещё, просто своего хорошего инженера, Вильгельма фон Цоллерна.

— И в чем хрупкость, — спросил я?

— В том, что Империя была персонифицирована в личности кайзера. Но тогда получается, что идея «Нового мира» не только его, а, скорее, ганзейская. Пока шло свободное расселение, через точки перехода — план построения вашего нового или «Нового» мира, по образцам славного прошлого, был удобной схемой. Честность, Неподкупность, Искренность, Пунктуальность — всё хорошо для строительства миров по плану. Даже имя кайзера подошло — Вильгельм. Как у одного из великих, имперских деятелей прошлого на старой Земле. Успехи воодушевляли и, благодаря историческим параллелям, связывались с личностью.

— Что в этом хрупкого? — спросил я. — Империя создала нового человека.

— Альянс тоже, — невесело усмехнулся Одинцов. — Все эти ваши, да и наши добродетели, как вы их называете, ограничивали личную свободу в новом, бескрайнем мире, в котором оказалось слишком много места. Потому, что наши миры развивались с помощью одной и той же технологии, а следовательно, требовали, на начальном этапе, одной и той же, — он усмехнулся, — идеологии. Они вступали в резкое противоречие с другой стороной природы человека. Человек жаден. Хоть террис, хоть сапиенс. Но, если допустить наличие некой позитивной жадности, некой жадности со знаком плюс, то это именно она заставляет человека рисковать и совершать невозможное. Империя ограничила себя рамками, удобными для строительства по плану, но и сократила количество вариантов выбора, которые есть у отдельно взятого человека.

— То, что ты красочно описал, как «количество вариантов выбора, которые есть у отдельно взятого человека», — ответил я Игорю Одинцову, — называется предательством и потерей чести, — я пожал плечами.

— Не горячись Франц, — улыбнулся Одинцов. — Я, как и любой русский человек, воспитывался в той же системе ценностей, что и каждый имперец. Я сейчас, просто, говорю тебе о изначальных конкурентных возможностях нашего вида и наших противников — претерис. Конкурентных возможностях, которые определялись не особенностями физиологии, а подходом к проблеме, обусловленном воспитанием. Наше общество-солдат проигрывает, на данном этапе, более гибкому обществу террисов, вот и всё.

— Борьба ещё не кончена, — сказал я. — Я-то ещё жив.

— А разве у тебя, или твоих друзей не было мысли о том, что всё кончено и хорошо бы всё бросить к чёрту и уехать на тихую планету? — спросил меня Одинцов прямо.

— Конечно были, — честно ответил я ему.

— Того, кто привык не сгибаться, легко сломать, — кивнул, соглашаясь, головой Одинцов, — У наших противников принципами и понятием чести обладают только сераписы — высшая каста. В обществе претерис все успехи — благодаря высшей касте, все неудачи и вина за проваленные договоры — объясняется необходимостью найти компромисс ради благополучия двух низших — Диониса и Исиды. Наше же общество верит в то, что каждый человек в нём должен быть идеален, с ног до головы! Потеря репутации в нём катастрофична. Мы не можем отступать от принципов потому, что в ошибках всегда виноват ты сам.

— Это правильно, — снова пожал плечами я.

— Давай выпьем коньяку, — сказал мне Одинцов, пытаясь взять перерыв в нашей беседе, чтобы попробовать собраться с мыслями получше. — Тот, на который мы спорили перед боем, достанется теперь Павлу Рязанцеву, когда он придёт в себя.

— Хотя, по праву, его выиграл Гюнтер Лютьенс, — возразил я ему.

Мы понемногу выпили.

— Стоило возникнуть конфликту между двумя системами, и все неудачи, тоже, легли на плечи вашего кайзера Вильгельма, — продолжил свою мысль Игорь Одинцов. — Тогда как у Альянса, даже правительственные новости подаются цифровыми персонажами. Ты никогда не услышишь в их медиа конкретных имён, несущих ответственность за что-либо. «Есть мнение», «случилось так, что», «Все люди доброй воли». Альянс невероятно безличен. Его хозяева невидны. Его успехи — общие успехи, благодаря мудрому руководству «слуг народа», а неудачи — следствия сложившихся обстоятельств, ради этого самого народа. И то, и другое только поднимает авторитет «Сераписов». Их общество кажется просто неуязвимым на предвоенной стадии борьбы идеологий, с помощью активной пропаганды друг против друга. Кайзер Вильгельм, которого вы, имперцы, называете теперь сумасшедшим — в высшей степени здравомыслящий человек, Франц. Он сразу понял, что проиграет в сложившейся ситуации. Один против невидимых финансовых сообществ Альянса. И попытался взять паузу.

— Паузу? Ценой гибели флота? Ценой потери всего, что было создано за весь период новой истории? — спросил я осторожно. — Не слишком ли ты монархичен, Игорь? Так оправдывать кайзера не приходило в голову даже мне.

— Возможно, — ответил мне Одинцов. — Но хочу заметить, что Имперский флот не погиб, а как бы сдался Ганзейскому союзу, он находится на его территории, увеличивая общую военную мощь Ганзейского союза, минимум в два раза. И сейчас, я хочу донести до тебя, Франц, — настойчиво продолжал он, — что за кайзером Вильгельмом всегда, понимаешь, всегда стояла Ганза. Она создала его. И кайзер продолжает играть свою роль в её системе. В настоящее время и он, и его брат Фридрих, твой бывший герцог, находятся на территории Ганзы. Если хочешь знать моё личное мнение, то я не думаю, что их вообще собирались выдавать Альянсу. Так что, если у тебя ещё не прошли приступы верности короне, — он посмотрел на меня иронично, — у тебя, для реализации твоих планов по спасению твоего герцога, много времени. А такие планы, как я думаю, у тебя точно есть. В целом, на мой взгляд, ситуация, у вас, у имперцев, более радужная, чем наша. У нас все гораздо хуже.

— Это ещё почему? — спросил я.

— Ваши пространства переходят во власть Ганзы, понемногу входят в пространства, расширяющегося за счёт бывшей Империи, Ганзейского Союза. За наши, русские пространства, идёт борьба между Альянсом и Ганзейским Союзом, и что самое отвратительное — посредством гражданской войны. На мой взгляд — это следствие нашего слишком быстрого развития. В нашу колонизацию вкладывали деньги как Империя, так и Альянс.

— О, да, об этом много говорили у нас, в Кёнигсберге, — сказал я. — Экспорт подрывной идеи. Агенты Серапеона и инспирация русской революции. Но знаешь, Игорь, я не очень верю в тайные общества, — сказал я.

— А кто говорит о тайных обществах? — парировал Одинцов. — Мы же с тобой понимаем, что вид sapiens, когда то, просто бежал на другие планеты с помощью изобретения кайзера и под его руководством. Мы выглядели как ретрограды в том перенаселённом обществе, что было на старой Земле. Если в колонизации Марса sapiens хоть как-то участвовал, то освоение Венеры прошло только силами homo praeteris. Что лежало в основе проекта «Новый мир»? Протест безвластного меньшинства, нашедший выход в случайном изобретении, которое сделал никому не известный инженер компании Ганза. Нас не было жаль тем, кому на Старой Земле было тесно. Мы уходили с перенаселённой планеты, решая проблемы тогдашних хозяев, получивших в руки высокую продолжительность жизни, и даже, в некоторых случаях, бессмертие — вещь по тем временам невиданную. Тебе ведь говорят что-то названия Дионис, Исида, Серапеус?

— Ну да, — сказал я. — Это символы чего-то, вроде общественных организаций, — сказал я. — Самые популярные культы из пантеона древних богов Старой Земли, символы современной эстетики Альянса.

— Но это и системы отбора, Франц, — сказал Одинцов. — За которыми стоят деньги. Очень старые деньги. Потоки денег, старые как наш мир. И система воспитания современных сообществ Альянса. Они и изменяют себя по-разному, как ты знаешь.

— Ну да, — сказал я. — Самые массовые сообщества — Исиды и Диониса. Серапеус — каста военных и управленцев.

— Исида и Дионис принимают в себя всё, что является балластом в обществе Альянса. Это индивиды, для которых бескрайние, пограничные для нервной системы, невероятные удовольствия стали смыслом их счастливого существования. «Живи быстро, умри красиво» — и это в эпоху, когда банальная проблема бессмертия осталась далеко в прошлом. Видоизменённое совершенство тела бескрайних даёт такую возможность воздействовать на своё сознание химически, или раздражая нервную систему, что управляемая смертность, среди членов этих обществ, выглядит нормой. Они и с планет почти никуда не выходят. У них всё есть рядом. Общество или как говорят бескрайние, культ Серапиуса, это то, с чем приходится иметь дело нам.

— Я имел дело, с ещё одним культом, — сказал я. — Культом Света.

Одинцов кивнул:

— Я знаю эту историю, — сказал он. — Думаю, я не очень тебя расстрою, если скажу, что по моим данным, это была попытка кристаллизовать касту управленцев, отделить её от военных. Уверен, что их лидера подставил под орудия твоей «Тени» сам Альянс.

Одинцов налил ещё коньяку.

— Ну тебя к черту, Игорь, — сказал я, снова взяв коньячный бокал.

— Меньше будешь знать, лучше будешь спать, — я люблю это выражение, — вздохнул Одинцов. — Только не могу сам себе его позволить. Надеюсь, героическая аура, созданная вокруг тебя за последние годы имперскими и остзейскими медиа, не слишком поблекла?

— Я и раньше на неё плевать хотел, а теперь так вообще, — скривился я.

— Нет, ну приятно же было, — поддел меня Одинцов. — Известная фигура. Завидую тебе белой завистью, как, в прошлом, боец невидимого фронта.

— Где был этот фронт? — спросил я.

Одинцов рассмеялся. — Это у нас говорят так, — сказал он, — про работу контрразведки и спецслужб вообще.

— Но у нас тоже есть похожие общества, и символы — продолжил я его предыдущую мысль, глотнув немного коньяку. — У имперцев — Воин Михель, у русских Всадник, или Пилот Йорг. Они даже взаимопроникающие, общие.

— И навигатор Андрей, — добавил Одинцов весомо. — Но у претеров их идеология всё больше и больше напоминает всякие разновидности древних религий, процесс идёт вперёд с ускорением, что неизбежно в обществе, где есть аристократия, представленная кастой Сераписа, и низы общества, обделённые, по сравнению с верхушкой, благами и возможностями.

— Ну, знаешь ли, в религиозном подходе к управлению есть свои положительные стороны, — сказал я. — Например высокая стабильность и высокая мобилизационная способность.

— Но и минусы приличные, — ответил Игорь. — А самый главный среди них — стагнационные процессы в низших слоях этого общества. И возможность, по большому счёту, только экстенсивного развития.

— Что и стало одной из причин нынешнего конфликта, — завершил я за него мысль.

Одинцов кивнул головой.

— Мы, а если уж совсем быть честным, то ваш кайзер, создали прототипы для подражания, абстрактные символы идеального колониста, — сказал Одинцов, доставая из стола ещё пару кубанских лимонов. — Ведь и «воин Михаил», и «всадник Георгий» есть тоже попытки создать системы отбора людей.

Я кивнул головой.

— Мне нравился прототип Навигатора, хоть его и не успели создать, как следует.

— Изначально, создание образа Навигатора Андреаса, или Андрея, обуславливалось потребностями кайзеровского и русского флотов в создании систем отбора людей для крупных кораблей, могущих противостоять терассаконтерам Альянса. Я ожидал от него возможности спаять вместе самое главное — офицеров, представляющих флот. Общество, объединяющее командование общих пространств в космосе.

— Случись это, — сказал я, — никакой катастрофы не случилось бы.

— Да, — поддержал меня Одинцов, — отставка кайзера Вильгельма, или гибель в бою президента Андреева ничего бы не изменила. Флот и его командование решило бы всё. Ваша идея верности одному человеку слишком хрупкая.

— Ты же монархист, полковник, — изумился я.

— Пусть так, — махнул рукой Одинцов. — Наша идея была слишком хрупкой, сейчас это не важно. Теперь, идея создания Общества или Ордена Навигатора Андрея приобретает новый смысл.

— И какой же? — спросил я.

— Как я понимаю, — ответил мне Одинцов, — происходит раздел сфер влияния в пространствах, которые в силу своей удалённости могли стать неуправляемыми. Стадия колонизации дошла до определённой степени достаточности. Ганза заявила свои претензии на колонизированные пространства, Альянс — свои. Ганзейский союз универсален — это лучшая форма консолидировать ресурсы для борьбы, во время передела и оформления заново переделенных пространств, на этом этапе. У Ганзы почти нет слабых мест.

— На мой взгляд, — сказал я, — самое слабое место и мира sapiens, и мира praeteris заключается в точке перехода.

— Ты имеешь в виду нестабильность работы точек? — спросил Одинцов.

— Не только это, — ответил я ему. Хотя это важно. Наш мир, руками сапиенс вышедший далеко за пределы первых трёх планет Солнечной системы, связан чем-то, принцип работы чего мы не понимаем. И это «что-то», время от времени начинает работать совсем не так, как мы ожидаем. Тебя это не пугает?

— Погоди, — сказал Одинцов, — ты хочешь сказать, что сам изобретатель, то есть ваш кайзер, Вильгельм фон Цоллерн, на самом деле не понимает, как они работают?

— Я подозреваю это, — ответил я Игорю. — Ты когда — нибудь сталкивался с техподдержкой? Со службой техподдержки точек перехода?

Одинцов помолчал, раздумывая.

— Нет, не сталкивался, — сказал он, в конце концов, — служба была имперской. Флоты русского пространства вызывали её из Империум Сапиенс, своей никогда не имели, считали, что это способ вашего контроля над русским пространством. На этом перед революцией многие строили целые теории, активно использовали для революционной пропаганды внутри Конфедерации Русских Планетных Систем. Да я и сам так считал! — признался Игорь. — Из-за чего против вас осадочек неприятный имелся.

— Могу тебе сказать только, — сказал я, слушая его с интересом, — что я, командуя эскортом герцога Фридриха, сталкивался с техподдержкой несколько раз. И угадай что?

— Что? — уставился на меня Одинцов.

— Все эти люди, называемые техподдержкой точек перехода, обладающие так называемым ремонтным флотом, ни черта не смыслили в том, что делают, на мой взгляд. Они тоже не знают, как работают точки.

— Ты точно в этом уверен? — спросил Одинцов ошарашенно. — Мы больше сотни лет колонизируем Млечный путь, не имея гарантии, что в один прекрасный момент всё может выйти из строя?

— Я не могу быть уверен на все сто процентов, — ответил я Игорю, — я просто делюсь с тобой своими наблюдениями.

— Вот уж спасибо, — озадаченно сказал Игорь, — обрадовал.

— Ты же говорил, что не можешь себе позволить меньше знать и больше спать, — сказал я ему в тон. — Не всегда же тебе «радовать» меня. Можешь считать, что, наши точки перехода работают по-русски, исходя их тех различий, про которые ты тут целую теорию развернул. Без плана А, В, и С.

— Хорошо, — посмотрел на меня Одинцов. — А ты, находясь рядом с герцогом Фридрихом, действительно не знал ничего о принципе работы? Твоя «Серебряная тень», она же двойник Эрфиндера, насколько я знаю. Вы ни разу не пробовали ставить с неё точки перехода?

— Нет, я действительно ничего не знаю, — ответил я ему. — Скажу тебе, что старина Фридрих вряд ли сказал тебе больше. Даже, когда мы принимали корабль у инженерной команды Главной Имперской Верфи, в курс нашего обучения программа установок точки перехода не входила. А сам ты хоть раз видел, хоть одну точку перехода?

— Ну да, сказал Игорь, — в каждом секторе около точек стоят навигационные буи, маркирующие место перехода.

— А сам механизм? — подводил я его к своей мысли, — само устройство должно быть?

— По заявлениям вашего кайзера, — сказал Одинцов неуверенно, чувствуя, что говорит глупость, — точка, после установки, растворяется в пространстве.

— Вот, — сказал я, — вот такие места в описании технологий мне никогда не нравились.

— Не поверишь, но мне тоже, — сказал Одинцов, всё ещё не веря моим словам. — Если честно, то это самое странное, что слышал.

— Когда я был под следствием Ганзейского Союза и Альянса Свободных миров, — продолжал я, — у меня сложилось впечатление, что моих следователей на допросах интересовал именно этот вопрос.

— Про точку? — уточнил Игорь, — или про что-то ещё?

— И про точку перехода, и про службу техподдержки и про «Серебряную тень», — ответил я ему.

— Знаешь, — сказал Одинцов, — попробуй поговорить об этом с Элизой. Только искренне. Я думаю, она может много знать об этом. Только осторожно и искренне, ты же сам знаешь: — «Üb immerTreu und Redlichkeit bis an dein kühler Grab».

Только этого мне не хватало. Мне, офицеру Остзее, читают древние правила имперской чести.

— «Und weiche keinen Fingerbreit an Gottes Wegen ab», — закончил я мрачно. — Спасибо, Игорь, но я ещё поживу. Коньяк потихоньку оказывал своё приятное действие. У вас, на Кубани, очень хочется жить. Жаль, что уходим.

— Мы сюда вернёмся, — уверенно ответил Одинцов. — И на ваше Остзее тоже.

 

25. Дела житейские

Кубань уходила. За эти несколько дней, я увидел много людей со злыми лицами. Людей, для которых оружие стало вторым «я». В «Русскую армию» Одинцова записалось почти в три раза больше, чем предполагалось. Они хотели драться дальше, уходя со своей Родины, бросая планету, которую они так любили. Несколько раз мне приходила в голову идея остаться с ними. Я снова, как когда-то в Кёнигсберге, думал об этом. Привлекала меня простота и ясность цели, стоявшая перед кубанцами. Драться — значит драться. Без всяких компромиссов и понимания сложности союзов, необходимости изменить, на время, позицию ради чего-то, что, якобы, до поры скрыто, и кто-то знает, что делает. Кто-то. Но не ты.

У меня же впереди маячила перспектива — или остаться на службе Ганзейскому Союзу, сменив имя, внешность и идентификаторы личности — или сделав то же самое, уйти в «серые» пиратские зоны, и, воспользовавшись тем, что Одинцов называл «наследство Касаткина» попробовать сыграть свою собственную игру.

Оба варианта мне не нравились. Среди ганзейцев я чувствовал себя чужим, иначе и быть не могло. Кроме того, адмирал Головин, как я сейчас понимал, продумывая и вспоминая всё, что произошло со мной с того памятного боя над Фридрихсхалле, сделал всё, чтобы я исчез из круговорота центральный событий, охвативших Империум сапиенс.

Отношение к пиратам и вообще, выходцам из «серых» зон, у меня было чем-то похоже на то, как к этому относился Одинцов. Хотя я понимал, что состав населения этих самых «серых» зон — от Архангельска до самой Кушки, которую я, всё-таки, разыскал на карте русских пространств, после русской революции сильно изменился. Теперь там наверняка появилось, и ещё появится много людей, с такими же взглядами, как у меня или Игоря Одинцова. А сейчас, туда уйдёт ещё и вся Кубань, и не просто Кубань, а с оружием на руках. Но здесь нужно обязательно брать в расчёт тот факт, что в основном — это русские, а моё владение этим языком хоть и неплохое, но всё ещё далеко от того, чтобы стать своим сразу.

Был и ещё один вариант. Просто уйти на окраины обитаемого мира и спокойно жить, ожидая, пока всё успокоится, приобретёт какой-то устойчивый, стабильный формат. Но это было совсем не для меня. В том положении, в котором я сейчас оказался, придётся выбрать чью-то сторону. Чтобы меня не захотели «стереть» из реальности бытия и те и другие. Как показал вчерашний разговор с Одинцовым и мой допрос в Кёнигсберге, многие представляют меня источником тайн и скрытых технологий. Сидеть на пороге своего дома и ждать киллера, или группу захвата пришедших за тобой — не лучший способ выхода из создавшейся ситуации.

Но больше всего, хоть я и не хотел себе в этом признаваться, меня держала Элиза. Что собирается делать эта девушка сейчас — мне было непонятно и интересовало больше всего.

* * *

Пришедшие вчера капитаны пиратов разделились на две группы. Одна, с Ильёй Афанасьевым, помогала эвакуации — распределяла людей, грузила оружие, поднимала это всё на орбиту, где стояли транспорты. Илью я встретил утром, перед тем, как спустился на планету. Он шёл, со своими людьми, на «Красавицу».

— Привет, капитан ле Форт, — он раздумывал, можно ли подать мне руку, но я сам протянул свою, он пожал её крепко, с какой-то несвойственной ему неожиданностью.

Тут я вспомнил, как меня вчера неожиданно «окрестил» Одинцов. Что ж, ле Форт, так ле Форт.

— Зови меня просто Франц, сказал я Афанасьеву. — Просто Франц, или капитан Франц, — имя, придуманное мне Одинцовым, резко и непривычно резало мне уши. Что бы сказал мой отец, Якоб фон Кассель, услышав, что я потерял даже своё имя?

— Так полковник твой, Одинцов, был такой манерный вчера, требовал звание называть, — ответил Илья Афанасьев. — Хорошо, что он хоть не имперец, там многие вообще с титулами.

Я уже несколько раз сталкивался с тем, что многие русские, под влиянием пропаганды Альянса считают, что имперские приставки «фон» или «ле», «де» или «ван» являются признаком какого-то особого положения и происхождения. Альянс использовал это, как повод для того, чтобы сказать, прежде всего своим гражданам, что в Империум Сапиенс есть тоже, что-то вроде сословного неравенства, тоже имеются свои касты. И если люди уровня адмирала Головина, полковника Одинцова или майора Рязанцева лишены этого предубеждения, то простые пираты вроде этого атлета, шедшего со мной сейчас рядом, всё ещё пребывают в этом забавном заблуждении. Можно ли это будет как-то использовать в пиратских секторах, оторванных от большого мира — нужно подумать. На самом же деле, «фон» или прочие приставки, получаемые в Империи после окончания Военной Академии, указывают лишь на определённый уровень доступа к командному управлению, кораблям, и вообще, являются показателем уровня определённой компетентности.

— Полковник Одинцов — мой друг и хороший человек. Поверьте, Илья, — мягко сказал я Афанасьеву, — что у него, как и у Вас, наверняка есть свои убеждения и стереотипы.

— Да я и сам так думаю, — помедлив немного с ответом, сказал Илья, легко топая тяжеленными гравиботинками по рифлёному полу огромного коридора, похожего на улицу. — Поэтому я и рискнул, поэтому и вёл своих людей к нему, чтобы прийти на помощь. Но как-то не сошлись мы вчера.

— Уверен, что время всё расставит на свои места, — нейтрально сказал я, просто поддерживая беседу. — Общие цели сближают, а они у нас сейчас одинаковые.

— Ты со мной на Кушку идти не передумал, капитан Франц? — вдруг спросил Афанасьев, перебрасывая ШВАК, который он зачем-то взял с собой, из руки в руку.

— Знаешь, Илья, — ответил я ему, слыша, что он перешёл на «ты», — я только вчера нашёл эту самую Кушку на карте. Не спорю, место интересное. Но мне нужно ещё время.

— Я тут о тебе справки навести пытался, — сказал Илья. — Никто не знает капитана Франца ле Форта, но знают фон Касселя. Это не ты?

— Зови меня пока просто Франц, — повторил я ему дружески, — а там время покажет, кто я.

— Добро, — сказал он, и махнул рукой своим людям, приказывая грузиться в «Красавицу». — Человек ты вроде стоящий. Если, чего решишь насчёт Кушки, скажешь.

Группа, которую привёл Иса «Сидоров», ещё вчера, после переговоров со мной и Одинцовым, сразу ушла на планету Кубань, сине — зелёный, огромный глобус, на фоне которого колоссальный «Орёл» казался совсем крохотным. Люди Исы ушли на остров Тамань, и по всей видимости, занималась ловлей заповедных жемчужных раковин, чтобы окупить рейд. «Красавица» вернулась за Афанасьевым, который остался на ночь на «Орле» и о чём-то долго, как мне сообщил Одинцов, говорил с Виктором Зиньковским, вероятно согласовывая детали.

Около трапа рейдера «Красавица» я увидел нескольких людей, очень похожих на Ису. Их доспехи были выкрашены в красивый, ярко-зелёный цвет, вооружены они были, как и все русские, ШВАКами. Колоритные, большие чёрные бороды на их лицах выглядели, на мой взгляд, нелепо, и даже комично. Но — у сапиенс разные обычаи, несмотря на существование абстрактных прототипов, о которых мы говорили вчера с Игорем Одинцовым.

— Тебе Иса нужен? — спросил один из «зелёных», внимательно глядя на меня. — Мы его братья. Говорил он на русском, со специфическим гортанным акцентом, так, что у него получилось «Ми иво браття». — Меня Махмуд зовут — добавил он, — Махмуд Магомедов.

— Нет, Махмуд, — ответил я ему, — спасибо, но Иса мне пока не нужен. Может потом увидимся.

Вчера, после переговоров с Исой и Афанасьевым, я заснул, как убитый, прямо в кают-компании. Как я увидел, проснувшись утром, кто-то набросил на меня плед и оставил тубус с апельсиновым соком, который утром показался мне особенно вкусным. Открыв верхний герметичный колпак, я увидел инициалы L.V.Z. Я не понял, чьи это инициалы, но догадался, кто приходил ко мне утром.

Я понадеялся, а многим из нас с утра свойственно верить во что-то хорошее, что это Элиза позаботилась. Приняв душ, и приведя себя в полный порядок, пошёл её искать. Вообще-то, я спешил к ней, она должна была быть на «Серебряной тени», встреча с Афанасьевым и «братьями» произошла случайно. Поэтому, я прошёл ещё метров пятьсот, в направлении внушительного силуэта, как и вчера, накрытого спецтканью. Одинцов успел расставить вокруг охрану.

Мой корабль узнал меня и спустил трап, что вызвало некоторое оживление у стражи, стоявшей вокруг моего корабля. Многих из них я уже начинал узнавать по лицам, как и они меня.

— Спокойно, ребята, — сказал я им. — Просто иду к себе домой.

Это не было большим преувеличением. Я зашёл на «Серебряную тень» с таким чувством, какое бывает у бродяги, много лет не видевшего свой дом. Я скучал за «Тенью», как за живым человеком. Больше, я мог бы скучать, наверное, только по Элизе. Я искал её, предвкушая ту самую радость, которую испытывал всякий раз, когда видел её. С тех самых слов, прозвучавших в бункерах Кёнигсберга: «Капитан, я рада Вас видеть». С этим чувством, я безрезультатно искал её, заглядывая в каждое новое помещение на корабле, пока не зашёл в медотсек — но она только качнула отрицательно головой:

— Не мешай, Франц.

Элиза возилась с Сашкой, рука у мальчишки к вечеру будет как новая. Малых регенераторов, с другими ранеными, я не увидел, спросить о них Элиза мне тоже не дала.

— Одинцов, спроси у Одинцова, — сказала Элизабет, не поворачиваясь. Она была одета в хирургический гермокостюм, Сашка спал в характерного цвета, зелёном, регенерационном растворе, к его руке тянулись щупальца манипуляторов.

Около выхода из манипуляционной комнаты, я нашёл мобильный блокнот и стилос, лежавший рядом. Настроение было хорошим — я написал кратко: «Спасибо за прекрасное утро». Удалил, подумав, что получается слишком интимно. Следующий вариант: «Спасибо за апельсиновый сок, Элиза!», я тоже удалил, как дурацкий. В конце концов, остановившись на варианте: «Больше всего на свете я люблю апельсиновый сок. F.v.K»., я оставил моби на самом видном месте и, довольный своей ребяческой выходкой, пошёл к Одинцову, который с утра прислал мне маркер своего местонахождения, на всякий случай.

Одинцова я нашёл на посадочных площадях космопорта.

— Твоих раненых я отправил на бывший транспорт «Флора», взятый на абордаж людьми Афанасьева, — сказал он. Так что, при определённых обстоятельствах, это твоя собственность. Элиза сказала, что отправка раненых — твоя просьба. Транспорт пойдёт на Троицу, забрать раненых сможешь там.

— Троица это где? — спросил я.

Одинцов понимающе кивнул.

— Небольшая планета, низкая гравитация, искусственная атмосфера, около Архангельска.

— Почему я о ней не слышал? — ответ Одинцова заставил меня удивиться.

— На картах планеты нет, — сказал Одинцов. — Троицей называется потому, что там кадетский корпус, исследовательские лаборатории и комплексы по производству оружия. Три в одном. Заведует всем некто Андреас Виниус. Имя что-то говорит?

— Ганзеец? — высказал я предположение.

— Террис, — ответил Одинцов. — Бывший террис. Полное имя: Андреас Дионисзоон Виниус.

Я недоумённо посмотрел на него.

— Только не напоминай ему об этом, — сказал Одинцов, — не любит. Слишком у него «красивая» биография. Говорит, «ошибка молодости». Между нами, большой друг Федора Алексеича.

Федор Алексеич — это, конечно, ганзейский адмирал Головин. Интересные друзья у ганзейских адмиралов, подумал я. Но пора уже перестать удивляться тому, что творится у русских.

— Виниус, так Виниус, — ответил я Одинцову. — Мне тут пришла в голову мысль: что мы будем делать с пленными? У нас три терриса — сераписа.

— Ты и думай, — сказал беззаботно Игорь. Выбросили бы их тогда в космос — проблем бы не было. Но ты сказал, что это твои пленные.

— Умываешь руки? — спросил я.

— Нет, — ответил Одинцов. — Хотя хотелось бы. Но я ж гуманист. Так что, помогу даже…

Он вызвал по связи Зиньковского, потом посмотрел на меня. — Пойдем, что ли?

Три офицера бескрайних, три сераписа, захваченных нами при «абордаже», разыгранном Рязанцевым и Одинцовым, находились в ремонтном боксе грузового терминала космопорта. Зиньковский получил указание доставить их в ту же самую кают-компанию, где мы вчера, с Одинцовым, пили коньяк «Князь Кропоткин».

— Как бы разбойнички не начудили, — сказал Одинцов, занимая место за столом и приглашая меня сесть. — Жаль, Алика нет. Он умел с ними общий язык находить.

— Мне жаль Касаткина, — поддержал я беседу. — Лучшие погибают первыми.

— Банальность, — не боясь обидеть меня, уже совсем по-дружески сказал Одинцов. — Ты его совсем не знал.

— Война меняет людей, — возразил я, — заставляя проявлять их свои самые лучшие качества…

— Или совсем превращаться в подонков, — завершил Одинцов. Похоже, сегодня он был не в лучшем расположении духа. — В Касаткине было того и другого поровну. Знаешь, как он ко мне попал? — спросил он.

— Я знаю уже о двух историях, связанных с ним. — сказал я, — Первая была о драке с террисами, а историю о любви он не успел рассказать — сказал я, — бой начался.

— Надо же, — удивился Одинцов, — её все знали, но он сам не любил её рассказывать.

— Что-то «из ряда вон»? — спросил я.

— Да история, в общем, простая, — сказал Игорь, просматривая новости HNN — Брат Алика Мишка и брат девушки, его Олег звали, проводили зачистку после первого десанта метаморфов на Кубань, оба «влипли», в засаду попали. Группа зачистки погибла, а Олег Меркулов, брат девушки, вытащил Мишку, успел поднять десантный бот и спикировать к городу. Когда подбежали медики — Олег был мёртв, а Мишка был тяжёлый — его сразу в капсулу и в госпиталь. Неразбериха во время первого десанта была — жуть просто. Мать Меркулова как раз в госпитале и работала. Ну и ситуация, — Одинцов удивился чему-то в новостях, — сын мёртв, а тот, кого он спасал — жив. Ну и не перенесла потрясения Любовь Петровна, потому, как в тот же день погиб ещё и её муж. Женщина она была серьёзная, как о ней говорили, сказала сама себе, наверное, что сын её погиб из за Мишки, младшего брата Алика Касаткина. Короче, — Одинцов ещё раз перелистал новости, — В тот самый момент, когда Алик приехал к брату в госпиталь и зашёл в бокс — Любовь Петровна как раз сделала, лежащему без сознания Михаилу Касаткину, смертельную инъекцию. Стояла над мертвым, как она считала, убийцей своего сына и улыбалась. Может и свихнулась — никто не узнает теперь.

— Как это не узнает. Почему? — спросил я, слушая эту жуткую историю и не веря своим ушам.

— Потому, — ответил Одинцов, — что Алик быстро всё понял, подошёл к доктору и свернул ей шею.

— Жуть какая-то, — сказал я.

— Война вообще жуть, — согласился Одинцов. — И часто бьёт рикошетом по тем, кто вроде бы непричём. Жизнь людей обесценивается так, как нам и не снилось.

— И что было потом, — спросил я. — Что произошло дальше?

— Свернув шею милейшему доктору, Алик пошёл и сдался местной милиции. И судили бы его. И прикончили бы точно, кубанцы люди, насколько я их узнал, решительные и справедливые — только тут я нарисовался. Я объявил всем, кто уйдёт в ополчение амнистию. Алика взял к себе, вначале, просто из практических соображений. Почти, как заложника. Знал, что у него связи в кругах, которые в моём положении могут пригодиться. Что и доказало время.

А девушка? — спросил я. Касаткин говорил, что история о любви.

— Да уж, — невесело сказал Одинцов, — о любви. Девушка пыталась пристрелить его, когда его конвоировали в суд, а когда у неё забирали оружие, кричала, что любит его. Потом, она поднялась на верхние ярусы квартала и бросилась вниз. Вот такая история… Не бери в голову, Франц, — сказал он, глядя на меня, — на войне с гражданскими и не такое бывает. Ты привык просто — герцог Фридрих, высокие материи…

— Да нет, — пожал я плечами, — у нас тоже бывало такое, когда…

— И не пристрелить и не похвалить, — кивнул головой Одинцов. — Смотри, — сказал он, выводя на экран кабинета видео, — что Анатоль Ришар о нас вещает, только пропущу ту часть, где «в меня стреляли, меня ловили, меня арестовывали…»

На экране появилось бородатое, весёлое лицо Анатоля Ришара:

— Привет, друзья, — начал он. — Сегодняшний блог — скорее заслуга моей коллеги, это её источники позволяют нам трезво и правдиво нарисовать себе картину того грандиозного фиаско, которое потерпел с начала войны флот Альянса. Вчера, как вы знаете, была разгромлена и полностью уничтожена экспедиционная бригада «Ratoj de la dezerto» — одна из лучших десантных бригад Альянса!

— Надо же, — сказал я, — вчера, а кажется, что годы прошли.

— У меня так тоже бывает, — ответил Одинцов, — Время то «сворачивается», «замедляется», то наоборот, «летит», как сумасшедшее.

— На планетах Альянса объявлен траур, — продолжал Ришар. — Ганза игнорировала это печальное событие. Её официальные лица, как вы видели, объяснили это тем, что траур во время войны «возможно» деморализует. «Возможно», сказала Ганза. Тут, на мой взгляд, контрольное слово «возможно». Как заявили официальные лица Ганзейского союза, остатки экипажа терассаконтеры «Дева Марина», включая капитана-навигатора, дона Мариано Франциско, и бригада «крыс» «погибли во имя правого дела на мирной планете Екатеринодар, у звезды Кубань». Мне одному слышится ирония?

Медиа, любимого всем моим сердцем, Альянса Свободных Миров, как вы знаете, давно превратились в помойку. Это даже не помойка, а дно донное. Почти все они преподнесли произошедшее на планете Кубань, как несчастный случай. Как вам это нравится? Кто-то случайно решил взорвать целую бригаду с техникой? Как интересно!

Но одно из них — «Свет Свободы», бывшее раньше уважаемым ресурсом, а теперь совсем потерявшее мозг, обнародовало перехват записи, который теперь удаляют из сети везде, где только это возможно. Но мы-то люди грамотные. Мы-то знаем, как извлекаются подобные материалы из самых глубин инфосетей. В конце блога у вас будет возможность прослушать скандальные материалы, которые мы снабдили попавшими к нам образцами видео полномасштабного боя. Да, друзья — это полномасштабный бой, в котором ополченцы разносят в пух и прах знаменитую бригаду Альянса, бежавшую перед этим с уничтоженного корабля класса террасаконтера. Тоже в результате несчастного случая?

В эфире этого боя постоянно слышны голоса, похожие на голоса некоторых ганзейских офицеров, бывших ранее героями политических хроник. Ганза уже выступила с заявлениями о фальсификации и неправдоподобности документа. Она подчеркнула, что на спасение экипажа «Девы Марины», выполняя союзнический долг, шли три ганзейских «кракена», находившихся в секторе. Шли и не дошли?

По дошедшим до нас слухам, Альянс планирует миссию возмездия. К планете Екатеринодар выходит терассаконтера «Дева Ирида», с бригадой десанта, название которой пока шифруется. Как бы то ни было — обстановка между Ганзой и Альянсом обостряется. Многие тут, в комментах, пишут на тему «не будут же они…». По своему опыту могу предположить — будут. Подписывайся, чтобы ничего не пропустить. Подписывайся, чтобы слушать новости от живых людей, а не от цифровых дикторов.

— Головин очень рискует, собирая нужных людей, — сказал Одинцов, глядя на меня.

— Ещё одна террасаконтера — ответил я ему. — Мы этого не переживём. Может, нужно ускорить эвакуацию?

— Думаю, эта самая «Дева Ирида» придёт после ганзейских «кракенов», — ответил Одинцов. — И что-то подсказывает мне, что к моменту подхода карательной экспедиции, Ганза объявит пустую планету своей.

В этот момент в кабинет вошёл Виктор Зиньковский. Я встал, пожимая ему руку, и увидел за его спиной, как в кабинет пара ополченцев вводит одного из пленных бескрайних. Он был в сетке «Фау-5», как и двое других, оставшихся за дверями.

— Пленные прибыли, — сказал Зиньковский, указывая на вошедшего. Решайте быстрее — там ещё дел с нормальными людьми выше крыши. Держи — сказал он мне, передавая пульт управления сеткой.

Я отрицательно покачал головой и указал на Игоря. У меня нет опыта пользования «Фау-5», — сказал я.

— Врёшь ты всё, — сказал мне Одинцов, но пульт взял.

— Что ж вы все похожие-то такие, как родные братья, — сказал Одинцов пленному, оглядывая его знаки отличия сквозь ячейки «Фау-5», обтягивающие тело бескрайнего. Он взял пульт у Зиньковского и теперь подбрасывал его в руке, нервируя пленного.

— Все люди — братья, — ответил бескрайний, спокойно глядя на нас.

— Ну да? — со злой издёвкой сказал Одинцов. — И как твоё имя, брат?

— Герберт Мин, — сказал террис, не отводя взгляда, из под квадратов сетки.

— И что мне делать с тобой, Герберт Мин, — спросил, глядя ему в глаза Одинцов. — Может порвать в куски сеткой?

— Меня не испугать болью, — ответил террис из касты Сераписа, спокойно.

— Ну да, ну да, — поигрывая крохотным пультом сказал Одинцов. — Включишь в своих мозгах состояние экстаза на боль и развалишься в куски с кайфом.

— Меня не испугать болью, — повторил бескрайний, назвавший себя Гербертом Мином. — К тому же, как я понимаю, я пленник капитана фон Касселя. — Он осторожно, чтобы сильно не натянуть сеть, повернулся и даже слегка кивнул головой в мою сторону, — человека чести и офицера Имперского Флота.

— А вдруг, Вы плохо меня знаете? — продолжил я линию, начатую Одинцовым.

— Я плохо знаю Вас, а Вы меня, — продолжил террис-метаморф. — Сейчас, вы наверняка начнёте задавать мне бессмысленные вопросы о культе Сераписа, как вы его называете, и о прочей бессмыслице, неважной для вас и меня, только для того, чтобы убедить себя, что я враг и меня нужно лишить жизни.

— А ты не офицер Альянса, сознательно принявший культ войны и прошедший боевые метаморфозы? — спросил его Одинцов.

Бескрайний кивнул головой.

— Да, сознательно. Это лучше, чем превратиться в мразь, в статусе члена культа Диониса или Исиды. Вы очень упрощённо представляете наше общество, — добавил он.

— Вы тоже, не очень пытаетесь понять сапиенс — ответил я ему.

Он повернулся в кресле, всем корпусом, ко мне.

— Я стал офицером под Вашим влиянием, — вдруг сказал он. — О Вас много писали. Вы были моим кумиром.

Одинцов хохотнул. Зиньковский в сердцах сплюнул. Я тоже улыбнулся. Недавно я слышал похожие слова от Элизы. Зная, по слухам, о нравах террисов, правда в низших кастах, я теперь искренне надеялся, что мотивы Элизы и Герберта были всё-таки разные. Но слово «кумир» мне не понравилось.

— Он меня позабавил, — сказал Одинцов. — Но всё равно, их девать некуда. Давай отпустим этих трёх террисов, на пустую планету, перед отлётом. Сами как-нибудь выберутся, — Одинцов посмотрел на меня.

— Планета вполне пригодна к жизни, — пожал я плечами.

— Радуйся, Герберт, твой кумир тебя отпускает, — с некоторой издёвкой сказал Одинцов.

— Это не всё, — сказал Герберт. — И вы не так меня поняли. Я нормален, в вашем смысле. В том смысле, что у меня нет страсти к капитану фон Касселю.

Одинцов с Зиньковским в этот момент просто упали со смеху.

— И как Вас понимать? — спросил я, пытаясь оставаться серьёзным.

— Я хочу служить у Вас, капитан, — сказал Герберт. — Я не верю в успех войны на стороне Альянса.

Мы помолчали, глядя на терриса несколько удивлённо.

— Средний был и так и сяк… — прервал молчание Зиньковский, разглядывая терриса, который назвался Гербертом Мином.

— Младший вовсе был дурак, — закончил за него Игорь Одинцов. — Скажи, зачем тебе это нужно, бескрайний?

— Дело в том, — ответил нам Герберт, что я серапис в первом поколении.

— Ну и что? — сказали мы почти хором.

— А вот что, — ответил нам серапис Герберт Мин, рассказывая свою историю.

 

26. L.v.Z

Время неумолимо сжималось. Где то уже совсем недалеко, быстро приближаясь к Екатеринодару, шли в космосе, улавливая огромными, внешними панелями потоки заряженных частиц, три «кракена» Ганзейского Союза — «Лондон», «Любек», и «Трондхайм». После приказа идти к планете, капитаны дали «полный вперёд» и двигатели кораблей, корректировавших свои курсы, чтобы оптимально улавливать потоки «звёздного ветра», заработали в режиме форсажа.

Кто-то из романтиков прошлого сказал бы: «на всех парусах». Кроме того, капитаны, пользуясь сложной геометрией открытых пространств, отслеживали в секторе звезды Кубань курсы своих кораблей, среди многочисленных орбит планет и планетоидов, звезд и звездоподобных объектов, используя их массы, чтобы придать себе дополнительное ускорение. То, что на Старой Земле когда-то называли музыкой небесных сфер, теперь было вводными их навигационных задач.

Кракен «Любек», капитаном которого был известный и осторожный, уважаемый в Ганзе Виллем ван Коолстердт, слегка отстал, проходя плотный пояс астероидов, начинавшийся за пятой планетой системы звезды Кубань. Пояс был большой проблемой для капитана любого уровня. Он был настолько плотным, что столкновения мелких, по сравнению с малыми планетами, тел происходило довольно часто. Это исключало прохождение данной зоны на автопилоте. В равной степени, исключало это и высокую скорость. Ван Коолстердт был и сам не рад, что полез туда. Он потерял один из пяти противоминных зондов. Причиной, почему этот осторожный человек решил пройти немного внутрь пояса, была крохотная планета, не обозначенная на карте. В принципе, ничего необычного в этом не было. Количество объектов даже в системе одной звезды было таким огромным, а их орбиты иногда так причудливо вытянуты, удаляясь от центра системы на колоссальные расстояния, что картография, порой, страдала от того, что основной поток сообщения между планетами шёл через точки перехода. До сих пор большая часть пространств между звёздами, удалённая от точек переходов, была практически белыми пятнами на навигационных картах. Но капитан Виллем был правильный человек. Если планета есть — она должна быть внесена в реестр и, по возможности, «прощупана» зондами. Кроме того, Ван Коолстердт надеялся назвать планету в честь своей дорогой жены, Анхен ван Коолстердт, ждущей его на Новом Амстердаме. Поэтому, планета интересовала его достаточно сильно. И сейчас, пробираясь сквозь пояс астероидов, он, наверное, напоминал себе Улисса, проходящего Симплегады.

Капитан «Лондона», сэр Ланселот Эрнст Холланд, и капитан «Трондхайма», Хаакон Бруун Хансен, вынуждены были сбросить скорость, поджидая отставшего коллегу и его корабль. Это давало нам выигрыш во времени, с одной стороны, но создавало новую проблему. Я подозревал, что ганзейцы могут и не спешить с тем, чтобы идти «на помощь» «Деве Ириде», новой террасаконтере Альянса, шедшей к звезде Кубань. Тут всё зависело от того, какой приказ получили капитаны «кракенов», и смог ли повлиять ли на него Головин. Насколько я знал неписанные обычаи Ганзейского союза, отдаёт приказы и ведёт координацию действий, обычно, ближайший к «стае», как называлась традиционно любая ганзейская эскадра, адмирал.

Капитаны «кракенов» вольно, или невольно, давали в эфир нешифрованные сообщения, которые принимала моя «Серебряная тень». Одинцов, и кубанское ополчение, насколько мне было известно, тоже были подробно в курсе происходящего. На недостроенном «Орле», где стояли сенсоры дальнего обнаружения, зафиксировали ещё один крупный корабль, с эскадрой прикрытия, быстро, прямым курсом, шедший к точке перехода «Z-4 — Е-50», звезды Кубань.

Опередить ганзейские «кракены» и выйти к Екатеринодару раньше, или хотя бы одновременно с ними, стремилась террасаконтера Альянса Свободных Миров — «Дева Ирида». По той игре, которую затеял «четвёртый адмирал» Ганзы, Фёдор Головин, по той игре, в которой я был даже не пешкой, а фигурой с непонятной ролью, как я мог понять, насколько у них разные задачи? И разные ли? Судьба покидаемой нами планеты, зависела сейчас от того, какой приказ получили капитаны «кракенов».

Какая цель была у террасаконтеры «Дева Ирида», выходившей к Екатеринодару, было бы понятно даже ребёнку. Акция устрашения, уничтожение, пусть даже и пустой планеты, около которой так нелепо погиб её систершип. В этих сложных, с каждым днём обострявшихся отношениях между бывшими союзниками, восстановить статус-кво непобедимого лидера союза было критически важно для верховного совета Альянса, называемого Серапеоном.

Время неумолимо сжималось. Франц фон Кассель должен был исчезнуть и раствориться в новой реальности. Может быть затем, чтобы снова стать пешкой в руках видимых и невидимых игроков, а может быть, чтобы просто исчезнуть. На первый взгляд, для этого нужно было так мало — снова позволить себе погрузиться в тёплый, нежно-зелёный биогель регенератора. Активные вещества проникнут в каждую клетку тела, восстанавливая её, возвращая тело в состояние указанного биологического возраста. Тот, кто сидит за пультом регенератора, сможет задать новые параметры твоих внешних данных — например, длину твоей берцовой или бедренной кости, поменять ширину плеч, длину и толщину мышц, лицевой угол, разрез глаз, цвет кожи.

Толчком к созданию биогеля стали исследования в области лечения аутоимунных заболеваний. Волчанка, называемая на благородной латыни, lupus erythematodes, процесс лечения которой приводил к изменению группы крови больного, в конечном итоге, стала матерью раскола человечества на два вида. Наверное поэтому, Капитолийская Волчица, кормящая двоих младенцев — символ рождения самой первой Империи на земле — стал в наше время символом борьбы и соперничества сапиенс и претер. И лишь до сих пор не понятно, кому из них суждено стать Ромулом, а кому Ремом. Из двух молодых хищников в живых всегда останется один.

Когда-то террисы не смогли остановиться и стали совершенствовать себя до бесконечности, теряя человеческий облик, и приобретая под влиянием искусственно изменённой физиологии новые привычки и виды привязанностей. Сапиенс ограничили изменения не напрямую, а путём косвенной пропаганды красоты идеализированного исторического прошлого. Однако, простой регенератор мог изменить, «переплавить» внешность человека до неузнаваемости, за срок около двух недель.

Время неумолимо сжималось. Двух недель у меня не было. Наверное, не было и недели. Но все дела на этой планете подошли к их логическому завершению, слабые сделали, что могли, сильные, что хотели. Я оказался среди слабых, второй раз за короткое время. Я оказался среди проигравших, поэтому в том виде, в каком я принадлежал миру, изменяющемуся на моих глазах, как метаморф, меня не станет. Как же мои друзья, что скажет мой отец и мать, если увидят сына и не узнают его?

Если каждый раз, глядя в зеркало, ты будешь видеть совсем другого человека, что с тобой станет, Франц фон Кассель?

— Ты уже придумал себе новое имя? — спросила меня Элиза.

Я устал от этого вопроса, который мне задавали почти все, кто окружал меня в последнее время. Уйти от него не получилось. Что ж, нужно прекращать скулить по этому поводу.

— Чертовски красивое место, — пошутил я, когда «Серебряная тень» села на прямо на лужайку перед центральным входом отельного комплекса «Чёртова отмель».

Мы прилетели сюда потому, что как раз здесь находились мощные регенераторы. Хотя, «мы прилетели» — было бы сказано слишком сильно. Элиза перехватила меня как раз тогда, когда, я выходил, слегка ошарашенный результатами допроса пленных сераписов. Двоих Одинцов забрал себе, надеясь обменять их при случае на кого-то из своих сторонников, находящихся в плену у Альянса или Ганзы. Их ранг вполне позволял неплохо поторговаться. Серапис по имени Герберт Мин удивил всех. Я шел к себе, раздумывая, что это было и как лучше было бы поступить в данном случае, когда услышал голос Элизы.

— Давай прокатимся, Франц, — сказала она мне.

Конечно, я сразу понял, к чему она клонит. С искалеченной рукой Александра, или Сашки, этого мальчика, которого мы подобрали, она управилась просто мастерски. Потом сунула ещё не совсем пришедшего в себя мальчишку в руки Ильи Афанасьева. Илья с Зиньковским поднялись на «Орёл» с планеты и шли по каким-то своим делам в направлении грузовых отсеков. Отдав Сашку, Элиза сказала Афанасьеву, в совершенно не свойственной ей манере, на своём превосходном русском:

— Мальчишку держать около майора Павла Рязанцева, пока тот не поправится или пока я к тебе не приду. Если я приду к тебе и с мальчишкой что-то случится, к тебе больше никто никогда не придёт, и ты тоже ходить больше никогда точно не сможешь. Это в лучшем случае. Я не слишком путанно объясняю?

Белобрысый Сашка подошёл и смело взял своей уже целой своей рукой огромную лапу пирата.

— Это кто? — огромный Илья Афанасьев посмотрел сначала на Сашку, потом на, по-кошачьи гибкую, фигуру Элизы, и, в конце концов, переведя взгляд на Зиньковского.

— Это я тебе потом расскажу, — положил ему руку на плечо Виктор Зиньковский, коротко кивнув Элизабет.

Элиза окинула взглядом ещё раз огромную фигуру пиратского капитана, потом кивнула в ответ Зиньковскому, помахала рукой Сашке и ушла.

— У вас тут что, — спросил Зиньковского Афанасьев, провожая взглядом уходящую фигуру девушки, и глядя на свою ладонь, за которую крепко держался мальчик, — вообще никто нормально разговаривать не умеет? Что, я и так мальчишку с собой не взял бы?

— Она всегда так, дядя Илья, привыкайте, — сказал Сашка, по которому было видно, что он хорошо подготовился к встрече. — Просто я ей дорог.

И вот, когда с Сашкой было покончено, настала моя очередь.

— Давай прокатимся, Франц, — сказала мне бывший лейтенант «Небесной канцелярии» герцогства Остзее, перехватив меня неподалёку от кают-компании «Орла».

— Не передумала посетить «Чертову отмель»? — улыбнулся я.

— Не передумала, — ответила она очень серьёзно. — И Игорь Одинцов хвалит.

Я уже не помню, о чём мы говорили, пока шли туда, где стояла моя «Серебряная тень». Я рассказывал Элизабет что-то весёлое и хорошее, истории из своего детства, учёбы в корпусе. Я рассказывал про высадки на экзотические планеты и просто байки о том, что случается, когда особо любопытные капитаны, не пользуясь точками перехода, пытаются пролезть в бесконечный космос, кишащий неизвестными планетами, на пути от звезды к звезде.

Элиза беззаботно смеялась, было видно, что она смеётся искренне и ей радостно и хорошо. Она рассказала мне, как в первый раз, от своего дяди, услышала историю про «Летучего Голландца», этого вечного скитальца космоса и его бесстрашного капитана, которого звали то ли Филипп ван Страатен, то ли Филипп ван дер Деккен. Капитан решил найти способ пройти из системы в систему, без точек перехода, и с тех пор вечно ведёт свой корабль, на излучение новой звезды.

Что-то показалось мне знакомым в этой истории, словно бы кто-то рассказывал мне её точно так, слово в слово, с теми же интонациями, но я не придал этому значения.

Когда мы добрались в отсек управления «Серебряной тени», я ожидал, что Элиза, как всегда, побежит и плюхнется в ложемент первого пилота, отпустит какую-то шутку на ту тему, что я не успел, опоздал, и корабль поведёт она. Но в этот раз, Элиза остановилась у входа, положила руку на боковой пилон герметичных дверей шлюза отсека, и посмотрела на меня выжидающе. Настроение её полностью поменялось, её синие глаза потухли и стали грустными. Потоки воздуха, от принудительного кондиционирования отсека на входе и выходе в него, едва-едва шевелили её белокурые волосы.

— Что случилось с тобой вдруг, Элиза? — сказал я. — Веди корабль, ты же так любишь летать.

Элиза отрицательно покачала головой.

— Нет, Франц, — ответила она мне, — не сегодня. Ты ведь тоже любишь «Серебряную тень». Сегодня ты. Только ты, Франц.

Я уселся в ложемент, проверил работу систем корабля, запустил двигатели. Корабль приятно, еле-еле слышно завибрировал, на доли секунды. Запросил разрешения на взлёт. Элиза села в кресло второго пилота рядом, и проверяла дублирующие системы.

Служба контроля полётов «Орла» откликнулась голосом Игоря Одинцова.

— На корабле?

— Капитан фон Кассель, — ответил я. — Со мной лейтенант Сугэ. Прошу разрешения на взлёт.

— Вы куда собрались, ребята? — спросил Одинцов.

— Ты так много рассказывал про «Чёртову отмель», что захотелось слетать, пока мы не ушли с планеты, — ответила ему Элиза.

— Давно пора, — проворчал Одинцов. — Время-то поджимает. Текущую тактическую ситуацию знаете, если что, я на связи, взлёт разрешаю.

— Спасибо, Игорь, — сказал я, приподнимая корабль и разворачивая его так, чтобы видеть открывшийся шлюз, за которым сияла своим сине-зелёным цветом планета. Вакуумный прозрачный фильтр, особенность больших кораблей, предохранявший взлётную палубу от разгерметизации, слегка искажал цвет планеты, делая его ещё более ярким и насыщенным.

— Где-то там Иса с братьями, предупредил Одинцов, — не обижайте их, Элиза.

Я подмигнул Элизе и лихо вывел корабль в открытый космос. Прозрачное, вертикальное, поле фильтра «облизало» корпус «Серебряной тени», выпуская нас. Позади осталась громада «Орла», впереди, прозрачным серебром, сверкала тонкой оболочкой атмосфера планеты. Нам повезло, или это снова Элизабет всё точно подгадала, но меридиан Екатеринодара оказался чётко по курсу. Чуть в стороне от пустого города, в заливе, в который впадала река Кубань, четко был различим небольшой остров. Это была Тамань. Тот самый остров, на котором и располагался комплекс «Чёртова отмель».

Неожиданно для самих себя, весь путь к поверхности планеты мы промолчали. И дело не в том, что прохождение через верхние слои атмосферы, завораживает. Тогда, под влиянием возросших температур, меняется цвет силового щита и раскаляется броня корпуса, а шар планеты медленно растёт в видеоэкранах. Посадка всегда оставляет медитативные ощущения у пилотов. Но молчали мы не поэтому и как-то не так. Наше молчание было непонятным и тягостным.

Я не стал вести корабль над сожжённым и пустым городом. «Серебряная тень» слегка изменила курс и спустилась к самому морю. Я повёл её над самой водной гладью. Остров быстро приближался, и когда он стал совсем большим, корабль взмыл над башнями стоявшими на высоких, отвесных скалах. На них я успел заметить фонари прозрачных лифтов, спускавших в былые времена туристов к золотым пляжам далеко внизу.

— Чертовски красивое место, — пошутил я, когда «Серебряная тень» села на прямо на лужайку перед центральным входом отельного комплекса «Чёртова отмель».

— Говорят, что несбыточная мечта туриста, — сказала Элиза, — это, когда кроме тебя в отеле никого нет. Тебе повезло, Франц.

— Ещё бы, — ответил я. — Всё хотел заманить тебя именно в такой отель. Как раз, чтобы никого не было. Это несбыточная мечта Франца фон Касселя.

— Мечты иногда сбываются, — сказала Элиза, пристально меня разглядывая, своими синими, как два больших озера, глазами. — Так как, насчёт твоего имени?

Шел второй день эвакуации планеты. Сколько у меня времени, чтобы насмотреться этой синевой её глаз?

— Пусть будет ле Форт, — сказал я, вспомнив упражнения Одинцова в сравнительном языкознании, во время первой встречи с пиратскими капитанами. — Или даже Лефорт, — попробовал я новое имя на вкус ещё раз, — Франц Лефорт.

— Звучит неплохо, — сказала Элиза. Хорошо, что ты всё-таки озаботился этим. Время совсем вышло.

Мы почти не виделись за эти два дня. Я ловил себя на мысли, что всё время думаю о ней. Даже сейчас, меня заботило больше не то, откуда у Элизы доступ к управлению моим кораблём, а то, как пахла её кожа, когда она шла рядом. Я даже не знал о ней ничего толком, кроме того, что сам видел. Это было неправильно, но мне это, чёрт возьми, нравилось.

— Кто ты, Элиза? — спросил я. Она привела меня в аппартаменты с видом на море. Было видно, как пиратский рейдер «Красавица», посадили прямо на воду, вокруг него кипела работа. Иса «Сидоров» где-то даже раздобыл подводный челнок для туристов. Было видно, как из открытых люков маленькие фигурки людей перегружают что-то в рейдер. Жемчуг.

— Время совсем вышло, — повторила Элиза, обнимая меня за шею, — а ты хочешь поговорить, Франц? И её глаза оказались так близко к моим, что я просто утонул в их синеве.

Честно говоря, я хотел поговорить, но Элиза сама сказала, что «время вышло».

— Элиза, сказал я, с трудом отрываясь от её губ, теплых и сочных. — Мне нужны ответы на мои вопросы.

Она одним щелчком сбросила с себя костюм пилота и отошла на шаг. Солнце осветило её с ног до головы. Казалось, что вот-вот, и её белая кожа станет прозрачной. Кажется, британская часть Империи Сапиенс называет такую белоснежную кожу «apple-blossom type», но мне было не до того. Ещё одним щелчком она распустила волосы, они рухнули вниз золотым каскадом. Она снова подошла ко мне. И снова синева заполнила всё. Где-то там, за границей этой синевы раздался ещё щелчок, на секунду я ощутил холод, но тут же жар её тела заполнил каждую мою клетку. Мы рухнули куда-то вниз.

— Начнём с того, — прошептала горячая синева её голосом, — что меня зовут не Элиза.

Пока мы кувыркались, как два метаморфа, прошла, казалось, целая вечность, наполненная жаром и синевой. Время от времени, сквозь моё расплавленное сознание, в голову стучалась дурацкая мысль о том, как же её зовут? Мысль смывала очередная волна ощущений и так было много раз, пока всё не кончилось и сквозь приступы реальности я понял, что нахожусь на отмели небольшого бассейна. Я лизнул скулу Элизы, которая не Элиза. Вода была солёной. Она медленно поцеловала меня в шею.

— У тебя были какие-то вопросы, Франц? — спросила она тихо.

— Были… — ответил я.

Говорить не хотелось. Было наплевать на всё, кроме этой девушки, имени которой я не знал. Это было неправильно.

— Познакомиться бы, — сказал я, еле сдерживаясь от смеха.

Она тоже рассмеялась, и приподнявшись на локтях, сложив ладони под подбородком, посмотрела на меня. Солнце светило сквозь её волосы, отчего они казались совсем золотыми.

— Мне кажется, я знала тебя, всю свою жизнь, Франц Лефорт, — сказала она.

— Я тебя тоже, — сказал я, — Элизабет Сугэ, ein Madchen aus Himmelskanzlei. Только я пока ещё не Франц Лефорт. Знаешь, о чем я подумал?

— О чем? — спросила Элиза, рисуя что-то на моей груди.

— О том, как хорошо бы было, когда все уйдут, остаться вдвоём на планете. Ты и я.

Она посмотрела на меня.

— Это было бы возможно, Франц, если бы не началась война. Даже не представляешь, насколько это было бы возможно. Я как раз об этом мечтала в детстве, глядя на твои фото в журналах. Райская планета и мы вдвоём. Ты и я.

— У тебя были деньги в детстве на покупку целой планеты? — пошутил я.

— У меня нет, — ответила она серьёзно. — Но они были у герцога Фридриха. И он бы не отказал мне.

Ревность, конечно, пережиток далёкого прошлого. Но я бы теперь убил целую галактику за эту девушку, и в этот момент моё сознание стало рудиментарным. Ну да, как же… «Добрый герцог», с целым штатом «Небесной канцелярии».

— А какое отношение имел его сиятельство к тебе? — спросил я, равнодушным голосом.

— Дурень, Франц, — сказала она уперев палец мне в лоб. — Какой ты дурень. Герцог мой дядя.

— Твой… дядя…? — спросил я с глупым видом. — Так значит кайзер Вильгельм твой… — я подбирал уместное в этой ситуации слово — … твой папа?

— Кайзер Вильгельм мой, — она рассмеялась, передразнивая меня, — «…папа».

— Значит, тебя зовут…

— Вот мы и познакомились, милый — сказала она. — Меня зовут Виктория Луиза…

— … фон Цоллерн… — закончил я ошарашено. Вид у меня был, наверное, глупый. Её имя объясняло всё. И контроль над «Серебряной тенью», и то, как девушке подчинялись все, включая Одинцова с его монархическими «пунктиками», и то, что она вытворяла, что считала нужным, и то, что Рязанцев без конца называл её «принцесса»… Она действительно принцесса, это не было простым комплиментом. С другой стороны, она действительно «aus Himmelskanzlei», из «Небесной канцелярии», только не такой, как все мы её представляли. В её «канцелярию» входил её отец, она сама и её дядя. Мой герцог, Фридрих, которому я служил. Вот уж действительно, «Святая Троица», как говорят террисы.

— Это ни для кого из твоих друзей уже не секрет, Франц, — сказала она. — И только ты, один только ты, ничего не понял, пока я не сказала тебе прямо в лоб.

— Это любовь, — сказал я рассеянно, всё ещё чувствуя себя полным идиотом. — Любовь слепа…

— Просто ты тупой солдафон, дразнила меня Элиза, — тебя обманула моя форма лейтенанта Остзее, которую я надела ради тебя.

— Я буду звать тебя Луиза, — ответил я, всё ещё не вполне осознавая реальность. — Это звучит, почти как Элиза…

— Можешь даже Лу, — сказала она почти серьёзно. — Тебе нужно время, чтобы привыкнуть?

— Лу — это для конспирации? — попытался я пошутить.

— Так звал меня мой отец, — грустно сказала Элиза. — И дядя Фриц.

 

27. «Планеты 24»

Самое неприятное, когда ты просыпаешься в регенераторе — это гель в лёгких. Нестерпимая боль, которая буквально разрывает твоё тело на части. Кашель, который душит тебя до рвоты, выворачивая тебя несколько минут наизнанку, пока легкие не освободятся от биогеля.

В это раз почти ничего этого не было. Я пришёл в себя, когда регенератор был почти сухим. В носу торчали остатки растворяющихся зондов, поставленных так мастерски, что мой регенерационный анабиоз, после того, как аппарат откачал, в положенное время, гель из лёгких, просто перешёл в обычный сон. Я осмотрелся, нажал на левой панели прозрачного купола регенератора «открыть», вылез наружу. Мысленно поблагодарил Элизу за отсутствие болевых ощущений при пробуждении. Композиция биогеля, применённого Элизой для «переплавки» моей внешности даже пахла приятно. Какая-то странная смесь разных запахов хвои со специями. В номере, где стоял регенератор, из которого я вылез, никого не было. Это были всё те же аппартаменты, с видом на «Чертову отмель», где всё так же под погрузкой стоял на воде рейдер «Красавица».

На кресле, похожем на ложемент пилота, стоявшем рядом с регенератором, я увидел аккуратно сложенную одежду, которая, скорее всего, предназначалась мне. Впрочем, если бы и не так, я бы её всё равно одел — из регенератора я вылез, конечно же, совсем голый. Первая стопка одежды была тем, что русские называют «вторая кожа» — комплект нательной одежды из одной из разновидностей «умной» ткани. Такую используют почти все во флоте. Она через пару часов прилипает тонким, равномерным слоем, повторяя все конуры твоего тела, бактерицидна в течении очень долгого времени, но легко смывается душем. Греет в холод, охлаждает в жару, толщина слоя легко варьируется. Такую мы одевали, обычно, перед длительными рейдами на планеты.

Вторая стопка — черно-желто-белый костюм пилота русской ирреденты. Это, наверное, Одинцов услужил. На большой кровати, оживившей в моей памяти самые приятные, недавние воспоминания, лежали, отдельно упакованные, совсем новые комплекты пластин легкого и тяжёлого доспехов. Он у всех сапиенс простой и стандартный: экзоскелет разной мощности и веса, встроенный в пластины. С разной же мощности излучателями силового щита. Что касается знаков отличия, то тут все просто — старая как мир возможность «раскрась сам». Возиться с доспехами пока не хотелось. Потом как-нибудь.

Элизы нигде не было видно, а мне вдруг захотелось прилично выглядеть к её приходу. Я подошёл к большому зеркалу, висевшему слева от пульта управления регенератором. Из зеркала на меня смотрел незнакомый человек, чуть выше среднего роста, в костюме русского пилота. Я поднял руку и помахал ему. Он синхронно ответил тем же. Я скорчил гримасу, в ответ он сделал то же самое. Я подмигнул ему, продолжая рассматривать работу, проделанную Элизой, оказавшейся Луизой, над моей внешностью.

Волосы были у меня теперь не тёмно, а светло-русые, как у большинства русских, которых я видел, и это было бы хорошо, так как путь мой лежал в русские сектора и внешность я бы предпочёл незаметную, чтобы, в случае необходимости, легко смешаться с местными обитателями планет. Но дальше Луиза перестаралась. Она идеализировала меня так же, как скульптуры героев Первой Эпохи, что стояли на дворцах в Потсдаме и Кёнигсберге. Подвела её, как я подозревал, семейная страсть к перфекционизму, которой отличались все фон Цоллерны. То, как я теперь выглядел, было картинкой из мечтаний её отца о внешности идеального человека, как её изображали в сетевых виртуальных играх, производимых на территории Империи.

Изобразительное искусство любого вида есть вещь, как известно, воспитательная. А следовательно, подражательная. «Жизнь имитирует искусство», как сказал один из великих классиков Первой Эпохи. И ладно бы тонкий нос, узкие скулы и прочая ерунда, которую можно быстро «исправить» подставившись под чей-то удар при случае. Глаза! Она мне сделала глаза такого же цвета и разреза, как у неё самой! Неестественно, ненормально синие. Меня опознает по ним любой, кто хоть раз увидит. Ещё одна догадка мелькнула и я быстро разделся, чтобы понять, может я ещё на что-то не обратил внимания. Однако, всё было на месте, даже глубокий шрам, на левой грудной мышце, той, что «pectoralis major». Тот самый шрам, оставленный мне на память Хубертусом Кассадором, чуть не забравшим мою жизнь под Кёнигсбергом. Зря я не обсудил с Луизой, какие изменения в мою внешность она внесёт. Если совсем честно, то мне показалось неприличным обсуждать это с девушкой, чтобы не выглядеть нарциссом, похожим на адептов касты Исиды на просторах Альянса Свободных миров. Что ж, теперь я похож на них внешне, а снова залазить в регенератор нет времени. Но с Луизой нужно поговорить обязательно, прямо сейчас, чтобы как-нибудь внести изменения.

Оставалось проверить данные, которые подадут в сеть, растворённые в крови, мои новые идентификаторы личности. Снова одеваясь, я заметил дешёвый пластиковый планшет, какими пользуются обычно гимназисты, курсанты и студенты. Включив его, я впал в некоторое недоумение, увидев на экране обложку сетевой интерактивной книги, на которой прочёл: «Грамматика русского языка и упражнения». Ник выхода в сеть был достаточно для меня красноречивым: «Vainakh». Это слово я знал с детства, так называлась в рассказах моего дорогого отца Якоба, автономная система Конфедерации Русских Планет, где жили люди, похожие на Ису «Сидорова». Те, которые то восставали и воевали против русских, то приходили им на помощь в трудные моменты их переселенческой истории. Такая вот история о любви.

Я перешёл в раздел «упражнения», чтобы проверить свои догадки.

Вверху, над страницей, была прикреплена заметка: «Сказать всем своим: вилка, тарелка — говорить без мягкого „л“, соль, консоль, — с мягким».

Ниже стояло:

«Валерик». Поручик Тенгинского полка, Лермонтов.

Эссе.

Эпиграф был превосходен, очевидно это и были стихи того самого Лермонтова, с чьим творчеством я обещал себе ознакомиться после гибели Олега Касаткина:

Далее следовал текст самого эссе, читать который сейчас у меня не было времени. Книжка явно не могла принадлежать Луизе, русским языком она владела прекрасно, я рискнул бы даже предположить, что с детства. У меня оставался только один вариант. Я уже хотел идти на выход, чтобы найти владельца «учебника», которым по моему убеждению мог быть только сын «профессора» Магомедова, Иса «Сидоров».

Но, сначала я сделал то, зачем я и взял планшет в руки. Я нашёл вкладку «идентификация». Когда на экране появилось изображение ладони, с бесконечными дорожками линий на ней, я приложил к нему свою руку. Из глубин интерсети пришла моя новая биография.

Франц Лефорт, двойная планета Слобода, спутник планеты Москва, инженер — терраформер, доктор физико-химических наук, сотрудник компании «Русь ганзейская». В отпуске по собственному желанию, с целью написания диссертации, тема не указана.

Дальше шли подробности.

Я усмехнулся. «Доктор физико-химических наук» звучало приблизительно так, как «профессор» филологии Магомедов. Планета происхождения меня устраивала. Красавица — Москва, с её не менее красивым спутником Слободой, на которой была чуть меньшая гравитация, располагались далеко и от Архангельска и от Кушки. Вряд ли я попаду туда. По крайней мере, сейчас она не входила в мои планы. То, что я по легенде гражданский, тоже хорошо, на первое время, а там посмотрим. Нужно будет только куда-то спрятать «Серебряную тень», но об этом я подумаю позже.

Название компании «Русь ганзейская», в которой я, якобы, работал, указывало на наличие ганзейского конструкторского бюро, или верфи в Москве, или около неё. Я не слышал об этом подразделении, но это и не удивительно. По легенде, я связан с Ганзой. Дальше — видно будет. Свои планы я не собираюсь чётко привязывать к предложенной мне кем-то, вымышленной биографии. Даже, если это придумала Луиза, которую мне всё время хочется назвать Элизой, по старинке. Но скорее, это почерк «Фёдора Алексеича», о котором я даже забыл в водовороте последних событий. Как выразился недавно Одинцов, меня продолжало «кружить».

Как раз в этот момент, на коммуникатор костюма пилота, мне пришло короткое сообщение от Одинцова. Датировано оно было вчерашним днём и «ждало» моего подключения к локальной сети.

Привет, капитан Лефорт! — писал Одинцов. — Пока ты отдыхал в регенераторе, многое случилось, посмотри новости. Ничему не удивляйся, прими всё как данность и позитив. Наш общий друг — ганзеец отправил твоего отца Якоба Лефорта, вместе с твоей матерью, на Троицу, туда же, куда уже отправлены наши друзья, которым нужна помощь. О них не волнуйся. Рейдер «Барон Врангель» я забрал, он может демаскировать тебя, у тебя теперь есть твой корабль. На планете остались те, кто может стать твоей новой командой, или просто домчать тебя до той точки в обитаемых пространствах, которую ты сам выберешь. Жму руку и крепко обнимаю тебя, друг. Надеюсь, что мы обязательно встретимся. Во всяком случае, я в это твёрдо верю.

P.S. Как тебе твоя новая русская форма?

Как я и догадывался, это Одинцов подсунул мне лётный костюм русской ирреденты. На «Барон Врангель» мне, в принципе, тоже наплевать, у меня есть моя «Серебряная тень».

Но взволновало меня в его сообщении вовсе не это. Я сразу обратил внимание, что Одинцов называл моего отца в сообщении тоже Лефорт, а не фон Кассель. Значит ли это, что моим родителям тоже сменили биографии? В сообщении, Одинцов ни слова не писал о Луизе и это тоже встревожило меня. Хорошо, я посмотрю новости, раз Игорь рекомендовал мне это.

«Планеты 24» нашлись сразу, по закладке, сделанной хозяином планшета. По экрану полетела знакомая трёхмерная картинка Млечного пути, фокус которой переключался то на Новый Амстердам, то на Картахену, то на Лондон, то на Вену то, по старинке, на Берлин и Потсдам, имеющие общий центр взаимного обращения. Полёт через столичные планеты завершился, конечно, Москвой со Слободой, у которых, тоже, был общий центр тяжести.

На экране появилось знакомое лицо известного русского диктора.

— Внимание, зрители! — сказал он. — Это «Экстренное Включение» и с вами ваш ведущий, Дмитрий Кошелёв. Он ходил в полный рост по студии, жестикулируя в характерной ему, узнаваемой манере, как декламатор в театре.

— Буквально два часа назад, в области туманности «Терек», что разделяет систему Кубань и Автономные планеты Кавказа, недалеко от точки перехода «Z-4 — Е-50», был обнаружен остов террасаконтеры «Дева Ирида». Корабль прошёл точку перехода и ожидал эскадру прикрытия. Судя по характеру повреждений, с ним приключилось то же самое, что и с печально известной «Девой Мариной», погибшей в результате несчастного случая или диверсии, неподалёку от звезды Кубань. Исходя из полученных данных, уже вторая, по счёту потерь Альянса, террасаконтера «Дева Ирида», не была уничтожена в прямом столкновении один на один, или в сражении с эскадрой, скорее её подорвали изнутри. Она погибла из-за повреждений жизненно важных для корабля отсеков, таких как машинное отделение, отсеки боеприпасов и барбет. Другими способами превратить корабль Альянса такого класса, вселявший ужас и страх одним своим видом и мощью, в облако мусора, дрейфующего в пространстве, человечество просто не располагает. Корабль не подавал команды о помощи, или не успел этого сделать. К счастью, судовой журнал, выброшенный в интерсеть в аварийном порядке и «чёрный ящик» уцелели, их разыскали рейдеры Альянса класса «дромон», из эскадры прикрытия. Дромоны Альянса прошли точку перехода слишком поздно и застали только заключительную фазу трагедии. Прессе разрешили осветить только часть информации, хранящейся в них. Вы видите эксклюзивные кадры катастрофы века, на канале «Планеты 24».

На экране появилась картинка двойника той терассаконтеры, чью гибель я наблюдал лично, в компании Игоря Одинцова и Павла Рязанцева, на борту «Барона Врангеля», театрально «взятого на абордаж» «Всадниками». Картинка была та же, только торпед, подходящих к обречённому кораблю, нигде не было видно. Корабля, который дал торпеды я тоже не увидел, что сразу вызвало у меня самые неприятные подозрения.

Красивый силуэт корпуса террасаконтеры внезапно «распух» в том месте, где находились задние посадочные палубы для кораблей поддержки, предваряемые большой прямоугольной впадиной. Как если бы, кто-то невидимый зашёл туда ненадолго на чем-то, размерами с рейдер, и в упор дал торпеды на очень малой скорости, чтобы успеть снова уйти на безопасное расстояние.

— Звук взрыва, который вы слышите, — шли фоном слова Дмитрия Кошелёва, — предположительно следствие попадания протонных торпед в силовую установку корабля. Далее на экране уникальные кадры с одной из палуб, разошедшиеся по интерсети. Видео находилось в судовом журнале.

На экране я видел красный свет, мигающий в огромном коридоре террасаконтеры. Коридор чем-то мне напомнил «центральную улицу» на «кракене» «Святой Андрей». Дальше на видео бежали в беспорядке люди, в форме пилотов Альянса, была заметна пара перевёрнутых багги.

— Майор-ассистент, доложите обстановку, — пошел текст на интерлингве, сопровождаемый субтитрами на русском и имперском.

— Капитан, интенсивное повышение температуры на реакторной палубе, резкое повышение радиоционного фона на палубах «семь», «девять», и «тринадцать». Инженерная бригада уже в деле.

— Потери, какие у нас потери? — прозвучал, как я понимал, голос капитана.

— По данным, которые есть — пятьдесят три убитых, более двухсот ранены.

Камеру, с которой шло видео, тряхнуло и фоном прошёл второй взрыв, послабее первого.

— Что это было, майор-ассистент, это что было? — снова спросил голос капитана.

— Узел связи повреждён, капитан, мы теперь немые, сигнал «SOS» дать не могу. Я засёк неизвестную сигнатуру, справа по борту, на четыре часа, веду её…

В этом месте запись оборвалась.

— Таким образом, уже вторая террасаконтера Альянса, за короткое время, уничтожена загадочным образом. — На экране снова появился Дмитрий Кошелёв. — Мы пригласили эксперта по данному вопросу. Встречайте! Иван Гуляев сегодня в нашей студии! — Добрый день, Иван! Приятно видеть вас здесь и сегодня!

Меня вообще раздражает эта манера, на всех массмедиа, пригласить неизвестно кого и приклеить к нему слово «эксперт». Человек, представленный, как эксперт, был штатским. Я не знаю, почему я так решил, но любой, хотя бы год прослуживший во флоте, всегда отличит штатского от флотского. Повторюсь ещё раз, я не знаю, почему мое недоверие и раздражение вызвал именно этот человек, но даже его имя — Гуляев, звучало с экрана недопустимо легкомысленно, учитывая большое количество площадок, которые платят таким «экспертам». Никогда не понимал, почему бы в качестве экспертов не приглашать действительно экспертов. Сейчас, например, намного убедительнее бы звучали слова офицера ранга адмирала. Это вполне соответствовало бы уровню события.

— Добрый день, Дмитрий, также рад нашей встрече, — почти фальцетом ответил Кошелёву Гуляев, подавая свою маленькую руку с короткими, толстыми пальцами и оттопыривая дряблый живот.

— Не могли бы вы прокомментировать ситуацию с «Девой Иридой»?

— Охотно, — с умным видом сказал «эксперт». — Чёрный ящик, показал нам очень точную картину последних часов корабля, хотя власти Альянса, не позволили нам полностью разобрать их покадрово. На мой взгляд, это была не авария и даже не сражение, характер взрывов указывает на это. После реакторных палуб, целью той самой таинственной сигнатуры стал узел пространственной связи. Это значит, что нападающий хотел разобраться с кораблём без посторонних глаз. Кем бы, или чем бы ни была эта сигнатура, она действовала хладнокровно, обездвижив террасаконтеру повреждением реакторных палуб. Затем она изолировала обречённый корабль от окружающего мира, уничтожив узел связи. По моему мнению, далее произошло возгорание в отсеках боеприпасов террасаконтеры, повышение и без того сильного радиационного фона до ещё более высокого уровня и, наконец, взрыв боекомплекта, результаты которого мы видим в новостных репортажах.

Вот такое «мнение» «специалиста-эксперта» — подумал я. Бестолкового, похожего на колобка, человека, вряд ли хоть раз стоявшего на палубе боевого корабля. Насколько увидел я, «черный ящик», как он это называл, показал только палубу с перевёрнутыми багги и бегущими по ней террисами. Этот человек не сказал ничего нового. Ценность его сообщений — ноль. Зато, сколько теперь работы блогерам на тему: «как оно было на самом деле».

Лучше бы я посмотрел резюме, по этому поводу, Анатоля Ришара.

— Исчерпывающе, Евгений! — почему-то с благодарностью, кивая толстячку Гуляеву, сказал, пожимая ему руку, Дмитрий Кошелёв.

В этом месте я промотал запись прямого, как утверждалось, эфира.

— Это был Дмитрий Кошелёв и «Экстренное Включение» на канале «Планеты 24», — успел услышать я его голос.

В принципе, многое становилось понятным, но подумать, как следует над увиденным, я не успел. Входные двери апартаментов, где находился я, где стоял мой регенератор, разошлись. Мне пришлось обернуться на этот звук. В дверях, в зелёном доспехе, стоял бородатый представитель той разновидности русских, которые называли себя вайнахами.

— Привет, брат, — сказал он и тут же выскочил в коридор, громко прокричав что-то на своём родном, вообще непонятном мне языке, и тут же, видимо для меня, сдублировав это на понятном мне русском — Сюда, все сюда, — кричал он, — наш брат проснулся, он уже совсем живой!

Он звал так искренне и радостно, что я, поневоле улыбнулся. Мой «брат» вернулся, буквально через секунду, протирая что-то на груди своего доспеха, посмотрел на меня, и нарушил сразу два правила русской фонетики, над которой работал кто-то из его друзей. Иса Сидоров, как я полагаю.

— Когда виходил, за консол зацепился, — сказал он, кивая мне.

В ту же минуту, комната заполнилась людьми, очень похожими на него. Их было много, они молчали, глядя на меня. Из-за спин до зубов вооружённых людей, в зелёных доспехах, носивших бороды разного вида, вышел хорошо знакомый мне человек.

— Салам, капитан, — сказал он, протягивая мне свою крепкую руку. — Если ты помнишь, меня зовут Иса Магомедов.

— Салам, Иса, — ответил я ему, пожимая руку в ответ. — Я, кажется, многое пропустил, пока отдыхал в регенераторе? Где лейтенант Элизабет Суге?

— Тебе от неё письмо, брат, — сказал Иса и протянул мне конверт.

Конверт был, как из музея, бумажный! Наверное, Луиза хотела сделать мне какой-то сюрприз. Я открыл его и запах духов с сильной ноткой корицы, которой, как я помнил, пахли руки Луизы, которая тогда ещё была для меня Элизой, заставил меня вспомнить те моменты, которые надолго остаются в нашей памяти. Письмо было написано на бумаге, красивым, чётким почерком:

Милый Франц!

Луиза.

Я знаю, что тебе будет неприятно читать это письмо, так же, как мне невыносимо писать его. Я улетаю и забираю с собой твою «Серебряную тень». Отец и дядя хотели, чтобы она исчезла из расклада сил на время. Не скажу тебе, куда я ухожу потому, что я чувствую, что тебя понесёт за мной. Мы позволили себе так много в ситуации, когда она к тому совсем не располагала. Я пишу тебе сейчас и чувствую, как ты гладишь меня по голове. Пока я меняла твою внешность в регенераторе (я чуть не написала «пока ты спал», но согласись, это бы получилось уж слишком по домашнему), с планеты ушли все. Всё, что произошло кроме этого, ты увидишь в сообщениях Ришара и тебе расскажут твои люди. С тобой остаются твои остзейцы. Наверное, они сидят сейчас рядом с тобой — и ван Фростен, и Патрик и Адам. Передай им от меня привет. Они здорово помогли мне тогда, в Кёнигсберге. И здесь, на Кубани.

Павла Рязанцева с медиком — ефрейтором (а это всё, что осталось от первого взвода «гиен»), Илья Афанасьев (это такой капитан кампфгренадирского роста, помнишь?) доставит вместе со своими людьми на Троицу, там они будут в безопасности. Я поручила ему мальчишку, которого мы подобрали в частном владении, стоявшем около фермы. Его зовут Сашка Меньшиков, но мне больше нравится наше имперское Алекс. Я не нашла его родителей ни в списке погибших на Екатеринодаре, ни в списках тех, кого эвакуировали. Они пропали без вести. Мальчик очень привязался ко мне и к Павлу Рязанцеву. Но со мной рядом ему будет находиться опасно, а Павел благоразумно пообещал отдать его в кадетский корпус, который как раз есть на Троице.

Иса Сидоров со своей «Красавицей» тоже не ушёл со своим компаньоном, а решил остаться с тобой. Я не знаю, почему он принял такое решение, он немного странный, но кажется, он славный парень и ты разберёшься сам, нужен ли он тебе.

Я забираю «Серебряную Тень», так что тебе остаётся только «Барон Врангель». Если хочешь знать мнение влюблённой в тебя с детства девчонки, то я думаю, что тебе нужно самому понять, что сейчас нужно. Поэтому, пиратские секторы русских пространств — лучшее место для того, чтобы собраться с мыслями в такое неспокойное время, как сейчас. Это же рекомендовал дядя Фриц, посылая меня с ван Фростеном, чтобы вытащить тебя, после твоей дуэли около Фридрихсхалле. Я не знаю, говорил ли ван Фростен об этом, поэтому лишний раз напоминаю. Вряд ли у Альянса дойдут руки до таких закоулков нашего мира сразу. К тому же, я убеждена, что в свете сложившейся ситуации, ты будешь больше полезен там. Я точно знаю, что теперь ты не сможешь остаться в стороне, хотя такие мысли приходили в твою голову. Правда, Остзеец?

Теперь самое главное:

Мир вокруг тебя может быть не таким реальным, как тебе кажется. Я не преувеличиваю и мне не до метафор. Это действительно очень важно, потому что теперь касается нас обоих.

Мой гениальный отец (пишу без иронии, потому, что люблю его так же сильно как тебя) всю жизнь увлекался древней историей Старой Земли. Это то, о чём он всегда мог говорить часами, сутками, днями напролёт. Он всегда шутил, что мир каждого человека — лишь игра воображения этого самого человека. Поэтому внимательно смотри, как зовут людей, которые тебя окружают. Это поможет тебе, если ты уже знаешь о хобби моего отца. Я, например, догадывалась с высокой вероятностью, что тебя будут звать Лефорт. В том идеальном мире, которым бредит мой отец, имена могут многое значить и предсказывать. Что касается его сумасшествия — тут не стоит заблуждаться — это наверняка его очередная игра.

Приборы показали у тебя повышенную способность к регенерации и слишком высокий уровень нервных реакций — близкий к уровню бескрайних. Не могу сказать — хорошо ли это. Подумай, как такой подарок судьбы можно использовать.

На других планетах время течёт по-разному. Может, мы увидимся скоро, как я того хочу, а может нет. Слово «никогда» я не люблю. Но скорее всего, я ухожу надолго, пока не решится ситуация, которую разыграл папа. Доверяй Головину. Он в курсе многих замыслов и давно был вхож к нам.

Кстати, ты у меня получился неплохо (я имею в виду твою новую внешность). Подойди к зеркалу, оцени. Внешность я изменила слабо — это было самое сложное для меня. Я получила редкую возможность, для любой влюблённой девушки, на свой вкус, убрать все недостатки объекта своей дикой страсти — а это ты Франц! К сожалению, я их почти не нашла. Это я про твои недостатки. Наверное я ненормальная, но как говорила мне в детстве мама, это со временем пройдёт. Или нет… Посмотри — не слишком ли я тебя идеализировала:-)

Видишь, какое большое письмо получилось. Пишу, как в 20 веке, на бумаге. Нашла её в местном музее, этажом выше. Когда надоело разглядывать тебя, любимого, я побывала там, чтобы убить время. Духи, которыми пахнет письмо, нашла там же. Надеюсь, аромат тебе понравится. Если письмо по прочтении не распадётся само по себе (я пропитала его чем следует), уничтожь, раз уж речь пошла о рыцарских романах.

Точно знаю, что люблю тебя.

Письмо рассыпалось в моих руках.

— Тебе плохо, брат? — услышал я голос Исы Магомедова.

«Мир вокруг тебя может быть не таким реальным, как тебе кажется…» — процитировал я себе фразу из письма Элизы, глядя на Ису и толпу, улыбающихся в тридцать два зуба, моих новых бородатых попутчиков. Я сел в кресло и закрыл лицо руками.