Два громадных, ослепительно белых четырехмоторных «Ила» с изображением советского флага на вертикальной плоскости хвостового оперения кругами неторопливо набирали высоту над Кабулом, густо рисуясь на синем небе. Летучие обманки, которые непрерывно сбрасывали с них, чтобы сбить наводку «Стингеров», если бы их пустили моджахеды, опадали позади изящными белесыми шлейфами, словно догорающие искры бесшумного фейерверка.
Два самолета советского воздушного моста взлетели с интервалом в несколько минут перед самой посадкой "Ту-154" афганских авиалиний, прибывающего из Дели и осуществляющего единственный коммерческий рейс между Афганистаном и внешним миром. Высадившиеся пассажиры толпились у входа в убогое, насквозь промерзшее строение, именуемое аэровокзалом, под бычьим взором неряшливых солдат. При месячном жаловании в 3000 афгани они только что не помирали с голоду. Здесь было несколько индийцев, афганцы в чалмах и высокая кудрявая блондинка в джинсах, коротких бурых сапожках и долгополой холщовой куртке с войлочной подкладкой. На плече у нее висела сумка, набитая фотоаппаратами. Один из солдат поманил ее из очереди, взял у нее паспорт и подал его сидящему в дощатой будке полицейскому чину, который проверял бумаги: Дженнифер Стэнфорд, гражданка Австралии, газетный фоторепортер. Проверив визу, он, улыбаясь, вернул паспорт владелице. Вот уже несколько недель, как единственными иностранцами, отваживавшимися лететь в Афганистан, не считая постоянно живущих в Кабуле индийцев, были газетчики, да и тех пускали в страну считанные единицы.
Под бдительным оком нескольких сотрудников ХАДа, которые слонялись в помещении аэропорта, принюхиваясь ко всему, что являлось из внешнего мира, Дженнифер Стэнфорд отправилась за своим багажом. Один из сыщиков, щекастый толстяк с голубыми глазами навыкате, в кожаном потертом пальто, улыбнулся ей. Пользуясь случаем, она спросила по-английски:
– Где можно получить багаж?
Радуясь возможности перемолвиться с ней, полицейский ответил:
– Сейчас привезут. А вы откуда?
– Из Австралии.
– В Афганистане впервые?
– Да.
Она отошла. Он провожал ее глазами, размышляя о том, что женщина скорее всего лжет. Большинство газетчиков перебиралось из Кабула в партизанские отряды моджахедов, а сделать это было непросто. Иначе, чем через Пакистан, к моджахедам попасть было невозможно, но сообщения между Кабулом и Пакистаном не было. Поэтому приходилось из Кабула лететь в Исламабад через Дели.
Дженнифер Стэнфорд бродила по тесному, удручающе безлюдному помещению аэровокзала. Ни лавок, ни пункта обмена валюты, ни контор гостиничного обслуживания или проката автомобилей. Справочного бюро, и того нет! К тому же, окна со стороны летного поля были замазаны краской, чтобы нельзя было увидеть боевые самолеты.
Холод в этом мрачном месте пробирал до костей. Прилетевшие афганцы исчезали один за другим, навьючившись самыми немыслимыми тюками. Оставались лишь пассажиры, сдавшие вещи в багаж. Неожиданно внимание Дженнифер Стэнфорд привлек шумный спор в том месте, где таможенники проверяли вновь прибывших. Высокий мужчина с растрепанными седыми волосами и громадным носом, облаченный в меховую куртку и повязанный шарфом, чугунным голосом поносил чиновников, требуя, чтобы его пропустили. Кончилось тем, что таможенники, только чтобы отвязаться, пропустили его. Разгоряченный перепалкой, мужчина влетел в зал и, окинув внимательным взглядом немногочисленных афганцев, устремился, припадая на ногу, к Дженнифер Стэнфорд.
– Вы из Дели, мисс?
Широкая улыбка скрашивала невыгодное впечатление от скошенного подбородка и весьма отталкивающей физиономии старого солдафона.
– Да, а в чем дело?
Движением, исполненным сердечности, он протянул ей руку.
– Элиас Маврос, из газеты "Ризопактис". У таксиста кончился по дороге бензин, а я еду за другом. Такой высокий черноволосый парень, который...
Дженнифер перебила его:
– Я была единственным иностранцем в самолете. Видимо, ваш друг не попал на рейс. У нас была двухдневная задержка. В Дели нам сказали, что здесь был снегопад...
– Да, да! – подхватил грек. – Какая незадача! Этот человек должен был привезти мне деньги... Да что теперь!.. Вы впервые в Кабуле?
– Впервые. Вы знаете, как добраться до "Интерконтиненталя?" Ведь там все газетчики?
Элиас Маврос радостно осклабился:
– Кроме меня! Я в гостинице "Кабул", ведь моя газета очень бедна. Там я плачу всего 15 долларов. Горячей воды, естественно, нет. Отопления тоже. Но я считаю себя не журналистом, а революционером.
Она с веселым любопытством воззрилась на него:
– Вот как? Почему же?
– Я – член коммунистической партии Греции и нахожусь здесь для того, чтобы ободрить наших товарищей из народно-демократической партии Афганистана в их борьбе против преступных экстремистских сил, пользующихся поддержкой Пакистана, – отчеканил он и лукаво добавил, чтобы смягчить впечатление от канцелярских оборотов своей речи: – Тех, кого вы зовете моджахедами.
Дженнифер Стэнфорд усмехалась, слушая старого идеалиста, который, несмотря на пенсионный возраст, продолжал сражаться за свои убеждения и возбуждал в ней приязненное чувство.
– Я политикой не занимаюсь, – проронила она.
Элиас Маврос расцвел сердечной улыбкой:
– Как бы там ни было, коли уж мой таксист разжился бензином, я с удовольствием доставлю вас в "Интерконтиненталь"!
– Благодарю, – согласилась австралийка. – Только мне еще нужно получить багаж.
– Не беспокойтесь, я сам этим займусь! – вскричал грек.
Он принялся проворно рыскать по всем закоулкам, обращаясь то к солдатам, то к полицейским, не понимавшим ни слова из его расспросов, что-то втолковывал им с помощью жестов, пока, наконец, один из афганцев не указал ему на багажную тележку, видимо, забытую на поле как раз напротив отворенных дверей аэровокзала. Никто не удосужился разгрузить ее.
Дженнифер сняла с тележки увесистый баул, который Маврос пожелал нести сам. Они без всяких проволочек прошли таможню: слово "журналист" отворяло все двери. Правительство Наджибуллы, обвиняемое во всевозможных зверствах и, в частности, в умерщвлении около 35 тысяч оппозиционеров, очень старалось понравиться.
Какой-то несчастный, морщинистый, бородатый, закутанный в одеяло афганец в чалме проводил их завистливым взглядом. Занимавшийся им таможенник пересчитывал дюжинами яйца, которые тот привез из Дели, уворовывая для себя добрую половину.
Кабул страдал от нехватки многих насущных товаров, начиная с бензина и кончая сахаром, из-за "мягкой" блокады моджахедов, которые то и дело перекрывали дороги, ведущие в столицу, облагая непомерной данью пропускаемые ими грузы.
Едва они вышли из аэропорта, как высоченный афганец с лошадиным лицом печального клоуна и зализанными назад волосами, как у танцовщиков великосветских салонов 30-х годов, выхватил баул из рук Дженнифер.
– Это Халед, мой шофер, – пояснил Элиас Маврос. – Работает в министерстве иностранных дел, но еще и водит такси.
Тот уже шагал впереди, сгибаясь от тяжести баула и расталкивая мальчишек, кидавшихся за несколько афгани тащить кладь, вес которой превосходил их собственный. Аэропорт был окружен своего рода полосой отчуждения, куда запрещалось въезжать даже такси и через которую сошедшие с самолета люди волокли, как кто горазд, свои вещи.
Они добрались до ограждения, за которым ждали иззябшие встречающие и водители такси. Несмотря на синеву небес, погода стояла очень холодная.
Дженнифер и Элиас Маврос поместились в такси, желтой "волге" с рекламной наклейкой "Тойота" на заднем стекле. Где только не встречаются снобы!
Машина катилась в юго-западном направлении по широченной, прямой, как стрела, улице. Автомобили попадались редко. У решетчатой ограды обезлюдевшего американского посольства стоял легкий танк. После отъезда персонала советского посольства уложили чемоданы и все западные дипломаты, выказав таким образом сдержанное отношение к правительству Наджибуллы. Остались, не считая стран Восточной Европы, одни турки да индийцы. Кругом толпились закутанные в бесчисленные свитеры афганцы в нахлобученных до ушей паколе либо чалмах, шальварах и в наброшенных на плечи, поверх длинных, до колен, рубах, одеялах, небритые, неряшливые, махнувшие на все рукой.
По сторонам дороги стояли глинобитные строения, изредка перемежавшиеся зданиями современной постройки. Большая часть Кабула состояла из таких же широченных прямолинейных проспектов, обсаженных чахлыми, побитыми морозами деревьями, без магазинов и, зачастую, без названия. Казалось, город строился чрезмерно быстро. Пустыри, ограды брошенных особняков, уродливые кубические здания различных учреждений.
– Здесь спокойно? – полюбопытствовала Дженнифер.
Элиас Маврос важно качнул головой.
– Весьма. Президент Наджибулла здесь хозяин положения. Единственное, что могут позволить себе "муджи", это выпускать каждое утро по городу несколько ракет, от которых гибнут случайно подвернувшиеся дети. Терроризм в чистом виде.
Они подъезжали к центру. Стало оживленнее: показались лавки, встречалось больше пешеходов и довольно много автомобилей. Почти на каждом перекрестке торчал бронетранспортер с пехотинцами, но люди; казалось, не замечали их.
Халед сбавил ход: впереди показался контрольно-пропускной пункт, где военные досматривали автомобили, едущие из провинции, проверяя документы и заглядывая в багажники.
Как только выяснилось, что перед ними иностранцы, солдаты сделали им знак проезжать.
Спохватившись вдруг, Маврос взглянул на часы.
– Вы не будете возражать, если мы на минуту заедем на Базар, а уж оттуда прямо в гостиницу? Я условился о встрече с одним человеком, он обещал продать мне теплую армейскую куртку советского производства. Таких теперь не достать.
– Конечно, о чем речь! – успокоила его Дженнифер Стэнфорд.
Журналистка жадно впитывала впечатления от этого странного, уродливого, плоского, такого несовременного города, сулившего приключения.
Грек растолковал шоферу, как нужно ехать, и тот повернул к центру.
Они выехали к реке Кабул, узенькой полоской перерезавшей город с запада на восток, и Халед остановил машину напротив мечети Пуле Хешти, как раз там, где начинался базар Шар Шатта. В отличие от пустынных проспектов, здесь кипела жизнь. Мостовая и тротуары кишели расхаживавшим туда и сюда людом. Сотни лавочников торговали невообразимым хламом, да к тому же раскладывали товар на лотках, выставленных прямо на тротуаре. Сплошь мужчины, редко где мелькнет женщина в чадре. Они перешли на другую сторону проспекта Майванд в том месте, где рядом с мечетью находился один из входов Базара. Восток брал свое даже по соседству со святым местом.
На решетчатой ограде сада при мечети были развешаны десятки каракулевых шапок. Сидевшие на корточках вдоль тротуара торговцы зычными голосами зазывали покупателей, другие продавали с тележек нанизанное на шампуры мясо, сладости, сигареты, кусковой сахар поштучно, поношенную одежду. Здесь носились запахи керосина, пряностей и пригоревшего жира.
– Будешь ждать здесь, Халед! – распорядился Маврос.
Они углубились в один из переулков, огибающих мечеть. Маврос – впереди, Дженнифер – сзади. Целый квадратный километр занимало причудливое переплетение узких кривых улочек настоящий лабиринт, где торговали каким угодно товаром. Насколько хватало глаз, тянулись сплошные ряды лавок, занимавших первые этажи ветхих, чудом еще не рассыпавшихся деревянных домов, украшенных порою резным балконом, заваленным всяким хламом. Обернутые несколькими слоями всякой рванины, торговцы терпеливо поджидали покупателей, безропотно снося жестокий мороз.
Им приходилось петлять между наваленных всюду мешков с манной крупой, пряностями, шафраном. Здесь помещалось торжище съестного. Немного дальше расположился мясник, и на веревке, натянутой между домами, висели ободранные кровавые туши.
Соблазнительным запахом повеяло от лавчонки, осаждаемой густой толпой. Из скопища выдрался мальчуган, едва не сбив с ног Дженнифер. Он прижимал к груди стопку совсем еще горячих нанов. Булочная. В Кабуле всегда не хватало хлеба, и только здесь, у этой лавки, можно было увидеть очередь.
Дженнифер обернулась. Тревожное чувство шевельнулось в ней, точно Базар сомкнулся вокруг, и не найти было пути назад в путанице похожих одна на другую улочек, без единой вехи, за которую мог бы зацепиться глаз. Однако Маврос, судя по всему, без труда находил верную дорогу. Она поскользнулась на ледяной корке, и Маврос едва успел подхватить ее. Согнувшийся в три погибели носильщик, исхудалый, растерзанный, с безжизненным взглядом, едва не сбил их на мешки гороха, пошатнувшись под бременем ноши, в которой было больше веса, чем в нем самом. Торговцы, сидевшие по-портновски у порога своих лавчонок, любопытным взглядом провожали женщину без чадры. Все без исключения афганки носили чадру зеленоватого или желтого цвета, окутывавшую их с головы до пят. Только против глаз вшивалась полоска рединки.
По дороге им встретился шедший гуськом наряд солдат патрульной службы, затянутых в форму цвета хаки. На них были надеты русские шапки голубоватой цигейки, а на плече висели автоматы Калашникова. Один из солдат на ходу взял с лотка апельсин и сунул его в карман.
– Апельсины привозят из Герата, с юга, – пояснил Маврос, – но для большинства афганцев они слишком дороги.
Когда они повернули в другую улочку, вид окрестности совершенно переменился. Вместо пряностей и сушеных овощей здесь рядами стояли клетки для птиц, иногда с пернатым жильцом. Даже война не истребила в афганцах пристрастия к птицам. Маленький, туго обтянутый теплой курткой хазара с раскосыми, как у китайца, глазами снял с гвоздя золоченую клетку, где сидел черный дрозд, и увязался за журналисткой, забегая сбоку и суя ей под нос свою клетку.
Дженнифер едва не споткнулась о человека с нахлобученной до самых глаз чалмой, притулившегося в уголке на корточках. Из-под накинутого на плечи одеяла вылезал автомат Калашникова.
– Осведомитель ХАДа, – пояснил Элиас Маврос. – На Базаре они кишмя кишат. Многих убивают. Это все бедные люди, рискующие жизнью, чтобы прокормить семью.
Птичьи ряды кончились, уступив место тканям. Элиас Маврос остановился у входа в узкий проход, петляющий между полуразвалившихся домишек и уходящий в самые недра Базара.
– Нам сюда.
Она последовала за ним. Несколько поодаль закутанный в совершенно вылинявшие лохмотья портной строчил на старенькой зингеровской машинке прямо на улице, невзирая на стужу, Дома стояли впритык один к другому, словно для того, чтобы не рухнуть без опоры. Деревянные двери были выкрашены синей краской.
Элиас Маврос остановился перед одной из них и постучал.
Дверь отворилась, и грек посторонился, пропуская Дженнифер Стэнфорд. Воздух в доме был ледяной. Под потолком слепой комнаты горела желтоватым светом электрическая лампочка. Пахло сыростью и прогорклым жиром.
Элиас Маврос затворил дверь.
– А вот мой друг Гульгулаб! – радушно объявил он.
Стоявший в комнате афганец двинулся к ним.
Дженнифер увидела невысокого мужчину, чьи широченные плечи туго обтягивал коричневый свитер в белую полоску, поверх которого был надет пустин без рукавов. У мужчины было поразительное лицо – не лицо, а маска! Лоб почти до бровей зарос густыми черными волосами, свисавшими неровной, точно подрубленной топором челкой; щеки заросли густой черной бородой, скрывавшей всю нижнюю часть лица; пронзительные, почти безумные глаза недвижно вперились в Дженнифер, и ей стало не по себе. Тем не менее, она сделала над собой усилие и с улыбкой протянула ему руку:
– Привет, Гульгулаб!
Не обратив внимания на протянутую руку, Гульгулаб еще на шаг придвинулся к ней. Теперь Дженнифер видела только эти дикие глаза среди густых зарослей волос и бороды. Руки его взлетели, точно подброшенные пружиной, и жилистые пальцы сдавили шею австралийской журналистки.
Ошеломленная Дженнифер отступила к стене, подле которой стояла. Сумка с фотоаппаратурой мешала ей, и она на какое-то время замешкалась. Охваченная ужасом, в полной растерянности, чувствуя, что ей уже не хватает воздуха, она полными слез глазами искала Элиаса Мавроса, но тот исчез! Видимо, тихонько выскользнул на улицу. Она осталась наедине с этим бородачом с безумными глазами, вцепившимся в нее, как бульдог.
Когда первый испуг прошел, она начала сопротивляться, действуя бессознательно, не пытаясь постичь причину этого необъяснимого нападения. Приток крови к мозгу уменьшился, и мысль ее работала уже не так быстро.
Она сильно лягнула своего противника, но тот, по всей видимости, даже не обратил на это внимания. Тогда она отчаянным усилием попыталась разжать пальцы, впившиеся ей в горло. Все было напрасно. Несмотря на маленький рост, Гульгулаб обладал поразительной силой. Взгляды их встретились, и при желтоватом свете лампочки Дженнифер прочла в глазах афганца исступленную, почти радостную жажду убийства. Дикий ужас обуял Дженнифер, она закричала:
– Элиас! Элиас!
Прислонясь спиной к стене, она чувствовала, что силы оставляют ее. Поняв это, Гульгулаб сделал резкую подсечку. Она рухнула на пол вместе с ним, так и не разжавшим пальцев. Напрягая все силы, она все же отодрала от шеи левую руку бородача и жадно вдохнула воздух. В то же время она звала на помощь, не особо, прочем, рассчитывая на нее. Проворный, как обезьяна, Гульгулаб вдруг отпустил ее шею. Не дав ей времени подняться с пола, он левой рукой схватил ее за волосы и, вцепившись пальцами правой ей в затылок, рывком перебросил женщину вперед и сунул ее лицом в мешок манной крупы; поставленный на полу.
Застигнутая врасплох Дженнифер почувствовала, как мучная пыль забивается ей в нос и в разинутый рот, заполняет легкие и душит ее.
Она судорожно дернулась и поняла, что скоро умрет. Непомерная тяжесть давила ей на плечи. Усевшись на нее верхом, Гульгулаб обеими руками пригибал ей голову, стараясь как можно глубже вдавить ее в крупу.
В ее легких почти не осталось воздуха. Она попыталась ухватиться за мешковину, но не нашла никакой опоры. Потом выбросила руки себе за спину, но в таком положении оказалась бессильна что-либо предпринять. От крупы жгло глаза, она задыхалась. Дженнифер хотела закричать, но издала лишь слабый стон.
В глазах у нее померкло, отчаяние охватило ее. За что? За что? Неумолимый Гульгулаб не ослаблял нажима рук. Дженнифер чувствовала шеей его дыхание, ровное, как у ребенка. Он убивал ее, как топил бы кошку.
* * *
Элиас Маврос докуривал сигарету на птичьем рынке, с благодушной улыбкой наблюдая изящный танец двух голубей в клетке. Заметив интерес Мавроса, вокруг него завертелся торговец.
– Две тысячи афгани... Или десять тысяч долларов, – вполголоса добавил он.
Насмешливо взглянув на продавца, Маврос пошел прочь, возвестив на прощание трубным голосом:
– Любезнейший, у меня нет денег покупать птиц. Хватило бы на пропитание!
Торговец печально повесил клетку на место, а Элиас вскоре скрылся в узком проходе, выходящем в переулок. Прошло уже четверть часа. Этого должно было с лихвой хватить Гульгулабу, скорому в таких делах. Маврос постучался в ту же самую дверь. Молчание. Встревожившись, он снова постучал. Никакого движения. Уж не случилось ли что-то непредвиденное?
* * *
Гульгулаб распрямился, несколько запыхавшись. С Дженнифер Стэнфорд ему пришлось повозиться дольше, чем он предполагал. Женщина лежала на полу, как сломанная кукла, уткнувшись лицом в мешок с крупой. Афганец достал из кармана рубашки сигарету с гашишем, раскурил ее, сделал несколько затяжек и приступил ко второй части своей работы. В своей жизни он видел сотни убитых людей, из коих добрых несколько дюжин стали мертвецами при его личном участии. Он не боялся покойников, ибо для него, лишенного воображения и сочувствия к людям, смерть была ничего не значащим словом.
Он бросил окурок, перетащил убитую на середину комнаты и начал раздевать ее. Это было не трудно, потому что тело еще не остыло. Менее чем через пять минут на Дженнифер Стэнфорд ничего не осталось. Снятое с покойницы, в том числе и сапоги, Гульгулаб тотчас складывал в углу. Его жертва лежала ничком: гладкая спина, округлый зад, стройные бедра. Гульгулаб ощутил прилив желания. Он спустил шельвары, улегся на распростертое тело и принялся тереться нижней частью живота о все еще упругие ягодицы убитой им женщины. Почти сразу его член напрягся. Гульгулабу не часто представлялся случай удовлетворить свои половые потребности. В Кабуле было мало шлюх, да и те боялись его. Шутовская и, вместе, отталкивающая наружность, огонек смертоносного безумия, скачущий в его вечно одурманенных глазах и, в довершение, отвратительная нечистоплотность не вызывали в них особого желания предложить свои услуги. Выросший в бедном горном селении, Гульгулаб впервые вымылся только в тридцать лет. От него шел такой же смрад, как и от бараньей шкуры его пустина. Когда член совершенно отвердел, он взял его в правую руку, а левой, раздвинув полные ягодицы, принялся шарить между ними, пока не нащупал отверстие. Похрюкивая, словно боров, он начал с великим трудом втискиваться туда. Наконец он разом вогнал свой член в еще теплую полость. Блаженное ощущение, какое чудилось ему в грезах, навеянных доброй порцией гашиша!
* * *
Покрывшись потом, несмотря на стужу, Элиас Маврос перестал колотить в синюю дверь и изо всей силы ударил в нее плечом. Ему казалось, что он торчит здесь уже несколько часов. Дверная створка сразу подалась, и журналист, потеряв равновесие, с маху влетел в комнату.
Гульгулаб наслаждался, распростершись на трупе Дженнифер Стэнфорд, как вдруг дверь распахнулась.
Сразу забыв плотские утехи, он молниеносным, как бросок кобры, движением схватил прислоненный к стене "Калашников", который собственноручно усовершенствовал, отпилив приклад и снабдив его огромной семидесятизарядной обоймой.
Не вынимая члена из плоти мертвой женщины, он одной рукой вскинул оружие навстречу ввалившемуся в дом человеку. И лишь когда его палец через какие-то доли секунды готов был надавить курок, узнав Элиаса Мавроса. Он злобно и вместе с тем облегченно заворчал, не выпуская автомата, плашмя прижал его к полу и, найдя в нем опору, возобновил свои труды в заднем проходе мертвой женщины, стараясь как можно дольше продлить наслаждение. Со спокойной душой. Все равно жертва теперь уже ничего не чувствовала, а он, Гульгулаб, имел полное право вкушать, хотя бы изредка, небольшие радости! По прошествии малого времени он почувствовал, что не может больше сдерживаться. Семя хлынуло из него, и он, пронзительно вскрикнув, изо всех сил прижался животом к округлому женскому заду.
* * *
В единое мгновение Элиас Маврос охватил взглядом лежащий на полу труп, обнаженные ягодицы Гульгулаба и его безумные глаза, когда он навел на него свой автомат. Оцепенев от омерзения, он наблюдал, как афганец встает на ноги и натягивает спущенные шальвары. Он ясно сознавал, что никогда еще смерть не была так близка: Гульгулаб нажимал курок без задержки. Но он был так взбешен, что уже не владел собой.
Став подле трупа, он по-детски топнул ногой и разразился потоком брани:
– Какая мерзость, Гульгулаб! Ты просто отвратительная свинья! Я все расскажу Селим Хану!
Недовольно ворча, Гульгулаб наводил окончательный порядок в своей одежде. Элиас Маврос обращался к нему по-гречески, что, впрочем, не имело особого значения: глухонемой от рождения, Гульгулаб объяснялся только жестами и понимал по движению губ наречие дари. Он ясно видел, что его напарник взбешен, но ему было наплевать. Единственным его господином был Селим Хан, вождь племени ашакзаев, чья жестокость нашла достойный отклик в душе глухонемого. Он с радостью пошел бы для него на смерть и уже не единожды подвергал свою жизнь смертельной опасности. В его мире совокупиться с мертвой женщиной значило не больше, чем украсть у товарища сигарету с гашишем.
Не обращая более внимания на грека, он разостлал на полу обширное полотнище и начал заворачивать в него труп.
Все еще бормоча себе под нос какие-то угрозы, Элиас Маврос собрал одежду, сапоги и сумку с фотоаппаратурой Дженнифер Стэнфорд и отворил дверь, сообщавшуюся со второй комнатой домишка. В этой комнате было немного светлее. У стола стояла женщина и ждала, невозмутимо покуривая. Светлые, коротко остриженные волосы, красивое твердое лицо с правильными чертами. Полотняный коричневый комбинезон и рейнджеровские сапоги. Греческий журналист протянул ей сверток одежды.
– Скорее переодевайся, Наталья, – сказал он по-русски. – Если бы ты видела, чем занимался этот мерзавец Гульгулаб!
– А что такое? – спросила женщина, оттягивая книзу язычок молнии своего комбинезона. Сбросив его, она осталась в одних трусиках и бюстгальтере. Плечи ее были необыкновенно широки, живот плосок, груди тверды и высоки, а бедра оплетены мышцами, как у танцовщицы. Элиас Маврос окинул ее безразличным взглядом: он давно уже поставил крест на плотских утехах.
– Он изнасиловал ее, уже после!
Женщина, надевавшая снятую с убитой одежду, пожала плечами.
– Некультурный.
Разъяренный Элиас Маврос расхаживал взад и вперед. Он был выбит из колеи этим отклонением от плана. Он был человеком, преданным долгу, привыкшим выполнять взятые на себя обязательства. Именно поэтому он так и не мог примириться с дикой необузданностью Афганистана. Пока Наталья завершала свое перевоплощение, он достал из кармана австралийский паспорт и сравнил его с паспортом Дженнифер Стэнфорд.
Они были неотличимы, за исключением маленькой подробности: на том паспорте, что он держал в руках, была наклеена фотография новоявленной Дженнифер Стэнфорд – превосходная подделка, распознать которую было почти невозможно. И на сей раз Технический отдел КГБ явил блистательный образец своей работы.
Кончив переодевание, Наталья с некоторым беспокойством посмотрела на Элиаса:
– Ты уверен, что никто здесь не успел увидеться с ней?
– Никто, – отрезал Элиас Маврос. – Сама понимаешь, мы проверили. Ну что, готова?
– Да, почти.
Наклонившись, она достала из холщовой сумки большой фотоаппарат фирмы "Никон" с огромной двухсотмиллиметровой телескопической насадкой и сунула его в сумку покойницы, дополнительно ко всему тому, что в ней находилось.
Элиас Маврос беспокойно взглянул на часы.
– Пора!
Они перешли в первую комнату. Гульгулаб, сидя на корточках, курил сигарету с гашишем. Рядом с ним лежал завернутый в холстину труп. И, под рукой, автомат Калашникова с огромной обоймой оранжевого цвета. Элиас Маврос бросил на него яростный взгляд и угрожающе ткнул пальцем:
– Ты еще услышишь обо мне!
Глухонемой улыбнулся ему бессмысленно блаженной ухмылкой. Ему удалось соединить полезное с приятным, и господин его не станет ему пенять за столь незначительное прегрешение.
* * *
Элиас Маврос и мнимая Дженнифер Стэнфорд вышли к мечети Пуле Хешти. Завидев их, Халед кинулся отворять дверцу своего такси, куда они и уселись.
Журналист наклонился к уху шофера:
– Давай в "Интерконтиненталь"!
– Бале, бале! – с готовностью отвечал афганец.
Халед переехал на другой берег реки, миновал развязку на площади Пачукистан и погнал на запад. Душа его была спокойна. Он догадывался о том, что произошло. За десять лет в Афганистане погиб миллион человек. А эта была, к тому же, иностранкой. Во всяком случае, он давно уже решил, к кому пристать. Если возьмет верх противная, сторона, ему перережут горло, но сначала воткнут в глаза шипы, постепенно, чтобы продлить муки. Именно такую кару сулили моджахеды предателям, тем, кто стал на сторону ненавистных шурави. Однако ему надо было кормить семью.
Они миновали гостиницу "Кабул" и Министерство внутренних дел. "Интерконтиненталь" находился на одном из холмов, отделяющих центр от восточной части города. Единственная настоящая гостиница столицы, где поселялись все журналисты. В самом начале асфальтированной аллеи, ведущей к гостинице, был вкопан броневик, снабженный пушкой и пулеметом. На полпути им пришлось еще больше сбавить скорость перед уличным заграждением. Но Халеда здесь знали, так что они благополучно миновали это препятствие.
Им навстречу кинулся портье "Интерконтиненталя", необъятный толстяк, отпустивший внушительные усы, облаченный в адмиральский, увешанный значками мундир.
Он склонился перед новоявленной Дженнифер Стэнфорд в низком поклоне.
В вестибюле гостиницы праздно слонялось человек десять журналистов, табунок соглядатаев и так называемых гидов из министерства иностранных дел. Среди них разглагольствовал затянутый в светло-бежевый плащ господин, чье обрюзгшее лицо было украшено внушительным носом – родной брат самого президента Наджибуллы! Ввиду незначительных умственных способностей ему была доверена скромная должность гида для журналистов. При виде юной особы женского пола в его глазах зажегся огонек. Господин питал слабость к иностранкам, к сожалению, не часто приезжавшим в страну. К нему подошел и заключил в свои объятия Элиас Маврос, а тем временем молодая женщина обратилась в регистратуру.
– Я забронировала номер телексом, – сказала она. – На имя миссис Стэнфорд.
Служащий справился по книге записей и протянул ей бланк.
– Будьте любезны, ваш паспорт. 90 долларов за номер, оплата в долларах, – уточнил он. – Вы на какое время?
– У меня виза на месяц.
– Прошу, номер 326.
Едва отделавшись от родича президента, Элиас Маврос поспешил в "Бамиан Бар", где околачивалась вся журналистская братия. Его встретили смешками:
– Ну что, прямиком из Джелалабада?
Это была дежурная шутка. Изо дня в день Маврос уверял, вторя официальной пропаганде, что дорога на Джелалабад вновь открыта и что туда вот-вот пошлют целый отряд журналистов. Но в прошлый раз журналисты, не проехав и двадцати километров, поворотили назад, попав под огонь моджахедов... Маврос самолюбиво распрямил стан и пророкотал:
Еще немного, и мы победим! На нашу сторону переходит все больше людей!
Не считая нужным скрывать свои убеждения, он давал пищу дружеским шуткам собратьев по перу, которые с уважением относились к этому мужественному человеку, которого несколько месяцев назад ранило осколком ракеты, когда он, сидя в танке, сопровождал выполнявшие боевую задачу части правительственных войск. Этот, по крайней мере, был последователен в своих убеждениях.
Между сторонниками моджахедов и приверженцами кабульского правительства разгорелся спор. Ссутулившийся на табурете у бара Маврос помалкивал, лукаво усмехаясь. Некоторое время спустя он вмешался вдруг в перепалку:
– Если поставите коньяку, узнаете кое-что любопытное!
– А что? Что такое? – загомонили журналисты. Корреспондент Би-Би-Си сделал знак бармену, и тот подал бутылку "Гастон де Лагранжа". Неторопливо наполнив пузатый бокал золотистым напитком, Элиас Маврос таинственно объявил:
– Со мной в такси ехала классная девица! Она из Австралии и совершенно одна!
– Да где же она? – вскричал оператор французского телевидения, известный всем бабник, прочно обосновавшийся перед бутылкой виски "Джонни Уокер".
Элиас Маврос оборотился к дверям бара и театрально возвестил:
– А вот и она!
Все повернулись в ту сторону и увидели стоящую на пороге Дженнифер Стэнфорд. Переодевшись с дороги, она предстала взорам в сверхкоротком шерстяном платье и сапожках на высоком каблуке. Понимающая улыбка играла на ее правильно очерченном лице. Наступило молчание, заряженное нехорошими мыслями высокого напряжения.
Оператор слез с табурета у стойки, подошел к молодой женщине и протянул ей руку:
– Жак Моргэн, Пятый канал. Что будете пить?
– Дженнифер Стэнфорд из Мельбурна. "Куантро", если найдется.
– Милости просим!
Дженнифер Стэнфорд устроилась за стойкой. Бармен тотчас поставил перед ней порцию "Куантро" с толченым льдом.
Элиас Маврос подхватил свою холщовую сумочку и распрощался с коллегами. Как всегда к вечеру, мороз усилился. Он дошел до стоянки такси, в конце небольшого спуска от гостиницы. Где-то вдали протрещала очередь, выпущенная из легкого стрелкового оружия, не нарушив чувства глубокого покоя, слетевшего на его душу. Он был счастлив тем, что в конце долгого пути партийного активиста сослужил последнюю службу Советскому Союзу, своей приемной родине. Теперь, если все сложится удачно, можно будет вернуться в Грецию и заняться виноградарством. Самая пора, в его-то шестьдесят восемь лет!
Угрюмый, как всегда, Халед кинулся отворять дверцу автомобиля. Устроившись поудобнее на сиденье, Маврос сказал ему по-русски:
– Надо бы наведаться к этой свинье Гульгулабу. Нужно, чтобы комар носа не подточил!
Маврос не очень-то доверял этим афганцам. Шофер закивал головой:
– Бале, бале!
Маврос откинулся на спинку сиденья. Трудный выдался денек! Но трудности только начинались. Он решил, что на сей раз позволит себе безумную роскошь и купил немного черной икры на Чикен-стрит. Все лавки были забиты незаконно переправленной из Советского Союза севрюжиной, продававшейся просто по бросовой цене. Дешевле гератских апельсинов! Он это заслужил.