Когда во взгляде женщины, тем более замужней женщины, появляется некое особенное выражение, то мужчина, кому предназначен этот взгляд, тотчас догадывается, что она решилась стать его любовницей. Ему открывается доступ к потаенным прелестям ее тела, однако взамен от него ждут, помимо телесных удовольствий, обожания и неустанного внимания. Именно таким образом, ясным и однозначным, истолковал Арман взгляд Мадлен, но превратить безмолвное обещание в восхитительную реальность поцелуев, ласк и победного обладания оказалось весьма непросто.

Первый раз, когда он позвонил, чтобы назначить свидание, к телефону подошел муж, Пьер-Луи, и Арману пришлось выдумывать более или менее убедительный предлог для разговора с ним. Он перезвонил позже в тот же день, но горничная ответила, что мадам Бове нет дома. Из осторожности Арман не назвался, опасаясь, как бы горничная не рассказала о звонке мужу вместо жены.

Повезло ему лишь на следующий день, когда на звонок ответила сама Мадлен. Однако, к его глубокому разочарованию, голос Мадлен звучал абсолютно невозмутимо, как будто и не было блеска в карих глазах, обещавшего близкую тайную встречу, как будто не ее рука якобы нечаянно скользнула по его животу в фойе клуба, когда они были защищены от любопытных взглядов. Огорченный Арман понял, что следует вести себя как можно ненавязчивее, чтобы вновь не спугнуть ее. Он предложил встретиться в каком-нибудь уютном кафе и выпить по бокалу вина, когда она пойдет за покупками, или даже позавтракать вместе, если у нее будет время.

Мужчине, обуреваемому столь сильным желанием, что он даже покинул постель другой женщины, не намереваясь более возвращаться, подобные невинные и ни к чему не обязывающие свидания должны были показаться обидными и унизительными. Но, увы, было слишком очевидно, что при свете дня Мадлен передумала и то, что произошло между ними в ночном клубе, теперь виделось ей иначе. Видимо, лишний бокал шампанского пробил брешь в обычной сдержанности, что и позволило Арману заметить тщательно скрываемое запретное желание. Как бы то ни было, Арман был уверен, что он — единственный мужчина, которому хотя бы на краткий миг приоткрылось то, что таилось под покровом приличий.

Однако нечего было и думать продолжать настаивать на своих желаниях. Тон, каким говорила Мадлен, ясно давал понять, что в таком случае он получит решительный и, возможно, окончательный отказ. Большего толка он добьется, если позволит событиям идти своим чередом. Пусть она оценит в полной мере его постоянство и скромность, и тогда, надеялся он, ему не придется долго ждать, пока любопытство — не говоря уж о тайной страсти, обнаруженной ею, — возьмет верх над условностями и приведет Мадлен в его объятия.

Однако ему не дали пустить в ход столь утонченную и вкрадчивую стратегию завоевания. Мадлен заявила, что слишком занята, чтобы встретиться с ним хотя бы на пять минут, при этом в голосе определенно звучала холодность, намекавшая на совершенную неуместность подобных приглашений со стороны Армана. Добродетель и верность, казалось, вновь прочно воцарились в сердце Мадлен. Разочарованный, Арман положил трубку. Его достоинству и мужской гордости был нанесен ощутимый урон.

Общеизвестно, что женщины весьма непостоянны в своих намерениях. Не прошло и двух дней с того злосчастного телефонного разговора, лишившего Армана всякой надежды, как Мадлен позвонила ему сама в девять утра и сказала, что нуждается в совете по одному очень важному делу. Холодности и отчужденности как не бывало. Она разговаривала по-дружески сердечно. Более того, интонации, звучавшие в голосе, несомненно предполагали нечто большее, чем дружбу. Голос в точности соответствовал взгляду, сказавшему «да, я твоя», и, услышав его, Арман без труда догадался, по какому вопросу она хочет с ним посоветоваться.

Они договорились, что она придет к нему на улицу Тюрбиго в три часа пополудни; этому дню суждено было стать переломным в судьбах обоих. В горячке нетерпеливого ожидания Арман думал о том, что его мечта вот-вот исполнится, что ему будет дарована великая милость, и — таково уж мужское самолюбие — был твердо уверен, что заслужил ее. В конце концов, не он ли был самым обворожительным и самым опытным любовником? И разве тот факт, что Мадлен выбрала именно его, отказав стольким претендентам, домогавшимся ее на протяжении восьми лет замужества, — разве этот факт не подтверждает его превосходства над другими мужчинами?

Разумеется, лишь чрезвычайно тщеславный человек, к тому же не чуждый романтики, может предаваться подобным мыслям. И то, что Арман думал так, свидетельствует не столько о его самомнении, сколько, о необычайной притягательности Мадлен. Что касается Армана, то он не зря прожил тридцать лет холостяком, узнав близко немало женщин, чтобы понять, что все они — брюнетки и блондинки, полные и стройные, с грудью пышной и маленькой, аккуратной, молчуньи и хохотушки — все скроены на один лад; так уж мудро распорядилось благое провидение на радость мужчинам.

Мужчины, в свою очередь, также укладываются в один шаблон, лишь иногда отклоняясь на несколько сантиметров в ту или иную сторону. Отсюда следует, что число способов, с помощью которых мужчины и женщины могут доставить друг другу чувственные наслаждения, весьма ограниченно. Конечно, фантастическая «Кама Сутра» описывает шестьдесят четыре различных способа, присваивая каждому поэтическое название. Но большинство европейцев довольствуется полудюжиной, а люди, напрочь лишенные воображения, и вовсе одним — и это чистая правда!

Заметим, что смутное и наименее поддающееся определению чувство, которое мы называем любовью и которое может возвысить самые банальные взаимоотношения мужчины и женщины до действительно божественного опыта, — это чувство никоим образом не зависит от ловкости любовников. Внешность также не имеет значения в любви, ибо привлекательные женщины часто сходятся с уродливыми мужчинами, а красивые юноши нередко бывают страстно увлечены общепризнанными дурнушками. Что касается добропорядочности, то и до нее любви нет дела: каждому известны случаи, когда благонравный мужчина сходил с ума по женщине с весьма дурной репутацией и наоборот.

И не любовь как таковая занимала помыслы Армана, покуда он дожидался Мадлен. Пылкое желание — да, предвкушение наслаждения — о, да; и, разумеется, снова и снова — ощущение огромного счастья! Но кто может знать, как будут развиваться события дальше. Арман твердо усвоил, что следует наслаждаться минутой и не беспокоиться о последствиях, ведь в конце концов все образуется само собой. Раньше, бывало, он страстно влюблялся, если женщина чем-то заинтриговала его, и восторженно лелеял свою любовь; однажды такое состояние длилось целых полгода.

Он рано пообедал в одном из маленьких, давно облюбованных ресторанчиков по соседству. Обед был легким: умеренная еда, полбутылки доброго бургундского и чуть-чуть коньяка в кофе — большего он себе не позволил. Вернувшись домой, он разделся и встал под душ. Пока он намыливал тело дорогим туалетным мылом, распространявшим легкий и приятный запах духов, его плоть возбудилась, и, как он ни старался не думать о предстоящем свидании, она набухала и твердела под каскадом теплой воды.

— Рано еще, ты, болван, — обратился он к вырвавшемуся из-под контроля приятелю, — потерпи еще полчасика. Угомонись и отдыхай до прихода Мадлен, вот когда тебе понадобится вся твоя мощь. И тут уж тебе будет предоставлена полная свобода, делай с ней, что хочешь.

Однако высказанное вслух обещание отнюдь не успокоило непокорного собеседника, наоборот, оно лишь усилило возбуждение, и поведение восставшего стало просто вызывающим.

— Нет, нет и нет, я не уступлю! Тебе придётся подождать! — воскликнул Арман, оскорбленный мыслью, как бы невзначай подсказанной бунтом плоти.

Не добившись ничего уговорами, но полный решимости показать, кто здесь хозяин, он протянул руку к крану и, сжав зубы, обрушил на обнаглевшего мятежника отрезвляющий водопад ледяной воды. Арман вытерпел столько, сколько потребовалось — примерно полминуты, — чтобы подавить восстание, и прежде, чем он отключил воду и вытерся, то, что так гордо топорщилось, поникло и съежилось, подчинившись его воле.

Одевался Арман с особой тщательностью. Костюм должен быть одновременно приличным, но эффектным, элегантным, но не слишком строгим. Необходимо было не только произвести благоприятное впечатление на Мадлен, но и позаботиться о том, чтобы раздеться быстро, с минимумом возни. Мало что так раздражает женщину, обнаженную, разгоряченную поцелуями и ласками, как ожидание, пока любовник управится с пуговицами и шнурками. Облачившись в светло-зеленые в белую полоску шелковые трусы, Арман придирчиво пересмотрел свой гардероб и остановил выбор на шелковой рубашке цвета слоновой кости, брюках «кофе с молоком» и изящном однобортном мохеровом пиджаке табачного оттенка.

Подобрав в тон галстук и носовой платок Для нагрудного кармана, он подошел к большому зеркалу в спальне, чтобы оценить результаты своих усилий. Арман остался доволен своей внешностью. Аккуратно подстриженная линия черных усов придавала особую выразительность верхней губе, волосы на висках и затылке завивались кольцами. Ах, сколько женщин находили эти кудри восхитительными и, целуя Армана, накручивали их на пальцы, которые очень часто были украшены не только обычными бриллиантами, но и обручальными кольцами.

Женщины никогда не приходят вовремя, да и никто от них этого не ждет. Только законченный тупица может надеяться на пунктуальность молодой особы, идущей на любовное свидание к мужчине домой. Прийти точно в назначенный час было бы равносильно признанию в том, что ее страсть также велика, как и его, а может быть, и больше, что она горит желанием прижаться губами к его губам и предаться ласкам. Возможно, так оно и есть на самом деле, но ни одна женщина не сознается в этом из опасения предоставить любовнику чересчур большую власть над собой.

Самоуважение, подкрепленное необходимостью напомнить о приличествующей ее полу скромности, требует от женщины, чтобы она всегда опаздывала на свидания. Таким образом она старается создать впечатление, что не действует по собственному желанию, но от щедрот сердца оказывает великую милость докучливому поклоннику, соглашаясь встретиться наедине. Будучи знатоком женских уловок, Арман ничуть не удивился опозданию Мадлен на четверть часа.

Осень стояла теплая, однако на Мадлен была роскошная шуба до пят из чернобурки и «аленькая черная шляпка, облегающая голову и украшенная сбоку алмазной булавкой. Возможно, улицу Тюрбиго все-таки продувал холодный ветерок, потому что щеки Мадлен очаровательно раскраснелись. С другой стороны, румянец мог не иметь никакого отношения к осенней непогоде, но свидетельствовал; о тайном жаре сердца. Арман спешил быстрее покончить с формальными приветствиями, насколько позволяли хорошие манеры; теперь, когда он залучил Мадлен в свой дом, нетерпение стало совершенно невыносимым. Он поцеловал по очереди руки в перчатках, а когда те были сняты, снова склонился к рукам, целуя мягкие ладони и внутреннюю сторону, запястий, при этом у него чуть не закружилась голова от аромата изысканных духов.

Он помог гостье снять великолепную шубу, но не успел повесить одеяние; Мадлен повернулась, прижалась к нему и, обняв обеими руками за шею, горячо поцеловала. Он мог гладить ее спину сквозь одежду только одной рукой, так как на другой висела объемистая шуба. Но когда Мадлен, не отрывая губ, скользнула рукою вниз и нащупала продолговатое затвердение под брюками, он сбросил меха на пол и принялся обеими руками ласкать стройную спину с изящными выпуклостями.

Не прошло и двух минут, как они были в спальне, где Мадлен, к огромному удовольствию Армана, позволила раздеть себя. Под серебристой шубой на ней был элегантный свитер из тонкой шерсти в косую черно-белую полоску и короткая, на сантиметр выше колена, черная юбка в мелкую складку. В талии свитер был перетянут широким ремнем из черной блестящей кожи с искусно выделанной круглой золотой пряжкой. Сдернув шляпку и бросив ее вместе с перчатками на стоявший рядом стул, она протянула руки Арману, как бы желая сказать этим милым жестом «я твоя, делай со мной все, что хочешь».

Наделенная щедрым провидением длинными и стройными ногами, Мадлен была почти одного роста с Арманом. Когда они стояли рядом у кровати, ей потребовалось лишь слегка приподнять красиво причесанную голову, чтобы Арман мог поцеловать ее. Обняв овальное лицо Мадлен ладонями, Арман покрывал бесчисленными поцелуями полные губы, глаза, тонко выщипанные темные брови, широкий и гладкий лоб. Легко можно себе представить, как нарастало возбуждение Армана, требуя выхода, но торопливость испортила бы все дело, и, прежде чем Арман коснулся груди, обтянутой узким свитером, Мадлен едва не задохнулась от поцелуев.

Ах, этот головокружительный миг, когда любовник впервые прикасается к мягкой груди и лишь безмолвным вздохом выражает свой восторг! Арман не переставал удивляться тому факту, что, в то время как едва ли не каждый художник, когда-либо державший кисть в руке, не отказал себе в удовольствии изобразить возлюбленную с обнаженной грудью, поэты, как правило, избегали воспевать нежные округлые прелести. Единственным исключением было достопамятное стихотворение Верлена «Вчетвером».

Грудь, наполняющая руку наслаждением,

Тяжелая грудь, властная, гордая и дразнящая,

Трепещет и волнуется и знает, что победила нас,

Исподволь любуясь нашим поражением.

Но Верлен был особенным поэтом. Что касается остальных стихотворцев, то недостаток интереса к женской груди с их стороны Арман считал непростительным.

Когда трепетные пальцы Армана достаточно ознакомились с формой сочных гранатов Мадлен, он потянулся к пряжке на ремне. Колени Мадлен слегка дрожали. Несколько секунд Арман изучал секрет застежки, затем расстегнул пояс, и тот упал на ковер. Но прежде чем он протянул руку, чтобы приподнять дорогой свитер и, возможно, неосторожным движением нетерпеливого любовника повредить его, Мадлен отступила на шаг назад и, скрестив руки, сама сняла свитер через голову. Беспокоилась она зря, ибо Арман отнюдь не был неуклюжим новичком в деликатном искусстве раздевания хорошеньких женщин. Но Мадлен была верной женой на протяжении восьми лет, и ей некогда и неоткуда было узнать о всех тонкостях любовных игр, в том числе об удовольствии полного подчинения партнеру.

Арман ловко расстегнул юбку, и та, шурша по шелковым чулкам, скользнула на пол. Мадлен перешагнула через нее, а затем небрежным движением стройных лодыжек избавилась от лакированных черных туфель. И тут Арман, издав восхищенный вздох, в радостном изумлении воззрился на возлюбленную. Видимо, также, как и он, она немало потрудилась над выбором одежды, желая в первое свидание, значение которого переоценить было невозможно, произвести на любовника незабываемое впечатление. В результате при взгляде на ее нижнее белье захватывало дух.

Оно не было вычурным, но изысканно контрастировало с черно-белой строгостью верхней одежды. Ярко-красная сорочка из тонкого шелка с прямым вырезом, приоткрывавшим грудь, с тончайшими бретельками на округлых плечах тесно облегала упругую грудь и манящую аккуратную выпуклость живота. Спереди между двумя холмиками было вручную вышито сложное переплетение из цветов, бутонов и листьев.

— Ты выглядишь потрясающе! — прошептал Арман.

Несмотря на опыт в обращении с женщинами и находчивость в словах, он был настолько потрясен открывшейся ему красотой, что на время утратил дар речи, столь сильны были чувства, бушевавшие в его сердце. Мадлен улыбнулась его словам, приняв их как должное, потому что, невзирая на банальность, именно таких слов ждет и требует женщина от возлюбленного.

Искусно обшитый край сорочки лишь на ширину ладони спускался ниже линии бедер, так что были видны трусики из такого же ярко-красного шелка. И пока Арман стоял, погруженный в задумчивость — состояние, обычно ему несвойственное в подобных ситуациях, — Мадлен сбросила сорочку, и он увидел, что цветочный узор был повторен по бокам трусиков. Она протянула к нему руки, как бы принося себя в дар, в тот же момент он упал на колени к ее ногам и, обняв, просунул руки под шелк и обхватил бархатистые стройные ягодицы.

В этот момент он не сравнивал достоинства овальных прелестей Доминики, доставивших ему столько радости, с тугими круглыми выпуклостями Мадлен. На самом деле он был так опьянен происходящим, что напрочь позабыл о Доминике и мог думать только о Мадлен. Утонченный любовник, которому важны мельчайшие детали, он заметил, что верхний край воздушного шелкового одеяния находится как раз на высоте пупка, наполовину скрывая, наполовину обнажая его и таким образом привлекая к нему внимание.

Слегка дрожавшей от избытка эмоций рукой он приспустил шелковый край, чтобы полностью обнажить это соблазнительное место. На его искушенный взгляд, пупок был необычайно хорошеньким, совершенно круглым и запрятанным внутрь, больше похожим на ямочку и чрезвычайно возбуждающим. Дотронувшись кончиком языка до этой милой ямочки, Арман услышал короткий вздох; руки Мадлен погрузились в его черные кудри.

Он опустил голову пониже и прижался губами к затемнению под животом, там, где сквозь тонкий шелк слабо просвечивали завитки волос. Мадлен негромко вскрикнула от неожиданности и удовольствия, ощутив горячее дыхание через воздушную ткань. Арман медленно спускал трусики все ниже и ниже, пока не обнажил темно-каштановые завитки. Тогда жадные руки вновь сжали упругие ягодицы, и он принялся покрывать поцелуями завитки, легко проводя кончиком языка по мягким розовым губам, видневшимся под ними.

Но как бы ни были упоительны ласки Армана, молодость, довлеющий опыт семейной жизни, привычка принимать знаки внимания мужа, удобно лежа на спине, а не стоя на ногах, побудили Мадлен выскользнуть из жарких объятий любовника. Стесненная в движениях трусиками, обвившимися вокруг колен, она мелкими шажками придвинулась к кровати и, сев на край, избавилась от них. Затем, скрестив ноги, она поочередно сняла черные кружевные подвязки и спустила шелковые чулки.

Арман разделся быстро. Мадлен с любопытством наблюдала за ним, грациозно опершись на спинку кровати, слегка согнув ногу и подперев рукой голову, так что была видна гладко выбритая подмышка. Она внимательно изучала его тело, прямые плечи, черные завитки волос на груди, узкую талию и длинные ноги. Разумеется, самому тщательному осмотру была подвергнута та часть тела, с которой ей предстояло очень скоро познакомиться особенно близко.

Арман и сам с гордостью посмотрел на своего дружка, прекрасно зная, как высоко его ценят женщины за твердость и прямоту. Хот подрагивал от возбуждения, напоминая вышколенную скаковую лошадь, когда та перебирает ногами у стартовой черты, с нетерпением ожидая взмаха кнута, готовая сорваться с места и мчаться во весь опор, почти не касаясь копытами земли и вытягиваясь в прямую линию перед взятием первого препятствия.

Мадлен немного подвинулась, когда Арман лег рядом на кровать, очевидно, для того, чтобы освободить место. Но, возможно, она преследовала иную, скрытую цель; при движении ее грудь всколыхнулась, что никак не могло не привлечь внимания. Строчка из стихотворения Верлена всплыла в памяти Армана — «гордая и дразнящая», — и он приник сначала губами, а потом и влажным языком к торчащим красно-коричневым бутонам.

В это первое незабываемое свидание Арман, сам того не желая, чрезвычайно возбудился, когда раздевал Мадлен, любуясь и лаская. Поэтому он понимал, что промежуток между тем моментом, когда он войдет в нее, и извержением будет очень коротким. Значит, необходимо было довести Мадлен до такой же степени возбуждения прежде, чем его требовательный дружок примется за дело.

Арман читал где-то, хотя не мог припомнить где, что мужчина достигает оргазма в среднем через три минуты. Из той же статьи он узнал, что у женщин миг высочайшего блаженства наступает через восемь минут! Если таковая несоразмерность имеет место в обычных случаях — хотя совершенно невозможно понять, зачем природа допустила подобное неудобство, — то как же велико будет несоответствие в нынешних исключительных обстоятельствах! Нечего было и думать, что Арман сможет продержаться целых три минуты после того, как победно войдет в горячее лоно Мадлен.

Он играл с кончиками грудей до тех пор, пока дрожь не охватила тело Мадлен с головы до пят, а дыхание не стало прерывистым. Тогда он обнял ее за бедра и, увлекая вниз от спинки кровати, уложил на спину.

— Арман… о Арман! — Ему было приятно слышать шепот, свидетельствовавший о высокой степени возбуждения.

Арман подумал, что все идет хорошо, но, чтобы быть абсолютно уверенным, что Мадлен незамедлительно и адекватно ответит на взрыв его плоти, он скользнул ниже по узорчатому атласному покрывалу и мягким движением раздвинул ее ноги. Мгновение спустя он целовал живот вокруг аккуратного треугольника темно-каштанового пуха. Ощутив запах духов «Шанель», тот самый, что он распознал около ушей и на груди, Арман почувствовал себя польщенным, как был бы польщен на его месте любой мужчина. Арман полагал, что у Мадлен нет ежедневной привычки орошать духами живот и ноги и что на сей раз она сделала это специально для него, предугадывая предстоящие ласки.

С целью сделать томление невыносимым, 0н стал медленно целовать бархатистую кожу с внутренней стороны бедер в сантиметре от завитков. Он увидел, как приподнялось ее тело и еще шире раздвинулись ноги в предвкушении поцелуя в пухлые розовые губы, выступавшие из-под завитков, и услышал, как у нее перехватило дыхание, когда он обманул ее: вместо того чтобы сделать то, что от него ожидали, он, обхватив ее за бедра, медленно провел влажным языком по трепещущему животу вверх до ямочки пупка. Кончик языка задержался там на некоторое время, а потом пошел вниз к очаровательному волнистому островку и снова вверх; он повторял это движение до тех пор, пока дыхание Мадлен не превратилось в частые, хрипловатые вздохи.

Как бы ни был Арман одержим желанием, он понимал, что должен внимательно следить за состоянием Мадлен. Он не простит себе, если эта последняя ласка заведет Мадлен слишком далеко и она достигнет предела раньше, чем он войдет в нее! Он оставил живот и коснулся языком надушенных завитков. Ее ноги напряглись и раздвинулись, насколько это было возможно, — она готова была отдаться вся без остатка. Только теперь Арман пылко прильнул губами к вожделенному тайнику, и почти сразу, в ответ на настойчивый призыв, мягкие лепестки раскрылись, открыв Доступ во влажные розовые глубины.

— Арман, я сойду с ума! — выдохнула Мадлен; гладкий живот вздымался и опадал в такт с накатывавшим волнами невыразимым наслаждением, вызванным движением языка любовника.

Арман взглянул на извивающееся на постели тело, раскрасневшееся лицо, полуприкрытые глаза. «Она готова, — мелькнула лихорадочная мысль, — еще немного, и она обойдется без меня!»

Пальцы осторожно раздвигали отверстую языком пунцовую щель, пока он устраивался между ее ног. Мадлен застонала от наслаждения, почувствовав резкие толчки его плоти, ищущей вход в Эдем. Хотя «резкость» не самое подходящее слово для описания того состояния, в котором находился закадычный дружок Армана: он дрожал, как в лихорадке, и так распух и покраснел, будто его вот-вот хватит апоплексический удар. Как только он коснулся раскрытых складок плоти, так тут же рванулся вперед, во влажную и теплую глубину, с силой увлекая за собой Армана, пока тот не распростерся на теле Мадлен.

— А-а… а! А! — вырвался у Мадлен невольный пронзительный крик. Ее тело извивалось, а пятки отбивали дробь на спине Армана. Тот сжимал ее грудь, пощипывая твердые соски, чтобы удовольствие стало еще насыщеннее. Арман надеялся, что некоторое время сможет удержаться от соблазна присоединиться к движениям Мадлен для того, чтобы в полном самообладании подвести любовницу к той последней черте, за которой она окончательно утратит контроль над собой и откуда уже невозможно поворотить вспять. Но устоять перед сладострастными прикосновениями обнаженной кожи оказалось выше его сил, их тела слились в едином ритме. Он понимал, что обоюдная пылкость не позволит ему продержаться и нескольких секунд, что момент горячего и мощного взрыва неумолимо приближается.

— Арман, Арман, я люблю тебя! — воскликнула Мадлен в самозабвении страсти.

Усилия Армана не пропали даром, он добился цели — возбуждение Мадлен достигло пика. Спина выгнулась дугой, через полминуты после сближения она была на высоте блаженства. Пожалуй, подобная быстрота не делает им обоим чести, невольно подумалось Арману, но для первого раза неплохо. Ее живот вздымался и опадал, повинуясь ритму движений любовника. Арман больше не владел собой, дикий торжествующий вопль раздался в тот момент, когда напор в бутылке шампанского вышиб пробку и пенная влага вырвалась наружу.

Любовное исступление сменилось покоем, но утомленные любовники еще долго не могли оторваться друг от друга, наслаждаясь соприкосновением обнаженных тел. Наконец Арман высвободился из объятий и лег рядом. Глядя в глаза друг другу, они обменивались пожатиями и спокойными легкими поцелуями. Мадлен сознавала, что в ее жизни произошло значительное событие: она переступила барьер, позволив не мужу, но другому мужчине обладать ее телом. Бывает, в таких случаях раскаяние и угрызения совести охватывают женщину, отравляя радость горькими сожалениями.

Но благодаря такту и умению Армана она испытала великолепные ощущения, неизвестные ей доселе. В отношениях с мужем ей никогда не доводилось испытать подобного накала страсти, и никогда эта страсть не разрешалась столь божественно, подчиняя себе всю ее без остатка. Посему она и не думала упрекать себя за содеянное, более того, она была уверена, что поступила правильно. Она чувствовала себя легко и спокойно, обмениваясь с Арманом поцелуями и нежностями.

Побуждаемая совершенно естественным интересом, она обхватила рукой дружка Армана, доставившего ей столько услад. Продемонстрировав вдохновенное мастерство, тот отдыхал, мягкий и теплый, орошенный телесной влагой любовников.

— Такой маленький и беспомощный, — прошептала Мадлен, — а только что он был сильным и властным.

Знакомство Мадлен с мужскими отличиями нельзя было назвать обширным. На самом деле она лишь третий раз в жизни рассматривала так близко эту сокровенную часть тела. Лучше всего, разумеется, она была знакома с достоинствами Пьера-Луи, вполне удовлетворявшими ее до последнего времени. Но до Пьера-Луи в юности у нее был приятель, лишивший ее девственности в восемнадцать лет. Тогда-то она и столкнулась впервые с этим непокорным слугой мужчины. Хотя на протяжении многих лет Мадлен вполне устраивал скромный образ жизни верной и преданной жены, тем не менее она всегда испытывала безграничный интерес к этому восхитительному созданию природы.

За давностью события она плохо помнила, каким было мужское достоинство ее первого возлюбленного, кроме того, что оно помогло ей, правда не безболезненно, познать сладчайшую радость жизни. О телосложении мужа она была высокого мнения, ночь за ночью побуждая его не скупиться на ласки и не жалеть себя. Однако она пришла к выводу, что дружку Армана, доставившему ей небывалое наслаждение, равных нет. И неудивительно, что тот соответственно реагировал на ее нежные поглаживания.

— Милый толстячок, — шептала она, проводя пальцами вверх и вниз, — мне кажется, он снова хочет меня порадовать.

— Можешь не сомневаться, — ответил Арман, — прежде чем ты уйдешь, он не раз позаботится о том, чтобы тебе было хорошо. Но сначала я бы хотел поиграть с тобой…

Опытные пальцы принялись ласкать Мадлен между стройных бедер. Для Армана горячее женское лоно обладало необычайной притягательной силой. Неважно, как выглядела женщина, была ли она блондинкой или брюнеткой, хорошенькой или дурнушкой, молодой или не очень, с рыжими или черными, как смоль, волосами — первое же прикосновение к заветному местечку порождало в Армане импульсивное желание поиграть с ним подольше, узнать, насколько оно отзывчиво на ласки, короче, возбудить до предела. Арман сам не очень понимал, в чем тут дело, но он не чувствовал, что женщина действительно принадлежит ему, независимо от того, сколько раз он был с нею близок, пока не доводил ее до исступления исключительно с помощью пальцев.

Именно эта психологическая особенность побуждала его в многолюдных собраниях пускаться в рискованные заигрывания с Доминикой и с другими женщинами. Несомненно, доктор Фрейд и его свита венских профессоров, обнаружившие тайные сложные причины всего, что делают люди, включая неиссякаемое желание мужчин и женщин получать удовольствие друг от друга, не упустили бы возможности побеседовать с Арманом, дабы исследовать его маленькую странность. Однако подруги Армана воспринимали эту причуду совершенно естественно, резонно полагая, что у каждого мужчины есть свои особые пристрастия в интимной жизни.

Прекрасная Мадлен стонала от наслаждения, когда чуткие пальцы играли со скользкой пуговицей, спрятанной под темно-каштановыми завитками. Она была уверена, что таким образом ее подготавливают к новой близости, поэтому перевернулась на спину и широко раскинула ноги. Арман, казалось, не заметил призыва, утонченная игра продолжалась. Возбуждение стало таким сильным, что голова Мадлен перекатывалась из стороны в сторону по мягкой подушке, волосы очаровательно растрепались, а ногти царапали атлас покрывала.

— Да, Арман, я готова! — выдохнула она.

— О, да, ты действительно готова, дорогая, невероятно готова. Но, как говорится, спеши медленно, позволь себе посмаковать то, что ты сейчас чувствуешь.

— Арман, я хочу тебя немедленно! — настаивала Мадлен.

— Так оно и будет, прелесть моя, я приду к тебе много-много раз, — отвечал он, не обнаруживая при этом ни малейшего намерения сделать то, чего от него ожидали. Пальцы быстро и легко пробегали по удлиненным влажным губкам под каштановыми завитками.

— О, о! — вскрикивала Мадлен, недоуменно глядя на улыбающееся лицо любовника.

Дрожащие ноги раздвинулись до предела, по животу прошла судорога.

— Что ты делаешь со мной? — изумленно воскликнула она, когда его намерения стали наконец ей ясны. — Ну и бессовестный же ты!

Арман не обратил внимания на ее слова, а также на короткие вскрики, неровное дыхание и стоны. Пальцы не прекращали нежных ласк, и Мадлен больше не смогла произнести ни слова. Из горла вырывались хриплые звуки, она дрожала и извивалась на постели, одержимая единственным желанием — освободиться от непомерного напряжения.

При первом мягком толчке в глубинах ее тела Арман воскликнул:

— Ну же, Мадлен! Ну, давай! Ну, еще немного!

Она громко закричала, мускулы напряглись с такой силой, что спина и плечи взметнулись над кроватью, она опиралась только на голову и пятки. На пять бесконечных секунд застыла Мадлен в таком положении, выгнувшись в дугу, и столько же времени звучал в ушах Армана ее пронзительный крик. Затем она расслабленно опустилась, дрожа и прерывисто дыша, ноги медленно сомкнулись, и она наконец затихла. Прекрасные карие глаза медленно открылись и пристально посмотрели на Армана.

— Почему ты это сделал? — спросила она с любопытством.

— Хотел разнообразить твои ощущения, — не совсем искренне отвечал он, потому что побудительным мотивом было все же удовлетворение собственных потребностей.

— С тех пор как я вышла замуж, никто так меня не ласкал, — сказала она, погладив его по щеке. — Я вновь почувствовала себя семнадцатилетней девочкой благодаря тебе.

— И тебе понравилось? — задал вопрос Арман, заранее зная ответ.

— Ты застал меня врасплох. Я поняла, куда ты клонишь, когда было уже слишком поздно. Но тем не менее мне было очень приятно.

Он помог ей приподняться и сесть рядом. Мадлен удобно откинулась на большие подушки у спинки кровати. Арман обнял ее за плечи и привлек к себе. Широко разбросав ноги, он предоставил Мадлен щедрую возможность любоваться его гордо вздымавшейся сильной и твердой плотью. Однако теперь, временно насытившись, она не торопилась, ей захотелось обсудить кое-какие проблемы. В частности, он узнал, что она глубоко возмущена постыдным поведением его приятеля Венсана Моро.

— Он открыто изменяет Брижитт, это жестоко, — сказала Мадлен. — Я уверена, ты знаешь, где он пропадает целыми днями.

— А он где-то пропадает? — улыбнулся Арман. — Я не знал. Тебе Брижитт сказала?

— Она в отчаянии, бедняжка. Мужчины любят хвастаться друг перед другом своими победами. Ты наверняка знаешь, где он бывает.

— Уверяю тебя, это не так, — сказал Арман, слегка пожав плечами.

— Может быть, он за твоей спиной ходит к той блондиночке с большой грудью, — не без ехидства предположила Мадлен. — Он не скрывал интереса к ней в прошлый вечер. Пока они танцевали, его рука не вылезала из-под ее юбки!

— Возможно, он навещает Доминику, — согласился Арман, втайне забавляясь, но стараясь не показывать виду. — У нее много друзей, хотя я бы удивился, если бы узнал, что Венсан один из них. Думаю, все дело в шампанском. В тот вечер он перебрал и допустил излишнюю фамильярность с партнершами. Ты ведь тоже танцевала с ним, Мадлен, надеюсь, ты не будешь уверять меня, что он не пытался погладить тебя пониже спины?

— Я быстро пресекла его наглость, можешь не сомневаться, — слегка покраснев, Мадлен отвергла обвинение, — но твоя подружка, кажется, поощряла его! По крайней мере, она и не пыталась остановить его, хотя не могла не знать, что жена наблюдает за ними.

— Не думаю, чтобы Доминика заботилась о чувствах жен своих приятелей, — сказал Арман, изо всех сил стараясь скрыть, что его забавляет раздражение Мадлен пустяковым эпизодом в танцевальном зале. — Скорее всего, протрезвев на следующее утро, Венсан и не помнил о вольностях с Доминикой, как и с другими женщинами, впрочем.

Он чуть было не добавил «не исключая и тебя», но вовремя спохватился, сообразив, что подобное замечание может обидеть Мадлен.

— Когда он танцевал, только одну женщину он не пытался облапить, не говоря уж о прочих непристойностях, — горячилась Мадлен, — и это была его жена! У Брижитт есть исключительное право на его внимание, и она была огорчена. Обещай мне узнать, кто его любовница. Если ты при встрече заведешь с ним небрежный разговор на эту тему, он выдаст себя, сам того не ведая.

Румянец на щеках Мадлен стал ярче, она говорила с непонятной настойчивостью. Арман с любопытством взглянул на нее.

— Но, Мадлен, дорогая, это совершенно не мое дело, есть ли у Венсана подружка. Зачем мне об этом знать? Да что хорошего будет, если я узнаю имя и адрес девушки и расскажу тебе для передачи Брижитт? Надеюсь, не хочешь, чтобы она отправилась к той женщине и выцарапала ей глаза?

Не ответив на вопрос, Мадлен смежила веки и устало откинулась на подушки, ее лицо внезапно побледнело. Арман догадался, что у Мадлен имеются личные причины, побудившие ее затеять разговор о Венсане Моро, и что не стоит, во избежание неприятных открытий, доискиваться до них. По-видимому, обличительный пыл Мадлен был направлен не столько против Венсана, сколько против супружеской неверности вообще — проблема, никогда не занимавшая Армана. В прошлом, бывало, некоторые замужние женщины, расточавшие ему свои ласки, затрагивали эту тему, пытаясь внушить, что ему необыкновенно повезло, что, если бы не беззаветная любовь, они ни за что бы не пошли на крайний шаг — измену мужу.

Разумеется, Арман ни на секунду не верил этим, несомненно, нежным, но тем не менее абсолютно неправдоподобным любовным признаниям. Он совершенно точно знал, что у многих молодых замужних женщин, поддавшихся его чарам, были любовники до него. Можно было смело утверждать, что обманывать мужей в поисках удовольствий стало для них давно привычным делом. Милости, которыми его одаривали эти женщины, он получал, так сказать, несколько подержанными, что отнюдь не роняло их в глазах Армана. Наоборот, он был твердо убежден, что до сорока лет большинству женщин любовный опыт идет исключительно на пользу. После сорока, по мере увядания красоты, они становятся, по его мнению, слишком беспокойными, а иногда и циничными.

Конечно, приятно иметь дело с юной девушкой, но искушенный Арман предпочитал женщин в возрасте около тридцати, имевших прежде не менее двух любовников. Лишь они могли дать истинное счастье. Мадлен явно не попадала в эту категорию, так как он был уверен, что она переживает первое приключение за время замужества. Но Арман считал ее столь необыкновенной, что обычные правила были к ней неприменимы. Он знал, чего ему следует остерегаться теперь — приступа раскаяния в том, что она отдалась другому мужчине.

Богатый опыт подсказывал Арману, как лучше всего унять набегающие слезы и беспокойную совесть. Он повернулся к Мадлен, обнял и начал целовать лицо и прикрытые веки.

— Как ты прекрасна, Мадлен, — восхищенно произнес он между поцелуями. — Я без ума от тебя! Я так счастлив, что могу наконец обнять тебя. Клянусь, со мной ты станешь самой счастливой женщиной на свете!

Вне всякого сомнения, у Армана и в мыслях не было обманывать Мадлен, но разум возбужденного мужчины, обнимающего обнаженную женщину, теряет способность отличать правду от лжи, властное желание отменяет понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо. Арман нес сущий вздор, но именно такого рода вздор позволяет женщине чувствовать себя желанной и любимой и сгоняет любые страхи и печали, закравшиеся в душу. С помощью ничего не значащих и таких же легких поцелуев и легких прикосновений ему вскоре удалось развеять сомнения и раскаяние, овладевшие, по его мнению, Мадлен.

Более того, как он и надеялся, слова, поцелуи и ласки возбудили ее. Арман давно усвоил, что лучшее утешение для женщины — ощутить твердое прикосновение мужской плоти. И когда Мадлен опустила руку вниз и сжала столь полюбившуюся ей часть его тела, он уже не сомневался, что от ее мрачных мыслей не осталось и следа. Его рука проникла в теплое, влажное укрытие между гладких бедер и нежно играла с маленьким бутоном, набухшим от желания.

— Ты уже готова, так скоро? — пробормотал он. — О, моя маленькая Мадлен.

Он хотел было, уложив ее на спину, раздвинуть стройные ноги и повторить прежний успех, но Мадлен перехватила инициативу. Она выскользнула из объятий и, не дав ему подняться, села на него верхом, обхватив коленями его бедра. С радостным изумлением глядел он на отважную наездницу, ловко управлявшуюся с его вздрагивающим от нетерпения телом.

— По-твоему, я взялась за дело слишком рано? — прошептала она, ласково улыбаясь. — А мне кажется, что мы давно не занимались любовью, уже почти час. То, что ты сделал пальцами, не в счет.

Арман полулежал в постели, откинувшись на подушки, прислоненные к спинке кровати. Обхватив ладонями очаровательные маленькие груди, он наблюдал, как Мадлен медленно опускается, и его возбужденный крепыш исчезает во влажном углублении.

— Такой не подведет, — шепнула Мадлен, коснувшись мягким животом его живота. — Ты все еще думаешь, что я поторопилась?

— Для меня ты всегда вовремя, — восторженно проговорил Арман, лаская ее грудь. — Ты так прекрасна, что я хотел бы вечно пребывать в твоих объятиях.

— Вот и отлично, — весело сказала она, — именно этого я от тебя и жду.

Сказать по правде, погружение в темно-каштановое гнездо столь обострило ощущения Армана, что он боялся пошевелиться, опасаясь спровоцировать извержение, Мадлен взглянула ему в лицо и понимающе улыбнулась — она разгадала его уловку, которая одновременно позабавила и тронула ее.

— Ты и в самом деле любишь меня, — признала она, в бархатистых карих глазах мелькнул отблеск торжества.

Стоя на коленях, широко раскинув бедра, чтобы вобрать его всего, она стала медленно скользить вверх и вниз. Потрясающее наслаждение заставило Армана вскрикнуть. Чувствуя, что вот-вот потеряет самообладание, он взглянул снизу на Мадлен. Пунцовые губы раздвинулись в улыбке, обнажив ровные белые зубы, а в глазах под полуприкрытыми веками светилось блаженство. Выражение ее лица подтолкнуло его к последней черте, тело вздрогнуло под напором чувств, и эта дрожь едва не стала завершающей. Крепко сжимая ее грудь, он понимал, что осталось лишь несколько мгновений, прежде чем горячий поток желания прорвет хрупкую дамбу, до сих пор сдерживавшую его.

Что касается Мадлен, то удовольствие, которому она предавалась, неторопливо объезжая норовистого коня Армана, было даже сильнее и глубже, чем опустошающая истома, овладевшая ею в первый раз. То, что она испытывала сейчас, не ограничивалось огромным физическим наслаждением; к нему примешивалась самая обыкновенная и захватывающая жажда мести — именно это чувство опьяняло ее и усиливало любовный пыл. Арман неверно угадал причину ее горячности во время разговора о Венсане; та же причина привела ее в постель Армана — это была горькая уверенность в том, что у мужа есть любовница.

Все восемь лет семейной жизни Мадлен любила Пьера-Луи, заботилась о нем, поддерживала, покорялась ему, восхищалась и готова была каждую ночь отдаваться его ласкам. Но уже год, как Пьер-Луи не требовал от нее ничего, кроме краткой близости перед сном. А в последние несколько месяцев, с тех пор как ей стала известна его тайна, она под разными предлогами отказывала ему и в этой малости.

Арман коротко вскрикнул и резко подался вверх, изливая могучий поток. Мадлен тоже закричала — вопль счастья и торжества — и приникла губами ко рту любовника, словно хотела выпить его дыхание, в то время как тело содрогалось от наслаждения. Она сумела достойно отомстить Пьеру-Луи за его измену, она не только отдалась другому мужчине, но и получила небывалое удовольствие.

Когда она решилась на месть мужу, перед ней был богатый выбор; не менее двух десятков мужчин с радостью откликнулись бы на ее призыв. Она остановилась на Армане, будучи уверенной, что его опыт не подведет и не позволит ей остаться равнодушной и неудовлетворенной. То обстоятельство, что он был родственником Пьера-Луи, нисколько не смущало ее, наоборот, каким-то образом оно лишь укрепляло ее в правильности выбора. И как бы ни приятно было, лежа на спине, принимать бесчисленные ласки, в тысячу раз лучше она чувствовала себя, оседлав и используя любовника, чтобы самой вознестись к высотам блаженства.

Арман обессиленно откинулся на подушки, тяжело дыша и медленно приходя в себя. Нежная щека Мадлен прижималась к его щеке, розоватые округлости касались его груди, а его руки спокойно лежали на спине возлюбленной. Он испытывал безмерное счастье оттого, что ему удалось завоевать такую великолепную женщину, как Мадлен. Будучи о себе весьма высокого мнения, он был уверен, что достоин ее. Про себя он решил, что, пока длятся их тайные свидания, он будет принадлежать только ей. Со временем она убедится в том, что любима безумно и безоглядно.

Но увы, если бы Арман мог заглянуть в душу Мадлен и выведать ее любовную тайну, упоения не осталось бы следа, так бесследно пропадают опавшие листья, гонимые холодным осенним ветром. За время их столь насыщенного первого свидания она стала дорога ему и телом, и душою. Однако Мадлен едва ли отвечала ему взаимностью. Она по-прежнему испытывала к нему спокойную привязанность как к давнему другу, но более глубокого чувства он не вызывал. То, что он оказался таким приятным и эффективным орудием мести, она считала не его заслугой, но результатом собственного мудрого выбора.

Она отодвинулась и ласково шлепнула обмякшего малыша. Арман поможет ей скоротать время, пока Пьер-Луи не одумается и не вернется к ней.