ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА

Когда после скромного венчания, прямо из церкви, они вернулись в крохотную квартирку на чердаке, которую сняли незадолго до этого, Тана прежде всего вытащил из потайного кармана карты и «счастливые» кости.

— Первый день нашей семейной жизни мы посвятим игре? — пошутила Синта.

— Я хочу лишь доказать тебе, что держу свою клятву, — ответил он.

— Ты помнишь! — просияла она.

— От этого зависит наша жизнь, Синта!

(...В тот день он напился, так как проиграл в карты около пятисот песо — те самые деньги, которые рассчитывал истратить, если Синта согласится стать его женой. Он заявился к ней в швейную мастерскую и, потрясая револьвером, взятым у приятеля — служащего мэрии, начал пугать ее страшными словами:

«Если и ты меня обыграешь... ик... то пуля из этого револьвера оборвет мою жизнь... ик... А если я выиграю тебя... ик... ик... то покончу с игрой навсегда... ик... потому что тебе это не нравится... ик...»

Он говорил так, чтобы добиться согласия девушки. Но Синта любила его, хотя для нее и не была тайной его страсть к игре.)

Карты он засунул в щель перегородки, а кости положил в банку из-под помады и поставил ее на полку.

— Всякий раз, когда я буду смотреть на карты и кости, я буду вспоминать свою клятву. Отныне ноги моей не будет в игорном доме! Ты увидишь, я стану совсем другим человеком! В жизни не притронусь больше к картам!

— И я хочу, чтобы так было! — ответила Синта, снимая подвенечное платье...

Синта прониклась уважением к мужу, когда он объявил ей, что получил работу на одном из участков местной железной дороги. Сутки работать — двое отдыхать. Обрадованная, она решила не отставать от него: заказов на платья — хоть отбавляй.

Все свободное от работы время Тана проводил дома, стараясь как можно реже появляться в квартале — ведь именно здесь располагался знаменитый игорный дом дядюшки Густинга. Синта это прекрасно понимала и делала все, чтобы помочь мужу сдержать клятву. В доме, где они жили, не было водопровода. Тана аккуратно каждый вечер ходил за водой к колодцу. Ему приходилось также чистить канаву, по которой стекали нечистоты из кухни, — специально для этого он принес с работы кокосовый черпак. Покончив с мужскими делами, он иногда даже помогал жене сметывать платья...

Часто, лежа в постели, они говорили о том, как бы накопить денег, чтобы можно было подумать и о ребенке. Тана предлагал купить большую копилку в виде свиньи и складывать этой свинье в рот монеты. К тому дню, когда копилка наполнится, округлится и живот Синты, и они смогут истратить скопленные деньги на малыша.

— Зачем нам копилка? — протестовала Синта. — Лучше купить живого поросенка, откормить его, а потом продать — вот тебе и деньги! Конечно, придется положить немало труда, зато он окупится сторицей!

Тана согласился. Синте удалось сэкономить кое-что, и они купили поросенка австралийской породы, которого назвали Битьянгом и поместили в маленьком, четыре квадратных метра, дворике. Они вместе ухаживали за поросенком, помогая друг другу. Иногда тому удавалось вываляться в грязи и глине, и тогда Синта терпеливо чистила его. Тане нравилось почесывать поросенка перед сном, слушая его довольное похрюкивание. Он с удовольствием возился с Битьянгом — это помогало ему забыть о своей пагубной страсти.

Как-то Синта попросила Тану сходить к знакомым, взять в долг немного мяса. Он отказался, ибо путь лежал мимо игорного дома. Когда ему приходилось навещать тетушку Тале, он вынужден был идти мимо этого дома; в таких случаях он лихорадочно ощупывал карманы и тотчас спешил в китайскую лавчонку — истратить все деньги на сигареты, лишь бы не поддаться искушению.

Так они и жили. И по мере того, как жирел Битьянг, округлялся живот Синты.

— Вот откормлю тебя — тогда можно и рожать! — приговаривала Синта, возясь с Битьянгом.

Но Тана думал иначе. Он считал, что жене в ее положении трудно да и вредно много работать.

— Нет уж, предоставь это мне! — сказал он однажды. — Не могу видеть, как ты надрываешься. К тому же, когда я возле поросенка, я не думаю о картах.

—Когда рожу, вот тогда-то и придется трудно, — улыбнулась Синта.

Тана не солгал жене, сказав, что покончил с игрой. Однако, случалось, когда он оставался наедине с самим собой, его одолевали сомнения. И он боялся себе в этом признаться. Вот уже девять месяцев он не прикасался к картам. Девять месяцев! Теперь остается лишь испытать себя: отправиться в игорный дом и убедиться, что все прошло всерьез и навсегда!

Последние два месяца Синта не брала в руки иголку: она уже не могла так быстро, как раньше, справляться с заказами. Небольшие сбережения, которые ей удалось сделать, быстро таяли, зарплаты Таны едва хватало на жизнь. Все их надежды были только на Битьянга — он один мог принести им деньги, в которых они так нуждались перед рождением ребенка.

Понедельник. Утро. Сегодня у Таны выходной. Синта проснулась раньше его, и он попросил ее сходить взглянуть, как там Битьянг. Тот потерся боком о ногу Синты, словно осуждая ее за то, что она сказала:

— Тана, пора вести Битьянга на бойню. Чувствую: вечером ты увидишь своего ребенка! Ну же, бери его. Какой он у нас славненький!

Тана не заставил себя ждать. Он поцеловал жену в щеку и пошел отвязывать поросенка. Отвязав, дал ему корм, и тот удовлетворенно зачавкал.

Не успел Тана дойти до ворот, как снова услышал голос жены:

— Погоди-ка. Я хочу еще раз взглянуть на него, нашего Битьянга! — На глазах у нее были слезы.

Тана придержал поросенка и дал жене полюбоваться им. Затем ласково похлопал его по спине и быстро вывел на улицу.

Несколько раз в пути он останавливался перевести дух, прежде чем достиг бойни. Многие заглядывались на гладкого, упитанного поросенка. Две женщины, шедшие с корзинами на рынок, — их деревянные туфли громко стучали по каменной мостовой — даже пощелкали языками. Один из прохожих сообщил Тане, что Битьянг лишь чуть меньше бычка его дядюшки Канора!

Несколько часов провел Тана у бойни. Больше ста песо ему пока никто не предлагал. Он прикидывал, стоит ли отдавать поросенка за эту цену. Синта все подсчитала: «Битьянга мы купили за пятнадцать песо. Все это время покупали ему отруби, да уход обошелся не меньше, чем в шестьдесят...»

Настал полдень, люди стали расходиться. Тана почувствовал, что голоден, и с сожалением вспомнил, что Синта не успела почти ничего собрать ему в дорогу: положила несколько кусочков жареного бангуса с багоонгом, что остались от вчерашнего обеда. Радовало его лишь одно: цена, которую давали за поросенка, была выше ожидаемой.

Когда к нему уже перестали подходить покупатели, внимание его привлек один уголок бойни. Там было людно и шумно. Он услышал стук костей, возгласы игроков... У Таны сильно забилось сердце. Но вскоре волнение прошло. Он подумал, что продаст поросенка и тотчас уйдет — подальше от этого места.

Ему повезло: вместо ста песо какой-то чудак отвалил ему за поросенка сто десять. Сто песо Тана спрятал, а десять отложил в карман рубашки. Насчет этой десятки у него был свой план. Сто песо он отдаст жене — Синта останется довольна ценой Битьянга. А десять песо — это его деньги. Только его. Это награда за хлопоты с поросенком — он имеет на нее право. И он должен истратить эти деньги, прежде чем вернется домой. Ну конечно, он сыграет на них — и либо проиграет, либо удвоит. Да, но ведь девять месяцев назад он дал слово... Нет-нет. Он спокойно подойдет к игорному столу. Он не вынет деньги и не поставит их на кон. Он только посмотрит. И сейчас же уйдет. Он вернется к жене и расскажет ей о своей победе. О победе над самим собой...

Десять песо. Всего десять песо... Стараясь отделаться он навязчивой мысли, он приблизился к игрокам. Никто не обратил на него никакого внимания. А его глаза широко раскрылись, когда он увидел кости, со стуком катившиеся по гладкому цементу, груду денег на кону...

Он сжал кулаки. Нет. Нет. Он сохранит свои десять песо!

К нему повернулся сидевший рядом толстяк:

— Ставьте, почтеннейший. Смелее — и судьба вам улыбнется.

И тут у него с языка сорвалось:

—Десять песо!

—Десять песо? — переспросил банкомет.

—Десять песо. На все!

Если он проиграет, то сразу уйдет. Он ведь зашел сюда лишь на минутку. И на кон ставит собственные деньги. Если даже он лишится их, Синта ничего не узнает. Станет он ей рассказывать!

— Ваша взяла, приятель! — весело крикнул толстяк.

Выиграл! Теперь у него двадцать песо! С ними он и уйдет. Хватит, пожалуй. Впрочем... Сегодня ему с утра везет. Почему бы не попробовать еще разок? Он бросил взгляд на пачку денег перед банкометом.

— На двадцать!

— Принято.

Проиграл! Не повезло. Этого следовало ожидать. Конечно, он не скажет жене об этих десяти песо. Тех, что переплатил ему тот чудак. Это его деньги. Кстати, их можно вернуть. Не надо только дрожать над отложенной сотней — и он отыграет свою десятку!

— На двадцать! — хрипло выдавил он.

— Деньги на кон!

Покатились кости. Увы — теперь у него вместо ста только восемьдесят... Он попытался отыграть ускользнувшие двадцать — и остался с десятью песо в кармане. Всего с десятью песо!

Его прошиб холодный пот. Не в состоянии вымолвить ни слова, он поставил на кон последнюю десятку. Сухой стук костей — и банкомет протянул руку за деньгами...

Все словно завертелось вокруг него. Опершись на плечо толстяка, он поднялся и, качаясь, медленно зашагал прочь. Кто-то догнал его и сунул горсть мелочи: он почувствовал, как отяжелел карман рубашки. Ему захотелось вытащить эти деньги и швырнуть их на землю...

Когда Тана вернулся домой, Синта, превозмогая боль, простонала:

— Как ты долго. Ну, сколько дали за Битьянга?

Он молчал. Стоял в дверях, как пень. Он так бы и стоял, если бы Синта не подошла к нему и не потрясла за плечи.

— Синта! — хрипло проговорил он. — Поросенка я продал, а деньги... проиграл...

— Проиграл?! Все?! — у Синты перехватило горло.

И тут у нее начались схватки... Тана перенес жену на постель. Акушерка! Срочно нужна акушерка! Где ее взять?

— Ничего, Тана, я потерплю... Это пройдет... Хозяйка уже побежала за акушеркой... А ты лучше вскипяти воды. Уже скоро...

Дыхание ее стало прерывистым, на висках и на шее вздулись вены.

Тана бросился во двор, принес несколько поленьев, начал разжигать огонь. Поленья были сырые и не разгорались. Он стал искать что-нибудь на растопку — на глаза ему попались карты и кости. Он зажег карты и сунул их в очаг. Кости он сжимал в руке...

Наконец-то явилась хозяйка с акушеркой, обе тотчас захлопотали возле Синты. Прошло немного времени — и в комнате раздался крик новорожденного.

Тем временем Тана напряженно думал. Огонь в очаге и горячая вода были забыты. Он думал о деньгах за визит акушерке, о костях, зажатых в кулаке, о своем ребенке... Решено! Он взглянул на жену — она пила горячий кофе, приготовленный хозяйкой. А вот и его ребенок — лицо малыша красное от крика, как кровь. Он оглядел все это в последний раз — и вышел из дома. Синта что-то кричала ему вслед, но Тана уже ничего не слышал — он в это время сворачивал к игорному дому дядюшки Густинга, сжимая в кулаке «счастливые» кости...

 

СОБАКА И ПЯТЕРО ЩЕНЯТ

Собака шла за женщиной вдоль зарослей кустарника и то и дело норовила потереться об ее ноги. Женщина нагнулась и ласково шлепнула собаку по голове. Та завиляла хвостом и тихонько гавкнула, — лай ее далеко разнесся в вечернем безмолвии.

Женщина сняла с очага горшок с жидкой овсяной кашей и осторожно опустила его на бамбуковую подставку. Она разлила кашу по приготовленным чашкам — их было четыре. Взяв свою порцию, она долила еще немного в самую большую чашку — своему младшенькому — Домингу. Все время, пока она расставляла чашки одна подле другой на низеньком столике, собака ходила за хозяйкой следом, стараясь обратить на себя внимание. Женщина меж тем поглядывала на нее и отрицательно покачивала головой.

Лауро, Инто и Доминг — трое ее детей — уселись рядком за столом, но еще не прикасались к ложкам, лежавшим рядом с чашками, ожидая, когда мать, сложив ладонями вместе истощенные руки, как всегда перед едой, пробормочет положенную короткую молитву.

Доминг схватил ложку еще до того, как она окончила молитву. Мать строго взглянула на него, и он пугливо опустил голову — так сникает цветок, у которого сбили маковку. На самом деле женщина была не в силах сердиться на сына: в глубине души она даже оправдывала его.

Над четырьмя чашками с кашей клубился белый пар. Инто быстро сунул в рот полную ложку и обжег губы и язык, да так сильно, что слезы выступили на глазах. Он снова открыл рот, на этот раз как можно шире, чтобы жидкая каша не коснулась ни губ, ни нёба. Огляделся вокруг: не заметил ли кто его маневра, и увидел улыбающееся лицо Лaypo.

Собака расположилась позади Лауро и выжидательно глядела на него, не отводя глаз. Она было поднялась на задние лапы, потом опять села. Взгляд ее красноречиво свидетельствовал о том, как ей Хочется есть. Она даже тихонечко поскулила жалобно и просительно.

С этой собакой у женщины было связано воспоминание о последней встрече с мужем... Он пропадал месяцев пять, а потом вдруг однажды в полночь позвал ее со двора. Она отворила дверь и увидела перед собой мужа с огромной собакой. Из бокового кармана у него торчала рукоятка пистолета. А в самодельной корзине из ветвей пальмы-бури он принес рис, бананы и сладкий картофель — батат.

Женщина поставила на землю масляный светильник и взяла из рук мужа корзину. Из-за ее спины уже выглядывали ребятишки, щурясь со сна от света. Доминг даже сразу не узнал отца, потому что тот отрастил густую бороду и длинные волосы — они свисали у него из-под шляпы. Репей и колючки пристали к его одежде. Но через мгновение дети радостно бросились к отцу целовать руку. Чмокнув младшего сынишку в лоб, отец вывел вперед собаку. Глазенки детей загорелись от восторга, и Инто воскликнул: «Вот это да! Теперь у нас будет такая красивая собака!» Женщина метнулась к нему, прикрыла рот рукой:

— Не так громко, кто-нибудь еще прослышит, что ваш отец пришел домой.

— Ну и что? Разве это плохо? — тихонько спросил Доминг.

— Да, плохо, — ответил ему вместо взрослых Лауро, словно понимая, какой опасности подвергается здесь их отец.

Еще не забрезжил рассвет, а муж заторопился в обратный путь. На прощанье он попросил жену присмотреть «а собакой. Ему подарил ее друг, партизан, погибший в одной из стычек с японцами. Он обещал как-нибудь прийти еще раз...

С тех пор прошло больше года. Собака признала новых хозяев и привязалась к ним, а для женщины и ребятишек сделалась живым напоминанием о любимом человеке, который теперь был далеко от них. Но вместе с тем она лишний раз напоминала им о том бедственном положении, в котором они находились, о трудных временах, выпавших на их долю, о голоде, зажавшем их в тиски.

Как бы там ни было, а женщине пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам, бороться с трудностями, которые порой казались непреодолимыми. И собаке приходилось бороться, чтобы утолить голод, и с себе подобными, а нередко и с человеком. Она шныряла по помойкам в поисках остатков съестного, рылась в отбросах на рынке, а по ночам охотилась под домом на крыс и мышей. Мало того, вскоре у нее появились пятеро щенят. Им тоже надо было есть, чтобы выжить...

Женщина стала еще собраннее, еще изворотливее перед лицом неизбежных напастей. У нее не оставалось времени подумать о болях в пояснице, о кашле, терзающем ее по ночам. Вставать приходилось с первыми лучами солнца. Вместе с Лaypo, своим старшим сыном, она отправлялась на базар, чтобы закупить овощи, которые они затем продавали с ним вразнос в розницу, выгадывая какую-то мелочь на перепродаже. А Инто и Доминг в это время на людных перекрестках тоже торговали — арахисом или дольками жареной кокосовой мякоти.

Так они и жили изо дня в день, пока цены на крупу и рис не поднялись чуть ли не до небес. Тогда им пришлось отказаться от кокосов по утрам, осталась только каша. Каша в полдень и каша вечером, на ужин. Из той скудной пищи, которой питалась семья, собаке мало что перепадало. И она пополняла свои запасы как могла, на свой страх и риск. Но иной раз женщина оставляла и ей что-нибудь, делилась с собакой своей жалкой долей.

Вот и в этот вечер она не доела свою кашу и налила все, что осталось в ее чашке, в кокосовую скорлупку, из которой ела собака. Добавила немного воды, и не успела отойти, как собака с жадностью принялась лакать приготовленное для нее пойло и расправилась с ним в мгновение ока.

Перемыв чашки, Инто приготовил на утро коробку, в которой носил продавать арахис. Доминг отправился к щенятам, спавшим в углу, и принялся разглядывать малышей, у которых только-только открылись глаза. Лауро, примостившись на краю сундука, занимался: читал учебник, по которому учился в школе до того, как началась война.

Собака, лежа на брюхе, дочиста вылизывала свою скорлупку. Потом поднялась на ноги и подошла к щенятам, с которыми возился Доминг. Она улеглась рядом с ними, и малыши, слабо поскуливая, стали тыкаться мордочками ей в живот, отыскивая соски.

Доминг зевнул, подобрался на четвереньках к матери и уткнул голову ей в колени. Она латала старенькую безрукавку из джутового полотна и посматривала на щенят, жадно прильнувших к материнским соскам.

Этой ночью собака в последний раз была с ними. Наутро они нигде не могли ее отыскать. Ее, наверное, схватили городские охранники, которые время от времени ездят по улицам и отлавливают бездомных псов. Женщина решила во что бы то ни стало вызволить свою собаку. Она была готова в конце концов собрать денег и выкупить ее, если уж на то пошло. Ей так хотелось сберечь собаку до лучших времен. Но из этого ничего не вышло: с женщины потребовали двести песо. И ей пришлось расстаться с надеждой вновь увидеть собаку, это живое «напоминание», оставленное ей мужем.

С осиротевшими щенятами хлопот прибавилось. И хотя семья обходилась теперь и в обед только кокосовыми орехами, приберегая кашу на ужин, женщина все же умудрялась выкраивать немного овсянки и для голодных щенят. Она заворачивала ее, клейкую и липкую, в кусок ткани и выдавливала им прямо в рот.

Минуло шесть дней с тех пор, как исчезла собака, и три щеночка подохли один за другим. Доминг предположил, что оставшихся двух они кормили получше, он так это и сказал при всех. Женщина сделала вид, будто не слышала слов младшего сына. Она внимательно оглядела ребятишек и с болью отметила, какие они бледные, изможденные, словно над ними витал призрак смерти. Ее охватил вдруг безотчетный страх, она почувствовала себя бесконечно виноватой перед детьми за то, что возилась в это трудное время с собакой и ее щенятами... Но, убеждала она себя, она не могла не выполнить просьбы мужа. Не могла не думать о том, каково ему там, в горах...

Женщина выложила на стол остатки жареных кокосов, которые до полудня не успели распродать Инто и Доминг. Как всегда, совершили коротенькую молитву, возблагодарив бога, а затем каждый взял свою долю с общей тарелки. Мать была не в силах глядеть, как едят дети, ей было страшно смотреть на них в этот миг.

Первым покончил с кокосом Доминг. Он подошел к сундуку, на котором теперь лежали щенята, и скорее почувствовал, нежели увидел, что они больше не двигаются, «Мама! — закричал он. — Эти двое тоже умерли! Тебе нужно было их покормить».

Все трое помогали ей закапывать пятерых щенят под лестницей. Дети старательно углубляли ямку, разгребая землю руками, чтобы всем пятерым хватило места. Потом могилку закопали. Последним поднялся с земли Доминг. Он еще раз оглянулся на небольшой холмик, под которым схоронили щенят, потом закрыл за собой дверь.

В этот вечер женщина легла спать, едва только уложила детей. Тяжелое забытье избавляло от тягостных мыслей, сон успокаивал пустой желудок. Она положила с собой младшего сына. Однако на этот раз горестные раздумья об их отчаянном положении не давали ей заснуть. Наконец, истерзанная мыслями о детях, она забылась беспокойным сном.

Посреди ночи женщина пробудилась, неожиданно ощутив, что с нею рядом нет ребенка, нет привычной теплоты его маленького тельца. И как только она осознала это, ее сердце забилось часто-часто от охватившей тревоги, руки и ноги похолодели. Она заметила, что дверь их хибары открыта. Вскочив на ноги, женщина выбежала на порог. В свете ярко сиявшей луны на земле у самой лестницы сидел на корточках Доминг, рядом вытянулась его тень. Ребенок скреб руками землю и горько плакал, слезы катились по его щекам. Жалость пересилила его страх перед ночной тьмой, и он пришел к щенятам, к которым так привязался за эти дни. Женщина положила ему руку на плечо и нежно прижала к себе. Но он тотчас же вскочил и отвернулся. Она легонько повернула его к себе лицом. Мальчик обхватил ее руками и заплакал навзрыд. Немного успокоившись, он, всхлипывая, с трудом проговорил: «Мама, я хочу есть, мне очень хочется есть...»

Женщина закусила губу, чтобы не расплакаться. Она взяла сына на руки и поднялась вместе с ним в дом. Присев на сундук, чуть слышно запела, убаюкивая малыша. В ней самой почему-то зрела вера, что придет день, и ее Доминг вырастет большим и счастливым.