Поймать волка-оборотня было достаточно сложным делом. Устраивались настоящие облавы, в которых участвовали целые деревни, как в наши дни собираются всей деревней в Индии или Бирме, чтобы предать смерти Господина-Тигра. Что касается волка-оборотня, он ничем не походил на властелина: несчастное оголодавшее существо с длинными ногтями на жилистых ногах; затравленно озираясь и вздрагивая всем телом, он старается спрятаться между камнями или в пещере или с жалобным воем убегает в лес. Колдуны, превращавшиеся в животных, либо попадались случайно, либо в дело вмешивалась сверхъестественная справедливость, которая должна была положить конец их преступным бесчинствам. Баян Болгарский, которого заставили превратиться в волка, не сняв с него цепей, был растерзан двумя свирепыми псами*.

Эта история, дошедшая до нас в пересказах Люитпрана (Luitprand), Сижбера (Sigebert), Гуаччиуса(Сиассшз) и Ле Луайе (Le Loyer), вполне могла подсказать Шарлю Перро его сказку «Кот в сапогах»:

«Меня также уверяли, — сказал Кот, — но я не могу поверить, будто вы можете превратиться в самого маленького зверька, например, в крысу или мышку; сознаюсь вам, что считаю это совершенно невозможным». — «Невозможным? — переспросил людоед. — Вот сейчас увидете!» И он тут же превратился в мышку, которая стала бегать по полу. Кот, едва только увидел ее, бросился на нее и съел» (Перевод А. Федорова).

Фротон, датский король, на беду свою, якшался с ведьмами. Одна из них втерлась к нему в доверие и, воспользовавшись этим, похитила королевскую казну и спрятала ее в своем хлеву. Государь застал ее на месте преступления, и тогда она, превратившись в корову, убила его на месте ударом рога (Ле Луайе, книга II). Случалось и обратное. Немецкий охотник, подстреливший дикую гусыню, с изумлением обнаружил в зарослях совершенно голую цирюльницу из ближайшего города (Бессак).

В большинстве подобных случаев стрела или шальная пуля поражали ликантропа, бродившего в своем животном обличье. Вернувшись в свой прежний, человеческий облик, они сохраняли след нанесенной зверю раны. След совершенно явственный, такой, который бросался в глаза не только особам, знающим толк в колдовстве, но даже самым грубым мужланам или охотникам, которые по следам крови или отпечаткам лап выслеживали подстреленную добычу. Фольклор любой страны сохранил рассказы о явлениях, сходных с тем травматическим воздействием, которое так занятно возвеличил Элифас Леви: «Разве посмеем мы теперь сказать, что волк-оборотень — не что иное, как астральное тело человека, чьи дикие и кровожадные инстинкты воплощены в волке и который, пока его призрак бродит по лесам и полям, спит в своей постели тяжелым сном, и ему снится, будто он — настоящий волк... Оружие, обращенное против волка-оборотня, на самом деле ранит спящего человека посредством симпатического прилива звездного света, через соответствие нематериального тела материальному» («Высокая магия»). Можно было бы составить обширную антологию из тех древних сказок, чье совершеннейшее сходство не перестает нас поражать. Мы с равным успехом можем найти их и в западной культуре, и в народных поверьях японцев, и в нагуалистичес-ких представлениях древних жителей Америки. Мы надеемся, что нескольких примеров, позаимствованных у очень далеких друг от друга цивилизаций, будет достаточно для того, чтобы показать это единство по сути, пусть даже не всегда сопровождающееся внешним сходством.

Петроний в «Сатириконе» вкладывает подобный рассказ в уста некоего слегка подвыпившего человека по имени Никерот: «На мое счастье, хозяин по каким-то делам уехал в Капую. Воспользовавшись случаем, я уговорил нашего жильца проводить меня до пятого столба. Это был солдат, сильный, как Орк. Двинулись мы после первых петухов; луна вовсю сияет, светло, как днем. Дошли до кладбища. Приятель мой остановился у памятников, а я похаживаю, напевая, и считаю могилы, потом посмотрел на спутника, а он разделся и платье свое у дороги положил. У меня — душа в пятки: стою ни жив ни мертв. А он помочился вокруг одежды и вдруг обернулся волком. Не думайте, что я шучу: я ни за какие богатства не совру. Так вот, превратился он в волка, завыл и ударился в лес!

Я спервоначала забыл, где я. Затем подошел, чтобы поднять его одежду, — ан она окаменела. Если кто тут перепугался до смерти, так это я. Однако вытащил я меч и всю дорогу рубил тени вплоть до самого дома моей милой. Вошел я белее привиденья. Едва дух не испустил; пот с меня в три ручья льет, глаза закатились; еле в себя пришел... Мелисса моя удивилась, почему я так поздно.

«Приди ты раньше, — сказала она, — ты бы, по крайней мере, нам пособил; волк ворвался в усадьбу и весь скот передушил: словно мясник, кровь им выпустил. Но хотя он и удрал, однако и ему не поздоровилось: один из рабов копьем шею ему проткнул».

Как услыхал я это, так уж и глаз сомкнуть не мог. И, как только рассвело, побежал

быстрей ограбленного шинкаря в дом нашего Гая. Когда поравнялся с местом, где окаменела одежда, вижу: кровь, и больше ничего. Пришел я домой: лежит мой солдат в постели, как бык, а врач лечит ему шею! Я понял, что он оборотень, и с тех пор куска хлеба съесть с ним не мог, хоть убейте меня. Всякий волен думать о моем рассказе что хочет, но да прогневаются на меня наши гении, если я соврал» (перевод Б. Ярхо).

Может ли быть, чтобы этот игривый роман или другие книги в том же роде, написанные только лишь для развлечения читателя, были восприняты демонологами буквально? И тем не менее вот как Боге, великий поставщик костра, бич ликант-ропов, передает приговор суда в Риоме:

«Здесь хорошо было бы прибавить историю, которая произошла в 1588 году в деревне, отстоящей примерно на два лье от Апшлона высоко в горах Оверни: один дворянин, сидя вечером у окна в своем замке, увидел знакомого охотника, который шел мимо, и попросил принести ему часть добычи. Охотник, продолжая свой путь по равнине, подвергся нападению огромного волка и выстрелил в него из аркебузы, однако не ранил, хотя это позволило ему приблизиться к волку и схватить его за уши; но, выбившись из сил, он, в конце концов, от волка отделался и, отступая, взял бывший при нем большой охотни-'чий нож, ударил им волка и отрубил у него одну лапу, которую после того, как волк убежал, спрятал в свою сумку для дичи; а потом отправился в тот замок, рядом с которым сражался с волком. Дворянин попросил охотника дать ему часть добычи, и тот, желая это сделать и думая, что достает из сумки лапу, вытащил руку с золотым кольцом на пальце; дворянин узнал кольцо, принадлежавшее его жене и, заподозрив неладное, отправился в кухню, где его жена грелась у огня, спрятав руку под передник, за который он потянул, и тогда увидел, что у нее отрезана кисть руки. Он приступил к ней с расспросами, но она сразу же, и даже прежде, чем ей была предъявлена рука, призналась, что именно она под видом волка напала на охотника; она впоследствии была сожжена в Риоме» («Трактат о колдунах»).

Этот дворянин рад был найти предлог, позволивший ему отправить жену на костер; случалось и обратное, когда женщины, которым припала охота к любовным приключениям, искали случая наказать мужа. Доказательством тому может служить «Le Lai de Bisclavret» Марии Французской (Marie de France), жившей в XII веке: бретонский барон пропадал на три дня каждую неделю, в эти дни, он, раздевшись донага, превращался в волка и жил разбоем. Жена выспросила у него, где он прячет одежду, и послала любовника ее украсть. Король случайно поймал барона во время охоты, но тот все-таки сумел отомстить неверной, откусив ей нос. Процитированный выше рассказ о приключении апшлонского дворянина, происходивший из такого замечательного, не допускающего сомнений источника, как «Трактат о колдунах», перекочевал оттуда во множество трудов. В одной только Европе можно было бы вспомнить немало других историй о волках-оборотнях, которых следовало убить, дабы оградить от них род человеческий. Мы могли бы, кроме того, упомянуть о жабах и суках (Гуаччиус), о котах и кошках, которые нападали на прохожих и на постояльцев гостиниц; избитые, они вновь принимали человеческий облик, и тогда у них на теле обнаруживались следы побоев, раны и даже увечья (Боге, Креспе, Реми).

В одной из епархий Аргентины, как пишет Вальдерама, «три девицы-ведьмы напали в кошачьем обличье на крестьянина, который рубил лес, и он, защищаясь, сильно их поранил; за это его вскоре арестовали, и он в свое оправдание указал, что ранил не женщин, но трех кошек, которые в то же время были злыми духами и напали на него, желая убить; таким образом обнаружилось присутствие дьявольских чар» («Всемирная история» — «Histoire generale du monde». Париж, 1619).

Подобные явления встречались и в Китае, где люди превращались в тигров, и в Японии, где один самурай, поставив капкан на лису Кицуне, вскоре после этого увидел свою любовницу с отрезанной рукой. В старину японцы нисколько не боялись барсуков и лис-оборотней. Эманации или символы сельских божеств, они услаждали женщин, заблудившихся в сосновом бору или затерявшихся среди рассеянных камней некрополя. Томные и беспечные, девушки отдавались мощному натиску оборотней и стремились в их объятия так страстно, что некоторые юноши даже надевали звериную маску, чтобы наверняка добиться благосклонности.

Зато народы Сулавеси (Индонезия) оборотней боятся, и в племенах тораджа рассказывают о них ужасные истории: «Говорят, будто однажды волк-оборотень пришел в обличье человека к дому своего соседа, оставив свое настоящее тело спящим, как обычно, дома; он тихонько позвал жену соседа и назначил ей свидание на следующий день на табачной плантации. Но муж не спал и все слышал; однако он ничего никому не сказал. Назавтра в деревне выдался хлопотливый день: надо было накрыть крышей новый дом, и все мужчины пришли пособить; среди них, конечно, был и оборотень, я хочу сказать, его человеческое «я»; он стоял на крыше и работал так же усердно, как другие. Но женщина отправилась на табачную плантацию, а муж тайно последовал за ней, пробираясь сквозь заросли. Когда они пришли на плантацию, этот человек увидел, как оборотень направился к его жене, бросился на него и ударил палкой. В одно мгновение оборотень превратился в листок; но человек оказался проворным и ловким, он схватил этот листок, бросил в полый стебель бамбука, в котором хранил свой табак, и накрепко закрыл. Потом он вернулся в деревню вместе с женой и с оборотнем, заключенным в стебле бамбука. Он увидел, что человеческое тело оборотня по-прежнему стоит на крыше и работает вместе с другими. Он бросил бамбук в огонь. Тогда оборотень-человек, смотревший с крыши, сказал: «Не делай этого». Человек вытащил стебель бамбука из огня, но немного погодя снова его туда положил; и снова оборотень-человек крикнул с крыши: «Не делай этого». Но на этот раз тот оставил бамбук в огне и, когда дерево вспыхнуло, оборотень в человеческом облике замертво упал с крыши» (Дж.Дж.Фрэзер. «Легендарная сокровищница Человечества», Париж,

1925).

На Берегу Слоновой Кости точно такой же страх внушают гиены и пантеры-оборотни, и их безжалостно истребляют. В журнале «Антропология» М.Турно (Tourneaux) приводит довольно правдоподобную историю, случившуюся в 1907 году:

«Однажды мальчики, взобравшись, как обычно, на дерево, в роли живых пугал охраняли поле от налетов птиц и набегов обезьян. Вдруг они увидели, что к ним приближается знакомая им старуха, почти совсем слепая. Она их не заметила и, остановившись неподалеку, сбросила с себя всю одежду, даже набедренную повязку, спрятала все это в кустах и у них на глазах превратилась в пантеру и убежала на другое поле, откуда вскоре донеслись крики маленьких сторожей. Наши мальчики сразу соскочили с дерева, схватили оставленную старухой одежду и с этими вещественными доказательствами в руках поспешили в деревню, чтобы рассказать об увиденном. Ведьму стали искать, но весь день не могли найти. Однако вечером ее заметили, когда она пыталась пробраться в свою хижину; ее нагота служила бесспорным доказательством правдивости ее обличителей, и ведьму убили»*.

Эти ведьмы, которые особенно часто встречаются в суданской части Берега Слоновой Кости, умеют больше, чем наши ренессансные вурдалаки. Они могут не только сами превращаться в хищных зверей, но и превращать своих врагов в безобидных животных, и тогда или с легкостью убивают их сами, или заставляют подставиться под выстрел меткого охотника.

Наконец, в древней Мексике, как и в древнем Египте, и у индейцев Северной Америки, многие племена определяли ребенку «нагуаля» — покровительствующее или тотемическое животное, которое должно было охранять его от нападений людоедов и хищных зверей. Эта суеверная преданность, своеобразный наступательный и оборонительный союз сближает нагуализм с ликан-тропией и порчей — в том смысле, что вред, причиненный животному, передается и человеку. В доказательство можно привести хотя бы отрывок из «Географического описания провинции Санто-Доминго» преподобного отца Боргоа:

«Огромный крокодил напал на преподобного отца Диего, когда тот ехал верхом вдоль берега озера. Этот священник, человек достаточно сильный и ловкий для того, чтобы сразу высвободиться, пришпорил коня и, замахнувшись, ударил крокодила своим посохом, окованным железом, но чудовище попыталось утащить его на дно озера. Конь стал лягаться и немало помог миссионеру в этом необычном поединке. Вскоре священник смог продолжить путь, бросив на берегу крокодила, которого считал мертвым.

Но первой же новостью, какую услышал отец Диего, вернувшись в резиденцию миссии, было известие о том, что молодой индеец, которого он сурово наказал за несколько дней до происшествия, умирает по необъяснимой причине... При осмотре у индейца нашли такие же раны, какие получил его нагуаль. Юноша от них умер, и в то же время крокодил, лежавший на берегу, испустил дух».

Только не думайте, будто все только что упомянутые нами сказки принадлежат исключительно древним цивилизациям и отжившим нравам. Волки-оборотни продолжают вести свою суровую жизнь, и Клод Сеньоль, к примеру, указывает в своем «Фольклоре Юрпуа» (Hurepoix), изданном в 1937 году, что в двух шагах от Парижа, в Фонтене, Брейе, Ларди, по-прежнему верят в реальную возможность превращения в животное. В 1920 году священнику прихода Селль-сюр-Шер (Луар-и-Шер) показалось, что его, когда он нес святые дары умирающему, преследовал ликантроп. Пятью годами позже жители Гут-тенгейма (Нижний Рейн) оправдали сельского полицейского, обвиненного в убийстве ребенка, который превратился в волка. Доктора Кабанес и Насс также рассказывали в самом начале века историю, от какой не отказались бы и Боге или де Ланкр и в которой явственно видна та же

травматическая тема: «Одна старушка, занимаясь стиркой, — пишет Ж.Вюйе (G.Vuillier), — внезапно услышала грохот, доносившийся из дымохода, и почти сразу же оттуда вывалились с полдюжины разноцветных кошек.

«Погрейтесь, киски», —ласково сказала им старушка. Кошки не заставили себя упрашивать и, устроившись поближе к огню, довольно замурлыкали. В это время зашла соседка. Усомнившись в подлинности кисок, она решила проверить, действительно ли они кошки или же колдуны, и плеснула в них кипятком. Киски с воем убежали. Но самое удивительное случилось потом. На следующий день стало известно, что пять или шесть деревенских озорников не могут показаться на людях из-за ожогов по всему телу. Так все узнали, что это они накануне превратились в кошек» («Яды и чары», Париж, Плон, 1903).

Во время эпидемии ликантропии, которая особенно свирепствовала между 1589 и 1610 годами, достоверность подобных историй не вызывала и тени сомнения — точно так же, как не сомневались в существовании дьявола, сделок с ним и шабашей, и эта вера была возведена в догму разгулявшимися суеверием и фанатизмом. Несколько человек, обладавших более развитым умом, пытались предостеречь современников от слишком поспешных или смелых суждений, но им так же трудно было убедить людей в своей правоте, как ликантропу выскользнуть из рук палача.

Ликантропы действительно существовали, но это были не мифические существа, чудовища или колдуны, способные к превращениям, а больные, помешанные и преступники. Как может не навести на мысль о заурядном преступлении история пастуха, которому в апреле 1785 года волк-оборотень нанес две раны — одну на пояснице, вторую на горле, — и одежду этого пастуха нашли «снятой с него и сложенной как будто рукой человека»? Волчье помешательство, в высшей степени заразное, охватывало большие области и целые страны: Юра, Франш-Конте, Лабур, Бавария, Шотландия... Однако народный террор, искусно разжигаемый безрассудными или жестокими правителями, не мог не повлечь за собой смерть невинных людей, предполагаемых пособников дьявола, приговор которым выносили чаще не за действительно ими совершенное преступление, а за подозрительную внешность. Оборотней преследовали гражданские власти, но кто, как не Святая церковь, начал эту травлю, заговорив о пагубности сделок и древних культов, на которые она обрушилась всей силой своей безжалостной мести? Мирские судьи, унаследовавшие застарелую ненависть, из-за своей любви к порядку с зще большим рвением стремились покарать колдунов и взбунтовавшихся рабов, которые нередко выступали вместе. Сами они пользовались заме-цательной прерогативой, защищавшей их от чар порчи. Судьи, как пишет Ле Луайе, «не могут >ыть околдованы. Колдунам запрещено прояв-пять свое искусство в их присутствии, и судьи [могут свободно и безбоязненно выносить свои [приговоры виновным и уличенным».

Как мы уже говорили, когда искали волков-[оборотней, устраивали облавы, в которых уча-[ствовали целые деревни. Парламенты провинций «разрешали в случаях, когда становилось извест- 1но о преступлениях, ритуальных или обычных, (создавать народное ополчение. Например, в сен-(тябре 1573 года верховный суд Дольского парла-|мента, узнав о действиях ликантропа, который [похищал детей в Эспаньи, Сальванже и Куршапо-|не, и желая предотвратить еще большие несчас-|тья, позволил крестьянам, в нарушение эдиктов 'об охоте, собраться и, «вооружившись кольями, топорами, пиками, аркебузами и палками, гнать и преследовать этого волка-оборотня везде, где смогут его найти, и, схватив, связать и убить, за что никто не будет подвергнут ни наказанию, ни штрафу». (Приведено Калмейлем (Calmeil), т. I.) Эти крутые меры были более действенными, чем средневековый рецепт, найденный Анри де Кле-зьоном (Cleusion) в Сен-Николя-дю-Пелем (Кот-дю-Нор): «La formule de I'homme bien portant en Jesus-Christ — Est toujours at, at, at, at, contre le garou — Apres hou, hou, sortez de ce monde — Deux fois chaque on an en an, il est mort»*.

Текст наполовину бессвязный, заклинание выглядит в переводе примерно так: «Формула человека, хорошо себя чувствующего во Христе — Всегда (...) против оборотня — После (...) уходите из этого мира — Два раза каждое (...), и он мертв».

— Прим. пер.

Как и другие судебные процессы над колдунами, процессы над волками-оборотнями до странности похожи друг на друга. Обвиняемые жили группами, убивали совместно, делили между собой добычу, все вместе готовили мази на основе человеческого жира и пользовались ими во время шабашей. По крайней мере, так утверждает предание, — достаточно древнее, поскольку восходит к «Malleus maleficarum», книге, изданной в последней четверти XV века. Этот «молот ведьм», где собраны истории, большей частью не поддающиеся проверке, сообщает, что в 1436 году колдуны из Вальдуа лакомились мясом некрещеных детей, и часть их тел использовали — сварив в котелке с кипящей водой — для приготовления мазей. Один мужчина признался, что пил сок, извлеченный из детских тел, «сок, который поклоняющиеся Сатане бережно сохраняют в бурдюках», потому что это питье давало знание, принадлежащее лишь посвященным. Этот рассказ должен был доказать, что с самого начала волки-оборотни входили в тайные союзы или объединения, подобные тем, какие и сейчас существуют в центральной части Африки.

Общества людей-леопардов или людей-крокодилов, которые не остановятся ни перед каким преступлением, даже перед тем, чтобы зарезать собственных детей, также были созданы с совершенно определенным намерением лакомиться человеческим мясом. Вполне возможно, волки-оборотни испытывали подобное же влечение к пище, отличающейся, как говорят, таким нежным и тонким вкусом, что тот, кто его пробовал, уже никогда не забудет. Это лишь предположение... Очень может быть, что нищие, изголодавшиеся волки-оборотни были с самого начала вынуждены ради выживания наброситься на живую плоть и лишь потом к ней пристрастились.

Упоминания об этих зверствах встречаются во всех процессах над ликантропами, которые — чаще всего под пыткой — признавались, что не могли обойтись без человеческого мяса, такого нежного и приятного на вкус. Но судьи все же умели различать просто людоедство и преступления, за которыми скрывались сделка с дьяволом и черная магия. К примеру, 14 декабря 1598 года суд Парижского парламента приговорил к сожжению заживо портного из Шалона, который съел многих детей, кого сварив, кого изжарив, и хранил их кости в бочонке (де Ланкр, «Неверие...»). Это был всего лишь случай простого пищевого каннибализма... Случай ликантропа оказывался намного сложнее, и очень жаль, что из-за отсутствия судебной медицины и психосексуальных исследований никто не расспрашивал ни о зарождении этой кровавой страсти, ни о том, какие повреждения они наносили своей жертве до или после ее ь смерти. Многочисленные свидетельства и при-(знания (иногда вполне искренние) обвиняемых /беждали судей в том, что перед ними — отступники и колдуны, подпадающие под действие закона о «crimen exceptum atrocissimum», и их наказывали сурово и безжалостно. Ничто не могло смяг-»)ить судей — ни возраст, ни пол, ни сословие, к которому принадлежал виновный, они как будто [соперничали между собой в количестве, массовости и низости убийств. Им было тем легче дей-[ствовать, что центральная власть вовсе их не [контролировала (а то и поощряла, как было при (Генрихе II и Карле IX); кроме того, в тех странах, [где они действовали, существовала Инквизиция — |в Лотарингии, Савойе, Франш-Конте. Эти судьи — I кто бы мог подумать? — часто оказывались людьми просвещенными: Николя Реми писал на латыни, а Анри Боге обладал почти универсальными | знаниями... и «непроходимой глупостью» во |всем, что касалось колдовства. Достаточно открыть его «Трактат о Колдунах» («Discours des Sorciers»), чтобы увидеть, насколько у этих судей, так ловко составлявших списки преступлений и так хорошо умевших применять наказания, отсутствовали критические способности ума. К несчастью, вся Европа гонялась за трудами этих одержимых, сеявших огненный террор и поддерживавших ликантропический психоз. Их рвение было столь непомерным, а осужденных такое множество, что мы не сможем упомянуть обо всех процессах, а потому ограничимся изложением наиболее известных случаев.

В 1521 году, рассказывает Боге, в теперешнем департаменте Юра были казнены три колдуна: Мишель Юдон (Udon) из Плана (Plasne), маленькой деревушки, расположенной в окрестностях Полиньи; Филибер Монто (Montot) и Пьер Гро (Groz), которые, в волчьем обличье, убили и съели множество людей. Это дело, положившее начало серии вполне исторических процессов, получило широкую огласку, и некий художник написал портрет троих ликантропов в полный рост; картина предназначалась для доминиканской церкви в Полиньи, где она еще красовалась перед революцией. Кроме того, Боге рассказывает, что спустя семьдесят шесть лет шайка, в которую входили и три женщины, наводила ужас на деревни Лоншомуа и Орсьера, пожирая крошечных детей. Обвиняемые признались, что, прежде чем приступать к убийствам, натирались мазью и что дьявол облекал их в волчью шкуру. Обретя уверенность, они пускались рыскать по полям, преследуя «когда человека, когда зверя, смотря по тому, чего захочет их утроба».

В этом случае преступления можно было бы объяснить недостатком пропитания; и опять же голод мог заставить Жиля Гарнье, самого прославленного из ликантропов, вместе с двумя сообщниками, Жаном Жоли и Ришаром д'Этрабонном, совершать безумства. Их зловещие под-зиги отозвались в горах Франш-Конте таким (громким эхом, что кое-кто утверждал, будто там поселились гигантские звери. Один молодой не-дец, Люк Гейцкофлер (Geizkofler), дольский

студент, сохранил для нас рассказ об этом в своем дневнике: «Ходят слухи, что в соседних деревнях свирепствуют волки размером с обычного эсла. Они пожирают людей, по большей части кенщин, — должно быть, из галантности, — прибавляет рассказчик. В них стреляли, но безуспешно. И потому обыкновенный человек зидел в них отчаявшихся грешников, продавшихся дьяволу, который обучил их искусству превращаться в волков, чтобы истреблять людей и скот». (Текст, изложенный Ф. Баву.) Даниэль д'Анж, со своей стороны, утверждал, что этшельник Гарнье, будучи не в силах прокормить свою семью, встретился в лесу с «призраком в человеческом облике», который посулил эму золотые горы и, среди прочего, задешево эткрыть «способ становиться, когда ему захочется, волком, львом или леопардом, и, поскольку золк больше освоился (sic) в этих местах, чем другие животные, он предпочел превращаться в эного». Гарнье добровольно признался в том, нто натирался мазью для того, чтобы легче было похитить двух девочек и мальчика. Вынесенное по его делу решение суда, «памятный приго-|вор», своей краткостью, как нам кажется, заслуживает права быть приведенным полностью, поскольку случай Гарнье почти во всем совпадает с историей Жозефа Ваше, потрошителя пастухов и пастушек. Мы находим здесь то же садистское стремление к обнажению, сопровождающееся насилием, убийством, причинением увечий и некрофагией, затрагивающей части тела, расположенные рядом с половыми органами.

«Год тысяча пятьсот семьдесят четвертый. На процессе выступают мессир Анри Камю, доктор права, советник его величества короля при верховном суде парламента Доля и прокурор при оном, истец по делу о человекоубийстве, совершенном применительно ко многим детям и пожирании плоти оных под видом волка-оборотня, и других преступлениях и правонарушениях, с одной стороны. И Жиль Гарнье, уроженец Лиона, содержащийся под стражей в местной тюрьме, ответчик по делу, с другой стороны. Вышеупомянутый ответчик вскоре после дня Святого Михаила, будучи в облике волка-оборотня, схватил девочку в возрасте примерно десяти или двенадцати лет в винограднике неподалеку от леса Серр, в местности, называемой виноградниками Шастенуа, в четверти лье от Доля; и убив и умертвив ее своими руками, казавшимися лапами, и зубами; и протащив ее руками и страшными зубами до упомянутого-леса Серр, там ободрал с нее кожу и съел мясо с ляжек и рук, и, не удовлетворившись этим, он отнес мясо своей жене Аполлине в пустынь Сен Бонно возле Аманжа, которая была местом проживания его и его жены. Кроме того, вышеназванный ответчик через неделю после праздника Всех Святых, также в облике волка, схватил другую девочку в тех же местах, рядом с лугом Рюпт, в крае Отум, расположенном между вышеназванным Отумом и Шастенуа, незадолго до полудня указанного дня, и удушил ее, и нанес ей пять ран своими руками, и намеревался ее съесть, если бы не подоспели на помощь три человека, как он сам признавался и исповедовался много раз.

Кроме того, вышеназванный ответчик примерно через две недели после вышеупомянутого праздника Всех Святых, будучи, как и прежде, в облике волка, схватил другого ребенка, мужского пола, лет десяти, на расстоянии лье от вышеупомянутого Доля, между Гредизаном и Меноте, в винограднике, расположенном среди виноградников вышеупомянутого Гредизана, и, удушив и умертвив его таким же образом, как прежних, съел мясо с ляжек, ног и живота вышеупомянутого ребенка, отделив одну ногу от тела оного.

И также вышеупомянутый ответчик в пятницу накануне праздника святого Варфоломея схватил мальчика двенадцати или тринадцати лет от роду, сидевшего под большим грушевым деревом рядом с лесом деревни Берруз, у замка Кромари, и унес его и уволок в вышеназванный лес, где задушил его так же, как других упомянутых выше детей, намереваясь его съесть. Что он и сделал бы, если бы вскоре после этого на помощь не пришли люди, но ребенок был уже мертв, и в то время вышеупомянутый ответчик пребывал в облике человека, а не волка. И в этом облике он ел бы мясо вышеупомянутого мальчика, если бы не вышеуказанная помощь, несмотря на то, что была пятница, в чем он многократно признавался. После уголовного процесса вышеупомянутого прокурора, а также ответов и многократных и добровольных признаний, сделанных вышеупомянутым ответчиком, вышеуказанный суд приговорил его к публичному поношению, сегодня же палач haute justice*

Haute justice — феодальное право разрешать важнейшие дела и выносить смертные приговоры. — Прим. пер.

провезет и протащит его задом наперед на решетке от вышеуказанной тюрьмы до холма, расположенного в этой местности, и там вышеупомянутый палач сожжет его заживо, и его тело будет обращено в пепел, и, кроме того, ему присуждается оплатить судебные расходы и издержки.

Приговор вынесен и произнесен в судебном порядке в вышеупомянутом суде вышеназванного Доля, в восемнадцатый день января месяца, в год тысяча пятьсот семьдесят четвертый. И в тот же день объявлен вышепоименованному ответчику в вышеуказанной тюрьме в присутствии мессира Клода Беллена и Клода Мюзи, советников вышеназванного суда, Жаком Жанте, присяжным заседателем канцелярии оного»*.

A. Paris. P. Des Hayes... Jouste la coppie imprimee & Sens, 1574.

Нам куда больше хотелось бы знать происхождение порока Жиля Гарнье и то, было ли на нем органическое клеймо преступника, чем тот факт, что он пожирал человеческое мясо в пятницу. Свидетельства авторов того времени, увы, ни слова не говорят ни о психических отклонениях, ни о наследственном вырождении. Наконец, никогда не производилось вскрытие, которое дало бы нам возможность точно знать природу покушений. Стремление к убийству, соединенное с неукротимым сексуальным аппетитом, толкало некоторых равным образом и к педерастии, и к детоубийству. История Петера Штумфа, крестьянина, казненного в окрестностях Кёльна в 1589 году, служит тому доказательством:

Ужасная история!

У этого злодея был волшебный пояс,

И, стоило ему им обвязаться,

Он тут же превращался в свирепого волка.

Он пожрал тринадцать маленьких детей И зарезал собственного сына.

Он расколол ему череп и съел мозг.

Три старика умерли от его укусов!

Женщины не отставали от мужчин в стремлении совершать чудовищные злодеяния. К примеру, Клара Гейсслер признала под третьей по счету пыткой, что выкопала тела нескольких сотен детей и выпила кровь семнадцати малышей, которыми угостил ее дьявол (ср. Янссен, T.VIII). Иногда они рыскали стаями, и в 1604 году в окрестностях Лозанны видели, как пять „ведьм, превратившись в волчиц, похитили сре-' \\л бела дня ребенка и передали его своим сообщникам. Сам дьявол был в восторге от этого подвига, рассказывает де Нино, и «в их зрисутствии высосал всю кровь у этого ребенка

-юрез большой палец на ноге, а потом (они) разрезали тело на куски, чтобы сварить его в котле, и часть съели, а из другой, прибавив что-то еще, составили свои мази, как признались все пять, когда их настигло Правосудие, и они были задержаны и отправлены в Лозанну, где я видел, как их судили и сожгли».

Здесь мы соприкасаемся с помешательством, которое прибавилось к обостренной потребности в пище и половому возбуждению. В 1598 году нищий бродяга лет тридцати по имени Жак Раолле (его фамилию писали также «Ролле» и «Руле») признался перед судом Анже в том, что съел множество подростков. Он был застигнут

•на месте преступления. Де Ланкр показал, что у | жертвы «были съедены ляжки, естество, все мясистые части тела и половина лица, а плоть, прилегающая к этим местам, явно казалась изрубленной и изрезанной, словно зубами или когтями зверя, а лицо и ладони рук вышеупомянутого Раолле были окровавлены» («Неверие в колдовстве...»). Раолле, приговоренного к смерти в Турени, Парижский парламент признал больным и отправил в богадельню после того, как он прибавил к своим признаниям, что «ел окованные железом повозки, ветряные мельницы, адвокатов, прокуроров и судебных приставов, причем говорил, что мясо последних было до того жестким и пряным, что он не мог его переварить» (Колен де Планси. «Адский словарь»(«0|'сйоппа1ге infernal»), издание 1863 года). Не притворился ли несчастный идиот, как называет его де Ланкр, сумасшедшим для того, чтобы спасти свою жизнь? Это вполне возможно, но дальнейшая судьба Раолле нам неизвестна. Наказание, которое на него наложили, было для тех времен очень легким: всего два года заключения.

Предполагаемым ликантропам, чьи дела ускользнули от пересмотра скептически настроенными или сговорчивыми судьями, так легко отделаться не удалось. Жан Гренье парламентом Бордо был приговорен в сентябре 1603 года к пожизненному заключению. Этот тринадцатилетний мальчишка, страдавший комплексом неполноценности, хвастун, фанфарон, не отдающий себе отчета в том, какие глупости он произносит, пугал пастушек и люто ненавидел собственного отца*.

Вероятно, думая именно о Гренье, Розетт Дюбаль написала в своем «Психоанализе

дьявола», что некогда «никчемные личности идентифицировали себя с жестоким отцом, чтобы наводить ужас на окружающих. Есть ли для охотника более простой способ удовлетворить свои садистские побуждения, чем натянуть на себя шкуру убитого им волка?»

Вполне возможно, что преждевременное созревание, соединенное с некоторым умственным расстройством, превратило бы его в развратника. И за это Гренье заточили в монастырь до конца его дней, запретив выходить оттуда под страхом виселицы! Но, как выразился де Ланкр, которому мы обязаны описанием этого процесса: «Надо с самого начала пресечь дорогу злу, задушить чудовище уже при его рождении» («Картина непостоянства...»). Свидетельства, на основании которых был осужден Гренье, исходили от двух несовершеннолетних девочек. Одна из них заявила, что он убивал собак и детей, выпивал у них кровь и делил это пиршество с волками. Другая повторила те же речи, прибавив к ним, что Гренье, вместе с восемью другими ликантропами, в определенный час по понедельникам, пятницам и субботам рыскал в полях. Желая привлечь к себе внимание, обвиняемый признался, что в десятилетнем возрасте дьявол — или, вернее, «Лесной господин»

— отметил его своим клеймом; что ему давали волчью шкуру, и он, покрыв свое тело мазью и спрятав одежду в кустах, в нее облачался. Гренье обладал богатым воображением, любил прихвастнуть, не гнушался вольными шутками и думал привлечь девушек, напугав их до полусмерти. В своих небылицах он всегда приписывал себе самую выгодную роль, выставлял напоказ свои связичс преисподней и выдумывал от начала до конца встречу с человеком, «который у себя дома носил на шее железную цепь и грыз ее; ив этом доме одни сидели на горящих креслах с высокими спинками, а другие лежали на пылающих кроватях, и еще другие, которые поджаривали людей, укладывая их на подставки для дров, и еще другие — в большом котле; и дом, и комната были очень большие и очень черные...» Можно подуматьЛ что читаешь де Сада или Лотреамона; но увы! — этот поэтический рассказ принимали за чистую монету и верили в него безоговорочно. Гренье, сросшийся с выдуманным им персонажем, наверное, куда крепче, чем с волчьей шкурой, которой он никогда не носил, еще и после семи лет заточения заявлял де Ланкру, что «имел наклонность поедать мясо маленьких детей». А монахи, которым поручено было надзирать за чудовищем, сообщили нашему демонологу, что видели, как тот тайком ел требуху и внутренности рыбы, когда они готовили пищу. С медицинской точки зрения это указывает на извращение вкуса, какое встречается у убийц и некрофилов.

Другое дело, наделавшее много шума, поскольку о нем упоминает Воден, также доказывает, до чего неуместным было рвение церковных судей, «ослепленных наподобие кротов дьявольским отродьем...» В декабре 1521 года Жан Буэн (Boin), настоятель доминиканского монастыря в Полиньи, инквизитор, подчинявшийся Безансонской епархии, выслушал исповедь Пьера Бурго и Мишеля Вердена, продавшихся дьяволу для того, чтобы он защищал их отары от грозы и нападения диких животных. Наши колдуны дружно отправлялись на великий шабаш в Шато-Шалоне (Юра) и там, при слабом свете зеленых свечек, раздевшись донага, смазывали свои тела волшебной мазью и пускались бежать быстрее ветра. Превратившись в волков, они напали на двоих маленьких детей; на старуху,

собиравшую горох; на трех девушек и козу.

«Мишель превращался в Волка, не снимая одежды, а Пьер был голый; и Пьер сказал, что не знает, куда девалась его шерсть, когда он переставал быть Волком. Они прибавили еще к своим признаниям, что имели дело с Волчицами, и испытывали такое же сладострастие и наслаждение, как если бы обнимали своих жен.

И время их превращения заканчивалось скорее, чем они рассчитывали и чем им хотелось бы», — пишет Жан Вье(р), усомнившийся в правдивости признаний обоих, не согласовывавшихся между собой, и сообщает, что «Бурго и Верден были жертвами:

— дьявольских влечений и обманов из-за того, что почти круглый год вели уединенную жизнь;

— каталепсии; безумных снов о шабашах; аэропланических или эротических грез, которые сопровождались сильным семяизвержением и заставляли их поверить, что они наслаждались любовью в объятиях волчиц;

— ложных свидетельств и клеветы, на основании которых они были осуждены при отсутствии подлинных доказательств».

И он заканчивает свои рассуждения словами, которые должны были бы стать золотым правилом для священников и судей той эпохи: «Если бы старательно изучали все признания, чаще всего вырванные под жесточайшими пытками или же, допустим, добровольно сделанные узниками, несомненно, эта смертоносная дьявольская сила убывала бы со дня на день и вскоре увидела бы конец своей власти, и, напротив, росла бы слава Иисуса Христа, который есть истина и жизнь. Градоправители лучше и с большей пользой исполняли бы свой долг; для дров и огромных вязанок хвороста, на которых жгут невинных, нашлось бы лучшее применение, а расходы на содержание палаческого сословия сильно сократились бы».