В высшем свете, где успех и репутация женщины зависят не столько от красоты, сколько от тонкости вкуса, прелестная г-жа де… слыла самой утонченной. Она задавала тон целому обществу, и, поскольку мужчины называли ее неподражаемой, наиболее вдумчивые женщины старались подражать ей во всем, ибо даже небольшое сходство приближало их к ней и позволяло получить хотя бы отзвук тех комплиментов, что звучали вокруг нее не умолкая. Все, к чему она обращала свой взор, обретало новый смысл и начинало казаться значительным; в ней жил дух изобретательности; она находила блеск в вещах, дотоле представлявшихся скучными, и умела приводить окружающих в замешательство.

Г-н де… владел недурным состоянием, гордился своей женой и ни в чем ей не отказывал. Он никогда не задавал ей вопросов по поводу ее трат, ни разу не дал ни малейшего повода убояться его упреков, и, тем не менее, демонстрируя его восхищенному взору только что купленную вещь или показываясь перед ним в новом платье, из-за малодушия, к которому примешивалось чуть-чуть бахвальства, что свойственно многим людям, она не могла удержаться, чтобы не уменьшить ровно вполовину уплаченную за эту вещь или платье цену. Так г-жа де… скрывала от г-на де… истинный размах своих расходов. Забавляясь этой игрой на протяжении нескольких лет, она вдруг обнаружила, что порядочно задолжала. Вначале она испытала обеспокоенность, затем тревогу, наконец отчаяние. Поделиться с мужем она не смела, во-первых, потому что лгала ему слишком долго, а во-вторых, потому что он всегда был с нею более чем щедр. Не желая терять в его глазах ни уважения, ни доверия, которым он ее удостаивал, она задумала выпутаться из неприятного положения, продав потихоньку что-нибудь из драгоценностей. Осмотрев свои ларцы, она сочла неосмотрительным избавляться от фамильных драгоценностей или сразу нескольких менее дорогих украшений, объяснить исчезновение которых будет нелегко, и решила продать серьги, сделанные из двух великолепных бриллиантов, обточенных в виде сердечек. Эти роскошные серьги г-н де… преподнес ей в подарок на другой день после их свадьбы. Она пошла к ювелиру — человеку, который был принят в лучших семействах и пользовался ее доверием, взяла с него клятву хранить молчание и повернула разговор так, что у ювелира сложилось впечатление, будто г-н де… в курсе ее затеи. У г-на де…, сделал он вывод, денежные затруднения, о которых ему не хотелось бы распространяться. Ювелир всем сердцем желал оказать ему услугу, но в то же время не хотел дать г-жа де… понять, что догадался об их сообщничестве с мужем, и потому весьма тактично спросил:

— Но, мадам, что же вы скажете г-ну де…?

— О! — отвечала она. — Ему я скажу, что потеряла эти серьги.

— В самом деле… Вы так очаровательны, что любой вам поверит, — сказал на это ювелир и купил серьги.

Г-жа де… заплатила все свои долги, и красота ее от этого стала еще неотразимей.

Неделю спустя на одном из балов г-жа де… неожиданно поднесла руки к ушам и растерянно воскликнула:

— О небеса! А где же мои серьги? Они, верно, упали, когда я танцевала вальс…

— Да нет же, нет! — наперебой уверяли ее все, кто в тот момент находился рядом. — На вас сегодня не было серег!

— Да как же не было? Я совершенно точно знаю, что были, — не согласилась она и поспешила к мужу. — Мои серьги, серьги-сердечки! Я их потеряла! Они упали! Вот, взгляните! — и она отняла руки от ушей.

— На вас нынче вечером не было серег, — сказал г-н де…, — я в этом уверен. Я обратил на это внимание еще тогда, когда мы выходили из дома. Мы и так сильно опаздывали, и я поостерегся говорить вам об этом, потому что боялся, что вы потребуете, чтобы вам их принесли, и это задержит нас еще больше.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — ответила она. — Я еще думала, что надеть — сердечки или изумруды, и в конце концов выбрала сердечки.

— Значит, вы оставили их на своем туалетном столике. Я вас торопил, вы на минуту отвлеклись… — говорил г-н де….. Затем, чуть помедлив, он снова обратился к жене: — Постойте, а вы уверены, что не держали их в руке, когда садились в карету, чтобы надеть по дороге, как вы иногда делаете?

— В карету? Значит, они в карете? Это возможно… Хотя я не думаю, что…

Она казалась до крайности встревоженной. Г-н де… попросил ее набраться терпения и, горя желанием успокоить жену, вышел из зала, велел принести фонари и лично осмотрел все закоулки кареты; затем приказал отвезти его домой, открыл ларцы с драгоценностями жены, но не нашел в них украшение, которое искал. Он вызвал звонком слуг и учинил допрос горничной.

— Я точно не помню, — сказала та, — но я ни разу не видела, чтобы госпожа уезжала на бал, не надев серьги.

Поскольку дома серьги г-жи де… не нашлись, следовало предположить, что она унесла их с собой. Никакого другого объяснения г-н де… не видел. Озабоченный и с пустыми руками он вернулся на бал. Гостями овладели подавленность, смущение и неловкость. Кое-кто начал перешептываться. Танцевать больше никому не хотелось. Вскоре оркестр перестал играть, и вечер закончился.

На другой день рассказ об этом происшествии появился в утренних газетах, которые намекали на возможность кражи. В наиболее щекотливом положении оказался ювелир — он не мог, не раскрывая доверенной ему тайны, заявить о своем законном праве на обладание драгоценностью, которая считалась украденной. Потратив на размышления целый час, он уложил серьги в футляр и отправился к г-ну де…, который принял его незамедлительно.

— Полагаю, вы пришли меня искушать? — приветствуя ювелира, проговорил г-н де….

— Мне очень жаль, любезный сударь, но это не так, — отвечал ювелир. — Еще ни разу в жизни не приходилось мне находиться в затруднении, подобном нынешнему, и прежде чем докучать вам, а быть может, и огорчить вас, я вынужден призвать к вашему благоразумию.

— Тайна? — спросил г-н де….

— Тайна и вопрос чести, — подтвердил ювелир.

Г-н де… посмотрел ему прямо в глаза.

— Обещаю вам хранить молчание, — сказал он. — Говорите, я вас слушаю.

И ювелир рассказал, как к нему пришла г-жа де…, как она принесла ему бриллиантовые сердечки и как, не в силах поверить, что она без ведома мужа решилась продать такое ценное украшение, он купил их, полагая, что тем самым оказывает услугу обоим. С этими словами он вынул из кармана футляр, открыл его и добавил:

— Вы, должно быть, понимаете, в какое замешательство привели меня утренние газеты, из которых я узнал, что, возможно, серьги украдены…

Как ни грустно было г-ну де… узнать, что жена давно лгала ему, скрывая от него свои долги, тем самым подвергая сомнению его платежеспособность и нанося ущерб его репутации; как ни возмутили его цинизм ее давешнего притворства на бале, ее хладнокровное молчание на фоне наводнивших город слухов и бесстыдство, с каким она изображала из себя жертву, г-н де… ничем не выдал охвативших его чувств и поблагодарил ювелира за то, что тот пришел к нему. Довольно весело они обменялись некоторыми чисто мужскими соображениями о легкомыслии самых серьезных женщин, после чего г-н де… еще раз купил серьги.

— Я глубоко огорчен, что продаю их вам во второй раз, — сказал ему ювелир.

Г-н де… только рассмеялся:

— Не нужно извинений, — проговорил он, — я счастлив, что они нашлись.

У г-на де… была любовница, красавица испанка, к которой он начал охладевать и которая в этот же день собиралась уехать в Южную Америку. Он рассудил, что, продав бриллиантовые сердечки, г-жа де… доказала, что не дорожит ими, а потому счел возможным преподнести их в подарок своей любовнице, как бы в знак благодарности за то, что она оставляет его прежде, чем начнутся неприятности, связанные с разрывом. Естественность, с какой она приняла подарок, польстила тщеславию г-на де….. Он проводил ее на вокзал, устроил в купе и вышел на перрон. Она выглянула из окна и, когда поезд тронулся, помахала ему рукой. В ответ он поднес к губам затянутые в перчатки руки и послал ей вслед воздушный поцелуй, после чего вернулся домой.

Г-н де… нашел г-жу де… сидящей в одиночестве в маленькой гостиной. Вокруг нее витал легкий аромат духов. Она пила чай и читала вечерние газеты.

— Вам не кажется, — обратился он к ней, — что посторонние придают слишком много значения происшествию, которое хоть и очень неприятно, но, в сущности, касается лишь нас с вами?

— Да, я вполне разделяю ваше мнение, — отвечала она. — Люди ведут себя нескромно.

— Вы никого не подозреваете? — задал еще один вопрос г-н де….

— Нет-нет, никого, — отозвалась она. — И знаете, чем больше я об этом думаю, тем больше склоняюсь к тому, что вы совершенно правы. Однако если бы вчера вечером, когда мы выходили, вы сказали бы мне, что я не надела серьги, я не позволила бы себе такой рассеянности. Я замешкалась и, наверное, зажала их в руке, чтобы надеть в карете, а потом про них забыла. Вы мне что-то начали говорить, помните? Должно быть, я выронила их, когда стала натягивать перчатки… А может, они зацепились за мою кружевную накидку, а потом упали на землю, и какой-нибудь прохожий нашел их и взял себе… Как бы там ни было, это целиком моя вина. Я совершила оплошность и огорчила вас. Мне крайне досадно, и я прошу у вас прощения.

— Прощения? — переспросил г-н де….

— Прощения, — подтвердила она.

— Повторите это еще раз, — попросил он.

Она истолковала его настойчивость по-своему, решив, что он начал хуже слышать, и крикнула:

— Прощения! Прощения!

Г-н де… сказал, что он над этим подумает, и они уставились друг на друга долгим взглядом. Наступила одна из тех минут, когда собеседники, глядя друг другу в глаза, внезапно умолкают, и между ними повисает тишина, прервать которую тем труднее, чем дольше длится молчание. Г-н де… и г-жа де… замерли в неподвижности, скрестив пристальные взоры, и, казалось, перестали дышать. Их вывел из оцепенения лакей, явившийся подбросить дрова в камин.

— Ладно! — воскликнул г-н де… — Если вы никого не подозреваете, заставьте болтунов умолкнуть. Прекратите поиски и положите конец слухам о краже.

— Но как же я это сделаю? — удивилась г-жа де….

— Вы уверены, что потеряли свои серьги?

— Да, — подтвердила она.

— Очень хорошо, — проговорил г-н де….. — Объявите, что они нашлись.

Глубоко расстроенная последствиями собственной лжи и готовая на все, лишь бы разговоры об этом деле прекратились, г-жа де… сейчас же написала под диктовку мужа заявление для публикации в газетах.

— Советую вам также, — добавил г-н де…, — теперь же отправиться к людям, которые вчера нас принимали, и принести извинения за неприятный инцидент, по вашей вине испортивший бал.

— Да-да, вы совершенно правы, — согласилась г-жа де…. — Я сделаю это немедленно. — И она вышла из комнаты.

Когда чуть позже она без предупреждения появилась у вчерашних хозяев бала, то застала у них нескольких гостей. Все пили чай.

— Не смотрите на меня, — воскликнула она, — я не смею перед вами показаться. — И пока хозяева дома поднимались ей навстречу, она закрыла лицо руками.

— Вы улыбаетесь, а мне не до смеха, — продолжала г-жа де…. — Из-за своей непростительной рассеянности я испортила вам вечер. Моя горничная только что отыскала эти серьги — они зацепились за створки туалетного столика. Мне бы радоваться, но я в отчаянии. Наверное, я положила их на столик, а потом, не видя, что делаю, передвинула какую-то коробочку и смахнула их так, что они закатились в глубь столика. Мы опаздывали, муж нервничал, так что виновата во всем, конечно же, я. Я знаю, что мне нет прощения, но ведь именно тогда, когда мы совершаем непростительные ошибки, мы тешим себя надеждой, что будем прощены…

Хозяева дома поспешили ее успокоить. Им самим, как и присутствовавшим здесь гостям, не раз случалось по оплошности терять, а потом вновь случайно находить какую-нибудь вещь, поэтому никому даже в голову не пришло усомниться в ее словах. Хозяйка дома, правда, не удержалась от замечания:

— Я тебя прощаю, — сказала она, — но в следующий раз постарайся хорошенько подумать, прежде чем начнешь кричать: «Держи вора!».

Г-жа де… покраснела и смутилась:

— Следующего раза не будет, — проговорила она. — Боже упаси…

В ларцах г-жи де… хранилось немало драгоценностей, и ей было из чего выбрать очередное украшение. В тот же вечер она надела другие бриллианты, которые достались ей по наследству, а блеском и размерами они ничуть не уступали якобы потерянным.

— Не напоминайте мне о них. Я, кажется, готова возненавидеть того, кто снова заговорит со мной об этой ужасной истории, — отвечала она всем, кто спешил поздравить ее с тем, что бриллианты нашлись, и ничуть не удивился бы, увидев у нее в ушах украшение, которым она больше не владела.

Г-н де поблагодарил жену за усердие, с каким она пресекла слухи, казавшиеся ему опасными. Действительно, всякие разговоры на эту тему прекратились, и неприятный инцидент был забыт.

Некоторое время спустя красавица испанка прибыла в Южную Америку. На пароходе она благоразумно держалась поодаль от молодых людей, обладавших искренностью, но не состоянием и готовых без остатка спалить свои сердца в пламени ее черных очей, и к концу путешествия так и не обзавелась солидным другом, способным занять в ее жизни место, прежде принадлежавшее г-ну де….. Одиночество в большом городе преисполнило ее любовным томлением; она с нежностью вспоминала о человеке, которого не любила, и по вечерам печально кидала на игорный стол полученные от него золотые луидоры. Она выиграла целое состояние и на протяжении нескольких ночей оставалась с удачей на «ты». Но вскоре у удачи начал портиться характер: теперь она улыбалась ей лишь раз в два дня, потом раз в неделю, потом и вовсе перестала улыбаться. Надеясь вернуть ее, прекрасная испанка меняла столы и казино, но луидоры закончились прежде, чем ей удалось настичь беглянку; чтобы продолжить погоню, ей пришлось продать серьги, преподнесенные г-ном де….

Бриллиантовые сердечки не больше часа озаряли своим сиянием витрину городского ювелира. Они понравились богатому европейскому дипломату, только что получившему назначение в соседнюю со своей родиной страну, — он купил их, а на следующий день сел на пароход. Это был человек, который благодаря семейным связям, уму и богатству привлекал к себе всеобщее внимание. Он с большим блеском вступил в новую должность, и на первом же обеде, данном в его честь одним из коллег, оказался за столом рядом с г-жой де….. Она пленила его красотой и умением вести беседу; он чувствовал, что взволнован, и не скрывал, что покорен ею. Но и г-жа де… не была бездушной куклой. Сознание того, что она нравится, принесло ей огромное наслаждение ей захотелось продлить его сколько возможно, и посланник с первого же вечера дал ей к этому повод, польстив ее тщеславию. Она сумела отвлечь его взор от всех остальных женщин, и вскоре любой мог убедиться: он смотрел только на нее, и все смотрели на них. Принадлежа к одному и тому же кругу, они беспрестанно встречались на обедах, балах и приемах и при каждой встрече улучали минутку, впрочем, всегда короткую, дабы не нарушать приличий, для уединенной беседы, и тогда окружающим казалось, что им нужно сказать друг другу что-то очень важное и срочное.

Каждое утро г-жа де… получала от посланника записку, и каждый день ближе к вечеру он являлся к ней с визитом. И хотя она придавала этим знакам внимания очень большое значение, но в течение довольно долгого времени все не решалась самой себе признаться в чувствах, которые начала к нему испытывать. Но вот однажды вечером посланник прислал записку с извинениями, что не сможет быть у нее, и она почувствовала живейшую досаду, которая помимо ее воли частично раскрыла ей глаза на себя саму. Начиная с этого дня, стоило г-жа де… ощутить слабость перед постоянством чувства, которое она сама же и внушила и в силу этого теперь, возможно, начинала разделять, как ей становилось нехорошо: она запиралась ото всех, уезжала в деревню или вместе с г-ном де… ненадолго отправлялась на солнечное побережье. Диктуемое взбалмошностью или добродетелью, ее поведение лишь усилило любовь посланника, тем более что во время своих отлучек г-жа де… писала ему письма, в которых о любви не говорилось ни слова, но которые дышали любовью. Получая эти письма с вложенными в них фиалками, цветками мимозы или песчинками с пляжа, он убеждался, что, совершая прогулки, она думает о нем, позволяя ему в каждый день разлуки незримо присутствовать рядом с ней. Г-н де… развлекался, подтрунивая над женой по поводу этой дружбы. Говоря с ней о посланнике, он называл его «ваш воздыхатель», — в ответ г-жа де… улыбалась. Твердо веря, что она не способна допустить ложный шаг, как не способна испытать страсть, он наблюдал за ее игрой, которую считал кокетством и самая жестокость которой исключала с его стороны всякую ревность. Посланник читал письма г-жи де… и после каждой строчки испускал такой глубокий вздох, что приходилось расстегивать жилет.

Летом г-н де… несколько раз приглашал посланника провести денек-другой у них в деревне. Они вместе охотились, а в дни, когда охоты не было, г-жа де… с посланником совершали верховые прогулки по прекрасным лесам.

Тем не менее следующей зимой г-жа де… пришлось, преодолев внутреннее сопротивление, признать, что она не может больше прятать от себя собственные чувства. Она только что приехала на побережье, на сей раз без г-на де….. Она все никак не могла понять, почему ей так тоскливо, и решила выйти прогуляться, хотя на улице уже стояла ночь. Завернувшись в просторное манто, накинув на голову темную муслиновую шаль и упрятав руки в меховую муфту, она присела на край низкой ограды, окружавшей пляж, смотрела на волны и устремлялась взором к горизонту, который через равные промежутки времени озарялся вспышками маяка. Внезапно ее охватило чувство собственной никчемности; она вопрошала себя, что она делает на этой земле и зачем живет; она ощутила себя песчинкой, затерянной в просторах вселенной, которая существовала и будет существовать помимо нее; она задумалась над смыслом своего бытия, и перед ее мысленным взором всплыло одно-единственное лицо. На сердце ее легла двойная тяжесть — оттого, что в ее жизни появился некто, и оттого, что этого некто теперь не было рядом. Она испытала сильнейшее желание опереться на мужчину, без которого, она уже знала, больше не сможет обходиться. Мощь этого желания, смешанного с искусом беспомощности, как и внезапность открывшейся ей правды о себе, заглушили в ней голос рассудка, и в один миг от нее прежней не осталось и следа. Она бегом вернулась в отель, велела горничной собирать вещи и в ту же ночь села на поезд.

Г-жа де… приехала неожиданно, когда г-на де… не было дома. Она написала посланнику записку, он немедленно примчался к ней, и она упала в его объятия. Стоял декабрь. Прошел ровно год с того дня, когда они встретились в первый раз, и в тот же день, в семь часов вечера, озябшие от ветра и снега губы посланника соединились с нежными устами г-жи де…. Им казалось, любовь их так велика, что они больше никогда не расстанутся. С самозабвением пылкости они перенеслись в мир, созданный их любовью, — мир, распахнувшийся для них с первым поцелуем. У них не осталось других чувств, кроме ощущения друг друга, вся прошлая жизнь умирала у них на глазах, и из груди г-жи де… вырвался жалобный стон, когда она услышала, как часы пробили половину восьмого.

— Поедемте в четверг в деревню, — сказала она.

— В четверг? Это значит, через три дня? О нет, это долго, это слишком долго! — отвечал посланник, и в эту минуту в комнату вошел г-н де….

У г-на де… всегда имелась наготове тысяча историй. Он принялся рассказывать о театре, об опере и новой певице, которую кругом расхваливали на все лады, и наконец, заметив, что посланник выглядит озабоченным, пригласил его на охоту.

— Приезжайте в четверг, пойдем на кабана. Это вас развлечет, — предложил он.

— Благодарю, но в четверг я не могу, — ответил посланник. — Этот день у меня занят — я уже принял другое приглашение.

Они немного потолковали об охоте и охотниках, затем посланник поцеловал г-же де… руку и удалился, не смея поднять на нее глаза.

Для г-жи де… ночь прошла в тревожном томлении, не дававшем ей ощутить ни счастья, ни угрызений совести. Весь следующий день она провела дома, не в состоянии заняться ничем. Поглощенная любовью, она сидела одна в маленькой гостиной, вновь и вновь переживая события вчерашнего вечера и уже сомневаясь, не пригрезилось ли ей все, что было. День клонился к закату, когда пришел посланник. Ей хотелось принять его здесь же, в комнате, куда он пока не заходил, но, понимая, что г-ну де… такой слишком домашний прием не понравится, она спустилась на первый этаж, где посланник ждал ее в гостиной рядом с библиотекой.

— Идите сюда, — позвала она его в библиотеку. — Устроимся здесь…

— Но почему? — спросил он. — Или вам прискучило смотреть на меня в этой комнате? Но я не знаю ни одной другой, которая казалась бы мне более подходящей. Мне нравится, как здесь падает свет, нравится ее строгость и необычное убранство. Здесь я повсюду вижу вашу руку и слышу ваш смех. Все эти предметы, они таят в себе частичку вас, и человек, наделенный особым даром, разглядывая каждый из них, смог бы, я уверен, описать вашу душу и набросать ваш портрет. Почему же вы хотите перейти в библиотеку?

— Это будет наше первое путешествие, — отвечала она.

Он последовал за ней, и они уселись в креслах, придвинутых к круглому столу, на котором лежали планы военных сражений, — их любил изучать г-н де….

— Любовь моя, моя восхитительная любовь! — начал посланник. — Вот уже долгие месяцы я мечтаю подарить вам одну вещицу. Это украшение, которое похоже на вас и кажется созданным специально для вас. Я хочу преподнести вам к Рождеству этот скромный сувенир, одну из тех безделиц, которые всякий муж может позволить своей жене принять от друга. Но этот дар должен стать залогом нашей любви, и потому, прекрасный и чистый, пусть он останется нашей тайной.

С этими словами он извлек из кармана футляр и раскрыл его.

— Взгляните на два эти сердца, — продолжал он. — Это наши сердца. Возьмите их, спрячьте, держите их рядом и знайте, что я счастлив подарить вам украшение, которое вы сможете носить лишь тогда, когда мы будем одни.

Г-жа де… смотрела и не верила своим глазам. На миг она утратила дар речи, такое множество мыслей проносилось у нее в голове.

— Нет, не может быть! — проговорила она наконец. — Не может быть!

Она обвила руками шею посланника и осыпала его поцелуями, повторяя: «Любовь моя, любовь моя!» с такой искренностью, что у того на глаза навернулись слезы. Затем она поднялась, подбежала к зеркалу и поднесла к ушам бриллианты, которые держала, зажав между указательным и большим пальцами обеих рук.

— О нет! — сказала она. — Я не могу лишить себя ни удовольствия с гордостью носить эту красоту перед всем миром, ни счастья каждый миг слышать, как наши сердца шепчут мне о вас. И, поскольку вы будете знать правду, позвольте мне пойти на ложь.

— На ложь? — с улыбкой переспросил он, смеясь в душе ее кокетству, смешанному с чувством, выраженным только что с такой определенностью. — На какую же ложь вы намерены пойти?

— Это будет ложь, в которую без труда поверит кто угодно, — отвечала она. — У меня есть приятельница, кузина моей матери, старая дама, которая из всех родственников любит меня одну и уже отдала мне половину своих драгоценностей, в том числе самых превосходных. Никто не удивится, если я скажу, что сейчас, в преддверии Рождества, она прислала мне в подарок эти серьги, чтобы я носила их на праздничных вечерах. Как я вам уже сказала, из всей родни она любит только меня. Моего мужа она ненавидит, он платит ей взаимностью и никогда у нее не бывает. Впрочем, она вообще никого не принимает. Завтра утром я к ней заеду, заеду еще до полудня, обещаю вам. Она познала в жизни столько горя, что легко поймет меня.

— Несчастной жизнь делает счастье, — произнес посланник, — оно несет с собой слишком много тревог. Прошу вас, не торопитесь. Подождите хотя бы несколько дней, обдумайте все еще раз. Ваша решимость меня пугает.

— Не бойтесь ничего и доверьтесь мне, — успокоила она его. — Кузина будет счастлива разделить нашу тайну, а мне приятно будет найти в ее лице наперсницу.

— Наперсницу! — воскликнул посланник. — Право, можно подумать, что без наперсницы женщина готова усомниться и в своей любви, и в своем возлюбленном!

— Нынче вечером мы обедаем у вас, — продолжала г-жа де…, — и когда я к вам войду, вы увидите у меня в ушах два наших сердца. Они скажут вам, что мы вместе, что я — ваша.

Но тревога все не отпускала его.

— Не лучше ли вам отправиться к кузине незамедлительно? — спросил он.

— Но я не успею! Впрочем, она живет отсюда в двух шагах. Мне нужно лишь надеть шляпу и вызвать карету. Да-да, вы правы, и я сделаю так, как вы говорите, — ответила г-жа де….

Посланник посоветовал ей не терять осторожности и ушел от нее взволнованный, в полной уверенности, что под чертами прекрасной женщины скрывается сущее дитя.

Едва посланник вышел, г-жа де… спрятала серьги к себе за корсаж и швырнула в огонь большой изразцовой печи футляр, на котором значилось имя южноамериканского ювелира. Затем она поднялась к себе, распахнула один из шкафов в своей гардеробной, внимательно осмотрела груды вечерних перчаток и засунула серьги в перчатку из той пары, которую давно не носила, потому что она ей надоела. Вскоре после этого она занялась своим туалетом: трижды меняла прическу, долго выбирала платье и потратила на все это так много времени, что г-н де…, устав мерить шагами гостиную, подошел к дверям ее комнаты и постучал.

— Не нервничайте, я уже готова, — отозвалась она. — Вот и я.

Горничная одной рукой протянула ей сумочку из золотых колечек, а другой — пару перчаток. Сострив недовольную гримаску, г-жа де… оттолкнула руку с перчатками и сказала:

— Нет-нет, только не эти! Эти я не надену, они ужасно унылые!

— Ну какое это имеет значение? — не выдержал г-н де….. — Мы и так опаздываем, а вы выглядите прекрасно. В любом случае вы будете красивее всех, неужели вам этого мало? Идемте же!

Не слушая его, она устремилась к гардеробной. Г-н де… вышел из себя, поспешил за ней, схватил за руку и потащил за собой.

— Пожалуйста, не тяните меня, — вырываясь, проговорила она и быстро вынула из шкафа целую груду перчаток, из середины которой выкатились серьги. — О, мои сердечки! — закричала она. — Мои сережки! Вот радость! Вот удача! Невероятно! Но теперь я все поняла. Я все вспомнила. Год назад я, как сегодня, собиралась на бал и пришла сюда, чтобы самой выбрать перчатки. Вы меня торопили, и в спешке я оставила серьги среди перчаток, которые давно не ношу.

Горничная подобрала серьги с пола и молча переводила взгляд с г-на на г-жу де….

— Дайте-ка их сюда, — обратился к горничной г-н де… и сейчас же сунул серьги себе в карман.

— Что вы делаете? — спросила его г-жа де….

— Прячу серьги, которые вы не можете носить, — ответил он. — А теперь идемте.

Уже спускаясь в вестибюль, она все еще продолжала настойчиво повторять:

— Верните же мне серьги! И почему я не могу их носить?

— У вас свои тайны, у меня — свои, — отрезал он.

Она умолкла, не смея задавать новых вопросов. Они сели в карету и поехали на обед, за всю дорогу не обмолвившись ни словом.

Взгляд, обращенный посланником к г-же де…, не укрылся от внимания г-на де…, хотя он вовсе не собирался следить за ними, и лишь подтвердил справедливость догадки, озарившей его, пока они ехали в карете. Он вспомнил, что посланник прибыл к ним из того самого южноамериканского города, где с той поры жила его бывшая любовница. За последние месяцы он получил от нее множество писем с просьбой прислать денег и нашел вполне естественным, что она продала дорогое украшение. Не обнаружил он ничего удивительного и в том, что посланник эти серьги купил.

По характеру совсем не склонный к влюбленной дружбе, он вполне допускал подобную склонность в других и понимал, что у любой женщины могут быть свои маленькие секреты и мелкие обиды, невинные ошибки и сожаления, которыми она охотнее поделится с другом, нежели с мужем. «По прошествии определенного времени супруги внушают друг другу робость», — любил повторять он. Влюбленная дружба, установившаяся между посланником и г-жой де…, принадлежала к разряду чувств, способных даже у самого подозрительного мужа вызвать лишь снисхождение, и г-н де… не углядел ничего странного в том, что его жена посвятила посланника в подробности затеи, лишившей ее любимого украшения. Он не имел ничего против этого — она ни в чем не провинилась перед ним и, в любом случае, не могла знать заранее, что человек, которому она доверила свою тайну, окажется обладателем этого украшения. «Самое поразительное в случайности — то, что она выглядит естественно, — часто говаривал он. — Остается только руками развести».

Он привык смотреть на вещи трезво, а его отношение к жизни исключало всякую возможность ощутить себя оскорбленным. Он хорошо понимал разницу между дружеским жестом и дерзостью и решил, что посланник, далекий от мысли преподнести его жене подарок, которого она не могла принять, стремился лишь помочь ей исправить последствия лжи, в глазах мужа выглядевшей слишком неубедительно. Он легко представил себе все подробности этого маленького заговора и вообразил, как удивилась его жена, снова увидев серьги, которые считала навсегда для себя потерянными. Вместе с тем его понятия о чести не позволяли ему разрешить жене принимать такие дорогие подарки от кого бы то ни было, кроме него самого, и вскоре после обеда он отозвал посланника в сторонку и увлек его за собой в маленькую гостиную.

— Друг мой, — обратился он к нему. — Вы не могли действовать с большим тактом, но, видите ли, у меня есть веские причины быть уверенным, что жена моя вовсе не случайно обнаружила нынче вечером свои серьги в груде перчаток. Мне бы очень хотелось в это верить, но, увы, это невозможно. Вы пользуетесь ее доверием, и я очень хорошо понимаю, что вы не устояли перед искушением дать ей возможность с вашей помощью загладить нанесенную мне обиду, — ведь она продала украшение, которое получила от меня в подарок на другой день после нашей свадьбы. Она думает, что я ни о чем не догадываюсь. Она солгала мне, сказав, что потеряла эти бриллианты, я же, со своей стороны, не стал с ней спорить. На мой взгляд, в результате некоторых объяснений между супругами возникает неловкость, от которой потом очень трудно избавиться. Если моя жена появится в свете в бриллиантах, которые, как всем известно, давно ей принадлежат, никто не удивится и не заподозрит здесь вашу руку, но я — то буду видеть ее постоянно. Вы, конечно, поймете, дорогой друг, что я не вправе прикидываться простаком и на все закрывать глаза. Поверьте, мне очень хотелось бы снова получить в свое распоряжение эти бриллианты и, чтобы наша беседа завершилась на самой простой и дружеской ноте, я предлагаю вам следующее. Если вы не против, отнесите эти серьги моему ювелиру и назовите ему цену, которую я с удовольствием заплачу.

Посланник выслушал г-на де…, ни разу его не прервав и не выказав ни малейших знаков удивления, и лишь поблагодарил за широту души и оказанное ему доверие. Затем он принес свои извинения за то, что принял участие в заговоре, невинные цели которого покоились на искренней дружбе. Г-н де… вернул ему серьги и дал адрес своего ювелира. Они еще немного поговорили, вместе посмеялись над женским кокетством и женской скрытностью, над склонностью женщин к горячности и их глубокой убежденностью, что все мужчины наивны, как дети. После этого они вернулись пить кофе в гостиную, где остальные гости пожурили их за долгое отсутствие. Особенно старались дамы, обиженные, что ими пренебрегли. Посланник присоединился к кружку, центр которого занимала г-жа де…, но до конца вечера не сделал попытки переговорить с ней с глазу на глаз.

Посланника восхитили достоинство и любезность, с какими г-н де… сумел предотвратить назревавшую неприятность, но поведение г-жи де… оставило в его душе чувство болезненной горечи. Он морщился, вспоминая ее слова: «Поскольку вы будете знать правду, позвольте мне пойти на ложь». Но еще более непростительной ему казалась ее готовность принять от него как залог его страсти украшение, прежде подаренное мужем. Это украшение наверняка напоминало ей о первых днях ее любви, о первых расточаемых ею ласках и первых тайнах супружества. Он осознал нелепость своего положения, оскорбительного положения жертвы насмешки, и при мысли о том, что г-жу де… ничуть не покоробила перспектива смешать воспоминания, принадлежавшие только им двоим, с другими воспоминаниями, думать о которых без боли он не мог, он почувствовал, как любовь к г-же де… освобождает его сердце. Озабоченный лишь тем, как бы поскорее избавиться от драгоценностей, причастных к его оскорблению, он уже на следующее утро явился к ювелиру, вручил ему серьги и попросил предоставить их в распоряжение г-на де….

Около полудня посланнику доставили письмо от г-жи де…. Она сетовала на то, как прошел вчерашний вечер: «Я ненавижу свет, мне хотелось бы, чтобы на меня смотрели только ваши глаза. Стоит вам заговорить с кем-нибудь еще, как меня охватывает страх и мне делается дурно». Она просила его прийти к ней как можно раньше. Он ответил, что, к великому своему сожалению, не в силах исполнить ее просьбу: «Мне мучительно трудно не видеть вас, но мною получена срочная депеша из моей страны, и я выезжаю немедленно. К чему говорить об иных чувствах, если горечь разлуки с вами пересиливает во мне даже внушенную вами любовь». Г-жа де… расплакалась. Посланник уехал, а к г-ну де… пришел ювелир.

— Вы ни за что не поверите мне, любезнейший сударь… — начал он.

— Напротив, дорогой мой, я с легкостью вам поверю, ибо я в курсе того, что привело вас ко мне, — прервал его г-н де….. — Назовите лишь цену принесенной вами вещи.

— Сударь, — продолжил ювелир, — мне хотелось бы, чтобы эти бриллианты стоили менее дорого, поскольку я имею скорбную привилегию продавать вам их вот уже в третий раз. Меня весьма удивило, поверьте, — добавил он после короткого молчания, — что они снова попали ко мне.

— Красивые вещи, как и люди с тонким вкусом, выбирают лучшие дома, — произнес г-н де….

— Но какое совпадение! — не унимался ювелир. — Согласитесь, какое редкое совпадение!

— О! — не сдавался г-н де…. — Я уже привык, что правда всегда выглядит неправдоподобно. Все неправдоподобное оказывается правдой, а потому я уже давно ничему не удивляюсь.

И он в третий раз купил серьги.

Едва ювелир ушел, г-н де… вызвал звонком лакея и спросил у него, дома ли г-жа де….. Лакей сообщил, что госпожа удалилась в свою комнату, что лицо ее необычайно красно, что она жаловалась на холод и объявила, что отправляется в постель.

Г-н де… имел обыкновение стучать в комнату жены, но на сей раз он вошел, не дождавшись ответа.

— Вы отдыхали? — спросил он.

— Нет, — отвечала она. — В моем сердце нет места ни усталости, ни отдыху.

Из этих слов он понял, что она влюблена. И он не ошибся. Она любила и впервые в жизни страдала от любви. Глядя, как она лежит — прекрасная, жалкая, снедаемая тревогой, с покрасневшими веками и глазами, полными слез, г-н де… решил воспользоваться удобным случаем и преподнести ей урок.

— Что вы скажете на это? — спросил он и поставил перед ней распахнутый футляр, в глубине которого поблескивали бриллиантовые сердечки.

Г-жа де… ничего не ответила. Она протянула руки, взяла серьги и поднесла их к ушам, словно ощутив сладость поцелуев, от которых хотелось закрыть глаза.

— Мне очень жаль, — продолжил г-н де…, — но нам надо поговорить. Возможно, вы согласитесь выслушать меня не перебивая. Своею ложью вы превратили это украшение в источник недоразумений. Я очень зол на вас, и вы понесете наказание. Как вам известно, у жены моего племянника только что родился сын. Семья наша, увы, не имеет других наследников, и я решил, что завтра мы с вами отправимся к молодой матери и вы подарите ей эти серьги, более вам не принадлежащие.

Раздавленная горем, стыдом и любовью, г-жа де… поняла, что ей предстоит пройти одно из тех испытаний, которые небеса посылают святым. Призвав на помощь всю свою отвагу, она избрала своим оружием слабость и, ни слова не говоря, положила бриллианты на место и закрыла футляр. Г-н де… придавил крышку ладонью.

— Итак, решено, — возгласил он. — Вы к ним больше не прикоснетесь.

У старшего брата г-на де… был единственный сын, который, пренебрегнув семейными традициями и нимало не заботясь о причиненном родителям огорчении, женился на очень красивой девушке, намного превосходившей его умом, но довольно взбалмошной и склонной к необдуманным поступкам. Ее упрекали в том, что она приходилась дочерью человеку с дурной репутацией, денежному мешку, который впрочем, был недостаточно богат, чтобы вести свои дела не таясь, и которого бесконечные темные спекуляции уже несколько раз ставили на грань банкротства. Однако юная супруга проявила такое множество прекрасных качеств, показала такую привязанность к семейному очагу и такую готовность во всем подчиниться семье мужа, что в конце концов ей простили неспособность быть иной, чем она есть, а после рождения наследника и вовсе вознесли ее до небес.

Г-жа де… не могла не покориться мужу, и на следующее утро они вместе отправились с визитом к новоиспеченной матери. Она приняла их не вставая с постели, со всех сторон окруженная родственниками, своими и мужа, в очень благородной и немножко мрачной комнате, которую не делали веселей ни стоявшая здесь же колыбель, утопавшая в кружевах, ни огромные букеты цветов. При их появлении отовсюду зазвучали приглушенные голоса радостных приветствий; дамы лобызались и подставляли мужчинам руку для поцелуя; все дружно восхищались новорожденным.

Г-жа де… склонилась к племяннице, что-то шепнула ей на ухо и вложила в ее ладонь приготовленный подарок. Молодая мать открыла футляр и испустила удивленно-счастливое восклицание. Посыпались восхищенные возгласы, слова благодарности. Гости рассматривали бриллианты, перешедшие в этот день в разряд фамильных драгоценностей. Г-жа де… села поодаль от остальных. Тоска сжала ей сердце, и, не в силах сдержаться, она всхлипнула. С губ ее сорвался стон, и сейчас же все взоры обратились к ней. Племянница воскликнула:

— Что с вами, дорогая тетушка?

— Ничего-ничего, — отвечала она. — Это все ваш малыш. Я вижу будущее, а думаю о прошлом…

Всех очень удивили эти слова, произнесенные женщиной, которую считали одновременно и слишком холодной, и слишком фривольной. Раздались протестующие мужские голоса:

— Прошлое! Какое у вас может быть прошлое? Вы — сама молодость и красота! Оставьте, право, рассуждать о том, что вам знать не дано!

Дамы повернулись к г-ну де….

Он медленно приблизился к жене и протянул ей носовой платок.

— Прошлое начинается вместе с горем, — тихо сказала она ему.

— Возможно, — ответил он. — Если только это не выдуманное горе.

Подобная холодность несколько остудила нервы г-жи де….. Она подошла к окну и застыла возле него, поглощенная созерцанием снежинок, вихрившихся в танце на углу улицы. Так она стояла, пока невестка не взяла ее за плечи и не подвела к зеркалу.

— Забавно, — заметила г-жа де…. — Ни от чего так не портится прическа, как от слез.

Все засмеялись, а г-н де… сказал своему брату:

— Странные у нее идеи.

— Мне ее очень жаль, — отвечал брат.

Сам он женился на провинциалке с суровым нравом и любил свояченицу, которая пленяла его многим, но особенно кокетливостью.

— Лучше бы меня пожалел, — возразил ему г-н де…, и эта реплика вызвала новый взрыв смеха, обеспечив успешное завершение чуть было не испорченного визита.

Прощаясь, г-жа де… высказала сожаление, что не удалось повидаться с племянником.

— Я очень расстроена, что его нет дома, — сказала она племяннице. — Ваш муж должен сейчас быть рядом с вами.

— Он с раннего утра занят делами и порой возвращается лишь после обеда, — отвечала та. — Мне кажется, он еще ни разу не видел своего сына при свете дня.

Г-ну де… очень хотелось задать племяннице кое-какие вопросы по поводу деловых занятий ее мужа, но г-жа де… уже стояла в дверях, поджидая его. Они ушли.

Посланник вернулся накануне Рождества, и г-жа де… получила от него бамбуковую корзинку, полную фиалок и веточек мимозы. Когда принесли цветы, муж находился здесь же, в библиотеке. Он увидел, как она взволнована, и вышел из комнаты.

Сначала г-жа де…, две недели не имевшая никаких известий от человека, перевернувшего всю ее жизнь, не смела прикоснуться к посылке, опасаясь, что не найдет в ней письма. Затем она принялась шарить между букетиков и веток и разрыдалась. Она схватила корзинку, перевернула ее, и цветы рассыпались по полу. Она взяла букетик фиалок, прижала его к губам, потом к глазам и, не разжимая рук, вытянулась на софе, замерев без движения, словно улеглась в могилу.

Внезапно дверь отворилась, и вошел г-н де….

— Вас ждет приятный сюрприз, — сказал он. — Поднимайтесь же и дайте себе труд взглянуть.

Но дух ее бродил слишком далеко, в долинах сердца, и, прежде чем до нее дошел смысл услышанного, она ощутила на руке прикосновение холодных, казалось, еще заснеженных губ и щекотание усов.

— Я даю себе этот труд, — прошептала она, улыбаясь посланнику, щека которого почти касалась ее лица.

Он увидел рассыпанные по полу цветы.

— О, мои цветы! — проговорил он. — Что вы с ними сделали?

— Я сделала из них сад, — отвечала она.

Некоторое время они беседовали втроем и вскоре распрощались, чтобы несколькими часами позже снова увидеться на обеде у друзей.

В тот вечер г-жа де… была красива необыкновенной красотой, к которой примешивалась спокойная серьезность, не ускользнувшая от всеобщего внимания. Посланник не старался ее избегать — он рассказывал ей о своей поездке и расспрашивал о событиях, случившихся в его отсутствие. В ответ она произносила какие-то слова, но мысли ее блуждали далеко, и она едва смела поднять взгляд к его глазам, безмятежно взиравшим на нее. Вечер прошел, но г-жа де… так и не дождалась от посланника ни одного дружеского знака, который утишил бы испытываемую ею муку.

Посланник так старался не нанести публичного ущерба тщеславию г-жи де…, что никто не догадался о его перемене к ней. Он делал вид, что по-прежнему счастлив быть с нею рядом. В театре или в опере, где они занимали одну ложу, он все так же стоял за ее креслом и время от времени склонялся к ее плечам, чтобы высказать то или иное замечание о спектакле или музыке. Она слегка поворачивала к нему голову, и тогда в сумраке ложи ей казалось, что она видит на его лице тень исчезнувшей нежности.

Г-жа де… страдала не только оттого, что ее разлюбили. Едва ли не в равной мере ее мучило непонимание. Почему посланник вместо того, чтобы объясниться, бежит от женщины, которой добивался так долго? Угнетаемая бременем признаний, особенно весомых после года молчания, она потеряла способность жить, перестала спать. Вынужденная таить свои чувства от всех, понимая, что брошена, она затосковала. Знакомые поспешили отнести ее бледность на счет усталости, вызванной слишком долгими балами и вечерами, и если г-н де… не был первым, кто догадался о причине ее страданий, он первый встревожился ее состоянием. Впрочем, кроме него никто не знал, что посланник прекратил свои ежедневные визиты к г-же де… и больше не ухаживает за ней.

При всем своем благородстве простаком г-н де… отнюдь не был. Он находил вполне естественным, что его жена, тайно продав свои серьги, пыталась заставить его поверить, что они нашлись, но его крайне раздосадовало, что она с самым невинным видом намеревалась носить украшение, о которым он, по ее мнению, думал бы, что оно подарено им, тогда как на самом деле его преподнес ей другой мужчина. С этих пор он утратил к ней доверие и с подозрительностью следил за каждым ее шагом. Кроме того, его понятия о чести вполне допускали, чтобы свет взирал, как посланник умирает от любви у ног г-жи де…, но они же категорически запрещали ему смириться с тем, чтобы его жена проявила малейшие признаки несчастной любви. Поэтому он дал ей совет отправиться на отдых к морю, на одно из солнечных побережий, которые она так любила. Но она отказалась наотрез:

— Нет, — сказала она, — мне не хочется уезжать. Солнце меня утомит, а одиночество не принесет отдохновения.

— В таком случае постарайтесь взять себя в руки. Лгать вы умеете, научитесь и скрытности. Да и, собственно говоря, что заставляет вас страдать?

— Унижение, — ответила г-жа де….

Этот ответ, удивив г-на де…, вынудил его пересмотреть свое отношение к поведению жены.

— Вы хотите сказать, что страдаете оттого, что вас разоблачили? — спросил он.

— Вы совершенно правы, — ответила она.

Однажды ему пришлось изведать подобное унижение, и он знал, что излечиться от него почти невозможно.

— Когда я был ребенком, — начал он, — мне случилось солгать своему наставнику — человеку, которого я считал своим другом и который мне доверял. Он уличил меня в обмане, и мне пришлось сознаться. Мне было так стыдно, что я чувствовал себя несчастнейшим созданием на свете. Я продолжал любить его, но не смел взглянуть ему в глаза и стал его избегать. Я чахнул, мечтал сбежать из дома и в конце концов уговорил родителей отдать меня в коллеж.

Г-н де… подумал, что жена его страдала не от неразделенной любви, а оттого, что ее хитрости вышли наружу и стали известны и другу, и мужу, и, как следствие, привели к тому, что она лишилась украшения, которое, повези ей чуточку больше, осталось бы с ней.

— Я сочувствую вашему положению, — сказал он, — но поверьте: время и откровенность исправят дело. Что касается посланника, то вы злоупотребили его дружбой, превратив его в сообщника; вы несправедливо подвергли его опасности, и это весьма прискорбно. К счастью, его знание женщин приучило его к здравомыслию. Мы с ним объяснились. Он не держит на вас зла, но я понимаю, почему вы его избегаете. Успокойтесь и давайте больше не возвращаться к этой теме.

Итак, к концу разговора г-н де… уверился, что не посланник уклоняется от встреч с г-жой де…, но, напротив, г-жа де… старается видеться с ним как можно реже.

Как и все резонеры, г-н де… ошибался. Он высказал пожелание, чтобы посланник возобновил свои визиты, и г-жа де…, вдохновленная надеждой отчаяния, стала поджидать удобного предлога для объяснения, готовая открыть свое сердце человеку, в самой вежливости которого по отношению к ней не оставалось ничего, кроме презрения. Несколько дней спустя он обедал у них. Заговорили о санной прогулке, устраиваемой в четверг, и она спросила, намерен ли он принять в ней участие.

— Непременно, — отвечал он. — Надеюсь, и вы там будете?

— Нет, — чуть слышно отозвалась она. — Я теперь не могу без слез думать о четвергах, проведенных в деревне. Надеюсь, вы меня понимаете?

Посланник сделал вид, что не расслышал ее слов, но на следующий день, ближе к вечеру, явился к ней с визитом. Г-жа де…, не ожидавшая его прихода, встретила его с робостью, впрочем, не скрывая радостного возбуждения. Она протянула ему навстречу обе руки, но он лишь прикоснулся губами к кончикам ее пальцев.

— Прекраснейшая и очаровательная из женщин! — произнес он. — Мне бы хотелось покончить с возникшим между нами недоразумением.

— Недоразумением? — воскликнула она. — Это ужасно! Но говорите скорей, потому что я тоже хочу многое вам сказать.

Посланник стоял, прислонившись спиной к белой изразцовой печи, на фоне которой его высокая фигура выглядела строго и значительно.

— Присаживайтесь, — пригласила она.

— Нет, — отказался он, — если позволите, я останусь стоять.

Растерянная и встревоженная, она предложила ему чашку чаю, которую он согласился принять. Они продолжали стоять рядом, молча помешивая ложечками в чашках.

— Вы ничего не говорите, — не выдержала г-жа де….. — Но вы здесь, и мне больше ничего не нужно. Люди молчат, когда слишком многое должны сказать друг другу. Давайте же молчать и смотреть друг на друга. Мне кажется, я все поняла…

— Я лишь собираюсь с мыслями, чтобы быть по возможности кратким, — прервал ее посланник. — Сударыня, обманув меня, вы задели во мне чувство, которое сами вызвали к жизни и над которым хранили власть. Вы вынудили его отступить — и вам больше не следует на него рассчитывать. При воспоминании о некоторых событиях оно воспламеняется, но при воспоминании о других — покрывается льдом и гибнет.

— Я не совсем вас понимаю — пробормотала г-жа де….

— Скажите, разве не вы бестрепетно согласились принять от меня подарок, который для вас не был вполне свободен от прошлого?

— Но у меня не было никакого прошлого! — закричала она. — Для меня существовали только вы! Ведь я же продала это украшение!

— Это ничего не меняет, — продолжал он. — Вы не отказались его принять. Но едва вы получили его из моих рук, как тотчас же воспользовались им, чтобы обмануть меня, желая, чтобы ваш муж думал, что этот подарок — его. Вы сыграли злую шутку с нами обоими, нимало не заботясь ни о нашей чести, ни о моих чувствах.

— Любовь жива раскаянием и снисхождением, — проговорила г-жа де….. — Умоляю вас, простите меня. Я потеряла голову. Я поступила неосторожно.

— Неосторожно! — воскликнул он. — И это все, что вы готовы признать? О нет! Вы очень быстро сообразили, что делать! Я прекрасно помню ваши слова: «Поскольку вы будете знать правду, позвольте мне пойти на ложь».

Он пересказал ей весь их тогдашний разговор и с печалью в голосе продолжил:

— Да-да, вы солгали мне. Выдумали историю про какую-то родственницу. Вы обманули меня, оскорбили, выставили глупцом. Чтобы разлюбить, так много не требуется. Ваш муж никогда не узнает правды. Он останется в уверенности, что я действовал с вами заодно, хотя на самом деле я исполнял роль вашей жертвы. Если себя вы поставили в ложное положение, то меня — в нелепое, доказав тем самым, что не любите меня.

— Не верьте этому, — умоляла его г-жа де…, — я совершила ошибку, мне стыдно, я все понимаю, но я вас… я вас…

Посланник не дал ей закончить и, словно пытаясь помешать ей произнести готовые сорваться с языка слова, медленно поклонился, взял у нее из рук пустую чашку и вместе со своей поставил на чайный поднос.

Настала неловкая мучительная тишина, и оба они продолжали стоять, не зная, куда девать глаза. Г-жа де… подошла к вазе с цветами и поправила стебелек.

— Теплицы, — сказала она, — те же монастыри. Тепличные цветы куда послушнее, холоднее и покорней цветов, которые растут на воле и распускаются в свое время.

Посланник выслушал ее, но ничего не ответил.

— Поговорим еще! — попросила она. — Не уходите!

— Увы! — отозвался он. — Я не могу.

При этих словах г-жа де… забыла всякую сдержанность и бросилась к нему, но он очень мягким жестом ее остановил.

— Вы уходите? — закричала она. — Уходите навсегда?

— Увы! — ответил он и вышел из комнаты.

Посланник уже садился в карету, когда к двери подкатила еще одна. Прибыл г-н де….. Невзирая на снег, валивший крупными хлопьями, они задержались на тротуаре, чтобы перекинуться парой вежливых фраз.

— Я только что из клуба, — объявил г-н де….. — Едва не умер от духоты. Порой комфорт оборачивается пыткой.

— О, клуб! — подхватил посланник. — Зато летом там можно скончаться от холода. В вашем прелестном городе это рассадник сквозняков.

На этом они, уже слегка припорошенные снегом, простились. Посланник поднялся в карету, а г-н де… пошел домой.

Г-жа де… была у себя и собиралась лечь, когда раздался стук в дверь и в комнату вошел г-н де….

— Только что встретил вашего воздыхателя, — сказал он.

Она попыталась улыбнуться:

— О, воздыхатель! Да, он только что был здесь, но я, право, так устала, что не смогла насладиться его воздыханиями. Как видите, я ложусь спать.

Г-н де… выглядел озабоченным. В клубе разгорелся спор по поводу исторической даты. Вкратце рассказав об этом жене, он извинился, что покидает ее так скоро, и поспешил в библиотеку, чтобы отыскать нужную книгу по истории.

— Вы так взволнованы из-за этой даты? — вслед ему спросила она.

— Нет, я волнуюсь по другому поводу, — ответил он. — Вы ложитесь, и раз уж сегодня мы никуда не едем, я сейчас вернусь, и мы спокойно поговорим, пока будем обедать.

Г-жа де… позвонила горничной и велела принести ей письменный прибор. Она написала пятнадцать любезных и почти одинаковых писем, в которых выражала сожаление, что вынуждена отклонить пятнадцать ранее принятых приглашений. Пока она писала, два лакея накрывали возле ее постели стол к обеду. Г-н де… вернулся, когда один из них вносил консоме. Г-жа де… запечатала последнее письмо и вместе с остальными протянула его лакею:

— Возьмите это и постарайтесь отправить побыстрее. Я бы хотела, чтобы письма доставили уже сегодня вечером. — Затем, обращаясь к г-ну де…, добавила:

— Прошу вас, только не давайте воли раздражению. Малейшее ваше замечание, малейшая резкость сведут меня с ума. Будьте добры меня понять и будьте мудры смириться с тем, что в ближайшие дни вам придется выезжать без меня. У меня нет сил встречаться с людьми. Мне нужно время, чтобы побыть в тишине и забыть обо всем.

— Не спорю, — согласился г-н де…, — на вас свалилось много забот. Я нахожу весьма разумным с вашей стороны воздержаться от того, что вам не по силам, и не стану вас к этому принуждать.

— Нашли вы дату, которую искали? — спросила она.

— Нашел, — ответил он. — Откровенно говоря, я лишь искал подтверждение своей уверенности и теперь, когда ничто постороннее не занимает мой ум, я чувствую, что готов обсудить с вами один вопрос семейного характера. Брат мой, вообразите, тревожится по поводу своего сына. Вы знаете этого молодца и знаете, что он столько же честен, сколько наивен. Он в полном подчинении у своей жены, женщины очаровательной, не спорю, но все же дочери малопочтенного человека. Брат боится, как бы она не вовлекла нашего племянника в дела, чреватые угрозой и его состоянию, и его репутации. В точности брат не знает ничего, но у него появились смутные подозрения, некие сомнения, которые его мучат. Ему не хотелось бы обижать сына слишком пристальным вниманием и он попросил меня встретиться с ним и ненавязчиво порасспросить его. Я исполнил бы эту просьбу сегодня же, если бы сумел его найти. Я искал его повсюду, дважды заезжал к ним домой и вечером, уже по дороге в клуб, довольно долго беседовал с его женой. К сожалению, мне так и не удалось направить разговор в нужное мне русло. Она не позволила мне задать ни одного вопроса касательно дел ее мужа, и я покинул ее с тем же, с чем пришел — то есть ни с чем, если не считать весьма неприятного ощущения, что во время нашей беседы он сидел в соседней комнате и внимательно прислушивался ко всему, о чем мы говорили. Она уже два дня как поднялась с постели и, должен заметить, выглядит прекрасно. Пожалуй, она стала еще красивее, чем была до свадьбы, словно рождение ребенка вдохнуло в нее новую душу. Я не исключаю, что передо мной она ломала комедию, но мне она показалась спокойной и счастливой, полностью погруженной в заботы о семье и новорожденном. Она навестит вас, как только начнет выезжать, — похоже, ей не терпится с вами увидеться.

Затем г-н де… отпустил несколько общих замечаний о том, сколь опасно жениться вне своего круга, и сказал, что предки — это лучшая гарантия в жизни:

— Как мог бы я узнать, кто я таков, если бы не знал, кто мои родители, деды и прадеды?

Г-жа де… отвечала на его речь восклицаниями, улыбками и покачиванием головы; иногда она ненадолго прикрывала веки. Едва обед подошел к концу, г-н де…, не желая ее утомлять, пожелал ей доброй ночи, велел подать себе кофе в библиотеку и засел за письма.

Г-жа де… испытывала сильнейшую привязанность к своей няне, которую взяла к себе в дом, поручив ее заботам бельевую. По вечерам она часто звала ее к себе и, сидя перед зеркалом и занимаясь туалетом, говорила с ней о модах и рецептах, сообщала, кто умер, и выслушивала воспоминания о старинной жизни. В тот вечер она не чувствовала потребности делиться откровениями, но тем не менее вызвала няню.

— Няня, мне очень грустно, но не потому, что у меня неприятности. Мне кажется, что от всех неприятностей меня ограждает сетка, сплетенная из печали. Ты понимаешь, о чем я? Еще мне кажется, что больше ничто на свете не может причинить мне зла, зато есть нечто, что может принести мне добро. Ты меня понимаешь? Жизнь становится очень интересной, когда ты чувствуешь, что умираешь. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что ты всегда любила рассуждать не по возрасту, — ответила няня. — Настоящая твоя беда в том, что у тебя нет детей, и вместо того, чтобы забивать себе голову пустяками, лучше бы ты помолилась.

— Но я вовсе не забиваю себе голову пустяками, — не согласилась г-жа де…, — мне и правда грустно.

— Тебе грустно потому, что голова у тебя забита пустяками, — стояла на своем няня и привела ей множество примеров того, как паломничество ко святым местам излечивало женщин от бесплодия.

Потом она заставила ее выпить травяной чай, взбила ей подушки, открыла окна, пошевелила занавесками, чтобы комната проветрилась быстрее, и унесла прочь букеты цветов.

— Спи! — сказала она. — Утро вечера мудренее.

Г-жа де… уже три недели не покидала своей комнаты, передвигаясь лишь от кровати к шезлонгу и от шезлонга к кровати. В один из последних дней января ей доложили, что ее хочет видеть племянница. По ее виду она сразу догадалась, что мыслями той владеет какое-то серьезное беспокойство. Женщины обменялись комплиментами, столь многочисленными и многословными, словно больше ничего иного и не собирались говорить друг другу, но наконец г-жа де…, чувствуя, что племянница не знает, с чего начать важный разговор, сочла уместным слегка подтолкнуть ее к этому, пожаловавшись на недостаток внимания со стороны племянника. «Он совсем не заходит ко мне», — обронила она. Лицо племянницы зарделось, она глубоко вздохнула и, немного помолчав, преодолела смущение и произнесла:

— Не сердитесь на него, дорогая тетушка, умоляю вас. Он вас очень любит. Что до меня, то, даже не зная вас близко, к вам единственной из всей семьи я решилась прийти, потому что только вы не наводите на меня страх и сможете нам помочь. Вы внушаете доверие, и мне кажется, что ваша красота позволит вам нас понять.

— Что же случилось? — спросила г-жа де….

И услышала горестный рассказ племянницы.

— Мы на пороге разорения, — начала та. — Мой муж, не имея ни опыта, ни способностей к делам, дал вовлечь себя в целый ряд спекуляций, которые, как он надеялся, принесут нам состояние, но единственным результатом которых стала угроза полного банкротства. Он собирается покончить с собой. Не сегодня-завтра разразится скандал, а он не смеет открыться родителям. Мой отец подарил нам крупную сумму денег, но ее недостаточно. Милая тетушка, я пришла к вам с просьбой. Не согласились бы вы, не говоря никому ни слова, купить у меня серьги, которые вы мне подарили? Тогда мы были бы спасены.

— Бедное дитя, — ответила г-жа де — как все это ужасно! Я все на свете готова отдать, чтобы вас спасти, но увы, у меня нет собственного состояния, и всем, чем мы владеем, распоряжается ваш дядя. Но разрешите мне рассказать ему о вашем горе. Это очень щедрый и гораздо менее суровый человек, чем вам кажется.

— Нет-нет, тетушка, только не это! Он сочтет своим долгом поставить в известность моего свекра — для мужа это обернется позором, я же заслужу осуждение. Его снова начнут осыпать упреками из-за того, что он женился на мне. Он не переживет этой семейной драмы. Нет, мы хотели найти выход, при котором никто не пострадал бы.

Г-жа де… несказанно хотелось получить назад бриллиантовые сердца, связанные воспоминанием с единственным мужчиной, которого она любила.

— Если бы я их купила, носить их я все равно не смогла бы… — мечтательно проговорила она, — и это украшение обрело бы свой истинный смысл, ведомый мне одной.

Эти слова удивили племянницу. Она не поняла их, но запомнила.

— Что же делать, тетушка? — спросила она.

Г-жа де… посоветовала ей пойти к семейному ювелиру.

— Это чрезвычайно тактичный человек, настоящий друг, которому можно доверять, и я думаю, он сделает для вас то, что я сама, к великому сожалению, сделать не в силах. Но послушайте, милая девочка, разве ваши свекор со свекровью не удивятся тому, что вы не носите эти серьги?

— У них не будет для этого возможности, — ответила племянница. — Мы решили навсегда поселиться в деревне; муж станет заниматься землей, чему его родители будут только рады. Когда мы будем жить в деревне, я стану говорить, что оставила бриллианты в городском сейфе, когда будем приезжать в город, скажу, что они в деревне. Так может тянуться годами.

Г-жа де… выслушала племянницу с большим волнением.

— Не сомневайтесь в моей поддержке, — сказала она ей. — Я вам сочувствую. Я всегда сочувствую тем, кто ведет себя неосторожно. Мне хотелось бы, чтобы уверенность в моих теплых чувствах сослужила вам добрую службу, А теперь поторопитесь, — продолжила она. — Не теряйте времени и непременно дайте мне знать, когда на душе у вас воцарится покой.

Она позвонила, велела подать карету и предложила племяннице пользоваться ею так долго, как ей понадобится.

Когда племянница г-жи де… раскрыла перед ювелиром футляр с бриллиантами, ей ничего не пришлось ему объяснять.

— Я хотела бы продать эту вещь, хотя мне очень жаль расставаться с нею. Это подарок, который я получила по случаю рождения моего сына. Я знаю, что могу рассчитывать на вашу сдержанность, — сказала она ему.

Будучи человеком осведомленным, он уже знал о банкротстве, грозящем племяннику г-на де…. Он также знал, что в одном из самых блестящих семейств города намечалась свадьба, и не сомневался, что богатый молодой жених не устоит перед искушением поразить невесту таким великолепным подарком Он подумал, что бриллианты сейчас окажутся очень кстати, и купил их без колебаний. Вернувшаяся карета привезла г-же де… записку. «Спасибо, — писала племянница, — мы совершенно успокоены».

В это же время ювелир сидел, опершись локтями о стол и подперев руками виски. Перед ним на столе сверкали бриллиантовые сердечки. Хорошо зная г-на де…, он мучился вопросом, не причинит ли он ущерб репутации г-на де…, продав без его ведома серьги — ведь никто пока не знал, что он подарил их племяннице, зато множество людей не раз видели их в ушах г-жи де….. Ни в коем случае не желая допустить нескромность в отношении молодой женщины, которую привела к нему безысходность, он искал способ, с помощью которого, не греша против совести, может поставить в известность г-на де….. Так и не найдя приемлемого решения, он пришел к выводу, что ему придется либо оставить бриллианты у себя, либо продать через одного из коллег на другом континенте. Он несколько дней ломал над этим голову и в результате всех раздумий рискнул посвятить г-на де… в суть своих затруднений.

Г-н де… имел вескую причину чувствовать себя довольным, но даже самые приятные мысли не могли заглушить в нем растущего недовольства упрямством жены. Она допустила неосторожность, приняв у себя нескольких визитеров, и в свете поползли слухи, что она вовсе не больна, а просто тоскует. Посланник заглядывал то в клуб, то к другим женщинам, и делал это именно в те часы, которые, как все знали, весь последний год имел обыкновение проводить у г-жи де….. Г-н де… опасался, как бы молва не связала воедино непостоянство посланника и затворничество его жены; он настойчиво требовал, чтобы та возобновила светскую жизнь, и сердился, встречая ее твердый отказ. Полагая, что ее отговорки — не более чем трогательное женское упрямство, и прекрасно помня, сколь благоразумно поступил он сам, простив чужому человеку вмешательство в его личную жизнь, вполне способное закончиться дуэлью, он гневался и на посланника, перемена в поведении которого, поначалу почти незаметная, а теперь очевидная каждому, наносила ущерб и выглядела оскорбительной для репутации его семьи. Он понимал — хотя и не соглашался с этим, — что г-жа де… отказывается появляться в свете, считая себя потерпевшей поражение и опасаясь мелочной мести завистниц. Все это слегка омрачало ему удовольствие от радостного события, происшедшего в их семействе. Три дня назад старший брат сообщил, что его сын принял решение оставить деловой мир и переселиться в деревню. Обрадованный этим неожиданным шагом, брат г-на де… два часа просидел возле ног г-жи де…, устроившейся в шезлонге, и в ответ на ее искусно разыгранное удивление докладывал ей все интересующие ее подробности.

— Ах, скрытница! — восклицала г-жа де…. — И ведь она ни словом не обмолвилась мне об этом!

Так г-н и г-жа де… узнали, что их племянники отбыли нынче утром, увезя с собой новорожденного и огромное количество домашнего скарба.

— Я отдал им все, что они пожелали, — рассказывал брат г-на де…, — и сделал это с тем большим удовольствием, что все последнее время прожил в страхе. К тому же, признаюсь, меня мучила совесть — ведь я подозревал собственного сына, и мое раскаяние также подвигло меня к щедрости.

— Я прекрасно вас понимаю, — откликнулась г-жа де….

— Они и слушать не хотят о жизни в городе, — продолжал брат г-на де…. — А невестка шепнула мне на ухо: «В деревне нашему счастью ничто не будет угрожать».

— Твоя невестка — чрезвычайно умная женщина, — заявил г-н де….. — Вполне естественно, что поначалу мы отнеслись к ней с недоверием — трудно одобрить то, чего не знаешь. Но теперь, когда мы узнали ее лучше, я вижу, что она серьезна и предусмотрительна, и уверен, что она оказывает на твоего сына самое благотворное влияние. Если б не она, он никогда не согласился бы на этот шаг, благодаря которому ты можешь быть спокоен за их будущее.

Таким образом, в лице г-на де… ювелир нашел счастливого брата и раздраженного светского человека. Тем не менее, его встретили с радушием, проводили в библиотеку и усадили поближе к огню. Сам г-н де… уселся напротив.

— Что я могу сделать для вас, дорогой друг? — обратился он к ювелиру.

— Я пришел просить у вас совета, — отвечал ювелир. — Я оказался в щекотливой ситуации и под угрозой нанести вам жестокое оскорбление вынужден нарушить данное мною слово, против чего решительно протестует моя совесть.

Г-ну де… это показалось забавным:

— Вы меня пугаете! Но говорите же, я готов вас выслушать.

Тогда ювелир достал из кармана и раскрыл футляр, в котором покоились серьги. Он посмотрел на г-на де… и сказал:

— Вот, любезнейший сударь, вот она — причина моих бессонных ночей. Эти серьги я купил у госпожи вашей племянницы — в деловых кругах грядущее банкротство господина вашего племянника ни для кого не было секретом. Я не задал госпоже вашей племяннице ни одного вопроса, который мог бы смутить ее, но понял, что она решилась продать это украшение с целью спасти своего мужа, и действительно он теперь спасен. Мне же представилась возможность продать эти восхитительные сердечки одному из ваших дальних родственников, о чьей помолвке нынче вечером должно быть официально объявлено, и потому…

— Я слышал об этом, — прервал его г-н де…, — отец жениха приходится мне троюродным братом, и мы очень дружны.

— Я подумал, что вам может не понравиться, если я избавлюсь от этих бриллиантов, не поставив вас в известность, — продолжал ювелир. — Я не знал, что вы подарили их госпоже зашей племяннице, но меня ужаснула мысль, что кто-нибудь из тех, кто увидит эти серьги у меня, может предположить, что вы испытываете трудности определенного рода, которые и заставляют вас с ними расстаться.

— Ваши рассуждения безупречны, — ответил г-н де…, — и я вам весьма признателен. Благодаря вам я смогу доставить удовольствие своей жене, которая чувствует себя нездоровой и печальной не в последнюю очередь из-за того, что уже больше года не имеет возможности радоваться этому украшению.

Г-н де… купил серьги. Ювелир извинился, что продает их ему в четвертый раз, и они пожали друг другу руки с видом людей, сознающих, что они втянуты в одну авантюру, а потому расстаются ненадолго.

Проводив ювелира, г-н де… снова уселся возле огня и долго сидел так, откинув голову на спинку кресла, прикрыв глаза и барабаня пальцами по крышке футляра, покоящегося у него на коленях.

Прежде чем ехать в клуб, он зашел к жене и замер перед ней, спрятав за спину одну руку.

— Если бы я доставил вам большую радость, — произнес он, — согласились бы вы в ответ доставить радость и мне?

— Разумеется, — ответила она, — если, конечно, на свете осталась большая радость, способная меня обрадовать.

Тогда он медленно вытащил из-за спины и вложил в протянутые к нему дрожащие руки г-жи де… бриллиантовые сердечки.

— Это мне? Неужели это мне? — закричала она, даже не поблагодарив его.

Г-н де… взял с нее слово хранить тайну и рассказал историю, услышанную от ювелира.

— Мой племянник вел себя как безумец, так же безумна и его жена. Они обманули моего брата, но я сейчас же еду к нему и открою ему правду. Во-первых, я считаю своим долгом предостеречь его против будущих безумств сына, которые вполне вероятны, а во-вторых, вы не сможете носить эти драгоценности, если он не будет знать о том, что сделала его невестка.

— Я так не думаю, — остановила его г-жа де….. — Ваши племянники действительно совершили немало безрассудств, но в конце концов они повели себя вполне благоразумно. Вы ведь знаете своего брата и знаете, что принципиальность господствует в его душе над добротой. Стоит ли снова заставлять его сомневаться в сыне, который наконец заслужил его доверие? Что сделано, то сделано. Поверьте мне, не нужно никому ни о чем говорить. Наши племянники пережили немало горьких минут. Зачем же снова навлекать на них несчастья, от которых они только что избавились?

— Вы правы, — проговорил г-н де…. — У вас доброе сердце, а доброта порой бывает сильнее принципов. Но что я скажу брату об этих серьгах?

— О! Скажите, что заказали дубликат! — ответила она. Но тут же опомнилась и, прижав руки к сердцу, сказала: — А впрочем, нет, не надо лжи. Просто давайте забудем о них на время. Да и кто меня в них увидит? Вы ведь знаете, что я больше не выезжаю.

— Дубликат… — повторил он. — Да, именно это я ему и скажу, потому что вы будете, слышите, будете выезжать! Это и есть та радость, которую я прошу вас доставить мне в обмен на мою.

— Я больше не выезжаю, — отчетливо произнесла г-жа де….

— В таком случае верните мне серьги, — приказал г-н де….

— Нет, — ответила она. — Никогда! Пусть они останутся у меня как память.

— Если вы так ими дорожите, — продолжал он, — подумайте о будущем. Вы должны защитить себя и меня. Неужели вы не способны хотя бы на скромную благодарность? Обещайте, что завтра поедете со мной.

— Хорошо, — сказала она. — Обещаю.

— Будьте же благоразумны, — продолжал он, — и взвесьте все хорошенько. Задумайтесь, в какое положение вы ставите меня и своего друга, который хотел лишь одного — оказать вам услугу. Стоит вам появиться в свете в этих бриллиантах, его совесть успокоится, как успокоится и моя. Вы разрешите недоразумение, от которого страдают три человека, но ответственность за которое лежит целиком на вас.

Г-жа де… знала правду. Она знала, почему посланник отдалился от нее, но не могла ни открыться мужу, ни отказаться от украшения. Оно значило для нее слишком много, служа наградой и напоминанием о поцелуях, лучше и правдивее которых у нее в жизни не было ничего. Она согласно кивнула головой, чем г-н де… совершенно удовлетворился. Он уже не стремился переубедить жену, его заботило одно — продемонстрировать посланнику г-жу де… в бриллиантах, подарить которые ей не имел права никто, кроме мужа.

За месяц, проведенный в затворничестве и сердечных муках, здоровье г-жи де… пошатнулось. Г-н де… пренебрег этим обстоятельством и, несмотря на февральский холод, вынудил ее поехать с ним на бал. Она чувствовала невероятную слабость, но именно поэтому старалась держаться особенно прямо, а на лице ее застыло выражение высокомерия. На вечере, устроенном родственниками г-на де… по случаю помолвки сына, она появилась во всем блеске предсмертной красоты. Г-жа де… улыбалась, ее бриллианты сверкали, когда же взгляд ее наткнулся на внимательно наблюдавшего за ней посланника, улыбка ее сделалась еще шире. Ее улыбка, ее бриллианты, но более всего ее утомленный вид произвели на него вызывающее впечатление: она показалась ему надменной, и он не на шутку разозлился. Он решил, что она надела эти бриллианты нарочно, чтобы показать ему, что прошлое перечеркнуто. Он понял, что она смеется над ним. Чуть позже, склоняясь для поцелуя над ее пылающей рукой, он прошептал:

— Я никогда вам этого не прощу, — и тотчас отошел, а ее плотным кольцом окружили другие гости.

Удовлетворенное самолюбие г-на де… привело его в прекрасное расположение духа. Он настроился веселиться до зари и, забыв свою всегдашнюю внимательность, даже не заметил, что его жена рано покинула бал, и продолжал радоваться жизни.

Г-жа де… легла в постель и долго плакала. Она еще не понимала, что из нее уходят все желания, включая желание жить. Одна мысль владела ее сознанием: она навсегда лишилась доверия посланника, сама того не желая, она оскорбила его, потому что не нашла в себе сил расстаться с единственным предметом, который напоминал ей о нем. «Придите! — писала она ему. — Вы меня не поняли. Придите, придите! Если моя мольба хоть что-то значит для вас, придите ко мне, прошу вас, выслушайте меня!» Ее охватило лихорадочное отчаяние, малейшее движение руки вызывало в ней дрожь и отзывалось в сердце болезненным уколом.

Она долго ждала возвращения г-на де…, потом ждала, пока он не улегся спать, потом, сжав в руке письмо, накинула на плечи манто и с первыми лучами зари вышла на морозную улицу.

Ее видел только дворецкий, поднявшийся открыть ей дверь. Он крикнул ей вслед:

— Мадам, куда вы? Подождите, мадам!

— Не волнуйтесь, я скоро вернусь, — ответила она.

На улице падал снег. Она шла через город, сквозь незнакомое ей утро, пока наконец ноги не привели ее к высокой темной двери. Она позвонила — сначала робко, потом настойчиво, потом, не отнимая руки от звонка, принялась кричать:

— Эй, отворите! Отворите! Эй!

Промерзшая, дрожащая, она продолжала звонить и кричать, пока дверь не распахнулась и на пороге не появился заспанный слуга в строгой ливрее. Он с недовольным видом взял протянутое письмо и захлопнул дверь у нее перед носом.

На следующий день г-жа де… слегла. Ни забота о здоровье, ни любовь, ни разум — ничто больше не привязывало ее к жизни. На улице свирепствовал мороз, но ее тело пылало в жару, и три дня спустя, когда посланник наконец решился навестить ее в ответ на полученное письмо, она уже почти распрощалась с жизнью.

— Моя жена не принимает, — сказал ему г-н де….

— Она сама вызвала меня, — ответил посланник, комкая в руке листок бумаги.

Безнадежное положение г-жи де… требовало снисходительности. Г-н де не мог не исполнить последнюю волю умирающей и проводил посланника к г-жа де…, которая так жаждала его увидеть, но больше не видела никого.

Вплотную подойдя к границе жизни и смерти, она обрела неземную красоту. Мужчины встали по обе стороны ее постели и застыли в неподвижности, устремив на нее глаза. Она еще дышала, но слабо и неровно. Вскоре посланник, почувствовав себя лишним, собрался тихо удалиться, но в этот момент г-жа де… вздрогнула всем телом, вытянула свои руки, испустила глубокий вздох и умерла.

Ее ладони раскрылись, и в их глубине блеснули, словно протянутые навстречу неизвестности, два бриллиантовых сердца.

Посланник и г-н де… посмотрели друг на друга.

— Она умерла, — сказал г-н де….. — Возьмите себе сердце, которое она вам протянула. Второе я возьму себе.

Посланник взял сердце, отданное ему г-жой де….. Он поцеловал руку умершей и быстрыми шагами вышел из комнаты. Он отправился к ювелиру.

— Повесьте это сердце на золотую цепочку, — сказал он, — а цепочку повесьте мне на шею. Сделайте это немедленно. Я не могу ждать.

Вернувшись к себе, он отдал приказание сейчас же укладывать вещи, разослал несколько депеш и покинул город.

Второе сердце г-н де… положил на грудь своей жены, рядом с ее сердцем Затем он вызвал няню, и скоро комната наполнилась шуршанием юбок и горестными вздохами. Зажгли столовые свечи, которые горели погребальным светом. Г-н де… вызвал своего портного и, не считая нужным ничего объяснять, заказал себе траурный фрак.

Селеста (Нижний Рейн)

Октябрь 1950 года